Бесплатный фрагмент - Змея в тени орла

Детские игры

Полшага вперед. Короткий выдох. Узкий разрез поперек горла, быстро набухающий кровью. Тот, который набегал сзади, лишь всхлипывает изумленно, когда узкое кривое лезвие вспарывает его узорный кафтан, широкий шелковый пояс, рубаху, кожу, брюшные мышцы. Всхлипывает, выронив оружие. Руками пытается удержать упругие сизые змеи собственных потрохов. Миг. И голова его со стуком катится по каменному полу.

Эфа сквозь зубы втянула пахнущий ужасом воздух. Удар в живот был лишним. Гуляму можно было просто отрубить башку…

Но времени на раздумья не оставалось. Дурной человеческий страх звал ее. Он клубился под низкими каменными сводами, метался от стены к стене, вздрагивал в неровных огнях светильников. Люди еще не поняли этого страха. Они осознают его, когда увидят…

Тяжелая занавесь. Душный запах благовоний.

Женская часть дома.

В просторной низкой комнате Эфа насчитала десяток женщин. Двое, совсем еще девчонки, не спали. Сидели на просторном ложе, прижавшись друг к другу. Шептались о чем-то.

Тихо прошелестел метательный нож. Эфа ждала, раздувая ноздри. Смотрела, как молча заваливается убитая девочка. Как расширяются обморочно глаза второй, еще не понявшей, что случилось, но знающей, каким-то убогим шестым человеческим чувством знающей, что случившееся ужасно.

Сейчас закричит…

Эфа метнула второй нож. Глубоко вздохнула. Оставшиеся женщины не проснулись. И никогда больше не проснутся.

Это не жены. Наложницы.

Дальше! Дальше!

Узкий коридор. Четыре тени, метнувшиеся навстречу. Убивать этих четверых было интереснее, чем женщин. Радостнее. Хотя приятнее всего убивать солдат. Настоящих солдат. Которые умеют драться. Умеют защищать свои никчемные жизни.

Она смерчем прошлась по следующей зале. Считала машинально: одна, вторая, третья… седьмая… десятая…

Должно быть одиннадцать. И ребенок. Мальчик. Тот, ради которого и было все затеяно.

Эфа остановилась. Вытерла клинки о край узорчатого шелкового покрывала. Бросила сабли в ножны.

В доме было тихо.

Она скользнула вдоль стены к высоким двустворчатым дверям. Прислушалась. Толстое дерево плохо пропускало звуки, но страх клубился там, в небольшой комнате. Там еще были живые.

Эфа улыбнулась и распахнула двери.

Старуха с длинным ножом, метнувшаяся к ней, как бешеная кошка, была просто нелепа.

Эфа аккуратно перехватила сухую жилистую руку. Вывернула. Нож с глухим стуком упал на закрытый коврами пол. Хрупкий старушечий позвоночник хрустнул о подставленное колено.

Забавная бабка. Вот, значит, какая она, одиннадцатая жена. А где пацан?

Мальчишка обнаружился под грудой одеял и подушек. Он лежал, свернувшись в комок, и дрожал от страха. Что ж, это было понятно. В три года ты можешь либо дрожать, либо рыдать от ужаса и пачкать штаны. А сердце у щенка, наверное, вкусное. Эфа покачала на ладони длинный узкий кинжал. Задумчиво посмотрела в черные, полные ужаса глаза мальчишки. Развернулась и вышла из комнаты.

В помещении для наложниц она вспорола грудь первой убитой ею девочки. Вырезала сердце. Побрела дальше, откусывая от сочащейся кровью добычи, как от персика. За городской стеной ее ждали. Верные люди. И верные кони. Она не сделала того, зачем пришла сюда. Что ж, пусть это сделает кто-нибудь другой. А сейчас нужен последний, обязательный штрих.

С сожаление проглотив последний кусок, Эфа облизала пальцы, разыскала чистый лист хорошей сипангской бумаги, чернильницу и стило. Приятно, когда хозяин дома не чужд грамоте и все необходимое хранит под рукой.

Вязь букв бежала по бумаге. Узорчатая, вычурная вязь. Буковки цеплялись одна за другую, извивали хвосты, протягивали соседкам ручки-закорючки, но хоть убей не получались они такими, как должно. Прихотливые извивы словно разрубались летящими прямыми. Эфа давно отчаялась научить собственные руки каноническому письму. Читается — и ладно.

Она присыпала бумагу песком. Дала высохнуть. Встряхнула. Перечитала:

«Слишком много женщин. Слишком мало охраны. Скучно. Я приду в другой раз. Берегите щенка».

Покривила губы. Снова макнула перо в чернильницу и вывела, на сей раз не принуждая руку вырисовывать заковыристые буковки. Вывела, как высекла саблей по мягкой глине, на языке, здесь неведомом: EFA.

Язык-то неведом, а вот это короткое слово было известно многим.

Уже ребячась, она сложила лист. Прошла в спальню хозяина. Сунула записку в зубы мертвецу и аккуратно подвязала ему челюсть. Веселиться так веселиться. Все неприятности будут потом!

И все-таки почему же она не убила этого сопляка?

                                        * * *

— Достопочтенный Судир, неужели вы скажете, что были готовы и к этому?

— Да. Чего-то подобного следовало ожидать. Не в этот раз, так в следующий Эфа поступила бы так, как считает нужным.

— Она всегда поступала так, как считала нужным. Но никогда не доходила до прямого неповиновения. Вы и сейчас будете настаивать на том, что она нужна нам?

— Больше чем когда-либо раньше. Послушайте, Назик, вы никогда не работали с ней. Вы знаете Эфу лишь по моим рассказам да по слухам, что ползают в городах. Неудивительно, что вы считаете ее плохо прирученным чудовищем.

— Не я один.

— Да. Другие «султаны» тоже. И все вы ошибаетесь.

— Ну разумеется. И только вы правы, достопочтенный Судир. Вы всегда правы. Вы всегда знаете, что делать и как делать. Вы…

— Я — Таруб. А вы — «султаны». Может быть, поэтому я действительно знаю, вы же лишь предполагаете.

— Простите, Правящий.

— Прощаю, Управляющий. Выслушайте меня и расскажите остальным то, что услышали, дабы не возникало больше разногласий. Слушайте внимательно, даже если то, что буду я говорить, покажется вам знакомым. Лучше повториться, чем не сказать вообще.

Эфа лежала на низкой тахте, вытянувшись во весь свой немалый рост и закинув руки за голову. Голос Судира доносился сквозь каменную кладку глухо, но отчетливо. Кто другой, может, и не услышал бы, но не она. Судир сам показал ей, где и как продолбить в стене отверстия. Сам посчитал, сколько их должно быть. И не переставал удивляться тонкости ее слуха. Чуть выше на стене была еще и смотровая щель, но сейчас Эфа ленилась подыматься. Чего она не видела в скудно обставленной келье Судира? А вот послушать — это было интересно.

Неужто «султаны» осмелились проявлять недовольство? Пфе! Все они должны понимать, что неповиновение Тарубу означает смерть. Не обязательно даже от ее, Эфы, руки. У Судира хватает умелых убийц. Свою змею Хозяин бережет для исключительных случаев.

— Она — не человек. — слышалось из-за стены. — Она действительно чудовище. Но чудовище разумное…

Эфа зевнула, ощерилась. Сверкнули за черными губами страшные длинные клыки. В келье было тепло, и она, едва не мурлыкая, свернулась на тахте, вытянув руку к жаровне. Острые когти переливались в тусклом свете горячих углей.

Чудовище? Да, разумеется! Не джин и не ифрит. В ней не было ровным счетом ничего демонического. Кто-нибудь из Тварей? Вполне возможно. Ни в книгах, ни в сказках не упоминалось о таких, как она, и все же другого объяснения не находилось. Судир решил когда-то, что пусть будет Тварь. Эфа не спорила. Ей было все равно.

— Я долго пытался понять, что же отличает ее от остальных Разящих. — Голос Хозяина изменился, и Эфа отчетливо представила себе улыбку на сухих, бледных губах. — Дело не в цвете кожи, не в глазах, и даже когти и клыки — не главное. Она другая не только внешне. Она другая внутри. И совсем недавно я понял, в чем же дело. — Судир сделал паузу, словно давая Назику обдумать сказанное.

Эфа вытянула шею, прислушиваясь. Она не очень любила разговоры о себе, по большей части они сводились к испуганным рассказам о смертях. Новых и новых. Но Судир все равно заставлял ее выслушивать слухи, сказки, вымысел, сплетни и бред. Он говорил, что таким, как она, чуждым и чужим, необходимо знать, что думают люди. Знать и действовать сообразно этим знаниям. Сам-то Хозяин всегда говорил интересно. Говорил такое, о чем Эфа зачастую и не подозревала. Вот и сейчас:

— Да, я понял, в чем дело, — Судир вздохнул. — Она — дитя.

Короткий изумленный всхлип Назика. То ли смешок, то ли икотка «султана» разобрала. Эфа фыркнула, гибко развернулась и, приподнявшись, прильнула глазами к смотровой щели.

Так и есть. Старый, сухой, как саксауловая ветка, и такой же скрюченный, Судир невозмутимо сидел, поджав ноги, и сочувственно смотрел на собеседника, который, надо думать, опасался в присутствии Таруба давать волю смеху, а потому краснел, синел, бледнел, но пытался сохранить вид внимательный и серьезный.

— Посмеялись, Назик? — вежливо поинтересовался Судир. — Тогда слушайте дальше. Эфа — дитя. Ребенок. Она думает, как ребенок, и действует, как ребенок. Она убивает, потому что для нее это игра. Помните, мы ломали голову, почему она не хочет уйти в Лахэ, почему отказывается готовить таких же великолепных убийц. Мы объясняли, что это послужит на пользу всем барбакитам. Что «горные кошки» станут действительно страшным оружием. Мы говорили о целесообразности. А она не хотела нас слушать. Ей было скучно. В детской игре целесообразности нет. Она не стала убивать мальчика. Что ж, и это понятно. Видимо, правилами ее игры убийство детей запрещено. Подождем, пока она вырастет, и тогда в наших руках окажется сама Смерть. Смерть, которая уже не будет руководствоваться вообще никакими правилами.

— Вырастет? — Назик покачал круглой, наголо обритой головой. — Но она убивает для нас уже пятнадцать лет!

— И она изменилась, не так ли? Даже я заметил это, хотя все пятнадцать лет живу с ней рядом. А вы и подавно должны были увидеть, что змееныш превращается в змею.

— Я видел ее лишь мельком…

— Боитесь, — понимающе кивнул Хозяин. — Что ж, правильно делаете. Эфа не любит вас. Точнее, она вас презирает. Не вас лично, разумеется, а людей вообще. Именно поэтому приказы ей отдаю я сам. Всегда сам. И точно так же, после моей смерти, она станет слушать лишь того, кого я назначу наследником. Но это так, к слову. О чем мы говорили? Ах да! Эфа растет. Взрослеет. Пятнадцать лет, двадцать, тридцать. Я не знаю, сколько еще ждать. Но подождать стоит. Идеальный убийца — это не убийца, слепо выполняющий приказ. Идеален тот, кто умеет думать и смотреть вперед.

— Но, Правящий, такие опаснее всех. Это оружие, которое может повернуться в руке и поразить хозяина.

— Может. Если хозяин поведет себя неправильно. Разговор окончен, Управляющий. Можете идти.

И когда закрылась дверь за «султаном», Судир произнес в пустоту:

— Эфа, дитя мое, зайди к старику. Нам надо поговорить.

Она сидела рядом с жаровней, и блики огня играли на светло-серой коже. Просторная безрукавка скрадывала очертания тела, тени путались в складках широких полотняных штанов. Эфа заплетала в косу свои длинные белые волосы и поглядывала на Хозяина. Иногда пламя отражалось в ее глазах, и тогда они вспыхивали белым. Судир давно должен был привыкнуть к этому, но каждый раз давил невольную дрожь. И лишний раз пенял себе за то, что так и не научился смотреть на Эфу, когда она снимала маску.

— Ты по-прежнему предпочитаешь мужскую одежду, — заметил он.

— Мужчина крупнее, чем женщина. — Голос у девушки был низким. Слишком низким, чтобы показаться красивым. — Когда я мужчина, эта одежда мне впору.

— Я не раз говорил тебе, что не люблю, когда ты меняешь пол.

— А мне нравится. — Она перевязала кончик косы шелковой лентой.

— Почему ты не убила мальчишку?

— Не знаю, — Эфа пожала плечами. — Не убила, и все. Пусть кто-нибудь другой убьет.

— «Султаны» недовольны.

— Я поняла.

— Что еще ты поняла?

— Что ты считаешь меня ребенком.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что ты ошибаешься. Ведь и ты можешь ошибаться, достопочтенный.

— Могу, Разящая. Но смерть этого мальчика была очень важна для нас. Звезды предсказывают ему великую судьбу. А нам — гибель. Ты знала об этом и все же пощадила его. Почему? Взрослый человек всегда знает объяснения своих поступков.

— Разве? — Эфа презрительно фыркнула. Красные глаза без зрачков прищурились насмешливо. — А я вот уверена, что как раз наоборот. Я женщина, Судир. А женщина никогда не объясняет свои действия. Женщина глупа.

— Что ж, — старик улыбнулся, — стань мужчиной и попробуй подумать.

— Не стану. — Черные губы недовольно скривились. — Я неправильно думаю, когда я мужчина.

— Да? И как же ты думаешь, можно узнать?

Эфа замолчала надолго, глядя на огонь, багровеющий в прорезях жаровни.

— Я думаю, — медленно проговорила она, — что у меня нет и не может быть хозяина. Я думаю, что ваша правда — не правда, а ложь. Вы говорите, что нет Судей и некому Судить. Что Пламень и Мрак — это сказки, которые люди придумали себе вместе со своими законами. Что нет Добра и нет Зла, а потому нет добрых и злых поступков. Я знаю, что все это так. Но когда я мужчина, я думаю, что судья есть. И этот судья — я сам… сама.

— Чтобы судить, надо знать, как правильно, а правил не существует.

— Я — правила! — Эфа выпрямилась, отводя взгляд от огня. — Я знаю, где зло и где добро. Я устанавливаю закон. Для себя.

— Если ты устанавливаешь закон, кто мешает тебе нарушить его?

— Я же и мешаю, — она досадливо махнула рукой. — Зачем говорить об этом, Судир? Я становлюсь мужчиной не для того, чтобы думать, а для того, чтобы брать женщин. Тело хочет любви, а я не хочу, чтобы брали меня.

— Может быть, — старик пожал плечами. — Мне трудно судить. Я никогда не был женщиной. Не хочешь съездить в Лахэ?

— Хочу. Там умные люди. Я не нужна тебе здесь?

— Пока нет. Поживи там. Послушай, о чем говорят, чего ждут, к чему готовятся. И подумай заодно о том, почему все-таки ты не выполнила задания. Ступай.

И уже когда она была у дверей, Судир поднял сухую руку:

— Эфа, там, в Лахэ, среди молодых ребят посмотри, кого бы ты хотела видеть моим наследником.

— Помирать собрался? — спросила она, не оборачиваясь.

— Когда-то надо. Выбери. А когда вернешься, расскажешь, почему сделала выбор. Кстати, ты еще помнишь, как называла себя тогда, пятнадцать лет назад?

— Когда ты нашел меня?

— Да.

Она постояла, когтем скребя резные двери. Замшевая безрукавка висела мешком, штаны были подвернуты мало не в два раза. Потом развернулась:

— Не помню. Что-то рычащее, да? Р-рысса? Р-росса?

— Ладно. Иди.

Девушка скользнула в коридор. Хлопнула в ладоши. Низкий голос далеко разнесся под каменными сводами:

— Ахба! Чегел! Быстро ужин!

И тихий шелест босых ног. Девушки-рабыни боялись госпожу Эфу едва ли не больше, чем самого Судира. Впрочем, насколько мог он судить, эти же самые девушки ничего не имели против мужчины, которым Эфа становилась время от времени.

«Тресса. — Хозяин набил табаком видавшую виды трубку. — Тресса-Эльрик де Фокс. Интересно, а становясь мужчиной, она (он?) помнит свое прежнее имя?»

Школа Лахэ располагалась к югу от Гульрама, в Огненных горах, что протянулись вдоль побережья и даже дерзко врезались в океан гигантским волноломом, изрытым пещерами и гротами. Твари морские, земные и подземные населяли Огненные горы и считали их своими, но с людьми предпочитали не ссориться. Во всяком случае, с барбакитами. Зато всех пришлых, любопытствующих или случайных бродяг убивали с удовольствием, совмещая таким образом приятное с полезным: и человечинкой полакомиться, и в Лахэ никого не впустить.

Эфа торопила коня, привычно забывая о недовольстве охраны. Ей не в тягость было палящее солнце, превратившее степь в раскаленное жерло печи. Если люди такие нежные, если им после легкого обеда обязательно нужно поспать в тенечке, если не могут они ехать круглыми сутками, останавливаясь лишь для того, чтобы дать отдых лошадям, — пусть и не берутся ее охранять. В конце концов, она сама может постоять за себя. Судир, конечно, головы снимет охране, если с Эфой что-нибудь случится. Но почему ее должны беспокоить чужие головы?

Она подгоняла коня. Пятерка гулямов, ругаясь сквозь зубы, спешила следом.

Эфа торопилась в Лахэ.

Ей нравилось бывать там, в горах, где скалы рушились в океан, а белопенные валы снова и снова с безнадежной яростью кидались на неприступные стены. Ей нравились птицы, гнездящиеся в горах. Нравилось смотреть, как кружат они в нереально-синем небе. Нравилось, как воздух звенит от грохота волн и бесконечных птичьих криков.

Небо… Оно должно было быть светлее. Прозрачнее. А океану полагалось бы быть не зеленым, а сизым, серым, седым.

Почему?

Она не знала и не задумывалась над этим. Так было бы лучше. Но и то, что есть, тоже неплохо.

А в толще скал, укрытая от мира, от людей, от всего, что могло помешать, жила, трудилась, воспитывала убийц и правителей, лазутчиков и воров, воинов и ученых школа Лахэ. Там, в огромной библиотеке, хранились и переписывались книги. Древние книги, хранящие сказки, науку, веру и ереси прежних времен. Новые книги. Тоже сказки, наука, вера и ереси, но иные. Там были стихи. Там были забавные истории о ненависти и любви, верности и предательстве, слабости и силе. Там были философские умопостроения, часто нелепые, иногда мудрые, иногда просто лишенные смысла — наборы красивых слов, сплетающиеся в красивые фразы.

Эфа читала людские книги и смеялась над людьми.

В Лахэ ее учили именно этому.

Смеяться.

И презирать.

Жалкие, слабые, маложивущие люди придумывали себе богов, а потом начинали бояться их. Они сочиняли для себя божественные законы и слепо следовали за собственной выдумкой. Рабы своих иллюзий, они боялись смерти, но жить не умели. Некоторые из них способны были постоять за себя. Таких приятно было убивать. Остальные… убивать остальных тоже было приятно, но совсем не так весело.

Барбакиты давно поняли, что мир — это кусок плоти, поддерживаемый разумом. В мире нет места сказкам и богам. Зато есть место людям. Кто-то из людей правит, кто-то подчиняется. А кто-то наблюдает со стороны, время от времени вмешиваясь и подправляя события так, как считает нужным.

Разумеется, право наблюдать было лишь у избранных. У тех, кто нашел в себе силы и мужество понять, что законов не существует и никто не может ни устанавливать их, ни выполнять. Именно такие люди учились в Лахэ, а потом выходили из ее классов, скрытых в толще угрюмых скал. Уходили, чтобы стать тенями в больших городах, в могучих государствах, за спинами владык и жрецов. Тенями, имеющими власть большую, чем у всех царей.

Были и те, кто верил, что барбакиты близки к богам и напрямую вещают на земле божественную волю.

Из таких выходили исполнители. Хорошие исполнители. На один, на два, может быть, на три раза. Рано или поздно их убивали. Или они умирали сами. Дурманная трава удерживала этих людей на грани реальности и сновидения. Эфа ухмыльнулась, вспомнив, как пытались одурманить ее. Что ж, в этом была своя польза. Она узнала, что ей не страшны никакие яды.

В Лахэ было хорошо.

Те, кто учил там, боялись ее. Боялись так же, как все остальные. Судир был единственным, кто находил в себе силы смотреть ей в лицо, но даже он отводил взгляд, когда она снимала маску. Человеческий страх — лишнее доказательство того, что люди слабы. А она, Эфа, сильнее и лучше всех их. Но зачем она здесь? Почему? Из каких сказок появилась в степях Эзиса? Судьба ли уготовила барбакитам приобрести такого союзника? Или ей, Эфе, судьбой начертано быть с ними и помогать им во всем?

Не человек.

Тварь.

Разящая!

— Хэй-йях-ха-а! — Она ударила пятками в бока коня, и тот пошел легким стремительным галопом. Два заводных тоже прибавили шагу, вытягивая узкие морды. Ветер дунул в лицо. Горячий ветер, пахнущий травами и солнцем. И короткий посвист стрелы слился с его пением.

Она успела услышать.

Дернулась, уворачиваясь, уходя от удара.

Оперенная смерть свистнула у самого лица, и тут же ударило в затылок, в основание высокой толстой косы. Рванулась, вздыбилась земля. Совсем близко, у самого лица — пожухлая трава, еще зеленая у корней.

И темнота с алыми сполохами…

льдистый огонь…

йервальде

Йервальде. Это ушедшее солнце отражается от льдов, от бесконечных ледяных полей, что сковывают плоть Северного Океана. В долгие зимние ночи, когда тьма укрывает землю и замирает жизнь в ожидании новой весны, только йервальде полыхает на небесах, как память о солнце. Как тень его. Красочная, завораживающая, дивно-переменчивая, но холодная и безжизненная тень.

Земле нужен отдых. И если людям хватает коротких часов, чтобы проснуться полными сил, земле необходимы долгие месяцы. Месяцы ночи и тьмы.

Йервальде.

Память удерживает слово. И цепляется за блеклые, тускнеющие, уходящие в небытие видения.

Воспоминания?

Лед. Белый. Зеленоватый на сколе. Ледяные поля уходят за горизонт. Холодно. Стоит скинуть одежду, и ветер вцепляется в тело когтистыми лапами. Он не со зла. Северный ветер не может быть злым. Но… такой уж он. Колючий.

Зеленая вода в полынье. Вдохнуть поглубже — и вниз. Вода теплая. Ласковая. Это Океан. Он добр, как добр ветер. И строг. Но его дети не боятся этой строгости.

Вперед и вниз, в зеленую полутьму, в полную жизни бездну, укрытую сверху ледяной корой. Рыбы шарахаются в стороны, принимая гибкое тело пловца за хищника-тюленя. Ха! Тюленям далеко до двуногих детей Океана. Но шефанго нырнул не для охоты, нет, а просто потому, что тело стосковалось по горько-соленой глубине, потому что захотелось кожей почувствовать ровный ритм дыхания Океана, потому что… Потому что нельзя жить без этого полета-падения в глубину, в податливую упругость воды, в лишенную красок вселенную…

— … Ну что, как там наш найденыш?

Говорили по-румийски.

Полутьма. Мягкие подушки. Ковры. Лучики света бьют в щели в бортах кибитки. Дневной свет ударил в лицо, когда чья-то рука отодвинула полог. И сразу вновь потемнело. Светловолосый, светлокожий мужчина загромоздил выход.

Эфа рассматривала его сквозь ресницы. Оружия при ней не было. Вообще никакого. Так что лучше было лежать тихонько и прикидываться если не умершей, то уже близкой к тому.

Глаза у человека округлились, и он вывалился из кибитки, осеняя себя Огнем.

«Анласит». — Эфа сморщила нос.

— Там девчонка! Страшная, как кара Божья! — Возбужденный голос доносился сквозь кожаные стены ясно и отчетливо.

— Да парень там, брат Джуул. Страшен, конечно, спорить не буду, но парень. Просто косища у него. Что ж я, по-вашему, парня от девки не отличу?

— Говорю вам, теперь это женщина!

— Что значит «теперь»? — Женский голос, мелодичный и звучный, был полон насмешки. — Уж не хотите ли вы сказать, брат Джуул, что парень стал девушкой?

Трое беседовали совсем рядом с бортом, возле которого лежала Эфа.

Зачем анласиты здесь, в степях Эзиса?

«Брат Джуул». Братьями называют на Западе священников. Тех, кто удаляется от мирских дел в стены монастырей и посвящает себя своему огненному богу.

Эфа не шевелилась. Даже глаз не открывала. Слушала и пыталась сообразить, что делать дальше.

Для начала стоило выяснить, кто эти трое. И зачем они, если это сделали они, напали на нее? И почему не убили? И что нужно им сейчас.

Надо полагать, потеряв сознание, она стала мужчиной. А потом вновь вернулась в женский облик. Отсюда и обрывки воспоминаний о том, чего никогда не было. О бесконечных льдах. О сполохах в черном небе. О сумасшедшем прыжке в ледяную воду.

Эфа слышала, что где-то на севере, там, где заканчивается вся жизнь, начинается царство холода и тьмы. Может статься, что ледяные поля, уходящие за горизонт, действительно существуют. Но она совершенно точно знала, что жить там нельзя. Потому что от холода сразу замерзает в жилах кровь, а тело становится куском льда и крошится в морозном воздухе. Даже твари и чудовища не обитали в тех страшных краях.

Видение было бессмысленным, значит, о нем нужно забыть.

— Кто-то из вас ошибается, — весело подытожил все тот же женский голос. — Либо вы, брат Джуул: после яркого света в темноте этой варварской повозки немудрено принять мужчину с длинной косой за женщину. Либо вы, брат Когинар.

— Я? Да я же сам нашел его. Там, за холмами. И сам принес в лагерь.

— Здешнее солнце творит с людьми странные вещи. Да ладно уж, — женщина засмеялась, — не дуйтесь друг на друга. Я сама пойду взгляну.

---

Эфа поморщилась. Женщина, похоже, была главной в компании. Это странно. Впрочем, от людей с Запада можно ожидать чего угодно.

Снова свет. Вновь черный силуэт заслоняет его. Но на сей раз фигура стройнее и тоньше, и солнечные лучи окружают ее, прорываясь в кибитку.

Женщина. И Разящая поневоле открыла глаза, всматриваясь, не понимая, пытаясь понять.

Женщина не была человеком.

— Как ты себя чувствуешь? — пропел мелодичный голос. На языке Эзиса. Хорошо. Не нужно изображать непонимание.

Зеленоватые глаза. Длинные. В обрамлении острых ресниц. И запах. Люди пахли иначе.

— Кто вы? — Эфа проигнорировала вопрос. — Откуда вы?

Разрез глаз. Странно знакомый. Виденный когда-то, где-то… Да! Она видела подобное в зеркале. У нее такие глаза. У нее самой. Только красные. Полностью красные. А у незнакомки глаза походили на человеческие. Походили достаточно, чтобы считать ее человеком, если бы она пахла, как человек.

— Меня зовут Легенда. — Женщина улыбнулась. — Легенда Кансар. Мы с братьями едем из Румии в Гульрам. По делам.

— Вы — анласиты?

— Да. Я вижу, ты вполне пришла в себя. Может быть, расскажешь, кто ты и что с тобой случилось?

— Про «что случилось» вы знаете больше. Где меня нашли?

— За холмами, к востоку от нашего лагеря. Брат Когинар искал место, где трава посочнее, а вместо травы нашел… — Легенда вновь улыбнулась. — Он принял тебя за мужчину.

— Спасибо большое! — буркнула Эфа, прикидываясь обиженной. — Там никого больше не было?

— Еще пять трупов. Расстрелянных, судя по всему, издалека. У тебя стрела застряла в волосах. Должна была убить. Тебе повезло с прической.

— Повезло. — Эфа прикрыла глаза, размышляя.

Легенда, кем бы она ни была, не боялась её лица. Тот светлый, что первым заглянул в кибитку, судя по всему, тоже испугался не лица, а внезапной метаморфозы. Что ж, преображение списали на жаркое солнце, замутившее мозги брата Когинара. Его Эфа еще не видела, но могла предположить, что коль уж он принес ее сюда, когда она стала мужчиной, значит, он очень силён.

«Либо анласиты вообще не боятся моего лица. Либо, когда я без сознания, я не пугаю так сильно, и они успели привыкнуть».

— Принести тебе чего-нибудь? — участливо поинтересовалась Легенда. — Воды? Или, может быть, ты хочешь есть?

— Нет. — Эфа не удостоила женщину взглядом, однако сообразила и добавила: — Благодарю вас.

— Мы отвезем тебя в Гульрам. Ты оттуда, верно? И, судя по количеству охраны — те пятеро, они ведь были твоей охраной, да? — у тебя есть куда пойти в городе.

— Есть.

— Ну что ж. Выздоравливай. Если что-то понадобится, позови меня. Здесь никто больше не говорит на вашем языке.

— Благодарю, — еще раз произнесла Эфа.

Легенда выбралась из кибитки.

«Думай, Разящая, думай. — Девушка перевернулась на живот, лицом к пыльному пологу. — Стреляли в тебя не эти. А если и они, то не для того, чтобы убить. Скорее же всего, если отбросить домыслы и вымыслы, ты наскочила на обыкновенных разбойников. Серьги сняты. Перстни… — Она пошевелила пальцами. — Перстни тоже».

— Бедная девочка, — донесся снаружи звенящий мелодичный голос. — Как же она живет с таким лицом?

Сердито сморщив нос, Эфа села. Огляделась. Провела ладонью по длинному ворсу ковра.

«Анласиты. А ковры-то кахарские. Не брезгуют».

Шитая золотом безрукавка исчезла вместе с вызолоченным же поясом.

«Разбойники. Попалась, как девочка. Судир узнает — засмеет».

И мысли Эфы потекли в этом неприятном направлении. Она не любила, когда над ней смеялись. Да и смеялись, надо сказать, очень редко. Обычно недолго. До первой ответной улыбки. Белозубый клыкастый оскал как-то отбивал охоту веселиться.

Однако сейчас оскалами не отделаешься.

Ее юкколь лежал в углу. Эфа надела платок, привычно закрыла лицо свободной полосой ткани, оставив на виду лишь глаза, вздохнула и выпрыгнула из кибитки.

К ней обернулись сразу все.

Двое монахов. Легенда. Десятеро вооруженных мужчин, расположившихся чуть в стороне, но все же в тени кибитки.

— Добрый день! — хмуро бросила Эфа на эзисском.

— Она поздоровалась, — быстро объяснила Легенда своим спутникам.

Тот, который первым заглядывал в повозку, брат Джуул, поднялся на ноги и поклонился. Чуть помедлив, встал и второй, Когинар, действительно высокий и широкий, как западная мебель, которую называют «шкап».

Новый поклон.

— И правда, девка! — чуть удивленно донеслось со стороны охраны. На румийском, разумеется, донеслось. — А глазищи-то, Огнь сохрани! Как у беса!

Бесами на западе называли икберов. Отвратного вида чешуйчатых чудовищ. Их пищу составляли боль и страх.

Боль и страх.

Эфа не обиделась. Икберам было далеко до нее, но в чем-то эти твари ей нравились. А глаза… Нет, у икберов глаза другие.

— Скажи ей, пусть присядет тут, в тенек. — Брат Когинар разглядывал Разящую со скрытым интересом.

Легенда перевела. Эфа, благосклонно кивнув, приняла приглашение.

Медленно, трудно, но завязался разговор. Разящая сравнивала слова мужчин с переводами Легенды, отмечала про себя неловкости, сдерживала ухмылку, когда женщина задумывалась, как бы сгладить шероховатые вопросы. Отвечала не задумываясь. Сказок о себе у нее было заготовлено множество. Были среди них и несколько гульрамских. Кто такая? Откуда? Что случилось с лицом? Ни слова правды, это само собой. Но сказки придумывал Судир, и поймать Эфу на лжи смог бы, пожалуй, только он сам.

Судир.

Хозяину нельзя было давать повод для насмешек. Значит, нужно раздобыть лошадей и оружие, нужно добраться до Лахэ. Какие-то жалкие разбойники не должны стать помехой для Разящей.

По алым глазам без зрачков и белков нельзя было разобрать, куда направлен взгляд Эфы. А она оценивала оружие, лошадей, украшения. Монахи, впрочем, были одеты весьма скромно. Легенда тоже. А потом Эфа заметила несоответствие. Посчитала оружие снова. И на миг едва не сбилась, отвечая.

Лишний меч и лишний лук?

Слабо изогнутая сабля в простых деревянных ножнах и лук в саадаке лежали рядом с легким седлом.

Значит, не лишние.

Седел — тринадцать. Десять легких клинков. Один — длинный. Такими на Западе рубят и с коня, и в пешем строю. А еще топор. Здоровенный. На длинном древке. Дикари они, эти анласиты! Неудобно же топором!

Эфа оценивающе оглядела брата Когинара и подумала, что ему, пожалуй, с топором удобно.

Итого — одиннадцать мечей, топор и сабля. Быть не может, чтобы Легенды, однако по всему выходило, что именно ее. А вот луков двенадцать. Тот, который с топором, надо полагать, с луком управляться не мастер. Впрочем, даже двенадцать стрелков — это совсем неплохо. А женщина, значит, еще и стреляет.

— Легенда, вы едете по ночам?

— Нет. Днем, когда полуденная жара спадает. А останавливаемся незадолго до темноты. Не очень быстро получается, зато надежно. Правда, все равно тяжело. — Она покачала головой. — Особенно брату Когинару. Он с севера, с самой границы.

— Понятно, — Эфа задумчиво кивнула.

Оставалось дождаться ночи.

Легенда проснулась от страшного хрипа. В первое мгновение, еще не осознав происходящего, она откатилась в сторону, потянув за собой саблю. Поднялась на колени. Голова кружилась, и тошнота подкатывала к горлу.

Хрип перешел в задушенное сипение, и все стихло.

«Что происходит? Где охрана? Или они не слышат?»

Осторожно, на коленях пробираясь к выходу из кибитки, она сообразила вдруг, что девушка, найденная Когинаром сегодня в холмах, исчезла. А ведь вечером укладывалась спать здесь же, в повозке.

Легенда отодвинула тяжелый полог.

— Ну надо же! — прошелестел низкий, насмешливый голос. — Тебя и яды не берут!

Легенда спрыгнула на землю. Сабельный клинок полыхнул алым, отражая огонь костра.

Высокий тощий силуэт на фоне светлеющего неба. Белым нимбом выбившиеся из-под головного платка волосы.

— Ты? — Легенда отступила на шаг. Но саблю не опустила. — Какие яды? О чем ты говоришь?

Она уже видела, что никто из спящих не проснулся, не поднял головы, потревоженный разговором. И охранники не сидят поодаль от костра. Смутными холмиками темнеют лежащие тела.

Спящие?

— Мертвые. — Девчонка склонила голову, разглядывая Легенду. — Я их отравила. А ты вот живая. Как это так? Ты не человек, верно?

Она говорила спокойно. Так спокойно, словно в порядке вещей для нее было ночью, в окружении убитых ею людей, беседовать о…

— Что? Что значит — не человек?

— Это уж тебе виднее, что значит. Кто ты? Расскажи мне. Мне надо знать, раз уж ты осталась жить.

— Ты сумасшедшая! — Легенда помотала головой, пытаясь прогнать дурноту. — Ты… Ты просто сумасшедшая!

— Да ну? — Эфа глянула на небо. — А если и так? Это что-то меняет? Ты расскажешь мне наконец, кто ты такая?

Недоумение наконец-то начало уступать место пониманию. Это не сон. И не бред. Это все на самом деле. На самом деле лежат вокруг мертвые люди. На самом деле происходит немыслимый разговор с тощей длинной девчонкой, упрямо и спокойно ожидающей ответа на свой вопрос.

И ярость колыхнулась, разлилась, потопив разум, превращая недоумение в истерику.

Сабля удобно и привычно повернулась, со свистом рассекая воздух. Миг — и кровь брызнет, заливая траву, и Легенда останется одна, и…

Эфы уже не было впереди. Зато сзади навалилось. Скрутило. Сила, какой не заподозришь в жилистой соплячке, на мгновение приподняла Легенду в воздух, а после швырнула на землю. Больно. Грубо. Руки от запястий до локтей стянуло. Заболели плечи, выгнулась спина.

— Так-то лучше, — спокойно констатировали сверху.

Легенда увидела у самого лица ноги, обутые в высокие расшитые сапожки. Выругалась.

— А я тебя, между прочим, своим любимым юкколем связала, — равнодушно произнесла Эфа, усаживаясь рядом. — Ну так что, будем разговаривать?

— Ты… — Легенда не находила слов. — Ты…

— Тварь. Чудовище. Убийца. Да? Кто там еще? А, еще сумасшедшая. Знаю, ты уже говорила.

Легенда замолчала. Лежала ничком на жесткой траве. Слушала, как где-то далеко кричит птица. Что-то должно было случиться. Плохое ли, хорошее — неясно. Но должно. И лучше встретить эту неизвестность с развязанными руками.

Эфа достала трубку. Долго чиркала огнивом. Потом закурила.

— Почему ты не хочешь рассказать о себе? — спросила она то ли с издевкой, то ли с искренним недоумением. — Я ведь не убила тебя, а могла бы. И не собираюсь убивать, хоть и хочу.

Легенда медленно пыталась ослабить мягкие путы. Связана она была на совесть. Без всякой жалости. Мужчина, может, и не стал бы скручивать так женщину, тем более красивую женщину, но Эфа-то не была мужчиной.

Остроносый сапожок ударил в бок.

— Не дергайся!

Поток ругательств на румийском девчонка выслушала, кажется, даже с удовольствием. А когда Легенда выдохлась и умолкла, Эфа мурлыкнула вполне дружелюбно:

— Давая волю ярости, ты ущемляешь разум. И теряешь силу, которая может понадобиться потом. И все-таки кто ты? У меня есть много способов узнать правду, но я не буду прибегать к ним.

— Почему же это? — неожиданно для себя спросила Легенда. Спросила язвительно и зло, но все же это был вопрос. Начало беседы.

— Ты красивая. — Эфа выбила трубку. — Я люблю все красивое. У тебя глаза, как солнце. Как прозрачная вода. Как трава весной.

Это мог бы говорить мужчина… Хотя никогда еще мужчины не разговаривали с Легендой в таком равнодушно-констатирующем тоне. И все же слышать о своей красоте от девчонки-убийцы было дико.

— Зато ты — уродлива! — бросила Легенда, пытаясь вернуть себя в состояние нерассуждающей злобы.

— Птица думает, что уродлива змея. Змея считает, что уродлива рыба. Рыбе отвратительна медуза. И только лишь человек умеет видеть красоту и в птице, и в змее, и в рыбе, и в медузе… Только не в пауках! — Эфа вскочила на ноги, подхватила камушек с земли и бросила им в кого-то. — Хотя некоторые считают красивыми даже насекомых. — Она уселась обратно.

— Пауки — не насекомые, — машинально поправила ее Легенда.

— О! — Эфа наставительно подняла палец. — Ты об этом знаешь. Я об этом знаю. Есть еще несколько людей, которые знают об этом. И я знаю, откуда знают они, но не знаю, откуда знаешь ты. Откуда же?

— Что? Ты не могла бы говорить не так быстро?

— Кто ты?

— Легенда. Из рода Кансаре.

— Ты не человек.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Значит, ты тоже не помнишь?

— Чего я не помню?

— Откуда ты здесь? Зачем? Как твое настоящее имя? Ты не помнишь этого?

— Нет.

— Угу, — спокойно кивнула Эфа. — Но, по крайней мере, знаешь, что что-то было. Близится буря. Я развяжу тебя и пойду за лошадьми, а ты пока займешься повозкой.

И не успела Легенда ответить, как ловкие руки уже размотали ткань, стянувшую ее запястья.

— Укрепи как следует полог. — Эфа подняла аркан, лежащий возле одного из седел. — И стащи в кибитку все барахло. Да, на голову что-нибудь намотай, а то пыли в волосы набьется — за всю жизнь не вытрясешь.

И, повесив аркан на руку, девчонка отправилась за холмы, совершенно спокойно повернувшись спиной к своей недавней пленнице. Легенда задумчиво поглядела на мертвые тела. На луки. И принялась собирать вещи. Оружие и седла действительно стоило уложить в повозке.

Рыбки в мутной воде

Буря шла над землей. Она зародилась на западе, у берегов великого океана, и тусклой мутью заволокла небо над городами солнечной Нарранхильи. Ветер и дождь обрушились на узкие улочки Арвиля и Руасьяка. В Ригондо изумленные хозяйки поспешно снимали белье с протянувшихся от стены к стене веревок и поминали Творца, недоумевая, откуда бы взяться этакому ненастью в середине лета.

Жаркая Эллия притихла, клубы пыли заполонили города, и словно присели к земле гордые храмы; исказились лица прекрасный статуй; священные рощи, взволновано трепеща листвой, клонились под порывами ветра.

В Готской империи храмы были полны прихожан. Колокола звонили, словно пытались защитить людей от невиданной здесь и оттого пугающей напасти. Старики говорили, вспоминая рассказы отцов своих отцов, что такое уже случалось однажды. Старикам внимали с почтением. А колокола продолжали звонить. И прихожане заполняли храмы.

В Венедии стонали и гнулись бескрайние леса. Ветер путался в стволах, ярясь, рвал их с корнем, с воем бился о стены городов, раздувал малые огни в бешеные пожары и, продравшись сквозь леса, вырывался в Великую Степь, где буйствовал, хохоча и ликуя, страшный в своей необузданности.

Песками заносило города Эннэма. Барханы, как живые, ползли по пустыне. Танцевали песчинки на каменных полах храмов и на шелковых покрывалах спален. Прятались от ветра собаки. Прятались люди. И неумолимым было наступление песков на беззащитные стены городов.

Никому и нигде не было дела до того, что в буре исчезали люди. Очень немногие, странные, непонятные для всех других люди. Их не любили. Их боялись. Иногда их убивали. Может быть, когда стихнет ветер, кто-нибудь заметит пропажу. Но, заметив, лишь вздохнет с облегчением, никак не связав бурю и пропавшего человека.

В просторной деревянной повозке, зашнуровав и укрепив полог, по возможности удобно разместившись на коврах и подушках, Эфа и Легенда пережидали ураган. Говорить им было не о чем, и обе помалкивали, время от времени перебрасываясь ничего не значащими фразами. О том, что ветер крепчает. О том, что пора бы уже буре и прекратиться. О том, что кибитка — надежное убежище.

Давно наступил новый день, но небо было темным. Пыль и мелкие камушки колотились о кожаный верх.

Наконец Эфа, устав от безделья, зевнула и свернулась клубком, натянув на себя шерстяное одеяло:

— Надумаешь зарезать, не буди, — посоветовала она Легенде. И заснула. Мгновенно, как засыпают звери.

Легенда еще посидела, слушая завывания ветра снаружи, и тоже улеглась на подушки. В ненастье хорошо думается, а ей сейчас было о чем подумать.

О том, например, что миссия, возложенная на нее самим магистром, провалилась, похоже, не успев даже начаться. Историческое событие — посольство анласитов к джэршэитам — не состоится. Во всяком случае, в ближайшее время не состоится. А следовательно, все попытки найти общие моменты в верованиях двух народов откладываются на неопределенный срок. Когда еще Хранитель раскачается и даст добро на новую такую миссию?

Впрочем, временем Легенда ограничена не была. И вопросы веры волновали ее постольку, поскольку касались ее личного благополучия. А вот то, что успешное выполнение задания окончательно закрепило бы за ней, женщиной, статус преемника магистра, это чего-нибудь да стоило.

И все пошло прахом из-за уродливой, как бес, и совершенно сумасшедшей девчонки!

Убить бы ее, конечно, — уж больно нагло поворачивается спиной. Уверена в собственной неуязвимости? Может, и так, да только если вспомнить, что совсем недавно, буквально сегодня утром, ее ограбили обычные здешние бандиты… Однако сумасшедшие, они на то и сумасшедшие, чтобы верить в собственный бред, забывая об окружающей действительности.

Убить бы ее… Но слова эти: «ты не человек». Зацепили. Девчонка что-то знает. О нелюдях знает. Может статься, она и сама нелюдь. Не тварь, не чудовище, а именно не-человек, заброшенный в этот мир откуда-нибудь…

«У нас таких не было», — напомнила себе Легенда.

«У них» действительно не было таких, но даже простое осознание того, что кроме нее есть еще нелюди, не позволяло просто взять и перерезать глотку этой… Эфе. Легенда думала, что свыклась со своим одиночеством, а оказалось, оно просто стало привычной болью, которую не замечаешь, пока вдруг не перестанет болеть.

Буря шла над землей, захватывая в свои пыльные лапы тех, кто был нужен породившим ее. Короткий смерч закрутился рядом с одинокой кибиткой в степи. Испуганно заржали уложенные возле колес лошади. И стало тихо.

Очень быстро, словно спеша по какой-то им одним ведомой надобности, убегали с неба темные тучи. Ослепительным краем глянуло на степь солнце, вздохнуло небо, отряхиваясь от пыли. А потом, чуть позже, загомонили птицы. День начался с середины, но он все-таки начался. Пора было вспомнить и о делах.

— Где это мы? — Эфа тряхнула головой, отбрасывая с лица спутавшиеся волосы, и огляделась по сторонам.

— Море. — Легенда села, поморщившись. — Скалы.

— Это я и так вижу. — Разящая огляделась. Равнодушно проследила взглядом за волной, которая, лизнув ее сапоги, неспешно убралась обратно. — Где это море? И скалы. Вот что мне интересно.

Она прошла по узкой полоске пляжа. Поковыряла водоросли носком сапога. И вернулась обратно, волоча за собой длинную доску.

— Там пещера есть, — сообщила она Легенде, бросая доску на песок. — Можно сразу в нее пойти. Можно побродить вокруг, поискать сквозные проходы. Можно перелезть.

Легенда подняла голову, оглядывая отвесные стены. Скалы тянулись вдоль пляжа, насколько хватало глаз.

— А пещера не насквозь?

— Я туда не лазила. Там… — Эфа поморщилась, — зверем пахнет. Неправильным.

— Как это, неправильным?

Разящая фыркнула с досадой:

— Неправильный — значит пахнет не так. Ты вот человек неправильный. Я тоже. А там зверь неправильный. Хотя… — она склонила голову, разглядывая спутницу, — если зверь не морской, он, наверное, жрать на ту сторону ходит.

— А если морской?

— Тогда — на эту, — резонно ответила Эфа. — Пойдем. Заодно и проверим.

— Тебе что совсем не интересно, как мы здесь оказались? — Легенда поднялась на ноги и только сейчас поняла, что держит в руке свою саблю.

— Я даже не знаю, где это «здесь». — Белые брови сошлись над алыми глазами. — В море не вымокли, и ладно. Жрать захотим — зверя убьем. У тебя вон даже оружие есть. Пойдем. Чего сидеть? Ты в темноте видишь?

— Смотря в какой.

— Тогда наделай себе факелов. Вон доска лежит. Она смоленая. Дрянь, конечно, получится, но лучше, чем ничего.

Столько самоуверенной наглости было в девчонке, что Легенда лишь покачала головой. Однако Эфа ждала. А в ее словах был определенный резон. Так что, прикинув, как оно, с помощью почти игрушечного кинжальчика расщеплять толстенную доску, Легенда вздохнула и принялась за дело.

Эфа посмотрела на нее, покачала головой, достала из ножен свой широкий, тяжелый тесак и взялась помогать.

---

Потом они шли по слежавшемуся, намытому волнами песку. И Эфа нюхала ветер. Вертела головой, высматривая птиц. Птиц не было. Это не нравилось ни Разящей, ни Легенде, но обе они помалкивали, потому что не имело смысла обсуждать непонятное. А когда показалась впереди пещера и пахнуло оттуда странным, определенно звериным, но незнакомым и отчего-то пугающим запахом, Легенда машинально потянула из-за пояса саблю. Она увидела, как подобралась ее спутница. Разом исчезла кажущаяся разболтанность движений. Теперь Эфа скользила вперед, раздувая ноздри тонкого носа. Щерилась, показывая страшные клыки. У самого входа она коротко взглянула на Легенду, которая так же неслышно и мягко ступала рядом.

— Плохой зверь, — почти беззвучно произнесла Разящая.

Легенда не ответила. И Эфа с молчаливым одобрением увидела, что теплые зеленые глаза ее спутницы стали ледяными и жесткими. Эта красавица, кем бы она ни была, умела убивать.

Поудобнее пристроив связку с «факелами», Эфа первая шагнула под своды пещеры.

Было тихо. И не слишком темно. Каменный коридор уходил вперед и вперед, сливаясь в сплошную черноту.

Был запах зверя. Было жутко. Но сердца уже застучали сильнее в предчувствии крови. И страха. Эфа шла по усыпанному каменной крошкой полу, чувствовала спиной мягкие шаги Легенды. Смотрела во все глаза, но коридор был пуст. И когда разветвился он на три прохода-тоннеля, Разящая без колебаний выбрала левый. Легенда молча повернула следом за ней.

Новый коридор. Стало темнее, пришлось запалить первый из «факелов». Огонь трещал и коптил, бился, словно стараясь сорваться с просмоленного дерева и улететь в темноту, но это был какой-никакой, а свет.

Звук колокольчика заставил обеих вздрогнуть. Звенело глухо, отдаленно. Из-за стены. Эфа прибавила шагу, озираясь по сторонам. Шаркающие шаги прозвучали вдруг где-то близко. И тут же вновь стало тихо.

— Где он? — шепотом спросила Легенда.

Эфа пожала плечами, продолжая идти вперед. Где бы ни был зверь, рано или поздно он выйдет на них. Или они выйдут из пещер.

Вновь зазвенел колокольчик. И снова шаги. Шарканье босых ног по камню. Холодные мурашки бегут по позвоночнику. Не сговариваясь, Разящая и Легенда перешли на бег. Отчаянный рев, наполнивший пещеру, подхлестнул их. Не сбиваясь с шага, обе свернули в очередное ответвление. Снова влево. И помчались дальше. Не оглядываясь. Не разговаривая.

Звенело за спиной. Шаги же послышались откуда-то справа.

— Их много! — выдохнула Легенда.

Эфа мотнула головой. Нет, зверь был один. Совершенно определенно — один. Но это был неправильный зверь.

Больше не было мыслей о чужом страхе, о чужой крови. Теперь собственный ужас гнал ее вперед. Приглушенно звенел колокольчик. Шуршали шаги. И когда Эфа увидела черную тушу, появившуюся впереди, она выдохнула сквозь зубы. Ужас обрел плоть. А плоть смертна.

— Минотавр, — обреченно проговорила Легенда. — Но ведь их не бывает.

Бывает — не бывает. Некогда было рассуждать. Но больше, чем страх, потрясло Эфу неведомое ранее, незнакомое чувство. Ее потянуло, безрассудно и неодолимо, к уродливому существу, молча ожидающему впереди. Так тянуло ее к женщинам, когда становилась она мужчиной. Так… но совсем иначе.

Что-то кричала Легенда. Не то молитва, не то песня на языке, неслыханном ранее.

— Руби его! — взвизгнула Эфа, не узнавая своего голоса. — Руби!

— Я не могу… нет… — простонала ее спутница, но Эфа уже не слушала.

Раньше, чем тело подчинилось нелепому и от этого жуткому зову, она хлестнула по морде чудовища коптящим факелом. Хлестнула по выкаченным бельмастым глазам, по влажным ноздрям. Отскочила. От яростного воя заложило уши. Минотавр шагнул вперед, и Разящая, свернувшись в упругий клубок, закатилась прямо под огромные плоские ступни. И был миг замешательства, грань между смертью и спасением, когда тяжелое тело над ней колебалось, уже падая, но еще пытаясь удержать равновесие. Колебалось и клонилось вниз, медленно, словно неохотно. И Легенда саблей кромсала неподатливую плоть. А потом, как-то сразу, все закончилось. Только что страшное чудовище, теперь Минотавр… нет, то, что было Минотавром, лежало на полу в луже темной крови, блестящей в свете факела. Пальцы на босых ступнях подрагивали, сжимались и разжимались, как от холода или щекотки.

— Горит, — хмыкнула Легенда, глянув на факел.

— Угу, — кивнула Эфа.

И они пошли дальше. В пахнущий зверем и кровью воздух откуда-то вплелся прозрачный, свежий сквознячок.

Легенда молчала. Эфе это нравилось. Те женщины, которых она знала раньше, были болтливы сверх всякой меры. Впрочем, те женщины, которых она знала раньше, понятия не имели, с какой стороны берутся за саблю.

А выход из пещеры, не в пример входу, был узким. Но зато оттуда, снаружи, не пахло никакой опасностью. Там не было страха и не было крови.

Только есть захотелось, едва Эфа услышала крики невидимых птиц.

— Ничего себе лес… — восхищенно проговорила Легенда.

— «Густые, труднопроходимые лесные заросли, тропические леса с обилием деревянистых лиан и высоких грубостебельных злаков», — сумрачно пробурчала Эфа. — Джунгли это. Сейчас поймаем кого-нибудь и съедим, а потом уж дальше пойдем.

— Давай лучше пойдем, а по дороге кого-нибудь поймаем. — Легенда оглядывалась по сторонам. — Как здесь… пестро. А откуда ты это, ну… как там, «густые леса с обилием деревянистых злаков…»

— Издеваешься? — поинтересовалась Эфа. Вполне, впрочем, дружелюбно. — Злаки грубостебельные. А деревенистые — лианы. Да нам-то с тобой это совершенно одинаково.

— Ш-ш-ш… — Легенда приложила палец к губам и одними глазами показала на упитанное, покрытое грубой шерстью животное, которое деловито пробиралось сквозь колючие заросли.

Эфа еще оценивала тварь с точки зрения съедобности, а зеленоглазая анласитка уже скользнула вперед. Был короткий взвизг. Судорожный рывок. Опомнившись, Разящая кинулась на помощь. Зверушка оказалась на удивление сильной, но в четыре руки, а точнее — в два ножа, ее из зверушки быстро превратили в добычу. Эфа облизнула окровавленное лезвие. Вытерла его о штанину и ухмыльнулась:

— Ловко ты его!

— Когда-то я охотилась так на зайцев. — Легенда умело потрошила тушку. — Дома. У нас забава такая была: подкрасться к дремлющему зайцу и поймать за задние ноги. Они ведь очень чутко спят. И сильные, кстати. Только зайцев мы отпускали. Тебе что, сердце или печенку?

— Печень, — без раздумий выбрала Эфа. — Ты сырое мясо ешь?

— Ну… если надо.

— Значит, будем готовить.

Поев, они завернули остатки ужина в широкие плотные листья. Потом Эфа достала трубку и с удовольствием закурила, глядя на поднимающийся вверх дым и ни о чем не думая. Они оказались неведомо как неведомо где и все, что могли делать, это идти вперед. Может быть, там, впереди, будут люди. Может быть, их не будет. Это все не имело значения. Пока оставались джунгли, где водится мясо, можно было не беспокоиться о будущем.

— Ночью появятся хищники, — подала голос Легенда. Эфа перевела взгляд на ее тонкое лицо, отвлеченно полюбовалась прозрачными зелеными глазами, мелькнула было мысль стать мужчиной, но спутница ее не походила на других женщин. Других можно было взять силой или просто заставить. Легенду же… Силой, конечно, можно, да ведь обидится. А обиженная женщина — плохая компания.

— Как придут, так и уйдут, — Разящая затянулась дымом. Выдохнула. — Они огня боятся. Все звери огня боятся.

— Разложим костер по кругу?

— Угу.

Так и сделали.

Хищники ночью не появились.

А утром Эфа и Легенда снова шли по зеленому шумному лесу. Убитый вчера неведомый зверь оказался очень сытным, и от целой тушки осталось больше половины. Так что о пище в этот день можно было не беспокоиться.

И они не беспокоились.

Легенда шагала впереди, Эфа — след в след за ней. Она нюхала пахнущий прелью воздух и чутко слушала лес. Не потому, что боялась, а скорее по привычке. Ничего опасного густые заросли в себе не таили.

А вокруг была зелень. Зелень, зелень, зелень. Разных оттенков. На разных уровнях. И с разной степенью пахучести. Изредка мелькал в ветвях чей-нибудь пестрый хвост. И снова листья, мох, мягкое подобие хвои. Только множество голосов, птичьих и не птичьих, висели в воздухе дрожащим звоном.

— Ого! — Эфа остановилась. Легенда обернулась на возглас.

— Смотри! — Разящая обошла толстый, обросший какой-то зеленой дрянью ствол дерева. — Что ж ты мимо проходишь?

На стволе рос цветок. Огромный, с тяжелым, приторным запахом, но ни густой аромат, ни размеры не портили совершенной формы лепестков, изящно выгнувшихся по кругу нежной, сияющей золотом сердцевины. Цветок был прекрасен какой-то совершенно разнузданной, не знающей меры красотой.

— Я не увидела. — Легенда подошла ближе. — Что это?

Эфа скривилась недовольно, когтистым пальцем коснулась лепестков:

— «Орхидея. Семейство ятрышниковых, однодольные растения с душистыми цветами разнообразной формы и окраски». Как тебе?

— Сухо.

— Никогда не спрашивай, что это, если видишь что-нибудь красивое, — пробурчала Разящая. — Тебе скажут слово, и оно испортит красоту. Лучше придумай что-нибудь свое.

— Да? Зачем же ты тогда спрашивала, кто я и откуда?

Эфа восхищенно присвистнула и, отвернувшись от цветка, с ног до головы оглядела спутницу:

— Однако у тебя самомнение!

— Ты сама говорила, что я красива.

— Спроси у цветка, как он сам называет себя. Его ответ не осквернит красоты. — Эфа фыркнула и сморщила нос. — Оч-чень мудро. Только где бы найти говорящие цветы? А ты не цветок. И говорить умеешь. Пойдем.

— Я — эльфийка, — сказала Легенда ей в спину. — Но это все, что мне известно. Я помню, где жила раньше, и не знаю, как оказалась здесь.

— Насчет «здесь» я тоже не знаю. — Эфа не оборачивалась.

— Я не о джунглях. Я обо всем мире. — Теперь Легенда шла позади. — Здесь есть только люди, они никогда не видели эльфов. И меня приняли за человека. Еще повезло, что приняли…

— Могли бы сжечь, — кивнула Разящая. — У анласитов это запросто.

— Да. А ты откуда?

— А я действительно не помню. — Эфа пожала плечами. «Йервальде… льдистый огонь…» — И, наверное, не хочу вспоминать.

— Почему?

— Просто.

Какой толщины ковер из листьев под ногами? Какой высоты деревья, чьи стволы уходят в небеса, теряясь в кронах молодой поросли? Откуда приходят сны? Откуда бы ни просачивались воспоминания, их нужно гнать, как гонят нищих от порога. Как гонят шелудивых собак. Как отгоняют шакалов… Там, где полыхает в небе льдистый огонь, живут такие, как она, Эфа. Они все такие, как она. Жуткие. Беспощадные. Умеющие наслаждаться чужим страхом и чужой смертью. Там она не будет необычной. Необыкновенной. Бесценной. Там ей не станут восхищаться. Ее не будут бояться и превозносить. Там она перестанет быть Эфой. Разящей. Ей нечего делать там, дома.

Дома?

А джунгли, против всех правил, обрываются в просторную низину. Голые кочки, покрытые жесткой травой. Одинокие, корявые деревья. И болото. Без конца и без края. Слабый запах тухлой воды, шелест трущихся друг об друга стеблей. Картина унылая и безрадостная настолько, что Эфе захотелось спать.

Она чихнула и достала трубку.

— Ни вплавь, ни пешочком, — пробурчала, подходя, Легенда. — Может, плот свяжем?

— Из тростника? — Эфа чиркала огнивом. — Может, и свяжем. А может, нам носилки подадут. Подождем.

Эльфийка приподняла изящно выгнутую бровь.

— Шутишь?

— Не знаю, — честно ответила Разящая. — Давай ужинать.

Обгрызая ребрышко, Эфа разглядывала остров, расположенный в сотне шагов от топкого берега. На острове гнездились птицы. Большие. Розовые. С кривыми клювами и голыми длинными ногами. Красивые птицы. Они казались нездешними, словно бы неземными. Такие птицы могли бы приносить с собой утреннее солнце, если бы сказки про богов зари оказались правдой.

Впрочем, вели они себя, несмотря на дивный облик, вполне по-земному. Кто-то дремал, поджав одну красную ногу и засунув голову под крыло. Кто-то бродил вдоль берега, выискивая лягушек и не обращая ни малейшего внимания на людей. Птицы были непуганые, так же как и звери в лесу. Кто-то чистился, щелкая клювом. Нездешние блохи донимали нездешних птиц ничуть не меньше, чем обычные донимают обычных.

— Красиво, — заметила Легенда, веткой вороша огонь. — И остров погляди какой круглый. Как не настоящий.

— Сыро, — поморщилась Эфа. — Хорошо бы и вправду носилки подали.

— Слушай, а кем ты была в Гульраме? — Легенда уселась, обхватив колени руками. — С твоим лицом… и вообще… На Западе тебя сожгли бы без раздумий. А в Эзисе? Ты хорошо одета. У тебя была охрана. Были, наверное, драгоценности, да? Откуда?

— От людей. — Разящая глядела на птиц. — Я полезная. Я убивать умею. — Она примолкла, раздумывая, рассказывать правду или нет. Решила, что беды не будет. Так или иначе ее именем в Эзисе и Эннеме пользовались для устрашения. — Ты приехала с Запада и ничего обо мне не знаешь. А у нас от одного имени «Эфа» дрожат и правители, и судьи.

— Так ты что, убийца?

— Я — Разящая. Я — карающий меч. Я — сила. Я — страх, который живет в душе. Ха! — Эфа вскочила на ноги. — Да, я убийца. И я люблю убивать. Но тебя я не убила, потому что ты красивая. И потому что ты меня не боишься.

— Не понимаю, — тихо произнесла Легенда. — Иногда ты говоришь, как взрослый и мудрый человек. Иногда как наглый наемник. А иногда — как ребенок. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать. И еще сколько-то. Пятнадцать лет я живу на землях джэршэитов. Я не человек. Не наемник и не ребенок. Я — тварь. У тварей нет возраста и нет мудрости. Зато мы не стареем.

— Эльфы тоже, — заметила Легенда. — Но мы бессмертны.

— Ну?! — Эфа тут же плюхнулась на землю и уставилась на эльфийку своими жуткими глазами. — Как это — бессмертны? Вас нельзя убить?

— Почему? Убить нас можно. Мы не умираем от старости…

— А-а… — Разящая разочарованно поморщилась. — Ну это-то не хитрость. Я, может, тоже не от старости умру. Попадется какой-нибудь… шибко умелый. Слушай, а…

На пологий берег шумно плеснуло. Залило короткую жесткую траву.

Эфа, умолкнув на полуслове, отодвинулась от воды. А из болота уже шла, надвигалась неспешно и неотвратимо вторая волна. Чудесные птицы заголосили всполошенно и режуще громко. Полетели розовые перья, когда, хлопая крыльями, они взмывали в небеса, возмущаясь неожиданно нарушенным покоем.

Остров двигался.

Легенда помотала головой, не веря в происходящее.

Волна накатила на берег. Костер зашипел, но не погас, продолжал гореть, раздраженно плюясь звонкими искрами.

Эфа краем глаза глянула на спутницу. А Легенда покосилась на нее. Не сговариваясь, обе отошли от берега. Можно было бы дать деру в недалекий лес. Можно было бы. Но зачем спешить? Чем бы ни оказался неожиданно оживший остров или «кем бы» он ни оказался, убежать от такой громадины можно всегда.

И они не особо даже удивились, различив под мутным слоем воды движение огромных лап. Разве что, когда вынырнула на поверхность старчески-змеиная голова и, моргнув пленкой век, уставился на них обсидианово-черный, блестящий глаз, у Легенды вырвалось тихое ругательство.

На готском.

Короткое такое ругательство. Емкое.

— Добрый вечер, — напряженно сказала Эфа.

Они смотрели на тварь. Тварь — на них.

«Заговорит или нет?» — Разящая чувствовала, как мягко пружинит под ногами земля. Словно сама подталкивает ноги к рывку. К короткой, отчаянной пробежке до стены джунглей. До толстенных стволов, которые не вдруг сломает даже чудовищная громада черепахи-острова.

Если заговорит, значит, это не животное. Значит… Кто-то из Древних?

Глаз, в котором обе женщины отражались как в кривоватом зеркале, моргнул снова.

— Добрый вечер, — родился из глубин панциря голос, неловко копирующий интонации Эфы. Затем что-то прокашлялось громогласно и утробно. И наконец шевельнулся жуткий клюв: — Добрый… добрый… добрый вечер… ве-ечер. Давно не приходилось беседовать вслух, — доверительно сообщило чудовище. — Я Ке-Хоу. Мудрец. Так говорят, во всяком случае, а у меня нет оснований не доверять подобным разговорам. Ну а вы кто? Ты, с белыми волосами, ответь мне за себя и за свою безъязыкую спутницу.

— Почему это безъязыкую? — Легенда бесстрашно глянула в черноту блестящего глаза.

— А почему ты не поздоровалась? — черепашья голова, немыслимо вывернув шею, глянула на эльфийку другим глазом. — Это невежливо.

— Я… — Легенда не то чтобы растерялась, но…

— У них это не принято. — Эфа непринужденно уселась на травку. — Ничего, если мы сидя побеседуем? Или в вашем присутствии так нельзя? Можно? Спасибо. Так вот, у них не принято сообщать собеседнику о том, что вечер добрый, потому что верования народа Легенды (да, кстати, мою спутницу зовут Легенда), так вот, их верования считают, что ничего доброго в вечере нет. И если есть нужда поздороваться, лучше дождаться утра.

Глаза у эльфийки стали круглыми — куда там черепахе. Ке-Хоу, впрочем, тоже таращился с интересом. Эфа на миг озадачила себя мыслью о том, в чем проявляется этот самый интерес на напрочь лишенной мимики морде. Но только на миг. В первый раз за всю жизнь ей удалось самой поймать состояние «бред». Нужно было удержать настрой. И попытаться понять, как она это сделала. А кроме того, нельзя было забывать о Ке-Хоу, заинтригованном, конечно, но вот насколько сильно?

— Садись, Легенда, — Эфа похлопала по земле рядом. — Ке-Хоу, да? А я ведь, кажется, что-то о вас слышала. Великий мудрец, отошедший от земных дел… Вроде как даже постигший тайны бессмертия. Это ведь о вас?

Она ничем не рисковала. Набор глупостей насчет бессмертия, мудрости и отшельничества с легкостью подходил любому из существ, называвших себя мудрецами. Если же черепаха откажется от перечисленных признаков мудрости, Эфа просто признает свою ошибку. Для этого много ума не надо.

Ке-Хоу не отказался. Напротив, он удовлетворенно моргнул и вытянул змеиную шею так, что голова оказалась совсем рядом с Эфой. Разящая подавила естественное желание попятиться. Из огромной пасти пахнуло тиной. Как от болота. «Бредовая» легкость исчезла, но прежняя напряженность тоже не вернулась.

— Ты хорошо осведомлена, дитя мое, — пророкотал мудрец. — Итак, ты знаешь обо мне. А я ничего не знаю о вас. Из этого следует…

Он примолк.

— Из этого следует, что мы должны рассказать о себе, да, мудрейший?

— А разве ваша мудрость уже не дала вам ответ на все вопросы? — невинно хлопнув зелеными глазищами, поинтересовалась Легенда.

— Ответов на все вопросы не бывает. — Черепашья башка повернулась и выцелила глазом эльфийку. — Вопросов всегда больше. Все больше и больше. А истинная мудрость в том, чтобы не стыдиться спрашивать.

— Я — Эфа, — сообщила Эфа. — Легенда уже представлена. Мы издалека. Вот и все.

— Вы прошли через джунгли?

— Прошли.

— Вы спаслись от Быкоглавца?

— Быкоглавец? — Эльфийка подняла бровь. — Так вы называете Минотавра?

— Если я правильно понимаю, это вы называете Минотавром того, кого мы зовем Быкоглавцем. И если наше слово говорит само за себя, то ваше требует пояснения. Почему Минотавр?

Ке-Хоу с такой легкостью свернул с темы разговора, что Эфа растерялась. Либо у мудреца недержание мысли и он не в состоянии придерживаться одного направления под напором идей и вопросов, либо… Либо Ке-Хоу не спешит. Совсем никуда.

— Это древняя сказка. — Легенда нахмурилась. — Я ее не помню.

— Постарайся вспомнить. Мне всегда были интересны вопросы рождения и смерти. — Ке-Хоу пошевелил огромным розовым языком. — Рождения и смерти слов и имен — тоже.

— Не помню. — Легенда покачала головой. — Ну… Он сидел в лабиринте и сучил какую-то нить. Нить нужно было похитить. Потому что она была из чистого золота… Или нет, он ткал покрывало. Золотое покрывало из шерсти. Он ткал его днем, а каждый вечер распускал, чтобы с утра начать все заново. Так, кажется… Или он прогневал Богов, которые наказали его уродством…

Эфа не выдержала. Скривившись и деранув когтями мягкую землю, она затрясла головой:

— Не так все было! Не так! Но Быкоглавца мы все равно прикончили, и какая теперь разница, как и почему его прозвали Минотавром.

— Что вы сделали? — с изумлением спросил Ке-Хоу.

— Прикончили Быкоглавца, — повторила Эфа. — Убили. Совсем.

— Две женщины?

— И один мужчина, — сумрачно буркнула Разящая. Тихонько буркнула.

Черный глаз потаращился на Легенду. Потом глянул на нее. Ке-Хоу вздохнул, вновь пахнув тиной и… почему-то цветами. А потом попросил:

— Расскажи мне эту историю. Про Минотавра. С Быкоглавцем все ясно и так. Расскажи. А я расскажу, что делать вам дальше.

— Даже так… — Эфа потерла подбородок. — Ну ладно. Слушайте.

«Огромны были богатства царя Миноса. И царство его было велико. И когда корабли его выходили в море, они закрывали воду от края до края. И не было равных великому правителю нигде в пределах, отведенных смертным»…

Ке-Хоу слушал. Внимательно. Легенда тоже помалкивала, хоть и давала понять всем своим видом, что уже вспомнила сказку, просто не хочет перебивать рассказчицу. И когда Эфа закончила, эльфийка кивнула:

— Да. Так все и было. Но это просто выдумки.

— Мифы, — строго поправила Эфа. — Миф — это не просто выдумка. Это намного сложнее.

— Да уж, — задумчиво кивнул мудрец. — Намного. Быкоглавец, или Минотавр, если пользоваться вашим именем, — это воплощение мужского начала. Грубой и неотразимой силы. Потому и удивился я, что вам удалось его убить. Буря занесла вас совсем не туда, куда следовало.

— Вот как? — Разящая уставилась в глаз Ке-Хоу. В тот, что был обращен к ней. — А что, буря знает, куда и кого следует заносить?

— Буря, которую устраивают Боги, должна выполнять волю Богов. — Ке-Хоу шевельнулся. На берег плеснуло. — Вы попали в чужой мир и должны понимать это. Наши Боги могут помочь вам вернуться домой.

— Правда?! — Глаза Легенды блеснули.

— Неправда, — рыкнула Эфа. — Богов не бывает. И никогда ничего не делается просто так.

— Как это, не бывает Богов?

— Никак. Не бывает, и все, — Разящая оскалила острые зубы. — Зачем ты нам врешь, мудрец?

— Я спрошу в ответ, — спокойно произнес Ке-Хоу, — почему ты не веришь мне, сказительница?

— Я не…

— Ты не помнишь о Богах. Ты не веришь в них. Но это не значит, что их не существует. Тебя стоило бы наказать за дерзость, но я никогда никого не наказываю. Каждый человек должен сам осознать свои ошибки.

— Ты сказал, что Боги могут нам помочь, — напомнила Легенда. Что-то в ее голосе не понравилось Эфе. Красивый и выразительный, он прозвучал как-то… отчаянно. И тревожно. — Ты сказал, что мы сможем вернуться домой.

— Лучше спроси, что от тебя потребуют взамен, — зло посоветовала Разящая.

— Взамен у вас потребуют помощи. — Глаза Ке-Хоу подернулись пеленой. — Помощи в войне. И если уж вы сумели убить Быкоглавца, я полагаю, вам не составит труда повоевать за Богов.

— Что это за Боги, которым нужна помощь? — Эфа еще злилась, но уже почувствовала интерес.

— Помощь нужна многим Богам, — равнодушно заметил мудрец. — Тебе еще предстоит узнать об этом. Ну так как, вы согласны?

— А если мы не согласимся, нас ожидает чудесная жизнь в джунглях или на окраинах болота, да? — Эфа достала трубку. — И драгоценная возможность беседовать время от времени с вами, уважаемый.

— Не самое плохое будущее, — в голосе Ке-Хоу скользнула усмешка.

— Уж лучше война.

— Может быть. Ты всегда сама решаешь за себя и за свою подругу?

— Только когда она молчит. — Эфа выдохнула дым. — Давно война-то идет?

— Война еще не началась, — черепашья голова медленно втягивалась в панцирь. — Возможно, все ждут именно вас.

— Конечно, — пробурчала Разящая себе под нос. — Стоит Легенде появиться в толпе вояк, как такое начнется.

---

Эльфийка, может, и услышала, но не обиделась. Кажется, она всерьез задумалась над вопросом Ке-Хоу о том, кто же из них с Эфой принимает решения.

А когда трубка была почти докурена, ветер пронесся над затхлой поверхностью болота. Заскрипели корявые, мертвые деревья. Вновь заголосили птицы. Эфа поморгала… Нет, ей не померещилось: из мутной воды, из тины, в которой наверняка водились отвратительные пиявки, из гнилостной вони вырывались, раскрываясь навстречу серенькому небу, золотые венчики кувшинок.

Ке-Хоу высунул голову из панциря-пещеры. Вывернул шею, пытаясь посмотреть вверх.

— Богиня, — пробормотал он гулко. — Богиня грядет.

Эфа выбила трубку. Подумала и поднялась на ноги. Легенда тоже встала.

Мертвые черные ветви деревьев зазеленели клейкой сияющей листвой.

— Богиня! — голос мудреца то ли смеялся, то ли действительно был исполнен восхищения. — Сорхе грядет! Дарующая Жизнь Лесу.

А потом солнце рванулось в просвет облаков. Солнце, которому полагалось бы уже скрыться за горизонтом. И по солнечным лучам, как по ковру, неспешно, но совсем не величаво спустилась на землю женщина.

Позабыв о трубке, Эфа переводила взгляд с нее на Легенду. Сравнивала сияющую зелень глаз. Золото волос. Острые, тонкие черты таких похожих и все-таки разных лиц.

А эльфийка и богиня смотрели друг на друга. И улыбались.

Неуверенно.

— Откуда ты взялась такая? — Сорхе склонила голову, разглядывая Легенду. — Разве можешь ты воевать? Ты должна дарить радость своей улыбкой. Это из-за тебя можно развязывать войны, но тебе самой не пристало убивать.

— Мне пришлось научиться. — Легенда коснулась сабли на поясе. — Чужой мир учит многому.

— Это правда. — Богиня опустила глаза. — Я помогу тебе вернуться. Но сначала мы должны победить. Это долгая история. Согласна ли ты воевать за меня?

— Конечно!

— А ты? — Сорхе перевела взгляд на Эфу. В глазах у нее смешались страх и восхищение. Ни капли божественного величия не было в этой женщине, что спустилась с небес по солнечным лучам. В женщине, под ногами которой пробивались цветы. Дыхание которой оживляло давно умершие деревья. — Ты, существо столь же уродливое, сколь и прекрасное, поможешь мне?

— А у меня есть выбор?

— Конечно. Если ты откажешься, я верну тебя туда, откуда ты явилась.

— Правда, что ли? — Разящая насмешливо хмыкнула. — Вы без меня навоюете, пожалуй! У вас там все такие?

— Какие? — удивленно спросила богиня.

— Ну… — Эфа неопределенно повела руками. — Благостные.

— Нет. — Сорхе улыбнулась. — Не все. Ты любишь красоту, правда? Тебе понравится в моих владениях. Идемте.

— Сейчас. — Эфа аккуратно постучала по носу Ке-Хоу, впавшего в прострацию. — Эй, уважаемый. Эй, да проснитесь вы!

— Богиня… — Мудрец открыл глаза и уставился на Разящую. — Тебе нужно что-то еще, сказительница?

— Мне нужно, чтобы вы водичкой плеснули. — Эфа показала на костер. — Непорядок это, огонь оставлять.

— Хорошо. — Ке-Хоу шевельнул лапами, и волна прошла по берегу, окатив Эфу до колен. — Так лучше?

— Намного. — Разящая брезгливо тряхнула одной ногой. Потом другой. В сапоги не натекло, но тем не менее было противно. — Ну что, госпожа? — Она обернулась к Сорхе. Взгляд богини был полон искреннего любопытства. — Вы готовы? Тогда пойдемте.

Сорхе кивнула и почему-то улыбнулась. Эфа поняла, что смеются над ней, но не поняла почему. Собственно, ей это было не интересно.

Право на смерть

— Йорик, ты глянь-ка! Новички!

Йорик неспешно развернулся, прикидывая, заставить бойца отжиматься за то, что разговорился без разрешения, или простить. В конце концов, новичков действительно не ожидали. Желтые глаза скользнули по нарушителю, и тот поежился, как от холода.

— Разговорчики в строю? — дружелюбно поинтересовался Йорик.

Строй, весь как один, выдавил смущенные улыбки.

Сам нарушитель, коренастый, широкий орк, нервно шевельнул ушами. Говорить он опасался. Двигаться тоже. Хотя команды «смирно» не было.

Йорик отвернулся и взглянул на новичков.

Две женщины. Сотник поморщился — женщин у него в отряде не было, и в планы они совершенно не входили. Одна… Йорик прищурился, да, одна эльфийка. Чистокровная. Этих ни с кем не спутаешь. Ох, будет драка! А вторая?

Женщины только-только миновали опушку и вышли на широкую поляну, в центре которой и располагался лагерь.

Вторая…

Йорик никогда не мог пожаловаться на зрение, но сейчас он протер глаза. Может ли быть такое? Значит, все-таки может! Рядом с эльфийкой, возвышаясь над спутницей почти на голову, уверенно и легко шагала шефанго. В просторной одежде — они все предпочитали в походе одеваться именно так, чтобы не возникало сложностей со сменой пола. Тонкая талия перетянута простеньким ремнем. Без оружия.

Без оружия?!

Да. Шефанго была не вооружена. А вот на поясе эльфийки висела легкая сабля.

— Разойдись! — скомандовал Йорик, не глядя на замерших в строю бойцов. И пошел навстречу вновь прибывшим.

Как и следовало ожидать, эльфийка, едва разглядев его, остановилась, брезгливо сморщив нос. Дернула за рукав шефанго. Та с недоумением обернулась.

Йорик хмыкнул. Шевелить ушами, в отличие от чистокровных орков, он не умел, но слышал ничуть не хуже.

Шефанго выдернула рукав из пальцев спутницы и небрежно кивнула:

— Добрый вечер… Или что тут у вас? Мы уже запутались.

— Утро, — Йорик улыбнулся. — У нас — утро. Рад приветствовать вас в лагере Сорхе.

— Мы тоже. Рады. — Голос у девушки был низким. И удивительно шел ей. — Легенда сказала, что вы — орк. Она не любит орков.

Йорик пожал плечами:

— Бывает. Я не орк. Я — метис. Полукровка.

— Еще не лучше, — прошипела эльфийка. И по тому, как обернулась на нее шефанго, ясно стало, что таких интонаций ей слышать еще не доводилось. Однако ситуацию нужно было как-то решать.

— Вас никто не посмеет задержать здесь, госпожа. — Йорик приложил все усилия к тому, чтобы скрыть насмешку. Он даже не улыбался. — Лагерь Сорхе не единственный во владениях Богов. И вы во всех сможете найти соплеменников.

— Эльфов?

— Разумеется.

— Эльфы живут вместе с орками?

— И с троллями. И с гоблинами. А еще здесь есть ранды, валатты, кентавры. Только шефанго еще не приходили к нам.

— Но эльфы…

— Здесь всем пришлось забыть о старых распрях.

— Ради чужой войны?

— Ради возвращения домой.

---

Шефанго предоставила им разговаривать и отправилась к лагерю. Йорик поймал себя на том, что хочет обернуться на нее. Но оборачиваться не стал. Ждал, что скажет эльфийка.

— В других лагерях тоже есть орки?

— В других лагерях они не командуют. Там вам будет проще привыкнуть.

— Эфа! — крикнула Легенда.

«Эфа», — повторил про себя Йорик.

— Ну? — Шефанго остановилась. Помедлила. И обернулась.

— Давай уйдем.

— Зачем?

— Я не могу подчиняться орку.

— Почему?

— Мы враги.

— Да? — Черные губы растянулись в подобии улыбки. — Но вы ведь только что познакомились.

— Наши народы…

— А почему тебя это беспокоит? Иди, если хочешь. Я останусь здесь.

— Решайте. — Йорик глянул на небо. — Я буду ждать вас у себя. Вон, видите, маленький дом в самом центре лагеря. Подходите туда. Скажете, что надумали. Да, кстати, мое имя Йорик.

Он вежливо поклонился сначала Легенде, потом Эфе и отправился к своим солдатам.

Эльфийка. Только этого еще не хватало.

И шефанго…

Шефанго. Вот насчет нее следовало поговорить с Сорхе.

— Объясни мне! — Эфа смотрела в глаза Легенде.

— Да что тут объяснять? Я не могу подчиняться орку. Мы враги.

— Но почему?

— Они верят в проклятого Бога.

— А вы не верите? Если нет, то почему ты называешь его проклятым?

---

— Мы… — Легенда досадливо поморщилась. — Мы верим. Но мы ему не поклоняемся. Он проклят.

— Не понимаю. Этот орк не смотрит на тебя как на врага. Может быть, он не верит в того Бога?

— Так не бывает.

— Почему?

— Проклятый создал их. Они обязаны чтить Создателя.

— А если обязаны, на что ты злишься?

— Они… — эльфийка стукнула кулаком по ладони. — Я не могу тебе объяснить. Я просто знаю, что мы враги. И наши Боги тоже враги.

— А может, Боги сами разберутся?

— Они уже разобрались. Светлый Владыка проклял Темного и заточил его в Заграни.

— Замечательно. Так что тебе не нравится?

— Орки поклоняются Темному.

Эфа зарычала. Это произвело впечатление. Легенда встряхнулась и попыталась подумать.

— Он еще и смесок, — сказала она так, словно это должно было все объяснить.

— И что? — Разящая удивленно моргнула. — Значит, в нем только половина плохой крови.

— Да, но на другую половину он эльф! Такие помеси нужно убивать сразу после рождения. Любая эльфийская женщина обязана сделать это. И орочьи самки поступают так же. Это единственный вопрос, в котором наши народы сходятся. А тут… он вообще не имеет права жить. А ты хочешь, чтобы я ему подчинялась!

— Мало ли чего я хочу? — Эфа пожала плечами. — Я ни к чему тебя не принуждаю.

— Но ведь ты останешься здесь?

— Да. — Разящая решительно кивнула. — Этот твой орк сказал «шефанго». Я, кажется, когда-то слышала это слово.

— Это не мой орк!

---

— Легенда, ты знаешь о нем… о них больше, чем я. Уходи, если хочешь. Но лучше нам держаться вместе. Нужно объяснять, почему?

— Не нужно. — Эльфийка вздохнула. — Похоже, что ты действительно умеешь принимать решения.

— Ты тоже.

— Да. Но я не люблю этого делать.

На стук в дверь Йорик рявкнул:

— Да!

Стук, собственно, только такой ответ и подразумевал. Громкий, настойчивый и довольно-таки грубый.

— Мы решили, — сообщила Эфа, появляясь на пороге. И только потом посторонилась, пропуская Легенду.

— Я остаюсь, — сказала эльфийка, избегая смотреть на него.

— Прекрасно. — Йорик сообразил, что коль уж к нему заглянули дамы, то следовало бы встать. И встал. — С чего предпочитаете начать? Познакомитесь с отрядом или побеседуем?

— Отряд — это те вон страдальцы? — Эфа неопределенно кивнула на стену.

На стене страдальцев не наблюдалось, но на улице в том направлении действительно работал десяток пятого набора. Под присмотром двух инструкторов из четвертого.

— Они. — Йорик ухмыльнулся. — Это наши новички.

— Для новичков неплохо.

— Рад, что вам нравится.

— Сколько здесь человек? — холодно поинтересовалась Легенда.

— Всего в моем отряде?

— Всего в вашем отряде.

— Сотня. Из них семь десятков — опытные бойцы. Десятеро пришли неделю назад. Ну и остальные… Учатся помаленьку.

Эфа подняла бровь. Но промолчала. Зато спросила Легенда:

— В мире не так много нелюдей. Часто сюда приходят новички?

— Часто, — кивнул Йорик. — Здесь, на Острове, время течет иначе.

— Вы собирались познакомить нас с отрядом.

— Пойдемте. — Йорик снял со стены пару тяжелых, чуть изогнутых клинков. Поймал взгляд эльфийки и объяснил: — У нас не принято ходить без оружия.

— Традиции? — язвительно поинтересовалась Легенда.

— Лес, — ответила за Йорика Эфа. — С кем мы должны будем воевать?

— Это долгая сказка, — сотник застегнул пряжки ремней. — И мы уже воюем. Только Боги не считают наши стычки войной. Ну что, вы готовы к светскому общению?

— Трудно общаться с проклятыми, — поморщилась Легенда. — Но мы постараемся.

Она не стала дожидаться ответа и не увидела откровенной, уже не скрываемой насмешки в желтых глазах орка. Зато Эфа заметила все, что нужно было заметить. И чуть больше. Подумать над наблюдениями Разящая решила сразу, как только появится свободное время.

— Десятников ко мне! — От крика над деревьями взлетели птицы. Умаянные работой новички развернулись к командиру, даже не сообразив, что к ним никто не обращается. А со всех сторон уже спешили — Эфа едва успевала разглядывать, на удивление времени не оставалось. Огромный как гора не зверь и не человек, что-то между, покрытый черной, блестящей чешуей. Торчком стоят на круглой, как котел, и такой же большой голове островерхие уши.

— Тэмор, — бросает Йорик. — Тролль.

А глаза уже перебегают на другого. Человек на коне? Нет, конь, сросшийся с человеком. Кентавр! Об этом Эфа догадалась сама. Читала сказки. И мифы.

— Скиф, — сообщает сотник.

Третий походил на Легенду. Не так, как походила богиня. Здесь и в помине не было прозрачных глаз и светлого золота волос. Но завораживающая плавность движений, легкая походка, непривычно, нечеловечески красивое лицо. И разрез глаз…

— Клэр.

— Эльф?

— Да. А вот и Ивир. Он валатт.

Эфа честно постаралась найти разницу между валаттом и эльфом. Не нашла. Да, внешность совсем иная, но… Сходства едва ли не больше, чем у Клэра с Легендой. Разве что запах.

— Стаф где?

Скиф, услышав вопрос, фыркнул почти как настоящий конь:

— Ты ж ему наряд дал!

— И что?

— А он с горя песни поет. Работает. Орет. Слышать тебя не слышит.

— Распоясались, — пробормотал Йорик. — Скиф, слетай за ним. Одна нога здесь…

— Три — там. Понял!

Взрыв землю тяжеленными копытами, кентавр сорвался с места.

— Исхар.

Невысокий, зато широкий…

— Он орк, — объяснил Йорик. — Чистокровный.

— Не то что некоторые, — хмыкнул Исхар. И ухмыльнулся, оскалив длинные кривые клыки. Эфа не выдержала и улыбнулась в ответ.

Исхар уважительно вытаращил глаза. Такие черные, что зрачки сливались с радужкой.

— А я вот Гоблин, — вывернулся откуда-то сзади совсем маленький, на две головы ниже Исхара, зеленоватый, как с похмелья, старичок. Или мальчик? Эфа не вдруг сообразила, что назвавшийся Гоблином не мальчик и не старик, просто у него совсем другая, чем у всех остальных кожа. В мелкую складочку. — Меня тут не любят. — В улыбке открылись мелкие острые зубы. Десны тоже оказались зелеными. — Так и зовут — Гоблин. У всех есть имена, а у меня — нет. Не любят. А где нас любят? Мы…

— Заткнись, — оборвал его Йорик. — И прекрати выпендриваться!

— Я ж говорю, — вякнул Гоблин. И отступил за широченного Тэмора.

Еще двое эльфов подошли неспешно. Поклонились вежливо и с такой изысканностью, что поклон напомнил издевку:

— Сэр Йорик, десятник по вашему приказанию явился, — произнесли хором.

— О, — обреченно вздохнул сотник. — Эти похуже Гоблина будут. Линнар и Эссор.

Эфа краем глаза заметила, что Легенда отошла от командира поближе к эльфам. В разговор еще не вступала, ждала, пока подойдет последний десятник. С глухим топотом копыт подлетели оба кентавра. Похожие, как близнецы. Только один мрачный, а второй — сияющий, как новая монетка. Эфа решила про себя, что мрачный — это Стаф, которому дали наряд. А со спины Скифа соскочил и вытянулся перед Йориком человек. Совсем обычный человек.

Только… пахло от него зверем.

— Рашид, — он кивнул Эфе. — Я Оборотень.

— Ты — перевертыш! — рявкнул Йорик.

Вовремя рявкнул, потому что рука Легенды, стоящей поодаль, непроизвольно метнулась к сабле.

— Дикари, — грустно констатировал Рашид. Не в первый, видимо, раз констатировал. И не в последний.

— Это Эфа. — Йорик нашел взглядом эльфийку. — А вот это Легенда. Прошу любить и жаловать.

— Безмерно счастливы. — за всех раскланялся Рашид. — Йорик, уйди куда-нибудь, ты нас смущаешь. Не мешай коллективу знакомиться с новыми людьми.

— Убью, — в пространство пообещал Йорик. Но никого не убил. Развернулся и ушел, как и было предложено.

На поляне стоял гам. Взрывы смеха перемежались обиженными возгласами. Изредка слышалось рычание Тэмора да взревывал Исхар. Гоблин повизгивал. Его голос с легкостью перекрывал любой шум и отвратительно резал уши.

Йорик смотрел в окно. Он ждал богиню.

Вот Эфа достала свою трубку. Тут же пошли по рукам кисеты с табаком. Каждый предлагает попробовать свой сорт, угоститься чем-нибудь новеньким.

А Легенда — в компании эльфов. И, похоже, у нее не укладывается в голове, что ни Клэр, ни Линнар с Эссором не пытаются держаться в стороне от орка и гоблина.

Стаф умильно поглядывает на окно. Знает, что командир бдит. Надеется получить прощение и избавиться от наряда. Правильно, в общем-то, надеется. Сегодня вечером десятники будут решать, к кому пойдут новички. И Стаф должен принять участие в обсуждении. А перед этим ему следует познакомиться с новыми солдатами.

Женщины, точнее, одна женщина, эльфийка, — это обязательно проблемы. Если только она сразу не расставит все по местам. Не даст понять, что здесь, на Острове, она — просто один из солдат.

Йорик вздохнул и покачал головой.

До сих пор получалось обходиться без женщин.

В других отрядах — да, были. Но не у него.

Совсем без женщин, конечно, нельзя. Кто же с этим спорит? Только дурак будет отрицать эту непреложную истину. Но есть ведь поварихи. Есть магички-лекарки. Есть, в конце концов, просто шлюхи, которые время от времени появляются на Острове. Появляются из ниоткуда и исчезают в никуда, унося с собой достаточно денег и недостаточно воспоминаний.

Женщина в отряде — это лишнее.

А Эфа прячет лицо. Надо полагать, знает, что ее должны бояться. Не просто пугаться в первый миг, а бояться. До такой степени, что ноги перестают держать. На Острове, конечно, она никого не напугает.

«Если не вспомнит о „грау“…»

Слово «вспомнит» неловко повернулось, зацепило внимание. Эфа — шефанго. Легенда — эльфийка. Между этими народами нет той ненависти, что заставляет воевать эльфов и орков. Но и любви особой нет.

«Вспомнит».

Почему «вспомнит»? Откуда уверенность в том, что Эфа ничего не знает ни о себе, ни о своем народе? Неужели только из-за того, что она явилась в земли богини в компании с эльфийкой? Может статься, там, откуда ее забросило в этот странный мир, эльфов нет.

Имя. Да.

Йорик хмуро отвернулся от окна. Имя — Эфа. Даже не имя, а прозвище. Вполне в обычаях Ям Собаки, но необычно само по себе. На Анго не водятся такие змеи. Тот, кто придумывал прозвище, должен был немало пожить в иных землях. И знать эзисский язык.

Может быть, она получила прозвище уже здесь?

Но почему же она не говорит своего настоящего имени? Шефанго не скрывают имен и всегда называют свой титул и государственную должность, если есть таковые. Титула может и не быть, в конце концов, Владетельных Конунгов всего пять, а для государственной службы Эфа выглядит слишком молодо. Но имя-то, уж оно должно быть обязательно.

Эфа.

— О чем задумался, сотник? — мягко послышалось из-за спины.

Йорик обернулся, поднимаясь со скамьи. Поклонился. Так и не привык кланяться, но приходилось. Кое в чем богиня была требовательна.

Она явилась в человеческом воплощении. Маленькая, хрупкая, с солнечным взглядом зеленых глаз. Значит, настроена не на разговор. Но вопрос есть вопрос, и на него нужно отвечать.

Сотник кивнул на окно.

---

— Эта девочка. Шефанго. Похоже, она не помнит родного мира.

— Почему ты так решил?

— Компания странная. — Йорик пожал плечами. — Шефанго и эльфы не любят друг друга.

— Разве из этого правила нет исключений?

— Есть. — Он спохватился и подвинул гостье табурет. — Садитесь, Дарующая Жизнь.

— Сорхе. Сейчас и здесь — Сорхе. А то, что эльфийка явилась в компании этой… как ты сказал?

— Эфы. Шефанго.

— Да. Это тебя не удивляет?

— Логично. — Он вновь глянул в окно. — Но об этом я как-то не подумал.

— Все мысли о шефанго, да?

— О новом наборе. — Йорик нахмурился. — Новичков уже собрали на полигоне?

— Не терпится выбрать?

— Чем раньше я начну занятия, тем быстрее они станут бойцами.

— Я не понимаю, Йорик, — Сорхе покачала головой. — Ты единственный, у кого есть право отбора учеников. Куда тебе спешить? Кто помешает, если случится нужда, забрать понравившихся тебе смертных из других отрядов?

— Я помешаю. — Разговор возвращался в старое, давно проторенное русло. Сорхе не понимала и не хотела понимать, что разделять уже сработавшиеся группы можно лишь в случае крайней необходимости. А лучше не делать этого вообще. — Выбирать будем из тех, кто останется на полигоне. Да, кстати, эти двое, которых вы прислали сюда…

— Они просто пришли со мной.

— Уже не просто, — Йорик улыбнулся. — Эфа с Легендой останутся у меня.

— Женщины?

— Почему нет?

— Помнится, ты всегда был против женщин в отряде.

— Времена изменились. Впрочем, я с радостью отправлю Легенду в любой другой лагерь.

— А эту… это чудовище?

— Чудовище? — Йорик покачал головой. — Сорхе, это и есть ваш «воин из народа воинов».

— Эта девчонка?!

— Да.

На лице Сорхе проступило какое-то детское изумление. И разочарование.

— Какой же из нее воин? Она даже не вооружена!

— Она сама себе оружие. — Йорик кивнул на окно. — Да вы взгляните. Как она двигается. Как ведет себя. Как смотрит.

— Она никак не смотрит. — Глаза богини стали холодными. — У нее мертвый взгляд. Пустой.

— Отнюдь. — Йорик видел, как Эфа поймала брошенную Ивиром флягу. Открытую, между прочим, флягу. — Взгляд у нее любопытный. Такое впечатление, что она никогда в жизни не видела нелюдей.

— А у меня впечатление, что ты никогда в жизни не видел женщин, — сумрачно произнесла Сорхе. И Йорик отвернулся от окна, чтобы тут же натолкнуться на взгляд богини. Отнюдь не любопытный. Ледяной.

— Она уйдет к Дунноу, — спокойно сказала Сорхе. — А вот Легенда останется у тебя. И отряд Дунноу завтра же выйдет к Цошэн.

— Вот оно как, — протянул сотник, улыбнувшись навстречу холодному спокойствию своей госпожи. Глаза в глаза. Зеленый лед и желтое, чуть тлеющее пламя. — Не пристало оно как-то богине, вы не находите?

— Что не пристало?

— Вы погубите людей Ольтара.

— Людей Дунноу.

---

— Людей Ольтара, госпожа. Дунноу ничего не значит для них.

— Неужели? Может быть, и я ничего не значу для всех вас?

— Тут все иначе. — Тему пора было закрывать. Но Сорхе, похоже, позабыла о том, в каком настроении и зачем явилась в гости к сотнику. — Вас любят. А Дунноу… что есть он, что его нет — для солдат ничего не меняется.

— Эфа уйдет к нему.

— И погибнет. Погибнет она, погибнет весь отряд. Госпожа, вы должны понимать, что идти к Цошэн могут только мои люди. И то не все. И не сейчас.

— Я ничего не должна!

— Хорошо. — Йорик откинулся на стену и устало прикрыл глаза. — Вы ничего не должны. Вы согласны упустить возможность… не исключено, что единственную и последнюю, призвать сюда Финроя. Это в вашей власти, и не мне спорить с этим. Но когда-то вы сами дали мне право решать. И если это мое право хоть чего-нибудь стоит, я говорю вам: Эфа останется здесь. Я посмотрю, на что она способна. Возможно, ей придется чему-то учиться. Не исключено, что учиться придется многому. Значит, нужно будет подождать. Только потом мы пойдем к Цошэн. Но зато, госпожа, мы приведем вам Финроя.

Все нужно было делать не так. Совсем не так. Но… если бы Сорхе была обычной женщиной! Увы. В который раз Йорик с насмешливым сожалением подумал о том, что угораздило его связаться с богиней. Все недостатки деревенской идиотки, помноженные на невероятную самоуверенность.

Впрочем, может быть, поэтому его и тянуло к Сорхе. Ведь не красота же неземная тому причиной, а именно дикое сочетание глупости и сознания своей силы.

Дарующая Жизнь Лесу. То-то и оно, что дарующая жизнь. Как любая богиня плодородия, Сорхе просто завораживала мужчин. Пугала, да, что есть, то есть. Но… влекла. Манила.

---

— Ты никогда не считал меня настоящей Богиней. — Вокруг фигуры Сорхе разлилось слепящее сияние. — Ты все время сравниваешь нас со своими Богами. И мы проигрываем в сравнении. Но все переменится. Как только я получу Кристалл, твои глупые Боги станут пылью под нашими ногами!

— Мой Бог уже давно стал пылью. — Йорик не открывал глаз. — Прахом в памяти людей. И ни с кем я вас не сравниваю. Не пристало богам ревновать.

— Ты еще будешь учить меня? — Сорхе поднялась. Исходящий от нее свет проникал даже сквозь сомкнутые веки. — Эта девка! Эта твоя змея, которая ничего не помнит… Ты почувствовал сразу, так? Ты сразу понял, что она из твоего мира!

— Из моего? — Йорик вскинул голову и зажмурился от слепящего сияния. Машинально прикрыл глаза рукой. — Оставьте эти фокусы, госпожа. Они вам не к лицу.

— Из твоего! — Голос богини исходил уже из плотного клубка света. — Мне ли не понять этого? Ты, смертный, — открытая книга для меня!

— А я тут при чем?

— Я читаю твою душу и смеюсь над тобой. Я вижу все твои мысли. Я вижу даже то, о чем ты не подозреваешь. Я…

Йорик безнадежно попытался закрыться. Он уже давно усвоил, что его магия бессильна на Острове, но привычка осталась, от нее так просто не отделаешься.

Сорхе расхохоталась. Не Сорхе уже, а слепящий глаза огонь. Примитивная иллюзия…

Эта мысль оказалась первой, которую богиня вытащила из него. Как и следовало ожидать, мысль ее не обрадовала.

Дальше было хуже. Йорик уходил, прятал себя в закоулках души. Сорхе, как гончая, шла по следам мыслей и чувств, выволакивала их, сопротивляющиеся, на поверхность. Расчленяла и брезгливо стряхивала с изящных щупальцев. Гадко было. И смешно. Ментальный маг высочайшего класса — недалекая, скандально-комплексующая богиня. За последнее его скрутило так, что какое-то время было вообще не до мыслей. Уж тем более не до насмешек. А потом Сорхе выволокла на свет божий (в буквальном смысле слова) все, что думал и чувствовал Йорик, когда увидел Эфу. И тут волей-неволей он сам заинтересовался.

Как в дурном сне, где-то совсем уж на задворках сознания, куда богиня еще не потрудилась добраться, он обвинил себя в мазохизме на уровне серьезной патологии. И там же, на задворках, скорчился от смеха.

А насчет Эфы Сорхе оказалась, как ни странно, права. Шефанго действительно запала в душу. Из того же мира, богиня и здесь не промахнулась. Слухи о том, что одномиряне чуют друг друга, ходили давно, но как-то не представлялось случая проверить. Теперь вот представился. Случай. Слухи подтвердились.

Когда перед глазами отчетливо встала Эфа, берущая из воздуха брошенную Ивиром флягу, Йорик осознал хлесткую пощечину. И осторожно приоткрыл глаза.

Сорхе не было.

Опасаясь думать о чем бы то ни было, сотник сполз со скамьи на застеленный шкурами пол и ошеломленно уставился в пустоту.

— Эти мне бабы… — пробормотал вполголоса. Казалось, что его хорошенько прополоскали в бочке с дерьмом. Причем прополоскали не столько снаружи, сколько изнутри. Омерзительное ощущение. Богиня любила иногда похвастать своей властью, но до такого изуверства не доходила никогда… И сразу же, продравшись сквозь клочья мыслей, тревожно забилось:

«Эфа!»

Йорик дернулся к дверям, но с поляны по-прежнему доносились голоса. И низкий, шелестяще-мягкий голос шефанго был среди них.

Судя по всему, о ней Сорхе просто не вспомнила. Сейчас, во всяком случае.

Йорк улегся прямо на пол, положив голову на руки, и в который уже раз пожалел, что нет у него под рукой даже завалящего игольника.

Вечером вся сотня, кроме часовых, выстроилась на утоптанной площадке поодаль от лагеря. Йорик хмуро прошелся перед строем.

Бойцы привычно ели глазами. Подтягивали животы. Все. Даже кентавры. Гоблин, как всегда, ерничал. Он умудрялся ерничать, даже стоя «смирно». Вроде лицо серьезное, руки по швам, а глаза все равно паскудные.

— Рашид. Клэр. Исхар.

Десятники подтянулись, хотя, казалось бы, куда больше-то.

— Ваши десятки охраняют периметр.

«Понял!» прозвучало, как всегда, слаженно.

— Тэмор.

— Да!

— Дежурство внутри лагеря.

— Понял!

— Гоблин!

Тяжкий вздох в ответ. Потом унылое:

— Да, — и после паузы: — сэр.

— Где анализ прошлой диверсии?

— У вас на столе, сэр.

— Скотина.

— Так точно, сэр. Прогноз там же, сэр.

— Прекрати выпендриваться!

— Понял.

Строй сохранял спокойную серьезность, но Йорик чувствовал, как бойцы давят невольные смешки. Гоблина в отряде любили. Самый маленький, он, вопреки обыкновению, не стал самым забитым. Скорее наоборот. А наказывать его просто рука не поднималась. Распоряжения о нарядах он принимал с такой унылой покорностью, что становилось стыдно за собственную жестокость.

— Эфа.

— Да.

— После отбоя зайдешь ко мне. Подберем тебе оружие.

— Ясно.

Сорхе словно дохнула в затылок. Йорик внутренне поежился. И пошел дальше вдоль строя.

— В чей десяток взяли новеньких?

— С вашего позволения, сэр, в мой. — Линнар по обыкновению жеманничал. Он сам уже не рад был собственному образу. О них с Эссором по всем лагерям, кроме собственного, ходили самые непристойные слухи. Не рад был. Но привычка — вторая натура.

Йорик кивнул молча. То ли Линнару, то ли собственным мыслям.

— Вольно. Разойтись.

Строй загудел, рассыпался на группы. Солдаты привычно разбивались по десяткам. Из кухни уже пахло ужином, но до него еще оставалось время. Как всегда, Гоблин извлек из бездонных карманов колоду замусоленных карт. Он обыгрывал всех. Выигрывал все, на что хватало фантазии. И тем не менее всегда находились желающие сыграть. Эссор исчез и вернулся с лютней.

— Не сочтите за дерзость, сэр.

— Да пой, кто ж тебе мешает, — разрешил Йорик.

— Вы не поняли, сэр. — Эльф смотрел серьезно, но где-то в глубине глаз плясали бесенята.

— Не понял, — признал Йорик.

— А по уставу положено отвечать «понял», — незамедлительно влез вездесущий Гоблин. Подумал и добавил: — Сэр.

Последнее прозвучало по обыкновению жалобно.

— Сгинь, — беспомощно попросил Йорик.

— Щаз! — нагло ответил Гоблин. — Спой, в самом деле. Ты давно уже не пел.

— Эльфы есть.

— Так то эльфы, — резонно заметил неслышно подошедший Тэмор. — А ты — орк. Святое дело — ушастым нос утереть.

Эссор кивнул. На сей раз действительно серьезно. И протянул лютню.

Йорик покачал головой. Но инструмент взял. Пробежал пальцами по струнам. В свое время он долго и неохотно отвыкал от гитары, однако отвык. Без музыки не мог, а кроме лютней разных модификаций под рукой ничего не было.

— Что петь-то?

Пожелания слились в нестройный гул. Каждому хотелось своего. Обычная история. Слушать-то будут все что угодно, а просят всегда разное.

Сотник прищурился, перебирая в памяти множество песен, сложенных или услышанных уже в этом мире. Выбрал. Поднял глаза. И натолкнулся на мертвый взгляд шефанго, равнодушно взирающей на собравшуюся вокруг командира толпу.

Давно забытая мелодия рванулась на волю… Рванулась больно. Сорхе, не глядя, даже эти воспоминания сумела искромсать, изранить в кровь…

А бойцы затихли. Привычно внимательно. И удивленно. Эта песня не походила ни на какие другие:

Кто-то погасит свечи.

Кто-то выпьет бокал вина.

Где-то наступит вечер.

Чья-то чаша выпита до дна.

Кобра свернулась болью.

Выбросить окурок в лужу и в путь.

Битву закончить кровью.

Только прошу я тебя, не забудь…

«Как мы шли…» — рывком вспомнила Эфа. И поспешно принялась давить, прятать воспоминания.

«Крейсер „Гончая“, ушедший в дальний поиск…»

Набор слов. Просто набор незнакомых, непривычно звучащих слов.

Как мы шли, разбивая лбы о лед,

Каждый рвался лишь вперед,

Вряд ли кто-то нас поймет и простит.

Но мы шли, разбивая ноги в кровь,

Признавая лишь любовь,

Нас тянула к себе боль как магнит…

Струны лютни приглушенно рокотали. Не играют так на лютнях. Так вообще ни на чем не играют, но только так должна звучать эта непонятная, словно на чужом языке сложенная песня.

Боги обрубят крылья.

Тем, кто взлетел, осталось упасть.

Звезды покрылись пылью.

Друг, если можешь, не дай мне пропасть.

Если захочешь выжить.

Рот — на замок и захлопни глаза.

Только ты слышишь, слышишь…

Где-то вдали прогремела гроза.

Как тогда…

Стать мужчиной? Эфа была уверена, что в мужском обличье она поймет эту песню. Не так, как понимают, а правильнее сказать — принимают непонятные стихи или чуждую музыку. Она поймет эту песню, как давно знакомую.

Вспомнит?

Да. Может быть.

Но становиться мужчиной Разящая не собиралась. Она не любила вспоминать. К тому же мужчина был слаб. Даже когда у него появлялась мысль запереть Эфу в глубине своего разума, Разящая легко брала верх.

Стук захлопнутой двери

Хуже, чем выстрел под сердце. В упор.

Все мы устали верить.

Кто не убийца, тот, стало быть, вор.

Только мне снятся звезды,

И я не верю, что так нужно стрелять.

Друг, ведь еще не поздно

Снова вернуться и все переиграть.

Поздно.

Поздно. Ничего не вернуть. И не нужно ничего возвращать. Нельзя.

— Ну и хватит с вас орочьих песен, — Йорик протянул лютню Эссору. — Твоя очередь.

Эльф поморщился. Лютню взял и положил на траву рядом. Так и сидели все. Молча. В лагере кипела предотбойная жизнь. Там шумели голоса. Стучали топоры. Где-то звенели посудой. А здесь тихо было.

— Плохая песня, — изрек наконец Стаф. Кентавр лежал, изящно подогнув под себя ноги и расслабленно сутулясь человеческим торсом. — Но хорошая. Как после нее петь?

— Откуда она у тебя? — хмуро поинтересовался Ивир. — Из дома?

— Может быть, — Йорик пожал плечами. — Какая разница?

Разница была, и он это знал. И все знали. Йорик никогда раньше не пел песен «из дома». Другие — да. Пели. Вспоминали. И песни, такие разные, были все-таки похожи. Разные миры, но время — одно. С разбросом в несколько десятков, может быть, в сотню лет.

Только Рашид…

Когда перевертыш появился на полигоне, у него было с собой оружие, не знакомое никому на Острове. Йорик, тогда еще десятник, да и десятник-то лишь потенциальный, безошибочно опознал в небольшой изящно выгнутой вещице легкое плазменное ружье. Оформленное непривычно, но все-таки знакомо. Просто есть вещи, которые в любых мирах делаются более-менее похожими. Потому что рассчитаны на людей.

Йорик, помнится, люто Рашиду позавидовал.

Впрочем, аккумуляторы в ружье сели довольно быстро, а подзаряжаться на Острове отказались. Ох и злился тогда новоявленный рядовой отряда Сорхе. Ему противна была сама мысль о холодном оружии.

Легенда молча поднялась и пошла к лагерю. Тут же следом за ней направился Линнар. Ивир проводил эльфийку взглядом, но скорее машинально. Без особого интереса. И Йорик порадовался равнодушию валатта. Может быть, он поторопился с мрачными прогнозами касательно драки?

«Ну, ты-то свое, положим, уже получил, — напомнил он себе, — и получил отнюдь не за эльфийку…»

— Спой, Эссор, — попросил он, доставая трубку. — А то мы тут от мыслей о высоком скукожимся.

— Мне что непонятно, — Исхар развязал свой кисет, протянул Йорику, а сам принялся набивать трубку табаком сотника, — вроде песня-то такая… ну… — орк пошевелил когтистыми пальцами.

— Безнадежная, — подсказал Ивир.

— Да. И злая. А драться хочется.

— Да тебе всегда драться хочется, — хмыкнул Гоблин. К музыке он был полностью равнодушен, но обожал посидеть и потаращиться на слушателей.

— Она не безнадежная, — спокойно произнесла Эфа.

Эфа?

Йорик глянул на шефанго с откровенным любопытством.

— Она — наоборот. — Низкий голос звучал завораживающе-лениво. — А драться хочется, потому что нужно что-то делать.

— Прям про нас. — Исхар затянулся. Замолчал. И снова повисла тишина. И снова тишину нарушила Эфа:

— Не о вас эта песня. Вы сидите и ждете, пока вам разрешат что-то сделать. Ну или пока нападут эти… Вы нападение отбиваете и снова сидите. Думаете, пророчество исполнится?

Шефанго поймала взгляд Йорика. И не успела еще решить, возмутиться или не обращать внимания на усмешку в прозрачной, теплой желтизне его глаз, как поняла, что точно так же, насмешливо, но понимающе, смотрят остальные.

На нее смотрят.

С насмешкой.

И воображают, что могут что-то понимать!

Раньше, чем она придумала, что сказать, как осадить всех этих вояк, как объяснить им раз и навсегда, что есть Эфа, Йорик спокойно произнес:

— Пророчество уже сбылось. Весь вопрос в том, насколько. Эссор…

— Да. Пожалуй, — задумчиво отозвался эльф. И взял-таки лютню.

Сногсшибательная новость не вызвала ни малейшего оживления. Словно все знали, что Йорик скажет о пророчестве именно сегодня и именно так — равнодушно-спокойно. Молча слушали, как поёт Эссор. Здесь было принято слушать песни молча и внимательно. Эльф пел что-то на неизвестном Эфе языке, и пел хорошо, удивительно хорошо. Эфе нравилось.

Она слушала и оглядывалась по сторонам.

Здесь, в тесной компании, собравшейся вокруг сотника, все уже были знакомы ей. Шестеро командиров и с десяток солдат из старых наборов.

Легенда с Линнаром куда-то исчезли. Надо думать, десятник показывает эльфийке лагерь: кто где живет, чем занимается. Кстати, о занятиях… Несколько минут Эфа с любопытством разглядывала солдат, растянувших между двумя столбами сеть вроде рыболовной. Двенадцать взрослых, с виду вполне нормальных мужчин занялись каким-то непонятным делом: начали кидать через эту сетку кожаный шар. Они весело гомонили и так же весело ругались; чему-то радовались; рычали друг на друга. А вокруг толпились многочисленные зрители, которые вели себя не менее азартно и не менее громко.

Разящая пожала плечами, довольно быстро потеряв интерес к непонятной забаве. Слушать Эссора было куда приятнее, чем смотреть, как люди сходят с ума.

— Вы так уверены в охране? — спросила она, когда песня закончилась. — Или лагерь защищен не только часовыми?

— Не только, — кивнул Йорик. — Часовые дежурят за линией безопасности.

— Зачем?

Стаф махнул хвостом, ловко сбив с крупа обнаглевшего овода:

— Затем, что убивать мы должны всех.

— Ясно.

Это действительно было ясно. Убивать — надо. Ситуация знакомая и привычная. Не важно, зачем. Просто надо, и все.

Эфа удивлялась себе. Раздражение, готовое выплеснуться, обида на снисходительные взгляды, желание раз и навсегда научить здесь всех правильному обращению с ней — все это ушло. Слишком много нового. Слишком все непривычно.

Она поискала в себе — слышала, что так вроде положено, — какую-нибудь тоску, ну, скажем, по Судиру. Или по своей келье в подземельях Гульрама. По Лахэ, ведь поездке туда она была рада… хоть по чему-нибудь, в конце-то концов.

Не было тоски. Вообще никаких чувств не было, только любопытство.

А здесь должны были скучать по дому. Все должны были. Но Эфа пока не видела, чтобы кто-то тосковал или размышлял о чем-нибудь грустном и унылом… то есть размышления, конечно, были, вполне даже унылые — Стаф, например, выглядел весьма подавленным, пока Йорик его от наряда не освободил. Но это было не то. По дому не так скучать положено.

А как?

Этого Разящая не знала.

И снова звенела лютня в руках Эссора. На сей раз он пел на десятиградском — одном из знакомых Эфе языков. Здесь на нем говорили все. Там, откуда пришла Эфа, тоже многие знали десятиградский. Такой уж, видимо, язык. Всем угодил.

Потом были еще песни. И еще. Вернулся Линнар, и лютню протянули ему. Эльф пожеманничал, давая себя уговорить. Он нисколько не скрывал, что выделывается, остальные его старательно уговаривали. Все походило на ритуал. И ритуал этот, судя по всему, никому не был в тягость.

Да, в лагере Сорхе люди знали друг друга давно и давно друг к другу притерлись. Даже командир не был здесь наособицу, что, если честно, казалось странным. Может быть, неправильным. А может, просто было непривычным.

Эфа глянула на Йорика, который устроился возле Стафа. Сотник, зажав в зубах травинку, положил голову на теплый, блестящий круп кентавра и смотрел на нее.

Солнечный луч отразился от висящей у него на шее серебряной пластинки. Кольнул глаза. Разящая поморщилась и отвернулась.

С площадки, где была натянута сеть, донесся ликующий рев. И тут же над лагерем зазвенело — били медью по меди. Никто не шевельнулся, пока Линнар не закончил песню. А потом Йорик выбросил изжеванную травинку:

— Ужин и отбой. Завтра идем на полигон. — Он лениво поднялся на ноги.

— Новичков выбирать! — возрадовался Стаф. — Давно пора.

— Так, Эфа, — Йорик привязывал на пояс свой кисет с табаком, — ты уже знаешь, где вы с Легендой будете жить?

— Да. — Разящая тоже встала. И только сейчас сообразила, что же смущало ее в сотнике. Даже удивилась собственному тугоумию. Йорик был выше ее. Чуть-чуть, меньше чем на ширину ладони, но выше. — Нам целый дом отдали. — Она подумала и добавила: — Спасибо.

— Пожалуйста. Ужинать будете с десятком Линнара.

— Хорошо.

— Йорик. — Линнар догнал уже развернувшегося сотника, заговорил о чем-то вполголоса. Эфа, которую взялись провожать сразу двое Линнаровых бойцов, слышала краем уха «Легенда», «время, чтобы привыкнуть»… В глубине души Разящая посочувствовала и десятнику, и орку. Но к сочувствию примешивалась некая толика злорадства. Пускай помаются, умники. Песни петь они умеют, а вот как у них драться получается? Убивать — это ведь не на занятиях мечом размахивать.

Какая связь между Легендой и предполагаемым неумением убивать, Эфа и сама не могла бы сказать. Но она себе такого вопроса и не задавала. Раздражения, впрочем, все равно не появилось. Так, скорее гаснущее недовольство. Йорик приказал зайти после отбоя. Ей было о чем порасспросить сотника, и любопытство, в который уже раз за долгий сегодняшний день, оказалось сильнее злости.

Йорик открыл дверь на требовательный громкий стук. Кивнул:

— Проходи. Садись где удобно.