Бесплатный фрагмент - Звери и люди

СМЕРТЕЛЬНАЯ СХВАТКА в уральской тайге

«НА МЕДВЕДЯ Я, ДРУЗЬЯ, ВЫЙДУ БЕЗ ОПАСКИ…»

Более 200 швов наложили хирурги
на лицо охотника

Все мы живем в довольно опасном мире — и порой просто не осознаем это. Помню, как пару лет назад на Арбате молодые веселые ребята горланили под гитару на известный мотивчик «Если с другом выйду в путь, веселей дорога» залихватские куплеты:

На медведя я, друзья,

Выйду без опаски,

Если в каске буду я —

А медведь без каски!

Что мне ветер, что мне зной,

Что портвейн
мне разливной —

Когда мои друзья со мной…

Залихватский мотивчик не выходит из головы, когда слышишь эти «медвежьи истории», — они свидетельствуют, что «без опаски» недалеко ходит от беды. Несколько лет назад в уфимском зоовольере ребенок сунул руку между прутьями клетки погладить «доброго косолапого Мишу» — и ручонка мигом оказалась в пасти зверя. Мальчика, которому «Миша» сжевал руку, жаль до слез, он стал калекой, потому что по малости лет не понимал… Но уфимские травматологи и хирурги припомнят и ЧП со взрослыми людьми: с милиционером, который еще дешево отделался переломом скуловой кости; с мужчиной, которому медведь снес скальп…

Месяц назад (речь о 2000 годе. Ред.) страшный случай потряс небольшой город Аша в Челябинской области — здешнего охотника Зуфара Шарафутдинова, отца троих детей, задрал в лесу медведь. Ужасная история эта произошла в глухом месте, ночью, и продолжалась 18 часов подряд — ибо после нападения зверя на человека и нанесения неимоверных ран товарищ охотника тащил обезображенного друга к лесной избушке, затем добирался до ближайшего поселка почти 40 километров, звал мужиков с носилками и т. д. Но судьба сжалилась и под конец распорядилась благосклонно — человек не умер и с прокушенными конечностями, переломами и кровавыми ранами очутился в Ашинской больнице на операционном столе. Больше всего пострадало лицо.

— Я работаю шестнадцатый год, — скажет потом врач отделения челюстно-лицевой хирургии уфимской больницы №21 Ринат Гильмияров, срочно вызванный в Ашу с уфимским нейрохирургом Ринатом Рахматуллиным. — Но в таком состоянии лицо не приходилось видеть даже после автотранспортных аварий! Это были даже не куски лица, а просто что-то напоминавшее фарш, в котором не было даже каких-то лицевых структур. Тут же было решено оперировать — и лишь к концу многочасовой операции стали появляться какие-то контуры лица, можно было узнать, какого типа этот человек…

В общей сложности хирурги наложили свыше 200 швов. Помимо ран на мягких тканях были переломы основания черепа, верхней и нижней челюстей, скуловых костей, травматический шок и т. д.

Коллеги-журналисты постарались, расписывая ночную трагедию во всей красе — как Зуфар отбивался от зверя, схватив медведя за язык и молотя его ружьем по башке, как стрелял с залитыми кровью глазами… На самом деле, мы едва ли узнаем, как там и что было, кто там на кого нападал и кто палил в кромешной темноте пулями, хотя шел на боровую дичь, — слишком темное это дело, если учесть, что медведь переломил цевье ружья и невероятно тяжелым было состояние охотника для этих выстрелов. По рассказам друга Гоши, он якобы даже не выходил из лесной избушки и ничего не видел, а пострадавший от зверя Зуфар — с «шинированной» хирургами челюстью и трубочкой в горле — не скоро сможет (да и захочет ли?) заговорить. Вокруг этой истории, безусловно, много неясностей и слухов — поговаривают и о браконьерской охоте на медведя и что кто-то из охотников был не без грешка и, говорят, однажды убегал от охотоведа. Много неясностей и насчет пропавшего потом (или уже найденного?) медведя… Но эти слухи, думается, даже разбирать не след — человек заплатил страшную цену за выход с ружьем в лес, за свой охотничий инстинкт, столкнувший его с очень опасным зверем.

— После операции мы сразу предупредили жену Зуфара, — рассказывает уфимский врач Ринат Анисимович Гильмияров, — что теперь угрозу жизни в послеоперационный период представляет инфекция. Ее трудно избежать, если учесть, сколько часов и в каких условиях находился охотник с глубокими ранами от когтей и зубов медведя. Но по большому счету удалось избежать того, чего мы опасались: инфекция была, но не столь значительная благодаря массивной терапии и вовремя проведенным противоинфекционным мероприятиям…

В настоящее время Зуфар Шарафутдинов перевезен из Аши в 21-ю больницу Уфы. Мы побывали в ней как раз в тот день, когда больного, наконец, перевели из реанимации в специализированное отделение челюстно-лицевой хирургии, и поговорили с его лечащим врачом Натальей Алексеевной Гильмияровой — кстати, женой Рината Анисимовича, выезжавшего в Ашу оперировать Зуфара в тот памятный день 23 октября. И лечащий врач, и все специалисты отделения убеждены, что Зуфар пойдет на поправку: «Челюсти заживут, раны на лице заживут, через год можно будет думать о косметической операции». Но пока состояние пациента врачи называют тяжелым и морально трудным, тем более что один глаз охотника сохранить не удалось — его удалили уже в Уфе из-за сильнейшего воспаления оболочек глаза.

— Я думаю, что лучший психотерапевт для него сейчас его жена Расима, — говорит лечащий врач Наталья Алексеевна. — Она здесь от него не отходит, подсядет к нему: «Дети вот тебе письмо написали, говорят, что ты им дорог в любом виде. Хочешь, прочту?»

В тот день удалось поговорить и с самой Расимой, выглянувшей на минутку из палаты.

— Как он сейчас?

— Плохо спит, переживает. Я ему говорю: «Все равно, ты ведь из такой ситуации вылез! И здесь справишься». Он ведь вообще сильный мужчина, после укусов медведя сознание ни разу не терял, пока не довезли до больницы и не сделал наркоз. Как мы эту беду встретили? В общем-то паники не было — самое главное, жив остался, а остальное не имеет значения. Старшая дочь у меня говорит: «Ну, руки-ноги у него целы, позвоночник цел, какие проблемы?» Зуфар пока не хочет, чтобы дети — две дочери и младший сын — видели его в таком виде. Вы передайте в газете большое спасибо всем тем, кто нам помогал: особенно врачам, бригаде его сослуживцев из Аши — они для Зуфара кровь ходили сдавать. Век благодарна буду Василию Яковлевичу Алешкину, генеральному директору Ашинского пиролизно-химического комбината, — он немалые деньги выделил на лекарства для Зуфара, а сын директора Валерий, что работает в Челябинске, эти лекарства по всей области разыскивал. Ведь если бы тогда просрочили с медикаментами, лечение было бы намного трудней…

…В общем, если вдуматься — при всем ужасе этой лесной трагедии — под Ашой произошло некое чудо, человек выжил вопреки всему. И, если разобраться, не так уж глупы слова мотивчика: «Если с другом буду я, а медведь без друга». Потому что из тех роковых обстоятельств никогда бы не выбрался ашинский охотник, если бы остался один. Не бросила его лайка Урман, вцеплявшаяся в медведя и оттаскивавшая его от хозяина, не бросил друг Гоша Цыпылов, тащивший Зуфара по ночному лесу и вернувшийся с подмогой. Самые разные люди приняли участие в судьбе ранее не знакомого им человека — в критические дни уфимский хирург Ринат Гильмияров даже во внерабочее время приходил узнать о состоянии Зуфара. В этой невероятной и страшной истории, где человеческая жизнь много часов висела на волоске, — как это ни странно, не оборвалась ни одна ниточка, ни один волосок. И это непостижимо.

— Вот и Зуфар сегодня сказал: «Даже не верится, что это произошло со мной», — обмолвилась Расима.

— Как сказал? Словами?

— Да нет, конечно, — он мне на бумаге пишет. Насчет того, чтобы словами, я его не тороплю, пусть не говорит. Нам на все время нужно, может, всякое еще будет. Вот в зеркале себя увидит — кто знает, как ему будет после этого… Пока он только через трубочку пьет — сначала полчашки выпить не мог, а сейчас я его даже на целую чашку уговариваю…

В больничном коридоре стоял обычный и суетливый день — не верилось, что здесь, за дверью, в палате лежит человек, которому судьба послала ТАКОЕ. Расима стояла и тихо-тихо посматривала на эту дверь — ей надо было идти к Зуфару…

Опубликовано под псевдонимом Василий АЛЕКСЕЕВ.

г. Уфа.

Источник: газета «Русский обозреватель», №1, ноябрь 2000 года.

НОВЫЙ ГОД ЗУФАР ВСТРЕТИЛ ДОМА

Чем кончаются знакомые истории

В предыдущем номере «Русский обозреватель» писал, как в конце октября прошлого года хирурги из Уфы срочно выехали в Челябинскую область, где в районную больницу города Аши доставили охотника, на котором места живого не было после встречи с медведем: раны, переломы… Особенно пострадало лицо.

— Я работаю шестнадцатый год, — рассказал делавший операцию врач отделения челюстно-лицевой хирургии уфимской больницы №21 Ринат Гильмияров, — но в таком состоянии лицо не приходилось видеть ни разу!

Охотнику наложили на лицо свыше 200 швов. Долгие дни за его жизнь боролись уфимские врачи. И можно сказать, что Зуфар Шарафутдинов родился в рубашке — несмотря на тяжелые травмы, пошел на поправку. Когда он смог заговорить, то рассказал нашему корреспонденту свою историю.

…Они с другом уехали за десятки километров от жилья в уральскую тайгу. Нашли охотничий домик в лесу. Зуфар решил с лайкой Урман обойти лес близ избушки, а друг остался топить печь.

— На медведя я охотиться не собирался, — рассказал нашему корреспонденту Зуфар. — Шел с ружьем мелкого, 28-го калибра, когда из леса пулей вылетела моя лайка и, ища защиты, бросилась под ноги. А следом летел медведь… Он смял меня на ходу, даже не вставая на задние лапы…

Зуфар Шарафутдинов, успевший сделать один выстрел, оказался под взъяренным хищником, сразу разодравшим когтями часть лица. Казалось, спасения нет. Но сбоку возникла верная лайка. «Взять, Урман!» — крикнул охотник. Собака вцепилась в зверя сзади. Тот оставил человека и погнался за собакой.

— Я не думал, что медведь вернется, — рассказал Зуфар. — Думал, что спасен…

Каков же был шок, когда на него снова набросился вернувшийся хищник. В общей сложности задетый пулей медведь набрасывался на человека три раза — и каждый раз его отвлекала на себя старая и опытная лайка, не дававшая добить хозяина. Именно она дала охотнику возможность доползти до лежащего со сломанным прикладом ружья и выстрелами позвать на помощь друга, который был в избушке неподалеку…

— Я Урмана теперь ни на какую собаку не променяю, — сказал охотник корреспонденту. — Пусть он совсем старый станет, кормить его буду и ухаживать до самой смерти…

Перед Новым годом врачи, лечившие охотника, сочли возможным выписать его из больницы, чтобы он встретил праздник с семьей. Конечно, Зуфару Шарафутдинову предстоит еще ряд операций — в том числе и косметических. Но в целом можно сказать, что он вышел из беды при невероятных обстоятельствах. И не сломился.

…А изорвавшего его медведя нашли в тайге у ручья еще теплым дня через три. Единственная попавшая в него пуля прошила пищевод и оказалась смертельной для хищника.

(Соб. инф.)

Источник: газета «Русский обозреватель» №2, январь-февраль 2001 года.

P.S. Когда верстался предыдущий номер, из г. Аши пришла весть — в зоовольере близ автострады медведь сквозь прутья клетки достал и подрал мужчину, подошедшего слишком близко, чтобы угостить зверя.

ЛЮДИ И ЗВЕРИ

ПЕВЕЦ ЖИВОГО МИРА

Встреча с интересным человеком

ЛЕТ семь назад я случайно попал на лекцию для садоводов «Враги наших врагов». Помню, вышла какая-то неувязка со временем, и я зашел «убить» лишний час в близлежащий клуб, куда звала написанная от руки афиша. Фамилия лектора — Заянчковский — была незнакома. «Посижу на последних рядах, а время подойдет — незаметно выйду», — решил я.

…В зале не спеша рассаживался пожилой народ — любители-садоводы. «Вы тоже послушать? — сосед, худощавый старичок, с сомнением смотрел на мой явно несадоводческий вид. — Боюсь, вам будет неинтересно».

Но через минуту я забыл мрачный прогноз соседа и дело, что привело меня в эти края. На сцене немолодой, плотный человек с густыми кудлатыми бровями рассказывал удивительные вещи. Он говорил о канадском ученом Фарли Моуэте, который долгое время бок о бок жил в безлюдной тундре с семьей волков. Бесстрашный биолог вскоре выяснил, что волки вовсе не бродяги-кочевники, какими их считали, а оседлые звери и хозяева обширных владений с точно обозначенными границами. Фарли Моуэт, пользуясь волчьими методами, огородил для себя изрядный кусок тундры и поддерживал с семейством зубастых хищников весьма добрососедские отношения.

Человек на сцене говорил о величии природы, о проделках лисиц, о городской живности — синицах, забияках-воробьях. Он воевал за доброе имя кукушки, уничтожающей тысячи опасных вредителей. И по его словам выходило, что урожай, способный прокормить полный зал слушателей, сохранили всего четыре хорька — неутомимых охотника за грызунами. Это был страстный гимн пернатым и обладателям драгоценных мехов, дружным муравьям и упрямцам-ежикам, выставляющим колючки даже навстречу автомобильной шине.

Я, забыв о намерении уйти, прослушал всю лекцию до конца. И еще с полчаса толкался среди садоводов, осыпавших докладчика вопросами. Человек с густыми бровями был редким знатоком жизни животных. Потом, в одной из своих книг, он расскажет об истоках своей любви к природе:

«Мои детские годы прошли в большом лесу на Киевщине, где отец работал в лесничестве. Позже мы жили в селе, казавшимся издали сплошным садом. Старый графский парк, леса и рощи, луга, болота, речушки, пруды населяли разные птицы и звери. Гнезда аистов, цапель, дупла дятлов, лисьи норы и заячьи следы, шуршащие травой ящерицы, колонии грачей, гнезда птичьей мелюзги и многое-многое другое было знакомо нам, сельским ребятишкам… А в лесу, что ни шаг — что-то новое, интересное. Вот среди старой опавшей листвы обнажена земля. Значит, лежала косуля, отдыхая в жару на прохладной земле. А вот на высоченном дереве чье-то большое гнездо. Коршуна…»

Такой мне запомнилась первая встреча с Иваном Филипповичем Заянчковским, профессором сельскохозяйственного института, заслуженным деятелем науки Башкирской АССР.

После лекции я шагал по улицам с каким-то неясным, щемящим чувством. День клонился к исходу, воздух был напоен предвечерним покоем. Я механически смотрел на прохожих, на девочку, кормящую голубей, на самих голубей, бойко перебирающих по асфальту голыми сиреневыми лапками. И вдруг со страшной обнаженностью осознал, что уже давно не замечаю прилета и отлета птиц, жужжания шмелей на цветах, что с самого детства не гладил глупую, милую морду какого-нибудь щенка и забыл, как птицы поют на рассвете.

Всю неделю я ощущал нечто, вроде нехватки витаминов весной, а в ближайший выходной поломал все планы и выехал на речку Дёму. Загородный сезон уже кончился, сыпал меленький дождь — предвестник глубокой осени, но электричка была полна народа. Люди ехали с вещмешками, удочками, палатками, и было весело от мокрых плащей, распаренных лиц, хриплого гомона. За окном электрички пролетали поля, леса, провода с сидящими на них галками. При подъезде к Дёме тучи словно порвались, и на реку брызнул яркий солнечный луч. Природа заиграла, ожила, засверкала всеми красками. Быть может, в такие минуты и бываешь счастлив, подумалось мне под стук колес…

…Вторая встреча с Иваном Филипповичем Заянчковским произошла в далеком уральском городе. В магазине с книжной обложки с хищным птичьим профилем на меня глянула знакомая фамилия. Книгу «Наследство и наследники» я проглотил в считанные часы, в поезде на пути в Уфу, и не ошибся в своих ожиданиях. Это был захватывающий, остроумный рассказ об инстинктах и поведении «братьев наших меньших» — рассказ, густо пересыпанный эпиграммами, пословицами, отрывками из художественных произведений.

Здесь можно было встретить и легкую строфу из «Евгения Онегина» и героя сатирического романа Франсуа Рабле — хитроумного Панурга, который утопил стадо овец у обидчика, купив у того барана и сбросив в море: и всё «панургово стадо» последовало за бараном-вожаком…

Смешно, что перед экзаменом по зарубежной литературе, который я недавно сдал на журфаке, кто-то из моих сокурсников просил по-быстрому пересказать ему роман Рабле, — а тут вдруг человек из сельского хозяйства, далекий от литературы, в книге про животных с блеском цитирует не только Рабле, но и Шекспира, Льва Толстого, приводит эпиграммы Вольтера, басни Крылова, строки Гомера, стихи Никитина, Заболоцкого, Щипачева, Татьяничевой, Яшина… После этой небольшой — в триста страниц — научно-популярной книги по зоологии я решил поближе познакомиться с ее автором. Это удалось лишь недавно.

…И вот я в гостях у Заянчковских. Пока хозяин задерживается на ученом совете, его жена Валентина Ивановна показывает обширную библиотеку и работы мужа. Я знаю, что последнюю книгу «Пастухи и артисты» Иван Филиппович не зря посвятил ей: Валентина Ивановна — незаменимый помощник в научно-литературной работе, первый слушатель и читатель рукописей, критик, секретарь, иногда машинистка…

За беседой незаметно летит время. Я листаю «Занимательную зоологию» — первый опыт научной популяризации, и свежее издание «Звери начеку», вышедшее 50-тысячным тиражом в Москве, вытягиваю за корешок и открываю книгу в красноватой глянцевой суперобложке. Но что это? Названия нет ни на обложке, ни на первой странице — вместо него здесь обрываются ровные колонки иероглифов. То моя ошибка: книги на японском языке нужно начинать с конца. На «задней» корочке есть и заглавие по-русски, напомнившее мне давнюю лекцию — «Враги наших врагов». Эта работа о биологической защите садов, лесов, полей и огородов от вредителей выдержала шесть изданий у нас и за рубежом, а на Всесоюзном конкурсе на лучшие произведения научно-популярной литературы она была отмечена первой премией и дипломом первой степени.

Пришел хозяин, общительный, веселый, сразу повел меня к шкафу, полному фигурок зверей и птиц:

— Видали мой «скотный двор»? Валентина Ивановна дразнит его по-научному — «виварий». Вот тут у меня лошади, тут собаки, ниже хищники и «мирное стадо»…

Я оценил принципиальность Заянчковского — ведь животных он любит страстно. Когда гастролировавший в Уфе дрессировщик Вальтер Запашный привез в сельхозинститут своего тигра Тайфуна, занозившего лапу швейной иглой, Иван Филиппович выкроил время между лекциями, чтобы потихоньку погладить спавшего под наркозом полосатого красавца. Во время редких передышек он не упустит случая выехать за город, выманить дятла, постучав по стволу палкой, подозвать кукушку. Но Заянчковский принципиально не держит диких животных в городских условиях, в книгах и статьях доказывая, что место ежика или сороки не в квартире, а в лесу; что люди, заморившие лисенка в сарае, проявили жестокость. Вот почему стеклянные, фарфоровые, глиняные зайцы, олени и медвежата — единственные пленники Ивана Филипповича.

Помню, при первом нашем знакомстве речь пошла о публицистике Заянчковского. Путешественник он удивительный: работал на Украине и Урале, учился в Воронеже и Самарканде, окончил (причем досрочно) аспирантуру в Казани, преподавал в Троицке и Рязани, потом был приглашен в Уфу. И везде Иван Филиппович выступал со статьями, очерками, рассказами о бережном отношении к природе, разумном ее использовании. Я спросил его, когда же он начал писать.

Заянчковский прищурился, вспоминая пробу пера:

— Первую заметку поместил зимой тридцать первого года в районной газете города Погребище — теперь это Винницкая область. Был я тогда мальчишкой-комсомольцем, дали мне задание написать о подготовке инвентаря к севу в только что созданном колхозе. Оттуда пришлось идти пятнадцать километров полем. Время было голодное, я ослаб. Прилягу, отдохну, снег поем — и дальше. Но заметка все же вышла. С тех пор и пишу, в основном о живой природе, хотя, знаете, журналистика и популяризация зоологии далеки от моей основной работы. Это просто увлечение…

Да, в ученом мире доктор наук, профессор Заянчковский (кстати, имеющий две специальности — биолога-зоолога и ветеринарного врача) известен больше как крупный специалист по ветеринарному делу. Он был хорошим практиком. В послевоенные годы, когда не хватало медикаментов, его рекомендации по лечению животных средствами народной медицины получили широкое распространение на Украине. Сам Иван Филиппович за восстановление животноводства в районах, освобожденных от фашистов, награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов».

Потом он перешел на преподавательскую и научную работу. Иному за глаза хватило бы и половины, сделанного Заянчковским. Он опубликовал около 200 научных материалов и 12 книг по ветеринарии, стал автором и соавтором ряда учебников, его отдельные теоретические положения вошли в учебную литературу у нас и в социалистических странах. И это не считая того, что за 25 лет преподавательской деятельности Иван Филиппович помог выпустить тысячи нужных народному хозяйству специалистов-зоотехников и ветврачей…

Он и сейчас плодотворно разрабатывает вопросы ветеринарии. Его мечта — вооружить «сестру медицины» собственной этикой. Началось это с пустячного, на первый взгляд, эпизода: Заянчковскому с группой студентов пришлось оказывать помощь заболевшей корове. Улучшение наступило не сразу, какой-то нетерпеливый студент высказал мнение, что с коровой придется расстаться, и сделал выразительный жест рукой по горлу. В этот момент зашла хозяйка животного — можно представить ее состояние при виде циничного жеста.

— Ну хватит повторять топографию яремных вен, — спас положение Иван Филиппович. — Посмотрите: корове уже лучше…

Этот случай послужил толчком к серьезной разработке вопросов профессионального долга. В 1968 году Заянчковский выпустил одну из первых в стране монографий «Об этике ветеринарного специалиста». Она стала библиографической редкостью, ее запрашивали из Пензы и Ленинграда, Ульяновска и Свердловска, Омска и Москвы. Сейчас Иван Филиппович пишет труд по ветеринарной деонтологии — науке о нравственной стратегии и тактике врача…

Удивительно только, как при такой приверженности к «сестре медицины» Заянчковский не только остался человеком многогранным, но и «взвалил на себя» популяризацию зоологии… Кажется совершенно непостижимым: как при колоссальной занятости в вузе и огромной педагогической нагрузке Иван Филиппович успевает заниматься тем, что он называет просто увлечением, отвечать на 20—30 писем в месяц к своим читателям и ветеринарным специалистам, перечитывать любимого Шекспира, следить за литературой?

Я имел удовольствие порыться в его архиве — это был красноречивый свидетель трудолюбия и интересов хозяина. Чего здесь только не было! Записи краткого содержания и отрывков из книг, которые ведутся с 1931 года, коллекция фотопортретов, обширнейшая картотека, где встретишь буквально все — от афоризмов до специальных статей, сотни папок с газетными и журнальными вырезками.

Становится понятней процесс создания «литературных энциклопедий» о животных. Заянчковскому приходится прорабатывать десятки книг — специальных и художественных, чтобы написать несколько компетентных и живых страниц текста. На его столе вы найдете и роман маститого автора, и стихи молодого поэта, и воспоминания натуралиста.

Моя знакомая каждый год ходит на вступительную лекцию о культуре поведения, которую читает для первокурсников Заянчковский. Каждая из них — подлинный пример артистизма: Иван Филиппович «в лицах» изображает нерадивого студента, грубияна, неряху; остроумно шутит на злобу дня, рассыпает оригинальные примеры — и ни в один год не повторяется. Лишь архив остается свидетелем, что стои́т за двухчасовой непринужденностью лектора.

— Как же вы успеваете? — в изумлении спросил я Ивана Филипповича, перебирая отложенную им гору первоочередных книг.

— Работаю, — ответил он просто. — Каждый день до двух часов ночи. Использую каждую минуту, не даю себе обольщаться, будто все знаю…

Я долго просматривал его аккуратные планы, где в десятках пунктов было размечено, что сделать в течение месяца, на следующий день, в выходной, за отпуск, — и понемногу постигал, какую борьбу за время ведет этот человек. Перед лицом такой самоотверженности было стыдно за отложенные на потом дела, за ненаписанные темы и непрочитанные тома, досадно на глупую веру, что вся жизнь еще впереди и когда-нибудь, в туманном завтра, засядешь за настоящую работу.

Заянчковский учит нас жадности к сегодняшнему дню и убежденности, что даже в молодости человеку отпущено так мало времени…

Я иногда проезжаю мимо на троллейбусе и ищу окно, где допоздна не гаснет настольная лампа. Над каким материалом он сейчас работает, Иван Филиппович так и не сказал: не любит выдавать свои «тайны». Но не было еще ни одной научно-популярной работы, в которой бы Заянчковский не призывал:

— Берегите природу. Любите и берегите траву, цветы, деревья. Любите и охраняйте птиц, зверей и других полезных животных. Они — украшение нашей земли. Они — наши друзья. С ними и человек становится лучше, чище, внутренне красивее, благороднее, сильнее. И не давайте никому предавать доверие животных к человеку.

Наверное, в этом смысл и оправдание его нелегкого увлечения.

В. САВЕЛЬЕВ

P. S. В книге дан полный вариант очерка об И. Ф. Заянчковском.

(Текст в сокращении с заглавием «Нелегкое увлечение» публиковался в газете «Вечерняя Уфа» 28 августа 1975 года).

ПАЛЕЦ ИМ В РОТ НЕ КЛАДИ…

Под таким девизом работает «доктор Айболит» Московского зоопарка
Валерия Корнеева

Лев — вовсе не Ричард Львиное Сердце

Чего не встретишь в ветлечебнице! То корзина мышей в кормовой комнате («Для журавлей!»), то передвижной рентгенаппарат для зверья, то операционные комнаты, как в хорошей клинике. Лекарь животных — в отличие от обычного врача — должен быть универсалом и уметь всё. Он и роды принимает, и лечит, и оперирует. И… стреляет, как индеец.

В руках у Валерии Корнеевой тонкая полая трубка.

— Это наше очень удобное дистанционное оружие, — говорит она. — Сколько лет для нас было огромной проблемой обездвижить животное — для осмотра, рентгена, обработки ран… А эту премудрость кто-то придумал, и нам облегчение…

«Трубочку» кто-то перенял у индейцев, выдувающих из полых бамбуковых стволов стрелу с ядом кураре. У ветврачей в зоопарке вместо стрелы с ядом — легкий шприц со снотворным-транквилизатором.

Одно из главных достоинств метода — его бесшумность. Еще несколько лет назад применяли пистолет, стреляющий шприцами. Однажды в силу обстоятельств несколько раз обездвиживали льва, пугавшегося выстрела. Когда в очередной раз лев увидел служащего с пистолетом — сердце бедняги не выдержало, он умер от шока…

Учреждение с повышенной опасностью

У Валерии Иосифовны — специальность, которую не получишь ни в одном вузе, и «скотный двор» в 6—7 тысяч голов, если считать рыб и беспозвоночных. Пятидесятилетний юбилей работы в крупнейшем зоопарке страны зав. ветеринарным отделением Валерия Корнеева, как всегда, встретила на посту.

— Как вас в зоопарк-то занесло? — спросили мы у Валерии Иосифовны, зная, что окончила она «мясо-молочный вуз».

— Я после ветфакультета все время ходила смотреть на зверей. И однажды, в 1952 году, осмелела и зашла в дирекцию Московского зоопарка… К моей радости, тогдашний директор Игорь Петрович Сосновский рискнул взять меня ветврачом. Поначалу прикрепили меня к секции копытных — они ближе к корове и овце, которых мы учили в вузе. Как-то ночью срочно вызвал Сосновский: не может родить тигрица, помогай. Тигрица лежала в клетке и смотрела на нас — сквозь прутья я могла дотянуться до родовых путей… Помню, директор обвязал меня за пояс веревкой, чтобы вытащить, если тигр сгребет меня. И я, надев перчатку на руку и обмазав ее вазелином, дотронулась до зверя. Тигрица терпела. Она даже не шевельнулась, когда я поворачивала внутри нее тигренка, занявшего при родах неправильное положение. Когда приходят такие минуты, врач не думает о себе! И только когда я вытащила тигренка, тигрица встала и отошла в угол клетки… Должно быть, понимала, что мы помогли ей.

А вообще звери не предсказуемы. Жил у нас крупный шимпанзе, по кличке Парис. Однажды подхожу к клетке и вижу: у него распухла одна рука. Поскольку с Парисом мы «дружили», он позволил мне ее ощупать. Мне стало ясно, что это воспаление, и нужно вводить антибиотик… Осторожно, чтобы Парис не видел, я приготовила шприц с пенициллином в комнате, где готовят корма. Он снова подал мне через решетку руку и вытерпел укол. Хотя мог поломать меня сквозь прутья — с его весом в 100 килограммов и нечеловеческой силой рук. А он покорно подставлял руку все пять дней, пока я его колола, принимая в качестве «обезболивающего» конфетки…

Но совсем по-иному вышло с огромным орангутангом Кипарисом, с которым у нас было полное доверие. Когда я подходила к клетке пообщаться, он поворачивал меня через решетку своими огромными ручищами, по-обезьяньи что-то искал у меня в волосах, интересовался родинками… Но однажды возникло подозрение на диабет, и я должна была взять у Кипариса пробу крови. Тогда еще не было ни спасительной анестезии, ни «летающих шприцев»! Для моей безопасности Кипариса зажали в специальной «фиксационной клетке», а зоотехник, здоровый тоже парень, еле-еле вытащил через прутья волосатую руку орангутанга, которая была в три раза толще моей… Я только ввела в вену шприц, как Кипарис вдруг просунул сквозь решетки свою вторую огромную лапищу — и сгреб пук волос, который у меня был сзади. При его дикой мощи я бы в секунды была скальпирована, но зоотехник успел с силой ударить железным прутом обезьяну по лапе, что меня и спасло. Вот как понять два этих разных случая? Быть может, Кипарис, с которым мы скоро возобновили дружбу, не потерпел сдавившей его клетки и насилия над собой?

…Валерия Иосифовна не без оснований считает, что ей везло — полвека при такой работе, слава Богу, все обходилось. И только в прошедшем декабре после юбилея, она, что называется, «по полной» получила от жирафы. Усыпленное транквилизатором больное животное, у которого Корнеева брала кровь из шейной вены, вдруг сильно мотнуло головой, да так, что врач, отлетев в сторону, потеряла сознание. Коллега оттащила ее подальше от копыт, позвала помощь…

Слоны и змеи

— А кто из зверей самый опасный, Валерия Иосифовна?

— Все, у кого есть зубы, когти и копыта. Палец им в рот не клади. Я только начинала в зоопарке, когда маленькая обезьяна капуцин так вцепилась в ловившего ее зоотехника, что две фаланги напрочь откушенного пальца остались висеть на кожице… Вот какая сила челюстей у слабенькой обезьянки! Поэтому в зоопарке человек, не любящий животных и не понимающий их, просто не выдержит…

У Валерии Иосифовны есть секрет: как и большинство людей, она побаивалась змей. Узнав об этой слабости, ее первый директор Сосновский тут же послал ее врачом в террариум. И несколько лет она трудилась, обрабатывая больные пасти анаконд и кобр, которых «фиксировали» зоотехники. Змеи — вообще особая ипостась зоопарков: то сбегут, просочившись сквозь какую-то незакрытую щелку, то в клетке с тиграми обнаружится подброшенная кем-то ядовитая змея. С облегчением Корнеева вздохнула лишь тогда, когда передала террариум новому врачу, большому энтузиасту этих созданий со змеиным взглядом…

Ее особый крест — это слоны. «О, слоны — прелесть!» — говорит она. Но слоны — это и немалые нервы для врача. Два года подряд Валерия Иосифовна была «стоматологом» у индийского слона-самца, обломившего бивень. Началось воспаление — лечить лекарствами, которые глотают, было бесполезно: слон унюхивал их в любой лепешке и тут же давил ее ногой. Корнеева освоила промывание больного канала в обломке бивня с помощью шприцев и пульверизаторов. Два года эта мужественная женщина «стояла под слоном», вымывая из бивня гной и некротические массы и вводя в воспаленный канал «турунды» бинтов, пропитанных лекарствами. Со временем вылеченный ею слон, сейчас отданный в другой зоопарк, стал агрессивным — начал сбивать у служащих шапки, пытался ловить людей. И хотя и со слонами все обошлось (был случай, на Валерию Иосифовну в загоне, что называется, «пошла» африканская слониха), где-то в подсознании с годами поселилась тревога. «Мне часто снятся слоны, — призналась Корнеева, — не тигры, не те же змеи, а именно слоны. Вот слон гонится за мной, вот он меня ловит и узнает среди всех людей, за которыми я прячусь… И куда я только от него не ухожу — везде слон! Видно, наши тревоги не проходят даром…»

Мы упросили рассказать про самую памятную операцию — ведь приходилось и медведей пользовать, и тигров, занозы из хищных лап извлекать, полостными операциями заниматься. А рассказала нам она… про собачку.

Самка ягуара отказалась кормить родившегося детеныша. Чтобы малыш не погиб, нашли кормящую дворняжку по кличке Дэзи, обмазали маленького ягуара собачьим молоком и подложили вместо щенка. На Дэзином молоке ягуар вырос красавцем — долгое время он жил в одной клетке с приемной мамой, спал и питался рядом с ней. Но однажды у ягуара проснулись хищные инстинкты, и он погрыз Дэзи.

— Я была на собрании, когда Дэзи отняли у него и принесли с поломанными лапами и ребрами, на ней живого места не было от ран! — рассказала Валерия Иосифовна. — Для меня, тогда молодого врача, это была одна из самых сложных операций. Собачка была в состоянии агонии. Я промыла и зашила раны, наложила гипс, ввела всякие уколы — сердечные, обезболивающие… В ту ночь я осталась с Дэзи, следила за ней, давала попить, вводила глюкозу. Думала, что не выживет она, но у врача долг лечить до конца. Дэзи пошла на поправку. Жила она в моем кабинете под креслом, а когда набралась сил, ее отнесли в секцию выездных животных. Как она радовалась, когда я приходила к ней! Ни одна собака не отдаст свою кость даже хозяину, а благодарная Дэзи каждый раз несла свою косточку к моим ногам…

Виктор Савельев.

Источник: газета «Мир новостей», 4 февраля 2003 г., №6 (476). Печатается без сокращений.

МЕДВЕЖАТНИК

Недосказанное об охотнике и писателе
Данииле Николаевиче Никифорове

СЛОВО О ДАНИИЛЕ

Перед Даниилом Николаевичем Никифоровым — охотником, юристом, писателем и старшим другом — у меня долг. В дни нашей дружбы, длившейся более 20 лет, я, журналист, считал неэтичным «тащить в газету» близких знакомых — поэтому о Данииле Николаевиче, замечательном охотнике, в вечерней газете вышел всего лишь один мой репортаж «На вечерней тяге…», в котором он выведен охотником Никитиным, а я, автор, спрятан за псевдонимом С. Викторов…

На деле Даниил Николаевич заслуживал и очерков, и интервью: его знания природы и зверей мало кому доступны. Чтобы так знать хищников и писать охотничьи рассказы, подобные тем, что он писал, надо раз за разом выходить на поединок с таким опасным зверем, как медведь. А на счету у охотника-медвежатника Никифорова — 18 добытых медведей.

В написанной им книге «ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК. Рассказы бывалого охотника» есть страшный эпиграф к новелле «На роковой тропе»:

«Рассказ о подлинном факте. случившемся с егерем Белорецкого районного общества охотников Бардиным Петром Николаевичем 22 июня 1987 г.»

Рулетка судьбы и смерть охотника — ослепшего, как и сам Никифоров, на левый глаз — от напавшего слева медведя даны в рассказе с потрясающей наглядностью:

«Петр Николаевич умирал. Но он. сильный и живучий, как и все охотники, боролся за жизнь, сквозь наступающий мрак он силился вспомнить, что же произошло, почему с ним так плохо, временами у него появлялся просвет в сознании, и он вспоминал слова жены: «…на что тебе это мясо..?». Он ощущал еще острую боль в голове, ему казалось, что по лбу бьют обухом… То кажется ему, что явился этот самый косматый медведь, его покаравший, придавил ему голову к земле пудовой лапой. «А это ты ведь, — рычит он, обдавая огненным дыханием пылающее в жаре лицо охотника, — …ты думал, не встретимся, а сколько ты моей родни загубил напрасно!..»

Этими размышлениями заканчивается книга Даниила Никифорова — в общем-то светлая, поскольку ее герои (башкирские охотники, «волшебные стрелки» с одностволками, не рассчитанными на второй заряд) смотрят на зверей совсем другими глазами, чем бедный Петр Николаевич. Недаром герой одного из рассказов Аю-Рахмат («Аю» по-башкирски означает медведь: для башкир олицетворение силы, доброты и мужества) так вразумляет городского охотника в диалоге:

— А что ваш приятель, на что охотится теперь? — спросил я [Аю-Рахмата].

— Хайрулла теперь не охотится: пожилые люди не любят убивать живность, разве что сходит он на медведя, если появится какой озорник и начнет скот забижать.

Слезы радости на глазах появляются в рассказе «На Зилим-реке» у живущего далеко в горах Южного Урала Хайбуллы-агая, когда — словно в награду за спасение им сорвавшегося со скалы совсем маленького, с небольшую собаку, медвежонка — пошел на поправку после операции в городе его сын, тоже упавший с этих скал. И Хайбулла-агай, когда-то отчаянный медвежатник, видя в этом знак, навек отказывается от охоты и привезенного ему в подарок ружья…

Такие новеллы Д. Н. Никифорова, включенные им в сборник рассказов, указывают на нравственную борьбу в душе самого автора — говоря языком книги, «отважного, одержимого страстью к медвежьей охоте человека».

Не стало 72-летнего Даниила Николаевича Никифорова в декабре 1995 года: подкосили фронтовые болезни и недуги.

От писателя Даниила Никифорова осталась одна-единственная книга «ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК. Рассказы бывалого охотника», почти кустарно выпущенная уфимским СПТУ-1 в 1992 году без регистрационного номера ISBN, индексов УДК, ББК… Думается, эта книга достойна переиздания!

Виктор САВЕЛЬЕВ.

НА ВЕЧЕРНЕЙ ТЯГЕ…

Идет весенняя охота на самцов
вальдшнепа

— А дичи здесь много! — сказал мой товарищ, охотник Никитин. Коренастый и крепкий мужчина в охотничьей куртке и надвинутой папахе, он проводил взглядом сиганувшего от нас зайца-беляка. Перепуганный беляк быстро уходил в частый лесок, и если смотреть вслед неподвижно, еще можно было различить мелькающее белое пятно.

Да, место и в самом деле было знатное. По обе стороны прозрачного ручья, по которому мы шли в резиновых сапогах, тянулся молодой мелкий осинник, перемежающийся то с кустами, то с зарослями орешника. Лосиные погрызы на коре попадались через каждые несколько шагов, и было удивительно, как высоко достает лесной великан. Свистели и перекликались птицы. Проснувшийся шмель деловито гудел над слежавшейся прошлогодней листвой.

Мы взяли чуть левей ручья, чтобы выйти на небольшой просвет. Лесок тянулся то в гору, то полого сбегал в овраг, но поляны, которую мы искали для охоты, все не было. Никитин теперь с тревогой посматривал на небо: скоро начнется тяга.

Лишь через час мы набрели на удачное местечко. Это была не очень большая полянка у самой кромки леса: черная пашня просвечивала с краю сквозь светлые стволы берез.

— Обзор отличный! — сказал Никитин, поправляя ружье на плече.

Но что это? Серая быстрая птица, как тень, промелькнула над нашими головами и с тихим криком ушла в лес. Никитин схватился за ружье — но поздно! Вальдшнеп уже был вне выстрела.

В досаде мы стояли на поляне и молча слушали лес. Как истинный охотник, мой товарищ хмурился и переживал: повезет ли еще? Охота на вальдшнепа, хоть и считается легкой, но сколько терпения и удачи требуется, чтобы подстеречь за короткую вечернюю зорьку летающего над лесом и пофыркивающего самца. Он очень красив в этот период, серо-коричневый и рябенький лесной кулик величиной с нашего голубя. Когда, чуть позже, мы подберем первого подранка, он, слегка задетый дробинкой и живой, будет косить глазом и пытаться щипнуть пальцы своим тонким и очень длинным округлым клювом.

Но пока удачи нет. Я гляжу на часы: половина десятого вечера. Апрельский денек, холодный и ветреный, к концу своему разгулялся, и заря хороша. Рваные серые тучи местами расступились, обнажив голубизну, на закате они светятся молочно-желтым цветом. Воздух весь напоен свежестью и птичьими голосами. Эти голоса будут перекликаться и звенеть до самой темноты, когда потеряют четкость и растворятся обступившие поляну деревья и только белые остовы берез будут видны издалека. Я трогаю ладонью ближайшую молодую березку, от которой остается «побелка» как от свежевыбеленной стены, вдыхая сырые и прелые лесные запахи. Наверное, не за добычу, а именно за эту возможность подышать весенним лесом любят охотники вечернюю тягу.

Но вот где-то в стороне гулко бухают выстрелы. И в другой тоже! Мы уже несколько раз слышали зовущего самку вальдшнепа: его низкое грудное «фыр-чилип, фыр-чилип!» то и дело раздается где-то рядом. Никитин — весь внимание, его прислоненное к плечу ружье чуть вздрагивает. Но вот «фыр-чилип!» идет ближе и ближе. Я вижу мелькающую на закате тень. Никитин быстро припадает к прикладу. Гулкое эхо выстрела раскалывает лес. Летит первая гильза, из вороненого ствола течет сизый дымок. Охота еще только началась…

Под псевдонимом С. ВИКТОРОВ.

Источник: газета «Вечерняя Уфа», 23 апреля 1982 года.

ЗМЕЯ

Сейчас, по прошествии десятилетий, мне трудно вспомнить предысторию драмы со змеей, и почему Никифорова, коренного уроженца Башкирии, судьба, как в воронку, втягивала в Среднюю Азию — подобно тому, как героя почти одноименного романа Жюля Верна капитана Гаттераса «неизменно отклоняло к северу»…

Возможно, что в первый раз он попал в Узбекистан через сестру, вышедшую замуж за узбека. Во всяком случае, доподлинно известно из статьи о Данииле Никифорове героя-партизана Даяна Мурзина (прозванного гитлеровцами «черным генералом»), что с осени 1941-го до середины марта 1942-го года «Данила» — так его звали узбеки — учился в Андижанском пединституте и жил там в общежитии. Статья была о том, как вожак молодежи «Данила» сагитировал и увел с собой добровольцами на фронт чуть ли не весь вуз.

Дальше, после Сталинградских боев и коек трех госпиталей списанный из армии Никифоров ездит по Башкирии налоговым инспектором, какое-то время не в силах выпрямить шею, проколотую немецким штыком. И тут среднеазиатская «воронка» снова его засосала — но с нежданной стороны. Однажды, проезжая на коне мимо пустой колхозной конюшни, услышал истошный женский крик: председатель колхоза заволок и, как фашист, насиловал молоденькую девчонку! У былых фронтовиков справедливость крута — Никифоров в ярости отхлестал насильника конской плетью и случайно вышиб тому глаз…

Арестовывать его пришли днем в столовую, где он обедал, — целой группой из начальника милиции и дружков окривевшего председателя. Его, которого даже немец, воткнувший штык, не взял! Выстрел вверх из нагана, вынутого Никифоровым, обратил в бегство «группу захвата»… Но у местной мафии — задетого районного клана — возник повод для возбуждения дела о незаконном ношении оружия: наган был незарегистрированный. От греха подальше сестра, что замужем за узбеком, в тот же день увезла Даниила в Узбекистан, где вплоть до прекращения судом уголовного дела в Башкирии, до сентября 1949 года, он ездил по кишлакам как инспектор Наманганского райфинотела…

Десятилетия спустя, в 70-е годы прошлого века, я — молодой журналист уфимской газеты — за чаем у Даниила Николаевича Никифорова дома слушал про эти кишлаки и поражался памяти и наблюдательности старшего друга. Он мог в лицах рассказать, как здоровенный узбекский парень с огромный животом поспорил с целым кишлаком, что съест барана. В назначенный час дехкане (узбекские крестьяне) собрались возле арыка — а парень-обжора сел ногами в воду, приказав куски барана подавать ему сзади, чтобы не видеть мяса… Часа за три по маленькому кусочку парень съел мясную гору, подаваемую из-за спины с наперсточным стаканчиком водки — и выиграл спор под стоны и крики дехкан, проспоривших деньги. А потом лег в арык отмокать и переваривать с огромным надувшимся животом…

Собственно, случай со змеей не был отдельной историей — он был лишь упомянутым вскользь эпизодом в рассказе Никифорова о возродившихся после войны среднеазиатских бандах, заставивших вспомнить о прежних басмачах, — по таким его воспоминаниям о Средней Азии можно было бы снять десять фильмов «Белое солнце пустыни»: достоверность красок и деталей была потрясающая! Но я почему-то «зацепился» за эту змею, упомянутую мимоходом, и попросил Даниила подробней рассказать о ней — и почему-то этот эпизод один и запечатлелся в памяти из всего услышанного в той нашей беседе.

А там очень подробный и долгий рассказ был — как на борьбу с бандой в районе собрались все, имевшие оружие: милиционеры, несколько человек из райисполкома и местных учреждений с ружьями, муж и жена геологи, тоже вооруженные… На конях поскакали по глухим углам и дальним кишлакам.

Эпизод этот возник, когда Никифоров, отставший от отряда, гнал коня напрямик через безлюдные места и малость заплутался без дорог. Уж солнце палило до пятен в глазах, и конь устал, и во фляге плескались остатки воды. И вот чудо: впереди вдруг возникли заросли — и он на коне завернул в заросший оазис вокруг маленького озерка. Там была вода! Словно кто-то пожалел путника…

Но странными показались эти заросли, тревожными — что-то лошадь под седоком хрипит, от озерка шарахается… Даниил спешился и под узды повел поить упиравшегося коня. Уже наполнил бурдюк и флягу, на корточках к воде нагнулся лицо умыть — и вдруг охватила тревога, какая-то тень вроде упала на него. Не дергаясь, тихо-тихо поднял глаза: огромная змея уже приподнялась из воды и в упор смотрела на него… Даниил очень тихо вынул нож — узбекский, острый, и закрылся им, чтобы ударить от себя наотмашь. Всплеск! Мелькнула, как молния, тень, он ударил наискосок зажмурясь: отлетела подрубенная острым, как бритва, узбекским ножом змеиная голова, вода забурлила от бьющегося в агонии тела змеи, конь вырвался и умчался прочь.

Я раза два потом просил Даниила Николаевича снова пересказать эту историю — и поражался, как он — словно в кинохронике — в точных деталях обрисовывал царство этой змеи: эти заросли, озерцо, эту змеиную агонию и коня, которого он потом долго ловил за оазисом…

Собственно вот и вся история. Достаточно проходная для охотника Никифорова — что для него, выходившего на ревущих медведей весом в 150 кило, какая-то змея, пусть и крупная, сдохшая от ножа при мимолетной сшибке! Змея была мелочью, чем-то попутным, как его шрам у глаза от медвежьей лапы.

Однако, помню, Даниил Николаевич, повторяя по моей просьбе рассказ про змею, делился со мной сомнениями и не дававшей покоя загадкой: ведь не коброй была змея и намного крупней гюрзы — уж очень, как ему показалось, похожа на удава… Всю литературу про азиатских змей и энциклопедии он спустя годы прочесал, со специалистами в Ташкенте потом беседовал: ну, не водятся в Средней Азии змеи такой величины, не Амазонка ведь те места. И удавов, на которых по размеру змея была похожа, в тех местах вовсе нет… Он ведь был щепетильно точен в своих рассказах, ценил и уважал свое слово — да и к чему преувеличивать размеры какой-то болотной твари ему, медвежатнику…

Но на кухне у Даниила, сколько помню свои приходы к нему в гости, были узбекские ножи. Очень надежные, с тонкой-тонкой ручкой, точно ложившейся в ладонь. Возможно, это было какое-то пристрастие по Фрейду, после той змеи…

Виктор САВЕЛЬЕВ,

записавший эту историю по памяти.

ПОСЛЕДНИЙ МЕДВЕДЬ

Той зимой Даниил Николаевич Никифоров, полежав в госпитале для ветеранов Великой Отечественной войны, отпросился домой. Ему шел 72-й год. Уже лет десять врачи сулили ему не больше года жизни, но подобно тому, как саксаул вцепляется в пески, старый охотник держался на упрямстве и характере. Да еще на том адреналине, что впрыскивали в кровь медвежьи охоты. Но они, похоже, остались в прошлом. Я приходил к Даниилу пить чай, он сажал за стол. Но предательская струя кипятка из чайника лилась мимо чашек на клеенку. Никифоров крякал и вытирал пролитый кипяток тряпкой:

— Левый глаз совсем не видит, предметы оказываются не на том месте…

На утиных охотах он давно стрелял навскидку, не целясь, — когда ружье направляет не глаз, а многолетний навык рук и чутье…

Больше всего Никифорова печалило, что его начали «списывать со счета» и в охотничьем кругу, и товарищи.

— Ты думаешь, я не знаю, о чем за спиной шепчутся? — ворчал он за чаем. — Мол, нет больше того медвежатника Даниила — был, да весь вышел. Но ты знай, что я любому нос утру!

Безусловно, в его теле все еще жил могучий дух: непокорный и не желающий сдаваться. Я хлебал чай, не смея возразить: знал силу характера Никифорова, не отступавшего ни перед чем. Но вышло — что не знал.

Это обнаружилось, когда после наших чаев мне позвонила Татьяна Александровна, жена Никифорова:

— Ты представь, что мой Даниил учудил! Сбежал на охоту. Я с работы пришла: на столе лежит записка, а его и след простыл…

Искать сбежавшего Даниила на просторах горно-лесной Башкирии было бесполезно, как берлогу в заваленной снегом тайге. Потом выяснится, что Никифоров завел дружбу с каким-то водителем грузовика и с тем укатил в леса. На медведя!

И вопреки ехидным шепоткам о «сдавшем Данииле», вскорости тот самый грузовик с водителем тормознул у подъезда Никифорова — и в подъезд понесли тушу огромнейшего зверя!

— Я в два часа ночи проснулась от тарахтящей машины, — потом рассказывала Татьяна. — Бросилась к окну, а за окном стоит «КамАЗ»: ну, значит, Даниил Николаевич с охоты приехал!!! Лифт зашумел, я дверь открыла и едва успела клеенку со стола сдернуть и на пол кинуть: Даниил с каким-то мужчиной уже волокли в комнату медведя…

Как и многие семейные друзья, автор сих строк прибежал после телефонного звонка к охотнику домой. В квартиру Никифорова уже шли один за другим знакомые, друзья, соседи: медведица огромного размера лежала в комнате, раскинув когтистые лапы.

— Ого, вот лапищи!

— Да ты на клыки взгляни!

Даниил с посветлевший лицом, — будто и не лежал на больничных койках! — рассказывал про охоту:

— Накануне всю ночь не спал, думал: куда стрелять буду? К утру решил: только в голову медведя! Потому что раненный в сердце, он еще лапами помашет! Приехали на поляну к большой горе, у подножия которой была берлога. Башкиры мне и говорят: а давай, мол, Даниил-агай, бревна и жерди на выходе из берлоги положим, чтобы медведь в них застрял и выскочить не мог…

— А ты, Николаич?

— А я от гнева задохнулся: «Нет! Я не убийца! Никаких жердей — на равных с медведем сойдусь: кто кого! А вы все прочь с поляны за деревья: я один стоять тут буду и один буду стрелять». Отогнал всех подальше. И тогда старик-башкир пришел с собакой. Собака боится, скулит — а старик ей на дырку в снегу показывает, где пар из берлоги идет: «Лезь туда!» Собака ход разрыла, сунула морду — и тут же выскочила обратно на поляну. Старик рассердился и давай на нее кричать, снова собаку послал — и она в берлогу нырнула. Все отошли подальше, я один остался…

Принесли чай. Но Никифоров не видел чашки:

— Встал я близ берлоги — изготовился! Вдруг собака с визгом вылетела из норы. И сразу же из берлоги как атомный взрыв: труха и пыль вверх взлетели, трава, которой медведь к себе вход завалил! В этом мутном «взрыве» лишь тень мелькнула — я по наитию выстрелил, зная, как быстр медведь. Какие-то секунды не видел ничего — пока туча трухи не осела… В восьми шагах от меня лежала медведица, сраженная наповал. Повыскакивал из-за деревьев народ, бежит к медведю. И только тут я увидел, что в лютый мороз стою на поляне у берлоги без шапки и куртки — а когда их снял, и не помню…

Еще из того рассказа Никифорова запомнилось, что один из участников охоты отвел в сторону охотника: «Не вези медведя в деревню, Даниил, — там придется кому-то лапу медведя за участие в охоте отрубить, кому-то кусок мяса. Лучше деньги заплати, а мы погрузим всего медведя на машину, отвезешь в Уфу…»