Бесплатный фрагмент - Змееборец

Сделка

— Так что она сказала, если твоему господину нужна эта книга, пусть он сам за ней явится.

— Ты разговаривал с ее величеством лично?

— Ее величество, ее хреничество… Лично. И красивая же, доложу я, вам дамочка.

— Значит, побывал в жилой части дворца. Сможешь добраться до библиотеки?

— Простите уж, мастер Серпенте, но я туда не полезу. Не по зубам мне эта работка. Вот подходы к библиотеке, а вот тут значки видите? — это усиленное охранение. Ну, так я вам скажу, мастер, что в этом охранении не лохи дежурят. И не по пять человек оно, как мне божились. Пять — это те, кто на виду. За книгой, я так понял, еще кто-то охотится, но кто, я не знаю и разузнать не смог. А ежели еще что надо будет — всегда пожалуйста. Где меня искать, вы знаете.

— Да. Ступай.

Глядя в закрывшуюся дверь, барабанить пальцами по столешнице. С полминуты. А потом поймать себя на хождении по кабинету. Двадцать шагов до стены. Двадцать — до окон. Круг за кругом. Привычка. И думается лучше.

Значит, продать посреднику отказалась. Выкрасть вряд ли получится. Кто-то еще пытается составить конкуренцию. И придется самому ехать в Загорье. Это перед самой распутицей — вот уж удовольствие.

Но ехать надо. Книга нужна. Позарез.

Мастер Серпенте, несмотря на богатство и высокое положение, облениться еще не успел и на сборы был легок. Так что он выехал из Квириллы в тот же день. Один. По обыкновению, пренебрегая охраной. Десятиградский купец ехал с визитом к Удентальской Вдове, королеве Загорья. Боги свидетели, ему не хотелось видеться с ее величеством, влезать в чужую игру, не зная ни игроков, ни правил. Совсем не хотелось.

Но ничего умнее пока не придумалось.

А в Загорье было неспокойно. Так всегда бывает в государствах, созданных недавно, объединенных войной и кровью, не понявших еще, что новая власть — она надолго. Для кого-то, может, и навсегда.

Железный кулак Удентальской Вдовы сжимался все плотнее. Верхушку старого дворянства убрали от власти лет пять назад. Молодые да ранние, вошедшие в силу, королеву боготворили. Появившаяся у населения за время войны привычка уклоняться от уплаты податей была, как водится, объявлена вредной. Королева — праведная анласитка, и в языческое Загорье валом повалили проповедники с Запада. Что тоже было на руку новой власти. Вера Анласа — вера порядка. Мир лучше войны.

И все-таки в Загорье было неспокойно.

Еще на границах нового королевства, ночуя в трактире, что воткнулся невдалеке от Северного Перевала, Серпенте услышал рассказы про неуловимых и безжалостных разбойников, изрядно портящих кровь ее величеству.

Да, королева была магом, но даже магия ее не выручала. Пробовала ее величество и террор. Увы. Любви к новой власти это не прибавляло, что, собственно, разбойникам и требовалось.

— Так и живем, — рассказывал десятиградскому купцу его загорский коллега, что шел с караваном в Готскую империю. — Один обоз из трех провести, считай, повезло. И ведь мимо не пройдешь. Как ни изворачивайся, а если сушей идешь, Загорья не миновать. Ходим на удачу… охраны больше, чем товару. Скоро в убыток себе торговля встанет. Вот скажите мне, мастер, разбойники это? Не-ет. Это что-то похуже.

— Что ж они, только обозы отлавливают?

— Да если бы! В Удентале, вы знаете, уже лет двадцать, как ярмарки заведены. Селяне сами приезжают, товар привозят, за деньги продают да тут же деньги и тратят. Одна только польза от таких порядков, и купцам, и воеводе. Сами посудите, селяне, получается, податей никаких не платят, на себя работают, они и рады. Ну а то, что с нас деньги берут в казну, так торговля на ярмарке того стоит. Всем хорошо. — Загорец вздохнул. — Я ведь помню еще, при отце-то моем, иначе все было, совсем другая жизнь. Так лиходеи эти лесные что учиняют? Они ждут, понимаете, пока торг закончится, а потом нас же и грабят. Когда прямо на ярмарку нападают, склады жгут… вы представьте себе, мастер, жгут со всем товаром. Ни себе ни людям. Один убыток получается. Ну а бывает, если охрана им не по зубам или что, так они обозы по дорогам вылавливают. И там уж охрана не охрана. Еще людишек режут королевиных. Но это нас, сами понимаете, задевает редко. А вот на ярмарки сезон от сезона все меньше купцов едет. Венеды уже третий год, как не приходят. И джэршэитов давно не видно. Опасно стало. В море у них свои разбойники, на суше — наши донимают, нигде покоя нет.

Обмакнув в густую пену длинные усы, загорский купец, пригорюнясь, потягивал пиво. На гладких, запотевших от холода боках глиняной кружки собирались капельки влаги.

Мастер Серпенте молчал, попыхивая трубкой. Ожидал продолжения. Дела в Загорье не слишком его беспокоили: до тех пор, пока Удентальская Вдова не дотянется до какого-нибудь океана, интересов Серпенте Квирилльского она не затронет, однако идея в одиночку проехать по кишащим разбойниками землям теперь казалась не такой уж удачной.

— Ходят слухи, — вновь заговорил его собеседник, — что скоро Вдова удентальским селянам велит подати платить, как в прежние времена. И в ополчение их нынче силой набирают: хочешь не хочешь — иди служить, кровь за королеву проливать. Ей войска нужны, и вроде деньги есть, чтобы наемникам платить, только наниматься немного нашлось охотников. А из тех, что нашлись, через леса наши до Надерны хорошо если треть добралась. Поговаривают, — купец перешел на шепот, — что Карталь из-за разбойников не взяли до сих пор. Но тут уж я не знаю. Не знаю. Слухи о войне ходили, конечно, не один купец на этом деле погорел. Но я с Карталем дел не вожу, меня и не коснулось.

С утра пораньше мастер Серпенте двинулся дальше. Через перевал, в Гиень. Вчерашний купец был одним из последних гостей традиционной Рыженьской ярмарки, богатой и многолюдной, на семь дней занимавшей красивую долину в предгорьях. Видимо, ужасные разбойники не так уж и нарушили привычный порядок вещей, раз никаких слухов об убитых или ограбленных купцах не дошло до Квириллы за прошедшие после ярмарки две недели.

А раз купцов не тронули, то на одинокого путешественника тем более внимания не обратят.

Мастер Серпенте передвинул подальше из-под руки притороченный к седлу длинный меч. Ну его к бесам, оружие. Всегда есть соблазн схватиться за него, даже когда можно решить дело переговорами. А когда доходит до драки, тут уж и захочешь, а не договоришься. Кому это надо? Наемникам, что до Уденталя так и не добрались, может, и предпочтительнее было мечом помахать, вместо того чтобы как люди поговорить, но уж не почтенному человеку, не мастеру Первого Дома Десятиградья.

Столицей Уденталя, а теперь и всего Загорья был город Надерна. Именно там располагалась резиденция Удентальской Вдовы. Разумной дамы, ничего не скажешь. Опасной. Но в торговых делах честной. Кто ж, интересно, мешает ей так старательно? И главное, зачем? Только чтобы спасти Карталь? Может статься. Может.

Разбойники. А если уж называть вещи своими именами, то не разбойники, а самые настоящие партизаны. Борьба между ними и властью шла с переменным успехом. Иной раз целые области выпадали из-под контроля ее величества. Потом войска возвращали население под руку королевы, наводили порядок, жизнь вроде налаживалась, но почти сразу где-нибудь на другом конце королевства поднимались в мятеж сразу несколько деревень. И беспорядки вновь распространялись по Загорью, как степной пожар.

Нашла коса на камень. Почти пять лет ни та, ни другая сторона не могла взять верх. Серпенте мог поклясться, что партизаны получают поддержку из-за границы. Деньги, люди, оружие. Может статься, что и продовольствие. Но кто занимается обеспечением? Карталь? Маловероятно. Не настолько богато и сильно это небольшое воеводство. Венедия? Это походило на правду… Объединенные воеводства, когда в них наконец-то будет наведен порядок, станут неприятно сильным соседом. Особенно при поддержке Готской империи. А рыцарственные готы недвусмысленно заявляют о том, что помогут прекрасной королеве, если кто захочет ее обидеть. Правда, и на готов есть управа, но они об этом пока не знают. Хм, а вот венеды знают. И надо ли им в таком случае вкладывать свои деньги в непонятных партизан?

К тому же Загорье явно собиралось расширяться на юг, а не на север. Неудача с Карталем королеву если и расстроила, то не обескуражила. Но если не Карталь и не венеды, кто тогда? Исманы? Может быть, и так.

А впрочем, так ли это важно? Пока.

Королева. Изумительно красивая, властолюбивая, мстительная.

Мстительная.

Проезжая через Загорье, мастер Серпенте слушал. Слушал внимательно, хотя и удерживался от расспросов.

Отношение к королеве было двояким. Все верно. Вспоминая начало ее блистательного шествия по воеводствам, превращенным сейчас в единое Загорье, относиться к этой женщине однозначно казалось невозможным.

Воеводствами в Загорье, пока оно не стало королевством, называли владения тамошних правителей, князей не князей, баронов не баронов… воевод, в общем.

Упорно ходившие слухи о том, что королева чуть ли не своими руками убила собственного мужа, воеводу Лойзу Удентальского, до сих пор никто не смог опровергнуть. Как уж умудрилась молодая вдова убедить приближенных воеводы в том, что его смерть — результат происков соседней Гиени, осталось загадкой. Зато ничего загадочного не было в том, что войска, преданные воеводе, боготворившие его супругу, взяли Гиень на копье меньше чем за две недели. Ну а дальше покатилось само. Оставшиеся три воеводы быстро подтвердили старые союзы, начали было собирать войска… И не успели. Вопреки всем правилам ведения войны Удентальская Вдова атаковала сразу в двух направлениях, одним ударом обезглавив двоих противников. Рискованный ход, однако он себя оправдал. Неясным оставалось, откуда в казне Уденталя нашлись деньги на войну и на последующие мощные вливания в экономику захваченных воеводств. Слухов и об этом хватало, но очень уж походили все слухи на сказки. Сказки страшные, волшебные, иногда смешные, и все –совершенно бредовые.

Нельзя сказать, что мастера Серпенте сильно интересовала ситуация в Загорье, но благодаря случайной дорожной встрече он окончательно утвердился во мнении о том, что цены на речные и морские перевозки нужно снижать. Если разбойники продержатся еще хотя бы год, а они продержатся, все к тому, купцы просто перестанут ходить через Загорье. Тогда на юг и на восток им останется одна дорога: по большим рекам западной части материка. Вот он — последний шаг к одной из заманчивых целей: к монополии на этих реках Дома Серпенте. Впрочем, с распоряжениями по этому поводу можно было не торопиться, а дорога предстояла долгая и достаточно скучная, чтобы коротать время за отвлеченными размышлениями. Куда больше, чем королевство, мастера Серпенте интересовала королева. И о королеве он знал достаточно много, чтобы видеть предстоящее свидание в самых мрачных тонах. Квирилльский купец не считал себя пессимистом, но и оптимистом он не был, реальность же ухмылялась и щелкала зубами не то зазывно, не то угрожающе, поди пойми ее.

                                        * * *

Гиень плакала дождями. После горных пронизывающих ветров, что по осени яростно штурмовали Северный перевал, эти холодные дождики вполне сходили за хорошую погоду. Первые пару дней. Потом Серпенте начал подумывать, что ветра все-таки меньшее зло.

В гордом одиночестве следуя по раскисшей дороге, он слушал, как барабанит дождь по капюшону сшитого из тонкой кожи плаща, смотрел на мокрую гриву коня и думал о том, что не сегодня-завтра выберется на мощеный камнем тракт, по которому доедет до Вайскова, столицы Гиени, не опасаясь осенней распутицы. А в Вайскове можно будет остановиться. Дней на несколько. Переждать выматывающие душу дожди.

Он живо вообразил себе теплую комнату, горящий в очаге огонь, чистую постель без клопов. Грустно вздохнул и поднял глаза от конской гривы.

Дождь лил стеной.

Здравомыслящие люди, из тех, кого застигли в дороге проливные дожди, останавливались где придется, пережидая непогоду. Рыжень — не самый подходящий месяц для путешествий. Но мастер Серпенте спешил добраться до Надерны. Известие о том, что за книгой охотится еще кто-то, кого королева, похоже, всерьез опасается, заставляло поторопиться. А вдруг да окажется охотничек удачливым. Где искать его потом?

— Остановись-ка, добрый человек! — рявкнули из кустов на краю дороги.

Первой и естественной реакцией на подобную просьбу было выпалить по кустам из обоих пистолетов и дать коню шенкелей. Но дорога раскисла, и носиться по ней не то что галопом, хотя бы рысью стало опасно. Еще опасней было пытаться уйти от тех, кто в кустах, и от тех, что вышли из лесочка, перекрывая пути к отступлению. Мокрые и раздраженные мушкетеры. Вооружение их больше пристало королевским войскам, манеры были самые что ни на есть разбойничьи, а одежка… интересная такая, пятнистая одежка. В подлеске прятаться — самое то, что надо.

— Слазь с коня. Оружие брось. И тихонько, спокойненько топай сюда, — распоряжался один из стрелков. Синеглазый бородач с топором на поясе. — Будешь хорошо себя вести — уйдешь живым. Поведешь себя плохо — умрешь. Вот, молодец.

Последняя реплика, снисходительно-веселая, одобрила разумное поведение десятиградца, который действительно спрыгнул с коня и направился к бородатому, держа на виду пустые руки.

— Удивительные люди попадаются на дорогах, — балагурил разбойник, пока купца обыскивали, обшаривали седельные сумки, успокаивая нервно похрапывающего скакуна, — я бы даже сказал, непонятные. Ведь не простой ты человек, сразу видно. — Бородач взвесил в ладони изъятый у Серпенте кошель. — Золотишко вон при себе возишь. Одет хорошо. Конь под тобой справный. И едешь в Загорье без всякой охраны. О чем думаешь?

— О сухой комнате и теплой постели, — честно ответил десятиградец.

Разбойник заржал и хлопнул его по плечу:

— Не боишься!.. Ну что там?! — крикнул молодцам, потрошившим седельные сумки.

— Камни, — доложили в ответ. — Золотишко. Цацки с самоцветами. Одежа как у знатных, золотом шитая… еще чего-то…

— Зубная щетка, мыло, бритвенные принадлежности, туалетная вода, — ядовитым голосом сообщил Серпенте.

— Какая щетка? — переспросил бородатый.

— Зубная, — повторил Серпенте.

— Зачем? — Нахальство разбойника стало чуть неуверенным.

— Зубы чистить.

— Зубы?

— Да.

— Зачем?

Серпенте вздохнул.

— Забирайте побрякушки, деньги и что там вам еще глянулось, оставьте мне меч, и разойдемся по-хорошему.

— Ты, видать, из благородных, — хмыкнул его бородатый собеседник, — меч оставить. Дорогой, поди, меч-то?

— Я купец, — безразлично ответил десятиградец. И отвернулся, потеряв к грабителям интерес.

Он смотрел на лес, кутаясь в блестящий от воды плащ. Возле лошади продолжалась возня. Дошло и до меча. Один из разбойников пытался вытащить оружие из потертых ножен. Пытался. И не мог. Остальные, кроме тех, что продолжали держать купца под прицелом, заталкивали обратно в сумки вываленные на грязную дорогу вещи.

— Вот, Краджес, глянь, — подбежал один. Протянул командиру тисненый серебром несессер и плоскую широкую шкатулку. — В куферке, значит, цацки. А в этой хреновине всякая хренотень, на хрен не нужная.

— Что с мечом? — поинтересовался бородач.

— Да застрял, зараза, не вынуть. Думается, меча там никакого и нет, так, для виду ножны с рукояткой повешены.

Краджес открыл шкатулку. Долго смотрел на разложенные внутри, хитро закрепленные на темном бархате драгоценности.

— Мастера делали, — не спросил, сообщил себе самому. — Один ларчик сколько стоит! А уж цацки-то! Бабе вез?

— Женщине, — задумчиво ответил Серпенте. — Хотя… может быть.

— Женщине, — повторил Краджес. — Точно из благородных. Ладно, ты добыча правильная, глупостей не делаешь, и денег с тебя много. Сейчас ты с нами пойдешь, расскажешь о себе, мы тебя накормим, напоим, даже спать уложим. А утром пойдешь дальше.

— Мне с вами не по дороге.

— Ну не звери же мы, чтобы обобрать человека и даже ужина ему не предложить, — заржал бородатый, — пойдем-пойдем. Или силой тебя вести?

— Не надо силой. — Серпенте оглянулся на своего коня. — Сам пойду.

Разбойники, как им и подобает, жили в лесу, в неуютных землянках. Мимо такого убежища можно пройти в нескольких шагах и даже не заподозрить, что под зеленым холмиком прячется человеческое жилище. Тем более что вокруг лагеря было на удивление чисто. А ведь люди имеют обыкновение гадить вокруг своего дома, не то от лени великой и нежелания за собой убирать, не то от перенятого у зверей обычая метить территорию. Зверь, он метит, а люди — гадят.

На неширокой поляне между деревцами был растянут навес, под которым поместился длинный дощатый стол, скамьи и даже очаг, возле которого священнодействовал агромадный мужичина с черпаком себе под стать.

Серпенте осматривался и видел, что и навес, и вся обстановка под ним ставятся и разбираются меньше чем за час. Вот оно было, а вот — нет. И следов не сыскать. Странные разбойники, право слово. Обычные бандиты все-таки по деревням прячутся, а эти в лесу горе мыкают, но мыкают с претензией на комфорт и даже некоторую изысканность. Об изысканности подумалось, когда узрел он на поваре белоснежный фартук.

— Вот и пришли, — сказал Краджес, усаживаясь во главе чисто выскобленного стола. — Сейчас жрать принесут. А пока, не обессудь уж, гость дорогой, мы тебя еще разок обыщем. Не наскоро, а как следует.

— Ты скажи, что ищешь, — купец стянул с плеч мокрый плащ и тоже сел, — если у меня есть, я отдам.

— Да кабы я знал. — Синие глаза смотрели задумчиво. — Не нравятся мне, понимаешь ли, люди, которые такие деньжищи и камушки без охраны возят. Ведь подумать страшно, сколько стоит то, что ты для бабы своей везешь. Неужели денег на сопровождение не нашел? Вряд ли. Значит, что? Значит, думал сам справиться. От дурости великой? Опять же не верю. У дураков таких денег при себе не водится. Что скажешь?

Серпенте пожал плечами:

— Если честно, рассчитывал проскочить, пока дожди. Обозы сейчас не ходят, и разбойники попритихли.

Краджес хмыкнул.

— Обыскать его! — скомандовал холодно.

И снова взялись обыскивать. На сей раз со всем тщанием. Стянули перчатки, кафтан, даже сапоги и рубашку. Нашли во внутреннем кармане подорожную, несколько кредитных поручений, выданных десятиградскими банками, сдернули с шеи, оборвав тонкой работы цепочку, золотой Огнь.

— Анласит, — кивнул Краджес, разглядывая Огнь. — Не люблю я вас, страсть!

— У него браслет, — сообщил один из разбойников. — Не снимается.

Синеглазый атаман долго разглядывал искусно вырезанную из дерева змейку, что свернулась на руке купца повыше локтя. Потом отошел и с ног до головы, так же внимательно, как браслет, оглядел своего пленника. То, что он видел, Краджесу не нравилось. Но что именно не нравилось и почему, он объяснить бы не взялся. Вот просто не по себе, и все тут. И узор на браслете знакомый, но где его видеть доводилось, вспомнить не получается.

Неправильная какая-то добыча. То, что и нужно было: Капитан ведь приказал на непонятных всяких в первую очередь внимание обращать. Однако… нет, не так что-то с этим десятиградцем.

Здоровенный, мрачный, если бы не косища, какой любая девка позавидует, и не угадаешь, что торгаш. Они там, в Десятиградье, через одного такие — с косами до задницы. Одно слово что купцы: встретишь на большой дороге, так неизвестно еще, ты его оберешь или он с тебя башку снимет. Зверюги такие, им бы в армии служить, а не золото в сундуках пересчитывать. Ишь стоит, зараза, ухмыляется. Весело ему!

— Что там, в подорожной? — спросил Краджес, ни к кому отдельно не обращаясь.

Кто-то тут же взялся зачитывать.

— Серпенте? — переспросил атаман. — Ах какая птичка к нам залетела. Я бы даже сказал, птица. Орел цельный, с потрохами и перьями. Как думаешь, мастер, обидятся гномы, если в Загорье с тебя шкуру живьем сдерут и чучело сделают?

Десятиградец приподнял бровь.

— С чего ты взял, что я дружен с гномами?

— Может, ты и вправду дурак? — удивился Краджес. — Или не знаешь, что деревянные бирюльки свои они не продают? Никому и никогда. Только дарят. Не знаешь?

— Знаю. Но это, — купец шевельнул плечом, — не гномья работа.

— Брешешь. Людям такое не сделать. А ты с нелюдью якшаешься, это всем известно.

— Образованный нынче разбойник пошел, — задумчиво пробормотал Серпенте. — Что такое зубная щетка — слышать не слышал, а купцов десятиградских знает наперечет.

— Да не всех, — хохотнул Краджес, — только Десятку. Как раз по одному на город выходит. Вас запомнить много ума не надо. Ну что… мастер. Тебя ведь мастером называть положено? Как мы поступим с твоей шкурой?

— Я слышал только один вариант. Он мне не нравится. Есть другие?

— Есть. Прислать твою шкуру гномам, а голову — в Квириллу, столицу вашу.

— Тебе так надо, чтобы гномы обиделись на Загорье? Знаешь, Краджес, я предложил бы тебе спросить за меня выкуп. Честное слово, пользы будет намного больше. И деньги верные. За голову же тебе не дадут ни талера.

Голос у Серпенте был громкий, сильный. Про деньги услышали все. Даже повар заинтересовался, отложил устрашающего вида черпак и развернулся к беседующим.

Краджес задумался. Почесал темную бороду.

— А пока я буду выкупа ждать, ты отсюда сбежишь, так надо понимать? И не будет мне ни денег, ни гномов обиженных, а будет сплошное расстройство.

— Зачем мне бежать? — спросил Серпенте. — Просто дай мне уйти. Я оставлю доверенность, и ты получишь деньги так скоро, как сумеешь добраться до ближайшего десятиградского банка в Гиени.

— Где меня и возьмут тепленьким, потому что ты в своей поганой бумажке напишешь чего-нибудь… откуда я знаю, что там положено писать!

— Твои мальчики уже закончили с моим кафтаном? — Купец поморщился. — Здесь не жарко. Я не собираюсь писать ничего лишнего. Хочешь, дам тебе слово…

Разбойник хрюкнул, покрутил головой:

— Слово? Ну ты даешь, купец! Слово он даст, слыхали?

Вокруг загудели оживленно, вполне разделяя веселье вожака.

— Да ты одевайся, — разрешил Краджес, широким ножом ковыряя ножны с непонятным мечом. — Может, мне тебя заместо шута здесь оставить? Развлекать нас будешь. Зимой, да и в дожди, как ты верно подметил, заняться особо нечем.

Обтянутое кожей дерево под острием ножа подалось, треснуло и раскололось по всей длине. Атаман хмыкнул, взрезал кожу и прищурился от плеснувшего в глаза серебристого блеска.

— Ты гляди, — он окончательно высвободил клинок из сломанных ножен, — светится. Что это за цацка такая, а, мастер? Сам расскажешь или поспрашивать придется?

Лицо десятиградца отвердело, под гладкой кожей прокатились желваки.

— Ройш зарр, мразь! — рявкнул он, и верхняя губа как-то по-звериному вздернулась, показав белые зубы. — Тийсашкирх…

Его тут же схватили сзади за локти, навалились, уронив на колени. Очень вовремя, потому что Краджес и без «мрази» понял, что все сказанное — очень грязное ругательство. Бес его знает, что такое было в низком голосе кроме гнева, не то брезгливость, не то насмешка, но это что-то вывело из себя, и Краджес, отбросив меч, с размаху ударил пленника по лицу. Ободрал о зубы костяшки пальцев, от боли взбесился еще больше и, намотав на кулак длинную косу Серпенте, что было сил рванул вниз, заставив купца поднять голову.

— Заткни! Свою! Поганую! Пасть! — приказал он, подкрепляя каждое слово весомой пощечиной. — Ты понял меня?! Мразь!

Ответом ему был тихий, угрожающий рык, от которого, казалось, задрожали все кости.

— Рычит как пес, — хмыкнул Краджес, самому себе не желая признаться, что малость испугался. — А коса — как у бабы.

Парни, что были поодаль, громко заржали, но тем двоим, что держали Серпенте, по всему видать, было не до смеха. Они слышали то же самое, что слышал атаман. И видели, как смотрел на него десятиградец. Что бы ни болтали про этих купцов, а известно, что косы в Десятиградье носят парни, от которых лучше держаться подальше.

Велик был соблазн немедленно перерезать горло слишком опасной добыче.

Вместо этого Краджес вытер окровавленную ладонь о дорогую рубашку купца, пнул его напоследок под ребра — показалось, что по дереву пинал, — и приказал связать покрепче.

— Я решу, что с тобой делать, — пообещал он, — и тебе это не понравится. А кухней нашей ты, коли такой гордый, все равно побрезгуешь, так что и жратву на тебя переводить не стоит.

                                       * * *

Часом позже Краджес сидел во главе длинного стола, отхлебывал пиво из кружки и слушал оживленный говор вокруг. Парни радовались удаче. Такая нечасто идет в руки. С одного купца взяли денег больше, чем с иного каравана. А караваны, они, как известно, охраняются.

Ну взяли. Головной боли с этакой радости больше, чем прибыли.

Серпенте Квирилльский — имя громкое, человек странный. Снять с него голову, и Десятиградье обязательно обидится. Да и гномы, наверное, рады не будут. Про гномов рассказывают, что кто с ними задружился, за того они сами с кого хочешь голову снимут. Королеве такие дела не по нутру придутся. Это с одной стороны. С другой — деньги. Впрочем, никто не мешает и деньги взять, и башку снять. Но зачем, спрашивается, понесло такого большого человека в Загорье, да еще в одиночку, да еще с драгоценностями, что самой королеве подарить не зазорно?

А костюм у него в сумках седельных такой, что не только к королеве, к императрице готской на прием явиться можно.

Меч ему, значится, отдать и отпустить. Остальное берите, не жалко, мол. Что ж это за меч такой сказочный, а? Не в сказке ведь, взаправду видел Краджес неяркий серебристый блеск. Тоже гномы? Про них разное рассказывают, кто им глянулся, тому и камни самоцветные будут, и золото, и удача во всех делах. Может, и оружие гномье? Если правду говорят, что Серпенте им душу продал, так почему нет?

Спешит куда-то Серпенте Квирилльский, торопится, с подарками или без — дело десятое, лишь бы успеть. Что за дела у него в Загорье? Что здесь нужно этой хитрой бестии, которая, похоже, нынче сама себя перехитрила?

Непонятно. Одно только ясно: не надо было ножны ковырять. И меч доставать не надо было. В колдовство Краджес не верил, но в существовании гномов не сомневался ни один обитатель предгорий, и в этом атаман не был исключением.

Он вспоминал бешеный взгляд черных глаз, звериный оскал и нечеловеческий рык. Он не знал языка, на котором заговорил купец, разозлившись, но подозревал, что это — родной язык мастера Серпенте. И откуда же он родом в таком случае? За какими горами, за какими морями живут люди, которые не говорят, а рычат и шипят, как дикие звери?

Сейчас атаман жалел, что так мало знает об опасном пленнике. Вообще, сидя здесь, у выхода с Северного перевала, он обязан был не только ловить всех, кто покажется ему подозрительным, но и собирать все слухи и сказки о любом из десятиградских граждан или готских подданных, чье имя было достаточно громким. Это всегда казалось блажью Капитана, а вот, поди ж ты, пригодилось бы сейчас, да взять негде.

Кстати, если уж случилось так, а не придержать ли здесь купца до приезда Капитана. Он сейчас самолично все отряды объезжает, будет здесь уже завтра, вот и получит подарочек. Пускай сам думает, что с ним делать.

…Мастеру Серпенте совсем не улыбалось провести ночь в душной, вонючей землянке. Уж лучше под дождем. Лучше насквозь промокнуть, чем задохнуться. Но его мнения никто не спрашивал. Связали по рукам и ногам да затолкнули внутрь, так что купец просто скатился по земляным ступенькам и растянулся на сыром полу…

Должен был растянуться. Человек ведь не кошка, не может же он, связанный, на ноги приземлиться.

На ноги — не может. Серпенте, кувыркнувшись через плечо, упал на колени. Быстро огляделся, убедился, что в землянке пусто, и встал, брезгливо передернув плечами. Кошка не кошка, но грязи он не любил совершенно по-кошачьи. И пахло здесь… ожидаемо. Землей, сыростью и старыми портянками. Низкий свод заставлял пригибаться: в землянке, наверное, и человеку среднего роста было бы тесновато. Недовольно фыркнув, Серпенте шевельнул связанными за спиной руками… и прыгнул, сложившись чуть не пополам. Через кисти рук, как через скакалку.

Так что там с кошками? Что они могут такого, чего человек бы не смог?

— Не будем спешить, — тихо пробормотал Серпенте, усаживаясь на деревянные нары, — куда нам спешить, правда?

Как будто в ответ на его слова из-под кружевной манжеты выглянула змеиная голова. Блеснули глаза-бусинки.

— Не сейчас, — десятиградец подпустил в голос строгости, — сейчас — отбой.

Деревянный змей послушно вернулся на свое место на плече хозяина.

Серпенте поднял руки, изучая кожаные ремни на запястьях. Сморщил нос, словно от пут пахло как-то особенно гадко. Примерился и одним движением перекусил прочную кожу. Кусок ремня он тут же брезгливо выплюнул, стряхнул путы и потер запястья. Срез был чистым, как будто над кожей потрудились не зубы, а острый нож.

— Зеш, — прошипел купец, снова сплевывая, — в какой дряни они это выпачкали?

Обращался он, по всей видимости, к браслету, других собеседников не было. Не дождавшись ни понимания, ни сочувствия, Серпенте стал распутывать узлы на ремнях, связавших его щиколотки. Он по-прежнему брезгливо морщился, но был доволен уже тем, что больше не нужно кусать ничего неприятного.

Часовые, дежурившие у входа в землянку, сменялись одновременно с постами, охранявшими лагерь. Каждые три часа. А два раза в час все посты проверял начальник караула. Трудно поверить в то, что у разбойников возможна такая дисциплина. Еще труднее поверить в разбойников, которым небезразлична внешнеполитическая ситуация и взаимоотношения Загорья с сопредельными державами.

Милые парни, простые, как кусок мыла, а, мастер Серпенте? А уж одежка чего стоит! Кто ж им такую спроворил, скажите на милость? И не бесись ты так, незачем. Гнев редко бывает полезным, а уж в твоем положении от него и вовсе одна беда. Терпение, мастер, терпение — вот истинная добродетель. До тех пор, пока не придет пора свернуть шею тийсашкирх, посмевшему оскорбить тебя. А время придет, ждать осталось недолго, вот и подумай, пока ждешь, чем, кроме убийства, стоило бы здесь заняться.

Может, воспользоваться ситуацией, быть паинькой и выведать у тийсашкирх побольше сведений о его начальстве, о тех, кто отдает приказы, снабжает деньгами и оружием? А может быть, сделать так, чтобы паинькой стал он сам? Да нет, не стоит оно того. Даже если бородатый атаман что-то и знает, тратить на него время нет ни желания, ни возможностей. Книга из королевской библиотеки — вот что важно. А все прочее — суета сует. Вот если книжку добыть не удастся, тогда, конечно, придется вновь обратить свой взор к делам мирским.

Даже думать об этом не хочется!

По возможности удобно устроившись на жестких нарах, мастер Серпенте ожидал, когда ночь приблизится к утру.

                                        * * *

Вспыхнули в темноте два ярких, белых огонька. Тихий шелест. Такой же тихий смешок.

— Пора. — Шепот тише, чем вздох.

Деревянный браслет соскользнул по руке, обвил запястье. Серпенте бесшумно поднялся к двери и прислушался, отведя руку с браслетом так, как если бы собирался метнуть нож.

Снаружи было тихо. Сонная, тяжелая тишина, она наползает перед утренним туманом, глушит звуки, притупляет чувства, давит на сердце. Однако часовые не спали, даже не дремали, они лишь немного утратили бдительность. Как раз настолько, насколько это допустимо, если знаешь, что пленник вел себя тихо всю ночь. Если уверен, что тот, кого ты сторожишь, надежно связан и наверняка спит сейчас, досматривая десятый сон. Если видишь, какой толщины бревно подпирает дверь землянки.

Серпенте на секунду прикрыл глаза и глубоко-глубоко вздохнул. А потом резко всем телом ударил в прочную, тяжелую дверь. Две толстые доски сломались с громким треском. И из пролома прямо в лицо изумленному часовому вылетела змея. Гибкое змеиное тело, жесткое, шершавое, как еловая веточка, сдавило горло, не позволяя крику вырваться из гортани. А через пролом, продолжением кошмара, подобно змее гораздо больших размеров, выскользнуло существо, рассмотреть которое часовые просто не успели.

Тот, кто погиб первым — погиб от рук этого создания, — увидел лишь светящиеся глаза да волосы, тучей взметнувшиеся над головой. Тот, кто умер, удавленный змеей, успел понять, что его товарища убил Серпенте. Тот самый Серпенте, пленник, купец-богатей…

Десятиградец упал на землю и с необыкновенной ловкостью, почти бесшумно скользнув по устилавшим почву мокрым листьям, отполз за землянку. Теперь в правой руке у него был короткий топор, а в зубах — нож. Тяжелый, однако вполне пригодный для метания.

Серпенте затаился и ждал.

Треск от выбитых досок показался ему таким громким, что на него непременно должны были сбежаться остальные разбойники. Во всяком случае, те из них, кто нес вахту. Серпенте ждал, ждал змей, снова обвившийся вокруг его запястья. Они оба — и змей, и хозяин — не знали о том, что если треска выломанной двери окажется недостаточно, чтобы поднять тревогу, значит, скорее всего, будет сделано что-нибудь еще. Что угодно, лишь бы оно было случайностью или недосмотром. Что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Что угодно, лишь бы обитатели лагеря дали повод их уничтожить…

«Разве у меня есть выбор?» — мысленно поинтересовался Серпенте сам у себя.

И сам себе ответил:

«Очень может быть, что выбор есть. Но может быть и так, что тебе повезет».

«Тогда вперед!» — купец решительно оборвал безмолвный диалог. И, поднявшись, почти не скрываясь, направился в сторону атаманской землянки.

                                        * * *

Краджес проснулся, вырванный из крепкого предутреннего сна звериным чутьем. Но это было не чутье хищника, волка или лесной кошки, это было чутье перепуганного до полусмерти зайца. Странное, незнакомое и оттого напугавшее чувство. Краджес проснулся за миг до того, как услышал снаружи влажный короткий хруст. Звук, который он опознал безошибочно: так хрустят кости под лезвием топора.

Атаман сел на нарах, подобрав под себя ноги, готовый прыгнуть вперед. Направил на дверь еще с вечера заряженный пистолет. Врага, который войдет в землянку, встретит пуля. А потом уж Краджес добьет его. Но какого беса в лагере такая тишина? Почему никто не поднял тревогу? Сколько там, снаружи, врагов и кто они? И неужели они успели вырезать всех, а человек, погибший у входа в землянку атамана, оказался последним?

Краджес понимал, что должен закричать сам, должен сам поднять тревогу, призвать своих ребят к оружию. Но он боялся подать голос. Это был детский, необъяснимый страх не перед людьми, сколько бы их ни было там, снаружи, а — перед чудовищем. Как будто кто-то… что-то одно, что-то

«не человек»

было за дверью. И оно принюхивалось, оно слушало… оно, может быть, могло не заметить Краджеса. Если только он не закричит. Если он не будет бояться.

Но он боялся.

И закричал и выстрелил, когда дверь толкнули внутрь. Выстрелил раньше, чем нужно — палец дрогнул на спусковом крючке. Пуля пробила доски, а дверь слетела с петель, упала в землянку вместе с куском дверной коробки, съехала вниз по ступенькам. Следом скатился обезглавленный труп.

— Ххсссгрррав, — сказало чудовище, загораживая дверной проем.

В следующий миг оно уже было рядом, а Краджес, вместо того чтобы схватить кинжал и броситься на врага, съежился на нарах. Страх отнял силы. Страх лишил разума и гордости. Атаман ткнулся лицом в колени и закрыл голову руками.

Он не знал, будет ли ему больно. Он надеялся ничего не почувствовать. Он не хотел умирать…

— Тррус! — с досадой рявкнули над ним.

В голосе еще звучали отголоски раскатистого рыка, но это был человеческий голос. И досада была человеческой. И… страх прошел. Почти прошел, сменившись стыдом и недоумением.

Краджес поднял голову, встретившись взглядом с Серпенте. Тот брезгливо покривился:

— Где мой меч, мразь?

Серпенте? Ну да, это был он, человек, которого Краджес несколько часов назад ограбил и взял в плен. Он и выглядел как тот, кого ограбили и всю ночь продержали в грязной землянке. В растрепавшейся косе запутались листья и чуть ли не репьи, одежда изодрана, руки по локоть в крови… Ляд болотный! Да у него в самом деле руки в кровище по локоть!

— Где? — Грязные пальцы сжали ворот суконной куртки, и купец рывком сдернул атамана с нар себе под ноги.

— В схованке! — опомнился Краджес. — Вот здесь, под нарами, схованка. Бери и уходи, ради всех богов!

Серпенте поглядел на нары, бросил короткий взгляд на Краджеса.

— Ключ у меня… — сказал атаман, поднимаясь.

Замок был хитрый, потайной, если не знать как, схованку не откроешь, но лучше уж самому отдать ключ, чем разозлить эту десятиградскую тварь, чем бы она ни была.

Купец слегка ухмыльнулся. Краджеса снова бросило в дрожь, да так, что пришлось изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не стучали. Ничего человеческого не было в короткой злой усмешке. Непонятно, как это. Спроси кто, Краджес не смог бы объяснить, что такое нечеловеческая гримаса на человеческом лице. Он пытался справиться с собственным страхом, пытался разозлиться, хотя бы на себя самого, ведь никогда не был трусом… Стыдно было. Но страх не проходил. А Серпенте с резким выдохом ударил кулаком в застеленные войлоком доски. В хитром потайном замке что-то грюкнуло, и тяжелая крышка приподнялась на ширину ладони.

— Хм, — сказал купец, двумя пальцами поймав выстрелившую из сундука отравленную стрелку, — хороший замок.

В своей землянке Краджес держал только особо ценные или необычные вещицы вроде меча, отнятого у Серпенте. Ну еще драгоценности, если случалось добыть таковые. Там же хранились деньги и разные бумаги, например, набор подписанных, но не заполненных подорожных на весь отряд. Остальную добычу прятали в бочках на дне глубокого ручья дальше в лесу. Серпенте все это, конечно, не интересовало. Равнодушно повернувшись к Краджесу спиной, он рылся в сундуке. А атаман сидел на полу, опасаясь даже шевельнуться, не то что вонзить в спину десятиградца припрятанный под войлоком нож. Нет уж, ну его к бесам.

Купец тем временем извлек из сундука свой меч, достал шкатулку с драгоценностями.

— Где бумаги? — бросил он, не оборачиваясь.

— Там куферка деревянная, — через силу ответил Краджес.

Чистыми подорожными Серпенте заинтересовался даже больше, чем своими собственными бумагами. Присел на краешек нар и принялся изучать документы. Потом взглянул на Краджеса:

— Разбойники, говоришь? Грабители? Больше ты ничего не хочешь мне рассказать, а, штэхе? Кто твой командир, например? Как ты получаешь приказы? Как связываешься с ним, если случается что-нибудь непредвиденное?

«Я не понимаю тебя, — хотел сказать атаман, — о чем ты, мать твою, болтаешь?»

Так он и должен был сказать, потому что даже под страхом смерти нельзя было говорить о Капитане. Но вместо этого Краджес мотнул головой и промолчал.

— Ты жив только потому, что попросил пощады, — Серпенте бросил подорожные обратно в сундук, — у меня есть все причины для того, чтобы убить тебя, человечек, но такая вот беда — труса даже убивать противно. Доставь мне удовольствие, прояви хоть каплю мужества…

Он встал, толкнул Краджеса в плечо, и атаман растянулся на полу. Серпенте встал коленом ему на грудь, острие ножа холодно прикоснулось к веку под правым глазом.

— Итак? — Серпенте улыбнулся. — Кто твой командир?

Краджес сжал зубы, и нож проткнул тонкую кожу.

Боль оказалась красной, потом стала черной, потом — оранжевой. Лезвие ножа надрезало глазное яблоко, и Краджес закричал, вырываясь.

— Я скажу! — закричал он. — Не надо! Не на… я всё… Капитан приедет сегодня. Сам приедет. Один.

— Имя?! — рявкнул купец.

— Ярни Хазак. Он — капитан гвардии. Бывший. Гвардии воеводы Удентальского капитан. Он — главный…

Тяжесть с груди исчезла. В землянке на мгновение потемнело, снаружи грохнул выстрел и что-то стукнуло в стену изнутри.

— С-стрелки, — недовольно процедил Серпенте, отряхиваясь от засыпавших его щепок и земли, — весь твой сброд сюда набежал. А все из-за твоего пистолета, скотина. Вставай! — Он отвесил Краджесу легкого пинка.

Атаман привстал, опираясь на руку, осторожно поднес ладонь к правой щеке, ожидая нащупать там глаз, полувытекший, как яичный желток. И только потом понял, что смотрит двумя глазами, а на лице, похоже, и крови почти не было. Это что ж получается, он Капитана ни за грош, с одного только перепугу сдал?

Внутрь влетела вязанка хвороста, за ней еще одна, и, слепя глаза, вонзились в хворост обмотанные подожженной паклей стрелы.

— Не стрелять!.. — заорал было Краджес, отшатываясь от полыхнувшего пламени.

— Не ори! — рявкнул Серпенте. Огонь бросил на его лицо пляшущие блики, и Краджесу показалось, что десятиградец скалит зубы в жестокой ухмылке. — Не ори, штэхе, — повторил Серпенте, заряжая брошенный Краджесом пистолет, — не мешай людям умирать.

Одним движением забросив атамана на нары, он прямо через огонь рванулся к выходу из землянки.

И едва только снаружи послышались крики и лязг оружия, как Краджес снова стал самим собой. Стал атаманом… лейтенантом гвардии, солдатом. Ледяной, постылый страх растаял, как пленка инея на сердце. Как был, безоружный, Краджес кинулся наверх. Подхватил топор с лежащего у входа трупа. Снаружи было светло. Слишком светло для раннего утра. Меч Серпенте пылал, как осколок полуденного неба, и никого живого уже не было рядом с землянкой. На опушке леса рассредоточились стрелки, Серпенте попал под перекрестный огонь, но дважды пули лязгнули о его клинок, а от остальных купец…

да какой он, к матери, купец?!

просто увернулся, перекатился по земле, оказался в тени землянки. И на какое-то время Краджес потерял его, увидев вновь уже на краю леса. Нужно было спасать людей, всех, кто выжил. Спасать от чудовища в человеческом облике. Срывая голос, Краджес заорал, приказывая своим парням бежать, разбегаться, прятаться в лесу. Больше они ничего не могли сделать. Но сам он бежать не собирался, сам он должен был сражаться, даже если придется умереть. Недавний позорный страх нельзя было искупить иначе.

                                        * * *

Все закончилось незадолго до рассвета. Последних разбойников мастеру Серпенте пришлось ловить далеко в лесу — у них хватило ума выполнить приказ Краджеса и разбежаться в разные стороны. И что? Помогло это им? Серпенте находил людей по стойкому запаху страха и убивал при первом же намеке на попытку сопротивления. Эта охота напоминала давние времена, что-то, о чем хотелось бы забыть и хотелось всегда помнить. В любом случае давно ему не приходилось охотиться на людей, и убивать не приходилось давно. Ведь не хотел же браться за меч… Если бы Краджес не вынул клинок из ножен, все остались бы живы.

Давай, умник, ищи оправдания, это у тебя хорошо получается. Все кругом виноваты, только не ты, разумеется.

Он убил даже тех, кто бросил оружие. Пощадил лишь двоих, взмолившихся о пощаде в самом начале боя, еще до того, как Серпенте уверился в том, что уничтожить нужно всех. Двое сдавшихся да Краджес, который даже не успел толком ввязаться в драку, итого получилось трое разбойников с ранениями разной степени тяжести. Один из них любезно проводил Серпенте к ручью, где в притопленных бочках кроме разного чужого добра нашлась и отнятая вчера одежда. Жеребец десятиградца тоже нашелся возле того же ручья, в компании двух мохнатых пони, на каких ездили гиеньские горцы. В общем, не так все плохо. Если не считать морального ущерба и нескольких синяков, остался, можно сказать, при своих. Да и сколько того морального ущерба? Не детей ведь убивал, не дедов беспомощных, а вооруженных мужиков, любой из которых сам готов был убить.

Почти самозащита.

Хм. Почти. Да.

Найти место, с которого видно было бы весь лагерь, получилось не сразу. А то, что нашлось, было достаточно далеко, чтобы счесть его наблюдательным пунктом мог разве что Серпенте Квирилльский, научившийся в морских походах далеко смотреть и хорошо видеть. Он устроился между веток на верхушке высокого дуба, ругнулся по поводу обрушившихся с листьев водопадов, и стал ждать.

Краджес говорил, что сегодня должен явиться некий Капитан. Что ж, мастер Серпенте собирался посмотреть на того Капитана. Посмотреть, а может, и побеседовать, если сразу убить не придется.

Две личины

Лейтенант Краджес лежал там, где оставил его бешеный купец, — посреди лагеря, недалеко от навеса над кухней. Двое других парней были связаны и заперты в одной из землянок. Серпенте, перед тем как уйти, перевязал Краджеса, а напоследок больно ткнул пальцами куда-то под челюсть так, что ныло до сих пор. Что уж это было такое, Краджес не знал, только язык его теперь не слушался. А еще не слушались ноги. И последнее было гораздо хуже. Потому что Капитан ведь придет, и лучше бы встретить его подальше от лагеря. Серпенте не ушел далеко, затаился где-то, это наверняка. Он сидит и ждет Капитана. Бес безрогий, сволочь хитрая, упырина прожорливая…

Краджес бы сейчас одну ногу отдал, лишь бы на другой как-нибудь до своей землянки добраться и сигнал тревоги послать. Он пробовал ползти, опираясь на руки, но от боли в раненом плече потерял сознание, не продвинувшись и на ладонь. Плохи были его дела, ох плохи. Оно понятно, что Капитан, когда увидит, что с лагерем сделалось, и сам встревожится дальше некуда. Но не оставит же он своего лейтенанта посреди леса помирать. Стоило бы оставить, однако Капитан-то ведать не ведает о том, как Краджес нынче ночью сплоховал, как сдал его вражине десятиградской. Значит, не бросит. Значит, сунется как раз под выстрел, или что ему Серпенте заготовил? Уж, наверное, не торжественную встречу под фанфары.

От отчаяния Краджес снова попробовал ползти. И снова взвыл от боли, а перед глазами замелькали черные мушки. Когда он пришел в себя, то увидел Капитана: тот был уже шагах в десяти и, поймав взгляд лейтенанта, поднес палец к губам.

Ну все верно, если Серпенте и следит откуда-то, он не сразу сможет разглядеть Капитана, в лесной-то форме, которую от листьев на земле не отличишь. Однако не век же Капитан прятаться будет — если он Краджесу помочь хочет, высунуться все равно придется.

Так и вышло. С минуту Капитан лежал, выжидая, не двигаясь, может, даже и не дыша, с него станется, так что Краджес, моргнув, не сразу сумел снова его увидеть. А потом вдруг упали стол и навес. Просто упали. Навес — в одну сторону, стол — в другую. Повалился на бок, будто ветром его перевернуло. Но это ж какой нужен ветер, чтобы свалить такую дуру, сколоченную из толстых досок и поставленную на цельные дубовые обрубки?! Капитан взвился с земли как ошпаренная кошка. Одним рывком взвалил Краджеса на спину и вместе с ним метнулся в укрытие между столешницей и навесом, уронил лейтенанта на землю и снова замер, прислушиваясь.

И Краджес замер, хотя сначала от боли чуть не заорал.

— Что тут произошло? — еле слышно спросил Капитан.

— Ы-ы-ы… — шепотом ответил Краджес, ткнул здоровой рукой себе в рот и скривился.

— Сколько их было?

Краджес показал палец.

— Один? — не поверил Капитан.

Никто бы на его месте не поверил, это понятно.

— Еще выжившие есть?

Краджес замычал и снова показал на пальцах, мол, есть, еще двое.

— Ладно, — Капитан осмотрел перевязанную Серпенте рану, — будь здесь. Когда ноги отходить начнут, мурашки забегают, все равно не высовывайся. Я сейчас…

— Лайе'н хайнтальх, шенгх.

Голос послышался довольно близко, шагов, может быть, с двадцати. Краджес узнал его и всем телом дернулся в поисках хоть какого-нибудь оружия. А Капитан… стал белым. Так побледнел, как будто испугался, как будто вьяви увидел беса.

— Лайе'н… — насмешливо продолжил Серпенте, подходить ближе он не спешил, — оре одо альген!

— Таэ митх? — хрипло спросил Капитан. В ладонь его как будто сам собой скользнул откуда-то метательный нож.

Он понимал язык, на котором говорил Серпенте? Ляд его возьми, да он на этом языке отвечал!

Со стороны купца послышался тихий смешок. И у Краджеса разом пересохло во рту: голос был женским. Он донесся с того же места, где стоял Серпенте, купец был там один — за это лейтенант, умеющий стрелять на слух в полной темноте, мог поручиться головой — и все же голос, ответивший его Капитану был женским. Бархатный, низкий… чувственный. Да, хотя на ум Краджесу пришло другое, куда более грубое слово.

— Тасс'аллет, шенгх. Несс х'грофт альге, элэ гратте сэе, — произнесла женщина.

Кажется, она вновь готова была рассмеяться, но Капитан рванулся туда, к ней, и вместо смешка Краджес услышал сдавленный всхлип. Он выдохнул, закрывая глаза. Кем бы ни была… эта… с ней все было кончено. Хвала богам!

Миг спустя он чуть не подскочил на месте — если бы тело слушалось, наверняка своротил бы тяжелый стол. Потому что голоса заговорили одновременно, перебивая друг друга. Женский, мужской, они сплетались, сталкивались, запутывались и расплетались вновь. Как, язви их, музыка, как рык и шипение брачующихся диких кошек. Подвывая от бессилия, Краджес исхитрился чуть-чуть передвинуться к краю столешницы, вытянув шею, он заглянул за доски и увидел.

Их двоих: Капитана и женщину. Женщину в одежде Серпенте, женщину с черными волосами, в которых запутались листья и жухлая трава, с пристегнутым к поясу мечом, замотанным вместо ножен в какую-то тряпку, с браслетом-змеей, соскользнувшим с предплечья и болтающимся сейчас на запястье, как настоящая живая змея. И эту невесть откуда взявшуюся женщину Капитан кружил на руках, прижав к себе так, как будто она могла исчезнуть. Краджес бы многое дал за то, чтоб она и впрямь исчезла, только хрен там, исчезать она не собиралась, а наоборот, сама вцепилась Капитану в плечи, обхватила ногами за пояс, повисла как клещ на собаке — захочешь, не оторвешь.

У нее были ноги, да-да. Ноги, которые видно снизу доверху. Баба в штанах, видано ли такое?!

А Капитану, похоже, все равно, в чем она, ему что штаны, что юбка… не до того. Кружат по поляне и рычат, и шипят, и как будто поют что-то. Чудной язык. И нехороший. Что нехороший, это Краджес всем нутром чуял, вот только так загляделся на невиданное ранее диво: штаны на бабе, что не только к нутру не прислушался, а даже и обещанные Капитаном мурашки в ногах пропустил.

У него, у Капитана, узор на сабельных ножнах был точь-в-точь такой, как рисунок на шкуре деревянной змеи. Точь-в-точь, будто одной рукой сделанный…

                                        * * *

Снова смутные вихри огня в глубине этих глаз —

И покой растворился в крови нескончаемых ран.

Я пытаюсь дозваться сквозь ночи холодный алмаз,

Но в ответ только ветер и снег, только лед и туман.

— Эфа… боги мои…

— Ты… живой! Я не…

— Я не могу поверить…

— Я не знала…

— Я не знал…

— Тарсграе… Йорик!

— Великая Тьма…

Они говорили, перебивая друг друга, и слова звучали бессмысленным бредом, но что они значат, слова? Бессмыслица! Звуки зароллаша, родной, почти забытый голос, знакомый запах, эмоциональный взрыв, предельная концентрация чувств…

Счастье!

Что в твоих волосах для меня затерялось, ответь?

Что в глазах твоих? Верно, не слезы, а мягкая ртуть.

Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,

Если снова над бездной веков пересекся наш путь?

— Мы так и будем… — Смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать — забытое искусство. — Мы так и будем с тобой?.. Хоронить тебя и снова видеть живым — это что, такое правило?

— Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…

Лицо чужое, но глаза — желтые, тигриные, яркие — это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно — это его глаза на незнакомом, человеческом лице.

И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по-настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.

— Я укушу тебя, — пробормотала она ему в шею, — я тебя сейчас укушу.

— Зачем?

— Не знаю.

Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,

Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов —

Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,

И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.

— Не надо, — выдохнул он и сел на землю, по-прежнему прижимая ее к себе. — Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?

— Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…

— Так Серпенте — это прозвище?

— Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?

И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.

Ведь не петь для тебя — это пытка почище любви,

Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,

---

Мои строки, как звезды по небу ночному? — Лови,

Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня.

«Серпенте» — это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:

— Тебе нельзя вставать, дурень!

— Серпенте, — прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, — купец… был здесь. В ее одежде, — он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. — С этим мечом, — продолжил он упрямо, — и браслет — его, купца.

— Не пугай его, — попросил Капитан, кончиками пальцев прикоснувшись к лицу чернявой ведьмы. — Сядь, — он взглянул на Краджеса, — а лучше ляг.

— Он всех убил, — закончил Краджес и только потом сел. — Откуда она?

— Из Квириллы. Тебе снова нужна перевязка, лейтенант.

— Где Серпенте? Он всех убил…

— Да. Я понял. Посиди спокойно. — Капитан принялся разматывать наложенные купцом бинты.

Краджес дернулся, не от боли, а от злости. Да как же втолковать-то, что происходит что-то… жуткое что-то?!

За спиной Капитана неспешно поднялся на ноги высоченный мужик.

— …Ох, лясны дзед, — вырвалось у Краджеса, — да что ж это?! Капитан!

Ярни Хазак коротко оглянулся через плечо и хмыкнул, продолжая перевязку:

— Полагаю, это ответ на твой вопрос, лейтенант. Ты спрашивал, где Серпенте.

— Это рагана, — Краджес обреченно закрыл глаза, — вы двое — оборотни. Что ты сделал с Капитаном, колдун?

… — Ты же не веришь в сказки, — услышал он почти сразу.

Оказалось, что нет, не сразу. Вновь открыв глаза, Краджес обнаружил себя все на той же поляне, но уже в компании двух других раненых. Их разместили со всем возможным удобством, поближе к кухонному очагу, под вновь сооруженным навесом, чтобы, если дождик зарядит, не капало. А в котле над огнем булькало, и пахло оттуда мясным.

— И в колдунов ты не веришь, — продолжил Капитан, сидя рядом с Краджесом на обрубке бревнышка. — Так зачем придумываешь всякую ерунду?

Поодаль Серпенте за каким-то гадом разбирал поленницу, перетаскивая дрова в центр поляны. Браслет-змея поблескивал у него на поясе, и, похоже, эту штуку уже пора было перестать называть браслетом.

— Это баба или мужик? — прямо спросил Краджес. И подумал, что вопрос глупый, потому что он же сам, своими глазами видел и бабу, и мужика. И слышал. Своими ушами.

— И то и другое, — спокойно ответил Капитан.

Объяснил, называется! Краджес, конечно, знал, что когда-то люди такими и были. В стародавние времена, до того, как отец-Небо, рассердившись, рассек их пополам своим мечом. Но теперь так не бывает, теперь или так, или так. Не вместе. И не по очереди.

— Лейтенант, — Капитан улыбнулся, — ты не думай, ты просто запомни, что я сказал. Серпенте Квирилльский и… Эфа — это один человек. Все. Больше тебе ничего знать не нужно.

Чибетка и Видлик, единственные бойцы Краджеса, пережившие ночную бойню, помалкивали, глядя на огонь под котлом. Им вопросов задавать не полагалось. Они были пришлые, обычные наемники, не такие, как Краджес, не гвардейцы воеводы. Но ясно было, что вопрос у них на языке вертелся тот же, что и у их командира.

— Он же всех убил, — напомнил лейтенант, — всех моих парней. С этим-то как быть? Ведь ни за что же, просто так взял и поубивал всех на хрен. А ты с ним… с ней…

— А я — с ней, — подтвердил Капитан. И обернулся к Серпенте. Тот уже сложил дрова в высокий прямоугольный постамент и сейчас набивал трубку, задумчиво разглядывая сооружение. Почувствовав устремленные на него взгляды, купец обернулся:

— Я слушаю, Йорик.

Ляд болотный! Он назвал Капитана так, как надо… Никто в Удентале не мог это толком выговорить, переделали в Ярни, так лучше на язык ложилось. Но он не Ярни, он этот самый Йорик и есть… И не Хазак, а как-то совсем не по-людски.

— Ты действительно без причины убил моих людей?

Серпенте покачал головой и, нахмурясь, принялся раскуривать трубку.

— Ас норт гр'апэнарт, — пробормотал он, сделав первую затяжку. — Троих, пожалуй, да. Караульных… пока шел до его землянки, — Серпенте кивнул на Краджеса. — Его я точно хотел убить, а тех парней можно было и в живых оставить. Получилось наоборот. Остальные набежали, когда он выстрелил, сами стали стрелять, там уж, извини, мне выбирать не пришлось. К тому же, командор, я понятия не имел, что они — твои люди.

Выбирать не пришлось? У Краджеса дар речи пропал, как будто снова язык онемел. Купец брешет, не стесняясь живых свидетелей, так, что ли? Выбирать ему не пришлось?! Да Краджес же своими глазами видел, как Серпенте преследовал тех, кто убегал от него! Догонял и убивал. В него уже не стреляли, в него почти сразу перестали стрелять, начали разбегаться. И никто живым не ушел. Трое только и осталось из полутора десятков человек.

— Краджес, — негромко сказал Капитан, — я ни в чем не могу его обвинять. Не имею права. Он говорит неправду, но это ничего не меняет. Тебе ясно?

Ясно не было. Однако основную мысль лейтенант уловил: Серпенте отбрехался, не особенно даже заботясь о правдоподобии, а Капитан и не пытается делать вид, что верит. Обоих это устраивает, и трепыхаться бесполезно.

— Ты ведь не ждешь, что я извинюсь? — Купец, будь он проклят, оказался вдруг рядом, наклонился, сочувственно заглянув в глаза.

— Де Фокс! — Голос Капитана прозвучал очень резко. И слишком громко.

Серпенте выпрямился и отвернулся к сложенной поленнице.

— Я, кажется, просил не пугать его.

— Да, — сказал Серпенте.

И бес его разберет, что такого было в его голосе, но Краджес почему-то понял: купец чувствует себя виноватым.

За то, что напугал.

За убийство дюжины человек он себя корить и не думал.

                                        * * *

Трупы де Фокс сложил поодаль от лагеря, прикрыл ветками, скорее для приличия, чем для того, чтобы спрятать. Во всяком случае, Йорик обнаружил тела еще во время первого обхода вокруг опустевшего лагеря.

Тогда он не стал приглядываться, но сейчас Эльрик разбросал ветки и листья, и мертвецы, изуродованные жуткими ранами, уставились на Йорика пустыми, вытаращенными глазами. Неприятное зрелище. Некоторые привыкают, а некоторые нет. Йорик был из вторых. К тому же нос его, пусть и не такой чуткий, как у шефанго, уловил идущий от тел запах. Четыре или пять часов… не настолько холодно здесь, чтобы мертвые не начали пахнуть. Хотя человек, наверное, еще долго ничего не почует.

Покусывая губу, капитан смотрел на трупы. Дюжина. Лицо каждого искажено гримасой не боли, а запредельного ужаса. И каждый убит одним ударом. Право слово, ему в первый же раз стоило поглядеть на них повнимательней, сразу стало бы ясно, что все погибли от рук одного убийцы… Зеш! Не убийцы, Йорик! Этого парня рядом нельзя называть убийцей даже в мыслях.

— Те трое, — заговорил де Фокс, — часовые…

— Ты знал, за что убить их, — Йорик поднял руку, предупреждая все объяснения, — знал и убил. Или ты решил, что я поверю, будто ты способен убивать без причины? Я должен был спросить, потому что Краджес ждал, что я спрошу.

— У него есть дар.

— Дар? — повторил Йорик, не уверенный, что понял правильно.

Зароллаш полон интонационных тонкостей, а он уже и не помнил, когда в последний раз слышал его. Тридцать лет назад?.. Нет. Тогда они говорили на других языках.

— Осаммэш, — повторил Эльрик, тщательно выговаривая каждый звук. — Ну же, командор, я не знаю, как это будет на каком-нибудь из здешних наречий, у них и слов таких не придумано.

Определенно, под словом «дар» он имел в виду магический потенциал. Причем не потенциал сам по себе, не просто запас энергии, с помощью которой можно создавать заклинания, а потенциал вкупе с талантом. И, конечно же, в «здешних наречиях» были эти слова. Но с древнейших времен люди привыкли произносить их со скепсисом или сомнением. Интонационные тонкости. Понятно, что де Фокса не устраивает ни одно из местных определений магии.

— Я так рад видеть тебя, — пробормотал Йорик.

— Фуреме вэсст ас? — Эльрик взглянул на него сверху вниз. — Ты это хочешь сказать? Взаимно.

Хорошо им, шефанго! Зароллаш позволяет высказать то, что действительно чувствуешь. Во всей полноте, ничего не упустив и не исказив ни малейшего оттенка. Они так к этому привыкают, что даже на других языках говорят с чарующей эмоциональной точностью. И с легкостью улавливают малейшую фальшь в словах собеседника. Но чтобы уметь это, нужно родиться шефанго. Да, Йорик хотел бы сказать «фуреме вэсст…», но это в первые минуты встречи он от волнения заговорил на зароллаше с такой же легкостью, как на родном языке, а сейчас, когда вернулась способность думать, снова стал сомневаться. Он владел языком Ям Собаки в том объеме, который требовался для официальных переговоров и рапортов, раз и навсегда затвердив несколько необходимых интонаций, а здесь этого было явно недостаточно. Ошибиться же, выбрав неверный тон, очень не хотелось. Зароллаш — такая штука: неверно произнесенный комплимент может оказаться грубым ругательством. Ну его к лешему…

Эльрик де Фокс

Вдвоем перетащить на сотню шагов двенадцать мертвых тел — та еще работенка. В первый раз я справился в одиночку, но это в запале: после двенадцати-то убийств кто угодно разойдется. Йорик вот тоже разошелся — одной лишь магией перевернул тяжеленный стол там, на поляне. Для настоящего мага, конечно, не подвиг, а для командора с его невеликим запасом сил — достижение.

Йорик… командор…

Что ж я волнуюсь-то так? Радуюсь понятно почему, но волноваться пора бы уже перестать. Вот же он, живой, малость ошарашенный, ну так и я, наверное, не лучше выгляжу. Чего тебе больше, мастер Серпенте? С другой стороны, как мне не волноваться? Шутка ли, тридцать лет винить себя в убийстве и вдруг узнать, что не убивал. Влюбиться и потерять любимого. И встретить вновь, когда нельзя было даже мечтать о встрече.

Романтика…

Я в него не влюблен. Я-Эльрик. Я его люблю, я им восхищаюсь… По привычке, появившейся еще в детстве. И он, командор Хасг, не сделал ничего, что заставило бы померкнуть героический ореол вокруг его образа. Я-Тресса да, влюблена как девочка до сих пор, хотя стоило бы повзрослеть за тридцать-то лет.

Приятно видеть, что командор тоже не жалуется на память и искренен в своих чувствах. Хотя, говоря по чести, мне, мне-Эльрику, всегда казалось, что наша с ним любовь — это просто романтика войны. Стрессовая ситуация, постоянная опасность, смерть со всех сторон, как тут не влюбиться? Было бы в кого. Ну Йорик и нашел в кого. А я-Тресса, как уже было сказано, влюбилась еще в детском возрасте. В Йорика Хасга многие влюблялись: он герой, и судьба у него нелегкая — самый тот объект для первого романтического чувства.

Вру… вот прямо сейчас и сам себе, что обидно. Тогда, тридцать лет назад, мне было шестнадцать. И я еще не успел поумнеть настолько, чтобы самому себе в душу гадить. Тогда я верил, да. Потом перестал. После того, как убил всех, включая Йорика. Каждый защищается от себя, как умеет, я умею хорошо, только и всего.

А он уверен в том, что я не убийца, и это приятно. Только уверенность эта может выйти боком и мне, и Йорику. У меня был повод убить его людей, все так, но… это был всего лишь повод. Я мог не убивать. Точнее, мог бы не убивать, если бы Краджес не выпустил на волю мой меч, драгоценный волшебный клинок, который очень уж любит кровушку. Да уж, вот и думай теперь, Эльрик, как бы так помягче сообщить Йорику, что ты потенциально опасен для окружающих.

Хм… Как будто Йорик после уничтожения того проклятого Острова сам об этом не знает!

                                        * * *

— Дрова сухие. — Де Фокс уложил на поленницу последний труп, повел плечами, разминая затекшие мышцы. Потом достал из кошелька пригоршню блестящих камешков и взглянул на Йорика: — Нужны? Это из здешней захоронки. Строго говоря, твоя добыча, но я их успел присвоить.

— Право сильного? — Йорик взял самоцветы, пересыпал из ладони в ладонь.

— Что-то вроде. — Эльрик сморщил нос.

Эта гримаса так сильно напомнила Эфу, что Йорик почувствовал холодок внутри. Да что ж с ним такое делается? Эльрик — это Эфа. Эфа — это Эльрик. Хасг, Злы тебе приснись, это ж азы общения с шефанго!

— Хорошие камушки. — Де Фокс не заметил его замешательства. Или сделал вид, что не заметил. — Хорошие, но ничего особенного. В Гиени на Рыженьской ярмарке можно и получше купить. Право ушлого скорее уж. Я же захоронку нашел, а не взял в бою.

— Ты хочешь, чтобы я разжег огонь?

— Это твои люди, командор. Все они анласиты. Наверное, будет правильно, если ты сам их похоронишь.

Йорик молча кивнул. Он очень много лет прожил среди шефанго, он знал их обычаи, он вроде бы даже научился понимать этих странных нелюдей… Но вот этого шефанго он увидел сегодня впервые. Невероятно, но это так, за все время жизни на Острове Эфа ни разу при нем не становилась мужчиной. И сейчас Йорик чувствовал себя странно. Слишком хорошо, слишком близко знал он женскую ипостась этого серьезного, не по-хорошему задумчивого парня. Шефанго утверждают, что у них одна личность независимо от того, какого они пола, так оно, наверное, и есть, и все-таки, глядя на Эльрика, почему-то жутко оказалось вспомнить Трессу. Эфу. Смешную и юную, опасную, наивную, такую любимую… Нет, лучше не вспоминать.

А в камешках, плохих или хороших, не важно, была сила, которой мог воспользоваться маг, даже такой слабый маг, как Йорик Хасг. Пяти самоцветов, с учетом того, что дрова действительно сухие, хватит, чтобы разжечь похоронный огонь. Такое пламя сожрет трупы чисто и быстро, без мерзкой вони, почти без дыма.

Йорик разложил камни по углам костровища. Один оставил себе, а остальные протянул де Фоксу. Тот не удивился. Ссыпал самоцветы обратно в кошель и отошел в сторонку.

Сосредоточившись на камешке в руках, Йорик прикоснулся к силе, запертой в полупрозрачной глубине, почувствовал ее ток и сжал пальцы. Камень рассыпался в порошок. Этот момент, когда живая плоть в пыль дробила камни, всегда завораживал. Ощущение того, как твердый кристалл крошится под пальцами подобно ореховой скорлупе. Вырывающаяся из-под контроля сила, не своя, заемная, сила, которую надо обуздать — это такой эмоциональный всплеск, с которым, наверное, сравнима радость шефанго от убийства.

А может, и нет.

Йорик привычно направил силу, разделил на четыре потока, каждый из которых взломал клетки четырех других самоцветов. Высвободившаяся энергия воспламенила дрова. Управляемый огонь, белый, бездымный, бесшумный, начал пожирать предложенную пищу.

Похоже, здесь можно было бы обойтись вообще без топлива, в камешках оказалось достаточно силы, чтобы только на ней и сжечь все двенадцать тел. И ты, капитан Хазак… командор Хасг, вообще-то должен был это понять сразу, как увидел самоцветы. Если бы смотрел на камни, а не размышлял о сложностях взаимоотношений с существом, умеющим менять пол.

Кстати, что там де Фокс говорил насчет Краджеса?

Раненых отвезли в ближайшую деревню, откуда всего день пути был до тракта. Впрочем, ранеными парни были уже только условно: встанут на ноги через пару дней, об этом Йорик позаботился. Он предпочел бы оставить своих людей в анласитском монастыре неподалеку: монахи гораздо лучше селян умеют ухаживать за больными, но де Фокс отсоветовал. Йорику показалось, что шефанго не доверяет людям, посвятившим себя Богу. Это странно было, поскольку ни анласитский Творец, ни другие божества не обращали внимания на дольний мир, и не было в монахах ничего сверхъестественного.

— Долго объяснять, — отмахнулся де Фокс в ответ на вопросы, — я расскажу как-нибудь потом.

Потом так потом. Спешить было некуда.

                                        * * *

В шелесте легких снежинок и в шуме воды,

Что низвергается к белым подножиям гор,

Память тревожно пылает, слагая следы…

Я различаю твои шаги, Командор, —

Томно и трепетно, птицей весенней звеня,

Иль по камням отчеканив железом сапог,

Ты оставляешь лишь тонкие ветви огня,

Что, расплетаясь, вползают ко мне на порог

И обжигают больное сердце струной

Проклятой крови — тяжелый зимний запой.

Вновь отыскал я тебя — ну так выпей со мной,

Слышишь меня, Командор? Только пей, а не пой.

Пей, а не пой, ибо песни твои сожжены,

Словно мосты из обугленных, тающих строк,

В пламени этой нелепой, жестокой войны…

И перекрестки истерлись на картах дорог.

В деревне, в трактире, куда позвали местного знахаря, они назвались охранниками Серпенте Квирилльского. То есть де Фокс-то назвался собственно Серпенте, а Йорику и его людям досталась роль охраны. Пострадали от нападения разбойников. Бывает. Хозяин отнесся с пониманием, знал, что разбойники в этих местах пошаливают. Еще бы не знать, когда лагерь Краджеса был в нескольких часах пешего хода и со времени Рыженьской ярмарки ни один заслуживающий внимания караван без потерь мимо не прошел.

Эта часть жизни заканчивалась. Йорик знал, что она заканчивается, хотя не взялся бы объяснить, на чем основывается его уверенность. Они с де Фоксом остались там же, в трактире, где для мастера Серпенте спешно организовали отдельный покой и где, поскольку покоев как таковых, не считая обеденного зала и хозяйской спальни, было всего два, Йорику, его бойцам и парочке застигнутых распутьем постояльцев пришлось поселиться всем вместе.

Благо хоть, ввиду того что для путешествий не сезон, других гостей не ожидалось.

Не привыкать, конечно. Военная жизнь, особенно когда командуешь гвардейцами, превратившимися в разбойников, вообще к удобствам не располагает. Плохо только, что выкроить время, чтобы толком поговорить с Эльриком…

чтобы остаться наедине с Трессой

…в таких условиях было сложно. Вряд ли окружающие правильно поймут, если начальник охраны уединится ночью со своим работодателем. Йорику-то было все равно, но де Фокс репутацией наверняка дорожит. Ему реноме блюсти надо, мастеру Серпенте, главе Совета Десяти.

— Что-то не так? — спросил он, когда за ужином они оказались вдвоем на дальнем конце длинного стола.

Йорик, аккуратно выстраивавший защиту от случайного подслушивания, поколебался, выбирая между двумя ответами. Сказать, что все в порядке, или признаться, что да, что-то не так и это довольно-таки развесистое «что-то»? В том, что де Фокса можно обмануть, он уверился еще в лесу, возле трупов. Тот, конечно, был шефанго и чужие эмоции чуял как свои собственные, не говоря уже о внимании к интонационным тонкостям, но он был молодым шефанго. А Йорик прожил на Ямах Собаки дольше, чем де Фокс прожил вообще…

— Еще не знаю, — сказал он наконец. — Думаю, все дело в личине.

— И в том, что я Эльрик, а не Тресса. Извини, командор, но в женском обличье мы предпочитаем путешествовать с большим комфортом. Да и драться, если вдруг что, приличествует мужчине, а не даме.

Это Йорик знал и без объяснений. Женщины на Ямах Собаки были воплощением слабости, лени и изнеженности. Да, еще избалованности. Кто знает почему? Может быть, потому что мужчин на Ямах Собаки такие женщины не раздражали, ведь каждый из них сам в любой момент мог сменить пол? А может быть, потому что и мужчины и женщины на Ямах Собаки прекрасно знали, кто из них чего стоит. Трудно забыть, что леди, капризно кривящая губки и наманикюренным пальчиком манерно отсылающая тебя через весь дом за еще одной конфеткой, неделю назад в походе рубилась с тобой плечом к плечу на палубе дарка и на свой щит приняла направленный в тебя удар. Не важно, что щиты и топоры давно сменились силовой броней и энергетическим оружием, а дарки из морских кораблей превратились в космические. Есть вещи, которые не меняются. И они накладывают отпечаток на отношения.

Но Эфа-то сражалась будучи женщиной, а не мужчиной. Дралась на мечах, стреляла из лука, убивала голыми руками, когда случалась надобность. Эфа не была ни изнеженной, ни избалованной. Она была самоуверенной и наглой, раздражающе насмешливой, вредной и недоверчивой, она была разной, но невозможно представить себе, чтобы Эфа сказала: «Драться в женском обличье? Фи, как это вульгарно!»

И почему ты думаешь о ней в прошедшем времени, а, Йорик Хасг?

Все дело в личине. Очень может быть, что не такое уж это вранье. Человек, сидящий рядом с ним, ничем не походил на шефанго. Ну разве что ростом да впечатляющей челюстью, однако этого для сходства явно недостаточно. Люди тоже бывают высокими, пусть даже такие великаны, как де Фокс, встречаются очень редко. А вот пропорции лица у шефанго отличаются от человеческих, как раз из-за строения челюстей, в которых помещается несколько рядов острых зубов и которые идеально приспособлены для хватания и разрывания. Личина де Фокса — личина существа, от природы наделенного магическими способностями, — это всего лишь попытка самостоятельно сделать то, чему положено учиться. Удачная попытка, что правда, то правда, но знающему магу видно, каких трудов стоило создание этой сложной иллюзии и как много в ней узловых точек, привязывающих фантомную внешность к реальной плоти. Вопреки этим привязкам личина должна была изобразить человека, вот и получился в итоге богатырского сложения мужик с челюстью, похожей на мощный капкан. Сдери с него иллюзорную шелуху, и увидишь парня с фигурой танцора и фехтовальщика и с узким страшным лицом, об углы и выступы которого, кажется, можно порезаться.

Еще и брюнет… Слова «де Фокс» и «брюнет» в сознании Йорика совмещаться отказывались. Любому, кто достаточно долго прожил на Ямах Собаки, известно было, что Фоксы — все поголовно ослепительные блондины. Это такая же истина, как то, что все Фоты маленького роста. Для шефанго — маленького. Собственно, слово «фот» как раз и означает минимальную единицу измерения длины, а заодно малька какой-то из океанских рыбешек.

— А Фоши всегда становятся главнокомандующими во время общей мобилизации, — пробормотал Йорик, разглядывая усмехающегося шефанго.

— А Морки предпочитают продавать даже тогда, когда лучше подарить. А Вотаны возглавляют Священный Хирт, — кивнул де Фокс. — Ты в какой мир пытаешься вернуться, командор? Мы пока что здесь. Несс оллаш Эрик Бийл. От'ассер несс Серпенте.

— Твое имя Эльрик де Фокс, — возразил Йорик. — Твое имя Эльрик де Фокс, а другие называют тебя Нортсьеррх…

Он осекся. Они с Эльриком уставились друг на друга с одинаковым изумлением.

— Чего-о? — недоверчиво протянул шефанго. — Как ты меня назвал?

— Прости, — Йорик подавил желание отодвинуться на безопасное расстояние, — честное слово, оговорился. Есть древняя легенда об Эльрике Предателе, а я когда-то вплотную занимался ее изучением в связи с моими последними исследованиями…

Результаты его последних исследований, как и все предыдущие, хранились под грифом «совершенно секретно». Здесь это было уже не важно, но привычка — вторая натура: выдержав ожидающий взгляд де Фокса, Йорик предпочел не вдаваться в объяснения.

— В общем, само на язык прыгнуло, — закончил он. — Тот шефанго — тоже Эльрик де Фокс…

— Замечательно, — последовал хмурый комментарий.

— Это старая сказка. И я уже извинился.

— Да я и не обиделся. Просто, пойми правильно, Нортсьеррх — не самое благозвучное прозвище, кто угодно удивится, если его ни за что так приласкают. Говоришь, он из Фоксов? Другой мир?

— Другая реальность, — Йорик налил себе и собеседнику, — а реальности, как известно, не пересекаются.

— И это прекрасно! — Де Фокс поднял кружку, изобразил на человеческом лице дружелюбный шефангский оскал: — Избавь нас боги от таких однофамильцев.

В этом Йорик был с ним полностью согласен. Правда, дело было не в позорном прозвище легендарного шефанго.

И то ли от сливянки, то ли от созерцания жуткой улыбки на душе слегка потеплело.

— Может, расскажешь подробнее про осаммэш Краджеса?

Йорик не был сильным магом: его собственный запас сил был ниже среднего, и на родине — в те времена, когда он считал родиной ту землю, где родился и вырос, — никто не счел нужным обучить его чему-то, кроме основ магии, необходимых для нормальной жизни. Дошкольное и школьное образование включало в себя правила пользования бытовыми приборами, общественным транспортом и линиями коммуникаций. Этого было вполне достаточно тому, кто не собирался становиться практикующим магом.

О том, что он, оказывается, наделен необыкновенным талантом, Йорик Хасг узнал только на Анго. К тому времени он уже стал сержантом космических десантных войск конунгата Фокс и уж точно не помышлял о научной карьере.

Слово «осаммэш» перевернуло его жизнь.

Потом он слышал его множество раз, это волшебное слово, но сам так и не научился произносить его правильно. Научные термины на зароллаше давались Йорику легко, так же легко, как слова команд. А вот мягкое, ласкающее слух «осаммэш», в котором чар было больше, чем магии, оставалось непостижимым. Ну да ладно. На его кафедре никто и не ждал от орка-полукровки чистого произношения…

Он подумал, что сейчас все это уже не имеет значения. Воспоминания о прежней жизни никоим образом не приближали возвращение домой. И де Фокс, наверное, прав, четко отделяя один мир от другого. Только волшебное слово «осаммэш» было нездешним. А талант Йорика, помимо прочего, заключался еще и в том, что он умел определять уровень чужого потенциала, умел увидеть и безошибочно оценить цвет и насыщенность ауры, окружающей мага, еще до того, как тот активирует свое первое заклинание. Особой пользы от этой способности не было, так, забавный казус. Но он ничего не замечал за Краджесом, никакой магии, даже сырого потенциала. В лейтенанте не было ни капли Силы, как и во всех других обитателях этого мира, которых Йорик видел за прошедшие тридцать лет.

— Силы я в Краджесе тоже не вижу, — сказал де Фокс, — очень может быть, что он вообще пустой, слабее даже, чем ты. Сила и талант не всегда рядом идут. Но он меня испугался. То есть сначала он на меня разозлился… я же не зря его убить решил. Он меня разозлил, когда ножны сломал, и сам взбесился оттого, что мою злость почуял. А когда я под утро пошел его убивать, он, прости за грубость, чуть не обосрался у себя в землянке. Затихарился там, как козявка под лавкой, и трясся как медуза.

Йорик попытался представить своего лейтенанта «затихарившимся» или «трясущимся» и не смог. Краджес был на это попросту не способен. И, однако же, де Фокс его не убил. Хотя и собирался.

— Что он сделал? — осторожно уточнил Йорик.

Ответом было досадливое фырканье:

— Ничего особенного. Сунул в зубы пару раз. Не люблю я этого: когда двое держат, а третий морду бьет. Сержусь очень. Да ножны еще.

Должен был убить. Шефанго отказываются понимать, что, когда тебя грабят на лесной дороге (или в любом другом месте), получить в зубы — это совершенно естественно. Пусть даже двое держат, а третий бьет, отводя душу. Шефанго за такое действительно убивают, и, надо заметить, сами они — пираты и дети пиратов — подобных выходок себе не позволяют. Краджес, однако, жив. Из чего следует, что перепугался он до такой степени, что у де Фокса попросту не поднялась на него рука. Из человека, которого есть за что убить, Краджес превратился в человека, убивать которого противно.

— Я тогда тоже в личине был, — сообщил де Фокс, — это хорошая личина, я в ней не страшный, но Краджес тем не менее испугался. Да так, будто к нему шефанго в чистом виде пришел. Ты сам потом видел, он даже намеков на «грау» пугается. Убивать я его не стал, ясное дело… сначала побрезговал, а потом понял: мужик-то, оказывается, видит больше, чем ему положено. Или чует больше, даже не знаю, какое слово верней. И по морде от него я получил не потому, что он такая погань, а потому что он мою собственную злость со мной разделил. В общем, наскреб твой Краджес себе неприятностей, мало не показалось.

Мало действительно не показалось ни Краджесу, ни Йорику, потерявшему целый отряд и едва не потерявшему Краджеса. Лейтенантов у него было всего двое, оба необходимые, оба незаменимые, но Краджес был полезнее, потому что умудрялся из тех людей, которых посылал к нему Йорик, делать настоящих солдат. Наемники, послужив под его командованием, превращались в идейных борцов за независимость воеводств… которая, кстати, самому Йорику была совершенно не нужна. Краджес был отличным командиром, это да, но никогда, ни в чем не проявлял способностей эмпата. Де Фокс ведь говорит именно об этом?

— А он когда-нибудь встречал шефанго? — В низком голосе холодком скользнула насмешка. — Или, может, слышал, как ругаются на зароллаше? Для пробуждения способностей нужна хорошая встряска, и Краджесу такую встряску устроил я.

— Не только Краджесу, — сообщил Йорик.

Он хотел еще спросить, надолго ли занесло мастера Серпенте в Загорье и что за несчастливые боги подали ему идею приехать сюда. Но де Фокс щелкнул пальцем по пустому кувшину.

— Авэртах эррэ рэйх, командор, — и ухмыльнулся уголком рта, разглядывая Йорика с нехорошим интересом. — У тебя ведь до сих пор не было возможности по-настоящему оценить, во что ты вляпался? Еще не поздно переиграть, подумай об этом.

С этими словами он поднялся на ноги, оглядел пустой зал и пошел к лестнице. Оставив Йорика одного перед пустым кувшином. Даже спокойной ночи не пожелал…

Ну точно! Не пожелал. Но прежде чем Йорик понял это, он еще долго размышлял над последними словами де Фокса. Даже успел закурить. А когда до него дошло наконец, он обозвал себя дураком, помянул «халеру» и, торопливо придавив тлеющий в трубке табак, побежал наверх. Только у самых дверей комнаты мастера Серпенте заставил себя замедлить шаги. Просто чтобы не дать повода лишний раз над собой посмеяться.

Дверь была не заперта.

                                        * * *

— Ты встречи ждешь, как в первый раз, волнуясь,

Мгновенья, как перчатки, теребя,

Предчувствуя: холодным поцелуем —

Как в первый раз — я оскорблю тебя.

Ее волосы были белыми, как свет зимней луны, как морозные узоры на окнах. А глаза в полумраке светились густым рубиновым светом. Она сняла личину, как снимают плащ. И широкая мужская сорочка упрямо соскальзывала с одного плеча, открывая светло-серую, гладкую кожу.

Йорик подхватил ее слова, смиряя взбесившееся сердце:

— Лобзание коснется жадных губ…

Небрежно-ироническою тенью.

Один лишь яд, тревожный яд сомненья

В восторженность твою я влить могу…

— О… так ты помнишь? — она усмехнулась, знакомо наморщив нос. Сделала один маленький шаг навстречу. — Что там дальше, командор?

— Чего ж ты ждешь? Ужель, чтоб я растаял

В огне любви, как в тигле тает сталь?

Скорей застынет влага золотая

И раздробит души твоей хрусталь…

Еще один шаг. И последние слова, сплетающие два голоса, как сплелись спустя мгновение пальцы:

— Что ж за магнит друг к другу нас влечет? —

С чем нас сравнить? Шампанское — и лед?

                                        * * *

Потом… после всего… потом, когда ночь, еще казавшаяся глубокой, уже смотрела в лицо приближающегося рассвета…

Вторая ночь. Йорик помнил первую. Помнил, как Эфа, его Эфа сказала: «Совсем последняя ночь…» Она оказалась права, права на тридцать долгих лет, но тогда он ей не поверил.

Эта ночь — вторая. И их еще много впереди, бесконечно много ночей и дней. Боги, какое это счастье — быть бессмертным!

— Как ее звали? — В голосе Эфы таилась почти неслышная ирония. — Ты помнишь ее имя?

— Чье? — Йорик почему-то мгновенно вспомнил королеву Загорья.

— Той женщины, которой ты написал эти стихи?

— Конечно, помню!

Он надеялся обойтись этим ответом, но Эфа приподнялась на локте и выжидающе смотрела в лицо, так что пришлось напрячься… чтоб вспомнить хотя бы, как она выглядела, та женщина… Эфа хмыкнула.

— Я так и думала. Ты написал ей прекрасные стихи, а сейчас даже не можешь ее вспомнить. Ее никто не помнит. Ну разве что правнуки какие-нибудь. А стихи остались, забавно, да? Мой отец говорит, что у тебя неплохие стихи, а мама спорит с ним, но только из вредности. И уж она-то в этом разбирается.

— Во вредности? — пробормотал Йорик из этой самой вредности. — Не сомневаюсь. А ты определенно удалась в матушку.

Он говорил на удентальском. Эфа — на зароллаше. И она, конечно, сказала не «мама», а «хайнэс» — жена отца. В зароллаше не было слова «мать»: у шефанго не бывает матерей.

— Она их все знает, — Эфа щелкнула клыками, давая понять, что про вредность услышала и запомнила.

Сэйа де Фокс, Сэйа-Эдон, которую другие называли Сиэлайх, действительно разбиралась в стихах. И если бы тогда, в той жизни, Йорику сказали, что один из величайших поэтов Анго знает все его стихи, он… да, при всем своем самомнении, пожалуй, удивился бы и решил, что для него это слишком большая честь.

А в этой жизни… в этой жизни мнение Эдона Сиэйлах значило, оказывается, нисколько не меньше, чем в той. Потому что Йорик услышал собственный недоверчивый голос:

— Что, правда?

И на секунду почувствовал себя тем наивным юнцом, каким он в незапамятные времена явился на Ямы Собаки.

В поисках счастья, Великая Тьма! И он ведь думал, что нашел его. Стоило потерять все, чтобы обнаружить, что счастье ожидало совсем в других краях.

— Я ведь сказала, ты еще не знаешь, во что ввязываешься, — напомнила Эфа. — Только шефанго могут долго любить шефанго, только шефанго могут долго терпеть шефанго. Я не хочу все время быть женщиной. Хотя, если тебе будет очень трудно…

Часа два еще можно было поспать.

Но какой уж тут сон? Бодрствование, правда, тоже получалось каким-то ирреальным. В мыслях сумбур, а тело и душа снова в унисон реагируют на то, что любимая — вот она, рядом. Не в мечтах, не в черных, тоскливых воспоминаниях, не в бессильном сожалении о потере, а здесь, близко-близко. Ближе, чем подпускал кого-либо за прошедшие годы.

Невозможное, сверхъестественное ощущение: два сердца, бьющихся рядом с твоим. Два — одно чуть быстрее, второе — медленно, ровно. Звериным огоньком вспыхивают глаза, поймав лучик света, просочившийся сквозь ставни. Острые когти, острые клыки, низкий, с неуловимой рычащей вибрацией голос… Эфа, боги, девочка моя родная…

И думать о чем-то уже не получается. Какие уж тут мысли, когда она здесь. И белые волосы падают на лицо, и пахнет от них луной и снегом.

…Мужчины-шефанго никогда не стригутся коротко. Это делают только женщины, потому что только в женском обличье можно со всей ответственностью подойти к столь серьезным изменениям в своей внешности.

Поэтому Эльрик носит косу…

Не важно. Не вспоминать о нем. Не сейчас…

Эфа права, будет очень трудно. Все изменилось, даже их роли. Когда-то Йорик был учителем, был старшим. Был командиром. Эфа шла за ним, но тогда она не помнила себя, она, если называть вещи своими именами, и не была собой. Собой настоящей. Той женщиной, которая носит имя Тресса-Эльрик де Фокс и титул Эрте Фокс. «Принцесса», так однажды назвал ее Йорик, и да, она была принцессой, пусть и наследовала не всю Империю Анго, а лишь один из пяти Владетельных конунгатов.

Тогда Эфа не была шефанго, и с ней настоящей довелось провести меньше суток. А теперь… кто знает, как будет дальше, но пока Йорик следовал за Эльриком. Потому что шефанго — это шефанго. Они подавляют, хотят того или нет.

И он размышлял над предупреждением Эфы. А она говорила так, как будто знала больше, чем Йорик. Она и правда знала больше.

Только шефанго могут долго любить шефанго.

Утром де Фокс заглянул проведать раненых. Приличия требовали проявить к «своим» людям хоть какой-то интерес. Он равнодушно кивнул Йорику, покосился на Краджеса. Тот сверкнул в ответ глазами и отвернулся, буркнув что-то про «рагану». Бдительный лейтенант не спал до утра, ожидая командира. Только утром и дождался. Ладно хоть двое других безмятежно продрыхли всю ночь, не особо беспокоясь о том, чего это атамана бесы давят.

А Йорик, посмотрев правильно, увидел вокруг головы Краджеса зеленоватый призрачный ореол, похожий на дымку, которая окружает деревья по весне. Де Фокс сказал, что не увидел в лейтенанте Силы? Ну да, его ведь никто не учил смотреть. Вот она, Сила, пробуждающаяся, яркая. Придет время, и Краджес станет не самым последним магом… в смысле стал бы, будь это здесь возможно. Ладно, придет время, и Краджес научится интуитивно использовать свой дар, хотя вряд ли поймет когда-нибудь, что вышел за рамки обычных человеческих возможностей.

Эльрик де Фокс

Думаю, что «или как», во всяком случае, за собой я не припомню особого внимания к тому, что лепечут женщины на ложе. И вряд ли Йорик в этом смысле сильно от меня отличается. Чьи это проблемы? Пока что — его. И вообще, может, ему нравится смотреть на меня дикими глазами, пытаясь разглядеть за мужской ипостасью — женскую, в которую он влюблен? Может, он характер тренирует или еще что? Привыкает к жизни с настоящим шефанго.

Он привыкнет?

Хм, я от души надеюсь, что да.

А есть у меня основания надеяться?

Ни хрена.

Ладно. Поглядим, как оно дальше пойдет.

Дальше, кстати, было как минимум одно срочное дело. Так что я, расспросив трактирщика, поехал к здешнему шорнику. Как король, мит перз: верхом — через полторы улицы. Их тут, правда, на всю деревню полторы и есть, так что, можно сказать, из конца в конец пришлось добираться, и все равно чувствовал себя глупо.

Во-первых, потому что распоряжаться подать коня только для того, чтобы проехаться до шорника, — это уж точно глупость несусветная, что конюх и дал мне понять. Молча. Я расстроился, но мстить не стал: дал парню монетку.

Во-вторых, потому что я привык к чистоте, к тому, что в Квирилле чисто даже осенью и весной. Из чего следовало, что я отвык путешествовать, а это нехорошо.

В-третьих, потому что с шорником предстояло объясняться на пальцах. Показать ему меч, к которому срочно требовались ножны, было плохой идеей, и я отверг ее, даже не рассматривая. Меч в тряпочку завернут, лежит себе спокойненько, вот и пускай лежит. В тряпочке. Брать его с собой я не стал, от греха.

Вообще-то, конечно, ничего деревня. Если отвлечься от того, что дождь зарядил еще с ночи и продолжался до сих пор, если забыть неприятные размышления о совместимости орков и шефанго, если, тас’аррозар митахасгарах, Эльрик, выпрямиться в седле, да, вот так…

О. Действительно, тут не так и плохо. Вокруг горы — мохнатые, лесистые, темно-зеленые; над горами небо серое. Тоже мохнатое какое-то. Фу… пакость, льет и льет, этак мы и уехать не сможем. А над лесом вон, над деревьями, башни монастырские торчат. Тоже серые-серые. Красиво, чего уж там.

А главное, у шорника сразу нашлась подходящая заготовка. Даже объяснять ничего не понадобилось. На кой ляд ему здесь заготовки под ножны, а? Кто мне скажет? Йорик, я думаю, мог бы сказать. А если не сам Йорик, так Краджес-атаман. Но мне-то что? Мое дело десятое. Не думаю я, что в ближайшее время кто-то будет этому шорнику ножны заказывать.

Думаю я, что мой конкурент, пытающийся добыть нужную мне книгу, это Йорик Хасг, бывший капитан гвардии воеводы Лойзы Удентальского. Еще я думаю, что и королеву тоже знаю. Она маг. Много ли магов на этой большой планете? Я навскидку больше дюжины не вспомню. Оно не так уж мало вроде бы, сразу двенадцать…

…да уж, немало, особенно если разом двенадцать человек зарубить, как вот вчера… Определенно погода действует на нервы.

Но только я, и поразмыслив, больше магов не вспомню. А попутешествовать довелось предостаточно, и людей необычных я в своих путешествиях искал не ленясь.

Удентальская Вдова как раз в упомянутую дюжину входит, но она из тех, с кем лично встретиться не довелось. Мне ведь кто интересен в первую очередь: те, кого я к себе на службу заманить могу. А с королевы какая корысть? Хм-м… нет, так вопрос ставить нельзя, а то я быстро придумаю, какая мне с ее величества может быть корысть, в каких количествах и как это в деньги перевести. Привычка, что делать? Двадцать навигаций бессменно на посту главы Совета Десяти, тут кто угодно привыкнет.

Двадцать навигаций. Двадцать лет, если по-людски. Из тех тридцати, что прошли после того, как я взорвал к акулам тот проклятый Остров. У меня десять лет ушло на то, чтобы стать правителем Десятиградья. Йорик двадцать лет назад стал капитаном гвардии воеводы Удентальского. Мы словно повязаны. Мы, наверное, и в самом деле повязаны. А королева вроде бы ни при чем. Логики — ноль. Но если Йорик жив, то почему не выжить и ей, Легенде? И, по слухам, Удентальская Вдова необыкновенно красива. А по слухам чуть более точным, она завораживает своей красотой. В буквальном смысле. Ну и кем же ей быть, как не моей неприступной эльфийкой, а?

Почему я раньше об этом не думал? Да по той же причине, по которой не думал о Йорике. Не могла Легенда выжить в том аду. И Йорик не мог. И я, кстати, тоже. Но обо мне разговор особый.

                                        * * *

Ночь прошла, будто и не было ее.

Эфа? Нет никакой Эфы. Есть почти незнакомый парень, поймавший Йорика на полпути из общей комнаты в обеденный зал:

— Пойдем. Я велел, чтоб обед подали в номер. Ребят твоих тоже покормят.

На зароллаше он говорил куда лучше, чем на гиеньском. «В номер», надо же! Сразу видно — культурный человек, аж из самого Десятиградья.

— В покой, — поправил Йорик.

— Да один хрен. — Де Фокс махнул рукой и почти втолкнул его в дверь помянутого покоя. — Слушай, командор, королева ваша случайно не эльфийка, а?

— Святы небе! — Йорик вытаращился на него с восхищенным изумлением. — Ты что, не знал?!

— Угадал, значит. — Подвинув ему единственный табурет, де Фокс уселся на сундук, застеленный пестрым ковриком, — Умник. Как это на удентальском будет? Мудри муз, да? Как раз про меня.

Что-то не было в голосе радости. И что же это, он действительно не знал, что на троне Загорья сидит Легенда? Но разве не к ней он спешил с драгоценностями, достойными королевы? Йорик-то полагал, что знает, почему де Фокс отправился в опасное путешествие один, не взяв с собой никого из охраны. Когда твоя бывшая любовница становится королевой, отношения с ней переходят в разряд дел столь деликатных, что даже слепоглухие слуги могут оказаться лишними свидетелями. Что уж говорить о зрячих телохранителях с хорошим слухом.

— Ты знаешь о книге? — без перехода спросил шефанго.

— Ты меня пугаешь, — проворчал Йорик, без спросу взяв со стола кисет с табаком и набивая свою трубку. — Такое впечатление, что ты получаешь сведения в обратном порядке. О Легенде узнал только сейчас, а о книге?..

— С полгода назад. Как она?

— Она стала еще красивее, — ясно было, что де Фокс спросил не про книгу, — и носит волшебные серьги, а это определенно идет на пользу внешности. О чем ты хочешь узнать? Я могу рассказать все, что знаю сам, но ты ведь решишь, что я сужу предвзято, так что лучше уж спрашивай.

— Капни в табак, — де Фокс протянул ему плоскую фляжку, — совсем другой вкус получается.

Какое-то время оба молчали. Йорик — раскуривая трубку (зелье из фляжки действительно придавало табаку необычный, густой и тяжелый вкус), Эльрик — размышляя. Совершенно не по-мужски накручивая на палец кончик своей косы.

— Я знаю, — заговорил он наконец, — что после замужества Легенды восемь лет прошли тихо и мирно. Более того, воевода, заинтересовавшийся было новинками в области вооружений, потерял к этому интерес. Дом Серпенте не ведет дел в Загорье, но через посредников я торговал с удентальскими мастерами, так что примерно представляю, как обстояли дела до и после свадьбы. И могу предположить, что воевода счел огнестрельное оружие перспективным не без твоей подачи, а разочаровался в нем стараниями Легенды. Я прав?

— Прав.

— Она не казалась мне идиоткой.

— У нее идиосинкразия на взрывчатые вещества. Это что-то очень эльфийское, — Йорик неопределенно покрутил ладонью возле виска, — в общем, идиотка — подходящее слово.

Де Фокс чуть улыбнулся.

— Кем ты был до того, как стал командовать гвардией? Я не имею в виду должность.

— Да так… не совсем понятно кем. Изобретателем. Сумасшедшим ученым. Профилактика, модернизация. В основном — модернизация… хотя в гвардии я не просто числился и до капитана дослужился честно. Одно другому не мешает.

— Кто бы сомневался. Мы у вас крали все, что не было прибито гвоздями… до тех пор, пока не сперли гвоздодер. Навинчивающиеся крышки вместо притертых, — де Фокс кивнул на фляжку, — это ведь твоя идея, верно?

— Негодяи, — вздохнул Йорик, — значит, это ты придумал промышленный шпионаж?

— Я его модернизировал. — Ухмылка де Фокса продемонстрировала отличный набор острых треугольных зубов. — В основном — модернизировал.

Йорика передернуло. С учетом человеческой личины акульи зубы смотрелись… неприятно.

— Ну ладно, — шефанго, кажется, был доволен произведенным эффектом, — все шло тихо-мирно, хоть мне и пришлось налаживать контакты с поставщиками в Картале, однако шесть лет назад капитан гвардии воеводы Удентальского предательски убил своего господина во время охоты. Охрана подоспела вовремя, да только капитан оказался круче. Прикончив четверых — своих же, кстати, людей — и получив очень серьезные раны, он сбежал… чтобы истечь кровью, едва оторвавшись от преследователей. Два дня спустя его труп показательно повесили на площади, а потом показательно сожгли. Какой смысл вешать мертвяка, убудет ему, что ли?

— Я рад, что обошлось без пали, — сообщил Йорик с подобающей сухостью.

— А могли бы, — де Фокс кивнул. — Я из интереса ознакомился с местными законами и не могу не отметить будоражащую дикость нравов. Как минимум труп капитана должны были оставить на виселице, пока не сгниет и сам не развалится. Впрочем, обгоревшие кости опознавать гораздо сложнее, чем целенького мертвяка, так что сжечь — это она хорошо придумала. Ну а дальше выяснилось, что капитан был подкуплен спецслужбами Гиени…

— Лазутчиками.

— Как скажешь. Безутешная вдова подняла войска, чтобы отомстить проклятым соседям. И обошлась, что характерно, без огнестрельного оружия. Наверное, потому что «модернизированные» арбалеты и «модернизированные» сорта стали, а заодно и непотребное количество денег в казне — это гораздо лучше, чем артиллерия в своем нынешнем состоянии. Ты, кстати, знаешь что-нибудь об этих деньгах?

— Все-таки ты живешь поперек времени, — Йорик отложил трубку, — деньги — это первое, о чем ты должен был узнать. Это золото и камни из хранилища в тайной школе барбакитов. Помнишь, ты о ней рассказывал?.. Ты-Эфа рассказывала. Насколько я понимаю, ты — единственный выживший барбакит, стало быть, и деньги твои. Наследство. А я свою карьеру здесь начал с того, что попросил у Лойзы людей, чтобы вывезти сокровища. И, полагаю, свой путь к смерти он начал с того, что не послал меня к лешему.

— Ты судишь предвзято, — немедленно вставил де Фокс. — Легенда ни с кем не связала бы жизнь только из-за денег.

Прозвучало это не очень уверенно, но Йорик не стал возражать.

— В школе я, кстати, оставил для тебя с полсотни записок, — сообщил он, — везде, где только можно было: в хранилище, в классах, в спальнях, в библиотеке. Даже на кухне и в кладовой. Я думал, что если ты жив, то про деньги обязательно вспомнишь и захочешь их забрать.

— Весточку от тебя я предпочел бы любым сокровищам, это точно. Книги ты тоже увез?

— И даже внушил Лойзе мысль, что читать — это не такое уж постыдное занятие. К сожалению, на то, чтобы разобраться с книгами, потребовалось слишком много времени. У нас здесь, в воеводствах, грамотность до сих пор не в чести, а приглашать на должность библиотекаря кого-нибудь из анласитских монахов — это, считай, подарить библиотеку какому-нибудь монастырю. Договориться со жрецами Многогранника нисколько не легче: у них свой интерес. Да к тому же монахов и жрецов, знающих все языки, на которых были написаны книги, найти не получилось. И в любом случае библиотека барбакитов — не самое подходящее чтение для духовных лиц. — Йорик пригорюнился, вновь свинтил крышку с фляжки с зельем и рассеяно понюхал содержимое. Пахло хорошо. — Так что, пока Лойза читал мифы и героические легенды, я штудировал философские трактаты.

Де Фокс, не иначе научившийся вдруг понимать не только эмоции, но и мысли, встал с сундука, извлек из-под крышки чересседельные сумки, а оттуда — две пиалки и флягу побольше.

Йорик принял полную пиалу и благодарно кивнул.

— Теперь я знаю, откуда у тебя неисчерпаемый запас сказок, и знаю, что у барбакитов были серьезные проблемы с сортировкой книг. Они не потрудились отделить учебники от исследовательских работ и считали, что магия — область философии, а философия — это математика. Наша с тобой книга даже не была заклята, то есть ее никто не счел ни опасной, ни особо интересной. Ну и я — не счел.

Он сделал глоток из пиалы. Хороший квирилльский карвалло, как ему и полагалось, не обжег небо, а обласкал ароматным теплом. Хороший? Куда там! Отличный карвалло. Но… что-то с этой выпивкой было не так…

Йорик поймал очень внимательный взгляд де Фокса.

Вкус? Нет. Запах?.. Лясны дзед, не запах и не вкус, и даже не цвет, но все вместе.

— Что это?

— Это карвалло, — де Фокс с улыбкой отпил из своей пиалы, — квирилльский карвалло из погребов Серпенте. Отличная штука, да, командор? Хансер хисс, Йорик, теперь я понимаю, почему ты не распознал такую ценную книжку. Ты соображаешь так медленно, что тебя эльф на льду обгонит! Чары, ну? Слышал такое слово?

— Здесь чары? — Йорик не поверил, принюхался, вновь попробовал напиток на вкус. — Не может такого быть! Настоящие чары? Откуда?

— Из плохого места, — де Фокс поморщился, но тут же вновь улыбнулся, — это еще одна история на потом, ладно? Барбакиты, при всех своих недостатках, были очень серьезной организацией и к книгам относились именно так, как книги того требовали. Философия — это математика высшей пробы, магия — это область философии, а чары — это то, чего даже ты не в состоянии ни понять, ни увидеть. Ладно хоть почуять смог, и то — с подсказкой.

— Хочешь сказать, книга зачарована.

— Не побожусь, — де Фокс пожал плечами, — но думаю, да. Что с ней не так?

— Я не смог ее прочитать. Я не знаю этого языка, я нигде не нашел даже упоминаний о нем. Смесь иероглифов и рун, прореженная чем-то вроде… графем?.. бес их поймет, букв эллийского и румийского алфавитов. Такое впечатление, что кто-то спятил и решил написать книгу, используя все существующие языки, да при том еще самостоятельно придумав для этого знаки.

— Но ты все-таки попробовал? Иначе откуда тебе знать, что книга представляет ценность? И откуда мне это знать, кстати говоря? Информация просочилась, а никто кроме тебя источником быть не мог.

— Я ее пролистал, — сказал Йорик, — и нашел формулу, одну-единственную, записанную эллийскими буквами, и то не до конца. За буквы и ухватился. Слова там… ну, говорю же, автор кажется абсолютным безумцем. Так что в словах хорошо если первый и последний слоги были на своих местах. Однако через это я продрался. Знакомые буквы на фоне общего буйного текстового помешательства — это, знаешь, как подарок судьбы.

Он сделал еще глоток карвалло. Зачарованного карвалло… разве это возможно? Чары здесь — нечто за пределами реальности. И еще невозможным казалось то, что он когда-то незаметно для себя научился не верить. Не верить в то, что раньше было естественным, было такой же частью реальности, как смена времен года.

— «…Преодолел какой-то предел, — слова, дуновением ветра прилетевшие из прошлой жизни в эту, закрытую наглухо, он помнил с болезненной четкостью. — Прошедший сквозь наслоения снов, пробившийся до корней утреннего света, цветущий, упрямый звук. Что бы это ни было, кажется, он уже никогда меня не оставит. Жизнь после жизни»…

— Охренеть можно, — пробормотал де Фокс, — ты это о чем?

— Это формула, о которой я говорил. — Йорик хмыкнул, — одна из нескольких сотен. Создатель формулы воспринимает магию как звук, как вибрацию, значит, он человек, потому что мы видим цвета и узоры.

— Формула? — В голосе шефанго было столько обиженного недоумения, что Йорик с трудом удержался от смеха. И напомнил себе, что умный и язвительный мастер Серпенте — это личина, под которой прячется двадцатилетний парнишка, имеющий самые смутные представления о магии.

— Это же древняя книга, де Фокс. Так когда-то писали научные труды: маги опасались конкуренции или не хотели, чтобы результатами их работы воспользовались в нечистых целях. Я умею переводить это на язык знакомых нам символов. Беда в том, что все остальное я даже прочесть не могу, не то что понять.

— Ясно.

В дверь постучали, и жена трактирщика вошла в комнату с большим подносом в руках. С тяжелым подносом. Эльрик и Йорик одновременно поднялись, чтобы помочь…

… — Дикари, — буркнул де Фокс, когда женщина шмыгнула вон из комнаты, не пожелав даже взять монетку за труды. — Причем в данном случае — мы с тобой. Напугали даму. Ладно я, иностранец, но ты-то местный, должен обычаи знать!

— Я не местный. Это Гиень, а я — из Уденталя. Нет никакого Загорья, ты разве еще не понял? Нет, и пока я здесь — не будет.

— Давай-ка, — де Фокс придвинул к нему поднос, — ешь и рассказывай мне все. С начала и до вчера. Все, что я тебе рассказал, но теперь так, как оно было на самом деле.

Телохранитель

Любовь к Эфе, едва зародившись, стала смыслом жизни. Целью было возвращение в родной мир, а смыслом — она, Эфа. И ничего не изменилось, даже когда взрыв, или что там произошло на Острове, уничтожил все живое и неживое, выбросив Йорика в иное время и пространство. Цель осталась прежней. И прежним остался смысл жизни. Эфы больше не было, однако Йорик продолжал надеяться на то, что она жива. Ведь выжил же он сам.

Сейчас место Эфы занял другой, уже не чужак, но все еще почти незнакомец. И тверди себе сколько угодно о том, что Эльрик — это Эфа, хоть язык сотри, напоминая, ничего повторения не изменят. Только шефанго могут понять, как это — быть одновременно мужчиной и женщиной, менять тело, не меняя личности, менять взгляд на мир, не изменяя воспоминаний. Для Йорика сегодня утром Эфа исчезла. Остался парень с длинными волосами и серьезными глазами, в которых Йорик — за прошедший день он несколько раз ловил себя на этом — снова и снова искал черное марево безумия.

Черное — потому что оно цвета крови. Крови шефанго. И крови самого Йорика.

Если Легенда говорила правду, рано или поздно Йорик увидит эту черную дымку.

…Когда Йорик Хасг, выходец из далеких степей Эзиса, появился среди людей Лойзы Удентальского, воевода не сразу, но понял, какой подарок сделала ему судьба. Эзисец был хорошим бойцом и — что казалось воеводе странным, чуть ли не постыдным — он был мудрецом. Трудно жить с таким именем, во всяком случае, в Удентале, поэтому, когда Йорика Хасга переделали в Ярни Хазака, тот только плечами пожал. Какая разница, как называться?

Да. Он был воином и он был мудрецом, и жрецы не слишком любили его, потому что мудрость Хазака приносила пользу, а от мудрости жрецов нападала зевота.

Йорик, в свою очередь, тоже ценил воеводу. Тот был молод, а это означало, что при должном внимании он проживет долго и многое сможет сделать. Еще Лойза не был женат и не имел законных наследников (а парочка незаконных воспитывалась в надлежащей строгости), и Йорик знал, что когда наследники появятся, он сможет вырастить из них достойных преемников отца. Он устраивался в Удентале всерьез и надолго. Поиск путей возвращения домой мог затянуться не на один десяток лет, и эти годы хотелось бы провести с пользой. Причем не только для себя. Кроме того, со временем Йорик привязался к своему господину — тот был горяч, но разумен; честен, но хитер; слишком уж романтичен, однако с возрастом романтичность должна была переплавиться в благородство.

И так оно и случилось.

Со временем.

Лойзе был тридцать один год, когда в Удентале появилась Легенда. Именно появилась, нежданно-негаданно, на праздновании Нового года.

Гуляла вся столица, по удентальскому обычаю на площади были накрыты столы и выкатили из подвалов воеводы бочки с вином и водкой. За шесть прошедших лет, в течение которых Йорик был капитаном гвардии и беззастенчиво пользовался преимуществами своей должности, народ поотвык устраивать по пьяни совсем уж непотребные беспорядки. Так что праздники оставались праздниками, даже когда подходили к завершению.

Вот и в первый день месяца рыжень, солнечный, но пронзительно-осенний, все было ярким, золотым, алым. Громкая музыка. Громкие песни. Красивые наряды. И как, откуда она возникла, эта женщина? Ее словно вынесло водоворотом, она родилась из взрыва красок, как последний мазок, придавший картине завершенность. И совершенство.

Йорик ее даже не сразу узнал. Помнил-то злющую, вечно мрачную стерву в мужской одежде, готовую в любой момент вцепиться когтями тебе в лицо. А в тот миг перед ним — и перед Лойзой — предстала волшебная фея. Нежная, тоненькая, большеглазая. Она была одета по моде Десятиградья, а там царят вольные нравы (и теперь ясно, кому надо сказать за это спасибо). Платье, вроде бы скромное, заставило немедленно возмечтать о том, что оно скрывает, а юбки были такими легкими, что нет-нет, да показывалась из-под них тонкая щиколотка в изящном шнурованном башмачке, и на голове вместо чепца или платка красовалась шляпка, из-под которой вились упругие, сияющие золотом локоны.

Классика обольщения, но, святы небе, на обольщение обычно требуется какое-то время, разве не так?

— Ты видел ее?! — воскликнул Лойза, подаваясь вперед.

Он, по обычаю, сидел во главе стола для знати — на парадном крыльце дворца. Пир уже заканчивался — с минуты на минуту Йорик ожидал от воеводы знака, что пора уходить и снимать оцепление вокруг стола. И уж точно Лойза не должен был пытаться вскочить из кресла, чтобы устремиться за дивным видением.

Поэтому Йорик, стоявший за его креслом, мягко, но уверенно ухватил господина за рукав и усадил обратно раньше, чем кто-то из соседей по столу успел обратить внимание на порыв воеводы.

— Ярни, я должен снова ее увидеть! — Лойза послушно хлопнулся в кресло. — Я должен знать, что это не было сном. Найди ее, прошу! Приведи ее!

Когда дело доходило до слова «прошу», в просьбе лучше было не отказывать. Да и к тому же Лойза всегда мог приказать, а приказы следовало выполнять неукоснительно. Поэтому, подозвав Краджеса, Йорик передал ему свой ответственный пост за креслом воеводы, а заодно и почетную обязанность наливать вино в золотой воеводский кубок, сошел с крыльца и ввинтился в праздничный вихрь на площади.

Он ее нашел. Причем быстро. Просто пригляделся и увидел над толпой бело-золотое сияние магии, изящный и очень сложный узор заклинания. На такое плетение он обратил бы внимание даже в родном мире, а уж здесь это кружево просто-таки слепило взгляд. Белое и золотое — это значит, что в заклинании использованы все цвета элементального и духовного спектров. Фантастика. Нечто из области сказок. Причем сказок не этого мира, в котором самые простенькие магические упражнения проходили по разряду сверхъестественного, а далекой и пока недостижимой родины.

Да, заклинание стоило того, чтобы полюбоваться им. Но Йорик уже разглядел за сплетением магии женщину, привлекшую внимание Лойзы. Разглядел и узнал. Он сначала даже обрадовался: первое, о чем подумал, это о том, что если она жива, значит, и Эфа — тоже, значит, Эфа где-то рядом, они же всегда вместе были, сколько он их помнил, и в тот последний день тоже ушли в бой вдвоем. А она, разумеется, высматривала, кого же пошлет за ней воевода, может статься, ждала самого воеводу — самомнения ей всегда было не занимать. И, увидев Йорика, покривилась:

— Ты и здесь хорошо устроился. Ублюдок.

Некоторые вещи не меняются.

В общем-то она права была по обоим пунктам, Йорик действительно был доволен своим положением и той ролью, которую он играл при дворе воеводы. И да, Йорик был ублюдком, полукровкой, смеском, какие там еще есть слова для определения метисов. Был и третий пункт: он считал, что обращать внимание на выходки этой сумасшедшей стервы ниже его достоинства, так что она всегда выходила правой. Но сейчас Йорик всерьез задумался о том, чтобы вернуться и доложить воеводе о том, что незнакомка затерялась в толпе.

Не вернулся. Потому что, во-первых, Лойза бы все равно не поверил, что Ярни Хазак и вдруг кого-то не нашел. А во-вторых, эта сучка, она же все равно не отвяжется. И лучше уж самому устроить ей встречу с Лойзой, чем гадать, где и как она поймает его в следующий раз.

Легенда, конечно, была не в восторге от встречи. Но у судьбы странное чувство юмора. На Ямах Собаки в судьбу не верили, там сказали бы: дурацкая случайность, и Йорик тоже считал, что это случайность, причем на редкость глупая. Однако деваться было некуда, встретились так встретились. Не рвать же друг другу глотки только потому, что когда-то, причем давно, прониклись взаимной неприязнью.

А еще Легенда чего-то ожидала, не только того, что Йорик сейчас отведет ее к воеводе. Она даже нахмурилась и головой тряхнула так, что изумруды в серьгах закачались, разбрасывая блики.

— Так ты идешь со мной или будешь головой мотать? — поинтересовался Йорик.

Легенда поджала губы, однако руку приняла, и они вместе пошли через расступающуюся перед ними праздничную толпу.

Хуже нет работы, чем командир гвардии. Нужно ограждать воеводу от нежелательных контактов, к которым он рвется всей душой; защищать от опасных людей, которых он считает лучшими друзьями; тихо давить по темным углам слишком хитрых претендентов на власть, которых Лойза непременно оправдал бы за отсутствием доказательств их участия в заговорах; а кроме этого есть еще множество других дел, в большинстве своем таких, после которых хочется выполоскать душу в щелоке. Работенка — в самый раз для бывшего боевого генерала, привыкшего с подозрением относиться к любому особисту.

Йорик с грустью вспоминал о Гоблине, верном и незаменимом начальнике службы разведки и контрразведки, погибшем на проклятом Острове тридцать лет назад. Гоблин погиб. Или, может быть, вернулся домой, хотя это вряд ли. Гоблин погиб, а никому из смертных Йорик не доверял настолько, чтобы переложить на их плечи большую часть деликатных проблем. Он не опасался предательства — среди его людей предателей не было — он просто понимал, что ни один из его парней никогда не сравнится с ним самим. Не проживет достаточно долго, чтобы сравниться. А любым делом должен заниматься тот, у кого оно лучше всего получается.

У него получалось. И даже Легенду он со временем вынудил играть по его правилам.

Как тридцать лет назад. Тогда это плохо закончилось. А тут и началось — не ах.

Она сказала, что ее зовут Лена, и правда, это имя подходило ей идеально.

— Лена — и все? — уточнил Йорик, стремясь хоть на мгновение отвлечь внимание Лойзы. — Только имя?

Он не нашел понимания. Лойза просто не услышал его, Легенда — сделала вид, что не услышала.

Прекрасная эльфийка… Вужалка, тварь лесная, ядовитая.

Наблюдая за веселящейся знатью, а точнее — за совершенно конкретной парочкой, поглощенной друг другом настолько, что обрушься у дворца крыша, они вряд ли бы это заметили, Йорик одновременно собирал о Легенде все сведения, какие можно было получить за пару часов. Узнал, что зовется она Леной Ведликовой, что отец ее родом из местечка Дест воеводства Уденталь, но уже много лет назад он уехал в Десятиградье, там женился, и там же родилась Лена. Купеческая дочка — ничего особенного, разве что единственная в семье, а с некоторых пор еще и круглая сирота. Словом, большая удача для любого жениха с понятием.

А в Уденталь она, оказывается, решила приехать после смерти родителей. Вот и приехала. Не далее как нынче утром, в самый праздник. Сопровождали ее пожилая служанка и четверо телохранителей, и остановились все шестеро в гостинице пана Облука — там останавливалось большинство приезжавших в Надерну анласитов, а уроженка Десятиградья конечно же исповедовала веру в Анласа.

Ну и прочее — по мелочи. Действительно по мелочи, говорить не о чем. И не к чему придраться.

К тому времени как гости стали разъезжаться, он разобрался, что такое эти ее волшебные серьги, понял, как действуют чары. Надо сказать, это даже для него был подвиг. Без лабораторного анализа, без возможности хотя бы подержать артефакт в руках, с приличной, язви ее, дистанции исследовать заклинание такой сложности и уложиться в несколько часов — тут недостаточно быть генералом Хасгом, недостаточно даже быть профессором Хасгом. Ну да. Тут надо быть Йориком Хасгом, в жизнь которого без приглашения заявилась одна из самых опасных женщин на свете.

Серьги не делали Легенду красивее, чем она была. Куда уж красивее? Серьги добавляли ей очарования. На словах это выглядело почти безобидно, и Йорик только сердито фыркнул, когда понял, что другой формулировки все равно не найдет. Да, сложнейшее заклятье всего лишь привлекало к Легенде внимание, доброжелательный интерес, почти сразу перерастающий в изумление, восхищение и преклонение. Отличный набор! В родном мире Йорика за изготовление артефактов с подобным действием наказывали денежным штрафом и лишением прав на магическую практику сроком от года до десяти лет. И даже в родном мире Йорика для создания артефакта, сравнимого с серьгами Легенды, потребовались бы мощности целого исследовательского института. В здешних условиях о том, чтобы нейтрализовать или хотя бы смягчить воздействие такой магии, не шло и речи.

Тем вечером Легенда не задержалась во дворце, ее добродетель, разумеется, не позволила ей даже на несколько минут остаться наедине с воеводой, и Йорик окончательно убедился в том, что дело плохо. Однако то, что ядовитая тварюка убралась хотя бы ненадолго, позволило ему перевести дух и взглянуть на проблему эльфийки и волшебных сережек под другим углом.

Да, смягчить воздействие такой магии невозможно, однако он-то сам поддался очарованию Легенды лишь на короткое время. Большую часть вечера эльфийка отработала по одной цели, но когда Йорик отыскал ее в толпе горожан, он совершенно точно сам попал под удар. И что же? Да ничего. Ни тебе восхищения, изумления и преклонения, ни даже доброжелательного интереса.

С последним было особенно плохо.

«Это потому, что я орк, — сказал себе Йорик, — я орк, а она эльф».

Прозвучало неубедительно. Он не был орком, он был смеском, и чувство собственной неполноценности походило на старый шрам, который привычно ноет к непогоде. Ерунда, ничего стоящего внимания.

Тогда, может быть, его равнодушие к чарам Легенды объяснялось тем, что он-то прекрасно знал, каким смертельным ядом напитана ее красота?

Эта мысль показалась не лишенной смысла, однако Йорик тут же спросил у себя, а при чем тут знание или незнание того, что таится за красивой оболочкой? Красота Легенды и ее серьги действовали, минуя разум, подавляя способность к критическому мышлению. Можно было тысячу раз сказать себе: «Эта красота убивает», но услышать себя все равно бы не получилось.

Больше ничего умного в голову не пришло. Ей, голове, и так досталось за вечер. Самым правильным теперь было нанести визит дорогой гостье. Поговорить начистоту.

Начистоту — с Легендой? Да уж, отличная мысль. Хорошо если на сотню слов, которые она скажет, хотя бы одно окажется правдой. Хоть самое завалящее междометие.

Потом, когда обстоятельства сложились наихудшим образом, Йорик спрашивал себя, в чем он ошибся. Что сделал не так? И всякий раз приходил к выводу, что действовал правильно. Ему нужно было получить сведения об Эфе, узнать хотя бы о том, как она умерла. Или о том, что она жива?.. Нет, в это Йорик уже десять лет, как не верил. Ладно, нужно было узнать об Эфе и избавиться от Легенды. Убить ее он, увы, не мог.

Слишком долго прожил на Ямах Собаки? Пожалуй что так. Слишком — не слишком, но вполне достаточно, чтобы отчасти усвоить одну из традиций Анго: нессн'х'геррсе арро. Да, они с Легендой вместе сражались, и убить ее после этого было… нельзя. Вот нельзя, и все. Вопреки здравому смыслу, вопреки естественному желанию наилучшим образом решить проблему, вопреки даже безопасности Лойзы. Будь Йорик шефанго, он вообще был бы вынужден отвернуться и дать Легенде возможность вытворять все, что ей заблагорассудится.

К счастью, он не был шефанго.

Поэтому под утро он, никем не замеченный, вошел в покои Легенды.

Ее телохранители спали в крохотной прихожей. Ее служанка спала на сундуке у дверей. Йорику не пришлось прилагать больших усилий к тому, чтобы они уснули глубоко-глубоко, крепко-крепко, он даже позаботился о том, чтобы им снились хорошие сны.

А вот Легенда не спала. Но она не успела ничего сделать: ни схватиться за оружие — длинный стилет был спрятан у нее под подушкой, ни даже вскрикнуть.

— Тихо, — прошептал Йорик, замотав эльфийку в одеяло, и коленом придавил к кровати получившийся кокон. — Не кричи, или я тебя убью.

Ему так похорошело от этой мысли, что он даже улыбнулся. Похоже, улыбка получилась убедительная, потому что кричать Легенда не стала. Она зашипела и оскалила зубы — куда там шефанго:

— Что тебе нужно? Ты, животное…

— Мне нужно, чтобы ты убралась из Уденталя. Желательно — навсегда.

Легко быть честным, и правду говорить — одно удовольствие. Но Легенда искренности не оценила, выругалась, а потом тихо хихикнула:

— Ты что, и здесь в наложниках правителя? Ревнуешь Лойзу ко мне?

— Боюсь за его жизнь, — признался Йорик.

И тут его осенило.

С Лойзой, разумеется, их не связывало ничего, кроме присяги и некоторого подобия дружеских отношений. Но Легенда вспомнила сейчас о тех временах, когда Йорик имел сомнительное счастье быть любовником

наложником? да, пожалуй, так

сумасшедшей, но прекрасной богини плодородия. Сорхе. Ее звали Сорхе, и была она скорее демоном, чем богом, но Легенде, даже с волшебными серьгами, со всей вложенной в них удивительной магией, далеко было до Сорхе, Дарующей Жизнь Лесу. Плодородие — оно плодородие и есть: эльфийке, пусть и очень красивой, не сравниться с богиней, отвечающей за рождение новой жизни. Сорхе в свое время сделала Йорику такую прививку от любовных чар, что его не проймет и десяток Легенд, с головы до ног увешанных волшебными украшениями.

Что ж, теперь нужно придумать, каким образом это может помочь Лойзе…

— Ублюдок, — выдохнула Легенда. Переливающиеся, бело-золотые нити опутали Йорика. И соскользнули с него, как шелк по стеклу. — Я не уеду из Уденталя.

— Как скажешь, — он постарался, чтобы это прозвучало как можно радостнее. И с такой готовностью поднес к ее лицу нож, что Легенда задергалась в своем коконе.

— Что ты…

— Отрежу тебе нос, — объяснил Йорик, — и выколю глаз. Только не кричи, хорошо? Охрана твоя все равно не проснется, но я не люблю, когда кричат.

— Мы можем договориться…

Вот это — вряд ли. Но сама ситуация была идиотской до смешного. Запугивать и женщин и мужчин приходилось не раз, но никогда — в таких условиях. Неужели ночью, в спальне, в одной постели с изумительной красоты эльфийкой нельзя заняться чем-нибудь более естественным? М-да, похоже, и его наконец-то проняло. Значит, просто отнять у Легенды волшебные серьги не получится. Магия в ней самой. Чужая магия, заимствованная, но, увы, неотчуждаемая. Во всяком случае, не силами Йорика.

— Заключим сделку, — эльфийка смотрела не мигая, на шее билась тонкая жилка, — у меня есть то, что нужно тебе.

— Да?

— Ты же хочешь знать, что случилось с Эфой?

— Хочу, — согласился Йорик, подавляя желание раздавить ее хрупкое горло, — и что ты попросишь взамен?

— Не мешать мне.

— Не пойдет.

— Да не собираюсь я ничего делать с твоим драгоценным Лойзой! — Легенда кричала шепотом, и выглядело это довольно смешно.

— Собираешься, — Йорик отодвинул лезвие от ее раздувающихся ноздрей, — ты собираешься использовать его титул, его деньги, его власть и его земли. Не ври мне, Легенда.

— Это ты его используешь… Ладно. Ладно, хорошо, — она вздохнула и отвела взгляд, — но я же могу и наоборот… от меня может быть больше пользы, чем вреда. Если я захочу. Я смогу влиять на него так, как тебе никогда не удастся, если только ты и впрямь не станешь его любовником. Мы же сражались вместе с тобой, Йорик, и у нас хорошо получалось. Несмотря ни на что — получалось. Значит, и здесь получится.

Это выглядело неплохо.

Заручиться гарантией того, что Легенда не сделает с Лойзой ничего идущего вразрез с планами Йорика. Приобрести пусть невольную, но союзницу. Да. Предложение было интересным.

— Ты дашь мне клятву, — сказал он. — Такую, которая обяжет тебя держать слово, даже если тебе очень захочется его нарушить.

Ее оскорбленный вид заставил Йорика рассмеяться. Что за женщина! Необыкновенная женщина. Потрясающая. Вот уж действительно, работать с ней вместе было бы сплошным удовольствием.

— Нет-нет, — он покачал головой, предупреждая все возражения, — мне недостаточно будет твоего слова чести, или как ты там это называешь. Мне нужна эльфийская клятва, по всем правилам и прямо сейчас.

— Скотина, — сказала Легенда уже почти спокойно.

Конечно, скотина. Еще бы. Он ведь не принуждал ее давать клятву под страхом смерти, он вообще не принуждал ее давать клятву, она вольна была уехать завтра же, живой и невредимой. Сотрудничество было идеей Легенды, и вся ответственность за нарушение слова тоже ложилась на нее.

— Я тоже поклянусь, — Йорик решил подсластить пилюлю, — поклянусь, что не обижу тебя, пока ты выполняешь свое обещание. Хотя, конечно, если ты его не выполнишь, мне и делать ничего не понадобится. Ну! Я не собираюсь ждать до утра.

— Клянусь Светлым Владыкой, отцом и матерью, своей душой и честью, — забормотала Легенда с такой злобой, как будто произносила не клятву, а проклятие, — клянусь, что буду твоим союзником и не причиню вреда твоему господину или твоим людям, по крайней мере до тех пор, пока ты сам этого не захочешь.

Йорик даже не рассердился. Он почти обиделся. Ну, боги свидетели, это уже переходило все границы приличий.

— Легенда… мать твою, — сказал он с чувством, — ты и на смертном одре будешь врать, пока не сдохнешь. Какое дело Светлому Владыке до твоих клятв, убудет ему, что ли, если ты набрешешь какому-то полукровке? Твои родители тоже ни при чем, твоя душа под защитой, а честью ты ни хрена не дорожишь.

— Да что ты знаешь об эльфийских клятвах?! — взвилась Легенда, забыв о том, что говорить нужно шепотом.

— Эльфы клянутся кровью и честью своих потомков. До конца времен. И клятва произносится на церемониальном языке. Уж это-то я знаю.

— Смесок, тварь. Чудовище. Твоя мать должна была убить тебя еще до рождения!

— Если бы всех, кто говорил ей это, собрать в одном месте, получился бы самый большой в мире террариум. — Йорик нашарил в кошеле подходящий самоцвет и сбросил личину, делавшую его похожим на человека. — Слушай меня, Легенда из Замка Прибоя, — сказал он на церемониальном языке жрецов Светлого Владыки, — мое имя Тэнлие Нур из Звездного Замка, я выше тебя по праву крови и рода, и я приказываю тебе подчиниться…

Здесь это ровным счетом ничего не значило. Будь он хоть самим Светлым Владыкой — без разницы. Легенда не обязана была слушать его: другой мир, другие законы, здесь нет больше ни одного эльфа и нет ни одного эльфийского бога. Но Йорику нужно было ошарашить и напугать ее, чтобы проще было подавить ее волю. И у него получилось. Даже лучше, чем он ожидал. Клыкастое, остроухое чудище, с полным правом назвавшееся эльфийским именем — да еще каким именем! — это было немножко больше, чем Легенда оказалась в состоянии принять.

Йорик раздавил драгоценный камень, впустил в себя Силу и поймал остановившийся взгляд зеленых глаз:

— Для начала, Легенда, расскажи мне о судьбе Эфы…

…Скованная магическим воздействием, погруженная в транс, Легенда не могла лгать. А значит, то, что она рассказала, было правдой. Она видела, как Эльрик погиб. Видела, как он сгорел в белом пламени взрыва. Вспыхнул и рассыпался в прах.

Странно… то есть ничего странного, наверное, но Йорик все равно удивился тому, что он, оказывается, до сих пор надеялся. Дурак.

Ладно, теперь уж точно ясно, что надеяться больше не на что.

— Хорошо, — сказал он, не отпуская эльфийку, — с этим разобрались. Теперь слушай внимательно. Утром ты отправишься на прогулку. Возле городских ворот, в толчее, отстанешь от служанки и своих охранников, выедешь из города и поедешь на восток. Ты умеешь не привлекать к себе внимания и ты сделаешь все, чтобы тебя остаться незамеченной. Для всех, включая зверей и птиц. Ты поняла?

— Да, — Легенда смотрела на него преданно и внимательно. Будь она всегда такой, Йорику гораздо легче было бы ее выносить.

— Я встречу тебя на первой же развилке. И дальше мы поедем вместе. Ты сделаешь все, что я скажу. А сейчас ты забудешь о том, что я был здесь, и не вспомнишь, пока я тебе этого не позволю. Спи.

Хлоп. Глаза закрылись, тело под рукой расслабилось, лицо смягчилось. Чудо что за женщина! Когда спит.

Йорик передернул плечами. Ему было противно, как всегда, когда приходилось говорить на языке высшего жречества.

Он аккуратно выпутал Легенду из одеяла, укрыл по-человечески и тихо убрался из покоев, не забыв напоследок снять с охранников и служанки сонные чары.

…С появлением в Удентале Йорика личная гвардия воеводы взялась за дела, ранее гвардейцам несвойственные. Зато и воевода, в отличие от предшественников, благополучно правил вот уже шестнадцать лет, и ничего ему не делалось. Рекордный срок для правителя — шестнадцать лет у власти. Дольше держался разве что Хранитель Святого Огня — верховный жрец анласитской церкви. На его жизнь почему-то не покушались даже самые близкие друзья.

Лойзу Удентальского Йорик избавил от большинства слишком уж близких друзей, особенно от тех, кто пережил отца воеводы и его деда. Йорик полагался на интуицию и магию, ему самому этого было достаточно для того, чтобы судить людей и принимать решения, но, к сожалению, воеводе требовались доказательства. Доказательства приходилось добывать. Чаще всего хватало доброго слова… то есть злоумышленнику хватало минимального психического воздействия для того, чтобы он занервничал, стал совершать ошибки и в конце концов выдал свои планы и своих единомышленников. Однако случалось и так, что магии оказывалось недостаточно — Йорик мало того что не был слишком силен, он еще и специализировался совсем в другой области, — и тогда приходилось работать с людьми по-человечески. Работа эта, разумеется, не афишировалась, а для того, чтобы без помех трудиться во имя безопасности воеводы и воеводства, Йорик подыскал уютное местечко за городом. Старый форт, скорее даже сторожевая башенка, служившая когда-то для предупреждения пиратских набегов, была перестроена по его плану: сама башенка стала пониже, зато подвал — побольше, и уже второй десяток лет форт служил одновременно тюрьмой и допросной.

Там же, на самом нижнем подземном уровне, было маленькое кладбище, где бок о бок покоились анласиты с язычниками. Анласиты — в виде пепла и обгоревших костей, язычники — как есть: вера в старых богов не позволяла сжигать тела. За все прошедшие годы похоронили в башне всего пятерых, но на взгляд Йорика и это было перебором. А куда деваться? Такая вот жизнь.

Провожая Легенду в форт, Йорик не раз пожалел о том, что не выбрал в свое время какую-нибудь медицинскую специальность. Он предпочел стать инженером, а ведь мог быть каким-нибудь психиатром, и сейчас ему достаточно было бы приказать Легенде уехать из Уденталя, навсегда забыв о существовании воеводства и воеводы, чтобы эльфийка так и поступила. Глупо сожалеть об упущенных возможностях, тем более что медики приносили обязательную клятву не использовать свои способности во зло или в личных целях, но не сожалеть не получалось. А клятва… да, клятва — это серьезно. Очень может быть, что нарушить ее Йорик бы не смог. Точно так же, как не мог он убить Легенду, несмотря на то, что не был шефанго и слова «мы дрались вместе» вроде бы ничего для него не значили.

…Она походила сейчас на красивую куколку, молчаливая, с пустым, лишенным эмоций взглядом. Зеленоглазая кукла — фарфор, шелк, цветное стекло. Но это, к сожалению, ненадолго. Рано или поздно действие магии ослабнет, а там и вовсе сойдет на нет. Ладно, остается утешать себя тем, что знания и навыки военного инженера все-таки гораздо полезнее в этом мире, чем медицинское образование.

Йорик запер Легенду в самом верхнем помещении башни. Он действительно не хотел причинять ей лишних неприятностей, не хотел, чтобы она сошла с ума без солнечного света и возможности любоваться звездами — для эльфов это было раз плюнуть: несколько дней в темном подвале — и готово, полный псих. Он активировал заглушающие заклинания. Такие имелись во всех помещениях, хотя здесь, наверху, в них раньше не было необходимости — никто сюда не поднимался, основная работа вся шла внизу, в подземелье. Лишний раз проверил на прочность дверь и замок, ключ от которого был только у него. Что ж, все в порядке.

Эльфы не умирали от жажды и голода. Эльфы и шефанго. Они впадали в оцепенение, которое длилось, длилось и длилось. И если телу не наносили несовместимых с жизнью повреждений или не приходила помощь, оцепенение могло продолжаться веками. С шефанго, правда, все было гораздо сложнее, им на то, чтобы исчерпать все ресурсы организма, требовалось не меньше двух месяцев, но Легенда-то, хвала богам, чистокровная эльфийка.

Чистокровная, язви ее…

Без еды, а главное, без воды, уже через две недели она станет героиней сказки о спящей красавице, и это прекрасно. Честное слово, спящая она гораздо симпатичнее.

Да. Он все сделал правильно.

                                        * * *

— Сильно она тебя достала, — заметил де Фокс, протягивая Йорику раскуренную трубку.

— Ты представить себе не можешь, насколько сильно, — Йорик благодарно кивнул, и затянулся, — это не шутки насчет эльфов и орков, не шутки и не выдумки, мы ненавидим друг друга, и нужен очень серьезный повод, чтобы ненависть сменилась хотя бы терпимостью.

— Бывает всякое, — напомнил де Фокс.

Йорик молча шевельнул плечом, не отвергая поправку, но и не принимая ее. Да, действительно, бывало всякое. На Острове в его сотне служили десятниками двое эльфов высокого рода…

Нет, не так.

На Острове у него были друзья-эльфы и друзья-орки. Тех и других очень скоро перестало беспокоить сомнительное происхождение командира. Еще чуть раньше и тем и другим стало наплевать на то, что они принадлежат к враждующим народам. Общая беда, общий враг, общая война — в таких условиях забываешь о религиозных распрях. Особенно если твой бог не спешит на помощь, а бог-антагонист давным-давно превратился в прах. На Острове все они были чужаками. Дома каждый из них, на свою беду, стал незаурядным бойцом, каждый заработал добрую славу и каждый попал в расставленную демонами ловушку, перенесшую их в другой мир, где всем им пришлось стать солдатами в нечестной, никому из них не нужной войне.

А потом там появилась Эфа… там появился Эльрик. Бешеный шефанго, единственный победитель в этой войне, одним ударом меча уничтоживший и Остров, и демонов, и всех, кто сражался по обе стороны фронта.

Вот уж точно, бывает всякое.

И как бы то ни было, Легенда плевать хотела на общих врагов и общую войну. Легенде было дело только до себя и до Эльрика. А за тридцать лет, прошедших после уничтожения острова, она стала только злее.

Йорик предпочел не рассказывать о том, что еще вспомнила Легенда той ночью. О том, как де Фокс пытался убить ее. Когда врагов не осталось, когда даже женщины и дети врага были уничтожены, Эльрик поднял меч на свою спутницу. Это магия свела его с ума, так думала Легенда. Да, с ее точки зрения, магия — штука непонятная и опасная, от которой и спятить недолго. Йорик знал, от чего де Фокс впал в кровавое безумие. Шефанго, на глазах у которого убивают детей, озвереет без всякой магии, озвереет, даже если он не сумасшедший. Но, конечно же, только сумасшедший шефанго станет в ярости убивать всех подряд, всех, кто еще жив и до кого он может дотянуться.

Де Фокс был керват. Одержимый кафархом, Зверем. Шефанго все кажутся психами, но на самом-то деле это впечатление обманчиво. Однако среди шефанго иногда, очень редко, появляются керват. Их не лечат, одержимость не поддается лечению, их учат бороться с кафархом и побеждать. Методика отработана давным-давно, бог весть в котором из миров, и в большинстве случаев упражнения дают прекрасные результаты. Беда только в том, что тесты на одержимость имеет смысл проводить по достижении шефанго двенадцати лет, а Эфе, когда она попала в демоническую ловушку, было всего тринадцать. Даже если в ней и выявили керват, научиться побеждать безумие она все равно не успела. Пять навигаций — слишком короткий срок.

Той ночью жуткая новость показалась Йорику сравнимой с сообщением о том, что Эфа погибла и надеяться больше не на что. С тем же успехом Легенда могла бы дважды треснуть его по голове мешком с мукой. Позже он даже подумал, а может, оно и к лучшему, что де Фокс мертв. Честно говоря, мертвый керват в большинстве случаев предпочтительнее живого. Жаль только, что такое мудрое рассуждение совершенно его не утешило. Сумасшедший или нет, Эльрик — это Эфа, а Эфа нужна была Йорику живой. Она была нужна ему. И время никак не хотело вылечить боль потери, а когда умерла надежда, болеть почему-то стало только сильнее.

Бывает всякое, что правда, то правда.

— Командор, — де Фокс улыбнулся, и зубы его выглядели вполне человеческими, — прости, что отвлекаю от размышлений, но мне хотелось бы услышать продолжение истории. Ты запер Легенду в башне, а дальше?

— Знаешь, я убедился в том, что для эльфов голодание проходит безболезненно, — Йорик вновь задумался, — я не то чтобы оправдываюсь, но вы с Легендой хорошо ладили… не хочу выглядеть в твоих глазах законченной сволочью. Так вот, раньше мне доводилось только читать о том, как это бывает. Думаю, Легенда действительно сошла бы с ума, если бы не видела неба, а вот без еды и воды она становилась только злее. День ото дня. Это жуть какая-то, казалось бы, куда уж дальше-то? Я заглядывал к ней время от времени, дверь, понятно, не открывал, так проверял, что она не прогрызла стену и не сбежала. Через неделю мне уже казалось, что грызть стену она не будет, просто плюнет, и яд проест в камне дыру. Ну а в остальное время я обрабатывал Лойзу. Припомнил все свои познания в медицине и основательно озадачил воеводу образом Сорхе. Капля камень точит, а Лойза все-таки не каменный. Был. Все шло к тому, что уже через месяц он хоть сколько-нибудь сможет сопротивляться любовным чарам.

— И кто же тебя выследил в конце концов? Кто донес воеводе?

— Да нашелся один… доброжелатель. Даже не из придворных, что обидно. Хотя я сам дурак, тут не поспоришь, говорю же, никто наверх не ходил, нечего там было делать, и вдруг нате вам, капитан через день туда начал мотаться. Ясно, что по делу, но вот по какому? Ребята у меня надежные, а те, кто особые задания выполнял, — надежные вдвойне, но пропади оно все… ты слышал про информационную диффузию?

— Неконтролируемое распространение информации, в том числе между мирами?

— Ладно бы между мирами, — поморщился Йорик, — информация просачивается даже между реальностями, ей, знаешь ли, плевать на то, что это невозможно. Да нет, это я, пожалуй, оправдываюсь. Я здесь расслабился: слишком долго пробыл единственным на все воеводства практикующим магом, вот и прокололся.

— Ты запустил программу. — Де Фокс смотрел на него сквозь завесу табачного дыма, и странно было слышать от него, непохожего на себя, слова, принадлежащие другому миру, совсем другим временам. — Заточил красавицу на вершине башни, она должна была погрузиться в неестественный сон, и у нее был волшебный талисман. Даже одного условия достаточно, чтобы появился принц-спаситель, а уж три — это гарантия того, что действие будет развиваться по всем известному сценарию.

— Ты серьезно?

— Я серьезно, — шефанго фыркнул, — на планете магов меньше полутора десятков, этого недостаточно, чтобы хоть сколько-нибудь контролировать волшебство. Это у нас дома можно перекраивать законы магии по своему усмотрению, а здесь магия управляет людьми, никак не наоборот.

— Ну и дела, — пробормотал Йорик без тени насмешки, — меня учит малек, знающий о магии разве что из журналов «Наука и жизнь».

— «Мракобесие и смерть», — буркнул де Фокс. — Я вообще-то девочкой родился, если ты вдруг подзабыл. И до двенадцати лет читал в основном журналы мод. Косметическая магия, фантомные аксессуары, «цвета, актуальные в этом сезоне…», мит перз…

— Да уж точно, книжки мы читали разные. Это барбакиты учат, что магия, предоставленная сама себе, диктует свои законы?

— Учили.

— Существенный пробел в моем образовании. — Йорик развел руками. — Да, так все и было. Появился принц, спас из заточения красавицу, а меня едва не казнил.

— Странно. Я бы непременно казнил.

— Угу. Лойза-то, естественно, предположил, что я в его красавицу сам влюбился. А она в меня не влюбилась, от каковой безысходности я помрачился умом и запер девицу навеки в башне, чтоб никому не досталась. Лойзу я понимаю, он сам был влюблен, ни о чем другом и думать не мог, беда в том, что за такую выходку с меня, невзирая на чины и заслуги, должны были снять голову. Но Легенда решила, что любовь капитана гвардии к купеческой дочке — это не совсем то, что любовь пажа к королеве. Романтикой и не пахнет, а слухи наверняка пойдут… даже если ничего не было, все равно ведь наверняка что-то было. Ну вот, — он пожал плечами, — поэтому она изложила свою версию событий. Мол, я счел, что она Лойзе не пара, что я слишком уж много на себя беру, что я запер ее в тюрьме, чтобы уморить голодом, и восемь дней не кормил и не поил.

— Не поил? — не поверил де Фокс.

Йорик ухмыльнулся:

— В кои-то веки Легенда решила сказать правду и, думаю, впредь зареклась это делать. Естественно, Лойза ей не поверил. Восемь дней без воды, а цветет как ромашка на лужайке — где же это видано? Ну а единожды солгав, сам знаешь… Мне даже интересно стало, а не попытается ли Легенда убедить Лойзу в том, что она эльфийка. Чего уж там, в самом деле? Тут бы, глядишь, ее и отправили в какой-нибудь монастырь к сердобольным лекарям. Как же, размечтался! Но, как бы то ни было, Лойза хоть и взбесился из-за превышения полномочий, на просьбу Легенды немедленно отрезать мне голову ответил категорическим отказом. Велел мне больше так не делать, в его личную жизнь не лезть и возвращаться к выполнению непосредственных обязанностей.

— Анавхэ, — де Фокс хмыкнул, — хочешь сказать, что ты выкрутился без магии?

— Я полагаю, светлый образ Сорхе в памяти Лойзы слегка ослабил чары Легенды, — скромно признал Йорик, — но спустить дело на тормозах он решил сам.

                                        * * *

В дверь снова постучали, на сей раз это был хозяин. Видно, супруга его отказалась идти к странным постояльцам, имеющим привычку вставать, когда дама входит в комнату. Поинтересовавшись, не нужно ли пану Серпенте еще что-нибудь, трактирщик подхватил поднос с посудой и исчез за дверью.

— А ведь у него и дочка есть, — задумчиво произнес де Фокс.

— Помечтай! — Йорик ухмыльнулся.

— Лучше я помечтаю о Легенде. Ты, кстати, в курсе, что серьги ей подарила Дэйлэ?

— Да. Она однажды рассказала, что ты получил от богини меч, а она серьги. Я так полагаю, серьги ее в конце концов и подвели. Легенда никак не могла подарить Лойзе наследника.

                                        * * *

Люди и эльфы могли иметь общих детей, история знала с десяток подобных случаев, а сколько их укрылось от ее внимания, могли сказать разве что лечащие врачи тех дам, которых угораздило завязать роман с эльфом. Только вот Легенда оставалась бесплодной. Она была здорова, разумеется, эльфы знать не знали, что такое болезни. И Лойза был здоров, что доказывали незаконнорожденные детишки. И, казалось бы, всего-то и нужно Легенде и Лойзе любить друг друга да ожидать неизбежного рождения наследника.

Но вот никак.

О том, что волшебные серьги подарены Легенде богиней любви, Дэйлэ, как называли ее шефанго, Йорик узнал почти случайно. К тому времени Легенда уже два года была замужем, и Лойза постепенно приучил ее жить по правилам, которые устанавливал капитан его гвардии. Так что Легенде приходилось считаться с Йориком, а Йорику — иногда — с Легендой. Можно даже сказать, что они притерпелись друг к другу. Вот только Легенда знала, что Йорик маг, или, на ее языке, «проклятый колдун», и она знала, что Лойза не верит в магию. И то и другое выводило ее из себя. Легенда была терпелива и отнюдь не глупа, чего уж там. Умная, хитрая, честолюбивая женщина. Однако приступы скверного настроения случались у нее все чаще, и тогда она винила Йорика во всех грехах, мыслимых и немыслимых. Лойза уже несколько раз вынужден был призывать супругу вести себя более разумно. Легенда и сама хотела бы вести себя более разумно, но она вышла замуж за слепца, ей снова приходилось слушаться Йорика, и одним только богам ведомо, каких усилий стоила ей эта разумность.

Чего она не знала, так это того, что Йорик уж точно был не виноват в том, что у них с Лойзой не было детей. Хотя без магии там, конечно, не обошлось.

Легенда однажды накинулась на него с обвинениями, за которые воевода, услышь он свою дорогую женушку, точно отправил бы ее лечиться к монахам. Она говорила, что Йорик делает все, чтобы Лойза перестал ее любить, мечтает избавиться от нее, сжить ее со свету. И тогда же брякнула, что никакая магия не одолеет наложенных на серьги чар, потому что ни один маг, даже поганый смесок, не в силах тягаться с самой Двуликой.

С Двуликой Йорик и не тягался. Лойза по-прежнему грезил Сорхе, хоть и не осознавал этого, однако его любовь к жене не слабела. Воевода просто сохранил способность здраво рассуждать, несмотря на бесконечное очарование Легенды. Его трудно было сбить с толку, только и всего.

В своих неприятностях Легенда была виновата сама. Двуликая не делает подарков просто так, ни одно божество не делает подарков просто так, и надо совсем уж ничего не соображать, чтобы использовать волшебство любви в корыстных целях. А Легенда именно так и поступила. Она не любила Лойзу, она очаровала его, вышла за него замуж, рассчитывая прибрать к рукам власть и богатство, ей, если уж говорить честно, и деваться-то особо было некуда: женщина в этом мире может править, только оставаясь в тени мужчины. И да, Йорик мог бы посочувствовать Легенде, выбери она кого-нибудь другого, не его подопечного. А так он не сочувствовал ей, даже когда понял, в какие неприятности она сама себя втравила.