Бесплатный фрагмент - Жена хранителя маяка

Пролог

Однажды, пару веков назад, вот так же бушевала буря и лезвия молний вспарывали чёрное полотно неба, освещая жуткую картину. Среди ревущих волн прямо на скалистый остров, затерянный в океане, нёсся одинокий корабль… Вспышки стихии не позволяли капитану разглядеть, что впереди — спасительная суша или губительные рифы и скалы. Немногочисленные жители острова, отважившиеся в такую погоду выйти из дома, тщетно пытались разжечь костёр на гранитном выступе, чтобы указать морякам верный путь. Потоки ледяной воды заливали огонь, не давая ему разгореться. И людям оставалось только молиться о спасении тех, кто находился на корабле…

Очередной раскат грома, подобный залпу орудий, заглушил звук удара корабля о скалы, зловещий скрежет дерева о камень, стон падающих мачт с оборванными парусами… Судно напоролось на рифы, накренилось и стремительно пошло ко дну. Плыть к уходящему под воду кораблю на утлых рыбацких лодках было смертельно опасно…

Наутро, когда буря, выдохшись, отступила, жители острова поспешили к морю, надеясь найти выживших пассажиров и матросов с разбившегося судна. Увы, их поиски были безрезультатны: на берег вынесло лишь обломки деревянного корпуса, клочья парусины да пару корабельных сундуков. Нашли также тела двух моряков, одетых в странную — очевидно, иностранную — форму. Оба отличались очень высоким ростом. А потом один из рыбаков заметил вдали от берега качающуюся на волнах шлюпку. В ней обнаружили тело женщины, тоже рослой, чьи одежды, даже изорванные бурей, свидетельствовали о достатке и высоком положении их хозяйки. Даже после смерти своим телом укрывала она младенца, завёрнутого в тёплое одеяльце. Ребёнок, а это оказался мальчик месяцев девяти-десяти, промок, замёрз, но был жив и лишь тихо всхлипывал, глядя на своих спасителей ярко-синими глазёнками…

На шее малыша, на витой золотой цепочке, висел необычный кулон в виде ключа. Ключ этот подошёл к замку одного из сундуков, но там, кроме свитков бумаг на незнакомом языке, карт и чертежей, в которых никто не смог разобраться, не было ничего ценного. Поэтому сундук был снова заперт, а ключ возвращён на цепочку.

Найдёныша приютила бездетная семья рыбаков, назвав его Аланом, что на кельтском наречии означает «скала». Так и рос он на острове среди скал — крепким и выносливым, смышлёным и любопытным. Среди сверстников выделялся высоким ростом, быстротой ума и сообразительностью.

Когда Алану было около десяти лет, к острову причалило небольшое судно. Несколько мужчин — высоких, статных и неуловимо похожих между собой — сошли на берег. Пока матросы выгружали их багаж, они уверенно двинулись к дому, где мальчик нашёл приют. Между собой мужчины переговаривались на незнакомом гортанном наречии — однако, приветствуя местных жителей, легко переходили на английский. При входе в рыбацкую хижину им пришлось сильно наклониться, а, войдя, они, казалось, заполнили собой всё пространство небольшого жилища. О чём они говорили с рыбаком и его женой, неизвестно. Но прибежавшему с улицы Алану те сообщили, что прибывшие гости — его родственники, много лет искавшие следы разбившегося корабля, с которого он был спасён ребёнком. И что теперь он должен поехать с ними, чтобы жить среди родных и близких, учиться и занять то положение, которого достоин по рождению. Мальчик, не знавший другой семьи, кроме той, что его приютила, поначалу был огорчён словами приёмных родителей, но врождённое любопытство влекло его к чужестранцам, тем более что их необычная речь отчего-то казалась ему знакомой.

Гости разместились в пустующем доме на скалистом берегу, куда были перенесены их вещи и доставлен сундук, ключ к которому Алан все эти годы носил на груди. Они бережно перебирали его содержимое, внимательно рассматривали карты, бурно обсуждали что-то между собой. Потом вместе с мальчиком отправились к маленькому кладбищу, на котором рыбаки похоронили моряков с затонувшего судна и женщину — мать Алана. Постояв над безымянной могилой и что-то тихо обсудив между собой, мужчины обратились к мальчику:

— Не зря мы проделали долгий путь: поиски наши увенчались успехом. Твоё спасение, сынок, — поистине чудо, ниспосланное владыкой нашим. Свет надежды указал нам направление поисков, и мы хотим увековечить его сияние здесь, на острове, где началась твоя жизнь. Нам всем суждено нести этот свет сквозь тьму веков, чтобы найти дорогу к истокам нашим, к нашему общему дому. Мы построим на этом острове маяк, который будет указывать мореплавателям безопасную гавань. Это то малое, чем мы можем отблагодарить эту землю за то, что ты остался жив и род твой не угаснет…

Глава первая

Начало

Она была женой смотрителя маяка.

Ей было 23, и вот уже второй год она жила здесь, на острове, в каменном домике, что прилепился на краю скалы.

Она засыпала и пробуждалась под шум волн, с неистовым упорством бьющихся о гранитный остров, на котором возвышался маяк. Долгими зимними ночами вспышки его прожектора пульсировали сквозь сомкнутые веки. И сон превращался в обрывки бесконечного сериала.

Вспышка: жаркий летний полдень в её родном городе в графстве Эссекс, достаточно большом, чтобы жизнь в нём не стояла на месте. Начиная с апреля сюда съезжались туристы, в барах становилось шумно и тесно, торговцы выставляли на прилавках пылившиеся с прошлого года в кладовке сувениры, а широкие песчаные пляжи пестрели яркими зонтиками, палатками и оглашались визгом детворы…

В один из таких душных и ленивых дней она заглянула в «Весёлую устрицу» выпить бокал холодного лимонада и над отполированной тысячами локтей стойкой встретила взгляд его ярко-синих глаз. И утонула в их глубине…

Он был очень высоким, но не выглядел долговязым. Вероятно, потому, что крепко стоял на ногах — во всех смыслах. Несмотря на разницу в возрасте (а он явно был лет на десять-двенадцать старше ее), она чувствовала себя рядом с ним женщиной, а не юной девчонкой, попавшей в компанию взрослых. В тот день он успел рассказать, что приехал с небольшого острова в Бристольском заливе, где работает хранителем маяка. Именно так и сказал: хранителем, а не смотрителем. И что этот остров — отличное место, чтобы побыть наедине с собой. В их городок он завернул случайно — перекусить на пути в Челмсфорд*, где должен представить какой-то отчёт на очередном собрании «Тринити Хаус»** — компании, руководящей работой всех маяков Англии и Уэльса.

*Челмсфорд (англ. Chelmsford) — город в восточной Англии, административный центр графства Эссекс.

**Trinity House (полное название Corporation of Trinity House of Deptford Strond) — официальная организация, отвечающая за навигацию в Англии, Уэльсе и других британских территориальных водах, за исключением Шотландии и острова Мэн и Северной Ирландии. Несёт ответственность за предоставление и обслуживание навигационных средств, таких как маяки, буи, морские радио- и спутниковые системы связи. Основана в 1514 году. В настоящее время поддерживает 69 маяков как в самой Англии, так и во всех её территориальных водах.

Слова его звучали незнакомой и завораживающей музыкой — как рожок кельтского пастушка на вересковых пустошах Девоншира*…

*Девон — графство в юго-западной Англии, исторически известное как Девоншир; на севере омывается Бристольским заливом, на юге — Ла-Маншем. Главный город — Эксетер, основной порт — Плимут.

А потом были письма, письма и несколько коротких встреч, когда ему удавалось вырваться с острова…

Вспышка: хлопотливое утро накануне Рождества, прохладное, с поздним туманным рассветом.

Племянники и племянницы, которым не терпится развернуть подарки; тётушка Эмили, колдующая над своим фирменным пирогом из яблок и ревеня по рецепту её прабабки; ароматы ванили и корицы, витающие в воздухе…

Он приехал к самому ужину, немного уставший от долгой дороги, от него так тревожно пахло морем и морозными ветрами запада… Всё отступило на второй план: остались только его глаза, руки; широкая улыбка, с которой он протянул ей коробку в шуршащей обёртке с глупыми бантами. Она уже ожидала найти там куклу с фарфоровым личиком и льняными локонами или флакон духов, но в глубине цветных конфетти её ждал сюрприз — старинное кольцо с топазом цвета его глаз, которое досталось ему по наследству. Внутри изящного, в виде переплетающихся веточек ободка была сделана гравировка: «До последнего вздоха».

Она была потрясена и счастлива, но почему-то от этих слов по спине пробежал холодок. Как говорила тётушка Эмили: «Кто-то прошёл по моей могиле»…

Снова вспышка: день свадьбы. Ранняя весна с россыпью гиацинтов, тюльпанов, пролесок, свежим ветром, норовящим разметать пышные юбки её платья и, как парус, взметающим фату из тончайших старинных кружев. Жених в строгом костюме в тонкую серую полоску и в жилете, из кармашка которого свисает длинная цепочка часов, подаренных ею на Рождество. Торжественная мелодия органа, мерцание свечей, голова немного кружится — то ли от волнения, то ли от сильного запаха цветов, украшающих алтарь. Традиционные вопросы особо приглашённого по этому случаю её отцом епископа К., ждущего тихое «да». Синева его глаз напротив и ободряющая улыбка…

Внезапный порыв ветра, захлопнувшего тяжёлые церковные врата, — как будто закрылась дверь в прошлое…

А сон так и не приходит, только лёгкая дремота и снова — вспышка маяка.

Первый месяц на острове — будто в дурмане от его близости, объятий, терпких поцелуев, требовательных рук, жаркого шёпота: «Госпожа хранительница»… Череда дней, когда они открывали друг друга, как шкатулку с таинственными сюрпризами. Оказалось, что он не любит суп с капустой и театральные постановки, которые, напротив, ей хотелось пересматривать бесконечно, — а она совсем не умеет жарить рыбу. Его привлекала охота — она же вздрагивала даже от отдалённых выстрелов и не выносила вида мёртвых зверьков и птиц. Он не любил рассказывать о своём прошлом; о войне, на которой побывал, — она же могла без устали вспоминать детство в родном доме и всякие забавные истории, которые его непременно веселили…

Зато они могли часами гулять по острову, вдыхая запах соли и вереска, и предаваться мечтам о совместном будущем. Или выйти в море на старой лодке, купаться и ловить рыбу, наблюдать за тюленями и дельфинами. А потом сидеть вечером при свечах с бокалом вина и читать вслух журналы десятилетней давности, найденные в радиорубке, примыкающей к маяку.

В шутку он именовал их остров «чистилищем», объяснив, что хранители начинают службу на маяках в открытом море, называемых «адом», затем продолжают на островных маяках — «чистилищах», а завершают «в раю», на материке.

— Но с тобой мне не надо никакого рая, — смеялся он и крепко обнимал ее.

В тот месяц они почти не расставались и ни с кем не общались — даже с соседями. Вот только ночи ей приходилось часто проводить одной, особенно когда прогноз был штормовой — в такое время ему надо было неотлучно дежурить на маяке. Хотя компания «Тринити Хаус» и оснастила маяк новыми генераторами, необходимо было следить за их исправной работой.

Но в окно спальни она всегда видела его свет, что давало ощущение защищённости и покоя…

Сегодня северный ветер разыгрался не на шутку: похоже, шторм усилится. В такие ночи волны высотой метров пятнадцать-двадцать с грохотом разбивались о прибрежные скалы и о прочную конструкцию маяка, сложенного из местного гранита. Стены же домика смотрителя, хоть и были каменными, казалось, дрожали от его порывов, а старые ставни на окнах жалобно скрипели.

Дрова в большом открытом камине в столовой давно потухли. Надо крепко зажмурить глаза и постараться уснуть, считая про себя вспышки света…

Первое лето на маяке было похоже на праздник. Она обживала свой новый дом подобно тому, как птица вьёт гнездо: мыла, скоблила широкие дубовые половицы, переставляла мебель, вытряхивала коврики и одеяла; повесила новые занавески, выставила на террасу плетёные кресла, украсила комнаты букетами свежих цветов. Надраила до блеска старую медную посуду, повесила гамак и даже посадила на свежевскопанных клумбах розы, колокольчики, астры. За высокой оградой, сложенной из серых камней, что окружала дом и примыкающий к нему садик, цветы могли противостоять холодным ветрам.

Постепенно она познакомилась и с немногочисленными соседями по острову. Викарий Грегори Уилкинсон раз в неделю прибывал с паромом, чтобы отслужить воскресную мессу в старой церкви Святой Елены, которая сурово возвышалась в центре острова. Она приходила на службу одна, так как муж в это время обычно отсыпался после ночного дежурства на маяке. Викарий был немолод, внешне сдержан и суров, но всегда находил пару тёплых слов для каждого, кто переступал порог храма. Ей казалось, что к ней он был особенно внимателен: расспрашивал, как живётся на острове, не скучает ли она. Голос у него был низкий, густой, а карие глаза лучились добротой и пониманием. Говорили, что он рано овдовел, а несколько лет назад потерял и дочь и с тех пор живёт один, отшельником, и пишет книгу об истории церкви Святой Елены.

Прислуживал викарию старик Мэтью Шорт, живший в домике, примыкавшем к небольшому церковному кладбищу. Он же исполнял обязанности старосты: присматривал и за церковью, и за своими тихими «соседями» — печальными серыми надгробиями, вытесанными всё из того же местного гранита. Она стороной обходила старые могилы: от них даже в жару тянуло холодом и печалью…

На севере острова, в его болотистой части, жила семья рыбака Бака Стоукса. Все члены этого семейства тоже приходили по воскресеньям на мессу. Впереди шёл сам Бак — невысокий коренастый шатен с обветренным лицом и вечно нечёсаной бородой с застрявшими в ней и искрящимися на солнце рыбьими чешуйками. Огромные кулаки с загрубевшей на них от холодной морской воды кожей он прятал в карманы засаленных брюк и всегда угрюмо молчал. Следом семенила его жена Руби — бледная, худенькая, угловатая и печальная, в своей лучшей (вот уже десяток лет) юбке из тёмно-синего твида, старомодной шляпке и накинутой на плечи пёстрой шали. Она куталась в неё в любое время дня и года, будто никак не могла согреться. Замыкал шествие их сын Том — с неуклюжей походкой, в соломенной шляпе набекрень, — напевая под нос одному ему понятные песенки. Ему можно было дать и шестнадцать лет, и восемнадцать — такой вот вечный подросток-переросток с глуповатой улыбкой. Муж рассказал ей, что ребёнком тот упал в заброшенные гранитные каменоломни в глубине острова, нашли его только через пару дней и с тех пор он немного не в себе, но безобиден и услужлив.

И правда, Том всегда пытался сделать ей приятное: придержать дверь, подвинуть скамеечку для ног, поднять упавший молитвенник. Он приносил то румяное яблоко, то корзинку клюквы с болот, то букет полевых цветов и вручал свои дары, бормоча что-то неразборчивое. Почему-то ей часто слышались слова: «Будь осторожна»…

Однажды Том поднял на неё глаза, и она удивилась его вполне осознанному и твёрдому взгляду. Он тут же опустил голову и бочком отошёл к матери, которая заботливо усадила его на дальнюю скамью. А она быстро забыла этот эпизод, не придав ему значения…

В числе прихожан церкви Святой Елены был и паромщик Джон Болл — рослый, грузный, но сохранивший выправку военного моряка; всегда с похмелья, любитель отпустить солёную шуточку и частенько пропадающий в таверне на побережье. У причала была небольшая лачужка, где он обитал, и оттуда по вечерам долетали куплеты непристойных матросских песенок. По воскресеньям он привозил на пароме викария Уилкинсона и оставался на службу. А в те дни, когда паром не ходил, Болл помогал смотрителю в радиорубке: сказывался опыт службы на военном судне.

Приходили и несколько семейств крестьян и рыбаков с южной оконечности острова. Среди них — Эвансы и Кейблы, у которых она покупала свежие яйца, козье молоко и овощи. Вот, пожалуй, и всё их маленькое общество…

Свет маяка продолжал острым лезвием вспарывать ночную тьму за окном, а завывания ветра и грохот шторма заглушали все звуки вокруг. Начни кто-то звать на помощь, никто и не услышит…

В ближайший городок на побережье, что километрах в тридцати от Эксетера, ей удавалось вырваться нечасто: паром приходил регулярно только по воскресеньям и в туристический сезон. В остальное же время — только три-четыре раза в месяц, доставляя необходимые продукты и хозяйственные товары для жителей острова, газеты, письма, какие-то запчасти для маяка и радиорубки и топливо для генераторов.

Ей доставляло удовольствие бродить по небольшим магазинчикам, выбирая приятные мелочи для дома, которые бы создавали в нём уют, и местные деликатесы вроде копчёной оленины, а также баловать себя знаменитым девонским чаем со сливками в уютной кондитерской «Две розы». И хотя внутри ничто не напоминало об историческом противостоянии Ланкастеров и Йорков, разве только розы на хрупких фарфоровых чашечках, ей всегда вспоминался роман Стивенсона*…

*Имеется в виду исторический приключенческий роман шотландского писателя Роберта Льюиса Стивенсона «Чёрная стрела», действие которого происходит в Англии во время войны Алой и Белой Розы.

Во время одной из таких поездок она и познакомилась с Розмари, столкнувшись с той в небольшой антикварной лавке. Когда она не спеша рассматривала в полумраке (и почему в таких местах всегда приглушённый свет?) медные подсвечники для камина в столовой, к ней подошла посетительница, стройная девушка с копной спутанных рыжих кудрей, кучей веснушек и глазами необычного бутылочного цвета — их она разглядела чуть позже, при дневном свете. Обсуждение ими ассортимента магазинчика прервали звонок дверного колокольчика и голос владельца, мистера Хаксли. Девушка неожиданно поспешила к выходу, пообещав подождать её на улице.

Остановив выбор на паре подсвечников в виде цветков лилии, она подошла к конторке для оплаты и спросила мистера Хаксли о своей недавней собеседнице, но тот удивился и решил, что просто не заметил девушку, отвлёкшись на двух французских туристов. Однако незнакомка ждала её за углом, и разговор, начавшийся с обсуждения удачной покупки, они продолжили в малолюдном кафе на набережной и уже через час почувствовали, что эта встреча не случайна — так много общего у них было.

Розмари рассказала, что живёт в небольшой деревушке неподалёку, с какой-то дальней родственницей, за которой ухаживает, и иногда приходит в город — за покупками или просто сменить обстановку. Девушка с искренним интересом стала расспрашивать её о замужестве, о жизни на острове, его обитателях. С этого момента почти каждая её поездка на побережье непременно включала встречу с Розмари, прогулку с ней по узким улочкам с маленькими уютными домиками под камышовыми крышами и цветущими палисадниками или задушевную болтовню в тихом уголке парка, где было легко затеряться среди туристов. К концу лета Розмари стала важной частью её новой жизни. Вот только от приглашений приехать на остров и познакомиться с его жителями та каждый раз тактично отказывалась, ссылаясь на дела, — скорее же в силу своей природной застенчивости…

С очередным порывом северного ветра погас ночник. Хорошо, что на маяке есть переносной генератор и его лампам ничто не грозит. За двести лет, прошедших с момента постройки, маяк никогда, как бы ни разгулялась стихия, не оставлял мореплавателей без спасительных огней. Спасение… Два года назад она и представить не могла, что однажды смыслом её жизни станет это слово: спасение…

Глава вторая

Каменоломни

Новая вспышка. Осень — первая её осень на острове — обрушилась внезапно. Ещё вчера тёплое октябрьское солнце приятно согревало её во время работы в саду, где она срезала поздние розы и хризантемы, чтобы отнести их в церковь. А с утра за окном были потемневшее низкое небо, свинцовое бурное море и срывающиеся капли дождя. На берегу её муж вместе со стариком Мэтью поспешно вытаскивал на берег лодку и сворачивал сети. По радио передавали штормовое предупреждение — значит, день на маяке предстоял непростой. Запланированная поездка в город явно срывалась, зато можно было заняться домашними делами, которых никогда не бывает мало.

Однако и через день, и через неделю шторм не прекратился. Даже воскресная служба в церкви Святой Елены не состоялась, так как паром не привёз викария. Запасы продуктов позволяли им ещё долго прожить в изоляции от мира, но она скучала по Розмари и городку. Чтобы хоть как-то занять себя — ведь муж целыми днями пропадал на маяке и в радиорубке, — она решила выйти на прогулку, одевшись потеплее и натянув резиновые сапоги. Прихватила с собой и плетёную корзину, сунув в неё пару ломтей хлеба с ветчиной, яблоко и бутылочку воды — вдруг да прогулка затянется. Можно будет перекусить, присев на каменную ограду какого-нибудь заброшенного пастбища, а в опустевшую корзину сложить красивые раковины, выброшенные на берег…

Она и не заметила, как дошагала до середины острова и оказалась у тропы, ведущей к заброшенным каменоломням. Во время совместных прогулок они с мужем никогда не сворачивали в ту сторону.

— Там нет ничего интересного, только ноги посбиваем, — заботливо говорил он ей.

Теперь же она была здесь одна, и извечное женское любопытство перевесило все предупреждения и страхи.

«Дойду до каменоломен, там и перекушу», — решила она и уверенным шагом двинулась по тропе.

Примерно через полчаса она добралась до бывших гранитных разработок, на месте которых громоздились огромные глыбы, местами увитые цепким плющом или скрытые ветвями густых кустарников, что разрослись вокруг. В поисках места для своего пикника она пролезла между двумя валунами и увидела вход в пещеру — довольно узкий разлом в гранитных плитах, уходящий далеко вниз. Она заглянула в лаз, откуда на неё дохнуло сыростью. Темнота не позволяла разглядеть внизу хоть что-нибудь; нарушив полное безмолвие, где-то в самых глубинах пискнула летучая мышь… Она непроизвольно отшатнулась.

Желания лезть в каменоломни не было, поэтому она расположилась со своей корзинкой на плоском камне и принялась жевать сэндвич с ветчиной. И не заметила, как потемнело небо и на какое-то время стих ветер: так он затихает перед бурей, чтобы внезапно налететь с удвоенной силой… Хлынул дождь…

«Совсем как сейчас за окном», — подумала она. Воспоминания прогнали сон, и она вылезла из кровати, накинула на плечи шерстяной платок и прошла на кухню приготовить чашку чаю. Как там говорил сэр Артур Пинеро? «Пока есть чай — есть надежда».

*Сэр Артур Уинг Пинеро (1855—1934) — английский драматург.

Спасаясь от обрушившихся потоков воды, она подхватила корзинку и нырнула в каменоломни, пробравшись так, чтобы оставаться защищённой от разбушевавшейся стихии и в то же время не выпускать из вида тусклый свет, проникающий из лаза.

Постепенно глаза привыкли к темноте, и она смогла оглядеться. Узкий у самого входа, лаз расширялся и полого уходил вниз, образуя коридор с гранитными стенами и утоптанным земляным полом. Стоять в узкой части было неудобно: приходилось сгибаться под низко нависающим потолком, да и капли дождя то и дело долетали до неё, попадая на лицо и волосы.

Она протиснулась вглубь коридора, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не наступить на паука, или ящерицу, или на острый камень. Наклонившись за выпавшим из кармана куртки платком, она с удивлением обнаружила под ногами странные кружки, ровной цепочкой уходящие в глубину каменоломни. Подцепив один кружок и покатав его между пальцами, она задумалась: мягкий свечной воск говорил о том, что кто-то шёл по этому коридору со свечой, причём не так давно…

Движимая любопытством, она стала потихоньку спускаться по коридору, держась свободной рукой за стену, чтобы не упасть. Корзинка мешала, цепляясь за выступы гранита, и она решила оставить её, прихватив с собой только воду. Шаря в поисках бутылки в корзинке, она наткнулась на что-то небольшое и прямоугольное и даже вскрикнула от радости: это был коробок спичек, оставшийся с прошлого пикника. Вытащив припасённые бумажные салфетки, она скрутила из них жгут и подожгла этот импровизированный факел, который и осветил ей путь. В зыбком свете она осмотрела неровные стены прохода и заметила впереди небольшую нишу. В ней (и это почему-то не вызвало у неё удивления!) стояла коробка со свечами, мотком веревки и спичками. Ну как тут было не зажечь свечу и не продолжить своё путешествие?..

Неожиданно коридор привёл её в довольно большое пространство — гранитную пещеру, из которой вело несколько очень узких выходов. Один из них, пошире, был загорожен решёткой, запертой на замок. Она бы решила, что это сделано в целях безопасности после закрытия разработок или после несчастного случая с Томом, если бы не заметила сложенных за ней ящиков и коробок. Похоже, кто-то спрятал в каменоломнях таинственный груз и позаботился о его сохранности, установив решётку и повесив крепкий замок. «Странное место для хранения», — подумала она, разглядывая ящики, на которых можно было различить какие-то буквы и цифры. Ей удалось разобрать: D……eu….. 92…, — но что бы это могло значить, она не понимала. Вдруг что-то обожгло ей запястье: это капал оплавившийся воск. Свеча догорала, и надо было спешить к выходу, унося с собой чужую тайну…

Она слегка поморщилась: чай капнул на руку, совсем как тот расплавленный воск, придав её воспоминаниям ощущение реальности. «Надо бы налить горячей воды в грелку и взять с собой в кровать, иначе я так и не засну», — подумала она…

Коридор каменоломни завернул один раз, другой — и от лёгкого дуновения ветра свеча погасла окончательно. По всем прикидкам, уже должен был появиться свет, попадающий в лаз с поверхности, но впереди была темнота. «Неужели я ошиблась и свернула не в тот коридор?» — охватила её паника.

Осторожно, держась за стену, она двинулась вперёд маленькими шажками в сторону предполагаемого выхода. И внезапно громко закричала от страха: выставленная вперёд рука наткнулась на препятствие, и это был явно человек. Её крик ещё не успел затихнуть, эхом отозвавшись в глубине катакомб, как вдруг вспыхнул маленький фонарик и она с изумлением увидела, что преградой на её пути был Том.

— Я напугал Вас, — негромко сказал он, на удивление отчётливо. — Не бойтесь, я не причиню Вам зла. Ступайте за мной: я буду светить фонариком, чтобы Вы не упали…

Через несколько минут они были у лаза, и Том помог ей выбраться на поверхность. За то время, что она провела в заброшенной каменоломне, дождь закончился. Над землёй висела плотная пелена тумана, день клонился к вечеру.

— Позвольте, я провожу Вас домой, — хотя голос Тома и звучал приглушённо, всё же это был голос нормального человека, а не невнятное бормотание больного. — Вам не стоит больше ходить сюда. Каменоломни не место для прогулок: здесь таится опасность, а моя мама называет это место проклятым.

— Том, милый, как я рада, что ты помог мне выбраться, — она слегка прикоснулась к его руке. — Но почему же ты никогда раньше не говорил со мной так?

— Я ни с кем не говорю, кроме мамы, — опустив глаза, ответил Том. — И прошу Вас никому не говорить об этом. Мама очень боится — за меня, за нас… Она хотела бы уехать с острова, но мой отец… Он и слышать не желает об этом! Пусть все считают, что я так и остался не в себе после… После того случая в каменоломне.

Они пробрались сквозь заросли кустарника на тропу и пошли по направлению к маяку. В густом тумане его свет был слабым, призрачным, далёким.

— Муж может хватиться меня, — взволнованно сказала она. — Я же не предупредила его и не заметила, что прошло так много времени.

— Думаю, что в такое время у него много работы на маяке, — ответил Том. — Но всё же стоит поспешить, пока опять не полил дождь и совсем не стемнело.

Что-то странное послышалось ей в его голосе, какой-то непонятный намёк, предостережение…

— Постой, Том, давай на минутку присядем, хотя бы вон на то поваленное дерево, — она махнула рукой в сторону. — Я передохну, а ты объяснишь мне, почему нельзя ходить в каменоломни, почему ты притворяешься больным и что же с тобой случилось.

— Но, миссис… — попытался было возразить Том.

Однако она прервала его:

— Пока не расскажешь, я не сдвинусь с места.

Вздохнув, Том опустился рядом с ней на старый поваленный дуб и начал рассказ.

Глава третья

Рассказ Тома. Остров, 1921 год

— Мне шёл двенадцатый год. Я всегда был не по годам рослым и сильным и в свободное время помогал отцу вытаскивать сети, заготавливать дрова, чинить лодки. В то время викарий ещё жил на острове и обучал меня и нескольких ребятишек с крестьянских ферм, так как возить нас в школу на побережье каждый день было некогда: шла война, и большинство здоровых мужчин были призваны на фронт. Мой отец тоже два года служил на военном корабле где-то в колониальных водах, и нам с матерью приходилось нелегко: ведь я был ещё мал для тяжелой работы. Викарий всегда давал мне то пирог, то кусочки сахара; то приносил для всех учеников молочно-сухарную запеканку, которую готовила его дочь Эллен. Под класс для занятий он приспособил комнату в своём доме — там было тепло, сухо и чисто, Эллен поила нас горячим чаем, и поэтому на занятия я всегда шёл с радостью. Однако после уроков мне приходилось торопиться домой, чтобы хоть как-то помочь матери по хозяйству: или наловить рыбы, или собрать хворост для печки…

Раньше на маяке служил некий Магнус Макбрайд — немолодой, но крепкий бывший военный инженер, присланный к нам на остров после службы в колониях. По крайней мере, так говорили взрослые. Появился он ещё до войны, сменив прежнего смотрителя, скончавшегося от пневмонии. Макбрайд был нелюдим: в церковь не ходил, на побережье выбирался редко; нас, ребятишек, и близко к маяку не подпускал. Называл его важным государственным объектом. Продукты ему привозил паромщик, да и мы снабжали его свежей рыбой.

Через пару лет после окончания войны, когда мой отец уже вернулся домой, на остров прибыли какие-то люди. Все называли их комиссией из «Тринити Хаус», но точно никто ничего не знал. Продемонстрировав военную выправку, они быстро и в полном молчании прошли от парома к маяку, а через несколько часов вышли оттуда уже в сопровождении Макбрайда. Джон Болл и мой отец перенесли на паром какие-то чемоданы, коробки — видимо, личные вещи Магнуса, — и незнакомцы покинули остров. А на маяке остался новый смотритель, Ваш муж — как говорила моя мать, самый молодой смотритель на её памяти.

Но что-то я увлёкся воспоминаниями о былых днях, а Вы ведь просили рассказать про каменоломни. Мальчишкой я, конечно, излазил весь остров, знал каждый его уголок, каждую тропинку. Вот только отец всегда запрещал мне играть около заброшенных гранитных разработок. Они закрылись давно, ещё до войны. Мать опасалась, что там есть незаметные глубокие ямы, в которые легко можно упасть, и тоже не разрешала ходить в ту часть острова.

Но какие запреты остановят любопытного мальчишку вроде меня? Тем более что мой соученик Колин Эванс как-то после уроков шёпотом рассказал нам, что в каменоломнях водятся призраки, которые по ночам выбираются из подземелья и кружат по поляне, а глаза у них горят, как огоньки. И иногда, когда погода портится и сильные шторма с грохотом обрушиваются на остров, призраки чувствуют силу, уходят всё дальше от каменоломен и их огоньки можно заметить и на болотах недалеко от нашего рыбацкого дома.

Увлекательный рассказ Колина был прерван появлением викария, прочитавшего нам целую лекцию о вреде суеверий, о естественном природном явлении — блуждающих болотных огнях и задавшего на дом большой параграф из естествознания…

Но рассказ приятеля не выходил у меня из головы. Я и сам не раз видел эти самые огоньки на болотах, но не придавал им значения, считая их обычным явлением. Теперь же мне не давала покоя мысль о призраках из каменоломен, расхаживающих вокруг моего дома. Однажды, во время сильной бури, я сидел в темноте у окна, силясь разглядеть сквозь пелену дождя и тумана далёкий свет маяка. Как вдруг снова увидел какие-то блики, уходящие к безлюдной скалистой части острова сразу за болотами. Но, сколько я ни приставал к матери с расспросами, она так ничего и не ответила, а лишь рассердилась и погнала меня спать.

Той ночью я проснулся от голосов на кухне: мать о чём-то спорила с отцом, вернувшимся домой вымокшим до нитки. До меня долетали только обрывки фраз: «обещал мне», «последний раз», «сообщить властям», «каменоломни»… Больше я ничего не разобрал, но упоминание каменоломен убедило меня в том, что надо исследовать это таинственное место и разобраться с этими призраками…

Утром, сырым и туманным, шторм стих. Мать собрала меня на занятия и велела нигде не задерживаться, а после уроков сразу идти домой.

— Надо помочь отцу залатать лодку, её повредило вчера, — сказала она.

Прибежав к дому викария, я увидел своих соучеников, которые сидели на ступеньках и кидали камешки о стену.

— Сегодня занятий не будет, — радостно закричал Колин, едва завидев меня, — викарий уехал в город. Ночью о скалы разбилось какое-то судно: моряки утонули, и ему надо уладить что-то связанное с их погребением.

Голос Колина дрожал от возбуждения: ведь не часто у нас на острове случалось что-то выдающееся и интересное. Мальчишки принялись наперебой делиться новостями, которые они услышали от взрослых, и строить разные предположения, почему корабль напоролся на скалы.

— Говорят, что маяк не горел какое-то время: что-то случилось с генератором, и смотритель чинил его. Как раз в это время шторм разыгрался не на шутку, вот моряки и не заметили, что идут на скалы, — рассказывал Колин.

Мне было обидно оттого, что я не знал ничего о кораблекрушении; что мама скрыла от меня такое важное происшествие. Не желая выглядеть дураком перед товарищами, я решил отвлечь их интерес и сказал:

— А я сегодня ночью видел, как призраки из каменоломен гуляли у нас по болоту!

— Да брось ты, — засмеялся Колин. — Викарий же сказал, что никаких призраков не бывает. Наверное, это твоя мать зажгла свечи, а ты принял их отражение в окне за светящиеся глаза. Или тебе это всё приснилось, ха-ха.

— Нет же, я точно видел, как огни блуждали по болоту, — пытался убедить я мальчишек.

Наш спор закончился тем, что мы поспорили: я спущусь в каменоломни и найду там какие-нибудь следы призраков. Если я выиграю, то Колин отдаст мне свой чудесный перочинный ножик с костяной ручкой. А если проиграю, мне придётся расстаться с новым карманным фонариком.

— Только никому ни слова, особенно моим родителям, — попросил я. — А не то будет мне славная взбучка, ещё и подарков на Рождество не дождусь.

И мы разошлись, попрощавшись до завтра, так и не увидев ни викария, ни его дочь….

На этом месте Том остановился, облизнул пересохшие губы и попросил у неё глоток воды. Было заметно, что он взволнован воспоминаниями и что, вероятно, он подошёл к самой важной части своего рассказа.

Не желая медлить, в надежде выиграть спор, я побежал в сторону каменоломен. Раздвинув ветки кустарника, разросшегося вокруг, я увидел лаз, к которому вела тропа, и заметил на размокшей глине какие-то следы. Присмотревшись, я понял, что они чем-то напоминают следы коров или коз — в общем, парнокопытных, как учил нас викарий. Сердце моё ушло в пятки: я сразу вспомнил легенду о Девонширском дьяволе*, наследившем своими копытами в разных местах графства. Следы эти наводили на мысль, что призраки существуют и, вопреки расхожим представлениям, они не бестелесные существа, а весьма осязаемые, раз способны оставить следы. Меня одолевали сомнения, но манящая перспектива стать обладателем нового перочинного ножика и утереть нос задаваке Колину пересилила страх, и я отважно нырнул в лаз.

*Седьмого февраля 1855 года жители деревни Топшем в графстве Девоншир обнаружили на свежевыпавшем за ночь снегу следы, напоминающие следы копыт ослика. Однако, в отличие от обычных, эти следы были абсолютно идентичны, находились не только на земле, но и на вертикальных поверхностях, стенах и крышах, а существо, их оставившее, могло легко преодолеть четырёхметровую стену. Аналогичные следы были найдены и в других деревнях графства, находящихся друг от друга на расстоянии 150 км. Учёные до сих пор спорят о природе этого явления, а в народе их назвали «следами Девонширского дьявола».

Я осторожно и медленно двигался вперёд по той же тропе, что и Вы. Когда стало совсем темно, я достал свой фонарик, и его свет запрыгал по стенам, выхватывая неровные уступы, ниши и сколы. Освещая тропу и видя на ней следы копыт, я то и дело порывался повернуть назад и бежать без оглядки. С трудом сдерживая себя, я добрался до пещеры внутри каменоломни. Переведя дух, решил осмотреться. Увиденное поразило меня: посреди пещеры с низко нависающими гранитными сводами, основание которой представляло собой почти правильный круг, громоздились какие-то ящики, сундуки, пара металлических бочек. Я сразу представил, что призраки охраняют в этой пещере свои таинственные сокровища, и уже возомнил себя Синдбадом, на этих сокровищах разбогатевшим. Прошептав: «Сим-сим, откройся», я приблизился к ящикам, чтобы в тусклом свете фонарика прочесть надписи на них.

Вдруг я услышал какой-то отдалённый шум, похожий на шум шагов, и приглушённые голоса; в коридоре замелькали блики огней. «Могут ли призраки говорить и производить столько звуков?» — подумалось мне. Захотелось спрятаться — чтобы те, кто приближался, будь то люди или привидения, не заметили меня. Метнувшись к узкому боковому проходу, я стал протискиваться в него, обдирая локти. Мне почти удалось укрыться, но тут я вспомнил, что бросил свою сумку с учебниками на один из ящиков. «Надо бы забрать её», — подумал я, выбираясь обратно в пещеру.

В тот момент, когда я уже протянул руку за сумкой, мой фонарик погас. В темноте я не мог понять, в какой стороне находится спасительный лаз, и споткнулся о край какого-то сундука. Под шум падающих ящиков я откатился к стене и услышал громкие возгласы, топот бегущих ног. Пытаясь нащупать спасительный проход в стене пещеры, я двигался наугад, когда яркий свет ослепил меня. Отшатнувшись, я снова споткнулся и, падая, больно ударился головой о какой-то выступ. Теряя сознание, я увидел силуэты тех, кто вошёл в пещеру: один был очень высокого роста; другой, напротив, низок. «Великан и карлик», — успел подумать я и отключился…

Сколько я пробыл без сознания, не знаю. Очнулся внезапно и сразу почувствовал боль в затылке. Тело затекло, на глазах была какая-то пелена. Я лежал на полу в кромешной темноте и абсолютной тишине. Никого рядом не было. «Наверное, я умер и меня закопали на кладбище у церкви», — почему-то подумал я, и мне очень захотелось, чтобы красавица Эллен Уилкинсон приносила на мою могилу цветы и говорила: «Том был славный мальчишка»…

Но пульсирующая боль и жажда свидетельствовали о том, что я жив. Попробовав пошевелиться, я нащупал гранитную стену и постарался подтянуться и хотя бы опереться об неё спиной. Однако эти попытки отняли у меня все силы, и я опять потерял сознание. В следующий раз, придя в себя, я стал действовать осторожнее — двигался медленно и часто отдыхал. Так мне удалось сначала сесть, опираясь о стену, а затем и встать. Ноги подкашивались и дрожали, но я всё же понемногу передвигался по пещере в поисках выхода. Откуда-то я знал, что мне надо найти выход, а вот всего остального не помнил совершенно и не понимал, как я мог оказаться в этом месте. Последними моими воспоминаниями были спор с Колином и следы Девонширского дьявола на тропинке.

Не знаю, сколько времени прошло в этих поисках. Иногда я пытался позвать на помощь, но язык не слушался меня, и из горла вырывались только жалобные хрипы. Когда я уже совсем было отчаялся и почувствовал, что вновь теряю сознание, до меня долетели чьи-то голоса. «Том, Том, отзовись», — услышал я. Собрав последние силы, попытался подняться и крикнуть в ответ, но смог издать лишь тихий стон. Голоса же звучали всё ближе, и когда, наконец, свет фонарей разорвал темноту пещеры, я очутился в крепких руках своего отца. Рядом с ним был паромщик Болл. Когда меня выносили из пещеры, я успел разглядеть её: она была небольшой, совершенно пустой, с одним выходом. И никаких следов призраков в ней не было…

Дома меня встретила плачущая мать, которая показалась мне ещё бледнее и испуганнее, чем обычно. Что, впрочем, естественно для матери, обеспокоенной пропажей сына. Тогда я ещё не знал, что искали меня два дня — на болотах, на берегу, у скал — и все думали, будто я случайно упал в море и утонул. И только то, что Колин, не выдержав, рассказал Эллен о нашем споре, а та, в свою очередь, передала это викарию, направило поиски в сторону каменоломен. Поисковые группы разделились: отец Колина, Мэтью и викарий продолжили поиски на болотах, а Ваш муж и Эллен — на берегу. Мой же отец и Джон Болл отправились в каменоломни, где и нашли меня.

Всё это позже я узнал от матери, которая в дни моих поисков не сомкнула глаз, молясь обо мне. По возвращении же я был очень слаб, не мог говорить и всё время хотел спать. Викарий осмотрел меня, обнаружил рану на голове и на руке, а также признаки сотрясения мозга и обезвоживания и посоветовал отвезти меня в больницу. Но мать отказалась, решив выхаживать меня сама — травяными настоями по ей одной известным рецептам. Отец поддержал её, и я остался дома.

Мать не отходила от меня — обрабатывала раны какими-то снадобьями, поила отварами и настоями; тихо напевала мне, как в детстве, когда я засыпал. Сквозь дрёму я слышал иногда, как она о чём-то тихо спорит с отцом, уговаривая его покинуть остров и забыть про всё. Я думал, что она имеет в виду мою пропажу. Каждый вечер, вернувшись домой, отец присаживался на край моей кровати и спрашивал, как я себя чувствую и что же случилось со мной в каменоломнях. Это было странно, так как он никогда не проявлял обо мне такой заботы и интереса, как сейчас. Но мне нечего было ему рассказать: я ничего не помнил, а о нашем с Колином споре знал только со слов матери. Со временем мне стало казаться, что отец с облегчением выслушивал в очередной раз моё тихое «не помню»…

Товарищей ко мне не пускали, ссылаясь на мою слабость. И только Эллен Уилкинсон приходила по воскресеньям после службы, чтобы справиться о моём состоянии и передать какие-нибудь гостинцы. Говорить я мог с трудом — наверное, мамины травы обладали сонным эффектом, — но мне удалось как-то прошептать Эллен про следы дьявола у пещеры. Она, конечно, не восприняла это всерьёз и прочитала надо мной молитву, а вот мама почему-то заволновалась: под каким-то предлогом распрощалась с гостьей, а мне строго велела никому больше не рассказывать «этих глупостей», чтобы меня не сочли ненормальным.

Примерно через месяц я окреп, головокружения и боли прошли, и я стал выходить на крыльцо дома подышать воздухом и послушать шум моря. Никто больше не беспокоил меня расспросами, жизнь текла своим чередом. Пока однажды, ощутив себя вполне здоровым, я не решил залезть на лестницу, приставленную к сараю, чтобы проверить, вылупились ли уже птенцы ласточек. Маленькие желторотые птенчики дружно пищали в ожидании обеда, я загляделся на них, неловко повернулся и, ослеплённый солнечным светом, попавшим прямо в глаза, полетел вниз. Мне повезло, что у сарая была сложена солома, которую отец намеревался постелить на крышу. Она смягчила удар, но сознание моё всё равно помутилось. От яркого света в глазах запрыгали разноцветные пятна, сквозь которые я увидел два мужских силуэта, склонившихся надо мной: один человек был очень высоким, другой намного ниже. Великан и карлик… В тот же момент память вернулась ко мне…

— Уже совсем стемнело, и Вам пора поспешить домой, иначе Вас будут искать, — проговорил Том, прервав свой рассказ.

— Ты остановился на самом важном месте, — возразила она. — Кто были эти люди? И почему тебя искали так долго, а нашли совсем в другой пещере? Что за ящики ты нашёл в каменоломнях? Почему ты оказался там сегодня?

Вопросы сыпались один за другим, но Том упорно уговаривал её вернуться домой и продолжить разговор в следующий раз.

— Мы можем встретиться завтра, и я расскажу Вам всё, что знаю и помню, — Том сжал её руку. — Только прошу Вас: пообещайте никому — слышите, никому — не говорить о нашей встрече. Даже Вашему мужу, прошу Вас, ни слова.

— Конечно, Том, я буду ждать продолжения твоего рассказа, хотя от волнения и любопытства теперь вряд ли усну. А муж наверняка уже ушёл дежурить на маяк: после вчерашнего шторма у него много работы.

— Да, после таких штормов у него всегда много работы, — ответил Том, странно улыбнувшись. — Встретимся завтра в южной части острова, рядом с домом Эвансов. Сделайте вид, что идёте к ним за овощами или яйцами. Я буду ждать Вас там. А сейчас идите домой. Мне тоже пора возвращаться, мама будет волноваться…

Она и не заметила, как за воспоминаниями просидела на кухне довольно долго — чай уже остыл, а сама она дрожала от холода. Пришлось ещё раз греть чайник, чтобы налить воды в грелку. Положив горячую грелку в кровать, она задула свечи, укуталась в одеяло и вернулась в мыслях к той неожиданной встрече с Томом и его истории…

Глава четвертая

Рассказ Тома (продолжение)

Они встретились на следующий день, как и договаривались.

Накануне вечером, когда она вернулась домой, мужа уже не было, а на столе лежала записка: «Где ты ходишь, любимая? Ушёл на маяк, не дождавшись тебя. Когда вернёшься, дай мне знать». У них был свой, особенный способ общения: она подавала ему сигналы из окошка дома, размахивая свечой, а он мигал ей фонариком с башни маяка.

Утром, когда она кормила его завтраком, он поинтересовался её планами и удивился, что вчера она гуляла так долго.

— Знаешь, я так далеко забрела, что устала и задремала, присев отдохнуть, — солгала она. — И даже не заметила, как стемнело.

— Будь осторожна, милая. Погода стоит плохая, день сейчас короткий: в темноте можно упасть и пораниться, особенно в районе каменоломен. Лучше бы ты сидела дома в такое время.

— А я и не собираюсь к каменоломням. Вот только схожу на ферму к Эвансам: надо купить овощи, чтобы приготовить рагу, — ответила она, легко улыбаясь и целуя его в небритую щеку. — И проведу весь вечер дома, скучая по тебе.

Муж ушёл в спальню отдохнуть после ночного дежурства, а она накинула тёплый плащ, повязала косынку и, прихватив корзинку, поспешила на встречу с Томом.

Тот ждал её у дома Колина, сидя на каменной ограде и постукивая прутиком по сапогам.

— Миссис Эванс с мужем отправились на лодке в город, — сообщил Том, — навестить Колина, который теперь там учится и живет у тётки, портнихи Дейдре Кокс. Вы, должно быть, знаете её: она обшивает всех местных модниц.

— Конечно, я как-то переделывала у неё платье, — вспомнила она. — Эта Кокс, конечно, старая сплетница, каких мало, но шьёт аккуратно и быстро.

— Сделаем вид, что ждём миссис Эванс, — предложил Том. — А чтобы не бросаться в глаза, присядем за сараем, там есть скамейка.

Он спрыгнул с ограды, отодвинул щеколду на калитке, и они прошли к домику Эвансов. Обогнув его, оказались в тихом укромном уголке, где можно было говорить, не боясь быть услышанными случайными прохожими, и уселись на широкую старую скамью, всю изрезанную перочинным ножом. «Наверное, дело рук Колина», — подумала она. Том снял кепку, взъерошил волосы и, вздохнув, продолжил свой рассказ.

— Итак, я вспомнил, отчетливо вспомнил всё — наш спор с мальчишками, мой путь к каменоломням, следы копыт на тропинке; пещеру, полную ящиков и сундуков; попытки спрятаться в боковом проходе и, наконец, момент падения. Но, самое главное, я понял, кто тогда вошёл в пещеру. И с этого мгновения осознал, что моя жизнь находится в опасности, причём подстерегает эта опасность меня не где-нибудь, а в моём родном доме.

— О чём ты, Том? — взволнованно спросила она. — Чего тебе бояться в своём же доме?

— Моего отца. Ведь это он — тот человек невысокого роста, бывший в пещере.

Повторное падение, а, скорее всего, шок от возвращения памяти и понимания того, что произошло в каменоломне, не могли не отразиться на моём состоянии. Я потерял речь, и, когда отец со своим спутником перенесли меня в дом, я только всхлипывал и мычал. Мать бросилась ко мне, поила меня водой, читала молитвы, я же не мог ничего ей рассказать, а только размахивал руками.

Отец внимательно всматривался в моё лицо, пытаясь понять, что со мной происходит, но, видимо, его успокоили мои немота и беспомощность. Его высокий спутник, собравшись уходить, приободрил мою мать, которую, казалось, его слова ещё больше расстроили, и на пороге сказал отцу:

— Всё, что ни делается, — к лучшему. Дурачки живут дольше.

И, усмехнувшись, вышел…

— Том, ты узнал этого человека? Кто это был? — ей не терпелось услышать продолжение рассказа.

— Его лицо скрывал капюшон плаща, но мне показалось, что я уже слышал этот голос, — тихо сказал Том. — Но сначала я расскажу Вам, что было дальше.

Я снова оказался в постели, только был ещё более беспомощен, чем раньше, так как не мог говорить. Снова пил отвары, от которых клонило в сон и реальность сливалась со сновидениями.

Мать с отцом часто ссорились, но говорили обычно тихо, и слов мне было не разобрать. Когда отец уходил в море на рыбалку или на берегу чинил лодки и сети, мы оставались одни и мать часто плакала, гладя меня по голове. Она всё время хотела мне что-то сказать. Но сдерживала себя, ведь я не мог ей ответить.

Так прошло несколько месяцев. Я помогал матери по дому и на огороде, но дальше двора никуда не отлучался. Только по воскресеньям мы ходили все вместе в церковь, и там я услышал, что мисс Эллен обручилась и через полгода выходит замуж. Встретив её у выхода из церкви, я бросился к ней, собираясь рассказать о том, что же произошло со мной на самом деле, и о своих подозрениях. Мне казалось, что именно она должна понять, услышать мои слова, застревавшие в горле. Я размахивал руками и тянул её за рукав платья…

Но Эллен не понимала меня и только ласково приговаривала, гладя меня по голове: «Всё будет хорошо, Том, всё будет хорошо». Она была такой радостной и такой счастливой в своём красивом платье и в новой шляпке! Глаза её искрились, отчего цвет их был ярко-зелёным — совсем как у молодой травы у нас под ногами… Но тут подошёл отец, крепко взял меня за руку, извинился перед мисс Эллен за моё поведение и быстро увёл меня домой. После этого случая меня несколько месяцев не брали в церковь, и дочь викария мне больше так и не довелось увидеть. Спустя полгода, накануне своей свадьбы, она погибла…

— Какая ужасная потеря — и для отца, и для жениха бедной девушки, — она печально вздохнула. — Но ты не рассказал мне о том, как ты снова заговорил, Том.

— Это произошло в день гибели Эллен. Я опущу подробности того происшествия, так как не был его свидетелем, а сидел дома. Погода испортилась: весь день шёл сильный дождь, гремел гром. Шторм грозил перерасти в бурю. В такие дни мне всегда становилось очень тревожно и я даже начинал задыхаться. Так случилось и на этот раз, и мать, уложив меня в кровать, приготовила чай с молоком и свежими лепешками, чтобы успокоить меня.

Отца не было дома — должно быть, он оттаскивал лодки подальше от высоких волн. Мать без конца смотрела в окно, словно пыталась разглядеть что-то важное. Вдруг, с очередным раскатом грома, она вскрикнула и перекрестилась. «Маяк погас, — прошептала она, — спаси, Господи, души рабов твоих…» Я попытался спросить её, почему она так взволнована, но не смог. И тут она снова вскрикнула, на этот раз с радостью: «Он горит, Том! Маяк снова горит! Господь услышал меня». Я не мог понять, почему работа маяка так беспокоит мою мать, но мне приходилось с этим мириться. Я проклинал свою немоту, потому что не мог рассказать матери очень много важного. Маяк снова погас, потом опять зажёгся. Буря ревела за окном, и было трудно понять, что заглушает все остальные звуки — то ли ветер, то ли сирена…

Дверь распахнулась. Я подумал, что от ветра, но это вбежал отец. На нём были прорезиненный рыбацкий плащ и высокие сапоги. Чертыхаясь и бранясь, он схватил с сундука моток толстой пеньковой веревки и большой керосиновый фонарь.

— Бак, что случилось? — закричала моя мать. — Куда ты собрался? Это из-за маяка, да? Ты же обещал мне, Бак…

— Замолчи, Руби, — грубо оборвал ее отец. — Сейчас не время говорить о каких-то глупостях. Мисс Эллен пропала, и мне надо спешить, чтобы помочь с поисками. — С этими словами он захлопнул дверь и скрылся в ночи.

— Господь всемогущий, — снова взмолилась мать, — её-то за что? — И залилась слезами.

Всю ночь мы не спали, прислушиваясь к каждому звуку за окном и молясь за Эллен: мама вслух, я же молча, глотая слёзы отчаяния.

Уже когда рассвело, за дверью раздались шаги. Вошёл отец, бросил на пол мокрый плащ, стянул сапоги, тяжело опустился на стул и на немой вопрос матери ответил:

— Эллен Уилкинсон погибла — разбилась о камни, упав со скалы. Наверное, она хотела разглядеть корабль, что огибал вчера в бурю наш остров, и оступилась в темноте… Теперь вместо весёлой свадьбы нас ждут похороны…

Мать разразилась слезами и причитаниями, я же никак не мог поверить в сказанное отцом. Смерть Эллен, такой милой, такой живой и доброй, не укладывалась в голове. Я вскочил с кровати, выбежал на крыльцо, грозя кулаками кому-то невидимому там, в вышине свинцового неба. Мать бросилась за мной, обняла, прижала к себе. Слёзы хлынули ручьём из моих глаз, и сквозь рыдания прорезался голос.

— Это Дьявол убил её, мама, я знаю — это он!

На этом месте рассказа Том судорожно вздохнул, из груди его вырвалось рыдание, и он закрыл лицо руками.

— Том, хороший мой, не плачь. Ты, верно, очень был привязан к этой чудесной девушке, и её смерть стала потрясением для тебя. Но, я уверена, это был несчастный случай: был шторм, гроза, и она не заметила края тропинки.

— Нет, это было убийство, я убеждён в этом. Наверное, она тоже что-то узнала, что-то увидела… Я хотел предупредить её об опасности, но не смог. Я ведь хотел написать ей письмо, но оно не попало бы к ней в руки. Но теперь, когда здесь Вы — такая же молодая, красивая и добрая, как она, — я должен предупредить Вас. Уезжайте — к родным, друзьям, но только уезжайте с этого проклятого острова. Дьявол поселился на нём, и он не остановится, будет и дальше собирать свои жертвы. Прошу Вас, поверьте мне: Вам грозит опасность, особенно теперь, после того как Вы побывали в каменоломнях. Нельзя оставаться, бегите, бегите отсюда! Возьмите мою лодку или лодку Эвансов, только не садитесь на паром. Я могу сам отвезти Вас в город, вечером, когда нас никто не увидит. Прошу Вас, прошу…

Голос Тома срывался; юноша захлебывался слезами и дрожал, как будто от холода.

Она растерялась и даже немного испугалась, решив, что Том и правда не совсем здоров и сейчас у него очередной приступ болезни. Пытаясь успокоить его, она подошла к колодцу, зачерпнула ковшом воды и принесла парнишке.

— Успокойся, Том, милый, всё будет хорошо. Не стоит так расстраиваться и волноваться. Эллен уже не вернёшь, и это большая потеря, ведь она была твоим добрым другом. Теперь таким другом тебе буду я. Никакого дьявола на острове нет: это твои детские фантазии, не думай об этом. И какая мне может грозить здесь опасность? Я не гуляю по ночам у скал, в каменоломни больше не полезу, далеко не заплываю… Никакой опасности!

— Я не сказал Вам самого главного, — Том отставил ковш с водой, взял её за руки и посмотрел в глаза. — Я узнал этого дьявола. Тот высокий человек в пещере, который бросил меня там умирать; тот, кто пришёл с моим отцом к нам в дом и держит в страхе мою мать, — это один и тот же человек. И это…

— Вот вы где, — подобно раскату грома над головой, раздался густой бас. Рядом с ними, как скала, возвышался паромщик Болл. — А я слышу: голоса какие-то, а где, кто — не пойму. Что, миссис, Том опять плетёт свои небылицы? Ха-ха! Да разве только поймёшь, что он там бормочет?!

И здоровяк залился смехом, дёргая себя за бороду.

— Здравствуйте, мистер Болл, — она старалась выглядеть непринуждённо и учтиво, понимая, что они с Томом чуть не выдали себя. — Я просто жду миссис Эванс: она обещала мне овощи на обед, но, видимо, задержалась в городе. А Том хотел навестить Колина и пытается мне рассказать, как они раньше вместе ходили в школу к мистеру Уилкинсону…

Она говорила спокойно и уверенно, давая Тому возможность успокоиться и не привлекать к себе внимания. А тот сник под взглядом Джона Болла и молчал, не поднимая головы.

— Эвансы уже в пути. Я обогнал их, так как миссис Эванс решила занести какие-то свёртки старому Мэтью — их передали для церкви, должно быть. Да вон и они! Смотри, Том, твой дружок Колин уже машет тебе рукой…

Появление Эвансов, общие приветствия, болтовня разрядили обстановку, но ей казалось, что паромщик внимательно наблюдает за ней и за Томом, прищурив тёмные, почти чёрные глаза. Поэтому она быстро сложила в корзину картофель, морковь, капусту и, поблагодарив, поспешила уйти…

«Какая сегодня долгая и беспокойная ночь, — она прикрыла глаза в попытке заснуть. — „Воспоминания подобны чёткам: пока не переберёшь все, не постигнешь истину“», — вспомнила она слова из одной проповеди, услышанной ею когда-то давно в родных краях…

Происшествие в каменоломне и разговор с Томом не выходили у неё из головы. Вернувшись домой от Эвансов и готовя обед, чистя и моя овощи для рагу, она постоянно возвращалась в мыслях к тому, что услышала от мальчика. Что из рассказанного — плод его неустойчивой психики, а что — факты, жестокая реальность? И, главное, — кого же узнал Том в том великане из каменоломни? Она и сама не смогла бы объяснить, почему не рассказала обо всём мужу, не поделилась с ним своими сомнениями. Наверное, не захотела выглядеть смешной наивной простушкой, верящей в россказни юноши, которого все считали недоумком…

Она приняла решение ближайшим же паромом ехать в город и встретиться со своей подругой, надеясь, что Розмари поможет ей разобраться во всём происходящем.

Через пару дней ей удалось реализовать свой план, и она отыскала Розмари в уголке старого парка, где та задумчиво сидела на лавочке, будто в ожидании назначенной встречи. Присев рядом, она без предисловий начала свой рассказ — про прогулку, каменоломни, таинственные ящики за железной решеткой, про встречу с Томом и его истории…

Увлёкшись повествованием, в красках изображая то себя в тёмной пещере, то Тома, упавшего с крыши сарая, она не сразу заметила смятение на лице Розмари и слёзы, застывшие в её глазах.

— Прости, моя дорогая, я, наверное, слишком увлеклась и чем-то огорчила тебя, — прервавшись, она заглянула подруге в лицо. — Должно быть, у тебя что-то случилось, а я пристала со своими сказками!

— Нет, у меня всё в порядке, — девушка попыталась улыбнуться, но вышло это как-то криво. — Просто твой рассказ, он такой… необычный, эмоциональный… Я живо представила себе всё, о чём ты говорила, и мне стало так жалко этого бедного мальчика, Тома… Сколько ему пришлось пережить, а ведь он был ещё совсем ребёнком…

— Скажи мне, Розмари: ты считаешь, Том рассказал мне правду?

— Да, полагаю, его история не вымысел, и это подтверждает, в первую очередь, твоя находка в пещере. Все эти ящики, сундуки не могли появиться сами по себе: кто-то принёс их и спрятал, установил решётку, чтобы сохранить их содержимое в тайне. На остров редко приезжают посторонние, иногда лишь рыбаки или парочка туристов — посмотреть церковь и маяк… Вряд ли бы они могли незаметно привезти с собой груз и тащить его через весь остров, от пристани к каменоломням. Остаются только те, кто живёт там и может, не привлекая внимания, привозить или приносить ящики и прятать их… И эти люди вряд ли обрадуются, если узнают, что их тайник обнаружен. Это и произошло с Томом, когда он первый раз попал в пещеру: он был застигнут врасплох, упал, потеряв сознание, и кто-то перенёс его в другую пещеру, в которой не было никаких тайников. Мальчика пощадили, сохранив ему жизнь, — очевидно, поверив, что он потерял память. Но если эти люди узнают, что он всё помнит, что он может указать на них, — быть беде.

Розмари говорила тихо, но так убеждённо и уверенно, словно услышала эту историю не только что, а прекрасно знала и её действующих лиц, и то, что происходило на острове.

— Тебе тоже грозит опасность, если кто-то из них догадается, что ты побывала в каменоломнях и видела то, что там находится. Милая моя девочка, тебе надо быть очень осторожной и никому — слышишь меня, никому — не рассказывать то, что ты сейчас поведала мне!

От этих слов у неё по спине побежали мурашки, а ладони похолодели. Вздрогнув, она оглянулась: ей показалось, что из-за деревьев и кустарников за ними кто-то наблюдает.

— Но что же там, в этих ящиках, и почему они представляют такую опасность? — обратилась она к Розмари, даже не подумав, что её подруга вряд ли сможет ответить на такой вопрос.

— Знаешь, я думаю, что самое важное — это не то, что хранится в пещере, а то, как оно туда попало, откуда и кем было принесено и почему эти люди, — тут она запнулась, — почему они так ревностно берегут свою тайну. Я ещё раз прошу тебя быть внимательной и осторожной, не расспрашивать никого ни о чём, не лазить в каменоломни, ничего не предпринимать самой. Живи своей обычной жизнью и наслаждайся ею… И скажи Тому, чтобы он тоже молчал о том, что знает… Я не хочу, чтобы вы невинно пострадали.

— Розмари, дорогая, спасибо тебе за поддержку. Ты так близко принимаешь к сердцу мой рассказ, так серьёзно относишься к этой истории… И при этом ты никогда не была у меня на острове. Может быть, ты всё-таки приедешь ко мне в гости и я покажу тебе свой дом, все наши маленькие достопримечательности и познакомлю со всеми, в том числе с моим мужем и Томом?

— Ты ошибаешься, милая: я бывала на острове — вот только давно, ещё до твоего приезда. Но сейчас не время для воспоминаний, — она горько усмехнулась. — Мне пора идти, да и тебе стоит поспешить на паром: слышишь, уже звонит рында на пристани. А я… Я когда-нибудь вернусь на остров и обрету там своё последнее пристанище.

С этими странными словами Розмари встала, помахала своей подруге тонкой рукой в кожаной перчатке и, поспешив по тропинке в сторону, противоположную порту, вскоре скрылась за поворотом.

Ей ничего не оставалось, как торопливым шагом направиться к парому, перебирая в уме их разговор с Розмари, предупреждения и особенно последние слова подруги. Стоя на палубе, погружённая в раздумья, она не заметила пристального взгляда Джона Болла, который наблюдал за ней всё это время…

Глава пятая

Неожиданное открытие (встреча на кладбище)

Слова Розмари о последнем приюте на острове не выходили у неё из головы. Но придумать им логичного объяснения не получалось. Встреча с подругой тоже всё откладывалась: приближались праздники, и дел было много. Да и погода не располагала к морским прогулкам: начинались затяжные зимние шторма, поэтому паром ходил реже обычного.

Однажды, сразу после завтрака, когда муж лёг спать, она отправилась в церковь, чтобы помочь старому Мэтью с подготовкой к Рождественской службе. В корзинке лежали ветки падуба с яркими ягодами, сухие цветы бессмертника, последние астры из её садика.

В церкви было пусто, только одинокая свеча мерцала в полумраке. Быстро прочитав молитву, она через боковой проход вышла в примыкающий двор и приблизилась к калитке кладбища. Утренний туман ещё не рассеялся, и могилы тонули в лёгкой дымке, что придавало окружающей обстановке мистический вид. Она шла медленно, вглядываясь в надписи на надгробиях, шёпотом произнося имена, среди которых не было ни одного знакомого.

В дальней части кладбища она заметила несколько необычных одинаковых надгробий, вытесанных из местного гранита. Это были высокие строгие обелиски восьмиугольной формы, чем-то напоминающие башню маяка. Она решила рассмотреть их поближе: на каждом значилось мужское имя и была надпись на латыни: «custos lucis».

«Надо бы узнать, чьи это могилы», — подумала она и решила вернуться к церкви: одной здесь ей стало как-то неуютно.

Вдруг её внимание привлёк свежий букет из веточек вереска и бледно-розовых хризантем на одной из могил. Приблизившись, она всмотрелась в готический шрифт на мраморной плите. «Эллен Розмари Уилкинсон, возлюбленная дочь и невеста. 1900 -1923. До последнего вздоха».

Она стояла перед могилой дочери викария и раз за разом повторяла слова, написанные на своём обручальном кольце… «До последнего вздоха»… Что это: совпадение, случайность или Том прав и между ней и Эллен Уилкинсон действительно есть какая-то связь?

Она достала из корзины несколько астр, положила их на могилу девушки и, распрямившись, вскрикнула от неожиданности. Рядом стоял старик Мэтью и, опираясь на черенок садовой лопаты, с нескрываемой нежностью наблюдал за ней.

— Это дочка нашего викария? — спросила она, отряхивая с юбки сухую траву.

— Да, наша милая девочка, Эллен. Викарию очень её не хватает. Думаю, он так и не справился с этой потерей: просто делает вид, что всё идёт как раньше. Но я вижу, что это не так. Он и дом свой мне оставил, а сам перебрался на побережье: не смог оставаться среди воспоминаний.

— Мэтью, а что же случилось с Эллен? Я всегда стеснялась спросить об этом, но недавно… — тут она запнулась: ведь ей нельзя ничем выдать Тома. — Недавно я услышала в городе, что она погибла в бурю.

— Смотрю я, ты замёрзла совсем, дрожишь вся. Пойдём, я напою тебя горячим чаем с молоком и расскажу эту печальную историю…

В домике Мэтью весело потрескивали дрова в кухонной печи, пахло сухими травами, трубочным табаком и ещё чем-то неуловимым, чем обычно пахнет в старых домах.

— Здесь всё остаётся, как при жизни Эллен, — Мэтью довольно проворно для своего возраста поставил чайник на плиту и принялся доставать жестянки с чаем, печеньем и сахаром. — Викарий не стал забирать ничего, кроме своих личных вещей и архива. А я только освободил гостевую комнату и перетащил туда свой скромный скарб.

— Мэтью, можно я осмотрю дом? Ведь я впервые у Вас в гостях, — попросила она.

— Конечно, милая, чувствуй себя как дома. У меня редко бывают гости, и мне только в радость живая душа рядом. В домах должны жить семьи, бегать детишки…

Ей показалось, что при этих словах старик незаметно смахнул слезинку. Но, скорее всего, это дым от печки щипал ему глаза…

Она вышла из кухни и прошла в соседнюю комнату, которая, очевидно, раньше служила семье викария гостиной и столовой одновременно. Старинная тяжёлая мебель тёмного дерева вдоль стен, пара потёртых кресел и маленький круглый столик у окна да обеденный стол со стульями составляли всю её обстановку. Большой камин много лет не разжигали, подсвечники на его полке были тусклыми, давно нечищеными. Она подошла к окну и отдёрнула тяжёлые портьеры, чтобы впустить в комнату неяркий декабрьский свет. Оглядевшись ещё раз, заметила на стене портрет молодой женщины на фоне цветущего сада, в летней шляпке с лентами и цветами, из-под которой вырываются медные кудри. Узкие руки с длинными пальцами сжимают кружевные перчатки. Зелёные глаза, в обрамлении густых ресниц, улыбаются. Женщина выглядела счастливой, умиротворённой и кого-то неуловимо напоминала — поворотом головы, прищуром глаз, формой рта…

— Должно быть, это и есть Эллен, — подумала она. — Надо спросить Мэтью об этом.

Соседняя небольшая комната явно служила викарию кабинетом и спальней. Книжные шкафы до потолка, крепкий письменный стол и стул с высокой спинкой, тёмно-коричневый диван из кожи — всё выглядело строго и в то же время комфортно. Здесь она не заметила ни фотографий в рамках, ни картин — были только книги, папки с бумагами, настольная лампа…

Из кухни раздалось звяканье посуды: должно быть, чай готов и хозяин ставит на стол чашки.

Она вышла в небольшой коридор, который заканчивался ещё одной дверью. Толкнув её, она оказалась в светлой, оклеенной милыми обоями в мелкий цветочек комнате — безусловно, девичьей спальне. На кровати — красивое расшитое покрывало, на тёмном полу — шерстяной коврик; небольшой комод и туалетный столик в углу; у окна, выходящего в садик у церкви, — уютное кресло и скамеечка для ног. Так и тянет устроиться в нём с книжкой или просто помечтать… Над кроватью — картина с изображением маяка, написанная уверенными мазками, передающими всю его величественность на фоне бушующих волн. Она подошла ближе, чтобы разглядеть подпись или дату, которые обычно ставят в углу, и заметила необычную деталь: на балконе маяка была изображена фигурка женщины с развевающимися волосами, которая, казалось, всматривается в морскую даль и простирает к ней руки…

— Вот ты где, — в комнату вошёл старик Мэтью. — Чай готов, пойдём выпьем его, пока не остыл…

— Это комната Эллен? — спросила она. — Она сама нарисовала эту картину?

— Да, малышка с детства любила краски, — с грустью ответил старик. — Могла часами сидеть за мольбертом. Бывало, вся перепачкается, а викарий только смеётся и хвалит её рисунки. А эту картину Эллен нарисовала прямо перед своей гибелью. Я хотел убрать её вместе с рисовальными принадлежностями — их-то викарий велел сложить в кладовке, — но он решил повесить картину в этой комнате и, когда заходит сюда, всегда подолгу смотрит на неё и вздыхает…

— А в гостиной — это портрет Эллен? — спросила она, сделав несколько глотков ароматного согревающего чая, в который Мэтью не пожалел положить ни сахара, ни сливок.

— Нет, что ты: это портрет её матери, миссис Розамунд Уилкинсон. Его написал один художник из Италии, который приезжал на отдых на побережье. Розамунд брала у него уроки живописи; думаю, она и дочери передала это увлечение… Она тогда уже ждала ребёнка, очень радовалась предстоящему материнству, просто расцвела вся. Не знала, что не придётся ей понянчить малышку: не оправилась после родов, бедняжка. Миссис Эванс как-то рассказывала мне, что Эллен родилась до срока, это и подкосило здоровье её матери. А начались роды раньше положенного времени вот почему. Что-то уж очень сильно напугало жену викария, которая была в ту ночь одна: мистер Уилкинсон остался в городе по делам. Вот она и прибежала к дому Эвансов сама не своя, всё твердила про какие-то огни, про следы дьявола… Миссис Эванс говорит — родильная горячка это. Так плоха была, что пришлось её спешно везти в город, к доктору.

— Какая трагедия — потерять сначала жену, потом дочь, — она вздрогнула от собственных слов. — Мэтью, ты обещал мне рассказать, что же случилось с Эллен.

— Да что уж тут скрывать, грустная это история. Но странно, что ты до сих пор не знаешь её и спрашиваешь меня. Я думал, что твой муж давно рассказал тебе обо всём.

— Мой муж? — она была удивлена, но тут же вспомнила про надпись на кольце и на могильном камне. — Почему именно он?

Старик Шорт налил себе ещё чашку чаю, закурил трубку и начал свой рассказ.

Глава шестая

Рассказ Мэтью Шорта. История Эллен

— После смерти жены викарий Уилкинсон посвятил свою жизнь дочери, осиротевшей практически при рождении, и церкви. Он и крестил девчушку именем святой Елены, покровительницы нашего прихода. Конечно, пока малышка росла, ему помогала приглядывать за ней миссис Эванс, но, как только Эллен исполнилось пять, взял заботу и воспитание в свои руки. Да и у Эвансов скоро родился Колин. Так дочка всюду за отцом и ходила: играла у алтаря или в садике перед церковью, ко мне в лачугу прибегала; щебетала, как птичка. Очень смышлёная была, всё схватывала на лету. Викарий не захотел отпускать её в городскую школу, сам обучал наукам, а потом вообще открыл тут школу для ребятишек, живущих на острове.

Когда Эллен из подростка превратилась в юную девушку, всем стало ясно, что она красавица, вся в мать, но от отца унаследовала твёрдый характер — всё делала по-своему.

— Такой красотке нечего делать на острове, — вздыхала миссис Эванс. — Ей нужно общество молодых людей, чтоб жениха хорошего себе найти, замуж выйти. А она целыми днями то в церкви, то в школе, то по дому…

Нельзя сказать, что Эллен была нелюдимой — нет, она регулярно ездила в город, и у неё даже были там приятельницы, вместе с которыми она посещала уроки живописи и музыки. Иногда она ездила в Ч. или участвовала в благотворительных поездках от церкви, собирала пожертвования для бедных. Но, конечно, больше всего времени проводила на острове, рядом с отцом.

Наш прежний смотритель, Магнус Макбрайд, хоть и был таким отшельником и молчуном, что даже на воскресные службы не ходил, но и тот привязался к Эллен и всегда радовался, когда она навещала его на маяке. Никого не пускал он наверх, кроме неё. А Эллен в маяк была просто влюблена. И историю его строительства изучала, и Магнуса пытала, как линзы работают, как сигналы подают. Пытливая уж больно была. Вот и картину нарисовала, с маяком-то.

А через полтора года после окончания войны Макбрайда сменил новый смотритель, на удивление молодой для такой работы. Твой муж, стало быть…

Она помнила, как на этих словах чуть не уронила свою чашку. Значит, её муж уже был на острове, когда погибла Эллен Уилкинсон, однако он ни разу за всё время не обмолвился о ней ни словом…

— Когда в таком замкнутом пространстве, как наш остров, находятся двое молодых людей, они непременно потянутся друг к другу, — продолжал Мэтью, не заметив её смятения. — Так и случилось: сначала Эллен по привычке просто приходила к маяку и усаживалась на какой-нибудь валун со своим мольбертом. Встретив смотрителя, она всякий раз расспрашивала его о работе; о том, привезли ли новые линзы и как работает старый генератор. Её вопросы не были простым любопытством, ведь от мистера Макбрайда она узнала много чего о маяках и их устройстве.

Новый смотритель держался сдержанно, но учтиво, и так случилось, что их беседы постепенно становились всё продолжительнее и оживлённее. Думаю, для Эллен это была просто жажда общения с новым человеком, который моложе всех из окружающих её на острове. К тому же прошедшим войну, приехавшим издалека, повидавшим мир… Неподдельный интерес со стороны девушки, казалось, растопил обычную холодность нашего нового соседа. Он даже стал приходить иногда на службы в церковь, где скромно сидел в самом конце зала, на дальней скамье.

Как бы там ни было, спустя несколько месяцев наша Эллен и смотритель были уже не разлей вода. Я частенько видел их прогуливающимися над морем: она звонко смеялась, а он смотрел на неё с нежностью и лёгкой улыбкой. Так взрослые смотрят на расшалившегося ребёнка.

В этом месте рассказ Мэтью заставил её сердце биться сильнее — сразу вспомнились их с мужем прогулки по острову, такие частые в первые месяцы после свадьбы и такие редкие в последнее время… Интересно, над чем так смеялась эта девушка? Не над теми же ли забавными историями, которые он рассказывал теперь и ей?

— Викарий не препятствовал этому общению, понимая, что рано или поздно его любимая дочь, как птичка, выпорхнет из гнезда, — продолжал Мэтью. — Он принимал смотрителя у себя дома, они играли в шахматы после обеда, в то время как Эллен, устроившись в кресле у окна, что-то читала или вышивала.

Прошло несколько месяцев. Эллен всё реже бывала в церкви или школе и всё чаще на маяке. Новый смотритель, как и его предшественник, был рад её визитам, которые, впрочем, всегда приходились на дневное время. Во время ночных дежурств допускать на маяк посторонних не положено.

Однажды, глядя на Эллен, удаляющуюся от церкви в сторону маяка, я шутливо заметил викарию, что скоро у нас зазвенят венчальные колокола, а там, глядишь, и внуки не заставят себя ждать. И удивился грусти в его глазах, когда он тихо ответил:

— Чему быть, того не миновать. Но не такой судьбы желал бы я для своей милой Эллен, не такой. Заточить себя на этом острове на долгие годы, в то время как её ждёт целый мир… В своё время я уже совершил ошибку, уговорив свою жену остаться жить здесь, вдали от людей. И не хочу совершить новую. Но я вижу, что Эллен влюблена, что она счастлива, — и отступаю, как уходит под землю старый поседевший снег, давая дорогу звенящему весеннему ручейку…

— Викарий у нас очень образованный человек, всегда говорит красиво и верно, — Мэтью постучал трубкой о колено. — Но в этот раз он так сказал, что я не понял: рад он будет, если Эллен скоро выйдет замуж, или нет…

Прошло ещё немного времени, и когда в начале лета, в день Святой Троицы, смотритель и мисс Уилкинсон объявили о помолвке, никто и не удивился. А свадьбу назначили на Рождество.

Она уже давно поняла, к чему идёт рассказ старика, но последние слова больно резанули её сердце. Ведь именно на Рождество он сделал ей предложение и ни словом не обмолвился, что уже был помолвлен…

Викарий, может, и грустил, что дочь остаётся на острове вопреки его желанию отправить её на материк, но внешне этого не показывал. Эллен была так счастлива, что свет её любви и радости всех нас освещал в те дни. Она ездила в город, выбирала ткани на платье, совещалась с портнихой о фасоне, а с тёткой, сестрой мистера Уилкинсона, составляла списки гостей. Сама Эллен хотела ограничиться довольно скромной церемонией, но сан её отца обязывал пригласить и епископа К., и других важных персон. Так что готовились мы все основательно. Мне было поручено привести в порядок церковный зал — чтобы лавки не скрипели, чтобы подсвечники сверкали, а по углам не было паутины…

Но я отвлёкся, да и тебе, наверное, не очень весело слушать эту историю — ты и сама не так давно была на месте Эллен…

Она снова почувствовала, как пробежал холодок по спине, словно Эллен наблюдала за ней — пусть и невольно, но занявшей её место жены смотрителя…

— Заканчивалась осень, на редкость сырая и холодная, в начале декабря разыгрались штормы, — на этих словах старик поёжился и встал, чтобы подбросить ещё дров в камин. — На маяке прибавилось работы, поэтому смотритель наш пропадал там целыми сутками, да и Джон Болл ему помогал: всё равно в шторм паромщик сидел без дела. Опасное это время — густые туманы, волны высотой с дом… Лучше кораблям не выходить в такую погоду из гавани. Бывали у нас тут и кораблекрушения. Вот как раз за год до описываемых мною событий одно судно сбилось с курса и разбилось о скалы на севере острова.

Хлопоты по подготовке к свадьбе отнимали у Эллен всё время, и я редко видел её. Но однажды вечером она заглянула ко мне — я тогда ещё в старой сторожке обитал — и завела странный разговор. Сетовала на то, что её жених много времени проводит в сомнительной компании паромщика, ссылаясь на какие-то работы на маяке, и совсем не интересуется предсвадебными заботами. Ну, я как мог её утешил — мол, не мужское это дело, да и работы у смотрителя полно: не дай бог, в шторм и грозу выйдет что из строя на маяке. Она повздыхала, но со мной вроде согласилась и, попрощавшись, ушла… Больше я её живой не видел.

В камине вдруг вспыхнул яркий огонь, сноп искр разлетелся в стороны, Мэтью поспешил поворошить дрова и, думая, что она не замечает, смахнул слёзы с глаз.

Через несколько дней разыгралась буря. Лил дождь, волны одна за другой бились о скалы, порывы ветра клонили деревья до земли. Я уже готовился ко сну, когда услышал стук в дверь и громкий голос викария, звавшего меня.

— Мэтью, не у тебя ли моя дочь? — взволнованно спросил он. — Не заходила ли она к тебе сегодня вечером?

— Нет, я не видел её уже пару дней, — отвечал я, удивлённый волнением викария. — Может, она пошла с миссис Эванс обсудить что-то?

Но мои слова его не успокоили. Напротив, я видел, что он надеялся застать дочь именно у меня.

— Эллен была сегодня чем-то удручена: весь день что-то искала в старых газетах, просила у меня церковные книги с записями о смерти, но ничего мне не объяснила. А пару часов назад, когда шторм усилился, всё смотрела в окно на маяк. И вдруг сорвалась, накинула плащ и выбежала на улицу. Я даже не успел её окликнуть. Её нет до сих пор. Думал, она к тебе побежала с каким-то вопросом.

— Послушайте, викарий, — к тому времени я уже успел одеться и был готов отправиться на поиски. — Вы ждите дома — вдруг мисс Эллен сейчас вернется, — а я пойду к маяку: может, она решила с женихом своим что-то срочное обсудить…

И я вышел под дождь и поспешил по тропинке к маяку. Вода обрушивалась на остров со всех сторон: поистине разверзлись хляби небесные. Сквозь пелену дождя я различал свет маяка и ориентировался на него. Вдруг в какое-то мгновение меня накрыла тьма и, споткнувшись, я чуть было не упал: это погас маяк.

«Неужели опять что-то с генератором? — подумал я. — Ох, не вовремя эти неполадки в такую погоду!..»

Всматриваясь под ноги, чтобы не потерять тропу и не упасть со скалы, я пошёл медленнее. Вдруг свет маяка опять пробил темноту, и я смог ускорить шаг. Мне показалось издалека, что на смотровом балконе, огибающем башню маяка, видны какие-то фигуры.

«Наверное, это смотритель с Боллом, — мелькнула у меня мысль. — А Эллен наверняка сидит в тепле внутри или в радиорубке».

Тропа вела меня по краю острова, над скалами, и когда я остановился, чтобы перевести дух, и бросил взгляд в сторону моря, то чуть не вскрикнул: там, борясь с волнами, небольшое судно двигалось в сторону острова.

Маяк опять погас, через какое-то время свет его вспыхнул вновь, загудела сирена… Я успел заметить, что судно уверенно движется в южном направлении, огибая остров с безопасной стороны, и поспешил вперёд.

На маяке был один смотритель. Он спускался по лестнице мне навстречу, в мокром плаще, с которого стекали струйки воды, и очень удивился, заметив меня.

— Что случилось, Мэтью, почему ты здесь в такую погоду, старина?

— Меня прислал викарий, он ищет Эллен, и мы решили, что она здесь, с Вами, — отвечал я.

— Я не видел мисс Эллен со вчерашнего дня, — смотритель, на первый взгляд, был спокоен, но глаза его всё же выдавали некоторую долю волнения. — Должно быть, она задержалась у Эвансов: обсуждает, какие овощи подать к обеду.

— Викарий видел, как она направилась к маяку, а ферма Эвансов в другой стороне, — возразил я. — Думаю, нам надо звать подмогу и искать нашу девочку. В такую непогоду она могла упасть и повредить ногу и теперь лежит где-нибудь промокшая насквозь.

Тут и смотритель разволновался, и мы решили разделиться: я отправился на ферму к Эвансам, а он позвал из радиорубки Болла, велел ему нести фонари и верёвки и осмотреть тропинку и скалы между маяком и церковью.

На ферме Эллен не оказалось. Семейство Эвансов было взволновано моим рассказом, и Эшер вместе с сыном Колином примкнули к поискам вместе со мной. Мы решили пройти по другой тропе, но безрезультатно: следов Эллен там не было. Возвращаясь к маяку, мы заметили свет огней на берегу, какие-то тени над скалами — и сердце моё забилось в тревоге.

Приблизившись, я увидел Стоукса, который светил фонарём вниз; паромщика Болла, держащего крепкую веревку… Подбежав к краю обрыва, я замер: внизу, среди прибрежных скал, смотритель в тёмном плаще держал на руках тело своей невесты…

Мы так и не узнали, что же случилось в ту ночь. Приехавший из города коронер установил, что смерть мисс Уилкинсон произошла в результате случайного падения с обрыва: вероятно, она поскользнулась на мокрой тропе у самого края и, не удержавшись, упала прямо на скалы… До спасительного укрытия на маяке она не дошла пары сотен метров…

Остров наш погрузился в траур — вместо весёлой свадьбы мы собрались на горькие проводы нашей милой девочки в мир иной. Хоронили Эллен в свадебном платье, которое не дождалось своего светлого часа. Уж не знаю почему, но викарий настоял, чтобы жених забрал своё фамильное кольцо, подаренное Эллен на помолвку. Но слова, выгравированные на нём, перенесли на памятник на её могиле…

Вскоре после похорон мистер Уилкинсон перебрался на материк, оставив мне свой дом и поручив присматривать за всем. Тяжело он переживал потерю любимой и единственной дочери: всё сокрушался, что не уберег её, не настоял на отъезде с острова…

Смотритель тоже был убит горем. Он отдалился от всех, всё время проводил на маяке — видно, оплакивал свою невесту в одиночестве…

Из-за этого происшествия как-то никто и не вспомнил о странной работе маяка в ту ночь… Не до этого было.

***

Плотная завеса декабрьского вечера уже давно опустилась на остров, и внизу, под скалами, волны казались невидимыми оркестрантами, настойчиво повторяющими одну и ту же партитуру. Она медленно брела от церкви и не понимала: то ли это туман оседает капельками влаги на ресницах, то ли слёзы…