***
Талый снег. Пропадают следы,
не успев в небесах отразиться,
и пасутся у невской воды
на граните иззябшие птицы.
Под простёртою дланью Петра
разверзаются веси и хляби.
До сегодня доплыть из вчера
на кораблике без астролябий
и махнув на погоду рукой,
разбирая старинные фото,
встретить женщину в шляпе мужской
в старом скверике у поворота.
На бумаге случайный залом.
Улыбнуться — почти что заплакать
Но сглотнёшь подкатившийся ком,
чтоб не множить промозглую слякоть.
***
От прошлого остаётся полуразрушенный остов.
От тела — в анатомичке на проволочках скелет.
Вспоминаю город, в котором сто один остров.
Вспоминаю время, в котором меня уже нет.
Спохватываюсь, что вспоминать осталось недолго.
Клин журавлиный в небе.
Комкаю память в горсти.
Заклеиваю конверт.
Пишу не по-русски Olga.
Понимаю, что тебе это незачем,
И не отправляю.
Прости.
***
Дыханьем клёна заложил страницу.
Когда?
В каком году?
В июле?
В сентябре?
Где это было?
В парке?
Во дворе?
Но память словно лист сухой крошится.
Остатки прошлого в ладонях растереть
и поднести к лицу сквозь время и напасти,
и оказаться там и умереть от счастья,
чтоб нынче от тоски не умереть.
***
По водам пущенные годы,
забытой памяти спираль.
В судьбу слагаются невзгоды,
к ногам легко ложится даль.
В природе нет пустой породы,
к детали лепится деталь.
Горчащий холодок свободы.
Любви прозрачная печаль.
Сегодня, как тогда, суббота.
На чёрно-белом тает фото
снег или пух от тополей,
трамвайчик из-за поворота,
тень времени небес светлей
и женский взгляд из-под полей
мужской с примятой тульей шляпы.
***
Наяву ли, во сне ли — уже никогда.
Океан между нами несёт свои воды.
На рассвете восходит заката звезда
приговором бессрочной свободы.
Здесь такая жара, что пожух календарь,
птичьи клювы распахнуты жаждой,
в раскалённой тиши не находит словарь
нужных слов между строк, как однажды
это было, когда ощущала душа
откровение встречного света,
и два дерева, тихо ветвями шурша
рядом с нами, молчали про это.
Громыхнуло… да, кажется, будет гроза.
И к земле прижимаясь, счастливые птицы
замолкают… и вот по стеклу, как слеза
по щеке, капля первая. Это не снится.
Расправляются листья. Оживают слова.
Память мечется вспышками молний.
А потом над землёю всплывёт синева,
как над нами тем летом. Лишь помни…
***
От оклика в ночи проснуться,
но никого, лишь всхлипы труб,
луны фарфоровое блюдце,
краплёность неба, сухость губ,
тоски зелёные побеги
через забвения бетон
и жизнь от альфы до омеги
как времени протяжный стон.
***
Оглянуться назад, только больно глазам
от слепящего чёрного света.
Сколько ни повторяй отворись, мол, Сезам,
ни ответа тебе, ни привета.
До себя не докликаться в прошлого мгле —
кошки серы и свечи остыли.
Маргарита ли, ведьма ли на помеле?
Да и сам ты, о господи, ты ли?
Этот шкет лупоглазый, этот юный балбес,
этот дурень успешный за сорок
проступают из канувших в нети небес
как в намёке укрывшийся мóрок.
Близорукая мысль. Дальнозоркая грусть.
Ленинградские тучи разлапы.
Дождь играет на лужах без нот, наизусть.
Зелень глаз из-под плачущей шляпы.
Замять лет. Круговая порука тоски.
Четверть века. Прикушенный волос.
Память вяжет и вяжет свои узелки.
Льнёт над временем к голосу голос.
***
Всё, что тебе наплели об этой жизни, забудь —
всё это лажа, туфта, пустопорожний бред.
Не надувай щёки и не выпячивай грудь,
будь тем, что есть а заслуги твоей в том нет.
Нищему манна с неба, кесарю власти блуд,
челяди не по чести, не предавала чтоб.
Если блаженны, то разве те, кто в любви не лгут.
Если безгрешны, то разве младенцы во тьме утроб.
Просто это пришло — дозваться ты бы не смог.
Так приходит рассвет, когда бесконечна ночь,
так, наплевав на время, с тобой говорит бог
и никаким таблеткам этого не превозмочь.
Нечего к бабкам ходить — сами придут спросить.
В зеркало не смотри — в нём только твой палач.
Лучиком изумрудным тянется взгляда нить
сквозь непроглядность туч, сколько дожди ни плачь.
За вспыхнувшим светом глаз не поспевает звук.
Четыре времени года сливаются в долгий миг.
Над океаном парит птица распахнутых рук.
Щёку щекочет тающий в полночи утренний блик.
***
Ранней ли осенью, поздней весной
сон предрассветный набухнет тревогой,
словно душа застарелой виной
перед не пройденной дальней дорогой.
И заступая во сне за черту
жизни, со смертью играющей в прятки,
вспомнишь, отбросив пустую тщету,
льнущие к ветру лёгкие прядки,
прозелень взгляда сквозь голубизну
редких просветов свинцового свода,
лунную в проруби фортки блесну,
тени под сводом вокзальным разброда.
Вспомнишь, а толку? Забыть — да никак.
Жизнь посеклась, значит будет мережка.
Катится гнутый затёртый пятак
в щель между снами. Орёл или решка?
***
Прозрачным ангельским плечом
летучий мыш распорет полночь
и я спрошу тебя: «Ты помнишь?»,
а ты ответишь мне: «О чём?».
О чём? Ну как же — вот тогда
промокшей улицы в начале…
В ладони катится звезда
судьбы, забвения, печали.
***
что мелькает в поднебесьи
наплывает из угла
то ли это крылья бесьи
то ли ангела крыла
то ли это просто птица
то ли синяя сама
то ли бес в ребро стучится
то ли горе от ума
то ли ягода-кислица
то ли песенка щегла
то ли быль то ль небылица
то ли просто ты пришла
***
Ещё я не смею привыкнуть…
Глеб Семёнов
Вот вечер пятого числа
к рассвету льнёт числа шестого.
И ночь прошла, и жизнь прошла,
и след растаял прожитóго.
Но рук не отвести от рук
и губ от губ, и взгляд от взгляда.
Небесный лес роняет звук
в мелодию немого сада.
И чудо звёздного следа
летит в ладони дуралею.
К тому, что это навсегда,
ещё привыкнуть я не смею.
***
Заполу́ночный свет в тишине.
Шелест вечности.
Шорох мгновенья.
Лунный зайчик по белой стене.
Тени с тенью соприкосновенье.
Шёпот лет сквозь растерянность слов.
Несказуемый трепет печали.
Память неотличима от снов.
Семь концов повстречались в начале.
Семь гонцов.
Семь грехов.
Семь ветров.
И седьмое — последнее небо.
Семь даров изумлённых волхвов.
Рук сплетённых бессонная треба.
***
Странные ночи и странные дни —
словно свеченье прозрачного звука
предощущению чуда сродни
на перекрёстке сердец перестука.
Кóротки ночи и дни не длинны,
словно о вечности жизнь позабыла.
В хрупком флаконе полной луны
запах серебряного чернобыла.
Спать и сквозь сон отзываться на сон,
рядом парящий слезой на реснице
под заоконных теней перезвон
в старом оргáне глухой половицы.
Слушать как шепчется ночь за стеной
с днём за томительный час до рассвета…
Господи, это неужто со мной?
Что ж ты молчишь? И за что мне всё это?
***
Ночь заныкает тайну заката
и задует свечу фонаря.
Облаков обгоревшая вата
канет в темень, судьбу костеря.
Выдох вдоху откроет калитку.
Вздрогнет воздух тревогой налит.
К помутневшему лунному слитку
тропки тянутся звёздных улит.
Верить поздно, надеяться рано,
Алладина зови, не зови.
И врачуется старая рана
только тихою лаской любви.
И пешком отправляться по водам,
и парить, взявшись за руки над.
Быть собой означает свободу
рук сплетенья, а прочее ад.
***
Cидеть у моря, ждать погоды,
гадать наступит ли, когда,
перебирать по пальцам годы,
делить на годы и года,
чинить разбитое корыто,
латать пробоины души,
поверить, что всё шито-крыто,
пускать по водам голыши,
считать круги, не спать ночами,
морочить голову судьбе
и зябко поводя плечами,
играть на выстывшей трубе
в потёках горьковатой соли
отбою йодистому вслед,
и руки целовать Ассоли
в морщинках съёжившихся лет.
***
Музыка осязаема. Крупицы солёной волны
неслышно шекочут щёки и нежатся на губах.
Слова в горьковатом йода запахе растворены.
Стрелы лучей замерли на времени тетивах.
Над океаном глубь. Под океаном высь.
А между, в толще воды отражаются наши следы.
Руки замерли словно к мыси прильнула мысь,
лишь пальцы перебирают озябших пальцев лады.
Спроси меня — кто она, я бы сказать не смог,
хоть режь меня на куски, хоть просто так убей.
Она умеет ходить по воде, не замочив ног.
И я умею… Но только взявшись за руки с ней.
***
Прогорят дрова. Отшумит молва.
Утекут меж пальцев и день, и год.
Отзвенит капéль. Прорастёт трава
и пожухнет. И жизнь в небеса уйдёт.
Улетит душа в занебесный лес,
на пенёк присядет у озерца.
Хорошо душе без земных телес.
Оседает пыль. Серебрится пыльца.
Отопьёт глоток из большого ковша.
А внизу быльё поросло быльём
и закат стекает в ночь, не спеша,
из вечерних вен кровяным ручьём.
Из небесной травки свернёт косячок,
заторчит слегка, расправит крыла —
птица, бабочка, дурочка, светлячок
улетит туда, где жизнь прожила,
и прильнёт к другой горевой душе,
и шепнёт неслышно: «А вот и я».
Рай не на небесах, а здесь в шалаше
в круговерти земного житья-бытья.
Месяц в теле ночи по рукоять.
Ходит пó кругу чёрный конвойный кот.
Будь что будет, но только рук не разнять.
А небесный рай — ничего, подождёт…
***
Набрякшие сырые небеса,
продрогшие на Аничковом кони,
друзей с другого света голоса
и след прикосновенья на ладони,
и ночи белой призрачная вязь,
и дней коротких сумерки смурные,
раздолбанная уличная грязь
и язвы переулков прободные,
и глупость без руля и без ветрил,
и слово — от прозренья амулетом,
и женщина, которую любил,
но сам тогда ещё не знал об этом.
***
В перевёрнутом бинокле плачет брошенное время.
За стеклом аэропорта неприкаянная слякоть.
Алюминиевы кони. И вдевает ногу в стремя
тот, которому бы впору оглянуться и заплакать.
А в аквариуме зала золотая плачет рыбка,
онемевшая от боли. Но стеклянная запруда
из себя не отпускает. По стеклу стекают зыбко
обессиленные капли брызнувшего изумруда.
В перевёрнутом бинокле громоздится четверть века —
дневи каждому довлели его злоба и печали…
A теперь, когда закатом багровеет жизни веко,
в суете аэропорта оказаться, как в начале,
словно бы и не бывало всё, что не было и было,
словно на колу мочало не морочило, не билось,
словно терпкий привкус боли с губ сухих слезами смыло
и осталась разве малость благодарностью за милость.
И шуршанье жизни в жилах ощущать, как в миг рожденья,
и, себе ещё не веря, удивляться, как молиться,
и стоять, не шелохнувшись, чтобы не спугнуть мгновенье…
И неслышно проступает на коре души живица.
***
…зеленоглазый мой…
Булат Окуджава
Серебряное скерцо капели с хмурых крыш.
Захламленного неба подслеповатый свет.
На перекрёстке памяти растерянно стоишь
и заметает временем следы бредущих лет.
По переулкам памяти скитаются ветрá.
Плутает закоулками дворов щербатых бред.
Тенями заполошными бессонные вчера
в фонарных бликах мечутся, судьбы теряя след.
Катает крошки прошлого в беззубых дёснах мышь.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.