Бесплатный фрагмент - Жажда. Темная вода

Пролог

Упала Федерация.

Зрелище оказалось поистине грандиозным. Тысячи тонн бетона, металла и стекла с громогласным грохотом рухнули с высоты трехсот метров, погрузив на несколько дней в пыльную дымку знаменитый комплекс небоскребов столицы. Точнее, то что от него осталось. Когда — то башен было больше десятка, они сияли на солнце, словно драгоценные камни, всем своим видом напоминая о технологическом успехе человечества. Глядя на башни, ни у кого не оставалось сомнений, что нам под силу преодолеть любые преграды на пути к светлому будущему.

И оно обязательно наступит.

Те годы, кто бы что ни говорил, оказались самыми спокойными за всю историю этой несчастной планеты. За сто лет, прошедших после последней великой войны, родились поколения, не знавшие страха, голода и жажды. Старые бомбоубежища переоборудовали в склады и музеи. Ученые научились предсказывать землетрясения и цунами, медики победили заболевания, еще недавно считавшиеся смертельными, группировка военных спутников встала на защиту планеты от опасных астероидов и комет. Но враг пришел оттуда, откуда мы и представить не могли, и оказался смертоноснее самого мощного оружия, когда — либо созданного человеком. По приблизительным подсчетам темная вода всего за три месяца погубила девяносто девять процентов млекопитающих. Оставшиеся в живых назвали это страшное время Великой катастрофой.

Обезлюдевшие города с каждым годом приходили в запустение, и это был только вопрос времени, когда могучие постройки прошлого повторят судьбу своих строителей — сгинут навсегда.

Мидовцы, многие годы наблюдавшие из своих окон за разрушением комплекса небоскребов Москва — сити, верили, что, когда рухнут все башни, связь с прошлым окончательно оборвется. Новая эпоха принесёт страдания, по сравнению с которыми пережитый ужас покажется детским утренником.

Осталась последняя башня.

Глава 1

Витька шагал медленно, подсвечивая себе путь подствольным фонарем.

Снаружи солнце шпарило как сумасшедшее, однако налипшая коркой пыль на стеклах магазина блокировала свет. Забитые книгами шкафы напоминали в темноте полки для сосудов с прахом покойников — такие Витька видел в старом ужастике на единственном в Миде видаке, дома у Котла. В том жутком фильме главный герой пробрался в склеп на заброшенном кладбище, чтобы прикончить оборотня. Кончилось все эпично: отрубленная башка, кишки, кровища. Все как в жизни.

Витька наткнулся на труп. Сгнивший и давно высохший, одни кости, да изорванная одежда. Значит, здесь еще никто не ходил. Есть у сталкеров правило неписаное: обнаружил мертвеца — прибери. О похоронах, конечно, речи нет — столько миллионов полегло тогда, всех не закопаешь, — а вот к стеночке сдвинуть или прикрыть чем — это надо сделать. «Выкажи уважением тем, кого пришел обворовать». Да разве это воровство? Люди померли давно, им нажитое и не нужно. А вот нам, живым, пригодится.

Сдвинув кости к краю прохода и заложив книгами, Витька пошел дальше. Вскоре впереди послышался странный шорох. Замедлив шаг, он упер приклад в плечо и нацелился на предполагаемый источник звука — за квадратной бетонной колонной.

Ну, давай, тварюга, только высунись, получишь пулю между глаз. Витька давно готов доказать, что, также как дядя, способен крошить этих выродков направо и налево. В тире выбивает девяносто девять из ста — никому не удалось превзойти его рекорд. Здесь, конечно не тир, но и у него не воздушка. Грозная семьдесятчетверка и увеличенный до шестидесяти патронов рожок. А если патроны кончатся, есть нож, которым он с двадцати метров выбивает десятку. Только дайте, твари, шанс, и Витька его не упустит. Ведь ему уже девятнадцать, он самый молодой в истории Мида сталкер. Пора получить заслуженное — собственный позывной. Сейчас его кличут просто Витькой, а, убив первую тварь, он станет Соколом или Безжалостным. Нет, слишком длинно и пафосно. Тогда просто Тенью. Звучит очень круто.

Тень.

Тишина. Витька покрутился на триста шестьдесят, вернулся в исходную. Прислушался. Твари, они такие — потерял бдительность, а те уже за спиной. Набросятся беззвучно, вцепятся длиннющими когтями в кожу и мышцы, разорвут как куклу тряпичную. Если хочешь выжить и выполнить работу, нужно всегда быть начеку.

Из — за колонны выскочила коричневая блямба размером с ладонь, мотнула в его сторону шнурками — усищами и также быстро исчезла в темноте. Всего лишь таракан. На позывной не тянет.

Ничего, день только начался.

Надпись на указателе сообщала, что он в отделе романтической литературы. Имена авторов и названия ни о чем не говорили. Пришлось выбирать по обложке.

Вот, кажется, эта подходит: мужчина обнимает женщину, она прижимается головой к его груди, улыбается — выглядят точно, как влюбленная парочка.

Скотт Фицджеральд. «Великий Гэтсби»

И название приятное уху. Гэтсби — наверное, название города. Москву же так называли в прошлом — великая. Точно о хорошем книжка. Ей понравится.

Щелкнула рация.

«ЯКобальт, закончил здесь. Витька, как там у тебя?»

Книга отправилась в рюкзак.

— Я Витька, закончил. Прием.

«Встречаемся у входа через десять минут».

— Принято. Через десять минут.

Витька вытащил из рюкзака пластиковуюбутылку. Расстегнул ширинку, облокотился плечом на шкаф. Опорожнив мочевой, завертел крышку. Наклонил — проверил, не выливается ли.

— О, этот великолепный звук, — послышалось сзади.

Витька от неожиданности выронил бутылку и резко обернулся, вскидывая автомат. В нескольких метрах от него стоял человек — пожилой, худой как скелет, одет в лохмотья, грязные седые волосы в колтунах.

— Ты кто, нахер, такой? — выплюнул сталкер на выдохе.

Сухие губы незнакомца беззвучно шевелились, будто он язык пережевывал, а голодный взгляд смотрел даже не на автомат, а на бутылку с мочой. Витька поднял ее с пола.

— Что будешь с ней делать? — спросил незнакомец хриплым голосом.

— Солью в фильтрационную машину, — ответил Витька.

— Ты сталкер?

— Ну, допустим.

— Ищешь тут книги на продажу, — незнакомец оглядел стеллажи. — Непыльная у вас работенка. И монетами хорошо оплачивается.

— Хрена с два — непыльная, — возмутился Витька. — Мы в такие места ходим, которые тебе и не снились, папаша, достаем то, что никто не достанет. И в любую секунду тварь может напасть. На прошлой неделе, вон, двух сталкеров загрызли.

— Поверь мне, мальчик, настоящие твари не те, что с зубами и когтями, — незнакомец сделал паузу, сглотнул сухой ком и заговорил. — Я в убежище на Полянке прожил с женой пятнадцать лет, пока ее пневмония не забрала. А когда вода закончилась, решил — все, конец мне пришел, умру последним человеком на Земле. Захотелось напоследок на звезды посмотреть — вышел на поверхность и представь, узнаю, что люди, оказывается, выжили. Да не просто выжили, а создали внутри Садового Кольца конгломерат отдельных государств. Пришел я в Кремль на радостях, вот, говорю выживший, примите к себе. А мне отвечают, не нужны нам астрономы с докторской степенью, иди, дед, ямы копай. Ну, копал я, пока спина не перестала разгибаться. А когда не смог лопату поднять, меня и послали. Шарахался по общинам, везде отворот — поворот, в Мид тоже приходил, главный ваш даже выслушать не захотел.

— У нас воды наперечет, — оправдался зачем-то Витька. — Самим не хватает.

— Нельзя живыми людьми разбрасываться как отработанным материалом — так вымрем окончательно, — он многозначительно помолчал, потом добавил. — Я думал, Катастрофа вразумит людей, заставит задуматься. Ошибся. Ничего в этом мире не изменилось. Пока одни принимают ванны, другие умирают от жажды.

Таких, как он, людей без гражданства, называют бомжами. Они слоняются по кольцу от общины к общине, перебиваясь самой грязной работой, за которую платят сущие гроши. В редких случаях, если бомж обладает полезной профессией, его принимают в общину. На памяти Витьки в Мид таким образом взяли десять человек. За этот же период в бомжи разжаловали пятерых — кого за пьянство, кого за воровство монет из казны. Недавно был случай: троих поймали на сливе воды из общего бака — добытое они продавали за полцены, а полученные монеты тратили в Гуме на шлюх. Все трое недолго проходили в бомжах — загнулись от жажды.

— Отдай ее мне, — бомж указал на бутылку с мочой.

— Зачем? — спросил Витька, хотя до него и так дошло.

— Хоть глоточек бы…

— Нельзя такое пить. Только хуже будет.

— Я неделю жидкого во рту не держал. Готов и яду глотнуть, лишь бы язык промочить.

Витька хорошо понимал его. Позапрошлое лето выдалось особенно жарким, температура неделями стояла за сорок. При таких условиях организм требует больше жидкости, а почки выводят от силы треть выпитого. Пришлось снизить количество сталкеров в поле, норму выдачи воды сократили до одного стакана в сутки. А тут еще, как назло, встали в Кремле две водоустановки — цены взлетели, начался страшный дефицит. В Гарднере половина урожая высохла. Говорят, в Гортрансе треть механиков и водителей лишились нормы и умерли от жажды.

— Скажешь своим — пролил случайно, с кем не бывает, — бомж изобразил на лице нечто похожее на улыбку. — Послушай парень, у меня нет денег… Могу дать взамен немного ерша.

— Не надо мне.

Витька убрал бутылку с мочой в рюкзак. Если бы у бомжа осталась в организме вода, она бы выплеснулась из него слезами. Отчего — то стало по-человечески его жалко. Хотя это самое опасное чувство из всех возможных — сколько хороших людей из-за жалости полегло.

Витька достал из рюкзака фляжку с водой. Услышав всплески, бомж заскулил. Целую фляжку Витька не отдаст — там две его нормы, слишком жирно будет, а от пары глотков от него не убудет.

Бомж достал из кармана складывающийся пластиковый стаканчик, протянул трясущейся рукой. Витька закинул автомат за спину. Отвинтил железную крышку. Бомж смотрел на него голодными глазами, словно тварь на добычу.

— Эй! Отошел от него! Быстро!

Витька обернулся и увидел Кобальта. В следующий миг бомж резко схватил флягу за горлышко и рванул на себя. Витька удержал ее, но бомж вцепился как приклеенный. Свободной рукой молодой сталкер врезал противнику по лицу, отбив кулак об железные скулы. Бомж словно ничего не почувствовал. Находясь на краю гибели, его организм бросал последние силы на выживание.

Сцепившись, как парочка в танце, они мотались из стороны в сторону, врезались в шкафы, сверху на головы сыпались книги.

Кобальт не вмешивался, выжидал.

— Отпусти!

Бомж впился зубами в руку Витьки. Острая боль. Получив преимущество, бомж вывернул Витьке запястье, фляжка наклонилась, и из горлышка полилась струя воды.

Бомж бросился под нее с открытым ртом. В этот момент Витька сумел отпихнуть его коленом. Бомж потерял равновесие и повалился на пол. Тут же выхватил нож и собирался повторно накинуться на Витьку. Командир двойки пригвоздил его к полу ногой.

— Встанешь — пристрелю, — пригрозил Кобальт.

Бомж, лежа лицом в пол, приподнял руки сдаваясь. Кобальт забрал у него нож.

— Вот скотина, до крови прокусил, — выругался Витька, взмахивая рукой.

— Полчаса лежишь молча и не двигаешься! — приказал Кобальт. — Все понял?

— Да, — в голосе бомжа звучали нотки обиды и ненависти.

К выходу из магазина сталкеры шли молча. Кобальт нацепил на лицо привычную отрешенную маску, словно и не было только что нападения на его напарника. Опыт, что уж скажешь — и не такое дяде пришлось пережить. Другие сталкеры боятся идти к нему в напарники, говорят, он притягивает тварей как магнит. Сам дядя объясняет это звериным чутьем. Он будто знает, откуда выскочит тварь и всегда готов к ее появлению.

Витька всю жизнь мечтал оказаться бок о бок в поле с человеком, на историях о подвигах которого вырос. Дядя Дима для него не только легендарный Кобальт — убийца тварей, но и единственный родной человек, бесспорный авторитет и пример для подражания во всем. Витька еще помнил его улыбающимся. Как же давно это было… За последние несколько лет он сильно изменился: лицо стало каменным, речи короткими, волосы поседели, хотя было ему чуть за сорок. Из — за старой травмы он все время прихрамывал, но его взгляд все так же оставался цепким и ледяным. Казалось, даже смерть не сможет взять его голыми руками.

— Дядь Дим, только Бате не говори.

— Какой я тебе дядь Дим! — огрызнулся Кобальт. — Прикрывать тебя не собираюсь. Устав читал?

— Читал, — виновато ответил Витька.

— Ты автомат опустил перед вероятным врагом, дурень.

— Да он же на ногах еле стоял.

Витька запнулся, вспомнив каким сильным на самом деле оказался бомж.

— И чем ты думал, давая ему воду? — продолжал Кобальт. — Жизнь ему на пять минут продлить хотел? Ему и так конец. Скоро в залив уйдет.

Многие, находясь на грани гибели от обезвоживания, напиваются темной воды досыта — чувствуют короткое облегчение, а потом быстро умирают. Такая смерть не считается постыдной.

— Я просто хотел помочь…

— Всем бомжам не поможешь. Их выживание — их дело. Ты должен думать только о мидовцах, которые доверили тебе самое дорогое — свои жизни! Твоя задача — добывать товар и зарабатывать монеты, на которые потом Мид купит воду. А ты своей тупой выходкой, поставил их жизни под угрозу.

Витька кивнул. Его оправдания и правда звучали глупо. Накосячил он по полной и теперь придётся отвечать перед главой Мида. А тот может не только выгнать его из сталкеров, но и в бомжи разжаловать.

— А если бы это урка подставной был? — не прекращал давить Кобальт. — Сидели бы в засаде там еще три человека, ждали, пока ты носом в сторону клюнешь. Горло вспороли бы тебе от уха до уха ради одной фляжки.

— Думал, они только на окраинах кольца появляются.

— На нас с Фридомом на Тверской напали, если ты забыл. Напомнить, чем закончилось?

Эту историю все знали. Кобальт и Фридом были не просто напарниками — друзьями. Урки напали на них в километре от Кремля. От Фридома живого места не оставили, даже труп не нашли. Тяжелораненого Кобальта подобрала другая группа, и только благодаря врачам — кудесникам из Кремля сталкер — легенда выкарабкался с того света.

— Все по списку взял? — спросил Кобальт. — Дай проверю.

Витька открыл сумку — внутри четыре тома энциклопедии по растениеводству.

— Иди в машину и оттуда никуда.

— А ты? — спросил Витька.

— Забыл кое — что взять. Скоро вернусь.

Витька кивнул и вышел на улицу. Выждал немного, незаметно вернулся, чтобы посмотреть куда пойдет дядя.

Кобальт зашел в отдел детской литературы.

***

Охранник Гарднера, одетый лишь в легкий бронник и каску, с автоматом на плече, убрал подставку, удерживающую шлагбаум. Противовес из нескольких бетонных блоков опустился на землю, поднимая толстую трубу со знаком «кирпич» и предупреждением, что за самовольный проход на территорию общины полагается расстрел на месте. Второй охранник проверил документы у Витьки и Кобальта, затем связался с кем — то по телефону.

— У нас посылка, — сказал Кобальт, указывая на мешок с книгами на заднем сидении.

Получив разрешение, охранник скомандовал открыть второй шлагбаум, и они проехали внутрь.

Комплекс зданий бывшего Центрсоюза на северо — востоке Садового кольца был выбран гарднерцами благодаря сплошному остеклению фасадов. Это позволяло солнечным лучам беспрепятственно проникать внутрь, что хорошо сказывалось на росте растений. Фрукты, овощи, зелень, грибы, соя — с каждым годом количество и качество выращиваемых сортов увеличивалось. Гарднер был главным и основным поставщиком свежих культур на стол жителей Садового кольца.

— Представляю, если б мы в Миде тоже голышом разгуливали. Вот умора бы была, — Витька хихикнул.

Кобальт не отреагировал на реплику горе — племянника. Сам он бывал в Гарднере тысячу раз и давно перестал обращать внимания на оголенные тела. Каждый имеет право на свои закидоны, если они не мешают другим. Кроме того, в приверженности нудизму были не только отголоски их чудаковатой религии, но и практичное зерно. В жару лишняя одежда провоцирует потоотделение, а главное кредо любого жителя Садового, вне зависимости от гражданства и веры: «Выпил — сохрани в себе».

Они проехали мимо двух прибывших из Кремля водовозок Гортранса. Водители — дружинники покосились на сталкеров с презрением. Витька показал им средний палец.

Они остановились у теплиц. Кобальт взял мешок с книгами и вышел из машины.

— Сиди и не высовывайся, чтоб мне снова не пришлось за тебя краснеть.

Витька кивнул. Кобальт задержался у открытого окна, уставившись на племянника подозрительным взглядом.

— Да, понял, понял, — сказал Витька.

В центре общины, у алтаря, собралось много народу. Жрецы аккуратно раскладывали тарелки со свежими овощами и фруктами вокруг каменного сооружения в форме дерева с ветвями из чистого серебра. Слитки для их изготовления сталкеры стащили в одном из банков, ветки выплавили умельцы из Кремля.

Глава общины Агроном, седовласый, тучный мужчина с пёстрой растительностью на теле, читал проповедь, держа в руках новорожденного младенца. Родители малыша стояли рядом — мать держала кувшин, отец пустой металлический тазик.

— Мы, дети Богини земли, посвящаем этого младенца в наши ряды и клянемся воспитать его по строгим заветам Богини. Я нарекаю его Бергамотом, — Агроном посмотрел на младенца снисходительно. — Твое испытание телом продлится столько, сколько пожелает Богиня, и если ты проживешь это время в смирении со Священным писанием, в конце тебе уготован путь праведника — вечная жизнь в великом счастье. В Оазисе.

Люди приветствовали слова Агронома одобрительными возгласами.

Соваться в толпу Кобальт не стал. Гарднерцы живут закрыто, сторонятся чужаков, особенно в такой важный для всех день — посвящение младенца. Высмотрев в толпе Гороха, он салютовал ему рукой. Тот заметил сталкера и кивнул.

Агроном усадил ребенка в тазик, взял у матери кувшин, наклонил его над головой маленького Бергамота — из горлышка посыпались зерна риса. Толпа охала и вздыхала от восхищения.

Горох и Кобальт удалились, где было потише.

— Принес наконец? Еще на прошлой неделе ждали, — Горох достал книги из мешка, осмотрел, перелистнул страницы.

— Долго не могли найти хорошее качество, — объяснил Кобальт. — Из-за пыли и сырости книги быстро ветшают.

— Как и всё в этом мире, — Горох понимающе кивнул.

Помимо справочников по овощеводству, Гарднер заказывал несколько томов истории религий. Проверив книги, Горох передал звенящий мешочек. Орлом на монетах служило изображение фляжки с водой, за что их так и прозвали — фляги. Первоначально Кремль чеканил монеты для того, чтобы покупать у других общин продукцию, а те, в свою очередь, обменивали их у Кремля на воду. Со временем фляги превратились в универсальную валюту в Садовом кольце.

— Здесь не все, — Кобальт заново пересчитал монеты. — Ты знаешь ценник — десять фляг за том. А тут и сорока нет.

— Что могу…, — Горох пожал плечами. — Кремль снова задрал цены за воду. Будем считать, что это компенсация за нарушение сроков.

— Так дела не делаются. Был уговор.

— Извини. В этом году большой урожай, мы снизили цены, но склады все еще забиты. Все экономят, а нам надо воду заказывать на следующий месяц. Мне урезали фонды.

Кобальт покосился на мешок с книгами. Отменить сделку? Да кому нужна эта макулатура. Кроме того, в казне Мида который месяц недостача. Последняя водовозка приезжала две недели назад. С тех пор запасы воды сократились до критических.

— Ладно. Еще что-нибудь надо? — спросил Кобальт, убирая деньги в карман. — Спецуха, инструмент, лампочки, семена? В наличии бензин и соляра, могу за полцены отдать.

— Пока запасы есть. Если что — позвоню.

— У Гортранса топливо берешь? После всего, что они сделали…

Горох снисходительно улыбнулся.

— Качество их топлива лучше, и нет проблем с доставкой. Это бизнес. Ничего личного.

Кобальт кивнул и собрался уходить.

— Есть заказ, — вполголоса произнес Горох, посмотрев предварительно по сторонам и убедившись, что никто не слышит. — Явление Христа народу.

— Невозможно, — с ходу ответил Кобальт.

— Полторы тысячи фляг за картину. Если с рамой — дам две.

— А как же урезанные фонды?

Горох подмигнул и ухмыльнулся.

— Личная просьба Агронома.

Деньги приличные, хватит на водовозку, еще и машину свежих овощей и фруктов можно прикупить.

— В район Третьяковки не ходим, — ответил Кобальт.

Горох разочарованно покивал. Затем сказал с вызовом:

— А может уже пора?

До ушей Кобальта доносился голос Агронома, вещавший о спасении и необходимости ежедневно выполнять принятые в общине ритуалы.

Однажды Кобальту довелось побывать внутри здания Гарднера, что по всем правилам категорически запрещалось чужакам. Повсюду на стенах там развешаны картины, большую часть из которых когда — то притащили сталкеры из Пушкинского музея. Лица героев картин искусным образом заменены на лица жрецов Гарднера и самого Агронома. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чей лик заменит собой Агроном на картине о явлении христианского пророка.

Не имеет значения, какими способами Агроном держит своих людей в узде, главное, чтобы торговые отношения между общинами развивались. Будут заказы — будут фляги, а значит жители Мида не умрут от жажды.

***

Солнце лупило сквозь стекло, словно паяльная лампа. Витька еще помнил времена, когда не было такой жары, и зимой даже выпадал снег. Помнил, как с отцом лепил снеговиков во дворе, и как детишки катались с горок на ледянках. Самое лучшее время в его жизни.

«Тень» — выскоблил отвёрткой на деревянной ручке счастливого ножа. На другой стороне уже сделана надпись — «Сталкер».

Витька в очередной раз осмотрелся. Петруша знает, что он приехал. Неужели она не придет?

Книга за пазухой раскалилась будто подпаленная огнем.

С чего он решил, что она им заинтересовалась? Сколько раз они виделись? Дважды. В последний раз всего парой слов успели перекинуться, потом появился тот бугай охранник с огромным хером наперевес, прогнал Витьку, а после, сука, пожаловался Кобальту.

Вон она. Идет с корзиной от теплицы ко входу в здание. Мимо идет, и не смотрит даже в его сторону.

Витька выскочил из машины, рванул к ней. На пути вырос, как из — под земли, охранник. Витька на ходу вытащил книгу, упер ему обратной стороной в лицо.

— Начальник забыл. Для Агронома.

Охранник подумал недолго, кивнул и пропустил его.

Нагнав Петрушу, Витька шёпотом окликнул ее, а сам сделал вид, будто мимо идет. Девушка обернулась, на лице растянулась грустная улыбка. Они отошли в проход меж двух теплиц. Обычно здесь кругом полно народу, но сейчас почти никого.

— Я ждал, что ты придешь.

При виде ее обнаженной груди и ложбинки ниже пояса в животе вспыхнуло что — то горячее. Он плеснул воды из фляжки в лицо.

— Ты зачем тратишь зря воду! — сделала строгое замечание Петруша.

Она всю жизнь провела в Гарднере и не понимала, почему нагота может смущать. Тем более молодого, влюбленного в нее без памяти, парня.

— Помнишь, я говорил, что привезу тебе подарок, — он вручил ей книгу.

Петруша сначала испугалась, будто он держал в руке крысу. Потом настороженно взяла книгу, посмотрела внимательно на счастливую пару не обложке.

— Какие красивые.

— В конце все закончится хорошо, и они будут жить долго и счастливо.

— У меня нет денег.

— Ты что? Это же подарок.

— Я не могу принять.

Витька слышал об особенностях воспитания детей в Гарднере. Ничего даром не брать, чтобы не быть обязанными.

Петруша протянула ему яблоко. Зеленое, гладкое, такого Витька давно не пробовал. Он взял его и кивнул в знак благодарности. А так хотелось обнять и поцеловать ее…

Она положила книгу на дно корзины, сверху набросала фрукты и овощи.

— Петруш, а как твое настоящее имя?

Она отвела взгляд.

— Не могу сказать.

Для гарднерцев имена, словно нагота для обычного человека — их прячут от чужих ушей, используя в обиходе имена, присвоенные Агрономом при обряде посвящения. Считается, если человеку сообщить родное имя, он переходит в разряд самых близких людей. Очевидно, Петруша еще к этому не готова.

— Имя я скажу только будущему мужу.

— У тебя есть жених?

Она пристально посмотрела Витьке в глаза, и на секунду он представил, будто сейчас услышит свое имя.

— Нет. Но обязательно будет. У нас будет крепкая семья и много детей.

Она мечтательно закатила глаза, потом вдруг поникла и засобиралась.

— Мне пора.

— Подожди, Петруш. Еще хотя бы пару минут.

— Я не могу. У меня папа заболел.

— А что с ним?

— Живот сильно болит. Несварение, наверное.

— А болит как? Случаем, не справа, вот тут?

Витька показал на себе.

— А ты откуда знаешь?

— Так это аппендицит, очень опасная болезнь. У моего друга такая была. Ему в Кремле операцию делали.

Петруша поморщилась.

— Папе станет лучше, когда он поест свежих плодов. В них сила земли.

Витька, сам того не осознавая, схватил девушку за плечи. Она в ужасе посмотрела на него. Прикосновения между не родственниками в Гарднере строжайше запрещены, а за прикосновение к чужаку, могут изгнать из общины.

Витька отпустил Петрушу и отошел на шаг. Она стояла, не шелохнувшись, словно замороженная.

— Аппендицит сам не проходит — так хирург сказал другу. И никакие фрукты ему не помогут. Твоему папе нужна операция, иначе он умрет.

Эти слова вывели ее из ступора. Петруша опустила взгляд в чашу с плодами, потом посмотрела на Витьку полными слез глазами.

— Что же делать?

Агроном ни за что не станет просить Кремль вылечить своего гражданина.

— У нас в Миде нет хирурга…

— Значит, папа умрет, да?

Она расплакалась.

— Не умрет, — твердо сказал Витька. — Я договорюсь, чтобы его принял кремлёвский хирург. Его вылечат. Все будет хорошо.

У Петруши в глазах вспыхнул огонек надежды.

— Ты сможешь? Ты уверен?

— Конечно. У сталкеров хорошие отношения с Кремлем. Мне нужно время, чтобы все решить. Я очень скоро вернусь за твоим папой.

— Обещаешь?

Он посмотрел в ее глаза цвета небесной синевы, в которые хотелось провалиться.

— Обещаю.

Петруша взяла его за руку. По спине пробежали мурашки. Потянулась к уху и произнесла шепотом:

— Меня зовут Эли.

***

Лэнд Крузер сталкеров свернул на Большую Лубянку и, набирая скорость на пустой дороге, поехал в сторону Кремля. На пути проносились поросшие мхом и лопухами безжизненные здания. За полтора десятка лет флора Земли изменилась до неузнаваемости. Корневища мощных кустарников прогрызали бетон, «поедая» здания один за другим, словно голодный зверь. Со времен Катастрофы в Москве обрушилась каждая третья постройка, а через несколько десятков лет весь город превратится в руины. У общин имелись спецгруппы по контролю за состоянием своих построек: корневища вырубались, обрабатывались химикатами. Никому не хотелось погибнуть однажды под рухнувшими сводами собственного дома.

Погода тоже претерпела перемены — Москва с ее умеренным климатом превратилась в тропики. Периоды засухи и знойной жары сменялись сезонами дождей, ураганные ветры и торнадо обрушивались по несколько раз в год, доставляя несчастным выжившим множество неудобств: разбитые стекла, поваленные хозпостройки, сорванные крыши, погибшие и раненые. Будто сама планета ополчилась на людей, решив, что человек как вид больше не имеет права на существование.

Основные дороги между общинами контролировал Гортранс. Дружинники доставляли воду от Кремля другим общинам и следили за состоянием дорожного покрытия: освобождали от ржавых машин, периодически вырубали кустарники и траву, латали ямы. Большая же часть дорог в городе оставалась заброшенной и поросла травой толщиной с палец, преодолеть которую даже пешком непросто.

Периодически на тротуарах еще можно заметить торчавшие из земли проржавевшие водоразборные колонки. Когда темная вода заполонила собой все океаны, реки, озера и даже дождевые облака, чистая вода еще сохранялась в толще земли. На протяжении месяцев колонки оставались последней надеждой для москвичей на выживание, но вскоре зараза пробралась и под землю. Темная вода убивала быстро и беспощадно. В зависимости от выпитой дозы человек умирал от нескольких минут до двух часов, сгнивая заживо, словно его время жизни ускорилось на несколько порядков.

— А почему та часть Садового для нас закрыта? — спросил Витька, когда Кобальт рассказал о просьбе Гороха достать картину из Третьяковки.

— Москва — река отрезает южную часть кольца. Оставшийся пятачок омывается водой с трех сторон — для тварей это излюбленное место обитания. Было решено отгородиться от него береговой линией.

— Так вот почему взорвали все мосты.

— Не все. Оставили Кремлевские на всякий случай. Там у них дозорные посты.

Витька задумался и заговорил:

— Ради таких денег можно и рискнуть. Ну, в Третьяковку сходить. Я б пошел.

— Вот как разрешит Батя, ходи, куда захочешь, а пока та территория закрыта для сталкеров.

— Не пойму, какая разница, где тварей мочить…

Плотная застройка окраин Садового кольца послужила естественной стеной от тварей. Двери и окна первых двух этажей забаррикадировали. Имеющиеся переулки заложили многометровыми завалами из подручного материала — в основном автомобилями. Защитной стеной это с трудом можно было назвать, однако количество тварей внутри Садового заметно снизилось. Обычные люди все равно старались не покидать территории своих общин, по крайней мере, без охраны.

— Я видел, как та девочка на тебя смотрела, — заговорил Кобальт. — У тебя что с ней за шашни?

— Просто дружим.

— У гарднерцев не может быть друзей чужеземцев. Если хочешь быть сталкером, ты должен уважать законы других общин, иначе накличешь на Мид беду. Они должны покупать наши товары.

Витька молчал.

— Чтоб я тебя больше рядом с ней не видел, а то вообще туда не возьму. Ты все понял?

— Да, — сухо ответил Витька.

Мимо пронеслись несколько водовозок Гортранса, за ними БТР с оравой дружинников. Вслед сталкерам прозвучали привычные оскорбления. Кобальт не отреагировал на них, а вот Витька напрягся и какое — то время матерился под нос.

На Манежной внедорожник свернул в сторону библиотеки Ленина. На Кремлевской стене дежурили снайперы с винтовками, на башнях располагались дополнительные пулеметные расчёты. Главную водную обитель Садового, источник жизни всех ее жителей, защищала самая мощная армия в кольце.

Единственный способ получить чистую питьевую воду — создать ее заново, окислив водород кислородом. Водород выделяют из темной воды, пропустив через нее мощный электрический ток. Далее газ проходит несколько степеней очистки, прежде чем начнется финальная стадия истинного творения. Первые электролизные установки вывезли из лабораторий МГУ и Бауманки. Их оказалось недостаточно, чтобы обеспечить потребность в воде большого числа людей, поэтому построили еще с десяток подобных, в прямом смысле слова из того, что было. Производство воды требует много энергии, следовательно, и топлива для питающих генераторов, а еще запчастей, электроники, проводов и прочего. Всем этим до недавнего времени снабжали Кремль сталкеры. Однако им на пятки стали наступать дружинники из Гортранса, решившие примерить на себя роль добытчиков в кольце. Это сталкерам не нравилось, однако Батя на прямой конфликт с могучей общиной не шёл, предпочитая решать все за столом переговоров в кремлевских застенках. Очевидно, что эта тактика себя не оправдывала. Сталкеры уже лишились трети рынка и продолжали терять выручку. А люди не стали меньше пить.

— Как можно попасть в Кремль? — спросил Витька, косясь на бомжей, роющих в Александровском саду защитный ров.

— Зачем тебе? — с безразличием в голосе спросил Кобальт.

— Хочу посмотреть, как люди там живут.

— Жизнь сейчас везде непростая.

— У них-то непростая? Воды полно, фляги сами штампуют, жратва каждый день свежая — мясные консервы им поставляем, сами не жрем. Не жизнь, а сказка.

Проехали стационарный пункт продажи воды, представляющий из себя бронированный киоск с тамбуром. Обычно тут отовариваются вольнонаемные в основном разного рода лицедеи сцены, по сути, те же бомжи, однако многие из них неплохо зарабатывают и даже могут позволить себе иметь свиту и личную охрану. Тут всегда можно купить ерша — ядреную смесь из альдостерона и вазопрессина — гормонов, тормозящих вывод жидкости из организма. Готовят его из просроченных лекарств. Говорят, на этой смеси можно просидеть в сухую десять дней, однако потом развиваются побочные эффекты пострашнее отравления темной водой.

Кобальт заметил того самого бомжа, пытавшегося у Витьки отобрать фляжку. Они встретились взглядами. Оголив в оскале почерневшие от ерша зубы, бомж угрожающе полоснул себя пальцем по шее.

— Ты бы мог договориться, чтобы меня туда пустили? — спросил Витька.

— Куда?

— Ну в Кремль.

— Что ты заладил с Кремлем своим? Никто тебя туда без гражданства не пустит.

— А если Батя попросит? Ну, типа по межгосударственной линии.

Кобальт скептично хмыкнул.

— Сам его и спрашивай.

Витька, конечно, не особо рассчитывал на его помощь, но надежда умирает последней. В любом случае сдаваться он не собирался. Как вернется в Мид, сразу пойдет к Бате.

Несколько минут ехали молча.

— Ты сегодня снова в детский отдел ходил, — заговорил Витька. — Что ты там ищешь? Могу помочь.

Кобальт помолчал и ответил:

— Просто веди машину.

***

На Новом Арбате дорогу им перекрыла металлическая лента с шипами. Лэнд крузер остановился перед фургоном с надписью на боковине «Гортранс». Двое дружинников с оружием подошли к машине.

Странно, подумал Кобальт, здесь никогда не было подобных постов. Кроме сталкеров и редких водовозок, никто по этой дороге не ездит.

Витька опустил стекло перед лицом упитанного дружинника с тонкими редкими усиками под носом.

— Кто такие?

— Сталкеры из Мида, — ответил Кобальт.

— Иголки свои убери, а то будешь новые колеса должен, — сказал Витька стоявшему у капота второму дружиннику, высокому, с протезом на месте правого глаза.

— Документы, — вызывающим тоном произнес упитанный.

Одеты они совершенно не по погоде — плотная зеленая военная форма, высокие берцы, белые стоячие воротнички, пилотки с двуглавым орлом. От жары оба вспотели, но никто из них и подумать не мог, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу гимнастерки. За такую вольность можно вылететь со службы, а для дружинников Гортранса это смерти подобно.

— Документы! — повторил упитанный, передернув затвор автомата.

— Ты кем себя возомнил, а? — возмутился Витька. — Сказано тебе, сталкеры мы, домой едем. Пропускай!

Кобальт толкнул горячего напарника в плечо, сам протянул паспорт. Витька нехотя последовал примеру.

Провоцировать дружинников в этой ситуации — не лучшее решение, сначала надо разобраться, что вообще происходит.

— Дмитрий Дорожный, позывной Кобальт, — прочитал упитанный. — Хм, Антоха, да у нас тут знаменитость, великий твареборец. А второй…, — дружинник открыл паспорт Витьки. — Виктор Дорожный, позывной…

— Не присвоен еще, — съязвил Витька.

Дружинник у капота держал ствол автомата направленным в лобовое стекло.

— Скажи напарнику, чтобы в сторону убрал, — обратился Кобальт к упитанному с показной вежливостью.

А у самого рука незаметно опустилась к кобуре на ноге, готовая в любую секунду выхватить пистолет. Он очень надеялся, что этот момент не настанет.

Упитанный кивнул напарнику, и тот нехотя опустил ствол, но общее напряжение от этого не уменьшилось.

— Пять фляг за проезд, — потребовал дружинник.

— Да ты охренел? За что? — взбунтовался Витька.

— Мид платит Гортрансу раз в месяц за пользование всеми дорогами кольца, — сказал Кобальт. — И платит исправно.

— И теперь еще пять фляг за проезд каждой машины, — добавил упитанный. — Новое распоряжение Великого князя. Не устраивает, езжай в объезд.

Единственная объездная дорога по Садовой улице займет у них минут сорок, и нет гарантий, что и там не стоит подобный пост.

Витька надавил на газ. Двигатель заревел на нейтралке, словно готовый сорваться с цепи зверь. Из выхлопной трубы задымило черным.

Дружинник у капота со страху отступил на шаг, направил автомат на сталкеров. Упитанный тоже держал ствол в сторону открытого окна.

— Убирай давай иголки! — заорал Витька.

— За несанкционированный проезд — расстрел!

— Кишка у тебя тонка, жирный, — парировал Витька. — На сталкеров решил наехать? Думаешь, мы лохи? Я тебя сейчас перееду.

Молодой сталкер переключил передачу на заднюю. Не успел надавить на газ, как Кобальт воткнул рычаг обратно на нейтральную.

— Отставить! — скомандовал командир двойки.

Витька покосился на дядю со смесью испуга и ярости на лице.

Кобальт быстро оценил противников: дружинник у капота имеет отличную позицию — оба сталкера для него как на ладони. Хоть и одноглазый, но, судя по всему, стрелять умеет. У второго позиция не хуже — прошьет по головам, они даже пригнуться не успеют. В машине тесно, не развернешься. Шансы дружинников выйти победителями много выше.

Достав мешочек с монетами, Кобальт отсчитал пять фляг.

— Мы же не будем платить? — возмутился Витька.

— Заткнись, я тебе сказал! — Кобальт готов был врезать ему по лицу.

— Слушай главного, крысеныш, — усмехнулся упитанный, подходя медленно к окну, чтобы взять деньги. — Он человек здравомыслящий.

— Нас же разводят. Нет никакого распоряжения, — не унимался Витька.

Упитанный взял деньги и сунул в карман, затем вернул паспорта.

— С вами приятно иметь дело. — сказал он с довольной ухмылкой, потом обратился к напарнику. — Убирай!

Собрав с дороги ленту, второй дружинник встал рядом с упитанным. Они переглянулись, что — то друг другу сказали и рассмеялись.

— Поехали, — сказал Кобальт строгим тоном.

Витька не отреагировал на приказ и, вместо того, чтобы переключить передачу, потянулся за автоматом на заднем сидении.

— Отставить! — сказал Кобальт сквозь зубы, стараясь вложить в голос как можно больше требовательности.

Что творит этот дурень?

— Езжай давай или еще пятак заплатишь, — сказал упитанный.

— Городским крысам пора в свою конуру, — добавил второй. Оба расхохотались.

Кобальт заметил, что Витька смотрит куда — то наверх. На асфальте за спинами дружинников появилась стремительно набирающая размашистые очертания тень.

Схватив автомат, Кобальт выскочил из машины. Дружинники подняли стволы на него.

— Стоять! Положу!

Сверху приближалось нечто черное и крылатое. В свете солнца очертания твари не удалось разглядеть — онаогромная, размером с автомобиль.

— Ложитесь! — заорал он дружинникам.

— Брось ствол! Сейчас шмальну в башку! — крикнул упитанный, не слушая его.

Тварь издала высокий протяжный визг. Кобальт пустил по ней очередь. Существо вздрогнуло от попадания пуль и, словно коровья туша, рухнула на дружинников.

Упитанный отлетел к машине, врезался головой в дверь. Лэнд Крузер накренился, стекло водительской двери рассыпалось, окатив Витьку осколками. Второго дружинника зацепило крылом по касательной, он отлетел в сторону.

Ранение для твари оказалось не смертельным. Она передвигалась на коротких задних лапах и использовала сочленения двухметровых крыльев как еще одну пару лап. Ее мощный темно — желтый клюв с несколькими рядами острых зубов угрожающе клацал.

Витька высунулся из разбитого окна и открыл стрельбу из калаша. Тварь взметнулась в воздух, перелетела через машину, где ее уже встречал огнем Кобальт. Резкий взмах мощного крыла сбил сталкера с ног. Тварь бросилась к нему с раскрытой пастью.

Отползая, Кобальт выхватил пистолет из кобуры на ноге, выстрелил. Пуля угодила в мощный клюв, выбив из него небольшой осколок. Тварь взвизгнула и, поняв, что поживиться здесь не удастся, взметнулась в небо.

Витька стрелял ей вслед, но не попал. Тварь скрылась за жилой высоткой.

На несколько долгих секунд повисла жуткая тишина, только сбитое дыхание сталкеров тревожило воздух.

— Что это за тварюга была? — выпалил Витька с кашлем. На лице у него красным блестели десятки мелких порезов. — Ты когда — нибудь такую видел?

Кобальт покачал головой. Ничего подобного ему никогда не встречалось.

Столкновение с дверью внедорожника размозжило упитанному голову в кашу — мгновенная смерть. Второй лежал в луже крови, но, судя по вздымающейся грудине, еще жив.

— Что будем делать? — спросил Витька растерянно.

— В Кремле слышали выстрелы. Они сообщат в Гортранс, те пришлют подкрепление.

— Надо нашим сказать, пусть приезжают, дадим отпор.

Витька потянулся к рации.

— Отставить. Этого надо к врачу.

Дружинник резко открыл единственный затекший глаз и закричал. Не мешкая ни секунды, схватил автомат, собираясь осыпать сталкеров свинцом.

Кобальт всадил ему пулю в голову.

— Мать его! Чё за херня! — вскрикнул, перепугавшись, Витька.

Кобальт убрал пистолет в кобуру, тяжело вздохнул. Теперь все обернулось совсем плохо. Гортранс им такого не простит.

Когда — то по этой улице каждую минуту проезжали сотни машин и поток не останавливался круглосуточно. Тысячи людей гуляли по широким тротуарам, ужинали в ресторанах, уличные музыканты давали концерты на открытом воздухе. Кобальту казалось, он и сейчас он слышал звуки моторов, счастливые крики людей, музыку, чувствовал аромат итальянской кухни. Все это отпечатком времени сохранилось в безжизненных ныне и обвитых ядовитыми корневищами зданиях, вывернутым наружу мощенным тротуарам и выцветшей, но отлично сохранившейся детской качели. Темная вода забрала у людей привычную жизнь, но прошлое ей не смыть.

Глава 2

Эли проживала с отцом в небольшой квартире на первом этаже, окна выходили на забор, солнце никогда не заглядывало сюда. Неподалеку располагалась насосная станция, качающая воду в систему орошения. Вибрация и гул давно стали постоянными спутниками жизни ее семьи. Отцу неоднократно предлагали более просторное жилье на верхних этажах с солнечной стороны, но он наотрез отказывался.

«Грешно семье простого механизатора занимать место жреца».

Мама ему как — то ответила:

«Никто не посмотрит косо на брата высшего жреца. А мы хоть поживем как люди».

Папин брат дядя Петр, нареченный Бататом, часто предлагал помощь: повышенную норму воды и сои, свежие овощи без очереди, но папа был непреклонен — считал, что его семья не нуждается в повышенных благах.

«Мы живем по воле Богини и должны радоваться тому, что имеем. Получать больше, чем тебе дано — грех», — говорил на проповедях Агроном.

Священные книги учили:

«Грехопадение — путь в ад. Только праведникам открыта тропа в Оазис».

Эли смешала измельченный сельдерей, морковь и томаты, добавила яблоки и киви, приправила сверху петрушкой и мятой — все по рецепту лекаря Пастернака.

— В этом лекарстве заключена сила земли, — сказал он. — Коль будет воля Богини, тело твоего отца восстановится, а коль нет — на все ее воля.

«А может Богине вообще нет до него дела?» — едва не вырвалось из ее уст. Эли вовремя промолчала, избежав таким образом серьезных проблем. После того, что произошло с дядей Петром, их семье не стоило надеяться на снисхождение в случае обвинения в святотатстве.

Эли глубоко вздохнула, закрыла глаза, постояла недолго в тишине. Едва удержалась, чтобы не сорваться опять. Два года назад Богиня забрала лучшую подругу Базилику, год назад забрала маму, а теперь хочет прибрать и папу. Он так молод и полон сил, столько полезного еще сделает для общины. Почему не кто-нибудь другой? Дед Кориандр, например. Старику уже за семьдесят, он не работает, не ходит, только лежит, ест и пьет. Почему богиня сохраняет его тело, но забирает папино?

«Ты задаешь слишком много вопросов, Эли. Ты должна доверять воли Богини», — вторил ей дядя Петр каждый раз, когда заставал племянницу за слишком вольными рассуждениями.

Почему воля богини всегда против желаний Эли? Нельзя дружить, с кем хочется; нельзя читать книги, которые хочется; нельзя любить, кого хочется…

«А вдруг Агроном неверно передает нам ее слова?» — как — то спросила она дядю Петра.

Вопрос рассердил его. Больше месяца они не разговаривали, а когда встретились вновь, дядя впервые прочел ей те стихи. Это была небольшая карманная книжка — ветхая, потрепанная, запретная. Удивительные наборы звуков и смыслов, хранившиеся внутри, перевернули ее мир. Эли была поражена и опустошена красотой слов, поэтическими образами и одновременно мучительной тоской, которую сама ощущала всю свою жизнь и наконец осознала. Ей безумно захотелось окунуться с головой в тайны дяди Петра, узнавать новое, — в этом она нашла настоящий смысл жизни. Не в Оазисе, не в молитвах, — а в стихах и историях, в эмоциях и чувствах, которые раньше не испытывала.

С тех пор так многое изменилось…

Ей безумно не хватало Базилики, дяди Петра и мамы. Если она потеряет еще и папу, мир окончательно рухнет.

Папа лежал на боку, поджав ноги и тихо постанывал во сне. Эли поставила стакан с лекарством на стул у кровати и приоткрыла окно, впустив свежий воздух. Пройдя на цыпочках в свою комнату, убрала подаренную книгу под кровать. Если кто узнает, что она прячет здесь такое, ей несдобровать. К чтению разрешены только книги из скудной библиотеки общины. Эли давно прочитала все: сказания о первых людях Эстрагоне и Меллисе, которых Богиня изгнала из Оазиса за первородный грех; житие сына Богини Кипариса в двадцати томах, и, конечно, множество справочников по выращиванию культур. Все это было, безусловно, интересно, но не идет ни в какие сравнения с рассказами дяди Петра. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Ростова и Болконский. И как только ему удавалось придумывать столь чувственные и трагичные истории, от которых сжималось сердце и перехватывало дух?

— Эли…

Она вбежала в комнату. Папа свесил голову с кровати, его трясло.

— Холодно…

Она накрыла его теплым одеялом, которое удалось достать с большим трудом.

— Нет, — он судорожно скинул его с себя. — В такой час — такой грех!

Эли подняла одеяло, собрала в комок и с обидой взглянула на отца.

— Тебе же станет лучше.

— Унеси немедленно, дочь. Чтобы глаза Богини не видели!

Папа закашлялся и вдруг закричал во весь голос от приступа острой боли. Скрючился, схватился за живот, его вырвало.

— Папа! Пожалуйста, держись.

Несколько долгих минут он мучился, стонал. Все это время Эли сжимала его руку и плакала, молясь о том, чтобы Богиня сохранила ему жизнь.

Вскоре боль утихла. Он выпил лекарство.

— Я видел его… видел Оазис… Он так прекрасен — точно, как говорит Агроном. И там была мама, улыбалась мне и звала к себе, — он говорил отчужденно, будто в полусне.

— Пап, я хочу, чтобы ты выздоровел.

— Если Богиня решила, что мое время пришло — так тому и быть.

— А как же я? — Эли снова расплакалась.

— Агроном заботится обо всех.

— Но я хочу, чтобы ты обо мне заботился, как раньше.

Его рука легла на ее ладонь, сдавила насколько хватало сил.

— Доверься воли Богини. Она никогда не ошибается.

— Пап, — осторожно сказала Эли. — А если бы ты все — таки мог вылечиться… В Кремле есть доктор, который мог бы тебе сделать операцию. Ты выздоровеешь. Это же так здорово, правда?

Он окатил ее таким пронзительно — недоверчивым взглядом, что у нее похолодело внутри.

— Кто тебе об этом рассказал?

Она пожала плечами.

— Слышала разговоры людей.

Эли не могла поведать ему о Витьке. Папа пришел бы в ярость, узнав, что с ней общался падший во грехе чужеземец, тем более после того, что случилось с Базиликой. А если она расскажет, что Витька знает ее настоящее имя, папу точно хватит удар.

— Я бы на твоем месте сообщил жрецам о тех, кто распространяет подобный вздор. Выпороть их на площади, чтобы неповадно было остальным. Ишь, проклятые варвары, чего удумали, в тело бренное руки свои грязные пихать. Забыли, чем это закончилось однажды. Если бы они тогда послушали Агронома, не случился бы апокалипсис…

Папа закашлялся. Его снова скрутил приступ боли.

— Разве ты не хочешь поправиться? — взмолилась Эли. — Я… не смогу одна.

— Ты не будешь одна, — на его измученном лице появилась тонкая улыбка. — Утром меня приходил проведать высший жрец Ямс. Мы вместе помолились, поговорили об Оазисе. Он сказал, что Агроном выбрал тебе будущего мужа. Им станет его сын, Лотос. После жатвы ты выйдешь за него замуж. Я уже дал согласие.

Услышанное шокировало Эли. Будущий муж — сын Агронома? Она видела этого Лотоса всего однажды, ему же одиннадцать лет.

— Ты что несчастлива? — удивился папа.

— У меня есть другой претендент, — машинально ответила она.

— Тот рыжий Чеснок, что за тобой корзины носит?

— Нет. Другой.

— Кто бы он ни был, ты попрощаешься с ним, — папа погрозил ей пальцем, что было на него совсем непохоже.

— Пап, что на тебя нашло?

— Это я хочу тебя спросить, дочка. Кто тебе запудрил мозги, раз ты не видишь всей выгоды замужества с сыном Агронома? Ах да. Я знаю кто. Петр. Говорил я матери, нельзя тебе разрешать шастать к нему и слушать его святотатские вольности. И вот итог, распустилась совсем, голос подала. Богиня милостивая, прости ее грешную…

Отец завопил молитву о прощении души. Эли беззвучно повторила ее, совершенно не вникая в слова.

— У меня язык не поворачивается назвать этого богохульника братом, — продолжал отец. — Агроном проявил милосердие, изгнав его, а надо было казнить прилюдно. Из — за него от нас отвернулись все. Брак с Лотосом — шанс восстановить репутацию нашего рода.

— Понимаю пап. Прости.

— Дочка…, — он обнял ее. — Я так люблю тебя.

Эли собиралась ответить взаимностью, но произнесла лишь:

— Да пребудет с тобой милость Богини, Папа.

Он кивнул понимающе.

— И с тобой.

Эли ушла в свою комнату и просидела в тишине до темноты, пока не услышала, как прекратились за стеной стоны, и он заснул. Затем вытащила из — под кровати подаренную Витькой книгу, открыла первую страницу.

— Гэтсби…

***

Витька хорошо помнил день, когда впервые увидел Мид. Готические темно — серые стены, будто вытесанные из скалы, поверх них жесткие ребра, словно рельсы, поднимающие могучую ступенчатую конструкцию в небо, и острый шпиль на вершине точно кончик лезвия огромного ножа. Здание олицетворяло мощь и защиту, которых так не хватало горстке людей, выбравшихся из двухлетнего подземного заточения. В общине тогда было от силы полсотни душ, совсем разные люди: таксист, бухгалтер, полицейский, банкир, военный, домохозяйка — у каждого за плечами собственная трагическая история, но объединяло их одно — желание начать новую жизнь.

Здание требовалось привести в порядок. Работали день и ночь: построили баррикады на Смоленско — Сенной площади, чтобы контролировать приближение тварей со стороны реки, вокруг здания вырыли защитный ров, установили стальные ставни на окна, обустроили внутренние помещения под жилой быт. Витька, как самый младший, слонялся тут и там в качестве подмастерья. Толку от шестилетки было немного, но он старался не отставать от остальных и честно отрабатывал норму.

Пережитый ужас, потеря близких и вынужденная кооперация сплотили новоявленных мидовцев в одну большую семью. Никто не запирал двери, гостям всегда были рады. Со временем жизнь наладилась — образовывались новые семьи, понятие отцовства и материнства размывались — всех рождённых детей любили как родных. Женщины сообща готовили пищу и вели хозяйство, мужчины защищали Мид от набегов тварей, выходили в кольцо на поиски товаров, которые затем продавали другим общинам, на вырученные деньги покупали еду и воду, и делили поровну на всех.

— Витек! Давай к нам.

Он уселся на свободный стул. Котел, его друг детства, ставший сталкером на год раньше, придвинул к нему стакан с коричневой жидкостью.

— Грушевый компот. Попробуй, вкуснотища какая. Даже не забродил, на совесть делали. Только сильно не увлекайся, сахара много.

— По какому поводу пирушка? — спросил Витька, удивленно разглядывая, ломящийся от консервов стол, — тут и мясные, рыбные, фасоль, ананас.

— Фонарь с Барни сокровищницу вскрыли у Лефортовского тоннеля, — сказал Опер.

— Бывшее бомбоубежище, — объяснил Фара.

— Думал, мы все убежища давно обчистили, — задумчиво сказал Витька.

— Это из новых, — отозвался Опер, проглотив золотистую дольку ананаса. — Схемы у нас еще советские, поэтому там оно не значилось. Эх, одному богу известно сколько еще под Садовым спрятано сокровищниц.

Опер с Фарой — старейший дуэт сталкеров. Первый — бывший полицейский, хитрый, изворотливый как уж. Если идешь с ним в дозор, то получай многочасовой треп про наркоманов, бандитов и убийц, которых он мастерски отлавливал в прошлом. Слушаешь его и создается впечатление, будто в Москве был только один настоящий полицейский. Фара всю жизнь отпахал таксистом, ему уже шестой десяток, но внешне и не скажешь — даже седина его не может одолеть, что уж говорить про морщины. Оба на своих двоих обошли все закоулки Садового. Ведут подсчет добытого добра. На сегодняшний день цифра перевалила за двести сорок тонн. Обещали, как стукнет триста, уйдут на пенсию.

Витька взял банку тушёнки, повертел в руке.

— Выпуск две тыщи восьмого года, — сказал Опер. — Свежатина. Когда еще такое поедим.

— А вы заказ удачно выполнили? — спросил Котел.

Витька рассказал. О встрече с бомжом и случившемся на Новом Арбате по понятным причинам умолчал.

— Голожопые совсем оборзели, — возмутился Котел. Кусок тушеного мяса вылетел у него изо рта. — Думают, будем за гроши им все таскать. Мы с Филом в прошлом году одних удобрений им десять тонн в мешках приволокли. У меня до сих спина токает, а они даже фляги лишней не накинули. Неблагодарные сектанты.

— Это проблема всех общин, — объяснил Опер. — Они уверены, что мы каждый день склады госрезерва вскрываем и цены загибаем. Пойди им объясни, что тю — тю давно, пусты все склады. Какой год уже по квартирам ходим побираемся. Бывает полдня убьешь, а из ценного только пачка чая и кило окаменевших макарон. А бывает и того хуже. Дедуль, помнишь, на прошлой неделе квартиру на Цветном вынесли?

Фара многозначительно поднял палец вверх — рассказ будет интересный.

— Вскрываю, значит, дверь на втором этаже, слышу изнутри щелчок. Растяжка. Я этот звук ни с чем не спутаю. Брал как — то одного террориста, он дом напичкал так, что когда подорвалось все, только воронка осталась, я единственный выжил. Ну так вот, бросаемся с дедом под лестницу. Взрыв вышиб дверь с петель, а сталь там с палец, между прочим. Ну, думаем, наверное, хозяин чего ценного хранил, оберегал. Обшарили все. Кроме его костей и чемодана с баксами, ничего не нашли.

— Я две пачки батареек надыбал, — вставил Фара с гордостью.

— Все равно они протекли давно, — сказал Опер. — Представляете, мужик вместо того, чтобы воду пойти искать, поставил растяжку, сел на бабло и ждал. Кому нужны эти баксы, даже костер толком не разжечь — дымят, задохнешься. Рубли в этом плане горят лучше, и огонек от них как — то теплей, родней.

К ним присоединились слесарь Серега и его десятилетний сын Ванька. Из Мида они никогда не выходят, так что истории сталкеров для них — настоящая отрада.

— Вить, — обратился мальчик. — Ну, расскажи, есть сотня у Кобальта?

У дяди Димы счет убитых тварей — девяносто девять. Абсолютный рекорд среди сталкеров. И это только те, кого посчитали свидетели, а сколько убитых на самом деле никто точно не знает. Сам дядя счет не ведет и на эту тему говорить не любит.

— Не сегодня. Сходили скучно, без происшествий, — Витька вспомнил летающую тварь.

— Пап, а почему у Кобальта такой позывной? Он что — то означает?

— Не знаю, — ответил отец. — Вон Витька, наверное, знает.

Витька пожал плечами.

— Наверное, силу и смелость, — предположил отец.

— А кем он раньше работал? — не унимался Ванька.

— Не знаю, — ответил Витька.

— Ты же его племянник, и не знаешь?

И, действительно, кем? Сам дядя не расскажет, а спросить больше и некого.

— Вышибалой, — усмехнулся Опер. — Я как — то брал одного такого за мошенничество. Снимал стриптизерш в гримерке, а потом шантажировал, что видео в сеть выложит. Крепкие они ребята.

— Точно из органов, — сказал Фара. — ФСБ.

— Может, художником, видели его рисунки? — вбросил еще одну версию отец Ваньки.

Кобальт с самого начала держался особняком от всех. Вроде и сталкер, гражданин Мида, легенды о нем слагают, а он будто и нездешний. Не поймешь, что у него на уме. Это Витьку раздражало всегда.

— А правда, что в затопленном метро крысы размером с собаку водятся? — спросил Ванька.

— Правда, — ответил Опер. — И это только самые безобидные твари, что там шастают. Поэтому мы туда ни ногой.

Фара изобразил руками нечто большое и страшное.

— Я бы хотел себе собаку, — посетовал мальчик.

— Они все вымерли, сынок.

— А правда, что за кольцом живут вампиры, которые пьют человеческую кровь?

— Ну, это уже просто страшные сказки, — ответил отец.

— Будь они настоящими, Кобальт бы с ними справился?

— Не сомневаюсь. Кобальту все по плечу.

Витька вновь увидел перед собой ухмыляющуюся рожу дружинника. Наверное, урод гордился собой, думал, развел сталкеров и все с рук сойдет. Дядя Дима может и проглотил такое оскорбление, а Витьке словно грязным ботинком потоптались на лице и еще дерьмом сверху измазали. Такое прощать никак нельзя. Тварь будто услышала его мольбы, точно кара небесная явилась отомстить двум ублюдкам. Витька мог бы предупредить дружинников и спасти им жизни, но не стал. Позволил справедливости восторжествовать. Враг расправился с врагом.

— Надо объявить им войну!

Все замолчали и уставились на Витьку.

— Кому? — спросил Фара после недолгой паузы.

— Гортрансу.

По Витькиному серьезному лицу стало понятно, что он не шутит.

— Гортранс считает нас людьми второго сорта, которых можно доить сколько захочется, отбирать у нас наш хлеб. Надо показать им, что сталкеры могут за себя постоять. Их надо проучить.

— У них людей больше, — заговорил Фара, — БТРы и танки есть. А у нас что? Сотня человек едва наберется, половина женщины и дети.

— Нужна тактика внезапного нападения, — сказал Витька, не вникая в слова Фары. — В этом будет наше преимущество. Ударим ночью, перебьем часть и уйдем. Так мы заставим их себя уважать. Больше они к нам не сунутся.

— Правильно говорит Витек, — поддержал Котел. — Они нас скоро в резервацию загонят и блокаду установят. Надо показать им, кто на западе кольца хозяин.

— Ребятишки войны захотели. Ну — ну… — Опер скептично хмыкнул.

— А что ты предлагаешь? — спросил Котел.

— Мне возраст и опыт подыхать «ради уважения» не позволяют, — Опер изобразил пальцами кавычки. — А вы, пацаны займитесь лучше делом. Работайте, заводите семьи, живите.

— Посмотрю, как ты заговоришь, когда бак опустеет, — сказал Витька.

Опер стукнул по столу рукой.

— Чтобы не опустел, я каждый день пашу как проклятый. И вам советую, вместо того чтобы рассуждать о том, в чем ни хрена не понимаете. Войны они захотели…

Витька разочарованно покивал. Помолчали.

— Вспомните, как Батя говорил: Садовое — это организм, а сталкеры — кровь, — уже более сдержанно заговорил Опер успокоившись. — Без нас кольцу конец, и они это понимают, просто запамятовали. Вот мы и должны им напоминать каждый день. Работать, работать и работать!

Все молча жевали еду.

— Витек, ты, по — моему, перегрелся сегодня, — Фара по — дружески стукнул его по плечу. — Попробуй сайру, пальцы оближешь.

— Не хочу. Мне пора.

— Ты ж ничего не съел.

— Наелся уже.

***

Темная вода смывала кровь с ладоней и воронкой стекала в раковину. Кобальт взглянул на собственное отражение в зеркале: сантиметровая борода с проседью, грязные волосы висят лоскутами, под усталыми глазами блестят синяки. Зачерпнув воду, плеснул в лицо. Несколько капель попали в рот — ощутил ржавый вкус старых труб.

Табличка над зеркалом большими буквами предупреждала об опасности пить воду из крана. Такие же висели во всех квартирах у каждой раковины. Детям с пеленок твердят, что вода из любого источника кроме главного бака — смертельно опасна. За последние пять лет не было ни одного случая отравления.

Несколько капель не убьют Кобальта и не повредят здоровью. Каждый день человек вдыхает темную воду с воздухом в виде пара, и это тоже безопасно. Темная вода внешне никак неотличима от чистой: бесцветна, кипит при ста градусах, замерзает ниже нуля. Ею можно умываться и использовать в быту. Существует несколько способов отличить темную воду от чистой. Самым точным считается анализатор молекулярной массы и плотности жидкости. У темной воды показатели ненамного выше. В Миде таких прибора два: один на кухне, другой на приемке воды. Сталкеры в поле используют ручные анализаторы. Сейчас работают от силы две — три штуки, поэтому чаще приходится применять более простой и не всегда точный способ: сухая песчаная глина тонет в чистой воде, а в темной на поверхности образуется осадок.

Кобальт встретил Фонаря на лестнице, поздравил с успешным обнаружением убежища. Фонарь в ответ неуверенно кивнул и попросил Кобальта о разговоре.

— Позже. Меня Батя ждет.

Кобальт не мог думать ни о чем другом, кроме как о случившемся на Новом Арбате. Его волновала только безопасность мидовцев, и он готов на все, лишь бы оградить их от возможных последствий произошедшего. А они наступят неминуемо — в этом нет сомнений.

Батя кивнул Кобальту, когда тот заглянул в кабинет. Сталкер поздоровался с сидевшим напротив Бати механиком Араратом и сел в сторонке, дождаться, пока они закончат разговор.

— Все видели, как ты позвал Матусевича выйти с тобой в коридор, — говорил Батя обвинительным тоном. — а потом началась драка. Ты выбил ему зуб и сломал нос.

Арарат поежился на стуле. Чистокровный армянин проживал с семьей в правом крыле и отвечал за хранение и отпуск бензина для нужд генераторов и небольшого сталкерского автопарка.

— Не мог же я при женщинах его это, спросить… Кстати, он первым меня ударил. Смотри, как глаз правый отек, не вижу ничего, синяк будет вот такой большой.

Несмотря на худосочную комплекцию, Арарат славился недюжинной силой — без труда тягал бочки с топливом по сто килограммов. Даже повар Матусевич на голову выше него и вдвое тяжелей оказался в проигравших.

— Ты обвинил его в воровстве, — сказал Батя. — Его это оскорбило.

— Он украл мою бритву. Подарок матери.

Батя тяжело вздохнул.

— Володя Матусевич — взрослый человек, семейный, и бритва у него своя есть. Зачем ему твоя?

— Вот и я пришел его спросить, — Арарат развел руки в стороны, демонстрируя непонимание. — а он орать начал, руками махать, про долг какой — то вспомнил. Ну, брал я у него взаймы, так еще в прошлом году, когда сына его водить учил, возместил.

— Он так не считает.

— А, что я бесплатно с его пацаном возился целую неделю? Он же педаль тормоза от сцепления отличить не мог. Умом весь в папашу.

Батя постучал кулаком по столу, призывая собеседника держать себя в руках.

— Ты знаешь правила, Арарат. Взял монеты — возвращаешь монеты.

Арарат покосился на Кобальта в поиске поддержки. Не найдя ее, покивал, признавая поражение.

— Ладно. Моя бритва стоит трех его долгов. Пусть гонит пятьдесят фляг сдачи или бритву возвращает. Три дня ему даю.

— Здесь я сроки устанавливаю, и кто кому и что должен! — по-судейски строго сказал Батя.

Арарат молчал, уставившись в пол.

— И как мне, по — твоему, вас рассудить? Он говорит — не брал бритву. Ты говоришь — брал. Его слово против твоего.

— Так у меня есть доказательство, — воскликнул Арарат. — я видел, как он по лестнице поднимался в мое крыло. Я торопился в гараж, надо было Кобальту выдать бензина, — Арарат для подтверждения своих слов показал пальцем на сталкера. — Знал бы я, что этот жалкий воришка идет ко мне домой, на месте бы его прибил.

— Он ходил в правое крыло на склад за рисом.

— Так ходил на склад, что в квартире у меня отпечатки берцев на полу оставил сорок пятого размера. У меня сорок второй, а кроме меня дома только девки. Кто еще мог оставить?

Повисло молчание. Батя пристально смотрел на Арарата своим привычным оценивающим взглядом. Все знали, что глава Мида видел вранье за километр и, судя по его реакции, армянин говорил правду.

— Я посмотрю, что еще можно сделать.

— Ну, ты поговори с ним еще раз по — хорошему, а? — взмолился Арарат. — У меня нервов не хватает уже, спать перестал. Если бы была обычная бритва, бог с ней. Матери подарок, дорога она мне.

Батя пообещал разобраться и попросил собеседника больше не делать глупостей. Арарат поблагодарил за встречу. Когда дверь за ним захлопнулась, Батя беспомощно почесал лоб и произнес жалобно:

— Как же мне все это надоело… Сил уже нет. Пока я договариваюсь с Кремлем заключить новый контракт на поставку топлива, у меня тут гражданская война зреет. И из — за чего? — он театрально сплюнул, — Бритвы, мать ее.

Батя еще не в курсе всей правды. Если Арарат узнает, что сын Матусевича крутит шашни с его дочерью, может начаться настоящее кровопролитие. Кроме самих влюбленных об их отношениях осведомлен только Кобальт, случайно застукавший парочку на одном из верхних этажей. Сталкер предупредил молодых, что от греха подальше, их связь нужно держать в тайне и впредь.

Батя перевел взгляд на сталкера.

— По глазам вижу, что — то случилось. Говори.

Кобальт в подробностях рассказал о конфликте с дружинниками на Новом Арбате.

— Ёп вашу мать, ребята, что же за день сегодня такой…

— Тела бросили в подъезде старого дома на Никитской. Машину отогнали туда же в переулок, спрятали в траве.

— И на кой черт вы это сделали? — машинально спросил глава общины.

— Нельзя было оставлять трупы на Арбате, Гортранс решил бы, что это мы их убили.

Батя взмахнул руками, словно пытаясь собрать воедино все сказанные слова сталкера.

— Подожди — подожди, видимо, я чего — то не понимаю. То есть два урода решили вас нагреть на пять фляг, в этот момент появился броненосец, и вы четверо вооруженных мужиков не смогли его прикончить? На открытой местности! Одного броненосца?

— Он был крупней обычного, — соврал Кобальт. — Выскочил из травы, мы его не сразу заметили. Эти два дурака стали палить по сторонам, чуть нас не положили. Я защищался. Тварь огнем отогнали к кинотеатру, она в кусты сиганула, догонять не стали.

Батя почесал подбородок.

— Значит, гнездо рядом. Надо группу отправить на зачистку, а то через месяц голодная свора будет по Арбату носиться.

— Отправь Опера и Фару.

Эти двое не нашли бы броненосца на пустой улице, даже если бы он там был на самом деле.

— Нет, пусть обождут пару дней, пока не уляжется. Гортранс будет рыскать по округе, искать своих. Уверен, что вас никто не видел?

Кобальт кивнул и сказал:

— Эти дружинники там калымили втихаря.

— Кто — нибудь наверняка слышал выстрелы.

Батя подошел к окну, из него открывалась широкая городская панорама, в том числе на башни Кремля.

— Сталкеры тренировались в стрельбе на своей территории, — предложил версию Кобальт. — Они ничего не докажут.

Батя резко обернулся к нему.

— Докажут — не докажут, это не имеет значения. Главное, это может разрушить все, что я пытаюсь собрать по кирпичикам вот уже второй год! Знаешь, чего мне стоило уговорить губернатора на новое соглашение на поставку топлива? Или забыл, кто им теперь поставляет? Мы половину выручки имели от этого, а сейчас сидим с полным подвалом топлива и пустым баком воды. Суворов воспользуется этой ситуацией, чтобы нас в очередной раз дискредитировать в глазах Кремля.

— Ты сам говорил, что Иван Иванович твой друг, вот и разъяснишь ему популярно.

— Он губернатор Кремля, и в его интересах, чтобы поставки были по лучшей цене и не срывались. У Гортранса техника, больше людей и ресурсов. Они просто надёжней, и это факт, — Батя прервался, вздохнул. — Это не мы проиграли, это они победили.

Несмотря на невысокий рост, тучность, обилие морщин и седую щетину, которой можно зачищать от ржавчины трубы, Батя излучал собой недюжинную силу, мудрость и одновременно дружественную простоту. Бывший командир разведроты, побывавший во множестве горячих точках, привыкший пробивать себе путь головой. Последние годы Батя все больше стал прикипать к власти и все сильнее отдалялся от людей. Все чаще его стали приглашать на застолья Кремля и все реже он отказывался. Несмотря на это люди верили ему — его слова успокаивали, вселяли надежду.

Батя глубоко и задумчиво вздохнул. Затем произнес непривычно строго:

— Никто не должен знать! Пусть Суворов думает, что его людей урки хлопнули.

— Не узнают, — заверил Кобальт.

— А с Витькой как поступишь? У него язык — помело.

— Он никому не скажет.

— Если слухи разойдутся, мы не отмоемся. Это война, понимаешь ты или нет?!

Кобальт прошагал к карте России на стене. Помолчал, подумал.

— К черту Кремль, к черту Гортранс и остальных, — сказал вдруг он. — Пошлем их всех на хрен.

— Это как понимать?

— Так больше продолжаться не должно.

— Именно об этом я и думаю каждый день — как извертеться, угодить и тем и другим, чтобы людям было, что в стакан налить.

— А может пора перестать вертеться? И начать действовать?

Батя подошел к Кобальту, посмотрел ему в глаза.

— Помнится, я спросил тебя совета однажды, как поступить, и ты ответил: «Я сталкер, мое дело в поле ходить». Это ты делаешь и правда лучше других, вот и продолжай. А политику оставь мне. Потому что я думаю не только о том, что есть сегодня, но и том, что будет завтра…

Кобальт перебил его:

— А ты задумывался, где мы будем через год доставать лекарства, консервы, запчасти, бензин? В кольце ничего не осталось. Мы все выгребли.

— В Кольце еще полно добра. Ищите лучше, работайте тщательней. За кольцом слишком опасно.

Кобальт сделал два шага назад, чтобы охватить взглядом всю карту.

— Я говорю не о выходе за кольцо, а о том, чтобы вообще уйти из Москвы.

Батя несколько мгновений пялился на Кобальта, пытаясь понять шутит ли тот.

— И куда мы пойдем? — усмехнулся он. — Может в Оазис? Где океан чистой воды, плодородные земли и птички поют. Ты что проповедей Агронома наслушался?

Кобальт ткнул пальцем в карту. Батя подошел, взял со стола очки, пригляделся.

— Ледник Безенги, самый большой на Кавказе, — пояснил сталкер. — Ему несколько тысяч лет, толщина льда две сотни метров. Верхний слой намерз темной водой, но ниже до сих пор чистая.

Батя снял очки и разочарованно вздохнул.

— Я все рассчитал, — Кобальт схватил чистый лист бумаги со стола, начал писать. — Сто шесть человек, по два литра в день, умножаем. Три водовозки хватит, машины достанем, знаю где. Людей погрузим на автобусы, вперед пустим бульдозер, чтобы дорогу разгребал.

— Кобальт…

— С находкой Фонаря нам провизии на несколько месяцев хватит, — продолжал сталкер. — Обживемся, будем выращивать овощи и пшеницу…

Батя положил ладонь на руку сталкера. Сердце у Кобальта колотилось, на глаза упала дымка.

— Дима, успокойся. Послушай меня.

— Пять — шесть дней в пути. Мы доберемся. Мы сможем…, — тараторил Кобальт уже вполголоса. — Ледник не растаял. В нем есть чистая вода.

— Это не имеет значения.

— Почему?

— Потому что мы никогда туда не доберемся! — Батя повысил голос. — Даже до МКАДа не доедем, а знаешь почему? Голодные броненосцы, рогатые, узкорылые, хвостатые и бог знает какие еще твари живут за кольцом. Сто человек через два часа превратятся в сто трупов, и ради чего? Далекой мечты?

— Это не мечта…

— Послушай, я понимаю, почему ты хочешь отправиться туда. Будь я на твоем месте, думал бы о том же. Но эти люди не готовы умирать.

— Никто не умрет. Я не позволю.

Батя кивнул.

— Знаешь, кто также говорил мне? Мой старый друг Боря Котов, отец Фонаря. Офицер, настоящий профессионал. Я предупреждал его, что с такой силой не справится даже ему, но он не послушал.

Котов охранял группу ученых на ВДНХ. Последние остатки научного света страны: физики, химики, биологи, генетики поставили себе цель — отыскать способ очистить темную воду. Работа шла бурно, каждую неделю приходили новости об экспериментальных исследованиях, сначала на чудом выживших мышах, затем и на добровольцах. Кобальт даже приезжал туда, желая лично стать свидетелем триумфа человека над заразой. Однако прорыва так и не произошло — через несколько месяцев, абсолютно неожиданно для всех, пришло экстренное сообщение о нападении на ВДНХ тварей. Никто из Садового не успел прийти на помощь. Больше на связь группа никогда не выходила.

— С этой силой нам не справиться, — успокаивающим тоном сказал Батя. — Единственный способ выжить — оставаться внутри кольца, укреплять оборону Мида, развивать отношения с общинами, работать.

Кобальт нервно покачал головой, не желая соглашаться с этим.

— Иди к жене, отдохни, — Батя по — отечески приобнял его за плечо. — Позволь мне взять ответственность на себя за это решение.

Кобальт в унынии зашагал к выходу. Батя окликнул его у двери.

— Сталкеры — за кольцо. Я обещаю подумать.

***

Откуда не возьмись в коридоре выскочил Фонарь и силой утянул Кобальта за угол.

— У меня сейчас нет желания болтать, — попытался отбрехаться от него сталкер.

— Там это…, — Фонарь еще раз огляделся по сторонам. — Кое-что случилось… В убежище. Мы с Барни случайно на него набрели. Хотя я уже не уверен, что это было случайно. Ладно, неважно. Гермодверь была открыта, а там на нас… В общем, убежище было обитаемое.

Фонарь замолчал, подбирая дальнейшие слова и ожидая реакции сталкера.

— И что?

Фонарь надул щеки и с виной в голосе заговорил:

— Мужик налетел на меня с монтировкой, я отреагировал как смог. Не подставлять же башку под железку, правда? Все так быстро произошло, один удар и все… Так бы любой поступил на моем месте.

— Убил?

Фонарь уронил тяжелый подбородок на грудь, словно провинившийся в воровстве конфет ребенок.

— Метил ему в плечо, он дернулся — попал в сердце.

Кобальт не мог собрать мысли в кучу. Слишком много событий для одного дня. Дружинники, летучая тварь, Батя, Витька и теперь этот еще…

— А мне зачем все это говоришь? — спросил он. — Иди, Бате докладывай.

— Ты знаешь правило: если убежище жилое — не трогаем. А мы еще и человека убили. Батя будет в ярости.

— Скажи, это была самооборона. Сейчас уже ничего не поделаешь. Улов хороший, нормально заработаем на продаже. Так что забудь и наслаждайся.

Кобальт собрался уйти, но Фонарь, сделав шаг в сторону, перекрыл ему дорогу, нервно покусывая распухшую нижнюю губу.

— Это еще не все.

Они поднялись на третий этаж, в школу. На часах уже десять вечера, поэтому кроме напарника Фонаря — узколобого, но надежного, как скала, простака Барни, здесь никого не было.

— Вот, — Фонарь указал на сидевшего за столом с игрушками мальчишку лет десяти.

Поймав на себе смущенный взгляд Кобальта, Барни неуверенно пожал плечами и пробубнил:

— Не могли же мы его там оставить.

Мальчик внимательно посмотрел на Кобальта, на его лице не отражалось ни толики страха — скорее живой недюжинный интерес.

— Здравствуйте, я Локус Алмазов, — мальчик непринужденно улыбнулся. — А вы?

— Привет. Дмитр… то есть Кобальт.

Что это на него нашло? Растерянность при виде обычного мальчишки?

— Очень приятно познакомится, Кобальт. Вы тоже сталкер, это здорово. Мне нравятся сталкеры. Смотрите, я вас нарисовал.

— Он того, походу, — шепнул на ухо Фонарь. — Отсталый. Это и понятно, всю жизнь в убежище прожил.

— Ясно, — Кобальт вздохнул. — Кто — нибудь еще знает?

— Никому не говорили, — в унисон ответили сталкеры.

— Что нам делать — то? — спросил следом Барни. — Я уже полдня тут с ним сижу. Жрать хочу.

— А я причем? — возмутился Кобальт. — Вы наворотили, а я теперь должен разгребать?

— У тебя жена школой заведует и детишек по семьям распределяет. Может, возьмет его кто? — предложил Фонарь.

— Ты и ее решил впутать?

— Коб, ну помоги, христом богом прошу, — взмолился Фонарь. — Накосячили мы.

Кобальт оглядел двух растерянных коллег, напоминавших нашкодивших малышей. И почему, когда что — то происходит, они идут к нему, а не к Бате, кто и должен решать эти проблемы? Хотел бы Кобальт копаться в чужом дерьме, занял бы должность заместителя, но ему этого не нужно — своего столько, что век не разгрести. Надоело…

Пусть они все к чертям от него отстанут!

— Ладно, блин, — Кобальт покосился на мальчишку. Взгляд у того был нездоровый, какой — то излишне доброжелательный и легкомысленный. А у него, между прочим, отца убили, и мальчик не мог этого не знать. Кобальту доводилось видеть людей, просидевших многие годы под землей, и первая их реакция после выхода на поверхность сильно далека от той, что он видит сейчас, — он утянул Фонаря в соседнюю комнату, где располагался склад с игрушками. — Нельзя его к другим детям. Как его отец воспитывал — непонятно. Может пацан вообще не приспособлен к жизни с другими детьми. Его надо изолировать пока и поискать родственников.

— Профессор Игнатов, — громко сказал мальчик.

— Кто это? — спросил Барни. — Твой родственник?

— Мне надо к нему. Он меня ждет.

Кобальт обратился к Фонарю вполголоса:

— Брата жены моей знаешь?

— Ага, электрик тот очкастый.

— Отведи пацана к нему, скажи я попросил присмотреть. Пусть пробьет имя по своим связям. Может этот профессор — кремлевский или еще откуда. Пусть приедет и заберет его.

Фонарь поблагодарил Кобальта за помощь и пообещал сделать все, как он сказал.

Напоследок Кобальт взглянул на Локуса. Показалось, что мальчик слегка кивнул ему и даже подмигнул.

***

Кобальт пропустил поворот, ведущий к квартире, поднялся по широкой мраморной лестнице на третий этаж к высоким парадным дверям. Существует немало способов проникнуть наверх, минуя данные двери — они скорее являются условной границей, отделяющей жилую зону от необитаемой. Электричества наверху нет, грязь, сырость, по пустым коридорам хозяйничает ветер. Есть официальный указ, запрещающий гражданам подниматься в нежилую зону без надобности, но его мало кто соблюдает, потому как контролировать особо некому. Детишки любят играть там в прятки. Взрослые, чтобы отвадить отпрысков, пугают их кишащими наверху привидениями и тварями.

Планировалось, что с расширением общины, верхние этажи будут потихоньку заселяться. В первое десятилетие популяция стабильно росла, однако вот уже несколько лет в Миде не родилось ни одного ребенка. Люди бояться заводить детей — слишком большая ответственность. Еще один рот — еще одна норма воды в день. Если потребность в воде перевесит возможность вовремя пополнять бак, всей общине грозит вымирание.

Чиркнув спичкой, Кобальт поднес огонек к фитилю свечи. Зажег от нее еще три штуки, расставленные по периметру старого дубового стола. В просторном кабинете когда — то заседал высокий начальник: дорогая мебель, портреты бывших вождей, спецсвязь, грамоты и кубки. Кобальт не верил в призраков, однако каждый раз, приходя сюда, чувствовал кожей чье — то невидимое присутствие.

Отголоски прошлого, несущие отпечаток в настоящем.

Кобальт не знал, почему вдруг пришел сюда. Обещал жене, да и самому себе больше этого не делать. Смирился. Но после встречи с тем странным пацаном, почувствовал невыносимое желание. Возможно, потому что представил на мгновение, что кто-то также мог найти Юльку…

На столе ютилась старая радиостанция. Два года как он не пользовался ею, хотя раньше не проходило ни дня, чтобы не прослушивал эфир. На связь выходили выжившие из Питера, Екатеринбурга, Владика и некоторых Европейских городов. Они общались, делились новостями и советами. От них Кобальт узнал, что темная вода добралась до всех уголков земного шара, оставив позади себя выжженные смертью города и леса. Со временем один за другим голоса стали исчезать из эфира, а пустоту заполнял безжизненный белый шум. Возможно, общины вымирали от жажды, нашествия тварей, или старались обезопасить себя от непрошеных гостей.

Кобальт потянулся к рычажку включения радиостанции и замер в ожидании знакомого чувства предвкушения — надежды, что в этот раз она обязательно ответит. Но ничего не почувствовал. Пусто внутри, все выгорело.

Передумав, достал из тумбы папку, открыл. На первом рисунке изображены ее руки. Каждый изгиб, форма пальцев, линии вен — все отпечаталось в его памяти словно в гипсовом слепке. Прикоснувшись к бумаге, он на мгновение ощутил тепло бархатистой кожи. На следующей странице изображен плюшевый кролик. Кобальт подарил его Юльке на день рождения, и дочь никогда не расставалась с ним. Изобразил игрушку именно такой, какой та отпечаталась в памяти: пожухлая шерсть, вместо левого пластикового глаза — пуговица. На других рисунках в папке: ее столик в комнате заваленный книгами; любимая теннисная ракетка; рюкзак с множеством значков с изображением городов мира, которые она мечтала посетить. На последнем листе нарисован лишь овал лица.

Карандаш лег в руку, острие уперлось в бумагу. Кобальт просидел, не шевелясь несколько минут, прогоняя в памяти ассоциативные картинки. Вот он видит ее со спины, идущей в школу: Юлька в черном платьице, длинные волосы заплетены в толстую косу. Она держит его за руку. Он опускает взгляд, чтобы рассмотреть ее лицо… Видит только пустоту.

Он не помнит. Не помнит ее лица.

Отложив карандаш, Кобальт закрыл папку, убрал в стол и отошел к окну. Внизу в темноте виднелись три огонька в форме правильного треугольника. Дозорные посты. В каждом по два вооруженных человека, у всех тепловизоры и приборы ночного видения. Их задача не подпустить в Мид тварей, которые лезут со стороны Москвы — реки. За прошлый месяц поставлен рекорд — семь нападений. Две твари удалось убить, остальных отогнали обратно за кольцо. На внутреннем дворе тоже есть пост. За все годы, только однажды там произошла чрезвычайная ситуация.

Броненосец — существо хладнокровное, крайне быстро приспосабливается к окружающей среде, поэтому в тепловизор его не разглядеть. По форме тела напоминает рыбу, и не удивительно — его предки, всего пару десятков лет назад ловились местными рыбаками на удочки. Взрослая особь обычно не выше метра, но в длину может достигать двух — трех. Несмотря на вес под сотню килограммов, броненосцы юркие, быстро бегают на коротких лапах, и могут часами сидеть в засаде, выслеживая жертву. Название свое тварь получила из — за мощной выпуклой спины, напоминающей сборный щит, который покрывает девяносто процентов поверхности тела.

Кобальт не должен был идти в дозор тогда — за неделю до этого сломал берцовую кость на ноге и с трудом передвигался с костылем. Так как внутренний пост считался самым спокойным, Кобальт согласился на просьбу Фридома — пойти в дозор вместе.

На часах было около полуночи.

— Знаешь, что меня больше всего поражает, — сказал Фридом, открутив крышку с фляги и сделав глоток. — Вот старые правители вымерли. Их не жалко — всю жизнь только и делали, что доили нашего человека: налоги, штрафы, за то плати, за сё плати, а если нет бабла — подыхай, никому ты не нужен. И никто веками не мог сломить эту систему. Смогла только темная вода. Вот тебе, человек, свобода, строй новое общество, живущее по справедливости. А мы что? Пошли гулять по старым граблям.

— Борец за свободу бедных и обездоленных, — шутливо ответил Кобальт. — Ты бы лучше форму постирал и дырки заштопал.

Фридом нахмурился.

— Разве это плохо, что меня, в отличие от тебя, волнуют судьбы простых людей? Ведь у нас был такой шанс все начать заново, а мы его похерили. Взяли старую уродскую систему, в которой человеческая жизнь ничего не стоит и по лекалам воспроизвели, только в разы хуже. У одних во главе сумасшедший сектант, у других возомнивший себя великим полководцем маразматик…

— А у нас?

Фридом усмехнулся и театрально покачал головой.

— Наш — это особый разговор на пару часов. Ты одно пойми, как бы внешне наши правители ни отличались, они все очень похожи и повинны в том, что случилось. И в том, что не случилось.

— А ты не задумывался, что это не вина отдельных людей, а просто наше нутро такое? — предположил Кобальт. — Ну не может по-другому человек жить, надо ему страдать.

— Да, брось. Это же самый простой путь: влезть на вершину, присвоить плоды и раздавать холопам по чуть — чуть. А вот запустить наверх таких же людей и поделиться по справедливости — это слишком опасно и непредсказуемо. Вот, вспомни Иван Иваныча. Когда жили вместе в убежище, нормальный же мужик был. Если надо, поможет, откликнется, а как стал губернатором Кремля, так его, как подменили. Знаешь, чего я думаю — не стал он сволочью, он был ею всегда, просто притворялся. Власть вытаскивает из людей все говно наружу.

— Чшшш… Смотри туда.

Тварь им попалась тогда голодная, да еще с собой выводок потомства привела. Дюжина мелких броненосцев, похожих на взрослых кошек, только пасти в несколько раз больше, зубы длинней и даже если укус окажется не смертельным, в их слюне столько дерьма намешано, что ни одно лекарство не вымоет.

В пяти метрах от поста вкруговую проходил ров глубиной в два метра, замаскированный брезентом и припорошенный землей. Попадая туда, тварь накалывается на стальные ежи на дне, и затем добивается сверху шквальным огнем. Вдоль рва существует несколько мостов — переходов, расположение которых известно только сталкерам.

Фридом вызвал подкрепление по рации.

Мелкотня по рыку мамаши расползлась по сторонам, словно тараканы при включенном свете. Из — за небольшого веса детеныши проскочили через ров по брезенту не провалившись.

— Я за ними, — крикнул Фридом. — Смотри за большой.

Спина броненосца — десять сантиметров крепких, как камень, сплошных костяных наростов. Чтобы убить его, нужно попасть в туловище или в голову. Это непросто сделать. Защищаясь, броненосец прячется под защитную броню, при этом втягивает головку под козырек, оставляя снаружи вытянутую, как у рыбы, острозубую пасть, в любой момент готовую к атаке.

Кобальт попытал счастье, выпустив из автомата в сторону твари трассировочный дождь. Броненосец отразил пули броней, и как ни в чем не бывало пошел к посту.

Ну, давай, подумал Кобальт, сделай еще шаг. Когда тварь провалится в ров, он превратит ее в фарш с помощью нескольких заготовленных гранат.

Тварь остановилась перед границей рва.

Почему она не идет дальше?! Неужели почуяла опасность? Нет, не может быть, интеллект у них как у рыб.

Сзади звучали выстрелы и предсмертные крики мелкотни. Фридом расправлялся с ублюдышами как полагается — жестко и беспощадно. Жаль, Кобальт не мог поучаствовать.

Внезапно мамаша повернула налево и бросилась вдоль рва, остановилась у секретного моста — перехода, перебралась по нему на другую сторону и ринулась в темноту, откуда только что прозвучал еще один предсмертный крик ее детеныша.

Ошарашенный Кобальт вскочил на ноги и бросился следом. Чудовищный болевой импульс в лодыжке повалил его на землю.

Нужно вставать. Фридом уверен, что напарник сдерживает мамашу, и не ожидает нападения.

Куда запропастилась рация?

Кобальт приподнялся на одну ногу, подставил упор костыля под мышку и поковылял к зданию.

Стояла гнетущая тишина. Твари нигде не видно, Фридом не откликается на зов. Где подкрепление?

Прожектор над входом освещал тело мертвого детеныша. Дверь распахнута настежь, на ступеньках кровавая полоса.

Неужели тварь пробралась внутрь? Если она отложит яйца в укромном закоулке, через несколько месяцев родится новое потомство. Голодное и злое, и тогда мидовцы будут в огромной опасности.

Поднявшись по ступенькам на крыльцо, Кобальт отбросил костыль, взял автомат обеими руками. Сразу за дверью, в холле, кровавый след сворачивал налево к лестнице. Сжимая зубы от боли, он перескакивал с больной ноги на здоровую.

Кровавый след нырнул под лестницу.

Еще мертвый детеныш.

Кто — то притащил его сюда как приманку.

Сзади послышались быстрые звонкие шаги. Кобальт обернулся и увидел несущуюся на него, подобно поезду, мамашу. Сделал несколько выстрелов, попал в броню. Тварь ударила его козырьком. Сталкер отлетел к стене.

В глазах взорвались искры. В груди сдавило, он не мог дышать.

По лестнице загромыхали шаги. Подкрепление.

— Вон она, — послышался голос Фонаря.

Голова броненосца выскочила из — под панциря, резко схватила одного из бойцов за руку и дёрнула на себя. Кровь хлынула фонтаном из плечевого обрубка, несчастный в шоковом состоянии кинулся бежать, запнулся, покатился с лестницы.

Загрохотали выстрелы. Тварь повернулась боком к нападавшим, спрятав туловище под броню. Однако совсем забыла, что с другой стороны на грани потери сознания находился Кобальт. Сталкер вытащил пистолет из ножной кобуры и выпустил в тварь целую обойму. Черная кровь выплеснулась из стреляных ран на животе. Спустя мгновение брононесец распластался на полу.

Кобальт чудом выжил, отделавшись пятью сломанными ребрами. Сталкер с позывным Молоток погиб. С Фридом все было в порядке — он убежал в обход здания за одним из оторвавшихся от стаи детенышем. Конечно же, догнал и прикончил.

Тогда стало понятно, что твари не только год от года увеличиваются в размерах, но и умнеют. Приспосабливаются к сталкерам, как микробы к антибиотикам, и это только вопрос времени, когда они станут достаточно умны, чтобы преодолеть все защитные барьеры людей.

Из коридора послышался шуршащий звук. Кобальт отвлекся от воспоминаний и подошел к двери. Может очередная парочка подростков решила уединиться, или какой — нибудь любитель побыть в одиночестве. А еще это может быть случайно проскочившая посты тварь или крыса.

Вытащив из кобуры пистолет, он толкнул дверь и шагнул в темноту коридора. Прислушался. Источник звука справа, удаляется.

Или убегает?

Кобальт пошел за источником, старый ковролин поглощал звук его шагов. Коридор закончился просторным фойе. Мигающий свет динамо-фонаря выхватывал из мрака гранитные колонны и двери лифтовых шахт, чуть дальше впереди ныряла в темноту мраморная лестница. Над головой висела покрывшаяся паутиной массивная люстра, окольцованная лепниной.

Звук пропал, но Кобальт не чувствовал себя в одиночестве. Дышал размеренно и глубоко, давая понять потенциальному врагу, что не боится его. На полу капля. Смахнул ее пальцем, понюхал. Темная вода. Хоть она и не имеет запаха, но Кобальт чуял ее всегда. Через полметра еще капля, потом еще, расстояние между ними сокращалось. Словно хлебные крошки, капли провели его мимо лифтов к лестнице, и там же пропали.

Вверх или вниз?

Внезапно загрохотали жестяные отливы. Сверкнула молния — фойе и лестничные пролеты озарились яркой вспышкой. Следом громыхнуло так, что завибрировал под ногами пол, захрустели оконные рамы.

Кобальт постоял еще немного, вдыхая свежий запах озона, и направился вниз.

Глава 3

— Двадцать литров в сутки — столько мы производили в первый месяц, — Иван Иванович отпил горячего чая из блюдца. — Как разделить двадцать литров на сто ртов? Дать всем поровну? По стакану мужику, который пашет весь день на жаре и приносит пользу, и восьмидесятилетней бабке, еле стоящей на ногах?

— Они называли это социальным равенством, — сказал севший хриплый голос из противоположной стороны кабинета.

— Жажда — мощнейший инстинкт живого организма, — продолжил Иван Иванович. — Я видел, как за глоток воды брат убивал брата, как мать выпивала норму ребенка, а потом рыдала от стыда у его трупа. Тогда я осознал — социальные законы, которые формировались тысячи лет, больше не работают. Если мы хотим выжить, нужен новый порядок. Когда тонул Титаник, шлюпки в первую очередь наполняли женщинами и детьми. Большинство мужчин — сильных, умных и полезных для общества погибли.

— Неразумная трата ресурсов.

— Преступная. Сильные не должны жертвовать собой ради слабых.

Иван Иванович стоял напротив окна, из которого открывалась панорама на Сенатскую площадь Кремля. Вдоль нее плотными рядами тянулись жилые постройки обслуживающего персонала — в большинстве своем армейские палатки, укрепленные кирпичной кладкой. Здесь проживали наименее квалифицированные кадры: операторы, ремонтники, наливщики. Их путь на работу в бывший Государственный Кремлевский дворец, где теперь располагались водоустановки, пролегал через Соборную площадь. Там организованы пункты выдачи воды и продовольствия. Каждый получал норму в зависимости от квалификации, опыта и наработки часов. Никаких авансов и отпусков.

На территории бывшего Тайницкого сада велись приготовления к ежегодному Празднику воды. Зрелище обещало быть, как всегда, грандиозным — на него губернатор не поскупится ресурсами, даже если придется урезать водную норму для рабочих и поднять цены для других общин. Необходимо все время убеждать своих граждан о каменной непоколебимости Кремля. Водоустановки всегда исправны, производство год от года растет, нормы повышаются. Стабильность и твердая рука — вот что держало Ивана Ивановича все эти годы в безоговорочных лидерах общины и всего Садового кольца. Так должно оставаться и впредь.

В очередной раз восхитившись созданным им миром, губернатор испытал приступ удушающего страха. Все это в один момент может закончиться…

— Я дал тебе любые ресурсы. Когда будет результат?

— Скоро, — ответил хриплый голос. — Я чувствую, прорыв близко.

— Мне недостаточно твоих чувств, — вдруг сорвался Иван Иванович. — Покажи мне свет в конце тоннеля.

Чекист молчал.

— Не пытайся влезть мне в голову. Эти твои штуки со мной не проходят.

— И не думал этого делать. Я знаю свое место.

Иван Иванович глотнул чай из кружки. Нёба обожгло, но именно это было ему сейчас нужно. Боль отвлекала от фатальных мыслей.

— Я делаю то, что вы меня просите, но у меня недостаточно знаний, — сказал Чекист. — Если бы у нас был профессор Алмазов…

— Мы давно обыскали все общины. Его нигде нет. Скорее всего, его убили еще десять лет назад.

— Нет, он жив. Я чувствую.

Иван Иванович хмыкнул. Опять этот недомедиум со своими чувствами.

— Возобнови эксперименты в коллекторе. Бери столько подопытных сколько нужно. Я хочу знать, как мне защитить Кремль.

В Спасские ворота въехал кортеж Гортранса. Первым номером двигался БТР с дюжиной вооруженных дружинников, следом два автомобиля личной охраны, затем бронированный лимузин князя Суворова, замыкал колонну, обшитый стальными листами пазик с тремя пулеметными расчётами.

Кремлевская гвардия окружила кортеж плотным кольцом.

Иван Иванович ответил на звонок секретаря и дал разрешение на прием высокого гостя.

Через несколько минут на пороге появился Великий князь Суворов в парадном мундире. На узких плечах громоздились пышные золотистые эполеты. Грудь украшали многочисленные ордена и медали, учрежденные самим Суворовым.

— Входите, Ваше благородие, — губернатор жестом пригласил гостя к столу.

Суворов чеканным шагом прошел по кабинету и остановился возле стула.

— Постою, если позволите, губернатор. Я ненадолго.

— Чаю? — предложил Иван Иванович. — На десерт шоколад из поздних запасов. Попробуйте.

— Благодарю, но не испытываю аппетита.

Суворов нервно потер пышные усы.

— Что вас привело ко мне в такой поздний час? — спросил губернатор.

— На моих людей совершенно зверское нападение сталкеров.

— Какой кошмар. И как это случилось?

Суворов набрал воздуха в грудь и, не успев заговорить, вдруг резко замолчал. Оглянулся на затемненную часть кабинета. Произнес требовательно:

— Я настаиваю, чтобы наш разговор был конфиденциальным.

— Таким он и является.

Положив ладонь на рукоять кортика, Суворов посмотрел вопросительно на Ивана Ивановича. Тот кивнул. Суворов прошел вглубь кабинета, прислушался. Достав кортик из ножен, взмахнул им перед собой, рассекая воздух. Убедившись, что там никого нет, вернулся к столу. По его лицу стекал пот.

Иван Иванович наполнил водой стакан из хрустального фужера.

— Благодарю, губернатор. Я не испытываю жажды.

Осторожничает, подумал Иван Иванович. Правильно делает.

Сергей Дмитриевич Востриков, так на самом деле звали Князя Суворова, раньше был военным историком и ярым поклонником великого русского полководца. Возглавив Гортранс, он провозгласил себя его прямым потомком. За большие по тем временам деньги выкупил из Оружейной палаты Кремля множество экземпляров одежды и оружия конца восемнадцатого века, в которые облачался как сам, так и его воеводы.

— Итак, Ваше благородие. Продолжим?

— Недавно я распорядился выставить дополнительные посты на основных магистралях в целях предупреждения нападений урок. Вчера вечером пост с Нового Арбата не вернулся.

— Вы сказали на ваших людей напали сталкеры.

— Абсолютно точно. Мои люди убиты, их тела спрятаны.

Губернатор задумчиво глотнул чаю, закусил шоколадкой. Как же вкусно.

— Почему вы считаете, что это сделали сталкеры? У вас есть доказательства?

— Только они ездят той дорогой. И почерк их — напали как крысы, превосходящей силой, а потом замели все следы.

Иван Иванович поставил пустое блюдце на стол и осушил предназначавшийся Суворову стакан с водой.

— Не вижу мотива, — усомнился губернатор. — Зачем сталкерам убивать их? Это какой-то абсурд. Они же не самоубийцы.

— Мотив — две тысячи фляг, которые были у дружинников при себе — недельная выручка от доставки воды. Как видите, сталкеры не только крысы и убийцы, но еще и падальщики. Я расцениваю их поступок как акт объявления войны.

Губернатор задумчиво покосился на князя.

— Полагаю, ваши выводы обусловлены эмоциями. На такое гадкое преступление мог пойти кто угодно. Например, урки. Вам ли не знать, насколько они кровожадны.

— Со всем уважением, губернатор, я воюю с этими отбросами много лет и знаю их методы. Урки никогда не прячут следы, а, наоборот, зверствуют показательно — их цель вселить страх. Монеты их не интересуют, им нужна только вода.

Повисло молчание. Из открытого окна доносилось гудение водяных установок.

— Зачем вы приехали ко мне, князь? — тон в голосе губернатора растерял вежливые нотки.

— Сталкеры перешли черту. Неизвестно, на что они еще могут пойти. Я готов отдать приказ штурмовать Мид, но тогда это повредит вашим интересам, губернатор.

— Вы правы, князь. Сталкеры делают много полезного для Кремля.

— За последний год мы наладили поставки для вас ГСМ и запчастей, мы гарантируем доставку воды общинам, и готовы полностью обеспечить все ваши нужды в любом товаре. Мои люди намного организованней и могут достать даже то, на что не способны сталкеры. Если вы позволите мне добиться справедливости, Гортранс возместит все ваши потери…

— Не позволю.

Суворов выпрямился струной. От негодования у него задергался глаз.

— Они оскорбили Гортранс, плюнули в лицо мне лично!

Губернатор опустился в кресло, достал из стола красную папку, открыл.

— Существует подписанный всеми общинами Табель безопасности. В нем определена процедура для подобных случаев.

— Трибунал? — Суворов поперхнулся.

— Я не могу позволить вам вершить в кольце самосуд. Что подумают остальные общины? Мы с вами цивилизованные люди и не можем допустить анархии.

Суворов собрался с мыслями и кивнул. Отпустив поклон, направился к двери, затем обернулся, сказал:

— Объявляйте трибунал. Я достану доказательства.

Дверь захлопнулась, послышались быстро удаляющиеся шаги.

— Он напуган, — прозвучал голос из темноты.

— Ты прочитал его мысли? — спросил губернатор.

— В этом нет нужды. У него на лице написано.

— Хочет забрать рынок себе и устранить конкурента. Может быть, он сам все подстроил…

— Маловероятно. Я все же заглянул ему в голову. Он верит в то, что говорит.

Губернатор вздохнул.

— Это и опасно.

Чекист вышел из темноты, остановился за спиной Ивана Ивановича. Он дышал сбивчиво, вкладывая недюжинные силы в каждый вдох. Губернатор тем временем следил, как внизу из здания выходит Суворов и садится в машину.

— Батя, старый дурак, что же ты наделал…

— Гортранс лишил их заработка. Это был вопрос времени, когда они сорвутся.

Губернатор с горечью кивнул.

— Суворов не отступит, даже если придется разрушить все, что вы создали, — сказал Чекист. — Его можно остановить.

— Только он может контролировать этот сброд дружинников. Когда придет время, они понадобятся нам. Кремлевская гвардия не справится в одиночку.

— Объем производства воды неуклонно падает, наращивать его нечем. Население в обеих общинах растет и совсем скоро те или другие не смогут обеспечивать водой своих людей. А вы знаете, на что способна жажда.

— Если начнется гражданская война, я не смогу ее контролировать.

— К тому же скоро мы столкнемся с силой, по сравнению с которой этот конфликт — ничто. Мы должны бросить все на подготовку обороны и не отвлекаться на внутренние склоки. Цены на воду растут, скоро неминуемо начнется дефицит. Сокращение популяции кольца пойдет всем на пользу, снизит напряженность. Гортранс может заменить Мид, но не наоборот.

Губернатор кивнул.

— Процедура должна выглядеть законно, иначе Гарднер и Гум испугаются, что подобное может произойти и с ними.

Гибель Мида нужно обставить так, чтобы это выглядело как последствие их собственной вины. Попрание одними всех законов кольца, и вынужденный ответ цивилизованного сообщества.

Обернувшись, Иван Иванович увидел перед собой худой, скрюченный силуэт.

— У Суворова должны появиться доказательства.

— У меня в Миде есть свой человек.

***

«Ты же не бросишь меня, пап?»

«Никогда».

Кобальт проснулся посреди ночи весь в поту. Жуткий сон. Сотни летающих тварей атаковали Мид, сталкеры сражались отчаянно, но против такой силы у них не было шансов. Твари врывались в окна, раздирали мощными челюстями стальные ставни, рвали людей на части. На фоне пылающего огнем Мида в раскаленном воздухе витали душераздирающие крики женщин и детей.

До утра он просидел за чтением старых газет и распечаток с новостных сайтов.

«На Мадагаскаре сто человек стали жертвами неизвестной болезни. ВОЗ отправляет на остров лучших эпидемиологов»;

«В Африке зафиксировано уже больше пяти тысяч смертей. ВОЗ объявило эпидемию и рекомендует странам закрыть границы»;

«Неизвестное заболевание, которое уже окрестили Новой чумой, поражает не только людей, но и животных. В Египте наблюдается массовая гибель домашнего скота»;

«Повальное закрытие границ не спасает от распространения Новой чумы. Первые случаи зафиксированы в США, Канаде, Китае и Германии»;

«Нет оснований для паники! „Граница полностью под контролем. Инфекция не проникнет в страну“, — заявил глава Минздрава России»;

«Ученые растеряны! До сих пор не удается выявить возбудителя Новой чумы. Количество погибших превысило сто тысяч человек»;

«От Новой чумы в Москве умерло три тысячи триста двадцать три человека, и цифра постоянно растет. Во всем мире счет смертей идет на миллионы. Власти ввели карантин: закрыты все развлекательные центры, рестораны и кафе, гражданам рекомендуется не покидать свои квартиры, избегать большого скопления людей, тщательно мыть руки и носить маски»;

«Специалист по биологическому оружию: — „Это спланированная атака мирового правительства!“».

«Ученые ВОЗ подтвердили, что Новая чума не передается от человека к человеку. Возбудителя болезни ищут в воздухе, еде и воде».

«Это должен знать каждый! Симптомы Новой чумы: удушье, лавинное потоотделение, рвота, синюшность кожи, бред, потеря сознания»;

«Ванга и Нострадамус предсказали появление Новой чумы. Эксклюзивные подробности предсказаний, которые ранее никогда не публиковались»;

«„ЭТО — ВОДА!“ Немецкие ученые из университета Роберта Коха доказали, что возбудитель Новой чумы находится в воде»;

«Минздрав предупреждает об опасности пить воду из городского водопровода»;

«Бутилированная вода, соки и газированные напитки исчезли с полок магазинов»;

«В крупных городах страны наблюдается транспортный коллапс. Мы опросили людей. Многие сами не понимают, куда бегут».

«ДОЖДЕВАЯ ВОДА ОПАСНА!!! Власти открывают точки раздачи чистой воды из водоразборных колонок».

«Многочисленные попытки очистить воду провалились. Все известные науке фильтры неэффективны»;

«Биологи нашли странные мутации у некоторых видов рыб. „Мы никогда не видели ничего подобного. Уверен, это никак не связано с новым заболеванием“, — прокомментировал новость профессор Фридрих Щварц из Цюриха»;

«Теория — возбудителем Новой чумы является микроскопический паразит. Подобные виды живых организмов науке неизвестны. Ученые поражены скоростью его распространения»;

«Библейский апокалипсис или недальновидность ученых? Представители церкви уверяют, что святая вода безопасна»;

«„Мы бессильны перед темной водой. Простите нас“. Интервью нобелевского лоуреата профессора Эдельмана»;

«Городские службы Москвы не в состоянии своевременно утилизировать тела погибших. Власти обращаются к гражданам с просьбой самостоятельно доставлять мертвых родственников для погребения. Список адресов братских могил:…»;

Печатные станки остановились, когда некому стало их обслуживать. Еще некоторое время обновлялись новостные сводки в сети, вскоре не стало интернета и мобильной связи. Дольше всего проработала стационарная телефонная сеть. Основным источником связи и самым дорогим предметом после воды стали переносные радиостанции.

Дмитрий не знал, выживут ли они с Юлькой, поэтому стал фиксировать на бумаге все происходящее — вдруг записи дневника помогут потомкам лучше понять, что на самом деле пережили люди в этот страшный период истории.

08 июня.

«Несколько дней молчат Евстафьевы за стеной. Сегодня появился неприятный запах. Юльку тошнит. Взломал дверь, нашел тела. В квартире полно пустых бутылок. Раньше воду им приносил сын. Наверное, он погиб, поэтому старики остались одни. Виктор Иванович прошел афган, гордому офицеру не хватило духа попросить соседей о помощи. Чувствую облегчение, мне не пришлось отказывать ему, глядя в глаза. У нас с Юлькой запасов всего на два дня осталось. Завтра иду к колонке пораньше, может повезет. Евстафьевых похоронил во дворе дома у детской площадки. Это восьмая могила там за неделю».

09 июня.

«Стал свидетелем драки двух мужчин, один пытался пролезть к колонке без очереди. Вмешалась полиция. Второй обронил полную бутылку с водой, ее тут же стащили. Теперь понимаю, что одному ходить к колонке опасно, по дороге назад могут избить или даже убить. Договорился с родным братом Серегой, теперь будем страховать друг друга».

11 июня.

«Юлька просилась пойти со мной утром за водой. Не разрешил. Слишком опасно. Ей скучно одной дома. Услышал в очереди, что на Таганке дают бесплатные спектакли с целью подбодрить людей в трудное время. Сходили вечером. Очень понравилось, хотя на актеров было жалко смотреть».

12 июня.

«Уже месяц нет новостей из внешнего мира. Где власти? Что происходит? Больше темной воды людей пугает только неизвестность. Слухи лучше не слушать, в толпе говорят такое, что голова кругом».

15 июня.

«Колонка на Марьинской иссохла. Теперь хожу за восемь километров к другой. Сегодня простоял девять часов в очереди. К концу дня сняли полицейский кордон. Судя по всему, последние дни парни дежурили по своей инициативе. Их можно понять, у них тоже семьи. У колонки началась давка, люди словно озверели. Лезли вперед, дрались, кто — то открыл стрельбу, были убитые, но и это никого не остановило. В итоге остался без воды».

19 июня.

«Трупы лежат на жаре прямо на улице, их никто не убирает. Удивительно как быстро к этому привыкаешь. За два месяца жизнь кардинально изменилась, мы словно провалились в прошлое на тысячу лет. Теперь, кажется, той, другой жизни, и не было никогда. В городе больше нет ни полиции, ни скорой помощи, ни пожарных. Отключено электричество. Если доживем до зимы, замерзнем насмерть. Создается впечатление, что осталось не больше пяти процентов населения. Те, кто успел — уехали. Говорят, на выезде заторы из брошенных машин, разгребать их некому. Сегодня услышал в очереди слух, что в городе заметили каких — то странных крыс — переростков, которые поедают мертвых. Похоже на обычную страшилку».

21 июня.

«В версию, что воду отравил некий паразит из космоса, никто не верит. Поговаривают, что была утечка смертельного вируса из американской секретной лаборатории. Или китайской. Или французской. Что это за вирус, который способен испаряться вместе с водой? Теперь становится понятно, как он так быстро распространился по всему свету. Круговорот воды в природе. Заражены все океаны, озера и реки мира. Чистая вода осталась только под землей. Надолго ли?»

23 июня (запись сделана 10 июля).

«Утром у Юльки поднялась температура, начался сильный кашель. В ближайшей аптеке не нашел жаропонижающих — все растащили. Полдня искал по районам, нашел на Бауманке.

< перечеркнут абзац>

По рации со мной связался Серега, (он раньше работал авиадиспетчером), и сообщил, что из Краснодара в Шереметьево вечером прилетит грузовой борт. Самолёт загрузится каким — то важным оборудованием и полетит назад. Серега по своим каналам договорился, что его с семьей возьмут на борт, он предложил мне и Юльке лететь с ними. «На Кавказе осталось множество ледников с чистой водой. Добраться туда можно только по воздуху», — сказал он.

< написано неразборчиво, залито водой>

Семья Сереги проживала на Профсоюзной, я был недалеко от них на тот момент, а он, в свою очередь, находился на юге, ездил навестить друга. Мы договорились, что я заберу его жену Лену и сына Витьку, а он заберет Юльку. Встречу назначили через час у Белорусского вокзала, откуда все вместе отправимся в Шереметьево…».

— О чем задумался? — спросила Ольга.

— Об ученых с ВДНХ, — ответил Кобальт жене после недолго молчания.

— Это же было так давно… Десять лет.

— Никто так и не узнал, что случилось с ними на самом деле.

— Ты веришь, что они могли выжить?

— Нет. Конечно, нет. Просто подумал: что, если, им все же удалось найти способ очистить темную воду.

Ольга с тоской в глазах оглядела убранство их квартиры.

— Наверное, многое было бы по — другому, — она улыбнулась, в зеленых татарских глазах отразилась гнетущая усталость.

Для окружающих Ольга всегда остается энергичной палочкой выручалочкой — с раннего утра и до вечера учит детей рисованию, русскому языку и математике, параллельно председательствует в женском клубе и еще не забывает быть любящей женой. Но только Кобальт видит, как тяжело ей это дается.

— Мы бы не зависели от Кремля и водяных установок, уехали бы из Москвы и жили полной жизнью там, где захотим, — сказал Кобальт.

— Могли бы родить ребенка, — закончила за него Ольга. Потом отвела взгляд в сторону и похлопала его по плечу. — Возвращайся в реальность.

Он глубоко вздохнул.

— Зачем?

— Потому что здесь твоя жизнь, и люди, которые нуждаются в тебе. Я, Витька.

— А он тут при чем? — воскликнул Кобальт.

— Он твой единственный родственник.

Ольга перевела взгляд на лежавший на столе дневник.

— Прости. Я не подумала.

— Он теперь сталкер, а я командир двойки. Если он думает, что я буду его как — то прикрывать только потому, что он мой племянник…

— Дело не в этом, Дим.

— А в чем тогда?

— Ему было всего четыре года, когда он потерял родителей. Весь этот кошмар слишком большое испытание для детской психики. Я помню его бессонные ночи, помню его панические атаки, помню, как он не хотел закрывать глаза в темноте, потому что боялся, что за ним придут твари.

— Всем было тяжело, — отмахнулся Кобальт.

— Но он был еще ребенком. Ему нужна была защита, нужен был отец. И сейчас нужен.

— Его отец бросил его! — Кобальт повысил голос. Такого он не позволял себе очень давно. — Я не обязан ему ничем.

Она обняла его.

— Что тебя беспокоит? Скажи мне.

Кобальт глубоко вздохнул, прежде чем заговорить.

— Я видел кое — что сегодня. Тварь нового типа. Ни с чем подобным раньше не сталкивался. Если десяток таких нападут, наши стены не защитят. Никто не спасется ни здесь, ни в Кремле, — он помолчал и добавил. — Мне страшно.

Ольга восприняла это сдержанно, как подобает жене сталкера и дочери Бати.

— Ты говорил отцу?

Кобальт покачал головой.

— Если скажешь ему, это на что — нибудь повлияет?

— Нет.

— Тогда не говори. Ты слышишь меня? Не говори. Я не хочу вновь ощутить себя маленькой девочкой, за которой по пятам ходит папа военный с палкой и отгоняет мальчишек.

Кобальт кивнул и взял жену за плечи.

— Давай уйдем вдвоем. Только ты и я. На Кавказ. Я смогу тебя защитить, обещаю.

— Дим, мы уже обсуждали это много раз…

— Теперь все изменилось. Скоро может начаться война. Здесь оставаться опасно. Не волнуйся, я достану воду и провизию. Нам хватит на весь путь туда, а там я что — нибудь придумаю.

— Ты же знаешь, я не могу бросить детей.

— У них есть свои родители.

— Они для меня такие же родные.

Кобальт покивал — такого ответа и ожидал. Даже жена, самый близкий ему человек, отказывалась поддержать его.

Повисло молчание.

— Ты снова тешишь себя ложными надеждами. Мне кажется, мы прошли этот кризис много лет назад. Или нет?

— Я не смогу спокойно жить, пока не выясню, что с ней случилось.

Ольга набрала воздуха в грудь, намереваясь что — то сказать, но так и не решилась.

— Я опаздываю на занятия. Потом поговорим.

Кобальт положил руку на дневник. Крепко сомкнув глаза, попытался представить лицо Юльки. В очередной раз увидел лишь пустоту.

***

Разговор с Батей закончился быстрее, чем Витька планировал. Он только вошел в кабинет, как глава Мида с ходу принялся отчитывать его за случившееся на Арбате.

— За неповиновение командиру двойки из сталкеров выгоняю пинком под зад. Назови хоть одну причину, почему я не должен сделать это с тобой прямо сейчас?

Витьке стало обидно до слез. Будто во всем виноват только он, а не жлобы дружинники или всеобщий любимчик Кобальт, решивший расстелиться перед ними. Получается, дядюшка Дима заложил его Бате, да еще и приврал, чтобы себя выгородить. Такого предательства Витька не ожидал.

Он растерялся и не смог связать и пары слов в свое оправдание — только молчал и краснел от ярости. Когда все же заикнулся об отце Эли и кремлевском хирурге, Батя не стал даже слушать — отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и выгнал из кабинета.

Утром следующего дня Витька первым делом пришел к Дюше Току. В конуре главного электрика Мида, которую с трудом можно назвать квартирой, стоял смешанный запах пота и гари паяльника. Повсюду валялись грязные тряпки, мотки проводов и сломанные электроприборы.

— Серег, ты? — послышался голос Тока из спальни. — Сегодня забегу, гляну твою проводку, обещаю.

— Это Витя.

— А — аа, Витек, здарова. Погодь секунду.

Перед тем как стать сталкером, Витька много лет был помощником Тока — таскал за ним инструменты, протягивал между этажами провода, заправлял генераторы. Ток учил его чинить приборы и паять микросхемы, однако Витьку это никогда особо не интересовало. В мечтах он видел себя только сталкером.

Дюша Ток приходился двоюродным братом тети Оли, был мастером на все руки и самым незаменимым человеком в Миде. По крайней мере, так он отзывался о себе сам. Когда Витька сообщил, что уходит в сталкеры, Ток неделю с ним не разговаривал. Со временем они помирились, часто заглядывали друг к другу в гости, Витька рассказывал о похождениях в поле, а Ток травил байки из прошлого. Благо историй у него на две Витькиных жизни припасено.

— Здравствуйте.

Витька резко обернулся. В метре от него стоял неизвестный пацан. Как он так незаметно подкрался?

— Ты кто?

— Локус Алмазов, — тот широко улыбнулся. — Ты тоже сталкер?

— Да.

Пацан прищурился, изучая взглядом Витьку.

— Непохож.

— Эт почему непохож? Я самый настоящий сталкер, только вчера был в поле и такого повидал, что тебе и не снилось, малявка.

— Кобальта знаешь?

— Он мой…, — Витька прервался и добавил с гордостью в голосе. — Напарник.

— Похоже, его все тут знают и уважают. Говорят, он самый смелый, самый отважный. И добрый.

Витька неуклюже покивал. Самый–сусамый.

— Много говорят всякого. Только я знаю о нем больше, чем кто–либо другой.

Пацан плюхнулся на диван и выпучил глаза.

— Расскажи.

— Еще чего. Малой ты еще для таких историй, да и времени у меня нет.

— Попроси Кобальта отвести меня к Игнатову.

— Кому?

— Профессору.

— Из Кремля, что ли?

— Из НИИ.

— А это где?

Локус взял с тумбочки блокнот, что — то написал в нем ручкой, протянул Витьке. Какой — то бессмысленный набор цифр.

— Он очень ждет меня тут, — добавил пацан.

— Зачем?

— У меня для него сообщение от папы. Очень важное.

— А где твой папа?

— Умер вчера, — с безразличием в голосе ответил Локус.

— Вот как. Сочувствую.

Из коридора, натягивая майку на выпирающее волосатое пузо, вышел Ток. Волосы у него, как всегда, грязные, растрепанные, на брюках дырки, хотя новых спецовок на складе полно. Лень ему дойти и взять.

— Эй, — обратился Ток к пацану. — Говорил же, не выходи из комнаты. Иди играй в игрушки, я скоро вернусь.

Локус подмигнул Витьке и пошел спиной вперед, не сводя с него взгляда. Витьке почему-то на мгновение стало не по себе. Какой-то странный пацан, холодом от него несет.

— Эт кто? — спросил он, когда Локус исчез за дверью.

— Проклятие мое, — вздохнул Ток. — Подарок от твоего дядюшки.

— Чего?

— Неважно. Зачем зашел? Я тороплюсь. Генератор в подвале залило — ливневка, проститутка, не выдержала.

Ток накинул на плечо сумку с инструментами и уставился выжидающе на Витьку.

Они вышли из квартиры.

— Тут дело есть, — заговорил Витька. — Мне надо в Кремль попасть.

— Нафига? — спросил Ток.

— Надо. Можешь помочь?

— Ты вообще понимаешь, о чем просишь? — Ток подумал и тут же ответил за него сам. — Видимо, не понимаешь.

— Ты бывал там много раз, может ходы какие секретные знаешь? Я никому не расскажу, обещаю.

Ток расхохотался.

— Але, Витек, очнись. Это тебе не по заброшкам лазить, это Кремль. Если хоть на десять метров к стене подойдешь, гвардеец башню твою бестолковую снесет. Кремль он захотел посмотреть… Турист, блин.

— Мне человеку надо помочь. Дело жизни и смерти. Помоги же, ну. Пожалуйста.

Ток внимательно посмотрел на Витьку, тяжко вздохнул.

— Короче, попасть туда можно двумя способами: либо ты гражданин, либо тебя сопроводит гражданин под расписку. Больше вариков нет. Официальные визиты, понятное дело, не в счет.

Витька задумался, почесал подбородок.

— А у тебя есть гражданины знакомые? Ну, кого можно попросить провести человека.

Брови Тока взлетели на лоб и так же быстро вернулись на место.

— Есть парочка. Товарищи, так сказать, по бурной молодости. Раскидала судьбинушка по разным окопам, но нас еще многое связывает.

— Попросишь их помочь? — спросил Витька с надеждой.

— За просто так что ль?

— Надо платить?

— Але, а ты как думаешь? Мало ли кого ты приведешь, а вдруг террориста?

— Он не террорист.

— Неважно. Риск высокий, значит, плата вперед.

— А сколько надо денег?

— Две штуки.

— Чего?

— Фляг, чего…

— Две тысячи?! — вскрикнул Витька. — Ты охренел? За такие бабки я гражданство туда куплю.

— Ага, валяй. Только про меня не упоминай, когда тебя гвардейцы за яйца подвесят. Короч, Витек, бывай давай.

Дождавшись, когда Ток уйдет, Витька вытащил из кармана сверток и положил на подоконник. Развернул. Монеты блестели на свету, словно драгоценные камни. Две тысячи фляг. Витька сроду не держал столько в руках.

Деньги он нашел в сумке упитанного дружинника и незаметно стащил. Поначалу хотел рассказать дяде, но тот был так зол на него, что ни слова не обронил по пути назад. По возвращении хотел отдать деньги в казну, но и тут какое — то внутреннее чувство его удержало. А теперь как быть? Если рассказать сейчас, спросят почему молчал так долго, обвинят, что прикарманить хотел. Батя скажет, мол, как тебе Витька доверять теперь? Ты сплошное разочарование. Выгонит из сталкеров, и что он будет делать? Снова к Току в подмастерья? Уж лучше с крыши сигануть.

Сзади послышались быстрые шаги. Витька судорожно собрал сверток, сунул в нишу под подоконником. Тяжелая рука схватила его за плечо, дернула на себя. В Витьку уперлись глубоко посаженные искрящиеся глаза Кобальта.

— Ты зачем к нему ходил? О чем говорили?

— Ты это… следишь за мной, что ли? И чего это я должен отчитываться? Я тебе больше не ребенок!

Витька выпрямился, пытаясь не выглядеть испуганным, хотя внутри у него все сжалось тисками. Кобальт взмахнул кулаком у его лица. Витька отдернул голову, закрылся рукой.

— Если хоть слово ему растрепал…

— Тогда что?! — выкрикнул Витька ему в лицо.

Дядя проглотил выпад, но отступать не собирался.

— Всему Миду конец придет, вот что. Нас всех перебьют. Усёк?

— Усёк. Не тупой.

Кобальт отступил на шаг. Какое — то время они молча смотрели друг на друга.

— Хочешь знать, почему я заплатил им? — спросил Кобальт.

Витька кивнул.

— Жизни людей стоят дороже пяти фляг и моего эго. Я бы их потом вернул в двойном размере. А знаешь, почему мы оказались в жопе? Потому что ты промолчал.

— Так это я виноват, что тварь появилась?

— Ты должен был предупредить их, как только увидел ее.

Витька почувствовал, как закипает.

— Эти уроды заслужили смерть.

— Они люди. Настоящие наши враги — твари.

— Твари не те, что с зубами и когтями. Гортранс — наши враги, и ты слепой, если этого не видишь. И я не собираюсь глаза закрывать, когда они ноги о нас вытирают.

— Ты, молокосос, еще ни черта не понимаешь в этой жизни. Надеюсь, поймешь, когда не будет поздно.

Кобальт развернулся и пошел по коридору.

— А ты будто много понимаешь?! — крикнул Витька вслед. — Давай уходи. Тебе не впервой родных людей бросать.

Кобальт остановился, резко развернулся. Его глаза вспыхнули, лицо скривилось от ненависти. Он побежал к Витьке, схватил его за шею, нагнул. Витька обхватил его руками за пояс, стараясь удержаться на ногах.

Кобальт двинул ему коленом в лицо. У Витьки поплыло в глазах. Еще один такой удар вырубит его, и тогда дядя найдет монеты.

Витька произвел отчаянный слепой выпад назад и зарядил Кобальту локтем в лицо.

Они расцепились и прильнули к разным сторонам коридора. Отдышались. У дяди красное капало из носа, лицо Витьки заливала кровь из рассечённой брови.

Кобальт встал. Витька тоже вскочил на ноги, готовясь защищаться.

— Ты больше не сталкер!

Вытерев нос тыльной стороной ладони, дядя побрел по коридору.

Витька скатился по стене. Кровь и слезы капали ему на грудь.

Глава 4

Шепот множества голосов, неразборчивый лепет, в котором угадывались нотки радости и ненависти, насмешек и страданий. Локус слышал голоса, сколько себя помнил. Там, в бункере, шепот доносился издалека — от стен, потолка и земли. Временами пропадал, потом появлялся снова. Отец говорил, что сыну просто кажется, называл голоса фантазией неокрепшего детского ума. Когда становилось совсем невыносимо, отец давал ему лекарства, и тогда шепот исчезал.

Когда Локус выбрался на поверхность, шепот появился вновь. Здесь, среди множества незнакомых ему звуков, нервозных и пугающих, шепот был самым привычным и родным. Он стал громче, преследовал повсюду. Локус уже не мог игнорировать его, не мог заглушить. Шепот въедался в голову, заполнял собой мысли, мучил.

Локус не понимал, что хотят от него неведомые голоса, но готов был выполнить любую их волю, лишь бы они замолчали.

Высокие потолки и мраморные колонны Мида восхищали. Локус видел в своей жизни только металлическую мебель, а здесь она сделана из дерева. Когда — то дерево произрастало в лесу на протяжении многих — многих лет, затем было срублено людьми, вывезено на лесопилку, там из него напилили доски, отправили на мебельную фабрику, а уже оттуда готовая мебель отправилась сюда.

Стоило ли это таких страданий?

Человек, сидевший за этим столом, на этом стуле, хранивший вещи в этом шкафу, не мог и представить, что когда — нибудь мальчик по имени Локус будет прикасаться к его наследию.

К его праху.

Кшшшшммшшш… хмммссс…

— Здравствуйте, я Локус Алмазов.

— Привет.

Высокий худощавый мужчина с черными волосами и смуглой кожей стоял в дверях и с любопытством смотрел на незваного гостя.

— Ты к кому?

— Вы Арарат?

— Для тебя дядя Арарат, — мужчина улыбнулся широкой доброжелательной улыбкой — Ты к моей младшей дочери? Неужто ухажер?

— Я к вам. У меня серьезное дело.

— Хмм, ну что ж. Если настолько серьезное, тогда входи.

Окна квартиры выходили на сад, спрятанный от внешнего мира стеклянной купольной крышей. Вместо живых растений, на постаментах стояли горшки с пластиковыми репликами. Их Локус сразу распознал по отливающим неестественным блеском листьям и цветущим не по сезону плодам.

— Жена и дочки сегодня работают на кухне, так что чаю тебе не предложу. Итак, Локус Алмазов, кто отправил тебя ко мне и зачем?

— Ваша старшая дочь и сын Матусевича каждый день уединяются наверху.

Улыбка на лице Арарата застыла, затем медленно испарилась. Мужчина мотнул головой, как бы приходя в себя.

— Что ты сказал?

— Ваша старшая дочь и сын…

— Я слышал! — обрушился на него Арарат. — Кто тебе рассказал эту ложь?

Мужчина быстрым шагом направился к стулу, на котором висела куртка с торчащей из кармана рацией.

— Сейчас узнаю, чьи это шутки. Это Матусевич придумал так меня позлить? Я это так не оставлю… Мало я ему надавал… Чтобы про мою дочь распускать такое…

— Они любят друг друга и мечтают пожениться.

На этих словах Арарат, склонившийся к рации, замер.

— Она боится вам рассказать, боится, что вы расстроитесь, — продолжал Локус.

Повисло долгое тягучее молчание. Арарат так и стоял, полусогнувшись, сбивчиво дышал.

— Моя Сюзанна и этот… как его… Семен вроде. Не может быть. Она бы так не поступила. Она умная девочка и должна понимать, что он чужой для нас.

— Вы сами говорили: «Старые правила смыло темной водой».

— Я говорил…, — Арарат в ужасе взглянул на Локуса. — Откуда ты знаешь? Кто ты такой?

— В ту ночь шел дождь, залило подвалы. До утра вы выкачивали воду, потом вернулись домой немного отдохнуть. Утром Кобальт попросил срочно заправить машину. Вы встали, но были разбиты…

Локус медленно шел к Арарату. Мужчина пятился от него, выпучив глаза от ужаса.

— Вы наругали дочь за то, что она не убралась в квартире. Сорвались на нее. А потом случайно разбили вазу. Ваша жена очень расстроилась, и вы пообещали склеить ее. Вы знали, что это невозможно, но все равно пообещали.

— Не хотел расстроить ее, — дрожащим голосом сказал Арарат.

— Вы знаете, каково это — по — настоящему любить человека.

У мужчины глаза налились слезами.

— Вы живете отдельно от остальных, потому что вам стыдно. Вы единственный из всех спасли всю свою семью. Поэтому вы никогда не отказываете в помощи другим — так платите судьбе за то, что она сохранила вашу жену и дочерей.

— Хватит. Пожалуйста. Больше ничего не говори.

— Вы торопились. Осколки вазы сложили в коробку из — под обуви.

— Ты ангел? Или дьявол? Ты пришел забрать меня? Только не их. Умоляю.

Арарат вдруг ощутил, что упирается в коробку ногой. Вопросительно указал на нее взглядом. Локус кивнул. Мужчина опустился на колени, стараясь при этом не спускать настороженного взгляда с мальчика. Открыв коробку, разгреб битые осколки и обнаружил на дне бритву.

— Должно быть, впопыхах бросил ее сюда. Не понимаю… Как? Как ты узнал?

— Я не знал.

Локус наблюдал, как мужчина бережно сматывает провод и прижимает бритву к груди, словно живое существо. Его лицо излучало абсолютное умиротворение.

***

— Я прямо так ему и говорю: ну, стреляй, падла. С места не сдвинусь, — рассказывал впопыхах Котел. — А малец этот на посту в штаны наложил, стволом туда — сюда водит, — сталкер имитировал его движения указательным пальцем. — Приказ, говорит, у меня от Великого князя — сталкеров не пропускать. Расстреляю на месте. А я ему: засунь свой приказ в задницу и пропускай. У меня заявка от Кремля на запчасти, говорю, если не доставлю, установки встанут. Что, спрашиваю, будешь пить? Мочу товарища!

— Так и сказал? — Барни нервно усмехнулся. Ему с Фонарем тоже пришлось вернуться с пустыми руками.

Гортранс выставил посты на всех дорогах и аннулировал пропуска машин сталкеров. Тех, кто пытался проехать, угрозами расстрела разворачивали назад.

— Именно так и было, — подтвердил напарник Котла Бизон.

— Ну а он что?

— А что, — продолжил Котел. — зассал. Позвал главного — в мундире такого, важного, сабля какая — то висит на поясе, треуголка на башке, морда наглая. Мушкетер хренов. Тот и говорит, мол, не пущу. Возвращайтесь в стойло свое, или шмальнем по вам — так и говорит. И тут самое главное добавляет, — Котел сделал паузу, подняв палец вверх — За то, что наших положили.

— Вы положили? — воскликнул удивленно Фонарь.

— Да, не мы. Мы с Бизоном вообще не при делах. Я Бате маякнул по рации, тот говорит не спорьте с ними, возвращайтесь, мы и вернулись. Но я того мальца расспросил напоследок, и он шепнул, что якобы сталкеры подстрелили дружинников. И из — за этого весь сыр — бор.

Повисло молчание. Сталкеры оглядели друг друга. За столом присутствовали члены всех двоек, хоть и не в полном составе. Каждый по очереди словом или жестом подтвердил, что ничего не знает об этой удивительной истории. Когда очередь дошла до Кобальта, он, потягивая холодный чай без сахара, пожал плечами.

— Да бред же, никто бы из сталкеров на такое не пошел, — отмахнулся Опер. — Это очередная провокация, чтобы часть нашего рынка отобрать. Надо не реагировать и спокойно работать.

— И как теперь ходить в поле? — воскликнул кто — то из собравшихся. — На машинах не проехать, а на своих двоих много добра не упрешь.

— Правильно Витек сказал. Взять штурмом один пост, положить двух — трех уродов и сразу блокаду снимут, — предложил Котел.

— Давно пора было, — воскликнули за столом.

— Ага, получат на что нарывались, уроды.

Фара взмахнул худощавой рукой, будто лезвием и сказал:

— Ау, блин, бойцы. Их в пять раз больше.

— А у нас стены толще.

— А воду кто нам привозить будет? С собственным желудком воевать собрался? — спросил Опер Котла.

— Найдем водовозку, делов — то.

— А поедешь ты на ней как, если дороги блокированы?

— И что теперь проглотить это предлагаешь? Запереться тут, и позволить им наш кусок хлеба захапать?

— Надо тщательней работать. Давать скидки и тогда все будут брать у нас, и Гортранс отстанет.

Гул криков и препирающихся голосов смещался в голове Кобальта в одну сплошную звуковую кашу. Он думал о том, что сказал ему Витька. Слова племянника вывели его из себя — он едва сдержался, чтобы не убить его. Но были ли те слова лживы? Или он услышал правду, которую так боится принять?

— Проглотим сейчас, и нас вообще стеной обнесут, — сокрушался Котел. — Как прокаженных. И сдохнем от жажды как в блокаду.

— Да, мы не терпилы.

— А, может, кто из нас правда пристрелил тех уродов? — перекроил напряжение Фонарь. — Ну же, сознавайтесь, парни.

— Брехня, — отмахнулся Фара. — Все бы уже знали.

— Зачем им это придумывать? — спросили его несколько человек в голос.

— Провокация это!

Кобальта вызвали по рации, и он вышел из столовой, ни с кем не попрощавшись.

— Надо успокоиться. Батя обо всем договорится, — услышал он голос Опера напоследок.

В фойе третьего этажа Кобальт заметил повара Матусевича увлеченно беседующего с тем самым пацаном, которого привел Фонарь. Имя у него еще странное. Локус. Если пацан до сих пор здесь, значит, Току не удалось найти его родственников. Надо поговорить с Олей, чтобы она его забрала и распределила кому — нибудь в семью. Не будет же пацан и дальше волочить свое существование с Током. Испортит его этот забулдыга. Один плохой пример уже есть.

Батя сидел за столом, сложив перед собой сжатые в кулаки руки. На нем не было лица. Кобальт только однажды видел его с таким отрешенным взглядом. Дело было во времена, когда Гортранс только зарождался. Тогда община представляла собой сборище бывших урок и отбросов, которых Суворов собирал по всей вымершей Москве. Плохо организованные, озлобленные, они работали на расчистке дорог и часто конфликтовали со всеми представителями общин. Один из таких конфликтов едва не перерос в полномасштабную войну. Батя и Суворов встретились, чтобы решить очередной спор, разговор зашел слишком далеко. Батя, будучи в компании всего трех человек на глазах десятка дружинников зарядил Суворову по роже. Возможно, именно вопиющая наглость и смелость командира сталкеров остановила будущего Великого князя отдать приказ пристрелить наглеца на месте. Впоследствии Батя выплатил за это оскорбление солидную компенсацию в монетах, однако Суворов не забыл прилюдный позор и мечтал отомстить.

— Контракта на поставки ГСМ не будет, — Батя обрушил кулаки на стол. Сил у него осталось немного, поэтому удар получился скорее символическим. — Иван Иваныч считает, что таким образом публично выкажет нам свою поддержку в этом конфликте. Я убеждал его, что без контракта, мы скоро останемся без фляги в казне, но у него связаны руки. Гортранс — его главный партнер, он не будет рисковать своими гражданами.

— Они перекрыли все дороги, — сказал Кобальт.

— Мы бы сделали то же самое, — в тоне главы Мида звучали обвинительные нотки в адрес сталкера. — Суворов в бешенстве и жаждет крови.

Кобальт вдруг осознал, что того Бати, который врезал Суворову, который прошел несколько войн и десятки раз оказывался на грани гибели — больше нет. Человек, сидевший напротив, был лишь его бледной тенью. Что с ним случилось?

— Иван Иваныч прагматик до мозга костей. Его можно понять.

Батя с трудом поднялся, прошагал к окну. Солнце бледным пятном просвечивало под густыми облаками. Ветер гнал приятный прохладный воздух по опустевшим улицам города, пропускал его сквозь затянутые паутиной форточки, через открытые настежь проржавевшие двери, через разбитые мародерами окна и покосившиеся от лопухов рамы.

— Будет трибунал, — Батя обернулся к сталкеру и внимательно посмотрел ему в глаза. — Есть свидетель.

— Невозможно, — Кобальт помолчал и спросил. — Кто?

— Какой — то бомж. Говорит, видел, как сталкеры застрелили дружинников на Арбате, а потом увезли тела.

Батя заметил замешательство на лице Кобальта.

— Вас же никто не видел, так ведь?

Кобальт рассказал историю встречи с бомжом в книжном.

— Такое нужно говорить мне сразу! — обрушился Батя. — Ёп вашу мать! Что он видел?

— Только как мы едем к Арбату. Больше ничего.

— Судя по тому, как четко описал тебя, он видел достаточно.

Батя выжидающе смотрел на сталкера, надеясь услышать убедительное опровержение. Кобальту нечего ответить. Бомж действительно видел их и за деньги от Гортранса мог приплести к рассказу все что угодно.

— Ты точно больше ничего не хочешь мне рассказать о том дне? — с недоверием спросил Батя.

— Нет.

— И о деньгах, которые вы забрали?

Кобальт машинально попятился, словно его тараном толкнули в грудь.

— У них при себе было две штуки фляг, — пояснил Батя. — Хочешь сказать, вы их не брали?

— Мы свалили тела в машину и увезли. Если и были деньги, то остались при них.

Батя помолчал и кивнул. На его лице мелькнул лучик облегчения.

— Ладно. Тогда пусть там и останутся. Вернуть мы все равно не можем, а мне эти грязные деньги в казне не нужны.

Глава общины рухнул на кресло, словно сваленное ветром с опоры чучело. Закрыл лицо руками, глубоко вздохнул.

— Трибунал — это не так уж плохо. Будут присутствовать все представители общин, выслушают и нас, и их. Гум и Гарднер тоже недолюбливают Гортранс, так что Суворову будет непросто их убедить. Решение трибунала обязательно для всех, его нельзя будет оспорить — тоже плюс. Может нам и повезет, главное, чтобы все произошедшее оставалось втайне. Следи за Витькой, он слишком импульсивный, юношеский максимализм из него так и прет. Свидетель — это хреново, конечно. Тебя он опознает. Но тебя и так все знают. Надо хорошенько пройтись по каждому пункту, восстановить все по секундам, чтобы комар нос к нашим показаниям не подточил.

— Думаю, ты справишься с этим и без меня.

Кобальт кивнул и спокойным шагом направился к выходу.

— Ты куда? Мы еще не закончили. У нас трибунал скоро, ты что не слушал меня?

Кобальт обернулся.

— Политика — твое дело. Мое — ходить в поле. Я сталкер.

— Если мы проиграем трибунал, тебя вздернут, понимаешь, нет? Труп привяжут к водовозке и будут возить по Садовому, на радость дикарям, пока не сгниешь. Наше положение очень серьезное, сейчас все зависит от решения этого трибунала.

— Уверен, ты выкрутишься.

Кобальт улыбнулся, вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.

***

Витьку с детства манила высота. Будучи совсем молодым, он забирался на крышу Мида, сидел там часами, и никому не было до него дела. Наверху, где уже не летают вымершие птицы, воздух еще пропитан остатками былой жизни. Здесь ощущаешь себя по — настоящему свободным — нет нужды сражаться за воду и за возможность быть кем — то, кем не являешься. Наверное, поэтому никто не поднимается выше десятого этажа — боятся лицезреть самих себя, боятся увидеть правду.

Он вспомнил ехидствующие морды дружинников, вспомнил тварь, летящую вниз, словно небесная кара. Она появилась именно тогда, когда он пожелал этого. Справедливость восторжествовала. Нужно было не прятать тела, а отвезти на Красную площадь и швырнуть на брусчатку под палящее солнце. Чтобы гнилой смрад разносился по округе — в предупреждение остальным. Со сталкерами шутки плохи. Но Кобальт, великий твареборец, струсил — решил спрятаться, залезть поглубже в нору и не высовываться. Как же Витька ошибался в нем. Стало стыдно, что так долго пытался добиться его признания. Не нужно ему больше благословение дяди Димы, пусть проглотит свое вечное занудство и понукание. Решил выгнать его из сталкеров, думал Витька будет на коленях стоять и умолять вернуть его. Не дождется! Он больше не ребенок и сам будет решать, что плохо и что хорошо, куда ходить и с кем общаться. Если сталкеры позволяют обходиться с собой, как с отбросами, то Витька больше не желает быть их частью.

Прохудившиеся стальные перегородки шпиля едва удерживали остроугольную конструкцию высотой в полсотни метров от схлопывания и падения в бездну. Иногда Витька представлял, как шпиль кренится и увлекает его за собой. Скупая на события жизнь пронесется многократно, прежде чем его тленное тело долетит до земли. После никто и не заметит, что Витька пропал, будто его и не было никогда.

Солнце скрылось в закат, темнота сгустилась, похоронив безжизненные каменные склепы на еще одну ночь. После всего, что случилось с этим миром, почему солнце так упорно продолжает возвращаться на небосвод?

На горизонте среди бетонных надгробий появились одинокие огоньки. Урки. Никто не знал, сколько их там осталось. Тысяча. Сотня. Десяток. Этим людям намного хуже, чем Витьке. У него есть гражданство, есть вода, еда и защита. Но почему он чувствует себя хуже, чем загибающийся в подворотне от жажды бомж? Потому что у бомжа нет выбора, а у него есть, и он боится его сделать.

Эли.

Ее прекрасное тело и сладкий фруктовый аромат заставляют сердце колотиться от предвкушения. Чувственные глаза и невинная улыбка требуют защиты и поклонения. Витька готов отдать всего себя ради, того чтобы вновь ощутить прикосновение ее руки, услышать ласковый голос.

Думает ли она о нем сейчас, также как он о ней?

Они живут в Садовом кольце, но по разные стороны таких непохожих миров, словно запертые в цирке звери, которым внушили, что клетки — это и есть благо. Нет! Это не так. Далеко не так.

Он пообещал помочь ее отцу попасть в Кремль. Она поверила ему, поверила чужаку, Витьке — сталкеру. А что он сделал, чтобы исполнить обещание? Сидит на крыше Мида, пялится в черноту, предаваясь мечтам. Она ждет его действий, ждет, что он докажет свою любовь делом.

И что потом?

Они все равно рассядутся по своим клеткам, пока над ними остаются дрессировщики, клоуны, трусы. Свобода, она там, за красными вековыми стенами, где люди живут в достатке и уважении друг к другу. Где Витька и Эли должны жить вместе.

Небо окрасилось в разноцветные тона праздничного фейерверка. Следом с запозданием приплыл по ветру звук приглушенных хлопков. Искрящаяся пена радужных цветов сменилась тускнеющими бликами, и вновь вернулась чернота. По остывшему от дневной жары воздуху катились звуки восторженных голосов и музыкальные раскаты.

Гум.

Место вечного праздника и последний оплот развлечений на любой кошелек. Там ты можешь забыть о проблемах и увидеть мир таким, каким тебе хочется — так гласят наклеенные на машинах Гортранса рекламные плакаты. Тот, кто побывал в Гуме, всегда мечтает вернуться.

Две тысячи фляг — это награда и билет на свободу, это Эли в его объятиях и спокойная жизнь, в которой его будут любить и ценить. Витька не украл деньги, он лишь взял то, что по праву принадлежало ему.

Снизу послышался звук хрустящей бетонной гальки.

— Эй, Витек. Спускайся, я туда не полезу.

Подъем по ступенькам вымотал Тока, его кожа покрылась испариной.

— Уж не знаю, зачем ты меня сюда притащил, но ты мне должен стакан.

— Мне надо в Кремль, — уверенно заявил Витька.

— Опять ты за свое, — Ток разочарованно выдохнул. — Я же сказал — нереально.

— У меня есть деньги.

— Лучше потрать свои пять фляг на что — нибудь полезное.

Витька раскрыл мешок с монетами. Ток настороженно посвятил внутрь фонарем.

— Нихрена се… Ты где столько взял?

— Две штуки. За троих.

Ток, словно загипнотизированный, потянулся к мешку. Витька убрал его.

— Ты слышал, что я сказал?

— Троих? — удивился Ток. — Разговор был про одного. За троих цена будет выше.

— Больше не дам. И мне нужны паспорта.

Ток усмехнулся, взглянул на мешок.

— А ты умеешь торговаться. Настоящий сталкер.

— Соглашаешься или нет?

— Ладно, давай бабло.

— Заплачу твоему человеку сам.

Ток вытер потный лоб, поднял ехидные глаза на Витьку и улыбнулся.

— Ну, пошли.

***

По вечерам Кобальт встречал жену на лестнице между вторым и третьим этажами, потом они прогуливались по пустым коридорам — в квартиру. Сегодняшний вечер отличался от остальных. В Миде было необычайно шумно — из столовой доносилось многоголосое людское гоготание. Наверное, кто — то решил отметить день рождения.

Не дождавшись жену в назначенный час, Кобальт поднялся в школу. Из детей присутствовали только Вероничка, дочь дозорного и работницы столовой, и еще одна девочка, которую Кобальт не узнал.

Ольга выглядела уставшей, но, как всегда, мастерски пряталась за ширмой горящих добродушием глаз. Она никогда не отказывала мидовцам в просьбе задержаться с их детьми подольше, часто забирала ребятишек переночевать домой, где у нее всегда готова детская комната с чистой постелью и сказка на ночь. Сама бы Ольга не справилась с огромным объёмом работы в школе, поэтому у нее в помощниках были девочки подростки, которых она также обучала с малолетства.

В школе имелась библиотека. За годы сталкеры притащили из заброшенных магазинов много книг. Каждый мидовец мог найти себе захватывающее чтиво на несколько томных вечеров. Не было здесь только одной книги, той, что будоражила мысли последние пятнадцать лет. Той, что он потерял в тот злополучный день.

Кобальт крепко обнял жену и долго держал в объятиях. Напряжение в ее теле спало — она обмякла, худые руки сомкнулись на его шее, голова легла на плечо.

— Как приятно, — произнесла она.

Девочки при виде обнимающихся взрослых захихикали.

С Ольгой судьба подарила Кобальту второй шанс, и он вдруг поймал себя на мысли, что не ценил этого, воспринимал как данность. Рядом с ним все эти годы была лучшая женщина на свете, а он слишком мало уделял ей внимания.

— Ты в порядке? — спросила она шепотом.

Он многозначительно кивнул. Она взглянула на девочек и добавила:

— Меня попросили за ними присмотреть.

— Конечно, я подожду.

Ольга дала девчонкам задание нарисовать маму и папу в Мидовском саду. Те с радостью схватили листы с карандашами и принялись за дело.

Ольга и Кобальт удалились в пустующий тамбур библиотеки.

— Расскажи, что случилось, — лицо жены разом стало серьезным.

— Все нормально.

— Она вернулась?

— Кто? — переспросил он.

— Та летучая тварь.

— Нет. Все в порядке.

Она подозрительно прищурила глаза. Когда поняла, что муж говорит правду, выдохнула с облегчением.

— Пообещай, если случится что — то плохое, ты не будешь скрывать от меня. Я очень волнуюсь за детей.

— Обещаю.

Кобальт взял жену за руку, пристально посмотрел ей в глаза. Она задержала дыхание и со стеклянным лицом медленно отступила от него. Он продолжал держать ее за руку.

— Ты странно себя ведёшь. Все же что — то случилось.

— Я думаю, пришло время…, — Кобальт говорил осторожно, словно пробивался через густые заросли, опасаясь в любой момент наткнуться на смертоносную тварь. — Мне кажется, было бы здорово нам… попробовать.

Жена сдавила его ладонь так, что захрустели косточки.

— Ребенок? Ты это серьезно?

Он кивнул.

— Разве ты не этого хотела?

Ольга смотрела на мужа так, будто не верила, что перед ней именно он. Из нее вырвался нервный смешок.

— Все эти годы ты говорил, что это слишком рискованно. «А что, если, мы погибнем… Кто будет его воспитывать?». И теперь, когда мы в реальной опасности, ты решил, что пришло время.

Он попытался ее обнять, но она вытянулась, словно стрела, и Кобальту ничего не оставалось, как отступить.

— Я понял, что мы никогда не будем в безопасности. Но это не значит, что мы должны прекратить жить.

Ее лицо стало строгим, как у рассерженной училки, поймавшей пятиклассника на списывании.

— Тебе не нужно меня ждать сегодня.

— Оль…

— Буду поздно. Помолвка затянется надолго, девочкам не с кем остаться.

— Чья помолвка? — удивился Кобальт.

— Ты не знал? Семен и Сюзанна женятся.

Кобальт не мог поверить в услышанное. Когда он пару дней назад застал их целующимися наверху, они и помыслить не могли о том, чтобы рассказать родителям о своих отношениях. А тут сразу свадьба?

— А как же Арарат и Матусевич? Неужели они дали согласие?

— Ты можешь поверить? — Ольга расцвела в улыбке, позабыв об их разговоре. — Они сегодня прилюдно пожали руки и попросили друг у друга прощения. Вот что делает любовь. Первый за три года брак. Люди соскучились по такому празднику.

Ольга вернулась к девочкам, оставив Кобальта одного в полутьме тамбура библиотеки.

Еще вчера Арарат и Матусевич готовы были убить друг друга, а сегодня забыли прошлые склоки и выдают детей замуж. Как — то это не клеилось в голове. Вдруг вспомнилось, как видел днем Локуса вместе с Матусевичем. Может ли их разговор быть как — то связан с внезапным примирением двух многолетних врагов?

— Ты давно видела своего брата? — спросил он жену, пока та помогала одной из девочек выводить кисточкой цветок в горшке.

— Утром он заходил, чинил лампочку, а что?

— Хочу с ним поговорить. Поищу его в столовой.

Кобальт уже собирался уйти, как вдруг заметил растерянный взгляд жены.

— Разве вы только что с ним не разминулись? — спросила она.

— С кем?

— С Дюшей. Вы же весь день чинили машины в гараже.

— Кто тебе такое сказал?

— Локус.

— Ты его знаешь?

— Дюша привел его утром, рассказал, как он сюда попал, я познакомила его с детьми. А потом он ушёл в гараж, вам помогать.

Кобальт непонимающе огляделся. Какой же он был дурак, доверив мальчика Току. Локус совсем не умственно отсталый, он даже очень умен, хотя бы потому как с легкостью провел Ольгу. Что — то странное здесь происходит.

— Подожди, ты хочешь сказать, ты не был с моим братом в гараже? — спросила она.

— Я вообще его сегодня не видел.

Кобальт схватил рацию, попытался вызвать Тока, тот не отвечал.

— О боже, — заволновалась жена. — Почему он мне солгал? Вдруг с ним что — то случилось?

— Будь здесь, — сказал он. — Если мальчик придет, срочно вызывай меня. Ничего ему не говори.

Кобальт спустился в столовую. В просторном зале собрались почти все жители Мида, кроме совсем маленьких детей и тех, кому выпала очередь заступить в дозор. Даже Батя присутствовал — затесался рядом с будущими молодоженами. На богато украшенных столах, помимо консерв и свежих овощей, стояло невиданное — старые, запылившиеся бутылки вина. Алкоголь в Миде под строжайшим запретом, так как вызывает сильную потерю жидкости организмом и соответственно жажду, но, видимо, для такого случая сделали исключение. Праздник в Миде редкость, а в текущем положении дел, когда Гортранс объявил блокаду, и многие напуганы предстоящей войной, повод для веселья — наилучшая возможность выпустить пар.

Тока и Локуса в столовой нет. Не нашел их Кобальт ни в квартире электрика, ни в электрощитовой в подвале. Куда запропастился Ток и почему не отвечает по рации? И почему Локус солгал Ольге, что будет с ним и Кобальтом в гараже?

Нутро подсказывало, что должно случится что — то плохое. Кобальт пока не понимал что именно, но уже точно знал — это как — то связано с этим странным пацаном. Его нужно немедленно найти.

Глава 5

До Красной площади Витьку и Тока везли неизвестные люди на автомобиле с синими мигалками. Посты Гортранса проезжали без остановок, дружинники даже не пытались их тормознуть. На Васильевском спуске автомобиль остановился по команде гвардейцев Кремля.

Витьке еще никогда не приходилось видеть бойцов самого элитного подразделения кольца с такого близкого расстояния. В отличие от расхлябанных дружинников Гортранса, эти парни обладали солдатской выправкой, были одеты в черные бронированные титановыми накладками костюмы, облегающие маски и очки ночного видения полностью скрывали лица. У каждого, помимо винтовки с глушителем, имелись при себе пистолеты, гранаты и ножи. Не люди, а настоящие машины для убийства.

Ток прав, бойцы такого уровня не подпустят чужака к красным стенам ни на метр.

Проверив документы и обыскав пассажиров на наличие оружия, гвардейцы разрешили автомобилю проехать.

Красная площадь осталась в памяти Витьки местом, кишащим туристами. Сейчас же здесь не было ни души. Слева параллельно стене тянулся ров минимум вдвое шире и глубже рва, опоясывающего Мид. Наверху меж каменных выступов выглядывали лазерные лучи винтовок снайперов. Если водителю вдруг взбредет в голову отклониться от дороги, автомобиль немедленно изрешетят пулями.

Витька не мог унять дрожь от волнения, Ток выглядел спокойным и с нескрываемой улыбкой на лице пялился на усыпанное яркими огнями, словно снежинками, здание Гума.

Сколько нужно топлива, чтобы питать такую иллюминацию? Немало. Гум может себе позволить транжирить деньги, ведь их главная цель — заманить уставших от рабочих будней жителей кольца. А дальше уже дело техники — в бой вступают алкоголь, азартные игры и, конечно, женщины.

У входа толпились хорошо одетые люди. От них пахло парфюмом. Кремлевские. Только они закупают у сталкеров парфюм. Достать его трудно — редкие магазинные запасы на поверку оказываются, выдохшимися спиртовыми растворами. Только один флакон из сотни еще пригоден в использование. Отсюда и баснословная цена.

Людей постепенно пропустили внутрь, однако перед Витькой и Током охрана выставила заслон.

— Оу, Паш, это ж я, — Ток обратился к одному из охранников, судя по серьезному выражению лица, главному.

— Тебе в прошлый раз объяснили, сюда больше не соваться, — сказал Паша. Затем с недоумением покосился на Витьку. — Вали и мальчика своего забери, пока господин К не видит.

Витька хотел возразить, но Ток резко обернулся к нему и сделал устрашающе — испуганное выражение лица. Сразу стало понятно — не стоит.

— Слушай, Паш. Дай с ним поговорить. Я все ему объясню.

— У тебя есть пять секунд.

Охранник слева от Паши вытащил резиновую дубинку со стальным набалдашником на конце. Ток схватил Витьку за руку и потянул обратно к машине.

— Все, уходим. Это была плохая идея.

— Нет, я не уйду! — Витька вырвался и подошел вплотную к Паше.

Охрана напряглась. Паша, в свою очередь, с интересом разглядывал смельчака.

— Вернись, дурак! — промычал Ток.

— Лучше послушай его, — спокойным голосом сказал Паша.

— Мне надо внутрь. Вот деньги, — Витька тряхнул мешком — прозвенели монеты. — Сколько за вход?

Охранник слева замахнулся дубинкой. Витька застыл на месте, наблюдая за тем, как здоровяк собирается вскрыть ему черепную коробку.

Нельзя отступать, только не сейчас. Не в метре от цели.

— Жизнь тебя, Дюша, ничему не учит, — прозвучал волевой голос за спинами охранников.

На ступенях у входа стоял высокий, смуглый мужчина, одетый в черный костюм с галстуком.

— Ленни, — с облегчением воскликнул Ток. — Слава богу. Кажется, у нас с другом возникло недоразумение.

Дюша подошел к Витьке и махнул жестом, чтобы тот убрал мешок с деньгами.

— Недоразумение — это твое появление здесь.

Охранники расступились, пропуская Ленни вперед. Витька заметил на лице мужчины металлические колечки в бровях, щеках и носу.

— Я… я знаю, Ленни, я остался должен. — неуверенно оправдывался Ток. — И затянул. Но я все верну, у меня есть деньги.

Ленни оценивающе посмотрел на Витьку.

— Мой друг Витек, — объяснил Ток. — Пришел показать ему настоящую жизнь, — он рассмеялся, но, не встретив поддержки, тут же замолчал.

Ленни подумал еще несколько секунд, затем сделал приветственный жест:

— Входите, господа. Чувствуйте себя как дома.

Паша взял Витьку за локоть, когда тот проходил мимо, потянул к себе и прошептал на ухо:

— Мой тебе совет — лучше подбирай себе друзей.

Внутри их встретил смешанный аромат кислых, сладких и пряных запахов. От громкой музыки сердце забивалось в пятки. На потолке мелькали разноцветные лампы, исходящие от них световые лучи резали сигаретный смог. Народу много — большинство сидели за столиками, на сцене танцевали разодетые в перья полуголые девушки.

К Току подходили какие — то люди, здоровались с ним, обнимались. Кто — то по — дружески стучал по спине, расспрашивал, как жизнь, другие грозили расправой, но, завидев охрану, тут же ретировались.

Пока Витька озирался на происходящее, перед ним возник какой — то мужик то ли в платье, то ли в плаще, и тут же в руку лег пакетик с каким — то порошком. Ток забрал пакетик и вернул мужику, что — то грубо сказал ему. Мужик с недовольным видом ушел. Ток улыбнулся и произнес:

— Добро пожаловать в царство свободы.

Миновав сцену, они направились вглубь огромного помещения, прошли по темному широкому проходу, где с лихвой разместятся несколько автобусов. Витьку то и дело хватали за руку какие — то люди, пытались утянуть за собой.

Они остановились перед дверным проемом, прикрытым ширмой, по бокам стояли двое охранников.

— Ладно, давай деньги, — сказал Ток.

— Твой человек внутри? — Витька пытался разглядеть хоть что — то сквозь непрозрачную ткань.

— Да, и ждет меня.

— Тогда пошли, я сам ему заплачу.

Ток упер руку ему в грудь.

— Тебе туда нельзя.

— Это почему?

— Потому что я так сказал. Туда пускают не всех.

— Мы так не договаривались.

Охранники подозрительно косились на них, но в разговор не вмешивались.

— Эй, — Ток щелкнул пальцами у него перед лицом. — Я привел тебя сюда, как и обещал. Это же я, Дюша. Ты чего Витек, не доверяешь мне?

Витька подумал, неуверенно кивнул.

— Почему я не могу с тобой?

— Потому что этот человек не любит чужих. Он очень осторожен.

— Скажи ему, что мне можно доверять.

— Витька, Витька…, ты вообще понимаешь где ты?! За этой ширмой судьбы кольца решаются. Хватит вести себя как ребенок. Я пытаюсь тебе помочь, ты же сам ко мне пришел.

Витька колебался. Не готов был расстаться с деньгами, не видя, за что платит.

— Ты хочешь попасть в Кремль или нет?

Витька глубоко вздохнул, передал мешок с монетами. Ток оценочно взвесил его в руке и удовлетворенно кивнул.

— Подожди у барки.

— Где?

— Там, где сцена.

Ток указал взглядом в обратном направлении и через мгновение скрылся за ширмой. Витька не хотел уходить, но его смущал суровый вид охранников, сверлящих его взглядом будто преступника.

Постояв несколько минут, он все же решил уйти. По пути назад, в темном коридоре, почувствовал, как кто — то нежно, но одновременно крепко ухватил его ниже пояса и потянул в сторону. Витька повиновался. Его привели в помещение с приглушенным светом, стены отливали красным, пахло какими — то травами — голова тут же пошла кругом.

Перед ним стояла ослепительной красоты девушка: высокие каблуки, пышные волосы едва прикрывали обнаженную грудь. Таких Витька видел только на картинках старых журналов. Девушка держала его за причиндалы и медленно, словно змея, поглаживала.

Витька хотел попросить ее прекратить, но слова застряли в горле. На самом деле он жаждал продолжения, и она с легкостью прочла его желания.

— Ты такой большой, красавчик, — произнесла девушка игривым голоском. — Хочу тебя.

За ее спиной открылась дверь, оттуда вышла полностью голая девица. Из комнаты доносились мужские и женские вздохи. Кто — то кричал, но не от боли, а от удовольствия.

У Витьки пересохло во рту. Девушка прижалась к нему вплотную. Он ощутил прикосновение ее упругой груди и обжигающее дыхание.

— Всего сорок фляг, милый. Шестьдесят за двоих.

Все деньги он отдал Току, не оставив себе ни гроша.

— Я… у меня…

Девушка отступила на шаг, позволив ему наконец выдохнуть.

— Я тебе не нравлюсь?

— Что ты… нравишься, конечно.

— Может быть, хочешь мальчика? У нас можно все, и никто не осудит.

— Нет. Я не… У меня нет столько денег. Но я хочу… очень.

Как ветер сдувает песок с подоконника, так исчез игривый налет с ее лица. Она оскалилась и посмотрела ему за спину. Тут же Витьку схватили четыре руки, оторвали от земли и потащили. Не успев опомниться, он очутился в главном зале со сценой и столиками. Его толкнули и грубо посоветовали, больше никогда не появляться в борделе.

Витька растерянно озирался по сторонам. Жестом его подозвал парень за длинным столом, над которым висела неоновая надпись «BAR».

— За счет заведения, — он налил что — то прозрачное в стакан.

Витька решил, что это вода и выпил одним глотком. В горле резануло так, что едва не выблевал все обратно. В глазах на мгновение потемнело, затем все окружающее заискрилось, словно зажженный фитиль. Витька почувствовал себя гонимой ветром пушинкой. Летел над сценой, смотрел в счастливые лица людей, которые, в отличие от него, могли позволить себе жить по — настоящему. Нос ощущал запахи мяса, ароматного коньяка и мускуса прекрасных женщин.

Спустя неизвестно сколько времени, Витька вернулся на землю — на стул у барной стойки. Ему невыносимо захотелось еще раз попробовать этого волшебного напитка.

— Можно мне еще?

Бармен посмотрел куда — то наверх. Витька проследил за его взглядом. На втором этаже, в тени, стоял едва различимый силуэт. Витька узнал человека по пышной прическе. Глава Гума Ленни К.

— Пять фляг, — озвучил цену парень.

— Мой друг сейчас вернется и заплатит. Наливай.

— Господин К дает кредит только тем, кого знает лично.

— Тока все тут знают.

Парень поднял телефонную трубку и переговорил с кем — то. Закончив, налил еще порцию напитка.

На этот раз чувство полета не было столь ярким. Витька ощутил, будто у него открылось иное, более острое зрение. Людей, находившихся в нескольких десятках метрах, он видел столь же отчетливо, будто сидел рядом. Внимание привлекли трое парней за дальним столиком — одеты в джинсы и футболки, словно сошли с плакатов молодежных групп прошлого. Помимо них, за столом находилось пять девиц, одна красивее другой. Девушки кормили парней с рук свежими фруктами и сладостями, заливали им в рот алкоголь из бокалов. Один из парней со странными глазами обнимал сразу двух девушек и поочередно что — то шептал им на ухо — они смеялись и гладили его по груди. В какой — то миг Витька увидел на месте лица парня — свое. Тут же почувствовал горячие прикосновения девушек, услышал похабные словечки.

Нет нужды больше быть крысой и перебиваться крохами. Витька нашел свое место. И он счастлив.

***

Проржавевший механизм старого замка со скрипом подчинился. Ключ провернулся до характерного щелчка. Открыв одну из массивных створок, Локус протиснулся внутрь. Будь сейчас день, перед ним открылся бы занесенный пылью просторный холл, однако посреди ночи здесь хозяйствовала только темнота. При себе у него имелся фонарик, позаимствованный вместе с ключом у Тока, но Локус не спешил им воспользоваться. Вдруг свет отпугнет духов.

Сегодня в школе Ольга Владимировна произнесла важные слова: «Чтобы победить страх, необходимо встретиться с ним лицом к лицу», — так сказал персонаж какой — то книги.

Если Локус сделает то, что хотят от него духи, тогда они перестанут его донимать.

Перестанут шептать.

Наверное.

Он поднимался наверх, пока шёпот не усилился достаточно, чтобы его можно было не только слышать, но и осязать кожей. Из темноты проступали силуэты колонн — такие он видел только в книгах об античной истории. Протянул руку, коснулся холодного камня. Холл вдруг озарился светом. Размашистые люстры покачивались, наигрывая каплевидными хрусталиками приятную уху мелодию. Мимо проходили мужчины в черных костюмах, их начищенные туфли звонко стучали по отполированному гранитному полу. Несколько девушек стояли у лифта, посмеивались над какой — то шуткой.