Бесплатный фрагмент - Зверь из бездны

Часть первая. Неведомые убийцы

1. Соколиная. Так начиналось…

— Феникс просит помочь, они там ничего понять не могут, — сказал Кондор и протянул мне инфопласт. — Свое мнение пока высказывать не буду. Посмотришь, потом соберешь своих. Подумаете, порассуждаете. Аналогов нет, я уже проверил. Вообще дело весьма и весьма странное… Так что давай, Лео, покажите квалификацию.

Шеф смотрел на меня с таким видом, будто ожидал, что я настолько проникнусь и прочувствую, что бегом брошусь из его кабинета строить версии, ловить, вязать и доставлять. А я думал о том, что хорошо бы сделать небольшую передышку, а потом уже приступать. Утро я начал с анализа данных по группе Махача-Блендари, проверил расчеты по четырнадцати параметрам и еще раз перепроверил с помощью биокомпа, а нынче солнышко за окном уже готово было упасть за крыши… Утомили меня все эти дерзкие виражи Махача с компанией, вся эта уголовная подпольщина, пытающаяся выползти с Соловьиной Трели.

Нужно было если не отдохнуть, то хотя бы немного посидеть, хлебнуть чего-нибудь горячего. Поэтому я положил инфопласт в нагрудный карман, выбрался из глубокого кресла (мы называли их «гнездами Кондора») и вполне откровенно сказал:

— Господин Суассар, я готов взяться за любое дело, даже без аналогов, но чуть позже.

В этот момент на необъятном столе Кондора задзенькали, залились колокольчиками сразу три визио. Тут же, вплетаясь в это перезвякивание, защебетал фон:

— Срочный вызов! Срочный вызов! Линия ноль-ноль! Линия ноль-ноль!

— Подгорает молоко. — Кондор потянулся к визиосистеме. — Хорошо, Лео, договорились. Переведи дух — и за дело. Унипол, Суассар на связи. — Это уже относилось не ко мне.

Выйдя из кабинета шефа, я пересек наш неуютный пустынный холл с тремя сиротливыми посиневшими станусами, изображающими растительность, и подошел к прозрачной стене. Отсюда, с высоты шестого этажа, открывался неплохой вид на довольно широкий в этом месте Дунай. Его серую гладь деловито резал острым носом, двигаясь вверх по течению, разноцветный рейсовый барк. У моста медленно кружила на месте одинокая прогулочная лодка. Заходящее светило еще доставало до набережной на той стороне, и окна в зданиях над строгим рядом желтеющих сильмоний полыхали, отражая солнечный свет, как сотня пожаров.

Я рассеянно смотрел на этот привычный пейзаж и размышлял, куда бы направиться перекусить. Можно было, конечно, просто подняться в один из наших экспресс-баров. Там, в общем-то, тихо, но в любой момент может зайти кто-нибудь из знакомых, подсесть к тебе и начать интересоваться, как протекает твоя жизнь, или же излагать течение своей жизни — а я был слишком озабочен и не желал рассуждать ни о каких течениях.

Можно было поступить еще проще — взять кофе и три-четыре бутерброда и посидеть у себя в кабинете, в компании биокомпа, но мне и так предстояло, судя по всему, провести у себя в кабинете весь остаток дня и весь вечер, и, может быть, даже ночь. Если уж Кондор называет материал с Феникса странным, да еще и не имеющим аналогов… Что такое не иметь аналогов? Это значит, подобных происшествий (пока скажем именно так: происшествий) не было зафиксировано ни на одной из планет Ассоциации Миров — а таких планет уже тридцать семь — за все время существования Ассоциации.

В общем, больше всего мне сейчас подходило кафе «Якорь на дне», пристроившееся в тылу синтезтеатра, в парке, вблизи спуска к нижней набережной Дуная. Там было множество отдельных изолированных кабинок на пяти уровнях — закрывайся, располагайся хоть стоя, хоть лежа, в одиночку или вдвоем, и пей свой кофе или что-нибудь другое, отрешась от проблем. Вернее, готовясь решать новые проблемы.

«А Махача и Блендари, скорее всего, придется передать Доллинту», — подумал я, поднес к губам руку с браслетом и по трансу сообщил биокомпу, что иду на дно. То бишь в «Якорь на дне».

«Понял. Жду», — отреагировал мой помощник.

Я направился к ближайшему лифту и, спускаясь в вестибюль, вынул инфопласт с Феникса из кармана и вставил в щель канала переброски — пусть дожидается в моем кабинете. В зеркальной стенке кабины лифта я видел довольно хмурого скуластого светловолосого верзилу в полосатой желто-зеленой рубашке в обтяжку и серых брюках. У верзилы был крепкий торс (не будешь держать себя в форме — можешь идти торговать цветами, а не работать в Униполе), покрытые шрамами руки (иногда дело доходило до ножей — еще там, у нас, в окружном управлении полиции), а еще у верзилы были чуть усталые и озабоченные глаза. Собственный вид мне совершенно не понравился, и я показал язык своему отражению, одновременно получив адекватный ответ.

Створки кабины раздвинулись, я вышел и поприветствовал поднятой рукой Матти Суунксинена, заступившего на службу по охране входа в здание Унипола. С момента постройки нашей обители никому, по-моему, и в голову не приходило, что ее зачем-то нужно брать штурмом, но традиция есть традиция — не нами придумана, не нам и ломать. Никто же не отменяет ежегодные массовые купания голышом в Дунае в праздник прихода лета, хотя толку от этого купания… Специальные медбригады только успевают вылавливать и откачивать полезших в воду на пьяную голову. Хотя кое-какой толк, конечно, есть — порезвиться на пляже с десятком голеньких девчонок…

Я ткнул браслет в бдительное око анализатора — он мгновенно сличил сотню моих параметров, и заградительный барьер трансформировался в проход. Дошагал до конца вестибюля и вышел на нашу тихую улицу.

Солнце уже отслужило свое и отправилось восвояси, и небо над крышами начало приобретать тот едва уловимый лимонный оттенок, который так умилял меня, когда я впервые попал сюда, на Соколиную. Потом я привык к этому, но временами вновь умилялся, стоя ночью на своем балконе и глядя на звезды. Небо делало Соколиную какой-то очень теплой планетой, здесь нормально жилось и неплохо работалось… Правда, лучше бы вовсе не работалось — ни мне, ни всем другим сотрудникам Унипола. Лучше бы все мы остались без работы и занимались чем-нибудь другим. Но пока Униполу — «полиции Универсума» — приходилось трудиться весьма основательно.

Я брел под замершими факелами деревьев, уже готовых сбросить листву, брел, засунув руки в карманы брюк, уже расслабляясь, уже отдыхая, стараясь думать только о приятном. На набережной шуршали по пластиковому полотну дороги тихие авто, навстречу мне шли две очень симпатичные девушки, и одна из них тянула за собой на поводке смешного лохматого джонни с коротким, задранным к небу хвостом.

У меня в детстве тоже был такой джонни. Их, кажется, и завезли именно отсюда, с Соколиной. Видел я их и на Фламинго, и на Тихой Ласточке… Все-таки мне грех было жаловаться на судьбу — как-никак довелось побывать по долгу, так сказать, службы, на двух десятках планет Ассоциации, да еще и не по одному разу. Многие ли могут похвастаться таким обилием путешествий? Впрочем, на туристические вояжи они походили меньше всего.

Да… Чайка… Крыло Ворона… Гаруда… Павлиний Хвост… Жаворонок… Иволга… Пестрая разнообразная птичья стая, и я сам — беспокойная птица, стремящаяся то туда, то сюда…

Я никогда не был силен в истории, в школе она интересовала меня гораздо меньше (если вообще интересовала), чем психология или, скажем, переменное мультимоделирование. Но легенду, а может быть, и не легенду, а правду о том, почему обитаемые миры получили имена земных птиц, я в общих чертах знал. Традиция эта сохранялась и сейчас, как и дежурство в вестибюле здания Унипола.

Произошло это в те далекие-предалекие времена, когда земляне готовили заселение первых пяти миров. Вот тогда и возник вопрос: как назвать новые планеты? Они еще не имели наименований, вернее, имели, кажется, какие-то регистрационные номера, потому что только-только были открыты с помощью нуль-перехода. Методом простого тыка.

Уж не знаю, кто и как все это там обсуждал, кто предлагал и кто отклонял, но предложения были разные. Например, дать планетам имена героических личностей. Но кого считать героями, а кого нет? И как выбрать из множества героев пятерых самых что ни на есть героических? Так же обстояло дело и с именами выдающихся ученых и мыслителей. По какому критерию производить отбор? Еще, насколько я знаю, были предложения именовать планеты просто порядковыми номерами: Первая, Вторая и так далее. Выбрать благозвучные названия из периодической системы элементов. Присвоить планетам названия цветов… Ни одно из этих предложений не прошло, споры разгорались, имея явную тенденцию продолжаться до бесконечности. Но все-таки в конце концов нашелся некий безымянный (во всяком случае, для меня) землянин, который раскопал одно определение из стихотворения древнего земного поэта Дорки или Лорки, не помню: планеты — это серебристые лебеди, это птицы. И ведь действительно он прав, тот древний земной поэт! Что такое планеты, как не птицы космоса, Универсума? Они мчатся в лучах своих солнц, рассекая грудью черные пространства, они удаляются от своих светил, но, как перелетные птицы, всегда возвращаются. У них разное оперение — пепельное, цвета спелого апельсина, палевое, изумрудное, пурпурное, лимонное…

Предложение было принято, и первые пять планет, первые пять обитаемых внеземных миров стали Серебристым Лебедем, Фениксом, Чайкой, Соколиной и Фламинго. Не знаю, кто как считает, но, по-моему, это было придумано действительно красиво.

Я дошел до конца квартала и свернул в парк. В парке было малолюдно и так тихо, словно это был не парк в центре города, а далекий лес где-нибудь за дунайскими островами. За это я тоже ценю Соколиную — на ней можно без труда отыскать множество очень тихих местечек. Миновав массивное и в то же время словно готовое взлететь здание синтезтеатра — сегодня там проецировалась синтеза «Путь к Граду Небесному», — я оказался у цели. Нырнул в темный проем входа, ступил на плавно пошедшую вниз площадку — и начал погружаться на дно.

Кабинка на пятом уровне была очень уютной. Безмолвный официант в белом поставил на столик заказанные мною кофе и бутерброды с сыром, ветчиной и латонтой и удалился, бесшумно закрыв за собой дверь. Я выбрал на мелосе свою любимую песню, откинулся на спинку дивана, вытянул ноги и закрыл глаза. Все-таки перегрузки последних недель давали о себе знать. Крепко, ох, крепко пришлось потрудиться на Соловьиной Трели, прежде чем мы вышли-таки на Махача…

Тихо звучала медленная музыка, голос Джулио Понти витал среди растений, свисающих с потолка, вьющихся по стенам, и я отдыхал на удобном диване. Я лежал на дне, словно якорь, и все у меня должно было получиться, и я мог мыслить четко и остро, и развязывать самые запутанные узлы, и находить самые скрытые, самые тайные ходы, ведущие к цели, и всегда и во всем быть победителем.

«Когда в морском пути тоска грызет матросов… Они, досужий час желая скоротать, — мягко и грустно пел Джулио Понти, — беспечных ловят птиц, огромных альбатросов… Которые суда так любят провожать…»

Я помню, как впервые услышал эту песню. Шел, кажется, второй или третий месяц моего пребывания здесь, на Соколиной, все вокруг было чужим, незнакомым, многое раздражало, многое воспринималось совсем не так, как теперь. К делам меня Кондор практически не подпускал, давал возможность освоиться, присмотреться, нагружая только материалами для работы с биокомпом, и вечера мои были длинными и однообразными. Вот тогда я и набрел на кафе «Якорь на дне» и, просматривая за чашкой кофе мем-блок мелоса, обнаружил там песню под названием «Альбатрос» в исполнении Джулио Понти. Ни песни, ни певца я не знал, но само название… Уже потом я подключил к этому делу своего биокомпа (он к тому времени стал Валентином), и мы, прикрываясь термином «служебная необходимость», вышли на информаторий Совета Ассоциации, а через него — на информаторий Земли. Собственно, никакой нужды в этом не было, но мне просто хотелось знать, кто написал слова песни с таким названием. В том, что стихи сочинил землянин, сомневаться почти не приходилось: хотя и суда, и, разумеется, матросы есть в каждом обитаемом мире, но альбатросы водятся только на Земле. На моей родине они почему-то не прижились…

Информаторий Земли блестяще справился с поставленной задачей, и Валентин сообщил мне его лаконичный ответ: «Шарль Бодлер, Франция, девятнадцатый век от Рождества Христова».

Имя жившего в древние времена землянина, конечно, ни о чем мне не говорило, но теперь, слушая «Альбатроса», я представлял человека, сочинившего эти стихи. Текст обрел автора — и какое-то внутреннее мое душевное неудобство исчезло: я дошел до истины. Наверное, это у меня профессиональное…

«Поэт, вот образ твой… Ты так же без усилья… летаешь в облаках… средь молний и громов… — продолжал заполнять все вокруг проникновенный голос певца, — но исполинские… тебе мешают крылья… внизу ходить… в толпе… средь шиканья глупцов…»

В общем-то, песня была совсем не о том, что чувствовал я, когда слушал ее. Обычные ассоциации — и виделась мне моя родина.

Альбатрос… Бесконечное детство в предгорьях Альп, бесшабашные школьные годы. Потом, под умелым нажимом отца, участкового следователя, поступление в полицейскую школу. Ну, а дальше — только два варианта: или служба в рядовом составе, или полицейский колледж. Я уже тогда терпеть не мог останавливаться на полпути, не доведя дело до конца, поэтому, конечно же, выбрал колледж. Первая попытка не удалась, я по-хорошему разозлился на себя, весь год работал в нашем карьере и готовился, готовился, готовился… И поступил. Прекрасное было времечко в прекрасном полицейском колледже прекрасного города Вечный Сад у Балтийского моря, на прекрасной планете Альбатрос!

Потом много всякого было, и я даже успел жениться — чтобы через год развестись… Полицейский участок, городское управление… Наверное, я все-таки проявил кое-какую сноровку, сумел показать себя с хорошей стороны, если был приглашен в управление округа. Дел хватало, и приходилось работать не только головой, но и руками. И головой, и руками работал я, по-моему, неплохо — во всяком случае, всегда был уверен, что справлюсь с любой задачей. И справлялся. Да и парни у нас подобрались отменные.

А дальше, это уже года через четыре, впервые довелось проводить операцию совместно с Униполом — контрабанда, группа Дильта. И, выходит, спасибо Дильту, потому что благодаря ему я оказался в поле зрения Кондора. Еще одна совместная операция, затем приглашение к участию в работе групп Унипола на Гаруде и Крыле Ворона — это Кондор уже решил со всех сторон рассмотреть и оценить меня. Потом затишье чуть ли не на год, и я и думать перестал об Униполе. (После я узнал, что у них просто не было вакансий. Внезапно, совершенно незапланированно вакансии появились, сразу две — после схватки с группировкой Саффаха в Новом Иерусалиме, на Пеликане…)

Ну и наконец — официальное предложение Кондора, то бишь господина Суассара (родом с планеты Кондор) господину Грегу, то бишь мне, влиться в ряды полицейского управления Совета Ассоциации Миров — Унипола.

Честно говоря, тяжело мне было расставаться с Альбатросом… Тем более, мне приходилось делать это впервые.

Альбатрос… Я внезапно обнаружил, что вновь, уже в третий или четвертый раз, запустил песню Бодлера.

Альбатрос… Обнаруженный тем самым методом тыка, что и первая пятерка планет. С помощью нуль-перехода. О самом грандиозном событии всех времен, давшем человечеству возможность выйти во Вселенную, — открытии явления нуль-перехода, я знал достаточно много (чего не могу сказать о других фактах земной истории — я ведь не специалист-геовед). Достаточно много, потому что в свое время история открытия нуль-перехода просто потрясла меня. Да, наверное, и не только меня… Эта история никого не могла оставить равнодушным — я так считаю. Тайна и сейчас продолжает оставаться тайной, только теперь я уже далеко не мальчишка и не юноша — и как-то смирился с тем, что есть на свете вещи, недоступные нашему пониманию. Никогда. Вернее, даже не смирился, а просто перестал думать об этом.

В изложении школьного учебника история открытия явления нуль-перехода связана с так называемым фотокинезисом, и я не вижу оснований сомневаться в правдивости учебника. Открытие возникло буквально из ничего, на абсолютно пустом месте… ну, как если бы в голове какого-нибудь первобытного дикаря возникла продуманная до деталей, до мелочей, идея поливидения. Я, разумеется, читал не только школьный учебник, и потому знал, что на Земле в те времена, так же, как и сейчас в любом из обитаемых миров, существовали люди, обладавшие уникальными способностями к телепатии, дальновидению, телекинезу, ясновидению. То есть ко всему тому, что изучала тогда и продолжает изучать сейчас парапсихология — впрочем, сейчас столь же безуспешно, как и тогда, хотя количество самых разных теорий, пытающихся все эти явления объяснить, пожалуй, перевалило уже за сотню. И это еще раз подтверждает мою убежденность в том, что есть в нашем мире явления, которые нельзя объяснить, пребывая в плоскости нашего бытия. Потому что суть их находится в иной плоскости, а точнее, в ином объеме, который охватывает и нашу плоскость… И то, что мы наблюдаем — всего лишь следы, отпечатки событий, которые происходят в ином мире, куда нам не дано заглянуть, ибо мы не можем подняться, оторваться от своей плоскости. Не можем не потому, что не хватает сил, а потому что это просто невозможно. В принципе. Ведь не дано же точке, поставленной на бумаге, приподняться над листом и заглянуть в третье измерение, обрести и познать объем… Просто не дано — и все. А кто мы, со всеми нашими обитаемыми мирами, со всем нашим непрерывно расширяющимся Универсумом? Тоже, возможно, всего лишь точки на чьем-то листе…

Итак, фотокинезис… Редкая, уникальная способность. Известно не более десятка человек, в какой-то мере обладавших ею. Опять же, давным-давно, лет за двести до начала Заселения, жил некий землянин Сериос. Он мог, напряженно и долго вглядываясь в объектив фотографического аппарата, вызывать появление на пленке заданных ему образов людей и предметов. И не только заданных. То есть он как будто бы просто смотрел — а на пленке появлялось изображение, хотя перед аппаратом ничего такого не находилось… Никто из ученых не мог объяснить этот феномен. Это были следы совершенно иного мира, недоступного для нас.

А потом появился Мвангбва Н’Мнгкобви. Кстати, его именем хотели назвать первую из заселяемых планет — но уж слишком труднопроизносимым было имя. Первый новый мир получил наименование Серебристый Лебедь.

Мвангбва Н’Мнгкобви. Какой-то колдун из земной глубинки, читающий мысли и предсказывающий будущее. Он был способен проделывать то, чего не мог проделывать его предшественник Сериос: он не только вызывал на пленке образы предметов и людей — он вызывал образы довольно отвлеченных, обобщенных понятий, если только ему достаточно внятно и ясно растолковывали их суть. Либидо… Фатализм… Экранирование… Трансдукция… Панацея… Мания… Дуализм… Рефракция… Дискретность… И так далее. Другое дело, что образы эти еще нужно было как-то понять. Их расшифровкой занимался специально созданный институт, где Мвангба Н’Мнгкобви жил, не зная ни в чем отказа и не проявляя никакого недовольства по поводу столь усиленного внимания к своей персоне. Каких-то чрезвычайно выдающихся умственных способностей у него замечено не было, хотя, безусловно, он был сметлив. Скорее всего, он все-таки выступал в качестве ретранслятора тех отпечатков, которые оставляли на плоскости нашего бытия явления иного мира. Он умел — возможно, абсолютно не ведая, как это у него получается, — отыскивать и распознавать эти отпечатки. Кое-что из образов на фотографической пленке специалистам института удалось расшифровать. Специалистам Института Колдуна — так его называли в те далекие времена, в которых находятся истоки Заселения.

Не знаю, кому пришло в голову растолковать колдуну идею нуль-перехода. Впрочем, это не столь важно. Главное — ему эту идею растолковали и объяснили со всех сторон, преподнесли на блюдечке, как самое распрекрасное угощение — и он не отказался от угощения. Он проглотил его…

Это была какая-то невероятная затяжная вспышка, это был какой-то немыслимый поток. Образ за образом, образ за образом… В течение семи часов, с небольшими перерывами, работал в тот день африканский колдун, глядя в объектив и покрывая фотопленку разнообразными изображениями. Как подсчитали впоследствии, их оказалось двести тридцать два. На их полную дешифровку ушло почти двадцать лет. А затем началась подготовка к Заселению, и теория, передатчиком которой стал Мвангбва Н’Мнгкобви, дала практические результаты — были проложены нуль-трассы к первым пяти внеземным мирам.

Эти двести тридцать два изображения оказались последним делом удивительнейшего человека, африканского колдуна Мвангбвы Н’Мнгкобви. Потому что вечером того же дня он умер в парке Института Колдуна от обширного кровоизлияния в мозг: отчаянные попытки реаниматоров спасти его ни к чему не привели.

Иной мир… Колдун выловил свою последнюю, самую крупную рыбу в ином мире, словно удачливый рыбак… пусть даже для него это вряд ли было удачей…

Впрочем, предположение о воздействии какого-то иного мира — это всего лишь одна из множества версий, и предложена она не мной. Я просто думаю, что она ближе других находится к истине, хотя ничего на сей счет знать нам не дано. А вообще мне временами кажется, что теория нуль-перехода была в то время подброшена землянам через колдуна для того, чтобы спасти их. А тем самым спасти и всех нас, потомков. Кем или чем подброшена — совсем другой вопрос и, вероятнее всего, безответный…

А теория оказалась как нельзя более кстати. Потому что после довольно длительного затишья Земля вступила в период очередного демографического взрыва. В сочетании с непрерывно тлеющими угольками экологических проблем — продолжающимся наступлением пустынь, исчезновением лесов и истощением почвы, — он грозил глобальным продовольственным кризисом. Последствия могли быть самыми печальными, вплоть до разрушения государственных образований и разделения всего человечества на группировки, ведущие кровавую борьбу за обладание продуктами питания. Все это вполне могло воплотиться в реальность, поскольку многолетние усилия по созданию полноценных заменителей пищевых продуктов так и не завершились хоть сколько-нибудь значительными успехами.

Опять же не знаю, кому принадлежит идея Заселения. Знаю только, что она, воплощенная в четкую программу, была обнародована гораздо позже проведения успешных экспериментов по осуществлению нуль-перехода и выбора первых пяти внеземных миров. Саму программу я никогда не читал, но мне была известна (в изложении) ее суть. А суть ее была такова: международная организация «Ад астра» («К звездам»), созданная для реализации идеи Заселения, субсидируемая большинством государств Земли, объявляла о заключении договоров с теми женщинами — будущими матерями, — которые дадут согласие на передачу эмбрионов для нужд Заселения. Договор обязывал женщин не иметь детей в течение десяти лет с момента изъятия эмбриона. В качестве компенсации предлагалась внушительная сумма (которая, впрочем, была гораздо меньше затрат любого государства, связанных с содержанием ребенка до достижения им трудоспособного возраста). Разумеется, в случае нарушения договора компенсация подлежала возврату «Ад астре».

Стоит ли говорить, что буквально в течение двух-трех земных лет для отправки по нуль-трассам на первые пять планет были подготовлены восемьсот шестьдесят три миллиона человеческих эмбрионов…

По-моему, это был очень верный ход. Мало того, что снималась угроза демографической катастрофы. Жизнь под чужими небесами начинали не взрослые переселенцы, которые до конца дней своих, возможно, не избавились бы от тоски по покинутой родине, а люди, родившиеся именно там, на Серебристом Лебеде, Фениксе, Чайке, Соколиной, Фламинго. Люди, никогда не видевшие Земли, не ступавшие по ее траве, и просуществовавшие на ней совсем недолго, еще до своего рождения, — в материнской утробе, а затем — в камерах рефрижераторов.

Конечно, контейнеры с эмбрионами нельзя было просто выбросить на поверхность новых миров, оставив на произвол судьбы. О строительстве первых поселений со всем необходимым для осуществления автономного жизненного цикла (включая производство) позаботились предварительно направленные туда квартирьер-отряды. Они завезли в новые миры и семена многих земных растений. Следить за развитием эмбрионов, а затем воспитывать и обучать новое поколение внеземных людей должны были отобранные по конкурсу земляне-специалисты (их называли непонятным мне словом «менторы»). Работали они вахтовым методом, и их труд очень неплохо оплачивался организацией «Ад астра». Кроме того, как ни странно, оказалось, что довольно много землян готовы добровольно покинуть родную планету и навсегда обосноваться в иных мирах… Кстати, именно из них, а также из менторов, не пожелавших вернуться на Землю по окончании вахты, были сформированы первые внеземные правительства.

История развития обитаемых миров длинна, сложна и извилиста. Такой, наверное, и положено быть любой истории. Много всякого было… Конфликты, партизанские войны, культовые междоусобицы, попытки диктаторства… История обитаемых миров насчитывает уже несколько веков. Поначалу Земля была неким центром, метрополией, но с развитием цивилизаций в обитаемых мирах слабели связи с Землей — она не нужна была Серебристому Лебедю, Фениксу, Чайке, Соколиной, Фламинго, которые могли существовать и без нее. Но все миры были связаны нуль-трассами, в каждом из них жили именно люди, а не какие-нибудь гипотетические галактиане, их объединяли какие-то совместные интересы — и поэтому за столом переговоров было принято решение о создании Ассоциации Миров — независимых и равноправных человеческих обществ, существующих на шести планетах Галактики Млечный Путь…

Центром Ассоциации была избрана планета Соколиная (хотя представители Земли всячески возражали против этого решения, предлагая в качестве центра, естественно, собственную планету). Здесь и начал функционировать Совет Ассоциации, включающий в себя различные управления: торговое, туристическое, культурное, нуль-трасс, рубежей, полицейское — всего десятка полтора.

Да… В давние времена начинали с шести, а теперь уже — тридцать семь. И странно, что когда-то был всего лишь один обитаемый мир, всего лишь одна-единственная планета — Земля…

Я дважды бывал на Земле — по служебным делам, — и осталось у меня от этих недолгих визитов неприятное ощущение скученности, толкотни, какой-то совершенно непонятной и необъяснимой спешки и давки. Мне словно постоянно не хватало воздуха там, под пасмурным, затянутым серыми облаками, гнетущим земным небом. Другое дело — Альбатрос… Мой милый спокойный Альбатрос… И пусть сейчас я вдали от него — это не самое главное. Главное — что я всегда могу вернуться домой, и более того: я совершенно уверен, что обязательно вернусь домой…

Я медленными глотками пил кофе и слушал, слушал «Альбатроса». Я чувствовал, что теперь вполне готов к длительной вечерней и даже ночной работе.

Когда браслет слегка кольнул мое запястье, я уже управился с бутербродами, выключил мелос и прикидывал, что можно посоветовать Джи Доллинту насчет действий в отношении группы Махача-Блендари. Я включил прием и услышал голос Валентина.

— Пора бы уже и поработать, — сказал биокомп, как мне показалось, недовольно, хотя этого не могло быть: все-таки биокомп — не человек. Но, впрочем, и не совсем машина.

— А когда же прикажете отдыхать? — вопросил я без всякого напора, просто для того, чтобы показать ему: я волен в своих поступках, я сам распоряжаюсь своим временем и вообще не он здесь главный. Собственно, чашка была уже пуста, и я как раз собирался покинуть «Якорь», выныривать на свет божий и браться за информацию, поступившую из общеокружного полицейского управления Феникса.

— Информация с Феникса весьма неординарна, Леонардо-Валентин, — сказал биокомп.

— Уже иду, Валентин, — со вздохом сообщил я. Все-таки не удалось мне дожать группу Махача-Блендари…

Я всегда считал, что у меня довольно роскошное имя. Леонардо-Валентин. Господин Леонардо-Валентин Грег. В честь обоих моих чудесных, оставшихся на Альбатросе дедов, Леонардо и Валентина. Но в Управлении меня никто так не называл. Для моих парней я господин Грег, а для начальства и равных по званию — Лео. Лео — это, конечно, проще, короче и не так торжественно. А недели через три-четыре после того, как я начал работать в Униполе, мой безымянный биокомп (вернее, та его часть, что находится в моем кабинете) вполне невинно заявил, что вот, мол, у меня целых два имени, а у него, несчастного, — ни одного. Я предложил ему самому выбрать себе имя, и он без зазрения совести позаимствовал одно из моих. И стал Валентином. Дед мой по материнской линии и думать, конечно, не думал, что его кровное имя когда-то оттяпает стационарный биокомп Управления полиции Совета Ассоциации Миров…

— Иду, Валентин, — повторил я и поднялся с дивана. — Готовь торжественную встречу.

2. Соколиная. Информация с Феникса

К себе я возвращался уже вполне сосредоточенным, не глядя ни по сторонам, ни на небо. Вечерний воздух слегка посвежел, и чувствовался в нем едва уловимый намек на приближающуюся осень. Из-за широких спин зданий приплыл с площади Совета волнообразный бой часов. «Бум… Бум… Бум…» — раскатисто гудело в вечерней тишине. Было двадцать часов по времени Кремса — столицы первого округа и всей Соколиной. Время Кремса являлось официальным для всей Ассоциации Миров.

В коридоре нашего этажа было безлюдно. Те, у кого ничего не горело, уже разошлись по кафе и по домам, к ужину, поливизору, женам и детям (многие приехали сюда с семьями или обзавелись семьей уже здесь, в Кремсе). Кое-кто работал «на выезде», на других планетах Ассоциации. Те же, кто остался, не слонялись по коридору в этот вечерний час, а сидели по своим кабинетам, и не просто сидели, а делали свое дело. Например, Кондор. Почти все красавцы из моей группы. Парни из других групп. К сожалению, работы хватало…

Мне доводилось читать кое-какие древние сочинения землян насчет будущего, ожидающего, по их мнению, человечество. Наивные идеалисты считали, что там, за горизонтами настоящего, в грядущем, то есть в нашей теперешней реальности, человечество в целом и каждый человек в отдельности обязательно преобразится, обязательно изменится в лучшую сторону, будет гуманным, любвеобильным, ангелоподобным и всепрощающим, свято блюдущим библейские заветы и установки Нагорной проповеди. Эх, если бы это действительно было так… На деле же человечество, по-моему, ничуть не изменилось со времен Иисуса. Оно не стало ни лучше, ни хуже — оно продолжало оставаться самим собой, не теряя ни одного из своих закоренелых пороков, но не теряя и таких же закоренелых добродетелей. И пусть не приобретая добродетелей новых, однако и новых пороков, слава богу, тоже! Массы Добра и Зла в человеческом мире продолжали оставаться величинами неизменными, и Добра, на мой взгляд, было все-таки гораздо больше, чем Зла. Хотя мне в силу специфики профессии приходилось постоянно сталкиваться именно с проявлениями Зла. Я искоренял Зло в одном месте, прекрасно зная, что оно непременно выползет в другом. Но не было во мне чувства безнадежности и безысходности, потому что я все-таки верил: настанет время, когда выкорчеванное нами Зло уже не сможет вновь прорасти в том же месте… А потом и в других местах. Если бы я не верил в это, то давно бы ушел работать продавцом цветов…

И пусть даже масса Зла пока (пока!) остается неизменной — но ведь покончено уже (хочется думать, навсегда) с такими крайними его проявлениями, как крупномасштабные истребительные войны (не будем равнять с ними вылазки теперешних сепаратистов, религиозных фанатиков и просто любителей погромов по случаю дождливой погоды — взять хотя бы боевиков с Райской Птицы!) Покончено с массовыми проявлениями Зла — а это, пожалуй, все-таки поднимает человеческие общества на качественно новый уровень.

Мда… Размышления по поводу, так сказать, глобальной проблематики, конечно, не входят в круг моих служебных обязанностей, но, думаю, такие размышления отнюдь не вредят делу. Я частенько ловлю себя на противоречиях, я понимаю, что нет в моих размышлениях твердой основы, и говорю себе, что это, наверное, и хорошо: если ты в поиске, значит, не закостенел, не затвердел, не превратился в прибрежную каменную глыбу, от которой отскакивают любые волны.

Да, человечество осталось человечеством, тем самым человечеством времен Благовещения, Вифлеемской звезды, Крещения, Нагорной проповеди, Голгофы и Воскресения, и каждый человек являл собой, в душе своей, сплав добродетелей и пороков…

И все-таки Добра было больше, потому что все тридцать семь миров Ассоциации жили, в общем-то, нормальной мирной жизнью, и большинство людей проходило свой путь от рождения до смерти, не вступая в конфликты с ближними своими и с законами.

Я, конечно, сужу со своей точки зрения, но ведь, в конце концов, мы никогда не можем с абсолютной уверенностью ответить на вопрос: правильно ли мы живем? Потому что не с чем сравнивать. Не с кем сравнивать. Обозримая Вселенная, за исключением наших тридцати семи миров, безлюдна. Не безжизненна — растительное и животное царства существуют и вне пределов Ассоциации, но — безлюдна. И мне иногда по вечерам, на моем балконе, думалось, что Вселенная создана именно для нас, людей, для человечества, и наша цель — заселить ее, обжить, навсегда наполнить жизнью. От подобных раздумий слегка кружилась голова, словно, стоя над бездной, я пытался постичь всю ее глубину, — но отказаться от этих раздумий я не мог…

Миновав небольшой бассейн с сонными рыбами, я повернул за угол и открыл дверь своего кабинета.

— Наконец-то, — сказал из своего угла Валентин. — Я уже заждался.

— Тебе можно позавидовать. — Я прошел мимо стола и сел в кресло у окна, задрав ноги на подоконник. — Ты не нуждаешься в отдыхе.

Валентин промолчал. Я добродушно смотрел на него.

Больше всего Валентин напоминал мне поставленный вертикально большой коричневый пластиковый мешок, наполненный какой-то чрезвычайно подвижной жидкостью. В нем словно постоянно что-то беззвучно перетекало с места на место, образуя то вмятины, то выпуклости, причем происходило это движение одновременно в разных направлениях. Иногда биокомп колыхался, что называется, с головы до пят, волнообразно извиваясь и содрогаясь, готовый, кажется, выпрыгнуть из своего угла и пройтись в танце по кабинету. До такого, однако, дело никогда не доходило. Все эти эволюции Валентина, как я уже не раз мог убедиться, совершенно не зависели от степени сложности поставленных перед ним задач. Просто вот таким он был созданием. Его, это создание, вырастили из биомассы в земном городе Шарлотсвилле, и он был связан со всеми другими биокомпами Соколиной и общей компсетью планеты.

Насколько мне известно, в создании биокомпов, в отличие от нуль-трасс, земляне обошлись без посторонней помощи. Биокомпы были результатом многолетних разработок, тысяч неудачных попыток, плодом долгих усилий коллективного разума. И они, и компы новой генерации, оказались столь же необходимыми помощниками, как их предки-компьютеры, и можно с уверенностью сказать, что случись им всем однажды исчезнуть — и мы оказались бы в весьма близком к первобытному состоянии.

В давние времена у землян просто дух захватывало от перспектив лавиноподобного научно-технического прогресса. Шутка ли сказать, где-то я читал: от первого перелета через земной пролив Ла-Манш до полета на естественный спутник Земли Луну прошло всего лишь

шестьдесят земных лет! Примитивная винтовка чуть ли не соседствовала с атомной бомбой и лазерным оружием. Открытие радиоволн и сооружение гигантских радиотелескопов для прослушивания космоса разделяло всего три-четыре десятка лет. Первый искусственный спутник Земли был запущен почти сразу же после теоретического обоснования возможности космических полетов, и чуть ли не в том же году в космос полетел первый землянин, Юри Гагаров… Или Гагарский?

Перспективы были безоблачные, будущее представлялось сплошной цепью все новых и новых открытий, поднимающих цивилизацию на более высокие ступени развития.

А что оказалось на деле? Да, добились-таки устойчивого долголетия (что явилось одной из главных причин демографической напряженности). Да, создали отличные роботизированные производственные системы (что чуть не привело к поголовной безработице, хаосу и смуте в планетарных масштабах). Да, сотворили необъятный компьютерный мир, новую компьютерную реальность, подобие жизни (а она вдруг вышла из повиновения, породив глубочайший компьютерный кризис и, соответственно, глобальную экономическую катастрофу и вынудив своих создателей уничтожить и заменить все компьютерные сети и потратить массу сил и времени на создание нового поколения компов…) И это, пожалуй, все. Чуть ли не вертикально устремившаяся вверх кривая научно-технической революции сменилась очень и очень пологим, почти незаметным подъемом, растянувшимся на века. Ничего принципиально нового (не считая, конечно, нуль-перехода). Модернизация, усовершенствование старых наработок. Унитаз с локальным разложением фекалий. Но все тот же унитаз, что и добрый десяток столетий назад. Ничего подобного внезапному прорыву в мир элементарных частиц, в мир радио, телевидения, полетов в космос… Правительство Орлиного Глаза, расцветшего благодаря торговле уникальными «слезами херувимов», может позволить себе закупить бытовые визиосистемы и персональные аэры, а тот же Феникс, например, испокон веков обходится обыкновенными телефонами и старинными газовыми автомобилями. И никаких намеков на новый всплеск. Да, развиваемся, да, совершенствуемся, докапываемся до все новых и новых мелких истин в границах существующих парадигм, но в целом-то… Наверное, не случайно все это, наверное, здесь действуют какие-то пока неизвестные нам общевселенские законы, которые нельзя обойти. Возможно, только заселив всю Галактику, мы…

— Инфопласт я зарегистрировал, — сказал Валентин, прерывая мои мысли. — Начинать?

— Да. — Я снял ноги с подоконника и развернул кресло к биокомпу. — Предупреди наших, чтобы не расходились. Дино, Берта, Драгана…

— Господин Пестич в хранилище и планирует освободиться не раньше двадцати трех, — заметил биокомп.

— Вызови на двадцать два. Значит, Драгана, Фарида, Стана, Валдиса и Сергея. Все. Давай пласт.

Валентин в очередной раз колыхнулся и превратился в плоский цветной экран. Я подался вперед, всматриваясь в изображение. И мурашки побежали у меня по спине. Да, с таким мне еще не приходилось встречаться… «Аналогов нет», — сказал Кондор. Аналогов нет…

Я просмотрел пласт до конца, посидел, размышляя, чувствуя, как разрастается в моей душе тревога, и сказал:

— Прогони еще раз, Валентин.

Проделки Махача и Блендари не шли ни в какое сравнение с тем, что я увидел, хотя информация с Феникса была, на первый взгляд, ничем особенным не примечательной. Погром на месте происшествия — куча битой посуды, покалеченные кресла, несколько разбитых окон, варварски изувеченные кондиционеры. Подобное случалось при средней тяжести разборках. Но вот то, что осталось от людей… Не приходилось мне встречать такую силу, которая могла бы все это проделать. И не только мне не приходилось. В управлении первого округа и в общеокружном управлении полиции Феникса работали толковые специалисты (мне уже доводилось с ними общаться), они все делали грамотно, профессионально, по всем правилам полицейского искусства. Общая панорама места происшествия и окрестностей… Детальный анализ повреждений… Характеристика защиты здания… Реконструкция обстановки и событий в расширенном диапазоне… Линейная развертка с переходом на пятиосевую проекцию и рекомбинация по мозаичному методу… Познаковый анализ зарегистрированных останков…

Опрос свидетеля Любомира Сиракова, мастера борцовской школы «Шанс» — подробнейшие данные с предполагаемыми вариантами поведения. Черноволосый красавец-атлет с бледным лицом и сбивчивой речью.

Опрос свидетельницы Марианны Дан, балерины театра «У двух пирамид» — то же самое. Очень привлекательная, хотя и холодноватая женщина, держится скованно, индекс Домлера практически на нуле.

Анализ показаний с применением метода инверсии. Выводы.

Да, никаких претензий к полицейским работникам Феникса быть не может. Все сделано без проколов.

Ивар Ноом, телетик окружной станции. Полная, скрупулезнейшая стратификация по всем осям — и нигде ни одной зацепки. Вернее, зацепки есть, но все они доведены до финиш-анализа, квалифицированы и разнесены по итоговой объемной сетке. Наложение отсутствует…

Гости Ивара Ноома, собравшиеся в тот злополучный вечер у него дома. Опять до мелочей выверенная стратификация, финиш-анализ и итоговая сетка. Шесть наложений, каждое квалифицировано по прямому и обратному векторам с виртуальным подтверждением и последующей поэтапной проверкой… И опять ничего.

Широкозахватное (до максимума!) траление с подключением систем регенерации…

Я потирал колени и смотрел на экран. Я понимал своих коллег с Феникса. Их ни в чем нельзя было упрекнуть, они сделали все возможное. Я на их месте не сделал бы большего. И Кондор тоже. Теоретически это ужасное событие просто не могло произойти.

Практически оно произошло.

Вот как все это выглядело в изложении единственных свидетелей — Любомира Сиракова и Марианны Дан.

Вечером они сидели на веранде дома Сиракова в пригороде Авалона — столицы Феникса, беседовали, попивали легкое вино. Внезапно Сираков заметил в прилегающем к дому саду два «багровых огня», медленно скользивших между яблонями в направлении соседнего дома, в котором проживал телетик Ивар Ноом. У Ноома были гости — несколько ранее они выгрузились из дилижанса у калитки и, судя по их высказываниям, долетавшим до веранды Сиракова, были намерены гулять всю ночь, «до захода как Тристана, так и Изольды» — двух лун Феникса. Затем они зашли в дом Ноома, и что там творилось — ни Сираков, ни Дан не видели и не слышали, потому что в доме были зеркальные окна и двойная стенка звуковой защиты.

Огни приблизились вплотную к дому Ноома, на мгновение ярко вспыхнули — и пропали, словно прожгли стену и проникли в дом. Свидетели продолжали находиться на веранде — и вдруг почувствовали беспричинный страх, «волны ужаса», по определению

Сиракова, которые катились от соседнего дома. А потом оттуда донеслись душераздирающие вопли, визги и прочие звуки, хотя там была двойная (!) звуконепроницаемая стенка. Потом все резко стихло, и Сираков позвонил в ближайший полицейский участок (Марианна Дан просто упала от страха в обморок).

Прибывшие полицейские обнаружили погром, а то, что осталось от людей, отдаленно напоминало выкрученное белье… Не белье даже — лохмотья. И нигде не было обнаружено никаких признаков присутствия той силы, которая сотворила весь этот ужас.

Я сидел в кресле напротив биокомпа, я был сосредоточен и встревожен. Дело Ивара Ноома вылезало за рамки обычных преступлений. У меня вдруг мелькнула мысль, что все случившееся может вовсе и не являться преступлением в нашем понимании. Свидетель Любомир Сираков сказал тогда, в тот вечер, Марианне Дан, тоже заметившей огни, что это, возможно, шаровые молнии. Итак, мы имеем дело с неизвестным природным явлением? Но разве бывают такие вот неизвестные природные явления?

— Валентин, посмотри у господина Суассара, — обратился я к биокомпу. — Не было ли запроса о природных явлениях?

Я не сомневался, что такой запрос был — Кондор ведь не школьник.

— Есть запрос, — подтвердил Валентин. — Ответ отрицательный.

Я опять с силой потер колени. Что ж, поработаем группой. Через десять минут.

— Пройдись по всем нашим накопителям, — сказал я Валентину. — Просмотри архивы, проанализируй все, что поступает по нуль-трассам. Данный инфопласт считай базовым.

— Принято.

Каждый из обитаемых миров должен был ставить нас в известность обо всех противозаконных деяниях, обо всех преступлениях и заявлениях, поступавших в управления полиции данной планеты — так было предусмотрено соответствующими договоренностями еще при создании Ассоциации. Это не значило, что мы занимались расследованием всей массы преступлений — но инфопласты со сведениями хранились в наших архивах. Без такого центра сбора информации, которую могло запросить любое полицейское управление, трудновато было бы работать и нам, и нашим коллегам на каждой из планет. И не раз уже всех нас выручали наши архивы…

Единственное, что не мог себе позволить ни один полицейский, «пол» (так мы называли себя), — это заглядывать в накопители приват-пользователей, не имея допуска. Впрочем, заглянуть туда без допуска было сложно: во-первых, информацию еще нужно было декодировать (что совсем непросто), а во-вторых, сам комп сразу определял как утечку, так и ее направление, и пользователь мог тут же подавать в суд на взломщика.

Биокомп трансформировал экран в красный квадрат допуск-запроса, а я встал и прислонился лбом к окну. Спокойно и беззаботно горели городские огни, но мне казалось, что тень тревоги расправила черные крылья над отдыхающим Кремсом…

3. Соколиная. Начало штурма

Мои парни собрались ровно в двадцать два. Я не пригласил только Джи Доллинта — ему предстояло заниматься группой Махача-Блендари, и мне не хотелось забивать ему голову посторонней информацией. Еще двое были «на выезде».

Вопросов они не задавали. Они молча расселись на подоконнике, в креслах и на моем столе, а Сергей, как всегда, оседлал экспресс-проектор.

Все они, кроме Драгана Пестича и Станислава Лешко, пришли в Унипол позже меня, после печально известного события на нуль-трассе Соколиная — Фазан. Не на самой нуль-трассе, конечно, а на входе. Там, вместе с фанатиком Куни Макалоло, погибли от взрыва пять сотрудников Унипола, включая руководителя группы Кунца. И ведь даже не на задание направлялись они, не по служебной необходимости — их пригласили принять участие в грандиозном полишоу вместе с представителями полицейских управлений всех округов Фазана. Полишоу должно было, по замыслу организаторов, обнадежить граждан, продемонстрировать наглеющим преступным группировкам всю мощь полицейского корпуса планеты и готовность Унипола в любой момент поддержать местную полицию.

Я уже довольно долго работал тогда в нашей пятой группе, «пятерке», и, пожалуй, имел не меньше оснований возглавить ее, чем Драган или Стан. Конечно, стаж их работы в Униполе был больше моего, но не стаж, в данном случае, является у нас основным критерием. Мудрый Кондор не вмешивался в наши взаимоотношения, предоставив нам возможность самим выбрать руководителя. Двое других работников «пятерки» отстранились от этих дел, готовясь перейти в набиравшуюся тогда группу инспекторов-контролеров Унипола. Их, в общем-то, можно было понять: работали они уже давно, были семейными людьми, и, устав от бесконечных операций вне пределов Соколиной, захотели более спокойной жизни.

Умом я их понимал…

И получилось так, что, обсудив наши перспективы, мы — Драган, Стан и я — договорились решить вопрос о руководителе группы с помощью самого обыкновенного жребия. Чтобы без всяких обид. Мы сошлись на том, что жребий, то бишь случайность, ни в коей мере не является случайностью, а просто освобождает путь уже наметившейся подспудно тенденции.

Вот так я стал руководителем нашей пятой группы. Не знаю, конечно, что думали об этом Драган и Стан, но ни разу, ни при каких обстоятельствах (а сколько их было!) они не выразили недовольства по поводу именно такого исхода нашей жеребьевки…

Потом пополнили нашу «пятерку» новые люди — способные парни, прошедшие, примерно, такой же путь, какой прошел я. Все мы, я думаю, не зря ели свой хлеб. Конечно, Унипол находился, так сказать, на содержании — работу управлений Совета Ассоциации субсидировали все тридцать семь миров, — но своими успешными операциями мы с лихвой покрывали эти субсидии. Чего стоил захват только одной группировки Мерлинга, с завидным размахом орудовавшей сразу в трех мирах: на Гаруде, Серебристом Лебеде и Беркуте… А операция на Крыле Ворона и Иволге… А поимка легендарного садиста Барнетта… Ликвидация «змеиных гнезд» на Пеликане и Аисте… Вычисление местопребывания неуловимого Муртаза Цхитобавы, «нового Иисуса», провозгласившего себя преобразователем Галактики…

В общем, отнюдь не лишним чувствовал я себя и всю нашу группу в Ассоциации Миров…

Мои парни молча ждали, когда же господин Грег соизволит пролить свет на причины столь позднего сбора.

И я пролил свет. Я почти дословно повторил то, что сказал мне Кондор, передавая информацию с Феникса, а затем Валентин продемонстрировал содержание инфопласта.

И до этого в моем кабинете было тихо — а после просмотра тишина стала прямо-таки осязаемой. Просто не верилось, что нас здесь целых восемь человек. Плюс Валентин.

Ребята молчали. По-моему, они испытывали то же самое, что уже успел испытать я.

Я их не торопил. Я давал им возможность осмыслить и обдумать. Смотрел на их сосредоточенные лица и в который раз надеялся, что мы справимся. Не можем не справиться — такая уж у нас работа…

Первым, как всегда, высказался Драган.

— Лео, — сказал он, — м-м… господин Грег. Раздайте копии — и мы подумаем.

Этого я и ожидал. Я знал, что никто из них не будет тут же лезть с какими-то версиями. Сейчас они пойдут к себе и будут думать. И выходить на связь по мере снисхождения на них озарений.

— Валентин, размножь и выдай каждому, — распорядился я и обвел взглядом парней. — Любое, самое безумное…

Я мог это и не говорить. Именно на самом безумном (Стан постарался!) мы и подобрали ключик к Муртазу Цхитобаве. На бредовейшем предположении (моем) раскрутили Мерлинга. По-моему, пласт с Феникса был из того же разряда — бредовых, невероятных… но вполне объяснимых при соответствующем подходе.

Впрочем, в этом я был пока не уверен.

Они уходили друг за другом, очень тихо и сосредоточенно. Дверь наконец закрылась, отрезав звук их шагов, — и я остался один. Вновь остался один в кабинете… Нет, не один — все они теперь были со мной, мои парни.

Продолжали спокойно светиться огни за окном, только стало их гораздо меньше — город погружался в сон.

Я снова опустился в кресло, водрузил ноги на подоконник и крепко задумался.

В школе и колледже в нас настойчиво и методично вдалбливали теорию. Так, конечно, и должно быть — без знания теории вряд ли раскроешь и пропажу носков у соседа. Но учили нас и по-другому. На примерах экстраординарных преступлений, реальных, совершенных в Ассоциации преступлений, нас учили мыслить нестандартно, выходить из обычной схемы, по которой преступник является простым смертным, действующим зачастую в состоянии аффекта, когда все его шаги можно, при умении, прочитать. Мы учились перевоплощаться, мы учились влезать в шкуру преступника, добиваясь полного отождествления, шаг за шагом прослеживая все его действия, — и, в конечном итоге, празднуя успех… Но не всегда. К сожалению, далеко не всегда. Поколения людей, сменяющиеся в течение долгих веков, продолжали оставаться в некоторой степени порочными, во всяком случае, склонными к пороку, как были порочными их прародители, изгнанные из Эдемского сада. На каждые десять тысяч праведников приходился, как минимум, один неправедный, которому плевать было на существующие (не такие уж плохие, между прочим) порядки, и который вступал в противоречие с законом.

Я лежал в своем кресле и знал, что все мои парни сейчас просматривают копии и думают, думают, думают… Я надеялся, что такими вот коллективными усилиями мы решим эту странную, эту из ряда вон выходящую задачу.

…После полуночи поступило два сигнала, от Валдиса и Фарида. И Валдис, и Фарид высказали в общем-то толковые, но все же до конца не обоснованные предположения. Валентин разбил их в пух и прах, потому что ничего принципиально нового они не несли — все это уже учли при финиш-анализе специалисты управления полиции Феникса.

Тем не менее, мы самым подробнейшим образом воссоздали ситуации на биокомпе, обкатали их по всем параметрам — и убедились в том, что эти дорожки ведут в тупик, и ходить по ним бесполезно.

Потом на связь вышел Драган. Было уже начало второго, Валентин продолжал рыскать по инфопакетам с пластами, разбираясь с деталями, анализируя и сопоставляя, а я перебрался за стол и пытался что-то там такое сделать при помощи усложненной транс-обработки. Ничего не проступало, но я не сдавался, последовательно анализируя узлы структур.

— Лео, — сказал Драган с экрана визио. — Тебе не кажется, что кто-то испытывает новые системы?

— Почему именно в доме Ноома? — сразу же задал я встречный вопрос.

— Место выбрано совершенно произвольно. Надо же их где-то и на ком-то испытывать?

Я немного помолчал, обдумывая слова Драгана. Потом сказал:

— В общем-то, такая мысль у меня была. Значит, некто или некая группа, забравшись подальше от глаз людских, сконструировала новое оружие. Так?

— А почему бы и нет? Самородков у нас хватает. Вспомни, один только Радж Комета чего стоил…

Да, с самородками у нас в Ассоциации был порядок. Способными из складного ножа, подержанного стандартного очистителя и парочки несовмещенных миксов соорудить широкополосный бомбард-бумеранг с весьма солидной убойной силой. Или даже пенетраторную установку для ведения боевых действий в горной местности… К тому же самородки наши отнюдь не были самоучками — в состав групп входили очень толковые и грамотные специалисты. Примеров хватало. Действительно, взять того же Раджа Комету…

— Цель? — спросил я.

Драган усмехнулся:

— Сам знаешь, Лео. Имя свое прославить в мирах и веках. Стать властелином. Истребить недостойный род людской, живущий не так, как надо. И прочее.

Конечно же, я все это знал. Испытание нового оружия… А зачем изобретать новое, когда и то, что уже имеется, вполне годится для превращения всех обитаемых миров в миры необитаемые? Впрочем, это я, Лео Грег, так считаю. Те, кто, возможно, устроил «испытание» на Фениксе, могли думать иначе. Что ж, придется заняться еще и анализом трудоустройства специалистов на Фениксе. Скажем, за последние двадцать-тридцать лет по локальному времени.

И все-таки… Человек — весьма хрупкое существо, его можно уничтожить буквально пальцем. Указательным. Простым тычком — если знать, куда и как ткнуть. Зачем же превращать его в бесформенные лохмотья? Проявление садизма? Но лица с латентными отклонениями выявляются обычно еще в перинатальный период, и за ними ведется наблюдение. Правда, здесь стопроцентной уверенности все же нет.

— Подготовь вводную по трудоустройству специалистов на Фениксе, — сказал я Драгану. — Проанализируем. Только все это неубедительно, Драган. Нет уверенности. Заметь, при финиш-анализе подобная версия даже не рассматривалась. Они-то обстановку у себя знают лучше нас.

— Понимаю. — Драган вздохнул. — За неимением лучшего… Я подключался к нашим — у них пока не очень. Вообще, ребята на Фениксе постарались — по-моему, они перебрали все варианты, нам тут просто уже делать нечего…

— И?.. — Я внимательно взглянул в его черные глаза под раскидистыми топорщащимися черными бровями.

— И получается такая штука: либо это вообще выходит за пределы наших понятий, либо кто-то действует по неизвестной нам схеме… а нам пока высветился только один ее элемент.

— Пока… — задумчиво повторил я. — А по одному элементу составить представление о схеме невозможно. Значит, ты считаешь…

— Мы должны, мы вынуждены ждать, пока высветится второй, — закончил Драган.

Ничего не сделав по одному происшествию (происшествию!..), ждать, когда случится второе, чтобы уловить хотя бы наметки системы. Хуже придумать нельзя. Ждать, когда появятся новые жертвы…

— Ладно, Драган, еще не утро. — Я потер виски. — Может быть, придумаем что-нибудь повеселее. Валентин, сообщи всем, что работать на местах по усмотрению. Можно и дома. Сбор завтра… — я посмотрел на часы: половина второго, — то есть уже сегодня, в семь. Побеседуем.

— Принято, — сказал Валентин, продолжавший разжевывать свои инфопласты. Нагрузка у него была приличной, если учесть, что одновременно он решал и сотню задач других наших подразделений.

— Если будут зацепки, сообщай немедленно. Это относится ко всем. — Я взглянул на Драгана. Он молча кивнул. — Я домой. До встречи.

— До встречи, Лео. — Драган уголками губ обозначил слабое подобие улыбки. — Утро вечера мудренее.

Экран визио затянулся дымкой. Я поднялся из-за стола, подошел к пульсирующему в замедленном танце на месте биокомпу и похлопал его по теплому упругому «плечу».

— Сообщай немедленно, Валентин. И закончи мою транс-обработку. Приятных сновидений.

Последняя моя фраза не была шуткой. Из слов биокомпа я знал, что какой-то незагруженной частью своего существа (вещества? устройства?) он действительно видит совершенно непонятные мне (а порой и ему самому) сны, несущие информацию, которая не поступила извне, но и не содержалась ранее в биокомпе — это уже тысячи раз проверялось специалистами всех рангов…

— Принято, — повторил Валентин, и его «плечо» внезапно стало податливым, так что моя рука опустилась в подергивающуюся ложбину на теле биокомпа. Это было как бы нашим рукопожатием.

Еще раз взглянув в окно, я вышел из кабинета.

4. Соколиная. Славия

Спустившись на лифте в наши обширные подземные владения — там были гараж, склады, ремонтные мастерские и прочее, — я выбрал первое попавшееся авто (невзрачный пегий «валет» с помятым крылом) и выехал под ночное небо, поросшее одуванчиками звезд. Слева, над крышами, серебрилось одинокое шарообразное скопление — где-то там, в его глубине, затерялась пылинка Феникса, бесконечно далекая по обычным меркам и близкая наша обитаемая соседка, если устремиться к ней по нуль-трассе, дарованной человечеству с помощью великого Колдуна.

Улицы были тихими, лишь иногда встречались неспешные авто, и только на мосту через Дунай было более оживленно. Там, как всегда, бродили, целовались на скамейках и стояли у перил парочки. Группки молодежи сидели прямо на бордюре тротуаров, потягивая прохладительное и обсуждая какие-то свои проблемы. Все было, как обычно. Цепочки огней на мосту раздваивались, отражаясь в темной речной воде. Мой «валет» проворно сбежал по покатой спине моста и свернул на набережную. Тут я прибавил скорость, миновал вереницу зданий, пересек окруженную пышными каштанами пустынную площадь и углубился в свой уютный квартал.

Когда я прибыл на Соколиную, мне предложили небольшой дом в предместье, но я выбрал обычную трехкомнатную квартиру — кабинет, спальня, гостиная — в обычном городском трехэтажнике. Во-первых, дом требовал бы хоть какого-то ухода, садовых хлопот и прочего, а я не чувствовал себя готовым к подобным занятиям. Во-вторых, я знал, что не так уж и часто буду находиться в своем жилище и вообще на Соколиной — меня ждала разъездная работа. В-третьих, я не собирался на веки вечные оставаться здесь, в официальном центре Ассоциации, — все-таки я был и всегда буду альбатросцем, а не соколянином. Ну, и, в-четвертых, мне было приятно, сидя у поливизора в гостиной или работая на тренажерах в своем спортзале-бассейне, осознавать, что вокруг тоже живут люди, а над моим потолком, на крыше, в нашем саду, обитают удивительно красивые местные птицы — певучие длиннохвостые дирлилинки… В общем, вовсе не надо было мне ничего другого. Да и работа в пяти минутах езды.

Оставив авто на подземной стоянке, я прошагал через наш заросший зеленью двор и взглянул на свои окна. В одном из них, угловом — окне гостиной, — горел приглушенный свет. Это было единственное освещенное окно во всем доме. И это значило, что Славия опять заснула в кресле у поливизора, не дождавшись меня.

Так и оказалось. Разувшись в прихожей, я заглянул в гостиную — Славия спала, с ногами забравшись в кресло и опустив голову на широкий мягкий валик-подлокотник. Длинные светлые волосы свесились ей на лицо и чуть заметно колыхались в такт ее дыханию. Ладони она спрятала между сжатых бедер, словно замерзла, и от ее небольшой изящной фигурки, как обычно, слабо веяло грустью. Так веет грустью от последнего осеннего цветка на вечерней холодной заре, после которой трава покрывается инеем. Славия всегда, сколько я знал ее, была тихой и чуть-чуть грустной.

Но не в моих объятиях. Осенний цветок вдруг расцветал всей своей удивительной, полыхающей, обжигающей красотой, и каждое прикосновение к его нежнейшим лепесткам было — как удивление, как открытие, как озарение, как пение дирлилинок по утрам…

Я осторожно прошел в гостиную и выключил поливизор, оборвав какое-то разноцветное, но безобъемное и очень тихое шоу, — объем Славия убрала, а громкость оставила минимальную, так что шоу просто шептало, не тревожа ее сон. Постоял немного, глядя на нее, хрупкую, тихую, — и отправился принимать ванну.

Я встретил Славию в начале этого лета, когда вместе с Дино вернулся на Соколиную после успешной операции на Чайке. Кондор дал нам три дня на отдых (а потрудились мы изрядно, да к тому же еще и застряли в знаменитых свистящих песках Чайки), и я слетал на море, в пляжные края, где было красиво, безмятежно и немноголюдно. Но хватило меня только на два дня такого безделья. Любой отдых, длящийся более суток, начинает меня утомлять — это я заметил за собой уже давно. Тогда я вернулся в Кремс и весь вечер провел в казино, потихоньку проигрывая остаток премии за операцию на Чайке. Я не азартный игрок, никогда не «завожусь» и всегда знаю, когда нужно встать и уйти. И могу это сделать без колебаний. К полуночи мне повезло — я взял сразу все квадраты на зеркальном заходе в «пятицветной дунайке» (а такое случается в казино не каждый день) и тем самым возместил расходы по вояжу на морское побережье. После этого я остался еще на три партии, милостиво позволив себя обыграть, дабы мои соперники не очень расстраивались. А потом заказал себе партнершу и отправился в интим-павильон. На какие-то прочные связи не было времени, да и желания тоже не было — помнилась мне моя несложившаяся семейная жизнь, и до сих пор что-то словно покалывало в душе, когда я вспоминал Бригитту…

На третий день, отоспавшись и чувствуя себя слишком уж хорошо отдохнувшим за этот краткосрочный, но вполне достаточный для меня отпуск, я загнал себя в спортзал-бассейн и вволю порезвился на тренажерах и наплавался, словно проделывал все это впервые. А ближе к вечеру, умиротворенный и расслабленный, вылез из дому, чтобы просто посидеть на скамейке у Дуная, среди людей.

И вот тут я и увидел Славию. Я бездумно смотрел на искрящуюся от солнца воду, по набережной прогуливались горожане, но эта девушка была как бы отстранена от всех. Она медленно шла сама по себе, словно окутанная невидимым силовым полем, отталкивающим все окружающее, смотрела в никуда, и я сразу уловил исходящую от нее легкую грусть, подобную слабому горьковатому аромату неведомого цветка. Я даже не помню, как она была одета, — я просто почувствовал этот слабый грустный аромат, и мне захотелось развеять его. Она села на другом краю скамейки, не замечая меня (я был уверен в этом), не замечая никого и ничего вокруг, потому что она была обращена в себя, в свою грусть.

Не знаю, как и чем мне все-таки удалось привлечь ее внимание. Может быть, она просто увидела в моих попытках к общению возможность хоть на некоторое время ускользнуть от своей грусти? Не знаю. Вот уже кончается лето, первое лето нашего знакомства, а она все так же чуточку грустна, и теперь я начинаю думать, что грустит она не о чем-то и не о ком-то — просто суждено ей быть именно такой. Есть же на свете весельчаки, которые ну просто брызжут энергией и задором, лучатся жизнерадостностью, невольно заставляя веселиться окружающих, — так почему бы не быть и противоположному типу людей? Эманация грусти, не связанная с каким-то конкретным объектом или событием, — вот что такое, по-моему, происходило со Славией.

Конечно, я мог бы осторожными расспросами попытаться что-нибудь выведать у нее (как-никак профессионал!), но я не считал себя вправе заниматься подобными вещами. Я не был с ней следователем, а она — подозреваемой, и в конце-то концов, у каждого есть право носить в себе некую тайну. Много всякой всячины постигли мы об окружающем мире, а вот можем ли, умеем ли порой разобраться в самих себе? И вполне возможно, Славия сама не знает причину своей грусти… или и нет все-таки никакой причины, а есть устойчивое, постоянное состояние души…

Я никуда не отпустил ее в тот вечер, и мы бродили по набережной, и я разливался длиннохвостой дирлилинкой. А потом мы пили чай у меня в гостиной и долго, долго, долго сидели на балконе под звездным небом, и я рассказывал ей о тех разноцветных мирах с птичьими именами, что летят сквозь пустоту там, в далеком далеке, и где я уже успел побывать. Она тихо слушала, очень внимательно слушала меня, и я радовался, что прорвался сквозь силовое поле… Потом я уложил ее спать в своей спальне, а сам отправился ночевать в кабинет и долго не мог заснуть.

Утром она ушла, но мы договорились о новой встрече, и эта встреча состоялась. Было много встреч, и теперь она просто приходила ко мне, как к себе домой, в любое время, и ждала меня, и нам было очень хорошо вдвоем… И уходила — чтобы вновь вернуться.

Мы были вместе уже почти целое лето, а я знал о ней только одно: ее имя. Славия. И больше ничего. Уверен, при моих возможностях я способен был в течение часа с помощью Валентина узнать о ней все, включая всю ее родословную вплоть до предков-землян. Но вот только зачем? Меня устраивало существующее положение дел. Более того, именно существующее положение дел меня и устраивало.

Славия… Женщина-тайна. У каждого ли есть такая женщина-тайна?..

Славия…

И между прочим, я ловил себя на том, что это на меня непохоже. Иметь, что называется, в руках тайну, и не пытаться разгадать ее?

Но мне действительно не хотелось разгадывать ее.

Я окончательно размяк в теплой воде, а ведь времени на сон оставалось совсем немного. Мысли о Славии растворились, их вытеснили другие, совершенно другие мысли. Нетерпеливо потоптавшись под сильной воздушной струей и так до конца и не обсохнув, я натянул шорты, бросил прежнюю одежду в утилизатор и, причесываясь, вернулся в гостиную.

Славия продолжала спать в той же позе, далекая от моих забот. Я, разумеется, никогда и не посвящал ее в свои заботы и дела. Погасив свет, я склонился над ней. Бережно поднял, как ребенка, и понес в спальню, ощущая сквозь тонкую ткань ее накидки теплое нежное тело.

— Лео… — Она обняла меня за шею, и легкое дыхание коснулось моей щеки. — Куда мы? Почему темно?

— Спи, спи, — сказал я шепотом, входя в спальню. — Ляг на бочок, сомкни ресницы — и дивный сон тебе приснится…

— Дивный… — прошептала она и едва слышно вздохнула. — Ох, Лео… Лео… — Она снова вздохнула. Неужели что-то мучило ее? Что?..

— Ничего не бойся, ляг — и успокойся, — продолжал импровизировать я (или эти слова в детстве говорила мне мама?)

Я опустил ее на постель и услышал, как с тихим шелестом упала на пол накидка. Сбросил шорты и лег рядом. Она прижалась ко мне, и, конечно же, мне сразу захотелось ее… но тогда мы не уснули бы до рассвета.

— Спи, Славочка. — Я поцеловал ее в податливые губы. — Мне вот-вот вставать и бежать.

Она молча погладила меня по плечу и замерла, затихла, словно превратилась в статую. Я лег на спину, закинул руки за голову и закрыл глаза. Я был готов спать глубоко и долго, а утром, проснувшись, возместить то, в чем сейчас отказал Славии… Но такое желание существовало в совершенно ином, абсолютно пока ненужном слое сознания. Потому что больше всего мне хотелось прямо сейчас почувствовать укол браслета и сообщение Валентина или любого из моих парней. И немедленно действовать, действовать…

5. Соколиная. Сводка

В темноте медленно приближались багровые огни, и темнота тоже становилась багровой, и в ней проступали какие-то смутные контуры, какие-то колышущиеся изломанные линии… Они передвигались, менялись местами, возносились и опускались, растворяясь в багровой мгле… Жаром наливалась багровая мгла, странным леденящим жаром, и вновьпоявились линии, теперь уже не искривленные, не изломанные, а прямые… Линии медленно скользили друг за другом, сближаясь, сближаясь… соединяясь в два треугольника, два черных треугольника на фоне багрового леденящего жара… Треугольники наплывали, почти соприкасаясь углами, наползали один на другой… Пульсировала, в каком-то мрачном ритме раскачивалась багровая нездешняя мгла… Острый конец треугольника коснулся моего запястья…

Я, задыхаясь, открыл глаза, вытер о подушку потный лоб. Оказывается, я весь был мокрым от пота.

— Закончил обработку, готов передать информацию, — сообщил биокомп.

— Сейчас, Валентин.

Я сел и осмотрелся, еще не до конца избавившись от остатков какого-то бредового сна. Голова была тяжелой. Небо за окном слегка посерело, но рассвет еще блуждал где-то за лесами, у далеких озер. Я посмотрел на браслет и убедился, что поспать мне удалось не более часа. Оглянулся — Славия лежала, свернувшись клубком, и едва слышно постанывала во сне. Я погладил ее по голове и она затихла. Не тратя времени на одевание, я голышом поспешил в кабинет. Сел в приятно холодящее кожу кресло с высокой спинкой, нашарил в ящике стола упаковку биостимулятора.

— Давай, Валентин!

Внутренне я весь уже дрожал от напряжения. Я верил, я очень хотел верить, что биокомп раскопал что-то важное.

— Здесь только сведения, зарегистрированные управлениями полиции, — предупредил биокомп.

Это было ясно и глупому ножкоглазу — откуда бы Валентину иметь другие? Он прошелся по всем архивам информации, но ведь регистрировались-то не все происшествия. Кое-кому не очень нравилось, что Унипол при необходимости может иметь сведения обо всем, подотчетном полицейской сфере суверенных планет-государств. Именно поэтому мы и держали агентов на местах. Агенты занимались аналитической работой, их ежемесячные отчеты концентрировались у Кондора и, вероятно, ничего необычного в них пока не было, иначе Кондор давно бы поднял тревогу. В общем-то лично я особой пользы от их деятельности не видел — на каждой планете хватало своих вполне квалифицированных аналитиков, но решение о создании агентурной сети принимал не я.

— Не тяни, Валентин! — взмолился я.

— Я просто предупредил, что информация может быть неполной. Даю сокращенный монтаж сводки. Двадцать девять сообщений. Приложения зафиксированы.

— Давай, дорогой, давай!

Экран на моем столе засветился. На его голубоватом фоне проступили белые строчки сообщений в изложении Валентина, составившего некий экстракт многочисленных документов, которые содержались в накопителях. Одновременно биокомп начал аудиотрансляцию.

— Черный Дрозд, тридцать пятое сентября по местному времени, одиннадцатое марта по Кремс-шкале, семнадцатый округ. Потерпевший Василис Митропулос. Обратился в участковое управление полиции с заявлением о том, что на него совершено нападение двумя вылетевшими из реки рогатыми четырех- или шестикрылыми существами с длинной черной шерстью и одним светящимся зеленым глазом посредине лба. Нанеся потерпевшему несколько ударов по голове, нападавшие скрылись в неизвестном направлении (растворились в воздухе — по определению самого Митропулоса), завладев личным имуществом потерпевшего. Принятыми мерами розыска личное имущество потерпевшего Митропулоса не обнаружено. Характеристика проведенных мероприятий прилагается. Из эпикриза: четвертая степень опьянения, редуцированное постнаркотическое состояние. Ушибы затылочной части головы.

— Бывает, — мрачно сказал я. — Если падать навзничь на прибрежные камни.

— Голубиная, — продолжал биокомп. — Седьмое декабря по местному времени, шестнадцатое марта по Кремс-шкале, двенадцатый округ. Потерпевший Ван Мин. Заявление в управление полиции сектора по поводу неоднократного появления в квартире полупрозрачных обнаженных человекоподобных существ женского пола — по определению заявителя. Отличительная черта существ: наличие дополнительных половых органов на месте рта и анального отверстия. Причина заявления: похищение данными существами личных вещей владельца квартиры. Перечень прилагается. Основание для обращения в управление полиции сектора: отказ участкового управления рассматривать заявление потерпевшего. Принятыми мерами розыска имущество Ван Мина не обнаружено. Результат скрытого наблюдения за квартирой отрицательный.

— Эротомания, — еще мрачнее пробормотал я. — Везде-то ему женские половые органы мерещатся.

— Характеристика проведенных мероприятий прилагается. Патологические отклонения, — с нажимом произнес Валентин последние два слова, — практически отсутствуют. Индекс Домлера в пределах нормы. Парящий Орел, второе марта по местному времени, двадцать девятое марта по Кремс-шкале, семьдесят третий округ. Потерпевший Хорен Алачьян. Заявление в участковое управление полиции по поводу…

— Стоп, Валентин. — Я отлепил спину от обивки кресла. Биостимулятор делал свое дело — голова становилась свежей и ясной, тело превращалось в прозрачный крепкий кристалл. — Отключи аудио, теперь я сам.

— Принято.

Валентин замолчал. Я задал медленный режим и начал внимательно просматривать строки сообщений, которые текли по экрану, перемещаясь снизу вверх. Это были, конечно, неординарные сообщения, или, скажем, не совсем ординарные сообщения, но нечто во мне, некий анализатор, то, что принято называть интуицией, пока не давал о себе знать. Да, в разных уголках Ассоциации изредка происходили весьма странные события (если, конечно, верить показаниям заявителей), но не было в них трагизма и необъяснимости происшествия на Фениксе. Странность? Да. Загадочность? Да. Но где гарантия, что показания потерпевших основаны именно на реальных фактах, а не на причудливых построениях, сконструированных их собственным внутренним миром? Да, имели, так сказать, место ушибы, переломы конечностей, сотрясение мозга, пропажи брюк, кредиток и фамильных перстней. Но ни разу нигде не находилось непосредственных свидетелей тех происшествий, что были зарегистрированы полицейскими управлениями разных миров. Вся информация о происшедшем исходила только от самих потерпевших.

Конечно, круг странных случаев не ограничивался этими двадцатью девятью сообщениями. Не во всех полицейских управлениях они регистрировались — их отметали как галлюцинации и алкогольный или наркотический бред. Да и каждый ли пойдет в полицию сообщать о том, что явился к нему ночью двугорбый синий слон с печальными глазами и уволок последние домашние тапочки?

К Валентину у меня, естественно, претензий не было и быть не могло. Валентин старательно отобрал все те происшествия, что некоторым образом вылезали за рамки и оставались необъясненными. Пока необъясненными. Но все это, чувствовал я, было не то, все это никак не лепилось в один ряд с трагедией на Фениксе.

Вот, пожалуйста, очередной пункт сводки. Пункт седьмой. Альбатрос (Альбатрос!), двадцатое Кремс-апреля, восемнадцатый округ. (Знаем, знаем, у самого детство прошло в соседнем округе — Альпы, снега, горные лыжи, масса уютных отелей в окружении альбасосен, прозрачно-звенящий воздух, пахучий глинтвейн у камина, свеча у постели, поцелуи и страстные объятия, метель за окном и снежные ванны поутру…) Некто Петер Маджинский. Провалился в расселину, застрял головой вниз, сломал при этом руку, вывихнул ступню, и никак не мог расстегнуть комбинезон и вытащить из-за пазухи транс, чтобы вызвать спасателей. Его просто заклинило между скал. Числился выехавшим из отеля, поэтому никто его не хватился, а передвижные средства оперативного наблюдения его не фиксировали из-за аномального экранирования в том квадрате.

На вторые сутки был вытащен из расселины неким серебристым великаном с безликой круглой головой (по словам пострадавшего) и перенесен на склон неподалеку от горнолыжной трассы. Где его в снегопад и обнаружил патруль спасателей. Никаких следов вокруг, естественно, не было. В расселине нашли сломанные лыжи, перчатку и клок комбинезона Маджинского, так что он, несомненно, действительно там побывал.

Выбраться оттуда без посторонней помощи, да еще и с открытым переломом руки и вывихнутой ступней, он, по единодушным оценкам специалистов, никак не мог (если, действительно, его заклинило, как он утверждал) … но мы ведь знаем множество примеров проявления скрытых возможностей человека в экстремальных ситуациях. Мать приподнимает за бампер тяжелое грузовое авто, наехавшее на ее ребенка. Человек по отвесной высокой и гладкой стене выбирается на Малиновке из весенней промоины, кишащей голодными кривозубами. Мальчик удерживает на поднятых руках рушащуюся на него каменную плиту… И все это проделывали самые обыкновенные люди, не обладающие какими-то уникальными способностями и отнюдь не подходящие под ранг супергомо.

То же самое могло случиться и с Маджинским. А насчет серебристого безликого великана… Думаю, и не то может привидеться или пригрезиться, если сутки повисеть в тисках скал вниз головой. Основанием для обращения в полицию было желание пострадавшего (после выздоровления) организовать широкомасштабные поиски таинственного вызволителя-великана с привлечением сил полиции и горноспасателей.

Специально такие поиски, разумеется, не проводились, но добросовестные работники участковой полиции произвели анализ данных передвижных средств оперативного наблюдения спасателей и, более того, выставили там свои стационары.

Струились, струились по экрану строки сводки. Заявление. Анализ. Заключение. Заявление. Анализ. Заключение. Кое-где — эпикриз. Ятрогения. Остаточные явления галлюциногенизации. Миражный эффект на почве той же ятрогении. Мираклизм. Криптомнезия. Тем не менее, вполне реальные телесные повреждения. Вполне реальные пропажи вещей, три пожара и две попытки самоубийства (убийства — по мнению потерпевших). И все-таки — ни одного случая с летальным исходом. Нет, никак, ну никак не могли пересекаться все эти события с фениксианским делом.

Пункт двенадцатый сводки. Райская Птица. Явление бестелесного голоса (хотя как это голос может «являться»? ) с последующим пожаром и прыжками с четвертого этажа. Любопытно, что голос слышали сразу трое. Этот же голос, по их утверждению, и выбросил их из окна четвертого этажа. Заключение участковой полиции. Медицинское заключение. Факт довольно-таки примечательный, но моя интуиция молчала. Имущество застраховано на баснословную сумму, наследник одного из пострадавших вдрызг проигрался в казино накануне «явления» голоса. Но в момент происшествия находился совсем в другом месте — есть неопровержимые доказательства. Хотя вовсе не обязательно проделывать все это ему самому. С другой стороны, возможно, это происшествие из разряда тех самых случаев, над обоснованием и объяснением которых вот уже не одну и не две сотни лет бьется, набивая себе шишки, наша парапсихология…

Пункт пятнадцатый. Голубка. Некто в белом… Шестнадцатый. Опять же Голубка. Попытка самоубийства (принудительного?), телесные повреждения, мотивы не установлены. Дело довольно свежее, июньское (по Кремсу), следствие продолжается. Пункт семнадцатый. Земля… Восемнадцатый, Черный Дрозд… Двадцатый, Чайка… Двадцать первый, Чайка…

Двадцать второй. Журавлиная Стая. Некто Карреро. Эвридика Карреро. (Всего лишь вторая пострадавшая женщина во всей сводке.) Нападение с целью убийства (по словам потерпевшей). Летающая белая фигура… Телесные повреждения… Шоковое состояние… Ведется расследование.

Не то, не то… Ох, и много же вас, маний человеческих, несть вам числа! Кто преследовал вас, госпожа Эвридика Карреро с Журавлиной Стаи (не бывал я еще на Журавлиной Стае), кто пытался вас убить? Ваши собственные страхи?

Что-то внезапно шепнуло внутри, что-то шевельнулось. Я еще раз просмотрел двадцать второй пункт.

Одна в загородном доме, в спальне на втором этаже. Ночь. Влетающая в окно (со слов потерпевшей) огромная белая фигура. Маска-лицо, жуткие глаза, полыхающие зеленым огнем. Прикосновение холодных рук… Женщине удалось вырваться (опять же по ее словам), и она бросилась к лестнице, ведущей в холл. Выскочила из дома, запрыгнула в флаерокиб, стартовала в аварийном режиме. Доставлена в больницу с переломами и трещинами ребер (упала на лестнице?) Никаких признаков чьего-либо постороннего присутствия в доме не обнаружено. Данные экспертизы. В настоящий момент пострадавшая продолжает находиться в больнице, итоги нарко- и психотестирования прилагаются.

Пойдем дальше. Пункт двадцать третий… Двадцать четвертый… Двадцать пятый…

Между прочим, Феникс в этом Валентиновом экстракте даже не упоминался. Ни до, ни после. Происшествие было единичным.

За окном уже вовсю резвился рассвет, когда я, теперь уже снизу вверх, вновь прошелся по всем пунктам. День начинался совсем не обнадеживающе, и утро отнюдь не оказалось мудренее вечера, как предрекал Драган. Во всяком случае, для меня. Может быть, хоть у моих парней что-нибудь высветилось? Но ведь не выходят же на связь, не заливают водопадом плодотворных нестандартных идей…

Я еще раз погонял сводку туда-сюда и тоскливо оглядел разукрашенные в стиле «космотромб» стены кабинета.

— Эх, Валентин… Не вижу никаких аналогов.

— Совсем? — вкрадчиво осведомился биокомп.

Я подумал, похлопал себя по голой груди, потер легкую щетинку на подбородке (вот так, небритый, неумытый — и за работу), побарабанил пальцами по столу.

— Ну разве что нет полной ясности по пункту двадцать второму… и, пожалуй, двадцать седьмому.

Пунктом двадцать вторым была Журавлиная Стая, госпожа Карреро. Никаких отклонений у нее до этого случая никогда не наблюдалось. Двадцать седьмым пунктом был Коршун, некто Святослав Евсеев. Демоническая черная женщина с жутким лицом, пытавшаяся задушить заявителя в его же собственной постели (опять же, по словам заявителя). Евсеев выпрыгнул в окно, вскочил в проезжавшее мимо дома такси (показания водителя и пассажиров такси прилагаются), буквально вышвырнул водителя на заднее сиденье, на колени перепуганной пожилой семейной четы (кстати, жителей соседнего коттеджа, хороших знакомых заявителя), сам сел за управление и на полной скорости рванул к центру города, пресекая все попытки водителя остановить машину. Дело кончилось тем, что такси со всего хода въехало на крутом повороте в уличное ограждение и перевернулось. Сработала аварийная система, все участники событий досыта наглотались пластопены, но никто, конечно, серьезно не пострадал — пролетели в своих коконах до ближайшего газона и благополучно приземлились. Налицо действия в состоянии аффекта. Причины, вызвавшие аффект, выясняются. Проводится медицинское обследование заявителя и следствие по его заявлению. События произошли только вчера, так что полной картины пока нет. Но известно, пожалуй, главное (для полиции, разумеется): никаких следов пребывания посторонних в коттедже господина Евсеева не обнаружено…

— Даю дополнительную информацию по пункту двадцать второму, — сказал Валентин. — Журавлиная Стая, пятнадцатое июля по местному времени, девятнадцатое августа по Кремс-шкале, сорок первый округ, потерпевшая Карреро.

Я насторожился:

— Источник информации?

— Инфопласт приват-пользователя господина Луиса Карреро. Пользователь передал его полиции в интересах следствия.

В груди у меня возник и тут же исчез легкий холодок.

— Муж?

— Муж, — подтвердил биокомп.

— Ну и?..

— Господин Луис Карреро, совладелец и капитан-директор лидер-секции «Карреро А», Журавлиная Стая, сорок первый округ, Мерида-Гвадиана. Вся территория вокруг загородного дома, где произошли события, находится под наблюдением аппаратуры слежения.

— Понятно. Ревнивый муж интересуется, с кем проводит время на лоне природы его жена. — Я немного нервно потер руки. — И что же в тот день зафиксировали его наблюдатели?

— Никаких посторонних лиц на территории не было. Все шесть дней госпожа Карреро находилась в загородном доме вместе со своим мажордомом Энрике Торхиньо. Происшествие, согласно показаниям госпожи Карреро, случилось около двадцати шести ноль-ноль по местному времени. Господин Торхиньо уехал из загородного дома до этого, в четырнадцать часов, и больше не возвращался. Госпожа Карреро была в доме одна. Совершенно одна.

— Ну так что? — разочарованно спросил я. — У тебя же и в сводке отмечается, что никаких признаков чьего-либо постороннего присутствия не обнаружено. И местной полиции, по-моему, тоже все понятно, хотя расследование они, конечно, проведут. Насмотрелась поливизора впечатлительная госпожа, а ночью после этого страшный сон привиделся — вот с перепугу и оступилась на лестнице, да еще, небось, в потемках.

— Поливизора в доме госпожи Карреро нет, — ответил биокомп и замолчал.

А ведь был, был-таки у него какой-то козырь, у моего славного Валентина, я просто чувствовал это! И не случайно, наверное, встрепенулось что-то у меня внутри, когда я в первый раз дошел до двадцать второго пункта сводки.

— Что же ты еще обнаружил, дорогой? — вкрадчиво спросил я, вновь вызывая на экран текст сводки.

— Я проанализировал характер телесных повреждений, с которыми потерпевшая была доставлена в больницу, — данные из накопителя третьей городской больницы Мериды-Гвадианы — и сопоставил с имеющейся у меня информацией о такого рода повреждениях. Результат весьма любопытный, Леонардо.

Я затаил дыхание.

— Пострадавшая, — продолжал биокомп, — никак не могла получить такие повреждения, упав с лестницы или выпрыгнув в окно, или ударившись о дверь. Травмировать грудную клетку подобным образом можно лишь при воздействии экзогенного концентрического силового поля, имеющего неуклонную тенденцию к схлопыванию, причем поля очень ограниченных размеров по высоте. Или же при другом внешнем — но именно внешнем — физическом воздействии. Сама себя руками с такой силой она никак не могла обхватить и сдавить, я уточнял.

— Ты хочешь сказать, что кто-то или что-то обняло ее так, что чуть не раздавило?

— Именно, — подтвердил Валентин. — Информации о генезисе любых силовых полей подобной конфигурации, подобного воздействия и подобного периода стабилизации я не обнаружил. Возможно, в данном континууме их не существует.

— Так!

Я встал и зашагал по кабинету от стола к двери и обратно. Наверное, со стороны это могло выглядеть весьма забавно — меряющий шагами кабинет совершенно голый сотрудник Унипола, — но я не думал о том, как выгляжу со стороны.

Интересная рисовалась картина. На выбор было два предположения: либо кто-то навел на госпожу Карреро некое силовое (скажем, гравитационное) поле с помощью какой-то воистину уникальной установки, находящейся вне пределов действия аппаратуры слежения капитан-директора и мужа — а таких установок в Ассоциации не водилось (о внезапной естественной гравитационной аномалии говорить не приходится — это было бы уже чудом из чудес, хотя запрос надо будет все-таки сделать). Либо потерпевшая попала в чьи-то слишком уж крепкие объятия. Чьи? Медведя? (Уточнить, какие крупные животные водятся на Журавлиной… впрочем, о чем я? Эвридика Карреро находилась в доме одна!) Человека? Агрессора-галактианина, которых нет? Какого-то автоматического устройства-ловушки?

— Аппаратура слежения реагировала только на биосистемы? — резко остановившись, спросил я Валентина. — Какой тип?

— «Комплекс-плюс». Не только на биосистемы.

Все понятно. Весьма состоятельным человеком был господин Луис Карреро, коль мог позволить себе наблюдать за женой (были основания?) с помощью таких серьезных агрегатов! Система «Комплекс-плюс» фиксировала наличие и перемещение любых материальных объектов. Любых. Значит, то, что напало на Эвридику Карреро, не было материальным объектом? Откуда же тогда такие телесные повреждения? Подобного не добиться и никаким самовнушением…

Белая фигура… Влетевшая в окно белая фигура. Около полуночи по местному времени. Привидение? Зловещий ночной призрак. Дух Ночи, решивший поохотиться… или развлечься… Что-то не слыхал я об убийствах, совершенных привидениями. А багровые огни на Фениксе — тоже привидения? Тогда, конечно, не стоит и связываться, не наша это сфера. Тут уж лучше вызвать тех же парапсихологов, заклинателей или служителей Церкви.

Или — некто, замаскировавшийся под привидение и сумевший обмануть великолепную систему «Комплекс-плюс»? Тогда это — наше. Мое. А поскольку документально подтвержденных фактов явления призраков в мирах Ассоциации не зафиксировано, следует исходить из того, что преступник сработан из такой же плоти, как и я… И, возможно, раскрутив происшествие на Журавлиной Стае, мы выйдем и на скрытые механизмы других происшествий подобного рода, и прольем свет на случившееся в доме Ивара Ноома.

Значит, нужно разобраться с Журавлиной Стаей. И разобраться на месте, поговорить с госпожой Карреро, детальнейшим образом изучить обстоятельства той ночи. Поинтересоваться мажордомом, выяснить, что он за человек, и не приложил ли руку к случившемуся.

— Валентин, через пятнадцать минут вызывай всех сюда на связь, — распорядился я. — Пойду приму душ.

6. Соколиная. По следам

Никто еще, насколько мне известно, толком не объяснил, что такое интуиция и откуда она берется. Ну да, я прекрасно знаю, что интуиция — это нюх, чутье, проницательность, это внезапный прыжок к истине, лишенный какого-либо логического обоснования, это неведомо каким путем достигнутое познание истины… Нельзя, конечно, полагаться только на интуицию, но если нет у тебя хотя бы ее зачатков — тебе можно заниматься любой работой, кроме работы в полиции. Примеров здесь тьма-тьмущая, и не только из истории, но и из деятельности нашей «пятерки», из моей собственной жизни наконец — ведь некоторые мои успехи стали успехами именно благодаря этому непонятному, но такому чудесному качеству! То же самое могли сказать о себе и мои парни. Наверное, потому именно мы и работали в Униполе…

И ведь был же, был же какой-то внутренний шепот, когда читал я строки этого двадцать второго пункта. Спасибо Валентину, помог, но и без Валентина, уверен, я вновь возвратился бы к этому пункту, потому что он не давал бы мне спокойно жить. Да, никак не можем мы разобраться в самих себе, объяснить самих себя…

Я с удовольствием, но нетерпеливо покрутился под холодным душем, побрился, оделся и вернулся в кабинет. К Славии я заглядывать не стал — пусть себе спит спокойно. Все-таки было совсем рано, даже дирлилинки еще не проснулись.

— Соединяй, — сказал я Валентину и вновь уселся в кресло, теперь уже имея вполне респектабельный вид.

Мой подвесной экран разделился на прямоугольники, и возникли в прямоугольниках слегка заспанные лица работников нашей «пятерки».

— Доброе утро, господа, — поприветствовал я парней. — Не снились ли вам продуктивные сны?

Особо оживленными я их назвать не мог. Если бы у них были идеи — они бы давно меня разбудили.

— Вряд ли можно считать мой сон продуктивным, господин Грег, — нехотя сказал Сергей, — но все же почему бы не рассмотреть данный случай как проверку сил, пристрелку… или изучение нашей реакции? Я имею в виду ксенопроникновение. Маловероятно, но ведь все-таки, в принципе, возможно?

Мда-а, идея была далеко не блестящей. Если списывать все тяжелые случаи на инопланетян, то можно жить припеваючи, не слишком напрягаясь. Бесполезное это дело — ловить инопланетян…

— В принципе-то возможно, Сережа, — сказал я. — Но давай эту версию оставим на крайний случай. У кого-нибудь есть что-то еще?

— Наведенное силовое поле, — подал голос Берт. Он пришел к нам сравнительно недавно. — Я собрал кое-какую информацию — вероятность имеется. Стоило бы пройтись по фениксианским специалистам, проверить, кто чем дышит.

— Согласен. — Я кивнул и посмотрел на Драгана.

— Вводная по трудоустройству специалистов готова, — сказал он. — Можно запускать.

— Что еще? — спросил я.

Парни молчали.

— Ладно, даю дополнение. Валентин, ознакомь со сводкой.

— Принято.

Я поднялся и пошел готовить кофе. Интересно, уцепится ли кто-нибудь из них за двадцать второй пункт? А на Коршун, к господину Евсееву, направится Валдис. Вероятность того, что все это звенья одной цепи, конечно, мизерная, но мы пока не настолько богаты, чтобы проходить мимо возможных следов.

Вообще, если разобраться, в Ассоциации чуть ли не ежедневно происходят всякие удивительные, странные события, которые с трудом поддаются объяснению в рамках существующих теорий. А то и вообще не поддаются. Мы буквально втискиваем, вколачиваем эти события в наши теории, но все равно то тут, то там торчат острые углы, и все равно остается неудовлетворенность… Взять хотя бы сообщения из регионов, поступающие в Совет Ассоциации. Загадочные исчезновения людей… Непонятные знаки, проступающие на окнах домов… Черная стена, возникшая посреди Северного океана на Гаруде, и тут же исчезнувшая. Характерными очертаниями она весьма напоминала Великую Китайскую стену на Земле — описания очевидцев этого феномена сходятся до деталей… Пролет целого облака светящихся шаров над одним из городов Жар-Птицы, вызвавший не поддающееся контролю чувство необъяснимого страха, охватившего, по данным опроса, каждого третьего горожанина… Каменный дождь у Больших Озер на Полете Цапли. И ведь не просто камни сыпались с безоблачного неба, а, как показало расследование, специальные небольшие блоки, которые в незапамятные времена применялись на Земле в жилищном строительстве и назывались «кирпичами». Откуда взялись эти «кирпичи» на Полете Цапли, если и на Земле-то подобных зданий давным-давно не осталось? Тогда у Больших Озер не обошлось без жертв… Огромное пассажирское судно, обнаруженное без пассажиров и экипажа в одном из морей Перепелки. И никаких следов аварии или паники, и до сих пор не найдено ни одного тела, а глубины там совсем небольшие… Необъяснимый «эффект клетчатого неба» над южным полушарием Снегиря. Тоже, между прочим, были пострадавшие — почему-то исключительно женщины в возрасте от сорока до сорока пяти, не имеющие детей, ниже среднего роста. Вот, пожалуй, и все, что их выделяло в какую-то особую группу… И так далее.

Никакого состава преступления в этих случаях обнаружено не было. Не исключено, что нет состава преступления и в трагедии на Фениксе. Просто раз за разом, так же, как и сотни лет назад, нечто (Вселенная?) показывает нам (или некто показывает нам?), что оно гораздо сложнее, чем мы думаем, что между явлениями существует множество связей, о которых мы и не подозреваем, и которые, скорее всего, нам так и не удастся нащупать… Наши мерки далеко не всегда годятся для Вселенной.

Это, конечно, нужно принимать в расчет и все-таки — не опускать руки и стараться выявить как можно большее число таких связей. Я, во всяком случае, думаю именно так.

Кофе у меня всегда получался чуть похуже, чем в «Якоре». Я вымыл чашку и решил, что пора возвращаться в кабинет — у парней было достаточно времени, чтобы ознакомиться со сводкой и пораскинуть мозгами.

Я не ошибся — они уже оживленно переговаривались, и видно было, что дело перестало казаться им почти безнадежным. Я еще не дошел до кресла, когда Стан напористо обратился ко мне:

— Господин Грег, готов поработать по Журавлиной Стае. Чувствую, есть там какая-то зацепка.

Молодец, Стан! А ведь он пока ничего не знает о Валентиновом анализе телесных повреждений, причиненных госпоже Карреро.

— Извини, но Журавлиной займусь я сам, — сказал я. — Валдис будет работать по Коршуну. Драган координирует и замещает меня. А ты, Стан, прозондируй все, что известно о гравитационных аномалиях. И вообще возьми на себя вопросы по силовым полям. Вместе с Бертом. Не возражаешь?

Стан покусал губу, но возражать не стал.

— Сергей — повторные запросы по остальным пунктам сводки, — продолжал распоряжаться я. — Дино — трудоустройство специалистов, вводная у Драгана. Запускай прямо сейчас, там объем приличный. Интервал сам подберешь. И, естественно, всем — самостоятельная разработка собственных версий. — Я взглянул на Сергея. — Не исключая и возможность ксенопроникновения.

— Не слишком ли узко берем? — спросил Фарид. — Лучше уж потом отсекать, чем добавлять.

— Что предлагаешь?

— Анализ не только полицейских сводок, но и медицинских заключений. Особенно по линии психотерапии.

Я мысленно прикинул предполагаемый объем работы в этом направлении. Объем получался солидный. Очень солидный. Что ж, надо тянуть за любую ниточку. Возможно, в лавинах информации удастся отыскать определенные закономерности, найти какой-то след…

Да будут благословенны имена создателей биокомпов! Без них на сбор и обработку информации ушло бы у нас, я думаю, никак не меньше пяти-шести сотен лет — при условии круглосуточной работы без перерыва на обед…

— Медицинские заключения… — повторил я и надавил ладонью на крышку стола. — Согласен. Рыбачить так рыбачить. Но прежде наведи справки — может быть, кто-то занимался таким анализом?

— Есть, — сказал Фарид. — И еще: шестнадцатый пункт. Голубка. И семнадцатый. Земля. По-моему, есть некоторое…

— Действуй, Фарид, — прервал я его. — Я же сказал: самостоятельная разработка собственных версий. И все — Драгану. По зернышку, по веточке… Валентин, фиксируй конкретные мероприятия.

Всегда, при каждом расследовании, наступал у нас такой период, когда дело доходило до вполне определенных действий. Под ногами ощущалась уже довольно твердая почва, и нужно было как можно быстрее шагать и шагать по ней — к цели. Если бы еще эта цель внезапно не ускользала, как случалось порой…

Мы все утрясли, мы все обсудили и согласовали, и разложили по полочкам. Нет, не все, конечно, а только то, что удалось предусмотреть. А ведь вполне могло быть и так, что истина притаилась в совсем другой стороне. Но, во всяком случае, начало было положено.

Экран погас, парни ринулись в бой, и мне тоже следовало поспешить на Журавлиную Стаю. Валентин выяснил, что нуль-переброска на эту планету в созвездии Льва производится в семь ноль-ноль.

Было уже начало шестого, на крыше пробовали голос дирлилинки, и я решил, что пришло время побеспокоить Кондора. Тем более, я знал, что он, конечно же, ждет, когда мы хоть чем-нибудь разродимся. Таков был наш Кондор — не в его стиле было подгонять или постоянно напоминать. Зачем дергать лишний раз, если дергает само случившееся?..

Кондор выслушал меня, не перебивая, а, выслушав, коротко сказал:

— Действуй, Лео.

Я видел, что он озабочен еще чем-то — таких групп, как наша, была у господина Суассара без малого дюжина, и занимались они отнюдь не расследованием карманных краж.

Кондор провел ладонью по широкому, с небольшими залысинами лбу, словно стирая невидимый пот.

— Подключать кого-нибудь?

— Нет, господин Суассар, пока не надо.

— О возможности нового оружия думали?

— Да.

— И что решили?

Я неопределенно развел руками.

— Ясно. Кто займется Махачем?

— Доллинт.

— Хорошо. Докладывай по необходимости. — Кондор опять провел ладонью по лбу. — На Парящем Орле серьезно заворошились…

Я вспомнил вчерашний трезвон у него в кабинете, срочный вызов по линии ноль-ноль и сочувственно кивнул. Жизнь бурлила и клокотала.

— Все, вперед! Удачи, Лео.

— Спасибо. И вам, господин Суассар.

Я в последний раз прошелся по кабинету, мысленно проверяя, не упустил ли что-нибудь. Нет, все, кажется, в порядке. Хотя все ли в порядке — покажет будущее.

— Я поехал, Валентин. Пожелай счастливого пути. И не забудь передать мой допуск на Журавлиную Стаю.

— Счастливого пути, Леонардо-Валентин, — сказан биокомп. — Насчет допуска не беспокойся. Между прочим, в третьей декаде вероятность дождей в сорок первом округе и, в частности, в Мериде-Гвадиане — семьдесят семь процентов. Так что не промокни.

Славия спала тихо, все так же свернувшись клубком, словно и во сне защищалась от кого-то, словно старалась отгородиться от какой-то угрозы. Впрочем, все это были мои собственные, ни на чем не основанные домыслы. Я не стал будить ее — зачем? — и оставил записку: «Я на Журавлиной. Вернусь завтра-послезавтра. Целую». Сунул в карман легкой куртки чистый вок-диск для записи возможных показаний, прихватил расческу и пакетик «сосалок» и пустился в путь по маршруту Кремс, Соколиная — Мерида-Гвадиана, Журавлиная Стая. В путь, протяженностью, если не ошибаюсь, в три десятка с лишним парсеков.

По улицам ползали огромные коробки поливалок. Мощные водяные струи с веселым шумом смывали пыль с мостовой и, превращаясь в быстрые ручьи, вприпрыжку неслись вдоль тротуаров. Небеса были выспавшимися, умытыми и безмятежными, вдоль пляжа, у кромки воды, бегали трусцой пенсионеры. В свежем воздухе витал аромат цветов — так всегда пахло в Кремсе уходящее лето. По Дунаю неспешно плыл широкий бревенчатый плот, и посредине плота, возле будки, застыли две женщины в купальниках, подняв вверх руки. Заряжались вместо завтрака питательной энергией космоса. Все шло своим чередом…

Транспорта было пока немного, и я без помех пересек центральный район, выехал на широкий проспект и погнал свой «валет» прямо навстречу восходящему солнцу. Пробежали мимо пригородные коттеджи, окруженные садами, проспект незаметно перетек в шоссе, и по обеим сторонам дороги потянулись удивительно красивые красновато-желтые рощи пламеналий. Где-то к концу октября, после первых коротких дождей, должны были появиться в этих рощах толстенькие красноголовые соколята — вкуснейшие в жареном виде грибы, особенно хорошие под темным книттельфельдским соусом.

Движение стало чуть более оживленным, навстречу мне летели юркие «валеты», приземистые, похожие на сплюснутые змеиные головы «рамсинги» и роскошные, но немного неуклюжие «островитяне» — это стекалось в Кремс к началу рабочего дня население окрестных городков, где жизнь была подешевле, чем в столице. Мой «валет» нырнул в низину, взобрался на пологий холм, и справа, за деревьями, я увидел темный купол нуль-порта. Он всегда напоминал мне какой-то древний земной храм с объемки в давней детской книжке.

Притормозив на повороте, я свернул к этому куполу, перевернутой чашей вздымающемуся над равниной, и опять, в который раз, восхитился его грандиозностью. Чем ближе я подъезжал к нему, тем яснее становилось, что размерами он не уступает целой горе. А ведь этот защитный купол был только наружной, надземной частью уходящего в глубину сложнейшего технического сооружения, позволяющего любому желающему буквально несколькими шагами добираться до далеких планет. С помощью великого Колдуна земляне сумели вылезти из своего перенаселенного скромного домика в окрестностях звезды Солнце и действительно стали жителями Вселенной… ну, не Вселенной, но — Галактики.

Временами, когда я, глядя на звезды, размышлял об этом на своем балконе, у меня просто дух захватывало от осознания головокружительной огромности космических расстояний. От осознания того, что если вдруг в один далеко не прекрасный день разладятся или и вовсе исчезнут наши нуль-трассы, мы никогда больше не сможем добраться друг до друга. В сущности, вся наша Ассоциация держалась только на нуль-трассах. Исчезни они — и все мы окажемся затерянными в космической беспредельности, и навсегда разорвутся наши связи, и каждый обитаемый мир останется в вечном одиночестве.

Это невозможно? Но если верно древнее изречение: «Бог дал, бог и взял»?..

Я остановил авто на площади перед закрывшим небо куполом и вышел. Вдоль нуль-порта протянулась редкая цепочка машин. В последний раз взглянув на небо, я зашагал к широким дверям, ведущим в другие миры.

Внутри нуль-порта было прохладно и немноголюдно. Я миновал светящиеся указатели и, пройдя наклонным спиралеобразным коридором, вошел в круглый зал для пассажиров, направляющихся на Журавлиную Стаю. Набрал заказ на пульте системы обслуживания, вставил в прорезь приемника служебную кредитную карточку — вояж за счет Унипола, — дождался тройного короткого сигнала и получил свою карточку обратно.

Табло показывало шесть тридцать восемь. Я сел в одно из кресел, полукольцом расставленных вдоль стен, и осмотрелся. Кроме меня, в путешествие на Журавлиную Стаю собиралось еще пять человек. Двое мужчин в строгих костюмах — судя по всему, то ли коммивояжеры, то ли коммерсанты. Молодая женщина с маленькой девочкой, болтающей ногами в кресле и жующей хрустелки. Поджарый старик в пестрых шортах и клетчатой майке, играющий сам с собой в «ково-ково» на раздвижной доске с мигающими имитаторами. Нуль-переход был весьма и весьма дорогим удовольствием, да и не столь часто у рядового жителя той же Соколиной вдруг возникало желание нанести визит на Чайку или Гаруду. Зачем? Хорошо отдохнуть, имея средства, можно и не покидая родную планету. Разве что из любопытства, из тяги к переменам, к разнообразию впечатлений, есть ведь такая категория людей — туристов по своей натуре. Но таких было не слишком много. Преобладающую долю передвижений по нуль-трассам (приходилось мне заниматься и подобной статистикой) составляли деловые визиты, а также путешествия, вызванные некоторыми личными обстоятельствами. Среди них главенствующую роль играло оформление наследства и, как ни печально, вопросы, связанные с уголовными делами. Частенько нуль-трассами пользовались или пытались пользоваться люди, не ладящие с законом. У меня, как представителя Унипола, не возникало проблем с передвижением, а вот другие пассажиры и их багаж подвергались тщательному контролю. Отдельные группировки раз за разом пытались склонить Совет Ассоциации к отмене этого контроля, ущемляющего права личности, но Совет на это не шел. И, по-моему, очень правильно делал.

В шесть пятьдесят раздвинулись створки просторного лифта, и я вместе с другими путешественниками начал погружение в подземные недра нуль-порта. В шесть пятьдесят шесть я ступил на овальную пружинящую пластину в отдельной старт-финишной кабинке и попал в мягкие, но крепкие объятия фиксаторов, отправив перед этим в рот горсть «сосалок» — меня иногда подташнивало при старте. В шесть пятьдесят восемь моя кабинка начала слегка раскачиваться. Я знал, что где-то внизу, подо мной, сложнейшая аппаратура доводит до пика напряженность полей, готовых разразиться направленным пробоем. Сознание не могло полностью воспринять и осмыслить всю ту неописуемую мощь, которая концентрировалась в глубине, и у меня всегда возникало ощущение собственной ничтожности и крайней хрупкости. Кем был я? Пылинкой, что вот-вот подхватит космический ураган, пронзающий бездны… К чему лукавить — перед стартом меня на мгновение охватывал страх. Я боялся, что исчезну навсегда и не воплощусь на другом краю Вселенной. По той же статистике, подобный страх испытывал практически каждый пассажир.

В шесть пятьдесят девять усилилась вибрация, возник непрерывный легкий звон — во мне? или все-таки снаружи? — к горлу подступила легкая тошнота, хотя я усердно перекатывал во рту скользкие «сосалки». Потом звон оборвался, уши мне забила мертвая тишина, словно я навсегда оглох. Гладкая зеленая панель перед глазами чуть потемнела, на ней вспыхнула красная точка, объятия фиксаторов сдавили меня — и я в одно мгновение ослеп и исчез.

Исчез — и тут же восстал из праха, вновь стал самим собой. Панель опять была светлой, пластина под ногами повернулась вместе со мной — и я увидел открытый выход из кабинки. А это значило, что, успешно преодолев свои три десятка парсеков, я уже прибыл на Журавлиную Стаю.

7. Журавлиная Стая. Агент Блутсберг

Зарегистрировав свое прибытие, я навел необходимые справки в службе регистрации и вышел из-под купола нуль-порта в теплые сумерки. Отсюда до Мериды-Гвадианы было три с небольшим часа полета на флаерокибе, в больницу к Эвридике Карреро я уже не успевал — не устраивать же ночные допросы! — поэтому я решил не спешить. Размещусь в отеле, переговорю с нашим агентом в Мериде-Гвадиане Свеном Блутсбергом, а уже утром встречусь с госпожой Карреро. Перекусив в безлюдном припортовом кафе, я разыскал стоянку флаерокибов и вслед за бравым стариком в пестрых шортах взмыл в вечернее, обложенное тучами небо. И взял курс на Мериду-Гвадиану.

В полете я связался со Свеном Блутсбергом, и мы договорились, что он закажет для меня номер и будет ждать в холле отеля «Сияющий» — координаты он мне сообщил. Затем я решил проинформировать о своем визите местных «полов». Они уже должны были получить мой допуск к работе на Журавлиной Стае — информация прошла той же нуль-переброской, — но не связаться с ними было бы просто невежливо с моей стороны.

Дежурный окружного управления воспринял весть о моем прибытии без особых эмоций, подтвердил, что допуск уже получен и сказал на прощание, что они в любой момент готовы оказать мне содействие. А вот в городской полиции несколько разволновались, вообразив, наверное, что у меня есть какие-то данные, ускользнувшие от их бдительного ока. Я успокоил их, сообщив, что прибыл просто для отработки одной из возможных версий, и они, кажется, удовлетворились моим объяснением. И в завершение нашей беседы также выразили готовность при необходимости оказать содействие сотруднику Унипола.

В Мериду-Гвадиану я прибыл в начале двадцать второго по местному времени. Руководствуясь указаниями Блутсберга, опустил флаерокиб на стоянку номер четырнадцать и вышел под мелкий дождь (прав был Валентин!) на едва освещенную редкими фонарями площадь перед отелем «Сияющий».

Отель «Сияющий» отнюдь не сиял. Это было окруженное ветвистыми деревьями пятиэтажное здание, в котором горело всего несколько окон. По обе стороны от отеля тянулись ряды каких-то магазинчиков. Редкие прохожие торопливо шли под дождем, исчезая в глубине узких улиц. Не знаю, какой была Мерида-Гвадиана днем — подлетая к городу, я видел довольно-таки обширное скопление огней, — но вечером она не производила впечатления крупного центра округа. Впрочем, очень большие города, по-моему, находились только на Земле, продолжавшей оставаться самой густозаселенной планетой Ассоциации.

Блутсберг ждал меня в просторном гулком холле и сразу поднялся мне навстречу, когда я открыл входную дверь. Я его почти не знал. С агентами имел дело Кондор, мы же входили в контакт с ними только по необходимости, работая на той или иной планете. Блутсберг на Журавлиной Стае был уже старожилом. Числился он здесь свободным художником, жил за городом, и действительно успел написать два или три детективных романа, основанных на местном материале. Он ничем не рисковал, идя на встречу со мной, поскольку я не сообщил местной полиции, что направляюсь именно в Мериду-Гвадиану. Да и не было у местной полиции никаких оснований ни с того ни с сего следить за только что прибывшим сотрудником Унипола. Организация подобной слежки являлась бы действием противозаконным, да и что бы она дала? Полицейский с Соколиной встречается с автором детективных романов — ну и что? В общем, никаких оснований для конспирации не было.

Блутсберг был плотным широкоплечим мужчиной лет пятидесяти-шестидесяти со слегка вьющимися светлыми волосами до плеч и редкой светлой бородкой. На нем были синие брюки в обтяжку, подпоясанные широким черным ремнем, и расстегнутая на груди переливчатая рубашка с добрым десятком карманов и карманчиков. Его широкоскулое лицо излучало добродушие, слегка выпуклые серо-голубые глаза смотрели приветливо. Не был похож Свен Блутсберг ни на писателя, ни на агента Унипола, а похож он был на альбатросских лесников, какими я их запомнил с детства — не хватало только крепкого посоха с замысловатой узорной резьбой. К альбатросским лесникам я относился с уважением и даже некоторым благоговением и одно время сам мечтал стать лесником, когда вырасту. Вот только не понравились мне его хоть и приветливые, но какие-то чуть отрешенные и печальные глаза.

Мы обменялись рукопожатием, и Блутсберг подвел меня к стойке портье.

— Ключ господину Грегу, — прогудел он, и портье — худощавый парнишка с оттопыренными ушами, любезно улыбнувшись, протянул мне ключ от номера.

— Рады видеть вас в отеле «Сияющий», господин Грег. — Портье еще раз улыбнулся. — Всегда к вашим услугам. Платить будете сразу?

— Пока за сутки. — Я протянул ему кредитную карточку.

Ведомый Блутсбергом, я прошел мимо дремлющего в кресле охранника, миновал целую батарею игровых автоматов и дверь с круглым окошком, за которым виднелось довольно милое, но чересчур разрисованное — до пестроты — женское лицо. Женщина внезапно подмигнула мне, но я никак не отреагировал на это предложение. Платить за подобные услуги пришлось бы из собственного кармана, а не из средств Унипола, да и не нуждался я пока в этих услугах. Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж и прошли чуть ли не в самый конец полутемного коридора.

— Окнами в парк, — сказал Блутсберг. — Вы впервые на Журавлиной, господин Грег?

— Лео, просто Лео, — ответил я, открывая дверь. — По-моему, так будет проще.

— Отлично, — прогудел Блутсберг. — А я просто Свен.

Номер был вполне приличным — стол, диван, кресла, стенной шкаф, визио и прочее. К окну прильнули ветви деревьев. Свен позаботился об ужине — стол был сервирован, оттуда тянуло разными вкусными запахами. Однако по моим-то биологическим часам не наступило еще даже время обеда. Я был полон энергии, а мне вместо активных действий предстоял неспешный ужин и сон.

Сняв куртку, я прошел в ванную и смыл с рук межзвездную пыль. Когда я вернулся в комнату, Свен уже расположился за столом.

— Давайте, Лео, пока не остыло. — Он сделал приглашающий жест. — Между прочим, здесь, в «Сияющем», очень хорошая традиция: первая кормежка — за счет отеля. И готовят недурно.

От этих слов я почувствовал, что аппетит мой начал пробуждаться и, не колеблясь, тоже подсел к столу.

Разговор у нас поначалу шел вполне нейтральный. Я рассказывал о делах на Соколиной, Свен посвящал меня в местные новости. Говорил он как-то нехотя, словно был чем-то озабочен. Но я не лез с вопросами — мало ли у кого какие неурядицы? Я прибыл на Журавлиную Стаю с вполне определенной целью и ничто другое меня сейчас особенно не интересовало.

Свен был из числа тех немногих агентов, что не являлись местными жителями, а переселились с других планет Ассоциации. Как оказалось, он родился и долго жил на Иволге, работал в управлении полиции округа, а затем, в силу личных причин, перебрался на Журавлиную Стаю. Здесь он и попал в поле зрения Унипола и охотно согласился сотрудничать. Ничего незаконного в его деятельности, конечно же, не было — он не взламывал защищенные накопители приват-пользователей и организаций, не копировал конфиденциальную правительственную информацию. Он занимался свободным тралением открытых источников, отбирал, обобщал, систематизировал, выявлял тенденции и по нуль-трассе передавал отчеты в Унипол. Это была самая обычная аналитическая работа, которая велась нашими людьми в каждом округе каждого из обитаемых миров. И пользовались мы этой информацией только в интересах следствия.

И все-таки был в этой нашей скрытой агентурной сети некий не совсем приятный для меня налет, некий нежелательный привкус… Нет ничего хуже таких вот вынужденных тайн. Конечно, жили-то мы не в утопическом, придуманном мечтателями, а во вполне реальном мире, и далеко не все в этом мире соответствовало идеалам добра и справедливости — и не учитывать это было, наверное, просто нельзя. Тем не менее, я очень сомневался в нашем моральном праве держать агентуру в суверенных планетарных государствах.

Беседа наша текла неторопливо, и наконец я упомянул о происшествии, случившемся в окрестностях Мериды-Гвадианы пятнадцатого июля. Свен немедленно подключился к своей системе, перебрал сообщения и обнаружил те же самые данные накопителя третьей городской больницы, которыми располагал и мой Валентин. Ничего нового по этому происшествию он сообщить не мог и даже не выделил его при анализе для отчета Кондору. И в этом, конечно же, не было ничего удивительного — то, что поведала врачам госпожа Карреро, вполне походило на бред.

— Есть основания считать иначе? — понизив голос, спросил Свен, внимательно глядя на меня своими выпуклыми печальными глазами.

Что-то все-таки его угнетало. Впрочем, у каждого свои проблемы…

Я пожал плечами и ответил:

— Мне нужно побеседовать с госпожой Карреро. Возможно, основа ее видений вполне реальна.

— То есть был какой-то фактор, вызвавший видения? — задал уточняющий вопрос Блутсберг.

— Возможно, — неопределенно повторил я. — Я попрошу вас, Свен, обратить особое внимание на сообщения подобного рода. Даже если речь будет идти о явных галлюцинациях. Просто выделяйте их в особую группу.

— Будет сделано. — Свен помолчал. Затем придвинулся к столу, подпер руками подбородок и, прищурившись, задумчиво сказал: — Понимаете, Лео, мне все чаще приходят в голову мысли о том, что наша борьба, в сущности, бесперспективна. Я уже писал об этом в своем последнем романе… И буду писать еще… Видите ли, мы срезаем верхушки, обрываем пораженные болезнью листья, а корни продолжают оставаться в земле. Безнадежно больные корни… Вновь отрастают верхушки, вновь появляются больные листья, и мы опять и опять, в тысячный, миллионный раз, бродим среди деревьев и обрезаем, обрываем… Бесконечно обрезаем и обрываем. Есть старинная земная легенда об одном человеке — может быть, вы знаете, — который ежедневно затаскивал на вершину горы тяжелый камень, такое ему выпало наказание. А камень снова и снова скатывался вниз.

— Вы считаете, что нам никогда не добраться до корней?

— Увы, — вздохнул Свен.

— И что же, по-вашему, не стоит ничего обрезать и обрывать? Разлечься под деревьями, сложить руки и плевать в небо?

Свен опять вздохнул:

— Корни слишком глубоко, Лео. Человечество греховно по своей природе, греховно от Адама и Евы, получивших за свое прегрешение одежды кожаные, то бишь бренную плоть. Понятие греха стало для него имманентным. Истребить корни можно только уничтожив это, существующее ныне, человечество. Создать новое, свободное от греха. Иисус не искупил грех, потому что грех нельзя искупить, он просто дал возможность. Но этой возможностью не воспользовались. Ей-богу, Лео, эта борьба бесперспективна, она ничего не дает и не может дать. Победы иллюзорны. Конечно, я не располагаю всей информацией, но даже на примере моего округа вижу, что больных листьев становится все больше и больше. Слишком глубоко сидят корни, слишком глубоко…

— Не все так мрачно, Свен, — прервал я его. — Сил у нас хватает, и люди вовсе не так плохи, как вы думаете о них. А насчет того, чтобы уничтожить человечество и создать новое — где гарантия, что оно не повторит тот же путь? И если бы мы были такими плохими на самом деле, то, наверное, давно бы уже уничтожили самих себя. Вам просто нужно временно переключиться на другую деятельность, Свен.

Я говорил ему все это, а сам думал, что, пожалуй, для сорок первого округа Журавлиной Стаи нужно будет подбирать другого агента. Слова Свена не были экспромтом — он высказал свою позицию.

— И самое печальное, — грустно проговорил здоровяк Свен Блутсберг, — что когда появляется реальная возможность истребить хоть немного зла, когда ты действительно в состоянии это сделать, тебя просто покупают. Тебя просто ставят перед выбором: либо ты молчишь и получаешь воздаяние за свой прикушенный язык, либо тебе делают больно… Очень больно…

Я внимательно взглянул на его печальное лицо:

— Вы хотите сказать, что вам кто-то угрожает? Вы что-то обнаружили?

— А-а! — Он вяло махнул рукой. — Вполне обычная история. Собираешь материал для книги и вдруг натыкаешься на кое-какие интересные факты. Начинаешь копать глубже, а тебя — по голове! Я просто ненавижу себя за это, но ничего не могу поделать. Ровным счетом ничего. Жить слишком интересно, Лео, и жизнь, к сожалению, одна, что бы там ни говорили о загробном мире. У каждого жизнь — одна… И разве вправе я ставить под угрозу чужую жизнь? И приходится предавать самого себя… ненавидеть себя… и предавать.

— И не только себя, — жестко сказал я. Я понимал его, но оправдывать не собирался.

— Да, и не только себя. — Свен Блутсберг сгорбился на стуле. — Вот за это я себя и презираю. И ненавижу.

Я ему не завидовал. В той ситуации, в которой оказался Блутсберг, последнее слово должно остаться за его собственной совестью. Вмешиваться тут бесполезно, и бесполезно пытаться что-то вытянуть из него. Либо он все расскажет сам, пусть не сейчас и не мне… либо будет молчать. Такие случаи были мне известны, и не обходилось без того, что люди просто оставляли работу в полиции.

— Выбор за вами, Свен.

Он грустно усмехнулся:

— Не тот случай. У меня просто нет выбора. Поверьте, не так уж страшно, когда угрозы касаются только тебя. Хотя, конечно, страшно, что там скрывать… Но если… — Он замолчал, внезапно начал шарить по своим многочисленным карманам, вытащил какой-то пакетик и пояснил с виноватой интонацией: — Вот, не могу спать по ночам, никакие транквилизаторы не помогают… Пожалуйста, дожился! — Он пощелкал по пакетику ногтем. — «Льды Коцита», название хоть куда… Каждый вечер пробую что-то новое — и все бесполезно… Не сплю… — Слова его звучали так, будто он пытался оправдаться. Впрочем, он именно пытался оправдаться.

Он опять замолчал, спрятал свой пакетик, и в комнате повисла неловкая тишина.

— Что ж, желаю вам спокойно заснуть сегодня, господин Блутсберг, — отчужденно сказал я, вставая из-за стола. — Благодарю за ужин.

Да, я понимал его, и все-таки… Я был уверен, что не колебался бы в подобной ситуации. Хотя как знать…

Блутсберг тоже поднялся и понимающе кивнул:

— Можете отстранить меня от работы, господин Грег. Но… — Он запнулся.

— Нет, отстранять я вас не буду. — Я посмотрел в его тоскливые глаза, и что-то во мне на мгновение дрогнуло. — Рапорт подадите сами. В случае необходимости. — Последнюю фразу я произнес с нажимом.

— Но вы хоть понимаете меня, Лео? — тихо спросил он.

Он стоял передо мной, добродушный здоровяк в расцвете сил, умелый аналитик и, наверное, талантливый писатель, высокооплачиваемый агент Унипола в сорок первом округе планеты Журавлиная Стая, попавший в непростой переплет, и я ничего не мог посоветовать ему. Советами здесь нельзя было помочь…

— Я понимаю вас, Свен, — так же тихо ответил я. — Но оправдывать не могу. Не имею права. И повторяю: выбор за вами, Свен.

— Зря я полез в это дело, — с горечью сказал Блутсберг. — Еще большей писательской славы захотелось…

— Идите спать, Свен. Примите свой транквилизатор и усните. — Я вспомнил Драгана и добавил: — Возможно, утро будет мудренее вечера.

— Сомневаюсь, — вздохнул Блутсберг. — Ладно, до свидания, господин Грег.

Он вышел и очень тихо и аккуратно закрыл за собой дверь.

Он вышел, а я распахнул окно, сел на подоконник, обхватив колени руками, и с тяжелым сердцем начал слушать шорох дождя.

И еще долго-долго сидел, слушая шорох дождя…

8. Журавлиная Стая. В больнице

Утром я принялся действовать без всякой раскачки, пожертвовав даже обычной разминкой, словно от моей расторопности зависела судьба Вселенной. Заказал кофе в номер, принял душ и побрился. Подключив к визио приставку, выяснил, где находится третья городская больница, залпом выпил кофе, принесенный улыбчивой, но молчаливой горничной, накинул куртку и чуть ли не бегом выскочил на улицу, так и не оценив всех прелестей подступающего к отелю парка.

Утро было пасмурным, в тусклых лужах отражалось хмурое небо и вновь накрапывал дождь. Утренняя Мерида-Гвадиана разительно отличалась от вечерней — вдоль домов с жужжанием ползли авто, тесня друг друга в ущелье улицы, между ними лавировали велосипедисты. Двухэтажные аквариумы величаво плывущих маршрутников были набиты пассажирами. По тротуарам деловито шагали люди, обгоняя попавшие в затор авто. Похоже, я покинул «Сияющий» как раз в час пик перед началом рабочего дня.

Я уверенно влился в этот людской поток и торопливо отмахал два квартала. Пересек сквер с бьющими навстречу падающему с неба дождю струями фонтана в виде трех крылатых львов (или каких-то других местных животных) и втиснулся в причаливший к тротуару маршрутник.

Минут через пять маршрутник выбрался на широкую магистраль, посреди которой протянулся зеленый бульвар, и побежал гораздо веселее, обгоняя жмущихся к обочине велосипедистов. А еще через десять минут я вышел из него и очутился перед высокой, увитой ползучими цветами оградой третьей городской больницы. За оградой, среди деревьев, белели длинные корпуса с разноцветными лоджиями.

Ощущая какое-то необъяснимое внутреннее волнение, я открыл дверь в помещение привратников. Там сидела миловидная полноватая брюнетка моих лет в традиционной белой униформе с древней нагрудной эмблемой — змеей, обвивающей чашу. Ее окружала белая (и довольно неплохая, отметил я) аппаратура. Брюнетка вопросительно посмотрела на меня.

— Я бы хотел навестить госпожу Эвридику Карреро, — сказал я, положив руки на барьер и вежливо улыбаясь.

— Карреро? — переспросила консьержка, отвечая мне такой же вежливой улыбкой. — Сейчас узнаем.

Ладони ее пришли в движение, погладив воздух над бесконтактной клавиатурой, и войсер почти сразу выдал ответ мягким и даже слегка певучим баритоном:

— Восьмой корпус, палата номер три.

Брюнетка шевельнула пальцами — и на развернутом к барьеру экране возник интерьер палаты номер три.

Эвридика Карреро сидела в кресле у окна спиной ко мне, наклонив голову, словно что-то разглядывала на полу. Тихо пропел короткий сигнал, и консьержка негромко сказала:

— Госпожа Карреро, к вам посетитель.

Женщина в кресле вздрогнула, будто в палате прогремела труба Страшного Суда, судорожно ударила рукой по низу подлокотника, и кресло неторопливо развернулось в мою сторону.

Да, я сразу понял, почему господин Карреро не поскупился на оборудование территории вокруг загородного дома системой «Комплекс-плюс». Эвридика Карреро была очень красива. Длинный малиновый халат с широким золотистым поясом удивительно гармонировал с ее бледным лицом. Блестящие, тяжелые, абсолютно рекламного вида черные волосы свободно струились по плечам, не стесненные прической. Безукоризненной формы лицо, большие черные глаза… Я подозревал, что в великолепии вечернего туалета она выглядит еще прекрасней, хотя и то, что я увидел, не вызывало ничего, кроме восхищения. И вожделения…

Но в глазах Эвридики Карреро плескался испуг, в глазах прятался пережитый ужас, и на горле ее темнели пятна — следы той недавней невероятной и необъяснимой ночи.

«Стигматы, — вспомнил я. — Следы от несуществующих гвоздей, которые появлялись у переживавших распятие Христа фанатиков силой самовнушения. Фантом не мог оставить таких кровоподтеков на горле. Вообще ничего не мог оставить. А если и тут — самовнушение? А можно ли при помощи самовнушения сломать себе ребра?..»

— Доброе утро, госпожа Карреро. — Я любовался ее красотой. Такую красоту можно увидеть только на объемках старинных земных картин. — Меня зовут Леонардо Грег. Если вы не возражаете, я хотел бы немного побеседовать с вами. — Я покосился на рассеянно разглядывающую свою аппаратуру консьержку и добавил: — Для того, чтобы уточнить детали происшествия.

Лицо Эвридики Карреро исказилось, она вжалась спиной в кресло, словно старалась спрятаться от меня. Щека ее несколько раз дернулась, и я понял, что она еще не оправилась от перенесенного потрясения. Она со страхом глядела на меня и молчала.

— Вы из полиции, — утвердительно сказала консьержка. — В таком случае вам нужно поговорить с доктором Кастальесом. — Она проделала быстрые манипуляции над клавиатурой. — Соединяю.

Изображение палаты на экране уменьшилось, переместившись влево, а по правую сторону от возникшей вертикальной полосы появилось усатое мужское лицо крупным планом. Консьержка сделала очередное замысловатое движение рукой, лицо отодвинулось в глубь экрана и доктор Кастальес стал виден целиком — плотный черноволосый мужчина в белом облачении, стоящий, заложив руки за спину, на фоне такой же белой стены. В отличие от зеленой эмблемы привратницы, его нагрудная змея была ярко-красного цвета.

— Здравствуйте, доктор, — сказал я. — В интересах следствия мне необходимо поговорить с госпожой Карреро. Я Леонардо Грег из управления полиции.

Я не стал уточнять, какое именно управление полиции представляю, поскольку рассчитывал, по возможности, не оглашать свою причастность к Униполу. Тот факт, что происшествие привлекло внимание высшей полицейской структуры Ассоциации, могло вызвать нежелательные разговоры, ненужный ажиотаж, заинтересовать журналистов… Совсем это было ни к чему.

Доктор Кастальес слегка нахмурился и осторожно подергал себя за усы. Эвридика Карреро все так же молча смотрела на меня, но уже, как я успел заметить, без прежнего страха.

— В интересах следствия, — медленно повторил доктор, подняв брови, и я, кажется, догадался, каково его мнение относительно этого случая. По-моему, он считал, что дело здесь не криминальное, а медицинское, и следствие должны вести не сотрудники полиции, а врачи-психиатры. — Что ж, я жду вас у себя, господин Грег.

Правая половина экрана погасла. Эвридика Карреро по-прежнему была неподвижной.

— Извините, госпожа Карреро, — проникновенно сказал я, прижимая руки к груди. — Не знал здешних порядков. Надеюсь, вы не откажете мне в беседе? Дело очень серьезное, и без вашей помощи нам никак не обойтись.

— Это должен решить доктор Кастальес, — неуверенно произнесла Эвридика Карреро. Голос у нее тоже был красивый, и теперь она не казалась такой скованной. — Я уже рассказывала… но если нужно…

— Спасибо, госпожа Карреро. — Я с удовольствием улыбнулся ей. Такая женщина заслуживала только улыбки. — Тогда я не прощаюсь с вами.

Разузнав у консьержки, как найти доктора Кастальеса, я направился по одной из многочисленных песчаных дорожек к белым корпусам. Среди деревьев, в окружении кустов, прятались маленькие пруды с прозрачной водой, в листве щебетали птицы, а на одной из развилок мой путь пересек бредущий по своим делам серый еж. Увидев меня, он слегка засуетился, прибавил ходу и с шорохом скрылся в высокой траве.

Доктор Кастальес встретил меня у входа в корпус номер восемь.

— Леонардо Грег, — еще раз представился я. — Городское управление может подтвердить мои полномочия.

— Понимаю, господин Грег. — Доктор Кастальес покивал. — Есть происшествие — значит, должно быть и следствие. Такая работа. Чтобы совесть была чиста. Пройдемте ко мне, господин Грег.

Он распахнул дверь, сделал приглашающий жест, и я вошел в корпус.

— А вы, как я понимаю, считаете, что расследование ничего не даст? — спросил я, когда мы с ним пошли по коридору.

— Расследование чего? — Доктор остро взглянул на меня. — По-моему, речь тут может идти только об одном расследовании: поиске галлюциногенов, вызвавших подобную реакцию. Все остальное — психические и физические травмы — являются только следствием. Я ознакомился с данными экспертизы и не обнаружил там ничего, заслуживающего внимания. Ни-че-го! Обследование пациентки тоже не дало никакой подсказки в этом направлении. — Он внезапно остановился посреди широкого больничного коридора и направил на меня указательный палец. — И это вовсе не означает, господин… э-э… Грег, что вы или мы плохо поработали.

— А что же это означает? — заинтересованно спросил я.

— Это означает, что в данном случае мы имеем дело с целым комплексом факторов. Выявить все эти факторы, а также последовательность, в которой они воздействовали на пациентку, скорее всего, просто невозможно. Заметьте, я сказал «комплекс», а не «ряд». Именно комплекс, то есть совокупность, сочетание воздействий, составляющих одно целое. Упустишь хотя бы один из факторов — и картина не прояснится никогда.

Я усвоил это сообщение и тут же спросил:

— Вы хотите сказать, доктор, что госпожа Карреро вообразила нечто ужасное под влиянием звездного света в сочетании со съеденным перед сном подгоревшим пирогом? И главное, что вначале был пирог, а потом уже звездный свет, а не наоборот?

— Именно! — Указательный палец доктора Кастальеса вновь нацелился на меня. — Известно достаточно много случаев подобного рода. Сочетания совершенно случайные, эффект непредсказуем, последствия весьма печальные, вплоть до необратимых изменений. Пойдемте, пойдемте!

Мы вновь зашагали по длинному коридору мимо закрытых дверей палат и медицинских постов, на которых несли службу миловидные женщины в белой униформе. (Между прочим, ни одной немиловидной женщины на Журавлиной Стае я еще не встречал.)

— Вот хотя бы, для иллюстрации, такой пример, — продолжал доктор Кастальес. — Комплекс факторов оказался таким — это было года три-четыре назад, по соседству, в Луго-Рейносе: возраст старше пятидесяти, работа в периодическом контакте с рутилом, длительное недосыпание, прием стимуляторов у-типа, цветение зимней магнолии, наличие в спальне пациента высушенной флероны, ежедневный дождь по вечерам в течение пяти или шести дней, посещение солярия, каждый раз не менее двух часов — именно двух часов! Что еще? — Доктор беззвучно пошевелил губами. — А! Одновременное использование биогеля «Стимул» и фитогенов. И так далее. В общей сложности, более полутора десятка факторов! И в результате — эффект Каптейна, а затем две попытки самоубийства с нанесением себе телесных повреждений средней тяжести. В итоге же — полнейшая неадекватность восприятия. А видели бы вы картинки мнемосканирования! — Доктор воздел руки. — Там было такое, это такие мнемы — впору самому лезть, где повыше, и прыгать вниз головой. И ведь тут мы имеем дело со случаем, когда докопались-таки, воссоздали, смакетировали и подтвердили. А сколько такого, что не уловишь, не ухватишь?.. Плюс особенности организма, тончайшие вариации психической структуры, вообще уникальность каждой личности. Самое опасное во всем этом — полнейшая невозможность прогнозирования, абсолютная непредсказуемость. В принципе. В конечном итоге так можно докатиться и до тотального самоуничтожения… Прошу вас, господин Грег.

Доктор Кастальес открыл дверь и пропустил меня в свой кабинет. Подкатил к столу второе кресло, жестом предложил мне сесть. Тоже сел и закинул ногу на ногу, покручивая усы.

— Так что расследование нужно вести именно в этом направлении. Понимаю, понимаю, — он поднял руку, заметив мое движение, — у вас своя точка зрения, у нас своя. Вы полицейский, я врач. Но чтобы воссоздать ситуацию, совершенно не обязательно беседовать с очаровательной госпожой Карреро. И она ведь уже давала показания. Видите ли, господин Грег, — он подъехал вместе с креслом поближе ко мне, — физическое ее состояние никаких опасений не вызывает: переломы зафиксированы, проводится интенсивная терапия, кости срастаются. Но вот в отношении психики… Подгоревший пирог и звездный свет дали такой эффект, что если сдвигов не будет и дальше — боюсь, не избежать локальной мнемоблокады. Показатели чуть ли не пиковые.

— И она все забудет? Все сотрется?

— Насчет «забудет» — да. Насчет «сотрется» — нет. Мы просто отсечем данную зону, запрем в клетке. К сожалению, любой запор может раньше или позже не выдержать и тогда… Слышали о спецтерритории на Гнезде Кукушки?

Я кивнул, и доктор пояснил:

— Большинство направленных туда — с такими вот сорванными запорами.

— Вы сказали, доктор, что можно располагать всеми сведениями о случившемся и без разговора с госпожой Карреро. Вы имеете в виду просмотр мнемы, так?

— Так, — подтвердил доктор Кастальес.

— Но понимаете, доктор, — я старался говорить с максимальной убедительностью, — мне мало результатов мнемосканирования. И мало первоначальных показаний потерпевшей. У нас есть основания полагать, что дело крайне серьезное. Возможно, за галлюцинациями госпожи Карреро стоят вполне реальные внешние действия. Поверьте, это не моя прихоть, не подозрения, а выводы, основанные на самом тщательном анализе. Есть целый ряд признаков того, что случай с госпожой Карреро является лишь одним из составных элементов системы.

Конечно, не было у меня никаких оснований утверждать все это, выдавая догадки за факты, и, наверное, я был жесток по отношению к Эвридике Карреро. Но что поделать? Интуиция, одна лишь интуиция… Я не мог не проверить все до конца. Мне действительно мало было просмотра мнемы. Что такое мнема? Это ведь не отражение реальности в прямом смысле. Это восприятие реальности, преломленное призмой личности воспринимающего субъекта, это наложение, смесь внешнего и внутреннего миров, окрашенное особенностями психики. В этой смеси невозможно отделить происходившее реально от того, что только казалось реципиенту, что он создал в своем воображении. Эту смесь просто нельзя разложить на составные части, четко и однозначно квалифицировать ингредиенты. А в беседе, при помощи наводящих вопросов, иногда удается выяснить такие детали, которые вообще никак не отражались в мнеме, но как раз и являлись ключевыми или помогали выйти на первое звено цепочки. Опыт уже имелся. Кроме того, мнема была беззвучной, а порой звуки могут рассказать очень многое.

— Мне просто необходимо поговорить с госпожой Карреро, — чеканя каждое слово, сказал я. — Я, все мы, очень рассчитываем на вашу помощь, доктор. Повторяю: это не моя прихоть, это необходимость.

Доктор Кастальес с силой дергал себя за усы. Он колебался, и я добавил, чтобы окончательно подтолкнуть его к положительному для меня решению:

— Я не вправе разглашать служебные тайны, скажу только одно: прояснив обстоятельства этого дела, мы сумеем предотвратить аналогичные преступления.

— Преступления? — Пальцы доктора на мгновение замерли в усах. — Вы считаете, что госпожа Карреро стала жертвой преступления?

— Весьма вероятно. Кстати, она согласна побеседовать со мной.

— Вот как? — Доктор окончательно перестал терзать свои усы и выпрямился в кресле. — В таком случае, вполне официально заявляю, господин Грег: как врач, я против такого рода беседы. Но препятствовать полицейскому расследованию, естественно, не имею никакого права. Тем более, что вы, сдается мне, можете просто проигнорировать мое мнение и поступить так, как сочтете нужным.

Я неопределенно развел руками.

— Тогда, господин Грег, подскажите, что я должен сделать, чтобы мое мнение, как лечащего врача госпожи Карреро, было зафиксировано.

Я мысленно облегченно вздохнул и мысленно же расправил плечи. Выдержал паузу, давая понять доктору Кастальесу, что оценил его позицию, и ответил:

— Можете изложить его в произвольной форме на любом коммуникат-носителе, и оно будет приобщено к делу. Вас не в чем будет упрекнуть, господин Кастальес.

— Хорошо. Хотя хорошего мало. — Доктор с упреком взглянул на меня. — На пользу пациентке это вряд ли пойдет. И еще: хотелось бы удостовериться, что вы действуете по заданию — или как там это у вас называется? — по поручению городского управления полиции.

— Нет ничего проще. — Я кивнул на визио. — Можно прямо сейчас сделать запрос.

Доктор Кастальес встал и потянулся было к визио, но, переменив, видимо, свое решение, махнул рукой:

— Ладно. И так ясно. Но желательно, — последовал привычный уже для меня взмах указательного пальца, — чтобы вы беседовали с госпожой Карреро очень недолго и в моем присутствии. Мало ли что… Никаких тайн обязуюсь не разглашать. — В последних его словах прозвучал легкий намек на иронию. Доктор оставался при мнении, что полиция попусту тратит время.

— Спасибо, господин Кастальес, — с чувством сказал я, не обращая внимания на эту иронию, и тоже поднялся. — Беседа будет происходить в вашем присутствии. Но сначала я бы хотел просмотреть мнему.

Доктор кивнул и склонился над визио:

— Саманта, подготовьте мнему пациентки Карреро, третья палата. — Он повернулся ко мне. — Можем идти, господин Грег.

— Спасибо, — повторил я. — Вы очень помогли нам, господин Кастальес.

9. Журавлиная Стая. Чудовище с огненной пастью

Просмотр результатов мнемосканирования Эвридики Карреро подействовал на меня довольно угнетающе, хотя я и ожидал увидеть нечто фантасмагорическое. Я не представлял только степени фантасмагоричности.

Погрузившись в расплывчатый и многослойный мир стереопроекций, я оказался наедине с гигантским бело-лиловым чудовищем с огненной пастью и полыхающими зеленым пламенем глазами. Чудовище вспучивалось над развороченной землей, разрасталось во все стороны, закрывая звездное небо, и стремительной волной вплескивалось в распахнутое окно. У чудовища были длинные, загибающиеся наружу, черные клыки и изогнутый толстый рог между дырами глаз. Чудовище вытягивало вперед лапы… нет, не лапы, а мускулистые волосатые руки, вполне человеческие руки с потрескавшейся бледной кожей, на которой проступала кровь, чудовище разевало пасть — там, среди огня, шевелился распухший огненный язык, — наплывало, наваливалось,

заволакивало пространство, и из его ладоней торчали длинные заиндевевшие сосульки. Корка льда покрывала пол, ледяными были несущиеся навстречу ступени лестницы. Покачиваясь, надвигался тускло освещенный холл. Мелькали мимо стены, двери. Полумрак длинного коридора разрывали лиловые вспышки. Внезапно придвинулся — и резко откачнулся узорчатый пол…

Яркий силуэт флаерокиба на фоне черноты… Проваливающаяся в никуда темная поверхность земли, светящиеся окна, длинные белые волосатые руки, обхватившие летательный аппарат… Вновь — огромные дыры глаз, разинутая пасть. Там, где были зубы, — черные кривые сосульки. Волосатая рука раздирает днище флаерокиба, пролезает в кабину, шарит, шарит по углам… Серая полоса на запястье… Мгновенная перемена — и неспешное перемещение ажурных теней в беспредельности.

— Это все, господин Грег, — ворвался в меня, погруженного в потустороннюю глубочайшую тишину, резкий женский голос.

Я отжал пластины, закрывавшие глаза, и симпатичная смуглянка Саманта помогла мне снять с головы контактный обруч.

— Она что, потеряла сознание? — спросил я стоящего у окна доктора Кастальеса. Собственный голос тоже показался мне слишком громким.

Доктор кивнул:

— Шок. А до того ввела аварийный режим, и рыбу-кибу перехватили над Северными горами. Вы что, не в курсе?

— Просто уточняю, — пробормотал я.

У меня перед глазами все еще продолжали чередоваться картинки мнемы. Да, мнема отнюдь не была точным слепком, простым оттиском происходившего. Но что стояло за этим жутким образом, за этим бело-лиловым монстром с огненной пастью и пальцами-сосульками? По мнеме невозможно было составить полное представление о реальной ситуации — приложив определенные усилия, я мог бы, например, вообразить симпатичную Саманту гораздо менее симпатичным гамаюнским шипуном, и тогда на моей мнеме вышел бы именно шипун, каким я его запомнил, с контактным обручем в лапах, или же какой-нибудь гибрид, в котором вряд ли удалось бы вычленить реальные черты смуглянки Саманты. Чей же облик скрывался под обликом монстра? Кто в действительности напал на Эвридику Карреро?..

Но ведь никто же не мог на нее напасть! Или грош цена системе «Комплекс-плюс». Кстати, надо будет узнать, подвергалась ли она экспертизе. Ведь кто-то же или что-то же сломало ребра госпоже Карреро…

Доктор Кастальес, скрестив руки на груди, молча наблюдал за мной. Саманта переводила взгляд с него на меня, ожидая дальнейших распоряжений.

Я встал и улыбнулся ей, хотя веселым мое настроение назвать было никак нельзя.

— Благодарю вас за услугу. — Я повернулся ж доктору. — Пойдемте к пациентке, господин Кастальес.

Мы вновь проследовали мимо медицинских постов (я ловил взгляды медициний в ангельских одеяниях), и перед дверью в палату номер три доктор Кастальес тронул меня за локоть:

— Только очень недолго, господин Грег. Прошу вас.

Я молча кивнул, и доктор нажал на клавишу у дверной ручки.

— Госпожа Карреро, это доктор Кастальес и господин Грег.

Прошло секунд семь-восемь, прежде чем дверь скользнула в сторону и мы смогли войти.

Эвридика Карреро, как и раньше, сидела в кресле, развернутом в нашу сторону. Ее лицо на фоне мощных стволов деревьев за окном выглядело особенно нежным и тонким. Ни дать ни взять объемка-аллегория «Вечный дух Красоты, превосходящий тленную плоть Силы». Палата была уютной: окрашенные в мягкие тона, теплые на вид стены, пенистый пол, круглый столик, охваченный дугой низкого дивана, альков с аккуратно застеленной постелью, тускло блестящая экранами панель коммуникации, еще один стол у стены, небольшой поливизор. В палате было много цветов — благоухающих в причудливых вазах и просто лежащих охапками на подоконнике, на столе, на диване. Огромное блюдо с фруктами придавало обстановке палаты еще большую схожесть с объемкой, выполненной местами в красочной, а местами в приглушенной гамме.

— Прошу вас, господа. — Эвридика Карреро сделала слабое движение рукой, и я вновь отметил ее скованность и внутреннюю напряженность.

Доктор Кастальес показал мне на диван, а сам подошел к ней и мягко произнес:

— Господин Грег обещает, что побеспокоит вас всего на несколько минут.

— Да, госпожа Карреро, всего несколько минут, — так же мягко подтвердил я и, протиснувшись мимо круглого столика, опустился на диван.

Доктор присел на краешек стула возле панели коммуникации, всем своим видом давая понять, что и сам задерживаться здесь не собирается, и мне не даст. Эвридика Карреро сложила руки на коленях, едва заметно теребя пальцами полу халата, и сказала, глядя в пенистый пол цвета морской волны:

— Задавайте ваши вопросы, господин… — Она запнулась и на мгновение подняла на меня глаза.

— Грег. Леонардо Грег, — напомнил я.

— Господин Грег, — повторила она и вновь опустила голову. Ох, не хотел бы я оказаться на ее месте в ту ночь…

Я немного подумал, решая, с чего начать. Доктор Кастальес полуотвернулся к панели и сделал вид, что изучает клавиатуру.

— Госпожа Карреро, — наконец произнес я, чувствуя себя чуть ли не истязателем, — я изучил все материалы дела. Я ознакомился с результатами мнемосканирования. Мы не сомневаемся, что основой всего случившегося является какое-то внешнее воздействие. Возможно, кто-то хотел вас очень здорово напугать… или… — Я замялся.

— Или убить… — прошептала Эвридика Карреро.

Доктор Кастальес подтянул ноги и напрягся, словно готовясь прыгнуть и защитить ее своей грудью. От меня.

— Да. Или убить, — твердо сказал я. — Или причинить вред вашему рассудку. Возможно, кто-то очень не любит вас. Или вашего мужа. И вот с помощью проекционной аппаратуры создается фантом, выбирается удобный момент и… Вы смотрели собственную мнему? Насколько она соответствует тому, что вы видели на самом деле? Кто, по вашему, может настолько ненавидеть вас или вашего мужа?

— Господин Грег! — предостерегающе воскликнул доктор Кастальес.

Он резко встал и подошел к Эвридике Карреро. На ее бледном лбу выступил пот, она дрожала, словно все вокруг было ледяным и пугающим. Губы ее беззвучно шевелились, а пальцы продолжали теребить полу халата — все сильнее и сильнее. Доктор взял ее за руку, метнул в меня такой уничтожающий взгляд, что я почти физически почувствовал удар по голове, и размеренно начал говорить, властно раскачивая ее безвольную кисть:

— Госпожа — Карреро — успокойтесь. Госпожа — Карреро — ничего — страшного — не происходит. Госпожа — Карреро — вы — в безопасности. Госпожа — Карреро — успокойтесь…

Эвридика Карреро тихо заплакала, уткнувшись лицом в его змеиную эмблему. Я представлялся самому себе садистом и упрекал себя за то, что полез со своими полицейскими вопросами. Ее нужно было оставить в покое, ей нужно было дать время, чтобы сгладился в памяти этот ужас, чтобы она пришла в норму… но не имел я сейчас никакого права беззаботно разбрасываться минутами и часами! Совершались какие-то невероятные и вряд ли умножающие добро события, и нужно было действовать немедленно, чтобы в самом начале перехватить и остановить возможную лавину.

— Руки, госпожа Карреро! — сломив собственное внутреннее сопротивление и положив конец колебаниям, упорно продолжал я. — У вашего монстра были человеческие руки. Чьи это руки? Что за серая полоска на левом запястье? — Я торопливо швырял вопросы, рассчитывая хоть на какой-нибудь просвет. — Почему его клыки превратились в лед, почему вместо…

— Господин Грег, я протестую! — прошипел доктор Кастальес. Мне показалось, что сейчас он бросится на меня, и я приготовился блокировать его выпад. — Где же ваши хваленые принципы?

— Почему вместо пальцев у него были сосульки? — упорствовал я. — Кого он мог бы вам напомнить? Или напомнил?

Эвридика Карреро с неожиданной силой вырвала свою ладонь из руки доктора Кастальеса. Ее расширившиеся глаза, не мигая, смотрели на меня.

— От него… шел… холод… — короткими частыми выдохами прошептала она. — Холод… Огненный холод… Только сейчас… Только сейчас… вспомнила… его голос… Пришел… твой… Орфей… Орфей…

Глаза ее закатились, и она, обмякнув, прильнула к доктору Кастальесу. Доктор, прорычав что-то в мой адрес, обхватил ее за плечи и снизу вверх ткнул своим коленом в подлокотник кресла. Высокая спинка опустилась, образовав единую горизонтальную поверхность с сиденьем. Доктор бережно опустил Эвридику Карреро и тут же бросился к панели коммуникации. В этот момент мягко пропел короткий сигнал и раздался знакомый голос консьержки:

— Госпожа Карреро, к вам ваш муж.

— Подождите, Катрин! — Доктор Кастальес навис над панелью. — Первый пост, это Кастальес. Штурм-комплекс в третью палату.

Он выпрямился, вновь подошел к неподвижно лежащей Эвридике Карреро, нащупал ее пульс. Меня он больше не замечал. Я выкарабкался из-за столика и тоже направился было к ним, но доктор остановил меня, решительно выставив руку в мою сторону.

— По-моему, вы здесь лишний, господин Грег, — сухо и непреклонно процедил он, по-прежнему не глядя на меня. — Обещаю, что пока госпожа Карреро находится здесь, ни один полицейский служака не будет к ней допущен.

— Извините, доктор, — искренне сказал я. — Сожалею, но я действовал в интересах следствия, а значит, и в интересах госпожи Карреро. И все-таки наш разговор оказался небезрезультатным.

Он повернулся ко мне спиной. Дверь отъехала в сторону, и медициния с поста номер один начала вкатывать в палату что-то полупрозрачное и угловатое.

— Хочу заметить, что решение о дальнейших контактах с госпожой Карреро будете принимать не вы, доктор, — все-таки не удержался я, отходя в сторону и пропуская длинноногую медицинию.

— Сюда, Таня, подключайте. Запускайте с минус-экстремума, — начал распоряжаться доктор Кастальес, полностью проигнорировав мое заявление.

— До свидания, — сказал я и направился к выходу из палаты.

— До свидания, — кивнула вежливая медициния Таня. — Сейчас, доктор, одну секунду…

На обратном пути к воротам мне вновь повстречался деловитый еж. Я остановился, осмотрелся и свернул к пруду. Сел на еще не просохшую после дождя деревянную скамейку, подобрал с земли размокший, но все равно колючий орех-игольник и с размаху бросил в серую воду.

Орфей… Бесплотное, если верить в надежность системы «Комплекс-плюс», чудовище назвало себя Орфеем. Зацепка это или нет? Есть ли среди знакомых четы Карреро люди с таким именем? Навести справки, а при отрицательном результате выяснить, сколько Орфеев проживает в Мериде-Гвадиане. В округе. В других округах. Если понадобится — не только на Журавлиной Стае, но и во всех мирах. Установить каждого. Задача нелегкая, но посильная. Не сложнее других задач.

Орфей… Что-то знакомое чудилось мне в этом слове. Что-то, как будто связанное с музыкой. Название какой-нибудь музыкальной системы? Певец с мелоса в кафе «Якорь на дне»?

Что ж, пойдем наводить справки — день только начался. Правда, уже не мешало бы и перекусить…

10. Журавлиная Стая. Несчастный призрак

Ворота по-прежнему были закрыты, и я опять вошел в консьерж-бокс. Миловидная Катрин строго разговаривала по визио с кудрявым черноглазым и зареванным малышом. Я кивнул ей и тут заметил высокого, слегка сутулого человека в легком светло-коричневом костюме с короткими рукавами. Он застыл спиной ко мне у прозрачной стены за растущим прямо из пола то ли деревом, то ли кустом с густыми красно-коричневыми зубчатыми листьями и почти сливался с ним. У ног его стояла плотно набитая темная сумка, чем-то похожая на джонни, только без бодро торчащего вверх хвоста. Человек обернулся на звук моих шагов, и я увидел бледное лицо с тонким носом, широко расставленными глазами, крепко сжатыми губами и аккуратной бородкой-подковкой, доходящей до выпуклых скул. Лицо было очень выразительным и запоминающимся. С таким лицом можно было, по-моему, успешно претендовать на роль Второго Искусителя в философской синтезе «Виноград отцов», оттеснив Герда Линсверта. Я догадался, что это господин Луис Карреро, совладелец и капитан-директор лидер-секции «Карреро А», сорок первый округ, Мерида-Гвадиана, муж госпожи Звридики Карреро. Следовало признать, что они были вполне под стать друг другу.

Общение (при необходимости) с господином Карреро тоже входило в мои предварительные планы, только я намерен был осуществить его позже, наведя кое-какие дополнительные справки. Поэтому я продолжал свой путь к двери, ведущей на улицу. Но господин Карреро остановил меня.

— Прошу прощения, — сказал он и направился ко мне, оставив на полу сумку-джонни. — Мое имя Луис Саманта Карреро.

Он протянул мне руку, я пожал ее и не сразу отвел взгляд от этой руки. От этой поросшей черными волосами крепкой руки с бледной, словно не поддающейся загару кожей.

— Еще раз прошу прощения, но я видел, что вы только что были в палате моей жены. — Он показал на экран у барьера. — Вместе с господином Кастальесом. Что там случилось? Почему меня не пускают к Дике?

Катрин оторвалась от визио и через плечо посмотрела на него. А я посмотрел на левое запястье господина Карреро. Запястье было тоже волосатым, с выступающей под кожей округлой костью, и не было на нем никакой полосы. Ни серой, ни черной.

— Ей стало хуже? У нее приступ? — продолжал допытываться Луис Карреро. — Скажите, ради бога, а то от этой, — он пренебрежительно кивнул на консьержку, — ничего не добьешься: «подождите» да «подождите» — и никаких объяснений. Вы коллега доктора Кастальеса?

«А ведь вы ее очень ревнуете к кому-то, господин Карреро, — подумал я. — Или ко всем сразу. Окружили аппаратурой слежения… Ревность — темное чувство, одно из мытарств души, и силу имеет немалую…»

— Я не коллега доктора Кастальеса, — ответил я, глядя на его красивое, хотя и слегка обрюзгшее лицо с тенями под глазами. — Я сотрудник полиции. Вашей жене сейчас оказывают помощь. Думаю, все обойдется.

Я не стал уточнять, что являюсь невольным виновником происшедшего — господину Карреро это нисколько бы не помогло. И мне тоже.

— Ах, вы полицейский? — с досадой воскликнул Луис Карреро. — Значит, продолжаете биться лбом о стену? Крепкие же у вас головы, господа полицейские! Но учтите, стена еще крепче. Я ведь уже говорил вашим…

— Что-то я не понял насчет голов, господин посетитель, — прервал я его ледяным тоном, ощущая быстро растущую неприязнь к этому холеному красавчику. — Смею вас заверить, у меня с головой все в порядке. А что и кому вы говорили, мне неизвестно. Я занимаюсь этим делом по несколько иной линии.

На бледном лице Второго Искусителя показался едва уловимый румянец.

— Приношу свои извинения, я не хотел вас обидеть, господин… — Он вопросительно замолчал.

— Грег, — лаконично отрекомендовался я.

— Вы из городского управления или окружного?

— Нет, — отрезал я. — Но тоже подключен к следствию.

Взгляд мой то и дело натыкался на его волосатые руки. Этими руками он ласкал свою жену. Этими руками он перебирал ее волосы, притягивал к своим узким губам ее нежное лицо… Эти руки могли заставить временно ослепнуть и оглохнуть совершеннейший «Комплекс-плюс», а затем восстановить его работоспособность. И между прочим, вся информация о наблюдении за загородным домом семьи Карреро была получена Валентином из одного-единственного источника: из накопителя приват-пользователя господина Луиса Карреро, не передавшего эти данные в общую сеть. Кажется, в кромешном мраке обозначилось хоть что-то, похожее на просвет. Это вдобавок к «Орфею».

— Я объяснял там, в городском управлении, — пригородная зона тоже относится к ним, — что расследовать ничего не надо, потому что все будет напрасно. — Луис Карреро произнес это с таким видом, словно у него вдруг заболел зуб.

— Полиция выполняет свои обязанности независимо от мнения частных лиц, — жестко сказал я. — А почему, собственно, вы считаете, что бесполезно надеяться на успех?

Капитан-директор печально вздохнул, посмотрел на закончившую сеанс Катрин и предложил:

— Давайте выйдем отсюда, господин Грег. Не возражаете, если мы побеседуем в моем авто?

Я пожал плечами. Почему бы и не поговорить, коль он сам напрашивается на разговор? А если потом у меня появятся какие-то дополнительные вопросы — думаю, я его найду.

Мы вышли на улицу, и Луис Карреро подвел меня к своему щегольского вида белоснежному каплевидному авто. В салоне было просторно, прохладно и мягко, пахло лесом и морем, оставшаяся снаружи улица исчезла, сменившись медленно чередующимися горными пейзажами. Никакие внешние шумы сюда не залетали, и можно было без напряжения представить, что ты находишься в уютном домике в глубине горной страны, вдали от городской суеты. Просто отличное авто было у капитан-директора лидер-секции «Карреро А», обладателя густого волосяного покрова на руках и изумительно красивой жены Эвридики Карреро…

Но обладатель шикарного авто был отнюдь не весел. Он сидел напротив меня, монотонными движениями потирал щеки и говорил, а я внимательно слушал его, не задавая никаких вопросов. И чем дольше длился монолог господина Карреро, тем больше я убеждался, что его история совершенно бесполезна для следствия. Если принять версию господина Карреро, то следствие можно прекратить. Прямо сейчас. Поэтому я незаметно прервал запись и выключил лежащий в кармане вок-диск, хотя получил согласие капитан-директора на фиксирование нашего разговора.

Луис Карреро поведал мне о системе слежения «Комплекс-плюс», не подозревая, что я уже знаю о ней от Валентина. Капитан-директор не сомневался в надежности своей системы и поэтому был твердо убежден в том, что на жизнь его жены покушался не человек. Эвридика Карреро, по его словам, действительно подверглась нападению призрака.

Это была довольно давняя история. Юная Эвридика беззаботно жила в небольшом городке Ди-Аликанте на берегу Средиземного моря, в семнадцатом округе планеты Журавлиная Стая. Она встречалась с одним юношей, и все окружающие, в том числе и родители юноши, и родители Эвридики, считали, что дело непременно должно закончиться свадьбой. Юноша был счастлив, и счастлива была Эвридика, но на беду юноше снежной февральской порой занесло в Ди-Аликанте набирающего силу предпринимателя Луиса Саманту Карреро. Он увидел Эвридику на местном празднике… и забыл обо всех своих предпринимательских делах.

Господин Карреро не посвятил меня в подробности своей кампании по завоеванию сердца Эвридики — не это было главным. А главным было то, что из Ди-Аликанте Луис Карреро уехал не один, а с красавицей Эвридикой. Вскоре она стала хозяйкой его дома в Мериде-Гвадиане. Эвридика не стала объясняться с обманутым юношей — она жалела его и не хотела бурных сцен…

А юноша разыскал их в Мериде-Гвадиане и однажды вечером буквально ворвался в их дом.

Он проклял их и пообещал, что никогда и ни за что не даст им покоя, даже после своей смерти. А потом тут же, на глазах растерявшихся молодоженов, принял яд. Как потом выяснилось, это было неведомо какими путями раздобытое им снадобье под названием «зеленый огонь», которое не оставляло ни малейших надежд на реанимацию.

— Это оказалось страшным потрясением для Дики… да и для меня тоже, — говорил Луис Карреро, невидяще глядя на горные пейзажи, которые плыли по стенкам авто. — Мы переехали из того дома… И знаете, с тех пор — словно какая-то трещина между нами. И с годами все глубже и глубже… — Он посмотрел на меня, медленно кивнул и повторил: — Все глубже и глубже. Так что это — возмездие, господин Грег. И нам с ней никуда от него не скрыться. Это только начало, дальше будет хуже. Что ж, — вздохнул он, — остается уповать на Бога…

Я молчал. Я понимал, что разубеждать его бесполезно. Да и не было у меня пока никаких оснований его переубеждать.

И, между прочим, его версия все объясняла.

Кроме одного нюанса: подобных историй можно было, наверное, насчитать немало во всех мирах — с разбитыми сердцами, обманутыми надеждами, проклятиями и самоубийствами. Но не встречались еще случаи, чтобы тени мертвых покушались на живых, оставляя вполне реальные следы покушений. Нет, отнюдь не ужасный призрак несчастного самоубийцы действовал там, в окрестностях Мериды-Гвадианы. Не призрак растерзал людей в доме Ивара Ноома на Фениксе. Версия с призраками годилась бы для вечернего сериала или для писателей — взять того же Свена Блутсберга, — но никак не для реального, а не вымышленного следствия.

— Мы будем иметь в виду ваше объяснение случившегося, господин Карреро, — вежливо сказал я. — Спасибо за информацию.

— Понятно. — Луис Карреро окинул меня сожалеющим взглядом и добавил с легким оттенком сарказма: — Чем хороша наша полиция, так это способностью объяснить даже в принципе необъяснимое и определить на роль преступника наиболее подходящую и устраивающую ее фигуру.

Я промолчал. Совершенно нецелесообразно было начинать достаточно отвлеченную дискуссию.

— Бесперспективное это занятие, господин Грег, — пытаться ловить призрак. Он все равно сделает свое дело.

Мне подумалось, что супруг Эвридики Карреро слишком уж настойчиво рекомендует бросить ненужное, по его мнению, расследование и заняться более полезными делами.

— Мы пока не занимаемся ловлей призраков, господин Карреро. Мы выясняем подробности происшествия. А насчет ловли призраков… Если возникнет такая необходимость, мы все-таки, с вашего разрешения, сделаем такую попытку.

Капитан-директор покивал с насмешливым видом, словно говоря: «Ну-ну, ребята, валяйте дурака дальше».

— Скажите пожалуйста, господин Карреро, а как звали того несчастного юношу?

Луис Карреро недоуменно повел головой и после заминки, понизив голос, произнес:

— Джордже. Джордже Вирджилиас.

— А нет ли среди ваших знакомых или знакомых вашей жены человека по имени Орфей?

Господин Каррерс нахмурился и его бледное лицо слегка порозовело.

— Выходит, это ничтожество Минотти у вас на подозрении? Бросьте, господин Грег! Он, конечно, крайне неприятный тип, но чтобы… Да и не мог он! Все эти ваши версии имеют ценность не большую, чем воробьиная возня. Да, я терпеть его не могу, но у меня есть на то свои причины. Нет, господин Грег, напрасно вы все это…

— Я не сказал, что мы подозреваем господина Минотти, — сдержанно заметил я, стараясь не показать охватившего меня возбуждения. Неужели зацепка? — Значит, его имя Орфей?

— Да нет, — сквозь зубы процедил Луис Карреро. — Имя этого господина Алессандро. Алессандро Минотти, чтоб ему не найти долину Иосафата!

— А при чем здесь Орфей?

Луис Карреро поморщился, словно у него опять заболел зуб, и нехотя сказал:

— Господин Минотти ведет себя довольно назойливо по отношению к моей жене. Я уже не раз давал ему понять, что его визиты нежелательны, но он все обращает в шутку. — В темных глазах Луиса Карреро возник холодный блеск. — Вы видели мою жену, господин Грег. Согласитесь, она привлекает внимание.

— Она очаровательна, — чистосердечно признался я.

Второй Искуситель окатил меня мрачным взглядом собственника, у которого собираются отнять его главное достояние.

— Я тоже так считаю. Так же считает и это ничтожество Минотти. Эти визиты в мое отсутствие, эти цветы… Он и сюда успел заявиться чуть ли не раньше меня! — (Я вспомнил благоухающую цветами палату номер три.) — Дика слишком деликатна, чтобы указать ему на дверь, хотя он для нее, в общем-то, пустое место — я же вижу! — Луис Карреро наклонил голову и заскрипел зубами.

— Почему же все-таки Орфей? — осторожно напомнил я, с сочувствием глядя на него.

— Орфей! — Луис Карреро презрительно усмехнулся. — Потому что имя моей жены — Эвридика. Это он называет себя Орфеем. «Вы моя Эвридика, я ваш преданный Орфей», — скривившись, почти пропел он, явно копируя господина Минотти. — И начинает терзать пианино. Он объяснял, какая-то доисторическая легенда. Какой-то земной музыкант, задушенная кем-то — соперником, кажется, — возлюбленная… Реанимация с помощью музыки, гроб хрустальный на цепях… Орфей! Оч-чень крупный специалист по ранней истории Журавлиной Стаи.

Он замолчал, сжав кулаки и пошевеливая нижней челюстью. Сейчас он явно был не здесь, в салоне авто в компании дотошного полицейского, а где-то в другом месте наедине с Орфеем Минотти. Охаживал его ногами или смачно бил по лицу. Да, ревность — слепая и злая сила…

Я вновь поглядел на его руки. Все расширяющаяся трещина в отношениях… Если не мне — так никому другому… Назойливый соперник… Можно ли убить из ревности? Безусловно. Убивали, убивают и будут убивать, и никогда, наверное, не избавиться от этого греха, одного из самых тяжких грехов человеческих. И новое человечество, на которое уповает Свен Блутсберг, тоже было бы таким. Но ведь то, явившееся госпоже Карреро, называло себя Орфеем! Зачем историку Минотти покушаться на объект своего вожделения? Из тех же соображений? Не мне, так и не ему, холеному и красивому капитан-директору!

Но независимо от того, кто покушался на Эвридику Карреро, — каким образом можно было осуществить покушение? С проекцией я придумал неплохо — какая-нибудь наведенная голографическая картинка… да хоть бы и настоящий призрак в конце концов! Каким образом нанесены телесные повреждения — вот в чем вопрос. Их мог нанести либо человек,

либо автомат… либо какое-то наведенное поле. Появление человека или автомата было бы зарегистрировано системой слежения, даже если бы человек или автомат возник в загородном доме посредством нуль-переброски (что само по себе невероятно). Версию с силовым ударом отрабатывают Стан и Берт. Если такое, в принципе, возможно — значит, кто-то имеет зуб на Эвридику Карреро. Или на ее мужа.

Круг замкнулся. Я не продвинулся вперед ни на шаг. Механизм явления продолжал оставаться неясным. А ведь он вполне мог быть адекватен фениксианскому феномену… Ну что, ну что еще можно было выжать из Журавлиной Стаи?..

Хорошо, Лео, сказал я себе. Давай подойдем к делу с несколько иной стороны. Вспомним доктора Кастальеса, которого ты неумышленно лишил сегодня душевного равновесия. Старая психическая травма — чувство вины за смерть несчастного юноши Джордже Вирджилиаса. Она ведь любила его, пока ей не вскружил голову неотразимый Второй Искуситель. Без труда можно догадаться, как он был красив тогда — молодой преуспевающий предприниматель, житель столицы округа, заглянувший в провинциальный приморский городишко. Чувство вины, перешедшее в длительный скрытый психоз…

Некто, узнав, что она остается одна в загородном доме, наносит силовой удар — даже без всяких голографических проекций! Проекция возникает только в сознании Эвридики Карреро! Возникает при этом ударе, не ударе даже, а более-менее длительном воздействии.

Воздействие сопровождается понижением температуры, связанным с какими-то энергетическими преобразованиями — отсюда и ледяные клыки призрака, и сосульки вместо пальцев. Ну а самого-то призрака и не было — были наложившиеся друг на друга картины воображения, переплетающиеся образы… Отсюда и появление призрака из земли — это вышел из могилы поклявшийся не оставлять ее в покое Джордже Вирджилиас. Отсюда и волосатые руки — руки мужа. Отсюда и слова призрака — это слова господина Минотти.

Вот так, все — по полочкам. Неясно только главное: кто и как?

— У вас есть еще вопросы, господин Грег? Может быть, меня уже пустят к Дике?

Я очнулся:

— Не сочтите мой вопрос оскорбительным для себя, господин Карреро…

— Я понял. — Луис Карреро надменно поджал губу. — Вы хотите поинтересоваться, не имел бы я выгоды в случае смерти собственной жены, и где находился пятнадцатого июля. Так?

Я развел руками:

— Это стандартные вопросы, господин Карреро. Ваше право не отвечать на них без адвоката и официального разрешения на проведение с вами подобной беседы.

— Думаю, обойдемся без адвоката. Во всяком случае, пока. — Огонь в его глазах несколько ослаб. — Ведь это я, собственно, пригласил вас к разговору. Итак, по поводу моей заинтересованности в смерти Дики. Тут как раз тот случай, когда, скорее, она была бы заинтересована в моей смерти. Как наследница. А наследство у меня неплохое — полиция может получить декларации о моих доходах в нашем налоговом управлении. Наследство же Дики мне мало что прибавит. А если говорить о моей ревности — да, я понимаю, что смешон с этим своим «Комплексом-плюс»! — то могу признать, что действительно временами готов отправить на тот свет ее воздыхателей, клянусь Иосафатом! Но — воздыхателей, господин Грег, а не ее. И, надеюсь, вы понимаете разницу между выражениями «готов убить» и «действительно убить»?

Я кивнул и деловито сказал:

— Понимаю.

— И второй ваш вопрос: где я был пятнадцатого июля?

— Именно, — вновь кивнул я.

— Я уже давал показания вашим дотошным коллегам, — несколько высокомерно произнес Луис Карреро, — но, видимо, в ваших структурах правая рука порой не ведает, что делает левая. Поэтому повторяю персонально для вас, господин Грег.

— Весьма признателен, — вежливо сказал я. Я все-таки не собирался уточнять свой подлинный статус.

— Итак, утром пятнадцатого июля я вылетел в Сегура-Сьесо для переговоров с моими партнерами из лидер-секции «Осеано». Доказательства, можно надеяться, находятся в городском управлении полиции. — Луис Карреро саркастически усмехнулся. — Во всяком случае, где-то в вашем ведомстве. Вечером того же, интересующего вас дня, я связался со своей женой. Поинтересовался, необходимо ли мое немедленное присутствие в долине Кордильера. Дика ответила, что великолепно справится сама. Заявляю для следствия: я понятия не имел, что она отпустит нашего Фердинандо и останется на ночь одна. Но даже и в этой ситуации я был вполне спокоен. — Господин Карреро поднял вверх палец. — «Комплекс-плюс»! Безотказная система для ревнивых мужей. Вы не ревнуете свою жену, господин Грег?

— Нет, — терпеливо ответил я, решив не обращать внимания на его эскапады.

— Вы счастливый человек.

— У меня просто нет жены, — пояснил я.

— Тогда вы не очень счастливый человек, — сочувственно сказал Луис Карреро.

Зачем он это подчеркивает? Специально? Тогда это слишком незавуалированно, слишком бросается в глаза. Или ему просто приятно хоть чем-то задеть лезущего в его личные дела полицейского? Впрочем, его можно понять — люди испокон веков не любят общаться с полицией.

— Так вот, весь вечер я провел в нашем клубе — тому есть десятка три свидетелей, — продолжал Луис Карреро. — Домой вернулся не раньше пяти, планируя немного освежиться и направиться в долину. Честно говоря, пребывание в компании воздыхателей Эвридики на празднике ее небесной покровительницы не могло доставить мне особого удовольствия… Поэтому я рассчитывал прибыть на место не ранее девяти. — Луис Карреро развел руками. — Но в восемь с небольшим поступило сообщение из больницы. — Он жестко взглянул на меня. — Так что в момент предполагаемого покушения, господин Грег, я был в клубе. Надеюсь, полицейская мысль направится в другое русло.

— Возможно, — задумчиво сказал я. — Благодарю за беседу, господин Карреро.

Оставалось еще разыскать историка Минотти и поговорить с ним. Но я знал, что этот разговор ничего не даст. И в то же время я был уверен, что какая-то связь есть. Не на уровне поступков — Минотти, скорее всего, тоже имеет безупречное алиби. А вот на уровне побуждений…

К сожалению, побуждения к делу не пришьешь…

Я просто-таки чувствовал, что все здесь вертится именно вокруг Луиса Карреро и Орфея. Только вот как свести эту внутреннюю убежденность к неоспоримым фактам?..

Я покинул роскошное авто господина Карреро и вежливо поклонился на прощание.

— Если вы подождете, могу подвезти, — неожиданно предложил муж Эвридики Карреро, вполне благосклонно глядя на меня.

— Спасибо, господин Карреро, я лучше прогуляюсь. А заодно и поразмышляю, направлю свою полицейскую мысль в иное русло.

Я слегка кивнул ему и вдоль решетчатой больничной ограды двинулся назад, к отелю.

11. Журавлиная Стая. Преданный Орфей

Весь обратный путь я проделал пешком. Правда, слегка заплутал на людных улицах Мериды-Гвадианы, но зато весьма сытно подкрепился наваристой ухой и отличной отбивной в просторном прозрачном «барабане» на углу двух оживленных магистралей. Возле отеля никакого движения не наблюдалось. У подъезда стояли три-четыре обычных авто — не чета комфортабельной колеснице господина Карреро. В холле с молчаливым портье и скучающим охранником тоже царило затишье. Давешняя милашка, томящаяся за своей дверью с круглым окошком, окинула меня безнадежным взглядом, оценила мою деловую походку и с чувством зевнула. Приезжие, кажется, не очень баловали Мериду-Гвадиану своим присутствием — или просто был не сезон?

И вот ведь в чем заключалась специфика моих довольно многочисленных поездок по городам разных миров: я практически ничего не успевал выяснить о местах своего пребывания, об их достопримечательностях, не мог в должной мере прочувствовать их колорит. Я делал свои дела и возвращался на Соколиную, где ждали меня очередные дела. Взять тот же парк за окном моего номера — ведь хороший же, наверное, парк, вот и Блутсберг его рекомендовал. Но разве до парка мне? Разве до красот мне Мериды-Гвадианы?..

В номере я сбросил куртку, устроился в кресле и вплотную взялся за информационный блок визио. Во-первых, уточнил в городском управлении полиции, подвергалась ли экспертизе система «Комплекс-плюс», установленная на территории загородных владений господина Карреро. Получив утвердительный ответ, я запросил местный библинформ и после некоторого ожидания получил краткую, но вполне исчерпывающую справку.

Орфей. Мифологический персонаж. Земля. Певец и музыкант, родом из Фракии. Когда его жена Эвридика, нимфа, спасаясь от преследования Аристея, бога земледелия, наступила на змею и погибла от ее укуса, Орфей спустился в подземное царство. И, растрогав его владык, Аида и Персефону, своей музыкой, убедил их отпустить умершую Эвридику обратно на землю. Вопреки запрету оглянулся на следовавшую за ним Эвридику, и она навсегда вернулась в царство мертвых. За верность жене впоследствии помещен богами на небо в виде созвездия Лебедь. Обитаемый мир созвездия Лебедь — Полет Цапли.

Последнее я добавил от себя — что-что, а уж это я знал.

Вот тебе и задушенная возлюбленная, вот тебе и гроб хрустальный… А господин Минотти, судя по всему, знаток не только ранней истории Журавлиной Стаи, как квалифицировал его супруг Эвридики Карреро. Тут, оказывается, такие тонкости земной мифологии, о которых я и слыхом не слыхивал. Хотя кое-какие мифы были мне известны. Например, о Геракле, о Язоне и Медее — видел такую очень красочную синтезу.

Людей с именем Алессандро Минотти проживало на сегодняшний день в сорок первом округе целых пятеро, но преподавателем истории в местном университете числился только один из них — владелец собственного дома в Эдеме, расположенном неподалеку от Мериды-Гвадианы. На мой вызов у него дома очень долго никто не отвечал. Я уже подумывал, не направиться ли в университет и поискать его там, но на седьмой или восьмой раз экран визио осветился и на нем возникло изображение непричесанного и явно заспанного плотного человека моих, примерно, лет, с массивным носом и черными глазами, глубоко угнездившимися под аккуратными дугами бровей. Возможно, господину Минотти и не по силам было тягаться в привлекательности с красавцем Луисом Карреро, но все-таки обаянием Господь его явно не обделил. А мягкий, матовый блеск глаз Орфея способен был, по-моему, заставить дрогнуть не одно женское сердце. К тому же образован, подумал я, знаток допотопных земных мифов о музыкантах, да и сам музыкант — «терзатель пианино», по определению господина Карреро. Впрочем, Луис Карреро вряд ли судил объективно о талантах господина Алессандро-Орфея Минотти.

Заспанный Алессандро Минотти с недоумением и непониманием разглядывал меня.

— Это дом Минотти. Вы не ошиблись? — сказано это было довольно пасмурным тоном.

Я подумал, что он накануне перебрал на вечеринке. Хотя, возможно, просто работал до утра (или дежурил под окном палаты номер три), а я со своей назойливостью нарушил его отдых. Спросонок да еще и не выспавшись, я тоже бываю не особенно приветлив.

— Извините, господин Минотти. Кажется, я не совсем вовремя…

— Слушаю вас, — буркнул Орфей. — Поздно лег вчера… вернее, уже сегодня. Чем могу быть полезен? Или вы к Паоле? Тогда сожалею, но она в отъезде.

У Орфея, оказывается, уже была одна Эвридика. Или это он о дочери?

— Я Леонардо Грег из полиции, — в очередной раз за этот день представился я.

Алессандро Минотти утомленно закатил глаза и простонал:

— Ну что еще? Штраф я уже уплатил, техосмотр прошел. Да, виноват, тысячу раз виноват! Но вы бы лучше позаботились о создании условий для нормальной парковки — там же у вас и святой поневоле согрешит! Там же постоянное вавилонское столпотворение!

— Господин Минотти, — сказал я, переждав его внезапный словесный шквал, — речь идет не о техосмотре и не о парковке. Я беспокою вас по совершенно другому делу.

Орфей откинулся на спинку кресла и распахнул глаза, окончательно просыпаясь.

— По какому другому делу? У меня нет никаких дел с пoлицией!

Нетерпеливый он был человек, порывистый и, кажется, не умел дослушивать собеседника до конца. И каково ему было со студентами… вернее, студентам с ним?

— Мне поручено выяснить некоторые вопросы, связанные с делом госпожи Карреро.

Я наблюдал за его реакцией на мои слова, но никакой необычной (и любопытной для меня) реакции не последовало. Он просто несколько мгновений молчал, усваивая мое сообщение, а потом удрученно покивал:

— Да-да, Эвридика… Странная и печальная история. Что-то ее страшно напугало… Можно сказать, почти безумно напугало.

— А что именно, как вы думаете? — тут же спросил я.

— Раздался в доме вещий вопль, и встали дыбом волосы… В ночи, во сне царица закричала. Этот крик был полон страха, — медленно, с расстановкой, произнес господин Минотти.

— Что-то из ранних сказаний Журавлиной Стаи? — осведомился я.

— Копайте глубже! — Он придавил рукой взлохмаченные волосы и привел их в относительный порядок. — Эсхил! «Орестея»! Это я к тому, что бедняжку напугали чуть ли не до сумасшествия. А кто?… Что?.. — Он скорбно развел руками. Впрочем, без всякой рисовки — он, по-моему, действительно переживал. — Увы, ничем не могу помочь полиции. Узнал, бросился в больницу… Если бы хоть какое-нибудь предчувствие! Я бы приехал накануне, был бы с ней в ту ночь!.. — Орфей осекся и с некоторым смущением посмотрел на меня.

«Хорошую ночку устроил бы вам господин Карреро», — подумал я.

Орфей неожиданно прищурился и подался вперед:

— А почему, собственно, вы обратились ко мне? Да, я близкий друг, даже, в некоторой степени, обожатель, этакий одержимый до самозабвения Ланселот Озерный, но… известно мне не более других.

— Мы опрашиваем всех, знающих госпожу Карреро. Возможно, хоть что-нибудь прояснится. История действительно очень странная.

— Ну да, ну да, — вновь покивал господин Минотти. — Ищете след. Но, к сожалению, не могу пролить ни единого луча света. Значит, полиция пока в тупике?

— Отрабатываем версии, — неопределенно сказал я. — У нас не тупики, а, скорее, перепутья. — И добавил: — Понимаю всю неделикатность своего вопроса, господин Минотти, но, надеюсь, и вы меня поймете… Я задаю его всем, он просто неизбежен.

— Да-да, конечно, любой вопрос! — с готовностью закивал Алессандро Минотти. — Небось, насчет моих отношений с Эвридикой? Понимаете, Паола это Паола. — Он замялся. Я решил его не перебивать — пусть выскажется. — Паола — это, конечно, свое, надежное… но потеряна острота ощущений, новизна восприятия, понимаете? Нет пряности. Нет тайны. Все давно рассчитано, все измерено, все познано. А познание, как известно, умножает скорбь. И скорбящего тянет к новому познанию. — Он лукаво посмотрел на меня. — Вы же способны понять, как мужчина?..

«А ведь у него, кроме красавицы Эвридики, пожалуй, и еще кое-кто есть, — внезапно подумал я. — Студентки, например. Студенточки… Объекты весьма интересные в смысле познания. И обладания. Господин Орфей — явно парень не промах! Обольститель-музыкант…»

Нельзя сказать, что я его осуждал. Когда все происходит красиво, после музицирования на пианино, после декламирования Эсхила…

— От Эвридики я просто теряю голову, — доверительно произнес Алессандро Минотти. — Я же говорю: безумствующий Ланселот на коленях пред Геньеврой! И между прочим, Паола меня хорошо знает и ко всему привыкла — я ведь себя не переделаю! Да, Эвридика… — Орфей блаженно возвел очи горе. — Тонкая, чувствующая натура — ей бы родиться не здесь, и не сейчас… Ну что ей может дать этот самовлюбленный Нарцисс?

— Собственно, у меня вопрос несколько иного рода, господин Минотти.

— Да-да, конечно, любой вопрос! — вновь воскликнул он. — Мне скрывать нечего, и я ничего не скрываю. Давно ведь известно: нет ничего тайного, что не стало бы…

— Я хочу уточнить, где вы были пятнадцатого июля, — поспешил я прервать его, потому что разговор грозил затянуться до бесконечности.

— Почему именно пятнадцатого? — не понял Алессандро Минотти. — Что такое пятнадцатое?

— Пятнадцатое — это день, когда госпожу Карреро кто-то очень сильно напугал, — пояснил я. — День накануне праздника ее небесной покровительницы. Вы ведь собирались к ней на праздник, господин Минотти?

— Ну да, Эвридика, конечно же, меня пригласила… Ах, вот оно что! — Историк наконец понял и улыбнулся. — Вы хотите проверить, не причастен ли я к этой мистерии? Прорабатываете все варианты? Что ж, я к вам не в претензии. Пожалуйста! Пятнадцатого до обеда я находился в университете — вступительные экзамены, голова кругом идет от юных мордашек, — затем… — Алессандро Минотти задумчиво покусал палец. — Да! Затем заехал к Хроносу — Томас Кьерк, тоже историк, можете проверить. Слушайте, какие-то совершенно оригинальные сказания периода менторов и, главное, где? Где, как вы думаете? Не за Средиземноморьем, не в Кантабрийских горах, а буквально здесь, под носом!..

— А после посещения Хроноса? — железной рукой ввел я поток в прежнее русло. — Что вы делали потом, господин Минотти?

— Потом? Потом, разумеется, поехал домой, обедал с Паолой. Знаете, она у меня прекрасно готовит! Запеченные…

— А после обеда?

— После обеда? — Господин Минотти пожал плечами. — Не знаю, что-то такое делал, наверное.

— В доме?

— Ну да, в доме, а где же еще? Именно в доме. А! — он с удовлетворенным видом хлопнул себя по коленям. — Помогал Паоле пересаживать петушиные гребни, они почему-то начали вянуть в тени. Не знаете, может быть, не стоило пристраивать у них под боком эту пурпурную флерону?

— К сожалению, я не специалист, господин Минотти, — терпеливо сказал я. Уж чего-чего, а терпения мне было не занимать. Подобных разговоров насчитывался в моем активе не один десяток. — А дальше?

— Н-ну… — Историк задумался, потеребил губу. — Ничего особенного. Знакомство с прессой, просмотр кое-каких материалов… И вообще, я рано лег спать — в этом я абсолютно уверен. Период довольно напряженный, эти собеседования, эти экзамены… Для всех же хорошим быть нельзя, но, ей-богу, сам расстраиваешься, когда этакая молоденькая… очаровательная… — а путает зеленый мятеж в Северных горах с прибрежными акциями зеленых периода Третьей Волны. Потому и нервы, и заснуть не могу, все ворочаюсь… Без нейролептиков уже и не обойдусь никак! — Он кивнул на стоящий у окна низкий столик с какими-то бумагами. — А тут нужно было выспаться перед визитом к Эвридике — гулять-то собирались до утра. Устроить, знаете, этакий маленький шабаш. Компания намечалась весьма интересная… И вчера на ночь опять принял — видите, до сих проснуться окончательно не могу…

— Может ли кто-то подтвердить, что вечером пятнадцатого июля вы были дома? — безнадежно спросил я, понимая, что ничего это мне не даст.

— Паола может подтвердить.

— А кто-то еще, кроме вашей жены?

На лице Орфея появилось недоуменное выражение:

— У вас есть основания не верить мне, господин полицейский?

— Оснований нет.

Он добродушно улыбнутся и сказал в пространство:

— Вообще-то я не обязан умолять вас верить моим словам. Я говорю так, как оно было, а уж дело полиции — коль имеются у нее на то основания — постараться опровергнуть меня и фактами доказать, что я, мягко говоря, искажаю действительные события. Я правильно рассуждаю, господин полицейский?

— Оснований не верить вам у меня нет, — повторил я. — Я просто хочу все выяснить.

— Да я же не в претензии! — Господин Минотти прижал руки к груди. — Я все прекрасно понимаю и рад бы помочь, поверьте! Но чем, чем я могу помочь? На вопросы ваши я ответил, ничего не утаил, и готов, если надо, еще раз ответить. Дело-то нешуточное!

— Да, — согласился я. — Спасибо за информацию, господин Минотти. Еще раз извините за беспокойство.

— Нет, это вы меня извините!

— За что?

— За то, что никакой информацией я, к сожалению, не располагаю.

Мы соревновались в обмене любезностями еще некоторое время. Господин Минотти и не думал выдыхаться — а ведь общался он со мной, по его же словам, еще не проснувшись. Можно было только предполагать, каков он в состоянии бодрствующем…

Наконец я все-таки сумел распрощаться с поклонником Эвридики Карреро и решил сделать короткую передышку. Подошел к окну и чуть ли не по пояс высунулся в парк.

Проверить, конечно, придется. Во всяком случае, попытаться проверить — но историк Алессандро Минотти не вызывал у меня подозрений. И вел он себя при нашей беседе вполне естественно, без фальши… Большой талант нужно иметь, чтобы так сыграть. Нет, не было тут никакой игры, и господин Орфей действительно пребывал в таком же неведении относительно покушения на госпожу Карреро, в каком пребывал и я… Но ведь призрак же называл себя Орфеем, именно Орфеем, а не Леонардо-Валентином! Деформированное субъективное восприятие госпожи Карреро?..

Я, как улитка, втянул себя назад, в номер отеля, и вновь уселся за информационный блок. Набрав код защиты, еще раз связался с городским управлением полиции, выяснил, кто непосредственно занимается делом Эвридики Карреро и разыскал этого сотрудника. Следователь оказался совсем молодым курчавым парнем с добродушным лицом, мощными плечами и символом прим-ажана на плече серой форменной куртки. Когда я предъявил ему карточку сотрудника Унипола, он подтянулся и лицо его преобразилось, перестав быть добродушным. Оно стало деловитым, озабоченным и заинтересованным. Я спросил, как продвигается следствие по делу госпожи Карреро и из краткого ответа понял, что никак не продвигается.

— Отрабатываем версии, — произнес он точь-в-точь те же самые слова, которые я совсем недавно говорил господину Минотти. — Хотя, как считают медики, тут нет никакого криминала.

— Как считает доктор Кастальес? — Я, собственно, не спрашивал, а утверждал.

Он посмотрел на меня вопросительным взглядом, словно уловив в моем голосе сомнение.

— Доктор Кастальес вполне квалифицированный специалист. Но у нас есть и мнение консилиума, господин Грег.

— Ясно.

По мнению медиков, все дело в состоянии психики госпожи Карреро, и никакого покушения не было. Городское управление полиции ничего не имеет против такого мнения. Ну а я? Каково мое мнение на сей счет?..

— Вы располагаете какими-то новыми данными? — сдержанно спросил молодой следователь. — Я постарался проработать все варианты…

В этом я не сомневался. В полицейских управлениях всех миров трудились вполне добросовестные парни. Во всяком случае, я не мог припомнить, чтобы кто-нибудь стремился побыстрее закрыть безнадежное дело. Сил и способностей хватало, платили хорошо… только вот далеко не всегда наша система траления срабатывала. И это шло не от несовершенства системы. Преступник ведь в большинстве случаев не лез в дом жертвы с ножом или квантером, разбрасывая улики, — он действовал издалека, он оставлял взрывные устройства, он вообще мог никогда не встречаться с будущей жертвой… В общем, проблема была старой, как мир, и, судя по интереснейшему курсу «Детективный роман», который нам читали в колледже, в этой сфере человеческой деятельности ничего не менялось со времен Каина и Авеля.

— Новых данных у меня нет, — сказал я, нисколько не покривив душой. То, чем я располагал на второй день пребывания в Мериде-Гвадиане, вряд ли можно было назвать данными. А об открытии Валентина пока рано было говорить, не дождавшись результатов изысканий моих парней. — Вы проработали линию мажордома?

— Конечно, господин Грег, — в голосе следователя прозвучал оттенок обиды. — Одной из самых первых. Ни единого узла.

— Как его имя?

Я задал этот вопрос вовсе не для того, чтобы проверить память следователя. Просто, по информации Валентина, мажордома звали Энрике Торхиньо. А господин Луис Карреро сегодня утром сказал мне: «Я понятия не имел, что Дика отпустит нашего Фердинандо и на ночь останется в доме одна». Мелочь? Но в нашем деле не бывает мелочей. Не должно быть мелочей.

— Энрике Торхиньо, — деревянным голосом отчеканил следователь. — Энрике-Фердинандо Долорес Торхиньо.

«Слава богу, — невесело подумал я, — хоть это прояснилось».

Следователь смотрел на меня с легким укором, словно говоря: «Ну зачем вам проверять меня, господин из Унипола? Займитесь лучше делом».

— Новых данных у меня нет, господин прим-ажан, — повторил я. — Попрошу вас сразу сообщать нам, если они вдруг появятся у вас, и ни в коем случае не закрывать дело. Ничего особенного я не обнаружил — все на уровне подозрений и предположений… Но все-таки порекомендую организовать скрытую охрану госпожи Карреро и установить постоянное наблюдение за ее мужем и Алессандро Минотти, историком из вашего университета. Не говорю, что это к чему-либо приведет, и все же…

— При любой опасности госпожа Карреро может немедленно связаться с медицинским постом, — все тем же деревянным голосом произнес прим-ажан. — За ее мужем мы наблюдаем с самого начала следствия. Сегодня вы, господин Грег, беседовали с ним около третьей больницы. А вот в отношении господина Алессандро Минотти у нас только общие сведения. Данные достаточно нейтральные.

Вот так, подумал я. Толковые ребята. Они и без моих советов делали то, что положено делать.

— Дело не закрывайте, — еще раз сказал я. — Добавочную информацию вы получите. А Орфея из объектов не спешите исключать. На всякий случай.

— Орфея? — переспросил следователь.

— Ну да, Алессандро Минотти.

— Почему — «Орфея»? — Прим-ажан насторожился. — Он что — неплохо поет? Ах, да! Эвридика…

«Вот так, — опять подумал я. — Парнишка-то будет поэрудированнее меня…»

— Насчет его вокальных данных сказать ничего не могу, но наблюдение прошу установить, господин прим-ажан. Шансов мало, но не помешает.

— Будет сделано, господин Грег, — вежливо сказал следователь.

В общем-то, больше ничего я ему посоветовать не мог. Мои подозрения являлись всего лишь моими подозрениями. Теперь я был здесь лишним — все, что касается конкретных действий, осуществится и без меня.

— Пока все, господин прим-ажан. Желаю успеха.

Он внимательно посмотрел на меня и мягко произнес:

— Не беспокойтесь, господин Грег, дело закрыто не будет.

— Желаю успеха, — повторил я на прощание.

12. Журавлиная Стая. Заколдованная долина

Побродив немного по номеру, я решил перед возвращением на Соколиную побывать на месте происшествия — времени до вечерней нуль-переброски вполне хватало. Конечно же, я не рассчитывал отыскать там какой-нибудь след. Но хотя бы попытаться прочувствовать атмосферу той ночи… того места… А вдруг на самом деле есть такие зоны, где из земли появляются призраки? «Пришел твой Орфей», — так говорил призрак? Этакое странное, своеобразное отражение древнего мифа: там Орфей спускался в царство мертвых, чтобы забрать свою Эвридику к живым, а тут он поднимался в царство живых, чтобы забрать ее к мертвым… Может быть, такие же подземные сверхъестественные силы поднялись из запредельных глубин в доме Ивара Ноома? Мда-а, с призраками тягаться трудно. Но если они нарушают закон, совершают убийство — с ними нужно тягаться.

«Браво, Лео, — сказал я себе. — Ты образцовый блюститель закона».

А если это и не призраки вовсе, а нехорошие существа из какого-то другого измерения, задумавшие уничтожить человечество и обосноваться в наших мирах? Тогда следует незамедлительно принимать самые крутые оборонительные меры.

Все! Придя к столь нетрадиционной версии, я понял, что нужно срочно покинуть отель и проветриться. Не теряя больше времени на пустопорожние рассуждения и измышления, я связался с портье и заказал авто, одновременно высветив на экране схему пригородной зоны и выяснив, как проехать в долину Кордильера. Затем сбросил одежду и забрался в кабинку массажера.

Массаж явно пошел мне на пользу, хоть на время удалив из моей головы назойливые и непродуктивные мысли, и вниз я спустился уже в ином расположении духа. Я был уверен, что мои парни вместе с Валентином не сидят сложа руки, и что в Кремсе ждет меня новая обнадеживающая информация.

— Авто справа от входа, господин Грег. — Портье вежливо улыбнулся. — Модель «тихоня», цвета нашей сегодняшней погоды. Очень удобна в обращении.

— Спасибо за подходящий цвет, — сказал я, расплачиваясь.

Короткое, приглаженное с боков авто было действительно под стать серому небу, с которого вновь моросило. Метеорологические прогнозы Валентина продолжали сбываться.

Утренних заторов и столпотворений уже не наблюдалось, и я без помех покатил зелеными улицами Мериды-Гвадианы, изредка сверяясь с голубеющей на приборной панели маршруткой, в глубине которой ползла бледная точка — мой «тихоня» цвета дождя.

Большие, немного вычурные здания центральных кварталов постепенно расступались, уходя все дальше от дороги, а потом и вовсе исчезли, сменившись обширными парками и разбросанными за кустами и деревьями белыми коттеджами. Количество авто, маршрутников и велосипедистов заметно поубавилось, да и людей на тротуарах было совсем немного. Только носилась по лужайкам шустрая детвора — такая же, как и в любом другом конце обитаемой Вселенной.

Дорога пошла под уклон, внезапно передо мной распахнулся серый простор, и вдали, почти сливаясь с насупленным небом, показались мощные вздыбленные силуэты гор.

А потом я миновал одинокие ярко-оранжевые округлые домики дорожной полиции — ни дать ни взять апельсины, упавшие с какого-то небесного дерева в мокрую траву! — доехал до развилки и, так и не добравшись до далеких гор, свернул направо и углубился в роскошный сосновый лес. Обочины пустынной дороги были усеяны желтой хвоей и растопыренными шишками, сосны стояли стеной — ближе к дорожной полосе топорщился густой молодняк, чуть ли не выплескиваясь под колеса, а сзади его подпирали степенные ветераны, высокие, сомкнувшиеся плечом к плечу, неподвластные никаким ураганам.

И настолько все это было красиво, и настолько напомнило мой Альбатрос (хотя альбасосны и не совсем такие), что я остановил авто и вышел. Отрешенно и спокойно было вокруг, еле слышно шелестел дождь, и на кончиках длинных нежно-зеленых иголок молодняка висели прозрачные капли. Пахло чистой, умытой хвоей, пахло первозданной свежестью, и усыпавшие обочины шишки складывались в слова древнего праязыка, на котором когда-то говорила с Господом Природа, не познавшая еще присутствия человека…

И, как всегда, на мгновение захотелось мне уйти в лесные глубины, слиться с этой свежестью и зеленью, раствориться в ней, перестать быть малым конечным существом, перелиться в необъятное тело мира… И, как всегда, я вернулся в свое механическое приспособление для передвижения по земле — и продолжил путь.

У меня были свои дела.

Еще минут пятнадцать я в полном одиночестве пронизывал этот густой зеленый пояс, чувствуя себя первооткрывателем. А потом лес поредел, стал иссякать и кончился, разбежавшись от дороги последними стайками молодых низкорослых сосен. Лес кончился — так, порой, кончается все хорошее… Впрочем, впереди не было ничего плохого, наоборот — продолжалось хорошее. Прямо по курсу, уходя под серый занавес неба, распростерлась великолепная долина, заросшая густой травой. То там, то тут зелеными облаками клубились над ней кроны деревьев-великанов. Кое-где я разглядел дома, но насчитал их всего пять-шесть, не больше — очаровательных мест вокруг Мериды-Гвадианы и вообще на Журавлиной Стае было, наверное, хоть отбавляй и не имело смысла скучиваться так же, как в городе. Все обитаемые миры, кроме, пожалуй, Земли, предоставляли очень много простора своему относительно малочисленному населению. А человеку, хоть он и стадное существо, иногда просто необходимо побыть одному, вдали от других, даже себе подобных.

«Тихоня» резво бежал мимо каких-то полуразрушенных построек, охваченных буйной зеленью. Чувствовался на них густой налет времени — возможно даже, это были остатки одного из первых поселений на Журавлиной Стае. Господин Минотти, наверное, мог быть дать консультацию по этому вопросу.

Вообще, историей всех обитаемых миров владели только специалисты. В школе я изучал курс истории Земли, и смутно помнились мне Древний Рим то ли с Цезарем, то ли с Карлом Великим, какие-то войны каких-то королей, всепланетная бойня, устроенная государством Антантой (или Атлантой?), еще одна бойня, развязанная императором Гитлером, мощная Союзная Империя, развалившаяся чуть ли не в одночасье… Историю

Альбатроса я знал, конечно, намного лучше, но так уж получилось, что все мои помыслы с ранней юности были направлены на изучение совсем других дисциплин, которые я использовал теперь в своей полицейской работе. Оставим историю историкам, а телетику телетикам. Невозможно в наше время быть всезнайкой — на это не хватит и десятка жизней. Главное — знать, где и как можно найти информацию по интересующей тебя теме. А это я — плохо ли, хорошо ли, — но все-таки умел. И в конце концов, никто не требовал от земного полицейского эпохи, например, Заселения, знания тонкостей истории того же Древнего Рима. Главное — чтобы он успешно выполнял свою работу, и если она этого потребует — изучить-таки все тонкости истории Древнего Рима.

А все же задел меня, видно, юный прим-ажан, коли я словно пытаюсь в чем-то оправдаться…

Доехав до указателя: «Владение Л. С. Карреро», я притормозил и свернул на проселочную дорогу. И довольно долго вел «тихоню» среди высоких трав, то и дело буксуя в обширных лужах — все-таки «тихоня» был городским авто. Наконец впереди показалась длинная изгородь подстриженного кустарника, за которой, на ровной зеленой лужайке, предстал передо мной двухэтажный загородный дом господина Луиса Карреро и его супруги.

Дом смотрелся так же роскошно, как каплевидное авто капитан-директора. Он, наверное, был даже сродни произведениям искусства со всеми своими изящными архитектурными деталями, названий которых я не знал, замысловатыми и радующими глаз окнами, дверями на высоком, тоже изящном, крыльце, с разноцветной покатой крышей, увенчанной ажурными беседками и какими-то возносящимися к небу постройками, назначение которых было для меня великой тайной. На крыльце этого чуда зодчества стоял под навесом коренастый седовласый человек в широких белых брюках и просторной белой рубахе навыпуск и наблюдал за рывками моего «тихони», в очередной раз застрявшего в луже.

— Добрый день, господин Торхиньо, — поприветствовал я его, выйдя из авто. — Полиция, Леонардо Грег.

Мажордом не сделал ни одного движения, чтобы спуститься с крыльца. Его круглое лицо вдруг стало сердитым, словно полиция ему смертельно надоела. Наверное, так оно и было.

— У меня нет к вам никаких вопросов, господин Торхиньо, — миролюбиво сказал я, остановившись у крыльца и снизу вверх глядя на его округлую фигуру. — Просто хотел бы, с вашего позволения, побродить здесь немного.

Нахохлившийся мажордом словно не расслышал моих первых слов и буркнул, не удостаивая меня взглядом:

— Что вам угодно? Владельцы дома отсутствуют.

— Я Леонардо Грег из полиции, — еще более миролюбиво повторил я. — Я уже беседовал сегодня с господами Карреро. А теперь решил побывать здесь, на месте событий.

Господин Торхиньо вновь пробурчал все с тем же взъерошенным и неприступным видом дракона, охраняющего пещеру с несметными сокровищами:

— Полиции здесь уже было видимо-невидимо. Только вот толку никакого.

— Ведется следствие, — сдержанно сказал я. — О результатах говорить пока…

— Всю траву истоптали, птиц распугали, нырка-богомола вообще с тех пор не видно, — угрюмо продолжал мажордом, не обращая внимания на мои слова. — И мало того, что полиция — так ведь едут теперь всякие любопытствующие, всю дорогу разбили, ни проехать ни пройти теперь…

— Я не любопытствующий, господин Торхиньо. Я из полиции, — в очередной раз сказал я.

— Они вот тоже говорят, что из полиции. — Мажордом возвышался на крыльце над моей головой, как неприступный утес. — И лезут, лезут. Любопытно им, видите ли.

«Пресса суетится, не иначе, — подумал я. — Видимо, придется представиться по всей форме, а то ведь выпятит грудь и не пустит».

Я вынул из кармана куртки свою служебную карточку и поднял над головой:

— Я из Унипола, господин Торхиньо. Надеюсь, вам хорошо видно?

Он скосил один глаз на карточку — и вдруг преобразился. Неприступный утес развалился прямо на глазах.

— Унипо-ол? — воскликнул он, мгновенно скатившись с великолепного крыльца и очутившись рядом со мной. — Наконец-то! Дошли мои молитвы! От наших-то ведь толку никакого — все облазили, все потоптали, кустарник поломали, расспрашивали по десять раз, а в итоге? Что в итоге, господин… — он вновь взглянул на карточку, которую я продолжал держать перед его носом, — …господин Грег? В итоге они признали ее просто сумасшедшей! Это кто сумасшедшая, это госпожа Дика сумасшедшая? Да сами они все сумасшедшие, вот что я вам скажу!

Он подступал все ближе, потрясая кулаками, так что мне пришлось попридержать его, уперев палец ему в грудь.

— Успокойтесь, господин Торхиньо. Следствие продолжается, и о каких-либо выводах речь пока не идет.

Мажордом присел, как перед прыжком, резко выпрямился и выпалил прямо мне в лицо:

— Да они уже признали ее сумасшедшей, говорю вам! Они и господину Луису так сказали! Надеюсь, уж Унипол-то разберется, привлечет наконец специалистов? Я же им все рассказывал, этим господам из городского управления!

— О чем? — насторожился я.

— Как это о чем? — Мажордом изумленно застыл передо мной. Его белая рубаха уже была испещрена каплями дождя. — Они разве не поставили вас в известность, господин Брэк?

— Грег, — поправил я. — Вас же той ночью не было в доме. Или я ошибаюсь?

— Не было! Не было! — Он воздел руки к небу. — К сожалению, не было! А я ведь знал, что такое не кончится добром!

— Давайте пройдем на крыльцо, господин Торхиньо, — предложил я. — Чтобы не мокнуть. И вы мне все расскажете.

— Да что тут рассказывать? — взвился он, игнорируя мое предложение. — Я давно чувствовал, что эта долина — заколдованное место! Вокруг дожди — у нас сухо. Вокруг сухо — здесь дожди.

В данный момент такое утверждение мажордома не соответствовало действительности, но я не стал ничего говорить по этому поводу. Возможно, у него в самом деле имелась какая-то дополнительная информация? Впрочем, я как-то сразу в этом засомневался — после первых же его слов о «заколдованном месте».

— А у нас дожди! — еще раз воскликнул господин Торхиньо. — А эти вечерние мерцания над перевалом! А ночные огни! Я бывалый человек, господин Брэк, я такого навидался во время мятежа на Побережье — я ведь, считай, всю жизнь прослужил в корпусе карабинеров, да-а… И никогда ничего не боялся! Ни-ког-да! — Мажордом-карабинер вновь начал наступать на меня. — Я и здесь по ночам бродить было начал — люблю побродить по ночам, — но куда там! Эти тени ночные, эти вздохи… Ружье-то охотничье есть, там оно, — мажордом махнул в сторону дома и перешел на шепот: — Но разве поможет тут ружье? Огни эти, вспышки эти над перевалом… А они, эти специалисты, — последнее слово он произнес с издевкой, — рефракционные, говорят, эффекты в атмосфере! Люминофоры, говорят! Конечно, — его тон стал еще более ехидным, — легче всего придумать красивое название — и все в порядке! Люминофоры — и все тут! Но почему именно здесь, господин Брэк, спрашиваю я вас, почему в нашей долине эти самые люминофоры, эта рефракция, а вокруг никакой рефракции не наблюдается? Почему, я вас спрашиваю?

Все-таки он вынудил меня сделать шаг назад, и мне пришлось опять выставить перед собой палец. Плечи его совсем промокли. По моему лицу сползали капли все усиливающегося дождя.

— Господин Торхиньо, — сказал я, в свою очередь пытаясь оттеснить его к крыльцу со спасительным навесом, — а вы рассказывали об этих ваших… м-м… необычных явлениях госпоже Карреро?

— А как же! — невольно отступая под моим напором, воскликнул мажордом. — Сколько раз! Просил поговорить с господином Луисом, убедить его перебраться в другое место. Здесь ведь почти никто не живет! Никто! — Он вновь надвинулся на меня. Со стороны могло показаться, что мы исполняем какой-то танец. — Болтушка Хильда? Эта несносная Валерия? Заметьте, обе без мужей! — («Ну и что? — подумал я. — Странный аргумент»). — Выживший из ума господин Хаген? Вот он-то уж точно сумасшедший! Да все они бывают здесь раз в году, не чаще, и никаких мажордомов не держат! Вернее, не держатся у них мажордомы, уходят! А почему? Потому что нехорошее здесь место, господин Брэк, это я вам говорю. Я бы тоже ушел, но госпожа… Она же такая…

Он, вздохнув, прервал свой монолог и позволил оттеснить себя еще ближе к крыльцу.

«Да, госпожа Эвридика поистине неотразима», — с полным пониманием подумал я.

— Нехорошее здесь место, господин Брэк, а они: «рефракция» да «люминофоры»…

Эти слова отставной карабинер произнес уже мне в спину, потому что я обошел его и решительно направился к крыльцу. Он последовал за мной, и некоторое время мы молча стояли, облокотившись на перила и разглядывая долину, подернутую пеленой дождя. И то ли от слов мажордома, то ли от ненастной погоды, но мне действительно почудилось вдруг что-то зловещее в этом мокром пейзаже.

— Я учту ваше сообщение, господин Торхиньо, — наконец сказал я. Хотя разумом-то прекрасно понимал, что никакой ценности для следствия это сообщение не имеет. Все это было на уровне настроений, впечатлений, состояния души. И если мажордом сумел внушить госпоже Эвридике подобные свои настроения… Но кто же тогда, черт возьми, пытался ее убить?!

— Разберитесь, разберитесь, господин Брэк, — уныло пробормотал мажордом. От его возбужденного вида не осталось и следа. — Если уж Унипол не разберется, тогда… — Он безнадежно махнул рукой.

— Я похожу здесь немного, — полувопросительно сказал я. — Траву обещаю не очень мять.

— Давайте. — Мажордом вздохнул. — Мне с вами?

— Нет-нет, я сам. А вы идите, переоденьтесь, вы же совсем промокли.

— Что дождь? Дождь-то — пустяки…

Он опять вздохнул, провел ладонями по груди, словно отряхивая воду, и, понурившись, скрылся за дверью. А я сунул руки в карманы куртки и спустился с крыльца.

То место, откуда, судя по мнеме госпожи Карреро, вздыбился из-под земли призрак, я, конечно, не определил. Мокрая трава лужайки перед домом, окруженной аккуратным кустарником, была повсюду совершенно одинаковой и, вопреки утверждениям мажордома, вовсе не казалась вытоптанной. Кусты вроде бы тоже были в порядке. Ни разу, ни в одном месте этой лужайки моя интуиция не просигнализировала ни о чем необычном. Не было на лужайке ни куч земли, ни ям, ни разрытых могил…

Обогнув дом, я вышел к пустой площадке флаерокибов — и вновь ничего. Все выглядело очень обыкновенно и не внушало никаких подозрений.

Потом я побродил по саду, немного постоял у ручья с чистым песчаным дном и вновь обошел загородные владения господина Карреро. В одном из окон второго этажа я увидел мажордома, облаченного в полосатый свитер. Он уныло покивал мне и погрозил кулаком долине. Дождь притих, хотя в небе по-прежнему не было никаких просветов. Попробовал свои силы ветерок, волнами всколыхнув траву.

Дело было сделано, и ничто не мешало мне ехать назад. Вернее, никакого дела-то сделано и не было…

И вообще — было ли дело?..

Я махнул рукой господину Торхиньо, продолжающему стоять у окна, и направился к авто.

— Нехорошее место эта проклятая долина, — сказал мне на прощание вновь вышедший на крыльцо мажордом. — Нехорошее, поверьте мне, господин Брэк.

13. Журавлиная Стая. Выстрел

Назад, в Мериду-Гвадиану, я ехал, не торопясь. Торопиться пока было некуда. Дождь окончательно прекратился, лес стоял умиротворенный, свежий, погруженный в себя, в свои собственные извечные думы. И не было ему дела до повседневных и скоротечных забот суетливых двуногих существ, которые не стоят на месте, пустив корни в надежную землю и спокойно расправив ветви под неподвижным небом, а мечутся в разные стороны и уходят в небытие, так и не успев осмыслить цель своего собственного короткого существования.

Хорошо, наверное, быть лесом…

Дорога была все такой же пустынной — никто не стремился в «заколдованную долину», в которой сейчас и остался-то, наверное, только один человек — господин Торхиньо, верный мажордом. Нелегко ему там, наедине со своими страхами. Мерцания, тени, вздохи… Я искренне сочувствовал отставному карабинеру.

«Тихоня» полз еле-еле, оправдывая свое название. Мне не хотелось покидать этот спокойный лес, и мысли мои тоже текли спокойно. Вспомнилась Славия — как она там, загадочная и милая моя незнакомка? Плавает в тихих горьких озерах своей печали? Думает обо мне? Ведь не уходит же — значит, не чужой я ей, и не просто любовника нашла она во мне — пусть даже и неплохого, по-моему, любовника. Любовника найти не проблема… Что-то другое разглядела она в Лео Греге — так хотелось мне думать.

Дорога впереди делала довольно крутой поворот, так что казалось, будто «тихоня» вот-вот въедет прямо в густой сосновый молодняк. Ветви сосенок чуть шевелились, словно кто-то возился там, в их колючей глубине… и вдруг меня пронзило болезненно острое ощущение близкой опасности. Я не успел еще ничего сообразить, а тем более предпринять, когда в надвигающихся на меня соснах что-то сверкнуло. И тут же светящаяся полоса, вырвавшись из гущи зеленых иголок, пронзила лобовую часть авто справа от моей головы.

В таких случаях не следует полагаться на сознание, оно находит решение слишком медленно… если вообще успевает найти решение. В таких случаях спасение только в инстинктах. Чуть позже я прикинул, что у меня было несколько вариантов: я мог резко свернуть к правой обочине, врезаться в сосняк и выпрыгнуть из авто. То же самое я мог сделать, свернув к левой обочине. И тут бы меня, безоружного, догнали и пристрелили. Я мог также затормозить, дать задний ход и отъехать подальше от поворота. Но в таком случае у нападавшего было бы достаточно времени, чтобы исполосовать все авто и меня вместе с ним. Совершенно автоматически я выбрал иной вариант: мгновенно увеличил скорость, заставив «тихоню» рвануться вперед, к повороту, и упал на соседнее сиденье, в то время, как авто полетело по дуге, проскакивая мимо засады. Конечно, в меня могли попасть не раз и не два, пока я мчался буквально под носом у нападавшего, но то ли мой маневр оказался для него неожиданным, то ли по какой-то другой причине — но я остался цел и невредим…

Я остановил «тихоню» уже далеко от места нападения, убедившись, что меня никто не преследует. Вышел из авто и осмотрел повреждения. Они оказались минимальными: всего одна дыра с оплавленными краями в сером корпусе на довольно большом расстоянии от моего сиденья. Дорога по-прежнему была пустынна, лес выглядел таким же безмятежным, и стояла кругом все та же первозданная тишина… Впрочем, нет; долетел до меня из этой тишины легкий удаляющийся рокот. Вне всякого сомнения, это был рокот флаерокиба.

На осмысление случившегося времени не было — к успеху могли привести только очень быстрые действия. Я нырнул в авто, включил транс на приборной панели и связался с дежурным по городскому управлению полиции.

— Только что произведен выстрел по авто на дороге из долины Кордильера в Мериду-Гвадиану. Нападавший удаляется на флаерокибе предположительно в сторону Северных гор.

Дежурный не стал пускаться в расспросы — он тоже понимал, что счет идет на мгновения. Он коротко сказал: «Ждите», — и на некоторое время в трансе все смолкло. Я знал, что сейчас он фиксирует источник сигнала, определяет его принадлежность и параллельно вызывает ближайший к месту происшествия полицейский пост. Скорее всего, тот самый, что располагался в домиках-апельсинах, которые я миновал по дороге в долину.

Буквально через пять-шесть секунд я услышал, как он дает команду приступить к преследованию «рыбы» (местный жаргон), сообщает ее предполагаемые координаты и приказывает всем окрестным постам установить наблюдение за перемещением флаерокибов над их квадратами. Затем он обратился ко мне:

— Сообщите ваше имя.

— Леонардо-Валентин Грег.

— Вы не пострадали?

— Нет, все в порядке.

— А «тихоня»?

Да, он уже установил, что я сигнализирую из авто модели «тихоня», регистрационный номер такой-то.

— Дыра в лобовой части. Авто на ходу. По-моему, стреляли из фотера. Один раз.

Я сказал: «по-моему», — но на самом деле был совершенно уверен, что выстрел был произведен именно из фотера — доводилось видеть их в действии. Фотер не очень мощное оружие, но попади заряд в меня — мне бы вполне хватило…

— Следуйте на пост дорожной полиции у поворота в долину. Знаете, где это?

— Да.

— Наша бригада сейчас прибудет, господин Грег. Ждите.

— Спасибо.

Я медленно тронул авто с места и наконец стал обдумывать только что происшедшее. И у меня сразу же возникли вопросы. Во-первых, на кого была устроена засада? На кого-то из обитателей долины Кордильера или именно на меня, офицера четвертого ранга Леонардо-Валентина Грега, сотрудника полицейского управления Совета Ассоциации Миров? Во-вторых, почему нападавший произвел только один выстрел, да еще такой неточный? Дистанция-то была минимальной, и не попасть в такую хорошо заметную и к тому же приближающуюся мишень, какой являлся я… Даже из самого маломощного фотера можно без перезарядки произвести не менее десятка выстрелов, и пока я преодолевал поворот, «тихоню» вместе со мной должны были нарезать аккуратными мелкими ломтиками. В решающий момент отказало оружие? Маловероятно, ведь к этой засаде наверняка готовились. Стрелял какой-то неумеха? Еще маловероятнее. Развлекался сумасшедший? Какой-нибудь господин Хаген из долины, столь нелестно аттестованный мажордомом? Сомнительно…

Таким образом, выходит, что меня (или кого-то другого) просто хотели припугнуть? Но если засада была устроена именно на меня, сотрудника Унипола, то получается чистейший абсурд! Зачем меня запугивать, если я так ничего и не раскопал?

А если наоборот? Если пытались показать, что дело гораздо серьезней, чем думают врачи и местная полиция? Хотели, чтобы я продолжал расследование, поэтому постарались привлечь мое внимание, не имея никакого намерения меня убивать. Но почему выбрали такой странный способ привлечения моего внимания?..

А если это господин Карреро или господин Минотти (чужими руками, конечно) делают предупреждение слишком любознательному полицейскому? Да нет, они же вроде достаточно умные люди…

Вопросы мои пока оставались без ответов, но была надежда, что патрулю удастся догнать улетевший из леса флаерокиб. Выходит, лес не такой уж и дремучий, как мне казалось, коли там есть где приземлиться «рыбе». Хотя много ли ей надо свободного места для посадки — чуть побольше ладони…

Лес остался позади — впечатление о нем было смазано этим происшествием, — я выехал к развилке и направил пострадавшее авто к виднеющимся вдалеке домикам-апельсинам.

Там меня уже ждали. Не успел я остановиться, как из дверей выскочил усатый патрульный:

— Проходите, господин Грег.

Я выбрался из авто, а он цепким взглядом окинул пробоину, провел пальцем по ее оплавленным краям и уверенно заявил:

— Фотер. Заряд минус семь — минус восемь. Чего-чего, а фотеров у нас хватает. Слишком много фотеров у нас на Журавлиной, господин Грег.

Последняя фраза прозвучала как извинение, и я подумал, что городской дежурный уже выяснил, кто такой Леонардо-Валентин Грег и сообщил сюда, на пост.

— Фотеров везде хватает, господин капрал, — дипломатично сказал я. — Что с преследованием?

— Наша «рыба» вылетела, ищем… А вот и бригада.

Я посмотрел туда, куда показывал усатый капрал. Со стороны Мериды-Гвадианы несся, приближаясь к нам, скоростной полицейский флаерокиб. Сделав вираж, он прошел над нашими головами и аккуратно и быстро улегся на посадочной площадке. Из него выпрыгнули трое в серых форменных куртках, и я сразу разглядел знакомого курчавого прим-ажана с могучими плечами.

— Вот теперь уж точно вы не закроете дело, господин прим-ажан, — встретил я его.

Он не успел ничего сказать, потому что в это время усатый капрал, выслушав сообщение своего наручного транса, сообщил:

— Наши передали: «рыба-киба» обнаружена у трассы на Ивису, пустая.

— Перекрыть трассу, — тут же отреагировал прим-ажан. — Проверять все авто.

Капрал кивнул и поднес транс к губам, а следователь мрачно посмотрел на меня:

— Кажется, сорвалось, господин Грег.

— Почему?

— Вы не были у перевала, господин Грег?

— Как-то не успел.

— Там удивительные места, господин Грег. Горные поляны, ручьи, водопады, пещеры, масса домиков для отдыха и простых шалашей. Альпинистские тропы, раздолье для скалолазов, спелеоходов, обычных отдыхающих…

— Спасибо, дальше можно не перечислять, — прервал я его. — Суть я уже ухватил.

Суть нельзя было не ухватить даже младенцу. Нападавший, если он не последний глупец, скрылся, конечно же, в этой обширной зоне отдыха… нет, даже не скрылся — зачем ему скрываться? У него же на лбу не написано, что он стрелял по авто, в котором находился сотрудник Унипола. А фотер можно забросить в ближайший водопад… И спокойно лазить себе по скалам, изучать пещеры, ловить рыбу в горном ручье и встречать рассвет в шалаше над обрывом. Ведь мы же не знали о нем ничего — абсолютно ничего! — и не станешь же проверять эти сотни отдыхающих… А если даже и проверить — что это даст? Тут, пожалуй, получится такая структура, такая структурища, что не справится никакой биокомп. Вернее, структуру-то он развяжет, и выяснится, что сорок восемь человек хоть раз в жизни встречались с господином Карреро, а двадцать два или там тридцать пять — с господином Минотти. И тот или другой мог нанять кого-то из них и поручить пальнуть по моему авто. Но как все это доказать? А никак. Никак…

Конечно, на деле все было не таким уж бесперспективным, как могло представиться на первый взгляд. Имелись ведь и другие варианты. Вместо явно бесплодных поисков рядового исполнителя, который, вероятнее всего, и знать не знал, в кого ему поручено стрелять, можно попытаться выяснить, зачем сделан этот выстрел. Кому он нужен?

Продолжать наблюдение за известными лицами.

И, честно говоря, я в какой-то степени был даже доволен таким поворотом событий, хотя слово «доволен» здесь явно неподходящее. Значит, Эвридика Карреро не была сумасшедшей, и ее действительно пытались убить. Я видел связь между этим призраком и выстрелом из сосняка по ни в чем не повинному «тихоне» — случайных совпадений в мире не так уж много…

— Вы нам покажете место происшествия, господин Грег? — деликатно спросил прим-ажан. — Может быть, остались какие-то следы…

Он не хуже меня знал, что никаких следов там не осталось. Ну, две-три сломанные ветки, втоптанные в землю шишки, примятая трава на месте посадки «рыбы». Ну и что? Вряд ли нападавший обронил там впопыхах свое удостоверение личности. Но порядок есть порядок, и уж конечно не нам, сотрудникам полиции, «полам», его нарушать.

— Конечно, — сказал я. — Только давайте сначала посмотрим в глаза двум нашим общим знакомым. Не возражаете, господин прим-ажан?

Следователь понимающе кивнул и обратился к капралу:

— Где у вас визио?

— Идемте, я покажу.

Капрал направился к дверям, мы с прим-ажаном последовали за ним, а два других сотрудника городского управления — крепкие ребята, похожие на моих, — остались стоять под деревьями, поглядывая на дорогу. Со стороны Мериды-Гвадианы и со стороны Северных гор проезжали мимо поста редкие авто. Возможно, в одном из них сидел тот, кто стрелял в лесу. Уже проверенный патрульными на пути от перевала. Сегодня прим-ажан будет располагать сотней-другой имен. А то и больше. Только это вряд ли к чему-нибудь приведет.

— Вы бы разблокировали трассу, — посоветовал я следователю. — Стрелок, небось, собирает сейчас цветы на ваших восхитительных горных полянах.

— Пусть будет, господин Грег. Шансов мало, но не помешает. — Это он ответил мне моими же словами, сказанными насчет Орфея. Память у него была хорошей, как и положено нашему брату «полу». Молодец.

— Как вас зовут, господин прим-ажан? — спросил я.

— Дюранти.

— Да я знаю, что Дюранти, узнавал в вашем управлении. Как ваше имя?

— Флориан, — ответил он, и его лицо стало таким же добродушным, как несколько часов назад, в начале нашего общения по визио.

— Рано я сегодня с вами попрощался, Флориан.

Он улыбнулся, расправил свои необъятные плечи:

— Без прощаний не было бы новых встреч, господин Грег.

Капитан-директора мы, сделав несколько вызовов, разыскали в одном из отделов лидер-секции «Карреро А». Увидев меня и сидящего рядом со мной прим-ажана, он недовольно нахмурился:

— По-моему, я уже ответил на все вопросы. Неужели полиции больше нечем…

— У меня возник еще один вопрос, господин Карреро, — не очень вежливо перебил я его. — Скажите, среди ваших знакомых нет любителей пострелять из фотера?

Лицо Луиса Карреро стало озадаченным:

— А при чем здесь?.. Хотя вы полиция, вам, конечно, виднее. У меня очень много знакомых, господин… Грег? Я правильно запомнил вашу фамилию?

Я кивнул.

— У меня очень много знакомых и, возможно, среди них есть любители стрельбы из фотеров. Но я как-то не интересовался такими подробностями.

Держался он вполне свободно и ничуть не смутился, увидев меня. Что ж, лишняя проверка никогда не помешает.

— У вас нет вопросов к господину Карреро? — обратился я к Флориану Дюранти.

— Пока нет.

— Тогда у меня все, господин Карреро.

Луис Карреро молча пожал плечами и исчез с экрана.

— Может быть, поджидали мажордома? — задумчиво сказал прим-ажан. — У него, между прочим, тоже модель «тихоня». Серого цвета.

Никакого авто у загородного дворца господ Карреро я не видел, но в цоколе, наверное, был гараж.

— Возможно, — согласился я. — Только зачем?

— Вопрос, — кивнул следователь. — Чем больше ставишь вопросов, тем выше вероятность ответов.

Господина Минотти разыскивать не пришлось — он был дома и вид имел вполне аккуратный и несколько отрешенный. При моем появлении на его экране он не выказал ни растерянности, ни смущения, ни каких-либо других эмоций. Он явно был сейчас где-то далеко — возможно, где-то во временах ранней истории Журавлиной Стаи. Я задал ему тот же вопрос, что и Луису Карреро, и Алессандро Минотти довольно долго добросовестно раздумывал, теребя губу. Потом он оставил губу в покое и с огорченным видом развел руками:

— И вновь сожалею… Искренне рад бы хоть чем-то помочь, но помощник из меня, как видите, никудышный. Сам я фотер никогда в руках не держал и за своими знакомыми такой привычки тоже вроде не замечал. Вот в чем бы я охотно себя попробовал — так это в каком-нибудь турнире на мечах. Взять этакий Роландов Дюрандаль — и чтобы искры летели!

Говорят, есть какой-то клуб, какие-то они там игрища устраивают, мечи, шлемы, плюмажи, латы… Где-то что-то такое проскакивало. Не слыхали?

Мы с прим-ажаном переглянулись, и прим-ажан сказал господину Минотти:

— Это не у нас, не в Мериде. Это в тридцать пятом или тридцать шестом. Есть такая информация.

— Вот-вот, я же говорил! — оживился историк. — Как бы поточнее разузнать, а?

— Я попробую перепроверить, а потом вам сообщу, — пообещал Флориан Дюранти.

«Итак, — подвел я итог, выходя из помещения поста, — ничего эти попытки нам с прим-ажаном не дали».

Попрощавшись с усатым капралом, мы вчетвером — я, прим-ажан и двое его парней — втиснулись в полицейский флаерокиб и полетели над лесной дорогой к месту происшествия.

Глядя сверху на лес, я с разочарованием обнаружил, что он вовсе не столь густ и обширен, как мне представлялось. Лес тянулся полукольцом, упираясь на севере в горные склоны, а на юге — в извилистую неширокую реку, и был испещрен небольшими полянами, которые вполне могли служить посадочными площадками для флаерокибов. За лесом, в дымке тумана, лежала безлюдная долина Кордильера.

— Говорят, заколдованное место эта долина, — сказал я сосредоточенному Флориану Дюранти.

Он покосился на меня:

— Мажордом говорит. — Это не было вопросом. — Проверяли, господин Грег. Никакого колдовства, все вполне объяснимо.

«А можно ли выявить колдовство нашими полицейскими методами? — подумал я. — Поддается ли колдовство анализу?»

Вслух я этого говорить не стал.

Тот поворот дороги я узнал сразу. Неподалеку от него, с той стороны, откуда был произведен выстрел, открылась за соснами поляна, похожая сверху очертаниями на бабочку — идеальное место для посадки «рыбы-кибы».

— Это здесь, — я показал вниз.

— Для засады лучшей позиции не придумаешь, — заметил один из молчаливых сослуживцев прим-ажана Дюранти.

Флаерокиб опустился прямо на дорогу, и мы выбрались из него. Вновь меня окружал спокойный лес, и вновь стояла тишина, но теперь я уже не ощущал никакой умиротворенности.

— Стреляли отсюда, — сказал я, направляясь к невинным, знать ничего не знающим и ведать не ведающим молодым сосенкам. А ведь знали, а ведь ведали — только, увы, не владели мы языком деревьев.

Бригада последовала за мной. Ребята на ходу вынимали свою аппаратуру поиска и фиксации — безусловно, хорошую аппаратуру… но это в случае, если есть что фиксировать.

Мы добросовестно излазили весь придорожный сосняк — иголки были колючие и мокрые, к рукам прилипали смолистые чешуйки коры, — прoгулялись до бабочкообразной поляны и обратно, вновь пошарили под соснами. Потом выбрались на дорогу, стряхивая с волос сухую хвою и отдирая от брюк мелкие серые шарики каких-то неизвестных мне цепких растений, которые густо покрывали поляну.

Результаты, как я и ожидал, оказались минимальными. Ни удостоверения личности, ни фотера, ни, на худой конец, головного убора стрелявшего мы не нашли. Ребятам с помощью аппаратуры удалось подобрать какой-то прилипший к смолистой ветке волосок — но мало ли откуда могло занести сюда этот волосок… Единственное, что удалось установить более или менее определенно по выявленным следам: некто, находившийся здесь, был невысок ростом, сравнительно легок и носил обувь со стандартной ситановой подошвой. Мои туфли тоже были на ситановой подошве.

Итак, констатировал я, с определенной степенью достоверности можно утверждать лишь то, что в зоне между дорогой и поляной некоторое время находился человек — низкорослый мужчина? женщина? подросток? — который затем, вероятнее всего, улетел на флаерокибе, следы которого мы обнаружили на поляне без особого труда. Находился — но это еще не значит, что стрелял. Даже найди мы сейчас этого человека — он скажет, что просто прогуливался по лесу, вдыхал сосновый аромат и слыхом не слыхивал ни о каких фотерах, выстрелах, «тихонях» серого цвета и сотруднике Унипола Лео Греге…

А кто на Журавлиной Стае знал о сотруднике Унипола Лео Греге? Кто, кроме работников полицейских управлений, знал о том, что я — сотрудник Унипола? Отставной карабинер Торхиньо. Но он бы просто физически не успел. Да и габариты у него были не те. И вообще он не мог знать, что я нанесу ему визит. Этого, впрочем, никто не знал. Значит, следили? Наблюдали за моими перемещениями по Мериде-Гвадиане и окрестностям? Тогда опять тот же вопрос: кому, кроме «полов», было известно о том, кто я?

Ответ был совершенно очевиден и однозначен. Свену Блутсбергу, агенту Унипола на Журавлиной Стае. Испугавшись последствий своих вчерашних вечерних откровений, он решил немедленно исправить собственную ошибку. Времени было в обрез, и впопыхах он нанял никудышного стрелка…

— Подбросьте меня до поста, — сказал я Флориану Дюранти. — Заберу свое авто. Вечером возвращаюсь на Соколиную — думаю, я вам здесь не нужен. Не возражаете?

Я не мог сказать ему о Блутсберге. Блутсберг — наш агент. Был нашим агентом…

— Попробуем справиться сами, — озабоченно ответил прим-ажан. — Вы правы, господин Грег: дело, кажется, нешуточное. Мы вас подбросим, только сначала осмотрим «рыбу».

Мы вновь разместились в летательном аппарате и помчались над лесом в сторону гор. Полурастворившиеся в тумане гиганты надвигались на нас от горизонта, и величия в них было не меньше, чем в моих родных альбатросских Альпах. При всех различиях в деталях, обитаемые миры походили друг на друга в основном: везде были горы и моря, леса и долины, реки и озера. Иначе, в общем-то, и быть не могло — ведь не люди подбирались под миры, а миры под людей. В Драконе и Лебеде. В Персее и Большом Псе…

Горы постепенно заслоняли небо. Их пологие подножия, густо поросшие деревьями и кустарниками, были изрезаны извилистыми разломами, по дну которых струились ручьи. Я разглядел тропинки — они расползались во все стороны, ныряли под деревья, — узкие мостики через трещины, крыши маленьких домиков, дым редких костров, почти сливающийся с туманом. Кое-где на тропинках показывались и исчезали в желто-зеленой чаще фигурки неторопливо идущих людей. Да, прочесывать всю эту зону было бы напрасной тратой времени. А чтобы перекрыть все выходы из нее, не хватило бы, пожалуй, всего состава городского управления.

Флаерокиб пошел на снижение, направляясь к широкой трассе, по которой ползли немногочисленные разноцветные авто. Трасса зигзагами взбиралась по горному склону и скрывалась в тумане, окутавшем невидимый сейчас перевал. Неподалеку от обочины, у густой полосы деревьев, лежал, утонув в высокой траве, флаерокиб, действительно напоминающий сверху большую полупрозрачную рыбу.

Уже в самом начале работы ребята Флориана Дюранти выяснили, что следы ведут не к трассе, а в сторону гор, но прим-ажан не спешил с разблокированием. «Объект мог выйти к трассе дальше, в любом другом месте», — сказал он, и я мысленно согласился с ним. И вообще он нравился мне все больше своей цепкостью и кропотливым подходом к делу.

Ребята довольно долго осматривали и обнюхивали своей аппаратурой салон «рыбы-кибы», но улов и здесь оказался небогатым: семь-восемь волосинок, принадлежащих разным пассажирам, немного ворса от чьей-то одежды, несколько крошек какого-то пищевого продукта, предположительно, печенья, извлеченных из-под одного из сидений, небольшая прозрачная разорванная упаковка без признаков маркировки. Эта «рыба-киба» была не частным средством передвижения, как, например, летательный аппарат госпожи Карреро, а обычной, муниципальной, и использовать ее сегодня могла дюжина пассажиров, а то и все две. Конечно, даже по одному волоску можно, в принципе, попробовать установить личность, если в накопителях полицейских служб имеются соответствующие данные. Но наш стрелок вовсе не обязательно должен был разбрасывать свои волосы где попало. Как раз наоборот.

— Ничего, господин Грег, — упрямо сказал следователь, когда мы возвращались к полицейскому фдаерокибу, — концы все равно найдутся. Коль дело не в галлюцинациях и не в парамнезии — я имею в виду конфабуляцию и криптомнезию, — то госпожу Карреро вновь попытаются убить. Вы ведь уже сталкивались с чем-то подобным, господин Грег?

«Иначе почему бы к нам пожаловал сотрудник Унипола?» — мысленно продолжил я за него, а вслух ответил:

— Кое-что имеется, но пока ходим вокруг да около. Незамедлительно поделюсь любой новой информацией. — Я усмехнулся. — Я ведь тоже чуть не стал потерпевшим.

— Концы должны найтись, — убежденно повторил Флориан Дюранти. — Я должен их найти. И найду.

На обратном пути к посту он молчал и, судя по его виду, напряженно обдумывал дальнейшие варианты ведения следствия. Я с нетерпением ожидал конца полета. Очень уж мне хотелось взглянуть в глаза похожему на альбатросского лесника агенту Свену Блутсбергу.

Флаерокиб вновь опустился у домиков дорожного поста неподалеку от одиноко приткнувшегося у обочины «тихони», и я попрощался с бригадой городского управления полиции, еще раз наказав Флориану Дюранти информировать меня о ходе следствия. И вновь прим-ажан, еще не научившийся скрывать свои эмоции, ответил мне укоризненным взглядом.

Усатый капрал, подбоченившись, стоял на крыльце. Увидев, что я направляюсь в его сторону, он опустил руки и зашагал мне навстречу.

— Хорошо здесь у вас, — сказал я. — Спокойно.

— Жаловаться не приходится, — согласился капрал. — Трасса не самая оживленная. Не то, что в тридцать девятом, я из тридцать девятого перевелся. Такая случалась горячка! — Он покачал головой, прищурился, видимо, вспоминая ту горячку, но тут же, спохватившись, деловито спросил: — Вернулись за авто?

— Да. И разрешите еще раз воспользоваться вашей связью.

Я посылал вызов за вызовом, но экран продолжал оставаться темным.

Что ж, решил я, придется подождать Блутсберга возле его дома и задать ему несколько вопросов. Если, конечно, он не ударился в бега. Хотя зачем ему ударяться в бега? Вряд ли его наемный стрелок признается, что промахнулся. Значит, отложим прощание с Журавлиной до завтра.

Я выяснил адрес Блутсберга — он жил в Синем предместье, — пожелал патрульным спокойной службы, сел в авто и направился в Мериду-Гвадиану.

…И вновь окружил, засосал, навалился на меня город — скопление людей, зданий, авто. И словно и не было на свете никакой заколдованной долины, безмолвного леса, зловещих призраков, угрожающих живым… Попивая кофе на тенистой площадке, вознесенной на легких опорах над уличным гамом, я думал о том, что неспроста Эвридике Карреро явился именно призрак. Попытаться ее убить можно было и не прибегая к столь

замысловатым эффектам. Ее действительно хотели ввергнуть в фантасмагорический мир безумия… Мы нашли и распахнули двери, ведущие с планеты предков, и разбрелись по Вселенной, и наши семена проросли в иных звездных системах, под иными звездами. Но наши древние страхи живут в нас, их хранит наша генетическая память, и от них никуда не уйти — они настигнут и под другими небесами. Их не выкорчевать, не стереть, потому что они имманентны человеку. Страшно или, по крайней мере, неприятно ходить по ночному кладбищу, небольшое удовольствие провести ночь наедине с мертвецом, и если в темноте возникнет перед вами бледный призрак с горящими глазами — не каждый решится броситься на него с кулаками, дабы выявить механизм столь глупой шутки. Страх перед потусторонним — неотъемлемая часть нашей натуры, и доколе существует человечество, дотоле будут жить в нем, притаившись в безднах подсознания, эти не поддающиеся контролю разума страхи.

Кому-то было выгодно, чтобы Эвридика Карреро сошла с ума. Имелась ли здесь хоть какая-то аналогия с событиями на Фениксе? Никакой уверенности в этом я не ощущал.

По пути к Синему предместью я несколько раз пытался по трансу связаться с домом Блутсберга, но тщетно. Тем не менее, я не оставлял своих попыток, потому что если бы хозяева удалились надолго, то работал бы автосекретарь. Возможно, они просто копались в саду, пересаживали какие-нибудь петушиные гребни или звездные гладиолусы.

Моя настойчивость увенчалась-таки успехом. Когда до предместья, судя по маршрутке, осталось совсем немного, в трансе наконец отозвались.

— Я слушаю, — прозвучал женский голос. Мне почудилось в нем что-то странное, и какое-то предчувствие обернулось легким ознобом, мелкими иголками-шажками пробежавшим по спине.

— Здравствуйте. Мне нужен господин Блутсберг, — напрягшись, произнес я, почти уже угадывая ответ.

— Кто его… спрашивает? — голос ощутимо дрожал, почти прерывался, словно у отвечающей мне женщины перехватывало дыхание.

— Это его знакомый, Грег. Леонардо Грег.

Повисло долгое-долгое молчание.

— Свен… Свена… нет…

Сдвинулась с места лавина и помчалась вниз, сметая и круша все на своем пути.

— А где он?

— Нет… в живых…

14. Журавлиная Стая. «Ты все ведал, Экклезиаст…»

Я затормозил у светлого двухэтажного дома с большими круглыми зеркальными окнами и выскочил из авто. Мысленно осадил себя и, сдерживая шаг, пошел по разноцветной мозаичной дорожке — рыбки, птички, астрологические знаки — мимо пышно цветущих розовых кустов, густо усеявших лепестками неподстриженную траву. Спешка была уже совсем не ко времени и не к месту.

Вдоль всего переднего фасада, заворачивая за угол, тянулась полузакрытая веранда. В нее уткнулось покатым лбом небольшое бирюзовое авто. За фруктовыми деревьями с крупными овальными желтыми плодами (лимоны? солнечники?) виднелась хмурая гладь просторного бассейна с тонкой долговязой вышкой. Дверь на веранду была открыта настежь. Я поднялся по белым с черными прожилками мраморным ступеням и вошел туда. И сразу увидел сидящую на длинном диване у стены стройную черноволосую женщину в сиреневом жакете с высокими плечами и узких сиреневых брюках. Женщина сидела очень прямо, не касаясь выпуклой спинки дивана, и смотрела перед собой. Лицо ее походило на каменные

лики древних статуй.

— Извините, — сказал я, и женщина не сразу повернула голову.

Я увидел ее глаза и понял, кого имел в виду Свен Блутсберг, когда говорил мне вчера о том, что не вправе ставить под угрозу чужую жизнь.

Нет, не только за себя — в первую очередь, не за себя — тревожился Свен Блутсберг.

— Вы к Свену? — неестественным, каким-то стеклянным голосом спросила женщина, почти не шевеля губами, словно их свело от холода. Ее бледное лицо продолжало оставаться таким же окаменевшим. — Его… уже… нет…

Последние три слова она произнесла, как заклинание. Остаток своих сил вложила она в эти три слова, и силы истекли из нее. Она, еще больше побледнев, начала медленно клониться вбок, упала на диван и застыла.

Это могло быть простым обмороком, а могло — и сердечным приступом. Я быстро подошел к ней, осторожно перевернул на спину, попытался нащупать пульс. Пульс был совсем слабым, под полуопущенными веками виднелись белки глаз. Я уложил ее поудобнее и ринулся на поиски лекарств или хотя бы стакана воды.

Толкнув ведущую с веранды в дом дверь, я оказался в просторном холле с большим черным камином и широкой лестницей, поднимающейся на второй этаж. В холле было еще несколько дверей. Я подскочил к самой ближней, распахнул ее, сделал шаг вперед — и замер.

Комната за дверью оказалась спальней. Ее круглое, прозрачное изнутри окно выходило на веранду. За верандой зеленела лужайка, а еще дальше виднелось мое авто. В комнате, конечно, стояла какая-то мебель, но я не обратил на это внимания, потому что в глаза мне сразу бросилась низкая неширокая кровать. Буквально вдавленная в стену подушка, наполовину сползшее на пол легкое одеяло и сбившаяся к стене простыня, все кремового цвета… вернее, кремового цвета там почти не осталось, потому что и подушка, и одеяло, и простыня были обильно залиты и пропитаны густой темной кровью. Не вином, не прохладительным напитком, не каким-то красителем, а именно кровью — в таких вещах я разбирался достаточно хорошо. На круглом прикроватном столике, сдвинутом к стене, стоял высокий вычурный сосуд прозрачного янтарного цвета, на три четверти наполненный каким-то утолителем жажды. Рядом с ним лежал на боку узкий стакан, очень похожий на хрустальный.

Я справился с некоторым внутренним сопротивлением и подошел к развороченной кровати, стараясь не смотреть на скомканное постельное белье, словно бы попавшее под кровавый душ. Я запретил себе о чем-либо думать, а тем более, вдаваться в анализ увиденного. Сейчас главным было принести на веранду стакан воды, а затем, возможно, и вызвать врачей.

Я взял со столика стакан и снял крышку с замысловатого янтарного сосуда. И упорно не смотрел на постель. На столике лежали какие-то обертки. Взгляд мой скользнул по ним, и я узнал тот самый пакетик, который показывал мне вчера Свен Блутсберг. Транквилизатор с названием «Ледяной Коцит», так, кажется. Пакетик был разорван и пуст. Черное изображение на его белой поверхности внезапно напомнило мне что-то… Совсем недавно я уже где-то видел такое изображение. Только тогда оно не было статичным, застывшим, оно двигалось: совмещались, пересекались друг с другом какие-то линии…

Рисунок был очень простым, геометрически четким, без каких-либо мудрствований оформителя: обыкновенный черный квадрат без верхней стороны, словно оттуда вынули один из равносторонних треугольников, которые могли бы быть образованы двумя пересекающими квадрат из угла в угол диагоналями. И получилась этакая фигура с двумя острыми ушами или рогами — это уж кому как нравится. Но мне в этой фигуре почему-то виделись два черных прямоугольных треугольника, совмещенных друг с другом нижними катетами, так что один из нижних острых углов каждого из них упирался в прямой угол соседа… Я даже на мгновение представил, как эти два треугольника медленно сходятся… соприкасаются… взаимопроникают… и образуют выщербленный сверху квадрат…

Я сосредоточился на стакане. Наполнил его до краев и, по-прежнему стараясь не смотреть на залитую кровью постель, вышел из комнаты. Осторожно пронес стакан через холл с черным камином и вернулся на веранду.

Женщина в сиреневом уже не лежала, а сидела, откинувшись на бледно-розовую спинку дивана, и смотрела на меня застывшим взглядом. Я присел рядом и протянул ей стакан.

— Спасибо, — безжизненным, все тем же стеклянным голосом сказала она, принимая стакан.

В полной тишине, забившей вдруг веранду, она сделала несколько глотков, неуверенно разжала тонкие пальцы — и стакан упал ей на колени. По сиреневым брюкам медленно расползалось мокрое пятно. Она опять привалилась к спинке дивана и смотрела прямо перед собой, но вряд ли что-нибудь видела. Потому что — я не сомневался в этом — взор ее был обращен внутрь. И там, внутри, перед этим взором горами громоздились, нависали, низвергались в бездну бесконечные окровавленные простыни. Я чувствовал, я с болезненной пронзительностью ощущал теперешнее ее состояние…

— Может быть, вызвать врача? — осторожно предложил я, наблюдая за ней.

Она молча, автоматическим движением руки, стряхнула стакан на пол. Он с глухим стуком упал на зеленое покрытие веранды и застыл у ее ног, у самого носка остроконечной сиреневой туфельки.

— Вам что-то было нужно от Свена? — вдруг спросила она, по-прежнему глядя перед собой.

— Я знал Свена, — сказал я. — Вчера вечером он был у меня. В отеле.

Она легонько повела плечом. Она была, конечно же, старше меня, но выглядела изумительно. Она была той самой, ради которой Свен Блутсберг решился нарушить наши неписаные правила. Ради которой он пошел на сделку… На сделку, что привела его к ненависти к самому себе…

— Он вчера долго работал… — В интонацию автомата вплелись щемящие ноты. — Я зашла к нему… наверх… в кабинет… И он сказал мне… сказал… — Голос ее дрогнул. — Я помню каждое слово… Этот мир… в унынье одет… Люди в нем — всего лишь балласт… Жизнь — тщета… Суета сует… Ты все ведал, Экклезиаст… — Она повернула голову ко мне, глядя сквозь меня. — Он сказал мне: «Иди спать». И я ушла… Ушла… Он был с вами — и потом сказал: «Жизнь — тщета…» Почему он так сказал?

Она бы не восприняла сейчас ни одного объяснения. Да она и не спрашивала меня. Она смотрела в себя и говорила с собой. Бесполезными были бы любые мои слова.

— Жизнь — тщета… — повторила она, и странно и жутковато было слышать звуки, исходящие от неподвижной каменной маски. — Да. Теперь — да…

Господи, каждое мое слово сейчас звучало бы фальшиво! А уж расспрашивать ее было бы чем-то гораздо более худшим, чем садизм…

— Теперь — да… — повторила она, и я почти физически ощутил, как схлопнулось, свернулось, застыло что-то у нее внутри. Ну что я мог сделать в такой ситуации?..

— Идите, — глухо сказала она. — Я хочу побыть одна. Мне нужно побыть одной.

И тут же заговорила снова:

— Вы его плохо знаете… Вы его совсем не знаете… Что он вам? А он такой… такой… Я же все бросила из-за него… для него… Мне с ним было… вам не понять… Он был… Был… — Она сдавила ладонями лицо и посмотрела на меня. Именно на меня, а не сквозь меня, и тяжелые черные волны боли плескались в ее взгляде. — Почему — был? За что? Что и кому он сделал плохого?! Вы знали его… Кто и за что его убил? Он никому не желал и не делал зла! Он о детстве своем тосковал, слышите? О детстве! Нас бездумно по жизни влечет… Мы теряем в глубинах годов и память, и след свой… Но внезапно под сердце кольнет… Детство… Это его слова! Так почему же, слышите, почему?.. — Она наконец разрыдалась, отвернувшись от меня и прильнув к спинке дивана.

Я чувствовал себя одиноким путником, бесконечно долго бредущим под проливным дождем по безлюдной каменистой равнине. Не знаю почему, но на меня произвели впечатление эти рифмованные строки Блутсберга о детстве. У него был свой мир, он жил в своем мире… Каждый носит в себе свой мир, и никому и никогда не дано проникнуть в глубины миров других, пусть даже самых близких людей. Тут не поможет никакая нуль-переброска.

Я мысленно попросил у Свена Блутсберга прощения за свои подозрения.

Постепенно, исподволь, нарастая и накаляясь, копились события этого длинного дня, чтобы разразиться смертью. Все-таки разразиться смертью.

Женщина продолжала рыдать.

— Что еще он вчера говорил вам? — не удержался-таки я от вопроса.

— Ни… че… го… Он сказал… иди… спать…

Она внезапно, словно подброшенная невидимой пружиной, резко повернулась ко мне и почти прокричала сквозь слезы:

— Уходите! Почему вы здесь? Уходите! Я никого не хочу видеть! Уйдите, ради бога!..

Я встал. На душе у меня было тяжело. Холодный дождь продолжал хлестать промокшего путника, а каменистая равнина нигде не кончалась, замыкаясь на саму себя, бесчисленное множество раз повторяя и воссоздавая себя во всех измерениях и временах.

— Еще раз извините.

Я поднял с пола стакан, поставил его на тумбочку у дивана, в последний раз взглянул на постепенно затихающую женщину в сиреневом и пошел к выходу, стараясь почему-то ступать потише. Словно боясь еще больше раздразнить и озлобить поселившуюся в этом доме беду.

Мне не раз приходилось быть свидетелем людских несчастий, но я никак не мог привыкнуть к ним, приобрести какой-то иммунитет… Впрочем, если я когда-нибудь смогу стать невосприимчивым к горю ближнего своего, то этот день, наверное, станет последним днем моей полицейской работы.

Авто я тронул с места на самой малой скорости, и только когда дом Свена Блутсберга окончательно скрылся за деревьями, прибавил ход. И вновь связался с городским управлением полиции, чтобы узнать, где и у кого я могу ознакомиться с материалами, касающимися обстоятельств смерти Блутсберга. Дежурный сообщил, что этим занимается бригада, возглавляемая секунд-ажаном Данни Барком.

Поглядывая на маршрутку, я выбрался из тихого Синего предместья (обманчиво тихого!) и бросил авто в уличные водовороты центральной части города.

Городское полицейское управление размещалось в приземистом белом здании, зажатом между двумя массивными цилиндрическими башнями старинного вида. Представившись дежурному, я, следуя его указаниям, поднялся на третий этаж и очутился в довольно оживленном коридоре. Мои собратья-«полы» в серых форменных куртках стояли у подоконников, что-то обсуждая, заходили в кабинеты и выходили из кабинетов, деловито проходили мимо меня, приветствуя друг друга поднятыми раскрытыми ладонями. Эта обстановка разительно отличалась от безлюдья и тишины нашего штаба в Кремсе. Повеяло знакомым, давним. Вот так же и я когда-то мотался по коридорам и кабинетам управления полиции беспокойного альбатросского города Вавилона, и не от безделья, конечно, мотался, а от избытка работы, от избытка сил и энергии. Я мечтал о раскрытии какого-нибудь самого крупного преступления века, но уже тогда совершенно искренне не желал, чтобы такое преступление когда-нибудь совершилось.

Войдя в довольно обширный, но заставленный аппаратурой и шкафами кабинет секунд-ажана Данни Барка, я не обнаружил хозяина кабинета. Из-за шкафов доносились приглушенные трели — там явно занимались экспресс-стратификацией инфопластов, причем вели ее в режиме форсажа. Я негромко постучал по ближайшему шкафу костяшками пальцев и произнес в пространство:

— К вам можно?

— Какого черта, Лоран? — не сразу раздалось в ответ. — Я же тебе сказал: сгинь и не показывайся, занимайся своим делом. Рассуждения потом.

— Видите ли, я не Лоран, — сообщил я. — Я Леонардо Грег из Унипола.

Некоторое время в недрах кабинета продолжали раздаваться трели, потом они оборвались, сменившись невнятным бормотанием, и из-за шкафов выкарабкался человек мощного телосложения в белой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пояса. Широким своим лицом и крупным носом человек очень походил на сказочного великана Рамбу, который почти ежедневно рекламировал по моему поливизору крайне полезную и необходимую для беременных питательную смесь «Новый Илем».

— Мне сообщили, что вы интересуетесь, — буркнул Барк-Рамба, протягивая мне вполне великанью ручищу, — но я не думал, что это будет так скоро. Секунд-ажан Барк. — Он начал неторопливо застегиваться.

— Леонардо Грег, — повторил я. — Хотел бы ознакомиться с материалами по Блутсбергу.

— Как вы разнюхали об этом, господин Грег? — Великан недовольно посмотрел на меня. — У вас что, какие-то свои источники информации? Мы ведь пока поставили в известность только окружное управление.

— Я знал господина Блутсберга раньше, а вчера мы с ним общались. Я здесь, собственно, по другому делу. И господин Блутсберг сказал, что у него есть проблемы. Прежде чем покинуть Журавлиную, я хотел еще раз поговорить с ним. Вот и весь секрет.

— Вот как? — Данни Барк нахмурился. — Для следствия было бы полезно узнать о проблемах господина Блутсберга. Не поделитесь ли с нами своими данными? — Великан оказался напористым и суровым.

— Непременно. Но сначала я хотел бы располагать полной картиной того, что произошло в доме Блутсберга. Не поделитесь ли и вы со мной, господин секунд-ажан?

Данни Барк хмыкнул и сделал приглашающий жест:

— Проходите. Сейчас все покажу и расскажу.

Он медленно развернулся, словно тяжелое грузовое судно в тесном порту, и вновь протиснулся за шкафы. Я последовал за ним и оказался на маленьком пятачке, окруженном экранами и вводными панелями. Там же, почти впритык друг к другу, стояли три кресла и широкий стол с разбросанными разноцветными светомаркерами.

— Садитесь. — Великан собрал с одного из кресел инфопласты, бросил их на стол и подвинул кресло ко мне. — Полной картины не обещаю, но чем располагаем, тем располагаем.

Я сел, и он тоже опустился в кресло рядом, вновь расстегивая рубашку, хотя в кабинете была вполне нормальная температура. Рукава его форменной куртки свисали со шкафа сбоку от моей головы.

— Вообще получается не картина, а чертовщина какая-то, — прогудел великан Рамба, орудуя руками над панелями. — Я работаю здесь двенадцатый год, но чтобы такое…

И вновь я почувствовал озноб. Во мне все заныло в предчувствии, а сердце болезненно сжалось.

— Вот, полюбуйтесь. — Великан ткнул мясистым пальцем в экран. — Таким мы его обнаружили.

Если бы я не видел уже то, что осталось от людей на Фениксе, я, наверное, воспринял бы возникшее на экране изображение более остро. Тем не менее, ощущения мои оказались достаточно сильными — ведь буквально несколько часов назад я видел живого и здорового Свена Блутсберга. А то, что оказалось на кровати, когда чьи-то руки медленно стянули окровавленное одеяло, ни Свеном Блутсбергом, ни вообще человеческим телом назвать было никак нельзя. По кровати расползлась бесформенная груда плоти с торчащими белыми сломанными костями. Перед глазами на миг возникло видение каких-то страшных огромных древних тисков, сжавших и раздавивших тело широкоплечего бородача, похожего на альбатросских лесников…

— Вот такая поручается чертовщина. — Данни Барк ухватился пальцами за свой массивный нос. — Вам случалось видеть подобное, господин Грег?

— Такого не случалось, — медленно ответил я, не отводя взгляда от ужасного изображения. Веяло холодом, каким-то нездешним отвратительным холодом… — Пожалуйста, все по порядку, господин Барк.

— Вызов поступил в семь ноль четыре, — начал секунд-ажан, а я все никак не мог оторваться от груды исковерканной плоти, в которую кто-то (или что-то?) превратил тело Свена Блутсберга.

Я сидел и смотрел на сменяющиеся на экранах изображения — все помещения дома Блутсберга и прилегающая территория в разных ракурсах, — я слушал комментарии секунд-ажана Барка, и меня просто трясло от нездешнего холода, проникающего в самое сердце.

Данные проведенной реконструкции были таковы: Свен Блутсберг накануне вечером вернулся домой после двадцати трех, от ужина отказался и поднялся в свой кабинет на втором этаже. Кроме него в доме находилась только Люция Донеллини (по утверждению самой госпожи Донеллини). После двадцати пяти часов она зашла к нему в кабинет. Блутсберг занимался редактированием и предложил ей ложиться спать, что она и сделала. Ее спальня находится на первом этаже, напротив спальни Блутсберга. Входная дверь и все окна были закрыты. В котором часу ушел в свою спальню Свен Блутсберг, установить не удалось. Ночью Люция Донеллини спала не очень спокойно, временами просыпаясь от тревоживших ее каких-то бессвязных снов, тут же забывавшихся при пробуждении. Никаких звуков не слышала. Встала довольно рано, около половины седьмого, приготовила завтрак в столовой, на первом этаже. Потом решила заглянуть в спальню Блутсберга, открыла дверь, увидела обилие крови… Дальше ничего не помнит, как вызвала полицию — тоже.

Полицейская бригада, прибывшая в Синее предместье, обнаружила, что входная дверь заперта, окна закрыты, и довольно долго не могла попасть в дом. «Полы» пытались вызвать госпожу Донеллини по трансу и визио, подавали звуковые сигналы, но никто в доме не отзывался. Решили уже ломать дверь, но госпожа Люция наконец открыла. Выяснилось, что она лежала в обмороке возле визио.

Никаких следов борьбы или чьего-то постороннего присутствия в доме не обнаружено. Превратить тело Свена Блутсберга в то, во что оно было превращено, Люция Донеллини просто не сумела бы физически. Мог быть сообщник, которого она после совершения преступления выпустила из дома, закрыв за ним дверь, но и в этом случае оставался совершенно непонятным способ убийства.

— Сотворить такое была бы в состоянии какая-нибудь машина, а не человек, — сказал Данни Барк. — Только неизвестна мне подобная машина.

Подобная машина была известна мне. Эта машина выкрутила тела людей на Фениксе. Эта машина в обличье призрака сломала ребра Эвридике Карреро и, возможно, превратила бы ее в то, чем стал Свен Блутсберг, если бы Эвридике не удалось бежать. Но что это была за машина, действующая в двух очень далеких друг от друга мирах?..

— Люция Донеллини никаких прав на наследство не имеет, мы уже выяснили, — продолжал Данни Барк. — Единственный наследник — сын, Олаф Блутсберг, постоянно проживает на Иволге. Посещал отца в прошлом году, в декабре — это мы тоже установили. Материально вполне обеспечен: он совладелец казино.

Данни Барк говорил и говорил, то и дело взмахивая своими ручищами, а я слушал его и думал о том, что случившееся с Эвридикой Карреро и Свеном Блутсбергом одинаково по своему генезису. Входила ли в эту цепочку трагедия в доме Ивара Ноома, я не мог утверждать с полной уверенностью, но если входила — цепочка выстраивалась очень и очень тревожная. Страшная получалась цепочка. Куда там всем этим Махачам и Блендари с Соловьиной Трели! Некая преступная группа действовала в разных мирах, совершая чудовищные убийства с помощью какого-то непонятного орудия…

«А ведь они разузнают, что Свен занимался сбором информации, — внезапно подумал я и тут же успокоил себя: — Ну и что? Он писатель, ему нужна информация».

Вчера Свен говорил мне, что наткнулся на следы чьей-то преступной деятельности, и его предупредили, чтобы он не копал. А теперь убрали. Для перестраховки. Опасались, что он все-таки заявит в полицию. Ну а что могла знать Эвридика Карреро? Не связан ли ее муж с этой преступной группой, не стала ли она невольной свидетельницей какого-нибудь не предназначенного для постороннего слуха разговора? Если и стала — теперь, после явления призрака, наверняка ничего не скажет. Такой же могла быть подоплека событий на Фениксе — кто-то из присутствующих в доме Ивара Ноома слишком много знал, и его решили убрать, не считаясь с тем, что пострадают и непричастные. Не так ли испокон веков поступают разные мерзавцы, закладывая взрывчатку в переполненный пассажирский транспорт, когда устранить им нужно только одного-единственного человека?..

Но что за дьявольское оружие в их руках?!

Свен разузнал какие-то факты. Собирая материал для книги, обнаружил нечто…

— Вы проверяли накопитель компа Блутсберга? — прервал я секунд-ажана.

— Смотрели, — буркнул великан. — Следов взлома не обнаружено. Сейчас занимаемся декодированием. Возможно, к утру управимся. У нас же нет ваших возможностей, и архив-то у вас, в Кремсе.

— Слушай, Великанище, сообщаю последние новости! Оказывается, Блутсберг…

Я обернулся на голос. В просвет между шкафами проскользнула тонкая молодая женщина с пышными рыжеватыми волосами. На ее серой куртке поблескивал символ секунд-ажана. Увидев меня, она осеклась и посмотрела на Барка.

— Говори, Жанна, это не посторонний, — прогудел Барк и смахнул с соседнего кресла какие-то схемы. — Садись.

Женщина слегка кивнула мне. Я кивнул в ответ и подумал:

«А прозвище у Барка вполне подходящее».

— Я на секунду, господин Барк. Установлено, что вчера вечером Блутсберг посещал отель «Сияющий». Заказывал номер для некоего Леонардо-Валентина Грега и был у него в номере. Вышел около двадцати двух пятнадцати — двадцати двух тридцати.

Великанище Барк оторвался от панелей и вместе с креслом развернулся к секунд-ажану Жанне, посматривая то на нее, то на меня.

— Запросила информаторий, только сейчас получила результат: такое имя носят три человека. Один на Альбатросе, один на Соколиной и последний на Небесном Стриже.

Я слушал ее с любопытством. Никогда не думал, что я не единственный Леонардо-Валентин Грег в обитаемых мирах! Ну, на Альбатросе Греги попадаются, но даже на Стриже! Барк не останавливал коллегу — хотел показать, что они даром здесь хлеб не едят.

— По Альбатросу данных пока нет, нужно делать запрос через информаторий Совета, через Кремс. А вот по Соколиной…

Она внезапно замолчала, посмотрела на меня, перевела взгляд на Барка и вновь посмотрела на меня. Глаза у нее были зеленые и очень-очень цепкие.

— Чует мое сердце, — сказала она, — что господин Леонардо-Валентин Грег с Соколиной, офицер четвертого ранга полицейского управления Совета Ассоциации — это вы!

— Тьфу ты, сорвала представление! — с досадой вскричал Барк, но было видно, что он доволен хваткой коллеги.

Я встал и еще раз поклонился:

— Вы не ошиблись, я тот самый Грег.

Рыжеволосая Жанна победоносно вздернула подбородок:

— Секунд-ажан Липсон.

— Вместе работаем в нашей бригаде, — добавил Барк. — Жанна — секунд-ажанна. Только руководить поручено мне. А третий — Лоран, он сейчас сидит на декодировании. А теперь выкладывайте, что там за проблемы были у Блутсберга? Садись, Жанна, или мне тоже придется встать.

Секунд-ажан Липсон поправила свои пышные волосы и присела на краешек свободного кресла.

— Собственно, мне известно совсем немного, — начал я, тщательно обдумывая каждое слово и чувствуя себя неловко из-за того, что приходится что-то скрывать от коллег. Но не я придумал эту систему тайной агентуры. — Вчера вечером, по пути из нуль-порта к вам, я

действительно попросил Свена заказать мне номер. Вечером же мы с ним вместе поужинали, и он сказал, что, работая над новой книгой, обнаружил какие-то факты преступной деятельности. Ему пригрозили, пообещав расправиться и с ним, и с госпожой Донеллини, и он счел за благо больше не копать. Во всяком случае, так он мне это представил. Вот и все мои сведения.

— А вы не пробовали его расспросить? — прищурившись, поинтересовался Данни Барк. — Неужели работнику Унипола, святыни нашей, храма Иерусалимского, вот так вот все безразлично?

— Не пробовал, — сдержанно ответил я.

Секунд-ажан Липсон, недовольно поджав губы, ощупывала мое лицо настойчивым взглядом, словно подозревала, что я не тот, за кого себя выдаю.

— И вы бы на моем месте не пробовали, — продолжал я. — Уж кому-кому, а работнику полиции, Унипола, Свен Блутсберг, конечно же, ничего бы не сказал. И не сказал. Потому что знал: я начну немедленно принимать меры, и преступники выполнят свою угрозу. Средства найдутся, не мне вам это объяснять. Он ведь не за себя боялся, уж это я знаю наверняка.

— Понятно, — задумчиво протянул Данни Барк, и взгляд его немного смягчился. Секунд-ажан Липсон тоже перестала испепелять меня смертоносным огнем своих зеленых глаз. — Значит, нужно очень тщательно пошарить в накопителе…

— И не только, — сказал я. — Все бумаги, все записи, пометки, все носители. Установить, как Блутсберг собирал свои материалы, где их добывал, с кем общался. Если идти его путем, то можно наткнуться на то же самое, на что наткнулся он. Даже если они уже приняли меры предосторожности. Следы не стираются до конца.

— Так, — деловито сказал Великанище, развернувшись к Жанне Липсон. — Бегом к Лорану, и дожмите декодирование. Распорядись, чтобы немедленно выехали и собрали все коммуникаты.

— Они уже собраны…