Бесплатный фрагмент - Жизнь в зелёном мундире

Жизнь в зелёном мундире

Книга первая. Учёба в Минском ВИЗРУ ПВО страны

Посвящается моим сокурсникам по группе 115—155 Ордена Мачулы третьей степени
Жизнь в зелёном мундире
(отрывки из книги)

Предисловие

В 2006 году я начал писать эту книгу сугубо для своей семьи, своих детей и внуков пытаясь рассказывать им своей жизни до их появления на свет. О жизни всей нашей большой и дружной семьи. Писал, ничего не придумывая и не меняя фамилии действующих лиц. Зачем? Жили как жили, по тем временам ничего необычного.

Мне писать совсем не хотелось делать, но надо, иначе кто-то из потомков со временем скажет: «Я как Иван, не помнящий родства…».

Первое издание этой книги (ещё раз говорю) сугубо для семьи было издано в двадцати экземплярах. Их брали почитать друзья и родственники, брали так, что их вскоре не осталось ни одного экземпляра. Второе издание было тиражом побольше, а друзей с годами становится всё меньше (возраст берёт своё).

Каким-то образом на меня вышел выпускник нашего МВИЗРУ Владимир Броудо и предложил дать книге существенно большую аудиторию. Честно говоря, сомневаюсь надо-ли. Но понимание того, что нам офицерам войск ПВО есть что вспомнить и есть чем поделиться перебороло.

Не зря нас объединяет чувство выполненного долга и гордость того, что мы добросовестно стояли на страже неба Родины. Порой даже в ущерб себе и семье….

…

Всего несколько дней назад в Москве собрались мои однокашники по МВИЗРУ. Прошло почти сорок пять лет со дня нашего поступления и знакомства. Собрались серьёзные люди прошедшие трудную эпоху. Однако передо мной были те же парни что и сорок пять лет назад — умные, энергичные, весёлые. Правда в глазах появилась грустинка, но как иначе когда за плечами жизнь и потери. За прошедшие годы наш курс потерял двадцать два человека….

Мы живём в интересное время полное событий, возрождений, разрушений и попыток выжить.

МВИЗРУ дало нам первый жизненный опыт, и тот, кто смог им воспользоваться — тот наплаву.

Вступление

Выбор моей профессии состоялся давно, и о ней разговоров в семье фактически не велось.

Беседуя со мной, Папа изредка возвращался к вопросам: хорошо ли я подумал, и лучший ли это вариант? Однако «подумать хорошо» в таком возрасте я ещё не мог, да и представление о сложности профессии затмевалось красотой военной формы и блеском погон.

Кроме того, меня поддерживала Мама, она была уверена: «Ты, Толик, будешь красивым офицером!»

Две трети одноклассников шли в военные училища, ведь живя в городе морских традиций, мы их в себя впитали. Конечно, почти все мальчишки хотели быть офицерами и непременно морскими.

Когда дело дошло до отправки документов в военно-морское училище, Папа возразил серьёзно.

Форму и содержание разговора можно выразить в паре слов: «Твоя жизнь может быть испорчена…»

Я благодарен Папе за то, что он сумел удержать меня от морской службы. И не потому, что она тяжела: где я служил — не легче, а потому, что это не моя стихия.

Это сейчас моряки на суше проводят много времени, нет топлива — кризис. В те времена (до конца девяностых годов прошлого века) у моряков были постоянные выходы и патрулирование в морях и океанах, длительные походы и боевые рейды. Жизнь проходила вне дома и вне семьи. Причём такая служба была как на надводном, так и на подводном флотах.

Когда я впоследствии видя судьбу одноклассников — моряков в мыслях возвращался к этому разговору с Папой, то убеждался в правильности своего выбора. В каких бы тяжёлых условиях я ни находился, со мной была моя семья, я жил с ней, а не с морем.

Никакой морской простор, никакая романтика, никакие волны, чайки, походы, штормы, отливы и приливы не стоят улыбок моих дочурок, которых я мог часто видеть, воспитывать, радоваться вместе с ними их успехам.

Я в этом убеждён.

Часть 1

Я стою в раздумье,

Брошусь в «жизни море»

Что Судьба пошлёт мне:

Радость или горе?

Может, озадачит,

Может, не обидит…

Ведь кузнечик скачет,

А куда?.. Не видит…

Выбор

● Папа меня убедил: в военно-морское училище мне поступать нежелательно, но и не наступил на «горло» моей мечте — стать офицером.

Мы перебрали все Ленинградские высшие военные училища (их было очень много, офицеров готовили на всю армию СССР).

Это мне ничего не дало — все они звучали аббревиатурой громко, интересно и мне малопонятно.

Какая специальность даётся в училище, кем и где служат после выпуска офицеры, что они делают? — Меня эти вопросы совсем не интересовали.

Это понятно: откуда школьнику знать армейские специальности и особенности службы?

На одном таком семейном совете, когда мы в очередной раз «метались» по списку училищ, Мама вдруг вспомнила: в Москве служит мой родной брат — Павел!

О его службе мы знали только то, что Дядя Павлик (так его звали мы, племянники) имел воинское звание «полковник».

Мама переписывалась с ним, поэтому в очередном письме спросила, в какое училище мне лучше поступать, и сможет ли он чем-нибудь помочь.

Оказалось, что Дядя Павлик служил в Москве не каким-нибудь «Швейком», а занимал пост в Главном Штабе Войск Противовоздушной обороны страны. В штабе пост был тоже «не хилый», а наоборот — очень важный, особенно для решения моего вопроса. Дядя служил начальником отдела военно-учебных заведений в аппарате инспекции Главнокомандующего войсками ПВО страны!

Естественно, выбор вида вооруженных сил был сделан автоматически.

Конкретное учебное заведение тоже предложил Дядя Павлик, остановив наш выбор на Харьковской Артиллерийской Радиотехнической Академии войск ПВО. С профессией теперь тоже было ясно, тем более Дядя Павлик сказал, что военный инженер — самая перспективная профессия в армии. Диплом после окончания вуза даётся общесоюзного образца, с записью гражданской специальности: «инженер по радиоэлектронике».

Проанализировав ситуацию, мы отправили требуемые документы в Харьковскую Академию войск ПВО и стали ждать моего вызова на вступительные экзамены. Однако нас ждало разочарование — пока документы ходили по инстанциям произошли изменения: с 1966 года в академию могли поступать только офицеры.

Полковник Денисов (Дядя Павлик) сообщил нам, что по его команде мои документы переправили в Минское Высшее Инженерное Радиотехническое училище войск ПВО страны.

МВИРТУ (аббревиатура училища) давало ту же специальность и такое же высшее гражданское образование. Разница заключалась только в том, что для получения высшего военно-командного образования после МВИРТУ, надо было проучиться ещё два года в Харьковской Академии, причём в офицерском звании. Это было далёкое будущее, по этой причине оно меня особо не волновало.

● Итак, выбор состоялся. Я покидал родной дом, родителей, друзей, свою комнату, свои привычные вещи. Я покидал Кронштадт.

Впервые предстояла поездка так далеко для решения очень серьезного, определяющего дальнейшую жизнь вопроса.

Когда пришёл вызов из МВИРТУ я был морально готов к поездке в Белоруссию. В военкомате получил проездные документы и предписание: прибыть в город Минск 10 июля 1966 года.

Родители собрали меня в дорогу. Мама волновалась, даже сопроводила меня в Ленинград и посадила на поезд.

Волновался ли я? Наверное, но очевидно даже если и это волнение имело место, то оно было совсем небольшим.

***

● Седьмого июля 1966 года я с небольшим чемоданом и семидесятью рублями в кармане вышел из дома в самостоятельную жизнь.

Минск

● Приехав в Минск, я сразу же бросился искать училище. Труда это не составило, потому что МВИРТУ было одним военным училищем на всю Советскую Белоруссию. Все прохожие к кому я обращался, знали о нём и очень доброжелательно советовали, как лучше к нему проехать.

Добираться тоже было несложно: училище находилось в девяти километрах от Минска и до него ходило два рейсовых городских автобуса.

На КПП училища абитуриентов встречали. Провели к развёрнутому в поле палаточному лагерю, определили мне место и ознакомили с распорядком дня.

Предупредили: на довольствие поставили, но питание будет с завтрака завтрашнего дня, а сейчас — свободен до вечера.

Объединившись с тремя такими же только что приехавшими в Минск, я вернулся в город. Мне хотелось побродить по нему посмотреть, что он из себя представляет. Думал, не поступлю, так хоть увижу столицу Белоруссии.

Мы прошли по центру, по проспекту Ленина (сейчас проспекту имени Франциска Скорины (2*4)).

Город с Кронштадтом я не сравнивал, а вот с Ленинградом сравнил. Минск первоначально произвел на меня впечатление менее фундаментального и основательного, но в то же время более просторного в улицах и светлого города. И естественно — Минск оказался значительно меньше чем Питер.

После небольшой «экскурсии», что-то и где-то съев, мы вернулись в лагерь.

Я совсем не мог себе представить, что в следующий раз самостоятельно приеду в город только в конце октября.

В издании «Выпускники Минского Высшего Инженерного зенитно-ракетного училища войск ПВО страны 1971 года». Биографические сведения. Есть такая запись.

«Со всех концов Союза Советских Социалистических Республик 620 гражданских юношей прибыли в период с 8 по 10 июля 1966 года в Минское Высшее Инженерное Радиотехническое училище войск ПВО страны и были размещены в палаточном лагере вблизи старой Смоленской дороги. В лагере к этому времени уже месяц проживали и готовились к экзаменам 90 абитуриентов из числа солдат и сержантов.

11 июля состоялось общее построение гражданской молодёжи и распределение по учебным группам для сдачи вступительных экзаменов».

● В палатке было неуютно. Она продувалась со всех направлений. Поставленная наспех, не для себя, очевидно курсантами, которым она «на фиг» не нужна.

Сколько было в палатке нас — не помню, но меня поразили те, кто со мной находился на постое.

Почти все золотые или серебряные медалисты, призёры математических олимпиад и конкурсов из разных мест Советского Союза!

Были и те, кто приехал поступать второй и даже третий раз, — «опытные».

Вне конкурса поступали выпускники суворовских училищ и солдаты (сержанты) из армии. Размещались они в отдельных палатках и, в отличие от нас держались дружно.

Только одного абитуриента я заметил подобного себе без громких титулов и крепких знаний.

Он после знакомства со мной, как сейчас говорят, «почесал репу» и произнёс: «Хоть бесплатно в Минске побываю, город посмотрю…».

Меня охватила грусть: Мне поступить не светит! Придется возвращаться домой не солоно хлебавши.

● В палаточном городке свирепствовало «ЧЧВ» (Человек человеку волк). О нём предупреждало руководство лагеря и поступающие сержанты, которые были назначены у нас командирами отделений. Выражалось «ЧЧВ» в разных вариантах, но наиболее распространёнными были доносы, воровство документов и неправильные подсказки на экзаменах.

В лагере я впервые познакомился с термином «полосатый рейс», который, как оказалось впоследствии, был типичен для всех учебных лагерей военного ведомства на период поступления.

На вечерней проверке командиры сообщали, кто утром будет совершать «полосатый рейс» — сдавать спальный матрас (они были только полосатые) и ехать домой.

Освещения в палатках не было, только у туалета и у умывальника горела тусклая лампочка. Вечером и ночью все освещённые места были облеплены абитуриентами как осами варенье — готовились к экзаменам.

Я считал, что мне это делать бесполезно — раньше надо было думать. Сейчас думы об этом создавали плохое настроение и я, с таковым уходил спать.

Будь что будет.

● Шли экзамены, народ уезжал толпами, а я ещё держался. Когда вступительный марафон перевалил за середину лагерь начал «таять», часть палаток сняли.

Ближе к окончанию сдачи вступительных экзаменов в палаточный городок, начали приезжать так называемые «купцы» — представители из средних училищ и предлагали тем, кто не набрал нужных баллов идти к ним.

После завершения экзаменов начала свою работу приёмная комиссия. В первую партию принятых попали те, кто без проблем сдал все экзамены, набрав минимум четырнадцать баллов. После затянувшейся паузы в несколько дней была принята ещё партия абитуриентов.

Оставшиеся в лагере замерли в ожидании — быть или не быть. На третье заседание приёмной комиссии пригласили и меня.

Там мне объявили, что я зачислен в МВИРТУ.

Душа пела: я это сделал!

Выписка из издания «Выпускники Минского Высшего Инженерного зенитно-ракетного училища войск ПВО страны 1971 года».

…Для поступления в училище на трех экзаменах (физика, математика письменно, математика устно) необходимо было набрать минимум двенадцать баллов. Экзамен по русскому языку и литературе достаточно было сдать на «удовлетворительно».

22 июля приёмную комиссию прошли абитуриенты, с 15 и 14 баллами; 26 июля с 13; и 27 июля с 12.

30 июля 1966 года на первый курс первого факультета Минского высшего инженерного радиотехнического училища войск ПВО страны приказом начальника училища №431 были зачислены 134 абитуриента…

● Мама сохранила мой экзаменационный лист кандидата поступающего в училище, датированный 15 июля 1966 года.

Экзамены я сдавал по предметам и получил оценки:

16.7.1966 г. — Физика «Отлично»

17.7. Математика письменно «Удовлетворительно»

18.7. Математика устно «Хорошо»

21.7. Русский язык и литература «Отлично».

Я не допускал самообмана и был уверен в том, что мне помог поступить в училище полковник Денисов, мой дядя Павлик. Мягко говоря, конкурс в МВИРТУ был сумасшедший, приблизительно такой бывает при поступлении в театральный институт.

Без сомнения, если бы отсутствовала помощь, то «полосатый рейс» я совершил бы в первые дни.

Почти все золотые и серебряные медалисты, призёры математических олимпиад и конкурсов из разных мест Советского Союза уехали домой, не поступив.

Нескромно и несправедливо, но в данном случае сработало выражение: «Умей родиться!»

И всё же у меня есть алиби. Мне Дядя Павлик оказал доверие, а я его своей дальнейшей тридцати трёх летней службой в рядах Вооружённых Сил СССР, оправдал.

Рядовой Рыжик

● «Слушатель Минского Высшего Инженерного радиотехнического училища войск Противовоздушной Обороны страны, рядовой Рыжик» — вот кем я стал, поступив в МВИРТУ.

Теперь я должен был представляться командирам «рядовой Рыжик», так как нам присвоили воинское звание «рядовой» и поставили в штат на должность «слушатель Минского высшего инженерного радиотехнического училища войск ПВО страны».

Сдав гражданские вещи на хранение (в последующем они были бесплатно почтой высланы по нашим домам), мы были отправлены строем на помывку, где нам выдали белье и полевую курсантскую форму. Каждый по своему разумению подгонял свой образ под неё (но не наоборот).

Было заметно, что из бани мы вышли уже другими людьми: внешне похожими друг на друга.

● Поступивших в училище строем привели в казарму, где нам предстояло провести последующие три года.

Казарма оказалась одним большим вытянутым как вагон помещением. Небольшое количество выступающих поперёк (до прохода) перегородок делило её на части. В двух таких частях койки стояли в два яруса.

Свежевыкрашенная, казарма была чиста и просторна. Дышалось в ней легко и свежо.

В тот момент я не мог и подумать, что дышать «легко и свежо» осталось несколько часов, так как с командой «отбой» эта идиллия пропадает напрочь.

Ночью казарма, в которой находятся более ста человек, напоминает вулкан, который вот-вот начнет извержение. Воняет сероводородом, периодически раздаются громоподобные раскаты. Особенно обстановка накаляется, если на ужин был горох, фасоль или перловка.

Если с морозного, свежего воздуха зайти в казарму, то можно потерять сознание, но и к этому мы вскоре привыкли — какое никакое, а тепло.

● Когда поступившим абитуриентам выдали первую парадную военную форму — душа заликовала.

Подгонку обмундирования делали в швейной мастерской училища (кому требовалось), а погоны и петлички мы пришивали и перешивали (неоднократно) сами.

Затем сержанты, поступившие из войск, учили нас наматывать портянки быстро надевать и заправлять обмундирование.

Специфический запах новой формы пьянит и поднимает настроение. Это минуты торжества и радости: ты достиг своей цели, ты в военном вузе.

Форма красива, сапоги скрипят, а пилотка на голове завершает идиллию.

Кажется, цель достигнута — самое тяжелое позади.

Но как оказалось — это только казалось.

● Училище впечатляло своей мощью, фундаментальностью и порядком.

Красивое центральное здание с просторным холлом, в котором находилось знамя, охраняемое часовым, придавало торжественность обстановке.

Ряд учебных корпусов, казарм, столовых кучно, но удобно расставленных по территории.

Просторные, хорошо технически оборудованные аудитории, с широкими коридорами (некоторые с паркетным полом), лаборатории, вспомогательные помещения — всё это поддерживалось в идеальном порядке.

«Свет науки Войск ПВО» — так называли профессорско-преподавательский состав училища, в котором было много докторов наук и почти все кандидаты наук.

В училище кроме нас — гражданской молодёжи, поступали и учились офицеры.

Они служили в армии после окончания средних военных училищ, которых в стране было очень много и которые давали среднетехническое образование. Немногие из них из-за этого дослуживались до звания «майор».

Закончив МВИРТу, офицеры получали инженерное образование, и перед ними открывалась карьерная перспектива.

В МВИРТУ проводили обучение иностранных офицеров в основном из стран Варшавского договора и других близких «идеям социализма» стран.

● С 1 августа 1966 года у нас начались занятия — «Курс молодого бойца». Нам сказали, что с этого всегда начинается армия.

Общевойсковые дисциплины: оружие массового поражения, инженерное обеспечение войск, военная топография, уставы, тактика общевойскового боя, связь и, конечно, строевая подготовка — выматывали до изнеможения.

Больше всего мне (я думаю, что не только мне) запомнились полевые занятия по тактике общевойскового боя. Учениями их не назовешь, но они проводились на местности, в поле, недалеко от училища. Поле прозвали именем преподавателя тактики полковника Кузуба — «Кузубовым полем».

Коренастый, как его фамилия, полковник Кузуб, делал всё, чтобы его занятия выглядели как третья мировая война. Сигнальные ракеты, дымовые шашки, взрывпакеты он разбрасывал не жалея направо и налево. Перед курсантами он ставил задачу — вырыть до начала его «атаки» окоп и надёжно укрыться. При этом нас, мальчишек с помощью всей этой пиротехники заставлял как можно глубже зарываться в землю.

Какие там окопы, когда тебе семнадцать лет и думаешь совсем не о том, что интересно полковнику Кузубу.

Войной не пахнет. Август.

Земля-глина ссохлась, и «скорей бы обед».

Не передовиками (среди которых был и я) рылось неглубоко, так чтобы только «жопу спрятать».

Я уже не помню, как называются части окопа, но, по-моему, рядовой Харкевич насыпал слишком маленький «бруствер» (?). Ростом парень был под два метра и конечно в вырытый окоп влезть целиком не смог. Полковник Кузуб видя это, метнул в него взрывпакет. Так он хотел продемонстрировать не защищённость курсанта от врага. Получилось: Харкевичу выбило взрывом два зуба и рассекло губу.

Полковник перед жертвой извинился, правда, зубы от этого у рядового Харкевича не выросли.

Но зато я с тех пор на занятиях Кузуба….

Нет, не рыл себе окоп «в полный рост», а опускал голову пониже — выставляя наружу задницу. Там нет ни зубов, ни глаз…

● Денежное довольствие за август месяц было выдано 15 числа и составило 3 рубля 80 копеек. В последующие месяцы первого курса мы получали 8 рублей 80 копеек. В город меня не выпускали, а на пирожки в училищном буфете хватало. Кроме того, мне родители ежемесячно почтовыми переводами присылали по десять рублей.

Зачёт по курсу молодого бойца состоялся 26 августа, он начался со стрельбы из личного оружия (7,62мм СКС). Кое-как (но зато с первого раза) я его сдал.

После зачёта последовало начало учебного года, а приведение нас к присяге было осуществлено в первых числах октября.

Присяга

● Первое сентября — первый учебный день для всего училища. Начался он с развода по местам занятий. Первые лекции были прочитаны по физике, математическому анализу и, конечно, по истории КПСС.

Вскоре нам выдали парадную форму.

Зеленый мундир со стоячим воротником, застёгивающимся на два крючка, синие брюки, фуражку, кожаный ремень и хромовые сапоги.

Снова и как всегда мы сами пришили погоны, подложив под них (чтобы не ломались) пластмассовые вставки.

Форму отгладили, подписали хлоркой номер военного билета, повесили на плечики, начистили сапоги и сдали в каптёрку на хранение. А так хотелось надеть её и покрасоваться!

Такая возможность вскоре представилась.

● В воскресение, 2 октября1966 года в парадной форме с карабинами, нас построили на строевом плацу училища для принятия присяги.

Народу (постороннего) было немного, так как мы большей частью были иногородними и на торжественное мероприятие приехало мало родственников.

После присяги нам сообщили радостную весть: едете в город на экскурсию, смотреть Дом-музей первого Съезда РСДРП.

Посадили на грузовые машины и повезли в центр Минска!

Ну, думаем, сделаем первый вояж в новой форме по городу, покажем себя.

Грузовики подъехали вплотную к музею, поступила команда: «У машины строиться!» Затем всех запихнули в маленький домик (так, что каждый стоял на одной ноге) и долго рассказывали про «Бунд».

Закончили нудное повествование командой: «Выходи строиться!», и сразу: «У машины становись!» и «По машинам!».

Таким образом, себя в форме мы показали только фотографиям бородатых бундовцев.

● Кормили нас плохо — очень мало. Хороша еда, когда её много. Если ты голоден, то что бы ты ни ел — плохо поел. Будешь думать о еде постоянно.

Наш рацион был такой: мясо два раза в день и один раз рыба. Мясо — в основном чистое сало — сплошной жир. Некоторые из благородных эстетов отдавали свою порцию другим.

Я был среди этих других, которые ели всё подряд.

Если и тогда не хватало, то бежали в буфет покупать дополнительную еду.

Мне особенно нравилась белорусская ряженка — такой вкусной я больше нигде и никогда не ел. Плюс пару булок или батон и — сыт.

Когда началось увольнение в город, то в субботу и воскресение тем, кто оставался в училище, можно было «отвести душу» — наесться «от пуза».

Столы накрывались на всех — так было положено. Каждый, находясь в городском увольнении, мог прийти поесть. Никто, конечно, не приходил, и всё делилось оставшимися в расположении училища слушателями. Однажды я собрал со столов двадцать три порции масла и съел (460 гр). Всё прошло нормально, мог съесть и больше, но мне досталось только двадцать три порции.

● Увольнение в город я не мог получить в течение двух месяцев. Дело в том, что пускали в город «через турник» стоящий в проходе казармы.

Точнее говоря в увольнение выпускали лишь определенный процент слушателей и чтобы попасть в него необходимо было преодолеть различного рода препоны. Создавал их начальник курса, как в интересах повышения воинской дисциплины, так и успеваемости на курсе.

Основным показателем была учеба, далее воинская дисциплина, спортивная подготовка и еще многое другое. Любая слабина в том или ином вопросе наказывалась отсутствием увольнения в город, дополнительными нарядами, строевой подготовкой и спортивными занятиями.

К последним относилась сдача норм ВСК (военно-спортивного комплекса). Сюда входили силовые упражнения: простое подтягивание, «выход силой» и «подъём переворотом», кросс на 3 км летом и бег на лыжах зимой — 10 км (как бы сейчас сказали — свободным стилем, а тогда — кто как умеет).

Для дополнительной тренировки нас, если можно так сказать, выводили (выгоняли) на утреннюю гимнастику. Поначалу мы сознательно ходили (опять же всегда строем), но после первых кроссов превратили это занятие в поиск дополнительного времени и места для досыпания. А в казарме поставили турник, чтобы процесс подготовки к увольнению был непрерывным.

Нормативы по «подтягиванию» и «выходу силой» я выполнял. «Подъём переворотом» — нет, он у меня не получался.

Только в конце октября я смог перекинуть задницу через перекладину и впервые выехать в городское увольнение.

Спорту в училище уделяли серьёзное внимание на протяжении всей учёбы.

Были и свои спортивные звёзды:

Мастер спорта по борьбе — Толя Жуковский.

Бокс — Юра Викторов.

Футбол — Володя Терешко, Женя Чкалов.

Гимнастика — Коля Ларичев.

Прыжки в высоту — Урузмаг Огоев.

Волейбол — Вася Тесленко.

Спортивные разряды имел 21 слушатель нашего курса.

Постоянными были занятия по гимнастике, легкой атлетике, лыжам. Играли в волейбол, баскетбол, ручной мяч, футбол. Бегали очень часто кроссы. Возвращались после них насквозь мокрые от пота и сушили спортформу в казарменной сушилке. Как пахла после этого форма — легко представить.

Однажды в воскресение, после кросса, я поставил свои новые кеды на подоконник — просушиться. Прилег у открытого окна и задремал. Снится мне, что мои кеды шевелятся, а один вдруг начал «взлетать». В невероятном прыжке я успел спрыгнуть с кровати и схватить его.

Оказалось, что это был не сон.

Над нами была казарма старшего курса. Кому-то понравились мои кеды, и, смастерив крючок с верёвкой, он начал их «вылавливать».

Я проснулся вовремя.

Служба

● С октября месяца наш курс начал заступать в караул. Постов было несколько.

Пост №1 — по охране Боевого знамени училища.

Посты №2,3,4 — по охране зенитно-ракетной техники полигона училища.

Посты №5,6 — по охране магазинов и складов.

Первый пост — самый почетный, и, конечно, самый тяжелый. Он доверялся только проверенным — передовикам учёбы.

Службу на нём командиры контролировали постоянно. Иногда это приносило курсантам, нёсшим службу проблемы — они сазу вылетали из передовиков.

Даже на этом ответственном посту были случаи сна, еды и даже чтения конспектов (Отличники же!).

Мне, как и всем «простым людям» доверили охрану зенитно-ракетной техники.

Посты №2, 3, 4 охранялись с вышки часовым.

● Осень. Холодно. Пронизывающий ветер.

В карауле курсанты рассказывают друг другу всякие жуткие истории, несмотря на которые очень хочется спать.

Разводящий выводит караульных на пост, производит смену часовых, и ты уже на вышке.

Они стоят по углам поста, на большом расстоянии друг от друга. Между забором, за которым стоит охраняемая техника, и двумя рядами колючей проволоки, за которой начинается лес.

Освещение дрянное, плохо видно даже периметр забора и колючую проволоку. Совсем не видно далеко идущую смену. Ветер раскачивает лампы фонарей, бросая черные блики, и, кажется, что кто-то ползет, карабкается, прыгает.

Кажется первых полчаса, потом напряжение ослабевает, ищешь точку опоры на вышке и медленно уговаривая себя, что всё будет хорошо, расслабляешься.

Главное — карабин не выпускать из рук.

Были случаи (правда, на других курсах) когда проверяющие караульную службу приносили карабин часового в качестве трофея в караульное помещение.

А тот спокойно продолжал спать на вышке!

Тогда наступала курсанту «хана» и был только один выход из такой ситуации — вылет из училища.

Поэтому, учитывая горький опыт предшественников, карабин привязывался к руке платком, пристёгивался ремнем к телу — ухищрялся кто как мог.

● О чём думает часовой на посту?

Конечно, в первую очередь о еде.

И во вторую очередь о ней тоже.

Думать о сне, тепле нельзя — сразу заснешь.

С нетерпением ждёшь смены, чтобы попасть в тепло и поспать. Смену слышишь далеко, даже если находишься в полудреме.

Разводящий (если не дурак) принимает все меры, чтобы было слышно перемещение смены. Не приведи Господь, часовой спросонья, или с перепугу пальнёт не разобравшись! Разговаривать смене нельзя, поэтому при приближении к посту она кашляет, чихает, а разводящий громко подаёт порой ненужные команды типа «шире шаг» или «отставить разговоры».

Но, несмотря и на эти ухищрения, некоторые часовые «клали» смену в грязь и лужи.

Так, если я правильно помню, сделал Славка Хмара. Или разводящий не услышал его окрик: «Стой! Кто идёт?», или Хмара сделал окрик тихо (а может, и вовсе забыл крикнуть), но следующая его команда «Стой! Стрелять буду!», а затем неожиданная «Ложись!» заставила всю смену плюхнуться в грязь.

Далее, как и положено, Хмара дал сигнал в караульное помещение — «нападение на пост». Не буду рассказывать, что тут началось и чем это закончилось — и так понятно.

Первый и второй курс я ходил в караул один или два раза в месяц, а на третьем курсе всего раза два за год.

Несколько раз я ходил караульным на посты №5 и №6 — по охране магазинов и складов. Эти посты вызывали наилучшие впечатления.

Во-первых, они расположены на территории жилого городка.

Во-вторых, ты караульный, а не часовой — патронов у тебя нет и можно перемещаться по объекту.

В-третьих, пост только ночной, двухсменный.

В-четвертых, он охватывает большую территорию, и проверять, как несёт службу на нем караульный, очень сложно.

Но самое главное в-пятых!

Валера Мостивой, с которым мы дружили все пять лет учёбы, подобрал ключ к сапожной мастерской, которая находилась на территории поста!

О ключе знали только мы вдвоём, и когда нас выставляли на пост, то мы сразу двигались к сапожной мастерской. Открыв её входили в тепло и сразу «плюхались» на груды ремонтируемой обуви спать!

Правда, один раз я «влип». Заснул и проспал смену (если бы тогда были сотовые телефоны!). Услышал крики ищущей меня смены рядом с мастерской. Они искали меня, как ищут в лесу криками заблудившегося! Прошло двадцать лишних минут с тех пор, когда я должен был выйти на исходный рубеж.

У меня хватило ума спросонья не выскочить прямо на разводящего, а подождать когда крики удалятся.

Затем, выпрыгнув из мастерской и обогнув смену, выйти им навстречу. Я знал, что любые мои объяснения будут восприняты, как и положено, лживыми. Но, тем не менее, что-то говорил и оправдывался.

Разводящий меня прервал: «Все расскажешь начальнику караула, а пока вытри физиономию — она почему-то вся гуталином перемазана».

● Любимый мой наряд — на кухню. Один из них запомнился надолго. Даже фотографии участников тех событий у меня в альбоме.

Иметь фотоаппараты и фотографировать в училище было нельзя, но благодаря Мостивому, который ухитрялся его прятать и фотографировать нам есть что вспомнить.

Так вот, есть фотографии и такого случая, когда мы заступили в «злополучный» наряд на кухню.

Основная задача, занимавшая уйму времени наряда, — вырезание так называемых «глазков» у картошки. Чистила её спецмашина, но она оставляла чёрные «глазки». Эти черные точки должны были удалять пять человек, назначенные в наряд, а картошка-то чистилась на всё училище!

Чтобы всё «выколупать», необходимо было работать как неграм на плантациях. Мы учились на инженеров и заметили: чем больше времени картошка вращается в машине, тем меньше размер точек. Правда, и сама картошка становится меньше в размерах, но это уже второй вопрос, и он пока нас не интересовал.

Мы освоили новую технологию пропускания картошки через картофелечистку, благодаря которой у нас осталась уйма свободного времени. Получившемуся в результате такой обработки картофелю мы дали ласковое название «морская галька». Когда пришел за почищенным овощем дежурный повар, собираясь закладывать его в котлы, ему стало плохо: ёмкость была заполнена наполовину! Обвинив нас в уничтожении воинского имущества, он побежал за дежурным по столовой.

На то, чтобы достойно выйти из сложившейся ситуации, было несколько минут, и мы нашли выход. Когда в овощной цех влетели дежурный по столовой и повар, бак был почти полон.

«Ух ты и напугал…» произнёс дежурный повару, — «конечно, маловато, накажем за это балбесов» он ткнул пальцем в нашу сторону: «но это не крах!». Повар недоуменно чесал затылок:

— «Дык было в два раза меньше…».

Дежурный его пресёк:

— «Смотреть за нарядом надо лучше, а не паниковать. Вот сказал: было в два раза меньше… Что же они её вырастили пока ты бегал?».

И скомандовав нам: «Загружай картошку в котлы», они удалились. Когда они ушли, мы вытащили из-под картофеля подменное обмундирование, тряпки, какие-то ящики, вообще всё что нам попалось под руки и удалось «подпихнуть» под картофель.

Затем большими кастрюлями начали перетаскивать картошку в варочный цех и засыпать её в котлы.

Крах всё же произошёл, потому что на тарелках слушателей пришедших на ужин, почти ничего не лежало.

Взвешивание порций показало меньше половины нормы. Я, как и все остальные бывшие со мной в наряде, получил своё первое за службу наказание — пять (максимальный предел) нарядов вне очереди на кухню. Дежурный по столовой (из офицеров-слушателей) чуть было не «вылетел» из училища, но отделался строгим выговором. Повара (из сверхсрочников) — наказали тремя сутками ареста, но он их на гауптвахте не отсидел. Самым неприятным для нас было то, что когда мы отрабатывали наши наряды вне очереди, эти двое опять дежурили с нами. Дежурили так, что эти пять нарядов на кухню нам мёдом уже не казались.

С кухней вообще у меня много связано, причём на протяжении всей службы, но уроки «очковтирательства» я получил именно на первом курсе. Получил когда ожидался приезд Маршала СССР Баграмяна. в наше училище.

Весь личный состав был брошен на подготовку к встрече. Нашей группе выпала «честь» возить и укладывать дёрн вокруг столовой. Работы затянулись надолго после отбоя. Но самую «интересную и важную» работу выполнял сверхсрочник штата столовой. Он закрашивал стыки полос дерна, который мы укладывали, зелёной краской!

Учеба

● Учеба проходила у меня туго. Причин было несколько. О некоторых уже было сказано — они послужили предпосылками проблем. Были и новые, основными из которых являлись две.

Первая заключалась в том, что я окончил школу десятилетку. Это был первый выпуск после одиннадцатилетнего среднего образования.

В 1966 году в школах СССР произошёл двойной выпуск: десяти и одиннадцатилеток. Программы в школах были разные (естественно, что за одиннадцать лет обучения она была полнее) и я оказался в сложной ситуации.

На первых же занятиях в училище по матанализу я никак не мог понять, что за «фиговины» рисует на доске преподаватель.

Спросил на перерыве у сокурсников, они объяснили — интегралы. Лекции в училище велись на основе одиннадцатилетнего образования, а я в школе этого не проходил. Пришлось догонять, изучая интегральное исчисление самостоятельно по ночам. Такая же картина была у меня и по физике. Очень часто приходилось спрашивать о многих непонятных мне моментах у сокурсников.

Ребята в помощи не отказывали, но даже им порой было очень сложно усваивать изучаемый материал.

Вторая возникшая проблема в моём обучении состояла в том, что я не был готов безоговорочно подчиняться командирам. Они это чувствовали, и это сказывалось на учёбе. Я находился в основной — «серой» массе нашего курса, и не попал ни на какие руководящие и выборные (конечно, начальством) должности.

● Секретарём комсомольской организации курса был выбран слушатель Олег Панкратов.

(**2, Судьбы однокурсников)

Знали мы друг друга ещё очень мало, но то, что Олег окончил Минское Суворовское училище с золотой медалью, вызывало у всех курсантов уважение.

Однажды после нескольких месяцев учёбы было объявлено экстренное комсомольское собрание. Шептались начальствующие и их доверенные лица: «На курсе Ч П!»

Президиум собрания занял свои места, и секретарь комсомольской организации курса Панкратов начал делать громким голосом сообщение:

«Товарищи комсомольцы! Наш курс опозорен! Надо же курсанту напиться так, чтобы попасть в комендатуру! Мягко говоря, так поступают свиньи, а не члены комсомольской организации МВИРТУ!»

Из зала начали раздаваться возгласы нетерпеливых: «Кто это? Кто это так влип?»

«Спокойно товарищи… всё скажу», — продолжал Панкратов.

— «На нашей комсомольской организации теперь лежит пятно. Подумайте, какие нам всем надо приложить усилия чтобы смыть его!»

Зал уже вопрошал хором полушопота:

«Кто? Кто это?»

Секретарь комсомольской организации невозмутимо и гневно продолжал:

«Неприятно осознавать, что среди членов ВЛКСМ нашей организации оказалась я не побоюсь этого слова — свинья!»

Неожиданно голос Олега начал стихать:

«Однако я думаю, что её надо понять и быть снисходительней… с каждым из нас это может произойти. И на старуху бывает проруха!»

Зал в сотню курсантов слился в рокоте:

«В конце концов, ты скажешь кто же это???»

Панкратов склонил голову и уже совсем тихим голосом произнёс:

— «Это …я… товарищи…»

● 11 декабря мне исполнилось 18 лет.

В честь юбилея дали увольнение и мы с Валерой Мостивым выехали в город с намереньем как-то отметить день рождения. Это было всего-навсего моё второе увольнение и Минска мы не знали.

Зима, холодно, мы запуганы командирами, у нас мало денег.… Куда нам деться?

Только в кино, но хочется отметить мой день рождения. Только осталось решить как и где это сделать? Мы решили: купим бутылку вина, а разопьём её где-нибудь в кинотеатре. Вино купили в массивной бутылке как у шампанского, называли такое в народе «бомбой». Очевидно, по причине одинакового воздействия, что от его пития, что от удара бутылью по голове.

Туалет и буфет, на которые мы рассчитывали (в данном случае им было отведено одинаковое назначение) оказались закрытыми.

Непруха! Остановиться бы но…

Приняли решение — выпьем в кинозале, через трубочку, свёрнутую из газеты.

Началось кино. Мы наблюдали за происходящим на экране, посасывая вино через газету.

Сначала все шло нормально, затем появились трудности: начал размокать газетный трубопровод. Затем произошло непредвиденное — в момент передачи бутылки, она выскочила из наших рук. Громкий удар и вино стало с громким бульканьем вырываться из бутыли на пол. Ошибка была в моих следующих действиях — я поднял её с пола на фон экрана посмотреть, сколько осталось.

Наше «торжество» закончилось. Кто-то в зале смеялся, кто-то сочувствовал и предлагал солдатикам закуску. Самое интересное, что злобных людей не было. Нас не пытались оскорбить или вывести из зала.

Конечно, можно сказать, что был неинтересный фильм, но мы усмотрели другую причину. Так могло быть только в Белоруссии, народ которой как никакой другой любил, уважал и ценил свою армию.

Конечно, не за такие дела, о которых я рассказал.

За другие. А в этом случае нас поняли и простили.

Кстати: любовь к армии мы ощущали на себе все пять лет учёбы в Минске.

Но в тот момент мы с Валерой ничего такого не знали и поэтому ретировались из кинозала «мелкой рысью». Не зря в песне поётся:

«В жизни раз бывает восемнадцать лет…».

Вот так тоже бывает!

● Первая экзаменационная сессия включала в себя четыре экзамена: аналитическую геометрию, математический анализ, физику и историю КПСС. Проходила она с 4 по 24 января 1967 года.

Как гром среди ясного неба 10 января после отбоя грянула внезапная проверка численности личного состава курса. Проводил её начальник курса майор Мачула. Шли экзамены первой сессии, все занимались день и ночь, поэтому такого внезапного контроля не ожидали.

Как всегда в 22.40 прошла вечерняя поверка, на которой все присутствовали. По команде «отбой» все должны были лечь в постель. Через пятнадцать минут разрешалось встать и в кальсонах идти в армейское «святилище» партии — ленинскую комнату — заниматься.

Слушатели курса после поверки распределялись приблизительно пополам: кто в кроватях, а кто в ленинской комнате. Так было постоянно и не только во время сессии. Причем порой это выглядело очень странно: пока отличники совершенствовали свои знания даже ночью, плохо успевающие спокойно спали.

● Казалось, в такой обстановке трудно разобраться кто где находится вот и нашлись смельчаки прошедшие мимо ленкомнаты — «на волю».

Несомненно, кто-то кого-то заложил.

Это послужило тому, что через час после отбоя, внезапно появившийся начальник курса майор Мачула осуществил повторную поверку.

Двое слушателей курса оказались в самовольной отлучке и Мачула задал строю вопрос: «Где они?»

Конечно, никто и ничего не сказал. Мачула скомандовал старшине принести стул и сев перед строем заявил: «Будем ждать»

Очевидно, этой фразой он рассчитывал решить вопрос двумя путями: или самовольщики вернутся, или найдётся сексот (секретный сотрудник), который «заложит» где они.

Через несколько минут ночного стояния начались разговоры в строю. Команды их прекратить не действовали, и тогда майор принял по-армейски мудрое решение: «Газы!»

Теперь мы стояли уже в противогазах и разговоры смолкли. Но с увеличением времени стояния начались громкие выдохи, медленно нарастающее фырканье и просто гул.

Начальник курса, видя ситуацию, выходящую из-под контроля, объявил начало ночных тактических учений на тему: «Повышение воинской дисциплины в ночных условиях».

Он вывел курс на заснеженное поле через дорогу от училища и дал команду «Ползком вперёд… в ночь».

Как говорят в армии: «Копать отсюда и до отбоя».

Мы кувыркались, борясь со снегом два часа. После «учений» курс был построен, но уже выглядел стадом снежных, промерзших насквозь людей.

В казарменной сушилке места всем не хватило и некоторые из нас утром пошли в мокром обмундировании на экзамен.

Глупость ли это? Комментариев не даю.

Скажу только одно: страшнее нет, когда строй выходит из-под контроля и когда командир видит, что ситуация пахнет событиями произошедшими на «Броненосце «Потемкине».

У меня за время тридцатитрёхлетней службы в результате стечения обстоятельств аналогичное положение создавалось дважды.

Возникало оно по вине командиров, которые до него доводили свои подразделения.

Тогда в строю передо мной стояло до пятисот человек, готовых выйти из повиновения…

Я об этом расскажу позже, а сейчас хочу сказать, что первый опыт разрешения таких противостояний я приобрел в училище именно в эту морозную зимнюю ночь.

Первая сессия

● Если Вы читаете книгу с самого начала, то фраза «первая экзаменационная сессия у меня проходила тяжело» будет понятна даже если я её не произнесу.

А тут ещё командиры нас предупредили: кто получит двойки, остаётся пересдавать и лишается десятидневного зимнего отпуска. Того, кто получит три двойки, ожидает исключение из училища.

Страшнее нельзя и придумать…. особенно с лишением отпуска.

Я занимался день и ночь (в ленкомнате). Аналитическую геометрию сдал на «три», но это была воодушевившая меня победа. Математический анализ тоже умудрился сдать на «три».

История КПСС меня не пугала, я без натуг получил «хорошо».

Всё бы хорошо, но чуть-чуть не получилось.

Помните анекдот про Чапаева? Когда он не поступил в Академию, Петька спросил его: «Василий Иванович! Почему?»

Он ответил: «Сам удивляюсь, Петька …анализы сдал хорошо, а на физике засыпался!»

Ситуация сходная: он сдал анализы, и я сдал матанализ, он засыпался на физике, и у меня ситуация с ней оказалась «хуже некуда».

За полгода учёбы мне не удалось догнать и поднять на нужный уровень материал всего раздела предмета — слишком много было упущено в школе.

Я шел на экзамен подготовленным, но очень слабо. Билет достался, конечно, плохой. Я отвечал, но чётко чувствовал — «тону».

Преподаватель Агафонова — неулыбающаяся женщина в возрасте, вызывала у нас своей строгостью трепет. После моего доклада-ответа на билет она произнесла:

«Тройка или двойка будет Вашей оценкой — решит дополнительный вопрос»

Заданный ею вопрос мне был понятен, а вот ответа на него я не знал.

Ничего не мог сказать! Отчаяние было написано на моём лице такое, что Агафонова спросила, не плохо ли мне?

Другого выхода не было и я применил все свои способности актера, чтобы изобразить состояние «хуже некуда» и склонность к потере сознания.

Не уверен, что получилось хорошо и Агафонова поверила в правдивость сцены, но её фраза: «Идите на свежий воздух» дала мне возможность закончить представление.

Уже добредя до дверей, я шёпотом из «последних сил» выдавил: «Товарищ преподаватель, а какая оценка?»

Её ответ «удовлетворительно» — позволил мне подпрыгнуть до потолка, но сначала мною была закрыта дверь в экзаменационный зал.

Я побежал сдавать зачетку, получать отпускной, проездные документы и собираться домой, в

Кронштадт.

● В первый зимний отпуск я не ехал, а «летел на крыльях»: скорей бы. Причём летел в прямом смысле слова тоже.

Билет на самолёт стоил около 15 рублей. Мне родители присылали в месяц от пяти до десяти, я получал 8.80 — хватило даже на подарки родителям и сестре.

Домой я прибыл гордым и «со щитом».

В отпуске, находясь в Кронштадте выходил на улицу только в форме: «Страна должна знать своих героев!»

Отдыхал, встречался с одноклассниками, а если короче и по-современному, то просто — «балдел».

Как хорошо дома…

Что такое отпуск? Секунда жизни…

Помню обратную дорогу…

Стою у метро в Питере и так мне не хочется ехать в училище — просто ужас! Слёзы выступили на глазах, а мозг свербит мысль:

«Может, не ехать? Опять эта денно-ночная учёба, наряды, сержанты со своими «причудами…»

Этот душевный кризис был настолько сильным, что продержал меня у входа в метро полчаса.

Меня мутило и трясло…

Однако, взяв себя в руки, я смог сделать единственно правильный и мужской выбор — отчаянно шагнул в разинутую дверьми пасть метро…

Часть 2

Командир танковой роты спрашивает

новобранцев: «Что главное в Танке

товарищи солдаты?»

Из строя посыпались ответы:

«Пушка… пулемёт… башня… гусеницы…»

«Не правильно» — сказал командир:

«Главное в танке — не обосраться!!!».

Командиры

● Училищем командовал генерал-лейтенант артиллерии Н. Г. Филатов. Первым факультетом, на котором я учился — полковник Павлов.

В руководстве курсом первоначально был полный командный штат: начальник курса, командир батареи и два командира взвода.

Но вскоре курс возглавил майор А. Г. Мачула. Он отказался от остальных своих подчинённых — комбата и взводных. Заверил руководство, что справится сам и, исполнял обязанности всех курсовых офицеров более четырёх лет.

Первым командиром отделения у меня был младший сержант Новик (**3. Судьбы однокурсников).

Не злой, скорее спокойный, прошедший армию. Он «драл» нас ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы его за нас не здорово «драли».

Сейчас я его действия понимаю, а тогда мне казалось, что это не так.

Прошло немного времени как нам назначили нового командира и, у меня появилась возможность сравнения.

После младшего сержанта Новика (кажется, он ушел из училища) командиром моей группы поставили Сашу Гуринова.

(Светлая память генерал-майору А. Гуринову).

● Гуринова сменил ефрейтор Курильчик. Вот тут-то мы ощутили твердолобость младшего армейского звена на своей шкуре.

Сказать, что Курильчик был настоящий ефрейтор — ничего не сказать. Вечно угрюмый вид, стойка как у бульдога в ожидании команды «фас», и косность речи никак не сочеталась с внутренней неуверенностью в себе, боязнью «всех и вся».

А его выражения… Он выдавал такие перлы, что я начал их коллекционировать, а он сразу об этом узнал. Узнав, Курильчик невзлюбил меня.

Это было вполне закономерно. Кому может понравиться, когда тебя цитируют по углам казармы и при этом громко «ржут» над ляпсусами?

Я уже не помню все его опусы, но некоторые оставшиеся в моей памяти приведу:

— «Живот у тебя как огурчик: наряд вне очереди за него!»

— «Не глотайте большие куски — унитаз расколете!»

— «Вы круглый, хоть и не дурак»

А выражение: — «Не болтайте ерундой!» — стало крылатым и звучит повсюду в настоящее время.

Жаль народ не знает автора, который произнёс его ещё в 1967 году!

Увидев среди сокурсников спрос на цитаты, я начал вести дневник афоризмов всех сержантов курса, но потом понял всю опасность моей затеи.

Армейские выражения сержантов были беззлобными, порождёнными в ходе службы и привнесёнными ими в училище. Оскорблений и унижения личного достоинства рядовых в них не допускалось. Например, заместитель командира взвода сержант Цылов, который в противоположность ефрейтору Курильчику вечно улыбался «всему миру», был жизнерадостным и подвижным. За десять минут до утреннего подъёма на всю казарму звучал его звонкий голос:

— «Взвод, приготовится к подъёму!»

То, что такой команды в уставе нет, он, конечно, знал, но каждое утро начинал одинаково. Все слушатели такую выходку считали дурью.

Сейчас я так не считаю. Сержант Цылов давал мальчишкам возможность проснуться, а не рвать спросонья сердце, резко вскакивая и одеваясь за 25 секунд мчаться на физзарядку. В дни выборов в Верховный Совет или ещё куда-то, команда менялась: «Взвод, приготовится к подъёму! Продумать кандидатуру для голосования!»

Вот этого я не понимаю даже сейчас: как можно «продумать кандидатуру для голосования», если в те времена всегда была только одна кандидатура на выборах? Это сейчас бюллетень для голосования величиной с газету, а тогда партия «заботилась» о народе — ему не надо было ломать голову над тем, кого выбирать. Людям оставалось больше свободного времени, чтобы подумать где «что-то» достать для нормальной жизни, потому что купить «что-то» было негде. Кстати первому проголосовавшему на курсе положена была награда — два увольнения вне очереди, второму — одно.

Были индивидуумы — очередь занимали с двух ночи. Я хотел спать и никогда в подобных «конкурсах» участия не принимал.

● Итак, ефрейтор Курильчик сменил Гуринова, и мы поняли: зря не берегли предыдущего командира. Курильчик был упрям и никому не верил.

Его тяготило то, что он из простой семьи, а командует детьми из благополучных семей служащих. Именно тяготило, а не радовало. В наших ответах на свои указания он искал подвох и подковырку.

В этом была своя логика, но, тем не менее, он затравливал себя большей частью сам.

Всё же с коллективом группы он сжился, думаю, потому, что не был узурпатором и дураком.

Курс считал его настоящим ефрейтором (в нашем понимании это было сродни Швейку Ярослава Гашека) и стало неуютно, когда ему присвоили звание «младший сержант».

А у меня с присвоением Курильчику звания начались проблемы. Однажды утром по команде «подъем», встав в строй, мы заметили: Курильчик стоит перед строем в погонах… ефрейтора.

Все, конечно, начали хихикать, а он недоумевал — что происходит? Когда разобрался в ситуации, понял: ночью кто-то срезал ему вторую лычку и оставил одну, как и положено ефрейтору.

На кого он мог подумать, кроме меня?

Естественно — ни на кого!

Ведь это я собирал его афоризмы, выпускал подпольные боевые листки с его изображением. Какую ещё гадость он мог от меня ждать?

Только такую.

Курильчик стал пунцовым, как будто кто-то схватил его за горло. Таким ефрейтора ещё никто не видел, и промычал, смотря на меня:

— «Я Вам этого никогда не прощу!»

Но срезал не я!

С этого дня он не определял никого, кроме меня, для своих замечаний и мелких взысканий.

Прошло совсем немного времени с тех пор. Вроде всё начало забываться. Как-то утром, встав в строй, я с чувством трепета заметил: Курильчик стоит перед строем опять в погонах ефрейтора!

Теперь фраза у него была другая, и впервые хамски угрожающая. Он не сказал, он её провыл:

— «Поймаю — сгною!!!», а воя смотрел по-прежнему на меня! Мне даже стало не по себе. Я испугался, но что можно сделать? Начну оправдываться — всё равно не поверит….

Курильчик перестал спать ночами: выслеживал врага. Утром бросался смотреть свои погоны, а днем обозленный бессонницей, отыгрывался на мне. Он стал учиться хуже, стал дерганным, постоянно озирался. Мне не было его жалко — он «заколебал» меня своими придирками.

Спустя пару месяцев после второго «обрезания» душевная рана Курильчика стала затягиваться, всё начало вставать на свои места. Начали восстанавливаться и наши отношения. Курильчик стал реже придираться ко мне, а порой мне казалось что, боязливо глядя в глаза — заискивал.

Увы! Враг не дремлет, а Курильчик и я зря расслабились. Всё повторилось в третий раз!

Это было уже не смешно, а жестоко.

Курильчик после подъема опять стоял перед нами в погонах ефрейтора. Сначала он не замечал беды, а потом по нашим лицам всё понял и, у него выступили слёзы. Курильчик как-то неловко развернулся и, не промолвив ни слова, куда-то ушел, оставив строй стоять без командира.

Жаль… Жаль что кто-то «перегнул палку» и жестоко обидел человека, тем более он этого не заслужил.

Жаль… Жаль что я (и не только я) допустил это, более того — радовался этому издевательству.

Курильчик после выпуска из училища пропал, никто не знает, где он и кто он в настоящее время. Никто не знает и того, кто проделывал ночные рейды по срезанию лычек с погон Виктора Петровича Курильчика. Этот вопрос я неоднократно задавал ребятам на встрече однокурсников в Москве, но никто не признаётся. В октябре едем с женой в Минск на встречу нашего выпуска — тридцать пять лет прошло. Должен собраться весь курс, вот тогда и спрошу ещё раз — может, кто и сознается.

Делая четвёртую редакцию книги, хочу сказать, что тайна не раскрыта до сих пор.

В этом году сорокалетие нашего выпуска. Ожидается встреча выпускников в Минске. Ещё раз поспрашиваю ребят, но думаю — не скажут.

Все поумнели — некоторые вещи стыдно вспоминать, а тем более сознаваться в содеянном.

● Нашим курсом командовал Александр Григорьевич Мачула (**5 Судьбы однокурсников).

Сложная и неординарная личность.

Даже сейчас, спустя 35 лет после выпуска, мои однокашники относятся к нему (уже покойному) по-разному. Основная масса однокурсников считает его хорошим командиром. А некоторые не забывают то плохое, что он им сделал. Я не берусь судить.

Мне от Мачулы «досталось» очень много и надо быть честным — поделом. В то же время поддержки в тяжёлых ситуациях я от него как от командира — воспитателя не получил. Хотя….

Начальник курса был жесток, безапелляционен, любил только тех, кто ему не возражал, чтил и лебезил перед ним. Я в число «примыкающих» к нему не входил — он держал меня на дистанции.

Может быть, находясь в ситуации, когда курс в своём составе имел детей больших чиновников, нельзя было поступать иначе? Когда мы выбрасывали такие фортели, после которых начальство драло Мачулу как сидорову козу?

Не знаю.… О нём ещё будет сказано достаточно много. Но если говорить о положительно-полученном для меня, то я использовал некоторые методы его руководства в дальнейшей службе.

Рота почётного караула

● Из личного состава курса для отдания воинских почестей была сформирована рота почётного караула Белорусской Советской Социалистической Республики.

Я был назначен в её состав.

Выдали форму роты: мундиры мышиного цвета, красные, обрамлённые золотом погоны с цифрой «1» (первая рота), синие галифе и персонально пошитые, с твердыми и отполированными голенищами сапоги.

Всё в форме радовало кроме узурпаторской стрижки волос. Проводили её очень просто: надевали фуражку и, всё что высовывалось из-под неё, срезали.

Рота почётного караула участвовала в проведении мероприятий, посвященных 900-летию Минска, 25-летию освобождения Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков, пятидесятилетию Октябрьской Социалистической революции.

Мероприятий, проводимых в сожженной немцами дотла Хатыне, открывала Курган Славы в Минске, открывала мемориал в Ленино, где в боях состоялось крещение Войска Польского.

● Не могу не сказать пару слов о командире роты почетного караула. Майор Степанов. Кличка «Пропеллер». Она была дана ему давно и не нашим курсом, но точно соответствовала майору. Мы его видели только на тренировках роты. Он вихрем вылетал на строевой плац, заставляя нас всем своим видом сосредоточится, подтянуться и заправиться. Высокий, стройный, «строго вертикальный», с подбородком поднятым к небу, он очень чётко и быстро перемещался перед ротой.

Его лицо с вечно раздутыми крыльями носа и резкий взгляд… Всё это производило впечатление рвущегося вперёд пропеллера.

Степанов был краток, лаконичен, требователен. Тренировки роты проводились на строевом плацу, иногда по четыре часа подряд и, конечно, изматывали.

А он продолжал командовать:

«Отрабатываем ещё раз, и ещё, и ещё…»

● Когда и за что Степанова сняли с должности, боюсь утверждать. Кажется, после открытия мемориала в Ленино, где в боях состоялось крещение Войска Польского.

При подготовке к этому мероприятию роту учили здороваться и прощаться с высокопоставленными польскими гостями на их родном польском языке.

Встретили гостей хорошо, претензий к роте не имелось. Когда прошло торжество и, наступил момент провода гостей, рота снова включилась в работу.

Высокопоставленных польских гостей провожали: Первый Секретарь ЦК КП Белоруссии Герой СССР П. М. Машеров и дважды Герой СССР, Маршал Советского Союза Якубовский (Белорус, родом из деревни, которая расположена рядом с Ленино).

Польский министр, прощаясь с ротой почётного караула, произнёс не ожидаемое ротой польское:

«До видзеня, жовнежи!», а сказал чисто по-русски:

«До свидания, товарищи!»

Рота, растерявшись, ответила вразнобой: кто по-польски, кто по-русски.

Маршал Якубовский был очень недоволен.

Поговаривали, что именно за этот случай майора Степанова отстранили от командования ротой почётного караула. Какова истинная причина — нам никто не докладывал, а слухи, ходили разные…

● На торжествах по открытию мемориала в Ленино был ещё один курьёзный случай.

Обед роты почётного караула проводился в автобусах, которые нас привезли.

Расположившаяся на сиденьях рота (кто как сумел), жевала сухие пайки. Они были странные до безобразия: в банках с надписью «тушёнка» вместо мясных консервов находились бобовые!

От такой еды не разговеешься. Настроение у роты было соответствующее — плохое. Тем не менее, когда мимо проходил кто-то из генералов окружения Маршала Якубовского и, заглянув в автобус, спросил: — «Как дела орлы?»

Все, как положено в таких случаях ответили «очень хорошо».

— «Хорошо-то хорошо», — вдруг промолвил сидящий на первом сиденье (мне кажется, что это был рядовой Яворский), — «только плохо, что на банке нарисована корова, а внутри неё — продукт её жизнедеятельности».

— «Разберусь ребята» — заверил генерал.

Когда после проведения торжеств мы вернулись в училище, то узнали о том, что начальник тыла снят с занимаемой должности.

Ходили слухи о том, что начальник продовольственного склада воровал тушенку из НЗ, подменяя её консервами фасоли. Делалось это просто: этикетки были бумажные, с изображением коровы, вот он их на банках и переклеивал. При проверке склада тыловые комиссии маркировку на банках не смотрели. Начальник склада воровал давно, никто этого не замечал, а его судьбу решил случай.

Курьёзов было много. Некоторые видел сам, о некоторых рассказывали очевидцы. Я опишу их, так как сумел сохранить в своей памяти и частично, в своих дневниках-рисунках которые у меня сохранились.

● Белорусская ССР праздновала 900-летие Минска. Приехал Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев (2*15) и члены Политбюро ЦК КПСС.

Рота почётного караула прибыла на торжественное заседание во Дворец спорта за два часа до его начала. Кругом завершалась суета подготовки к встрече руководства СССР.

Были приняты строжайшие меры по охране объекта.

У каждого рядового роты почётного караула охрана Генсека проверила наличие отверстие в стволе автомата (подтверждение того, что он учебный и из него не выстрелишь).

Ожидание затянулось. Наконец рота услышала взрыв аплодисментов свидетельствующих о появлении руководства в зале и приступила к выполнению своей задачи.

Торжество началось и шло своим чередом. В заседании объявили перерыв.

В зал-ресторан через специальный охраняемый проход, находящийся в кулисах, проследовали члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК КПСС, руководство Белорусской ССР.

Рота почётного караула осталась на своих местах и приступила к жеванию сухпайка.

Когда члены Политбюро пообедав, выходили из зала, кто-то случайно зашёл в закуток кулис, из-за которого мы выходили на сцену.

Увидел, как обедает рота почетного караула, и дал команду покормить «солдатиков».

Когда в зал-ресторан ворвалась рота (после команды почтенного и заботливого руководителя) обслуга и официанты растерялись. В это время они делали смену сервировки, после которой должны были прийти обедать руководители рангом пониже члена Политбюро ЦК КПСС и Белорусского руководства.

К моменту вторжения роты в зал, со столов были убраны вилки, ложки и ножи. Официанты, спинным мозгом чувствуя что произойдет, схватились за голову. Однако отсутствие приборов не смутило роту — было бы что пожевать.

А пожевать было что.

Икру загребали руками. Все остальное тоже бралось неплохо. Сигареты и шоколад лежали на отдельных столах, но добрались и до них. Смельчаки даже урвали пару-тройку бутылок французского коньяка «Наполеон» и «Жозефина».

Всё это нашествие длилось несколько минут. Управляющий рестораном успел сообщить, кому следует, и поступила жёсткая команда:

«Отставить! Немедленно выйти из зала! Строится!»

Наши брюки-галифе были фактически без галифе, так их ушила мастерская. В мундире карманов вообще не имелось. Положить добычу или спрятать её было некуда…

Начальник курса, построив роту в коридоре конфисковал самое ценное — коньяк.

● О Машерове по Минску ходили легенды. Вернее, о его порядочности и любви к простому народу. Не буду на этом прекрасном человеке задерживать внимание, а приведу один пример. Уезжая в отпуск в Кронштадт из Минска, я всегда заходил в магазин и покупал колбасу, которую затем вёз с собой. В Кронштадте было хорошее снабжение, но чтобы в магазинах лежало около десятка сортов колбасы, об этом даже моряки-балтийцы не могли мечтать!

И ещё один случай — о роте почётного караула.

● В какой-то праздник я стоял на посту у памятника Победы в центре Минска.

Двое часовых у Вечного Огня.

Я слева, а Слава Лукашев справа. Замерли, стоим.

Кругом множество народа — смотрят на памятник и возлагают цветы. К Славке подошла старушка. Почему она выбрала его? Не знаю. Мы оба весили по 95 килограмм, рост тоже одинаков, но Лукашев огненно рыжий. Я думаю, только поэтому.

Подошла старушка и попыталась завязать с ним с беседу: «Как сыночек служится? Не замордовало ли начальство? Небось, кормят плохо?» С этими словами она достала два пирожка положила на платочек у Славкиных ног и добавила: «Знаю, тебе жаловаться нельзя. Вот возьмешь, после службы с дружком и поедите»

● На одной из тренировок роты почётного караула карабин стоявшего в первой шеренге выскользнул из рук и мушкой рассёк мне кожу под глазом.

Хлынула кровь, выступил синяк и меня в роте почётного караула заменили.

Я был рад: строевая подготовка и тренировки изматывали, занимая очень много времени.

С этого момента я начал принимать участие в Первомайских и Ноябрьских парадах войск Краснознамённого Белорусского Военного Округа в составе сборного расчёта курсов училища.

Второй семестр

● После каникулярного отпуска учиться не хотелось. Впрочем, до отпуска у меня было то же самое.

Февраль месяц не зря называется по-белорусски «лютый». Хотя мы приехали в конце месяца, но огромное количество наметаемого природой снега лишало нас физзарядки.

Утром после подъёма мы брали лопаты, опускали у шапок уши и шли «чистить» снег.

Некоторые это делали добросовестно, но я, скажу честно, сачковал, зная, что скоро снег растает сам. Кстати, эта нехорошая черта — сачкование у меня вскоре прошла, да и нельзя в училище иначе.

«Куда стая — туда и я» — так звучит правило армейского коллективизма.

По территории училища мы ходили всегда без шинелей. Команда на их ношение поступала только тогда, когда за окном было ниже, чем минус 20 градусов. На нас было надето: бельё нательное тонкое (кальсоны с рубашкой), бельё нательное зимнее (байковые кальсоны с рубашкой), полушерстяная гимнастёрка и юфтевые сапоги.

Получалось, что нас одевали как бы в три слоя. Даже в сапоги одевались сразу две портянки — летняя и зимняя.

Тонкое бельё менялось каждую неделю, а зимнее — «через баню». Смена делалась прямо после мытья — каптёрка с бельём находилась тут же.

Мостивому смена тёплого белья «через раз» не нравилась и вскоре он подобрал ключ к каптёрке. Теперь мы стали менять себе бельё и полотенца, когда хотели. Бельё нательное было белого цвета (пока чистое), кальсоны с завязками. Не помню, как другие, а я его носить не стеснялся, а носили мы его все пять лет учёбы.

Мне приходилось ночевать в женских комнатах общежития и я раздевался не стесняясь (жена подтвердит), да и окружающих девчонок это не смущало, а скорей смешило.

Что Родина давала — то и носил!

Некоторые чудили. Лёша Морозов ходил в трикотажных голубых кальсонах (прислали из дома), одетых задом наперёд. Спереди он проделал дырку и теперь, не снимая кальсон, мог делать два дела сразу.

Пришел Леша в училище, отучившись, год или два в институте восточных языков и очевидно оттуда взял эту «восточную» хитрость.

Бывали случаи, когда кальсоны не надевали.

Как-то стоим мы с Юрой Викторовым дневальными в воскресение, отмечаем в журнале прибывших из увольнения.

Отметили Лешу Шушкова заметив, что он хорошо отдохнул и находится в состоянии «навеселе». Когда Шушков начал отходить, то Юра мне говорит: «Смотри, ну Леха и даёт!»

Смотрю, а у него в разрез шинели волосатые ноги просматриваются!

Он не только кальсоны, но и брюки не одел. До сих пор Шушков утверждает, что просто их забыл — так торопился. На улице почувствовал, но возвращаться не стал, боясь опоздать из увольнения.

Этот случай произошел когда «лютый» закончился и наступил «сакавiк». В воздухе появился запах весны и, поневоле хотелось снять штаны.

● У Валеры Мостивого всегда были хорошие идеи, как учиться не напрягаясь, вернее, чтобы меньше напрягаться учась.

Когда начались лабораторные, семинары, коллоквиумы к которым мы были не подготовлены и могли получить двойки, которые испортили бы нам жизнь, он нашел вариант сделать «финт ушами».

Санчасть! А как попасть в лазарет, когда ты здоров? Первый раз он сумел, а потом и я тоже, нагреть термометр на батарее отопления. Делалось это в момент, когда медсестра была чем-то отвлечена. Но систематически это делать было нельзя, так как топили в училище по-разному.

Когда он в третий раз попытался сделать этот финт, то медсестра, посмотрев на термометр, сказала Мостивому, что лечить его не надо, потому что он уже умер.

Бедолага не подумал о сильных морозах стоящих за окном. Но Валера очень упрямый человек. Наверное, по причине своего увлечения велосипедным спортом. Он рассказывал, как падал, разбиваясь в кровь на соревнованиях в Подольске (Мостивой оттуда родом), но поднимался и продолжал ехать дальше.

В этой ситуации мы тоже «поехали дальше» — стали натирать солью под мышкой. Пару раз прошло, но нас уже знали и стали мерить температуру под двумя подмышками.

Начали натирать обе. Прокол произошел, когда кто-то из нас сделал большой перепад температуры под разными руками.

Медсёстры дежурили разные, но нас уже знали все и присматривались. Я думал, в санчасть нам путь отрезан навсегда, но Валера придумал новый трюк. Мы купили два термометра, натирали их до одинаковой температуры и клали в нагрудный карман гимнастёрки.

Теперь нам надо было, вынимая хоть один, хоть два термометра из подмышки, вынуть их из кармана.

И всё!

Начиная с четвёртого курса, мы жили вне казармы и сразу стали здоровыми. В лазарете не лежали ни разу так как понимали — вольная жизнь в Минске будет двухгодично коротка…

● Кроме сбора сержантских афоризмов я рисовал. Причём очень много. Я думаю, что это было возможно только по одной причине — я рисовал на занятиях. Сейчас разбирая свои «архивы», я обнаружил восемь сохранившихся тетрадей с рисунками. В основном они из нашей армейской жизни, той, в которой мы находились и в том ракурсе в котором я тогда это видел.

Три тетради сделаны в виде «подпольных» боевых листков. Они передавались сокурсниками друг другу. В конце этих тетрадей каждый считал необходимым записать своё мнение о рисунках и отношение к ним.

Если будет время и возможность, я постараюсь выпустить компьютерное издание лучших рисунков. Надеюсь, мне помогут старшие внуки: Павел и Михаил.

Моё «художественное» увлечение, кроме проблем, мне ничего не приносило.

Во-первых, отвлекался от учёбы, а во-вторых, много карикатур было на младших командиров. Конечно, им их показывали, так как тетради ходили по рукам. Конечно, это им не нравилось, а мне от них нездоровилось. И поделом.

За мной среди командиров прочно закрепился, как говорят сейчас, имидж нарушителя воинской дисциплины.

Став офицером, я пересмотрел своё отношение ко многим поступкам бывших командиров. Я даже благодарен им за мягкость, потому что когда мне попадались на армейском пути такие вот «умники», то я просто спускал с них шкуру.

Правду говоря, стоящие передо мной задачи, контингент людей и обстановка были совершенно другими.

Но всё же…

Преподаватели

● Профессорско-преподавательский состав училища был превосходным. Я это могу сказать смотря через призму времени и ещё потому, что могу сравнить.

Одиннадцать лет я был заместителем начальника Ярославского Военного Финансового ордена Красной звезды училища имени генерала армии Хрулёва. Очень мощного даже по Советским временам: в нём учились одновременно до 3500 курсантов. Кроме того, я постоянно контактировал с руководством и профессорско-преподавательским составом Ярославского Высшего Военного Зенитно-ракетного училища, тем более что среди них очень много выпускников МВИЗРУ.

Думаю, сравнив, имею прав сказать: «Такого профессорско-преподавательского состава училища, какой был в Минске, я не видел нигде».

Преподаватели высочайшего уровня знаний, мастерства доведения изучаемого материала до обучаемых. Они прекрасно владели не только предметом обучения, но и приёмами педагогики и психологии, были тактичны и вежливы.

Конечно, и среди них были…, но очень мало.

● Доктора технических наук, профессора, кандидаты наук преподавали нам высшую математику, физику, радиолокацию, измерительную технику, электровакуумные приборы, теорию электрорадиоцепей, теорию сверхвысоких частот и ещё множество дисциплин. Они были увлечены своим делом. Некоторые их рассказы остались в памяти.

Например, доктор наук полковник Прохоренко на своих лекциях рассказывал, как его дед работал на заводе Форда. О «системе выжимания пота», которая властвовала в производстве «у них за бугром», но это преподносилось так, что следовало задуматься: а может так и надо?

Начальник кафедры сверхвысоких частот (СВЧ), полковник Гроссман, рассказывая свой предмет, увлекал слушателей юмором, неординарными примерами и даже анекдотами в тему. Так, отвечая на вопрос аудитории о китайском ревизионизме: «В чём он заключается?», привёл следующий пример.

Солдат докладывает во время боя командиру:

«Товарищ Си-Линь! У меня кончились патроны!»

Командир отвечает:

«Но ты же, товарищ Сен-Лу, коммунист!»

И пулемёт снова застрочил!

● Мы чтили и уважали своих преподавателей, но и в отношениях к ним допускали хохмы.

Слушатель рядовой Киселёв великолепно рисовал (**6 Судьбы однокурсников).

Один раз он нарисовал шариковой ручкой сторону 10 рублей с изображением Ленина. На простой бумаге, с одной стороны, но нарисовал так, что вблизи смотришь — настоящий червонец.

Тогда это были большие деньги — на них можно было нехило сходить в ресторан.

Червонец решили положить преподавателю под стол перед занятиями. Так, чтобы он видел его, сидя за столом и мог его «незаметно» взять.

Лекция прошла в напряжении — все с нетерпением ждали развязки. Преподаватель сразу заметил «удачу», периодически на неё поглядывал, но попыток незаметного подъема червонца не делал. Тем не менее, мы видели: взгляд его как магнитом тянуло к десятке. Все ждали и надеялись на кульминацию, но прозвенел звонок и преподаватель скомандовал:

«Конец занятий»

Дежурный дал нам команду: «Встать! Смирно!»

Мы встали, и преподаватель произнёс:

«Товарищ дежурный! Кто-то потерял десять рублей. Они лежат под столом. Разберитесь чьи, и отдайте» Затем дал команду: «Вольно!»

● Многие из преподавателей училища были в возрасте. Естественно, что некоторые из них были рассеянными. К их числу относился и полковник Каптюхин, преподававший дисциплину под названием «электровакуумные приборы».

Он был небольшого роста, с большой, как шар, головой. Вот над этим «шаром» и решили слушатели подшутить.

В соседней аудитории занимались вьетнамские офицеры и во время перерыва в занятиях кто-то сумел подменить фуражку Каптюхина на вьетнамскую.

Надо сказать, что головные уборы нашей и вьетнамской армии отличались существенно. Наша более яркая, была с околышем из черного бархата, красным кантом и блестящей, «золотого» цвета, кокардой.

Вьетнамская фуражка вся зелёная, блеклая. Не заметить подмену просто невозможно.

Вьетнамцы маленького роста, и голова у них невелика, поэтому после занятий, когда Каптюхин надел вьетнамскую фуражку — она смотрелась на его голове напёрстком.

Он этого не заметил. Все мы были довольны и конечно смеялись, потому что полковник выглядел очень экстравагантно.

Когда Каптюхин вышел на улицу, то за ним последовала группа слушателей — зевак посмотреть, чем закончится эта история.

Встречные офицеры, как и мы обучавшиеся в училище, приветствовали Каптюхина, улыбаясь во всю физиономию. Вьетнамцы и другие иностранные слушатели приветствовали его недоумённо, очевидно, не понимая нашего юмора.

Полковник проследовал почти через всё училище, но никто из встречных офицеров не решился «огорчить» Каптюхина.

Может быть, они думали, что теперь такая форма у некоторых полковников, может быть что-то другое.

Скорее всего, они просто приняли участие в хохме.

Только возле КПП училища было завершено «представление». Навстречу Каптюхину попался преподаватель, сообщивший о «нарушении формы одежды».

● С именем полковника Каптюхина меня связывает ещё один фрагмент пребывания в училище.

Учебная дисциплина «электровакуумные приборы» шла у меня неплохо, проблем в учёбе не было. Когда до сессии осталось три недели, я был уверен в успешной сдаче предмета.

Поэтому я был крайне удивлён, когда полковник Каптюхин сказал, что со мной надо позаниматься дополнительно.

Возражать я не стал, и понятно — себе дороже. Когда же он сообщил о том, что на занятия мне надо прибыть к нему домой в воскресение — я обалдел. Такого никогда со мной не было! Напрашивался вопрос: а зачем это надо Коптюхину?

Жил он в Уручье, это две остановки от училища на городском автобусе. Значит, мне надо идти в увольнение.

Меня туда в это время по какой-то причине не пускали. Я сказал об этом Каптюхину и он дал сержанту команду о моём увольнении вне очереди! Тот обалдел сильнее меня, но куда деться — в увольнение записал.

С утра в воскресение я поехал к Каптюхину. Нашел его квартиру, дверь открыл он сам. Посадив меня в одной из комнат, минут пятнадцать позанимался со мной предметом.

Неожиданно спросил, не хочу ли я чаю. Я, недоумевая от такого сервиса на занятиях, на всякий случай ответил отказом.

«Сахар питает мозг, молодой человек. Пейте!» — опротестовал моё решение Каптюхин и позвал свою дочь.

У меня сложилось впечатление, что она стояла за дверьми с подносом и ждала команды, так как сразу вошла, неся чай.

Чай не лез мне в горло, но Каптюхин вдруг сказал, что не будет нам мешать, и ушёл.

Дочь его сразу затарахтела всякую ерунду, а я задумался, как слинять.

После часа «чаепития» я попросил её передать своему папе, что я сегодня заступаю в наряд, и мне пора в училище.

Каптюхин, как мне показалось, тоже стоял за дверьми, потому что сразу вошел с вопросом:

«Какой ещё наряд? Я же сержанту приказал выписать Вам увольнительную до 20.00!»

Каким образом я сумел его убедить в правоте сказанного — не помню. Посовещавшись с дочкой, он решил провести со мной ещё одно дополнительное занятие в следующее воскресение. Выйдя от Каптюхина, я сразу рванул в город. Увольнительная записка у меня была выписана не до 20.00, а до 22.00 и вечер полный приключений был ещё впереди!

В следующее воскресение я, на удивление многим, опять поехал к Каптюхину. Никаких занятий в этот раз вообще не было. Сплошной чай, переросший в семейный обед. За столом я не чавкал и вообще вёл себя не только интеллигентно, но и «с достоинством и честью», как написано в уставе. Думаю, своим поведением сумел произвести на семью полковника приятное впечатление. Иначе бы перед моим уходом жена Каптюхина не скомандовала дочери: «Не забудь дать Толику телефон!» и мне — «звоните в любое время….»

На следующей неделе у меня был экзамен и я, сдал предмет электровакуумные приборы на «хорошо». Причём сдал честно, без чьей либо помощи и не Каптюхину а другому преподавателю.

Этот предмет мы закончили изучать, и меня полковник больше не «доставал».

А я никому не звонил…

● Сессия прошла с большим трудом и успешно — без двоек. Я поехал в первый, большой, летний отпуск без какой-либо задержки! Ехал в Павлоград —

пробыл я там неделю, когда в очередной отпуск отправили моего дядю Лёню. Он предложил мне поехать вместе с ним на Азовское море. В Кириловку. Я с удовольствием согласился.

Ехали на поезде, электричке, автобусе, но добрались без проблем. Сняли комнату и прекрасно отдыхали: днём купались и загорали, а вечером кино и танцы. Танцевальная площадка представляла собой поляну, на которой стояла пара столбов с фонарями. В середине был ещё один столб с громкоговорителем, под которым стоял стол с проигрывателем.

Народа на танцы приходило очень много, так как Кириловка была хорошим местом отдыха и летом собирала много отдыхающих. Погоды были жаркие до тридцати градусов. Вечером температура спадала, но все же было очень душно.

В один из вечеров, на танцах я неожиданно встретил однокурсников: Женьку Мазунина, Саню Сухно и был ещё третий, но кто, не помню.

Они дефилировали по улице в парадной полушерстяной форме и обливались потом, к которому прилипали мошки и девчонки.

Я с собой в Кирилловку форму не взял, о чём начал сожалеть.

● Это мне не помешало, познакомился с симпатичной манекенщицей из Питера. Она была чуть старше меня, звали её Татьяна Шакирова. Работала она в ателье имени Костюшко в Ленинграде.

Рассказывала, что выходила на подиум даже в Монреале. Может, она приврала, так как была не очень худой как все манекенщицы, но денег у неё было много.

Она угощала меня, покупая всё то, что я хотел. Я этим не злоупотреблял но, тем не менее, попил чешского ликёра «Беккер», который был в Кириловке трёх сортов.

С Татьяной после расставания в Кириловке я переписывался год и даже приезжал в Питер. Закончилась переписка когда я встретил Анну.

Если я рассказываю о ком-то из девушек, то для достоверности. Пытаюсь сделать это аккуратно, а делаю потому что из песни слов не выкинешь.

А ещё для того, чтобы подчеркнуть правильность своего выбора. Как поётся в белорусской песне:

«Кабы добру, жонку выбирать,

Трэба всю деревню перебрать»

Познакомившись с Анной, я понял: будет «добра жонка!»

Но об этом позже.

Часть 3

Запрет вина — закон, считающийся с тем,

Кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем.

Второй курс

Второй курс я начал с серьёзным желанием учиться лучше. Жаль, что это вскоре прошло. До сессии времени много, да и чувство уверенности в себе начало прорезаться.

● В это время в наше училище приехали на учёбу кубинцы. Фидель Кастро направил большую группу своих военнослужащих для обучения в МВИЗРУ по специальностям ЗРК С-75 (2*17)

Кубинцы поражали своей дисциплинированностью и патриотизмом. Нас вместе с ними часто собирали в клубе для совместных мероприятий.

Обычно оно начиналось с показа документального фильма про Кубу. Стоило появиться на экране какому-нибудь бородатому кубинскому лидеру — сразу весь зал вставал и как по команде скандировал:

«Свобода или смерть!» («Патра Муэтро» — так, кажется).

Вскоре один дивизион отучился и уехал из Минска. Остались на учёбе только младшие офицеры. Они организовали такую мощную самодеятельность, что их начали приглашать для выступлений крупные культурные учреждения Минска. Стали демонстрировать их концерты по телевидению.

Ещё кубинцы очень хорошо играли в баскетбол. С одним из них я познакомился во время игры.

Звали его Фердинанд.

Знакомство произошло в санчасти, где мы в очередной раз «поправляли здоровье» с Мостивым.

Фердинанд собирал мне кубинские марки с писем, которые приходили из дома. Кубинцы — веселый и жизнерадостный народ, но некоторые из них (очевидно, из богатых семей) очень брезгливы. Стоило им сказать, что молоко или хлеб чем-то пахнет, как они отодвигали его в сторону и не ели. Этим в санчасти пользовались и мы, и не брезгливые кубинцы.

Фердинанд, когда мы лежали в санчасти, организовал шутку над вьетнамцем, который тоже лечился в лазарете.

Вьетнамец задержался на обед и Фердинанд в его тарелку навалил огромную гору риса, которую собрал с наших тарелок. Придя в столовую, маленький, щуплый не улыбающийся вьетнамец принялся за еду. Он ел больше часа, мы даже устали наблюдать за ним сквозь стеклянные двери столовой. Он съел всё.

Учились вьетнамцы тоже очень упорно. Если мы ходили караульными в жилой городок, то всю ночь могли наблюдать свет в их окнах — они учились.

Как-то ко мне подошёл Фердинанд со слезами на глазах и сказал, что его отзывают на Кубу и его ждёт тюрьма. Рассказал, что он начал встречаться с девицами, вести праздный образ жизни, стал плохо учиться и его «заложили».

Нарушение по нашим меркам не самое серьёзное, но в армии Фиделя Кастро это не могло пройти незамеченным и без наказания. Фердинанд пояснил: его ждёт тюрьма за то, что он сорвал свою учёбу, за которое Куба заплатила СССР деньги. Ведь в это время другие кубинцы, рискуя жизнью, вместе с Че Гивара в Латинской Америке вершили мировую революцию…

Больше Фердинанда я никогда не видел. Когда я спрашивал о нём кубинцев, они отводили в сторону глаза и пожимали плечами.

Увольнение

● Второй курс был самым опасным. Вроде мы уже год проучились, вроде повзрослели, вроде поумнели. Но это всё было «вроде».

Большинство курса иногородние. Куда идти в увольнение? На танцы? Надо уходить в самый разгар — увольнение до 22.00.

В театр? Тоже до конца спектакля не досидишь — в училище из города надо добираться целый час.

Оставалось только кино. А потом можно зайти в ресторан: ужинать то надо…

Кафе и рестораны были для нас доступными — так дёшево всё стоило. В основном посещали кафе. У нас даже «своё» надёжное появилось, когда официантка, пряча нас от патруля, вывела через служебный вход.

Кафе называлось «Отдых» и располагалось напротив кинотеатра «Перамога» (Победа).

Не скажу, чтобы мы пьянствовали.

Однако и дегустировали неслабо.

В те, наши времена, все кафе ломились от югославского «Виньяка» и болгарского «Солнцев бряга». Цена — опять же недорого.

Алкоголь мы брали хороший и понемногу, с большим количеством еды, но иногда «пробои» (даже при таком — щадящем употреблении спиртного) происходили. Вымотанные и уставшие от нарядов и учёбы, ещё не окрепшие и не привыкшие к спиртному организмы подводили.

В училище появление в нетрезвом виде, конечно, наказывалось, но существовавшая система контроля позволяла избежать сурового возмездия.

Во-первых, дежурными по училищу ходили офицеры, которые учились, как и мы. Они иногда приходили к нам на курс — переписать какую-нибудь лабораторную работу или списать контрольное задание. А кто даст это сделать тому, кто у нас не в авторитете?

Надо сказать: офицеры-слушатели сами не отличались особой дисциплинированностью и оценивали ситуацию адекватно своему положению.

Поэтому лёгкое состояние опьянения увольняемого, которое не приведёт их самих к неприятностям по службе, они «не замечали». Конечно, были и очень принципиальные дежурные, но только в виде исключения.

Во-вторых, получив увольнение на сутки, можно было придти в казарму, когда захочешь и лечь спать, никому не докладывая.

Главное, чтобы никто не заложил начальству.

В-третьих, можно было идти мимо дежурного по училищу, аккуратно никому не попадаясь в казарму и ложиться спать.

Теперь всё решалось товарищами: один шел отмечаться у дежурного по училищу за тебя с твоими документами.

Другой принимал меры, чтобы отметить твоё прибытие у дневального в казарме. Уговаривал сержантов, чтобы те не требовали твоего присутствия на вечерней поверке, потому что ты «приболел».

Расскажу о двух случаях, произошедших со мной и Мостивым. О том как «удачно» мы обошли систему контроля и избежали законного наказания.

● В кафе «Отдых» мы ходили почти каждое увольнение, которое на втором курсе мне выпадало через неделю-две.

Денег у нас было немного, да и были они не всегда, поэтому мы платили по очереди. К своей очереди готовились, «поднакапливая» и ожидая денежные переводы от родителей.

В то злополучное увольнение платить должен был я, у Мостивого не было ни копейки. Я «поднакопил» восемь рублей и по скромным меркам этого хватило бы на пару ресторанов. Деньги мы всегда хранили за обложкой военного билета, и я знал, что у меня там лежат три и пять рублей.

У входа в кафе я увидел на притоптанном снегу три копейки и собрался их поднять. Валерка остановил меня — не поднимай, монета лежит решкой — не к добру.

Я его не послушался, три копейки тоже деньги. Стакан газировки с сиропом (он столько стоил) никогда не помешает.

Я долго считал, что именно то, что я поднял эти три копейки, и послужило поводом к дальнейшей череде неприятностей…

Дело было зимой, после караула, мы оба были измотаны. С мороза, зайдя пообедать, расслабились. Взяли пол-литровую бутылку югославского «Виньяка» и хорошую закуску. До вечера уйма времени — хмель пройдет.

Когда официантка принесла счёт, до конца увольнения оставалось два часа. Можно было час погулять по городу и прийти в норму. Я достал военный билет с деньгами — рассчитаться и ахнул: денег не было!

Украли! Такие события происходили редко, потому, что за воровство могли ребята оторвать голову.

Итак, у меня денег не оказалось. Это факт.

Объяснив ситуацию официантке, и сняв с себя и Мостивого часы в залог, я пообещал принести деньги через неделю. Она нам поверила.

Вечер был с крепким морозцем, но мы с Валерой решили прогуляться. Двигаясь в сторону училища пешком мы зашли в парк имени Горького и пошли вдоль гранитного парапета реки Свислочь.

Валерку стало мутить, он перегнулся через парапет. Очевидно, перегнулся сильно: я гляжу, а его рядом нет! Он и «квакнуть» не успел, как упал на лед реки! Лежит и не шевелится.

Высота приличная, уже темно, а он там распластался. Где спуск к реке я не знал, а если он и был то очень далеко. Народа — никого, да и кто гуляет в мороз в такое время в парке? На наше счастье подошел милицейский наряд. Связав наши ремни и шарфы, один милиционер спустился к Валере и сообщил нам, что он спит.

Каким образом вытаскивали Мостивого, я уже не помню. В памяти осталось только смутный отпечаток того, как милиционеры остановили какую-то машину и попросили водителя довести нас до училища. Это было просто здорово, ибо нам «отдохнувшим» было холодно и тоскливо к тому же мы опаздывали из увольнения.

Спасибо ребятам из милиции — мы успели.

Спасибо прикрывшим нас товарищам — для нас этот «отдых» обошелся без последствий.

Важно: с тех пор я ни разу не поднимал монету, которую находил, если она лежала решкой (аверсом).

Не поднимал, как бы мне этого не хотелось…

Второй случай произошел позже, но у меня из-за него могли возникнуть очень серьезные неприятности.

Мы, (опять же с Мостивым), пошли в увольнение…

● Штатно отгуляв день и как всегда поужинав в нашем любимом кафе «Отдых», мы, завершая увольнение, двигались в сторону училища.

Не помню зачем, но мне нужно было задержаться в городе. Отдав Валере увольнительную с задачей отметится у дежурного, я остался на пару часов в Минске.

Дальше события разворачивались так: прибыв к дежурному, Мостивой доложил о своём прибытии из увольнения.

Дежурный покосился на него и сказал:

«У Вас, товарищ слушатель, глаза как у морского окуня, но только не от воды. Бегом в койку, а то у Вас будут проблемы!»

До конца увольнения оставалось десять минут. Добежать до казармы и отправить кого-то отмечаться за меня Валера не успевал.

Он не придумал ничего умнее как отойдя от дежурного, и, постояв с минуту, вернуться с докладом:

— «Рядовой Рыжик из увольнения прибыл! Во время городского отпуска замечаний не имел»

Сказать, что дежурный от такой наглости ошалел, значит, ничего не сказать.

Он кричал на Мостивого, говорил нехорошие слова, угрожал гауптвахтой но, видя усталый вид Валерки, послал его… в казарму.

Мостивой отошел от дежурного по училищу, свернув за угол главного корпуса. Видя безвыходность ситуации, уже было пошёл в казарму….

Но, чувство ответственности за товарища заставило его снова вернулся к дежурному и доложить:

— «Рядовой Рыжик из увольнения прибыл!».

Дежурный потерял дар речи.

Потом, придя в себя, решил разобраться в происходящем.

— «Что происходит? Где находится, и кто такой рядовой Рыжик?» — начал он пытать Мостивого.

Не знаю, что за жалостливую историю ему рассказал Валера, потому что на второй день он не помнил её сам, как мы его не пытали.

Однако дежурного по училищу он убедил: рядовой Рыжик чувствует себя плохо, вернулся из увольнения давно и уже спит в казарме.

Дежурный попался незлобный и отпустив Мостивого сказал, что через час придет в казарму и проверит им сказанное. На мою койку немедленно положили Женьку Малахова с задачей представляться дежурному — «Рядовой Рыжик» Так и произошло. Проверив «меня» через час, дежурный по училищу ушел. Ночью пришел в казарму и я. Поднял Малахова со своей койки, лёг и заснул.

Перед подъёмом меня кто-то будит, поднимаюсь — дежурный по училищу. Спрашивает меня: «Вы кто? Почему на этой койке?» Кто же мог подумать, что он придёт меня проверить ещё раз!

Отвечаю: «Рядовой Рыжик, койка моя!»

Посмотрев на меня, дежурный выразился приблизительно так:

«За одну ночь уже третий Рыжик? Идите Вы все втроём в жо…! С вами козлами сам бараном станешь!»

Затем беззлобно пробурчал: «Но хоть все живые и трезвые Скорей бы смениться с наряда и не видеть ваших рож!»

Развернулся и ушел.

Я был благодарен этому офицеру — если бы он захотел разобраться с происходящим — наверняка разобрался бы. Только его «разборки» могли завершиться для меня плачевно.

Арестом…

Праздники

● Мы были молодыми парнями, каждый со своим бзиком и, конечно, не всегда вели себя правильно. За время учёбы в училище бывало всякое. И отрицательное тоже.

Однако через эти передряги мы прошли. Шелуха жизненных ошибок осыпалась и в большинстве своём ребята остались порядочными людьми.

Одной нехорошей стороной — употреблением алкоголя слушатели не бахвалились и не стремились напиться. Более того, переживали чтобы употребляя «не влететь в проблемы». И всё же достаточно часто командирам кто-нибудь да попадался. Нарушитель наказывался нарядами вне очереди, лишался увольнения, подвергался аресту.

● На ноябрьские праздники, которые длились три дня, так и получилось: в казарме собрались около двадцати человек, которые были лишены увольнения. Конечно не все за употребление спиртных напитков. Были лишённые за нарушение распорядка дня, дисциплины, формы одежды и за плохую учёбу.

В голове свербела зависть — все слушатели в городе «жируют» трое суток, а ты здесь сиди!

Вот и досиделись….

Кабинет начальника курса находился под охраной внутреннего наряда. Закрывался и опечатывался. За этим помещением внимательно смотрели дневальный и дежурный по курсу: там хранилась вся служебная документация.

Были доносы сержантов, учёт того, кто и что натворил, характеристики на всех слушателей, увольнительные записки и ещё множество «совершенно секретных» для нас документов.

Понятно, что и наш вход в канцелярию осуществлялся только тогда, когда начальник курса вызывал лично «оттрюмить, отодрать, ошкурить» (как угодно называй — всё паршиво).

В первый день после трёхдневных ноябрьских праздников, точнее, рано утром на подъём пришел начальник курса майор Мачула.

Как и всегда, по прибытию в казарму он вскрыл свой кабинет (он же канцелярия). Вскрыл, как положено: в присутствии дежурного снял печать и открыл замки. Вот тут-то и началось.

Многие, когда нас построили не сказав причину, не сразу поняли что произошло: так Мачула «кипел». Оказалось, свершилось «возмездие снизу» — событие из ряда вон выходящее, задевшее самолюбие майора донельзя.

Дело в том, что когда начальник курса вскрыл свой кабинет и открыл дверь, то от негодования онемел….

На его письменном столе стояла пара бутылок из-под водки. Пустых. Одна из них была прикрыта коркой хлеба. Вокруг окурки, стаканы и грязные тарелки.

Это был вызов майору Мачуле: раз не пустил нас в увольнение, то мы в твоём кабинете пожрали, выпили и нагадили.

Экзекуции с его стороны начались мощные, а длились они очень долго и болезненно для всех.

Мачула искал сотворивших безобразие в его кабинете, подозревая большой круг лиц и, даже пытался снять отпечатки пальцев со всего курса, но это ему не позволило начальство.

Пострадал наряд, вернее три наряда стоявших в праздники, потому что это могло быть сделано во время несения службы каждого из них. Печать на дверях (после загрузки кабинета отходами) была восстановлена так искусно, что начальник курса сам не заметил несанкционированного вскрытия.

Все замки были целы и заперты.

Кажется, какие могут быть претензии к наряду?

Мачула отлично понимал, что из двадцати человек не вышедших в увольнение как минимум один знал, кто это совершил. Знал, но не выдал. Личное расследование начальник курса вел до конца семестра, но бесполезно.

Я до сей поры не знаю, кто это сделал.

Позже ребята рассказали — умельцы и раньше проникали в кабинет Мачулы, но с другой целью — добыть увольнительные записки!

● В воскресение пойти в самовольную отлучку было элементарно просто. Каждый был предоставлен сам себе, контроль был формальный. Следить за всеми лишёнными увольнения было невозможно, да и никто особо не стремился: сержанты тоже в основной массе находились в увольнении.

Разрешалось выйти из казармы и ходить в пределах училища. Можно было идти в клуб, на стадион, в классы, в санчасть, в буфет и ещё куда-либо.

Существовала только одна проблема — увольнительная записка. Можно было рвануть в самоволку и без неё, но в таком случае самовольщик подвергался серьёзному риску быть пойманным. Минск был окружен армейскими частями, причём очень крупными. Солдат в увольнение выходило много, наряд по гарнизону выделялся большой. Свой патруль (училищный) был «милостив» — сор из училища не выносил. Совсем другое дело гарнизонный патруль.

За забором училища он был на каждом шагу. Везде: на автобусных остановках, в парках, в кинотеатрах, на улицах.

Самым плохим было то, что он вез пойманных самовольщиков не в расположение училища, а прямиком на гауптвахту комендатуры.

В такой ситуации «маневрировать» самовольщикам в городе было очень сложно.

Совсем другое дело, если у тебя есть увольнительная записка. В таком варианте самовольная отлучка проходит почти спокойно, не требуется прыгать зайцем от угла одного дома к другому.

Вот почему кроме хищений увольнительных записок в кабинете Мачулы, (что бывало, как я думаю крайне редко), существовали и другие способы их получения.

Незаполненные бланки записок проблемой для курсантов не были, а вот печать на них ценилась очень высоко.

Вариантов её «постановки» было несколько. Один из таких: перевод печати со старых увольнительных (или любого другого бланка), где она стояла. Перевод делался яйцом, сваренным вкрутую.

Сначала оно прокатывалось по стоявшей печати, затем по бланку увольнительной записки. Записки подделывали, подчищали, вытравляли на них старые надписи, даже вываривали их в электрочайнике.

Пика совершенства в этом деле добились рядовые Швец и Ткаченко. Если кому-то «приперло» идти в самоволку, а времени на её нечестное приобретение было мало, то шли на поклон к «мастерам».

Эти ребята знали своё дело и помогали товарищам почти всегда и почти безвозмездно.

Валентин Ткаченко (**7.Судьбы однокурсников) (псевдоним Зам) учился в нашей группе и я лично наблюдал, как он творил чудеса.

Выслушав просьбу, с ворчанием:

«Как что, так к Заму идёте…», закуривал сигарету и делая значимый вид, перегонял её в угол рта. Затем доставал пачку использованных увольнительных. Они подлежали сдаче и уничтожению, но у Зама были свои «каналы» их приобретения.

Работал он скрупулезно. Со стороны казалось, что процесс идёт очень медленно, особенно если тебе надо срочно бежать в город.

Время изготовления зависело от качества заготовок, а работа занимала у Зама от двадцати минут до часа. Однако при самом плохом качестве имеющихся заготовок рождался «документ» позволяющий рвануть в город.

На первых курсах увольнение особо необходимо было женатым и тем, кто поступил учиться из Минска. Их город в лице родственников и друзей тянул.

Остальным интерес к увольнению приходил пропорционально времени пребывания в училище.

Мы обрастали подругами, друзьями и местами, куда можно было пойти.

Надо отдать должное Валере Мостивому — его идеям не было конца. Уже на втором курсе он сообразил: если в городе полно патрулей, то среди них легко затеряться, если быть… патрулём!

● Как-то после гарнизонного наряда Валера показал мне две повязки с надписью «патруль» и с гордостью сообщил — они наши.

Я, конечно, понял, что это не подарок от коменданта Минска, но не понял, зачем они нам нужны. «Увидишь!» — лаконично ответил Валера.

В увольнение на следующей неделе мы пошли как всегда: куда глаза глядят. Глаза нас привели на этот раз к Дворцу профсоюзов, расположенному на площади Энгельса. Там шли танцы. Это мероприятие дешёвое, но билетов уже не было. Вот тут-то Мостивой и достал повязки с надписью «патруль». Одели. Пошли.

Пробились сквозь толпу безбилетников у входа.

Валера спрашивает контролёра: «Как тут ведут себя военные? Не балуют?»

«Вроде нет» — отвечает дежурный у входа.

«Ладно, — говорит Мостивой. — Сейчас пройдём, посмотрим. Да и подежурим у Вас. Мало ли чего…»

При этих словах двери открылись и нас пропустили.

Повязки мы сдали вместе с шинелями в гардероб, и вперёд, на танцы! Вечер удался на славу.

Теперь в «патруль» с Мостивым мы ходили каждое увольнение.

Пропускали нас везде: в театр, во Дворец спорта, во все клубы Минска.

Не пропускали в кафе (по понятным причинам) и в кинотеатры, говорили: если что — вызовем.

Нас это не огорчило — уже и так хватало мест времяпровождения. Проблем с отдыхом не стало, на входные билеты мы не тратились, стоять под дверьми нигде не приходилось.

Один раз мы налетели на настоящий патруль, но каким-то образом смогли запудрить им мозги.

Ещё одно изобретение слушателей для жизни на халяву — пружина от фуражки.

Мы использовали её для телефонных переговоров. Как для междугородних звонков, так и разговоров по городу. Делалось это просто: в щель для монет телефона запихиваешь пружину и замыкаешь контакты соединения. Теперь говори, сколько влезет.

Для междугородних переговоров это был не один бесплатный способ. Я знал три, успешно и долго ими пользовался. Учился ведь на инженера!

● Встречать Новый 1968 год нам с Мостивым было негде, идти было некуда и не к кому. Остаться в казарме было ещё грустнее, чем идти куда-нибудь. Отпустили в увольнение нас поздно, до встречи Нового Года оставалась пара часов.

В городе все приличные заведения, несомненно, были заказаны заранее. Попасть туда было невозможно, но не для нас. Мостивой прихватил с собой повязки с надписью «патруль», которыми мы воспользовались для проникновения во Дворец профсоюзов расположенный в самом центре Минска. Попав, сразу рванули в буфет — купить что-нибудь на праздничный стол.

За десять минут до наступления Нового года, отстояв очередь и приобретя шампанское (и кое-что из закуски), мы так и остались стоять: все столы были заняты.

Буфет, забитый народом до невозможности стоять на двух ногах, гудел в ожидании боя курантов. Каким-то образом нам удалось растолкать публику и пристроиться у подоконника.

Мы с завистью наблюдали как рядом с нами, за столиком, лысый мужик веселится с двумя симпатичными девчонками.

В ожидании боя курантов, лысый достал бенгальский огонь и поджег его. Фонтан искр разлетелся во все стороны.

Вдруг большой кусок отскочил от бенгальского огня и прилип к запотевшей лысине мужика, продолжая сыпать снопом искр.

Я среагировал молниеносно — взяв у растерявшегося мужика из рук фужер, наполненный шампанским, выплеснул ему на плешь. Затем, подняв со стола салфетку, пришлёпнул на лысине уже тлеющий кусок бенгальского огня.

Зал буфета был небольшой, народ видел происходящее и действо вызвало взрыв смеха.

У всех было прекрасное настроение. У всех, кроме мокрого мужика с обожженной лысиной. Он не смог превратить «пожар» в шутку и вынужден был под смех публики ретироваться из зала. Причём по его ругани мы поняли — он делает это навсегда! Новый Год ожидался через пять минут, а лысый оставил нам столик с шампанским и двух симпатичных девчонок!

Первая награда

● После празднования Нового года — наступила сессия. Зимний семестр я завершил без задолжностей в учёбе, а сессия была сдана как всегда — со шпорами, волнениями и с трудом. А как иначе? Кто не трудится, чтобы сдать экзамены?

Отпуск пролетел пулей — мгновенно и всё снова вернулось на круги своя.

Четвёртый семестр начался ожиданием первой медали! О ней говорили заранее и это понятно — все ребята мечтали о том, чтобы их грудь начали украшать награды.

23 февраля 1968 года я получил свою первую правительственную награду «50 лет Вооруженных Сил СССР».

Сейчас, спустя почти сорок лет, я посмотрел в Интернете статью «Исследование конъюнктуры периода открытого коллекционного обмена наградами». В ней приведена таблица цен на ордена и медали СССР.

В нашем государстве за боль и страдания народа, за его героизм, мужество, за самоотверженный труд — международный рынок установил цену!

Есть и моя первая медаль. Она среди Советских наград — медалей в 1990 году занимала по статуту 55 место, а её цена на рынке составляла 20 центов!

Память, право же, стоит дороже…

Но так обстоит дело сейчас и мне на это наплевать. Тогда было совсем по-другому. Невозможно передать нашу гордость за эту награду. Представляете: тебе только восемнадцать лет, а у тебя уже награда Президиума Верховного Совета СССР!

Наградили весь курс и мы ходили в увольнение, гордо выпячивая грудь.

В Минске среди народа на эту тему родилось два «стихотворения»:

1. «А на груди его могучей

Одна медаль… висела кучей!»

2. «А на груди его широкой

Висел полтинник… одиноко»

Нас это совершенно не смущало. Мы чувствовали себя героями. В увольнение ходили как и положено надев медаль.

Обмывали мы с Валерой Мостивым медали в «родном» кафе «Отдых». Обмывали хорошо, к нам присоединились гражданские с поздравлениями, началось братание народа и армии. Когда пора было ехать в училище, Мостивой сел на бордюр дороги возле кафе и заявил, чтобы его не трогали он устал. Еле-еле я запихнул новоиспечённого «медаленосца» в автобус и, дотащив до казармы положил спать.

За него к дежурному по училищу отмечаться о прибытии из увольнения пошёл Боря Ланецкий (ныне доктор технических наук): они были чем-то похожи…

● Материально-техническое обеспечение в училище полностью позволяло решать вопросы быта, но из дома иногородним слушателям всё равно присылали посылки.

Присылали родители и мне. Обычно это были деликатесы, которые делились и съедались с друзьями.

На этот раз по моей просьбе кроме, всего прочего, в посылке Мама прислала дегтярное мыло.

Меня, по понятным причинам, замучили прыщи.

Помните, у Высоцкого:

«Невеста вся в прыщах — созрела, значит…»

Дегтярное мыло сушило кожу и мне оно помогало.

Мама в посылку положила ещё и чекушку спирта!

Мне она написала, что спирт предназначен для протирки кожи лица.

Славка Лукашев (**8 Судьбы однокурсников. Мы были соседями по койкам) думал иначе.

Только прошел отбой, как он предложил попробовать, хороший ли спирт. Сопротивление этой просьбе могло быть расценено только как жмотство и я дал ему глотнуть.

В темноте я плохо видел его рожу, но по долгой паузе и заблестевше — вытаращенным глазам понял что спирт — супер. Придя в себя, он предложил попробовать и мне. Я рискнул и чуть не задохнулся.

Заинтересовались соседи по койкам со всех сторон. Чекушку спирта опорожнили за пять минут. Все были довольны — взята ещё одна «высота» — попробовали настоящий спирт.

Вот так, Мама не подозревая, создала нам возможность научиться пить спирт. Кстати, этот ночной глоток позволил мне в дальнейшем отказываться от питья всякой дряни с формулировкой: «я пил настоящий спирт, а эту бурду пить не буду».

Утром после пробы спирта, когда мы шли в строю, Саша Мельник (**9 Судьбы однокурсников),

который шёл в шеренге впереди меня, спросил: «А что тебе ещё пожрать прислали?»

«Шоколад», — ответил я. Достал из кармана дегтярное мыло и показал ему.

Скосив глаза назад, Мельник увидел что-то коричневое и решил — шоколад.

«Дай укусить» — попросил он.

Я поднял мыло на уровень его затылка:

— «На, куси!»

Сашка на ходу повернул голову и с маху впился зубами в мыло. Он хотел откусить много, поэтому пришлось долго плеваться и пускать пену изо рта.

Однако мыло плотно забило щели в его зубах….

Товарищи

● Я считаю, что у нас на курсе учились в основном разумные ребята и моды на подражание не было. Каждый поступал так, как считал нужным и, никто не пытался заставить сделать его по- другому наваливаясь коллективом.

Например, никто никого не заставлял пить водку — каждый пил, сколько хотел сам или не пил вовсе.

Никаких потуг не возникало для того, чтобы предложить мне закурить. Знали — я не курю. Более того, многие курящие уже начали осознавать пагубность дурной «детской» привычки и пытались её бросить.

Никто никого не заставлял идти в самовольную отлучку или делать какой-то иной проступок. Дать возможность самому решать, что хорошо, а что плохо, это очень важная черта хорошего коллектива, разумного, а не идущего за каким-нибудь «бараном» в «стае». Вместе с тем жестоко пресекалось то, что шло вразрез с интересами коллектива. Доносы, самовыпячивание, предательство, высокомерность, воровство наказывались незамедлительно. Причём не путём мордобоя, а полной изоляцией от масс. Всё что не во вред коллективу допускалось без всяких оговорок и умных фраз: «Я бы поступил иначе…»

Поступай, кто тебе не даёт? Но и отвечай тоже сам.

● Лыжные кроссы во время зимы решали судьбу увольнения. Начальник курса делал кросс на пять километров с утра в воскресение, раздавая увольнение прямо на лыжне.

Лыжня была проложена вдоль автотрассы Минск — Москва (училище стоит возле неё). Около пятидесяти метров от дороги начинается лес, по нему проходила трасса.

Срезать кусок лыжни не представлялось возможным: прямая линия без изгибов.

У нас было очень много сильных спортсменов, многие прекрасно ходили на лыжах, но когда, среди лидеров лыжных кроссов, начал фигурировать Олег Панкратов все удивились. Сначала. Потом попривыкли так как его фамилия среди группы лидеров засела прочно.

За первые три места в гонках и за улучшение нормативов (ВСК) начальник курса давал увольнение вне очереди.

Панкратов естественно процветал. Лидерство продолжалось не очень долго, потому что на одном из забегов Панкратов выполнил норматив мастера спорта международного класса!

Вот тут-то начальник курса сначала впал в восторг, затем выпал: до него начала доходить вся невероятность этого события.

Началась проверка результатов и вскоре, Пон (он же Панкратов) был выведен начальством на чистую воду — начальник курса узнал то, что мы все знали.

Пон заранее нанимал такси, и оно стояло на шоссе в двухстах метрах от места «старта».

Стартовав, Пон выходил на дорогу, засекал время, снимал лыжи, устраивался с лыжами в такси, закуривал и командовал таксисту: «Трогай, потихонечку…» Перед «финишем» процедура была обратная, добавлялось только валяние в снегу и натирание морды снегом.

Мне Панкратов пока был в лидерах шутил: «Вот за что не люблю кроссы, так за то, что лицо надо снегом натирать, а холодно! Но что не сделаешь ради увольнения!»

Выполнил норматив мастера спорта международного класса Пон случайно — у него в такси остановились часы!

Расчет он правильный сделать не мог, нет бы прийти попозже, а как тогда увольнение?

Жадность фраера сгубила, сделав его мастером спорта международного класса!

● Несмотря на то, что мы учились в разных группах, об Олеге Панкратове я могу рассказывать очень много и я это буду делать: судьба в училище часто пересекала наши пути.

Курс состоял из двух взводов и пяти учебных групп. Каждая группа по 22 — 25 слушателей.

Пон, Поша — боевой псевдоним Панкратова — учился в четвертой, а я в пятой группах. Каждая группа жила по своему расписанию, со своими командирами и своими проблемами.

Вместе с тем мы жили в одной казарме, дышали одинаково спёртым воздухом, ели одинаковую пищу и стремились к одной цели.

В таких условиях, конечно, были друзья и в других группах. Я просто обязан их назвать.

В первой группе: Алексей Морозов, Володя Ростунов, Николай Румянцев, Володя Терешко.

Во второй: Гриша Жолуд, Толик Жуковский, Женя Лобинцев и Женя Малахов, Саша Мельник, Валера Орлов, Слава Родионов.

В третьей: Алька Гинзбург, Урузмаг Огоев, Сергей Павлычев, Саша Швец.

В четвертой: Саша Корсаков, Славик Лукашов, Толя Михеев, Олег Панкратов, Юра Царенков.

О своей пятой группе говорить не буду: мы все сроднились.

Те, кого я перечислил, были моими товарищами — единомышленниками. На определённых этапах у нас были общие интересы, друзья, цели, отдых. Мы помогали друг другу, выручали друг друга и делились друг с другом.

Наши ребята встречались мне в последующие годы. Когда надо было кому-то помочь, делалось всё возможное. Некоторым помогал я, а некоторые — мне.

О тех, кто мне помог, и как это было, расскажу дальше, а сейчас просто их назову: Урузмаг Огоев и Володя Терешко. (**10.**11 Судьбы однокурсников).

Будет рассказ о тех ребятах, к кому мы ездили в гости, кто бывал в гостях у нас.

Приятно осознавать: кроме того, что мы получили образование в МВИЗРУ, на нашем курсе создался определённый круг товарищей, на которых можно положиться, идя по жизни.

● С Панкратовым судьба после училища нас не сводила, но воспоминаний об училищных делах хватит надолго. Олег был неординарен и непредсказуем.

Был мот, был добр, любил компании. Пишу в прошедшем времени — не знаю, как сейчас.

Три года назад Олега Панкратова не стало… Светлая ему память. (Ремарка 2011 года)

На все эти черты и манеры нужны были деньги — он их зарабатывал, как только мог.

Одно время он повадился писать «статьи-сообщения» в газеты. Одно и то же, но в разные издания — кто-то да напечатает. Статьи были короткие, но Поша знал, что за слова платят не только на телеграфе, но и в газете. Простое сообщение «раздувалось» им невероятным образом увеличиваясь в объёме.

Фраза: «В Минском ВИЗРУ состоялась научная конференция на тему:..» выглядела у него так:

«В Минском Высшем Инженерном Зенитно-ракетном училище войск ПВО страны состоялась очень важная и крайне необходимая для современной армии конференция. Конференцию с нетерпением ожидали слушатели Минского Высшего Инженерного Зенитно-ракетного училища войск ПВО страны рядовые

(пяток фамилий), которые являются не только отличниками учёбы, но и своим примером увлекают на правильный путь — путь становления полноценным защитником нашей великой Социалистической Родины отстающих слушателей (опять пяток фамилий).

Тему конференции перед её началом огласил с трибуны зала заседаний доктор технических наук, лауреат премии Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодёжи, профессор, полковник Аверьянов (полное ФИО)…»

Я ещё значительно сократил его творение. Пон всегда писал с размахом. Самое интересное даже не то, что эту ерунду печатали, а то, что платили за неё неплохие деньги. Это было важно.