Бесплатный фрагмент - Живи, родник

Продается дом

На прошлой неделе позвонил шурин из Екатеринбурга. Потолковали не спеша о том, о сем, какая погода, как здоровье, пятое-десятое, а под конец без особой радости брат жены поведал, что вышел на пенсию по льготному списку. Дело, конечно, хорошее, да появилась закавыка одна: решили они с супругой перебраться из шумного мегаполиса обратно в деревню, откуда и пошли корни. Решили огородом заняться, живность какую-никакую завести вроде цыплят или чего покрупней. Родственник поинтересовался, не найдется ли в деревне пригодный для жилья домишко. Ну, чтоб не шибко дорогой, но все же мало-мало пригодный для жилья. За разговором постепенно выяснилось: дело было не столько в желании обрасти хозяйством, что сулило дополнительные хлопоты, а в том, что сын Павел женился, привел в дом невестку, ребенка ожидают через пяток месяцев. А квартира, полученная от завода в конце семидесятых, была небольшая, втроем еле курсами расходились, избегая утренних столкновений, а после увеличения семьи… Чего у молодых под ногами мешаться? Пускай уж сами строят свою жизнь, как умеют. Старших-то все одно не слушают. Вот так и поговорили.

А вечером, у телевизора, обсудили с женой Ксенией шуриновы дела. Ксения вспомнила, что в магазине кто-то толковал про дом, который вроде бы продается в соседней деревне, где была раньше центральная усадьба совхоза. Ксения предложила Николаю самому съездить на центральную, глянуть мужским глазом на дом, постройки, есть ли баня и стайка для скота. Прицениться и прикинуть, во сколько обойдется приведение дома в порядок. Николай согласился. А почему не глянуть? Шурина он уважал, с тем и выпить можно было, руки не распускал, нравоучениями не доставал, словом, сопли не жевал. Такой человек рядом никогда лишним не будет.

Часы показывали четверть восьмого, когда Николай залпом допил молоко и споро, как он это делал всегда по утрам, выбрался из-за стола. Утро — не вечер, тянуть резину некогда. Дела ждут. На ходу утер повлажневшее лицо полотенцем, ловко швырнул его на спинку стула, мимоходом взглянув, не упало ли — и скорее, скорее, почти бегом уже, кинулся к порогу одеваться. Жена, всегда спокойная и уравновешенная Ксения, из кухни наблюдала за хлопотами мужа, а про себя думала: отчего Николай такой шебутной — то медлит чего-то, будто не решается начать, раздумывает ли, прикидывает, обкатывает в голове мысли, потом вдруг встрепенется и торопится как на пожар. Жена смотреть смотрела, но словом не одернула, чтоб не обидеть. Ладно уж, мужику за сорок, не переделаешь теперь.

Николай набросил на шею колючий шарф и поморщился: за зиму так и не обмялся, всю шею измозолил. Залез в куртку, на удивление ловко справившись с рукавами, надернул спортивную шапочку на голову и поплотнее усадил, закрыв уши. Вот и готов. Стрельнул быстрым взглядом в сторону жены — ну, чем не пионер? Выходя, бодро кивнул жене, мол, отбываю, остаешься на хозяйстве, гляди тут сама, и вывалился из дома.

Утро встретило свежим простором апреля, запахами весны и бесконечного света. Солнышко уже высоко вскарабкалось, с чердачной лесенки не достанешь.

Побежал по пустынной улице на трассу, где останавливался автобус. Увидев спешащего на остановку Николая, большая неповоротливая ворона, картинно качавшая ветку на голой березе возле колодца, вдруг сердито затрещала. Затем лениво снялась с места и медленно полетела к близкому лесу. Ишь ты, подивился Николай, дикарка, а тоже с норовом. Характер показывает, помешал ей, трещотке неугомонной. Николай заторопился, прибавив шагу. Не опоздал. На остановке резвились пацаны из младших классов. Чуть поодаль от них, не стесняясь, курили в открытую парни постарше. Отдельно кучковались девчонки, а одна из них, одетая в яркую красную курточку, щебетала с кем-то по мобильному телефону. Новое и полезное быстро приживается. Годов пять назад в округе вообще никакой связи не было. Столбы пороняли. До сих пор в брошенной проволоке скотина путает ноги. А потом как-то быстрехонько налепили по району базовых станций мобильной связи — вот и звони, куда хочешь. Удобная штука, всегда при себе. Видел прошлым летом, как соседская девчонка-школьница картошку полола в огороде. Сама сидит на корточках, левой ручкой в резиновой перчатке дергает осот и лебеду средь картофельных кустов, а в правой держит мобильник и разговаривает с подружкой, выкладывает ей, какие сорняки попадаются и как она с ними проводит боевые действия. Кино.

Подкатил желтый школьный автобус, собиравший учеников по деревням, остановился. Садились с шумом и смехом. Поехали. Николай уткнулся в окно. Отгородившись воображаемой стенкой от постороннего шума, думал о своем, наболевшем. Вспоминал разговор с шурином. Было бы ладно, если смог помочь с домом. Да и в ремонте подсобил бы, не чужие…

Автобус той порой тихонько подкатил к школе. Остановился. Галдящая детвора вынесла на улицу из угретого нутра, тут сразу обдернуло бодрым ветерком с близкой, недавно вскрывшейся реки. Николай поплотнее запахнул куртку, потуже натянул шапочку и двинулся искать нужный дом.

В проулке повстречался дедок в старой шапке с кокардой лесной охраны, у него и справился Николай про дом, который вроде бы продается. Лесник не лесник, этот мужичок в ношеной шапчонке, выгнув нижнюю губу сковородником, недовольно окинул белесоватыми глазами Николая и проскрипел, показывая скрюченным пальцем куда-то в сторону берега:

— Топай туды, паря, за колодцем на правую руку как раз воткнешься в хибару Таньки Кузнецовой. Её продают… ˗ Сказал так, с такой интонацией, что и не разобрать было толком: толи дом продают на берегу, то ли саму хозяйку Кузнецову. Старик с кокардой уплелся, шаркая ногами и что-то невнятно бормоча под нос. Странное поведение незнакомца неприятно кольнуло Николая. Он недоуменно дернул плечами. Что за дела? После развала совхоза в деревне появились какие-то новые люди, бог знает, где работавших раньше, мало кого из них Николай знал. Все другое будто стало на центральной — отремонтированные дома, новые люди, новая жизнь. Раньше на работе в мастерских встречались, в конторе сталкивались, а нынче если увидишь кого-то знакомого по той жизни, то чаще — в магазине: хлеба, соли, сахарку купить. Знакомого встретишь, разговор быстрый, на ходу. Жив? Как видишь. Как там Иван? А помер Иван в прошлом еще году. Как так? Не слыхал… Весь разговор. Скорее узнаешь, что там новенького случилось в жизни певицы Пугалкиной, по телеку покажут, в который раз она замуж наладилась и за кого на этот раз, а вот про Ивана, который в пяти километрах жил, с которым когда-то вместе поля пахали, и не знал, что ушел насовсем. Совхоз разрушился, артельному делу пришел конец, и людские связи разорвались. Каждый сам по себе, думал Николай, отдельный прутик, ломай любого.

Когда подходил к колодцу, вдруг вспыхнуло в памяти, вытащило из закромов: «Татьяна Кузнецова, лучшая доярка района». Строчка из районной газеты с фотографией. Лица, правда, Николай уже не помнил, много воды с тех пор унеслось, но вот что зацепилось в сознании — была доярка награждена орденом за тонны надоенного молока. Самому стало удивительно, что помнит, не забыл о том времени. Тут же вылезли и другие подробности, связанные с Кузнецовой. Николай припомнил теперь, что в школе учился в одном классе с дочкой доярки, звали ее Мариной, у девчонки была совершенно замечательная коса и отчаянно голубые глаза. Однажды они вместе ходили в кино, и Николай (Колян тогда) в темном кинозале нерешительно мял руку Марины, а потом проводил до калитки. Отношения их иссякли также быстро, как и начались, юность щедра на потери, век долог, жизнь кажется бесконечной, о чем жалеть? Был еще и брат Марины, имени его Николай уже не помнил, мальчишка учился на два класса младше, но отпечатался в памяти тем, что поджег траву возле фермы и едва не спалил все поголовье. Давно было, тысячу лет назад, не меньше. Потому и вспоминалось спокойно, без сожаления и укора, с тем состоянием души, как если бы разговор зашел о событиях, допустим, гражданской войны — да, было, но очень давно и не с нами. Генная память, конечно, остается в крови, перетекает по сосудам, однако душу не рвет — слишком велик разрыв во времени. Отболело.

Николай приблизился к дому. И тут мысли сменили направление: а что же сама хозяйка, куда отправится после продажи дома? И тут же появился самый вразумительный ответ: дети забирают к себе. Подумав так, Николай вдруг огорчился. Вспомнился недавний случай со знакомой старушкой. Ее тоже сын забирал в Екатеринбург, в двухкомнатную квартиру где-то в районе Уралмаша, а сельский дом с крепкими еще хозяйственными постройками продали за хорошую цену многодетному азербайджанцу с семьей. А через три месяца старушка вернулась обратно. Не прижилась в семье сына, сноха сурово супила брови, как на вынужденную обузу, от которой вообще никакого проку, одни заботы, взрослые внуки грубили. Бабушка, уже вернувшись домой, как-то призналась, что и в туалет в доме сына боялась ходить днем, выбиралась туда ночью, украдом. Как-то целый день там просидела, внук запер дверь снаружи, а попроситься назад постеснялась. Так и ждала, когда сын вечером с работы вернется… Не прижившись в большом городе, вернулась обратно. И куда идти? Своя хата уже другими людьми занята. Издали видела в своем дворе чужих черненьких пацанят, которые гоняли кур и перекликались на незнакомом наречии. Отошла в сторонку, поплакала. Хорошо бы какой-никакой свой угол купить. Да на какие шиши? Денежки сынок успел на машину потратить. В дорогу дали на билет и велели пенсию ждать — когда переоформят — вот и все капиталы. В деревне отыскалась пустая халупа, в сельсовете, который теперь стал администрацией, разрешили там временно пожить. Так что с переездом, будь его воля, Николай бы не торопился. Всяко-разно может нынешняя действительность повернуться. Тут уж, как говорится, держи ухо востро.

Он осторожно толкнулся в калитку, косо висевшую на одной петле. Следом за ним подошла молодая приглядная лицом женщина с накрашенными губами. Одета она была в просторный спортивный костюм, скрывающий полноту. Видно, что из города: прическа, манеры, походка. Незнакомка несла в дом воду в фасонистом эмалированном ведре. Чуть не столкнулись.

— День добрый, — приветствовал женщину Николай, кого-то отдаленно ему напоминавшую. Он придержал валящуюся набок калитку, чтобы она прошла. — Я насчет дома. Сюда попал?

— Проходите, — разрешила она и прошла мимо, мельком глянув на Николая. «Марина! — тревожно колыхнулось внутри. — Она! Узнает ли?» Не узнала. Зато в секунду расшифровала потенциального покупателя: одет прилично, вещи крепкие, добротные, хотя и устаревшие, ясное дело, деревенщина, но при деньгах. Если и выпивает, то редко, лицо со здоровым румянцем, руки уверенные, рабочие, не трясутся. Покупатель, словом.

— Дом, конечно, не новый, — сказала Марина, поднимаясь на крыльцо и слыша за спиной шаги Николая, — но если руки приложить, нижние венцы подвести, залить фундамент, еще сто лет простоит.

Николай прикинул умом, сколько кругляка и досок уйдет на ремонт и приуныл. Затратное выходило дело.

Марина так и не узнала Николая. И к лучшему, успокоился он, прошлое не станет мешать сделке. Николай уже смекнул, что повзрослевшая Марина лишнего рубля не уступит, воспитала ее городская жизнь, придется поторговаться.

Вместе вошли в дом. В жаркой кухне Николай расстегнул курточку, освободил шею от колючего шарфа, сел на предложенную хозяйкой табуретку. Пока Марина выливала воду, убирала пустое ведро в сени, Николай раздышался, осмотрелся в доме, привыкая к духу чужого жилья. Вернувшись в кухню, Марина скинула резиновые калоши и залезла, не нагибаясь, в растоптанные тапки. Поправила сбившиеся волосы и повернулась к Николаю, готовая к разговору. Выглядела Марина неплохо для своих сорока с чем-то, вполне симпатично смотрелась, только нынешнее обаяние было сделанным, приготовленным для стороннего человека, а вот та, прежняя ее красота, какую помнил Николай, шла тогда от юности, от здоровья, от хорошего настроения. Хорошо, что не узнала, снова подумал Николай, зачем слежалое, заплесневелое сено ворошить, одна пыль от него и свербение в носу.

Марина, поколебавшись, предложила гостю чаю. Он отказался — и так было жарко в натопленной избе. Она не настаивала, показала обычную вежливость или желание усыпить бдительность покупателя.

Стукнула дверь, у порога образовался еще один человек.

— Это брат, — пояснила хозяйка.

Вошедший стоял за спиной Николая, сипло дышал. Его полуразмытое отражение Николай видел в старом, потемневшем зеркале: худой, давно не бритый мужик в обносках, почти старик. Руки у брата дрожали, и спичку к обмусоленному сигаретному окурку, зажатому спекшимися губами, он поднес только с третьего раза. Прикурив, явившийся родственник начал жестикулировать за спиной Николая, не догадываясь, что гость видит все знаки, подаваемые сестре. Марину возмутили клоунские ужимки братца. Лицо её покраснело от гнева. Николай отвернулся от зеркала: мало удовольствия от наблюдений за чужой ссорой. Он сменил позу на табуретке, чуть отодвинув затекающую ногу. Пошире распахнул курточку. И тут до него донесся чей-то еле различимый, осторожный кашель. Не такой, когда болеют, с надсадою, а тихий, извиняющийся, чтобы напомнить о своем присутствии. Николай недоуменно огляделся в кухне. Кто здесь еще? Где? Ситцевая занавеска, отделявшая закуток за русской печкой, слегка колыхнулась, и Николай подумал, что голос шел оттуда. Посмотреть? Может, его зовут? Однако не поднимался, тянул время. Такое самовольство вряд ли поглянется хозяйке,

А огорчать ее накануне серьезного разговора не хотелось. Он невольно прислушался к тому, что происходило за занавеской. Там опять установилась тишина. Зато отчетливо слышалась ругань сестры и ее непутевого брата за закрытой дверью. Оба сыпали упреками в адрес друг друга, упоминая такие подробности, о каких лучше не знать постороннему человеку. Похоже, выяснение отношений было делом привычным в этой семье и, как начал догадываться гость, могло затянуться надолго. Переломив себя, Николай все же поднялся с табуретки, шагнул к печке и осторожно отодвинул в сторону напитанную пылью серую тряпку. Заглянул.

Здесь, в тесном сумрачном углу с единственным оконцем, притулилась древняя кровать с рыжими пятнами ржавчины на гнутых трубах. Возле койки кособочилась расшатанная табуретка с пустой тарелкой. Эмалированная кружка с торчащей в ней ложкой стояла на подоконнике, потеснив рассыпанные по пожелтевшей газете сухие хлебные корочки. Николай не без труда отыскал среди тряпья сморщенное лицо старухи. Укрытая лоскутным одеялом, женщина лежала без движения. Присмотревшись внимательнее, Николай поразился, как живо и радостно вспыхнули светлячки ее глаз. Усталые, добрые эти глаза только и говорили о том, что старуха еще не умерла.

— Воздух у меня тяжелый, — словно извиняясь перед незнакомцем, тихо проговорила женщина. — Ты бы занавеску-то откинул, милок, я и подышу немножко свежиной уличной…