Бесплатный фрагмент - Золотой запас Колобка

От составителя

«Человечество, забывшее своих Колобков, вынуждено будет кормить чужих»

Такой девиз украшает аккаунт, а также знамена, герб — и что там еще приличествует любому порядочному сообществу? — Товарищества Добрых Некромантов kolobok-forever.livejournal.com.

Почему именно Колобок стал заглавным героем, идейным вдохновителем и добрым гением Сообщества, где воскрешают сказочных и других, приравненных к ним, литературных персонажей?

По двум причинам. Главным образом, из-за идеальной формы, глубокого содержания и веселого непринужденного нрава этого героя.

Ну и, что менее существенно, но тоже сыграло определенную роль, — из-за того, что идея создания такой площадки для совместных игр и забав в Живом Журнале пришла в голову автору этих строк во время написания многотомного приключенческого романа-эпопеи «Колобок в Новом Свете». Который был благополучно заброшен уже на четвертой главе, зато Сообщество состоялось, а это гораздо важнее.

Сообщество объединило десятки авторов, создавших за восемь лет сотни текстов. Разумеется, не только о Колобке, в чем быстро убедится читатель этого сборника, в который вошла лишь малая толика архивов Товарищества. Добрые некроманты охотно воскрешают к новой жизни и других персонажей, либо погибших когда-то по злому умыслу их создателей, либо почивших в результате естественных причин — от старости или забвения. Главное условие Сообщества — чтобы самим авторам новых версий судеб и похождений этих персонажей было искренне жаль — с детства и до слёз. А читателям чтобы было в результате интересно и, желательно, смешно.

В рамках интернет-сообщества такой результат, кажется, был благополучно достигнут. А если то же самое получится и в общении с новыми читателями, то будет, наверняка, и второй сборник историй, и третий…

Александр Чумовицкий

Eilin O’Connor

Как всё было на самом деле

— Масло забыла, — хмуро напомнил отчим.

Девочка покосилась на него, но промолчала. Она не забыла, а нарочно отставила в сторону, чтобы не растаяло раньше времени рядом с горячими пирожками.

Мать, вздыхая, наблюдала за ее сборами.

Волосы спрятать под шапочку, корзинку прикрыть…

— А, может, черт с ней? — не выдержал отчим. Девочка зло сверкнула глазами, но сдержалась. Бабушка говорит: не спорь с ним, делай молча.

Мать махнула рукой: ладно уж, пускай идет. Все равно, в последний раз.

Вещи давно были собраны, увязаны в тюки. Ружье отчима поблескивало в углу, начищенное перед продажей. Как он ни расписывал прелести их новой жизни, но в конце концов признал: одно в городе плохо — там не поохотишься.

Зато:

«Кабаки — не чета местному!»

«По праздникам уродов привозят на площадь. Жуткие — страсть! В вашей дыре таких и не встретишь».

«Улицы камнем выложены. Будешь по мостовым ходить, как королева! Не грязь месить сапогами, а в башмаках вышагивать».

Башмаками он ее и подкупил, подумала девочка. Бедная матушка…

Сама она носилась босиком по лесу до поздней осени. Бабушка ее приучила. Показала, какие опасности могут подстерегать на безобидной с виду тропинке. Варила для нее по весне густой сок травы костень, которая растет в непролазных чащах. Сок пах остро, как разрезанная луковица. В чане он густел, ворочался, исходил тяжелым паром. Когда на дне оставалось с пригоршню, бабушка, чуть остудив, намазывала им девочке ступни, и кожа грубела на глазах.

«Будешь чувствовать лес, дитя мое. Ты здесь не чужая. Не то что некоторые».

Бабушка не называла имен, но девочка знала, кого она имеет в виду.

«Опять от нее воняет, как от козла!», — кричал отчим, когда она возвращалась домой. Мать суетилась: тише-тише, дорогой, тише-тише. Старуха немного выжила из ума, ты же знаешь. Вот, присядь, выпей пива…

Отчим недовольно смолкал. Девочка ухмылялась про себя, с наслаждением вдыхая едкий запах травы. Жаль, к утру он выветривался.

Всякий раз, когда мать доставала из печи противень, отчим был тут как тут. «Не пускай ее! Нечего девчонке шляться в такую даль!»

Я тебе не пущу, мысленно огрызалась девочка.

Каждый пирожок отчим провожал таким взглядом, будто хоронил.

— Слабая она, старая, — оправдывалась мать.

— А зачем на отшибе поселилась? — шипел он. — Собаку не заводит, дверь не запирает — щеколда на веревке, это ж курам на смех! Любой зайти может!

— Не бывает здесь чужих, милый…

— С нами пускай живет, раз старая!

Девочка помнила, как сладко пел отчим, предлагая бабушке перебраться к ним. У него сразу и покупатель на дом нашелся, из его приятелей-охотников. И как вызверился, когда бабушка отказала наотрез.

С тех пор распускает гнусные слухи. Как выпьет в трактире, так начинает: мол, старуха совсем свихнулась: надеется, что к ней заглянет кто-нибудь из дровосеков, кто помоложе да посмазливее. Для того и оставляет дверь открытой.

Впервые услышав об этом, девочка пришла в ярость! Искусала бы паршивца, честное слово, да мать стало жалко.

Выйдя за порог, девочка задержала взгляд на острых пиках елей, воинственно торчащих над лесом. Деревья словно охраняли его. Волновались дубы, трава гнулась, серебрилась под ветром.

Неужели она видит это все в последний раз?

Девочка шла по тропинке, удерживая слезы. Мать обещала, что они будут время от времени возвращаться сюда из города. На два дня, а может, даже на три!

Она вытерла глаза тыльной стороной ладони.

Лес сочувственно шумел над ее головой: куда же ты, девочка моя? Отчего ты меня бросаешь? Я дарил тебе золотые лютики, крестил тебя в ледяной купели озера, баюкал скрипучими песнями сосен. Ты знаешь, как пахнет свежевыпавший снег, читаешь заячьи следы и с закрытыми глазами находишь дорогу домой. Ты никогда не боялась меня. Что станет с тобой в городе, где повсюду мертвый камень? Твое место — здесь.

«Матушка обещала возвращаться хоть иногда!»

«Ты же знаешь, этого не случится».

Девочка на миг остановилась, вдруг поняв, что будет делать. «Попрошу бабушку, чтобы разрешила мне остаться с ней!»

Но что та ответит?

В деревне все убеждены, что старуха любит внучку без памяти, но иногда в ее взгляде мелькает что-то странное… Она присматривается к внучке, словно к чужой, и не разговаривает с ней.

«Готовить умею, — мысленно перечисляла девочка. — В доме прибраться, дров принести, печь затопить — все могу. Постирать, подушки взбить, матрасы перетрясти… Все-все-все буду делать!»

Она ускорила шаг. Да, надо убедить бабушку! Только не ныть. Они поговорят как взрослые.

Бабушке наверняка тоже невесело оставаться одной!

Возле самой опушки ей показалось, что в кустах кто-то прячется. Ветка качнулась, и трава примята.

— Эй! Кто здесь?

Тишина.

У калитки обернулась. Нет, никого. Показалось…

Бабушка сидела в кресле. При виде внучки она отложила вязание, и грустная улыбка скользнула по ее губам.

Все мысли о «взрослом» разговоре вылетели из девочкиной головы. Она упала перед старухой на колени и горько зарыдала.

— Не нужно плакать, дитя мое. — Голос мягкий, но отчужденный. — Ты уезжаешь не навсегда.

— Б-бабушка… — девочка заикалась от рыданий. — Умоляю, разреши мне остаться!

— Что?

— Пожалуйста! Не прогоняй меня! Я научусь печь такие же пирожки, как мама! А сама ни одного не съем, богом клянусь, пусть у меня рука отвалится, если откушу хоть кусочек!

Ей послышалось, что бабушка назвала имя отчима.

— Она будет с ним счастлива! — всхлипнула девочка. — А я с ними — несчастна! Мое место здесь!

Она подняла заплаканное лицо к старухе.

Но что это? Бабушка улыбается? Смеется над ней, в такую минуту?!

— Не поеду! — выкрикнула девочка отчаянно. — Ни за что! Вы меня не заставите! В трактир наймусь, полы буду мыть… Я… Я…

Она уткнулась в подол и заревела. Кому она нужна в трактире!

Зашуршали юбки, скрипнуло кресло, и теплые руки с силой обняли ее.

— Чш-ш, дитя мое. Вытри слезы и посмотри на меня.

Бабушка встала. Девочка, шмыгая, следила за ней.

— Ты никогда не спрашивала меня про шапочку, — задумчиво сказала старуха.

— Я думала, это что-то вроде оберега. Ты ведь сама связала ее.

— Оберега? — Бабушка усмехнулась. — Пожалуй. Но отныне этот оберег тебе не понадобится.

Девочка недоуменно уставилась на нее.

— Настала пора мне кое-что тебе показать… — сказала старуха и выпрямилась во весь рост.

Лесоруб заметил девчонку еще на поляне. Еще бы не заметить, когда шапка видна издалека. Таскает ее круглый год, и зимой и летом. Говорят, всему виной чокнутая бабка. Пригрозила родной дочери, что лишит наследства, если малышка хоть раз окажется в лесу без этой красной штуковины на голове.

Он следил из-за кустов за девчонкой. Вылитая бабка в молодости! Родная дочь и та меньше похожа на старуху.

Ох и запах из корзины! Не то что живот, челюсть свело от голода, у него ведь с утра крошки во рту не было. А солнце клонится к закату. Если бы не боялся гнева старухи, отобрал бы корзинку у малютки — вот и ужин.

Он дождался, пока девчонка скроется в доме, и торопливо подбежал к окну, пригибаясь. Кажется, не заметили… Перегнуться через подоконник, схватить корзинку…

— Бабушка, почему у тебя такие большие глаза? — донесся до него писклявый голосок девчонки.

Большие, скажет тоже! Обычные старушечьи глазенки, узенькие, припухшие. Только цвет странный, желтоватый.

— Чтобы лучше видеть!

Услышав голос бабки, дровосек вздрогнул от неожиданности. Сиплый, страшный, как рычание.

— Бабушка, а почему у тебя такие большие уши?

— Чтобы лучше слышать, — так же хрипло ответили ей.

Дровосек осторожно заглянул в приоткрытое окно. От увиденного волосы на его голове встали дыбом. Матерь божья…

— Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Раздался глуховатый лающий смех, от которого дровосека бросило в ледяной пот. Святые угодники, спасите и сохраните!

— Да уж не для того, чтобы пирожки жевать!

Что-то ударилось об пол, послышался хруст, стон, и вдруг девочка завизжала — высоко, на одной ноте. Дровосек обхватил голову руками и съежился под окном. Бежать бы, но он не мог даже пошевелиться.

Визг оборвался. Его сменил хрип.

— Что… со мной… происходит… — девочка как будто выталкивала слова из глотки. Он не узнавал ее голос.

Снова крикнули — дико, нечеловечески — и наступила тишина. А потом что-то зашевелилось.

— Ахгрррр! — сказал один голос.

— Гррр-ар! — ответил второй.

Дверь распахнулась, и две фигуры появились на пороге. Желтые глаза уставились на него. Дровосек покачнулся и провалился в черноту.

Когда он открыл глаза, в синем небе над ним созревала луна. Было очень тихо. Дрожа и стуча зубами, дровосек поднялся, заглянул через окно и в свете луны разглядел на полу клочья серой шерсти.

На столике у окна стояла корзинка с пирожками. Дровосек икнул, попятился и кинулся прочь.

К полуночи он был совершенно пьян. Трактирщик только успевал подливать в его кружку. Вокруг собрался народ, одни кричали: «Брехня!», другие ругались: «А ну заткнитесь! Давай дальше!»

— А п-потом я вззз-зял топор и каааак рубану его! — Дровосек показал, как он рубанул волка. — Брюхо ему — хрясь! А оттуда бабка с внучкой!

— Живые?! — ахнул кто-то.

— А то!

— А шкуру-то с волка хоть снял?

— Да нн-ну ее! — махнул рукой дровосек. — Старый он б-был, п-п-п-плешивый!

В ночном лесу разгулялся ветер. С треском хлопнул незакрытый ставень, а в печной трубе свистнуло что-то лихо и весело.

— Она решила остаться у бабушки, — сказала женщина, испуганно прислушиваясь. — Я так и думала!

— Будешь навещать ее, — равнодушно ответил мужчина.

— Буду, — вздохнула она.

Ветер оборвал с деревьев отжившие листья и швырнул в озеро, поднял волну, разметал сухие ветки над медвежьей берлогой. Зверь выбрался наружу, доковылял до тропы и остановился, принюхиваясь.

Пахло знакомо. Он отлично помнил, что обладательницу этого запаха нужно обходить стороной. И медвежат учил: тронешь человеческого детеныша с красным лоскутом на голове — от тебя самого только лоскут останется, это каждый в лесу знает.

Медведь свернул с человеческой дороги и скрылся в чаще.

Мужчина и женщина в доме подтаскивали тюки к двери.

В трактире пили и гоготали. Дровосек храпел, уткнувшись в соседа.

Где-то вдалеке выли волки.

Две серые тени мчались через лес, по ночным холмам, под огромной луной — золотой, как кусок тающего масла.

Михаил Вайнштейн (Fryusha)

Колобок 1. Начало

Излепила бабуля его — и без рук, и без ног —

Ничего, это так — приключилась лихая эпоха.

Тридцать лет и три ночи лежал на печи Колобок

И учил свой урок — что такое отчаянно плохо.

Ходит нищий в село — и стучится в ворота клюка:

«Жду-пожду я куска, дожидаюсь хоть малого чуда».

И выносит бабуля ему на руках Колобка:

«Плесень там на боках — соскребёшь и валите отсюда».

Положил его нищий в котомку — суму по уму,

За околицу вышел — воткнул ему веточки-ноги:

Хоть пруток невелик — не велит он валяться в дому,

Хоть и хром батожок, а не хром — сапожок для дороги.

Нам катиться с тобой далеко-далеко-далеко,

Где калик перехожих никто никогда не обидит.

Вот из чащи выходит зверьё — и ему нелегко.

Вот безглазой посмотрим в глаза. А она и не видит.

Колобок 2. Зима

С крыши свисает сосуль бахрома,

в небе клубятся дымы —

самое время мести закрома

или занять у кумы.

Дед надевает большие пимы,

ходит курить на балкон,

где, согревая пространство зимы,

стынет его самогон.

Дед выпивает для пробы глоток

и, расслабляясь слегка:

— Вольному воля! Вали, Колобок,

да поминай мужика!..

След беглеца, различимый пока,

пересекает лыжню.

Не догоню я уже Колобка.

Деда ещё догоню.

Колобок 3

На память завязан вещей узелок,

Котомка надета на плечи.

Куда ты уходишь, дружок колобок?

Далече, далече, далече.

Здесь в дыме домашнем висят топоры,

Здесь в чаде теряемся — где мы?

А где-то катаются в масле сыры —

Эдемы, эдемы, эдемы.

Там сливки намазаны по облакам,

Там чаем заполнены трюмы,

А по кабакам раздают колобкам

Изюмы, изюмы, изюмы.

Я встану с утра, петуха разбужу

И сонную чмокну подругу.

И за колобком от себя ухожу —

По кругу, по кругу, по кругу.

Колобок 4

Бог лепит игрушку — комок глинозёма.

Вдохнул в него душу: катись, Колобок!

История кома из книжки знакома —

Чего он не дома, куда он утёк.

Вот это — Зайчиха, вот это — Волчица,

Вот это — Медведицы пышная стать.

А вот Колобок, что по улице мчится,

Как будто Лисицу желает застать:

— Горячей губою целую ресницы,

Когда я с тобою — не чувствую ног,

Играют гобои и музыка снится,

О боже, какой у тебя язычок!..

Колобок 5

Висит на заборе уже две недели —

Четыре недели! — бумажный листок:

Ужасное горе! Мучное изделье

От нас убежало, пропал Колобок!

Такой ароматный! Такое печенье!

Так много изюма! Так много желтка!

Верните обратно за вознагражденье,

Несите скорее домой колобка!

В сплошном перегаре ужасные хари

В каком-то кошмаре несут узелок.

Скорее развяжем — там бедный сухарик,

Усталый сухарик, родной Колобок.

Колобок 6

Мы в путь бросаемся сгоряча,

Из дома — и наутёк.

Дорогой жёлтого кирпича

Покатится Колобок.

Земля прекрасна — сойти с ума!

Блестящ окоём реки.

Таращатся вслед Колобку с холма

Забытые старики.

До сладкой дрожи красив атолл,

До боли красив коралл.

Как много всё же ты приобрёл!

Как много ты потерял.

О чём-то мы позабыли все,

Пока Колобок красив.

Присядь поближе к своей Лисе —

Напой ей смешной мотив.

Колобок 7

Стали в охотхозяйстве гадать — отчего в лесу зверей умаляется?

Послали разбираться самого опытного егеря — Петровича.

Вот Петрович заходит на опушку, а из тёмного леса навстречу ему толпой колобки выходят.

И, главное, кто в чём — хуже французов при зимнем отступлении.

На одном тулупчик заячий. На другом — горжетка из лисы. Ну, и так далее.

Вот в охотхозяйстве поволновались-поволновались, да и послали егеря Васильича.

Заходит Васильич на опушку, а встречь ему колобки толпой. Кто в чём.

А на последнем, самом мелком, нахлобучен треух Петровича.

Колобок 8

Колобок торопился по рыхлому грязному снегу — пока дед с бабкой не погнались — и с разгону не заметил, как тропинка за поворотом привела в Год Зайца. Дорогу заступили сразу двое — в бронежилетах, зимнем белом камуфляже, в ушастых шапках.

— Стой! Куда! Документы!

Врать надо, выкручиваться, сообразил Колобок, а то такие сожрут — не поперхнутся.

— День добрый, братцы!..

«Или это к кроликам надо обращаться „братцы“? Ну, всё равно, отступать уже некуда».

Колобок сделал глубокий вдох.

— Товарищи офицеры, я — местная Третья Голова, только документов у меня при себе нет: они у старших голов.

У зайцев слегка отпали челюсти.

— Какая ещё третья голова? Типичный колобок.

— Ну, внешность — да. Мало спортом занимаюсь, это верно. Нас у Змея-Горыныча три головы. Старшая, средняя, а я — младшенький. Вот недавно мы посоветовались и обженились, свадьбу все трое разом сыграли. Старший наш — на Василисе Премудрой, средний — на Елене Прекрасной, а я на Марьюшке Искуснице.

— А как же вы?.., — слегка окосели зайцы.

— Ну, понятное дело, по очереди. Двое спят по-честному, с сонным зельем, а у третьего — свадебная ночь. Только жёны-то братовьёв всё одно на меня запали: старшие-то головы старые да плешивые и в мужском деле почти что всем потенты, а я молодой да весёлый, много чего могу. Вот братовья сговорились, мне в бражку клофелинчику и подсыпали. А как я заснул, они мне голову и отрубили. Пропал бы я совсем, загинул бы, как пить дать, совсем бы загинул. Пропала моя буйная головушка. — Колобок натурально всхлипнул. — А только Василиска Премудрая с Ленкой и Машкой подговорились, братским головам колыбельные напели, а как они уснули — тут меня живой водой и реанимировали. Вот теперь в Склифосовского качусь, пока силы есть, да пока братья не проснулись. Ребята, вы меня на оперативной машине не подбросите, а?

Зайцы оторопели от такой наглости.

— Вишь, машину ему! А ну катись, пока голова цела, а то ведь мы и ускорение придать можем!..

Сопровождаемый гиканьем Колобок помчался по рыхлому грязному снегу дальше.

Зайцы остались за поворотом. Зато впереди под раскидистой елью замаячила серая фигура волка.

Опять врать придётся. Колобок вздохнул и выпятил вперёд тот бок, на котором родинки-изюминки образовывали что-то вроде татуировки. Главное — инициативу сразу в свои руки взять.

— Братан! Серый! Меня смотрящий послал узнать: ты ничего в общак сдать не забыл?..

Колобок 9

Бабка задним двором пошла к берегу. Даже издали было слышно, как она голосит:

«Не хочу больше быть народом, хочу быть представителем народа в думе!»

***

Дед опять наловил морской травы и накурился. Не обращая внимания на доносившиеся вопли, он стоял в углу и таращился в телевизор. Телевизор был древний, перестроечных времён, красивее всего на нём смотрелись кружевная салфетка и вазочка «Привет из Сочи!». Дед увлечённо прикладывал свой рейтинг к экрану — сверял с телевизионным.

***

Колобок тяжело вздохнул. Внутри у него ещё всё горело после разговора со стариками. Он медленно остывал. А с другой стороны, думал он, чего от них другого ждать и требовать — у них даже официально «возраст дожития». Куда им! То ли дело — мы, молодые: у нас всё впереди: здесь не устраивает — катись куда хочешь. Он осторожно выглянул из окна.

***

Под окном курочка Ряба яростно доклёвывала остатки предыдущего неосторожного Колобка. Вороватые воробьи, переговариваясь на своей фене, подскакивали и пританцовывали на почтительном расстоянии. Спугнутая на берегу бабкой, прилетела чайка и уселась на стрехе, завистливо посматривая на курицу. Нечего примеряться, бормотала курица, моя это крыша, я здесь хозяйка, ступай себе на свой занавес в МХАТ. А то я деду скажу, он тебя быстро из чаек выгонит. А я ему — яйцо, не простое, а нефтяное…

***

Да-а-а, думал Колобок, мимо курицы — это вам не мимо медведя… Хорошо бы летучий корабль. Сам, конечно, не построю, но, может, куплю. Корейский или голландский. Или сейчас все летучие корабли в Китае делают? Он обвёл взглядом своих изюминок избу: что ещё осталось на продажу?

***

Колобок радостно катился вперёд по тропинке, распевая во весь ванильный дух:

— Я от дедушки ушёл!

Я от бабушки ушёл!

Я от курицы ушёл!..

***

Курочка Ряба угощала слетевшую со стрехи под окно чайку дедовским самогоном от Колобка. Пей, душа моя, радостно клекотала она, давай, я сегодня добрая! Эй, пацанва, махала она крылом воробьям, эй, залётные, давай налетай: раз живём — раз гуляем!

Колобок 10. Побег
(подражание классике)

Чёрен ворон над серым дымом,

Чёрным бархатом ночь черна.

Быть не съеденным, а любимым —

Просто броситься из окна.

В лёгком сердце — страстей беспечность,

Страх без печки — судьба и рок.

Лёгкой сдобой — побегом в вечность

Задыхается Колобок.

Тёплый ветер, твоё дыханье

Как глазурь на моих губах,

Где леса и лиса — мечтанье,

Жизнь — гадание на бобах.

Страшен мир, если сердцу тесно —

Сладок в нём поцелуев бред.

Топка искры слагает в песни —

В торопливый побег комет.

Колобковый сонет

Как лист увядший падает на душу

Уныние планиды Колобка.

Я круглый идиот: качусь и трушу,

Пока трусится белая мука.

Есть разница в «Прощай!» или «Пока!»,

Когда корабль покидает сушу,

Левиафан повёртывает тушу,

Играя туш последнего гудка.

Таможенные стражи на контроле

Хотя б для вида посмотрели, что ли,

Подкручивая пышные усы.

Зубная щётка и обмылок мыла,

Воспоминания о том, что было мило,

И новенькие песни — для лисы.

Возвращение Колобка

Здравствуй, милый роддом!

— пуповина овина и тына —

В горле комом знаком и с пригорка уже недалёк.

Накрывайте столы! Возвращение блудного сына.

Накрывайте столы! Возвращается ваш колобок!

У хозяина дач за забором удачна скотина,

К ним не скоро палач, до мороза питание впрок.

— Здравствуй, тёртый калач!

— сквозь штакетник орёт буженина. —

Да минует беда бедуина тебя, колобок!

У чужих ни кола, ни двора, ни шатра, ни сарая,

А у нас, как вчера — колокольни вздымают зенит,

А пока нам пора — комбикорма до самого края.

А и дед со стаканом — и челюсть в стакане звенит.

Бал

Золушка прикатила на бал в тыкве — вся чумазая и перепачканная сажей — и в отрепьях.

Восхищённый принц тут же пригласил её танцевать, не обращая никакого внимания на наряженных и намакияженных мачехиных дочек.

Ну и правильно!

Надо же думать, как правильно собраться на бал. Всё-таки, бал-то — не новогодний, а Хэллоуин.

Золушка

Королевство не меряно, красавицы не считаны, а мздоимство такое, что ежели чего сам не сделаешь, а кому поручишь — считай пропало.

Поэтому принц сам ходил от дома к дому с хрустальной туфелькой, стучался и…

— Мадемуазель, прошу вашей ноги!..

До руки и сердца так и не дошло.

***

Золушка дремала в кресле у очага, когда в дверь постучали.

— Кто там?

— Госпроверка, откройте!

— Дёрните за верёвочку, — сказала Золушка, — засовчик поднимется, и дверь откроется.

Дверь открылась, и — ах! это был принц! Кудри уже, конечно, слегка порастрепались и поседели, румянец от щёк переполз на нос — и всё же это был он!

— Мальчик мой, — растроганно сказала Золушка, — как же ты долго меня искал!

Принц побледнел, узнавая Золушку, но — порядок есть порядок — похрустел хрусталём и произнёс дежурную фразу: — Мадемуазель, вашу ножку, пожалуйста!

— Да уж какая мадемуазель, — махнула рукой Золушка, — уже давно вовсе маркиза Буратино де Карабас.

Принц качнулся, но она поспешила подставить стул, на который он плюхнулся, и быстренько добавила:

— И давно уже безутешная вдова.

И высунула из-под кринолина изящную артритную ножку.

Ноктюрн

Ночные облака разошлись, и в центре тёмного небосвода нагло и пугающе нависла гигантская бледная луна. Вокруг неё — к морозцу — отсвечивал серебристый круг, а внизу простирались чёрные в ночи поля и белеющая между ними бесконечная дорога.

Если бы сейчас в городке проснулся хоть один обыватель, а ещё и догадался выглянуть в окно с биноклем, то увидел бы три уходящие из города фигуры. Они уже были далеко, казались маленькими, но их ещё можно было различить и узнать.

Слева шёл кот Бегемот. Справа шёл кот Базилио. А между ними шёл человек в хитоне. Тихим голосом, слегка жестикулируя, он что-то рассказывал. Уши котов стояли торчком, хвосты безвольно висели сзади — коты внимали словам Учителя про Блистающий мир.

С высокой горы их провожали взглядами Воланд и ставшая от горя ведьмочкой лиса Алиса.

— Мессир, — бормотала Алиса, — ведь как родного! Кормила, поила, блох вычёсывала… — Она отвернулась и тихо заскулила.

— Не надо, — сказал Воланд. — Они сами выбрали свой путь. Оттуда никто ещё не возвращался. По крайней мере — целиком.

А Куклачёв уводил котов всё дальше и дальше.

Навстречу 8 Марта

Алёнушка выскочила в сенцы, погрюкала вёдрами. Бадьи надёжнее, зато оцинкованные легче. Прицепила к коромыслу, побежала за молоком.

Погода за ночь переменилась. Не зря солнце красное в тучу садилось, а братец Иванушка рогами упирался, не хотел в стойло идти. А она-то на медовуху думала.

Потеплело. Кисельные берега чавкали под ногами. Вдоль по кромке выпал творожок. А по самой середине, поднявшиеся со дна и раздувшиеся, плыли трупы врагов.

Опять дети без молока к каше! И куда Онищенко смотрит!

Дети уже встали ни свет ни заря, достали из сараюшки мужнины сети и с криками и гиканьем отлавливали утопленников. Самый младший уже понёсся барабанить в дверь, будить отца: «Тятя, тятя!..».

Алёнушка даже чертыхнулась. И этот хорош, не мог запереть сети, как надобно. Она повернулась и пошла к дому — сейчас у неё все получат. Всем даст. Детям — каши, братцу козлу — тех ещё кренделей, чтоб не выступал, мужу — что заслужит.

Вёдра, уловив настроение хозяйки, молча и послушно, без всякого щучьего веления, тихо семенили на пару шагов позади.

Вот дети вырастут, мечтала Алёнушка, выгоню этих козлов, обоих, и буду жить-поживать бабой Ягой, сама по себе. Вот счастье-то!

Вещий Олег и Змея

Не едет без коня телега,

Не ходит воин без кирзы.

Был Год Змеи, когда Олега

Убил укус змеи гюрзы.

А просто до варяг из греки

Он шёл курортным дикарём.

(Ночь, улица, фонарь, аптеки —

Не то в аптеке мы берём!)

Вьетнамки он купил у фавна,

Обул себя — и вот финал!

— А от тебя, Змея, подавно!.. —

Олег воскликнул — и упал.

А что же именно «ПОДАВНО»?

Олега зная, мы о нём

Гадаем: то ли, что исправно

ДАВНО кормил её конём?

Иль ПОДАВИТЬ хотел он змея

Своей самбистскою ногой,

Давно и КМС имея,

И чёрный пояс дорогой?

А может: — ПОДАВИСЬ икрою?.. —

Сидим на тризне у костра,

Друг другу говоря порою:

И на фига змее икра?

На тризне между всяким прочим

Не только пьём, но и поём:

Мол, змейтесь нам кострами, ночи! —

При этом каждый — о своём.

…Стоит курган на кромке брега,

Лишайник словно чешуя,

А на верхушке — герб Олега:

Крутая рюмка и змея.

У москвичей же на иконе

Иначе сочинён финал:

Егорий!

В сапогах!

На кОне!

И в змея палкою попал!

Год Змеи

Иван-царевич нёс лягушонку-царевну домой и сумлевался.

— А ты точно уверена, что обернёшься? — выспрашивал он. — А то смотри, я на зоофилию не подписывался. Может, тебе лучше на эксперименты на биофак в МГУ или вовсе в разведшколу? В разведшколе крутая карьера была бы с твоими-то способностями. Или, опять же, в кунсткамеру? Работа через день, знай интервью давай да автографы надписывай.

— Не сомневайся, Иван-царевич, — ответствовала лягушка. — За предложения твои благодарствую. А только я заветное слово знаю, это пароль такой — и пин-код тоже. И в красну девицу оборочусь, но только после ЗАГСа.

Тут Иван-царевич начинал волноваться сызнова, но уже иначе.

— А в красну девицу — это что значит? Красная — распрекрасная или красная, как после бани? Или вовсе как какая старушка из эюгановских? Тебе годков-то сколько?

— Да ну тебя, Ваня, — смущалась лягушка. — Какая может быть старушка, когда лягушки столько и не живут. Это мы только до свадьбы, в невестинский период голенастые, прыщавые да зелёненькие, а там уже распрекрасные.

— А точно знаешь? — тревожился Иван. — А как ты можешь точно знать, ежели до сих пор ещё ни разу не перекидывалась? А давай сейчас попробуем! А сколько лягушки живут? Про малолеток тоже уговору не было, я вам не педофил какой…

И он пытался осторожно, чтобы лягушка не заметила и не обиделась, рассмотреть поподробнее её анатомическое устройство.

***

Свадьбу оформили безо всякого венчания. А то церковники сразу такие запросы на пожертвования заломили, что — мама дорогая! Опять же юристы присоветовали на свадебной стороне не заострять, потому что не все иностранные державы такие браки одобряют. Так и оформили: контракт на ведение общего хозяйства при создании ячейки общества со взаимным оказанием различных услуг и с обязательствами о недопущении аналогичных с конкурентными третьими сторонами.

Со стороны жениха присутствовали сплошь официальные лица и ближняя родня.

Со стороны невесты — немногие одноклассники-коллеги: ведьма на метле, лоллипоп верхом на палочке да колобок своим ходом. Молодой новобрачный с особым подозрением на лоллипоп смотрел: и какого он роду, и не могло ли у него прежде чего с невестой быть.

— А может, прямо сейчас обернёшься? — тихо упрашивал он на церемонии. — Я для такого случая даже поцеловать могу.

— Да ну тебя, Ваня, не смущай, — розовела новобрачная. — Я же даже не одета, перед гостями неудобно будет. Вот к ночи останемся вдвоём — вот тогда.

***

В ночь Иван в красивых свежекупленных свадебных трусах с сердечками сидел на краю кровати и ждал. А молодая бормотала пароли и ударялась о пол. Что-то там не заладилось с паролем. Или пин-код завис. Уж в кого она только не обращалась — а всё не то! Последним вариантом стала змея Скарапея.

— А вот уж такого я от тебя точно не ожидал… — сонно бормотал Ванька, отвернувшись носом к стенке полатей и давно уже примерившийся спать. На полу валялся том «Зоологии позвоночных», раскрытый на разделе «Строение нижнего плечевого пояса лягушки».

Жена ползала по квартире и шипела.

Драконоведение

На специально отведённой драконом лужайке рыцари тузили друг друга.

— Вали отсюдова, однозначно! Я тут первый на поединок с драконом! — вопил Пёстрый рыцарь.

— Ты!? Да я твою бабушку! Большим пенсионом! — огрызался Красный рыцарь.

Под кустом плакал Белый рыцарь, которому уже накостыляли его сотоварищи.

Время от времени они отрывались от потасовок и нестройно выкрикивали:

— Дракон! Выходи на свой последний бой!

Толпа мальчишек и обывателей, обступившая лужайку, побадривала их воплями и топотом, а временами скандировала:

— Чес-сных по-е-дин-ков!..

Дракон в пещере нервничал.

— Вот ведь уже и не в первый раз, а, всё равно, как-то стрёмно. Так, гномы, собрали всё остатнее золото пещеры, всё, что ещё не вынесено, — и быстренько-быстренько ко мне в тридевятое, в мой кощеевый сундук! Ха, представляешь — врываются в пещеру — а тут ни копеечки! Где всё? В стабфонде. Где стабфонд? В тридевятом царстве…

— Да, ладно, Ваше Вашество, не впервой ведь. Ну, кто в пещеру ворвётся? Никто и не ворвётся.

— Сам знаю. — Он приблизил голову к выходу пещеры и гаркнул наружу: — Второй рыцарь подкуплен гоблинами!

Потом высунул одну голову через верхнее окошко и осмотрел горизонты. Видно было как молчаливо и энергично катятся по дорожкам и улепётывают из государства молодые горячие колобки.

Дракон вздохнул, пещеру заволокло дымом.

— Вот шумят, лишь бы в пещеру попасть! А по-государственному и не думает никто. Ведь разбегутся колобки, усугубят экономический кризис. Эй, кто там, распорядитесь ослабить качество образования колобков и их здравоохранение — чтобы никто и до границы добежать не мог и там не сгодился. Развелось колобков, блин! — и он облизнулся всеми тремя головами.

Буратиноз

Буратино снова лежал на поверхности того же пруда и меланхолично постукивал пятками. Расходящиеся по воде круги колыхали листья кувшинок и будоражили лягушек.

— А-а-а, — время от времени ныл Буратино, — вот промокну, сгнию на корню, и никто не поплачет над моими гнилушками… А-а-а, бедный-бедный мой папа Карло, а-а-а…

И он от жалости к себе шмыгнул предательски сыреющим носом.

Если честно, то папа Карло за эти годы уже скончался и был похоронен на Ваганьковском. Вот кто бы мог подумать, что папу Карло — и на Ваганьковском! Нет, всё-таки, лучше жить стали.

Буратино невольно припомнил минувшие годы. Сначала были лихие 90-е. Тогда Буратино увёл у Карабаса театр, раскатывал в красном кабриолете и распевал во всё горло: — И р-одина щедр-о поила меня бер-ёзовым соком! Бер-ёзовым соком!..

Чего там, даже Артемон ходил с золотой цепью.

А потом пришли нулевые годы.

Предписания пожарников — купить вместо деревянных сидений металлические — в рекомендуемой фирме Дуремара.

Предписания антитеррористов — купить ограду с видеокамерами — в рекомендуемой фирме Дуремара.

Предписания соцстраха — всем пройти платный медосмотр в пиявочной клинике.

Предписания энергетиков — купить вместо обычных лампочек ртутные в фирме Дуремара.

Вот так и пришёл экономический кризис.

Пьеро ушёл работать в «Кривое зеркало» Петросяна.

Артемон служит кошкой у Куклачёва.

Оставалось хоть самому с головой в омут! Что Буратино и сделал, надеясь на свою плавучесть и Тортиллину щедрость.

— А-а-а, — заныл он ещё громче и заколотил пятками по воде.

Несколько лягушек спрыгнули с листьев и поплыли прочь, переквакиваясь шёпотом. До Буратино донеслось: «…черепахи…». Он приободрился.

На деревянную грудь Буратино вскарабкался лягушонок. Маленький, он торопился сообщить новости.

— Сейчас черепаховая помощь подоспеет, — доверительно сообщил он, — добрые услуги.

— Тортилла? — спросил Буратино, чувствуя, как его рот расплывается в улыбке до ушей.

— Не, пруд у нас муниципальный, так что оказание услуг проходит через конкурсные торги по ФЗ–94. А конкурс на оказание услуг выиграла фирма господина Дуремара «Черепашки Ниндзя». Вон они уже идут…

Снегурочка

Снегурочка в накинутом халатике сидела перед зеркалом и приводила себя в боевую готовность. Правый глаз уже был большим, ярко голубым, сверху ещё притенён голубоватым в тон — и обрамлён длинными пушистыми ресницами золотисто-пшеничного цвета. Левый глаз пока был без линзы, не накрашен — так, точечка.

Снегурочка вздохнула. Это дед Мороз — настоящий (ещё бы, такая ответственность!), а в снегурочки берут девушек из эскорта. Тут тоже ответственность не меньшая: старик — древний склеротик, а вручать придётся детям и внукам ого-го кого! Она ещё раз бегло глянула на лежащий перед зеркалом список: Абрамович, Прохоров, Дерипаска, живущие как бы на зарплату лидеры… При таком раскладе если у деда мешок с подарками потырят, весь мировой рынок рухнет.

Входная дверь хлопнула — и снегурочка натренированным движением выдернула пистолет из кобуры, закреплённой на бедре выше шёлкового чулка.

В комнату, пыхтя и отдуваясь, ввалился дед Мороз. Кинул шапку на пол, грюкнул посох в угол.

— Ну что это! — пожаловался он. — Разве это погода? А где снег? Я им в Гидрометслужбу звоню, договор же заключили, а они мне — стопроцентную предоплату!..

— Да успокойтесь вы, — равнодушно сказала Снегурочка, возвращаясь к прежнему занятию. — Вам же сказали, всё будет. Всё договорено и проплачено дополнительно, сверх официального контракта.

— Ну, может… — дед Мороз сел на диван и откинулся к стенке. — Вот вроде и в который раз, а всё волнуюсь, расслабиться не могу. А вот, слышь, как тебя, Сантаклаусовна, окажи уважение старику. Не могла бы ты мне поскрести по сусекам…

— Мужчина, не забывайтесь! — строго сказала Снегурочка, не отрываясь от макияжа. — А то ведь я на возраст не посмотрю, могу и пяткой в лоб.

— Не, я ничего, — слегка струхнул дед. — Это, внучка, слово приличное, просто старинное, не подумай чего. Я просто вот чего: не могла бы ты мне испечь Колобка? — тут он снова испугался. — Колобок — это такое изделие хлебобулочное волшебное, которое песни поёт обворожительные.

— Про Колобка знаю, — сказала Снегурочка, проверочно хлопая ресницами себе в зеркало, не слипаются ли. — Мультик смотрела. Это можно попробовать. — она включила микрорацию: — Третий, третий, это вторая! Узнай, нельзя ли подвезти к первому через полчасика певца. Ну, нужен. Допинг такой психологический. И чтоб оформлен был как Колобок. Ага, традиция такая. Ещё заодно, это уж от меня: глянь, что там на древней фене слово «сусеки» означает. Да? Уверен? Ну, ладно, отбой…

Пиноккио

— Пиноккий Карлович Пиноккио. Пинок-кий. Кий, — Карабас Барабас оторвал глаза от документа и ещё раз обшарил взглядом фигурку буратиноида в кургузой курточке и просторных спортивных трениках. — Отец Карл, стало быть, крестил. Отец Карл — человек со смыслом, просто так имён не даёт. Ты на бильярде играл? Как получается?

Буратиноид прижал руки по швам, вскинул подбородок и деревянным голосом отрапортовал:

— Не играл. Ни разу. Отец Карл говорил: пить, курить и играть в азартные игры — нехорошо.

— Гы, — Карабас Барабас коротко гоготнул. — Узнаю брата Карла: играть в азартные игры — опиум для народа, — он обернулся — стоящая позади полукругом труппа артистов молчала, шутку никто не оценил.

Барабас посерьёзнел.

— Ну, не скажи. Бильярд — игра очень даже полезная, и глазомер развивает и вообще. Очень даже денежная, если со смыслом играть. Только кий надо чувствовать, чтобы как живой, понимаешь? — он ещё раз всмотрелся в стоящую перед ним фигуру.

— Понятненько. Карлуша игр не любит, у него другие увлечения есть. Гы. — Барабас, не поворачиваясь, поманил пальцем стоящую позади Мальвину. — Ты с новеньким ещё раньше знакома. А скажи-ка мне, Мальвиночка, о нём всю правду.

Мальвина подошла и зашептала на ухо.

— Да и говорить не о чем, — передёрнула плечами. — Так, полено бесчувственное, мелкосучковатое. Хотя… — она оживилась и зашептала Карабасу в самое ухо, щекоча его своим дыханием, — когда хвастает или врёт, то у него нос возбуждается и растёт в размерах. Правда, правда!

— Нооос? — недоверчиво протянул Карабас Барабас. — Нос есть орган нежный, более для шмыганья пригожий, чем для чего другого. Кий из носа — это навряд получится. Хотя, чего там, попробовать всегда можно, на бесптичьи и жаба — соловей. А ну-ка, подь сюда к столу, малый. А теперь соври нам чего-нибудь.

Пиноккий промаршировал к столу, остановился перед ним — нос как раз на уровне столешницы — зажмурил глаза и начал:

— В предстоящем году увеличатся налоги, оплата за коммуналку, цены, оклады чиновников, — он распахнул глаза и резко закончил, — а инфляция упадёт до планируемого уровня!

Нос стремительно удлинился и заскользил по столешнице, раскидывая папки с бумагами и степлеры.

Карабас Барабас аж подпрыгнул.

— Молодчина! — заорал он. Нос остановился, немного не перейдя стол. — А ещё сантиметров пять можешь?

Пиноккий осторожно глянул поверх носа на работодателя.

— Могу. Про вас можно?

— Не будем переходить на личности. Работать придётся на публике. Так, чё-нибудь общее, никому конкретно не обидное, типа — под руководством мудрой партии Говорящих Сверчков трудолюбивые коты Базилии… Ну, я тебе потом на бумажке напишу — он ласково пощупал лежащий на столе нос Пиноккио. — А! Ведь могут же, когда захотят. Сам-шит! Палисандр, кокоболо и граб! Лучшая древесина! Да мы с тобой, парень, такие ставки по бильярдным клубам сорвём!.. — и Карабас Барабас суеверно постучал по дереву.

Крещенская история

От того, что тыква побывала каретой, рассудительно думала Золушка, хуже она не стала. Не бросать же её у дворца. Большая, сорт хороший — оранжевая, сладкая — на неделю каши достанет.

Тыква, конечно, была тяжёлой, но по прямой от дворца к домику было под горку, поэтому она легко катилась, оставляя в неглубоком снегу жёлоб и проскальзывая на пригорках.

Дома Золушка перво-наперво закатила тыкву в сарайчик, заперла щеколду — и поспешила к печке отогревать озябшие пальцы.

Кот лениво, не раскрывая глаз, подвинулся, освобождая самое уютное место, и приветственно захрапел дальше.

Когда Золушке стало тепло, и кровь веселее побежала по жилам, она сунула руку в карман передника и обнаружила, что же ей мешало всё время. Это была оставшаяся непарная хрустальная туфелька. Золушка долго вертела обувку в руках и думала, что бы с ней сделать. Оставить под пепельницу — так отец бросил курить. Оставить на память — только расстраиваться. Попробовать сдать в комиссионку — ну кому нужна туфелька без пары?

Тут она вспомнила, что сейчас идёт Крещенье (собственно, это и было формальным поводом для празднования во дворце), и все приличные девушки, у кого много обуви, гадают по Жуковскому. Суеверия, понятное дело, подумала Золушка, но… Она влезла на подоконник, приоткрыла форточку и решительно выбросила непарную хрустальную туфельку на улицу.

С улицы донёсся стук, вскрик, звук падения тела на скользкой проезжей части, а потом изумлённый «Ох!», но с совсем уже другой интонацией. Золушка только успела слезть с подоконника и вернуться к печке, как дверь распахнулась и — не вытирая заснеженных ног о половичок — в комнату ворвался Принц!

В руках он держал 2 (две) парные хрустальные туфельки. С лёгким вскриком он швырнул обе туфельки на пол (наверное, он верил, что стекло бьётся к счастью; а осколков-то теперь выметать — оссподи!), схватил Золушку в обьятия, и они затанцевали прямо от печки, будто бал продолжался!..

Кот раскрыл глаза. Изумился, раскрыл ещё шире. Потом потянулся, подумал — и тяжело вспрыгнул на подоконник. Наверное, в этом что-то есть, гадал кот, вышвыривая в форточку свой сапог. А потом решил, что две кошки лучше, чем одна, — и кинул второй…

Теперь у Золушки Принц. А кот ходит босиком и мяучит — жалуется.

Почти святочный рассказ

Инфляция. Девальвация. Повышение цен. Особенно на лекарства. Пока до аптеки вприпрыжку доковыляешь, ан цена-то уже вдвое подскочила. Лекарства, поди, все заморские, а за морем телушка — полушка, да рубль перевоз, да растаможка — два, да НДС — три, ну и пошло-поехало…

Он шаркающей стариковской походкой, чтоб разношенные тапки не свалились, подошёл к последнему, неполному ещё, сундуку и, покряхтывая, присел перед ним на стульчик. Незаметно прилепленный волос Златовласки был на месте, никто крышку не открывал. Да и некому было.

Оно и хорошо и плохо, что некому. Хорошо, потому как никто по сундукам не шастает, меч-кладенец куда ни попадя не кладёт, ящичек с серебряным блюдечком да наливным яблочком на сериалы не настраивает. Порядок должон быть. А плохо — потому как никто супротив не сядет, кудряву головушку ручкой пухлою подпираючи, да и не спросит: «Костюшечка-дорогушечка, а не подать ли тебе ещё пампушечек с пылу с жару к борщечку?» Да и где тот борщик с красным огнедышащим перцем, с плавающими золотыми медалями, с натёртыми чесноком пампушками да запотелым хрустальным графинчиком на белой скатерти-самобранке… Одна бранящаяся скатерть и осталась. Ан и та после моли да стирок одряхлела, слышать плохо стала, под нос бурчит — и побраниться не с кем.

Кощей со вздохом обвёл взглядом противоположную стену зала. Вдоль стены стояли заполненные сундуки и шкафы со скелетами. По стенам висели картины или фотографии, на которых были изображены покойницы-жёны, а рядом сам Кощей в молодые годы — крепкий брюнет с короткой бычьей шеей и густой иссиня-чёрной бородой. «Герцог Синяя Борода, так меня тогда и звали, — с удовольствием подумал Кощей. — Всё-таки умели делать средства для радикальной окраски волос!»

В первом шкафу слева была, кажись, Царевна Марья Моревна. А, может, и нет. Это в реестр надо лазить, в опись. А дальше и того хуже, разве всех упомнишь. Вот Василисы Премудрой и Елены Прекрасной точно нет, это уж в последние века было, когда стар стал по балам да ристалищам скакать. Скушно стало жёнкам, вот и сбёгли от старого мужа с ладными молодцами. Да и то — молодцы-то были наняты Пенсионным фондом для смерти Кощеевой, больно устал Фонд ждать, когда Кощеюшка свой плановый срок доживания выполнит. Всю статистику им попортил старик. Сначала по-хорошему просили помереть, а потом… Нет уж, спасибо вам, Вася да Алёнушка, что сбёгли да киллеров увели!

А шкафы пустые остались. Пока был Синей Бородой, да сила в руках держалась, так жену пришибить — не проблема. Бьёт — значит, любит. Совсем убил — шибко любил. Опять же — к порядку приучал. А не ходи, где не велено, сейфы не открывай, там материалы почище государственной важности и стерильные органы для регенерации. А теперь и сейфы попустели.

Дверь открылась, вошла — жена не жена, так, домработница из иммигрантов, Гюльчатай. Хозяйственная. Скромная. Весёлая обычно. Ан глазки в пол, на связке ключей пятнышко кровавое крохотное — без спросу в регенерационную камеру заходила, где запасные органы лежат.

— Господин, я без спросу в регенерационную камеру заходила: там предохранитель на температурном реле полетел, починила. Заодно фильтры бактерицидные в ламинарном шкафу поменяла. А ещё, когда пыль протирала, то шкафы открывала, скелеты там нашла, тоже протёрла. Господин, очень много работы для одной, трудно со всем управиться. Давай оживим остальных женщин, хороший работающий коллектив получится!

Кощей посмотрел на шкафы — над ними розовыми флуоресцирующими облачками заколыхались предрождественские призраки жён.

— Рождество? — понимающе спросил он, чувствуя, как его сердце непривычно смягчается и добреет.

— Какое Рождество, господин? Месяц Мухаррам, день Ашура прошёл, господин. Я муллу вызову, он всех жён заново оформит, чтобы все сразу с тобой в законном браке были.

— Будешь моей любимой женой, — мрачно пообещал Кощей Синяя Борода.

Совсем святочный рассказ

Рукописи — горят. Это клинописи не горят, которые на табличках из обожжённой глины. А рукописи, партитуры, книги, картины — всё горит. Фрески рассыпаются, здания рушатся. Только всё это здесь у нас на Земле разрушается, а там, прямо направо за садом Рая, сохраняются в запаснике абсолютно такие же дубликаты созданных людьми шедевров. Самых разных, начиная с первой расписной прялки. Просто туда никто не ходит на экскурсии: душам и в самом Раю хорошо. Пусто в тамоших Тадж-Махалах.

И всё же в первом храме соломоновом, специально туда уйдя ото всех, стоял Нафанаил. Он прислонился лбом к холодной колонне, сопел и размазывал слёзы по лицу кулачком. Белые-белые, словно накрахмаленные, пёрышки его ангельских крыл топорщились от обиды. Приближается Рождество, день Его рождения, скоро Он одним Духом задует все 2011 свечек на торте — и все обитатели Рая получат по кусочку торта. Все получат — и Нафаня тоже. Но только другие ангелы будут стоять хорами и поздравлять Его, а Нафанаила не взяли. Архангел-хормейстер пожал плечами и выгнал Нафаню из хора.

— А как же «Всякое дыхание да хвалит Господа»? — попытался качать права Нафаня.

— Дыши глубже и хвали молча, — ответил вредный архангел, дослужившийся до своего нынешнего положения из каких-то мелких восточных демиургов, и добавил загадочное и одному ему понятное слово «карма».

И вот все ангелы Рая будут хором славить Его — все, кроме маленького Нафанаила. Нафаня опять засопел. Но тут кто-то подёргал его за подол форменной туники. Маленький ангел мгновенно проглотил слёзы, последний раз шмыгнул носом и осторожно глянул вниз. Там подпрыгивал на тоненьких ножках мелкий шедевр человеческих изделий Колобок. Его глазки-изюминки поблескивали, а на глянцевой физиономии сияла масляная улыбка.

— А хочешь, я тебе песенку спою? — предложил он.

Ангел с трудом подавил желание пнуть Колобка как футбольный мячик.

— Плохо слышишь? — огорчился Колобок. — Ну, ничего, высунь язычок, я к тебе поближе сяду. Всегда мечтал какому-нибудь ангелу спеть. Хорошо вам, ангелам, а я даже в Раю ни разу не был, ходишь тут по запаснику, ни одной души не видишь…

Слёзы у Нафани высохли, он наклонился, взял Колобка на руки и стал ему что-то шептать…

…Усталый после репетиции архангел-хормейстер сидел под оливой и размышлял о суете послежизненного существования, когда к нему подлетел маленький Нафанаил — с флюсом, но сияющий как надраенный обол.

— Прошу вас, прослушайте меня ещё раз!

— Я уже слушал, — содрогнулся хормейстер, — зачем мне это? Здесь же Рай, а не…

— Ну, пожалуйста…

Хормейстер обречённо закрыл глаза. Нафанаил разинул рот, и оттуда полилось дивное сладкое пение, затихли души, замолкли арфы в кустах и птицы на деревьях — все внимали волшебному пению. Архангел утирал слезу:

— Чудо!..

Девочка со спичками

Вечер ещё по-настоящему и не наступил, но зимой темнеет рано. Циклоны и антициклоны ушли куда-то отмечать конец недели, и в ледяном чёрном небе проступили потрескивающие от мороза звёзды.

В эту холодную и тёмную пору на улице практически не было людей, только — вжик! вжик! — проскакивали мимо автомобили, оставляя после себя сизый сернистый дымок. Наверное, именно так исчезает Мефистофель.

Девочка стояла на углу и тряслась от холода в своей синтепоновой одёжке. Она была ещё слишком маленькой, чтобы возле неё притормозил пышущий теплом автомобилист, приняв за ночную искательницу клиентов. И слишком большой, чтобы заинтересовать проехавшую мимо весело мигающую разноцветными огнями патрульную машину.

За весь вечер бедная девочка не продала ни одной коробки спичек. Несколько упаковок спичек лежало в её стареньком драном ранце, и одну пачку она держала в руке. У неё в жизни не было уроков по маркетингу, и она не знала, что сейчас и в автомобилях и на кухнях есть электрозажигалки. А достопочтенные джентльмены, курящие трубки, имеют обыкновение носить в кармане твидового пиджака золотую зажигалку.

Как холодно было в этот вечер! Девочка не догадалась пойти греться на станцию или хотя бы в какой-нибудь подъезд без домофона. Она нашла уголок за выступом дома, тут она села и съежилась, поджав под себя ножки. Но ей только стало ещё холоднее. Так бы она, возможно, и замёрзла совсем насмерть или застудила бы себе что-нибудь важное в организме, когда вдруг!..

Когда вдруг — БА-БАМ! — из-за угла выскочил незнакомец. Молодой симпатичный загорелый крепкий парень с волосами цвета ржи. С крепкими белыми зубами — это было видно и слышно по тому, как он стучал ими от холода. Одет он был ещё более по-летнему, чем девочка: сандалеты, шорты, футболка, бейсболка…

— Ну, наконец– то, — обрадованно закричал он. — Еле тебя нашёл! Спички ещё не все спалила? — и, не дожидаясь ответа, схватил девочку за руку. — Пойдём! Летим со мною!

Девочка была ещё совсем-совсем малолетка, но успела получить правильные уроки воспитания от своей покойной матушки.

— Простите, — сказала она, — но вы сперва пообещайте мне, что не надругаетесь над моими невинными чувствами, не изнасилуете и не продадите на органы, — она высмотрела на футболке бейджик и закончила обращением: — Мистер Жюль. То есть, наверное, Юлий.

— Глупости какие, — ответил симпатичный молодой мужчина. — И не Жюль какой-то, а Июль. Летим скорее, а то костёр не зажигается, братаны задубели уже совсем!..

Ах, как они летели в чёрном небе, так быстро, что звёзды мелькали чёрно-белым калейдоскопом, а девочке, обнимавшей в полёте Июля, даже стало жарко. Но всё это было ничто по сравнению с той радостью и весельем, которые наступили по прилёту. Жарко и ярко, горячо и ясно заполыхал костёр посреди поляны, потянуло весёлыми запахами от мангалов с шашлыками, захлопали пробки шампанского, охлаждавшегося в сугробе под ёлочкой, а из кустов стали выбредать симпатичные девчонки с корзинами для подснежников. Ох, какое тут пошло веселье — ни в сказке сказать, ни по телевизору показать!

И где-то высоко в небе послышался ровный рокот самолёта — это сказочный премьер летел зачем-то на огонёк в лесу…

Макс Дарк

Дела тридевятые. Синопсис

В Тридевятом царстве дело было. Мы тогда втроём хорошо посидели: я, один беглый чернец и кадушка дюжей браги. Чернец мне тогда много чего рассказывал, только церковнославянским сильно злоупотреблял. И бражкой тоже. Так что я от себя перескажу, своими словами, как уж запомнилось.

Правящий в то время царь-батюшка (от великого государственного ума, надо полагать) сажает свою великовозрастную дочку на выданье в терем. К окошку. На третий этаж. Нет, на пятый. И предлагает имеющим интерес богатырям туда допрыгнуть. А заодно перстень с дочкиной руки снять. Всё это одновременно, причём на коне. Дебил. Богатыри думают точно так же, поэтому претендентов не находится, а царевна томится от скуки у окошка и беспрерывно пьёт чай с круассанами и бубликами.

Через пару месяцев такого тоскливого ожидания одновременно происходят две вещи. Первое — из царского зверинца убегает раритетный заграничный кенгуру. Второе — известный всему городу Ванька по прозвищу Дурак (да и по жизни тоже) оказывается на площади в поисках ближайшего кабака.

Капризные звёзды, находящиеся в этот момент с обратной стороны земного диска, складываются таким образом, что сбежавший кенгуру и похмельный Ванька сталкиваются на площади лоб в лоб. Ванька непроизвольно хватает кенгуру за уши, кенгуру от ужаса визжит и подпрыгивает аж на уровень пятого тюремного… нет, теремного этажа. Высунувшаяся из окна дебелая царевна вцепляется в Ваньку со всей страстью истосковавшейся по свадьбе невесты, и вся эта композиция шмякается обратно на мостовую, что характерно. Кенгуру всмятку, принцесса отделывается переломом ноги, Ваньке как с гуся вода.

Царь-батюшка в качестве компенсации за загубленное животное и пострадавшую дочь (именно в таком порядке) вешает на Ваньку Долг Жизни, как высокопарно выражаются дивные ельфы. То есть фактически пожизненную службу. Ваньку официально переименовывают в Ивана (отчего тот слегка умнеет), выдают ему сапоги, старенькую кольчужку, ещё более старенькую лошадь и отправляют со сверхсекретным государственным заданием, не формулируя его смысл. На слух тайное царское поручение звучит как: «Найди то, не знаю что». Ванька, ой, извините, Иван разводит руками, произносит несколько артиклей и едет в неизвестность.

Передвигаясь на своей старенькой лошадке куда глаза глядят, Иван к вечеру оказывается на усыпанном костями огромном поле (довольно близко от столицы, вы не находите?). Посреди поля лежит огромный камень. Иван ожидает увидеть предупреждающие надписи из серии: «Налево пойдёшь — прибью!», но камень девственно чист. Пожав плечами, Иван пишет на камне несколько ёмких слов и заодно облегчается по-маленькому. Видимо, в результате этого нехитрого действия, из камня начинает прорастать рукоять меча. Иван не в курсе легенд о короле Артуре, но интуитивно понимает, что за рукоять можно потянуть. Он хватается за эфес и тянет, тянет, тянет… В результате у него в руках оказывается говорящий двухметровый фламберг. Прямо скажем — меч не шибко удобный для долгих путешествий. Но другого всё равно нет, так что Иван нарекает меч Гаврюшей и таскается с ним как с расписной оглоблей.

На следующий день Иван встречает голосующую на обочине тропинки старушку, просящую подаяние. Фламберг Гаврюша оживлённо предлагает порубить её на фарш. Иван укоряет Гаврюшу за негуманность и мощно удовлетворяет старушку. Желудочно. Отдав ей свой последний бутерброд с салом и чесноком. Старушка благодарит и, блеснув красными глазками из-под капюшона, дарит Ивану волшебный клубочек. Иван продолжает путь. Разумеется, через полверсты клубочек разматывается до конца и больше никто никуда не катится. Иван в недоумении возвращается к старушке и видит, как та под действием бутерброда с чесноком, корчась, рассыпается в прах. Рассмотрев оставшийся череп с вампирьими клыками, Иван признаёт первоначальную правоту фламберга Гаврюши и клянётся впредь быть осторожнее.

Проезжая мимо огромного дуба, Иван слышит тоненький голосок, вопящий: «Хелп ми!». Сердобольный богатырь интересуется у невидимого собеседника: «Чё надо?». Тот стыдливо признаётся, что не может слезть. Разумеется, фламберг Гаврюша тут же предлагает порубить неизвестного абонента на фарш. Иван помнит о правоте Гаврюши, но врождённая гуманность одерживает верх. Он срубает дуб (фламбергом Гаврюшей, да, несмотря на его крайнюю неприспособленность к лесоповалу), и к ногам Ивана падает говорящий енот-полоскун. В благодарность за спасение енот стирает Ивану его богатырские портянки. Восхищённый Иван нарекает енота Поликарпом и предлагает путешествовать вместе. Фламберг Гаврюша недовольно бурчит, но соглашается с решением Ивана.

Спустя две недели похода старенькая кляча Ивана становится совсем никакая. Иван торжественно вслух нарекает её Аграфеной Ипатьевной, целует в лоб и начинает готовить из неё запас бастурмы. Аграфена Ипатьевна перед смертью успевает быстренько благословить Ивана и нацарапать копытом на земле карту острова Буяна, где зарыт волшебный клад. Крестик, отмечающий точное место, она уже нарисовать не в силах, поэтому толку от карты никакого.

Богатырь Иван, енот Поликарп и фламберг Гаврюша идут дальше пешком. Бастурма имени Аграфены Ипатьевны в один неприятный день всё-таки заканчивается, и Иван понимает, что нужно искать какую-нибудь богатырскую халтурку. В придорожном трактире ему рекомендуют обратиться к царю Автандилу Гургеновичу.

Его Величество Автандил Гургенович за бурдюком чачи излагает Ивану свою давнишнюю мечту, а именно — влюблённость в Елену Прекрасную. Сам он её ни разу не видел, но пожелтевшую говяжью газетную вырезку бережно хранит в тумбочке. С говяжьей газетной вырезки ласково смотрит девушка поразительной красоты. Иван охотно соглашается поработать сватом, тем более что Автандил Гургенович выдаёт Ивану неплохие командировочные. Выяснив в том же самом придорожном трактире местонахождение Елены Прекрасной, наши друзья нанимаются в попутный торговый караван. Иван — охранником, енот Поликарп — стюардом, фламберг Гаврюша… ну, тоже охранником.

Прибыв через три месяца в искомое королевство, друзья начинают с крайней осторожностью наводить справки. То есть, Иван спрашивает в лоб у ближайшего лоточника, где найти Елену Прекрасную. Тот, ничуть не удивившись, советует им не заморачиваться, а прямо пойти во дворец и попросить аудиенции. Значение этого слова обидевшемуся Ивану растолковывает образованный енот Поликарп.

Во дворце к ожидающим друзьям выходит милая женщина лет сорока на вид и с улыбкой выслушивает сбивчивую речь Ивана о сватовстве царя Автандила Гургеновича. Вдоволь похихикав, она спокойно объясняет Ивану что ей пятьдесят три года, она замужем за местным королём, у неё пятеро детей, должность ректора целительско-косметической академии, и прочие семейно-государственные заботы. Так что Иван несколько запоздал со своей миссией. В завершение она рекомендует посоветовать Автандилу Гургеновичу не хранить так долго газетные вырезки да и вообще не читать до обеда советских газет.

Потерпев неудачу в качестве посла доброй воли свата Иван благоразумно решает обратно к работодателю не возвращаться, тем более что задаток друзья уже получили. Кроме того, енот Поликарп своими ловкими пальчиками успевает во дворце вытащить из карманов придворных пару-тройку вполне толстых кошельков, так что на пару месяцев компания не нуждается…

Естественно, все деньги спускаются Иваном в кабаке за неделю. Не заплатив по счёту в гостинице, компания сваливает через окно и отправляется дальше в наивной надежде избежать приключений.

Разумеется, так не бывает. В каком-то мрачноватом горном ущелье дорогу Ивану преграждает здоровенный великан, в глазках которого отчётливо читаются не замутнённые культурой плотоядные намерения. Поскольку великан больше Ивана раз этак в пять, фламберг Гаврюша почему-то не выступает с предложением порубить вышеупомянутого великана на фарш. И вообще не отсвечивает.

Разумно прикинув, что против дубины великана ловить нечего, Иван намеревается решить дело спортивным соревнованием в древнееллинском духе, а попросту предлагает помериться. Великан презрительно хмыкает и с гордостью вываливает более чем впечатляющее хозяйство. Иван, хоть и бывший дурак, но не будь дурак, мгновенно хватает фламберга Гаврюшу и оттяпывает великану всё под корешок. В ответ на вопли истекающего кровью великана: «Нечестно!!!», Иван аристократически приподнимает бровь (где только научился?) и отвечает, что он имел в виду помериться длиной меча. Возразить на это умирающему великану уже нечем нечего. Особенно ценной добычи в логове великана, кстати, тоже не обнаруживается.

Дальнейший путь богатырской компании отмечен несколькими незначительными драками, эпизодом вымогательства (вымогал Иван, как вы понимаете, а не у Ивана), противной погодой и хроническим безденежьем. Время от времени в памяти Ивана всплывают слабые воспоминания о том, что он вроде как на государевой службе и выполняет секретное задание, но он с лёгкостью эти воспоминания подавляет и вытесняет.

В очередной придорожной корчме за столик к Ивану подсаживается неопрятный длиннобородый старичок в жутких обносках и представляется великим добрым волшебником. Разумеется, подозрительный фламберг Гаврюша немедленно предлагает порубить старичка на фарш. Напротив, Иван старичку мгновенно верит, потому что старичок в качестве доказательства своей доброты и волшебности заказывает всем за свой счёт пожрать и бочонок свежего пива. После обеда, пользуясь благодушным настроением Ивана, великий добрый волшебник подписывает его на квест. Суть проста. В какой-то таинственной пещере лежит нечто. Так вот это самое нечто надо забрать и принести ему, великому доброму волшебнику. И после этого всем станет хорошо. Карту великий добрый волшебник Ивану предоставляет подробнейшую, грех жаловаться. А гонорар клятвенно обещает выплатить по завершении квеста.

Друзья отправляются в путь (довольно лёгкий, кстати). Махаловку по дороге со стаей волков ни Иван, ни фламберг Гаврюша, ни даже енот Поликарп уже за богатырское деяние не считают. Так, мелкий эпизод. Ещё одного горного тролля с лёгкостью побеждает в одиночку енот Поликарп. Одной левой. Правда, в ней было шило, и подкрался Поликарп со спины и к спящему, но это неважно. А важно то, что компания вполне спокойно добирается до искомой пещеры, где фламберг Гаврюша с удовольствием рубит в фарш каких-то синеватых умертвий, после чего, чуть не сломавшись, подковыривает собой здоровенную каменную плиту. В тайнике под плитой обнаруживается нечто. «И что это за хрень?» интересуется Иван. «А я знаю?», откликается образованный енот Поликарп.

Это действительно нечто, Иван так сразу и понимает. Оно какой-то непонятной обтекаемой формы, из неизвестного вещества, внутри него светятся и переливаются непонятные символы, оно жужжит и потрескивает. Иван задумывается — а не отнести ли это царю-батюшке? Вроде, под определение «Найди то, не знаю что» данная НЁХ очень даже подпадает. Но обещанный великим добрым волшебником гонорар перевешивает альтернативные размышления Ивана. Тем более что образованный енот Поликарп выражает сомнение — а не взрывается ли эта штука?

В общем, Иван с компанией возвращаются в ту самую корчму, и богатырь торжественно вручает нечто работодателю. Вцепившись в таинственный предмет, великий добрый волшебник пускается в пляс и вопит что-то непонятное, типа: «Трансклюкатор! Рабочий! Наконец-то я могу улететь с этой грёбаной планеты!!!» После чего великий добрый волшебник трансформируется в зелёную слегка антропоморфную лягушку, нажимает на предмете несколько светящихся символов и растворяется в воздухе. Задать вопрос о гонораре уже некому. Иван смачно плюёт на пол и на будущее зарекается иметь дело с великими добрыми волшебниками.

Компания бредёт под унылым моросящим дождём уже вторую неделю. Спать негде, жрать нечего и даже некому морду набить. Поэтому замеченную в лесной чаще избушку путники воспринимают как дар небес, и старательно не замечают переминающиеся под избушкой здоровенные птичьи лапы, на которых избушка, собственно, и стоит.

Баба-Яга встречает усталых странников по всем канонам фольклорного гостеприимства. Фламберг Гаврюша вычищен, отполирован, смазан и вальяжно возлежит на неизвестно откуда взявшейся японской подставке для катан. Енот Поликарп высушен, расчёсан, накормлен и дрыхнет на бархатном половичке. Богатырь Иван попарен в баньке, накормлен до отвала и сидит за столом, вяло покачиваясь, и крепко прижимая к себе полупустую четверть самогонки. Что там у них дальше происходит с Бабой-Ягой — не наше собачье дело, а их устраивает.

В избушке у Бабы-Яги Иван живёт полгода. За это время он успевает: сделать ремонт в избушке, укрепить забор, подновить сарай, построить сеновал, вычистить и углубить колодец, перестелить крышу, вскопать десять соток под картошечку. Баба-Яга на Ивана не нарадуется, называет его касатиком, балует разносолами и вообще балует во всех смыслах, о которых вы подумали, охальники.

Наконец, совестливый (а честно сказать — заскучавший) Иван вспоминает о своём тридевятом подданстве и поручении царя-батюшки. Баба-Яга, пригорюнившись и хлюпая носом, собирает ему в дорогу пирожки и советует выбрать подвиг попроще. Например, прогуляться за молодильными яблочками. Царь-батюшка, дескать, оценит (да и мне, касатик, захвати несколько штучек). Сад с яблоками, по воспоминаниям Бабы-Яги, находится где-то в направлении на юго-восток. Единственная сложность — на должности сторожа обретается небезызвестный дракон Гольденберг Полыхающий.

Попеременно сменив (и съев) за время пути трёх лошадей, одного ослика и двух верблюдов, богатырская компания прибывает к цели. Среди жаркой пустыни действительно расположен роскошный сад, в котором действительно растут яблони, на которых действительно растут самые настоящие молодильные яблоки. Поначалу Иван решает пойти скользким путём Мишки Квакина и попросту натырить полную пазуху драгоценных фруктов. Не тут-то было. Недремлющий дракон Гольденберг появляется из ниоткуда и укоризненно нависает над Иваном многотонной тушей. Енот Поликарп при виде этого зрелища моментально исчезает в неизвестном направлении. Плюнув вслед трусливому предателю, Иван переходит к деловым переговорам и интересуется у дракона за насчёт приобрести некрупную партию. По вредности характера дракон Гольденберг в этом ему решительно отказывает. Тем не менее, поскольку все драконы падки на блестящее, почтенный дракон Гольденберг согласен на следующий гешефт: одно молодильное яблоко в обмен на одного фламберга Гаврюшу. Иван хочет с негодованием отказаться, но фламберг Гаврюша усиленно прикидывается сверкающей безмозглой железкой, а сам втихаря шепчет Ивану соглашаться на предложенные условия и яростно подмигивает. Чем — непонятно.

Иван совершает обмен и уезжает на пока ещё не съеденном последнем верблюде обратно. Через двадцать минут его нагоняет енот Поликарп. Вдоволь наслушавшись обвинений в трусости и предательстве, енот Поликарп презрительно фыркает, и разъясняет Ивану, что пока некоторые мелочёвкой и фигнёй страдали, некие уважаемые еноты сбегали в драконью сокровищницу на экскурсию и чуточку приобрели там сувениров. После чего енот Поликарп демонстрирует Ивану здоровенный рубин величиной с арбуз. Потрясённый Иван искренне раскаивается и обещает еноту Поликарпу больше за него плохого не думать.

В сумерках компаньоны запаливают небольшой костерок из верблюжьего кизяка и начинают посматривать на своего последнего верблюда с нехорошим гастрономическим интересом. Внезапно слышится хлопанье крыльев. К костру подлетает дракон Гольденберг. В зубах у него целый мешок волшебных яблок. Фламберг Гаврюша летит рядом, время от времени покалывая дракона в загривок.

Дракон Гольденберг тихо и вежливо просит извинения за беспокойство, оставляет мешок, опасливо косится на фламберга Гаврюшу и бочком\бочком улетает. На безмолвный вопрос Ивана: «Что это было?» — фламберг Гаврюша злобно фыркает и бормочет, что нефиг всяким неграмотным летучим ящерицам обзывать его клеймором и указывать как правильно лежать в сокровищнице. Довольный Иван обнимает одновременно фламберга Гаврюшу, енота Поликарпа, мешок с молодильными яблоками, и друзья спокойно засыпают посреди тёплой великой пустыни, на радостях даже не став есть последнего верблюда. Утром они едут на север. Домой.

По дороге богатырская компания заезжает в гости к турецкому султану Рафику Хабибулину, которому и толкают рубин за гигантскую кучу золота. Золото Иван кладёт на хранение в представительство ганзейского банка. Одну из авосек с молодильными яблоками заначивает там же.

Вернувшись в столицу Тридевятого государства, Иван заходит во дворец, открывает дверь с пинка и торжественно вручает царю оставшуюся авоську молодильных яблок. Царь-батюшка от жадности сжирает сразу всё, и у него обнаруживается жуткая аллергия. Царь истово чихает и исходит соплями. Весь. Напрочь. Практически подчистую. Оставшаяся от царя неприятного вида лужица верноподданнических чувств вызывать ну никак не может. Иван волевым решением передаёт власть Боярской Думе. В Тридевятом государстве наступает Смутное время. Богатырь Иван, енот Поликарп и фламберг Гаврюша уезжают в глубинку, где и собираются это самое Смутное время пересидеть. Где-нибудь. Хотя бы в знакомой свежеотремонтированной избушке Бабы-Яги.

И снова бременские музыканты

В Тридевятом царстве дело было. Сидели мы как-то вчетвером: я, два брата-академика, да ящик шнапса. Много интересного мне те братья тогда рассказали, да всё не упомню. А вот одну байку, как в черепе отложилось — перескажу.

Шумел себе в окрестностях славного города Бремена зелёный лес. Много он на своём веку повидал: и тевтонских рыцарей мрачных, и ганзейских купцов тороватых, и миннезингеров сладкоголосых да озорных. Но вот такой компании видеть ему не приходилось. Насторожился лес, дупла любопытные навострил, слушать стал.

А вышло так, что встретились одновременно на лесной полянке овчарк сурьёзный, жизнью, как молью, траченный, да котейка тощий — манерами, что приказчик галантерейный, да петух полуощипанный с нехорошей сумасшедшинкой в глазах. А последним, не поверите, на ту полянку здоровенный ишак вывалился. Решили они подружиться.

— Вай-мэ, — говорит ишак, — сам не знаю, как я в этом Дойчланд оказался. Я раньше Душанбе жил, урюк кушал, инжир, хурма спелий. А потом мине хозяин какому-то гяуру продал. У вас тут в Дойчланд холодно, снег идёт, слюшай, ненавижу! Решил домой на юг идти, может по дороге тюбетейка найду и халат тёплий.

— Доннерветтер, — хрипло тявкает овчарк, — а у меня не хозяин был, а самый настоящий швайне! С утра до вечера я на него арбайтен, а кормил он меня — как мелкого той-терьера позорного. В общем, решил я — ну и дер тойфель с ним, с таким хозяином. Полляжки у него отхватил да и шнелле в бега. Ляжку, извините, вчера доел, поделиться не могу.

— А я, — говорит кот, — гувернёром был. Французскому детишек хозяйских обучал. У нас, у котов, произношение от природы поставлено. Вот, вслушайтесь: «мяусье, же не мяунж па сис жю-ю-ю-юр!».

— Круто, — говорит овчарк. — А чего из гувернёров ушёл?

Тут кот смутился немножко и говорит:

— Да я, кроме этого, и не знаю больше ничего… Вот и выгнали…

— А ты чего бомжевать пошёл? — спрашивают петуха остальные.

— Всё от усердия моего! — говорит петух. — Вечером как-то вижу — хозяйка прядёт. А лучина у ей того и гляди погаснет. Ну, я клок сена подхватил, от трубы соседской зажёг, да хозяйке на крышу бросил. Ох, и светло стало! А меня, вместо того, чтобы похвалить, чуть не прибили.

— Гм, — говорят кот с овчарком. — Да ты, брат, поджигатель какой-то.

— Вот и хозяева мои, когда на пепелище прыгали, то же самое говорили, — подтверждает петух. — И ещё словами меня разными обзывали. Я потом от обиды всю деревню сжёг. А чё они?

— А и в самом деле, чё они? — согласились ишак, овчарк да котейка.

И пошли они далее вчетвером.

Полчаса идут, час идут, ещё больше идут. А дело к вечеру. А тут им не Африка. Да и стрёмно в лесу-то.

— Эх, нам бы домишко какой-нить найти, — мечтает кот.

— Да хоть дер сарай задрипаный, доннерветтер, — бурчит овчарк.

— Вай-мэ, — говорит ишак, — у мине дома рядом такой караван-сарай был! В стойле сена многа-многа, а во дворе под деревом курага спелий валяется, ешь, сколько дотянешься! Зачем я в этот холодний Пруссия попаль?

Тут глядь — огонёк окошечный в чаще мелькнул. Переглянулись наши приятели, да не сговариваясь, пошли посмотреть — может, чего спереть получится?

А в лесу том действительно избушка стояла. Только жили в ней не злые разбойники, а наоборот, добрые хиппи. В то время слова-то такого ещё не было, а хиппи уже были. Тошно им было на средневековую жестокость мира глядеть, вот собрались они маленькой коммуной, да и ушли в лес. Огородик развели. Опять же деляночку травки посадили, той, что на доброту да хиханьки прибивает.

И вот сидят, значит, добрые хиппи в той избушке, да и не ведают, что четверо друзей наших свежескорешившихся вовсю оттофонбисмарковые планы против них строят.

— Давайте я у них покушать попрошу, — говорит котейка. — Вежливо этак зайду, жалостливую мордочку сделаю, да и скажу: «Мяусье, же не мяунж па сис жю-ю-ю-юр!». Зря я, что ли, французский знаю?

— Да ну его к дер тойфель! — хрипит овчарк. — Дверь с разгону вышибаем, первому клыками в горло, остальным кричим: «Млеко, курка, яйки! Шнелле, а не то фойер!»

А ишак и сказать ничего не успел. Петух как про фойер услышал, тут же факел прикрылечечный схватил и с лёту в окно!

А хиппи в избушке сидели добрые, расслабленные. А тут вдруг влетает нечто, по комнате носится и хрипло кулдыкает! И факелом во все стороны. Ломанулись хиппи в дверь, а там лай хриплый, да вой низкий мяукальный, как из самого нутра. А уж как чужеродное «Иа!!!» донеслось, тут и поняли хиппи, что пришёл по их душу глюк нехороший. Бросились они бежать далеко-далеко, а спустя двое суток (с перерывами на отдых) остановились и зареклись больше травку сажать. А то вон до чего докатиться можно.

А друзья наши первым делом у петуха факел отобрали, начавшийся пожар потушили, да и спать легли.

Так и стали они в той избушке жить. Ну, на большой дороге пошаливали, не без того. Кушать-то надо что-то? Ишак перед проезжающими путниками деревья валил, овчар клыки скалил да из мушкета шмалял, котейка из арбалета в спину бил. А петух так, психическую атаку осуществлял. В общем, хорошо жили, пока их курфюрстова стража не поймала. Да и повесили наших друзей за душегубство на главной площади славного города Бремена. Очень добрые бюргеры этому зрелищу радовались и пива тогда выпили немерено. С тех пор, говорят, Октоберфест своё начало и ведёт.

Трёхногий окорок. Синопсис

Преданный и проданный своим наставником Винни-Пухом, предназначенный на убой обитателями таинственного дома в Простоквашино, сидящий в сарае на цепи Пятачок решает избежать печальной участи. Он отгрызает себе ногу и варит из неё холодец, обильно сдабривая его галюциногенными поганками, которые растут в сарае прямо на стенах.

Привлечённые аппетитным запахом, дядя Фёдор с компанией упоённо наворачивают холодец, и через полчаса отчётливо понимают, что пасторальное пейзанское существование не для них. Гены мифического адмирала Ивана Фёдоровича Крузенштерна просыпаются не только в дяде Фёдоре, но даже в Матроскине (адмирал был затейник) и настойчивыми пинками зовут друзей в море. Шарик и галчонок Хватайка подписываются с ними за компанию и просто от безысходности простоквашинского существования.

Пятачок по рассеянности тоже откушивает холодец из самого себя. Соответственно, его накрывает особенно сильно. Он объявляет себя капитаном, чёрт побери, медузу вам всем в глотку, а кто не согласен, того он утопит в гальюне! Мрачная громада угрюмого одноочкового простоквашинского нужника во дворе оказывает на компанию подавляющее действие, и Пятачка единогласно выбирают капитаном по кличке Трёхногий Окорок.

Галчонок Хватайка теперь постоянно сидит на плече Пятачка, крича «Доллар-р-р-ры! Доллар-р-р-ры! По кур-р-рсу Центр-р-робанка!». Для верности Хватайка ещё окунается в бочку с зелёной краской, найденной им на заброшенной машинно-тракторной станции, и теперь любой прохожий со зрением минус девять и ниже ни за что не отличит его от попугая.

Проехав зайцами на перекладных электричках сто пятьдесят километров, они добираются до Осташкова. Здесь контролёры-загонщики, наконец, вышвыривают их на перрон, и перед взорами наших героев разворачивается величавая панорама Селигера. Но в душе у них слышен зов моря («Таласса! Таласса!» — выкрикивает каждые пять минут галчонок Хватайка), и под покровом зловещей осташковской ночи дядя Фёдор угоняет речную баржу с грузом высокообогащённого навоза, на которой компания через узкие протоки Селижаровки выбирается в Волгу. Идут они по звёздам, разумеется, а поскольку максимум, на что они способны в астрономии — это кое-как найти Ковш Большой Медведицы, то неудивительно, что они благополучно минуют населённую ушкуйниками коварную дельту Волги и вместо опасных нефтяных песков Каспийского моря непонятным образом оказываются в Ялте.

Груз высокообогащённого навоза отдыхающим курортникам совершенно не нужен, и толкнуть его некому. Жизненные силы наши герои поддерживают исключительно дешёвой чачей, покупаемой ими из-под прилавка на ялтинском рынке у Рафика Чамгабердыева (кстати, очень рекомендую), что в сочетании с недовыведенными из организма токсинами галлюциногенных поганок уносит крыши друзей вааще в необозримое прекрасное далёко. Пятачок, он же Трёхногий Окорок, он же свинья и капитан, внезапно вспоминает, что где-то здесь его английский дедушка, лорд Вильям Посторонним, засоси его минога, зарыл клад с фамильными драгоценностями. Начав копать в первом попавшемся месте, друзья моментально натыкаются на сундук. В сундуке они обнаруживают прекрасно сохранившуюся мумию Рамзеса II, которая настолько прекрасно сохранилась, что начинает немедленно гоняться за кладоискателями, клацая прекрасно сохранившимися зубами. Нашим героям грозит гибель, но в самый тяжёлый момент Шарик вспоминает, что он не хрен собачий, а целая собака. С рычанием он вцепляется мумии в глотку и с удивлением обнаруживает под слоем бинтов вполне приличные косточки. Ужином в этот вечер Шарик обеспечен. Остальные члены экипажа ему здорово завидуют, но не претендуют, тем более что Матроскин делает открытие — чачу можно вполне закусывать оконной замазкой, отколупывая её с ближайших домов.

Увы, пожирание древнеегипетских костей не проходит Шарику даром. На следующее утро друзья обнаруживают его молящимся солнцу. На вопрос: «Какого хрена?» Шарик кротко отвечает, что нет бога кроме великого Ра, и вообще уйду я от вас, злые вы. И действительно уходит. Жить. В пещеру. На Мангуп-Кале. Пыхтящие от жары экскурсанты охотно слушают рассказы Шарика о способах бальзамирования покойников и диете священных крокодилов, делятся с ним бутербродами и пивом, и беспрекословно позируют для шариковского фоторужья. К началу зимы Шарика официально берут в штат Крымтурбюро экскурсоводом, и он забывает проведённые в Простоквашино годы, как страшный сон.

Тем временем оставшиеся члены экипажа продолжают свою безумную кладоискательную деятельность. Увиденные дядей Фёдором на рекламной фотографии развалины старинной генуэзской крепости дают им новое направление поисков. Баржа с грузом высокообогащённого навоза (кот Матроскин не теряет надежды кому-нибудь его продать) перебазируется в Судак. Позавтракав тремя стаканами чачи и закусив оконной замазкой, друзья приступают к исследованию замка Чобан-Куле. Обшарив развалины сверху донизу, команда единогласно постановляет начать поиски клада в северо-западном углу башни, так как галчонок Хватайка обнаружил там на стене подозрительного вида крестик, а рядом — полупустую бутылку портвейна. Из смеси прокисшего на жаре портвейна и оконной замазки дядя Фёдор изготавливает невероятной силы взрывчатку. Дождавшись покрова зловещей судакской ночи (чтобы не привлекать к себе излишнего внимания), друзья взрывают остатки крепостной стены, рассчитывая обнаружить там подземный ход, ведущий к заначке с сокровищами. Происходит трагедия. Находящаяся в желудке дяди Фёдора оконная замазка резонирует от взрыва, и дядя Фёдор распределяется тонким слоем по оставшимся стенам крепости, в результате чего продолжать поиски клада не может. Более того, никакого тайного хода во взорванной стене не обнаруживается, а обнаруживается лишь замурованный скелет тогдашнего прораба, причём по характерной форме черепа видно, что работал он без каски. Очевидно, такое пренебрежение правилами техники безопасности и послужило причиной его замуровывания. Разочарованная и поредевшая команда кладоискателей возвращается на баржу, где устраивает скромную тризну по дяде Фёдору, сопровождаемую этническими плясками и ритуальными песнопениями. Не выдержав вокальных экзерсисов Матроскина, баржа с грузом высокообогащённого навоза, наконец, тонет, что приводит к экологической катастрофе. Разозлённые владельцы частных пляжей разыскивают наших друзей с целью разбития им, вышеупомянутым друзьям, морды. Смелые кладоискатели под покровом зловещей судакской ночи бегут обратно в Ялту.

В попытках заработать немножко денег на покупку жизненно необходимой чачи кот Матроскин поёт на рынке под гитару классические романсы. К несчастью, он попадает в поле зрения шаурмовой мафии. За Матроскиным начинается целенаправленная охота. Находящиеся в штате мафии профессиональные ассасины непрерывно преследуют его, размахивая бейсбольными битами, пузырьками с валерьянкой и мешками для котов. Спрятавшись на фонарном столбе, кот Матроскин предлагает им вместо себя свинью и капитана Пятачка по кличке Трёхногий Окорок. Убийцы соглашаются на обмен и, поменяв бейсбольные биты на обоюдоострые шампуры, идут штурмовать берлогу Пятачка. Но терпят сокрушительное поражение. Вооружённый пластмассовым костылём свинья и капитан Пятачок страшен в бою, порви вас всех ланцетник! Из трёх десятков профессиональных убийц успевают убежать пять-шесть самых умных. Остальным убитым и раненым ассасинам галчонок Хватайка выклёвывает мозг в самом прямом смысле этого слова.

Предательство Матроскина не приносит ему спасения. Оставшиеся в живых ассасины возвращаются и начинают сбивать его со столба тапками. После шестнадцатого попадания кот Матроскин падает вниз, ломая себе позвоночник, а затем по нему стремительно проезжает подосланный шаурмовой мафией гоночный асфальтовый каток. Из последних сил, цепляясь когтями за жизнь и асфальт, Матроскин ползёт через двор, дотягивается до спасительной темноты подвального окошка, переваливается через него и падает в кипяток, вечно хлещущий из трубы, которую ЖЭК обещает заварить уже четвёртый месяц. Этого кошачий организм уже перенести не может, и Матроскин чувствует, как летит навстречу светлому пятну по угольно-чёрному тоннелю, а приятный женский голос сообщает откуда-то сверху: «Game over!»

Галчонок Хватайка, на свою беду, случайно залетает в Ялтинский зоопарк, где встречает прекрасную белую курицу-бентамку. Страсть мгновенно хватает Хватайку (оцените каламбур, господа, ха-ха-ха!) своей мозолистой рукой за горло и оставшиеся части тела. Галчонок больше не мыслит себе жизни без прекрасной бентамки. Он бросает к её ногам пакет семечек, хлебную горбушку и собственное сердце. Очарованная невероятным зелёным колером Хватайки, прекрасная бентамка охотно соглашается на свидание. Увы. Не вовремя вернувшийся из командировки петух (мужлан, сатрап и эгоистичный ревнивец!) нарушает эту идиллию и забивает галчонка Хватайку до полусмерти. Утром недоклёванное тельце галчонка подбирает смотритель зоопарка, и Хватайку сдают в поликлинику на опыты. Больше двух суток он этих опытов не выдерживает и умирает от разрыва клюва. Так сбывается старое проклятие простоквашинского чёрного колдуна Печкина (в жизни косящего под мирного почтальона).

Оставшийся последним из могикан Пятачок, он же Трёхногий Окорок, он же свинья и капитан, уплывает на лопате в море, где натыкается на действительно необитаемый никем остров. Размеры острова пять на три метра, что, собственно, вполне объясняет его необитаемость. Допив на жаре остатки чачи, Пятачок яростно вгрызается (лопатой, в смысле) в каменистую почву островка. Он копает безостановочно двое суток, совершенно не обращая внимания на повышающуюся температуру. Углубившись в литосферу на шесть километров (куда он девает вырытую землю, остаётся загадкой), Пятачок теряет сознание от стоградусной жары и неторопливо превращается в буженину с хреном (хрен был при Пятачке всё это время). Достать её, к сожалению, нет никакой возможности. Даже спустя многие годы, случайно проплывающие мимо на катере туристы утверждают, что до сих пор на острове чувствуется аппетитный запах.

Сын древа. Синопсис

Во время извержения Везувия в бедной неаполитанской семье рождается странный длинноносый мальчик, от рождения обладающий древесноволокнистой структурой тела. Ему дают имя Буратино, что характерно. Случайно он попадается на глаза Петру I, который прибыл в Неаполь по делам, касающимся покупки нового компаса. Собирающий всякие забавные кунштюки Пётр забирает Буратино с собой в Петербург, где и сажает его в Кунсткамеру. Отсидев в Кунсткамере около двенадцати лет, Буратино знакомится с аббатом Фариа, который перед смертью открывает ему секрет золотого ключика. Сделав подкоп с помощью украденной ложки работы Фаберже, Буратино падает прямо в Неву, но, разумеется, не тонет, а просочившись сквозь канализацию на десяток лье, прячется на чердаке Адмиралтейства.

Лёжа целыми неделями в мансарде, Буратино непрерывно медитирует в потолок и мучительно размышляет на тему: «Тварь он древесная или право имеет?» Наконец, он решается выяснить этот вопрос экспериментально и убивает топором черепаху Тортилу, ростовщицу, известную всему кварталу. Это преступление оказывает на него сильнейшее психическое воздействие… Буратино бежит из Петербурга в Марсель, преследуемый духом убитой черепахи-процентщицы, которая постоянно нашёптывает ему призрачным голосом: «Тройка, семёрка, туз…» «Проклятая старуха!», — кричит Буратино и нанимается на драккар Эрика Рыжебородого, который как раз плывёт открывать Америку.

После открытия Америки Эрик Рыжебородый меняет Буратино у индейцев чероки на двести бобровых шкурок и вышвыривает его с драккара. Чероки прибивают Буратино к тотемному столбу, кормят просроченным пеммиканом и время от времени пляшут вокруг него танец дождя. Спустя какое-то время Буратино бежит из индейского плена и долго странствует в одиночку по прериям, питаясь корневищами чапараля и дохлыми бизонами. Затем он, сидя в каком-то дешёвом салуне, случайно ввязывается в трактирную драку между ковбоями и золотоискателями, и без малейшего для себя вреда принимает в грудь около трёх десятков револьверных пуль и четыре томагавка. Так он знакомится с Чингачгуком, и дальше они вместе идут добывать сокровища ацтеков. По дороге они знакомятся с принцессой Покахонтас, которая, к счастью, выбирает Чингачгука. Впоследствии принцесса Покахонтас рожает будущего Авраама Линкольна, но по бесстрастному лицу Чингачгука совершенно нельзя прочесть — имеет ли он к этому отношение. Впрочем, это побочная линия повествования. Пересекая мексиканскую пустыню, наши герои становятся свидетелями ритуала пожирания пейотного кактуса, который проводит для своей группы нагваль дон Хуан. Поняв, что появились ненужные свидетели, дон Хуан элегантным движением руки смещает им точку сборки, и наши герои оказываются прямиком в священном городе ацтеков. Попав в руки жрецов Кецалькоатля, Буратино с лёгкостью предаёт своего спутника, и Чингачгук в одиночку сражается на арене против стаи диких кугуаров, отчего и умирает, что характерно. Тем не менее, жрецы решают принести Буратино в жертву во время праздника летнего солнцестояния. После того, как жрецы обломали об его древесный торс все свои обсидиановые ножи, пытаясь вырезать ему сердце, дендроидного пришельца провозглашают посланником богов. Монтесума отдаёт ему в жёны свою дочь, и Буратино возглавляет восстание ацтеков против кучки конкистадоров, которые поддерживают режим Сомосы и Пиночета на грязные доллары ЦРУ. Повстанцы одерживают победу, после чего, благодаря своей в прямом смысле несгибаемости, дон Буратино становится крёстным отцом колумбийской мафии, рабовладельцем и наркобароном. Специально приехавший с Кубы Че Гевара пытается поднять восстание против диктатуры Буратино, но гибнет от удара отравленного копыта дрессированной ламы, подосланной британской разведкой. К тому же наёмники, преданно служащие деревянному тирану, обнаруживают в сердце колумбийских джунглей тайное бунгало Мартина Бормана, где тот проводит свою старость, купаясь в роскоши. Мартин Борман заключает с Буратино союз и охотно делится с ним золотом партии и самыми таинственными секретами третьего рейха. Буратино втайне лелеет мечту о сверхчеловеке, имея в виду, конечно же, себя. Он послушно следует указаниям Бормана, применяя самые различные эзотерические психотехники для развития в себе сверхспособностей. Но тут в колумбийских джунглях появляется сухонький старичок, который на самом деле шаолиньский монах, а если ещё более на самом деле — эмиссар таинственной Шамбалы. Он вызывает Буратино на поединок и ломает его ребром ладони на щепки. В стране объявляется карнавал! Останки Буратино пылают в праздничном аутодафе! Все пляшут и поют песни! Главы государств Карибского бассейна, собравшись на саммит, едят шашлыки, хлещут виски с колой и втихаря договариваются насчёт того, чтобы съездить в сауну с девочками. Появляется седой папа Карло, который узнает в Фиделе Кастро своего пропавшего в детстве брата-близнеца…

А в это время надвигается Карибский кризис…

Как сообщают наши корреспонденты, в Голливуде начаты съёмки сиквела. Рабочее название — «Восставший из пепла»

Сказка о почти мёртвой царевне, храбром (но тормозном)
королевиче Елисее,
и семи богатырях, которые, в сущности, совершенно в сюжете не участвуют

Пасторальная картина. Хочешь — куй, а хочешь — сей. Было у царя три сына. Младший звался Елисей. Быстро пролетело детство. Елисей в расцвете лет где-то там нашёл невесту. Начинается сюжет.

Неприятности порою (будь ты принц или король) настигают и героя. Тут свою сыграла роль злая мачеха царевны. У неё ночной порой (был и так характер скверный) разыгрался геморрой. И она, в припадке злобы, источая яд и слизь, не казалась мёдом чтобы ейной падчерице жизнь (ситуация знакома?), швабру взяв наперевес, падчерицу вон из дома погнала в ближайший лес.

Избалованной царевне в чаще, ясен пень, не рай. Не видать вблизи деревни, и не ездит здесь трамвай. Проще раком до Китая, чем добраться до села. Мышь летучая порхает в небе мутного стекла. Непролазное болото, хрень и срань со всех сторон. Филин, врезавшись в кого-то, трёхэтажный выдал стон. Словно гопы, волки рыщут. Труп птенца в дупле пустом. С жутким звуком зайчик дрищет под ракитовым кустом. Слышен хруст костей (наверно) на нечищеных зубах. На душе царевне скверно, в панталонах липнет страх. Словно вертухай на вышке, ворон матерно кричит. Догрызают лося мышки, лось погрызенный молчит. Тихо подползает сзади неприятной формы тень. Дятел, обдолбавшись за день, рухнул с дуба клювом в пень. С брачным рёвом прутся жабы озабоченно на брег. С непонятным скрипом ржавым лезет из земли побег. Тупо в позе водолаза спит утопленник на дне. Лишь луна подбитым глазом озирается одне.

В общем, палочкой потыкав полудохлого ежа, поскребла царевна тыкву, озираясь и дрожа. От раздумий, словно в трансе, в муках выбора пути. И пошла. Стоять на трассе (а куда ещё идти?)

Тили-тили, трали-вали, шишел-мышел, взад-вперёд. Толком расскажу едва ли, что с ней было в этот год. Истекают грустью строчки, зарастает ряской пруд. Говорят, жила на точке с семерыми… Может, врут… Долго ль оболгать девицу? Кто их видел, семерых?

Оп-па! Где-то там, в столице, вспомнил про неё жених!

Где невеста? Ах, пропала? Оседлав коня скорей, на рассветной зорьке алой в путь пустился Елисей. Он спешит обняться с милой. Конь под ним не отстаёт. Елисей жуёт уныло предпоследний бутерброд. Под кольчугой в потном теле радостно плодится вошь. Вот геройство в самом деле: долго шаришь — хрен найдёшь.

Аты-баты, пни горбаты. Где вы, двое из ларца?. Вспомним деву, что когда-то вышвырнули из дворца. Трасса — всё-таки, не дело. Сколько ж можно бомжевать? В общем, так: царевна смело в лес отправилась опять. То ли в ведьмы собиралась, то ли в тати… Кто поймёт сердце женщины? Тут, кстати, возникает поворот. А за этим поворотом угольный пещеры зев. Хрипло помянув кого-то, героиня, оборзев, лезет прямо в подземелье. Сырость, мох и тишина… Темноты тягучей зелье действует сильней вина. Путь царевны скрыт во мраке. Ни просвета, ни огня. Думаете, сгинет? Враки и полнейшая фигня.

Елисей и худ и бледен (шутка ль — целый год плутать?) Верный конь давно им съеден. Запасного — не видать. Бьёт царевич из рогатки куропаток и мышей. (Сказка, знаете ль, ребятки — не совсем для малышей). Бывшее когда-то белым тело жадно гложет гнус. Елисей бормочет смело: «Без царевны не вернусь!» Шёл и шёл через овраги, пробираясь по лесам. (Это быстро на бумаге, а попробуй, братец, сам). Километр за километром под подошвами листва… Вёл беседы с солнцем, с ветром (видно, кушал вещества). Шёл за дальнею звездою и пришёл в дремучий лес. (Не иначе, был с собою навигатор GPS).

Мрачной стала атмосфера, потянуло сквозняком. Вход в глубокую пещеру перепачкан кизяком. Елисей надел обвязку, нацепил на лоб фонарь, натянул поглубже каску (вдруг какая прыгнет тварь?). Приготовил два жумара, карабины пристегнул (основняк, конечно, старый), плюнул и во тьму шагнул.

Пушкин-Чушкин, Шиллер-Миллер, эх, труби, победный горн! Пьеса переходит в триллер. Кстати, где-то был попкорн…

Ход наклонный чёрной пастью разверзается пред ним. Вот ведь не было напасти… Елисей, тоской гоним, вниз ползёт по шкуродёру. Не свалиться бы в обрыв… Эх, нанять бы каскадёра! Впрочем, слабости порыв Елисею мы прощаем. Он царевич, не спортсмен. И в дальнейшем обещаем избегать подобных сцен.

Сталактиты (справа яма!) гроздью спелою висят. Он башкой их бьёт упрямо (штук, наверно, пятьдесят). Каску судорогой сводит. Светятся во тьме глаза. Финиш. Елисей находит слабо освещённый зал.

Разлюли моя малина, раззудись, моё плечо. Кто-то в ряд суконный длинный со своим влез калачом. На далёкой на Аляске прорвало вчера трубу. Это присказка. А сказку все мы видели в гробу…

Всё, царевич, хватит шляться! Я ж про гроб тебе не зря… Весь из дымчатого кварца (дефицит был хрусталя), он качается на ржавых обезумевших цепях. Сталактит внезапный справа! Бу-м-м-м-м! В пещерах второпях не снуют, царевич, помни! Тихо к гробу подойди. Да не дёргайся, спокойней! Все проблемы впереди…

Елисей подходит к гробу, каменный пиная хлам. Постучал разок для пробы (вдруг послышится: «Кто там?) Крышку приподнять не может (ослабел же, говорю. Автор здесь ему поможет. Фомку на, возьми. Дарю). Крышка со зловещим скрипом поднимается, дрожа. Елисей, готовый с криком быстро-быстро убежать, всё же, вспомнив про невесту, пересиливает жуть. И потом — ведь надо ж квесту завершиться как-нибудь?

Во саду ли, в огороде шустро ползает червяк. При честном при всём народе козы пляшут краковяк. В небо с бранью откровенной устремляется душа. А в гробу лежит царевна, не особенно дыша. И к тому же бледновата… Ну да гроб, чай, не курорт. Волосы мягки, как вата, щёчки кремовы, как торт.

Елисей, штанами треснув, смачно раскатав губу, начал целовать невесту (ну, пока лежит в гробу).

Тут царевна потянулась и, отчаянно зевнув, Елисею улыбнулась, как-то странно подмигнув. Взгляд бездонный полон ночи, пальцы тонкие легки. Только вот… внезапно… очень удлиняются клыки.

Положенье безотрадно, говорю как на духу. С интересом плотоядным подбираясь к жениху, улыбается царевна, зубом цыкает, молчит. Слюни капают (наверно). В животе вовсю урчит. «На поверхности, чай, полночь? Это очень хорошо. Не зови, дружок, на помощь — ты ведь сам сюда пришёл. Не дави, еда, на жалость и не требуй отпустить. Что-то я проголодалась… Надо бы перекусить…».

Чёрный ворон, ты не пой мне серенады при луне. Пусть я вор, но коль не пойман — значит, буду на коне. Поворачивайся, дышло, натянитесь-ка, гужи. Сказки добренькой не вышло. Что там дальше, расскажи?

Осенив себя знаменьем, Елисей кричит: «Банзай!». Долго тянется мгновенье. Содрогнулся мрачный зал. Серебро, чеснок, осина… Брему Стокеру — ура! Вмиг царевну подкосило. Всё. Закончена игра.

Елисей вздохнул устало, вытер грязный пот с лица (чище, в общем-то не стало). Не судите молодца. Он отнёс её обратно. В гроб остаточки поклал. И на стенке (всем понятно) мелом надпись написал. Вот заранее бы знать бы, как дорожки разошлись…

«Не тяни, дружок, со свадьбой.

Лучше — ВОВСЕ НЕ ЖЕНИСЬ!»

Почём смерть Кощеева?

Заходите, заходите, молодой человек! Ну об чём разговор, боже ж мой? Я таки всегда ужасно рад непрошеным гостям, особенно если эти гости не забудут тщательно вытереть ноги об специально, между прочим, положенный у двери коврик, и ещё более особенно, если эти гости оставят здесь за ночлег и скромный ужин немножечко таки денежек… Что? Нет, я не леший, почему ви так подумали? Вейзмир, ви таки хотите сказать мине, шо я уже так плохо выгляжу? Нет, я, конечно, не блещу здоровьем в моём-то возрасте, но ви понимаете — если старый, удалившийся от дел ювелир решил немножечко пожить на лоне природы, то это только его дело. Шо ви морщитесь за обстановку моей хижины? Ах, ви немножечко самый настоящий царевич? И шо теперь? Я, конечно, глубоко уважаю вашего венценосного батюшку, но если ви думаете, шо я от почтения к нему бесплатно подам вам на стол жареную курочку, то ви так очень зря думаете. Кто вам вообще за меня рассказал и рекомендовал к мине зайти? Баба-Яга? А она из Бердичева? Нет, как ни странно, я её не знаю. Как ви говорите? Нос крючком, зубы торчком, костяная нога и коллекция бородавок? Ви прекрасный рассказчик, молодой человек. Я таки просто вижу перед собой этот замечательный портрэт, и делаю из этого вывод, шо ви беседовали с Розой Соломоновной. Как-как? Ещё и детишек кушает? Всего-то? Таки вам немножечко сильно повезло, молодой человек, потому шо эта ваша Баба-Яга по сравнению с Розой Соломоновной просто безобиднейший младенец, это я вам говорю!

А позвольте полюбопытствовать, юноша, с какой целью путешествуете? Для моциона или хочете совершать подвигов? Это ви напрасно. Знаете, наш ребе говорил: «Лучше маленький таракан в собственной тарелке, чем большой подвиг в твоём же дворе». Ви знаете, после этих подвигов столько уборки! Не буду вас отговаривать, конечно, но ви на этих сражениях таки прогорите когда-нибудь. Ви зачем начали плакаться мине в жилетку? Ах, у вас трагическая опухоль на душе! А кому сейчас легко? Да шо ви говорите? Кощей похитил вашу невесту? Прямо из-под венца? Я вас душевно поздравляю, молодой человек! Ой-вэй, ви таки не представляете, как вам вовремя повезло. Потому шо после свадьбы было бы уже поздно рвать на себе кольчугу и кричать: «Вейзмир, где были мои очки?» Ви только подумайте вашим немножечко головным мозгом и тут же поймёте, какую услугу оказал вам этот самый Кощей. А ви желаете ему смерти? Нет, я положительно расстроен с ваших кровожадностей.

Шо ви говорите? Заяц в сундуке, утка в зайце, яйцо в утке и так далее? Ви таки знаете, этот ваш Кощей всё-таки немножечко параноик. Хотя должен признать, что моя покойная жена поступала точно так же. Она говорила всем соседям, шо держит свои драгоценности в сейфе, а на самом деле заворачивала их в тряпочку, тряпочку прятала в коробочку, коробочку клала в сахарницу, сахарницу убирала в тумбочку, тумбочку ухитрялась запихнуть в гардероб, а на следующее утро забывала, куда она всё попрятала, и я таки со своей больной поясницей вынужден был ползать по дому, осматривая каждый закуток.