Бесплатный фрагмент - Злой город

Пролог

Словно сквозь мутное, запотевшее стекло, с ночного неба на город белым бельмом пялилось полнолуние. Вокруг слепого ока светился зеленоватый ореол лунной галлы. Холод проводил шёлковыми пальцами по щекам, шептал в уши с ветром, приподнимал подолы и воротники плащей. С воды дуло особенно сильно. Чёрные волны покачивались и плескали на каменные ступеньки, круто спускавшиеся до самой воды — с набережной никого не разглядеть, только если встать наверху, в начале лестницы. Место здесь было не совсем глухое, но в позднее время безлюдное. Всего несколько минут ходьбы до моста. На другой стороне реки виднелись огни Столбового острова, а левее поднимался массив старинного парка, погружённого в совершеннейший мрак.

Человек сидел на одной из верхних ступенек лестницы и трясся мелкой дрожью, да так сильно, что слышно было, как зубы отбивают дробь, хоть пляши под них. Скорчившись, сжавшись, точно пытаясь завернуться в самого себя, схватившись руками за плечи, уставился неподвижным взглядом в одну точку где-то между кончиком собственного носа и чёрной гладью водяного пространства реки.

— Зябко сегодня, — проворчал сержант Котов, похлопав по карманам и, не найдя портсигара, как-то по-особенному крякнул и двумя пальцами ущипнул себя за подкрученный ус.

— Ну-с, где там наш труп, господа-судари?

— В лодке, господин сержант, — указал городовой. — Вона, на палубе.

— Посветите, что ли… — со вздохом попросил Котов и начал спускаться к воде.

Труп лежал на корме, на покрывале из грубой ткани, растянутой поверх каких-то ящиков, перевозившихся на лодке. Лежать на неровной поверхности у трупа получалось очень неловко: голова запрокинулась, одна рука болталась, приподнятая углом короба, ноги раскидало в стороны. От тревожного лунного света труп сперва показался Котову синюшным, но под тёплыми лучами фонаря стало понятно, что откинулся бедняга не так давно — едва начал коченеть.

Переступив на месте, Котов ухватился за поданную руку городового и перешагнул на качнувшуюся лодку. Заглянул в рубку — крошечную будочку со штурвалом, позади которой торчали несколько труб и большой котёл парового двигателя. В рубке оказалось пусто, только перед смотровым стеклом покачивались на цепочке четыре гвоздика.

— Это чего? — кивнул Котов городовому.

— На удачу, — ответил тот, и, видя что сержант не понимает, пояснил обстоятельнее: — Гвозди из подковы, их вместо подковы на удачу вешают.

— А чего не саму подкову?

— Дак… — растерялся городовой. — Удобнее.

— А…

Сержант Котов вылез из будки и прошёл на нос, но и здесь не увидел ничего важного: всё самое интересное лежало на корме в позе распятого кузнечика. Покойник был не особенно молод, лет сорока, и в отличной физической форме (сержант попытался втянуть живот, но тут же сдался и с коротким вздохом поправил пояс). Убитый распластался под небом в чём мать родила, с аккуратной дырочкой в груди, из которой стекли и засохли две дорожки крови. Приятное лицо, коротко подстриженные волосы. Котов наклонился и приподнял его руку — никаких мозолей, и даже ногти подпилены. Это были руки не рабочего человека. Сержант встал на колени и пару минут старательно принюхивался к трупу, однако не смог уловить запаха алкоголя.

— Эх, за что ж тебя, окаянного…

На лодке крови почти не растеклось, значит, убили бедолагу не здесь. Котов отряхнул брюки, шагнул к борту, споткнулся о свёрнутый кольцом канат, вполголоса помянул нечистую силу и кое-как выбрался на твёрдую землю.

— А ты, чудик, оклемался? — ласково спросил он трясущегося человека.

Человек поднял на полицейского мутные глаза и громко икнул. Покачав головой, сержант извлёк из внутреннего кармана фляжку. Человек схватился за неё обеими руками, вмиг учуяв содержимое, приложился, одним махом осушив чуть не на половину.

— Ну, будет, хорош! — Котов вырвал фляжку, поднёс к уху, озабоченно потряс. — Давай, рассказывай, что тут приключилось. Для начала, как звать тебя?

Человек всхлипнул и сжал пальцы сильнее, но выпитое начинало оказывать благотворное воздействие и заговорил он лишь слегка дрожащим голосом.

— Сазанов. Лавр Иванович. — Он провёл рукой по губам. — Я стоял под Винным мостом, на Глухой речке, значит. Мотор заглушён. Всё тихо, никого вокруг, тут подъезжает машина и встаёт на мосту. Слышу, что дверца открылась, потом ругаться кто-то стал. Они, значит, подтащили этого, перевалили через перила и укатили. А он же шмякнулся прямёхонько в мою лодку!

Лавр поглядел на сержанта снизу вверх.

— Прямо на меня, представляете?

— Ну, а ты чего?

— Я?.. — Лавр Иванович утёр лоб тыльной стороной ладони, хотя на холодном ветру никакого пота не было и в помине. — Я обождал, потом завёл двигатель и поплыл. Как отплыл подальше, встал на якорь и побежал искать помощь.

Котов поймал взгляд городового и тот кивнул, подтверждая:

— Мне он то же самое наплёл.

Сержант, забывшись, снова принялся хлопать себя по карманам, вспомнил, что папирос нет, и приуныл.

— Ты его не двигал?

— Да Боже упаси, господин начальник! — чуть не взвизгнул Лавр. — Я смотреть-то на него боялся!

— Ну, ясно, ясно. — Котов махнул рукой и повернулся к сошедшему на берег городовому.

— Винный мост, да?.. Дела…

— Земля «Лихих», господин сержант, — несмело произнёс городовой. — Кварталах в четырёх от «Небесного фарватера».

— Что-то распоясались «Лихие», трупы с мостов кидать начали, м-да… — Котов покачал головой. — Не похоже на них, — с сомнением прибавил он. — Ладно, забираем этого жмурика и лодочника, и в участок. А, Сазанов? Будешь показания давать?

— Я, я всенепременно, я всё расскажу, как есть!

— Так поднимайся, тетеря.

Труповозку ждали долго. Только они и днём никогда не спешили ехать: мол, клиенту торопиться-то уже некуда. Пока грузили тело в телегу, Котов смотрел то на пар, шедший от ноздрей лошадки, то на чёрную воду внизу, на которой плавно покачивалась лодка, и думал, что надо было Лавру Ивановичу спихнуть труп в реку. Эх, надо было. Так оно вышло бы лучше.

Глава первая

С утра моросило, стены зданий и тротуар стали тёмно-серыми от дождя, пробежавшегося по городу перед самым рассветом. К шести дождь перестал, но улицы всё ещё окутывало прозрачным туманом, смешивавшимся с паром, который поднимался из канализационных люков. Небо придвинулось к крышам, затянутое однородной массой грязновато-белых облаков, пахло водой. Немногие ранние птахи изредка входили в здание Почтамта, наваливаясь на тяжёлые двери. Старые пружины не желали пускать горожан внутрь и в ход шли ботинки и проклятия. Воронин наблюдал, как какая-то дамочка привалилась к двери плечом и бедром, и, пыхтя, почти выпала внутрь. Дамочка была худенькой, а почтамтская дверь упрямой и без боя не сдавалась никому.

Двое широкоплечих парней таскали к грузовику зашитые мешки с большими печатями «ЦентрПетропольБанка», четверо из сопровождения зорко осматривали улицу, провожая взглядами каждого заходившего в здание почты человека. Даже симпатичная худенькая барышня не избежала внимания, правда, в основном, та её часть, что располагалась пониже поясницы.

Воронин сидел рядом с водителем и курил в приоткрытое окошко.

— Что-то долго сегодня возятся, — сказал он, глянув в боковое зеркало.

— А куда торопиться? — отозвался Семён. — Вечером, чего, идём отмечать?

— Получка-то только завтра, — удивился Воронин. — Чегой-то ты заранее?

— А чего нет? Куда тебе сегодня спешить, к благоверной своей?

— Да уж, — Воронин горько усмехнулся, снова посмотрев в окошко на неторопящихся грузчиков. — Не баба, а полковник в юбке, в последнее время совсем разошлась, какой уж тут отдых — на часик из дома не вырвешься. — Он шмыгнул носом и стряхнул пепел с сигареты в приоткрытое окно.

— Дуры бабы, — поддержал Семён приятеля. — Вот не понимают они, что нельзя так с мужиками: ежели оголодает пёс, так и цепь сорвёт, и тогда уж всё, ищи ветра в поле!

Воронин кивнул, затянулся, и снова бросил взгляд в боковое зеркало: здание Главпочтамта стояло в самом конце Почтамской улицы, фактически — в центральной части города, но на деле в стороне от основного шума и движения. Прямо напротив, через дорогу, высилось каменное, монументоподобное здание, на первых двух этажах которого располагался Стол справок. С Почтой его соединял коридор на уровне второго этажа, перекинутый через улицу.

Улица пустовала, в нескольких метрах от фургона дворник в белом фартуке мёл вдоль тротуара, сгребая влажные осенние листья, скатывавшиеся в комки грязи. Фигуру дворника окутывал туман и он казался выцветшим. Выцветшими выглядели стены зданий, вся улица, небо и даже форма грузчиков, переносивших мешки с деньгами в инкассаторский фургон.

— Тихо как… — пробормотал Воронин.

— Чего? — переспросил Семён.

— Да ничего. Тихо, говорю.

— А. Так рано ещё, — Семён побарабанил по рулю. — На проспекте поживее. Но утром ездить хорошо, движение не такое сильное.

— Точно, — кивнул Воронин, снова шмыгнув.

— О, пора, — Семён подобрался и повернул ключ зажигания.

Грузчики как раз занесли последний мешок, двое таскавших мешки залезли в фургон и, как полагается, заперлись изнутри. Один из сопровождающих напутственно хлопнул ладонью по дверям и оба забрались в легковушку. Семён, повернувшись в кресле, приоткрыл узкое слуховое окошко, крикнул внутрь:

— Ну, что, парни, порядок?

— Да, поехали.

Водитель закрыл окошко и взялся за рычаг, Воронин сделал две быстрые, последние затяжки, выкинул окурок наружу и закрыл окно.

— С Богом, — пробормотал он.

Машины тронулись. Первым с улицы вырулил серый бронированный фургон, за ним, держась в нескольких метрах позади, ехал автомобиль сопровождения с двумя серьёзными парнями, имён которых Воронин не помнил: ребята из охраны всегда ходили особняком, как чёртова элита, будто водители какая-то другая, низшая каста. Не выпивали вместе, не поддерживали шутки, всегда собранные, как псы. Псы и есть.

Воронин посмотрел на напарника — вот Семён был своим человеком: у него и трёшку можно было стрельнуть до зарплаты, и выпить с ним, и поговорить по душам. Друзья — не друзья, а, всё-таки, приятели. В огонь не кинется, но положиться можно.

Фургон повернул в переулок. Время ещё слишком раннее: прохожих почти не видно, магазины пока не открылись. Осенние утренние сумерки отступали, но складывалось ощущение, что солнце передумало вставать: выглянув, оно снова забралось назад под облачное одеяло, решив, что день чересчур сырой, чтобы вылезать из постели.

В этом городе солнца всегда было мало, свет начинал плутать по пути к земле, путаясь среди башен, мостов и галерей, свет увязал в острых металлических решётках балконов, железных ступенях длинных лестниц, тянувшихся вверх из дворов на вторые, третьи, четвёртые этажи… Длинные арки, похожие на коридоры, в тенях которых скрывались низкие двери, ведущие неизвестно куда, полутёмные подъезды с продавленными от времени ступенями, тупики и обжитые подвалы… Солнце не заглядывало сюда месяцами.

— Так что, идём вечером или нет? — спросил Семён.

Гипнотизировавший проплывающие мимо дома Воронин не услышал и Семён повторил вопрос, повысив голос.

— Чего? — встрепенулся Воронин.

— «Чего»! — передразнил приятеля Семён. — Кабак, получка! Идём или нет?

— Получка же завтра.

Семён молча глянул на приятеля — разговор повторялся по кругу.

— Ты тут, вообще? — спросил он, усмехнулся, и прибавил: — Или уже выдумываешь историю для благоверной, чтобы свалить?

— Поворот не пропусти, — сказал Воронин, выпрямившись в кресле.

— Не учи учёного!

Фургон повернул налево и въехал на широкую улицу, застроенную невысокими домами в три-четыре этажа. Как и во всех других частях города, первые этажи почти целиком занимали магазины и лавки, а здесь — ещё и ювелирные мастерские. В больших стеклянных витринах красовались на бархатных подставках ожерелья, браслеты, серьги, искрившие как звёзды в ясную ночь, меха, атласные платья, шляпки с таким количеством лент и перьев, что ими легко можно было набить маленькую подушку. Второй этаж занимали, в основном, конторы, на третьем, судя по ажурным занавескам, уже начинались квартиры владельцев лавок. В домах, где этажи неудержимо устремлялись к небесам, самые верхние нанимали наименее обеспеченные жильцы. В мансардах обитали студенты, служащие низких званий, музыканты и художники, словом, все, кто не мог позволить себе что-то более просторное и тёплое.

Но здесь дома стояли не такие высокие, да и студенты с мелкими служащими не селились в этой части города.

— Жена всё грезит такими, — сказал Семён, кивнув на витрину. — Я ей говорю: «Марфушка, ну зачем тебе этакая башня на голове?» А она обижается. Разве ж я не прав? Такие шляпки не для горничных, куда она её наденет? В церковь, что ли?

Семён посмотрел на приятеля, однако Воронин его, похоже, не слушал.

— Эй, ты чего сегодня спишь всё утро?

— Чего?

— Я говорю… — Семён не закончил, бросив взгляд в зеркало заднего вида. — Что за чёрт… — пробормотал он, крепче схватившись за руль.

Позади на улице показались две машины. Они выехали из переулка и быстро нагоняли, идя борт в борт. Справа ревел мотором грузовик, слева неслась чёрная четырёхместная «Эмка». Оказавшись позади машины сопровождения, они разошлись в стороны, легковая, поддав газу, вырвалась вперёд, а грузовик вдруг резко вильнул вбок. Завизжали тормоза, грузовик наискосок перегородил дорогу машине сопровождения, парни внутри тоже ударили по тормозам, резко остановившись в каком-то метре от подрезавшего их наглеца.

— Твою мать! Володя!.. — выдохнул Семён. — Что…

Он повернул голову и в лицо ему уставилось дуло револьвера.

— Тормози! — рявкнул Воронин. — Тормози, скотина! Ну!?

Семён вдавил педаль тормоза, от резкой остановки их бросило вперёд. Оба приложились о панель. В тот же момент вырвавшаяся вперёд легковая остановилась, дав крутой разворот, встала боком, изнутри выскочили двое, спрятавшись за машиной. Распахнулась дверца грузовика и на дорогу спрыгнул молодой парень лет двадцати семи, с фигурой циркового атлета. Серые, в тонкую полоску, брюки, светлая рубашка и жилет, ботинки — всё сидело на нём как литое. Голову, остриженную почти под «ноль», прикрывал кожаный картуз. Откинув полу плаща, он сдёрнул с пояса гранату и закинул в кабину грузовика. Секунд за восемь преодолев расстояние до легковой, парень спрятался за машиной. В тот же момент грянул взрыв, грузовик полыхнул, прыснули осколки и металл, в сторону прикрытия дунуло огненным вихрем. Из-за легковушки поднялись двое, взяв на прицел охранников, они открыли огонь из автоматических винтовок, не позволяя тем высунуться.

Выпустив руль, Семён смотрел на Воронина широко раскрытыми глазами.

— Володя, опусти ствол…

Не ответив, Воронин размахнулся и ударил водителя рукоятью револьвера сбоку по голове. Семён коротко вскрикнул и начал заваливаться, Воронин перегнулся, открыл дверцу, вытолкнул обмякшее тело наружу, занял место водителя и повернул ключ. Фургон сорвался с места.

Мельком оглянувшись на шум, парень в картузе прицелился из револьвера и несколькими выстрелами пробил шины передних колёс машины сопровождения.

— Погнали, погнали, — скомандовал он, заскочив в легковую на заднее сидение.

Двое с винтовками заняли свои места и «Эмка» пустилась догонять инкассаторский фургон.

— Ну и рожи были у охраны! — расхохотался парень, сидевший за рулём. Рыжий, как чёрт, в лихо заломленной кепке. — Макс, ты видел?

— Не отставай от него, — негромко велел Максим, внимательно следивший за мчавшимся впереди фургоном.

Машина вырулила на перекрёсток и повернула на Храмовый проспект, в сторону Велиги. Здесь дорога уже не пустовала, среди машин даже двигались несколько экипажей, но, благодаря раннему часу, перемещаться можно было пока ещё свободно.

— Ровнее, ровнее держи, — пробормотал себе под нос Максим, наклонившись между двумя передними сидениями и не отрывая взгляда от фургона. Воронин, будто услышав его, сбавил скорость и плавно вклинился в общий поток. Проспект шёл через центр города. Через несколько перекрёстков они оставили по правую руку Королевский городской сад и, наконец, повернули налево, на Канатную улицу, шедшую параллельно набережной Велиги. Никого не встретив, фургон проехал несколько домов и повернул в один из дворов под арку. Легковая встала рядом.

Затормозив, Воронин выскочил из кабины, обежал фургон и застучал в двери:

— Мужики, всё, оторвались, можно выходить! — крикнул он и оглянулся на Максима.

— Пошёл ты! — заорали в ответ из кузова. — Предатель паршивый!

— Живыми не дадимся! — прибавил второй.

Воронин растерянно посмотрел на налётчиков, но Максим уже шёл к кабине с сумкой в руках. Забравшись на место водителя, он достал несколько трубок, свёрнутых из газет, и кабина тут же наполнилась сильным аммиачным запахом. Сев боком, чтобы не попасть в предел видимости, парень щёлкнул зажигалкой, подпалил две трубки, отодвинул щиток слухового окошка и кинул трубки внутрь, затем сразу ещё две, закрыл окошко и выскользнул из кабины.

Парни из «Эмки» встали по обе стороны от машины, взяв на прицел двери. Максим достал из-под плаща револьвер и, свистнув Воронину, растерянно топтавшемуся на месте, мотнул головой, знаком показав отойти. Тот едва успел забежать за фургон, как дверцы распахнулись и наружу в клубах белого дыма вывалились двое кашляющих и ругающихся охранников. Они пытались целиться, но ничего не видели сквозь градом катившиеся слёзы. Лица у обоих побагровели от приступа удушья.

— Лежать! — заорал Рыжий и двинул прикладом по затылку того, что был ближе. Второго вырубили тем же приёмом и оба охранника повалились на землю.

— Голос, забери оружие, — распорядился Максим, пряча свой револьвер в плечевую кобуру.

Молчаливый парень с бледным, вытянутым лицом наклонился подобрать винтовки. Закинув обе в легковушку, он оттащил охранников в сторону, уложив поодаль, посидел, выслушивая пульс. Рыжий тем временем открыл пошире двери кузова и выкинул всё ещё дымившиеся шашки. Они начали грузить мешки в «Эмку». Воронин помогал, но руки у него тряслись от волнения.

— Всё, — объявил Рыжий, уложив последний мешок. Багажник и кабина оказались забиты ими так, что едва ли мог поместиться человек. Рыжий обежал легковушку, чтобы занять водительское место. Голос тряпочкой обтирал ручки дверей в кабине инкассаторского фургона.

Максим развернулся к Воронину и мужчина непроизвольно сглотнул, взгляд его метнулся вслед за рукой парня, потянувшегося под плащ.

— Господин Лихов… — выдавил он, сделав шаг назад.

Рука снова показалась, но уже с пачкой банкнот.

— Адрес помнишь? — спросил Максим, всучив деньги мужчине. Воронин испуганно кивнул, негнущимися пальцами сжав пачку.

— Сидишь две недели, запомнил? — Максим сунул в другую руку Воронину ключ. — На улицу не высовываться. Через две недели придёт мой человек, назовёт условленный пароль — «не буди Лихо». Если не назовёт, значит, не от меня. Он вывезет тебя из города рекой. Всё, пошёл.

Воронин закивал и бросился бежать прочь со двора.

— На улице не беги! — крикнул ему вслед Максим. — Голос! Закончил?

Бледнолицый выпрыгнул из кабины. Максим устроился на переднее сидение рядом с Рыжим.

— Снимаемся.

Машина тронулась с места и неторопливо поехала через дворы, спустя несколько минут вырулив на набережную. Рыжий, оборачиваясь через плечо, пытался разглядеть мешки. — Сколько там? Много, а?

Максим достал из кармана портсигар и закурил. Легковушка катила по набережной, справа в окне расстилалась Велига, далеко, на той стороне, проступали из тумана очертания домов Княжьего острова.

— Дома считать будем, — сказал Максим. — За дорогой следи.

***

Большие напольные часы в гостиной отбили семь ударов. Звон ещё несколько секунд висел в воздухе, потом затих. Павел провёл рукой по зачёсанным назад волосам, взял с края раковины карманные часы, сверил время. Из открытого окна с улицы слышались гудки машин, ржание лошадей и голоса. Воздух пах осенью и немного овсяным печеньем: аромат доносился из лавки, над которой помещалась квартира старшего лейтенанта. Спальня была небольшой, раньше в ней ночевала мать супруги, но сейчас сюда перебрался Павел. Чтобы комната не казалась ещё меньше, чем была, обставили её самым минимумом мебели: односпальная кровать, шкаф, возле двери зеркало и фаянсовый умывальник с латунными кранами, у окна втиснулся большой дубовый стол, перешедший Павлу по наследству от отца. На столе громоздились целые кипы бумаг, сложенных ровными стопками, середину занимал чернильный набор с фигуркой индийского слона — подарок сослуживцев на свадьбу.

Сняв со спинки пиджак, Павел последний раз бросил взгляд в зеркало, проведя рукой по подбородку, убедился, что ни порезов, ни следов от пены нет, и вышел в коридор. Соседняя дверь вела в спальню жены. Павел прошёл мимо и постучал в дверь детской.

— Войдите.

Сидевшая подле кроватки маленькая седая женщина подняла голову и улыбнулась. Павел кивнул ей, вошёл и на цыпочках приблизился к кроватке.

— Доброе утро, Павел Константинович, — поздоровалась женщина.

— Доброе, Анфиса Алексеевна.

Он наклонился над люлькой. Малыш тихонько сопел, его светлые бровки чуть-чуть хмурились и подрагивали во сне, сжатые кулачки лежали поверх одеяла. Павел провёл рукой по светлым, как у него самого, волосам сына. Мальчик вздохнул и лицо его расслабилось.

— Завтракать будете, Павел Константинович? — шёпотом спросила женщина. — Тая в гостиной, пьёт кофе, хотите, туда принесу?

— Нет, спасибо, в Управе кофе попью, — качнул головой Павел. — Ехать нужно.

— Как же так, Пашенька! Теперь и по воскресеньям работаете?

— Нужно подготовить кое-какие бумаги для суда, я ненадолго.

— Ну, хорошего вам дня, Пашенька, — улыбнулась женщина. — Пускай все злодеи сами сдаются на вашу милость!

— Без работы же останусь, — с улыбкой отшутился Павел.

Гостиная заполнялась утренним светом, проникавшим сквозь сахарно-белый тюль, занавешивавший широкие окна. Тяжёлые, охровые шторы Анфиса Алексеевна отдёрнула и подвязала, но в комнате всё равно не хватало ощущения света, слишком уж скудным было осеннее солнце над Петрополем. Обои кофейного цвета и горчичная обивка кресел прибавляли немного тепла гостиной. На стене, справа от двери, висели фотографии в деревянных рамах: супруга на прогулке в парке, сын, сидящий в окружении игрушек, и деревянный конь-качалка рядом с ним огромен, как живой скакун, старое фото родителей, дяди-тёти, родственники жены…

Павел принюхался к аромату кофе, исходившему от серебряного кофейника, стоявшего на подносе на круглом столике перед окнами. Стол покрывала небесно-голубая скатерть, от этого белое платье жены тоже отливало голубым. Она сидела боком, двумя пальцами держа тонкостенную кофейную чашечку, и читала газету. Совершенный профиль, тонкие дуги бровей, тёмные волосы тщательно уложены в причёску. К завтраку она оделась с таким же вниманием, каким одевалась на выход: в длинное платье с юбкой, похожей на цветок колокольчика, талия утянута широким поясом, рукава платья с широкими манжетами, и воротником-стойкой «под горлышко». На грудь спускался позолоченный кулон на длинной цепочке, в ушах поблёскивали серьги — его подарок на годовщину.

Павел остановился в дверях гостиной, привалившись плечом к косяку. Жена не повернулась, но на секунду её рука, державшая чашку, задержалась в воздухе.

— Доброе утро, Таис.

Она всё-таки чуть повернула голову, только взгляд её изучал кофейник, когда она ответила на приветствие.

— Ты куда-то собираешься? — спросил Павел, скользнув взглядом по её щекам с лёгким, ровным румянцем на острых скулах. Косметикой она пользовалась умело, как актриса, если бы он не знал точно, что его жена не умеет краснеть, принял бы румянец за настоящий.

— Нет, — сказала она, звякнув чашечкой о блюдце. — Почему ты так решил?

Павел не ответил и взглянул на часы, стоявшие в углу рядом с книжным шкафом.

— Давай вечером поужинаем в «Китайском дворике»? — предложил он. — А с Полем посидит твоя матушка.

Таисия плавным жестом встряхнула газету, расправляя листы.

— Если хочешь, — произнесла она ничего не выражающим голосом.

Павел посмотрел в сторону, но взгляд уткнулся в портрет жены: она стояла рядом с фонтаном, на её лице лежала кружевная тень от зонтика.

От двери раздалось несколько коротких трелей. Павел вышел в коридор, махнул рукой Анфисе Алексеевне, выглянувшей на звонок, прошагал в прихожую и открыл дверь.

— Доброе утро, господин старший лейтенант! — бодро отдал честь худенький, с жиденькими усиками паренёк в форме. — Младший сержант Давыдов по приказу подполковника Захарьина…

— Вольно, — Павел посторонился, впустив полицейского в прихожую. — Что стряслось?

Управление не прислало бы за ним, не случись чего-нибудь из ряда вон, дождались бы спокойно, пока сам на службу явится.

— Господин старший лейтенант, господин подполковник за вами послал, срочно требует приехать! Там, это, инкассаторскую машину ограбили, «ЦентрПетропольБанка», прям почти на выезде с Главпочтамта!

Павел рассеяно кивнул.

— Господин старший лейтенант?.. Вас ждут очень срочно.

— Да… Нет, подождите.

Павел похлопал паренька по плечу, будто пригвождая к месту, и быстрым шагом вернулся в гостиную.

— Таис…

— Ты задержишься, — заметила женщина, перевернув страницу газеты.

— Да. Не знаю, когда вернусь.

— И нам не ждать тебя к ужину, — прибавила Таисия, всё ещё без вопросительной интонации.

— Да. — Павел помедлил. — Может, я успею уложить Поля вечером.

— Мама справится, — ответила Таисия и потянулась к кофейнику подлить ещё кофе. — Езжай.

Павел отвёл взгляд, потому что смотреть на затылок жены стало уже совсем невыносимо, отбил короткую дробь по косяку двери, повернулся на каблуках и вышел.

Сдёрнув с полки шляпу, стремительно прошагал мимо парнишки.

— Поехали на Покровку.

Здание Полицейского Управление находилось практически в центре города, на Покровской улице, между собой полицейские так и называли его Покровкой. А вот горожане чаще именовали менее уважительно — Сыр-бором, за то, что как раз там располагалось главное городское отделение Сыскного бюро. Здесь же было отделение Первой полицейской части, к которой относилась территория центра, с юга проходившая по набережной Калинки, огибавшей весь центр города. Всего в Петрополе было семь полицейских частей, при каждой состоял главный следователь, под началом которого работало несколько агентов сыскной полиции. Части в свою очередь делились на участки. Павел числился в Первой части, и иногда соглашался с коллегами, сетовавшими на то, что приходится трудиться в такой близости не только от своего непосредственного начальства, но вообще от самого начальника всего полицейского управления города.

Длинное, трёхэтажное здание с парадным входом и двумя прямоугольными боковыми проездами в центральной части имело четырёхколонный портик, увенчанный треугольным фронтоном. Колонны портика поставлены были на уровне второго этажа, там же на всю ширину портика протянулся балкон с фигурной металлической оградой. Парадный вход выходил на пересечение двух улиц, как раз на углу здания. Угол представлял собой башню, увенчанную куполом и шпилем, с окнами в два этажа высотой. К главному корпусу примыкали боковые флигели с гладкими фасадами, завершавшиеся ступенчатыми аттиками. По соседству находились гараж и конюшня, тоже выстроенные из камня, но уже без изысков.

По пути Павел попытался расспросить младшего сержанта об ограблении, но всё произошло буквально пару часов назад, подробностей ещё никто не знал. Ограбление инкассаторов дело нешуточное, старший лейтенант перебирал в уме все петропольские банды и специалистов-одиночек, размышляя, кто мог провернуть нечто подобное, однако без деталей, увы, строить догадки было бесмысленно.

Давыдов высадил Павла у центрального входа и поехал ставить машину в гараж. В холле Управления собралась почти целая толпа, что выглядело очень необычно для раннего часа, и Павел решил, что дело в ограблении.

Изнутри здание Управы напоминало муравейник: по периметру тянулись кабинеты, в холле потолок отсутствовал, и, если запрокинуть голову, можно было увидеть потолок второго этажа, но наверху всё пространство изрезали узкие мостки-переходы с ажурными перилами. Лейтенант взбежал по ступеням центральной лестницы на второй этаж, на бегу кивнув нескольким знакомым. Кабинет начальника сыскной полиции размещался на третьем этаже, поближе к кабинетам прочего начальства. Чтобы пробраться туда, предстояло преодолеть все переходы и коридоры нижних этажей: даже сотрудники, работавшие в Управе не первый год, иной раз начинали путаться в бесконечной череде дверей и лестниц. Однако Павел добрался до кабинета за рекордно короткое время.

В предбанничке за письменным столом сидела Оленька, машинистка в круглых очках и с таким тугим узлом на затылке, что иногда казалось, что он натягивает кожу у неё на лице, но, в целом, очень симпатичная девушка, за которой безуспешно ухаживали сразу несколько офицеров полиции.

— Доброе утро, Павел Константинович, — первой поздоровалась она. — Проходите, Ефим Корнильевич вас уже ждёт.

— Спасибо.

Павел всё-таки постучал для порядка, и, не дожидаясь ответа, зашёл в кабинет.

— А, Паша. Проходи.

— Доброе утро, Ефим Корнильевич.

Начальник сыскной полиции сидел за столом, спиной к окну. В кабинете стояла жара, несмотря на то, что в здании имелось центральное отопление и все помещения обогревались горячим паром, разгонявшимся по трубам из гигантского парового котла, установленного в подвале. Странность, впрочем, тут же объяснилась: вблизи начальственного стола примостилась чугунная комнатная печка. Подобные частенько стояли в квартирах и комнатах, места они занимали чуть-чуть, а использовать можно и для тепла, и для приготовления еды. Только полковничья печка была сделана на заказ и по всей её поверхности тянулся чеканный узор.

Ефим Корнильевич сидела в мягком кожаном кресле с высокой спинкой, делавшей кресло похожим на трон, сцепив руки на животе. Точный его возраст назвать затруднялись даже в Столе справок, но все сходились на том, что подполковнику никак не меньше шестидесяти. Он давно потерял юношескую гибкость, но не раздобрел, да и вообще чем-то напоминал отставного генерала, со своими седыми усами и по-военному короткой стрижкой. Старик пользовался определённым уважением, впрочем, больше как человек, чем полицейский: свой пост он получил когда-то, что называется, по блату, однако же искренне старался в меру способностей.

— Садись, Паш. Слыхал уже, что сегодня утром случилось на Бриллиантовой?

— Ограбление? — уточнил Павел. — Давыдов сказал только, что взяли инкассаторов «ЦентрПетропольБанка».

— Без подробностей?

— Да, без подробностей. — Павел сел напротив подполковника.

— Дело серьёзное, — откашлявшись, начал Ефим Корнильевич. — Фургон с сопровождением ехал от Главпочтамта, всего шестеро работников банка: двое в машине сопровождения, вооружённые автоматическими винтовками, двое в фургоне, тоже с винтовками, вдобавок водитель и его напарник, у обоих были револьверы. Но никто из всех шестерых так и не совершил ни единого выстрела.

Подполковник сделал внушительную паузу, но Павел только кивнул, предлагая продолжать.

— Они должны были проехать по Почтамскому переулку, повернуть на Бриллиантовую улицу, потом свернуть на Храмовый, доехать до Центрального проспекта, затем у собора Богоматери Путеводительницы повернуть направо, вдоль Софийского канала до Банковского моста. Доехали они только до Бриллиантовой улицы.

Ефим Корнильевич вздохнул и сразу показался лет на десять старше.

— Их обогнали две машины, грузовик перегородил дорогу сопровождению и почти сразу взорвался, охрана оказалась дезориентирована, да, сверх того, по ним тут же открыли огонь из второй машины.

— Из чего стреляли? — быстро спросил Павел.

— Из автоматических винтовок, — ответил подполковник, внушительно глянув на старшего лейтенанта. — Водителя оглушили, фургон уехал, легковая тоже. Напарник водителя пропал. Фургон нашли во дворах рядом с Канатной фабрикой. Оба охранника без сознания, их сразу отправили в больницу. Из фургона ребят выкурили самопальными дымовыми шашками и оглушили, несколько недогоревших шашек нашли поблизости от фургона. Деньги, конечно же, пропали. Куда уехала машина, никто не знает: в том районе живут, в основном, рабочие, а они в тот час уже все на фабрике.

Ефим Корнильевич достал трубку и начал не торопясь набивать её табаком. Закурив, он откинулся на спинку своего кресла и посмотрел на молчавшего Павла. Старший лейтенант глядел в пространство с задумчивым видом.

— Есть соображения?

Павел потёр подбородок, рывком встал с кресла и подошёл к большой, во всю стену, карте города. Отыскал место, где атаковали инкассаторов — почти самый Центр города, очерченный с юга Калинкой.

— Работали профессионалы, мелкая сошка достать автоматические винтовки просто не сможет. Это граница земли «Чёрных извозчиков», а без их разрешения никто там не промышляет, — произнёс Павел и оглянулся через плечо. — Сколько они взяли?

— В банке не хотели говорить, — проворчал подполковник, — но, всё-таки, назвали цифру сто тысяч.

Присвистнув, Павел отошёл от карты к креслу, но садиться не стал.

— Напарника водителя в розыск объявили?

— Он, думаешь? — Начальник сыскной полиции наклонился вперёд, навалившись на стол.

— Уж больно похоже, — развёл уками Павел. — А что за машина была, которая укатила?

— Легковая, М-1, чёрная, — ответил Ефим Корнильевич. — Таких в городе пруд пруди, даже Управление на них катается.

Старший лейтенант кивнул, соглашаясь, но прибавил:

— И «Чёрные извозчики» тоже. Надо, всё-таки, поискать.

— Так это они? — спросил подполковник.

— Всякое может быть. Доказать же надо, — уклончиво ответил Павел.

— Ну, так доказывай, доказывай, Паша, — замахал рукой подполковник. — Давай, это, езжай на место, ищи свидетелей. Кто там что видел. На, вот… — он передвинул к старшему лейтенанту тоненькую папку с первыми отчётами.

— Слушаюсь, господин подполковник, — козырнул Павел.

— Да, вот ещё что… — быстро прибавил Ефим Корнильевич, прежде чем старший лейтенант успел дойти до двери. — К нам едет господин из министерства, важный человек, майор Дарий Аркадьевич Валентино. Очень своеобразная личность, за глаза его зовут Василиском. Не слыхал про такого? Он из Особого отдела. Надо будет встретить на вокзале, так ты съезди. — Подполковник достал из кармана жилетки часы, блеснувшие золотой крышечкой. — Приедет в половине четвёртого, возьмёшь машину с шофёром.

— Особист? — быстро переспросил Павел. — А что ему делать в Петрополе?

Подполковник тяжело вздохнул и медленно выдохнул, окутав себя серым табачным дымом, от чего стал похожим на джина из лампы. — Да труп у нас всплыл, Паша. В канале под Винным мостом. Не обычный труп, а одного непростого человечка. Такого непростого, что, боюсь, весь город на уши особист поставит.

«Вот откуда толпа в вестибюле», — догадался Павел. Вслух спросил:

— Майор поездом или дирижаблем прибывает?

— Поездом. Ну, ладненько, всё, иди, работай.

Павел отдал честь и вышел из кабинета. В приёмной Оля проводила старшего лейтенанта любопытным взглядом, но она была не из болтушек и расспрашивать офицера не осмелилась.

Спускаясь по широкой лестнице на первый этаж, Павел обдумывал услышанное в кабинете. «Чёрные извозчики» специализировались на разбое и бандитизме, грабили подгулявших прохожих, квартиры состоятельных горожан и ювелирные магазины, занимались продажей наркотиков, конокрадством и угоном машин, из-за чего конкурировали с цыганами, у которых основными источниками дохода также были лошади, машины и наркотики. Однако провернуть что-то подобное? Впрочем, да, могли. Банда не самая многочисленная в городе, и, всё-таки, одна из самых опасных, они были способны на всё, так почему бы не инкассаторы?..

Заглянув по пути в свой кабинет, он застал младшего сержанта Прокопенко за метанием дротиков в от руки нарисованную мишень, пришпиленную к двери. К счастью, меткостью Прокопенко не блистал: дротик отскочил от стены в полуметре от головы старшего лейтенанта, а Прокопенко с такой поспешностью убрал ноги со стола, что едва не свалился со стула.

— Пиши! — велел Павел, сверившись с записью в папке. — Воронин Владимир Валерьевич, сотрудник инкассаторской службы «ЦентрПетропольБанк». Записал?

Прокопенко часто-часто закивал.

— Сейчас же свяжись со Столом справок, узнай его адрес и поезжай туда. Воронин пропал несколько часов назад во время налёта на инкассаторский фургон, может быть в сговоре с налётчиками, поэтому возьми с собой ещё кого-нибудь. Если не застанешь на месте, подежурите там, подождёте, только аккуратно, ясно?

— Так точно!

Павел вышел из кабинета. Он уже отставал: у Воронина было достаточно времени, чтобы добраться до дома. Утешало, что розыск начальник, всё-таки, объявит, может, и поймают на вокзале или в порту.

Единственное, что смущало старшего лейтенанта в деле, это отсутствие жертв. Взрыв и угон вполне вписывались в стиль «Чёрных», но почему они не убили ни сопровождение, ни тех, кого вытащили из фургона? Почему не кинули гранату в саму машину, зачем взрывать грузовик? Почему водителя только оглушили, а не застрелили? Правда, его напарник пропал, но Павел практически не сомневался, что Воронин соучастник, а не жертва, без «своего» человека в таком деле не обойтись: кто-то же сообщил бандитам маршрут и время. Может, его и пристукнули, как лишнего свидетеля, но одна жертва никак не вписывалась в версию с «Чёрными извозчиками». Те положили бы всех.

Нужно разбираться на месте.

***

Подступы к кладбищу зимой и летом караулили люди Адмирала. Причитания, которые неслись вслед посетителям, вызывали скорее чувство вины, нежели сострадания, но подавали от того ничуть не меньше. Старушки в залатанных юбках жаловались на потерю кормильцев визгливо, нараспев заклиная горожан именем Богородицы, женщины с округло выступающими животами молча протягивали лодочкой сложенные ладони, неопрятные старики в дырявых сапогах крестились на поднимавшийся над оградой купол храма и провожали прохожих грустными глазами бродячих псов. Калеки на тачках, девушки в чёрных платьях послушниц, с коробами для милостыни на нужды монастыря, старики и старухи, ободранные нищие. Ни от кого никогда не пахло алкоголем — это отвращало, подавать пьянице на вино не станут. Цыганок с опоенными снотворным детьми среди них тоже не было, те не посмели бы сунуться на Княжий остров. И среди всей этой ватаги не было ни одного настоящего нищего, их попросту не пускали к кладбищу. Если ты не состоишь в артели Адмирала, рассчитывать тебе не на что.

— Сыночек, миленький… — старуха не договорила, грубо одёрнутая своей товаркой. Взъярившись, она тут же затихла, когда соседка что-то горячо прошептала ей на ухо. Старуха бросила испуганный взгляд на парня, заискивающе улыбнулась и отодвинулась назад вместе со своей кубышкой.

Максим едва посмотрел на обеих. Пока он шёл через переулок к кладбищу, нищие и попрошайки замолкали: просить милостыню у него никто не рисковал.

— Дяденька, дай копейку.

Щуплый пацанёнок в кепке, которая была ему велика и сползала на ухо, дерзко смотрел на Максима снизу вверх. Тонкую шею охватывал истрёпанный шарфик, куртка не по росту висела мешком, сквозь дырки в перчатках просвечивали маленькие пальчики.

Максим нашарил в кармане несколько рублей и ссыпал в протянутые ладошки.

— Спасибо, дяденька. — Пацанёнок ловко переложил монеты в свой карман и шепнул: — Атаман сказал, что встретится с тобой. Скоро, — прибавил мальчишка и припустил прочь, сверкая прорехами в подошвах.

Над старым кладбищем поднимался самый настоящий лес, деревья росли не один десяток лет, некоторые даже застали прошлый век. Ближе к воротам дорожки содержали в порядке, мусор регулярно вывозили, но многие могилы всё равно выглядели брошенными, да так оно и было: стёрлись имена на могильных камнях, холмики сравнялись с землёй. Умерли или разъехались потомки, и могилы дичали, а имена забывались. Максим шёл вглубь кладбища, мимо каменных склепов и разбитых памятников. Чем дальше, тем гуще заросли, тем больше кладбище походило на лес. Среди деревьев лежали обросшие мхом каменные вазы, расколотые плиты со строчками выбитых надписей, которые смог бы разобрать уже только разве слепой со зрячими пальцами. Здесь люди не появлялись. Люди навещают свежие могилы, к древним не приходит никто.

Максим повернул в сторону реки. Без тропы вышел на берег в нескольких метрах от группы могил и двоих людей, ожидавших над ними.

Выкинув окурок, он подошёл к могилам, встав сбоку. На склоне к небу поднимались два креста, без ограды: только холмики и деревянные распятия. На одном висела табличка с каллиграфически выведенной надписью «Лихов Игорь Иванович», на втором точно такая же извещала, что тут похоронен Лихов Филат Иванович. Судя по датам, первый был младше второго на два года, умер четырнадцать лет назад, ещё совсем молодым. Второму было пятьдесят, когда он скончался.

Подле могил стояли мужчина лет тридцати и женщина.

Мужчина выглядел как забойщик скота, из тех, что могут одним ударом особого, многогранного кинжала убить на месте быка. Коротко подстриженные волосы едва прикрывали кончики ушей, глубоко посаженные, тёмные глаза смотрели зорко, цепко. Пальто на нём было расстёгнуто, под воротником рубашки виднелась часть татуировки, змеившейся по груди и забиравшейся сбоку на шею, в сложном переплетении угадывались очертания не то змеи, не то дракона.

— Сегодня ровно год со смерти твоего дяди, — произнесла женщина, ясным, хорошо поставленным голосом, не вязавшимся с морщинами и сединой, — мог бы не опаздывать.

— Мне жаль, — откликнулся Максим, не меняя выражения лица.

Сомнения в её возрасте не возникало, но выглядела женщина так, что никто не посмел бы назвать её старухой, даже за глаза. Высокая, статная, она сохранила стройную фигуру, которую траурный наряд лишь подчёркивал. Из-под длинного пальто с меховым воротником до щиколоток спускался подол чёрного платья, шляпу с широкими полями украшали узкое длинное перо и серебряная брошь. Седые волосы были уложены в причёску, несколько прядей выбились из-под шляпы, а, может, были кокетливо выпущены нарочно.

Присев возле одной из могил, она протянула руку, обтянутую бархатной перчаткой, убрала несколько сухих листьев, принесённых ветром. Взгляд её скользнул вдоль берега, задержавшись на мусорных кучах на той стороне.

— В каких странных местах мы порой оказываемся, — прошептала она.

Мужчина с татуировкой коротко кашлянул:

— Можно памятник поставить, — сказал он и сунул руки в карманы брюк. — Украсим тут всё, с оградой, с лавочкой чугунной. Отец и дядя Игорь заслужили.

Женщина улыбнулась горькой улыбкой.

— Заслужили? — Она встала, отряхнула руки, фыркнула. — Вот уж, истинно, устами младенцев…

— Рада?..

Женщина легонько похлопала его по щеке:

— Ты прав, Глеб, они заслужили лежать здесь.

Она перевела на реку бледные, потускневшие глаза, сощурилась от ветра и сеточка морщин вокруг век разбежалась глубокими лучиками-бороздками.

— Мы все заслуживаем.

— Я не то имел в виду…

— Не утруждайся, дорогой, я поняла, о чём ты.

Лицо мужчины вдруг исказилось, непонимание сменилось яростью.

— Какого чёрта мы оставили всё так?! — заорал он. — Просто спустили на тормозах!

Он развернулся к Раде, внешне остававшейся безучастной:

— Год прошёл! Год, мать его! Сегодня самое время что-нибудь предпринять, они ничего понять не успеют!

— Мы не в том положении, ты знаешь…

— Нужно поставить на место чёртовых лошадников! — перебил её Глеб, рубанув воздух ладонью.

Тонкие губы Рады превратились в жёсткую линию. Ощутив перемену, Глеб со сдерживаемой злостью сунул руки в карманы пальто и отодвинулся, встал вполоборота к женщине.

— Угомонись! — осадила его Рада. — У нас не хватит сил затевать войну с «Чёрными извозчиками».

Глеб в два шага приблизился к женщине и наклонился к её лицу:

— Знаешь, что, бабушка, они твоего сына ведь порезали.

— Глеб, хватит.

Максим попытался взять его за плечо, но мужчина, не глядя, сбросил руку парня. Под взглядом Рады он, всё-таки, отступил, с раздражением провёл рукой по подбородку, снова повернулся.

— Будто вам плевать! — выкрикнул он. — Ты, — Глеб толкнул в плечо Максима, тот сделал шаг назад, не сводя с брата взгляда. — Ты и твой брат! Когда дядя Игорь кончился, мой батя половину сраных цыган на перо пересажал!

— И начал войну, которую не смог выиграть! — резко бросила Рада. — Закрой пасть, Глебушка, или я сама тебя заткну.

Мужчина со злостью пнул ногой по дёрну, подбросив в воздух комок перегнивших листьев, сделал несколько нервных шагов, с оттяжкой провёл рукой по затылку. Рада наблюдала за ним, скрестив руки на груди.

— Ты уже слишком стара, чтобы вести дела, — произнёс Глеб. — Так все говорят.

Рада не ответила, но метнула на внука такой взгляд, что Глеб стушевался и потупился точь-в-точь как провинившийся подросток.

— Во главе семьи пора встать мужчине, хватит уже бабских разговоров, — пробормотал он.

— А ты разве не пытался? — ядовито поинтересовалась Рада. — Знаю я о твоих похождениях: пытаешься вести дела у меня за спиной, да? Напомнить, кто потопил последнюю партию груза для столицы? Целая лодка, чтоб тебя!

Последние слова Рада прокричала, потом резко выдохнула, заговорив подчёркнуто спокойно:

— Мне до смерти надоело спасать нашу семью от дуболомов вроде ваших отцов, а яблочко от яблони не далеко падает.

Глеб как-то по-особенному дёрнул шеей, видно, потопление лодки помнил, но вспоминать не очень-то любил, круто повернувшись, он чеканящим шагом направился прочь. Сапоги увязали в мягкой земле и печатать шаг не получалось. Проводив его взглядом до самых деревьев, Рада снова присела возле могил.

— Горячая голова, — прошептала она. — Когда-нибудь сам себя погубит.

Максим достал папиросу и закурил. Официальный визит вежливости можно считать состоявшимся, а за курение отец и дядя Филат не обиделись бы.

— Где Ник? — спросил Максим.

— А сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответила женщина и в голосе промелькнуло раздражение: Глеб сильно её задел. — Будто не знаешь, где твой брат пропадает целыми днями?

Затянувшись, Максим бросил рассеянно посмотрел по сторонам, на Грязную речку, нёсшую свои желтовато-бурые воды в сторону Гавани.

— Ты думаешь так же, как он? — спросила Рада.

Максим не ответил и женщина обернулась, пытаясь поймать взгляд внука.

— Макс?

Он, всё-таки, скосил глаза — тёмно-серые, как у его отца.

— Перемен не избежать, — сказал Максим. — И Глеб старший.

— А ума так и не нажил.

— Он может вести людей, — заметил Максим. — Он сильный, его уважают.

Рада пошевелила губами, не то молясь, не то бормоча проклятия.

— Я соберу семейный совет, — сказала она. — Но только не сегодня. Сегодня мы скорбим.

***

Бриллиантовую, конечно, оцепили: полицейский стоял в самом начале улицы и разворачивал все машины и экипажи. Толпа ещё собраться не успела, но несколько любопытствующих уже крутились поблизости, скорее всего, работники местных магазинов, явившиеся на работу, а среди них и пара репортёров. Павел заметил знакомого корреспондента из «Вестника Петрополя»: плотненький, прилизанный, в коричневом костюме в мелкую сеточку, состоявшем из длинного двубортного пиджака и коротких мягких бриджей, застёгнутых под коленями. Между ботинками и бриджами — шерстяные носки в коричнево-оранжевый ромбик. Шерстяная жилетка «украшена» несколькими пятнышками соуса. На голове твидовая шляпа. По пятам за щёголем следовал фотограф, тащивший на плече ящик с треногой.

Едва разглядев приметную фигуру, Павел круто повернулся на пятках и попытался незаметно проскользнуть мимо, наплевав на приличествующее следователю поведение, однако приезд старшего лейтенанта не могли не заметить.

— Павел Константинович! — заорал корреспондент и даже сорвал с головы шляпу, замахав ею в воздухе. — Господин следователь!

— Доброе утро, Ян Иннокентьевич, — обречённо поздоровался Павел с подскочившим к нему журналистом.

— Доброе, доброе! — радостно ответил Ян. Его широкое лицо и в самом деле сияло как солнышко. — Ну-с, рвануло, говорят, знатно, а?

— Я только что приехал. — Павел попытался пройти мимо, однако журналист каким-то чудом опять возник у него на пути.

— Уже знаете, кто? — Корреспондент вынул блокнот и карандаш.

— Понятия не имею, — ответил Павел, сделав обманный рывок в сторону и ловко обогнув журналиста.

— Но вы же дадите мне знать, если выясните? — с надеждой закричал Ян ему вслед. — Хотя бы намекните, по старой дружбе, а, господин следователь?

Павел не ответил, махнул удостоверением перед полицейским, дежурившим у верёвочного ограждения, и зашагал к месту основных действий.

— Сколько можно, когда вы уедете? — раздался крик из окна над ювелирным. Кричал какой-то господин в малиновом халате. — Господи, да кто теперь поедет за покупками к нам, когда здесь взрывают и убивают?

— Вот увидите, уважаемый, у вас отбоя не будет от покупателей, — убеждённо ответил Павел.

Но место для преступления и вправду неудачное: шумихи никак не избежать. К обеду на Покровку полетят по пневмопочте депеши от важных начальников с требованием разобраться, решить, устранить, да без промедлений.

— Доброе утро, господа, — приветствовал он столпившихся полицейских. — Следователь Карский. Где охранники?

Охранники курили возле своей машины, так и стоявшей, чуть не уткнувшись носом в опалённый грузовик — «полуторка», судя по характерным формам. Павел отметил опущенные плечи, и то, как один всё время тянулся к лицу: то нос потереть, то лоб, что выдавало смущение и стыд, а второй, сам того не замечая, поглаживал себя по руке — тоже утешался. Взрыв машину сопровождения почти не задел, охранники отделались царапинами.

Представившись, Павел попросил коротко изложить произошедшее, решив, что не лишним будет послушать рассказ ещё раз, из первоисточника. Инкассаторы угрюмо насупились, просьба уже в который по счёту раз повторить всю ту же песню их не обрадовала. Да не спорить же со следователем! Пусть даже и стыдно вспоминать, как тебя обвели вокруг пальца. Павел слушал внимательно, не перебивая, только когда они закончили, перешёл к вопросам:

— Вы разглядели парня, который выпрыгнул из грузовика?

— Нет, — ответил один. — Он был с другой стороны, а потом грузовик взорвался, по нам начали стрелять и уже было не до того. Мы с напарником повалились на сидения, пытались выбраться из машины, чтобы ответить, да какой там! Голову не поднять было.

— А не было на них таких низких цилиндров, с пряжками спереди?

— Это извозчичьих, что ли?

— Да, — подтвердил Павел.

«Чёрные извозчики» часто одевались как настоящие извозчики, но не по полной форме, а вот цилиндры, как правило, носили, чтобы продемонстрировать принадлежность к группе.

— Да говорим же, не видели.

— Грузовик взорвался, когда парень выпрыгнул?

— Да. Почти сразу.

— Идёмте, — махнул рукой Павел, направившись к «полуторке».

Грузовик сильно обгорел. Прибывшие на место пожарные потушили его, но машина серьёзно пострадала. Очевидно, что преступник кинул в кабину гранату. Достать её не так сложно, как могло бы показаться: после Мировой войны на чёрный рынок попало много оружия. Война закончилась почти тридцать лет назад, но, налаженные в то время связи, не ослабевали и на рынке всплывали не только снаряды и оружие прежнего времени, но даже новые образцы. Продавали их сами же военные, тайком, конечно, но прикрывая друг друга и уплачивая положенную мзду вышестоящему начальству. Они поставляли оружие в города, а полиция потом воевала против хорошо вооружённых бандитов. Не то, что в прежнее время, когда у преступника в лучшем случае кистень имелся. Павел, правда, ту благодатную эпоху не застал, но времена, должно быть, были хорошие.

— Вы спросили водителя, кто на него напал, прежде чем его увезли в больницу? — спросил Павел у полицейского.

— Он без сознания был, — ответил тот. — Но с ним послали человека, он возьмёт показания сразу, как врачи позволят.

— Отлично.

— Да напарник его вырубил, кто же ещё! — с жаром вмешались охранники.

От комментариев Павел воздержался, обошёл машину, но номерных знаков на ней, разумеется, не наблюдалось.

— Пусть кто-нибудь займётся грузовиком, — распорядился он. — Да хоть вы, как вас зовут?

— Младший сержант Коненков!

— Вы и займётесь, — сказал Павел. — Наведите справки, узнайте, не пропадал ли где в городе или в окрестностях грузовик такой модели, ясно?

— Так точно!

«Итак, — принялся рассуждать Павел, — налётчиков было по меньшей мере трое: охрана толком не разглядела, но парни не с улицы на такую ответственную должность попали, кое-что заметили». Насчёт Воронина Володи сомнений у Павла почти не оставалось. Водителя могли, конечно, выкинуть, чтобы не мешал, а его напарника взять на мушку, но при таком раскладе сделали бы наоборот: выкинули напарника, а водителю велели рулить. Гораздо правдоподобнее выглядит версия, при которой Воронин сам оглушил приятеля и увёл фургон. Едва фургон поехал, «Эмка» тоже снялась.

Павел скользнул взглядом по окрестным домам, натолкнувшись на крикливого господина в окне, высунувшегося по пояс и следившего за полицейскими через театральный бинокль. Встретившись взглядом со старшим лейтенантом, мужчина едва не выронил бинокль и юркнул за занавеску. Разумеется, он снова займёт свой наблюдательный пункт, едва полицейский отвернётся. Павел отвернулся, не сомневаясь, что за остальными окнами прячется ещё с десяток «шпиков». Слухи так и распространяются.

Он мысленно восстановил весь маршрут, от почты до банка. Бандиты выбрали самое подходящее место для нападения: за проспектом уже слишком людно, а здесь хоть и центр, район спокойный. Обе машины дождались, пока инкассаторы повернут на Бриллиантовую улицу и начали действовать. Их было слишком мало и на численный и огневой перевес они не рассчитывали, сделав ставку на внезапность. А ещё точность и слаженность исполнения. Дерзко, да. Но в остальном совершенно не похоже на стиль «Чёрных извозчиков». В то же время трудно представить, чтобы какая-нибудь банда решилась работать на их территории.

«Может, гастролёры?» — подумал Павел.

Однако «Чёрные извозчики» имели авторитет не только в родном Петрополе и дела вели не только здесь. Их уважали. И боялись. И боялись гораздо больше, чем уважали. Подкопаться же к мерзавцам никак не удавалось: зимой трупы спускались под лёд озера на окраине города, за свалками, весной, когда тела всплывали, полиция записывала их всем скопом в самоубийцы, чтобы не портить статистику и не нарываться на неприятности, а то, глядишь, в следующий раз из подо льда выловят уже твоё разбухшее до неузнаваемости тело. Летом «Чёрные извозчики» привязывали к ногам жертв камни покрепче и спихивали с мостов, тоже на окраинах. В исключительных случая не секретничали: по части устрашения эти молодчики занимали первое место среди петропольских банд, а с засланными агентами расправлялись жестоко и страшно. Лет пять назад одного выкинули на полном ходу возле главного входа Покровки, в узле, свёрнутом из его же одежды, неаккуратно порезанного на части. Медик сказал, резать агента начали ещё живым. После того случая ни один следователь не хотел браться за дела, связанные с «Чёрными извозчиками», изворачивались, как могли, перебрасывая дела друг на друга, агенты наотрез отказывались шпионить, доносчики в воровской среде посылали полицию подальше, предпочитая отсидеть свой срок, чем пойти на сделку.

И чтобы такие упыри оставили свидетелей в живых? Да и не мастера они были по части тонких дел. Грабили, но грубее, проще. «Чёрные извозчики» основной доход имели с угона машин, грабежей квартир и магазинов. Занимались и рэкетом, десять лет назад очень активно — конокрадством, из-за чего до сих пор ссорились с цыганами, но, следуя в ногу со временем, переключились на машины. Начинали когда-то с простейшей схемы: поджидали в экипажах подгулявших купцов и богатых чиновников на выходах из ресторанов, нанимались подвезти, по дороге резали горло, обирали, а тело вывозили за город. Да и на сегодняшний день старое ремесло не забыли, из уважения к прошлому, надо думать, потому что с продажи машин и рэкета денег имели куда больше. Дома обчищали не только в городе, но и за городом, где людей поменьше и до полиции не докричаться даже днём. Да и головорезы их пользовались спросом: если нужно с кем-то разобраться, шли к «Чёрным извозчикам».

Павел ещё немного походил вокруг, потом кивнул одному из полицейских.

— Теперь к фабрике.

Выехать на проспект бандиты не побоялись, да им и деваться-то было некуда, с улицы только два пути, но не разворачивать же фургон! На проспекте их не остановили — а с чего бы? Преспокойно прокатившись по городу, преступники завернули во дворы, причём ясно, что маршрут обговорили заранее, знали, что квартал вблизи фабрики утром пустует.

— Жильцов соседних домов кто-нибудь опрашивает? — спросил Павел у полицейского. — Может, кто-то в окно что-то видел…

— Опрашивают, только пока ничего, — ответил полицейский.

Павел удовлетворённо кивнул. Пусть, ещё не вечер, а любопытных и глазастых в городе хватает.

Фургон стоял посреди двора: задние двери нараспашку, дверь со стороны водителя тоже открыта. Вокруг суетились двое полицейских, один дежурил на въезде, но тут пока что было тихо, да и когда ещё пронюхают! Толпа соберётся на Бриллиантовой, где преступники пошумели, про дворы прознают не скоро.

— Охранники, которые внутри сидели, в больнице, господин старший лейтенант, — доложил полицейский. — Без сознания увезли.

Павел кивнул. Подошёл ближе, заглянул в кабину через плечо паренька, снимавшего отпечатки: парень бережно высыпал из коробочки тонкий пылевой порошок на руль, но выглядел при этом расстроенным, значит, не ладилось.

— Нашли что-то? — на всякий случай спросил старший лейтенант.

— А? — Парень резко выпрямился и стукнулся о раму. — Уй! — Он с чувством потёр ушибленное темя. — Нет, господин следователь, всё вытерли.

— Нарочно? — вопросительно выгнул брови Павел.

Преступники далеко не всегда проявляли подобную предусмотрительность, хотя дактилоскопический метод начал использоваться уже больше полувека назад.

— Похоже, что да, — признал парень.

— А шашки где?

— В кузове, — махнул рукой специалист.

Обойдя фургон, Павел заглянул в кузов — шашки лежали рядком на куске ткани, их собирались приобщить к делу как улики. Преступники снова действовали наверняка, закинули аж четыре штуки, хотя хватило бы одной. Видимо, чтобы охранники не успели погасить. От «дымовух» разило гарью и селитрой, конструкцию они имели самую примитивную: свёрнутые из пропитанных аммиаком газет трубки. Просто и эффективно. Кем бы ни был автор плана, он определённо предпочитал идти по пути наименьшего сопротивления.

На одной из трубок Павел разглядел дату выпуска газеты, получалось, что сутки назад. Конечно, дата вовсе не говорила о том, что подготовка началась за сутки (попахивающие аммиаком самопальные шашки долго хранить никто не станет, сделают накануне), но дата натолкнула Павла на другу мысль: когда же началась подготовка? Ведь маршрут наверняка меняется, сообщают его инкассаторам незадолго до смены, так когда же завербовали пердателя-Воронина, и, что важнее, его завербовали, чтобы провернуть дело, или же преступники готовили операцию и потому связались с Ворониным?

Задумавшись, Павел побарабанил пальцами по дверце фургона. Он не знал, сколько обычно перевозят инкассаторы, но подумал, что сумма в сто тысяч в любом случае необычна. «Нужно навести справки в банке», — подумал Карский, уцепившись за новую, интересную мысль: что, если Воронин был не единственным? Если бандиты знали, на что охотятся, если точно знали, какую сумму повезут из Почтамта в банк, у них должен был быть осведомитель в самом банке.

— Где оружие? — спросил Павел.

Полицейский, к которому был обращён вопрос, недоумённо нахмурился.

— У охранников ведь было оружие, нет? — терпеливо объяснил следователь. — Не в больницу же его увезли вместе с ними.

— Оружия не было, — ответил полицейский.

Запрокинув голову, Павел посмотрел на окна, выходившие во двор: все узкие, тёмные, неприветливые.

Значит, оружие забрали преступники. Хорошо это или плохо, ещё не известно. Пока что единственной зацепкой виделся пресловутый Воронин, больше ухватиться не за что. Может, появятся и другие ниточки, но Воронин должен лично знать своих нанимателей, он — кратчайшая тропинка.

«Вот этой тропинкой и двинемся».

— Если найдёте свидетеля, сразу на Покровку везите, — распорядился Павел. «Похоже — не похоже, а лишнего свидетеля не только „Чёрные извозчики“ убрали бы, — подумал он. — Охранники лиц не видели, потому и живы, а вот Воронин может уже на дне Велиги рыб кормить».

Павел вернулся к своей машине, прикидывая, куда лучше сейчас поехать: в банк или на квартиру к потенциальному утопленнику, в итоге решил, что второе. Застать там Владимира он не надеялся, но хотел, по крайней мере, потолковать с его родными.

Семья Воронина обреталась на Княжьем острове, на другой стороне Велиги, словно врезанном между двух её рукавов. Отделённый от основной части города, остров и вправду жил на положении суверенного княжества, или как отдельный городок, со своими внутренними событиями, личностями, правилами. Даже петропольские авторитеты, из «деловых», сюда не совались: их власть здесь признавалась постольку-поскольку. На западной части острова имелась большая Гавань, откуда постоянно отходили суда, чаще гружёные кожей, выделывавшейся на местном кожевенном заводе, и множество причалов и пристаней, которыми пользовалось население в частном порядке. Воронин снимал жильё в южной части острова, со стороны реки. Это был район Кожевенного завода и запах там стоял такой, что хоть с прищепкой на носу ходи. К счастью, жил он на самой окраине района, неподалёку от набережной.

На острове Павел бывал нечасто, но, всякий раз, попадая сюда, явственно ощущал отчуждённость этого места.

Припарковавшись во дворе, следователь с трудом отыскал нужный подъезд. Узкие окошки, мутные из-за покрывавшего их слоя пыли, почти не пропускали свет, на многих дверях таблички с номерами отвалились и Павел считал про себя, поднимаясь, этаж за этажом, пока не добрался до нужной двери. Он покрутил звонок, но тот оказался сломан. Пришлось стучать.

Открыла ему маленькая женщина, брюнетка лет сорока, с большими, как у оленёнка, глазами, с едва наметившейся сединой.

— Доброе утро, сударыня. — Павел снял шляпу и достал удостоверение. — Следователь по особым делам, Павел Карский. У меня есть вопросы касательно вашего мужа, могу я войти?

— Отчего же нет? — хрипловатым голосом ответила женщина, посторонившись. — Ваши здесь уже дежурят. Одним фараоном больше, одним меньше…

В узком коридоре было темно, как в погребе, только в нескольких шагах впереди, пробивался свет из щели под дверью. Ориентируясь по звуку шагов, Павел прошёл за хозяйкой на кухню, где уже чаёвничали двое полицейских. Увидев старшего лейтенанта, они вскочили, хватаясь за фуражки и спешно дожёвывая бублики.

— Почему никто не дежурит в прихожей? — спросил Павел.

— Виноваты, господин старший лейте…

— Марш на пост.

Обоих полицейских как ветром сдуло. Женщина наблюдала эту картину равнодушно, обхватив себя руками за локти.

— Можно? — спросил Павел, указав на стул.

— Пожалуйста, — бесцветным голосом ответила хозяйка и сама села напротив.

— Простите, не знаю вашего имени, сударыня.

— Варвара Алексеевна.

— Варвара Алексеевна, — повторил следователь. — Вам рассказали, в чём состоит суть нашего дела?

— Сказали, что банда налётчиков украла деньги, которые везли в банк, сказали, мой муж пропал.

— И мы его ищем.

— Скорее уж не его, а деньги, а? — горько спросила женщина.

По зажатой позе, по опущенным плечам, покрасневшим глазам Павел догадался, что ей пришлось несладко. Люди на Княжьем привыкли не доверять полиции, особенно тем, кто прибыл из-за реки, и недружелюбное поведение женщины могло объясняться обычной недоверчивостью. Кроме того, Прокопенко уже, должно быть, разболтал о подозрениях, павших на Воронина, так что повода для дружелюбия у неё не было.

— Я не обвиняю вашего мужа в сговоре, хотя и подозреваю, — признался Павел. — В любом случае, неважно, заодно ли он с преступниками или нет, ему угрожает опасность и вы это понимаете.

Женщина быстро подняла и тут же опустила глаза — словно из угла в угол метнулась серая мышь. Павел наклонился вперёд, доверительно понизив голос.

— Помогите найти его, если хотите ему помочь.

— Я не знаю, где он.

— Да, — кивнул Павел. — Но вы знаете его друзей, знаете, куда он мог пойти, к кому обратиться. Вы можете помнить, кто приходил к нему в последнее время, виделся ли он со странными людьми, оказался ли внезапно при деньгах.

Павел помолчал, кашлянул.

— У вас есть дети, Варвара Алексеевна?

Женщина слегка побледнела.

— Вашему мужу грозит опасность. Защищая, как вам кажется, супруга, вы можете лишить детей отца. Помогите его найти.

***

Время уже подкрадывалась к двенадцати, а солнце всё так же ленилось показаться из-за серой облачной плёнки и день тонул в серых туманных сумерках. Ветер поменялся, с западной стороны тянуло от Кожевенного завода. Над входом в трактир покачивался фонарь с разноцветными стёклами: зелёным, бардовым, тёмно-синим и янтарным, он не горел, но к вечеру его всегда зажигали. К двери спускались несколько ступенек, над ними — проржавевший козырёк, на котором на двух цепочках болталась деревянная табличка с надписью, похожей на шрифт газетных заголовков: «Небесный фарватер». У входа стоял легковой автомобиль сине-серой расцветки, припаркованный криво, словно водитель просто повернул и нажал на тормоза.

Обойдя машину, Максим заглянул в салон, хмыкнул и вошёл в трактир, толкнув деревянную, поскрипывавшую дверь.

Узкие окна тянулись под самым потолком, вместе с газовым освещением они поддерживали внутри полумрак, света в «Небесном фарватере» недоставало, как если бы хозяин нарочно маскировал все недостатки и шероховатости. Барная стойка начиналась напротив двери и шла до перегородки с арочным проёмом, делившим помещение на две части. Под окнами, слева от двери, стояли столы с лавками, некоторые старые, с исцарапанными столешницами, другие поновее, недавно заменённые. За аркой зал немного раздавался в ширину, там тоже стояли столы, но в дальнем конце ещё была небольшая сцена с пианино. По бокам от арки две кадки с подсохшими кустами безуспешно пытались придать заведению презентабельный вид.

— Чего изволите, господин Лихов? — спросил трактирщик, услужливо поставив на стойку пепельницу.

Сняв картуз, Максим положил его рядом с собой и облокотился о стойку. Мужик, потягивавший рядом пиво, едва разглядев бритую голову парня, вместе с кружкой ретировался за стол.

— Херес, — попросил Максим, выложив на стойку монеты.

Трактирщик плату забрал, снял с полки стакан, но рядом поставил ещё и бутылку.

— Угощайтесь, Максим Игоревич, для вас — бесплатно.

— Никита здесь? — спросил Максим, смахнув пепел папиросы в пепельницу, обвёл взглядом наполовину пустой зал.

Из-за столика, за аркой, донёсся грохот бьющихся стаканов и дикий хохот. Трактирщик скорбно поморщился. Один из парней за столом вскочил, размахивая бутылкой, опрокинул стул, коротко выругался и пнул его так, что стул отлетел на другую сторону зала. Вся компания разразилась смехом, а несколько человек, выпивавших по соседству, предпочли пересесть поближе к двери.

— Не рано для дебоша? — крикнул Максим.

Парень, крушивший мебель, мутными глазами посмотрел на говорившего, и, признав, мгновенно протрезвел:

— Простите, господин Лихов, мы тут…

— Ник! Подойди-ка.

Из-за столика высунулся молодой парень, на вид не старше девятнадцати: худое, почти мальчишеское лицо, тонкая шея, порозовевшие от спиртного уши… Неровный, рваный шрам над бровью, оставленный перстнем-печаткой, сбитые костяшки кулаков, а из-под расстёгнутой куртки выступающая рукоятка револьвера. Одет он был в костюм-тройку, как и его брат, только без пиджака, и в кожаную куртку.

Он подошёл к стойке вместе со своим стаканом и потянулся к бутылке, но Максим переставил её подальше.

— А вы — на выход, — скомандовал он, чуть повернув голову.

Приятели Никиты без лишних слов выскользнули за дверь трактира, только колокольчик звякнул.

Никита стоял, опустив голову на руки и немного раскачиваясь.

— Чёрт возьми, кружится всё… — пробормотал он.

— Почему на кладбище не пришёл? — спросил Максим, затянувшись.

— Это сегодня было? — Никита из-под руки посмотрел на брата, цокнул, выпрямился, взъерошил волосы на затылке. Лицо сделалось виноватым. — Бабушка сильно злилась?

Не ответив, Максим махнул трактирщику папиросой:

— Сделай ему кофе.

— Да я чутка хлебнул… — пробормотал Никита.

— Кофе, Евсей, — повторил Максим.

— Один момент, господин Лихов, — кивнул трактирщик и вышел на кухню.

— Ты мне вечером трезвым нужен, — напомнил Максим.

Никита опустил голову.

— Сегодня больше не пей.

— Хорошо.

Вернулся Евсей с чашкой и блестящим медным кофейником.

— Не люблю я кофе, — пробормотал Никита, поморщившись, но чашку взял и выпил содержимое в несколько глотков.

— Ладно! — Максим потрепал брата по плечу, кивнул хозяину: — Налей ему ещё.

Трактирщик достал новую чашечку из-под стойки, подлил кофе, подвинул Никите. Парень посмотрел на Евсея так, будто тот ему цианистый калий развёл и за бальзам выдаёт.

— Сахару хоть положи, — проворчал Никита.

Трактирщик полез под стойку за сахарницей. Несколько посетителей тихо переговаривались по углам, на братьев «Лихих» посматривая только украдкой, если думали, что их не видят.

— Что-то скучно у тебя тут, — рассеяно заметил Максим. Допив херес, он положил на стойку несколько купюр. — Это за стулья и посуду.

Хлопнул Никиту по плечу.

— Пей свой кофе и мухой домой, понял?

Брат кивнул.

— За руль не вздумай садиться, пешком пойдёшь.

Над входом звякнул колокольчик и в трактир вбежал рыжий парень. Застыл на пороге на полсекунды, увидел Лихиховых и ломанулся к стойке, топая сапогами.

— Макс! Тут случилось кое-что.

Максим кивком головы велел трактирщику отойти, и тот без слов вышел в зал, принявшись протирать столы.

— Здорово, Лёха, — громко произнёс Никита.

Рыжий бросил взгляд на парня и кивнул:

— Здорово, Ник.

И тут же забыл про него.

— Макс, на остров легавые пожаловали. С утра двое явились домой к Воронину.

— Суетятся, — заметил Максим, затянувшись. — Не паникуй, жена Володи ничего не знает и ничего не скажет. Они всё равно поехали бы к нему домой.

— О чём речь? — спросил Никита. Голова у него всё ещё покачивалась и стоял он по-прежнему неровно, но к вечеру должен был оклематься.

— О делах, — коротко ответил Максим и взял Рыжего за плечо. — Отвези Ника домой, вечером с ним отправляешься.

— Хорошо.

Лёха повёл парня на улицу к машине, Никита не сопротивлялся, позволяя себя поддерживать. Когда они вышли, Максим снова облокотился о стойку, задумчиво оглядев пустой зал, посмотрел на притихшего трактирщика.

— Ты хоть граммофон поставил бы, что ли.

***

Возле Главного вокзала припарковаться было негде, пришлось ставить служебную машину на соседней улице и бежать через площадь, потому что время уже поджимало, а Павел ещё хотел перемолвиться с начальником охраны вокзала по поводу того, как проинструктированы его люди относительно Воронина, и позвонить в Управу, чтобы узнать, нет ли новостей. В банке ему пришлось потерять слишком много времени, ожидая, пока его примет нужный человек, да и разговор затянулся: служащий отвечал путано и уклончиво, юлил по неясной причине, а на прямой вопрос, в чём дело, замялся и пустился в длинные рассуждения о том, что частная жизнь клиентов банка не подлежит разглашению, что речь идёт о вопросах крайне серьёзных, и он, конечно же, не меньше господина следователя (а, может, даже и больше) хочет поймать преступников и вернуть деньги, но ему приходится думать о соблюдении интересов клиентов.

«Какие там интересы? — думал Павел, глядя на тщедушного человека в костюме, с бабочкой и с набриолиненными волосами. — Первое, что должно беспокоить клиентов, это их вклады, к чему такая конспирация? Странно. Может быть, объяснимо, но всё равно подозрительно».

Толком ничего не выяснив, Павел вынужден был прервать расспросы, чтобы не опоздать к прибытию поезда. Злиться на начальство себе не позволил, хотя очень хотелось: зачем понадобилось посылать на вокзал его? Хватило бы одного шофёра. Ясно, что подполковник хотел произвести на особиста хорошее впечатление, однако действовал в ущерб расследованию. В банк сегодня не успеть вернуться, придётся отложить расспросы, а служащий к этому времени подготовится. Что-то он, всё-таки, скрывает.

За время своего существования вокзал несколько раз перестраивался, последний, нынешний его облик сохранялся без изменений уже тридцать лет. Со стороны он выглядел как настоящий дворец из камня, железа и стекла. В ясные дни, особенно зимой, в мороз, когда небо становилось голубым как лагуны тихоокеанских островов, солнечные лучи вспыхивали на металлических рамах с острыми, шипастыми узорами и здание сияло подобно алмазу.

Сегодня храмоподобное сооружение не сверкало, его окутывал туман и ранние осенние сумерки.

Павел взбежал по широкой лестнице к дверям, придержал дверь для пожилой дамы, подгонявшей носильщика. Вытащил из нагрудного кармана часы. Времени оставалось десять минут до прибытия, как раз, чтобы успеть позвонить и справиться о делах. На вокзале Павел бывал часто по служебной необходимости, где находится кабинет начальника вокзала знал хорошо. Одной формы, чтобы попасть туда, было недостаточно, требовалось показать удостоверение, правда, старшего лейтенанта тут знали и пропустили без проволочек.

— Здравствуйте, Николай Иванович, не объявлялся Воронин? — с порога спросил следователь.

Начальник вокзала привстал, пожал протянутую руку.

— Если бы объявился, мы бы сообщили, — заверил он. — Да вы не беспокойтесь, не проскочит ваш беглец.

Павел кивнул. Он и спрашивал-то больше для порядка.

— Можно, позвоню от вас?

— Ради Бога, Павел Константинович, — великодушно махнул рукой начальник вокзала.

Павел быстро набрал номер и попросил телефонистку соединить с Управой. Через несколько минут он уже знал, что Воронина пока не взяли, ни на одном из вокзалов он не появлялся, на выездах из города тоже, как и в портах. «Либо проскочил, что маловероятно, либо залёг на дно», — подумал Павел. Если прячется, то шансов немного, в трущобах скрываться можно долго, особенно если помогают. Через месяц спокойно уедет из города, и не найти уже будет. Может, даже документы сменит: с такими деньгами не проблема. Вот только семья… В банке Павел поговорил с коллегами Воронина и решил, что такой человек, скорее всего, семью не бросит. Деньги, конечно, меняют людей, да и чужая душа, как известно, потёмки, однако семья пока что была прямой связью, поэтому снимать наблюдение с квартиры Павел не торопился.

Распрощавшись с Николаем Ивановичем, он побежал встречать столичного гостя. Успел как раз вовремя: паровоз, в клубах дыма и пара, ровно в пятнадцать тридцать прибыл к четвёртой платформе, из вагонов валом повалили пассажиры, утомившиеся от долгой дороги. Павел встал так, чтобы его было видно: номер вагона он знал, а вот как выглядит особист, не имел ни малейшего представления.

«…боюсь, весь город на уши поставит», — вспомнил Павел слова начальника. Это точно. Ничего хорошего приезд чиновника из столицы городу не сулил, от особистов всегда только одни проблемы: карьеристы, въедливые дуболомы, считающие местную полицию дилетантами. Самое же неприятное заключалось в том, что представитель Особого отдела мог задействовать все местные силы для своих операций, и это тогда, когда все силы следовало бросить на дело инкассаторов.

Человека, направлявшегося к нему от вагона, следователь, задумавшись, заметил не сразу. Мужчина подошёл быстрым шагом, пройдя сквозь толпу как нож сквозь подтаявшее масло: люди с его пути растекались едином порыве, хотя ничего особенно грозного во внешности майора не было. Неожиданно молодой, не больше сорока, впрочем, жёсткие складки на лбу и по бокам рта делали его несколько старше на вид. Подтянутый, с чёрными прямыми волосами, зачёсанными назад и доходившими до остроконечного воротника его чёрного пальто. Без бороды и усов. Широкий лоб, худое, немного бледное лицо с выступающими скулами и ввалившимися щеками, большой рот с тонкими губами, прямые, низкие брови. В целом он производил сильное впечатление, в особенности благодаря безукоризненной элегантности и холодному выражению лица.

— Старший лейтенант Карский? — спросил особист резковатым голосом.

Одет он был в длинное пальто чёрного цвета, брюки из тёмного материала, с такими прямыми стрелками, что, казалось, ими можно порезаться, чёрные ботинки, сработанные явно на заказ, и даже рубашка и шейный платок чёрные. Шейный платок окончательно выбил старшего лейтенанта из равновесия.

То, что майор узнал его, Павлу не понравилось: это означало, что его заранее предупредили о том, кто встретит на вокзале, что, в свою очередь, означало, что подполковник загодя собрался послать старшего лейтенанта встречать «дорогого гостя», но сказать об этом самому Карскому не удосужился. Боялся, что тот открестится?

— Господин майор? — полувопросительно поприветствовал Павел, отдав честь.

— Можно без церемоний, — милостиво разрешил Валентино. Стоял он, странным образом повернувшись к старшему лейтенанту боком, будто с опаской, но уж точно не боялся. — Вы не намного младше меня, можете обращаться по имени.

И сам тут же перешёл на «простое» обращение:

— Захватите мои вещи, Паша? — Он указал на два огромных чемодана, стоявших на перроне чуть поодаль, и бодро зашагал к выходу с платформы. Павел сцепил зубы.

Чемоданы до машины он донёс, но решил, что добрых отношений у них с майором точно уже не получится, да и прочие сотрудники Управы вряд ли проникнутся к особисту тёплыми чувствами, если он продолжит себя вести в подобном тоне. Может, ему и всё равно — лишь бы делали, что прикажет, но, если люди станут выполнять только то, что прикажут, ни на йоту не отступая в сторону, он скоро взвоет. И задание своё провалит. Что там за задание, кстати?

— На Покровку, — велел Павел водителю.

Автомобиль покатил по серым улицам города. Уже темнело, загорались фонари. Павел сидел рядом с майором и смотрел в окно, на проплывающие мимо чёрные стены зданий, объятые разноцветными огнями. Мысли его занимал разговор, состоявшийся в банке, Павел чувствовал, что денежным вопросом нужно заняться вплотную, не обошлось в деле без осведомителя. Такие деньги! Невозможно, чтобы преступникам случайно повезло нарваться на этакий куш, знали, знали, что повезут с почты, знали, когда. Осведомлённость прямо таки завидная.

— Скажите мне, Карский, — подал вдруг голос майор, вырвав Павла из глубокой задумчивости.

«Уже по фамилии зовёт», — подумал тот, подивившись, как скоро майор перескакивал с одного обращения на другое.

— Скажите, Карский, как бы вы коротко обрисовали обстановку в Петрополе?

«Вот так вопрос…» — Павел даже повернулся к майору. Тот смотрел совершенно безмятежно. Старший лейтенант задумался, пытаясь сформулировать ответ.

— Ладно, не трудитесь, Паша, — успокоил майор. — Знаю, вы любите свой город и вам больно говорить о том, что здесь творится, о том, что здесь хозяйничают преступники, убийцы, воры. Чиновники заодно с преступниками, подкупы, грязь, панибратство. Вы всё понимаете, а поделать ничего не можете и вам невыносимо видеть, как те, кого вы ловите, выходят на следующий же день, или же вовсе недосягаемы для полиции, разве не так?

«Конечно, так, — подумал Павел. — Но вы-то куда клоните, майор?»

Майор откинулся на сидении, дёрнул, ослабив, узел платка.

— Я не самый симпатичный человек, господин старший лейтенант, — произнёс он, сделав движение рукой, словно отводя невидимую завесу. — И не заблуждаюсь на свой счёт, однако меня не слишком беспокоят досужие разговоры. Я служу своей стране, как и вы. Наша задача, как полицейских, защищать мирных граждан. Мы словно пастухи, отделяем овец от волков. Вы же не станете сомневаться в волчьей природе, Паша? Вот и в природе преступника сомневаться не следует. Закон един для всех. К сожалению, у тёмной стороны есть своя притягательность, на которую падки простые обыватели, и нам приходится сталкиваться с противоречием, когда граждане приветствуют воров и проклинают тех, кто носит синий мундир. Но в вас чувствуется дух защитника, я вижу это по вашим глазам, и хочу, чтобы вы понимали: можно не любить врачей, но никто не усомнится в верности их действий. Так и я могу не нравиться, мои методы могут казаться чрезмерными, но ради конечной цели следует идти на жертвы. Отречься от себя, забыть жалость и сомнения. Мы принимаем на себя личную ответственность, когда надеваем мундир и встаём на сторону Закона.

Не сразу найдясь с ответом, Павел осторожно заметил:

— Вы ведь посланы сюда с особым поручением, господин майор. Из-за убитого.

Назвать майора по имени Павел так и не решился. И не потому, что боялся — не хотел создавать двусмысленность в отношениях, потому что видел, что дружбы с таким человеком не получится.

— Убитый был агентом, — ответил Валентино. — Он имел при себе документы государственной важности. Чтобы вы поняли, о чём речь, — майор наклонился вперёд и заговорил тише, — скажу, что от них может зависеть исход следующей войны, ни больше ни меньше.

Майор снова откинулся на кресле, не спуская с Павла внимательного взгляда, но старший лейтенант молчал. Он всегда предпочитал молчать, если видел, что собеседник не закончил и ждёт реакции, потому что реакция может изменить его первоначальную задумку, и он скажет не то, что собирался. Всегда полезно дать человеку выговориться.

— Сейчас все говорят о том, что Второй Мировой не избежать. Долго тянуться так не может. Неудовлетворённые амбиции, передел земли, жадность… Да что рассказывать. Но пропавшие документы могут стать тем самым козырем, которого у нас в критический момент в рукаве не окажется. — Взгляд майора заледенел. — И я переверну весь город, но найду их. И убийцу, посмевшего не просто лишить жизни правительственного агента, а посягнуть на безопасность Республики!

***

— Эй, красавица! Улыбнись мне!

Кричал извозчик с проезжавшего мимо экипажа, молоденький, в кепке, сдвинутой на затылок. Кричал с задором, весело, поэтому Анна улыбнулась. А почему бы нет? День был таким мрачным, что улыбка точно не повредит. Экипаж проехал мимо. Анна тихонько вздохнула, остановившись перед витриной кондитерского. Нет, деньги у неё были, вот только, если тратить бездумно, надолго не хватит. Из соображений экономии она сняла маленькую комнату, правда, с печкой, кроватью и уборной, заплатив за месяц вперёд восемь рублей. Ещё пришлось потратиться, чтобы приобрести хотя бы необходимое: кое-какую посуду, керосиновую лампу да и прочие мелочи. А ещё ведь дрова покупать придётся, и одежда нужна, а то всех вещей только и есть то, что сейчас на ней: коричневое платье пониже колен, ботинки на шнуровке на низких каблуках — ради удобства, длинное пальто и шляпа-флоппи, которая сейчас очень кстати защищала от дождя широкими полями (с клошем было бы хуже), потому что зонтик Анна в спешке захватить забыла. Дождик, впрочем, накрапывал мелкий, чтобы вымокнуть, нужно не один час по городу пешком бродить.

Анна поморщилась, подумав, что бежала из дома как героиня бульварного романа, разве что за забором не ждал голубоглазый брюнет на резвом скакуне.

Ага, дождёшься тут.

Как ни ругала себя, как не стыдила, а всё равно некоторых нарядов было ужасно жалко. Да и не только платья, конечно, оставить пришлось всё: книги, детские игрушки, альбомы, фотокарточки… Но с большим багажом далеко не убежишь, и Анна выбрала маленький чемодан, который смогла бы нести достаточно долго без посторонней помощи. Для нескольких фотографий в нём место, разумеется, всё же нашлось. Что она не смогла оставить, так это скрипку.

В Воздушном порту, сойдя с дирижабля, Анна тут же купила газету и, пристроившись на первом этаже зала ожидания, принялась просматривать объявления. Нанимать жильё ей ещё не приходилось, на что следует обращать внимание, о чём спрашивать хозяев, она не знала и боялась обмана, но обошлось: договор подписали, как положено, затем Анна сразу же поехала в Стол справок, чтобы отметиться. Делать этого очень не хотелось, но хуже будет, если её возьмут без регистрации. Пришлось сперва подождать в коридоре. Соседка Анны, пухлая молодая женщина в платке, очень словоохотливая, поначалу вызвала раздражение: и как так можно донимать болтовнёй незнакомых людей? Но очень скоро девушка оценила выгоду, за полчаса ожидания узнав все последние новости города, новые веяния да и вообще обстановку.

Покончив с необходимыми делами, весь день Анна провела за обустройством своего нового жилья: сперва бегала по магазинам, потом мыла пол, скребла стены, протирала окна.

Квартирка её была на третьем этаже. В этом квартале (как, впрочем, и везде) дома стояли почти вплотную, остававшиеся между ними переулки сверху закрывали крыши, крепившиеся на железных рёбрах-арках. В крышах зияли дыры. Несомненным плюсом являлось то, что вход в каждую квартиру имелся отдельный, с галерей, которые опоясывали этажи. Анна занимала квартиру на углу дома, так что одно окно у неё выходило на галерею и захламлённый «переулок», весь вид из которого ограничивался окнами соседнего здания, а второе — на улицу, со стороны фасада, и видимо поэтому было не маленьким и квадратным, как первое, а большим, с полукруглым верхом, разделённое на мелкие квадратики тонкими рамами.

Со стороны переулка над её окном проходила труба Пневмопочты, и время от времени она разражалась коротким грохотом, когда внутри проносилась капсула. Кровать в комнате стояла у самой дальней стены, рядом с тумбочкой. В углу между окнами — маленькая железная печка с полочками: и греет, и еду приготовить можно. Ещё в комнате был буфет и платяной шкаф справа от входа, под самый потолок, смотревшийся настоящим великаном. Деревянный скрипучий пол, стены с обоями тёмно-зелёного цвета, местами отклеившимися. Расшатанная дверь на том конце комнаты вела в клозет. Анна решила, что при первой возможности купит ширму, чтобы прикрыть безобразие. Хотя гостей приводить, в общем, не планировала. Очень хотелось купить граммофон, или радио, новые книги, а ещё поменять бы занавески на окнах, да и ковёр в комнате не помешает, тем более с такими сквозняками, но Анна сдержалась, побоявшись тратиться, потому что неизвестно, как ещё всё повернётся. И оказалась права: вот уже вторую неделю она безуспешно пыталась найти работу. Без рекомендаций в приличные места не брали ни в какую. Анна показывала диплом, но когда речь заходила о семье, начинала бормотать что-то невразумительное и крайне подозрительное. Предоставить сведения она просто не могла, а без этого ей тут же указывали на дверь. Приходилось признать, что пора немного понизить планку, а то как бы не пришлось стоять со скрипкой, собирая в свою флоппи монетки.

Оторвавшись от витрины, Анна побрела дальше. Последнее собеседование снова окончилось полным фиаско, стараясь не тратить стремительно таявшие сбережения, Анна пошла домой пешком, в чём уже успела раскаяться, да ещё и дождь снова начался. Похолодало так, что чувствовалось — ближе к ночи может быть снег.

Темнело, в неярком газовом свете фонарей влажная мостовая засеребрилась. Анна решила, что нужно бы ускориться: она не боялась, но район знала плохо, оставаться здесь после заката не хотелось. Чтобы сократить путь, свернула в переулок, под арку. Собиралась перейти двор, но остановилась и рывком кинулась к стене: впереди двое полицейских держали девушку. Один, что потолще, заломил ей руки и гнул назад, второй, с лицом, изъеденным рытвинками от прыщей, похлопывал её по щекам и что-то втолковывал. То, что полицейские, Анна догадалась сразу, по синей форме.

— Допрыгалась, доскакалась козочка, — исключительно мерзким голосом говорил мужчина. — Ну, как, будешь ласкова?

Сцена всколыхнула воспоминания, от которых заныл затылок.

— Эй! — Голос внезапно охрип, крика не получилось. Анна кашлянула и закричала уже громче, побежав вперёд: — Эй! Оставьте её!

Удивление от появления нового участника драмы отразилось на лицах всех троих, особенно у девушки. В темноте Анна не сразу рассмотрела её, теперь же, приглядевшись, поняла, почему жертва насилия не звала на помощь. Девушка была очень хорошенькой, с тонкой талией, но пышными формами, в светло-зелёном платье и куцем пальтишке, в туфлях не по погоде и с непокрытой головой. Светлые, туго завитые локоны рассыпались по плечам, не прихваченные ни лентой, ни шпильками. Губы ярко горят красным, тонкие дужки бровей подведены чёрным карандашом — без косметики она смотрелась бы гораздо милее, но профессия, как видно, обязывала.

— А тебе чего, промокашка? — рявкнул толстый полицейский. — Тоже безбилетная, с подружкой в камеру хочешь?

— Я не безбилетная, и вообще не проститутка, — холодно ответила Анна. — Могу показать паспорт. А то, что вы делаете, незаконно.

— Незаконно? — повторил тот, что шлёпал блондинку по щекам. — Шла бы ты, мамзель, по-хорошему. А этой красаве ещё штраф уплатить нужно.

Оба заржали самым неприличным образом. Анна закусила нижнюю губу, но решение уже было принято, отступить, ввязавшись, просто стыдно.

— Сколько? — спросила она, достав из сумочки кошелёк. — Сколько нужно, чтобы ей платить не пришлось?

Полицейские переглянулись, толстый вдруг выпустил девушку, шагнул вперёд, вырвав у Анны кошелёк, выгреб оттуда все деньги и кинул обратно. Ловить, Анна, понятно дело, не стала, кошелёк упал в грязь.

— Как раз хватит, — осклабился толстяк.

В каком-то отупении Анна наблюдала за тем, как её деньги уплывают всё дальше и дальше, пока не скрываются за поворотом в темноте.

— Сколько там было? — спросила блондинка.

Анна, успевшая подзабыть о главной виновнице происшествия, посмотрела на девушку пустыми глазами куклы.

— Четыреста пять рублей, — ответила она бесцветно.

— Сколько-о?! — ошарашенно повторила девица. — Ты дала им слишком много!

— А они сами взяли.

Блондинка покачала головой и принялась застёгивать пальто и приглаживать растрепавшиеся волосы.

— Зачем ты деньги в одном кошельке носишь? — спросила она. — Господи, какие деньжищи, это же… Это я бы на такое полгода могла бы жить!

«А я год», — подумала Анна. Что теперь делать, она не знала: денег ни копейки, хорошо ещё, что за комнату уплачено вперёд, а в буфете лежит мешок манной крупы — если экономить, хватит на месяц. Месяц на манной каше… Ничего, не страшно, но дальше-то как быть? Работы нет и не предвидится.

Блондинка что-то сказала, погружённая в свои мысли Анна не расслышала и переспросила.

— Я Тома, — повторила девица и улыбнулась.

— Аня.

Тома посмотрела по сторонам: на улице уже стемнело, дождь перестал, зато пошёл редкий снег.

— Пойдём, чаю, что ли, где-нибудь попьём? — предложила она.

— Я… да нет, я домой, — пробормотала смущённо Анна, наклонившись за кошельком. «Может, в комиссионном заложить? — подумала она. — А что, кошелёк дорогой, кожаный».

— Это что, были все твои деньги? — спросила Тома.

Анна кивнула.

— Дела… — протянула блондинка, уже совсем по-иному посмотрев на свою спасительницу. — Ладно, я угощаю, пошли.

Чайная, в которую Анну привела Тома, находилась рядом с большим крытым рынком, буквально в пяти минутах от набережной. Отсюда и до Аниного дома было недалеко. Тихое местечко: низкий потолок, круглые столики, деревянные стулья, по стенам газовые рожки с жёлтыми лампами, от чего свет кажется тёплым и похожим на патоку. Анне досталась кружка с трещиной, зато печенье, которое Тома взяла к чаю, оказалось очень вкусным, песочным, да и сам чай, похоже, не труха, а вполне себе настоящий.

От чая в самом деле стало немного легче. Даже забавно: раньше пропажа четырёхста рублей её так не расстроила бы. Подумав, Анна поняла, что всё равно не жалеет о прежней жизни. Даже если ей, всё-таки, придётся встать на улице со скрипкой, она и тогда не пожалеет.

— Что значит «промокашка»? — спросила Анна, перестав разглядывать падающий за окнами снег.

— Чего?

— Полицейский назвал меня промокашкой, — пояснила Анна. — Что это значит?

— Это малолетняя шлюха, — ответила Тома и засмеялась, заметив выражение лица Анны: — Да ты в зеркало себя видела? Не десять лет, понятно, но больше девятнадцати ни за что не дала бы, если бы не глаза!

— А что с глазами? — наморщила лоб Анна.

— Слишком умные, — охотно ответила Тома. — По глазам — все тридцать.

— Мне двадцать пять.

— Ладно, забудь про них. На нашу сестру ты всё равно не похожа, хоть малолетнюю, хоть нет… Зачем ты, всё-таки, с собой все деньги носила?

Анна вздохнула, подумав «Потому, что дура», но вслух сказала:

— Я приехала недавно… не знаю… В комнате оставлять не хотелось, думала, с собой надёжнее.

— Эх ты, тетеря.

Анна не обиделась. Новая знакомая ей, вообще говоря, нравилась. Своей живостью, задором, тем как вела себя после всего, что произошло в переулке. Вот она сама так быстро навряд ли успокоилась бы, а Тома улыбалась, словно ничего и не случилось. Разговаривать с ней было легко, как со старой приятельницей. Да что там, ни с одной из своих однокурсниц за несколько лет учёбы Анна не сошлась так близко, как с Томой за полчаса общения. Правда, подобных приключений у неё с однокурсницами никогда не случалось.

Анна рассказала, как безуспешно пыталась найти работу, умолчав о том, откуда приехала, но Тома проявила неожиданную деликатность и расспрашивать не стала. Сочувственно покивав, спросила:

— А делать что умеешь?

Анна говорила на трёх языках, включая родной, имела склонность к математике, географии, на «отлично» сдала историю, рисовала акварельные пейзажи…

— Ничего, — опустила плечи девушка. — На скрипке играю, — прибавила, вспомнив о навязчиво всплывающем плане стать уличным музыкантом.

Тома сидела задумчивая, покусывала ноготь, кривила пухлые губки.

— А с работой домашней-то знакома? А то уж больно похожа на благородную…

— Знакома, — заверила её Анна. — Не думай, не сахарная.

— Может, тебе в трактир пойти? Моя подружка как раз уволилась, место свободное. Работа не хитрая: прибираться вечером, днём подавать кружки, уносить пустые, всякое такое. Платят немного, но туда-то уж рекомендации точно не понадобятся.

— Что за трактир? — заинтересованно спросила Анна.

— Обычный, не ресторан, конечно, но и не дыра. Полчаса отсюда пешком. Сходи, посмотри. Чем не работа? Адрес я тебе напишу.

Тома сбегала к стойке и вернулась с чернильницей, пером и кусочком бумаги. Почерк у девушки был неровный, буквы прыгали то вверх, то вниз от строчки, но адрес разобрать было можно. Анна развернула листок к себе, пробежала адрес глазами и снова вернулась к названию, которое Тома для наглядности даже подчеркнула: «Небесный фарватер».

***

В полночь улицы Княжьего острова пустеют и наступает тишина. Что-то странное происходит с маленьким городом, окружённом волнами реки и Гавани, что-то меняется, как в диковинной игрушке: словно у острова есть две стороны, и на закате кто-то дёргает рычаг, и тогда с щелчком поворачивается механизм, и верхний городок ныряет под землю, а нижний занимает его место. Будто монета, повернувшаяся другой стороной.

Такой город Максиму нравился больше.

К вечеру заметно похолодало, весь день моросивший дождь прекратился. А после недолгого перерыва пошёл снег. Редкие снежинки планировали по замысловатым траекториям, касаясь дороги, мгновенно исчезали в грязи. Дома цвета свинцового неба, устремляющиеся вверх, мокрая, пустая дорога, пар, поднимавшийся из люков, неприветливые окна, слепые фонари. Вода в Грязной речке совсем чёрная. Река разделяла остров на две стороны, когда Максим был маленьким, они часто дрались с пацаньём со стороны Гавани, сходясь на Кладбищенском мосту. Находился он в двух шагах от кладбища, в трёх минутах от дома, где жил Максим. Драки шли нешуточные, почти каждый день, но спустя годы из тех ребят вышли лучшие бойцы острова. Многие теперь работали на «Лихих».

Максим шёл вдоль набережной, поглядывая на окна, почти всё чёрные, лишь в некоторых за занавесками дрожал свет ламп. Несколько минут назад позади него возникли две плечистые фигуры. Максим заметил их, но не подал вида, хотя ему ничего не стоило скрыться в переулках.

— Эй, мил человек, прикурить дашь добрым людям?

— Разве что добрым, — развернулся Максим.

Мужики подступили ближе, но тут их лица изменились, из нагловато-довольных став испуганными.

— Господин Лихов… — оторопело забормотали они.

— Идите уже.

Без лишних слов парни растворились в темноте.

Поздней ночью на улицах острова почти никого не бывает. В темноте время от времени вспыхивал огонёк его папиросы, негромко постукивали каблуки ботинок о мостовую. Свернув с набережной, Максим шагнул под длинную арку, похожую на туннель и оказался во внутреннем дворе дома. Наверху небо располосовали железные балки стеклянной крыши без стёкол. Весной среди перекрытий вили гнёзда птицы. Вдоль стен, огибая окна, тянулись трубы, на уровне второго этаж противоположные стороны двора соединялись мостиком.

С этого двора было три выхода на улицу, если не знаешь подробностей. И минимум шесть, если живёшь здесь. В глубине двора виднелась каменная пристройка, похожая на нарост на стене дома, с шаткой дверью и перекосившимся окном, украшенным треугольным аттиком. Белая краска местами облупилась и облетела.

Максим толкнул расхлябанную дверь, очутившись во флигеле, заваленном хламом, открыл следующую дверь и сразу попал в длинный коридор. Дверь сбоку вела в гостиную. Маленькая комната с зелёными обоями, старинным, ещё довоенным столом в центре, посередине которого стоял пузатый блестящий самовар в окружении разномастных чашечек и розеток с вареньем, мёдом, вазочек с конфетами и печеньем. Вдоль стен выстроились несколько буфетов, тяжёлых, с резными завитками на дверцах, кресла с изящно изогнутыми спинками и потёртыми сидениями. Под окнами стоял диван на высоких ножках-лапах, обтянутый алым атласом. За стеклянной дверцей книжного шкафа громко тикали массивные часы. Максим взглянул на циферблат, показывавший четверть часа.

— Да, я не сплю, — с едва заметным вызовом в голосе произнесла Рада, сидевшая за столом и потянулась к пустой чашке. — Будешь чаю?

— Нет.

Максим подошёл к окну, отодвигает тяжёлую занавеску, и так и остался стоят, привалившись к шкафу.

— Ты что-то хотела? — спросил он, когда молчание стало затягиваться.

Проигнорировав вопрос, Рада взяла заварочный чайник, налила в чашку чай, очень аккуратно, сняв ободком чашки каплю воды с заварочного чайника, затем добавила кипятка из самовара, поставила чашку на блюдце, подвинула к Максиму.

— Присядь, — велела она.

Максим бросил ещё один быстрый взгляд в окно, но, не став спорить, снял картуз, сел, сцепив руки, наклонился вперёд, изобразив готовность слушать. Рада сделала маленький глоток чая, не спеша начинать разговор.

— Никита ещё не вернулся. Где бы он мог быть, не знаешь? — спросила она, посмотрев на внука поверх чашки.

— Отправил его по делу.

— Вот как?

— С бригадой. — Он откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и сцепил пальцы в замок.

Рада покачала головой.

— Глеб знает про твоё «дело»?

В доме было очень тихо и пусто. Тепло. За окном снег стал гуще, двор немного посветлел от белизны. К рассвету город припорошит белоснежным.

— Завтра соберу совет, — произнесла женщина, не дождавшись реакции. — Я решила отойти от дел. Пусть будет так. Воевать со взрослыми внуками из-за власти просто смешно, в конце концов.

На сообщение Максим никак не отреагировал, понять, о чём он думает, Рада не могла. «Что творится в голове у этого мальчишки?», — гадала она.

— Глеб поехал за Велигу. В центр, — сказала Рада. — Забрал всех людей.

— Знаю, — откликнулся Максим, вытащил из внутреннего кармана портсигар.

— Не дыми в доме.

Парень послушно убрал папиросы.

— Ведь столько раз просила… — проворчала Рада. Вздохнув, она сделала глоток и снова покачала головой: — Правда, ты никогда никого не слушаешь. Когда я говорила твоей матери, что она не занимается твоим воспитанием, она отвечала, что ты и сам неплохо справляешься.

Поставив чашку, женщина немного отодвинула её от себя, помолчала. Руки у неё были холёные, с отполированными короткими ноготками, на безымянном пальце тускло сверкало золотое обручальное кольцо.

— Может, иногда, действительно, самое лучшее — это не вмешиваться.

Глава вторая

Всю ночь над Петрополем шёл снег, и старания его не прошли даром: к утру город покрылся тонким белым налётом, став похожим на консервную банку, припорошенную сахарной пудрой. Ветер рисовал на мостовых волнистые узоры, змейками стелившиеся под ноги хмурых по раннему времени прохожих, которые цеплялись за свои шляпы, норовившие унестись вместе с ветром прямо в залив.

Фонари ещё горели, когда Павел, держась за воротник плаща, вошёл в Управу. В дверях стряхнул снежную пыль с плеч и фуражки и поспешил в кабинет.

Ночью поспать почти не удалось — одолевали мысли. Когда задремал, проснулся от плача Поля. Полежал с полминуты, ожидая, что Анфиса Алексеевна его успокоит, потом оделся и заглянул в комнату сына.

— Уж не знаю, что с ним, Паша, — чуть не расплакалась пожилая женщина. — Может зубки режутся, только лобик больно горячий.

— Не волнуйтесь, я вызову доктора.

Павел ушёл в прихожую звонить врачу. Тот взял трубку почти сразу, будто ждал у телефона, выслушал, пообещал быть через полчаса. Приехал даже скорее. Пока сына осматривали, Павел топтался в дверях, чувствуя себя совершенно бесполезным, даже Анфиса Алексеевна помогала, а он стоял истуканом.

Закончив осмотр, доктор оставил лекарства, выписал рецепт и подробные инструкции. Успокоил:

— Ничего страшного, температура невысокая, лёгкие чистые, хрипов нет. Просквозило где-то, поправится.

Глянул на Павла и улыбнулся:

— Вам-то, может, тоже прописать чего? Спите как?

— Как младенец, — заверил Павел. — Спасибо, Аристарх Фёдорович.

— Звоните, голубчик, если что, не стесняйтесь, — добродушно улыбнулся доктор.

Расплатившись в прихожей, Павел вернулся в детскую. Поль уже успокоился, дремал, Анфиса Алексеевна покачивала кроватку и что-то тихонько намурлыкивала. Павел постоял рядом, но поцеловать сына не решился, побоявшись разбудить.

— А Таисия где? — спросил он.

Анфиса Алексеевна перестала напевать и бросила на зятя беспокойный взгляд:

— Спит она.

— Надо же, какой крепкий сон, хоть из пушки пали, — проворчал Павел, но тут же устыдился своих слов. Мелочно, недостойно…

Взглянув на дверь в спальню супруги, Павел устало потёр переносицу и отправился спать. Сон, впрочем, оказался безвозвратно потерян, и до утра старший лейтенант провалялся, болтаясь между вязкой дрёмой и бодрствованием, мысли всё время возвращались к проклятому фургону и Воронину. «Воронин — ниточка, — думал Павел, пялясь в низкий потолок. — Если удастся ухватить и потянуть, весь клубок размотается».

Утром он явился в Управу бледный, с синяками под глазами, но гладко выбритый и бодрый. Прокопенко на месте ещё не было. Павел раскрыл папку, начинавшую понемногу толстеть, и наскоро пересмотрел показания пострадавших охранников, полученные вчера в больнице. Ничего интересного они сообщить не смогли: нападавших не видели и не слышали, разговаривали с Ворониным, который попытался неуклюже выманить их из фургона, после чего через слуховое окошко кто-то закинул дымовые шашки. Им пришлось выйти, чтобы не задохнуться, выстрелить не успели, очнулись уже в больнице.

Водитель тоже ничего не видел — напарник оглушил его сразу же. Предательство друга беднягу сильно потрясло, он всё никак не мог успокоиться, дотрагивался до забинтованной головы и ругался как портовый грузчик. Пользы с его показаний никаких, но лучше бы съездить и поговорить лично.

Павел откинулся на стуле, заложив руки за голову. Настенные часы показывали почти половину девятого, скоро должен был явиться руководитель службы финансового мониторинга, вызванный для допроса. Оставлять его в покое Павел и не думал: что-то неладно с деньгами, которые перевозили инкассаторы, пока только неясно, что именно, но вчерашнее поведение Агафона Германовича, говорило само за себя — он что-то скрывал. Только вот как заставить его говорить?

Дверь открылась без предупреждения, Павел резко выпрямился в кресле, но посетителем оказался не банковский служащий, а майор. Кабинет Валентино осматривал с выражением сдержанного любопытства и скептицизма. Спустя полминуты затянувшегося осмотра Карский не выдержал:

— Вы не заблудились, господин майор? — спросил он. — Иногда коридоры Управления могут показаться настоящим лабиринтом.

— Я не заблудился, — ответил Дарий Аркадьевич, и взгляд его сделался острым. — Сегодня утром я говорил с Ефимом Корнильевичем.

«В такую рань?» — удивился Павел. Вытащить начальник с утра в Управление могло только нечто совершенно из ряда вон выходящее. Или некто. Очевидно, что дело не в ограблении: похоже, всплывший в канале труп не просто особенный, а прямо-таки волшебный, если способен построить всю городскую полицию. Хотя заслуга, скорее, принадлежала майору.

— И ваш начальник рекомендовал мне вас как самого толкового и осведомлённого следователя в Управлении.

«Предатель», — подумал Карский.

Валентино подвинул стул так, чтобы оказаться рядом с Павлом, и сел, преградив ему путь из-за стола.

— Спрашивайте, господин майор, помогу чем смогу, — сдался старший лейтенант, подавив желание отодвинуться подальше.

— Вы должны уже были слышать о деле, которое привело меня в ваш город, — произнёс Валентино. — Подробности, полагаю, вам не известны, поскольку они не разглашались. Всё, что я сейчас расскажу, не должно покинуть стен этого кабинета. Надеюсь, вы понимаете?

— Разумеется, — кивнул Павел.

— Человек, убитый и сброшенный с Винного моста на Княжьем острове четыре дня назад, был агентом. Он расследовал дело о похищении с оружейного завода схемы нового самолёта. Нам известно, что схемы украл инженер Лазарев. Лазарева поймали, он сознался, что продал планы Рогожину Леониду, человеку, занимающемуся антигосударственной деятельностью.

О Рогожине Павлу слышать приходилось, он числился среди разыскиваемых, и старший лейтенант даже помнил его фотокарточку, но розыском государственных преступников занимался Особый отдел, так что Павел не то, что в дело никогда не заглядывал, — само дело не видел.

— Наш агент проследил Рогожина до Петрополя, успел сообщить о его намерении передать схемы неким лицам, личности которых установить не удалось, после чего не вышел на связь в условленное время.

Майор облокотился о край стола, сдвинув несколько папок в сторону.

— Вы не думаете, что вашего агента убил Рогожин? — спросил Павел, ненавязчиво передвинув стопку документов.

— Нет, — ответил Валентино. — Потому что Рогожина нашли в гостиничном номере, с дыркой прямо вот тут, — он постучал себя по лбу. — Судя по положению тела, он выхватил оружие и был застрелен, в стене напротив обнаружена пуля из его револьвера. Смерть наступила за несколько часов до полуночи, до того, как был убит наш агент.

«Агенты, схемы, шпионы… — мысленно закатил глаза Павел. — Пожалуйста, оставьте мне обычных грабителей. Не хочу соваться в дела с таинственными убийствами и неопознанными трупами».

— Я предполагаю, — снова заговорил Валентино. — Что нашему агенту стало известно о месте встречи. Он явился к Рогожину, тот схватился за оружие, и наш человек его застрелил. Затем забрал документы, и сам поехал на встречу. И погиб.

— Отчего было не вызвать подмогу? — резонно заметил Павел. — И зачем брать с собой документы?

Майор сделал неопределённое движение рукой.

— Не хватило времени, полагаю. Кроме того, действовал он в строжайшей секретности.

«То есть, довериться нашей полиции тогда они побоялись, а теперь поднимать на ноги всю Управу не зазорно», — подумал Павел. Сидеть и дальше нос к носу с майором он больше не мог, поэтому выбрался из-за стола с другой стороны. Пошёл открывать форточку, сделав вид, что только затем и встал. За окном по улице катили машины и экипажи, чёрные человечки, оскальзываясь, семенили по заваленной снегом мостовой. «Как там Поль? — подумал Павел. — Позвоню, когда майор уйдёт».

— Хорошо. Что же вы хотите от меня? — спросил он.

— Я полагаю, — начал Дарий Аркадьевич, — схемы находятся у убийц. Если бы их забрали шпионы, с которыми собирался встретиться Рогожин, то тело агента так и не всплыло бы. Раз его вышвырнули таким варварским образом, значит, убил кто-то из городских. Кто-то достаточно могущественный и осведомлённый, тот, кто может выйти на международный рынок и продать планы странам-соперницам.

Майор встал и в несколько быстрых шагов приблизился к Павлу.

— Вы знаете, какая напряжённая ситуация сейчас в мире. Все говорят о войне, и не без основания. Этот самолёт может переломить ход истории, а в случае военного конфликта обеспечить победу той стране, которая будет располагать им. — Майор понизил голос. — Схемы нужно вернуть, — тихо и внушительно прибавил он. — А вы можете рассказать, кто в городе подходит под описанную мною роль. Кто мог убить агента и присвоить документы.

— Почему вы не принимаете в расчёт, что вашего агента мог убить и ограбить какой-нибудь случайный бандит? — спросил Павел.

— Он был агентом высочайшего класса. Кроме того, в рапорте сказано, свидетель слышал звук мотора, что означает: убийцы привезли тело на машине. Много у вас обычных грабителей на машинах разъезжает?

«Трудно поспорить», — решил Павел, да и рассчитывать майору было больше не на что: если схемы забрали шпионы, разводить сыскную деятельность поздно.

— Алтынов Леонид Георгиевич, — начал Павел, секунду подумав. — Он купец первой гильдии и самый крупный криминальный авторитет в городе. Король Тёмного Петрополя, — Павел улыбнулся уголком рта. — Содержит подпольные игорные дома, это основная статья его доходов, и ещё бордели. Но занимается также рэкетом и имеет свой процент почти со всякой незаконной деятельности в Петрополе. Самый крупный из его борделей это отель «Европа».

— Вы знаете о его делах, и он до сих пор спокойно живёт? — спросил Валентино, приподняв одну бровь.

— Алтынов окружил себя посредниками, к нему не подобраться, — спокойно объяснил Павел. — К тому же он крупный меценат, жертвует большие суммы на нужды города, вот его и не позволяют трогать. У него есть связи на международном уровне, а в городе полно его людей, поэтому думаю, он мог узнать о схеме и встрече. Есть и ещё кандидатуры.

— Это кто же?

Павел прошёлся по комнате, скрестив руки на груди.

— Тело нашли на Княжьем острове, а это земля семьи Лиховых, банда «Лихие». Из-за некоторой изолированности острова им удалось занять уникальное положение: на острове Семья живёт как феодальная знать. Во главе сейчас стоит Рада Филиповна, мать предыдущих глав банды. Они занимаются воровством, контрабандой, но основной доход имеют с подделки спиртных напитков, и, кстати, до сих пор держат монополию в этой области. Не знаю, что они стали бы делать с вашей схемой, но на острове ничего не происходит без их ведома. Правда, в последние годы семья сдала позиции, а Алтынову никто не указ, и если при Филате он ещё поостерёгся бы хозяйничать на Княжьем, то молодые «княжичи» его не пугают. Он даже не стал бы ставить Лихих в известность.

Закончив, старший лейтенант стал терпеливо ожидать, пока майор снизойдёт до ответа: похоже, тот взвешивал оба варианта, пытаясь решить, какой больше похож на правду. Сам Павел считал, что схемы давно уплыли из Петрополя: труп нашли на острове, наверняка встреча состоялась в Гавани, и агента попросту «пришили», забрали схемы и дали дёру из города водным путём. Но предположения свои Карский благоразумно держал при себе.

— Мне понадобятся досье на Алытнова и на всё семейство Лиховых, — заговорил, наконец, майор. — Где ночуют, куда ходят, что делают. Их окружение, привычки — всё.

Павел даже не сразу смогу ответить:

— Господин майор, — выговорил он, кашлянув. — Сейчас я работаю над делом… в вашем распоряжении ресурсы всего Управления…

— И я их использую, — кивнул Валентино, и взгляд у него сделался таким, что следователь мгновенно понял, за что майора прозвали Василиском. — Работайте, Паша. Информация нужна мне к завтрашнему дню.

И он вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Несколько секунд Павел пялился на дверь с отрешённо-огорошенным видом, потом схватил со стола Прокопенко дротик и всадил в центр мишени.

Через пару минут в дверь постучали, и Павел, всё ещё не отошедший от «явления» майора, крикнул «Да!» с такой неподдельной злостью, что стучать прекратили, но внутрь тоже никто не вошёл.

— Да! — снова крикнул Павел.

За дверью повисло напряжённое молчание. Старший лейтенант глубоко вздохнул, провёл рукой по волосам, подошёл и распахнул дверь.

— Входите, прошу, — спокойным голосом пригласил он, посторонившись. — Доброе утро, Агафон Германович. Очень рад, что вы нашли время для беседы.

Сотрудник банка с опаской, почти что боком проскользнул в кабинет, двумя руками, как щит, держа перед собой шляпу. Моложавый, узкокостный, одетый без шика, но по моде. На приветствие следователя его губы несколько раз дёрнулись улыбнуться, однако безуспешно.

— Садитесь, — Павел жестом указал на стул, который минуту назад занимал майор, спохватился и передвинул его на прежнее место, подальше от себя.

— Спасибо, сесть всегда успеется, — хихикнул Агафон Германович, глянув на Павла в поисках одобрения, но дождался только внимательного взгляда. Банковский служащий стушевался и сел на краешек стула. Следователь тоже занял своё место, но заговаривать не спешил: открыл папку, пролистнул страницы, хмуря брови, несколько раз глянул на мужчину поверх листов.

— В прошлую нашу встречу разговор как-то не задался, — заговорил, наконец, Павел, когда Агафон Германович от нервов уже начал дёргать кончик галстука, кажется, сдерживаясь, чтобы не начать его грызть. — Предлагаю начать заново. Вы, как, не против?

Помотав головой, Агафон Германович сделал страдальческое лицо.

— Вопросы, собственно, очень простые, — «успокоил» Павел. — Чьи деньги похитили налётчики?

Служащий сделался ещё бледнее, чем прежде, но сдаваться без боя не собирался. Надежда, что под давлением мужчина не выдержит и выложит всю подноготную, не оправдалась.

— Господин следователь, ведь это же секретная информация, я уже объяснял, — торопливо заговорил Агафон Германович. — Поймите, данные о клиентах мы разглашать не можем! — Лицо мужчины приобрело умоляющее выражение. — И рад бы помочь следствию, да…

— А если я обращусь непосредственно к директору банка? — спросил Павел.

— Так и директор вам ответит ровно то же самое! — всплеснул руками Агафон Германович.

— А если я приду с санкцией прокурора? — усилил нажим Павел.

«Да что за тайна такая? — думал он. — И сумма просто астрономическая. Кто-то отмывает деньги через банк, наверняка. Вот только один человек или несколько? Для одного многовато. Да что там, колоссально!»

Агафон Германович молчал, поэтому Павел решил разнообразия ради помучить его другими вопросами.

— Кто знал о перевозке столь крупной суммы денег?

Из бледного Агафон Германович сделался пятнисто-зелёным.

— Я… То есть, — поспешно поправился он. — Не только я, конечно. О сумме известно всегда начальнику охраны, который отряжает сопровождение.

— Сами инкассаторы могут располагать такими сведениями?

— Нет. То есть, да, в момент погрузки они же всё видят и могут догадаться по количеству мешков.

— Хорошо. Давайте дальше: кто ещё?

— Начальник охраны, — повторил Агафон Германович. — Я, как начальник отдела мониторинга.

— А чем именно вы занимаетесь в банке? — снова перебил Павел.

Агафон Германович запнулся, пытаясь собраться с мыслями.

— Я… эм… занимаюсь проверкой банковских документов, контролирую все внешние и внутренние операции — на основании отчётов, конечно же. Веду проверку анкет клиентов на предмет причастности к криминальным структурам, препятствованием отмывания денег, проверяю документы, подтверждающие законность операций и денежных средств.

— Хорошо, дальше.

Агафон Германович утёр взопревший лоб.

— Так. Эм… ещё служащие хранилища, которые готовились принять деньги. Сам директор банка, разумеется.

— Что насчёт банка, из которого поступили деньги? И работников почты? — спросил Павел. — Они ведь тоже знали о деньгах.

— Да, но они не могли знать, когда их будут перевозить, — ответил служащий. — На почте о поступлении денег не знали вовсе, они ожидали груз, но не знали, какой, охрану обеспечивал банк, переводивший деньги. Кто мог у них знать о переводе денег, мне неизвестно.

— Очень хорошо. — Павел положил перед мужчиной чистый лист бумаги и перо. — Буду крайне признателен, если напишете список с именами.

Пока Агафон Германович, потея от усердия, заполнял листок кучерявыми буквами, Павел курил и смотрел в окно. «Невозможно так нервничать, если ни в чём не виноват, — рассуждал он. — Бывает, что честные граждане боятся полиции, но этого Ершова сейчас удар хватит от страха. С другой стороны, он может быть замешан только в отмывании денег, а к ограблению совершенно не причастен. Придётся проверять всех, но за господином Ершовым понаблюдать. Приставлю к нему пару агентов…» Мысли следователя оборвались, когда он вспомнил, что помимо прочего предстояло ещё заниматься заданием майора. Положим, какая-то информация уже имелась, и не мало, но агентов, все же придётся отправить. И, чтобы разобраться и с тем и с другим делом, обед придётся пропустить, так что домой не удастся попасть до вечера. «Ничего, позвоню Анфисе Алексеевне, узнаю, как там Поль…» — утешил себя Павел, но настроение всё равно уже испортилось.

***

Никогда ещё в своей жизни Анна так не волновалась. И смешно и страшно: страшно, что не возьмут, смешно, что она боится оказаться недостойной работы официантки.

Трактир располагался в квартале от кладбища, на узкой улице с домами, похожими на неприступные бастионы. Впрочем, весь город выглядел так же: прямые, геометрические линии, башни, камень, металл… Повернув под мост монорельсовой дороги, Анна чуть не присела от грохота, когда прямо у неё над головой пронёсся состав. Рельсы слишком низко шли над землёй, на уровне первого этажа, и на секунду показалось, что мост рухнет. Когда поезд проехал, следом за ним опустился шлейф чёрного дыма. Анна зажала нос рукавом пальто и ускорила шаг.

Улица производила жутковатое впечатление, кругом была грязь, которую не смог замаскировать даже свежий снег. Он уже испачкался, соприкоснувшись с городом, запятнал себя. На грязно-белой поверхности свежего снега оставались следы её ног. Цепочки следов людей и животных тянулись со всех сторон, переплетаясь друг с другом, двигаясь в одном направлении, а затем расходясь снова.

Утро ещё только разгоняло ночную серость, неспешно, как будто протирая запотевшее стекло. Солнце вставало над городом, пытаясь пробиться сквозь смог и дым. Трактир, о котором рассказала Тома, отыскался быстро, даже дорогу спрашивать не пришлось. Анна постояла несколько секунд под железной крышей, поёживаясь от холода, а в голову лезли разные мысли: что нужно закупать дрова, иначе недолго и околеть, что в лёгком пальтишке всю зиму не отбегать, и сила воли тут не поможет, а на манке месяц она не протянет.

Анна открыла дверь и вошла внутрь.

— Доброе утро.

Помещение оказалось очень тёмным, что не удивительно для подвала, но беспокойство вызывал не только, и даже не столько подвал, сколько вообще всё место: улица с домами, многие окна в которых незряче пялились заколоченными ставнями, грязь, обшарпанные стены, ощущение, будто попал на какие-то задворки. И здесь, внутри, напряжение не отпускало.

Трактирщик занимался тем, что ходил вдоль столов, снимал стулья и ставил их на только что вымытый пол, готовясь к открытию. Немолодой мужчина с маленькой лысиной, вытянутым лицом и большими плоскими ушами. Рукава рубашки закатаны до локтей, с плеча свешивается тряпка. Появление женщины застало его врасплох: он замер со стулом в руках, разглядывая посетительницу как диковинную зверушку в зоопарке. Анна неловко повела плечами и, чтобы скрыть волнение, спросила громче, чем требовалось:

— Вам требуется официантка?

Трактирщик выпрямился, поставил стул и оглядел девушку с ног до головы.

— Ты? Официанткой?

— Я, — подтвердила Анна, чувствуя, что голос начинает звучать увереннее. — Официантой.

Он перевёл взгляд ей за спину.

— А скрипка зачем?

Футляр выглядывал у девушки над плечом. Скрипку Анна взяла не без умысла, это был её козырь, который она надеялась использовать. Циничность собственных рассуждений удручала, но девушка решила, что положение создалось такое, что единственные богатства, оставшиеся в её распоряжении, это собственная внешность и умения, больше опереться не на что.

— Я скрипачка, — ответила Анна, снимая футляр. — Если вы меня возьмёте, и согласитесь платить пятнадцать рублей в месяц, то получите не только официантку, но также уборщицу и музыканта — я смогу играть в перерывах.

Трактирщик скрестил руки на груди и снова оглядел девушку, но уже гораздо внимательнее.

— Предыдущей я платил восемь, — медленно выговорил он. — И за эти деньги она ещё и прибиралась вечерами. А музыкант мне не нужен.

— Такой, как я, нужен, — нагло заявила Анна, решив идти ва-банк. — Послушайте, а потом решите, стою ли я таких денег.

Она положила на стол шляпку, сняла пальто и аккуратно повесила на спинку стула, поддёрнула рукава повыше локтей. Трактирщик следил за её манипуляциями с любопытством, что уже обнадёживало. Она подняла скрипку и стала ногой отбивать ритм, ускорясь, смычок описал ровный полукруг, и она заиграла. С первых же нот песни хотелось пуститься в пляс, такое играли в ирландских кабаках. Преподавательница в училище, мисс Вайт, внешне строгая и даже чопорная дама, частенько развлекала своих учениц музыкой разных народов и современными мелодиями, чтобы они не заскучали в окружении помпезных и торжественных мотивов классики. Анна схватывала на лету, иногда ей хватало несколько раз послушать мелодию, и она могла тут же воспроизвести её на скрипке. Если и не сразу, то, во всяком случае, припомнить и восстановить по памяти. Мелодий и песен она знала без счёта, среди них достаточно таких, которые подошли бы для трактира.

Резко оборвав мелодию, Анна опустила смычок.

— Так что? По рукам?

Трактирщик поскрёб щетинистый подбородок, раздумывая.

— Десять.

— Вы ведь получаете три работника в одном лице, — возразила Анна.

— Зачем мне скрипач? — ответил трактирщик. — Неизвестно ещё, понравится ли здешней публике твоя игра.

— Вам понравилась, — резонно заметила девушка.

Трактирщик махнул рукой.

— Четырнадцать, — сказал он. — Если твоя музыка принесёт прибыль, увеличу жалованье. Идёт?

«Минус восемь за комнату, остаётся шесть рублей, это… около двадцати копеек в день», — быстро подсчитала Анна и чуть не расплакалась.

— Идёт, — ответила она вслух.

— Приходи вечером, — велел трактирщик, — к шести. Не опаздывай и скрипку не забудь.

Анна вышла на улицу, сразу же по контрасту ощутив, как душно в трактире. Ей пришлось вцепиться в шляпу, чтобы не унёс налетевший ветер. Сделав несколько шагов, она остановилась, выдохнула. «Ведь получилось», — подумала она. Её приняли, и впервые в жизни у неё есть работа. Денег нет, так и что? Вещи — всего лишь вещи. Ей не нужно больше необходимого. Ни поездок, ни книг, ни нарядов. Всё это мусор, всё исчезнет, она прекрасно обойдётся без мишуры и побрякушек. Разве что ещё одно платье не помешало бы…

Поправив ремешок сумки, Анна закинула за спину футляр со скрипкой и отогнула край перчатки, чтобы проверить время. Итак, сегодня в шесть часов у неё начинается рабочая смена. А до этого времени она совершенно свободный человек.

***

Анатомический покой «Первой городской больницы им. Сомова Г. А.» находился в подвале этой самой больницы и занимал две комнаты. Бледно-зелёная кафельная плитка на полу и стенах, стёкла ламп мутные, воздух наполнен странными запахами, нет окон. Передняя комната с деревянной лавкой вдоль стены, письменным столом и рядами картотечных шкафов заменяла доктору кабинет. Слева, за дверью, обитой листами железа, находился холодильник, там на столах лежали тела людей, прикрытые пропахшими хлором простынями. В передней комнате сержант Котов и патологоанатом Платон Матвеевич пили чай с щавелевыми пирожками. Несмотря на сомнительность начинки, пирожки оказались поразительно вкусными: супруга Платона Матвеевича варила их по особому рецепту.

— Нервная у вас работа, Платон Матвеевич, — заметил сержант, потянувшись за новым пирожком. — Вот уж на что только я не насмотрелся за годы службы в полиции, но до вас мне далеко. Как ночами спать, когда днём трупы вскрываешь? — Сержант для наглядности взмахнул в воздухе надкусанным пирожком.

— Тут, Анастасий Борисович, нужно привычку иметь, и только. — Благодушно улыбнулся патологоанатом. — Я ведь сколько трупов перевидал, пока учился! Ну, в первый, второй раз ещё зеленел, а потом пообтёрся, пообвыкся, сейчас уже и не думаю, что человека режу. Это же и не человек вовсе, а оболочка. Человек из неё уже весь вышел, так сказать.

Платон Матвеевич щёлкнул по своей опустевшей чашке, подкрепляя слова звоном.

— Вы не думайте, что наша братия сплошь мясники, у нас тоже душа есть, только в загрубевшей оболочке, иначе никак. — Патологоанатом потёр свои белые, пухлые ручки, на миг показавшись Котову похожим на горбуна из пьесы «Полночный крик», которую ставили в театре ужасов на проспекте Масок. Сам сержант поклонником ужасов себя не считал, но вот супруга его не пропускала ни одной новой пьесы. Всё потому, что в жизни Котову ужасов хватало с лихвой. Иной раз он думал, не привести ли жену сюда, не показать ли холодильник? Может, враз отбилась бы охота до кровожадных зрелищ. Но останавливала подспудная мысль: «А ну как, напротив, понравится?». Нет уж, пусть на спектаклях душу отводит.

Дверь распахнулась, громко стукнувшись о плитку железной ручкой, от чего сержант и доктор подпрыгнули на своих стульях, а доктор даже расплескал чай, и в комнату ввалились двое с носилками.

— Куда?.. — гаркнул один из носильщиков.

Доктор кинулся открывать двери в покойницкую. Следом за первыми носилками последовали ещё одни, и ещё… Котов насчитал десяток с лишним трупов.

— Это откуда столько? — спросил он, поймав на выходе одного из работников. — Пожар, что ли?

— Да какой там! — воскликнул тот. — На Дударовке, возле рынка Ямского, ночью стычка была. Кого-то ещё живыми довезли, уже там, наверху, в палате откинулись.

— У Ямского? — повторил Котов. Сощурился, ущипнул себя за ус. — С кем же «Чёрные извозчики» поцапаться умудрились?

— Да кто же их разберёт? Но кровищи там — у!.. — мужчина широко развёл руки, будто демонстрировал пойманного леща.

«С цыганами, это уж как пить дать», — подумал сержант, заглянув в покойницкую: патологоанатом сновал между столами, регистрируя вновь прибывших, и что-то негромко намурлыкивал себе под нос. Цыгане держали в своих руках север города, на правом берегу Велиги, но их интересы пересекались именно с «Чёрными извозчиками», хотя территории и находились в разных частях города. Котов вернулся за стол к недопитому чаю. Взял чашку, потянулся подлить кипятку, вздохнул, озабоченно покачал головой. Резни между бандами давно уже не случалось: так, мелкие свалки с мордобоем и поножовщиной, но чтобы почти два десятка трупов, такого уже несколько лет не было. «Только бы не война, упаси Господи», — подумал сержант. Последняя война банд закончилась со смертью старого вора-законника с Княжьего острова, пока она шла, полиция чуть не каждый день выезжала на вызовы. Чаще не вмешивались, подъезжали после, собрать трупы. Сколько тогда мирных горожан под горячую руку подвернулось! Как начнут палить в Центре, а пуля, она же дура…

Сержант взял пряник и чуть не выронил, когда дверь хлопнула снова. Оглянулся — нет, не труп, а самый что ни на есть живой человек, элегантно одетый молодой мужчина, да с таким взглядом, что хоть под стол лезь.

— Сержант Котов? — спросил господин хорошо поставленным низким голосом.

«От такого голоса барышни должны с ума сходить и штабелями к ногам укладываться, — подумал сержант. — Ну точь-в-точь вампир из пьесы в „Деймосе“!» По таинственному и загадочно-бледному графу-вампиру с ума сходили не только молоденькие зрительницы: даже госпожа Котова украдкой вздыхала, промакивая глаза гипюровым платочком.

— Майор Валентино. — Мужчина достал из кармана документы и позволил сержанту несколько секунд полюбоваться ими. — Давно ждёте?

Что-то подсказало Котову ответить отрицательно. И вовсе не вежливость, надо полагать.

— Где тело? — спросил майор, переходя сразу к делу. Держался он по-деловому строго, а смотрел надменно, как самый настоящий граф.

Тело неизвестного лежало в холодильнике, вместе с остальными. На гвоздике, привинченном к столу, висела табличка с номером. Платон Матвеевич вопросительно взглянул на вошедших, но майор, не останавливаясь, прошагал к указанному столу, на ходу поманив патологоанатома пальцем.

— Это тот человек, которого обнаружили в лодке? — спросил Валентино.

— Да, — ответил доктор, с тем же любопытством, что и сержант, разглядывая майора. О приезде особиста Платона Матвеевича предупредили, но к образу майора он оказался не готов.

Откинув покрывало, Дарий Аркадьевич несколько мгновений всматривался в спокойное лицо человека, затем спросил:

— Его ведь обнаружили прямо так, голым?

— Да.

— Котов?..

— Да, господин майор?

— Человек, который нашёл тело, надеюсь, сейчас в полиции?

Сержант растерянно качнул головой.

— За что же его задерживать, господин майор? — удивился Котов. — Показания записали, адрес взяли, из города попросили не уезжать, и довольно.

— Бездари… — с ненавистью произнёс Валентино. Сказал — как хлестнул. — Сержант, вы ведь работаете на острове, верно?

— Так точно, — едва не козырнул от усердия Котов. «Нет, — подумал он, — какой там вампир! Инквизитор, вот кто! Монах-инквизитор. Поди, с пыточным искусством не понаслышке знаком, особистская душонка».

— Расскажите про «Лихих». — Валентино повернулся к сержанту и стало видно, как у него играют желваки под пергаментно-белой кожей.

— Да что про них рассказать-то? — Котов сощурился и принялся крутить кончик уса между пальцев. — Их там все местные зовут князьями, вернее, нонешних княжичами, потому что, так сказать, наследники. Заправляет всем их бабка, Рада. До неё островом управляли её сыновья: Игорь и Филат. Филат старший, умер год назад, убили его «Чёрные извозчики». Горячая голова был мужик, даже в пятьдесят, всё как молодой бегал. Его младший брат, Игорь, умер молодым совсем. Цыган какой-то зарезал, они тогда с цыганами грызлись. Оба войну прошли, младшему восемнадцать было, когда на фронт пошёл. Добровольцы они. — Котов не удержался от уважительных ноток в голосе, за что удостоился неодобрительного взгляда от майора.

«Эво глянул, прям змеюкой!» — подумал сержант.

— Дальше, — нетерпеливо приказал майор.

— Ну, дети у них остались. У Филата сын Глеб, ему сейчас тридцать три, у Игоря двое: Максим, ему двадцать семь, и младший, Никита, восемнадцать. Мальчишке всего пять лет было, когда отца зарезали, а скоро и мать померла от холеры.

— Не надо слезливых подробностей, — брезгливо сморщился Валентино. — Говорите по существу.

— Говорю, — обстоятельно кивнул Котов. — При отцах банда весь остров в кулаке держала, и на другие районы посматривала, а сейчас, при Раде, ослабли. Прочие банды их пока что не трогают: Княжий остров отделён от города, добраться можно только по мостам, а за ними приглядывают. Да и местные жители… — Сержант замялся, понимая, как прозвучит объяснение. — Они, как бы, за княжичей, понимаете? Хоть и бандиты, а свои бандиты. И пока они тут, другие не суются.

— То есть, ваши «Лихие» занимаются ещё и рэкетом, — заключил майор.

«Вот, и этот всё не так понял, — сокрушённо подумал сержант. — То есть, всё так, да не так… Эх, сложно постороннему человеку уразуметь, какие тут порядки».

— «Княжичи», — произнёс Валентино с нескрываемым призрением, точно выплюнув слово. — Вот почему город погряз в преступности: потому что даже стражи порядка именуют бандитов и убийц князьями.

Котов ничего не ответил на это, да и что тут скажешь. Майор был прав, но как-то обидно прав.

— Мне нужно поговорить с тем человеком, который нашёл тело, — заявил Валентино, — Едем, сержант, — распорядился он, и впервые за весь разговор его губы раздвинулись в улыбке. — Сегодня вы побудете моим адъютантом.

***

День выдался тёмным, снежным. С утра над городом шёл снег: поначалу редкий, он постепенно осмелел, усилился и повалил крупными хлопьями. Погода стояла безветренная, снег шёл сплошной стеной, прохожие, машины, экипажи скользили в снегопаде призрачными фигурами. На углу улицы мальчишка размахивал газетой, из его сумки, казавшейся больше него самого, торчала ещё целая пачка, но газеты быстро расходились.

— Ограбление банковской машины! — кричал он. — Бандиты устроили взрыв на Бриллиантовой улице! Есть жертвы!

— Какие, к чертям, жертвы? — поднял брови Максим.

Выхватив у мальчика газету, он бросил ему монету и расправил страницы. На первой же крупным планом красовался раскуроченный взрывом грузовик в окружении полицейских, ниже шли четыре колонки текста с подробностями происшествия, хотя по большей части статья ругала бездействие Управы и сетовала на распоясавшихся преступников, поскольку с фактами дела обстояли неважно.

— Ты смотри, что пишут! — Максим сунул папиросу в зубы и продемонстрировал газету Голосу. — Двое погибших. Откуда? Или они самоубились, когда мы уехали?

Он хмыкнул и, свернув газету, сунул в урну. Парни перешли перекрёсток. Город шумел вокруг точно лес: голоса, вскрики, сигналы машин и конское ржание. Мимо прокатил вагончик парового трамвая с громоздкой паровой установкой, обвитой трубами, двигавшей колёса. Внутри вагона лакированная отделка, медные приборы, окна большие, с рамами, похожими на тонкие струйки дыма только что потушенной лампады, застывшие в металле. Город и есть тот же лес. Дикий, как на самой заре хрупкой цивилизации. Надо ли было покидать джунгли, чтобы затем выстроить вместо них другие? Человек, стремясь обезопасить себя, возводил одну стену за другой, деревянные, затем каменные крепости поднимались над земляными валами, карабкались на горные склоны, разрастались, захватывая пядь за пядью, чтобы стать новыми джунглями. Люди так хотели спрятаться от ужасов леса, что выстроили свой собственный, с чудовищно огромными зданиями, словно термитники, поднимающиеся к небу. Дома из кирпича и железа, окованные бетоном каналы… Лабиринт из камня и металла.

— Там сказано, следствие ведёт Карский, — заговорил Максим несколько минут спустя. — Действуем по плану, но Карский человек дотошный, нужно быть аккуратнее.

Они остановились под ажурным козырьком, поддерживаемым двумя тонкими, закрученными винтом колоннами. Сверху здание украшал ряд витражей, разноцветной мозаикой складываясь в название «Деймос». Внутрь вели двустварчатые двери с вертикальными стеклянными окнами, по бокам от кассовой будки, в это время дня пустующей. Справа и слева на щитах висели рисованные афиши, представлявшие спектакли, которые шли в театре в этом месяце. На первом одетый в огонь человек стоял, запрокинув голову к жёлтой луне, одной рукой поддерживая за тонкую талию совсем ещё юную девицу в костюме гимнастки. На другом плакате на столе лежал Пьеро с торчащим из груди кинжалом, а трое в масках, в одном из которых безошибочно угадывался Арлекино, заглядывали в окно с выражением кровожадной радости на лицах. Максим на пробу дёрнул ручку двери, но дверь, разумеется, оказалась заперта. Ладонями заслонившись от света, парень попытался рассмотреть, есть ли кто-нибудь в холле, потом постучал в стекло. Подождал. Снова постучал, но ответа на последовало. Оглянувшись на Голоса, будто в поисках совета, Максим сжал губы и, резко развернувшись на пятках, зашагал дальше, до арки, ведущей во двор, прямиком направившись к чёрному ходу. В этот раз он сразу принялся громко барабанить кулаком в железную дверь так, что грохот разнёсся по всему двору.

— Театр закрыт! — послышался с той стороны надтреснутый старческий голос. — Чего вам?

— Открывай, Фрол!

Щёлкнула задвижка, дверь распахнулась, на пороге застыл встревоженный старик. Морщинистое лицо его было словно изборождённое каньонами плато, слезящиеся глаза, редкие седые волосы. Он испуганно отступил назад, вытер уголки губ.

— Господин Лихов… извините, что заставил ждать… директор в зале, у них там репетиция.

Хлопнув старика по плечу, Максим шагнул в темноту узкого коридора.

Днём театр спал. Просыпался он с наступлением сумерек, как ночной зверь, как все те создания, которые жили и умирали на его сцене. Днём мимо парадных дверей люди проходили, не задерживаясь, будто их не существовало, и можно было подумать, что сам театр выныривает из небытия только после захода солнца. Публика, которая посещала его, относилась к той категории людей, которым ночь интереснее дневного света. Сюда приходили, чтобы заглянуть в темноту бездонного колодца и увидеть ответный взгляд из темноты. Это был театр ужасов.

Коридоры, которые словно лабиринты в английском парке пронизывали здание. Они вели в гримёрки, склады, костюмерные, в жилые комнаты, где спали актёры и рабочие. Холл театра имел совсем другой вид, там горели люстры со стеклянными подвесками, а пол сверкал как в бальном зале.

Раз или два им навстречу попались обитатели театра, но никто не обращал внимания на пришельцев: в коридорах было слишком темно, чтобы разглядывать лица, да и чужие здесь не ходили. В зал парни вышли через одну из боковых дверей. Свет горел только на сцене, её освещали прожекторы, в самом зале было пусто и темно. Ряды скамеек полукругом расходились от сцены, места для публики побогаче располагались наверху, в бельэтаже, который имел всего один ярус и не делился на ложи, и всё отличие от партера заключалось в том, что вместо скамеек там стояли деревянные стулья. И всё-таки места наверху арендовали богатые люди, приходившие пощекотать нервы и окунуться в атмосферу декаданса.

— Да убоится посягнуть на то, что мне принадлежит, любой из смертных! Страшен путь, который перед ней лежит…

Актёры репетировали без костюмов, но по декорациям и словам можно было попытаться понять, о чём идёт речь в пьесе. Мужчина с чёрными волосами до плеч, с породистым «греческим» носом стоял, повернувшись лицом в зал. Пожалуй, что даже и без костюма он вполне походил на какого-нибудь демона огня. Подле него полулежала девушка: голова опущена, вся поза выражает отчаяние.

— Прикосновения мои ей причиняют только боль, — произнёс мужчина и повернулся к актрисе. — Тебе послушен, но не верь, — он гордо вскинул голову, тряхнув волосами, — на сцене царь я и король!

— Стоп, стоп!

Человек, который сидел в первом ряду, вскочил со своего места и замахал пухлыми ручками на актёров.

— Николай, дорогой мой, о чём мы с тобой говорили? Не делай такое лицо, будто тебе ногу отдавили на толкучке! Ты властвуешь над ней, понимаешь? Ты можешь изобразить это, или нет?

— А мне кажется, вполне убедительно, — громко возразил Максим.

Директор недовольно обернулся, высматривая, кто посмел вмешаться, увидел Максима и сделал полшага назад.

— П… перерыв! Всем перерыв пятнадцать минут, — выдавил он. — Давайте, давайте, кыш отсюда!

Актёры, переглядываясь, покинули сцену, а директор засеменил к посетителям по проходу между скамеек.

— Господин Лихов, какой сюрприз, — нервно улыбаясь, поздоровался он. — Я вас не ждал.

— Не ждал? — переспросил Максим. — Извини, что побеспокоили. Мне уйти? — Он плуобернулся к выходу, кивнув на дверь.

— Нет-нет, что вы, господин Лихов! — чуть не подпрыгнул директор. — Может, в кабинет пройдём? Хотите выпить чего-нибудь?

— Я хочу свои деньги, Валерий.

Вынув из внутреннего кармана плаща портсигар, Максим достал папиросу и щёлкнул зажигалкой. Директор затравленно перевёл взгляд на Голоса, тенью стоявшего за спиной Лихова.

— Ты просрочил выплату, — сказал Максим, выдохнув дымное облачко. — По дружбе я спустил тебе в прошлый раз, но уже второй месяц пошёл. Мой человек вернулся от тебя с невнятными заверениями в искреннем уважении к моей семье в целом и ко мне в частности. Вот только, если бы ты уважал меня, то не вынудил бы приходить лично, а?

— Господин Лихов, — Валерий сжал руки, — времена сейчас такие… сами понимаете. Мне и актёром-то платить нечем, и выручки совсем плохи…

— Отлично понимаю, — Максим протянул руку и похлопал сжавшегося директора по плечу. — Наверное, толпы, которые собираются каждый вечер возле твоего театра, на самом деле приходят на пикет. Не позволяют зрителям попасть на спектакль. — Парень сочувственно покачал головой. — Хочешь, пришлю ребят? Ты ведь за это нам и платишь, за защиту.

— Н-не надо, господин Лихов!

— Сам справишься? — заботливо уточнил Максим. — А то, смотри, ребятам несложно прокатиться. Нет? Ладно. Тогда давай так: на следующей неделе Голос заглянет к тебе, и ты выплатишь всё, что задолжал за два месяца. Если не получится, — Максим махнул в воздухе папиросой. — Трудности у всех случаются, что поделать. За каждый последующий просроченный день плата будет увеличиваться на сорок процентов. Нет, не пугайся так! — Максим успокаивающе хлопнул директора по спине. — Через неделю счётчик отключится, и ты либо выплатишь всю сумму, либо твой театр покажет последнюю пьесу под названием «Театр ужасов сгорел до тла».

Директор помотал головой, потом, спохватившись, часто-часто закивал:

— Да, господин Лихов, конечно, я заплачу, заплачу.

Из театра они вышли через парадные двери. Максим глубоко затянулся, сунул одну руку в карман брюк и выдохнул дым в серое, рябившее от снежных хлопьев небо. Голос стоял рядом, тоже спрятав руки в карманы куртки, сощурившись, смотрел на людской поток, огибавший их как река островок. Выбивавшуюся из толпы головку он заметил первым — слишком целеустремлённо двигалась она по направлению к «Лихим». Голос ухватил мальчишку за воротник и приподнял в воздух, что оказалось совсем нетрудно. Тот замолотил ногами и руками в воздухе, пытаясь кулачками достать парня.

— Пусти! Ты, верзила! А ну, пусти, кому сказал!

— Да опусти его, — попросил Максим.

Оказавшись на земле, мальчик хмуро посмотрел на Голоса, шмыгнул, утеревшись рукавом курточки, и принялся демонстративно отряхиваться. Мальчишка был тот самый, что подходил к Максиму накануне возле кладбища.

— Хватит уже охорашиваться, говори, что у тебя.

Мальчик снова сердито шмыгнул носом и заговорил приглушённо:

— Атаман «Пеших стрелков» хочет встретиться. Тебе нужно пойти со мной, но только одному.

Голос вопросительно взглянул на шефа, тот успокаивающе кивнул:

— Возвращайся на завод, я приеду позже. — Максим бросил папиросу под ноги и затушил носком ботинка. — Веди, малец.

Автомобиль затормозил у поворота в переулок, такого узкого, что он больше был похож на зазор между двух домов. Наверху здания соединялись металлическими мостиками, перекинутыми на разных этажах от пожарных лестниц. Мальчишка выскользнул из машины и припустил вперёд. Чертыхнувшись, Максим обежал машину и бросился догонять юркого проводника. Проходу в переулке мешали горы ящиков и коробок, сваленных здесь когда-то и благополучно забытых, под ногами хлюпали лужи, над головой болтались растяжки верёвок с трепещущими на ветру простынями, рубашками и пелёнками. «Стрелок» бежал впереди, ловко перепрыгивая через лужи и проворно огибая препятствия, и Максим едва поспевал за ним. Потом мальчик словно исчез. Максим пробежал ещё немного, остановился, озираясь.

— Сюда, — позвал провожатый, высунувшись из-за двери, прикрытой от посторонних глаз нагромождением из ящиков, досок и одного старого матраца. За дверью оказалась тёмная передняя с высоким потолком и крутой деревянной лестницей, скрипучей даже на вид, начинавшейся почти от самой двери.

Мальчишка потянул Максима вбок, к дверям, за которыми обнаружилась комната, вразнобой заставленная стульями и столами. Они прошли в следующую дверь и попали в короткий коридор, освещённый несколькими настенными лампами. По обе стороны коридора тянулись одинаковые двери. Мальчишка открыл пятую слева, но заходить не стал.

— Спасибо, Митя, — послышался из комнаты голос. — Ты подожди снаружи, ладно?

Мальчик очень серьёзно кивнул тому, кто находился внутри, и пошёл назад по коридору. Максим зашёл в комнату и прикрыл за собой дверь.

— Привет, Женя, — поздоровался он.

Комнату использовали как склад: всё внутреннее пространство заполняли низкие деревянные ящики, в щелях между досок кое-где торчала солома. Окон в комнате не было, свет распространялся только от керосиновой лампы, стоявшей на одном из ящиков. Рядом сидел молодой парень лет шестнадцати, худой, с русыми, неровно остриженными волосами, похожими на высохшую траву, в пальто с большими заплатками на локтях, новых, но не модных брюках, и в тяжёлых сапогах. Тощая шея обмотана узким бардовым шарфом, на подбородке и щеках несколько крошечных порезов.

— Зимуете на складе магазина? — спросил Максим, глянув на штамп на одной из коробок.

— Он закрылся два месяца назад, — кивнул Женя. — Пока что мы тут.

Взгляд у парня был как у галки, следящей за мясником: такой же выжидающе-настороженный и вороватый. Он встал, как только Максим вошёл в каморку.

— Большая честь принимать у нас Островного князя, — наполовину шутя, наполовину серьёзно произнёс Женя. — Извини, что не в нашем постоянном доме, но туда я б самого патриарха не привёл. Так чего хотел-то?

Максим подвинул один из ящиков, сел, вынул портсигар и протянул парню. Женя взял две папиросы, одну понюхал, удовлетворённо кивнул и сунул за ухо, вторую прикурил от лампы. Максим тоже закурил.

— Нет ли у «Пеших стрелков» желания поработать на меня? — без обиняков начал он, глядя, как вспыхивает огонёк папиросы в полумраке комнаты.

— Нет! — почти мгновенно откликнулся Женя. Ответ прозвучал очень резко, он и сам это почувствовал и заёрзал на месте, попытавшись смягчить тон, не теряя достоинства: — Мы никому не подчиняемся, даже Адмиралу.

— Не беспокойся, «Лихие» не собираются брать «Пеших стрелков» в оборот, — заверил его Максим. — Ваша вольная — почти традиция, не будем её нарушать. — Он наклонился вперёд, опёршись рукой о колено. — А вот Адмирал, я слышал, к традициям не так благоволит.

Женя дёрнул рукой, державшей папиросу.

— Он хотел обязать вас платить дань, — произнёс Максим.

— Фиг ему, — нервно дёрнулся Женя.

— Все городские попрошайки ходят под Адмиралом…

— А мы — нет! — выкрикнул парень, вскочив со своего места. — «Пешие стрелки» никогда никому не платили. Мы свободны до восемнадцати, это традиция, все это знают, он тоже, чёрт побери!

Женя сделал несколько нервных шагов к двери, вернулся обратно, снова сделал два шага.

— Если хочешь, «Лихие» за вас вступятся, — негромко сказал Максим, внимательно следивший за перемещениями парня.

Женя перестал расхаживать взад-вперёд и коротко хохотнул.

— То есть, вместо Адмирала у нас будут Князья? — едко спросил он.

— Нет, я предлагаю кое-что другое, — покачал головой Максим. — Сотрудничество. «Пешие стрелки» получат прикрытие от полиции: вас не будут отлавливали как беспризорников, а если кого-то из ваших и возьмут, сможете обратиться к «Лихим», и вашего человека отпустят, я гарантирую. Будете работать через моего связного. Он же станет передавать плату.

— Плату? — заинтересовался Женя.

— За информацию, — подтвердил Максим. — Твои ребята будут собирать сведения и иногда выполнять мои поручения. Никаких приказов от меня, только просьбы лично к тебе, а ты, если сочтёшь возможным, отдашь распоряжение своим подопечным.

Смахнув пепел на пол, Максим продолжил:

— «Лихие» также разберутся с притязаниями Адмирала: «Пешие стрелки» живут на Острове, пусть и работаете вы по всему городу, так что мы скажем, что вы уже платите нам. Только не заходите на территорию Адмирала в городе, и всё.

Максим облокотился о ящик в ожидании ответа. Но Женя молчал, уставившись в пол и обдумывая сказанное.

— В чём подвох? — спросил он.

— «Лихие» всегда работали честно, — качнул головой Максим. — Никаких подвохов. Согласен или нет?

Женя недоверчиво молчал.

— У вас строгие правила, — сказал Максим, — вы прогоняете всех, кому перевалит за восемнадцать. Тебя через два года тоже выгонят.

— Это честно, — быстро возразил Женя.

— Не спорю, — пожал плечами Максим. — Всем повзрослевшим «Лихие» наудут работу в нашем деле. Вам больше некуда податься, только в вольное плавание, а это рано или поздно так и так ложиться под Адмирала или нелегалом, и тогда выше дна не всплыть, сам знаешь.

В комнате снова повисло молчание. Женя курил, глядя на огонёк в лампе, потом резко вскинул руку и с усилием потёр лоб.

— Чёрт возьми, умеешь ты убеждать. Идёт. — Он протянул руку.

— Договорились, — Максим пожал протянутую руку и встал, затушив окурок о стенку ящика, на котором сидел. — Тогда сразу первая просьба: могут твои ребята выяснить маршруты цыганских бегунков?

***

Казалось, что уже наступили вечерние сумерки, хотя время едва перевалило за полдень. Этот город был тёмным, его населяли люди, не избалованные светом, и их души давно приобрели такой же мутный серый цвет, что и пасмурное, затянутое смогом и дымом небо над ними. Маленькие дети часто забывали, что такое солнце. Ни дня, ни ночи — здесь всегда царили сумерки. Переплетение колонн, арок, перекрытий, высокие стены, не пропускавшие дневного света — всё это создавало удушливую атмосферу. Темнота и теснота. Здания громоздились друг на друга и карабкались вверх.

Три чёрные легковушки проехали вокруг площади и остановились перед высоким зданием из серого камня. Оно напоминало ацтекскую пирамиду, только сильно вытянутую вверх. Ступенчатый фасад украшали золотые портики, а наверху шёл ряд полукруглых окон и узкий балкон с чугунными перилами. Ещё выше, там, где здание сужалось, по четырём углам, как горгульи на стенах готического замка, скалилсь морды сфинксов. Окна на первом и втором этаже закрывали до середины железные пики, похожие на забрала шлемов. Над парадным входом, умещённый в прямоугольник, выступал барельеф с надписью «Европа» и геометрически изувеченным орлом.

Из машин выбрались люди в синей форме. Они выстраивались перед дверями отеля в две шеренги, не переговариваясь между собой, не глядя на испуганно шарахнувшихся прохожих. Последним из машины вылез молодой мужчина одетый во всё чёрное. Он встал напротив дверей, между двумя рядами полицейских, подняв голову, отыскал взглядом сфинксов, стороживших прямоугольный венец здания, и рот его на секунду скривился в брезгливой гримасе.

— Пошли, — приказал он, и полицейские вломились в холл отеля.

Валентино шёл следом за шумом и криками, как праведник сквозь кольца ада. В огромных плохо освещённых газом залах не протолкнуться от посетителей, несмотря на то, что была ещё только середина дня. Там поют, здесь дерутся, почти все вокруг бандиты, или солдаты, спившиеся офицеры, воры, которые часто при деньгах и потому пользуются уважением у преступников. Они разлетались по углам под ударами дубинок полицейских и щерились оттуда словно крысы, полуодетые девицы визжали, закрываясь руками от ударов, но даже и не думали стыдиться своего вида.

На лестнице девушка в сорочке со сползшей бретелькой колотила полицейского его же собственной фуражкой, тот пытался поймать её за руки, но никак не мог ухватить за запястья. Длинные мягкие волосы красавицы разлетались в стороны от каждого движения. Проходя мимо, майор коротко ударил девицу низом ладони в лицо. Голова «нимфы» откинулась назад, и она осела на пол, сложившись как тряпичная кукла.

— Не либеральничайте, рядовой! — резко бросил майор полицейскому. — Вы не с воспитанницами дома благородных девиц дело имеете!

Парень покраснел до корней волос, наклонился, поднял упавшую фуражку и побежал в комнату. Дарий прошёл дальше в коридор. Из дверей вылетали постояльцы и работницы, одетые кое-как, или вовсе не одетые, красные, потные, с осоловелыми глазами. Какой-то усач в одном нательном белье, увидев майора, бросился к нему, выкрикивая что-то про произвол и суд. Валентино выхватил револьвер и с размаху, от души врезал усачу по уху, сбив с ног. Мужчина остался валяться на полу, хватаясь за разбитую голову и заливая кровью ковёр. Майор вынул из кармана белый платок и протёр револьвер. Оглянулся, обозревая разгром, учинённый полицейскими.

— Подонок! — простонал усач.

Майор опустил глаза, и усатый дёрнулся отползти, но не успел — его откинуло назад сильным ударом: носок ботинка пришёлся ему в подбородок. Мужчина растянулся на полу, перевернулся на бок, выплюнув сгусток крови и два передних зуба.

— Наверх, — распорядился Валентино, поймав за плечо одного из полицейских.

Вместе с отрядом в десять человек он зашёл в лифт в конце коридора и нажал кнопку пятого этажа. Через полминуты они поднялись наверх.

— Вперёд, — скомандовал Валентино, когда лифт остановился и двери открылись. — Ты и ты — за мной, — прибавил он, кивнув двоим парням и направился к комнате под номером пятьдесят пять. Дверь легко поддалась, и он вошёл внутрь.

Это помещение, как, впрочем, и весь этаж, разительно отличалось от тех, что они уже миновали. Стены задрапированы тёмно-сиреневой тканью с золотыми птицами, на полу мягкие ковры в тон стенам, справа от двери камин, выполненный в классическом стиле, на стенах газовые светильники в виде настенных канделябров, несколько старых картин. Перед камином два кресла с высокими спинками, обитые тёмно-розовым бархатом, между ними низкий кофейный столик на резных ножках. Слева от двери огромная кровать с балдахином, вся заваленная подушками. Тяжёлые шторы задёрнуты, и в комнате полумрак. Возле окна, на изящной софе, сидел грузный мужчина в восточном халате. Лет ему было самое большее пятьдесят; густые, чёрные, едва тронутые сединой волосы зачёсаны назад, борода и усы коротко подстрижены, глаза с насмешкой смотрят из-под густых бровей. У его ног на подушках сидели две девушки, одна одетая как восточная красавица, вторая грузинской княжной.

Валентино повёл исполненным брезгливости взглядом по комнате, едва скользнул по стройным девичьим фигуркам и остановился на мужчине. Тот в ответ усмехнулся в усы.

— Брысь! — сквозь сжатые зубы скомандовал Валентино девушкам. Повторять ему не пришлось: обе стремительно выскользнули из комнаты мимо майора.

— Вы тоже идите, — велел майор полицейским.

Переставил один из стульев от стены в центр комнаты, напротив софы, майор сел, положив ногу на ногу и откинув назад полы пальто.

— Поговорим, господин Алтынов, — сказал он.

— Отчего же нет? — отозвался купец. Откинулся на подушки, сцепив руки в замок на своём круглом животе. — Поговорим, господин Валентино.

Хлопнула дверь — это вышли полицейские, в комнате остались только купец и особист. Алтынов сидел, развалившись на софе, с ленцой посматривая на майора и затягивающееся молчание вовсе на него не давило. Чувствуя себя хозяином положения, он, похоже, не беспокоился о творящемся на первых этажах безобразии.

— Не угодно ли сигару? — спросил Алтынов, перегнувшись к столику, стоявшему справа от софы. Открыл серебряную шкатулку, достал две сигары, взял с подноса зажигалку, сработанную в таком же стиле, что и шкатулка, на которой была изображена охота, и так искусно, что сразу становилось ясно, что вещь штучная, выполненная на заказ.

Глядя на эту зажигалку, Валентино подумал, что всё в комнате несёт на себе знак Алтынова, до последней зажигалки. Купец привык жить на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая, он окружал себя роскошью, и ценил роскошь даже в мельчайших деталях.

— Вы, кажется, не удивлены? — спросил Валентино, не ответив на предложение.

Купец вернул одну сигару в шкатулку, вторую не торопясь, с удовольствием раскурил.

— Нет, не удивлён, — очень довольный собой, ответил он.

— Может быть, знаете и зачем я здесь?

— Помилуйте, Дарий Аркадьевич! — воскликнул купец. — Уж не думаете ли вы найти в отеле, под каким-нибудь матрацем, ваши секретные схемы?

Губы майора слегка сжались, а взгляд стал острым и тёмным. Алтынов не подал вида, но пальцы, державшие сигару, напряглись.

— Так они у вас? — спросил майор.

— А вы сомневаетесь? — спросил в ответ Алтынов.

— Сомневаюсь, — признал майор. — Вы осведомлённый человек, господин Алтынов, а полиция в Петрополе работает так, что, думаю, уже через неделю самый последний дергач будет знать о том, кто я и зачем приехал.

Из коридора донеслись шум и выкрики, и оба мужчины замолчали, прислушиваясь. Раздался визг, звук бьющегося стекла, ругань.

— Шустро ваши молодчики работают, — похвалил купец.

Валентино не ответил на замечание: судя по звукам, полицейские выкидывали людей из номеров в дальнем конце коридора.

— Ваше заведение прикроют сегодня, — сказал он. — Лицензии у борделя нет, налогов вы не платите. Вас будут судить за нелегальный бизнес.

— Думаете, подловили? — насмешливо приподнял брови Алтынов. — Что же вы, господин Валентино, даже и справок не навели? Этот отель не мой, в городе вообще нет ни одного моего борделя. Я, знаете ли, человек порядочный, торговлей занимаюсь. Чай вожу, специи…

Майор сдержался, но лицо его на несколько секунд окаменело, выдав растерянность, и купец довольно заулыбался, став похожим на божка хотея. И вдруг резко наклонился вперёд, опёршись руками о колени, глаза сузились, выражение добродушного веселья в миг исчезло, как не бывало.

— На тонкий лёд ступаешь, майор, — прошептал он. — Смотри, меня ведь тут не из уважения не трогают, а потому что знают, что я могу сделать. Со мной так просто силами помериться не получится, не отпущу ведь, даже если пощады запросишь — раздавлю.

Он снова откинулся на спинку софы, улыбнулся, запустил пятерню в распахнутый ворот халата и демонстративно поскрёб волосатую грудь — очень уж ему хотелось задеть этого пижона, выглядевшего так, будто его целиком, вместе с одеждой, отлили из воронёной стали.

— Ищите свои документы, господин Валентино, а в мои дела не суйтесь.

В комнате стало тихо. Помедлив секунду другую, Валентино поднялся со стула, сделал несколько шагов к двери, остановился, будто вдруг что-то вспомнив.

— Вам тоже кое-что следует знать про меня, господин Алтынов. — Он подошёл ближе и навис над купцом. — Вы, может, чувствуете себя здесь королём, вот только этот город не мой, и меня не волнует, что станется здесь после меня. Мне интересно только увидеть, как вы и подобные вам будут корчиться в грязи и дерьме, из которого вы выползли и где вам самое место. — Он понизил голос. — И, поверьте, я не откажу себе в удовольствии поглядеть на это зрелище.

Повернувшись, майор не торопясь вышел из комнаты, оставив красного от гнева Алтынова прожигать взглядом дверь.

***

Воздух вонял кожей. В юго-западной части Княжьего острова не просто так содержались одни из самых дешёвых доходных домов в городе: неистребимый ничем запах, доносившийся со стороны Гавани вместе с морским ветром, казалось, насквозь пропитал всё кругом. На острове только центр «держал марку», дальше, особенно по ту сторону Грязной речки, делившей Княжий на две неравные части, шли сплошь трущобы, заводские районы. Да и по эту сторону неприветливых мест хватало: взять хоть Малую Гавань и район Кожевенного завода. На окраине вблизи Гавани случайных прохожих не бывало, место, в общем, тихое, много пустующих зданий, и есть где затеряться, хотя полиция в здешних краях светиться не любит, прятаться не от кого. Да и толку нет: уже за пару кварталов любую машину или коляску заметят, а там мигом передадут, предупредят, кого следует, и ищи их.