Бесплатный фрагмент - Жизнь по правилам и без

Жизнь прожить — не поле перейти, многое встречается в пути.

Пролог

Моя семейная жизнь трещала по швам. Разлад начался сразу после нашего брака. С каждым годом нити связи расползались, рвались, а семейный дом разваливался, словно карточный домик на песке. По молодости, по неопытности мы иногда делаем непростительные здравому смыслу ошибки, которые потом расхлёбываем всю свою жизнь.

Сначала я, словно хороший портной, латал дыры, ставил заплатки: росла дочь, родился сын, однако судьба распорядилась иначе.

Известно, что все семьи не похожи друг на друга. В каждой — есть свой скелет в шкафу, всякий мусор, который люди не желают выносить из избы.

Мне хотелось тепла, покоя, уюта, и развод замаячил на горизонте в виде рассвета или заката — это я ещё тогда не совсем понимал, но он был неизбежен, как день или как ночь. Обычно мужчины уходят к кому-то, а я уходил в никуда! Я просто устал от такой жизни. С прошлым надо было решать быстрее, оно тянуло назад, как якорь.

В мыслях периодически появлялась Елена — моя школьная любовь. Начало этой любовной истории, закончившейся через много лет трагично, положил сложенный в детстве из бумаги кораблик с таинственными пожеланиями, уплывающий от берега в открытое море.

Однако давайте обо всём по порядку…

Теперь, с высоты прожитых лет, пришло понимание, что судьба моего поколения и неразрывно связанная с ним — моя, условно поделена на этапы, которые с годами стали только дороже в воспоминаниях.

Это я хорошо усвоил и на госслужбе, и как писатель, сочиняя параллельно работе свои рассказы.

На каждом этапе моей жизни были взлёты и падения, поэтому не знаю, стану ли я героем своего времени — периодов «оттепели» и перестройки, или моё место займет кто-нибудь другой, из мною же описанных персонажей — это должны показать вам последующие главы, напоминающие «русские горки». Чтобы не растряслись, уложенные книгами, мозги, я стал с юности собирать полезные привычки и записывать нужные правила. Кстати, зрелыми нас делает больше не возраст, а всякие приключения с потрясениями. Но если судить мою зрелость по пережившим эмоциональным меркам, то я уже давно должен быть на пенсии. Однако милая женщина, с которой я жду романа в этом романе, не даёт мне покоя и держит в рабочем состоянии, в предвкушении новых потрясений, эмоций и чувств.

В начале каждого этапа своей жизни я брал чистый лист бумаги, писал себе главные пожелания, цели, мечты. Затем делал из этого листка бумажный кораблик мечты или волшебный самолётик и запускал в море, реку или в небо. Мечты рождаются и сбываются в полёте, несущем твои главные задачи лёгким ветерком, или подхваченные быстрым течением воды.

Но истинное познание жизни началось с крупных ударов судьбы. Беда не приходит одна: хулиганы ходят гурьбой. Так у меня и произошло: развод, увольнение с работы и травму души я получил почти в одно время. Нужно было что-то менять в жизни, но я пока не знал, что именно. Может, бросить всё и отправиться на поиски «золота Колчака», о месте захоронения которого поведал мне в детстве отец-сибиряк…

Но что-то пошло не так, и меня в последнее время одолевали страшные сомнения. Депрессия, у меня предразводная депрессия. Стресс преследовал и нарастал… Эх, отключиться бы от своих дурных мыслей… Где эта кнопка сидит?.. Побыть бы, хотя бы на время, кем-то другим, не собой.

Вся эта суета — просто течение жизни, движение, движение, сплошное движение — и плохо, когда оно в никуда. А может, жизнь — это попытка разными способами отвлечься от чего-то неизбежного? Какое оно — это будущее? А хрен его знает…

Мне казалось, что моя жизнь складывается не так, как хотелось бы… Мне нужен человек, на которого бы я мог положиться, но я не контролирую теперь свои эмоции и поэтому сам не смогу найти и принять правильное решение.

Срочно нужна была помощь и поддержка извне, и я решил встретиться со своими школьными друзьями: нас, южан, в столице оказалось четверо, и все из одного класса…

Шары на биллиардном столе разлетелись в разные стороны после удара кия на зелёном сукне, точно как мои скачущие мысли.

Бизнесмен Генка — умный спорщик, закончивший физфак МГУ, в свои сорок лет уже успел развестись второй раз. Глядя на мои мытарства, выкрикнул, словно загнал шар в лузу:

— Что ты маешься, давай напьёмся до чёртиков и по бабам! И не спорь! Мне не обязательно, чтобы ты был на моей стороне — я сам на своей стороне, но все имеют право на моё мнение. А я ненавижу советы — все, кроме своих!

— Я и не спорю, — держался я, как мог, при этом промазав свой удар по шару. — Но мне сейчас не до этого. Однако к этой теме, может быть, когда-нибудь, ещё вернёмся.

— А я тебе про что? — не унимался Генка, опять забив шар. — Все наши беды из-за них! Сила слабого пола существует не за счёт её женственности, а больше из-за слабости мужчин к оному. И вообще, как можно было назвать их слабыми, когда они отнимают у нас столько сил?

И Генка нарисовал, описал руками что-то вроде гитары в воздухе, и это было так похоже на сказанное.

— А может, напьёмся?! — выдохнул второй друг, артистичный Олег, словно проиграл на басах: «Па-па-ба-баммм!». — Мы, в мегаполисе, — безымянные брюхоногие моллюски.

Это, пожалуй, самый простой и ленивый путь флегматика в решении любой проблемы.

— Нет, проблему водкой не заткнуть, и хватит трепаться! — обрубил всех наш самый мудрый, третий школьный друг — Алексей, намазывая мелком кончик кия, ставший депутатом самой первой Думы. — Хочешь перезагрузки? Поезжай на родину, к морю. Оставь ты эту столичную даму — московскую суету. Окунись в тишину родного края, подумай, возле моря решение к тебе само придёт. Да, моллюски мы, но с жемчужиной под языком.

— Но всё-таки мы за удачу поднимем с вами: наступают какие-то непонятные нам времена, — многозначительно поднял руку Геннадий. — Девяностые годы! Итак, два коротких, один протяжный: Ура! Ура! Уррраааа!!!

Мы выпили.

— А не будет ли мне там скучновато? — пытался я возражать, ставя на стол опустошенный сосуд.

— Кому? Тебе? — не унимался и победно наседал Генка. — Неужто ты сможешь заскучать?! Боевой офицер, прошедший огонь, воду и медные трубы. Давай, вали поскорей, блин, в Крым, а мы скоро к тебе приедем на ставридку.

— Женщину тебе хорошенькую надо, — вставил горяченького наш любитель романов Олежек. — Ибо без любви мы медленно умираем или в лучшем случае живем искалеченными инвалидами третьей группы.

Я так и сделал. После развода уехал в свой дивный, южный, родной город.

Лежу на пляже. Любуюсь, как деревья купаются в сладкой беспечности. Их листва жадно питается солнечным светом, словно ребёнок лакает безудержно молоко своей матери.

Жара. Лень. Переворачиваюсь, как шашлык на шампуре. Припекаюсь. Поджариваюсь. Ну и пекло. Как в сауне. На мне можно яичницу жарить. Фантастика. Фан-твою-мать-тастика!

«А кто будет твои проблемы решать? — вдруг говорит моей лени внутренний голос. — Лень делает любое дело всегда трудным. Беги от неё, иди за мной, и узнаешь больше для себя!»

Опять за дело, опять на поиск того, чего так не хватало моей мятежной душе. Вперёд! Искать на задницу приключений…

ПРАВИЛО №1: Главное внимание в своей жизни обращай на нынешнее мгновение. Нет ничего за пределами текущего момента: живи настоящим: здесь и сейчас!

Глава 1. Заплывайте за буйки

Здравствуй, Лена

…Прошло несколько месяцев. Ночь сменялась днём. Шторм — штилем. Рассвет — закатом. Строго в начале марта торжественно и пышно приходила весна. Приходила она точно, как по расписанию, к 8 марта, никогда не опаздывая и не заставляя себя ждать. Она приходила, как добрая хозяйка в свой заколоченный тёсом на зиму дом, с первыми цветами и сразу принималась знакомить людей, влюблять, создавать семьи.

Теперь весна приходит неточно, бывает с запозданиями, иногда её даже сразу не увидишь, и время года как то незаметно может прямо из прохладной зимы перейти сразу в жаркое лето. Весна сместилась на лето, и даже осень порой похожа на весну, по крайней мере, в Крыму. А люди, я заметил, изменились в другую сторону — от лета в зиму: стали более прагматичны, менее искренни и уважительны к старшим.

Наше поколение всё больше не поспевало за темпами прогресса, за техническими новинками, так быстро всё менялось. Я подрабатывал журналистом в редакции местной газеты и писал статьи, репортажи и, конечно, рассказы. Везде были свои правила, инструкции. А я старался жить по своим правилам.

Однако, чтобы жить по своим правилам, необходимо делать три вещи: не обращать внимания на суждения других людей, не бояться быть нелюбимым и смириться с тем, что ваш вклад никогда не будет признан другими.

Всё равно, творческому человеку, такому как я, признание со стороны окружающих, конечно же, повод для радости.

Но я понимал, что стремление к признанию приведет к тому, что ты будешь всю жизнь следовать ожиданиям других людей. Другими словами, ты отбрасываешь то, кто ты есть на самом деле, и получается, что живешь чужой жизнью.

Счастье — это ощущение ценности того, что ты делаешь.

И если я чувствую, что мой вклад в мир полезен, то мне не нужно подтверждение этого от других.

Главное — внутреннее удовлетворение! Но так я думал отвлечённо. Признания хотелось бы.

Пока моя душа наполнена тишиной. Море у набережной шумело и заигрывало со мной то синим, то зелёным шлейфом, похожим на перо жар-птицы, но я этого не замечал. Для меня город погрузился в темноту. В порту противно визжала сирена, хотя она ревела так всегда, но всё меня как-то раздражало.

В моей личной жизни пока ничего не происходило, и я метался, жил словно в какой-то бермудской «трещине», между двумя городами.

Я уже думал, что останусь один. Конечно, я встречался с женщинами, но эти встречи не разжигали внутри костёр любви, а лишь напоминали свечу, догорающую к утру до основания. Как вдруг внутри стало нарастать ощущение напряжённости и смены чего-то старого на неизвестное новое. «Наверное, к грозе», — подумал я и сделал променад вдоль платановой аллеи, перешёл железную дорогу, которую строили ещё при Айвазовском, и свернул к берегу Первого городского пляжа.

В один из таких тихих вечеров, прохаживая по набережной старого города, я заметил среди гуляющих пар элегантную даму в шляпке, с опущенной головой, вот только собачки, белого шпица, не хватало. В её облике я узнал свою первую любовь — Елену. Она не смотрела на прохожих, прошла и мимо меня. Для меня она была всё той же обожаемой женщиной.

Если женщина заинтересовала мужчину, то он обязательно найдет любой способ, чтобы выйти на контакт с ней в течение двух-трёх дней. Я начал активно собирать информацию. От друзей я узнал, что была она в разводе, занималась музыкой после окончания консерватории, что её немного покрутила и обожгла судьба.

Меня раздирал конфликт с самим собой, и внутри возникало ощущение, что я в двух шагах от зарытого, тогда ещё в детстве пиратами, клада. И я пошёл на абордаж: страх потерять её второй раз толкнул меня на подвиги. Буквально на следующий день, таким же тёплым вечером, располагающим к романтическому настроению, я весело подошёл к ней.

— Здравствуйте, Леночка — лучшая девушка старого града и всего полуострова, — аромат её дорогих духов нежно перебивал все запахи моря.

— Здравствуй, Серёжа, а я узнала тебя. Ты тот самый необычный друг моей юности. Чем же ты теперь занимаешься? Ах, да, могу угадать — ты продолжаешь писать морские повести. Не скрою, я читала твои произведения, и мне они понравились, особенно «Морская душа», — она говорила медленно, как бы продумывая каждое слово.

Я с удовольствием отметил, что глаза её оживились, загорелись, появилась на румяном лице улыбка.

«Йес, зацепило!» — внутренне радовался я.

Оказалось, что она знала обо мне как писателе. Вот и хорошо, не надо ничего привирать и сочинять. Я почувствовал, что стал намного выше и смелее в своих глазах, чем тогда, в детстве. А она, всегда высокомерная, изменилась, стала сейчас вдруг ниже и проще. Она чувствовала, что нравится мне. А вот нравлюсь ли я ей? Время покажет.

Предложил зайти в кафе, где играла негромкая музыка. В разговоре выяснилось, что Феодосию она не любила и собиралась уехать обратно в Киев. Надо действовать! Если я раньше не знал, то сейчас-то я знаю, что женщины, как дети, порой любят говорить «нет», а мужчины, как дети, принимают это всерьез.

Тогда я начал соображать, чем же её можно удивить, чтобы она изменила своё отношение к родному городу? Хорошо, что в детстве тренировал свои мозги, придумывая различные истории. Моё сознание было бескрайней площадкой для детских игр с морскими камешками, косточками от персиков. В детстве мы никогда так не углублялись в историю родного края, как с годами. Очевидно, в её глазах оставалось ещё то, девичье представление.

Вот и сейчас я стал для неё лучшим гидом по городу, Богом данному.

Всё лучшее, что я узнал за последнее время, работая журналистом, положил к её ногам.

Понятно, что Феодосия — это порт, старые дома, неровные разбитые дороги, мусор, жара. Так думали многие, так же думала и она. И тогда я просто начал перечислять и показывать ей чудеса древнего города, которые она видела, но не знала, что откуда происходило.

Перед её глазами по-новому раскрывались красота, история и район Карантина с Генуэзской крепостью. За двадцать пять веков итальянские архитекторы и художники эпохи Возрождения оставили свой необычный след на фасадах домов прекрасного города, Богом данного. И дело не в роскоши и убранстве города, куда наше меркантильное сознание влечёт, а в том, что внутри нас заставляет выбрать город по душе, — это любовь к человеку, который живёт в нем! А если город является ещё и твоей родиной, то любая неугомонная душа и все клеточки твоего непоседливого тела рано или поздно устремляются к истокам.

Кажется, жизнь налаживалась! По вечерам сквозь свежую листву старого сада светила молодая растущая луна, в густых кустах таинственно и осторожно пели соловьи. Я это всё стал отчётливо замечать. И я, как майский соловей, продолжал петь Елене свои городские романсы:

— О, Феодосия — это же самый древний город страны! Она как красиво стареющая дама, на седые волосы которой упал оберег в виде намоленной мантильи, как луковичный купол исцеляющей энергетики и веры. Здесь легко дышится, сердечко твоё и давление приходят в норму. И тебе остается лишь заниматься любимым делом. Ты музыкант, а здесь столько залов в форме купола, с хорошей акустикой. Столько благодарных слушателей, туристов. Именно здесь с давних времен произошло переплетение культур Запада и Востока. Множество известных людей посещали этот дивный край, а сколько их здесь проживало и сейчас живет. По количеству творческих организаций город стал самой культурной столицей Крыма: поэты, художники, музыканты.

Чего стоит только один Айвазовский со своими выразительными морскими пейзажами, галереей! Он поднял город на мировой уровень, а людям подарил железную дорогу, водопровод и славу.

— Но где я буду играть на инструменте? — спросила Лена.

— Давай-ка попробуем дать концерт в гостиной музея Айвазовского, где сотни картин будут аплодировать тебе тёплою волной, а затем в древнейшем Храме Саркиса, — и я раскрыл ей некоторые исторические корни.

Храм Сурб Саркис — армянский храм четырнадцатого века. Он изобилует древними вмурованными хачкарами — каменными крестами со сложным орнаментом. В границах Генуэзской крепости каждый приходящий народ ставил свою церковь, храм, мечеть. Их когда-то насчитывалось более ста. Все уживались и все молились своему Богу.

Так мы и сделали с выступлением. В начале концерта я читал рассказ или стихи о городе, затем Елена играла духовную и классическую музыку. Акустика древнего храма подхватывала орган и все оттенки семи нот, и, ударяясь о вековые стены, метались над нами и смятенная Аве Мария, и фуги Баха, унося наше сознание на вершину горы Митридат.

Елене такое выступление понравилось. Её тепло и приветливо встретила неискушенная публика курортного города. Эмоции зашкаливали. Она вообще была очень эмоциональным человеком, и мне нравились её философичность в высказываниях, её сравнения, эпитеты.

— В жизни вообще мало вещей, которые бесконечны. Одно из них — музыка. На свете так много красивой музыки, которую ещё предстоит прослушать, а что-то исполнить, так много, что не хватит и жизни…

— А ещё — прекрасных книг, которые еще доведётся прочесть, — в тон ей вторил я. — Мне и века на это не хватит, нужна как минимум нам с тобой бесконечность…

Крылья растут ввысь

Вскоре я подарил ей на день рождения полёт на параплане в Коктебеле. И ощущение счастья.

— А парашют там дают? — пошутила она.

Гора Клементьева на вершине Узун-Сырт, что означает «длинный хребет, спина», где постоянно возникают восходящие воздушные потоки, уносящие твой дельтаплан в мечту. Здесь проходит сорок пятая параллель, которую называют Золотой осью, или серединой планеты.

В небо с инструктором они взлетели легко, и, как большая чайка — мартын, стали плавно планировать вдоль берега моря. Для меня время их полёта, казалось, шло долго, но они приземлились буквально через 15 минут.

— Тебе не страшно было?

— Совсем не страшно, — радостно от переполнявших чувств выплеснула эмоции Елена. — Ощущаешь себя парящей птицей. Может, было небольшое напряжение перед полётом, но оно быстро прошло. Появляется ощущение свободы полёта. С высоты открываются очень красивые окрестности. На земле такой красоты никогда не увидишь. Так это здорово! Спасибо тебе, — и поцеловала меня в щеку. «Жизнь — это не те дни, что прошли, а те, что запомнились», — говорил один классик.

Я вспомнил, что ещё когда-то в детстве Лена выговорила одно слово, и это слово озарило всю южную чёрную ночь моей жизни и стало для меня маяком. Это слово «честолюбие».

— А ты честолюбив, и это мне очень нравится, что не тщеславен, — сказала она и посмотрела как будто в меня, внутрь.

Я тогда даже не поленился заглянуть в словарь. Тщеславие — это пустое высокомерие, желание быть предметом славы, а честолюбие — любовь к почестям, стремление к ним. Если тщеславный, ничего не делая, имеет только желание потреблять, то честолюбивый, прежде всего, стремится и действует. И я шёл к своей цели всю жизнь и иду. Эта цель часто стояла передо мной, но каждый раз мило ускользала.

Я это запомнил и пытался соответствовать сути произнесённых ею слов. Ох, какой сложный и длинный у меня оказался период влюблённости. Мне легче договориться с президентом африканской страны, чем оказаться в карусели этого таинственного чувства. Говорят, что существует минимум пять языков любви. Любовь — это система взаимодействия с миром твоего человека, которая, как пазл, состоит из тысячи кусочков. Но прежде чем увидеть реального и живого человека рядом, мы придумываем образ фантазийного партнёра в силу своего опыта. На самом деле бывает, что отношения складываются совсем не так, как мы себе думаем. Что там у этих женщин в голове, поди разбери.

Очень важное качество, исходящее от женщины, — это позитивность и эмоциональность. И то и другое притягивает, как магнит. Мы часто бегаем по театрам, смотрим кино в надежде обогатить душу эмоциями, лучше положительными.

ПРАВИЛО №1.2: Невозможно поменять или изменить людей под себя. Ищи сразу того, кого искал. Суть человека в жизни не меняется.

Каждый день я устраивал для неё праздник. Она меня просто вдохновляла на это. Хотелось жить, творить и радоваться с нею вместе. Истинная красота коренится внутри человека, ложная — вовне. Она стала более приветлива и улыбчива. И вообще, она была чем-то похожа на мою мать.

— Тебе, должно быть, нравится Чехов, Паустовский?

— Да, очень. Люблю ещё читать Достоевского, Мопассана, Твена.

— Я тоже их обожаю, а ещё мне нравятся Грин, Куприн и, конечно же, Лев Толстой.

Мне с ней было легко и интересы наши совпадали. Соединяла нас ещё водная стихия.

Мы — влюблённые в море — ранним утром по прохладе шли к берегу, купались в бирюзово-малиновых рассветах. Запах морского парфюма — водорослей и йода — начинал чувствоваться сразу при приближении к берегу. Вода родниково-прозрачная хвалилась рыбками, крабами, медузами. Недалеко от пирса стайка афалин гоняла по кругу косяк ставриды и кефали, создавая пенящийся бурун.

Мы с Леной мерным брассом заплывали далеко за буйки и, лёжа на спине, любовались ещё спящим городом, раскинувшим улицы, как руки на хребте лежащего холма великана, напоминающего исполинскую застывшую волну морского прибоя, накрытого лёгким облачком-одеяльцем.

Затем, уставшие, падали на теплый песок. Рябь воды быстротечно отражала блики солнца. Солнце отражается в чистой воде, а небо — в сердце. Мне сейчас так хотелось заморозить эти прекрасные моменты. Две тёплых волны эмоций осторожно шли навстречу. Мы сидели с Леной, касаясь руками, и перекатывали из ладони в ладонь какой-то удивительный камешек, мягкого золотистого цвета со сверкающими золотыми песчинками, как талисман.

— С тобою я забываю про все проблемы, — глядя ей в глаза, вымолвил я. — Мне хорошо с тобой, уютно.

Когда нам хорошо, промелькнуло в моей голове, то кажется, что весь мир с нами заодно. У меня вырастали крылья и я, подобно дельтаплану, рвался в небеса. Лена заряжала меня, словно батарейка, — заряжала на творчество, на любовь, на жизнь.

— А я с тобой за полгода получила больше положительных эмоций, чем с бывшим мужем за несколько лет, — она провела своими пальчиками по моей руке, словно обожгла. — Спасибо тебе, что ты открыл мне глаза на наш город. Мне казалось, что я его знаю, а оказалось, что совсем нет.

А я подумал про нас, мужиков: «Не бойтесь, ребята, дарить женщине согревающие слова, если они этого заслуживают. Да даже если и нет, дарите им слова, высекающие у них эмоции, как цветы, как бриллианты!»

Партнёрство

После службы государственной я осваивал новую форму отношений. В паре, где есть любовь, нет рабов и царей. Нет ведущего и ведомого. Есть люди, которые не боятся быть собой. Как сказал Ремарк:

«Тот, кто пытается удержать, — тот теряет. Кто готов с улыбкой отпустить — того стараются удержать».

Важна золотая середина. Мне повезло. Помог один случай.

Как-то после полудня вдруг раздался звонок. Встревоженный, почти плачущий голос Елены с трудом различимыми словами, вымолвил, что её ограбили. Влезли в окно и унесли вещи и некоторые ценности. Не так много, но испугали её изрядно. Я предложил ей пожить некоторое время у меня, успокоиться. Местная полиция быстро нашла грабителей, городок маленький. Но она была перепугана произошедшим, тем более, что она видела, как большой чёрный человек вылезал из её окна, когда она подходила в сумерках к дому. Страх — горький, как старый кофе, сидел в ней неприятным, раздражающим вкусом. Испуганная грабителями, она вдруг решила уехать в Киев, в цивилизацию, как она выразилась.

— Там более спокойно. Там нет таких чёрных человечков.

— Чёрные люди — воры, убийцы, насильники — есть везде, — возмущался я. — Подумай! Здесь я тебе помогу. А там кто?

— Нет, я еду. Мне страшно здесь оставаться. Мне постоянно кажется, что они снова могут прийти. А ещё в моей прихожей со стены сорвалось зеркало и разбилось на мелкие осколки. Знак что ли какой?

Она собрала наспех чемодан и вызвала такси. Я помог ей нести вещи. Шли молча. К воротам дома быстро подъехало такси.

— Давай прощаться, — я первым прервал молчание. — Обнимемся. Только так, как прощаются надолго. Руки, как пропеллеры, одна выше другой. Выдох — и накрест прижались покрепче друг к другу, теперь глубокий вдох — и мы стали ещё ближе. Люди почему-то боятся прижиматься крепко.

— Это так приятно, — сказала Лена на выдохе, а я почувствовал тепло её тела.

После первого объятия поменяли руки в пропеллере, и так три раза.

— А теперь мы пойдём и не будем оборачиваться, — я поцеловал её на прощание.

— И ты иди. Тебя перо и море зовёт.

Мы попрощались. Я увидел, потому что не выдержал, всё же подсмотрел, как она, не оборачиваясь, стремительно уходила прочь. Села в такси, захлопнув за собою дверь, словно разорвала какую-то тонкую нить, незримо связывающую наши судьбы.

Небо хмурилось. Сумерки, как полукровка дня и ночи, нагло ползли с гор, а песок для меня стал отдавать какой-то тухлой ржавчиной.

Потом Лена мне несколько раз рассказывала этот момент нашего расставания…

В салоне играла музыка, но она не слышала ничего, смотрела в окно и вдруг беззвучно заплакала.

Какая-то неведомая сила целиком завладела ею, сковала, не давая дышать. Ей неудержимо хотелось развернуть такси, чтобы ещё хоть разок увидеть меня, броситься в мои объятья, заглянуть в уже такие близкие, родные глаза.

Её, как иглой, пронзила мысль: «Нужна ли я ему? Любит ли он меня сегодня? Так что, вот так уеду и даже не узнаю?!»

Всё, что накопилось в душе, на сердце, всё выпорхнуло наружу тёплой волной эмоций и чувств.

«Возвращаюсь», — подумала она.

— Я возвращаюсь!» — то ли прошептала, то ли прокричала на весь салон. Водитель обернулся, развернул автомобиль на ходу, как полицейскую машину. И помчался навстречу счастью, её счастью… Она была уверена, знала, что я буду там, и буду ждать её, и буду рад.

А я стоял и думал, что как-то неправильно мы расстались. Если есть любовь, то надо было за неё бороться, предложить ей хотя бы как-то, на время, остаться, жить у меня

В голову лезли строки стихов Асадова:

«Я могу тебя очень ждать, долго-долго и верно-верно… Только знать бы, что все не зря, что тебе это вправду надо!»

Невесёлые мысли посещали мою грустную голову, как вдруг из-за поворота показались знакомые шашечки жёлтого такси. Притормозила передо мной, и, как порывом ветра, открылась задняя дверь. Из машины выпорхнула заплаканная Елена, но тут же остановилась, заглядывая в моё лицо.

Я стоял на том же месте и не мог сначала поверить в её очень скорое возвращение.

Она буквально приковалась глазами к моему лицу. Два чувства боролись в её глубоких уголках мечущейся души. Я чувствовал, как она искала ответы в моих глазах.

А я думал, что если ты заплатил за что-то деньгами, то это лёгкий вариант, даже если они были большими, это ещё не страшно. Хуже бывает, намного хуже, если ты платишь за грехи своей судьбы какой-нибудь страшной болезнью, или, не дай Бог, попадаешь вдруг под машину, и вообще можешь погибнуть, умереть, в конце концов.

А она думала, одобрю ли я такой поступок? «Теперь, парень, — говорю я себе, — ход за тобой!!! Давай, не мешкай, как в детстве! Ты уже давно вырос из тех штанишек на лямках, протяни руки своему счастью».

Из-за тучки выглянуло солнышко, но, похоже, Лена не видела вокруг ничего, кроме того, от чего зависела её дальнейшая судьба.

Сначала она увидела удивление в моих глазах, а потом вспышку радости. И этот светлый взгляд решил все её сомнения.

— Один в поле не воин, а путник! — лишь промолвил я, гася прежние сомнения.

Она обнимала меня, как маленькая провинившаяся девочка, всё время заглядывая в глаза.

После этого случая мы стали уже жить вместе. Я постарался окружить её вниманием и заботой. За её безопасность не волновался: я бы мог постоять и за неё, и за себя. Смелый стал, не то, что детская скромность раньше не давала делать мне решительные шаги. Она даже перестала бояться гулять со мной по ночам. Когда любишь, то ночи для тебя всегда хороши, а дни не очень.

ПРАВИЛО №1.3: Будь полезным, нужным! Но делай не то, о чём тебя просят все, а то, что нужно!

Не заплывайте за буйки

Мы любили друг друга, я давно сделал Елене предложение, но она никак не решалась сделать последний шаг, чтобы сомкнуть наши узы брака. Видно, в чём-то сомневалась и лишь говорила, что современные люди могут вместе жить и без штампа в паспорте.

В тот роковой день на пляже Чёрного моря всё начиналось как обычно. Сначала нашли себе место под солнышком среди лежащих загорающих. Затем разгребли дециметров пять раскалённого от солнца песка среди кишащих отдыхающих, чтобы бросить полотенце. Немного поджарились на солнце и окунулись в прохладу кафе с названием «Ветерок». Я, как обычно, выпил пиво с пиццей, Лена — свой лимонад с профитролями. Наслаждаясь янтарным холодным напитком, невольно посматривал на стройных девушек, разглядывая всевозможные тату с драконами и розами на самых интересных участках тела. На пляже, в основном, только девушки. С виду милые, но как ругаются матом, моя мама загоревала бы.

Лена устремляла свой рассеянный взгляд на стройных мускулистых мальчиков с увесистыми золотыми цепочками.

Вроде бы все довольны. Солнце в виде огромного цветка с лепестками нещадно печёт. Пора в воду, искупаться.

Спасатели с вышки в рупор металлическим голосом горланили: «Уважаемые отдыхающие, не заплывайте за буйки. Это опасно для жизни!» Хм, как будто мы не знаем, что в воду входить всегда опасно!

Эти предупреждения вещали так часто, что мы привыкли к ним и уже не слушали. Они звучали для нас подобно другим пляжным крикам, типа: «Кукуруза! Варёная кукуруза!» Я давно заметил, что наши сограждане не очень-то любят читать всякие инструкции, следовать рекомендациям в жизни и подчиняться запретам.

Мы их нарушали, потому что уверены в себе, сотню раз заплывали за эти красные маковки. В «лягушатнике» у берега полно народу, всё кишит, особенно много брызгающихся визжащих ребятишек.

Рядом слышал, как молодой отец говорил маленькой дочке, плавающей со спасательным кругом у берега:

— Ты на мели, детка, как и твои родители.

— Подними меня на руки! — пропищала упитанная дочь. — Я по воде пробегу.

— Нет. Не получится, — сразу успокоил её умный родитель. — У тебя лёгкости не хватает, да и Иисусости маловато ещё.

«Бог им в помощь! Да и нам тоже», — пожелал я в душе.

Вода мутная, непонятно от чего. А в открытом море чисть да гладь. И ни души.

Мы с Леной плывём легко, мимо буйков, мимо недовольных скутеров и «бананов» с драконами, мимо катамаранов. Плывём и смеёмся, вспоминая фильм «Полосатый рейс», где красиво плыли звери в полосатых купальниках. Плывём разными видами: я брассом и кролем, она по-собачьи и на спине. Но рядом и вместе. Иногда я подныривал, чтобы ущипнуть её за… попу или пощекотать пятку. Она визжала, глотая иногда солёную воду, и фыркала, отплёвывала, пытаясь достать меня рукой, чтобы шлёпнуть.

Потом мы лежали на спине, покачиваясь на волнах, отдыхали и вспоминали школьные годы: как я списывал на уроке у неё, такой правильной отличницы с большими белыми бантами, домашнюю работу, а она требовала взамен достать ей дефицитную книгу — роман-робинзонаду французского писателя Жюля Верна «Таинственный остров». А за это время волнение моря усиливалось, и нас незаметно уносило дальше от берега. Солнце скрылось за быстро наплывающими тучами.

Увлечённые разговорами, мы не заметили, что оказались далеко, почти в «нейтральных водах». Ещё удивлённо наблюдали, как недалеко проплыл круизный лайнер «Михаил Светлов». Возможно, там, на капитанском мостике, стоял наш одноклассник Иван, смотрел в бинокль и никак не мог вспомнить, где он мог нас видеть. Мы поорали изо всех сил, но шумный морской небоскрёб гордо продефилировал мимо и скрылся из вида.

По верхушке Крымских гор, слегка видневшихся за окоёмом воды, я сообразил, где берег.

Я чётко и молниеносно стал понимать, будто ковш ледяной воды вылили на голову: быстро в голове возвращался расчёт реального времени и ситуации, что доплыть нам вместе обратно, скорее всего, не удастся. Море начинало волноваться, штормить.

Бросить Лену одну в открытом море, а самому попытаться выгрести, чтобы остаться жить, — такой мысли даже не возникало. Как? Без неё?! Бросить! — означало оторвать у себя часть тела, ногу, руки и жить без них.

Я молча бросил взгляд на Елену: она плыла уже без энтузиазма и явно выбивалась из последних сил. Море волновалось всё больше, появились волны с белыми барашками пены.

— Я не смогу, — глотая наглую волну, крикнула она. — Плыви один!

— Успокойся, мать твою, — не выдержал я. — Греби, просто держись на плаву…

В этот момент её накрыло очередной волной, и она пошла ко дну. Я нырнул за ней. Увидел тёмный мрак под водой и черноту бездонного моря. Просто какая-то жуткая вечность. «Вот оно, какое страшное бывает это Чёрное море, — мгновенно промелькнуло в мозгу от увиденного.

В тёмной воде Лену разглядел не сразу, она слабо сопротивлялась стихии руками и ногами. Я подхватил её за руку и поднял на поверхность. Глотнув воздух, она инстинктивно, бессознательно стала хватать меня за голову, и мы вместе шли снова в кромешную тьму, в эту чёрную синеву водного космоса, но без звёзд.

Я почему-то вспомнил, что давно не был на кладбище у родителей. Надо бы сходить, цветы принести, прибрать вокруг. Зачем подумал о покойниках? Не знаю.

Жить! Надо жить!

Сжавшись калачиком, потом выпрямившись, я отцепил её пальцы и пулей пошёл наверх вместе с живым своим балластом. Чтобы не повторить захвата ею меня спереди, я подхватил её под мышки сзади, так, чтобы голова её была на поверхности и она могла дышать. Её бледное лицо, такое близкое и родное, придавало мне силы. Какое-то время грёб одной рукой, как раненый Чапаев.

— Нам… вдвоём… не доплыть, — шептала она, едва помогая мне держаться на плаву. — Я… люблю тебя…

— Я тоже… Молчи…

Она ещё издала пару невнятных фраз, сделала несколько усилий рукой и сникла. А я медленно грёб правой рукой на смутно виднеющуюся гору Тепе-Оба. Земля ещё подавала сигналы, я уже нет.

«Жизнь там как шла, так и будет идти, — мелькнула мысль. — Отряд не заметит пропажи бойца и „Яблочко“ песню допоёт до конца… Жизнь имеет конец… а море, похоже, нет…»

В глазах помутнело. Страшно хотелось пить и, почему-то, прилечь отдохнуть. Силы были на исходе. В ушах появился шум, а глаза стали закрываться, и я увидел красную лампочку, которая вспыхнула внутри меня: топлива осталось несколько капель. Я знал, что так бывает, когда засыпаешь в сорокаградусный мороз в сугробе или в горах без нужной дозы кислорода, да ещё начинает кружиться голова. Страха не было: я всё же не один. Была дикая усталость.

Шум в ушах усиливался. Это был шум мотора. Сквозь пелену смертельной усталости солёной стихии я разглядел борт лодки или катера и людей в форме цвета хаки.

Пограничники. Оказывается, заметили нас и выслали сторожевой катер. Нам срочно прямо на борту оказали первую помощь. Лена пришла в себя и смотрела на меня усталыми, но ласковыми глазами, а я держал и гладил её бессильную руку.

— Вы, наверное, море за лужу приняли? — шутили погранцы. — Первый раз видим таких смельчаков.

— Надо вам медаль вручить «Унесённые штормом!» — сказал капитан и добавил. — Вообще-то странно, как это вам удалось не утонуть, отмахав такое расстояние в неспокойном море. Похоже, вы попали в одно из подводных течений, уносящее воду от берега в море. Его называют «Отбойным». Оно чаще всего начинается в таинственной, покрытой легендами Двуякорной бухте. Эти течения часто меняют направления, отчего температура воды в море у берега может измениться даже летом градусов на 8—10. Вам повезло, что мы вас заметили, а иначе…

Он замолчал, посмотрел на Елену, натерпевшуюся страха, и налил в рюмки коньяк:

— Выпейте, пожалуйста, не пьянства ради, но для сугреву! И мы вас доставим на берег.

Когда мы вернулись в дом, Лена с порога разрыдалась. Я никак не мог вывести её из этого крутого пике женской истерики, которая выплёскивала через солёные слёзы ад последних нескольких часов. Я пытался поить её крымской чачей, горячим чаем с лавандой, и только после этого она успокоилась.

— Я люблю тебя, Серёженька, — зарёванная, серьёзно, глядя мне в глаза, промолвила вдруг Елена, моя Леночка.

— И я тебя очень люблю, — то ли сказал вслух, то ли вспомнил я эти слова, когда мы чуть живые плыли к спасительному берегу.

— Завтра, милый, всё решим, а пока в себя прийти бы, — она решительно посмотрела на меня и крепко взяла за руку. — Мне там, под водой, было темно и страшно. Звёзд не было видно, мелькнула тогда мысль. Ты меня спас, и я с тобой снова счастлива.

«Ну, наконец-то», — подумал я о своём и крепко обнял её.

— Мы даже одинаково думаем. Мне было бы без тебя невыносимо жить, если бы…

Она прильнула ко мне всем своим тёплым, желанным телом:

— Я с тобой хоть в огонь, но только не в воду!

«Ах ты, моя радость! Неужели решилась? Вместе мы преодолеем всё!» — не мог надышаться ею и целовал, и целовал. А вслух сказал:

— Счастливым можно быть даже в самом тёмном месте и в тёмные времена, если чаще смотреть на свет. Но даже если выключат свет, то и тогда его можно увидеть, подняв голову, — это звёзды! Если бы мы с тобой не заплывали за буйки, то мы так бы никогда и не сблизились ещё крепче.

— Я теперь в жизни никогда больше не заплыву дальше «лягушатника», — с дрожью в голосе сказала она. — Я стала такой трусихой.

— А теперь уже и не надо искать себе на задницу приключений. Дело сделано. Завтра командовать парадом буду я! От винта! Схожу-ка я за шампанским.

На улице был уже поздний вечер. В июле небо в Крыму фантастическое. Очень много звёзд — так красиво. Красоту ещё рождает сердце, полное любви. Я шёл под впечатлением дня. В голове рой мыслей. Кругом южная ночь. Та же тьма, что и на морской глубине, но…

Не дай Бог оказаться кому-нибудь в такой ситуации. Недаром море предупреждает горячие головы красными буйками. А ещё я подумал, что семья — это как лодка, плывущая по штормовому морю. Если кто-то один из двоих начнёт совершать неверные, резкие движения, то лодка начнёт тонуть. Везде важен баланс. Я очень надеялся, что завтра для нас двоих, возможно, наступит самый решающий день.

Будто большими волнами-кружевами судьба сводила и разводила нас, чтобы вновь свести — теперь уже, казалось бы, навсегда.

И Море, и Проза, и Гомер — всё движется любовью.

Однажды, после того как мы уже расписались, сидели с Еленой на берегу моря в кафе. Моя испытанная временем любовь заинтересованно спросила:

— Милый мой Серёженька, я так мало знаю о тебе, о твоём детстве, несмотря на то, что жили мы рядом и ходили в каких-то классах в одну и ту же школу. Расскажи?!

Она посмотрела с готовностью слушать, что я не смел отказать, и поведал ей и заодно читателю про наше приморское детство пятидесятых годов прошлого столетия.

Глава 2. Родом из детства

Утро жизни

Младенчество своё я вспоминаю с удовольствием. Моя бурная жизнь и рваное детство, можно сказать, начались с неосознанного вздоха. Мать я помню столько, сколько и себя.

Отца увидел позже и видел редко, он был милиционером, участковым. Хорошо помню его начищенные до блеска побрякушки, как игрушки. Вскоре его перевели по службе на другую работу в деревню, что рядом с городом.

Я помню как в детстве под окошком низким, в деревне, под Феодосией, вишня белоснежная цвела. Пчелы навещали и жадно целовали её белёсые цветочки в сочные раскрытые уста.

Все мои родственники выходцы из далекой Сибири и Алтая. Они никогда не видели моря, берегов Тавриды, не прикладывали к уху большую ракушку — рапан. Они были во все времена землепашцами. Мне первому из родни довелось в дальнейшем получить приличное образование.

Я вспоминаю, что когда мы шли с бабушкой в церковь по просёлочной дороге, она смотрела на копны и стога, улыбалась, и говорила, что если есть хлеб, значит, будем жить. Я тогда не понимал её: неужели только какая-то серая булка даёт человеку что-то главное.

Но я больше смотрел не на храм, а на библиотеку. Душа совсем не лежала к ремеслу прадедов, во мне зарождался творческий дух.

Детство я провёл в обществе книг. У меня был довольно растительный образ жизни. Я быстро рос, много размышлял и читал.

Алтай

Из всей череды детских событий на первом месте стоит моё первое в жизни путешествие, самое далёкое и самое необыкновенное из всех моих последующих. Мы ехали навестить старенькую матушку моей мамы — бабу Дарью — к далёким границам самого Китая. Она жила с новым мужем, мне не родным дедом. Родных дедов я так никогда и не увидел, погибли на войне.

Помню, что ехали мы поездом по полям и лесам целую вечность. За окном плацкартного вагона мелькали покосившиеся деревянные избы деревень, каменные вокзалы городов. Затем стена березового леса, затем соснового и поляна света. Поезд мчался вперёд, а сосны бежали назад так быстро, что я не поспевал глазами рассмотреть какую-нибудь заинтересовавшую меня зелёную опушку.

На Алтае мне повезло: родители на всё лето оставили меня у бабушки, а это значит, что у появилась свобода в передвижении.

Здесь я с удовольствием ходил на занятия по Кендо. Обучал нас мастер Рэн — 60-летний мастер, из пленных Квантунской армии, самурайской техники кэндзюцу, учению бусидо. Он обращался с мечом быстрее и техничнее, чем многие 30-летние мужчины с лопатой.

Рэн обучал нас, мальчишек от сохи, вековым премудростям бусидо, используя обычные деревянные палки. Но сколько в этих движениях было вековой мудрости, я тогда ещё не всё понимал.

В общем, за это лето я так вырос из «коротких штанишек», возмужал, что родители не узнали меня.

Но строить прочную стену жизни научил меня отец. Однажды в огромной стене забора нашего дома образовалась дыра: осыпалась старенькая кладка от времени. И отец взял меня десятилетнего парня в помощники. Когда я посмотрел на всю длину обрушившейся нам «на голову» огромной стены, то ужаснулся. Здесь работы «на всю жизнь» хватит. Но отец спокойно сказал, чтобы я не думал о стене, а представлял и клал всего лишь один или два кирпича в день. Стало легче работать. И дыра в стене с каждым днём становилась всё меньше и меньше.

Отец сказал мне, что и в жизни движение к цели, к мечте, происходит так же: всю проблему сразу не решить, а вот по кирпичику, по одному шагу в день, можно осилить любую.

Про девчонок

Мы продолжали сидеть с Еленушкой на берегу. Она внимательно слушала, а я продолжал рассказывать.

Наряду с книгами самой большой страстью в моей жизни было море. «Чёрное море моё!» — пропел я.

А Леночка не выдержала, глотнув коктейль, посмотрела в глаза и спросила:

— Ну, а девочки?

— А девочки, потом!

…Как-то майским вечером я сидел на пирсе и «рисовал» на листке блокнота рассказ. Помню, как подошла та девочка, которой я давно хотел понравиться. Это была ты! Для меня ты была самой красивой в классе. Ты была в своей розовой курточке и тогда спросила, что я делаю? Не поворачиваясь, я ответил спокойно:

— Рисую море.

— Но у тебя нет ни красок, ни кисти, ни холста. Разыгрываешь меня, Айвазовский?

— Нисколько, — невозмутимо продолжал я. — Мои кисти и холст — ручка и бумага, а краски — мои чувства и переданные через мысли, чувства, сравнения, положенные на холст в мой рассказ о море. Посмотри сколько у него оттенков голубого, лазурного…

«Эх, Леночка. Померанцевые блики — это солнца дар великий…» Как же ты мне нравилась тогда уже, но…

Как же я хотел прославиться в то время, чтобы напечатали мой рассказ в городской газете, чтобы все узнали, а главное — ТЫ!

Но ты меня не замечала.

И все мои опусы ложились «в стол», коту под хвост, никто и не думал браться публиковать их…

Потом нашей семье пришлось на время переехать в другой городок, где жили семьи лётчиков.

Вместе со мной в наш класс перевели рыжую красивую девушку. Её звали Таня. Новенькую посадили со мной за одну парту. Таня влюбилась в меня, после того, как я защитил её от местных хулиганов. Но я её воспринимал, как хорошего друга, как школьную подругу.

А влюбился я в дочь военного лётчика, фронтовика, яркую блондинку. Света, так её звали, была существом эфирным, с одухотворённым выражением широко открытых голубых глаз.

Она была младше меня на два года, но произвела ещё на меня впечатление тем, что кокетничала она, как взрослая женщина. Тогда я ещё не знал и не думал о душевной близости. А зря.

Для меня важна была физическая внешность. И если уж у неё такие хорошие родители, то и ребёнок, значит, весь в них должен быть, так считал тогда я.

К тому же, она была точной копией того внешнего образа женщины — идеала для меня, который я себе мысленно представлял в юности: белокурые волосы спадали волнистыми локонами на нежную кожу шеи; тонкая дуга бровей, маленький носик, невинные губки-вишенки и красивая, уже сформировавшаяся грудь.

Когда она стояла посреди комнаты и слегка улыбалась мне, я был похож на Пигмалиона. Она — на Галатею! Вылепил себе.

В моей жизни так бывало не раз: кого любил я, не любила меня, а кто любил меня, того не любил я.

Её фронтовые родители были рады нашей дружбе, которая вскоре переросла в брак.

Мудрый, прозорливый отец, то ли в шутку, то ли в серьёз, сказал:

— Если возьмёшь в жены Светку, напишешь расписку, что обратно возвращать не будешь.

Мы расписались и я с молодой женой после военного училища уехал к новому месту службы…

В вечернем кафе одни посетители уходили, другие подходили, а мы всё сидели и сидели. Я заказал ещё одну бутылочку крымского красного сухого вина. Я потянулся к штопору и открыл бутылку.

— Какой хороший, тёплый вечер. Давай отметим это холодненьким красненьким. А ещё выпьем за наших друзей. Помнишь Генку, Олега и Лёшку?

— Я рада, что вы до сих пор вместе, поддерживаете друг друга.

— Да, да. И живём на два города.

Мы выпили. Солнце ещё золотило верхушки деревьев, отражаясь в спокойной глади моря множеством ярких монет.

— Сергей, милый, расскажи поподробнее, где тебе приходилось служить, — поинтересовалась Елена. — Я так ещё мало знаю про тебя. Мне это очень интересно знать.

— Что же, Леночка, тогда слушай, — ударился я в воспоминания и был приятно удивлён её любопытством. — Рассказ будет долгим…

Я вырос и уезжал из Крыма, но знал, чувствовал, что вернусь домой ещё не раз. В детском пространстве каждого должны быть старшие воспитатели, ради которых ты готов лететь за облака, чтобы увидеть звезды. Если таких не было, то ты много потерял в жизни. И мы возвращаемся, чтобы отдать долги, долги детства.

Человек я больше социальный нежели интроверт, уходящий в себя, в свою ракушку тела. А если больше — я борец за справедливость. Меня тянуло на творческую стезю, преобразовывать мир, как максималист, авангардист, создавать прекрасное, которое должно давать плоды, чтобы спасти мир, красоту. Но тогда, в шестидесятые, эпоха при свете дня рождала больше тружеников прозы и военных, нежели творцов поэзии. К тому же каждый родитель хотел увидеть в детях своё отражение, как в зеркале, повторить себя или то, что он не достиг, но так хотелось то, что ему ближе по душе. А мы — дети — не были такими самостоятельными и смелыми, чтобы идти напролом. Наш метафизический канал бытия был ограничен отсутствием большого потока информации: что видели вокруг и слышали, туда и топали наши молодые неопытные ножки. Жизнь, как природа, щедра с теми, кто щедр с ней, но мы всё равно у неё в вечном долгу.

Однако самые ценные вещи в своей жизни я не изучал их в школе, а получил их гораздо позже. За десятилетку получены важные азы для юношеского ищущего ума и впитывающего всё вокруг в себя, как мягкая податливая губка всякую жидкость: и мутную, и родниковую. Наш мозг запоминает всё, мимо чего он прошёл, унюхал, попробовал, услышал, потрогал и так далее. И тут хоть с какими генами родись: если нет условий для развития — не будет и результата. Городок провинциальный, летняя жара. Но и здесь преуспеть можно, но в том, что по душе, что очень любишь.

Поэтому надо было мне выбираться туда, где есть условия для развития. Ну, а что делать тем, кто не смог выбраться в большой город, к вузовским учителям? Тогда им, не надо слушать плохую музыку, не надо читать плохие книги, не надо есть всякое дерьмо, не надо дрянь пить, не нужно общаться с плохими людьми. Но всё это каждый должен осознать сам. А пока, вперёд! Здесь я вывел для себя:

ПРАВИЛО №2.1: «Если нашёл в жизни своё предназначение, иди до конца, не делай больших пауз и остановок».

Исповедь

Жизнь всегда полна разных непредвиденных опасностей, но это не повод предаваться страху, наоборот, если слепо шагнул в манящий туман жизни — значит, человек не боится терять то, что имеет.

Я понимал, что мир несправедлив, и находил тому подтверждение у классиков, что он всегда был таковым. Читал Шекспира сонеты и думал, что изменилось в человеке за все века, если 400 лет тому назад он писал, что «всё светлое становится мишенью», «ты в чистоте и гордости живёшь, за этим и охотится уродство», «как ни приятны радости побед, на зависть и злорадство нет управы».

О, как нелегко во всём мне разобраться.

И в «Отелло» Шекспир заметил:

О мир жестокий! Помни, помни мир,

Быть честным и прямым — небезопасно.

Каждый из нас искал своё место в этом несправедливом мире в перерывах между постоянной работой, комсомольскими стройками, целиной, нервными срывами, попытками узнать что-то новое, запрещённое. Что-то новое можно было найти только в больших городах.

Я ехал в неведомую мне столичную жизнь юноши, в манящую даль новых дорог с развилками. Ушёл в пятнадцать лет из отчего дома, уезжал с радостью поступать, бежал от бедности, от скучной периферии, где все мне говорили вместе с родителями: «Уезжай отсюда! Уезжай туда, где бурлит жизнь. Там ты обретёшь профессию, выбьешься в люди».

Под стук вагонных колес, стоя в тамбуре, как молитву, как «Отче наш», мысленно проговаривал слова о помощи, вспоминая всех святых, их напутствия. С тоской на сердце я прощался с малой родиной и обращался за подмогой ко всем небесным силам, будучи атеистом:

«Господи, мне как никогда нужна твоя поддержка. Я вовсе нe прошу тебя о каком-то чуде, или тёпленьком месте, и уж тем более о лёгких деньгах. Дай мне внутри столько силы, чтобы сдать экзамен в неведомую мне до селе жизнь.

Веди меня в большом и малом каждый новый день, помоги легко переносить все события дня, какими бы они ни были. Научи рaзумно плaнировaть тeчeниe учебного дня и отличать в нём главное от второстепенного.

Научи делать ежедневно, пусть крохотные шаги к своей мечте, а если вдруг оступлюсь, упаду, то пошли мне Ангела-хранителя и научи подниматься, продолжать путь, никого не виня и не обижая. Дай мне силы владеть своими страстями и эмоциями в радости и в беде.

Господи, пошли мнe мудрого наставника, особенно на крутых поворотах судьбы, который всегда подсказывал бы выход и вёл меня вперёд. Помоги преодолеть все страхи и тревоги на этом пути.

Нaучи мeня тeрпeливо ждать, верить, мечтать, любить и не падать духом».

Впереди меня ждала пугающе интересная неизвестность, неясный путь длиною в жизнь и яркие огни большого города.

Глава 3. Есть такая профессия

Плен

Спичка горит семь-восемь секунд, сигарета — семь мин. За это время надо успеть, как УЖ, проползти мимо сурового бородатого охранника, пока он отвлечён своим любимым делом — перекуром «косячка», любуясь звёздами и Луной. Я сидел на краю ямы и ждал. Вот чиркнула спичка, как выстрел стартового пистолета. В тот же миг я пополз, краем глаза косясь на огонёк. В ночной темноте горящая сигарета описала полукруг. Курящий выпустил клуб бурого дыма: сигарета с коноплёй. И, словно глухарь на току, ушёл в состояние туманного кайфа: ничего не видел и не слышал вокруг хоть стреляй…

…Прошлым днём я пришёл в себя от контузии, когда двое чёрных людей тащили меня за ноги по ущелью, голова болталась и ударялась о камни. Затем бросили в холодную глиняную яму, как мешок с картошкой. Яма, или зиндан, была метров шесть глубиной. Я определил это, исходя из своего роста и от того, что были видны звёзды со дна тёмного колодца даже светлым вечером. В ней было очень холодно. Я чувствовал, что с заходом солнца просто околею на дне глиняного мешка от холода и голода. Придётся питаться корешками упавших звёзд.

В таких условиях холодной реальности ни один живой организм не сможет долго существовать нормально, любой сойдёт здесь с ума за неделю или месяц. Моя новая мертвенно-холодная яма-постель, недремлющая, безумная, стояла на самом краю холма, среди множества таких же вырытых, таинственных дыр, заключая в себе тьму и мрак.

Вечером в проёме ямы показалась местная девушка. На ней сияли украшения, как у невесты. Мы встретились с ней взглядом. «Какие у неё глубокие и голубые глаза, как у Светки, — промелькнула светлая мысль. — Замечаю красоту, значит, ещё жив».

Я понимал, что из плена выбраться, шансов почти нет. Ну, может, один из ста. В кармане нашёл клочок бумаги и огрызок карандаша. Быстро нацарапал прощальное послание жене, скомкал записку, прилепив кусок глины внутрь, бросил наверх:

— Лови! Передай, если сможешь.

Девушка что-то жевала, но при этом, не мигая, смотрела на меня. Она поймала комочек и спрятала в кармашек. Это зацепка. Я улыбнулся ей. Она что-то бросила в яму. «Сушёная дыня!» — сразу понял я. Если есть экономно, то хватит надолго. Я благодарно подмигнул ей. Она продолжала внимательно смотреть на грязного белого мужчину и что-то говорила, показывая по сторонам. Я понял, что вокруг много таких ям: немного изучил язык чёрных людей. Девушка ещё сказала, что пленники живут здесь годами. «Рабство в 21 веке, какая дикость!» — подумал я.

Незнакомка продолжала смотреть, и я понял, что ей понравился. Она заглядывала в глаза, а я подыгрывал ей, улыбался и показал на пальцах: «Как бы выбраться отсюда?» Она этот жест поняла по-своему и вдруг с осознанностью зрелой женщины отцепила от волос муйбанд — индийскую металлическую заколку и бросила в яму:

— Это тебе от меня! — прошептала она на своём, послала воздушный поцелуй и, покраснев, скрылась из виду.

Эта ночь имела свой цвет: холодная синева и свинцовая мгла нависли над ямой. Всё тёмное время я ковырял в глине ступеньки этим спасительным маленьким предметом, согреваясь от работы. Под утро из проёма показалась моя ошалевшая, сонная голова. Ещё минуту назад я не понимал, радоваться мне или часы отсчитывали мои последние минуты.

Сонные собаки бестолково брехали на всю округу. Стражник в тёплой бурке с надвинутой на глаза папахой курил в стороне. Я отполз от ямы по гадючьи: тихо и вкрадчиво. Чуть ниже была речка, где воробью было бы по колено. В начале, чтобы запутать погоню, зашёл в воду так, что якобы уходил вниз по течению в сторону российской воинской части: в иле могли оставаться следы. Но через минуту, пройдя несколько метров, резко развернулся и пошел вверх против течения. Нормальная тактика: облава бросится ловить беглеца вниз по ходу движения к своим, а я тем временем смогу отсидеться наверху, наблюдая с горки за происходящим. Потеряю день, но выиграю жизнь.

Таинственный мир воды и растений закрывал живой ширмой мой беглый след. На горке я спрятался за большой камень: под лежачий камень мы всегда успеем…

Утром, лишь забрезжил рассвет, с высоты своего убежища я из укрытия наблюдал, как по моему следу стремительно бежали чёрные люди с автоматами. По дороге вдоль реки проехала пара чёрных джипов, из окон которых торчали снайперские винтовки. Минут тридцать спустя услышал отдалённый гул вертолёта и тогда я свернулся калачом под упавшим деревом и увидел, как он пронёсся мимо, сверкая оптикой биноклей. Животный страх втянул мою голову в плечи: «Лишь бы не увидели! Иначе конец!»

Когда звук винтов стал стихать, я наскоро с удовлетворением оглядел голубое небо. С успокоившимся сердцем отметил, что крылатые птицы тоже выкрашены чёрной матовой краской. Когда гул за кронами деревьев стих вовсе, только тогда выполз из своего спасительного укрытия.

Ещё одни сутки скитался в дальних уголках леса свободного от аулов и кишлаков, перекусывая спелой ягодой, попадающейся по дороге. Ночь провёл на дереве, подстелив два брёвнышка и мох с ветками, вооружившись камнями. Заснул и вскоре послышалось, как кто-то ползёт рядом по стволу. Я понял, что этот кто-то не человек и бросил в него камень. Большая тень тут же метнулась на земь и затаилась. Я перегнулся через лабаз, но в окружающем лесном пейзаже не было видно никого, кроме тускло мерцающего света, подкрасившего один край неба в багрово-алый цвет, чтобы показать ему, где восток, куда пробираться к своим. Поёжился, покрутил головой и услышал сквозь пронизывающий холодный горный ветер — одинокий, как и я сам, крик: то ли последняя ночная птица отходит ко сну, то ли проснулась первая дневная. Какой там сон! Я тихо спрыгнул со своего гнезда, повернулся лицом на зарево и пошёл вперёд, периодически оглядываясь назад.

Всё утро и день перебежками и ползком добирался до расположения своего полка, и вот уже виднелась вышка наблюдателя. Метров за пятьдесят я встал, замахал руками: «Я свой!» и тут же выдал себя: попал под огонь вражеского снайпера. Но тот стрелял не метко, это я понял, когда резанула боль в ноге: он не взял нужное упреждение на расстояние, снайпер-двоечник. И я упал, притворившись мертвым…

…У меня два дня рождения: сначала я появился на свет как младенец, а затем воскрес после плена. Но на самом деле дней рождений, судя по приключениям, у меня было больше. Однако всё по порядку…

Суворовец

Если подростком, лет в четырнадцать, я зачитывался повести Джека Лондона, чтобы теоретически подготовить себя к жизни в этом, не всегда справедливом мире, то в пятнадцать читал книги классиков о любви.

Не успел я сдать выпускные экзамены и погулять с друзьями и девушками после восьмого класса школы, как надо было уже делать выбор жизненного пути. Во-первых, я мечтал быстрее вырваться из домашнего «плена», а во-вторых, стать офицером, пройдя суворовскую школу, а это — два года…

«Ох. Куда я попал? Как в аду. Весь в поту. Поджариваюсь. Как в печке. На моём брюхе яичницу жарить можно. А если не добегу, упаду. Пусть считают меня комсомольцем! — короткие фразы вылетали из меня, как пули из пулемёта, когда я сквозь дым бегом преодолевал полосу препятствий, надев на себя противогаз. — Ёжкин кот, мамочки родные!»

Но, преодолев стенки с окнами, ров и лабиринты, почувствовал себя героем. Ух, всё позади! Ура! Я — суворовец!

Зато после, благодаря этой полосе, мы лихо, одним махом ног, преодолевали училищный забор и оказывались на улице города, в самоволке.

Когда же появились эти суворовцы..?

…После Великой Отечественной войны многие дети оставались без отцов и матерей. Ребята школьного возраста, лишившиеся родителей или жившие в неполных семьях, имели преимущества при поступлении в Суворовское и Нахимовское училища. Однако некоторые дети, имевшие родителей, хотели тоже стать офицерами, чтобы быть похожими на героев войны, поэтому поступали на авось, надеясь на удачу. Я был из их числа. Поступил после восьмого класса. Наверное, помогли мои спортивные заслуги: лёгкая атлетика, стрельба и, конечно, восточные единоборства.

Мы — «желторотые» новички, ещё не переодетые в красивую форму, — робко, по одному, в разноцветных курточках жались вдоль стен просторного холла в ожидании перемен и старались сидеть где-нибудь в стороне на подоконниках. А «старички» в чёрных кителях, подпоясанных ремнями, с алыми погонами, в брюках с лампасами, выделялись, особенно, своими развязными манерами. Они ходили по двое или по трое широко по коридору училища, обнявшись, молодцевато заломив задранные тульи фуражек на затылок, иногда, как бы невзначай, задевая новобранцев. Бывалый кадет не шёл, а буквально влачился, не поднимая ног от земли, шаркал, выделываясь перед нами, как старый дед, вразвалочку, так, что аж густая пыль поднималась с натёртого мастикой паркета.

— Конфеты есть? — спросили моего приятеля двое «старичков».

— Нету, откуда, — развёл руками тот.

— Что, всё сам съел? — приставали они к нему, напирая. — Один? Так добудь для нас у других.

Я заметил, что в него вселился панический ужас, вот-вот обмочит штанишки. Знал, что у него в тридцать седьмом расстреляли деда, а «сын врага народа» — его отец, сражаясь за Родину, погиб в Манчжурии в Японскую войну. Я подошёл и попытался защитить Лёшку:

— У других тоже нет.

— О, вас двое, ладно, пойдём дальше, спросим у других, — и они, измерив нас взглядом, пошли своей разгильдяйской походкой искать абитуриентов послабей.

— Надо нам тоже объединяться, — предложил я Лёхе, и мы пошли собирать молодую рать.

Ну вот, экзамены позади. Мы — суворовцы! Так уж повелось, что во все времена суворовцы, нахимовцы называли себя «кадетами». Может быть, потому, что создавались эти училища по образцу царских кадетских корпусов. С помещением для будущих офицеров государство не скупилось, выделяло самые лучшие усадьбы, бывшие дома для благородных девиц. Перед воротами училища стоял памятник Генералиссимусу Суворову Александру Васильевичу — непобедимому полководцу времен императрицы Екатерины Второй.

Первое время учиться было тяжело, но выполнимо. Уровень обучения в училище был гораздо выше школьного. А ещё здесь витали жёсткий распорядок дня, дисциплина, Устав, беспрекословное подчинение старшему по воинскому званию и преподавателю.

У каждого суворовца был личный автомат АКМ, который собрать и разобрать было несложно. А вот отдельные предметы давались сложно, особенно английский. Отсюда нас выпускали почти, как военных переводчиков. Если что-то не получалось или не умел делать, я упорно занимался сам дополнительно, иногда по ночам.

Но на урок иностранного языка я ходил с удовольствием. Мне очень нравилась учительница Наталья Григорьевна — красивая, стройная, смуглая, молодая женщина. В неё влюбился весь наш взвод. В отличие от школы, девчонок в классе не было. Взвод из класса в класс перемещался строем с полевыми сумками сержанта.

Нам, будущим офицерам, полагалось четырёхразовое питание. На второй завтрак с горячим сладким чаем давали творог с ягодным вареньем, без которого вся эта белая кислая масса оставалась бы на тарелках.

Домой хотелось сильно, считали дни по отдельному календарю. Когда в ленинской комнате, типа идеологической гостиной, пели песни под гитару, то первое время на глазах непроизвольно выступали слёзы. Больно жалостливо звучала «Кадетская мама»:

Мама, милая мама, я тебя не ругаю.

Ты желала мне в жизни одного лишь добра.

Мы сегодня с друзьями в жизнь иную вступаем,

Так прошла незаметно золотая пора…

После первого месяца у меня появились мысли, что учёба здесь — это напрасно выброшенное детство на ветер, жизнь утекает сквозь, ещё не окрепшие, пальцы: «Зачем ты меня, мама, так рано в СВУ отдала?» Я жалел себя, как забытый всеми маменькин сынок, и с грустью вспоминал слова соседки, которая говорила матери:

— Не переживай, там из него сделают человека!

Вскоре я втянулся в кадетскую жизнь. Да, мамочка, мы в погонах быстрее уходим из детства, в суворовскую юность алых погон. Впитывал все науки, как губка воду. По-английски я шпрехал слабо, но у нас с Натальей Григорьевной возникла обоюдная симпатия, даже друзья это заметили. Когда она меня вызывала к доске отвечать, то краснела: боялась, а вдруг я не отвечу. Но я готовился изо всех сил, чтобы не подвести её, нашу милую «Дюймовочку».

В нашем взводе выделялся рослый, крепкий москвич, сынок генерала, Виталий. Он сразу поставил себя самым крутым, изо всех сил стремился на роль главного авторитета в коллективе, уповая на силу. Однако когда офицеры роты назначали себе помощников, командиров взводов из нашего брата, то выбрали не его, а меня, хотя он был уверен на сто процентов, что эта должность для него. Поэтому, когда я пришил лычки и распределял всем роли в классе по автоделу, кому чем заниматься, от Виталия демонстративно поступил отказ:

— Ты кто такой, чтоб мной командовать? — наконец-то он не выдержал, грубо попёр на меня при всех. — Я — москвич, потомственный военный, а ты приехал в столицу из какого-то Мухосранска, и свои права качать начинаешь. А ну, пойдём выйдем?

И мы вышли: я не мог подрывать свой авторитет у подчинённых. Я ждал такого шага от него, потому что меня воспитывала улица: родители вечно были заняты работой, и повадки малолетних хулиганов видны, как под копирку.

Верзила первым хотел нанести удар мне в лицо, но, уклонившись, я нанёс ему лёгкий хук. В результате — перелом челюсти. Конечно, о драке сразу узнали все в училище. Примчался на разборки и его папаша, генерал из Главного штаба. Мне грозило увольнение из СВУ. Но, неожиданно, весь дружный взвод моих славных ребят «упёрся рогом» и офицеры были на моей стороне. Все заступились за меня и правда восторжествовала. А дебошира перевели в другую роту. Так, мой авторитет в суворовской семье стал ещё выше, а наш класс — ещё дружней…

В любом кадетском классе перед каждым занятием постоянно стоял густой, неумолкающий гул, напоминавший жужжание пчелиного улья в жаркий день. Тридцать молодых глоток одновременно доказывало, смеялось, кричало, визжало. Но как только наблюдатель у двери подавал знак или кричал:

— «Глобус» ползёт! — вмиг всё стихало, погружалось в маслянистую тишину, и преподаватель вступал в застывшую атмосферу класса, слышно было лишь шуршание переворачиваемых страниц учебника.

Много времени уделялось физической подготовке, где преподавателями были даже олимпийские чемпионы. Все кадеты и офицеры, не исключая фронтовиков, имели свои клички — Сидор, Плеяда, Петух, Толкач. Самому умному, литератору, дали прозвище Пушкин. Мысль в нём летала вольной прозой по лицу, искрилась и порхала в его голубых глазах, садилась в наши раскрытые рты. Меня прозвали «Китаец», наверное, за узкие глаза и владение восточными техниками. Клички стопроцентно попадали в цель, и до конца учёбы их было не вытравить ничем.

Выносливость наша вырабатывалась на восьмикилометровом марш-броске с полной выкладкой, да ещё с преодолением реки и полосы препятствий. Дед мой, Афанасий, говорил моему отцу: «Настоящий солдат должен пройти столько, сколько сможет, а потом ещё столько же!» Пожелтевшую его фотокарточку рисовала моя детская память, где он, бравый поручик с усами и саблей, позировал на тёмном фоне дореволюционного времени.

После очередного броска уставшие кадеты без задних лапок ночевали в полевом лагере в лесу, у реки. Вечером у костра пели песни и ели на свежем воздухе вкуснющую гречку с армейской тушёнкой.

Особенно заводила юношескую толпу песенка «Маленькая девочка»:

Даже если случится беда,

Я хочу, чтоб твои глаза

Для меня не гасли никогда…

За два часа до августовской полуночи звучала команда «Отбой». Вечерняя прохлада обнимала за плечи и нагло лезла под майку летней сыростью. Мы с товарищами кутались в серые байковые армейские одеяла, чтобы согреться, ёжились и тут же засыпали. Сладок сон кадета после броска по бездорожью. А рано на зорьке, когда чуть заморгал рассвет, резкие звуки трубы еще сильнее заставляли почувствовать, откинув пОлог, холод прохлады туманного утра. «Ту-ту-туту!» Сразу с постели ежедневно мы бегали кросс: по траве, по росе, по лесной дороге. А после, потные, но весёлые, бросались в, освежающую плоть, спасительную речку.

На учениях была всем поставлена задача: по азимуту и знакам местности найти зарытый пакет в лесу. Мне повезло, я быстрее всех справился с этим сложным заданием и первым был у цели. За находчивость и армейскую смекалку мне объявили благодарность и поощрили увольнением в город.

В ближайший выходной я оказался за металлическими воротами со звездой. С любопытством бродил по большому городу, в который вместе со мной ворвалась удача, свобода и любопытство.

В метро неожиданно встретил любимую учительницу, растерялся, вскочил со своего места и предложил ей присесть. На что она улыбнулась в ответ и сказала:

— Серёжа, неужели я так старо выгляжу или Вы так галантны, что мне в пустом вагоне уступаете своё место?

— Нет, что Вы! Вы, Вы, Вы… Прекрасны! — выпалил я, заикаясь, и покраснел.

Она погладила мои коротко подстриженные волосы.

— Ах, Серёженька, какой же Вы смешной, — взяла меня под руку и предложила: — Можно я угощу Вас кофе с мороженым?

Как я ни отнекивался, но она упорная, настояла на своём. Ох, как было приятно побыть рядом, хотя бы недолго, с такой красивой женщиной. Мне казалось, что на неё посматривали все мужчины в кафе. Она рассказала мне зачем-то, что муж её был намного старше. Он долго болел, потом его не стало. Нигде человек не высказывается так ясно, как во время еды, сладкой еды.

— А теперь я все силы отдаю работе, повышаю твои знания и других ребят, — она впервые назвала меня на «Ты» и щёлкнула пальцем по носу. — Ах, как же мне с вами хорошо. Я вас всех люблю, моих милых, славных учеников, но тебя больше всех!

Мне было приятно её признание, а я так и не решился сказать ей что-то подобное, признательное, тёплое. Мы разговорились, и незаметно время дня убежало за горизонт. Засиделись, съев по три порции мороженого. Я заторопился, глядя на часы, боялся опоздать. Отказался от такси, которое предложила Наталья Григорьевна. Бежал с тёпленького и, в то же время, холодно-сладкого места.

Только что был на седьмом небе — и вдруг страх: подвести товарищей своего взвода. Тогда я стал со страхом разговаривать. Мне понравилось. Он стал моим другом. Идём быстро вечером по тёмной улице вдвоём, Страх и Я. Страх подобен волку, посаженному на цепь: он опасен только тогда, когда ты спустишь его с цепи.

Вдруг возле памятника Генералиссимусу вижу, как двое парней моего возраста пристают к девчонке. В голове мысль: «Вот Суворов бы не дал её в обиду, а я что?! Трус? Нет! Я — суворовец? Нет, я не побоюсь!» И заступился, они ретировались. После взглянул на девушку, не выдержал, всё же поинтересовался, как её зовут: в ней было что-то свежее, живое, красивое, что привлекло моё внимание.

— Катя, — просто представилась она. — Я учусь в девятом классе, здесь неподалёку.

Но мне надо было уже бежать на проходную, а я всё держал её за руку, заглядывал в её небесного цвета глаза и не смел сказать больше ни слова: подумает ещё, что я тоже пристаю, как эти двое, которые убежали.

Конечно, из увольнения я опоздал. Но я был очень доволен собой, встречами, увольнением, столько осталось впечатлений. Оно было похоже на езду без тормозов.

Однако схлопотал за все удовольствия первое взыскание — выговор. Сижу злой в ленкомнате, пишу письмо матушке и проклинаю в мыслях ротного: «Подполковник — старый хрыч, у него все чувства ещё до революции отпали. Что он может понимать в любви? Ничего! А я, такую девушку встретил. И вот тебе на: и с девушкой толком не познакомился, и наказание получил».

А в это время другие рядовые нарушители во всей казарме натирали полы до зеркального блеска. Здоровенные весёлые кадеты танцевали на одной ноге по паркетным полам час-другой, возя щётками по полу и заполняя всё пространство скипидарным запахом мастики и собственного пота.

В училище работал кружок танцев. Я очень хотел научиться вальсировать, но нас обучали кружиться со стульями вместо девушек. БОльшая часть желающих сразу отсеялась, остались единицы. И вдруг мы увидели, что самые стойкие через некоторое время начали танцевать с девочками. Мы ринулись обратно, но нам предложили опять стулья. Танцующие познавали уже сложные Па, нам их уже было не догнать. Эх, до свидания, девочки! Однако азы танца мы всё же получили.

Строевая — «через день на ремень»! Но были и другие дни недели. Их так и называли: «поющий четверг», а следом шла «пляшущая пятница» — кому со щёткой, а кому с танцами.

«Не мужское это дело — ножкой кренделя выписывать, — успокаивали мы себя. — Мужское дело — это военные парады! Под духовой оркестр, под барабан. Ать-два, ать-два. А не раз-два-три!»

Но в начале вытянутого шага была жесть и проливание пота! Особенно перед парадом начиналась ежедневная строевая подготовка на плацу, чтобы, во-первых, ровным строем пройти мимо трибуны, где будет стоять командование училища, да ещё с песнями. Ротный командует:

— Нога прямая, каблук на 15—20 сантиметров, носок оттянут, кисть руки выше пряжки, рука назад до отказа…

А, во-вторых, шутка ли прошагать строевым шагом километров семьдесят на плацу за два месяца при тренировке к военному параду.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та, та, та, та, та, та, та, та, та… Отбивал дробно барабан. «Люблю музЫку, особливо барабан!» — поговаривал Суворов.

Когда шёл по городу строй суворовцев, то в такт барабанов дрожали улицы и весь город. Да что там город! Дрожали все миры!

А после военного парада мы бегом спешили в казарму за отпускными. Урааа! Домой, в отпуск! На каникулы!

Показаться на улицах родного города в мундире с золотыми галунами на стоячем воротничке и в «фураге», надетой набекрень, отдавать на улице честь офицерам и видеть, как они в ответ, точно равному, будут прикладывать руку к козырьку, вызывать удивлённо-почтительные взгляды сестры и девчонок из своего бывшего класса — все эти удовольствия смущали меня, оттирали на задний план предстоящую встречу с матерью.

Моим поступлением, лычками и учёбой больше всех был доволен отец, несостоявшийся генералиссимус, майор запаса. Мать была в полном умилении, лишь только всхлипывала и приговаривала:

— Сынулька, ну, как ты там, не голодаешь? — подкладывая мне в тарелку очередную седьмую котлету, а другой рукой поглаживая форму. — А я первое время места себе не находила, ругала себя и отца. А ты вон какой стал! Возмужал!

Да, в кадетке мы учились, дружили, грустили, мечтали, взрослели.

Два года в Суворовском пролетели, как редкая птица над Москвой-рекой, и мы могли выбирать для себя высшие военные училища, прикрепив свой первый кадетский погон под закрутку значка «Деда», так мы величали Фельдмаршала. Перед выпускными экзаменами, по давней кадетской традиции, когда строй проходил мимо бюста Суворова, вдруг из толпы высовывалась рука и тёрла нос «Деду», за ней вторая, третья.

Распределение шло относительно справедливо: по количеству набранных балов по всем предметам из ста человек, сверху вниз. Наверху был передовик, отличник. Я оказался по списку в середине, полсотни пятый.

Выбор мой пал на ракетные войска стратегического назначения, РВСН, как самые прогрессивные на то время, дающие хорошее инженерное и всестороннее высшее образование. Их создавали на базе артиллерии, авиации и морского флота. У каждого вида войск были взяты лучшие качества: у первых — техническую точность, у летчиков — дружбу и взаимовыручку, у моряков — традиции и боевое дежурство.

Детской мечте не суждено было осуществиться — стать стройным, крепким моряком, но зато я стал рыбаком. А это что-то совсем рядышком, наверное, сближает вода, тянет к себе водоём с карасями. И не было девушки, которая любила бы несостоявшегося моряка. «Первым делом — самолёты, ну а девушки, а девушки — потом!» — напевал я известную песенку. Однако без девушек никак не обойтись, когда делали общую фотографию, кто-то крикнул:

— Сиськи! Всем сказать это слово, а то стоите серьёзные, как истуканы.

И все выпалили, как по команде: «Сиськи!» Фото получилось с всеобщей улыбкой.

В начале жизненного пути надо получить высшее образование. Тогда у меня был вид: «Всё знаю! Всё могу! Всех люблю! Вперёд покорять неведомое! Прокладывать брешь в минном поле армейской жизни!»

После экзаменов был кадетский выпускной бал в старинном дворце: зеркала, лепнина, подсвечники, банкетки… И светлые девушки, как благовоспитанные гимназистки, в белых платьях с кринолином, выпускницы из соседних школ.

Я заметил, как трепетно они волновались, перебирая белоснежными ручками прозрачную шаль, как горели их глаза, бросая родниковый взгляд из-под длинных ресниц на будущих офицеров. А мы с ребятами, курсируя между красавиц, ходили и шутили, подбадривая в первую очередь себя, выбирая достойную напарницу на полонез. Вдруг среди светлого живого облака я заметил солнечное, милое лицо Кати. Солнце огненными красками отображалось везде: в её глазах, на губах, волосах. Наши взгляды встретились. Лёгкая искра короткого замыкания, словно сладостная нить молнии, пронзила сердце. И я уже больше никого и ничего не замечал. Полонез, вальс и другие бальные танцы проплыли в музыкальном тумане на раз, два, три. Этот танец мог оказаться длиною во всю жизнь, но в то время не все девушки готовы были из столичных тёплых условий жизни «лететь» в дальние холодные гарнизоны.

Ну вот, пока искал девушку на полонез, нарвался на чувство. Что это? Любовь, влюблённость или сиюминутная страсть? На балах часто среди танцующих зарождалось, возникало, вспыхивало чувство. Я, может быть, встретил свою избранницу, как и Пушкин повстречал свою Наталью Николаевну именно на балу.

Месяц — серебряный шар со свечою внутри,

и карнавальные маски — по кругу, по кругу!

Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,

и — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!..

Но вот окончен бал, погасли свечи. Впереди меня ожидали учёба и служба. В этой длинной обойме армейских отношений я почувствовал себя исходной точкой бытия, но не одинокой точкой самой по себе, а точкой, являющейся частью линии, росчерка, взлётной полосы на моём, отмеренном мне жизнью, пути. Но вначале всего этого было ЖЕЛАНИЕ, МЫСЛЬ, а затем уже СЛОВО! Моё слово! И слово это было РЕШЕНИЕ! Решение жить вот так: «Делай, что можешь, и будь, что будет!»…

Всё повторяется, но на новых, своих кругах — дружба и расставания. Грустно порой, но что поделаешь: жизнь, словно состоит из этих встреч и расставаний.

Всегда так, конец чего-то означал начало нового, другого. Меня ожидало Серпуховское высшее военно-командное училище имени Ленинского комсомола.

Серпухов

Училище в городе Серпухов оказалось «придворным», рядом со столицей — в ста километрах, на берегу реки Оки. Сюда бывалые офицеры, генералы отправляли своих сыновей на учёбу. Здесь была отличная учебно-материальная база.

Обучали нас «грызть гранит науки» очень хорошо, да еще обязательные самоподготовки после занятий. Я иногда заезжал в Москву к друзьям — студентам. Так в сравнении с нами, они просто перебивались сдачей зачетов, прогуливая занятия. У студента три причины отсутствия на занятии: забыл, запил, забил. А дисциплины мы изучали серьёзные: Сопромат, Высшая математика, Баллистика, Психология, История.

На первом курсе начал курить. Мой отец сам никогда не курил и внимательно следил за моим здоровьем. А я, как не сопротивлялся, но всё-таки начал баловаться сигаретами. Все курсанты на перерывах между занятиями шли в курилку и дымили за разговорчиком. Коллективное дело заразительно. Не выделяться же из массы.

Однако получить военную форму, я понял, что это внешний путь, но есть ещё и внутренний, не менее трудный. Путь воина — это путь развития воли. Именно благодаря воле воин обретает власть над телом и эмоциями. В том числе над страхом. Он не избавляет тебя от страха, но ты приобретаешь над ним власть. Ты не готовишься к подвигу. Ты к нему уже готов. Внутренне. Самое важное — это внутреннее решение, позволяющее тебе идти до конца в том, что ты считаешь правильным. Этот путь ты проходишь долгие годы, и можешь не дойти до конца, как правило, не доходят…

Сложно мне, крымчанину, зимой давались лыжи. А снег он такой разный, то ватный пушистый, то ноздреватый, пористый, а то и вообще — корка льда, и лыжи проскальзывают, не катят вперед, скользят на одном месте.

На юге кругом вода, а тут первым делом — лыжи! Не спрашивали — умеешь ты или нет на них ходить. Должен! Вручили лыжи и все курсанты за территорией училища по всему периметру в сосновом бору должны пройти за полчаса, иначе на завтрак опоздаешь. Вот где воля к победе или тяга к еде вырабатывалась.

Преферанс

В дни долгих стажировок, во время отдыха друзья обучили меня любимой игре офицеров — преферанс. Играли на деньги в «сочинку». Преферанс мне в военной жизни еще не раз пригодился — дальние расстояния от городка до стартовой площадки на мотовозе заполняли этой увлекательной и прибыльно — убыльной игрой. Мотовоз! «Возит уголь, возит лес, и офицеров РВэС!!!» Время — деньги! Офицеры любили играть в преферанс, но ставки были мизерные. Расписывали самую жесткую версию пульки — «Сталинград». Теперь играют в легкомысленные «Сочинку», «Классику», «Ростов» или «Ленинград». Мне игра нравилась. Мне получалось обыгрывать чаще, чем оставаться «на мели», всё таки по высшей математике имел отлично и были хорошие учителя.

После первого года учёбы я с группой курсантов поехал на стажировку в Волгоград, на тракторный завод.

В дни отдыха мы с друзьями играли в офицерскую игру — преферанс. Играли на деньги в «сочинку». Первым учителем был математик Марк Трубецкой. Будучи в ссылке, В Сибире, он научился мастерски играть, просчитывал комбинации и научил игровым премудростям меня. Недаром слыл профессором высшей математики.

Как-то вдвоём с моим другом, уже, будучи офицерами, мы ехали в командировку. Сидели в купе вагона и разминались в карты «в дурака». После какой-то крупной станции к нам подсели двое крепких гражданских парней, почему-то без вещей и предложили расписать «пульку». Я поставил условие, что играем нашими картами. Детины покапризничали, но согласились, видно решили, фи, какие-то офицеришки при деньгах, облапошим. Проиграв первый раз, они разволновались, возбудились, вытащили свою колоду. Я почуял неладное, пододвинул ближе к себе меч, он всегда был со мной. Но когда они проиграли и второй раз большую сумму, схватившись за ножички, заорали:.

— Жульничать, блин, не дадим. Гоните, суки, все деньги обратно, а то порежем на куски.

Двумя толчками вышибли из купе неудачников, а дальше блеснул мой меч. Попытка восстановить «справедливость» обернулась их бегством. Легкая царапина и порез штанины лишь украсила убегающий розовый, от долгого сидения, зад здоровяка. Больше мы их не видели.

Наставник

В училище родители Светланы меня познакомили с Марком Николаевичем Трубецким, профессором, заведующим кафедрой высшей математики. Это был высокий, статный мужчина лет сорока пяти, который встречался с родственницей Светланы, двоюродной сестрой Аллой. И мы с ним как-то сошлись, «породнились» и подружились, несмотря на разницу лет.

Он иногда любил вызывать меня из казармы к себе домой, и мы вечерами за чашкой чая общались на наши общие темы, волнующие обоих. Он поучал меня, а я подбадривал его, так как с Аллой у него не всё гладко складывалось, уж больно строптивой оказалась эта женщина.

Марк открыл мне глаза, отшлифовал мою природную любознательность, научил правильно задавать вопросы.

Как-то он поведал мне, что ему наконец-то разрешили посмотреть архивы на отца. Его отец Николай Иустинович Трубецкой — советский военачальник, генерал-лейтенант технических войск, профессор Академии Генштаба дружил с генералом Карбышевым. Он из дворянского рода Трубецких. Дед его — Трубецкой Иустин Григорьевич, преследовался как представитель дворянства и был сослан в Тюмень. Так вот, в начале войны по приказу Сталина отца Марка и ещё десятерых генералов арестовали, якобы в шпионаже, и по дороге в Сибирь всех расстреляли, прямо на этапе. А после, жену «врага народа» и маленького Марка второй раз отправили в Тюмень, как когда-то их деда Иустина.

Профессор был очень интересным собеседником, умел красиво подать любую историю, и слыл прекрасным рассказчиком.

— Самый большой талант для человека — это умение общаться, и тогда ты получишь всё! — любил повторять Марк.

ПРАВИЛО №3.1: В современном мире важно быть коммуникабельным и общительным. Из всех талантов человека главным является умение общаться.

В отпуск на родину

Родители всегда радостно ждали моего приезда на каникулы. Особенно отец гордился, просил приезжать в военной форме. Сбылась его несбывшаяся мечта, и ему хотелось всем показать, что вот теперь, его сын — офицер, инженер… Я ведь первым в большой семье получил высшее образование.

Отчий дом с фруктовым садом и огородом, пасекой и парниками напоминал райский уголок. С крыши веранды свисала виноградная лоза вся в листьях с гроздьями-серёжками.

Мы сидели под живым навесом и выпивали за встречу крымское вино.

— Ну, за неё! — провозгласил я тост.

Родители вопросительно посмотрели на меня.

— За… удачу! — добавил я торжественно и они облегчённо выдохнули.

— Серёженька, не спеши жениться, — наставлял отец. — Вот приедешь в гарнизон, познакомишься с дочкой командира части и…

Из разговора я узнал, что Таня собирается выйти замуж за Мохова.

— А чем сейчас занимается Витька? — полюбопытствовал я.

— Инструктор в горкоме партии, — отвечали родители. — Те, кто чего-то могут делать, занимаются, производят, мастерят. А кто ничего не может, идут в администрацию, руководить этими талантами.

То ли пошутил, то ли серьёзно сказал отец.

Отец без конца расспрашивал о новостях столицы. Мы разговаривали и обливались холодной водой в жаркий летний денёк. Мать принесла полотенца, пригласила к столу. Наливая красное виноградное вино сорта изабеллы, отец рассказывал фронтовой эпизод.

— В сорок пятом году в Китае преодолевали Гоби и Большой Хинган, оказались без воды, японцы отравили и засыпали все колодцы. Но русский на выдумку силен — ранним утром собирали росу полотенцем, которое волочилось на веревочке, а потом выкручивали его во фляги. Вода была в степи на вес золота.

Так вот откуда у него экономное отношение к воде, старая привычка.

Вечером родители накрывали богатый южными дарами стол, приглашали друзей, все пели песни. То поколение фронтовиков имело свои имена, такие как Ким, Вилен, Сталик. Свои военные истории они рассказывать не любили, но если разглашали, то их сюжет отличался от того, что я видел в кино или читал в книгах. Эти рассказы правдиво открывали лицо войны — злое, нечеловеческое, агрессивное. Как заметил Ким Трофимыч, священной, правой войны не бывает. Война — это убийства с обеих сторон и часто невинных незащищенных людей, которые страдают ещё больше чем солдаты.

Отец мой был ярым сталинистом, у него везде развешены портреты генералиссимуса. Я пытался ему раскрыть беспредел и беззаконие, которые творило сталинское окружение, но он ничего не хотел слышать. Чтобы не разругаться, приходилось разговор переводить на другую тему.

Стефания

Неожиданно в отпуске я познакомился с женщиной, намного старше меня, при странных обстоятельствах: может, магия или приворот. А может, судьбе так надо было.

Её звали Стефания. Я иногда писал пейзажные зарисовки, набрасывал портреты женщин, но здесь было что-то совсем другое. Как можно писать о погоде, о природе, когда вся эта самая ПРИРОДА — лесная, дикая, естественная — вселилась внутри неё — органично, легко, гладко.

Когда Стефания шла по улице, говорила с людьми или просто сидела на лавочке, то к ней слетались птицы, сбегались животные. Мужчины пытались завести знакомство. Женщины ей завидовали, сторонились и лишь ехидно сплетничали за спиной.

Её взгляд словно задавал загадку, в глазах всегда горел какой-то непонятный огонёк. Подвижные брови, ощипанные по краям пинцетом в тонкую ниточку, то взлетали, как крылья чайки, то ложились в спокойный горизонт. Она словно исполняла ими какой-то танец страсти — танго, то гнева, а то и любви — румбу.

Она выросла в лесу, обладала неведомым нам языком общения с миром, с животными, птицами. Это всё я узнал немного позже.

Стефания поведала как-то мне, что к людям она относится с пониманием и многое прощает. Но ненавидит на свете всего лишь одного человека. И этот человек — её МУЖ.

Как бы в мире человек ни пытался приручить природу, однако стоит ему только отвернуться ненадолго, она тут же покажет, кто сильнее. Стефания поведала мне, что слышала все голоса: везде и повсюду, но прислушиваться, заметила она, имеет смысл только к своему внутреннему, голосу сердца. Она говорила очень умные вещи, и мне это нравилось. Казалось, мы были близки по духу. У неё всё сводилось к душе, к внутреннему Я.

Душа всегда подскажет через эмоции, чувства, через знаки, животных, природу, что именно не надо делать.

Стефания любила ЖИЗНЬ. В этом коротком слове — всего пять букв, а сколько впечатлений, радости и грусти!

Её проблемы лежали в семье, независимо от неё. Муж не раз за день умудрялся устраивать акты семейного насилия. Стефания уже уходила из дома три раза, но… Но муж продолжал преследовать её, как Призрак, как Тень и каждый раз возвращал, и с ещё большей животной страстью «наказывал» её. Не то чтобы он её так сильно любил, а просто мужчину одолевала дикая страсть к своей жертве, как к собственности, как к вещи. На дворе XXI век, а разорвать оковы брака ей оказалось не под силу: он был бизнесменом, при власти, закон вроде бы защищал её, но был на его стороне: не работал в данном случае.

Эта Тень появилась в ночи, словно средневековый призрак, хотя приведение тени не имеет. Она — Тень, всё-таки вновь догнала свою жертву…

…НОЧЬ. ПОРЫВЫ ВЕТРА шумно влетали в приоткрытую форточку. На небе уже видны были росчерки МОЛНИЙ, слышны рокоты ГРОМА. Надвигалась ГРОЗА.

Вдруг под утро, когда я ещё спал, в 29 часов, раздался от Неё звонок. Она буквально кричала в телефон, как бы пытаясь пересилить шум уличного ненастья:

— Если сможешь, помоги… Серёженька, скорей… Я не знаю, что делать. Он ломится уже в дверь…

Всё-таки она вселилась в меня, я был беременный ею. Поэтому не мог не помочь, чего бы это мне ни стоило…

…Полмесяца назад, когда я её ещё не знал, моя жизнь проходила в обыденном покое, на каникулах, как и у большинства граждан.

Лето дышало тёплым пробуждающим вечером, окрашивая набережную в жёлто-зелёные тона разгульной толпы.

Сегодня был тихий вечер, идеальный, чтобы отдохнуть после жаркого дня с компанией в кафе на берегу.

Мы шумно брели с друзьями мимо галереи Айвазовского. Рядом были мои школьные друзья, которым я мог позвонить и днём, и ночью. Вдруг все разом замолчали, и наши взоры устремились на одну женщину.

Навстречу шла Стефания — роковая женщина нашего района. На юге очень много красивых женщин, но эта мадам была особенная.

Она не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно братцам-кроликам, поголовно становились жертвами её чар. Её красота была от природы, целая гамма манер от лани, пантеры и лисицы, букет из бегонии, розы и глицинии.

Район центральный, но как деревня, — люди жили не только работой, но и сплетнями. Поговаривали о ней разное: кто говорил, что она цыганка, кто сказывал, что она колдовством разбивала семьи, уводя мужиков, а кто и вовсе считал её проституткой. Она ходила всегда в чёрных нарядах, одевалась по моде, была похожа на овдовевшую жену богатого торговца.

Я всегда удивлялся, как далеко могут зайти фантазии и воображение людей, которые, не зная человека, перемывают ему косточки.

Такие люди любого человека, который среди них как белая ворона, объясняют колдовством, наговорами вплоть до проституции и суеверия. Другие то же самое объясняют современными научными терминами типа воображуля, модница, психически больная, тайная любовница самогО… Интересно получается, когда оба объяснения в итоге не работают.

Жила она в уединении в старом двухэтажном доме. Появилась внезапно, недавно, но слух о ней пронёсся по улицам района холодным вихрем в геометрической прогрессии.

Каким-то странным было её женское гордое очаровательное поведение. Никто из окружающих ничего не понимал. Стефания своей пылкой внешностью, эмоциональным, зычным голоском легко могла взять в полон любого мужчину… Но не брала!

Она громко смеялась над бабьими колкими шутками, в жизни могла позволить себе чуть больше неприличия, чем другие женщины, но не была замечена в этом.

РОКОВАЯ женщина с полуприкрытой грудью, которая дышала, как у оперной певицы, с осиной талией и слегка пышными бёдрами сейчас вдруг остановилась перед нами.

— Вот Вы, — она посмотрела близко прямо мне в глаза. — Смогли бы меня проводить к дому через парк? Больно сумки тяжелы.

И она свысока посмотрела на других. Окинула большими чёрными ресницами так, будто набросила невидимые сети, и все замерли в ожидании моего ответа. У меня от её женского пронзительного взгляда внутри всё обмякло, я стал ватным и податливым. Никогда так властно, до самой дрожи, никто не посягал на мою СВОБОДУ.

Я был горд и упрям, малоопытен и безгрешен, но такого опыта общения с женщиной у меня ещё не было. Я сдался. Все, словно загипнотизированные, остались стоять как вкопанные. А меня разбирало любопытство.

Однако, когда между неразрывными друзьями встаёт женщина, то, как правило, друзья отодвигаются на неопределённое время. Этот «нежный клин» давно проверен временем. И здесь я сдался на милость прекрасному мгновению. Друзья подождут, что я не джентльмен, что ли?

А ведь мы с ней несколько раз пересекались на улице, видно рядом жили. Всякий раз она изучающе-любопытно поглядывала на меня или мне это только казалось, но было приятно.

Я подхватил её сумки, и мы пошли через дом морских офицеров, через школу. Какое-то время шли молча по старой, разбитой дорожке рядом: я сзади, она впереди. Иногда она, оступаясь, будто падала, касалась меня, а я её невольно подхватывал, перекладывая сумки в одну руку. Мне были приятны её тёплые касания. Я брёл и любовался изгибами её тела.

«Сколько ей? Тридцать пять или меньше? — гадал я. — Любая красивая женщина знает свои КОЗЫРИ. Их у неё не так много. Ножки, бюст, милое личико. Посмотрим, чем…»

Она резко обернулась, поймав мой любопытный взгляд ниже талии.

— Меня зовут Стефания, — и протянула свою тёплую, мягкую руку.

Мы познакомились. Я нахально продолжал сзади рассматривать её стройные крепкие ножки.

— Ты любишь играть в ножички? — вдруг снова обернулась и поймала мой взгляд.

— Да, — залепетал я, отводя глаза. — Мы иногда с ребятами забавляемся. А что?

— Отец мой был егерем, и мы с ним часто играли в «Земельку» — землю делили. Этот красивый школьный парк напомнил мне тот нарисованный круг с детства. Серёжа, а ты из этого района?

— Да. Я живу на Галерейной.

— Ой, почти соседи, а я вот в этом переулке. Мы пришли.

Я отметил, что даже поселилась она в проулке с горным названием.

За разговором даже не заметил, как быстро мы дошли. И краем глаза отметил, как за нами сзади, поодаль, шпионили мои любопытные товарищи.

А мне хотелось, чтобы путь был ещё длинней и чтобы никто не мешал нам. Мне она казалась обворожительной женщиной, похожей на Аксинью из «Тихого Дона». От нее пахло лёгкими духами и мятой, отчего хотелось понюхать её вблизи и задержать этот приятный вдох в себе.

Она словно прочитала мои мысли и попросила занести сумки к ней домой:

— Здесь я снимаю квартиру, здесь моё убежище.

Уже в комнате Стефания подошла и выглянула в окно, где за углом на улице притаились ребята, и демонстративно задвинула шторы.

— Посиди немного, пусть пацаны тебе позавидуют, — она дотронулась слегка до моего плеча. — Хочешь чаю?

— Да.

— Поможешь?

Мы пошли на кухню. Она впереди в светлой, полупрозрачной блузке и чёрной юбке. И опять мысли сбивались, я думал не о чае, глядя на «гитару» в форме китайской чайницы.

На вопрос, какой я предпочитаю чай — чёрный или зелёный, я почему-то ответил «смешанный». Всё во мне смешалось в этом доме.

— Какой ты смешной, — она заглянула мне так близко в глаза, что обожгла, как молния одинокого путника в степи. В её взгляде было что-то цыганское, живое, озорное.

И я медленно стал тонуть в её глазах. Не выдержав её напора, на всякий случай отвёл глаза в сторону.

Приятная истома охватывала всё тело.

Она словно дистанционно управляла мной: подводила блаженство к пику и отпускала, поднимала мою мужскую силу и вновь опускала. Меня бросало словно то в огонь, то в ледяную прорубь. Стефания как будто острым тройным крючком блесны вцепилась в моё тело, душу, что я ощутил физически, как горячая кровь хлещет из меня, разливается по рукам и ногам, приливая в голову. Она, словно ЛУНА, управляла моими эмоциями и жидкостями, создавая приливы и отливы.

А я ничего не мог противопоставить, я превратился в послушного зомби. Возьми она меня сейчас голыми руками, и я бы сдался: был полностью в её власти. Я практически ещё не знал, как себя надо вести, никогда не был в подобной ситуации.

«Зачем она меня так мучает?» — где-то в уголке ещё трезвого полушария мелькнула мысль. Но мне всё это нравилось и даже хотелось большего.

И вдруг она словно услышала меня, села тесно рядышком, взяла мои руки и, глядя ниже лица, промолвила:

— Ты очень сильно похож на моего отца — любимый образ, на который ты очень похож, — она провела рукой по моим волосам. — Вот так лучше. Я неосознанно создала этот образ мужчины с детства. Но вышла замуж глупо, по молодости. Муж намного меня старше, и в жизни, в отношениях и во всём — совсем другой человек, полная противоположность моим идеалам.

— Вокруг вас так много интересных мужчин, — невпопад сказал я. — Вы легко могли бы найти себе достойного…

— Нет, другие мне не нужны ни за какие деньги, — перебила она. — Жизнь моя поселилась на кончике перочинного ножа того, кто похож на моего папу. Ты думаешь, я чокнутая?

— Нет… Наверное… Вы прекрасны.

— Он очень любил меня, а теперь его нет, и мне не хватает его любви.

— Я вам сочувствую.

Она промолчала, лишь отвернула взгляд. Встала, подошла к окну. На улице темнело. Сумерки заползали уже в квартиру.

— Друзья твои ещё не ушли, — и, оторвавшись от окна, посмотрела на меня.

— Мне пора?! — то ли спросил, то ли, сожалея, вымолвил я.

— Придёшь ко мне ещё?

Я смотрел на неё и не знал, что ответить.

— Если не придёшь, то я сейчас выключу свет в комнате, и твои друзья разнесут на всю округу, какой ты «хороший».

— Приду, приду, — сдался я.

— Шучу, но.., — она провела пальцами по моим волосам. — Я хотела бы тебя чаще видеть и общаться. Вот и славненько. Я буду тебя ждать.

Я быстренько собрался и пошёл. Уже у двери Стефания задержала рукой за руку. Я снова был в её власти.

— Соври им что-нибудь, — она снова стояла так близко, что кровь разливалась по жилам не равномерно. — Сумеешь?

Я лишь улыбнулся и кивнул головой.

Во дворе и за углом никого не было. Значит, она соврала про друзей, чтобы вырвать моё согласие. Зачем я ей?

Я пошёл длинным путём через парк. Во мне боролись два человека или больше. Один зло говорил: «Выпей чего-нибудь крепкого, проспись и забудь её», а другой, подобрей — поблагодарить подсказывал за науку и опыт. Третий вообще хлестал меня в обе щеки — открыто встречаться ты с ней не можешь, блуд сплошной, засмеют. И не вздумай!

Друзья, когда увидели меня на следующий день, наперебой расспрашивали: «Ну как? Что у вас было? Договорились? Не понравилась?»

— Да успокойтесь вы, вороньё! — отмахнулся я. — Просто помог донести тяжести и выпил чай.

— На брудершафт? — пошутили они и заржали.

Вроде бы и не соврал. Но внутри разгорался пожар. Мужское влечение всё же перебарывало: «А вдруг не узнает о нас никто? А если узнает?»

Я долго не решался вступить на путь… встречи с женщиной, которая годилась мне по возрасту чуть ли не в матери. Во мне продолжали шумно бороться разные звери, но я упорно шёл в сторону её квартиры в переулок.

Возле кафе с большими стёклами я поскользнулся и чуть не упал. Оглянулся по сторонам и увидел за стеклом её. Стефания сидела одна за столиком и яростно рвала чьи-то фотографии. Она тоже огляделась, наши взгляды встретились. Она сначала смутилась, но взяла себя в руки и махнула мне, приглашая за столик.

В кафе днём было малолюдно, и я смело присел за её столик в углу полутёмного зала. Краем глаза я увидел на разорванном фото лицо седеющего мужчины.

— Что же ты не заходишь? — спросила она, глядя прямо мне в глаза своим изумрудным пронзительным взглядом. Мне даже показалось, что она читает мои мысли, и я постарался их пригладить, чтобы не выдать свои сомнения. — Я ждала тебя. Хотела больше рассказать о себе и тебя послушать. Придёшь?

После нашей встречи в кафе я стал заходить к ней на квартиру. Тайком, озираясь, чтобы никто не увидел, украдкой пробирался в заветный переулок.

Стефания была рада моему приходу, держала мою руку своей горячей рукой и взволнованно говорила:

— Ты на сегодня победитель, а я грешный цветок. Ты для меня словно живительная вода. Я хочу, чтобы ты дал мне возможность снова расцвести, ожить и радоваться.

Она так красиво говорила и сразу читала мысли по моим глазам. Мне было приятно, что такая взрослая красивая женщина обратила на меня своё внимание. Я просто думал: почему я? Неужели только из-за того, что похожу на её отца? Вон сколько крутых взрослых мужиков за ней увивалось. Может быть, с ней нелегко? И она тут же отвечала, как будто все мои мысли были на глазах, на лбу, на руках:

— Нет. Всё не так. Моя душа, моё сердце видят только тебя, другие пусть проходят мимо. Разумом я не могу объяснить, почему так. Я просто живу чувством, оно раскрывает мне глаза и сердце. Когда я гуляю по улицам, часто встречаются люди-предметы: человек-робот, человек-бумажка, человек-зверь. А ты не такой, ты человек-человек! Добрый, нежный и смелый.

Как мне легко было с ней! Она понимала меня с полуслова. Можно было ничего не говорить, а просто молча разговаривать какими-то волнами, как рыбы. Я готов был уже крепко обнять её, но что-то сдерживало, может быть, разница в возрасте, а она продолжала считывать:

— Ну и что, что разница. Главное — любовь! Мы могли бы сначала пока просто встречаться, а потом ты уедешь на учёбу, а я буду следовать за тобой, как ниточка за иголкой. Вдвоём преодолеем всё.

Тайно встречаться? Но всякое тайное со временем всё равно становится явным. Но она снова и снова отвечала правильно, логично, в самую точку. Я устало, после вчерашнего экзамена, посмотрел на неё.

— Приляг на диван, отдохни, — предложила она и выключила свет. — А я посижу рядышком.

Я соглашался со всеми её доводами, предложениями. Она — мудрая, опытная женщина. И я — глупый, податливый, желторотый юноша. Я сбросил рубашку и брюки и юркнул под плед. Она присела рядом и в темноте тоже что-то сбросила из верхней одежды. Взяла мою руку и медленно провела ею сначала по своим ногам. Я ощутил её голые колени, затем бёдра, плечи. Стало невыносимо сдерживать себя, внутри разбушевавшийся жар страсти.

— Ах ты, мой милый мужчина, — она гладила другой рукой мои грудь, плечи, голову, отчего было тепло и приятно, я даже задрожал.

— Ты, наверное, замёрз, — и она легла, прижалась всем своим тёплым телом. — Мне бы только голову прислонить на твоё плечо, как это делала я в детстве рядом с отцом.

Это нежное, откровенное прикосновение подействовало на меня, как ключ зажигания, для запуска моего дремавшего мужского организма, вызвав во мне жуткое возбуждение. Нет, конечно, я бывал с девушками близок, но… Но этот неземной контакт превзошёл все ожидания, как короткое замыкание. Он был совсем не таким, каким я рисовал нашу встречу десятки раз в своих юношеских фантазиях, он был неописуемым, сладостным. Руки сами стали путешествовать по её гладкой коже. Наши губы захватили друг друга в поцелуе. Я не знал, как правильно надо, поэтому просто приоткрыл губы, остальное сделала она. Впервые почувствовал мятный вкус влажных женских губ. Её руки умело снимали с меня остатки одежды, а я, словно ученик, повторял всё за ней. С каждым движением я забывал про свою застенчивость, бешеная страсть охватила меня целиком. В ответ почувствовал ещё большую страсть. Стефания властно выпорхнула из себя, будто пружина, сжатая долгим воздержанием.

— Иди ко мне, — прошептала она. — Я больше не могу…

Я снова подчинился. Через некоторое время я с наслаждением ясно почувствовал запах, тепло и влагу её тела. Мы оба наслаждались друг другом. И ночь длилась длиннее века. И всё было как будто в первый раз, но на пике страстей и эмоций.

В темноте я ничего уже не стеснялся, а только прислушивался к её дыханию, движениям и шёпоту. А она шептала:

— Не спеши, не спеши, милый мой, как же мне хорошо с тобой…

Как она ни прикрывала свой ротик ладонью, но вскрикнула, и я тут же вторил ей. Тело на пике извергло энергию, сок, встречные конвульсии, и мы без сил откинулись, отпали друг от друга, медленно возвращаясь на эту грешную землю.

Мы молча лежали ещё какое-то время. Затем она, набросив халатик, принесла фрукты, удобно легла и стала рассказывать СВОЮ ИСТОРИЮ ЖИЗНИ…

Её мать была наполовину цыганкой, прекрасно пела и танцевала. Отец влюбился в неё сразу. Но они сторонились людей и жили отдельно, в лесу, на хуторе. Женскому роду по материнской линии не везло: словно проклятие висело над ними.

Вот и Стефания рано осталась без матери. Отец был добр, красив и любил её. Сначала дочь стеснялась его. Но когда по ночам в её постели вдруг стали появляться красные пятна на простыни, что-то произошло с ней внутри, будто щёлкнул переключатель: пробуждающаяся природа в ней требовала наполнения чаши любви, тепла, мужского духа.

Как-то по осени страшная гроза разбудила её: ветки деревьев стучали по стеклу, хлопнула форточка. Стеша побежала к окну и замерла, увидев за стеклом мать во всём белом:

«Иди к отцу и скажи ему, чтобы он не женился на другой!» — услышала она её голос.

Испуганная увиденным, Стеша бросилась босиком в одной ночнушке в спальню отца. Вбежала к нему, прикрывая руками в разрезе появившуюся грудь, и сказала дрожащим голоском:

— Мне там страшно и холодно. Можно, я с тобой полежу?

Он молча пододвинулся, и она легла. Как мышь, юркнула ему под мышку, прижалась к его крепкому телу. И это тепло, и родной запах, и его поцелуй в голову, и тёплое поглаживание — всё дало ей минуту наивысшего счастья, отчего она сразу стала засыпать. Лишь услышала, как буквально прошептал отец: «Как же сильно ты стала похожа на мать! И запах, и…» Она вдруг вздрогнула всем телом, а он прижал её ещё сильней, подумал, что она испугалась. А она лишь вспомнила и прошептала сквозь сон слова матери: «Только никогда не женись!» А он гладил её в ответ и лишь промолвил: «Ах ты, моё чудо! Да никуда я от тебя не денусь!» Но она уже толком не слышала его слов. Спала, словно птенец в уютном, тёплом гнёздышке. И не было для неё никогда в жизни более безопасного места и более счастливого состояния души, чем это.

Стефания и в дальнейшем приходила в минуты отчаяния ночью в спасительную обитель. Отец гладил её по нежной беспомощной головушке, но с её взрослением, бывало, вдруг вскакивал и бежал во двор к поленнице рубить дрова. Она видела, как он яростно и ожесточённо так махал топором, что чурки и щепки летели во все стороны. А когда уставший возвращался в дом, то видел приятную картину, как дочь готовит ему любимую утреннюю яичницу с салом, луком и помидорами. Это был их любимый завтрак с женой.

— Я буду готовить тебе всегда, только не женись, — вспоминала она наказ матери, подавая ему чистое полотенце, и добавила: — Я хочу быть тебе совсем как мама.

Она довольная своей стряпнёй садилась к отцу на колени и прижималась всем телом, как это делала мама.

«Как же ей не хватает материнской ласки!» — подумал отец, гладя её по нежному беспомощному затылку своей большой грубой мозолистой ладонью.

Но время летит и делит жизнь на этапы. Стефания подросла, тело оформилось, появились женские, приятные для взгляда сильного пола выпуклости. Она стала маленькой дамой. К отцу приезжали разные мужчины поохотиться. Однажды появился дядя Миша — большой чиновник, бизнесмен из города.

Некоторые мужчины при знакомстве с женщиной в первую очередь воспринимают её внешность, оценивая её тело, физические данные, а затем уже, возможно, обратят внимание на неё как на личность. Такой потребительский подход нарушает женские границы и является по отношению к ней в определённой степени насилием. Дядя Миша, так она сначала называла его, смотрел на юное создание таким маслянистым похотливым взглядом, что было ясно, что рисовала его буйная фантазия, когда он хитро прищуривал свои узкие глазки.

Михаил просил обращаться к нему на «Ты». Он всё время шутил и задаривал красивую молодую девушку дорогими подарками. В конце концов, вскоре попросил у отца руку и сердце дочери. К тому же добрый дядя Миша подарил егерю новенький карабин «Сайга».

Да и как тут устоять, красивый: тёмно-каштановые волнистые волосы, небрежно зачесанные набок, светлое лицо с правильными чертами: высокий лоб, темные брови с резким изломом, прямой большой нос, упрямый подбородок. В его роду были грузинские корни. Любил угощать, обожал острую, южную пищу, особенно ткемали. Друзья его иногда так и кликали: «Ткемали!».

И девушка не устояла, пошла с ним в ЗАГС. Да и отец настаивал…

…А я лишь представил, какой красоты была невеста. Стефания, наверное, была облачена в нежное свадебное платье с кружевным лифом, смелое декольте открывало большую нежную грудь, а воздушная многослойная юбка подчёркивала и так крутые бёдра…

Но, как говорила она, их брак трещал от его загулов и измен. Принц местного разлива не упускал возможности, чтобы не трахнуть понравившуюся ему какую-нибудь новую, молодую сучку.

Стефания по дому делала всё. Михаил приходил, когда ему вздумается, ел приготовленную пищу, недовольно ворчал, придирался к чистоте в квартире, мог ущипнуть её за бедро. Накуражившись, хватал её, уже доведённую до пунцовой крайности, своими крепкими медвежьими руками и нёс в спальню. Она пыталась вырываться, царапалась, а он кусал её губы, соскИ, шею. Его губы походили на вампира. Вкус крови ощущался и на его, и на её губах. На лице насильника, как зигзаг молнии, блуждала самодовольная усмешка.

«Я люблю тебя, стерва, такую строптивую лань, — кричал он ей в ухо. — Давай ещё, дерись, детка, сопротивляйся!»

В необузданной страсти он наваливался всем своим толстым животом на обессилевшую жертву.

И вся её сущность разлеталась на мельчайшие осколки, по всей вселенной, в бесконечность. А он, удовлетворившись, поворачивался на другой бок и храпел до утра.

Только позже она поняла, что Ткемали, когда приходил к ним с отцом, был под маской ласкового зверя. Не найдя счастья, бедная женщина всю ночь собирала свои разлетевшиеся частички тела и души и снова склеивала их горькими слезами. Лесной девичей Вселенной в городе не получилось. Неужели она так навсегда и останется в своей семейной сингулярности.

Жизнь её была как в «золотой клетке»: вроде бы всё есть, муж вот так по-своему вроде бы любит, а радости нет никакой. Он часто разъезжал, якобы по делам, но никогда её не брал с собой. Тогда Стеша занялась саморазвитием: психология, танцы, пение. Это как-то скрасило её жизнь.

Она несколько раз заикалась уйти к отцу, если Михаил ничего не изменит в её жизни, но тот обещал взять горничную, съездить вместе на юг, ещё что-то. Но проходило время, а воз оставался и поныне стоять на том же месте.

Отца вдруг не стало. Его убили, якобы воры, когда залезли в дом, чтобы украсть карабин. Тёмная история. Убийцу не нашли. Дело поспешно закрыли. Но в опустевшем отчем доме она уже одна боялась появляться.

Стефания долго терпела грубого похотливого «дядю Мишу», потом боролась, как могла, а затем сбежала от такой грязи, так как развод он ей не давал. Ему нравилось садистски, планомерно издеваться над неопытной и такой непокорной женщиной.

Стефания вспоминала картины прошлой жизни, и на глазах её появлялись слёзы…

В течение месяца я приходил к ней регулярно. Мне с ней было интересно. У неё оказалось много козырей, не только внешность, но она их не выпячивала, а вела себя естественно. Она прекрасно пела своим бархатным низким голосом, меццо-сопрано. Танцевала разные танцы. Я тоже умел намного танцевать, и мы вместе ходили иногда в зал подвигаться на паркете в ритме музыки. Захватывал дух, когда я её обнимал в вальсе, но через некоторое время вроде бы привык, успокоился.

Мы уже строили планы на какой-то ближайший этап нашей жизни. Я уже чувствовал, предвкушал, что он будет весьма прекрасным. Рядом со Стешей почувствовал себя совсем взрослым, опытным мужчиной.

И вдруг ночной звонок…

…В ту же минуту я быстро на ходу оделся и побежал в переулок на помощь. Но увы… Опоздал. Дверь открыла хозяйка. В комнате были разбросаны вещи, валялись стулья и постель оставалась разобранной.

Я представил, что теперь её снова везли насильно, под охраной, что впереди Стефанию ожидала «золотая клетка» домашней тюрьмы.

…Старушка сказала, что приезжали трое, один из них — муж, и насильно забрали бедную женщину. Она сопротивлялась, кричала, звала на помощь. Хозяйке пригрозили никому не звонить и молчать об этом.

Досада и растерянность овладели мной. Если бы мы сбежали вдвоём! Но куда? У меня учёба.

Могу ли я сказать, что Стефания — свет моей души, зажёгшая внутри огонь? Да, она вызвала во мне какое-то, спавшее до сего дня, бурное желание и влечение. Я целый день ходил с мыслями о ней, ложился спать и просыпался с ней. Что это? Любовь или..? В голове сплошные вопросы. Ответов нет. Есть лишь мужское влечение.

Я понимал, что она не могла просто вот так навсегда уехать. Она всё предчувствовала.

Ещё раз вернулся, поискал у двери: может быть, она для меня что-нибудь оставила. Так и есть, под ковриком нашёл записку: «Ищи у входа в школьный парк, где мы с тобой шли в день нашей первой встречи».

Она оставила знаки, по которым я не сразу нашёл вторую записку в камнях ограды парка, прямо, как в «Стене плача». В ней был крик души любящей женщины:

«Мой милый, нежный, добрый мальчик, здравствуй. У меня предчувствие, что Ткемали всё равно найдёт меня. Спасибо тебе, что не оттолкнул меня, спасибо, что был со мной. Ты дал мне насладиться самыми счастливыми минутами. С тобой я была счастлива. Ты — любовь моя, свежий глоток воздуха.

Может быть, нам надо было не спешить, дать созреть хрупкому ростку любви. Поливать незрелое семя по капельке. Один неверный шаг, соскользнувший с тропки души сердечной, и ты летишь в пропасть неЛюбви. И снова люБоль, вновь приходится залечивать раны души. Рубца не видно, но времени надо поболее, чем заглушить рану на теле…

Мой грозный муж — страшный человек, если бы он застал нас с тобой вдвоём, я не знаю, но он мог убить нас. Но я чувствую своей цыганской кровью, что он нехорошо закончит свою жизнь.

Милый мой мальчик, я уже далеко. Я снова оступилась на своей тропинке, как тогда в парке. Сложно найти своего мужчину. Но я, кажется, только теперь нашла. Когда находишь, то уже не смотришь на возраст. Извини, я испугала тебя тогда. Прости, не сдержалась, набросилась. Это моя необузданная страсть, это от радости нашей встречи. Буду вспоминать тебя. У тебя в жизни обязательно будут желанные встречи с юными дамами, такими же, как и ты сам. Мне, конечно, больно, очень больно. Но я для тебя… Всё же надо принимать реальность, а не свои ожидания от неё. Но мы настолько погружены в себя, что бывает сложно вынырнуть в эту не желаемую для души реальность дней.

Но я всё равно буду приходить к тебе в снах, с тёплым ветром, с прохладным дождём в знойный день…»

Я почему-то смял, скомкал записку и сунул её в карман. Набрал её номер, телефон был недоступен. Пошёл в бар и напился. Я был недоволен собой: нерешителен, несмел… и очередная рюмка опустела. Это как башкой удариться о косяк двери, за которой могла быть сладкая жизнь… Или нет? «Но остаётся горестная метка, так на тропинке узенькой в лесу, товарищем оттянутая ветка бывает вдруг ударит по лицу». А у меня похоже осталась психическая травма на душе.

И действительно, Стефания в моих воспоминаниях непременно возвращалась: в фантазиях, с дождём среди лета, буйным, весенним ветром, срывающим с тебя белые лепестки, или выпавшим вдруг в октябре первым снегом…

И я вспоминал её снова и снова, как когда-то я пришёл к ней в очередной раз и не сдержался, спросил:

— Стефания, почему ты носишь чёрную одежду? Что это — дань моде или?..

— О, нет, мой милый, нежный друг, сначала я думала, что этот цвет мне идёт, живя рядом с таким мужем, но потом поняла, что это траур по моей прежней жизни, — перебив меня, ответила она и как-то странно засуетилась. — Но теперь пусть всё будет в прошлом. Я начинаю новый этап в своей жизни.

И она вдруг прямо передо мной стала сбрасывать с себя свою чёрную одежду, оставшись буквально в нижнем белье. Не обращая на меня никакого внимания, вроде как меня и не было рядом, она надела светлую блузку и юбку. Победно подняв руки вверх, она вскрикнула, как будто произошло какое-то чудо:

— Оля-ля. Ну как, я тебе такая, нравлюсь?

— Светлые тона тебе намного лучше, — ответил я, но про себя подумал, что без одежды она просто сама женственность, Афродита. Я не выдержал, подошёл к ней: и целовал, и обнимал и никак не мог напиться этим странным чувством, но очень желанным. Что это? Любовь?!

— Будем считать, что самое страшное позади: трудны дороги не под ногами, а те, что пройдены душой, — и она засмеялась заразительно, звонко.

И мне очень хотелось верить в этот момент, что испытания её судьбой останутся позади…

Но судьба ведёт тебя на новые испытания, словно играет тобой. Не наигралась, проклятая.

Я ещё раз набрал её номер телефона. Ответом было молчание. Телефон единожды чужим голосом сказал: «Абонент недоступен!» И тишина. Я шёл по парку, но все звери и птицы, будто почуяв неладное, примолкли. Лишь вороньё летало чёрной тучей над осколками наших встреч и остатков любви.

«Я когда-нибудь всё же найду тебя!» — подумал про себя и послал ей смс с этими словами в белый свет, как в копеечку…

Ну, а девушки?

Молодые курсанты, будущие офицеры, привлекали внимание местных девушек провинциального подмосковного города, где расположилось училище. Я понимал их, им тоже, как и мне, хотелось вырваться из-под родительского надзора и упорхнуть с любимым, пусть даже в самый дальний гарнизон.

Но я продолжал думать о встрече со Светланой. Не мог забыть эту девушку с тонкой фигурой, светлыми волосами, и она не бросалась на шею, как эти девчонки на дискотеке в клубе училища.

Сразу после выпускного вечера и посвящения в лейтенанты я женился. Свадьба проходила в квартире родителей Светы в Подмосковье. Приехали все мои родственники. Накрыли в большой комнате, ещё больший стол, выпили «цистерну» крымского вина.

Родители, особенно мать, не очень одобряли мой выбор, а я не понимал тогда — ну капризная, ну избалована, ну и что? Уступить чужой женщине сердце сына? Нет, это матери пришлось не по вкусу, тем более ей не нравилось, как Светлана относится ко мне. Ей казалось, что она груба со мной, не очень уважает их, моих родителей. Да и вообще любая свекровь, остается соперницей невестке считал я…

— Ну что, решился? — приставал в шутку тесть. — Пиши расписку, что обратно не вернёшь.

Тесть и тёща были замечательными людьми, прошедшими суровые годы жизни: революция, репрессии, война.

Перед самым первым шагом в ЗАГС я зашёл в парикмахерскую.

— Сделайте, пожалуйста, самую модную стрижку! — попросил я и они тут же сделали.

Я не смотрел в зеркало, думал взволнованно о своём. Но когда взглянул, то увидел какой-то «кактус».

— Простите, это что? — спросил я.

— Модная стрижка, — уверенно ответила парикмахерша.

— Этот кошмар вы называете модной стрижкой?! — возмущенно возразил я, но деваться некуда или стричься на лысо.

Пора было бежать подписывать акт гражданского состояния в любом виде…

Любовь — вещь идеальная, супружество — реальная; смешение реального с идеальным никогда не проходит безнаказанно. Каждый человек из скудости ума или отсутствия житейского опыта старается перевоспитать другого человека по собственному подобию, переделать, как скульптор Галатею. Ничего не получается, оказывается, человек не меняется, суть его остается прежней…

Когда я вернулся с женой в Мирный, то квартиру с подселением, на три семьи дали сразу, а через год — отдельную. Повезло нашей молодой семье, недолго мыкались в тесноте да не в обиде. Жить молодым семьям было весело. Все праздники отмечали вместе.

Позже, через год после переезда на север, родители сообщили мне, что вот уже второй год, в день моего рождения, к ним заходила какая-то женщина, молча вручала от кого-то букет цветов и также молча уходила. Это оставалось долго для меня загадкой…

Мирный. Полигон

Меня с большой группой молодых офицеров выпускников после окончания училища направили на северный космодром Мирный. Здесь, рядом с полярным кругом, ежегодно звездные весенние ночи сменялись июньскими белыми ночами.

Однако холодный военный городок встретил нас тепло.

Кругом сплошная тайга — самый большой лес на планете. Тайга России настолько заманчива, нетронута, девственна, что когда стоишь среди красоты зелёных мундиров хвойно лиственной армии деревьев-гренадеров, нависающих на тебя какой-то вековой тяжелой свободой, то всеми клеточками чувствуешь смолянистое обаяние, чистоту воздуха и легкий страх перед неведомым величием.

На северном высоком островке таёжной реки Емца, заваленной на изгибах коряжником, разместилась стартовая площадка для запуска космических ракет.

Начальник команды майор Топоров представил меня коллективу:

— Лейтенант, посмотри направо — это не груда железа, а колонны и мачты обслуживания космической ракеты. Посмотри налево, а это не группа разгильдяев, а боевой расчет, твои боевые друзья, с которыми будешь делить успехи и неудачи службы гвардейского ракетчика.

Майор был страшным матершинником. Он на нём просто говорил. Из его словосочетаний можно легко построить многоэтажный дом. Он говорил, что без мата, русская речь превращается в скучный доклад.

Стартовое отделение, которым я командовал, начинало первым приготовление ракетного «пирога» на стартовом столе, и, когда уже все было готово к старту, мы убегали в убежище самыми последними, буквально за пять минут до начала запуска цепочки старта ракеты: «Ключ на старт! Ключ на дренаж!»

Работали и в жару и сорокоградусные морозы, иногда незаметно при завирухе отмораживали то нос, то пальцы ног, то уши головы. На очередные ОИР — опытно-испытательные работы, выезжали на трёх «пикапах» рано утром около четырех часов, когда, как «собаке», так сильно хочется спать. А если ещё снится тёплый Крым, то вдвойне тяжело?

А бывало так, что дождь уже третьи сутки отплясывал на стартовом столе то ли чечётку, то ли степ, а мы мокрые всё работали и работали.

Ставили голую ракету с погрузчика на верхний и нижний силовой пояса. Подводили заправочную и электро мачту, колонны обслуживания, по которым бегали лифтЫ. Ударение бывалые инженерА лихо, по-заправски, почему-то ставили на последний слог, как французы.

Техника простая, но надёжная — Королёвская, однако сбои всё равно в электронике бывали часто. Поэтому иногда переносили или задерживали пуски космических ракет. В моем расчете служил один сержант «Ромео», который перчаткой на покрытой белоснежным инеем ракете выводил имя любимой девушки «Таня», от чего, ракеты стали успешно стартовать. Потом, он уволился, а мы продолжали выводить эти четыре, для кого-то успешных, буквы.

Самым красивым зрелищем был взлёт ракеты под утро, когда солнце ещё не показалось из-за горизонта деревьев, но освещает взлетевшую ракету, её шлейф. И этот огненный крест оперения, сгорающих газов, похожий по форме на раскаленный укус пиявки в голубом прозрачном небе, до сих пор помнит, и память приятно открывает эту страницу. Ракета улетала, превращаясь в далёкую звезду в мириаде звёзд нашей необъятной галактики.

Волки

Я встречался с волками несколько раз. Когда блуждал с ружьём, то набрёл на яму, в которую провалился старый волк. Его рык, оскал клыков и горящие глаза помнил долго. Запомнил и белый седой клок шерсти между ушей. Может, поседел от страха, и стал как сыр «Дор-блю». Жалко стало зверя. Спустил ему в яму толстый конец поваленного дерева, валявшийся рядом.

— Дор, — крикнул я матёрому, наградив его кличкой, — держи! Живи, серый Дор! Может быть, тебя детки ждут дома?

Рядом с ловчей ямой, заметил я, стоял рожон — самолов для хищников, трезубец. Где на центральной пике была закреплена приманка — тушка птицы. Зверь становился на задние лапы, опираясь передними на трезубец, его лапы оказывались между зубьями и защемлялись намертво. Волк или медведь могли попасть и сюда.

Через год ехали мы ночью на УАЗике через тайгу в свою воинскую часть. Вдруг заглох мотор: бензин закончился. Я оставил водителя с машиной, а сам пошёл пешком за подмогой. Дорога освещалась луной, по бокам тёмной стеной в зимней тишине стоял занавес из деревьев.

Вдруг за одним из поворотов раздался страшный рык — рычание зверя. Прямо на меня строго друг за другом шли волки. Это была большая стая, в этой сероватой цепочке было штук четырнадцать волков, не меньше. А может быть, мне от страха так много показалось.

Я сначала замер, потом стал лихорадочно соображать, на какое дерево буду забираться в случае отступления.

У меня был пистолет. Но что пистолет против стаи хищников. Может, увидев оружие, волки меня не тронут, они же понимают, что, ради такого ужина, как опытный охотник, им придётся пожертвовать как минимум тремя своими собратьями. Но этого лучше не делать, опасно. На всякий случай я вытащил ствол и загнал громким щелчком патрон в патронник.

Я зашёл за дерево напряг зрение, прицелился и… неожиданно узнал своего старого знакомого, некогда спасённого мной, волка. На мордочке увидел седую шапочку между ушей.

— Дор! — обрадованно крикнул я.

Да, это был волк, тот самый, похожий на сыр. Видно, что это его владение. Он шёл впереди стаи, мощной грудью прокладывая дорогу в снегу, за ним шли другие волки. Вожак сам прокладывал путь для стаи. Дор остановился, принюхался и повернул стаю на другую сторону дороги. Парочка молодых волков рыкнули в мою сторону, но Дор, на волчьем языке, так на них рыкнул — дал им знак, что они сразу оставили в покое человека и последовали за ним.

«Зайца ноги носят, волка зубы кормят, лису хвост бережёт».

Вспомнил мою услугу, отдал долг, спас меня, Дор-блю. Повезло подумал я, унимая дрожь:

«Спасибо тебе, Дор! Вот блю, чуть не влип в дерьмо на ровном месте».

На грани

Однажды, при запуске моей по счёту тринадцатой ракеты типа «Восток», за несколько минут до старта возникла нештатная ситуация — не отходила колонна обслуживания. У ракетчиков тройной контроль, весь стартовый расчет разделился на три группы. Я спустился через люк на отметку «минус два». Здесь в полуподвале всегда работали люди маленького роста — «метр с кепкой», как мы их называли в шутку. С моим высоким ростом — метр восемьдесят пять, можно передвигаться лишь согнувшись в «три погибели».

Вокруг ракеты полно аппаратуры и разъёмов. В училище я изучал стратегическую ракету, а здесь космическая. Пока проверял разъёмы соединений, пооббивал об косяки и выступы металлических ящиков все плечи и бока. Вдруг слышу, что колонны начали опускаться. Значит, неисправность устранили, и я попытался выбраться наверх… Однако, металлический толстенный люк — выход из бункера, оказался задраен кем-то. Я попытался постучать и даже снял ботинок. Но наверху стоял грохот от колонн и меня, конечно, никто не услышал. Весь расчет убежит мгновенно в бункер, как только опустится колонна.

Меня бросило в холодный пот. Я представил, если здесь останусь, то сгорю. До тела ракеты рукой подать. Она парит рядом белым инеем, одетая в белые одежды. Кто ты: невеста на выданье, или старуха в белом с косой? А я полустою, полусмотрю на неё и не знаю что делать… Но чувствую, как внутри Ангел зашевелился. И моё спокойное подсознание говорит моим готовым к панике мыслям и эмоциям: «Не дрейфь! Ты останешься жив. Думай, чтобы не совершить какую-нибудь глупость». До паники один шаг, но внутри непонятная уверенность: «Я буду жить!». Стою на краю пропасти. Ещё полшага и ты летишь в тар-тарары. Мне бы немного занять оптимизма!?

В этой тёмной тюрьме я превратился в какой-то чёрный квадрат Малевича, который никак не мог пролезть в круглый люк, за которым маячила солнечная свобода. Неожиданно в потьмах ударился головой сверху о какой-то выступ.

— Б***ь, — заорал я, выпуская накопившуюся энергию. — Твою мать! Как здесь могут работать люди? Ах!

Почесал ушибленный лоб. Чувствую, как пот высох на спине и ногах. Отчего вдруг стало холодно то ли от страха, то ли от парящей снежным инеем ракеты. В горле пересохло. Страшно хотелось пить. Думать «на сухую» было сложно. Я протянул руку и соскреб с ракеты снежный слой. Обожгло пальцы и рот, но влага помогла. «Ах, ракета, какая же ты холодная и близкая. В любом случае я не расстанусь с тобой до самой смерти!» Потер сведенную судорогой руку о штаны. Сильно ныли плечи, согнутая спина. Очень хотелось выпрямить ослабшее ноющее тело. «Может быть на этот раз „Таня“ не поможет им, а мне подмигнёт» — всякие бредовые мысли, как ёжики в тумане, лезли во встревоженную голову.

Ни один человек на свете сейчас мне не сможет помочь. Отдавай себе отчёт. Моя судьба только в моих руках. Внутри мгновенно промелькнула вся жизнь в картинках — самое дорогое, что меня держит на этой земле. Опять стало жарко. Но в голове опять сменился цвет полосы на чёрный. Мысли мгновенно увели слегка светлую память в краски последней чёрной катастрофы. Перед глазами огонь на старте и люди гибнут от ракетного горючего топлива, разбросанного взрывом последней ступени. Горят в огне боевые друзья, и ничего тогда поправить было нельзя, никого не спасти, когда прилипшая к одежде, к телу намертво заправочная смесь не отдирается даже зубилом. Эта катастрофа была совсем недавно от моего случая. Пот проступал, градинки его замерзали, но в темноте уже на эту мелочь не обращал внимания.

На правом плече сидел чёрный ангел и шептал в ухо — ну, что, влип «очкарик». На левом — белый. А я, мои мысли, эмоции, воля метались между ними, как на арене бойцовского клуба. Господь дал нам их для чего? Для испытаний? А разум, мысли, зачем тебе? Они всегда путают всё в голове, когда такая смертельная опасность жизни подошла и стоит рядом, создавая помехи.

Чёрт, чёрт, я уйду, а жизнь будет продолжаться, и даже не заметит потери бойца.

Однако моя внутренняя уверенность, что я отсюда выберусь, не давала мне паниковать и захватить меня врасплох. Стал хладнокровно соображать: что можно сделать, чтобы дать знать наверх, что я здесь закрыт. Мой выход — это люк, он задраен, и я здесь совсем один. Ну, что-о-о? Что можно сделать?! Стал снова размышлять и меня осенило. Колонна еще отходит, которую подпитывает электричество, значит, надо разорвать цепочку подачи электричества. Где здесь разъемы? В темноте напоролся на штырь. Больно резануло кожу на плече. Порвал гимнастерку. Бог с ней. Вспомнил Всевышнего. В такие минуты атеистов нет. Прочел бы с десяток раз «Отче наш», если бы знал. Выйду, обязательно выучу!