Бесплатный фрагмент - Зигзаги поступков

К ЧИТАТЕЛЮ

А.В.Гуляеву принадлежит высказывание «Хирург — это человек, вооруженный ножом и, как всякое вооруженное лицо он представляет опасность для окружающих, если применяет свое оружие не там, где это требуется, и не так, как это дозволено». С.С.Юдин — один из общепризнанных идеологов хирургии относительно сказанного писал: «Хирургию можно отнести к высшей форме поэзии — к трагедии». Потому, наверное, хирурги, образно говоря, всегда балансируют на лезвии ножа. Потому вокруг хирургов много и жалоб, и заявлений, и нареканий со стороны родственников и близких погибшего больного, причем, во многом необоснованных, продиктованных сиюминутной человеческой слабостью, в результате горечи потери близкого человека.

Безусловно, всякая операция — это огромный риск, риск для больного, который отдает в руки хирурга свое здоровье, свою жизнь, и риск для самого хирурга. Профессия хирурга — тяжелый физический труд, это колоссальное психологическое напряжение, как во время операции, так и в послеоперационном периоде. В данной книге привожу выдуманные истории (!), которые могут составить некоторый свод завуалированных намеков на такие постулаты, как «никто не гарантирован от ошибок» и «допущение ошибок зависит от многих факторов и, в первую очередь, от низкой квалификации хирурга». Афоризм гласит: «Прежде, чем лечь на операцию, приведи в порядок свои земные дела. Возможно, ты еще выживешь».

Книга посвящена граням отчаяния в хирургии. Все выдуманные истории поучительны, они нужны для расширения круга познания в хирургии, и учат студентов и молодых врачей быть готовым к этим проявлениям. Заранее согласен со всеми замечаниями читателя, во-первых, по поводу «мозаичности» в изложении материала, а во-вторых, по поводу того, что пришлось соединить сугубо профессиональные мотивы с социально-психологическими, при помощи надуманных сцен частных трагедий. Уверяю, что все это мною предпринято лишь во имя раскрутки интересной проблемы. Допускаю, что сюжет книги получился «разрисованным», но, однозначно, в нем нет бытовой приземленности.

Как известно, зигзаги поступков тех или иных людей как форма поведения, в которой осуществляется самостоятельный выбор целей и способов поведения, часто противоречащий общепринятым правилам, действительно внешне напоминает ломанную линию, звенья которой попеременно направлены то в одну, то в другую сторону. В рассказанных историях поступки и поведения тех или иных хирургов выглядят именно такими.

Истории (возможно трагические, шокирующие, очевидные) и персонажи (возможно одиозные, противоречивые, нереальные) — вымышлены, а любые совпадения — случайны. Сборник рассказов рассчитан на широкий круг читателей, но, прежде всего, на студентов медицинских вузов и начинающих хирургов. Она может привлечь внимание организаторов здравоохранения, социологов медицины и здравоохранения, профессорско-преподавательского состава медицинских вузов.

Исабек Ашимов

БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Рассказ

Вот и завершена интернатура, удостоверение хирурга в кармане, приказ о назначении получен, лечу в отдаленный район, куда направлен на работу хирургом. В те годы после окончания медицинского института каждый выпускник получал направление на работу, выбирал себе профессию и должен был отработать на своем участке три года. После этого он волен был выбрать себе место проживания, место работы и остановиться на какой-нибудь медицинской профессии.

Помню, в облздраве на распределении заявил прямо: — Посылайте куда угодно, но только хирургом! И вот меня направили в самый отдаленный район республики. Два часа лету на «Ан-2», конечно, приятным никак не назовешь полет на этом легендарном «кукурузнике». В салоне, наполненном сизым дымом, от которого перехватывает дыхание, тошнит и постоянно рвет, стоит невообразимый шум от мотора. Весь полет самолет нешуточно трясло, кидало то вниз, то вверх, то вправо, то влево. Меня тошнило и рвало, к концу полета не знал, куда деть полный резиновый мешочек, которого, обычно раздают пассажирам вначале полета заблаговременно. Дверь кабины самолета открыта настежь и отсюда видно, как весь полет летчики громко шутили и смеялись. Им то, что, дело привычное, не первый год летают, а летать их профессия. Наконец самолет жестко приземлился на так называемом символическом аэродроме ─ широком неогороженном колхозном поле.

Выйдя из самолета, почти полчаса приходил в себе, наконец, почувствовав себя лучше, осмотрелся. Вокруг унылая картина — сплошные поля со жнивьем, адыры и предгорья. Нещадно палит солнце, жара, пыль. На автобусе, дежурившем в аэропорту, доехал до райбольницы. Ну, а здесь другое дело — одноэтажная больница весь утопает в прохладе тенистых тополей в три обхвата, засаженных в свое время так густо, что со стороны дороги корпусов этой больницы почти не видно. Про себя отметил, что все наши райцентры очень похожи друг на друга — в каждом имеется райком и райисполком, гостиница, школа, больница, магазин, а вокруг по большей части глинобитные или финские домики, построенные почти по одному проекту, огороженные деревянными заборами с деревянными калитками и небольшими палисадниками перед фасадом. По крайней мере, у нас в районе было точь-в-точь как здесь.

Административный корпус находился напротив больничного комплекса через дорогу. Со своими баулами я вошел в приемную главного врача. Секретарша — пожилая русская женщина, порасспросив и мелком взглянув на направление, которую я вытащил из папки, зашла в кабинет главного и доложила ему обо мне. Минуту спустя, приоткрыв дверь, она попросила меня войти к нему. За столом сидел небольшого роста, но представительный, строгий и резкий в движениях и словах мужчина среднего возраста. Он видимо о моем приезде уже знал и встретил меня без всяких эмоций. Задал несколько официальных вопросов и сообщил, что в целом хирургическая работа в районе поставлена относительно слабо, хирурги здесь долго не задерживаются, народ с которым придется работать по большей части малограмотные колхозники, так что придется работать, засучив рукава, ─ строго сказал главный.

— Предупреждаю, что спуска не будет. Он также напомнил мне о высокой ответственности врача, тем более хирурга. Намекнул, что если допустит ошибку и, не дай бог больной помрет, то родственники могут избить и даже покалечат врача. — Такой уж у нас местный менталитет, — вздохнул он. Прощаясь, он напомнил, что квартира уже готова и позднее меня отведут туда. — Ну, а сейчас иди в отделение и принимай больных у Тезекбаева. Я должен его отпустить на лечение в кардиологическую больницу в г. Фрунзе.

Было такое время, когда, получив диплом врача, где было указано, что такой-то «прошел полный курс по специальности лечебное дело», теперь уже врач должен был сам доучиваться и набираться опыта. Хорошо, если рядом работали опытные врачи и могли помочь молодому врачу, но вот мне в этом плане не повезло, я оказался один на один, лицом к лицу с тяжелыми и сложными больными уже по приезду к месту назначения. Оставив вещи прямо в приемном, я перешел дорогу и подошел к проходную. В этот день дежурил неказистого роста, сгорбленный старичок.

— Здравствуйте! Где у вас хирургическое отделение, — спросил я у него. Он с прищуром посмотрел на меня, оглядел с ног до головы, а затем, глубоко затянув папиросу, выпустил клубы дыма через нос, переспросил. — Это ты, что ли новый хирург? Я кивнул.

— Пойдем, сынок я проведу, — доброжелательно сказал он и повел меня вглубь больницы.

Хирургическое отделение ничем не отличалось от таких же в других райцентрах. Точно такое же отделение было и у нас в районе. Располагалось отделение в одноэтажном кирпичном здании, перед входом висела табличка с надписью «Хирургическое отделение». Распахнув передо мной дверь, старичок сказал:

— Тебя там уже ждут. И действительно, когда я туда вошел, то увидел, что меня ждали и приготовили белоснежный халат, колпак и тапочки. Поздоровались, старшая медсестра, а с ней три медсестры и две санитарки дружно проводили меня в ординаторскую и предупредили, что Сапар Тезекбаевич сейчас подойдет, как только закончить перевязку.

В его ожидании осмотрелся. Комната небольшая, но аккуратно побеленная и прибранная. Ничего лишнего — вешалка у входа, умывальник в углу и три письменных стола, покрытые белыми простынями, расставленные по сторонам. На одном из них возле стопки историй болезни лежит медицинский налобный рефлектор. На другом, — ящичек с рентгенснимками. На столе у окна целая стопка истории болезней и фонендоскоп.

— Ага. Там, скорее всего, восседает заведующий отделением, а за тамошними столами, скорее всего, оториноларинголог и травматолог, — подумал я. Неожиданно в ординаторскую вошел небольшого роста, худощавый человек в халате с засученными рукавами. Я встал и поприветствовал его. Он лишь мелком взглянул на меня, кивнул и молча, прошел к своему столу. Только усевшись за стол и раскрыв свой блокнот, он внимательно посмотрел на меня: — Ты кто?

— Меня направили к вам хирургом, — ответил я.

— Ты, чей будешь? — прозвучал следующий его вопрос. — Я сам родом не отсюда, — ответил я. — Закончил мединститут в прошлом году, а недавно — интернатуру по хирургии.

Тезекбаев поморщился и как бы сам с собой разговаривая, промолвил.

— Значит, ничего еще не умеешь. С другой стороны, какое мне дело до тебя. Тебя учили, у тебя на руках диплом и ты должен справиться. А как же иначе? — Пошли, покажу больных! Он встал и пошел к двери. Во время краткого обхода, если это можно назвать обходом, она давала мне указания, что делать с тем или иным больным и, закончив, проговорил:

— Я сдал, ты принял. С тем и удалился, оставив в недоумении меня. Внутри у меня все кипело. Что за отношение? Да кто он такой, чтобы вот так отнестись к молодому специалисту? Ни ответа, ни привета.

Видя мое недоумение и возмущенный вид, вмешалась старшая медсестра.

— Доктор! Не расстраивайтесь. Все наладится. Пойдемте, я вам покажу операционную и перевязочную. Сапар Тезекбаевич всегда был у нас временщиком. Давно собирался переехать в столицу и вот, наконец, кажется, ему представился счастливый случай. Теперь наверняка почувствовал себя свободным… — Ну, не будем… — запнулась она.

Я заметил, что она и все медсестры с облегчением дружно вздохнули, когда ушел Сапар Тезекбаевич. Я обратился к старшей медсестре.

— Вас как величать?

— Руфана Ниязовна.

— Очень приятно! Меня зовут Аскер Алимович. Ну, что же. Что судьбой предопределено, того не миновать. Пойдемте знакомиться с отделением. Отделение как отделение. Операционная на один стол, перевязочная, крошечная процедурная и пять палат с заставленными впритык к друг другу койками. Вот так состоялась мое знакомство с отделением и его персоналом. Потом уже выяснилось, что Сапар Тезекбаевич злоупотреблял спиртным, раз в неделю кое-как делала обход больных, был груб, несдержан, да и оперировал неважно. В народе уже давно сложилось по поводу него мнение, что лучше к нему на операционный стол не попадаться.

После знакомства с коллективом шофер скорой помощи отвез меня на мою съемную квартиру, расположенную недалеко от больницы. Это был старый саманный домик, состоящий из тесной кухоньки и комнаты. Посреди стол, справа от нее стеллаж с кое-какой посудой, слева — сеточная кровать, застланная чистым бельем. Так потекли дни и недели — утренняя пятиминутка, пересмена, отчет дежурных медсестер, обход больных, перевязки, операции.

Прошел месяц и за это время я сделал несколько операций — удаление червеобразного отростка, ушивание прободной язвы желудка, грыжесечение, вскрытие гнойников. Чувствовалось, что у людей появился интерес ко мне, повысилось доверие к моей деятельности. Однажды, я спросил у одного известного в округе бригадира, который обратился ко мне по поводу грыжи. — А что же вы к Сапар Тезекбаевичу не обращались? Но он не дал мне закончить и сказал:

— У него рука тяжелая. В народе так говорят, — смутился он. Хотя вы работаете у нас всего месяц, к вам уже потянулся народ. Я в их числе, — честно признался он.

Однажды утром на работе появился Сапар Тезекбаевич — угрюмый, замкнутый, весь взворошенный. На мое приветствие он угрюмо кивнул, прошел к своему столу и плюхнулся на стул. Не поднимая головы, просидел минут пять, затем медленно обвел глазами кабинет, своих сотрудников, собравшихся на утренний отчет.

— Ну что у вас? Однако, не дожидаясь ответа, зычно скомандовал: — Марш на обход! Я пока пролистаю операционный журнал. А Руфану Ниязовну прошу остаться. Все вышли в коридор, и пошли готовиться к обходу. Спустя некоторое время мимо сестринского поста прошла старшая медсестра с флаконом спирта. Передав его Сапар Тезекбаевичу, она присоединилась к нам. Во время обхода я спросил у Руфан Ниязовны.

— Что это с ним? Вы же говорили, что он обязательно уедет. То есть ждал момента, когда его сменят в должности районного хирурга.

Руфана относилась к категории женщин, у которых был особый нюх на различные новости. Я не ошибся.

— Аскер Алимович. Он снова не смог обстроиться в столице. Говорят, опять провалил аттестацию. То есть не смог пройти конкурс. Приехал оттуда мрачнее тучи еще неделю тому назад. Все это время беспробудно пил и вот только-только пришел в себя. — Зачем он сам себя мучает? — недоумевала она. — Поверьте, не нам, конечно, обсуждать его как хирурга, но у него ничего не получается. А амбиции — выше крыши.

К сожалению, поговорить о нем больше мне тогда не удалось. В отделение вбежала медсестра приемного покоя и на ходу доложила, что только что привели больного с болями в животе и его нужно срочно посмотреть. Я отправился в приемный покой. Молодой крепкий мужчина корчится от сильных болей по всему животу. Осмотрев, дал команду перевести его прямо в операционную. Картина была ясной — у больного наступило прободение хронической язвы двенадцатиперстной кишки. В таких случаях нечего было раздумывать, а потому решил оперировать.

Шел второй час ночи. Не стал ставить в известность заведующего отделением, на которого он всегда настаивал по поводу и без повода. И вот больной на операционном столе. Я и мой ассистент — врач-оториноларинголог по специальности обрабатываем руки перед операцией. В это время в коридоре отделения послышался шум, крики и возгласы недовольства. Прислушались. Да это же Сапар Тезекбаевич. В это время дверь в предоперационную с шумом открывается и врывается он самый.

— Это что за самоуправство? Что за хулиганство? Почему не поставили в известность меня? Такими словами он накинулся на нас.

Было бесполезно, что-либо объяснять, доказывать. Он и слушать не хотел меня, когда я робко хотел изъясниться ему. — Я отстраняю тебя от операции. Вон отсюда! — не унимался он. Мне ничего не оставалось, как размыться, и покинут операционную.

Было конечно горько, в том числе и, осознавая, что по заведенному порядку все же нужно было бы пригласить на консультацию и операцию Сапара Тезекбаевича, как заведующего отделением, как районного хирурга по должности. Мне пришлось уйти домой. Но что случилось потом, это не передать словами.

По прошествии стольких лет после того трагического случая я мучаюсь вопросами: зачем нужно было покидать операционную, обидевшись на вполне справедливые замечания своего шефа? Если бы тогда я остался в операционной, может быть, удалось бы избежать той трагедии, что случилось в ту злополучный день? А произошло следующее. После того, как я покинул операционную, на операцию «помылся» Тезекбаев. Был раздражен, зол на всех и вся. Галя — наша операционная сестра спросила у него:

— Сапар Тезекбаевич! Что будете делать?

Он раздраженно ответил: одним словом: — Лапаротомию.

Процедурная медсестра Нина Кузьминична давала масочный наркоз. Молодому поколению хирургов покажется невероятным то обстоятельство, что медсестра дает наркоз больному, но должен сказать, что в те далекие 60-е годы анестезиологической и реанимационной служб не существовало, поэтому наркоз давали медсестры или даже санитарки под наблюдением оперирующего хирурга, который нёс полную ответственность за судьбу больного. Конечно, это отвлекало хирурга от хода операции, но что поделаешь? Так было во всех районных и даже в небольших городских больницах. Это сейчас развернуты целые и отдельные анестезиологические и реанимационные службы.

В настоящее время все люди знают, что такое наркоз. И когда встает вопрос об операции, то больные даже имеют возможность выбрать анестезиолога. Но это лишь предыстория к тому, что я хотел поведать о наркозе, с коим мне приходилось иметь дело по роду своей деятельности. В районных больницах того времени медсестра или фельдшер стоял у изголовья больного и периодически подливал в маску эфир, запах которого распространялся по всей операционной. А больной спал крепким сном и не чувствовал никакой операции.

В городских больницах наркоз давали, как правило, свободный от операции хирург. Он подставлял столик к изголовью больного, ставил на него банку с вазелином, флакон с эфиром, полотенце и маску Эсмарха. Смазав лицо пациента вазелином (чтобы не обжечь кожу лица), он наливал в маску эфир, который впитывался в ватную прокладку, накладывала на лицо пациента маску, все это окутывал плотно полотенцем и громко заставлял больного «дышать глубже». Не дай бог кому-нибудь побывать в таком наркозе! Больной задыхается, хочет избавиться от резкого эфирного запаха, пытается сбросить с себя эту маску, но не тут-то было! — руки его фиксированы к операционному столу, а все присутствующие просто наваливаются на вырывающегося больного и удерживают его до того момента, пока он не заснет и не будет слышно его громкое посапывание или даже храп. Тогда и начинают операцию.

Вот таким был наркоз в те времена, когда я начинал работать. И мне самому приходилось не раз давать такие наркозы и оперировать под ними. Согласен, дело это серьезное, ответственное, требует знаний, опыта и навыка. Безусловно, медперсонал, привлекаемый к наркозу, не обладал необходимыми знаниями, они не имели соответствующих навыков и опыта.

По большей части им было невдомек, что происходит в организме больного при наркозе, не говоря уж о глубине наркоза. В такой ситуации оперирующий хирург постоянно приходилось отвлекаться от операции и следить за состоянием больного и действиями наркотизаторов. Ведь, чтобы ни случились с больным, ответственности понесет только он — оперирующий хирург. Так обстояло дело с наркозом в ту злополучную ночь.

Операцию начали под масочным наркозом. Хирург сделал разрез кожи в эпигастральной области, вошел в брюшную полость, оттуда начал поступать гнойный выпот. Сделать полноценную ревизию и осушить брюшную полость удавалось с трудом. Все время операционное поле закрывали раздутые петли кишечников. Как ни отодвигал петли кишечника, как ни вертел ее в животе, как ни сбрасывал большой сальник — уточнить место язвенной перфорации Сапар Тезекбаевичу не удавалось. Он раз за разом повторял одно и то же — вытаскивал петли кишечника и вновь их пытался «затолкать» на место. Уже в панике он посмотрел на Галю и спросил:

— А может быть расширить рану?

Хирург скальпелем и ножницами расширил рану вверх и вниз и продолжил ревизию и осушение брюшной полости. Но как бы ни старался, ему не удавалось обратно вместить в брюшную полость вываливающиеся петли тонкого и толстого кишечника из-за напряжения мышц брюшной стенки. Будучи уже окончательно взвинченным Сапар Тезекбаевич крикнул:

— Нина! Наркоз твой недостаточный! Невозможно работать! Та, приподняв маску Эсмарха, плюхнула туда эфиру и снова закрыла лицо больного, обернула все это полотенцем и скомандовала хирургам — Работайте!

Действительно напряжение мышц брюшной стенки уменьшилась, это было видно, как петли кишечника все же удалось впихнуть в брюшную полость. Вдруг Нина Кузьминична запричитала.

— О, Боже! Сапар Тезекбаевич! Больной не дышит! Все завертелось, все забегали. Хирург, сбросив перчатки начал проводить дыхание «рот в рот». Спустя минут пять больной сделал первый вдох, закашлял, побагровел и, лишь через минут пять-десять у него восстановилось более ритмичное самостоятельное дыхание. Нина Кузьминична запричитала:

— Сапар Тезекбаевич! Я боюсь, я не могу. Хирург начал судорожно запихивать кишечник в брюшную полость. Во время судорожного кашля петли кишечника обратно вываливались из брюшной полости, чуть ли не свисая с операционного стола.

— Сапар Тезекбаевич! Вы же полностью растерилизовались. Идите обрабатывать руки, смените халат, — взмолилась Галя.

Хирург махнул рукой и продолжил запихивать в брюшную полость кишечные петли. Затем внезапно остановился, некоторое время стоял у стола в каком-то оцепенении. Он не знал, что ему делать дальше, он стоял потерянным и упорно силился вспомнить, что нужно было делать в таких случаях. Но на ум ничего не приходило. И тут его осенило. Он вспомнил, что, будучи в столице, заглянул к своему столичному другу, который работал хирургом в клинике неотложной хирургии. У них, конечно же, все схвачено. Анестезиолог дает наркоз, хирурги заняты своей работой «резать и штопать». После операции больной попадает к реаниматологу. Не то, что в районах. Вот этот самый его друг восхищался новым препаратом, который обеспечивает расслабление мышц в считанные секунды после внутривенного введения. Название он запомнил — миорелаксант «Листентон», так как живо представил себе, как бы это средство помог бы в их деятельности. Больной расслаблен, мышц не напрягает, брюшную стенку можно растянуть, обозреть всю полость живота.

Ах, эта неосведомленность или добровольное заблуждение врача! Причем роковая. Он же не знал истинную подоплеку применения этого новейшего в то время препарата. Препарат то применяется при полноценном наркозе с управляемым дыханием. Видимо, тогда это обстоятельство Сапар Тезекбаевич пропустил мимо ушей. Ему послышалось лишь то, что препарат вызывает расслабление мышц, а все остальное его не интересовало. А жаль!

Измученный, усталый, весь в крови, потерянный, он стоял возле операционного стола и не знал, что предпринять. Именно в эти минуты на память пришел тот самый препарат, целая коробка которого в 10 ампул уже полгода пылилась в стеклянном шкафу тут же в операционной. Никто не выписывал специально этот препарат, которого, наверняка, прислали по разнарядке Минздрава. Лежит и лежит. Никому нет дела до этого неизвестного, но как оказалось, нового и эффективного миорелаксанта. Он и сам то не поинтересовался, что за препарат. Каков механизм его действия? В каких случаях его применяют?

Вдруг он, как бы очнулся ото сна и громко скомандовал:

— Нина! Введите Листенон!

Когда Нина Кузьминична переспросила, сколько и куда вводить. Хирург, не задумываясь, сказал.

— Одну ампулу внутривенно. Хотя про себя подумал, а, сколько же нужно было вводить? Но было уже поздно.

Нина Кузьминична уже вводила водный раствор препарата в вену больного. Между тем больной, говоря на языке наркозного дела, находился на «самдыхе», то есть дышал самостоятельно, вдыхая эфир. А тут, вдруг искусственно отключают дыхание.

— Да-да. Были времена. Теперь мы все осведомлены, что релаксанты применяются лишь в случаях управляемого, то есть принудительного дыхания. Из истории релаксантов известно, что еще в древности воюющие племена использовали яд кураре, который выключал дыхание и расслаблял мускулатуру всего тела. Потому стоило воину нанести даже царапину, он погибал от удушья.

В те 60-е годы одним из первых релаксантов был «Листенон», который употреблялся для наркоза чаще других. Злое стечение обстоятельств, когда хирург вдруг решается использовать этот самый релаксант для того, чтобы добиться расслабления мышц брюшного пресса, не ведая о том, что при этом у больного блокируется самостоятельное дыхание, а с другой стороны то, что этот препарат оказался в наличии, когда такой препарат должен «сопровождать» аппаратный наркоз, то есть наркоз с искусственным дыханием.

— Ой, Сапар Тезекбаевич! Беда! Нет у больного дыхания. Он вес посинел. Что делать? — запричитала Нина Кузьминична.

Пока все суетились вокруг синюшного больного — остановилось сердце. Хирург расширенными глазами смотрел на всех и не понимал, что произошло. Когда спохватился, было уже поздно. Больной остался на столе.

Тезекбаев после этого случая отошел от хирургии, говорят запил. Родственники насильно вывезли его к себе на малую родину. С той трагической поры в так называемых «хирургических» сводках — конференциях, отчетах, симпозиумах, съездах ни разу не прозвучало его имя. Но в среде хирургов за ним закрепилось прозвище «Листенон». Вот так трагично начиналась новая «наркозная» эра в районе.

В настоящее время уже существует реанимационно-анестезиологическая служба, созданы реанимационные отделения, где больных выводят из тяжелого состояния и после наркоза, и после тяжелых травм, и заболеваний. Теперь хирург не отвлекается от операции, так как анестезиолог занимается дачей наркоза и следит за состоянием больного, а хирург занимается операцией. Не стоит на месте наша медицина, постоянно развивается, появляется что-то новое, а для нашего поколения все уже позади. А жизнь, полная трудностей нехватки необходимой аппаратуры, приборов, кадров осталась позади, как недочитанная книга…

***

Из рассказа сестры пациента. Все мы ждали конца операции, который уже длится третий час кряду. Сидели на скамеечке перед входом в хирургическое отделение. Вдруг торопливо в отделение прошли главный врач, его заместитель и поликлинический хирург. Когда они вошли в отделение, я приоткрыла дверь в коридор. Все трое вошли в операционную. На душе стало тревожно. Что бы это могло значить? Значит, что-то случилось на операции? — сверкнула в мозгу тревожная догадка. Подбежала к двери операционной комнаты. Прислушалась. Было слышно, как громко почти матом ругался главный. До меня доходили лишь отдельные слова:

— «Кретин — вот ты кто! Я тебя отдам под суд — новатор хренов! Безмозглый! Где ты вычитал, что „листенон“ применяется без искусственного дыхания? Да это же…».

Спустя некоторое время главный врач весь багровый от ярости с шумом распахнул дверь и вышел в коридор, на ходу пытаясь закурить. Ноги мои подкосились, стали ватными. Я медленно осела на пол прямо в коридоре. Я поняла, случилось непоправимое. Что могло произойти? Жив ли брат? Неужели? В это время мимо меня прошел черный от злости и испуга хирург, который оперировал моего брата. Он не посчитал нужным даже взглянуть в мою сторону или побоялся поднять на меня глаза, а, обернувшись назад, лишь приказала операционной бригаде:

— «Несите его в морг».

Мне стало совсем дурно. Кого в морг? Почему в морг? Неужели? Что он умер? В глазах потемнело. — О Боже! Ведь всего несколько часов тому назад он был жив, на своих ногах его повели в операционную. А до операции мы с ним переговаривались: — «Вот избавишься от язвы, мы тебя поженим. Хватить испытывать наше терпение. Родители ждут — не дождутся того дня, когда ты приведешь в дом невестку».

Все померкло в глазах. Что было потом, помню смутно. Как в тумане. Все забегали. В коридор ворвались мои, плач, крики. Я кинулась на каталку, на которой везли моего брата. Никаких признаков жизни он не подавал.

— «Да сделайте же что-нибудь, — взмолилась я. — Может, нужна капельница, укол, еще что-то! Ну, сделайте что-нибудь!»

Врачи молча стояли вокруг, скорбно опустив глаза. Было ясно. Что теперь уже ничего невозможно сделать. Он мертв. После этого санитарка накрыла лицо белой простыней… Мы тогда так и не дали медперсоналу перевести тело моего брата в морг. Мы насильно забрали его домой. В тот час мы ничего не хотели выслушивать, тем более сумбурное объяснение оперировавшего его хирурга о том, что будто бы мой брат страдал пороком сердца и во время операции, у него внезапно остановилось сердце.

Поверьте, слышать от врачей, что у брата был сердечный порок, мне совершенно дико. Это был крепкий, абсолютно здоровый парень. Никогда даже ангиной не болел. Гонял футбол, косил сено, копал огород, ухаживал за живностью, трудился до седьмого пота. Не курил, не пил. Внезапные боли в животе у него появились сегодня утром. Мы заподозрили что-то неладное и повезли его в ЦРБ. — Едва переступили порог больницы, молодой хирург бегло осмотрел больного и приказал готовить его на операцию.

— А что у него? — спросила я у хирурга. Был ответ: — У него прободная язва двенадцатиперстной кишки. Нужно срочно оперировать.

— А кто будет оперировать моего брата? — задала ему вопрос, надеясь на то, что именно этот молодой, но по слухам, хороший хирург будет его оперировать.

— Оперировать вашего брата буду я, — сказал он и удалился в ординаторскую.

— О, слава Аллаху! Но только не Тезекбаев, — подумала я тогда. Брата завезли в операционную. Я, мои родители расположились на скамейке напротив хирургического отделения в ожидании конца операции. Но, что это? Аскер Алимович — раздраженный, сам не свой, одевшись, ушел домой, даже слова не сказав нам. Я прошла в кабинет старшей медсестры.

— Руфана Ниязовна! А кто будет оперировать моего брата?

— Курмана оперирует Тезекбаев. Он выгнал Аскера Алимовича из операционной, якобы за самоуправство, как никак он заведующий отделением и он должен решать, кто кого будет оперировать.

Это известие меня сразило. Не хотелось бы, чтобы Курмана оперировал именно он. В народе давно сложилось мнение о том, что он относится к категории «вечно практикующегося хирурга».

Теперь вот Курмана уже нет в живых. Дома пусто. За три дня до смерти моего брата маме приснился сон, будто бы Курман бережно вел под руки своего деда, умершего давно, когда Курману было всего два года от роду. Мама проснулась, попросила отца прочитать поминальную молитву по свекрови. Сейчас она понимает, что это был непростой сон — это был сон предупреждение. Когда сообщили ей, что стряслась беда, она тихо сползла на пол и потеряла сознание. Ей сейчас очень горько и тяжело, все причитает, что уберегла сына от несчастья. В заключительной записи в истории болезни, мы потом прочли, что смерть Курмана констатировала врачебная бригада во главе с главным врачом. В записи значилось, что смерть наступила от острой сердечно-сосудистой недостаточности в результате внезапной остановки сердечной деятельности. Выставлялся диагноз порока сердца.

Ни у кого не укладывалось в голове, как здоровый жизнерадостный парень, которому через два месяца должно было исполниться 19 лет, вдруг умер во время операции и наркоза. Версия врачей и главного врача — у Курмана был порок сердца. К сожалению, нет тому подтверждения, но и опровергнуть тоже нельзя, так как мы сами насильно забрали труп и похоронили его без вскрытия. Потом мы были у главного врача больницы. При этом не скандалили, не требовали наказать хирургов, не грозили им судом, хотя было ясно, что смерть Курмана на их совести, что-то стряслось у них с наркозом.

Мы не раз слышали от людей, от больных, перенесших операцию, что во время операции наркоз доверяется медсестре или даже санитарке. Тому свидетельство, что после смерти Курмана та медсестра, которая давала наркоз наотрез отказывалась давать наркоз другим больным. Хотя раньше она частенько хвалилась тем, что такая процедура доверяют только ей. А может, она просто теперь боится такой наркоз проводить? А может быть мой брат — ее жертва. В любом случае виноватым должен быть хирург, — считаю я. Ведь именно он должен нести ответственность за исход операции.

Главврач больницы сказал, что на хирурга, который оперировал моего брата, нет ни одной жалобы и служебных нареканий, нет его вины и в этом случае. Однако, вскоре после этого трагического случая хирург уволился по собственному желанию и выехал из района. Что бы это значило? Значит, он виноват?

С главным врачом районной больницы нам так и не удалось поговорить об этом. Чувствовалось, что лично он не хочет что-либо сказать нам, сославшись на занятость. Однажды, я, все-таки решилась остановить его прямо на улице. — А, это вы по тому случаю? — недовольно произнес он.

— Ну что можно сказать? Случай, конечно же, прискорбный. Но нашей вины здесь нет. Во время операции отказало сердце. А что поделаешь, такое бывает. Что касается врачей, то они сделали все возможное. А что касается разговоров о неправильном наркозе — это просто слухи. Да. Наркоз давали, но погрешностей не б ы л о! Чувствовалось, что главный нервничает и теряет самообладание. Да все равно его бы никто не спас. У него было сердечное заболевание, несовместимое с жизнью. Тем не менее, я всей хирургической бригаде объявил выговор, отстранил медсестру от обязанностей наркотизатора, а оперировавшего хирурга уволил к черту! — почти вскричал главный врач и, махнув рукой, прошел мимо меня.

— Да бог ему судья, — подумала я и пошла своей дорогой. Я подозреваю, что люди в белых халатах пытаются прикрыть друг друга, поэтому и выдумали нелепицу с пороком сердца. Курмана уже не вернуть. Никто из нас не спешит с заявлением в прокуратуру, но и обидно, что до сих пор никто не удосужился провести хотя бы служебное расследование. А то, что была допущена халатность врачей, то это для нас неоспоримо. Все валится из рук, ничего не хочется делать.

Вскоре после смерти Курмана на поминки к нам домой приходили врачи районной больницы во главе с главным врачом. Соболезновали, говорили, что понимают нас, что медицина не всесильна. Я не удержалась:

— «Вы виноваты в смерти Курмана. Нет у вас профессиональной чести. Допустив непоправимую ошибку, ваш коллектив так и не удосужился разобраться в ее причинах. Пусть тому хирургу, который нес ответственность за операцию, до конца жизни снится лицо нашего Курмана!

Врачи молча выслушали и ушли, как мне показалось посрамленными. Я понимаю, что врачи такие же люди, как и общество в целом. Кто же не ошибается в жизни? Все ошибаются или в большом или в малом. Способных людей мало, мало и среди врачей. Дай Бог, чтобы рядом не было совершенно аморальных врачей. Разве до нас не дошли истинная причина смерти нашего Курмана? Что это было? Врачебная ошибка, халатность, невежество или непрофессионализм? Цена этому была ни больше, ни меньше — человеческая жизнь! Вот в чем трагедия.

ЖИВ ВОПРЕКИ ОПЕРАЦИИ

Рассказ

Областная клиническая больница. Мирзопаязов закончил занятия и студенты, прощаясь, потянулись к выходу. Собрав свои бумаги, он тоже пошел к выходу. Там его ждал Рахимов — молодой врач-хирург, в тот день, дежуривший в приемном отделении. Они поздоровались. — Вохид. Чего такой грустный? — поинтересовался Мирзопаязов.

— Рустам Назарович. Не посмотрите больного? Он сейчас в приемном отделении.

— Ну, что же, пойдем, посмотрим, — сказал Мирзопоязов. И они отправились в приемное отделение.

По пути Вохид рассказал, что больного привезли из горного кыргызского кишлака. Со слов родственников, доставивших его, в течение недели больного беспокоят боли по всему животу, тошнота, рвота и вздутие живота.

— А тамошние врачи его смотрели? — спросил Мирозпоязов.

— Нет. Им ближе наш город, чем райцентр, где имеется хирург. А потому они решили везти больного прямо к нам.

— И ты им поверил? Да просто у них хирурги слабые. Чуть что сразу отправляют больных к нам, — с раздражением в голосе сказал он. — А сами упрашивают больного и их родственников не говорить нам о том, что якобы они к ним не обращались. Причина то ясна, не смогут они должным образом прооперировать таких больных. Вот потому они потихоньку переправляют всех тяжелых больных к нам. И куда смотрит органы здравоохранения? — возмущался он.

— Рустам Назарович. Правда, я не знал об этом, но отказать в госпитализации такому тяжелому больному, поверьте, я не могу.

— Пойми, Вохид. До каких пор мы будем принимать, и лечить граждан соседнего государства? Там у них свои больницы, свои кадры. На такие цели отпускаются средства, оборудования, а они живут у нас под боком, ничего не предпринимают. Почему мы должны изворачиваться, находить средства, тратиться на лечение их граждан, — не унимался Мирзопаязов. — Вот мы сейчас посмотрим. Если тяжесть состояния больного позволяет, направим их обратно.

— Но… Рустам Назарович. Он и вправду очень тяжелый. Как бы оправдываясь, сказал Вохид. Забежав вперед, он открыл дверь в комнату, где принимали того самого больного. — Вот этот больной Рустам Назарович. — указал Вохид на больного, лежащего на кушетке. Вокруг стояли несколько родственников — две мужчины и женщина.

— Ну, здравствуйте соседи! — поздоровался с ними Мирозопаязов, усаживаясь на стул рядом с кушеткой. Мельком взглянув на больного, он повернулся к родственникам. — Рассказывайте, что случилось. В разговор вступил старик в колпаке. Это был отец больного.

— Уважаемый доктор! Мы приехали из кишлака. Привезли к вам моего сына. Он заболел с неделю тому назад. Вначале появились боли в животе, тошнота и рвота. Думали, пройдет, ан нет. С течением времени состояние ухудшалось. А сегодня ночью стало совсем худо. Вот мы и решили привести его к вам. — Доктор! Помогите ему.

Мирозопаязов недовольно пробурчав, повернулся и начал осматривать больного. Уже с первого взгляда было ясно, что больной тяжелый: заостренные черты лица, кожа бледная с сероватым оттенком, живот вздут, в акте дыхания не участвует.

— Покажи язык.

Больной высунул язык, который был сухой, как щетка. Щупая пульс, Мирзапаязов вслух пробурчал, чтобы слушали.

— Пульс слабый, частый. Наверняка у него низкое артериальное давление…

— Как тебя зовут? — спросил он у больного. — Шарип, с трудом и тихо ответил он. — Ну, теперь давай посмотрим на твой живот.

Ощупывая живот, Мирзопаязов обратился к Вохиду.

— Видишь? Живот как доска, разлитая болезненность по всему животу. Постукивая по брюшной полости, он сделал резюме: — Так, все ясно. У больного разлитой перитонит. Причина пока не ясна, но в брюшной полости плещется жидкость. Давайте послушаем живот.

Взяв у Вохида фонендоскоп, он прослышал живот в нескольких точках и вслух сказал:

— Кишечных шумов не слышно, то есть в брюшной полости «гробовая тишина». Что это означает, ты, надеюсь, понимаешь, — сказал он, обращаясь к Вохиду. — Ну, что скажешь?

— Нужно срочно оперировать, — ответил он.

Доктор повернулся к родственникам, которые все время пока он осматривал больного, находились тут же рядом. — Ничего утешительного! — безапелляционно заявил Мирзопаязов. — У вашего родственника перитонит, то есть вся брюшная полость воспалена. Проще говоря, в животе у него пожар. Его нужно оперировать.

— А перенесет ли он операцию? — тихо спросила жена больного, все время до этого молчавшая.

— Трудно сказать, — честно признался Мурзапаязов. — Шансов очень мало. Он может не перенести операцию.

— В таком случае может повременить с операцией, а попробовать лечить так, — неуверенно сказал отец больного. Тут доктор сорвался.

— Эй, аксакал! Зачем тогда вообще привезли его к нам, если вы против операции. Тогда везите его к своим хирургам. Он резко встал и, обернувшись к Вохиду, почти приказал.

— Зарегистрируйте в журнале приема больных. Пусть родственники распишутся, что они против того, чтобы больного оперировать. И пусть они катятся к черту! — взревел он.

В это время, больной все время молчавший, обратился к своим родственникам.

— Ата! Соглашайтесь, может быть и вправду, выживу. Услышав такие слова, родственники запричитали, заплакали и стали всячески уговаривать госпитализировать больного и оперировать, если так суждено.

Мурзопаязов все не успокаивался.

— Что за темный народ. Да. Операция показана, но гарантию никто не даст. Если больной умрет, вы обязательно будете, винит нас. Ведь так? — спросил напрямик у родственников.

— Нет. Дорогой доктор. Раз суждено ему умереть, то он умрет. Если не суждено умереть, то вы дорогой доктор будете этому лишь пособником-спасителем, — спокойно и с достоинством ответил старик.

— Ладно, — смягчился хирург и, обратившись к Вохиду, сказал: — Подайте во второй операционный зал. Пригласите туда анестезиологическую бригаду, пусть они проведут необходимую подготовку в течение часа. Так и быть через час я сам прооперирую этого больного.

— А вы, — обратился он к родственникам. — Будьте здесь. Никуда не уходите, может случиться всякое.

Мирзопаязов и Вохид вышли в коридор.

— Вохид. Этот больной, конечно же, не жилец. Но что поделаешь — есть абсолютные показания к операции. У него терминальная стадия разлитого перитонита.

— А слушай.

Мирзопаязов вдруг остановился и повернулся к Вохид.

— Хочешь оперировать? Вохид без колебаний дал согласие и тут же попросил:

— Рустам Назарович! Спасибо за доверие. В таком случае мне бы хотелось, чтобы вы сами мне проассистировали. Я и приехал сюда, чтобы учится у вас. Я вас знаю давно и…

Мирзопязову было приятно слышать такое признание. Это тешило его тщеславие и самолюбие. Не дав ему закончить фразу, он молча кивнул ему в знак согласия.

— Ну, тогда я быстро организую операционную и второго ассистента, — сказал Вохид и помчался в направлении операционного блока.

Уже сидя в своем кабинете и попивая чай Мирзопаязов, задетый признанием своего молодого коллеги, приятно растянулся в своем мягком кресле, сбросив туфли. Из головы не выходило просьба больного «…соглашайтесь, может быть, я выживу…». Да и разговор с его родственниками не получилось. Скорее это был ультиматум с его стороны. Надо же, — чертыхнулся он. — О, Боже! С каких пор я стал таким черствым? — упрекал он себя в сердцах. Напрасно накричал на них, напрасно грозился отправить их восвояси. С каких пор он стал делить больных на своих и не на своих. Что за черт! — возмущался он.

Вспомнилось, с каким гостеприимством и добродушием такие же жители соседней республики встречают и провожают, когда он иногда приезжает на отдых в горы то ли с семей, то ли с друзьями, то ли с коллегами по работе. — Ого-го…! Они умеют принимать гостей. Тут же режут барана или козу. А ведь взамен ничего и не просят. Так у них заведено. Гость для них — это свято. А уж если ты им оказал, какую-либо хоть мало-малую услугу, то они умеют достойно отблагодарить. — А тут. Надо же обозвал их темными, безграмотными, — сокрушался он, допивая чай. — Видимо ты устал Назарович! — сказал он в сердцах самому себе. — Если ты в присутствии молодого коллеги, приехавшего к тебе учится, перенять твой опыт, допустил столько деонтологических нарушений.

Всё это для опытного хирурга, как Мирзопаязов, стало данностью. Есть — хорошо, нет — будет завтра. Выздоровел такой приезжий иногородний больной, прибежали сияющие от счастья родственники со своими конвертами, свертками, мешками, баулами, овцами, значит хорошо, если нет — не беда. Вот, только принесёт ли это радость? Ту искреннюю радость, что мелькает иногда в глазах человека? Его грустные размышления прервала медсестра, которая заглянула в ординаторскую.

— Рустам Ниязович. В операционной все подготовлено, можно идти.

И вот операция. Больной уже под наркозом, Мирзопаязов натягивает перчатки и подходит к операционному столу и как-то виновато обращается к Вохиду.

— Слушай, Вохид. — Извини. Сам понимаешь, случай сложный из ряда вон выходящий. Так что, позволь эту операцию, проведу я сам. Еще представится случай и тогда, обещаю проассистировать на операции. Хоп?

Вохид, конечно же, закивал головой и молча перешел на другую сторону операционного стола, уступая место своему патрону. Мирзопаязов широким средне-срединным разрезом вошел в брюшную полость. В нос ударил кисловатый запах гнойного выпота, которым была заполнена полость живота. Выпот осушили и, взору представилась такая картина: петли тонкого и толстого кишечника, большой сальник, печень и желудок спаяны между собой, покрыты рыхлыми спайками. Выделить что-либо из органов из этого конгломерата практически не возможно. Вход в полость малого таза замурован. Со стороны было видно искреннее разочарование хирурга.

— Ну, что здесь поделаешь? — Ничего-о-о! — читалось в его глазах. Удалив мутный с хлопьями выпот, он показал Вохиду стенку кишечника, который был весь покрыт мелкой сыпью и фибринным налётом. Перистальтика кишечника отсутствовало, петли кишок выглядели слегка раздутыми.

— Эх, дорогой коллега! — обратился он к Вохиду, который стоял и выжидал, что скажет Рустам Ниязович. — Хирургия здесь бессильна. Если будем раздирать спайки, то обязательно повредим стенку кишечника. А это, сам знаешь, свищи, повторный перитонит. Хирургия, к сожалению, не всесильна. Даже в наше время такой перитонит, как у этого больного, просто не победим. Говоря научным языком — случай инкурабельный, иноперабельный.

Сказав это, он попросил Вохида перейти на его место и закончить операцию.

— Значить так. Тщательно осушишь брюшную полость, а брюшную стенку ушьешь наглухо.

— Рустам Ниязовчи! Может задренировать полость живота? — спросил Вохид. — Зачем? — вопросом на вопрос ответил хирург.

— Ни к чему! Зашивай наглухо.

Отойдя от стола Мирзопаязов устало сел на предложенную ему табуретку. В это время Вохид с усердием молодого хирурга начал накладывать аккуратные послойные швы на рану брюшной стенки. Видя, как он старается, аккуратно сопоставляя края раны, Рустам Ниязович не выдержал и, усмехаясь, пожурил Вохида.

— Ну, зачем такое старание. Все равно больной умрет. А умершему ни к чему косметический эффект твоих швов. Так что наложи пять-шесть швов через все слои.

Разочарованный, усталый и злой, Мирзопаязов вышел из операционной и рухнул на диван возле сестринского поста. Давно не было у него такого стресса, когда ты, как хирург оказался бессильным, когда какой-то студент вздумал обвинить тебя в попустительстве смерти у этого больного… Причем при всем народе. — О Боже! Что за страдания? Стянул маску, вытер лоб. Медсестра — молоденькая девушка с огромными черными глазами, — принесла ему воды.

— Спасибо вам, — она виновато опустила ресницы. — Вы молодец, вы еще одну жизнь спасли.

— Спасибо! — поблагодарил он ее. — Ах, невинность наша! Знала бы, что жизнь больного мы не спасли. Открыли и закрыли живот, — подумал доктор в сердцах.

Медсестра поправила колпак, взяла стакан и отошла за стойку. Она знала своё место. Она боготворила Рустама Ниязовича, считая его человеком большой души. Не то, что эти молодые, но не в меру заносчивые хирурги. Мирзопаязов, сняв маску и чепчик, положил их на диван.

— Рано, уберёшь?

— Конечно. Как вы себя чувствуете? — спросила она обеспокоено.

— Что? Так плохо выгляжу? Девушка смущённо заморгала.

— Если честно, то да. Плохо» Я ни разу еще не видела вас таким обеспокоенным.

— Завтра буду в порядке, — сказал он и поймал себя на мысли, что врёт: когда хирург беспомощен, а побеждает болезнь — это не может, не отразится на его настроении. Всю жизнь пытался, тут же забывать неудачи, но это никогда не удавалось. А с годами лишь становилась настойчивой доминантой. Немного передохнув все трое — Мирзопаязов, Вохид и второй ассистент подошли к родственникам больного, ожидавшим в коридоре. Подойдя к ним, Рустам Ниязович открыто признался:

— Мы ничего не смогли сделать. Только открыли и закрыли живот. Все замуровано, все в гною, нет живого места в животе. Все поражено воспалением. Мы, конечно же, сожалеем, но оказались бессильными. Хирургия, к сожалению, не всегда всесильна. Могу сказать, что не только мы, но и все хирурги мира воспитаны в страхе перед богом и перитонитом! И если в наши дни с богом еще можно как-то договориться, то перитонит остаётся страшным, смертельным заболеванием, — грустно пошутил он.

Сын больного заплакал, жена запричитала. Старик не плакал, но было видно, как ему было тяжело. Ведь его дитя всего 46 лет, он мог бы еще пожить.

Было невыносимо тяжело смотреть на горе этих людей. К таким разговорам хирургам не привыкать. За свою долгую практику он перевидал много смертей. Больной на операции не умер, но умрет в скором времени. Возможно, он и не проснется от наркоза. Мирзопаязов понимал менталитет своего народа. В таких безнадежных случаях родственники больного ведут себя иногда мягко сказать неподобающим образом. Среди них встречаются и такие, которые требуют от хирурга невозможного, либо гарантий полного успеха операции или вообще не соглашаются на операцию, хотя сам больной такое согласие дал. Хирург в подобных случаях попадает в весьма сложную ситуацию. Особенно это касается тех больных, для которых операция — единственный путь к спасению.

Формально, в том случае, когда больной человек совершеннолетний и над ним не установлена официальная опека, достаточно только его собственного согласия на операцию. Согласия родственников не требуется. Но ведь если больной после операции погибнет или у него возникнут серьезные осложнения, такие родственники еще хорошо, если просто напишут жалобу или даже попытаются возбудить против хирурга уголовное дело. Иногда такие родственники, просто избивают оперировавшего хирурга. Но в данном случае никто слово плохого не сказали. Молча выслушали объяснения доктора и остались стоять возле двери операционного зала.

Мирзопаязов прошел в ординаторскую. Налил себе холодного чая, сел в свое кресло, запрокинул голову, закрыл глаза. Полумрак кабинета ритмично качалась по ту сторону сомкнутых век. Усталость и раздражительность, но с каждой минутой ему становились легче.

— Так нужно будет правильно оформить историю болезни, четко указав в клиническом заключении показания к операции. Не забыть при этом, прямо указать на самый высокий риск операции и наркоза, то есть V степень операционного и анестезиологического риска. Далее следует написать, что больной на операцию согласен, а родственники против операции не возражают. Однако это все-таки только формальная сторона дела, — рассуждал про себя Мирзопаязов.

— Нужно еще раз поговорить с родственниками с глазу на глаз. Вообще кыргызы народ великодушный, умеют прощать, бывать снисходительными, — думалось ему.

А из головы не выходила его же непростительная в таких случаях резкость. Ведь видел же, что больной все равно погибнет. Можно было бы объяснить помягче, — корил он себя в сердцах. Его размышления прервал Вохид, который вошел в ординаторскую с историей болезни больного и с операционным журналом.

— Рустам Ниязович! Вы сами продиктуете ход операции или мне самому оформить операционный журнал?

— Вохид. Давай повременим с оформлением протоколов. Сейчас пригласи сюда всех родственников больного, которого мы с тобой оперировали.

Не проронив ни слова, Вохид вышел с ординаторского. А спустя минут пять вернулся уже в сопровождении родственников больного. Мирзопаязов поднялся к ним навстречу, усадил старика в кресло, напротив себя. Жена и сын больного остались стоять возле двери. Обращаясь к отцу больного, сказал:

— Уважаемый аксакал! Я понимаю ваше состояние. Я очень сожалею, что так случилось. Вашему сыну обратиться бы несколько дней тому назад. Ему можно было бы помочь. Запустил он свою болезнь — это одно. Но вы поймите и мое состояние. Каждый раз к нам приводят или привозят больных уже в запущенной стадии, когда результат операции бывает очень сомнительным. Поверьте, с такой ситуацией я встречаюсь очень много раз. Ну, а когда результат операции в таких случаях бывает плохим, то родственники обычно обвиняют нас — хирургов. По крайней мере, это несправедливо в отношении нас. Надеюсь, вы поймете меня и простите мою резкость.

Старик, жена и сын больного дали понять, чтобы доктор ни в чем себя не винил, что доктор сделал все, что смог, что виноваты они сами — обратились поздно.

Мирзопаязов, обращаясь к ним, сказал:

— Мы с вами одних кровей, мы с вами добрые соседи. В трудностях и в счастье мы всегда были вместе. Вот что я вам посоветую. Сейчас ваш больной находится в реанимационном отделении. Трудно сказать, как долго он будет оставаться живым. Может быть час, а может полдня. Потому, как только восстановится у него самостоятельное дыхание, когда уберут горловую трубку, через которую он сейчас дышит, я скажу реаниматологам, чтобы вашего больного выдали вам. Подготовьте автомашину, чтобы довезти его своего дома. Если довезете живым, то он успеет попрощаться со своими домочадцами, а если нет, что же, такова воля Аллаха! — закончил он.

— Уважаемый доктор! Рустам! Спасибо тебе сынок за твою работу, за твои заботы! Мы все благодарны тебе, твоим сотрудникам. Извините нас, что отняли у вас столько времени. Что будет с моим сыном — это воля всевышнего. Он дал — он и возьмет его на небеса. Что мы сможем простые смертные. Было бы хорошо, если вы — уважаемый Рустам, стали бы тем самым ангелом-спасителем моего сына. Не вини себя, что не смог помочь ему. Значить такова его судьба! Прощай сынок! Пусть всевышний всегда подержит тебя и твой дом. О-о-мин!

Выйдя из ординаторской в сопровождении Вохида, они все спустились на первый этаж. Усадив жену и сына на скамейке в больничном садике, старик поспешил в автовокзал, чтобы договориться на счет доставки больного в свой кишлак. Прошли полторы часа. Прямо к подъезду хирургического блока подъехала старая «Волга», на переднем сидении рядом с водителем сидел старик.

— Ну, что там, Эргеш? — нетерпеливо спросил старик. — Что говорят врачи? Он боялся напрямую спросить, еще жив его сын или уже погиб?

— Я только, что был у заведующего реанимационным отделением. Он сказал, что больной уже дышит сам и можно его уже увозить.

Дальше никакой волокиты не было. Медицинские сестры, как бы торопясь, переложили больного на каталку и быстро повезли больного по гулким коридорам. Затем лифт и каталку выкатили на эстакаду. Там с помощью сына и жены больного переложили на заднее сидение потрепанного «Волги». Коротко попрощавшись с больными и его родственниками, медсестры покатили каталку обратно.

Утром первая мысль Мирзопаязова была о больном в реанимации. А не позвонить ли дежурному реаниматологу? Не спросить ли, как она там? Нет, этого недостаточно. Хирург поспешил в отделение, но вдруг остановился. Перед глазами заплясали разноцветные мушки, сердцу в груди стало тесно. Мир качнулся и растворился в его глазах. Что за черт? Немного передохнув на скамейке перед входом в хирургический корпус, он попросил проходящего рядом медсестру, что бы Вохид спустился к нему. Вохид не заставил долго ждать. Запыхавшись, он почти прибежал к нему.

— Что случилось, Рустам Ниязович? Когда он сказал, что почувствовал себя неважно, Вахид напомнил ему о том, что на сегодня запланирована операция.

— Вохид! Это ведь не срочно? Давай завтра заеду, а? Сегодня уезжаю, и в отделение уже не попаду.

По пути Мирзопаязов думал, что ничего не случится, если он несколько дней побудет в отдыхе. Он устал и имеет право отдохнуть, привести свои мысли в порядок. Потихоньку он втянулся в размышлении о пределах возможностей клинической хирургии. Не всегда хирургия всесильна. Зачастую приходится решать вопрос: позволить умереть или спасти? Такой случай был со вчерашним больным. В последние годы в чаще приходит предательская мысль: получается, логичнее и правильнее оборвать такую недожизнь.

Но если посмотреть с другой стороны, долг каждого врача — спасать и только спасать. Если он пройдёт мимо умирающего, от совести, потом спасения не будет. Выходит, совесть — сродни общественному мнению, и у врачебного альтруизма совсем не альтруистичные корни. Это эгоизм чистой воды: делаем так, как считаем правильным, но о судьбе спасённого не думаем. Не исключено, что он и его родственники нас будут проклинать за черствость. Ну, а что делать? Как поступить? Наконец, что нам до того? Мы своё дело сделали, наша совесть чиста. Чиста ли? Забыть бы всё это хоть на неделю! Но нет, цепные псы профессиональной памяти совести должны всегда быть на страже. Иначе в хирургии нельзя!

Так то оно так, но вчера он допустил такое…, — горько усмехнулся Мирзопаязов. Ему стало не по себе, вспомнив вчерашний спор со вторым ассистентом — студентом-старшекурсником — Кириллом Минеевым.

— Надо же такая упертость в этом тщедушном студенте. Гуманист хренов! Живот обозрели все. Было ясно, что масштаб воспалительного процесса у больного просто зашкаливает. Нет ни одного живого места. Вроде он достаточно мотивировал то, что нет смысла разъединять спайки, очищать брюшную полость, промывать его, как следовало бы. Наконец, задренировать ее. А он… стянул маску, потёр лоб и сказал, как отрезал: дальше, что-либо предпринимать больному не поможет. Так что, сворачиваем операцию, зашиваем живот без всяких премудростей.

Тогда Минеев сверкнул чёрными глазищами и возмутился:

— Но мы же таким образом просто списываем этого пациента? Надо же хотя бы попытаться промыть живот, очистить его, наконец, наладить послеоперационное лечение перитонита.

Мирзопаязов отрезал:

— Кирилл, не устраивай истерику! В конце концов, мы не боги. Здравый смысл мне подсказывает, что организм этого больного исчерпал свои возможности, а наши меры в конец его доконают. Пусть больной хоть по-человечески попрощается с детьми и близкими.

— А мне кажется, расширенная операция необходима, — продолжал настаивать Минеев.

Мирзопаязов подошёл вплотную, поднял голову, его обвислые веки почти прикрыли тёмные неподвижные глаза.

— Коллега! Не зарывайтесь. Всё, что я могу — это посочувствовать больному и его родственникам.

Немногие могли выдержать его взгляд. Вохид стоял в стороне и молчал. Кирилл не унимался, поджав губы, он четко и громко отчеканил:

— Я все же считаю нужным операцию довести до логического завершения. Иначе… в моем понимании речь будет идти о нашей профессиональной несостоятельности.

Тут Мирзопаязов взревел:

— Что? Как ты смеешь? Ты меня обвиняешь?

Вне себя от злости он сорвал с головы колпак и бросил под ноги и начал топтать, открыто ругаясь матом.

Негодовал и Вохид. Кирилл, обращаясь к Вохиду, процедил сквозь зубы:

— Понимаю ваше негодование, Вохид Саидович. Вы давали клятву Гиппократа? Так вот — исполняйте свой долг!

Сказав это, он повернулся и пошел прочь. Из операционной продолжали доноситься возмущённые возгласы заведующего.

Проходя в ординаторскую, Мирзопаязов обратил внимание на сидящего в стороне сгорбленного старика — отца больного: седые волосы выбиваются из-под колпака, в глазах — вселенская скорбь. Вот и прошла жизнь, в трудах и заботах, а сейчас погибает его сын, говорили эти глаза, а ведь по логике вещей сын должен хоронить отца, а не наоборот, говорили его глаза. Я уже вижу поцелуй смерти, а погибает мое дитя. Что за несправедливость? — вопрошали его глаза. О, Аллах! Ты бы распорядился моей жизнью, чем жизнью моего сына.

Мирзопаязов уже сидя в своем кресле, вдруг вспомнил своего отца. В его памяти ожили те счастливые времена, когда был еще жив старики отец и мать. Он увидел горные хребты и озёра, пожелтевшие от зноя поля и росинки на серебристых нитях ковыля, облака… Целый мир, родной и уютный. Именно этот случай привел к взрыву переживаний, трогательных, цветных, как картинки калейдоскопа. Именно это переживание доктора чуть не вывел его из оцепенения. Взять и вернуться в операционную, остановить санитарку, которая наверняка уже вывозит больного с операционной? А далее привычно скомандовать: продолжаем оперировать? Но этого не произошло. Больного повезли в реанимационное отделение. Операционные медсестры размылись, бестеневая лампа погасла…

— А ведь ты прав, коллега! Впервые в жизни я не уверен до конца — прав я или нет. Но чтобы проверить это я должен был бы все же рискнуть…

По пути домой Мирзопаязов думал о том, что случилось бы, если бы все люди осознали своё предназначение и сакральные заблуждения. Не отозвалось бы это волной самоубийств? Раньше он считала позорным плакать. Сейчас же он расклеился, и в глазах потекли слезы. Он еще долго сидел в полумраке своего кабинета. Возвращаясь, домой, он по-новому и с удовольствием наблюдал, как редели облака. Прохожие радовались солнцу, казалось, что даже автомашины ликуют, поблёскивая отражёнными лучами.

***

— Приехали, — сказал водитель, посигналил сторожу — шлагбаум поднялся, и старый «Москвич» с кыргызскими номерами въехал на больничный двор. — Я знаю куда подъехать. — Вот отсюда мы тебя и забирали, — сказал Эргеш, останавливаясь напротив входа с вывеской «Хирургическое отделение».

— Побудь здесь, я сам схожу, — сказал Назар и, взяв в руки большой арбуз, купленный на базаре специально для врачей хирургического отделения, где он месяца три тому назад его оперировали. Он сам не знал, что ожидал увидеть. Вот отделение: трехэтажный корпус. Мужики в больничных халатах курят у входа. В коридоре санитарка моет пол. Как только он вошёл в отделение, в нос ударил запах антисептиков, смешанных с застоявшимся духом немытых тел. На посту никого нет. Медсёстры из процедурного и перевязочной заняты обычными своими делами.

Постучался в ординаторскую, никто не отозвался. Немного подождав, все же заглянул, там никого не было.

— Видимо хирурги на операции, — подумал он.

— Здравствуйте! Вы не знаете, где Рустам-ака или Вохид-ака? — спросил у мимо проходящей медсестры.

— Они все здесь. Видимо на обходе. А вы, по какому вопросу?

— Меня здесь оперировали. Хотелось бы увидится с доктором Мирзопаязовым.

Медсестра произнесла короткое «а..а..» и уставилась на него с интересом.

— Вас когда оперировали? Я почему-то вас не помню, — призналась она и указывала на стул возле ординаторской. — Вы присядьте вот сюда.

— Спасибо! Это было три месяца тому назад. Меня прооперировали и в тот же день выписали.

Медсестра снова произнесла короткое «а..а…» и, пожав плечами в недоумении, пошла дальше.

Ну вот, дождался. Из крайней палаты в коридор высыпались люди в белых халатах. Они шли в его сторону. Он привстал. Теперь бы ему узнать своего доктора. Скорее всего, вот этот пожилой хирург солидной комплекции и есть тот самый Мирзопаязов. Все врачи вошли в ординаторскую. Спустя некоторое время двое из них вышли. В ординаторской вместе с Мирзопаязовым оставались еще двое врачей. Прошли минут пятнадцать, они все не выходили.

Назар робко постучался и открыл дверь.

— Вам кого? — спросил молодой доктор, оторвав глаза от бумаги.

— Ассалому-алейкум, дорогие доктора! — поприветствовал Назар, проходя в кабинет. На встречу поднялся тот самый молодой доктор.

— Валейкум-ассалом! Проходите, пожалуйста. — Вы к кому? — вновь переспросил он.

— Я Назар. — сказал он на случай, если его не узнают.

Врачи посмотрели друг на друга, но никто его не узнавал. В недоумении все уставились на него. Назар замешкался, смущаясь, он не нашелся ответить, положил на стол арбуз, тяжело вздохнул, оглянулся, куда бы присесть.

Мирзопаязов все это время молча что-то записывал, уткнувшись в журнал. Наконец, отложив ручку, снял чепчик, поправил иссини-чёрные волосы и промокнул лоб платочком. Затем, взглянув на Назара, спросил:

— Так-так, дорогой гость. Это значить вы пришли нас отблагодарить, — сказал он, посмотрев на арбуз. — Похвально, похвально. Это очень кстати.

— Мурод! Давай быстро располосуй арбуз. Жажда замучила.

Молодой врач, который сидел напротив Мирзопаязова, встал и засуетился в шкафу, доставая оттуда большую тарелку и нож.

— А вы возьмите стул и присаживайтесь вот сюда, — обратился он к Назару.

Мирзопаязов, отвернувшись с кем-то, разговаривал по телефону.

— Да случилась неприятность. Ночью из палаты сбежал больной, оперированный мною накануне. …Нет, еще не нашли… — Оказывается какой-то преступник, отбывающий наказание в колонии-поселении. С кем-то подрался, и его пырнули ножом. Они тоже вряд ли в курсе…

Арбуз был уже порезан и как только Мирзопаязов положил трубку и обернулся.

— Рустам Ниязович! Садитесь вот сюда, — попросил Мурод, услужливо пододвигая к столу табуретку.

— О, какой сладкий и прохладный арбуз, — похвалил Мирзопаязов, уплетая уже третий кусок. — Ну, очень кстати ваш арбуз. Сегодня с утра невыносимая жара, — сказал он, протирая руки салфеткой. — Вы не торопитесь, ешьте? А пока я позвоню снова в отдел милиции на счет нашего пропавшего.

Мирзопаязов минут десять говорил с кем-то из милиции.

— Ну, молодцы! Нашли значить? И во что он опять вляпался? А-а-а.. — Давайте договоримся. Пусть везут к нам на перевязку, но только в наручниках и в сопровождении милиционера. А то сбежит и отвечай за него… Договорились? Ну, до свидания!

Положив трубку, он повернулся к сидящим и взгляд его, наконец, остановился на Назаре.

— Ну, рассказывайте. Кто вы и откуда? К кому и зачем? — У вас есть пара минут. Мы сейчас идем к главному врачу с отчетом.

Взглянув на своих молодых коллег, он добавил.

— Наш пропавший больной нашелся, а дальше пусть разбирается сам главный. По его настоянию взялись оперировать бандита какого-то с ножевым ранением, а он возьми да сбеги.

В это время зазвенел телефон. Мирзопаязов поднял трубку.

— А-а-а… Главный уже ждет? Все бегу!

Собрав, кое-какие бумаги он поспешил к главному. Обращаясь к Муроду, он предупредил:

— После главного загляну на кафедру.

Воцарилась молчание. Мурод и Сардор, убрав со стола и умыв руки, сели за стол, о чем-то тихо переговариваясь. Назар сидел молча в своем углу.

— Уважаемый! — обратился к нему Мурод. Пока шеф отсутствует, может, поведаете нам о себе? Зачем и кому приехали? Назар поведал свою историю.

***