Бесплатный фрагмент - Запретные слова

От автора

Русский мат — уникальное языковое и речевое явление. С одной стороны, мат (или обсценная лексика, как говорят лингвисты) запрещена к публичному использованию, с другой стороны, русской речи без мата не бывает. Он знаком детям уже в дошкольном возрасте, более того, среди подопечных детского сада встречаются виртуозы. Мат употребляют мужчины и женщины, бедняки и миллиардеры, люди с минимальным образованием и академики. Но при этом в так называемом приличном обществе все делают вид, что мата не знают или брезгуют им. Есть те, у кого от мата якобы начинаются недомогания: болит и кружится голова, становится труднее дышать, текут слезы. Можно подумать, что люди играют в чувствительность, но мат действительно способен влиять на тело.

Мат позиционируется как маркер низкого социального статуса: есть представление о том, что им пользуются люди необразованные, маргинализированные, пораженные в правах, то есть преступники, опасные психопаты, полуживотные. Эта социальная иллюзия позволяет производить сортировку людей по речевому признаку и быстро устанавливать иерархические отношения. Как же тогда быть с тем, что мат известен каждому носителю языка? Не возникает ли здесь противоречия? Дело, разумеется, не в знании, а в способности управлять собственной речью. Мат и брань тесно связаны с властью, а власть – это контроль. «Следи за собой, будь осторожен», как говорил Виктор Цой.

Интересно, что русский мат любим и за пределами страны, его породившей. Приезжая в Россию, иностранцы первым делом осваивают именно его – вне аудиторий, без преподавателя и словаря, вслушиваясь в уличную речь. Например, один из моих иностранных студентов, на перемене и шепотом, спросил у меня, правильно ли он догадался, что слово «бледный» содержит в себе что-то неприличное. Оно встретилось нам на уроке в тексте, и парень густо покраснел – ему привиделся знакомый корень. Так что мату покорны не только все возрасты, но и все народы.

Сразу хочу оговориться, что эта книга не является научной – она предназначена для всех, кто хотел бы посмотреть на мат и брань не только как на слова, которые нельзя произносить при родителях, учителях и начальстве, но и как на выражение основ русского сознания. Брань раскрывает состояние человека и общества. Мы познакомимся с историей русского мата, поговорим о том, правда ли, что мат принесли на Русь татары, рассмотрим способы образования новых слов на основе четырех главных корней, поговорим о вульгаризмах и скатологизмах, которые иногда называют копрофекальной лексикой.

В книге будут встречаться графики, сделанные с помощью двух ресурсов — Национального корпуса русского языка (НКРЯ) и Google Ngram Viewer. Они позволяют проследить использование слов в письменных документах. Увы, вся устная традиция остается за бортом — к ней приходится обращаться из личного опыта, что не вполне корректно было бы для научного исследования, но, к счастью, мы вне этих рамок. Ниже вы видите, как используются в текстах четыре основных обсценных слова.

Мне хотелось бы, чтобы вместо страха перед словом появилось нечто иное — понимание того, как слово работает, какое скрытое движение сознания оно отражает. Сами по себе слова не бывают ни плохими, ни хорошими — такими их делает наше восприятие. Бывают намоленные места — бывают и наруганные слова. К этой мысли мы еще вернемся чуть позже. В мате воплотилась вся дерзость, эмоциональная сила, агрессивность и вольнолюбие русской души. При этом я разделяю позицию тех, что считает, что эта лексика должна оставаться запретной — не потому, что я фанат запретов. Мат обретает силу благодаря тому, что он ограничен в использовании. Как только граница будет снята, он ослабнет и перестанет быть мощным словесным оружием. Я не призываю никого употреблять мат, решение всегда будет оставаться за каждым конкретным человеком. Как бы мы ни берегли детей от мата, они его знают и в компании сверстников используют, хотя и не всегда понимают первичные значения, связанные с половой сферой. Размышления вокруг этой группы слов будут способствовать главному, в чем нуждается бытовая речь, — осознанности. Так что эта книга не учебник по мату и брани, а авторское и довольно субъективное размышление по поводу русского языка и культуры, гендерных стереотипов и борьбы за место под солнцем.

1. Что такое «мат» и «обсценная лексика»?

Потребность использовать слова для нанесения урона противнику или для обозначения своего места в социальной иерархии появилась у человека, видимо, тогда же, когда и сам язык. Если посмотреть на поведение животных, в том числе обезьян, станет очевидно, что сексуальное доминирование – признак витальности, силы, в определенном смысле роскошь. Мы встречаем изображения фаллосов на ритуальных и бытовых вещах, найденных в результате раскопок. Недавно в Британии был обнаружен камень с изображением фаллоса и тщательно выцарапанным оскорблением, адресованным некому Секундину. Этой надписи примерно тысяча семьсот лет. Мысль о том, что в древности люди были нравственно чисты и друг друга беззаветно любили, а брани не знали вовсе, не выдерживает никакой критики.

Те слова, которые в народе принято называть матом или матами, в лингвистике называются обсценной лексикой. Обсценный – это непристойный, неприличный, недопустимый. В обществе существует представление о норме – среднем поведении, в том числе речевом, которое свойственно человеку, если на него не влияют особые модифицирующие факторы. Сильные негативные эмоции как раз относятся к таким факторам: они заставляют нас снижать речь, то есть отклоняться от нормы в нежелательное, порицаемое. Слово «обсценный» заимствовано из английского языка, в нем значение сходное – непристойный (an obscene synonym – непристойный синоним, an obscene smell – мерзкий запах). В английском оно восходит к латыни, где имело несколько иной смысл.

Считается, что латинское слово obscenus – термин авгуров, гадателей по птицам. Гадания были разными. Одни предпочитали наблюдать за полетом птиц, другие вынимали из птиц органы и читали их, как книгу. Так появилось сочетание obscenae aves – «зловещие птицы», т.е. «птицы, несущие дурные знамения». В дальнейшем прилагательное obscenus стало характеризовать не только птиц, но и речь. Метафорическая связь слов и птиц существует у многих народов: и те, и другие перемещаются по воздуху. Это отражается, например, в русской пословице: слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Но вернемся к обсценности. У древнеримского поэта Квинта Энния встречается выражение obscena verba (зловещее слово), у Цицерона obscenus является эпитетом к fabula (ужасная история). Что интересно, слово obscenus произведено с помощью приставки obs- от существительного caenum (coenum, cerium), что означает «грязь, нечистоты». Логическая связка «грязный – значит, плохой» очень древняя и характерна для многих культур. Есть история про то, как одну сообразительную самку гориллы обучили языку жестов. Она прекрасно им овладела и не только называла слова, но и строила высказывания. Слов для брани несчастной обезьяне не дали, но некоторые нехорошие чувства у нее были. Поэтому, чтобы обругать человека, она использовала слово «грязный». Ее этому никто не учил, она сама догадалась. Быть грязным – означает терять здоровье и привилегии, связанные со статусом в сообществе. Грязный не только страдает сам, но и пачкает других, он порождает проблемы.

Слово «мат» имеет туманное происхождение, есть несколько версий. Существует выражение «кричать благим матом». Это неодобрительное выражение говорит об избыточности крика, а «мат» в этом выражении, видимо, означает голос. Почему мат назван благим, ведь благой — это что-то хорошее? Благой — слово многозначное, и здесь оно означает не абстрактно-позитивную характеристику. Оно имеет значение «сильный, ярко выраженный». Для сравнения можно привести следующий ряд: благо — блажь — блажить. Блажить — это проявлять блажь, капризничать, вести себя аномально. Таким образом, хорошее легко перерождается в свою полную противоположность. В некоторых говорах слово «блажить» имеет значение «кричать».

Любопытно, что раньше «благим матом» можно было не только кричать, но и бежать! Вот фрагмент из произведения М.П. Погодина «Нищий» (1826): «Его я различил, его узнал я с радостью, почувствовал, что такого друга мне надо, схватил и побежал благим матом к старостиной избе… вбегаю… все пусто… спешу в светлицу Алексашину… нет никого…» Это не единичный случай. У М.Н. Загоскина в «Брынском лесу» (1846) читаем вот такой пассаж: «Моя старуха пустилась благим матом по улице, а я кинулся к боярину Кирилле Андреевичу, рассказал ему все…» Во второй половине XIX века такое употребление сходит на нет, теперь благим матом только кричат, орут, вопят, визжат или ревут. Связано ли это как-то с тем матом, который мы обсуждаем, сказать трудно. Возможно, мат ассоциировался в какой-то момент с ненормальным поведением вообще: слишком громким голосом, слишком быстрым движением. В нем есть идея избыточности активности в результате каких-то экстраординарных обстоятельств, невыносимых чувств. Эту позицию высказывает и лингвист Л.И. Скворцов.

Слово «мат» может восходит к звукоподражанию. Первый звуки, которые издает младенец, связаны со смыканием и широким размыканием рта. Получается слог «ма» или «ба». Видимо, поэтому первое слово, которое говорят младенцы из разных стран, напоминает русское «мама» и адресовано самому главному в жизни младенца человеку. Мат может быть связан с любым человеческим словом и словом «мама», «мать». Получается, что он рождается вместе с самой человеческой речью, он ее ровесник!

Еще одна версия происхождения слова «мат» говорит о сокращении выражения «еб твою мать». Изымание глагола из выражения – не такая уж редкость для языка. «Стричь под одну гребенку», «стоять одной ногой в могиле», «оставлять в одной рубашке», «измерить на глаз / на глазок» и тому подобные выражения могут использоваться без глагола. То же самое происходит с выражением «еб твою мать», которое часто встречается в усеченном, чуть более пристойном за счет отсутствия недопустимого глагола, виде: «твою мать», «вашу мать», «мать твою», «мать вашу» или просто «мать». Это отражено в следующем анекдоте, последняя фраза которого часто используется как присловье:

Вечер. Поручик Ржевский выходит на балкон и в восхищении восклицает:

— Какая луна! Какие звёзды!

— Твою мать… мать… мать!.. — привычно откликнулось эхо.

Трудно сказать, действительно ли слово «мат» – результат сокращения устойчивого выражения. Мне представляется, что нет, но доказать это на имеющемся материале невозможно. В народном представлении «ругаться по матушке» и «материться» – фактически одно и то же, хотя материться – это использовать любое слово из богатого набора, а ругаться по матушке – исходно означает использовать выражение «еб твою мать». В дальнейшем значение фразеологизма расширяется, конечно.

Как и многие обсценные выражения, «еб твою мать» творчески обыгрывается в народной речи. Встречаются такие фразы: «мать-перемать», «мать твою налево», «мать твою через тульский самовар», «ёб твою Господи прости», «ебать твою через семь пар потных портянок», «ебать ту Люсю», «ёб твою ять», «моб твою ять», «вать Машу» и т.д. Иногда выражение «подправляется» включением в него слов, связанных с высокой ценностью – «(в) бога душу мать». Цель таких переделок состоит не только в эфвемизации, то есть замене запретного слова на нормативное. Гораздо важнее подновление выражения, усиление его экспрессивности. Иногда его насыщают дополнительными словами, чтобы дольше звучало, иногда обыгрывают перестановкой слогов. Такие перестановки называются спунеризмами, они бывают случайными и намеренными: например, к оговоркам можно отнести филиное кюре (куриное филе), укрушка и петроп (петрушка и укроп), грех орецкий (грецкий орех), то есть частотные выражения, которые человек в речи пытается проскочить побыстрее, концентрируя свое внимание на другой части сообщения. А вот анекдот, где на спунеризмах строится целый диалог:

Позапрошлый век. Ресторан «Яръ». Выходит усталый посетитель и заплетающимся языком обращается к извозчику.

— Музнецкий кост.

— Корок сопеек.

— Корок сопеек?!

— А дули ты хумал!?

— Моб твою ять! Да за корок сопеек я на жолой гопе доеду!

При рассказывании такого анекдота говорящий и слушающий играют в общую игру. Ни слова матом произнесено не было, тем не менее мат был. Собеседники как бы всех обманули и получили немало удовольствия от своего маленького заговора. Можно сказать, что мат направляет избыток психической энергии вовне, осуществляет эмоциональную разрядку и катарсис, что свойственно искусству. Речь становится творческой, выводится из рутины бытовых клише и норм. Мат связан со смеховой культурой, он часть традиции балагурства, фамильярной, но при этом своеобразно красивой речи. Человек показывает, что он может переосознать слово или выражение. Он не бесконтрольно матерится, потерявшись в сильной эмоции, он играет на мате, как на музыкальном инструменте, ловко и без усилий.

Хотя некоторые вариации выражения «еб твою мать» уходят настолько далеко от оригинала, что могут не развеселить, а поставить в тупик. Что значит «ебать ту Люсю»? Причем тут Люся? Относительно его происхождения есть несколько версий. Фантастическая состоит в том, что во время европейского похода 1813 года русские солдаты дорвались до французских публичных домов – так появилось выражение «ебать в Тулузе», которое позже затемнилось и переосозналось как «ебать ту Люсю». Вторая версия, более убедительная, говорит о том, что слово «Люся» в просторечии имело значение «неспособный на риск, нерешительный человек, мямля». В исходном виде выражение было таким – «ебать ты люся», что можно перевести как «ну ты и лох». При забвении значения слова «люся» переогласовка неудивительна – те, кто говорил эту фразу, видимо, тоже пытались понять, о какой Люсе идет речь и что с ней надо делать. Оставшись без смыслового подкрепления, фраза стала использоваться как эквивалент «еб твою мать».
В конце-то концов, и мать, и Люся – женщины, что-то общее у них есть.

Отдельно стоящие обсценные слова в разговорной речи называются «маты». Здесь преодолевается свойство слова «мат» быть собирательным, а собирательные существительные имеют только форму множественного числа (ребятня, студенчество, вороньё). Для носителя языка мат – это не явление, а конкретные запретные слова, и если их много, то они становятся «матами». А чтобы отличить их от гимнастических ковриков, ударение переносится на окончания (ма́ты – коврики, маты́ – слова).

Таким образом, почему запретные слова называются «матом», сказать сложно. Из-за запретов, умолчаний многие факты остались бесписьменными, исчезли. Мы имеет дело с тем, что чудом сохранилось.

2. Происхождение мата. Версии

Какие слова относятся к мату, а какие нет – сказать трудно. Даже в таком вопросе у лингвистов затруднения! Некоторые считают, что истинный мат – это три главных слова: мужской половой орган – хуй, женский половой орган – пизда и глагол, который означает взаимодействие органов – ебать. Но если говорить о запретах, то в число непроизносимых слов обычно включается и «блядь», обозначающее не просто носительницу женского полового органа, но и постоянную участницу того, что названо глаголом. Это слово несколько выбивается из общего ряда. Во-первых, почему названа только женщина, мужчина где? Есть, конечно, слово «блядун», но оно напоминает неловкий маскулинитив «балерун», образованный от слова «балерина». Во-вторых, какое отношение «блядь» имеет к обобщенным половым сношениям, в которых не является обязательным участником? И действительно, в систему обсценной лексики слово «блядь» входит относительно поздно и ведет себя в ней неустойчиво. Возможно, из-за своей неполной обценности оно так частотно в разговорной речи как выражение досады и раздражения.

К обсценным словам некоторые лингвисты относят следующие: «манда», «елда», «муде». Про них мы поговорим отдельно. Это устаревшая лексика, которая то ли лежит про запас, то ли уходит в забвение. Посмотрим, что с ней будет.

Мат относится к табуированной лексике, то есть запрещенной. Фактически табу на свободное спаривание перешло на слова, которые обозначают детали процесса. Если нельзя заниматься сексом, с кем хочешь и когда хочешь, то и говорить об этом не следует. Но даже если убрать из речи слова, секс не исчезнет – он переместится в зону неназываемого, нерегулируемого. Если посмотреть на русский язык внимательно, то мы увидим, что сексуальная сфера обслуживается чужими, заимствованными словами или кальками с иноязычных выражений (секс, заниматься любовью), поэтизмами (вкушать запретные плоды), канцеляризмами (иметь половые сношения), матом (ебаться), вульгаризмами (трахаться) или фразами, содержащими свернутый сценарий (полки вешать). Нейтральных слов крайне мало. С этим сталкиваются авторы любовных романов, которым трудно описать близость между героями так, чтобы оставаться в рамках нормы: получается или книжно и неестественно, или грубо и непривлекательно. «Заниматься любовью, заниматься сексом, вступать в интимную связь, срывать цветы наслаждения, спать – переспать друг с другом, совокупляться, миловаться, предаваться страсти / утехам, делить ложе, познакомиться поближе, дружить организмами, не вылезать из постели». Все эти выражения неточны и недостаточны для описания того, что происходит в интимной сфере. Они звучат едва ли лучше, чем «сделать мясной укол», «хобот окунуть» или «высадить десант в девственных джунглях Камбоджи». Знаменитые три С – секс, смерть и смех – хотя и являются важнейшими компонентами жизни, между собой сочетаются плохо.

Долгое время муссировалась теория, что мат на Русь занесли монголо-татары. Логика такова: монголо-татары – захватчики, агрессоры, злые дикари, слова у них такие же плохие, как и они сами, а мы от них заразились. Мат – элемент чужой, некультурной речи, речевые паразиты. Наверное, приятно так думать, но это неверно. Получается, что до нашествия монголо-татар у нас не было слов для того, чтобы назвать органы и половой акт. Это так же странно, как если бы у нас не было слов «петь», «целоваться», «рука», «голова». Отсюда курьез, который очень точно описывает детская шутка: жопа есть, а слова нет.

О том, что обсценная лексика исконная, ученые знали уже в начале ХХ века. Татарская теория происхождения мата не научная, а пропагандистская. Вытравлять азиатчину, последствия ига предлагали некоторые общественные деятели, в том числе писатель А.К. Толстой. Но мат к «азиатчине» не имеет отношения. Обсценные корни встречаются в названиях рек, деревень. Согласно подсчётам В.Д. Назарова, неполное изучение источников XV–XVI веков позволяет выявить для того времени 67 русских топонимических названий (около 0,1%), производных от обсценной лексики, например речки: Блядея; Еботенка, Наебуха и Ненаебуха; волость Елда; пустоши Пердилово, Пердухино, Пердунова, Хуярово, Пезделёво-Долгое, Пиздино, Пиздоклеин починок; поселки Пердунов и Пердякин; деревни Пердуново (две), Мандино, Пезделка, Пизденково, Пиздюрино, Хуйково, Ебехово, Поиблица; селища Мудищево, Бздунишка; овраги Блядейский отвершек, Пересеря; местности Бздихина поляна и урочище Бздихино. С современной точки зрения, довольно странно назвать свою деревню Хуйково или Мудищево. Жить хочется в хорошем месте, а не в плохом. Возможно, таким образом жители пытались защитить свое селение от беды или не видели в обсценных корнях негативной окраски.

Но, допустим, татары принудили жителей называть реки и села неприлично. Источники, которые изучал Назаров, относятся к монгольскому и постмонгольскому периоду. Есть ли что-нибудь постарше? Есть. Существуют берестяные грамоты, в которых отражена подобная лексика. Вот характерный пример.

Слово «ебать» встречается в письменных текстах уже в XII веке. На берестяной грамоте из Старой Руссы № 35, помимо прочего, написано следующее: «Якове брате, еби ежа, ебехото, аесово». Вольный перевод такой: «Брат Яков, будь как все, не выпендривайся». Ругательства довольно изящны даже по нынешним меркам: ебехота – «хотящий ебать», то есть похотливый, и аесова – «сователь яйца». В берестяной грамоте № 955, найденной в Новгороде, есть такая фраза: «Маренко! пеи пизда и сѣкыле!» Если перевести на современный русский, это означает: «Пусть же напьются пизда и клитор!» По мнению академика А.А. Зализняка, это текст срамной песни, которая была частью свадебного ритуала. Документ написан в 30-40-е годы XII века. Вряд ли русских надоумили так написать татары.

Слово «блядь» тоже присутствует в большом количестве источников, но оно, конечно, позже остальных стало обсценным. Известна новгородская грамота № 531, датированная началом XIII века. Некая Анна просит своего брата вступиться перед Коснятином за себя и дочь. Она жалуется, что некий Коснятин, обвинив её в каких-то «поручительствах» (вероятно, финансового характера), назвал её непристойными, оскорбительными словами: «… назовало еси сьтроу коровою и доцере блядею…». Обратите внимание на характерное для Новгорода цоканье – «доцере» вместо «дочере». Это говорит о том, что перед нами разговорный язык, естественный для носителя.

В «Русской Правде» есть такой пассаж: «Аще кто назоветь чюжую жену блядию, а будеть боярьскаа жена великыихъ бояръ, за срамъ еи 5 гривенъ злата, а митрополиту 5 гривенъ злата, а князь казнить…» Включение слова в юридический, нормоустанавливающий документ также говорит о русском происхождении обсценной лексики. Оба эти текста, и грамота № 531, и фрагмент из «Русской правды» пригодятся нам позже, когда речь пойдет о том, почему слово «блядь» стало оскорбительным.

Но у сторонников монгольской теории происхождения мата есть еще один аргумент: слово «хуй» встречается в монгольском языке. Хуй – это ножны, футляр для ножа, сильный вихрь, рулон, сверток, собрание, скот и даже молодая форель. Некоторые значения, кажется, имеют отдаленную семантическую связь с тем, о чем мы говорим. Более того, есть вообще «хуйхуй». Это или житель восточного Туркестана, дунга́н, или бандит, или синяя сорока. Только есть ли прямое, генетическое родство у данных слов со словом «хуй»? Об этом можно узнать в следующем параграфе.

А пока вернусь к важному вопросу: зачем приписывать обсценной лексике иноязычное происхождение? Об этом пишет Б.А. Успенский в работе «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии». Дело в том, что мат был табуирован не только потому, что люди хотели как-то регулировать агрессию, в том числе половую. Для культуры это вторично. А первично плодородие – от него зависело выживание племени. Наличие продуктов на зиму было главным вопросом, неурожайный год грозил голодом и страшной смертью от него земледельцам. Плодородие надо было стимулировать, в том числе через ритуал, в словесной, музыкальной и миметической форме. Известны обряды, когда весной мужчины ложились на вспаханное поле, оголяли чресла и имитировали половой акт с землей. Табуированные слова были частью ритуала, а в обычной жизни их старались не использовать, чтобы они не растратили попусту свою магическую силу. Сравните это с запретом упоминать имя бога всуе. Все, что каждодневно, не ценно. Ценно то, что спрятано, тщательно охраняется, дается в руки избранным.

Мат был частью клятв (и до сих пор иногда является, например, в устаревающей арготической клятве «бля буду»). Он использовался для усиления проклятий — словесного инструмента, аналога кровной мести. Мат связан с магией, а следовательно, с миром потусторонним, то есть нечеловеческим. Потусторонние существа могут как помочь, так и погубить — у них своя логика, человеку недоступная. Поэтому мат, в представлении древних, часть языка иного мира. После пришествия на территорию Руси христианства иной мир сблизился с образом ада. Значит, мат — язык ада, чертей и самого Сатаны. Человек, который использует мат, вступает в контакт с темными, потусторонними силами и рискует по незнанию навлечь на себя и других беду.

Пришедшие на Русь татары были восприняты как воинство ада. Они взялись будто бы из ниоткуда и были феноменально жестоки. Вероятно, отчасти поэтому мат кажется чем-то, что принесли именно они – враги, захватчики и угнетатели. То есть мат – символ нравственного падения, деградации Руси в результате покорения ее чужеземцами. Схожее отношение в настоящий момент наблюдается у консервативно настроенных пожилых россиян к заимствованной из английского языка лексике. Считается, что она портит язык, а следовательно, и его носителей. Культурная изоляция и ксенофобия взаимно усиливают друг друга.

Есть еще один важный момент, который показывает, что мат имеет связь с мифологией. Человек культурный учился сдерживать агрессию, но она не во всех случаях вредна. По отношению к опасным чужакам агрессия полезна. Для охраны дома человек использовал собаку. Ее громкий, агрессивный лай напоминал эмоциональную речь, брань. Использование мата в эмоциональных целях, для разрядки напряжения, напоминало людям лай собаки (лаяться = ругаться, шумно ссориться). Успенский пишет, что собака, то есть пес, связывался в сознании наших предков с антихристианским, нечистым началом. Пес – это осквернитель, противник бога-громовержца в некоторых европейских мифологиях. Называть кого-то «псом» или «собакой» – это оскорбить. Причем такое отношение к собаке есть у народов, которые слабо контактировали со славянами, например, у арабских племен. Лаяться, материться – это использовать собачий язык, превращаться в собаку, то есть выпадать из всего человеческого, становиться нечистым, злым и опасным животным.

Успенский идет дальше и говорит, что выражение «еб твою мать» изначально выглядело как «пес еб твою мать», а потом позволило развиться выражению «сукин сын». Рассуждения об этом будут чуть позже. Сейчас же интересно другое: чем так плохи собаки? Рассуждения о репутации собак, которые представлены ниже, не имеют научного подтверждения – это лишь субъективная попытка объяснить культурный феномен.

Собака не просто подчинена человеку, как любое другое одомашненное животное, за исключением кошки, ведущей полудикое существование параллельно человеку, она в некотором смысле слита со своим хозяином, является его продолжением. С точки зрения иерархии, она ниже по положению, чем любой человек, значит, называя так человека, мы унижаем его, лишаем человеческих черт и статуса. Тем не менее в собаке есть еще что-то. Например, для носителей английского языка слово «goat» (козел) не имеет общенегативного смысла, хотя так можно назвать распущенного человека, а слово «dog» имеет. Словарь Merriam-Webster дает следующее значение под номером 2. Informal: a worthless or contemptible person (бесполезный или мерзкий человек). Для многих азиатских культур назвать человека собакой — оскорбить его до глубины души. И не случайно именно «сука», слово, обозначающее самку собаки, стремительно набирает обсценность, готовясь присоединиться к четверке запретных слов.

Собаке человек передоверяет часть своей работы (подносить подраненную или убитую добычу, пасти скот, охранять дом) и свою агрессию, адресованную другим людям и миру. Табличка на двери «Осторожно! Злая собака» призвана отпугнуть тех, кто хочет вторгнуться на чужую территорию (собаки, кстати, может и не быть). Вся вина за возможный ущерб возлагается на того, кто проигнорировал информацию, и на собаку, которая такой уродилась. Получается, что хозяин вроде бы и не против гостей, но так уж неудачно вышло, что у него собака злая и бросается на всех подряд. Угроза оформлена как заботливое послание, по аналогии с «Осторожно! Ступенька» или «Осторожно! Мокрый пол». Но в отличие от пола и ступеньки, собака – оружие, ее задача – наносить вред. Это отделенная от хозяина и воплощенная в живое существо агрессия, человеческая тень, содержащая в себе антисоциальные стороны личности. Страх перед агрессией, ее силой и бесконтрольностью, приводит к формированию мифического облика собаки или пса. Многоголовый Цербер – слившаяся воедино свора. В мифологии собака связана с землей, то есть является хтоническим существом, носителем заразы (паршивая, бешеная, блохастая), отвратительным на вид (лохматая, грязная). Отсюда довольно сильный, комический контраст с современными карликовыми породами, представители которых даже на улице не касаются земли, потому что их носят на руках.

Любопытно, что слово «собака» появилось в русском языке под влиянием контактов с восточными народами и выдавило из обыденной речи славянское слово «пес». По одним источникам, слово пришло из иранских языков (spaka – быстрый), по другим, из тюркских (köbäk – собака, в том числе кобель). Отсутствие корневой связи у слова «собака» с другими словами русского языка хорошо ощущается носителями, в результате чего -ак- осознается как суффикс, и так появляется на свет собака-улыбака, собака-забивака (по аналогии с гуляка, кусака), а также «соб» для обозначения кобеля (другой вариант – щен и ироническое слово «собакен»).

Но вернемся к обсценным словам. Как бы ни было сильно желание откреститься от всего плохого и приписать себе только хорошее, надо признать, что мат – исконная русская лексика, которая использовалась в специальных целях: для нападения и защиты, для стимулирования плодородия и творения магии, регулирования половых и социальных отношений. Получается, что мат был связан с самыми важными вещами – жизнью и смертью, а не просто с сексом и удовольствием. Изгнать такие слова из русского языка, как мне кажется, было бы неправильно. Они в буквальном смысле спасали людей и достойны хотя бы внимательного к себе отношения. Когда-нибудь каждое из них будет достойным образом прокомментировано.

3. Происхождение четырех основных корней

В филологии существует термин «внутренняя форма слова». Это первичный образ, который лег в основу названия какого-то предмета или явления. Например, слово «подснежник» содержит образ снега: важным оказывается не форма цветка и не его цвет, а то, что он появляется из-под снега, что для растений необычно. А вот слово «кувшинка» указывает на форму цветка, напоминающую кувшин. Иногда внутренняя форма слова прозрачная, все понятно, а иногда она затемняется. Почему «ромашка» так называется? Она как-то связана с Ромой? Или она вообще «аромашка», где первое «а» отвалилось? Оказывается, ромашка связана с Римом, это римский цветок.

В основе номинации, то есть названия часто лежит механизм, который называется метафора. В школе метафорой называют скрытое сравнение. Это важный когнитивный механизм. Я вижу новое, но не знаю, как это называть, поэтому я думаю о том, на что это похоже, и использую старое имя для новой вещи. Выступающая вперед часть корабля похожа на нос человека, поэтому тоже будет называться нос, а опора стула похожа на маленькую ногу – мы ее назовем ножка. Давайте посмотрим, какие образы скрывают обсценные слова.

Слово «хуй», вероятнее всего, родственно слову «хвоя» и обозначает нечто торчащее, заостренное. Чередование У / В встречается в русском языке в таких словах, как наУка – наВык. Историки языка возводят слово «хуй» к праиндоевропейскому корню *skēu- со значением «острый». В языках, с которыми русский состоит в родстве, есть слова с этим корнем: литовское skuja («хвоя»), албанское hu («кол», «половой член»). То есть мысль тут такая: «хуй» – это нечто небольшое в диаметре, вытянутое, возвышающееся над поверхностью, имеющее способность протыкать человеческое тело.

Выдвигалась теория, что «хуй» происходит от слова «ховать», которое имело значение «хоронить, прятать, погребать», то есть это постоянно скрытая от глаз часть организма или временно скрывающаяся в недрах тела во время полового акта. С точки зрения морфологии, «хуй» образованный от «ховать» –застывшая форма повелительного наклонения единственного числа. Но глаголы не склонны образовывать существительные по такой модели. Совать – суй, жевать – жуй, плевать – плюй. Ни одно из слов существительным не стало. Похоже, здесь мы имеем совпадение, а не связь.

Теперь о слове «пизда». С ней ситуация чуть более туманная. В других славянских языках это слово есть, значение такое же, как в нашем – влагалище, вульва, половой орган женщины. А вот о внутренней форме ученые спорят. Кто-то считает, что корень в слове – *sd, то есть «сидеть». «Пизда» – это то, на чем, грубо говоря, сидят. Аналогично образовано слово «гнездо» (из *ni-sd-), означавшее «на чём сидят», «в чём сидят». Сравните русское «гнездо» и английское «nest». Но все же трудно сказать, что женщины именно сидят на половом органе – чтобы он касался поверхности, поза должна быть не такая, как при сидении на стуле.

Второй вариант – связь со словом «писать» и «писька». Эта связь подтверждается гидронимами – названиями рек, озер и других водоемов. В Болгарии есть, например, замечательные водоемы под названием Пиздина Вода, Пиздица, Пиздишка ряка. Этот вариант кажется довольно убедительным – орган может быть связан с текущими из него жидкостями.

И третий вариант связывает слово «пизда» с глаголом «пихать». Ученые восстанавливают индоевропейский корень *pis- / *peis- со значением «толочь». Он него произошло слово пшено ← *pьšeno, то есть нечто истолченное. А «пизда» в таком случае – это то, во что толкаются. Сравнение женского органа со ступой, а мужского – с пестиком довольно старое. Эта метафора опять напоминает нам о глубоком родстве секса и плодородия вообще. Из зерен получается мука, мука – основа хлеба, хлеб насыщает и продлевает жизнь. Не случайно у деда и бабы в результате упорной работы в сусеках рождается Колобок, то ли еда, то ли сын. Есть и другие метафоры совокупления: кольцо и палец, замок и ключик, но они почему-то не поучаствовали в создании названия органа плодородия. Так что вы можете выбрать ту версию, которая вам больше нравится.

Есть еще паранаучная версия, которая связывает «пизду» с именем богини Исиды. Корни русского народа пытаются отыскать на территориях, известных древними культурами — в Индии, Греции, Египте. Делается это для утверждения исторической значимости русских, в чисто пропагандистских целях. Как правило, поиском индийских и египетских корней русских слов занимаются не филологи, а люди, внезапно обнаружившие в себе тягу к ментальной археологии. Так, в слове «пизда» они видят корень *isd (Исида). А букву «п» объявляют приставкой и говорят, что это слившийся со словом притяжательный артикль, якобы сохранившийся в языке коптов. В русском языке, по мнению авторов теории, он встречается в словах «пасынок», «падчерица», «пагруздь», «паужин». Приставка обозначает неполноту или подобие, то есть каждая женщина, носительница «пизды», бледная копия великой Исиды. Авторы теории игнорируют тот факт, что стяженной формы такой приставки в русском языке нет. Не объясняют они и то, почему выпала срединная гласная корня. Это не научное, а мифологическое мышление, которое позволяет заниматься свободным фантазированием на тему вместо утомительного сбора данных. Древние греки, находя черепа вымерших карликовых слонов, принимали их за черепа циклопов и создавали мифы о них. Кажется, в случае пизды-Исиды мы имеем такого же рода реконструкцию.

С глаголом «ебать» все попроще. Реконструируется праиндоевропейское слово *iebh- в значении «совокупляться». Для реконструкции исследователи берут материал из разных языков: сербохорватское слово јѐбати, словенское jébati, чешское jebati, польское jebać, древневерхненемецкое eiba, древнегреческое Οιφέω. В мертвых тохарских языках похожий корень имел значение «входить». Есть мнение, что изначальный смысл индоевропейского корня был такой — «толкать, бить».

И последнее слово, которое не все относят к истинно обсценным словам, – «блядь». Вплоть до XVIII века оно было сниженным, грубым, но не запретным. Слово «блуд», родственное ему, до сих пор является нормативным, хотя употребляется довольно редко, в книжном контексте. Есть некоторые расхождения в том, к какому варианту глагола возводить слово «блядь». Первая версия говорит о связи с глаголом «блуждать» и диалектным «блондить», то есть бродить, скитаться. Вторая версия говорит о связи с древнерусским глаголом блѧсти («ошибаться», «пустословить»). Можно возвести слово к праиндоевропейскому корню *b{ʰ}lend{ʰ}- со значением «мутить». От него же происходит английское слово blend «смешивать» (и наш блендер) и английское же слово blind «слепой». А еще «блонд», «блондин»! Так что обвинения блондинок в распутности имеет отношение не сколько к реальности, сколько к этимологии.

Получается, что слово «блядь» связано с каким-то непониманием, ошибкой, запутанной ситуацией, когда одно принимается за другое, не различается. Многие носители это чувствуют. Слово «блядь» и его короткий вариант «бля» часто используется, когда человек осознает совершенную ошибку.

Остальные слова, связанные с бранью (такие как «сука», «говно», «жопа», «гондон»), мы рассмотрим в отдельных параграфах. Но уже сейчас можно сказать, что большинство обсценных и бранных слов – исконная русская лексика, в некоторых случаях восходящая к индоевропейским корням, общим для многих народов. Она не могла быть заимствована, потому что обозначала важное, неотъемлемо человеческое. Когда появляется новая техника, она приходит к нам с уже готовым, иноязычным называнием: компьютер, смартфон, сканер, принтер. Логично, что такие слова заимствуются. Но лексика, связанная с витальной сферой, в том числе половой, относится к исконной. Мы заимствовали очень немногое – например, слово «минет». Кстати, нормативное произношение [м’ин’э́т], а не [м’ин’йэ́т]. Но для размножения, продолжения рода он не является жизненно необходимым – можно эту практику никак не называть, не выделять как особое действие на фоне других. О том, что минета на Руси не знали, думается, не имеет смысла рассуждать, так как есть выражение «ебаный в рот». Другое дело, как к этому относились. Русская культура предпочитала молчаливо практиковать секс, и каким он был в реальности у наших предков, сказать сложно.

4. Сколько в русском языке обсценных слов?

Мы уже говорили раньше, что основных обсценных слов три (хуй, пизда, ебать) плюс еще одно (блядь). Последнее вышло из нормативной сферы позднее остальных, но, как и они, имеет связь с половой жизнью, о которой стыдливая русская культура предпочитает умалчивать. Но ведь слов, которые мы не можем произнести на публике, гораздо больше. Причем запреты могут варьироваться, и списки непроизносимого приходится создавать отдельно для разных ситуаций общения. Скажем, слово «сопли» не является бранным, в отличие от образованного от него «сопляк», но на собрании по поводу рабочего вопроса человеку вряд уместно будет сказать: «Простите, коллеги, у меня сопли». Есть множество способов выразить ту же идею, не подчеркивая безобразный, отвратительный образ зараженной слизи: у меня насморк / заложен нос, я сегодня не в форме. Моя мама, вузовский преподаватель, перед началом лекции однажды выразилась так: «Прошу прощения за французский прононс». Шутка в каком-то смысле удалась – одна из слушательниц была потом долгое время уверена, что мама свободно говорит по-французски. Сопли – признак незрелости, детскости, они роняют статус человека, и в русской культуре их демонстрировать нежелательно, равно как и отвердевший, менее опасный вариант той же субстанции – козявки. Более того, не только слова «сопля» и «козявка» под запретом – в некоторых случаях нельзя или крайне нежелательно прочищать нос с помощью платка или пальца. Кажется, что такие привычки везде одинаковы, но русская культура в этом отношении особенно строга – чем меньше этого, тем лучше. Демонстрировать нездоровье – это потенциально быть отвергнутым из-за опасности заражения.

Вернемся к подсчету запретных слов. А.Ю. Плуцер-Сарно, создатель четырехтомного словаря русского мата, говорит о том, что круг обсценной лексики может быть расширен – в список стоит включить некоторые бранные слова. То есть запрет налагается на те слова и выражения, которые используются для причинения вреда: оскорбления (словесного понижения статуса), проклятия (воздействия с помощью слов на будущее), кощунства (отрицания ценностей), создания безобразных или отвратительных образов в сознании говорящего (прежде всего, физиологических). Здесь стоит только сказать, что в последнее время гораздо важнее не коллективная, а индивидуальная чувствительность к слову. Просторечное «жопа» может прозвучать менее оскорбительно, чем «петух», например, по отношению к мужчине (сравните: «Ах ты хитрая жопа!» – сниженный комплимент и «Ты петух, что ли?» – оскорбительное подозрение) Важны все компоненты коммуникации: кто кому что и как говорит, в какой ситуации происходит общение, по какому поводу, что предшествовало общению, что будет потом.

Лексика различается по степени запретности. Табуированная, строго регламентируемая на государственном уровне – это как раз мат. Запрещенная в обществе, но не табуированная лексика – это бранные слова. К ним относятся так называемые скатологизмы, то есть лексика, обозначающая физиологические отправления (дефекацию, мочеиспускание, рвоту, кишечные газы). Непонятным статусом обладает слово «сука». Оно иногда относится к брани, иногда к обсценной лексике. С одной стороны, в структуре его значений есть одно вполне нейтральное – самка собаки. С другой стороны, сравнивать человека с собакой, как мы ранее выяснили, это оскорблять его довольно сильно. Поэтому слово находится в несколько подвешенном состоянии. Поразительно, но деминутив, то есть уменьшительно-ласкательная форма «сучка» в иных контекстах может восприниматься как комплимент! Это женщина, ведущая себя эгоистично, независимо, дерзко, не боящаяся чужих негативных эмоций и критики. Она вызывает противоречивые чувства: говорящий сердится на нее, но одновременно испытывает восхищение и уважение. Игру со словами подогревает омонимия: «сук» – родительный падеж множественного числа слова «сука» и именительный падеж единственного числа слова «сук», «сучка» с ударением на первом слоге именительный падеж единственного числа слова «сучка», а с ударением на втором слоге – родительный падеж единственного числа слова «сучок». Это отражено в анекдоте:

Штирлиц шёл по лесу и напоролся на сук.

— Шли бы вы, девушки, домой, война всё-таки.

Еще есть вульгаризмы – слова просторечные, употребляемые в быту для обозначения деталей половой сферы, для словесных атак и создания грубой шутливости. К ним относятся облегченные версии обсценных слов: трахаться, член, писька, шлюха. К вульгаризмам относятся также такие слова, как жрать, рожа, жопа, подонок, спиногрыз. Пласт вульгарной лексики широкий, регулярно пополняется, и в этом его главное отличие от мата. Мат – эксклюзивная, особая, тщательно отсортированная лексика, древняя и мощная. Вульгаризмы изменчивы, легко заимствуются, с легкостью появляются и исчезают.

И, наконец, есть так называемые пейоративы или дерогативы –лексика, выражающая отрицательную оценку, но не бранная. Она служит для критики человека, его действий или ситуаций, в которых он участвует. К пейоративам можно отнести слова «зануда», «негодяй», «трус», «дурак». Слова отражают сдерживание говорящим эмоций: ему уже что-то не нравится, но он еще не готов атаковать, сжимает и разжимает кулаки. Таким образом, носитель русского языка ранжирует лексику по силе. Он может словом как бы слегка дотронуться, толкнуть, поранить или убить наповал. Как писал В.О. Пелевин: «Окончательную правду русскому человеку всегда сообщают матом». Но, конечно, строго отделить вульгаризмы от пейоративов не представляется возможным. При классификации приходится учитывать реакцию на слова слушающих и намерения говорящих, а это лишь отчасти лингвистическая информация. Скажем, есть ли принципиальная разница в сниженности между «спиногрызом» и «малявкой» в спонтанной речи? Первое в словарях маркируется как пренебрежительное, а второе – как ласковое и шутливое.

Если спросить обычного человека, не лингвиста, каков круг матерных слов, можно получить самые неожиданные ответы. Вот список матерных слов, полученный в результате опроса (данные Плуцера-Сарно):

1) ебать; 2) блядь; 3) хуй; 4) пизда; 5) муде; 6) манда; 7) елда; 8) сиповка; 9) секиль (секель); 10) поц; 11) молофья (малафья); 12) дрочить; 13) залупа; 14) минжа; 15) пидор; 16) курва; 17) сперма; 18) гондон (гандон); 19) менстра; 20) хер; 21) куна; 22) срать; 23) ссать; 24) бздеть; 25) пердеть; 26) дристать; 27) говно (гавно); 28) жопа; 29) целка; 30) королёвка (королек); 31) трахать; 32) харить; 33) минет; 34) жрать; 35) блевать.

Некоторые слова из этого списка были для меня новыми. Но зато понятно, что в сознании среднего носителя языка мат – это любое, условно говоря, «плохое» слово. Что считается плохим? Секс и в целом жизнь тела, причем такая, которую трудно контролировать, которая связана с выделением зловонных и/или биологически активных веществ. Здесь все логично. Если человек источает нечто неприятное по виду, запаху или консистенции, значит, он болен, возможно, заразен, надо держаться от него подальше. Бранная лексика связана в том числе с практиками исключения, изгнания из общества, которому не нужны эпидемии. Но не все жидкости вредоносны: слезы, к примеру, бесцветны, не пахнут, на вкус как слегка подсоленная вода. Они текут из органа, который вызывает у людей приятные чувства и когнитивно связан с основой личности (глаза – зеркало души), а причина появления – сложно переживаемые эмоции. Слезы подконтрольны и реабилитированы по всем пунктам. Со слюной сложнее – она может содержать слизь, а это уже неприятно и даже опасно. Тем не менее поцелуй, предполагающий обмен слюной, не вызывает у людей больших вопросов, если не акцентировать внимания на физиологической его стороне, а отмывание слюной пятнышка на коже или одежде входит, пусть и с некоторыми оговорками, в нормативный ритуал очищения. Чем ниже по телу мы будем спускаться, тем меньше будут нам нравиться жидкости: молоко, пот, моча, половой секрет. Выделения верхней части тела оцениваются менее отрицательно, чем выделения нижней части. Это связано с древнейшей оппозицией верх – низ, которая ассоциируется с оппозицией хорошее – плохое. Верх – это хорошо, низ – это плохо. Бог и светила на небе, Дьявол и кости (смерть) – под землей. Царь на высоком троне, чернь копается в грязи, в канаве. Человек – вертикальное животное. Тот, кто сгибается, или плохо себя чувствует, или занимает низкое место в иерархии (отсюда культура поклона). Тот, кто стоит, выпрямившись во весь рост, вероятно властен, силен и готов к поединку. Привычка сутулиться плоха не только тем, что она пагубно сказывается на здоровье, она косвенно свидетельствует о социальном страхе человека, желании спрятаться, занять меньше места, отказаться от конкуренции.

Но почему именно жизнь тела в ее естественных проявлениях постоянно становится чем-то неприятным, плохим? Разве так уж плохо есть, испражняться, заниматься сексом? Само по себе это неплохо. Но человек на протяжении своей истории вынужден был это регулировать. Будучи ребенком, он учился сдерживать позывы к мочеиспусканию и дефекации, чтобы не загрязнять жилище и одежду. Еды было мало, и нельзя было есть ее быстро и жадно, потому что это эгоистическое поведение, чреватое тем, что кто-то умрет от голода, не получив свой кусок. Секс же приводит к появлению детей, что не всегда желательно – их надо кормить, защищать. Если не вводить запреты, общину ждет катастрофа. Поэтому тело отчасти стало врагом человека – оно делало не то, что хотел разум, жило своей, животной жизнью, не подчинялось, причиняло неудобства, испытывало страдания, боль. Тело стремится к удовольствию даже тогда, когда оно губительно. Курильщики и другие химически зависимые люди знают, как тяжело бороться с собой. Когда-то такие отношения были у человечества с сексом – желания росли на фоне дефицита секса, и нужны были титанические силы, чтобы сдерживаться. В этом людям помогали табу.

Замечу также, что мат иногда называют крепким словом. Почему именно крепким? Крепкое – это твердое (твердость фаллоса), крепкое может нанести вред (крепкое копье), крепкое это насыщенное, содержательное (высокая концентрация эмоций), крепкое это хорошее. Способность оборонять себя не только оружием, но и словами делает человека устойчивым. И если мат употреблен по делу, например, в критической ситуации, требующей мобилизации всех сил и концентрации внимания, он не порицается.

Как и любая лексика, мат – это просто слова. Их употребление – вопрос уместности. Дома будет неуместно изъясняться в научном стиле, как на симпозиуме. На симпозиуме неуместно сюсюкать или материться. Слово связано с ситуацией, регламентировано ей. В качестве иллюстрации – старый анекдот.

В детском саду дети начали материться. Воспитатели пришли к выводу, что научили их этому два солдата, которые приходили ремонтировать проводку. Прапорщик им говорит: «Что ж вы, два барана, в детском саду материтесь? На вас жалобы поступают!» Солдат отвечает: «Так мы и не матерились вовсе. Только один раз, когда Семин залез на стремянку и паял, а я стоял внизу, мне на голову олово закапало. Ну так я ему и сказал: «Рядовой Семин! Разве вы не видите, что куски расплавленного металла падают на голову вашего боевого товарища?»

Русская жизнь такова, что матерное слово иногда является исчерпывающим описанием ситуации и несет больше информации, чем любое другое.

5. Как сказать, если нельзя?

Часть 1

Бранная лексика ведет себя точно так же, как нейтральная: пополняется и устаревает. Отчасти эти процессы связаны со стиранием эмоциональности: когда слово теряет свой заряд из-за частого использования, носители его оставляют в покое и берут на вооружение менее затасканное слово. Справедливо и обратное, когда мы хотим уйти от неприятного смысла и называем что-то, с нашей точки зрения, нехорошее нейтральным словом, рано или поздно это нейтральное слово пропитается стыдом и будет восприниматься как малоприличное.

Как бранные уже не воспринимаются, но когда-то ими являлись такие слова, как «каналья» (сейчас прочно ассоциируется с Д’Артаньяном в исполнении М. Боярского), «аспид», «нехристь», «плейтух» (это слово можно найти в словаре Даля в значении «еврей»). Стали бранными наименования сельскохозяйственных животных: овца, баран, козел, курица, петух, корова, телка, бык, лошадь, свинья, боров, поросенок, индюк и др. Не так давно заимствованное слово «кондом» (презерватив) быстро обрусело и превратилось в «гондон». Не очень ясно, является ли бранным слово «негр», но совершенно точно являются бранными «черножопый» и «черномазый». Процесса повышения значения не происходит: если слово было бранным или стало им однажды, назад, в нейтральную группу ему возврата нет. Оно может только устареть, исчезнуть из обихода.

Здесь я хочу рассказать про два процесса в языке, очень важных, которые регулируют отношения между словами. Первый процесс можно назвать эвфемизация. Эвфемизм – это слово, замещающее целевое слово, если его по каким-то причинам нельзя написать или произнести. Например, нельзя назвать мужской половой орган единственным исконным словом, которое есть для него в русском языке, потому что это слово табуированное. А назвать надо – например, в кабинете у врача. Что делать? Проблема говорения хорошо подсвечена в анекдоте:

Пришёл филолог к урологу и говорит:

— Доктор, у меня болит хуй.

Доктор схватился за сердце:

— Как же так?! Вы же ФИЛОЛОГ! Неужели нельзя было сказать помягче?

— Можно и помягче. Доктор, у меня болит хЮй.

Удивительно, но фонетическая мягкость в народном сознании часто воспринимается как проявление бережного, нежного, любовного отношения к предмету и/или адресату речи. На этом строится особый язык взрослых, обращенный к младенцам, называемый негативным словом «сюсюканье» или английским словом baby-talk (оба названия не годятся, но других пока нет). Совмещение сюсюканья и обсценной идеи в слове «хюй» выглядит особенно нелепым: грубое содержание резко расходится с намеренно смягченной формой.

Как же носители языка выходят из положения? Язык предлагает воспринимать мужской половой орган как участок тела, а для его обозначения есть слово «член». Проблема только в том, что несчастное слово «член» крепко связывается в сознании с чем-то сексуальным, и когда его надо сказать в значении «человек», начинаются мучения. Уместно ли? Не смешно ли? «Михаил Сергеевич – член Парламента, а еще он член-корреспондент Академии наук». Здесь включается еще один процесс, который, с подачи лингвиста Гасана Гусейнова, можно назвать эсхрофемизацией. Эсхрофемизм – это слово, которое было нейтральным, но исторически, в контексте или по воле говорящего связалось с непристойным, запретным смыслом. Иногда для эсхрофемизации достаточно особой, интимной интонации, загадочного выражения лица или нечеткой артикуляции. Так, вместо «я вас внимательно слушаю» говорящий может шепеляво произнести «я вас внематочно шлюшаю», превратив себя из вежливого собеседника в сексуально озабоченного персонажа забавы ради.

Оба процесса, эвфемизация и эсхрофемизация, важны для языка: они показывают, что говорящие и слушающие осознают норму как нечто важное и совершают вокруг нее ритуальный танец, составляющий важную часть социальной жизни. Вольности не существует без запретов. Мы себе что-то запрещаем говорить, из-за этого приспосабливаем часть системы для непрямого говорения, но потом и эти слова приходится прятать и подыскивать новые, с неподмоченной репутацией. Так все больше слов становятся неприличными. Вот, допустим, названия туалета – того места, где человек занимается дефекацией и мочеиспусканием. С ним связано много детского стыда. Более того, известно, что в маскулинных культурах, например, в тюремной, любая связь с этой сферой жизни будет означать резкое падение в статусе, что опасно для жизни и здоровья. Значит, надо избегать прямого слова. В результате мы имеем длинную цепочку синонимов: туалет, сортир, клозет, уборная, нужник, тубзик, отхожее место, тайная комната, удобства. «Можно выйти?» – эта школьная фраза говорит о туалете как о том, что создает единственный мотив для легального покидания класса. «Пойду припудрю носик» – говорили в первой половине ХХ века женщины и девушки в ресторане, театре или другом общественном месте. Они в туалете могут только поправлять макияж, другими делами они там не занимаются, потому что истинная женщина вне вопроса дефекации. Связь с калом неизбежна, но унизительна, сказать о посещении туалета напрямую невозможно даже в регулятивных целях («мальчики налево, девочки направо»). Как верно заметил писатель В.О. Пелевин, какое слово ни возьми, оно каждый раз пропитывается тем самым запахом.

Есть и тенденция к использованию слов, которые будут отражать отвращение к туалету: сральник, сральня, ссальня, очко, хезалка, дристалище. Снятие напряжения от необходимости выговорить смысл, связанный с дефекацией, ведет к появлению слов и выражений с комическим эффектом: эм и жо, строение неизвестного архитектора, поссаж, изба-читальня, кабинет раздумий, чистилище. Говорящий, примериваясь к ситуации и собеседникам, выбирает слово, которое менее всего его опозорит: можно сказать о туалете нейтрально (туалет), вульгарно (параша), презрительно (отливальня) фамильярно (толкан), шутливо (пердонарий), зашифрованно (два ноля), иноязычно (ретирада), образно (куда царь пешком ходит). Тактика диктуется внешними по отношению к языку обстоятельствами.

Кстати, русская культура очень чувствительна к запаху. С точки зрения русского сознания, лучше вообще не пахнуть никак, чем иметь сильно выраженный запах. Глагол «пахнуть» постепенно приобрел значение «источать неприятный запах» («от тебя пахнет» = «от тебя пахнет неприятно»), а для приятных запахов нейтрального глагола нет, есть только поэтичное «благоухать», которое в быту не скажешь. Пирог, например, может пахнуть, но не благоухает. Слово «аромат» – заимствованное, связанное с духами и цветами. В парфюмерных магазинах ароматы… слушают! Хотя, кажется, ушами дышать еще никто не научился. Но для продвижения духов как чего-то престижного и прекрасного необходимо уйти от слов «пахнуть» и «нюхать», низовых и телесных. Неприятно пахнуть для русского сознания равно быть социально неприемлемым, отвергаемым. По этой причине неприятен козел, который ничем другим среди животных не выделяется. Есть множество культур, которые к запаху относятся иначе. Для России характерен невротический культ чистоты. Нападение на грязного мальчика монстра Мойдодыра кажется русскому читателю вполне обоснованным.

Вернемся к слову «хуй». Какие есть для него замены? Самая известная – «слово из трех букв». В русском языке коротких существительных, состоящих из одного слога, не так уж много. Но буквы здесь важны еще и потому, что это слово мы часто встречаем написанным на поверхностях: заборах, стенах подъезда или туалета. Оно маркирует пространство, создавая графический эквивалент эмоционального отношения к нему и бросая вызов читателю: «хуй» на стене адресован каждому прохожему и миру в целом. Помимо описания буквенного состава обсценизма, можно уйти от непристойности, заменив одну из букв: буй, куй, муй. Тут главное не заиграться, потому что некоторые буквы могут изменить облик слова до неузнаваемости и связь исчезнет. Кроме того, существуют трехбуквенные слова, которые кончаются на -уй, они обладают собственным значением и в эвфемизмы не всегда годятся: жуй, суй, туй.

Сам орган может быть назван «женилка». Это связано с древней традицией связывать половую жизнь и социальную зрелость. Мальчик, проходя испытания, становился мужчиной и получал право на брак, а следовательно, на секс. Так что фраза «женилка не выросла» говорит о физической и социальной незрелости, низком месте в социальной иерархии. Вытянутость органа позволяет сравнивать его с продолговатыми предметами, круглыми в сечении. Отсюда палка, банан, колбаса, кукурузина, шишка, корешок, сучок, болт. Отдельно хочу сказать о слове «кукан» и «насадить на кукан».

В этом предмете видится абрис полового органа. Но одного этого было бы недостаточно. Насаживать рыбу на кукан означает добывать и транспортировать к дому ценный ресурс. Женщина тоже может быть ресурсом, генетическим призом. Связь не с одной женщиной, а с многими говорит о силе мужчины, о его высоком статусе. У слабых мужчин совсем нет женщин, у сильных – гарем.

Интересны слова «передок» и «конец». Мужской половой орган – это то место, где тело начинается и где оно кончается. Вопрос в том, как на это взглянуть. Есть в языковых практиках и попытки увидеть в органе отдельную личность, живущую своей, неведомой жизнью. Так, орган можно назвать местоимением «он». «Он шевелится». «Он устал». Видимо, здесь отразилась неподконтрольность половой сферы человеку. Руку мы можем поднять силой мысли, но проделать то же самое с половым органом в состоянии не всякий. Половой орган становится двойником мужчины, демоном. Можно также увидеть в мужском половом органе маленькую копию носителя – так, появляется слово «мальчик». Органу приписывается инфантильное состояние: маленький размер, игривость и стремление нарушать запреты.

Словосочетания «мужское достоинство», «причинное место», «детородный орган» описывают член как бы с разных сторон: это то, чем можно гордиться, то, что побуждает к действию и то, что задействовано в процессе размножения.

Слово «фаллос» книжное. Оно отсылает к греческой культуре, к образцам античной мужественности, то есть употребляется по отношению к далеким другим, не к себе. Также фаллосом называют скульптуры и предметы, когда орган изображается отдельно от носителя. В этой форме иногда производятся бытовые предметы: дверные ручки, леденцы, восковые свечи, шариковые ручки, пресс-папье. Фаллос – эстетизированный орган, им любуются, на него можно смотреть долго. Долгий взгляд на гениталии человека в обыденной жизни – непристойное поведение, вызов, не норма.

Народные названия члена «убивец», «щекотун» и «ванька-встанька» комически осмысляют половой акт как избыточно или недостаточно интенсивное действие, как взаимодействие с игрушкой. Устаревшее слово «уд» указывает только на длину: уд – это нечто вытянутое. Тот же корень встречается в слове «удочка».

Слова «фиг» и «кукиш» тоже могут выступать заменой слову «хуй», при этом они иногда сопровождаются жестом, когда большой палец проводится между сжатыми указательным и средним, при этом ладонь собрана в кулак. Сейчас этот жест практически полностью вытеснен отставленным, поднятым вверх указательным пальцем. Происхождение слова «фиг» довольно туманное: оно то ли связано с фигой, то есть плодом инжира, то ли является сокращением от «фигура» (что косвенно подтверждается фразой «фигура из трех пальцев). Второй вариант кажется более обоснованным.

Есть еще слово «хер», несколько устаревающее. Хер – название буквы ха в дореформенной кириллице. То есть первая буква дает намек на то, что будет дальше, слов на Х в русском языке не так уж много, а то, которое нельзя произнести, вообще одно. Разбег для фантазии небольшой. Кстати, слово «похерить», которое сейчас означает «погубить, уничтожить» изначально значило «перечеркнуть косым крестом», то есть вымарать часть текста, нарисовав сверху букву хер. Вымарывание хорошо соотносилось с идеей пренебрежительного, презрительного отношения, выраженного с помощью демонстрации половых органов. При этом буква «хер» имела высокий смысл – ее название представляло собой сокращение слова «херувим». Как ангел мог превратиться в половой орган? Для обсценной сферы характерны именно такие резкие движения: чем выше находишься, тем ниже упадешь.

Слово «хрен» могло войти в речь как замена слову «хуй», поскольку оно короткое и начинается на Х. Кроме того, корень хрена имеет продолговатую, бугристую форму, чем напоминает половой орган. Возможно, повлиял и тот факт, что хрен имеет едкий специфический вкус, что может ассоциироваться с семенем, но здесь уже уверенности нет. Человек растет, как овощ, от корня, которым может являться половой орган: корень скрыт под землей, половой орган – под одеждой. Оба дарят жизнь.

В любом случае, и «фиг», «хер», и «хрен» заменяют слово «хуй» в выражениях «хуй поймешь / поймет», «хуй разберешь / разберет», «хуй знает» в значении «неизвестно», «непонятно». Также в этих выражениях могут появляться слова «шут», «черт», обозначающие представителей низшей демонологии (шут, видимо, замена для черта, а сближает их французское слово zut). Мужчины вступают в довольно сложные отношения со своими половыми органами, которые осознаются в различных образах, как в вегетативных, так и в магических.

Устаревшее слово «кила», которое иногда можно встретить в словарях как синоним к слову «хуй», видимо, имеет значение «шишка, нарост, доброкачественная опухоль». Прозвучит спекулятивно, но я думаю, что это женский взгляд на мужской орган. То, что у женщин спрятано внутри тела, у мужчин вынесено наружу и может выглядеть безобразным, неприятным, болезненным. Сюда же можно отнести слово «причиндал», образованное, насколько можно судить, от выражения «причинное место». Слово выражает презрительное отношение к органу, демонстрирует его неуместность, указывает на то, что активность мужчины может быть продиктована только половым интересом, который он мечтает удовлетворить.

Слова «пися», «писька», «пиписька» являются общими для обоих полов и детскими. Так называют органы в момент жизни, когда они связаны не с половой сферой, а только с мочеиспусканием. Мужской, кстати, имеет еще одно называние – писюн. А для обозначения женского органа используются уменьшительно-ласкательные суффиксы: писечка, писенька, писюлечка.

И, наконец, народные метафоры, о которых говорилось выше: замочек и ключик, кольцо и палец. Это брачная метафорика, говорящая о таинстве половой жизни, ее секретности, недоступности. Только получив знак приобщения (кольцо), человек допускается к тайне размножения. Разумеется, сексуальная революция изменила ситуацию, но ощущение тайны сохранилось. Детей оберегают от знаний о сексе – считается, что знание способно развратить, травмировать. Половые органы человека в курсе школьной биологии нередко оставляют на самостоятельное изучение. Ничего удивительного в том, что сексу в России ребенка учит мат, слухи, любовные романы и порно.

Теперь посмотрим на обозначения женского полового органа, на языке медицины называемого вульва и влагалище (предлагаю не вдаваться в детали, что из них что, для языкового сознания, о котором мы говорим, разница невелика и не все носители смогут ее проартикуллировать). Синонимов множество.

Куна, кунка (-очка, -юшка, -яшка), манда (+ суффиксальные образования), мохнатая, мохнатка, рыжая бесстыжая, рыжая нахалка, волосяный горшок, золотая птица, киска чёрненькая, соловей о две половиночки, неостриженный баран, промеж ног сафьян, меж ног шапка каракулева, чернобука на две половинки, чёрный чемодан; губы, губки (-очки, -ушки), дыра, дырочка, канареечка, куница, курица, курка, курочка, ларёк, лоскуток, облигация, передок, родина, соловей, соловьюшко, створочка, ступа, хохолок, чернильница, щель, щёлка, щёлочка, ямочка, ямушка; она, женские прелести; мокрощёлка, мочалка, мохнатый сейф, пилотка, шмонька, шахна.

Видимо, здесь дело не столько в уходе от «нехорошего» слова, сколько в желании поэтизировать объект. В народно-поэтическом сознании подчеркивается волосатость органа, что важно, поскольку это признак наступления половой зрелости, а эпиляция и бритье распространены не повсеместно и не во всех социальных группах. Орган сравнивается с небольшими и милыми животными: кошка, куница, соловей, канарейка, курица. Курица и петух были приятными птицами до конца XIX века, но в ХХ веке устойчиво связываются с отрицательными человеческими проявлениями.

Любопытно, что сравнение женского полового органа с кошкой присутствует у многих народов. Я предполагаю, что это связано с приятностью прикосновения. Шерсть кошки тонкая, гладкая, мягкая, лишена неприятного запаха, в отличие от собачьей. Более того, кошка и кот – символы половой охоты и привлекательности. Кот свободно гуляет по принадлежащей ему территории, вступая в половой акт с кошками. Кошки красивы, грациозны, независимы, но при этом ласковы. И мало едят, обеспечивая себя сами. В обществе с недостатком ресурсов жена, обладающая такими качествами, ценилась особо. Коты и кошки в момент половой активности привлекают к себе много внимания специфическими криками и поведением, подчеркивая важность случки в их жизни, что дополнительно создаем им репутацию сексуализированных животных. Вне периодов половой активности коты и кошки малозаметны.

Интересно, что есть отдельные слова с медицинским ореолом для женской и мужской половой организации – вагина, влагалище, вульва / пенис. Гипероним, то есть общее слово для них – гениталии. Закрепление этих слов в общенародном языке – результат внедрения медицины, создания сети женских консультаций и роддомов. Почти все женщины проходят через медицинское обследование, во время которого знакомятся не только с процедурами, но и со словами, читают, сидя в долгих очередях, плакаты, рассматривают рисунки. Мужчины в среднем реже посещают профильных врачей и реже используют медицинскую лексику для описания половых органов. Отсюда ставшие мемом безуспешные поиски клитора у женщины: трудно понять, где он находится, если неоткуда получить знания. Слово «клитор» происходит от латинского clitoris или от греческого κλειτορίς и восходит к глаголу со значением «щекотать». По другой версии, греческое слово могло иметь значение «бугорок». В древнерусском языке существовало особое слово для его обозначения – секель (секиль, сикель). Оно считается обсценным и устаревшим. Слово «секель» могло использоваться как синоним к словам «пизда» и «манда». А синонимом к нему самому являлось слово «потка», что означает «птичка». В уже упоминавшейся ранее новгородской грамоте «секель» (он в нижнем левом углу) участвует в празднике.

В работе «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле» (1784 год) ученый-медик, педиатр, акушер и фитотерапевт Нестор Максимович Амбодик-Максимович пишет об этом так: «Поточка, потка, клитор или секель, есть малое мягкое ноздреватое тело, плешке детородного уда мужеского несколько подобное, не имеющее никакого внешнего отверстия, и под самою верхнею больших детородных губ спайкою лежащее».

Происхождение слова «секель» туманное. Его написание через ять позволяет предположить связь с глаголом «сечь». Секель — это рубец, засечка. Слово ушло из активного оборота, возможно, потому что с трудом связывалось с оскорблениями. Чтобы оно потеряло половой смысл, к нему присоединяли низкий атрибут — «поросячий», «потный», но даже в тюремном жаргоне не удалось переплавить это слово в полноценную брань. В быту же детали строения женских половых органов обсуждаются редко и неохотно, отсюда падение частотности и забвение.

Рискну высказать еще одно предположение относительно «секеля». Хотя словари упорно дают значение «клитор», вряд ли это соотносится с ранним значением слова. Дело в том, что клитор как орган был открыт сравнительно поздно, и даже наши современники с трудом его находят: речь не только о мужчинах, не все женщины в курсе, где он и зачем нужен. Возможно, значение «клитор» было приписано слову «секель» по остаточному принципу: а что еще у женщин может быть там? Странно также, что клитор назван отдельным словом: кого он интересовал в средние века? Но если посмотреть, как устроены половые органы мужчины, мы увидим, что с бытовой точки зрения они состоят из двух частей: пенис и мошонка – хуй и муде. Резонно предположить, что и у женщины конструкция такая же: пизда и секель. И если верна догадка насчет слова «сечь», то секель – это вход во влагалище или малые половые губы. Они как бы рассечены или предназначены для рассечения мужским половым органом. Большие же половые губы – это и есть пизда. В отличие от секеля она может быть мохнатой. Таким образом, есть то, что хорошо видно – пизда, хуй, а есть то, что спрятано – муде, секель. Под влиянием христианства, которое все сильнее интегрировалось в русскую культуру, стали стираться детали половой жизни: нет никакого смысла держать в языке два слова, когда нельзя говорить о том, что они обозначают, нельзя.

Слово «секель» является нечастотным и знакомо не всем носителям языка. А при написании «секиль» он становится омонимом для денежной единицы и ассоциируется с шекелем (schekel, от schekal, отвешивать). Отдельным вопросом является связь слов «секель» и «секелявка» / «сикилявка» / «секильдявка». Написание варьируется, поскольку слово существовало устно и редко попадало в документы. Значения фиксируются такие – слишком маленькая, чтобы считаться уловом, рыба неценной породы (например, плотва, верхоплавка) с узким телом; сексуально активная женщина; девочка-подросток с демонстративно эротическим поведением. Суффикс -явк-, прибавляемый к корню, говорит о том, что здесь могла использоваться модель типа «малый – малявка» или модель типа «коза – козявка», но вряд ли «пить – пиявка». Вероятнее всего, слово «секелявка» было образовано от «секель» и обозначало неполовозрелую женщину, которая уже имеет «секель», но еще не обзавелась полноценной «пиздой» с волосяным покровом. Таким образом, девочка маркировалась как непригодная к сексу, претендующая на эротическую значимость не по праву. Поскольку слово «секель» теряло частотность и внутренняя форма гасла, появился вариант «секельдявка», возможно, под влиянием слова «шмакодявка», происхождение которого пока что остается лингвистической загадкой. Что касается секельдявки-рыбы, метафорический перенос представляется логичным: если девочка-подросток, сходящая с ума от гормональной бури, не является призом для мужчины, так как плохо контролирует тело и готова броситься в любые объятия, то и активная от голода крошечная рыбка не может восприниматься как полноценная добыча. Ценно только то, за что конкурируют многие, что трудно получить.

Слово «менжа» («минжа», «минджа», «менджа») еще менее частотно, чем «секиль», и обозначает то ли анальное отверстие, то ли женские половые органы, то ли все это вместе. В арго слово связывается со страхом, менжеваться – это волноваться, испытывать страх, трусить. Видимо, анальный смысл все же первичен. Есть предположение, что слово пришло из цыганского языка в арго, а оттуда проникло в просторечие, но поскольку ниша была прочно занята другими словами, более привычными и устоявшимися, широкого распространения не получило.

Мужской и женский половой орган можно назвать по-всякому, слов много. Являются ли слова «хуй» и «пизда» истинными названиями этих частей тела? Для современного русского языка, вероятно, это уже не так. Сейчас более-менее устоялись названия «член» и «вагина». Нормой их назвать пока нельзя, но уже есть общественная договоренность, что так можно выразиться. А слова «хуй» и «пизда» за счет собственно обсценного употребления постепенно теряют связь с тем, что обозначали, и все чаще употребляются внесексуально. Экспрессивное значение стало более востребованным, а первичное, номинативное, как бы погасло, затушевалось. Людям приходится договариваться о сексе, обсуждать его с партнерами, друзьями, врачами, психологами, иногда даже детьми. Матом выражаться неудобно – он слишком резко звучит и мешает продвигаться и без того трудному разговору. Грубо говоря, матом не договариваются – им конфликтуют. В разговоре про третье лицо, особенно если оно в ситуации говорения отсутствует, можно использовать всю палитру речевых красок.

Параллельно разворачиваются процессы эсхрофемизации. Так, слово «пилотка», однажды прирастив себе значение «женский половой орган», теперь от него несвободно, скомпрометировано. Чем же так провинилась пилотка?

Если посмотреть сверху, она напоминает половые губы. Такая же участь постигла, например, слово «палка» и выражение «кинуть палку». Половые значения экспансивны, они подтягивают к себе все больше и больше слов, как планеты-гиганты с мощной гравитацией. Это говорит о том, что человек нуждается в говорении о половой сфере, борется с собой, преодолевая внушенный стыд и естественный страх унизиться, то есть потерять социальную устойчивость, покатиться по социальной лестнице. Секс и социальный успех были исторически связаны, и отчасти это положение сохранилось до сих пор.

Часть 2

Половые органы людей овеяны легендами, но разговор о них не так необходим для выживания, как, например, координация совместных действий во время полового акта и при его подготовке, поэтому люди, пусть и с трудом, но выучились об этом говорить. У В. Шукшина в рассказе «Сильные идут дальше» описан характерный случай для советской эпохи.

«В аптеке — уютно, пахнет немощью. Митька бухнул в угол вещмешок, подошел к прилавку, бородатый, пропахший дымом, смолой и болотами, и громко сказал:

— Мне триста штук презервативов, пожалуйста.

Ну, замешательство… Аптекарша покраснела. Одна старушка в очереди даже перекрестилась. Тишина. Этот «сундукявичус», как его прозвали в одной партии, опять:

— Триста презервативов. И счет.

Нет чтобы отозвать аптекаршу в сторонку и тихонько объяснить ей: так и так, нужно это для того, чтобы делать взрывы в мокрых забоях. Нет, Митька непременно должен «отмочить хохму».

С современной точки зрения, покупатель не нарушает норму: он просит товар, называя его нормативным словом, не запутывает продавца намеками. Гораздо хуже звучит «делать взрывы в мокрых забоях». Конечно, Шукшин иронизирует над ситуацией и ложной стеснительностью советского человека, но мы наследники этой культуры. Поэтому кое-кто продолжает описывать секс эвфемистично, через ассоциации и намеки, в надежде, что слушающий умеет работать со структурой жанра загадки. «Висит груша нельзя скушать – лампочка». «Резиновое изделие № 2» – презерватив (для справки: № 1 – противогаз, № 3 – ластик, № 4 – калоши).

Есть два основных бытовых способа обозначения процесса совокупления – «спать» и «заниматься любовью / сексом». Секс мыслится как то, что совершается преимущественно ночью, партнеры остаются друг с другом наедине, делят кровать. Моя преподавательница синтаксиса любила говорить фразу, что мужа и жену «подушка помирит». Конечно, подушка не способна быть эффективным переговорщиком, зато на это способен секс – универсальный язык примирения и воссоединения. Секс как ночное деяние встраивается в ряд утаиваемого и противоправного: кража, проникновение в чужое жилище, нападение, погром. Он должен быть скрыт от наблюдателей любой ценой. Популярное место для занятия сексом в деревенской местности – сеновал, то есть хранилище сена. При этом любовников могут застать врасплох те, кто пользуется помещением для хозяйственных дел. Опасность быть застигнутыми в процессе добавляет сексу как практике ореол аномальности (похожим образом секс остраняют дети: «В живого человека писькой тыкают!») Чтобы заняться сексом в доме, где ночует несколько человек, надо сначала притвориться, что спишь, усыпить бдительность тех, кто может быть против. Фраза «заниматься любовью / сексом» – калька, то есть пословный перевод с английского. Секс здесь понимается как дело, занятие, почти бизнес. Люди трудятся, получают результаты.

Интересен глагол «трахать — трахнуть» и его возвратный вариант «трахаться — трахнуться». Вплоть до 90-х гг. глагол употребляется редко. Значение «заниматься сексом» у него появляется в ХХ веке, хотя трудно сказать, когда точно, вероятно, в 80-е годы. Показательно, что он встречается в детской и школьной литературе. Вот, например, фрагмент из рассказа А. П. Чехова «Пересолил»:

«Одного я так трахнул, что… что, понимаешь, богу душу отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу». Или, скажем, в «Приключениях Карандаша и Самоделкина» есть следующий эпизод: «Он отчаянно вскрикнул, схватил железную кочергу и трахнул доктора по ученой голове». Двусмысленность старательно вычищалась из детских книг, здесь же глагол никого не покоробил. В двухтысячные годы глагол окутывает эсхрофемизация, и нормативные значения (издать сильный, резкий звук; ударить; выстрелить) отодвигаются в сторону. Более частотным становится переносное. Глаголы, связанные с половой сферой, могут развивать значение «бить, ударять», верно и обратное. Носители языка расценивают действия как внешне похожие.

Подобный процесс происходит и с глаголом «иметь». Русский язык не любит пользоваться этим глаголом, предпочтительна конструкция «у кого есть что». Сравните:

Я имею машину. — У меня есть машина.

С первым вариантом как будто что-то не так. То ли речь иностранца, то ли бюрократа. Русский язык пристроил бесхозный глагол «иметь» к делу – теперь он может говорить о половом акте. Заметим, что половой акт описывается со стороны мужчины: трахать, иметь может только он. Спать – это совместное действие, где роли не подчеркнуты. Мы можем сказать, что эти глаголы (трахать, иметь) участвуют в мужском говорении и социальном позиционировании. Они входят в фрейм «сексуальное хвастовство». Рассказывая другим о сексуальных успехах, мужчина утверждает свой статус. Он бьет (трахает) или присваивает (имеет) объект страсти.

Любопытно и то, что в первом значении («обладать») глагол «иметь» лишен формы совершенного вида. Иметь – это процесс, здесь не может быть ни результата, ни однократности, ни каких-то других значимых пределов действия. Фраза «я поимел проблемы» стилистически тяготеет к просторечию. Но в сексуальном смысле форма совершенного вида – «поиметь» – получает право на существование, особенно когда надо выразить идею результативности действия. Мужчина добивался секса и наконец его получил, при этом в структуре значения есть компонент обмана и возмездия. Поиметь – это перехитрить партнера, получить от него больше, чем тот готов дать. Партнер наказывается сексом за длительный и обидный отказ от него.

Как и глагол «ебать», глаголы «трахать», «иметь» переходят в социальную сферу и связываются с социальным давлением, проблемами, которые причиняют одни люди другим по праву сильного. Вертикальные конфликты в социальной сфере (например, начальник – подчиненный, учитель – ученик) мыслятся как аналогия сексуального взаимодействия, где один – бенефициар процесса, активная и агрессивная сторона, а второй – пассивная жертва, терпящая непоправимый урон, в дальнейшем – позор. Социальный мир, с точки зрения русского человека, порой видится как насильственный половой акт, совершаемый над ним неостановимой, сексуальной активной, немилосердной силой. Но к видению секса как насилия мы еще вернемся, эта тема требует особого рассмотрения.

Какие еще глаголы описывают сексуальную сферу?

Давать – дать, брать – взять, гулять, блудить, драть, ездить, грешить, тыкать, сношать(ся), перепихиваться, сунуть – присунуть, засаживать – засадить, жарить, тянуть, пердолить.

Почти все они описывают половой акт со стороны мужчины. Женское говорение о сексе более витиеватое: секс эстетизируется, описывается через метафоры, в том числе пищевые, например, вкушать плоды любви. Ставшая популярной в 80-е годы песня «Ягода малина» в исполнении Валентины Легкоступовой вроде бы рассказывает историю похода влюбленной парочки за ягодами, но намекает на нечто большее. Срывать и поедать сладкие ягоды означает испытывать сексуальное блаженство. Поедать горькие ягоды – сталкиваться с последствиями секса, не легитимированного браком.

Ягода малина нас к себе манила,

Ягода малина летом в гости звала,

Как сверкали эти искры на рассвете,

Ах, какою сладкой малина была!

В тех случаях, когда надо подчеркнуть активное согласие женщины на участие в сексе, используется глагол «давать – дать». Далее контроль над сексом переходит в руки мужчины: он берет, жарит, засаживает и пердолит, т.е., кратко говоря, имеет, распоряжается полученным в собственность. Иногда женщины для описания секса пользуются словами, характерными для мужчин: оседлать, трахнуть. Женщины тоже хотят быть активными, участвовать в процессе деятельно, а не пассивно, проявлять агрессивную сексуальность. Но язык и культура накладывают на это существенные ограничения. Вряд ли женщина скажет: «Он мне дал» или «Я его всю ночь жарила». Во втором случае возникает еще и двусмысленность – мало ли, что там женщины жарят по ночам, может, мясо. Не успела днем и дожаривает ночью.

Посмотрим на выражения, описывающие секс через метафору: полозья загибать, врезать шершавого, загнать дурака под кожу, кинуть палку, посадить на кол, поставить градусник, натянуть на болт, насадить на кукан и т.п. Почти в каждом виден образ резкого, решительного движения и некоторая ирония, смеховое начало вследствие неловкости от говорения о запретном. Секс опредмечивается до бытовых действий, внешне безобидных (поставить градусник) или требующих энергии (кинуть палку) и агрессии (посадить на кол).

Что касается собственно эвфемизмов для глагола «ебать», то они разнятся для отдельных форм глагола. Чаще всего эвфемизации подвергается не сам глагол, а выражения «ёб твою мать», «ёбаный в рот», «ебёна мать», причастие «ёбанный» и отглагольное прилагательное «ёбаный». Написание одной или двух Н будет регулироваться тем же правилом, что применяется к раненому солдату или раненному на войне солдату, жареным грибам или жаренным в масле грибам. Неточности в написании слов подобного рода носителей обычно не волнуют: если само слово под запретом, то какая разница, есть ли в нем орфографическая ошибка – она ситуацию усугубить не способна, поэтому графический и фонетический облик обсценных слов размыт.

Для обсценного глагола и его производных есть следующие эвфемизмы: Ёшкин кот, етишкин пистолет, ёкарный бабай, ёлки зелёные, ёлки-палки, ёкэлэмэнэ, жеваный крот, японский городовой, япона мать, етитский бог, етитный (етитский) дух, ёк-королёк, ёк-макарёк, йогурт-пармалат, ядрёный корень, ядрёны пассатижи, ядрен-батон, ёж твою ять, ёж твою медь, хлябь твою твердь, любить-колотить, ё-мое, моб твою ять и многое другое. Иногда говорящий произносит только «ё» – длительно и с особой интонацией. В качестве замены слову «ебаный» используются слова «гребаный», «долбаный», «жеваный», «трепаный», «ядреный».

К сожалению, пока нет научных работ, которые бы разделили эти эвфемизмы на группы и выявили бы механизмы использования каждого конкретного выражения. Ясно, что «японский городовой» и «Ёшкин кот» не одно и то же. Шуточный характер первого более четко выражен, у второго почти стерся. Фраза «моб твою ять», как уже говорилось ранее, спунеризм – намеренная или случайная оговорка, когда слова обмениваются начальными звуками. В потоке речи эти ошибки проистекают из торопливости, желания как-то подсократить или вовсе избежать клише. Но выражение «моб твою ять» – результат сознательной работы. Оно как бы заштриховывает обсценное выражение, а слушающий должен расставить звуки по местам и догадаться о смысле сказанного. Удовольствие от такой игры получают оба коммуниканта: один не нарушил запрет на произнесение обсценной фразы, а другой его понял и порадовался тому, как они вместе всех обманули.

Есть еще вариант с заменой буквы е на я: ябу, ябутся. Здесь нарушается фонетический закон, который заставляет в других словах (например, Яга, ядро) произносить ослабленный звук, нечто среднее между [и] и [э]. Вместо этого подчеркнуто произносится [а] после мягкого. Возможно, это связано с тем, что многие обсценные слова люди не видят написанными. Поэтому в безударной позиции ошибочно пишут я вместо е, а потом переносят эту гиперкоррекцию на устную речь. Но также это и способ эвфемизации, как в случае хуй – буй. Одно из типичных использований варианта «ябутся» – изображение речи бабушек, которые выносят осуждающие вердикты современной молодежи. В анекдоте мы видим образ пожилой женщины, которая не боится произносить запретные слова, делает это с вызовом, демонстративно.

Бабуля на допросе в полиции:

— Иду я, значит, смотрю — ябутся!

— Бабушка, выражайтесь культурно, не ебутся, а сношаются!

— Ага, значит, иду я, смотрю: сношаются, пригляделась — ябутся!

Слово «сношаются» персонажем отвергается как не истинное. В ситуации, когда надо сказать правду, например, на допросе, эвфемизмы не уместны – они не в состоянии описать происходящего и продемонстрировать спектр чувств говорящего. Истина и мат в русском сознании связаны довольно тесно.

Произнесение открытого, полнозвучного [а] в начале слова отсылает к диалектной речи, так называемому яканью, характерному для некоторых говоров центральной России: у нас в Рязани грибы с глазами, их ядять, а они глядять. Бесстыжесть и бесстрашие бабушки из анекдота – интересный социально-психологический феномен, характерный для советской и постсоветской России. Не имея ничего, ни богатства, ни статуса, ни планов на будущее, человек получает полную свободу выражений. Он выпадает из иерархической системы, где необходимо контролировать каждое слово. Бабушки и уборщицы обладают властью, которой нет у других: они могут критиковать, требовать, причинять неудобства. Парадоксально, но именно их низовая позиция дает им право на уважение («старость надо уважать», «уважайте труд уборщиц») и неприкосновенность. Бабушки могут судить любого, бабушек не может судить никто.

Слово «блядь», обозначая женщину, ведущую активную половую жизнь и/или предоставляющую сексуальные услуги за деньги, имеет следующие синонимы: проститутка, шлюха, шалава, шалашовка, курва, лярва, давалка, кошка, девушка по вызову, девка, ночная бабочка, подстилка, потаскуха, потаскушка, прелестница, гулящая, работница половой сферы, работница коммерческого секса, шмара, хипесница, профура, мара, кокотка, секс-работница, интердевочка, фрилавщица, путанка, путана. Антонимами к нему будут: девственница, целка, скромница, нетроганая. Удивительно, что отрицательная коннотация есть и у слов, обозначающих сексуально активную женщину, и у слов, которые обозначают женщину, не вступавшую в половую связь. Человек, попадающий в фокус сексуального внимания, может быть понижен в статусе и даже овеществлен, если требуется оправдать сексуальную и социальную агрессию в его отношении. Женщины, для профессиональной деятельности которых важен авторитет и уважение, как правило, попадают в материнскую, внесексуальную зону – например, учительницы, врачи. Отчасти поэтому в России так трепетно относятся к фотографиям учительниц в купальниках: тень мысли о сексе роняет авторитет, а без него ничему не научишь.

Женщина, ведущая активную половую жизнь, лишается одного из главных атрибутов привлекательности в качестве брачного партнера – верности. С антропологической точки зрения такое отношение имеет некоторые оправдания: мужчина, до появления генетической экспертизы, мог только догадываться, от него ли растущие под его покровительством дети. Обманувшая мужчину женщина не просто отдавала на сторону ценный ресурс – она пресекала род мужчины, ставила крест на его генетической линии, лишала бессмертия в детях. Так что женские измены всегда воспринимались тяжелее, чем мужские – их цена была социально велика.

Предполагается, что слово «блядь» обозначает женщину, обменивающую секс на деньги. Но на практике это не так. Этим словом можно назвать женщину, вообще включенную в сексуальную сферу, нарушающую общественный кодекс поведения, обет сдержанности в сексуальных желаниях. В этом видится избыточность личной воли, бунт против сложившегося порядка вещей: женщина позволяет себе то, что не должна. Более того, язык демонстрирует, что любить секс может только активный партнер, а пассивный должен стоически его терпеть – об этом речь пойдет чуть позже. Половая активность мужчины если и осуждается, то совсем легко: маскулинитив «блядун» не имеет такой густой негативной окраски, как «блядь», и используется относительно редко. Гораздо чаще мужчину, вступающего в сексуальные отношения с разными партнершами, называют «жеребец», «кот» или «кобель» – то есть он ведет себя не как человек, а как животное, но это более-менее допустимо. Большое количество половых партнеров мужчине выгодно, а женщине нет.

Слово «блять» может означать и другое – это экспрессивное, самодостаточное высказывание. Оно может использоваться в качестве слова-предложения. В таком случае связь с исходным значением теряется – это несексуальное значение слова. Кстати, словами-предложениями могут быть и два других обсценных слова: «Блядь! Ебать! Пизда!» При этом слово «ебать» может произноситься с разной интонацией и выражать широкий спектр чувств, от ужаса до восторга. Слово «пизда» связано исключительно с негативным спектром. «Блядь» и «бля», добавленные в любое предложение, усиливают его экспрессивность, показывают, что человека настолько переполняют чувства, что он не в силах сдерживаться. Эти чувства могут быть и положительными: «Блядь, хорошо-то как!» Но чаще всего такими интенсивными бывают отрицательные чувствах: страх, негодование, разочарование, досада, гнев.

«Хуй» не используется как слово-предложение, то есть междометное употребление для этого слова аномально. Если оно употребляется изолированно, значит, происходит эллипсис, то есть речевое сокращение выражения на один или несколько элементов. Например, реплика, состоящая только из слова «хуй», представляет собой возмущенный отказ. Слово «хуй» не превращается в «нет», оно работает несколько иначе. «Ты просишь что-то, что я не готов тебе дать, потому что ты не заслужил, и вместо этого я предлагаю тебе вступить со мной в половой акт в качестве пассивного партнера и обнажаю гениталии. Желаемое ты получишь, только расплатившись сексом». Эта мысль не выражается говорящим и даже не всегда осознается – она существует в виде ментального фона.

— Дай денег!

— Хуй! = (Хуй тебе).

Хуй – это не «ничего», а наказание за наглую просьбу.

Вернемся к слову «блядь». Тут есть два нюанса. Первый связан с тем, что «блядь» в разговорной речи представлено вариантами «блять», что отражается в интернет-написании, и «бля». Слово «бля» может выражать негативную экспрессию, замещать «блядь» в клятве (блядью буду – бля буду), участвует в построении предложения, становясь словом-передышкой или словом-паразитом, как принято говорить в школе. Говорящий вставляет «бля» между отрезками речи, где плохо осознает синтаксические связи. Вот пример из НКРЯ: «Ну бля ученые лещи бля копченые! – смеялся Толик». Пунктуация в отрывке авторская. Слово «бля» организует ритмическую структуру высказывания, позволяет выделить синтаксические участки, которые не входили в изначальный замысел высказывания, но понадобились в процессе. В отличие от анафорического слова «ну», которое вводит реплику и дает говорящему время на ее домысливание, «бля» может стоять в любом месте предложения, вставляется по мере необходимости и часто избыточно.

Я, бля, даже не знаю, что сказать. Ты, бля, кто?

Здесь «бля» невозможно поменять на слова «ну», «прямо», «в общем», «вот», «короче», но можно поменять на «как бы» и «сука».

Я, как бы, даже не знаю, что сказать. Ты, как бы, кто?

Я, сука, даже не знаю, что сказать. Ты, сука, кто?

Слова «бля» и «сука» призваны превратить неуверенность говорящего в возмущение, тем самым давая ему контроль над ситуацией. Каждое слово-паразит, или, если выражаться более точно, дискурсивное слово многое говорит о состоянии человека, чего он ждет от себя, своей речи и ответа собеседника. Насыщенность речи дискурсивными словами – маркер психологической нестабильности говорящего, истинной или нарочитой, как, например, в комических произведениях. В знаменитом стендап-монологе Вадима Галыгина «Суслик, сука, личность» слово «сука» также легко меняется на «бля» и «блядь» без потери смысла. Другое дело, что при этом уходит звукопись – аллитерация на с, свистящий шепот, добавляющий комизма. Полуобсценизм «сука» гипертрофирует говорение о неважном – сусликах и других животных, что и является основной комического эффекта. Уделять слишком много внимания сусликам аномально.

О глубокой семантической родственности слов «сука» и «блядь» говорит возможность их срастания в единое слово «сукаблядь» и «сукабля». Оба слова в бранном использовании обозначают женщину, неприятную говорящему из-за связи с сексом. Синонимия постепенно охватывает остальные значения слов, вплоть до тех, которые уже ни на какой предмет не указывают и выражают отношение автора речи к сказанному. Один из немногих контекстов, в котором слово «блядь» не способно заменить слово «сука» – разговор о собаках. Кроме него, есть еще морской контекст, в котором слово «сука» обозначает якорную цепь, и военный, в котором «сучкой» называют АКСУ (Автомат Калашникова Складной Укороченный). Но здесь мы уже имеем дело с омонимами.

В собственно экспрессивном, непредметном значении слово «блядь» и его короткий вариант «бля» замещаются следующими словами и выражениями: блин, блин горелый, блин клинтон, бляха-муха, вобла, тля, ля, кря, мля, гля, млин, ялб, блэт, блендамед, билят, белять, блеать. Список, разумеется, не полный, постоянно появляются новые варианты. Претензии к блинам в речи связаны не с тем, что блин плох, а с тем, какое слово он замещает. Брань – выход из границ дозволенного, претензия на более высокий статус и возможность регулировать ситуацию выражением недовольства. Поэтому даже тень брани в виде экспрессивного, неконтролируемого «блин» в некоторых ситуациях недопустима и карается. В русской культуре возмущение снизу мыслится как социально опасное и создает прецедент реализованного бунта. Недовольство можно испытывать, но не всегда можно выражать.

Что касается письменной речи в интернет-пространстве, появилась устойчивая тенденция писать «блять», когда речь идет не о женщине. Носители языка пытаются орфографически развести два значения одного слова, но, конечно, это нарушает правила орфографии. Перед нами языковой процесс, который называется интеръективация, то есть переход слов самостоятельных частей речи в междометия. Так произошло с существительными «батюшки», «караул», «беда», «мама». Все они произносятся в ситуации неожиданности, как правило, негативной для говорящего. На письме междометия сохраняют тот же облик, что имело породившее их существительное. Искаженное написание появляется только в рамках игры. Например, эрратив «памагити» содержит сразу несколько орфографических ошибок, совершенных намеренно, о чем свидетельствует их гротескное изобилие.

Это инфантилизация речи, изображение беспомощности, ирония над внезапным провалом в детство. В обществе, где промотируется независимость, способность справляться с проблемами в одиночку, формируется культура стыда за иной тип поведения. Смех позволяет увидеть и осознать этот стыд как нечто невинное, естественное, как проявление уязвимости, достойной сочувствия.

И, заканчивая тему замен, поговорим о слове «пиздец». Это суффиксальное образование от слова «пизда» одно из самых активных в языке. Оно оторвано от сексуальной сферы и выражает исключительно негативную семантику. Поскольку оно содержит обсценный корень, на его использование наложен запрет, поэтому носители языка упражняются, создавая разнообразные эвфемизмы, некоторые из которых не имеют устоявшегося варианта написания: писец, песец, капец, копец, кабздец, капсдец, криндец, трындец, триндец, пипец, шизец, шиздец, звездец, абзац, пинцет.

Слово «пиздец» указывает, что, по мнению говорящего, случилась неприятность, обладающая чертами катастрофы: она началась внезапно, развивалась неконтролируемо и ее последствия будет трудно устранить. Для обозначения финализирующей катастрофы можно использовать слово «конец». Написанные выше слова могут быть эвфемизмами для «пиздец» или эмоционально насыщенными вариантами «конец». Слово «крантец», которое образовано от междометия «кранты» с помощью суффикса «ец», относится к тому же словообразовательному типу, что и слово «пиздец». Но трудно сказать, является ли «крантец» эвфемизмом для слова «пиздец». Оно существует обособленно от него и просто используется в сходной ситуации. Сталкиваясь с катастрофой, говорящий выбирает максимально удобное слово, ориентируясь на свое эмоционально состояние, ситуацию и возможную реакцию собеседника. В русском эмоциональном дискурсе есть вариант преувеличенного реагирования, когда говорящий демонстрирует эмоциональную вовлеченность, при этом внутренне отстраняясь и не желая вовлекаться. Слово «пиздец» — маркер искренности говорящего, слово «крантец» может быть показателем двойственности. Возможно, мы имеем дело не с эвфемизмом, а чем-то принципиально иным по механике порождения. Эмоции не только скрываются, но и изображаются, фальсифицируются — в тех случаях, когда ожидаемой реакцией является сочувствие и вовлечение.

Похоже, что придумывание замен для обсценных слов – игра для носителей языка. Это фривольный намек на то, что собеседники знают, но не готовы озвучить. Такие слова показывают, что у говорящих есть общая тайна, они в сговоре против языковых запретов и гуляют по границе дозволенного. Как говорится, строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.

6. Мат как универсальное речевое средство

Русский язык полон парадоксов. С одной стороны, обсценным словам постоянно подыскиваются замены. С другой стороны, обсценные слова могут заменять собой большое количество слов. Это связано с особым, не оскорбительным функционалом обсценной лексики. С помощью обсценных слов можно выразить свое отношение к человеку, и это будет брань, то есть речевая агрессия. Но выяснение отношений и деление территории не исчерпывают набор возможностей мата. Сила его экспрессии, внутренняя заряженность делает мат средством выражения напряженного состояния говорящего. Дисгармония может быть невыносимой и катастрофической, а может быть легко снимаемой с помощью комической разрядки и выражения в слове.

Перед вами обсценные реплики и их комический перевод на нормативный язык. Интересно, что перевод может осуществляться в рамках одной языковой системы, в таком случае собственный язык видится иностранным, очуждается.

— Хуйни хуйни. (Положи каши)

— Хуйня — хуйня. (Каша невкусная)

— Хуйня, хуйни. (Ничего страшного, положи)

— Хуйну, хуйня. (Не волнуйся, уже кладу)

— Хуйня хуйня! (Действительно невкусная!)

— Хуйня? Хуйня! (Невкусная? Да ладно, поешь!)

— Хуйня, хуйну. (Ладно, я не привередливый)

— Хуйни, хуйни. (И то верно, поесть-то надо)

Слово «хуйня» образовано от «хуй» с помощью суффикса -н’-. Так обычно образуются собирательные существительные: матрос – матросня, ребята – ребятня. Возможно, изначально собирательно значение было и у слова «хуйня»: все, что ненужно, неприятно, незначительно, внутренне отвергаемо. В диалоге выше слово «хуйня» и глагол «хуйнуть» имеют следующий смысл: «то, что я затрудняюсь назвать и не готов напрягаться и подбирать слово, ведь ты меня понимаешь, поскольку мы находимся в одной ситуации и не нуждаемся в точной речи».

«Подай мне вон ту хуйню». «Видишь, там какая-то хуйня висит?»

В этом значении оно синоним слова «штука» или «то, на что указывает говорящий, не называя это прямо, поскольку слушающему ясно, о чем идет речь». Лингвисты в таких случаях говорят о дейктической функции слова, то есть указательной. Слово «хуйня» отличается от слова «это» эмоциональной насыщенностью и нигилизмом: оно показывает, что предмет речи не соответствует потребностям человека, расходится с тем, что он в идеале хотел бы иметь. Получается, что слово «хуйня» может замещать собой следующие ряды слов и выражений:

1.Вещь, штука, предмет (неназванный предмет или любой предмет).

2.Да ладно, не важно, пусть (внутренний отказ принимать ситуацию всерьез и говорить о последствиях, в отдельных случаях аналог устаревшего «авось»).

3. Гадость, мерзость, дрянь (неприятная вещь или ситуация).

4. Глупость, чушь, ерунда, бессмыслица (то, что лишено логической нормативности).

5.Ложь, неправда, фальшивка (плохой продукт, в том числе речевой, выдаваемый за хороший с целью обмануть).

Слово «хуйня» имеет эвфемизированные аналоги, когда от эвфемизмов для слова «хуй» по той же самой модели образуются слова на -ня: фиг — фигня, хер — херня. Интересно, что херней можно страдать, как будто это заболевание. Если речь идет о вещи, то вместо «хуевина» носители языка могут использовать «фиговина», «херовина», «хреновина», а в нормативной речи — «штуковина».

Видимо, по созвучию с «дребедень» образуется слово «поебень» и от того же глагола – поебота. Они реализуют не все значения из списка, который дан выше, и менее частотны, чем хуйня, фигня и херня. Слово «поебота» не представлено в НКРЯ – оно возникло относительно недавно и имеет значение «излишне длительный, не приносящий удовольствие и/или результата процесс, в котором приходится поневоле принимать участие» (по аналогии с «рвота). Развивает и второе значение – «группа неуважаемых лиц» (по аналогии с «пехота»).

Слова «хуйня», «херня», «фигня» и т.п. можно рассматривать как в смысловом отношении пустые. Они создают оболочку, в которую говорящий подставляет любой, контекстно зависимый смысл. Так работают местоимения. Они не столько значимые слова, сколько указатели на то, что здесь должно быть какое-то слово, не сказанное по определенной причине. Это удобно для говорящего, которому не надо рыться во внутреннем словаре, подыскивая точное обозначение предмета, а слушающий должен напрягаться, догадываясь, что имел в виду его собеседник.

«Подай вон ту… хуйню… которая… такая… эта… ну, ты знаешь».

Смысл передоверяется слушающему: он должен просканировать пространство и выделить в нем предмет потребности говорящего, который никак не может собраться с мыслями. Это отчасти преодоление языка и желание общаться намерениями, а не словами. Слова создают дистанцию между субъектами, а в быту, в психологическом слиянии они становятся тем, что отнимает силы попусту, мешает действовать как единое тело.

Так же могут вести себя некоторые обсценные глаголы, так называемые местоглаголия. Они не описывают процесс, а только указывают на него и выражают избыточную экспрессию говорящего. Упомянутый выше глагол «хуйнуть» может быть использован для любого однократного действия, предполагающего резкое движение руки: бросить, ударить, плеснуть и так далее. Глагол «хуярить» имеет обобщенное значение «интенсивно что-то делать»: работать, бежать, накладывать. Во всех случаях есть идея чрезмерности, нарушения некоторой нормы, что отмечается экспрессией. Подробнее о глаголах мы поговорим в параграфах, посвященных словообразованию в обсценной сфере, так называемому трехэтажному мату.

Слова «хуй» и «пизда» могут обозначать не только органы, но и их хозяев. В данном случае это метонимия – перенос по смежности. Характерный пример метонимии: «взять на должность директора штаны». Штаны здесь не предмет гардероба, а то, что свойственно носить мужчинам, поэтому мужчину вообще можно назвать штанами. Но у обсценных и бранных слов есть одно свойство, которое можно назвать ответственностью говорящего за оскорбление. Нельзя сказать так: «Там сидит хуй» или «Звонила пизда». В этих предложениях действие осуществляет не человек, а орган, из-за чего непонятно, о чем речь идет. Так же ведет себя слово «козел: «Пришел козел». Речь идет о животном. Чтобы все эти слова начали обозначать человека, их надо синтаксически распространить. Например, добавить указательное местоимение или слово, выражающее неопределенность.

«Там сидит этот хуй». «Звонила одна пизда». «Пришел какой-то козел».

Почему это нужно? Говорящий осуществляет не один акт говорения, а сразу два: сначала он оскорбляет третье лицо, а затем говорит о том, что оскорбленное им лицо сделало. Человек объективно не является ни хуем, ни пиздой, ни козлом, эти характеристики сначала надо приписать ему, расчеловечить, понизить в статусе. Важно то, что от брани невозможно откреститься. Даже если человека кто-то обозвал раньше, чем говорящий, а говорящий это только подхватил, он все равно бранится, он разделяет ответственность с тем, кто так сказал. Язык не позволяет нам устраниться из ситуации оскорбления, сделав вид, что мы ни при чем, что это объективная информация. О нецитатности брани подробнее можно узнать в работе Б.А. Успенского «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии».

Представим себе, что некто говорит следующий текст: «Иван уверен, что Зинаида – красавица». Говорящий пересказывает мнение Ивана, при этом не показывая, разделяет он его или нет. «Иван уверен, что Зинаида – блядь». Матерится не только Иван, но и тот, кто цитирует его слова. Обсценное слово как бы прилипает к языку каждого, кто его произносит, заставляет становиться соучастником оскорбления.

7. Устаревшая обсценная лексика: манда

Обсценная лексика, как и любая другая, может устаревать. Происходит это по разным причинам. Обычная лексика устаревает двумя путями: исчезает из жизни предмет, который она обозначала (например, алтын – старинная денежная единица, тиун – название одной из должностей в древнерусском государстве) или предмет начинает называться другим словом (например, рамена – плечи, тук – жир, корень сохранился в слове «тучный»). Половая сфера не склонна к изменчивости, поэтому слова устаревают не потому, что исчез предмет, а потому что они замещаются другими, более активными словами.

Рассмотрим слово «манда», которое обозначает женские половые органы. Интерес к этому слову то просыпается, то пропадает. В настоящий момент оно воспринимается как устаревшее. По данным Национального корпуса русского языка были статистически незначительные всплески употребления этого слова (увы, корпус показывает только письменные источники, а из них подобная лексика обычно вымарываются). Один из всплесков приходится на 50-60-е годы ХХ века, второй – на 90-е годы.

Плуцер-Сарно включает «манду» в список истинно обсценных слов. Что касается списка недопустимых слов в СМИ от Роскомнадзора, то он выглядит так: «Нецензурное обозначение мужского полового органа, нецензурное обозначение женского полового органа, нецензурное обозначение процесса совокупления и нецензурное обозначение женщины распутного поведения, а также все образованные от этих слов языковые единицы». В некоторых словарях, в том числе Викисловаре, слово «манда» идет с пометкой «вульгарное». Это еще раз подчеркивает сложность определения мата как группы слов: запрет – прежде всего общественная договоренность, а договариваться таким большим коллективом, как русский народ, не всегда получается.

Этимология слова «манда» неясна. Некоторые пытаются связать слово с глаголом «манить». По утверждению автора одного из самых авторитетных этимологических словарей Макса Фасмера, в чешском языке якобы есть выражение раni manda (из Маgdаlеnа), означающее «задница», но при попытке найти включения оказывается, что документов с таким словосочетанием в интернете нет. Видимо, это единичное употребление, связанное с десакрализацией Марии Магдалины, указание на греховность ее жизни до встречи с Христом.

Есть предположение, что в отличие от пизды, манда чаще обозначала половые органы самок животных (обычно крупных, лошадей, коров), отсюда «манда кобылья» и прочие зоологически варианты. Поскольку человек все реже сталкивается с необходимостью включаться в процесс размножения животных, слово «манда» ушло из обихода. Два слова для обозначения одного и того же, притом оба обсценные, — избыточность и разнобой. Интересно, что в культуре закрепилось имя-экземплификант Манда Ивановна. Это почти Вася Пупкин, только женщина. Экземплификанты — имена собственные, которыми называются неконкретные лица, типажи. Вася Пупкин — любой человек, взятый для примера, в контексте, не предполагающем точности и серьезности. Манда Ивановна — персонаж чуть более определенный. С одной стороны, наличие отчества говорит об уважительном отношении, но слово «манда» иронически опровергает это. То есть Манда Ивановна — человек, которого по внешним причинам надо уважать, но субъективно не хочется, поскольку человек этого не заслуживает в силу личных особенностей (глупости, неловкости, нелепости, связи с половой сферой). Мандой Ивановной обычно называют женщину в возрасте или пенсионерку, чье имя для говорящего не важно или неизвестно ему. В более грубом варианте наименование пожилой женщины звучит так: старая манда. В фамильярном разговоре, при легком осуждении так называют подругу, приятельницу. Здесь Манда Ивановна аналогична слову «мать»: «Ну ты, мать, даешь!» Смысл такой: ты же взрослый человек, а ведешь себя не по-взрослому.

Обсценный корень «манд-» встречается в слове «мандавошки». Это лобковые вши, которые на данный момент находятся под угрозой депопуляции или даже полного исчезновения из-за повальной моды удаление волос в зоне бикини.

Любопытно, что носители иногда стремятся избавиться от уменьшительно-ласкательного суффикса, но вместо «мандавошь» говорят «мандавоха». Это слово, видимо, более выразительно, звучит фамильярно (как Леха, выпивоха, картоха) и меньше напоминает биологический термин. Мандавошка является персонажем частушек, где представляется подарком от возлюбленного или декоративным домашним животным.

Мне миленок подарил

четыре мандевошечки.

Чем я буду их кормить,

они ж такие крошечки?

У «мандавошки» развилось второе, метафорическое значение – слово стало обозначать женщину, не достойную уважения (реже – излишне резвого ребенка, девочку). Вошь, лобковая или обычная, представляет существом, которого быть не должно – оно нарушает принцип полезности. Это экзистенциальная ошибка, след антибытия. Не случайно в знаменитом монологе Раскольников противопоставляет вошь тому, кто имеет возможность реализовывать индивидуальность: «И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое… Я это все теперь знаю… Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…»

Из личного опыта я припоминаю, что мою соседку по деревне звали Мандяка то ли за вредный характер, то ли за особую деловитость. Есть несколько глаголов, нечастотных в современной речи: «мандячить» – работать, делать что-то, «мандануть» – ударить, «мандануться» – упасть, в переносном значении – сойти с ума.

Вот некоторые дериваты слова «манда»: мандапротивный, мандец, мандистый, мандить(ся), мандоватый, мандовать, мандохать(ся), мандохивать(ся), мандошивать(ся), мандошить(ся), мандюк, мандячий, мандячить(ся), мандяшить(ся), мандёжа.

Многие из этих слов выглядят окказионально, то есть, вероятно, являются словами по случаю, изобретаются по ходу разговора. К корню присоединяются различные суффиксы, некоторые – с отчетливым для носителя значением. Например «мандистый» образовано по той же модели, что искра – искристый. Суффикс «ист» указывает на наличие и даже обилие того, что названо существительным. Но точно сказать, что значит «мандистый», невозможно. Без контекста я бы предположила следующие значения: 1) такой, у которого ярко выражена манда; 2) проявляющий капризное женское упрямство, несговорчивый. Немногочисленные словари, в которые включено это слово, дают одно значение («с большой мандой») или позиционирует его как синоним слова «пиздатый». Примеров употребления практически нет – в письменный язык слово не успело проникнуть. Суффикс -ист- отчасти размывает семантику корня, в результате образуется слово, которое носитель интерпретирует так, как ему удобно. Оно не существует в готовом виде, а строится из элементов языка в процессе речепорождения, значение же формируется контекстом разговора.

Слово «манда» встречается в следующих выражениях: (катись, иди, ступай) в манду, мандой трясти, свою манду на помойке (не) найти. Словосочетание «мандой трясти» говорит о том, что манда может пониматься расширительно – как любой половой орган, в том числе мужской. Такое понимание значения слова фиксируется в некоторых словарях арго, тюремного жаргона. «Манда» фонетически и ассоциативно сближается с «мошна», а оно, в свою очередь, имеет генетическую связь со словами «мошонка», «мешок» и «мех».

Есть еще метафорическое представление о манде как о вместилище, отраженное в паремиях (пословицах и поговорках): например, лопнула манда, пропали деньги; неудобно только раскрыть в манде зонтик.

В народном творчестве есть комические диалоги мужского и женского полового органа. Это отражение противостояния мужчин и женщин, когда конфликт имеет черты флирта, а причиной разговора может являться половой интерес. Грубое обращение друг к другу способствует быстрому сокращению дистанции и переходу без обиняков к тому, что втайне интересует обоих участников диалога.

— Сам играешь, сам и пой,

Ты откуда хрен такой?

— Из деревни Блудово,

А ты, манда откудова?

А вот частушка, описывающая драку женщин. Символично, что драка происходит у колодца – по воду в деревнях ходили именно женщины.

Как у нашего колодца

Две манды пошли бороться!

Манда манде манданула —

Манда ножки протянула!

Вполне возможно, что слово «манда» переживет ренессанс, и мы увидим его триумфальное возвращение в круг употребительной обсценной лексики. Когда слово «пизда» исчерпает за счет высокой частотности свой эмоциональный потенциал, его место может занять «манда». Пока это только неуверенный прогноз. В лексике вообще прогнозировать трудно: ее поведение зависит не только от языковых законов, но и от общественной жизни.

О том, что пока слово «манда» уходит в забвение, свидетельствует следующий текст на ресурсе «Как понять?»: «Порой люди называют друг друга самыми нехорошими словами, подчас не понимая смысла сказанных слов. В этой статье мы поговорим о таком известном и популярном в народе термине, как Манда. Что значит Манда? <…> Конечно некоторые завзятые путешественники могут сказать, что Манда – это такой далёкий и прекрасный остров который расположен в юго-восточной Кении в архипелаге Ламу, однако это будет не совсем верным ответом, хотя по форме всё правильно. Вот скажите, кого нафик интересует остров Манда, находящийся за тридевять земель, и на котором проживают одни ниггеры? Я уверен, что когда вы слышите слово Манда, то у вас перед глазами предстаёт не этот самый остров, покрытый пальмами и белым песочком, а совсем другое, более нежное и приятное место, к которому так стремятся все мужчины без исключения, ну если только они не пидоры. Манда – это слово обозначает женский половой орган, и забудьте наконец об этом треклятом острове. Вообще происхождение слова Манда уходит своими корнями глубоко в историю, и по сути это не ругательство. Термин Манда состоит из двух слогов «МА» и «Да», а буква «Н» является обычным предлогом. Ма – это этим словом наши предки называли божественное начало породившее всё сущее. Да – это название влагалища. Хотя в сегодняшнем её виде, это слово является оскорблением, которым обзывают глупых и нерасторопных женщин, да мало ли ещё кого, вариантов может быть множество».

Неизвестный автор статьи делает смелое предположение о том, что слово «манда» состоит из двух корней, соединенных «обычным предлогом», и связывает орган с божественным материнским началом. Желание увидеть высокое в низком говорит о том, что сакральный ореол, свойственный всем обсценным словам, «манда» еще не утратила. Оно остается живым, хотя и неупотребительным.

8. Устаревшая обсценная лексика: елда

Судьбу слова «манда» разделило слово «елда», практически полностью вытесненное своим синонимом «хуй». В словарях «елда» маркируется как вульгарное, просторечно-бранное. По мнению Плуцера-Сарно, это один из семи обсценизмов русского языка. Значения у него такие: мужской половой орган, преимущественно большого размера, мужской половой орган животных, нечто продолговатое, торчащее. Есть все основания полагать, что, как и манда, елда обозначала прежде всего орган крупных домашних животных, быков или жеребцов. Именно поэтому оно архаизировалось: наблюдать, а тем более организовывать случку скота современному городскому жителю приходится редко.

Происхождение слова «елда» туманно. Макс Фасмер считает, что оно заимствовано из персидского, что довольно странно: большинство обсценных слов исконные, а именно это – заимствованное. Выдвину собственное предположение, с оговоркой, что не являюсь экспертом в этимологии: существует устаревший или диалектный глагол «елить» (глагол переходный: елить кого-то или что-то). В словаре Даля он фиксируется со значением «попадать в кого-то мячом, пятнать». Возможно, он был когда-то более распространенным и имел значение неигровое, например, «направлять объект в определенное место». Получается аналогия: манить – манда, елить – елда. Одно манит, другое притягивается, прицеливается. У обоих слов в структуре значения есть сема, то есть микрозначение, «большой размер». Половые органы коров и лошадей больше человеческих, в процессе оплодотворения быком коровы или жеребцом кобылы нередко участвует и человек, помогая неопытному самцу направить орган, куда надо. Это та бытовая основа, из которой могла родиться необходимость в подобных словах.

Пример из народного творчества:

Я не знаю, как у вас,

А вот в Колюбякино

Нет хуёв на всех девчат,

Лишь елда собакина!

Проблема в том, что другие слова, образованные по этой модели от исконно русских корней, не обнаруживаются. Есть, например, слово «вражда», где изначальный звук [г] перешел в [ж] под воздействием утраченного гласного (этот процесс называется первая палатализация). Можно ли утверждать, что это тот же самый суффикс, ведь слово «вражда» имеет абстрактное значение, а «манда» и «елда» – конкретные? Вопрос требует дальнейших изысканий.

Татарская теория о происхождении от слова «ел» (форма местного падежа единственного числа — елда) в значении «год, время, срок» кажется малоубедительной, в том числе из-за слабой связи по значению. Скорее, это результат межъязыковой омонимии.

В Ярославской области протекает река Ёлда, гидроним может косвенно свидетельствовать об исконности слова (но не факт). В Вятской губернии (ныне Кировской области) было село Елда. В болгарском языке слово «елда» обозначает гречку. Трудно сказать, есть ли связь с русским обсценизмом.

Слово «елда» в НКРЯ встречается только в 5 текстах, в значении «мужской половой орган большого размера». То есть слово помогает формировать гротескный, приапический образ мужчины, чей половой орган угрожающе велик, что заставляет говорящего иронизировать, но с сохранением уважения или даже легкого восхищения.

Производных слов с корнем «елд-» немного: елдак, елдыкатя, елдыкнуть. В словаре русского арго зафиксированы следующие слова: елданка, елдомотина, елдан, елдач, елдометр.

Значение слова «елда» «нечто торчащее, возвышающееся большого размера» или «нечто неуместно большое», возможно, более частотно в современной устной речи, чем «половой мужской орган». Например, елда останкинская – телебашня Останкино.

Устойчивых выражений с «елдой» в составе, как и дериватов, немного: каменная елда, тянуть в две елды, в рот тебе елду, во лбу елда. Последние два есть и со словом «хуй». Удивительно, что и хуй, и елда могут помещаться на лоб. Неужели речь идет про мифических животных единорогов? Увы, вряд ли. Скорее, дело в том, что возвышение в нижней части живота, над передним сращением костей таза, в непосредственной близости к половым органом называется лобок. Оно происходит от слова «лоб». Получается картина, при которой на малом лбу растет мужской половой орган, а на большом – нет. Ради создания комического эффекта половой орган перемещается в похожее место, только не скрытое под одеждой, а всегда, в любой ситуации и в любую погоду, открытое. Это образ публичного обнажения.

Есть предположение, что слово «елда» не очень-то прижилось, потому что называть мужской половой орган, мыслимый как почти человек, словом женского рода неудобно, не хочется. Даже при том, что «хуй» – это орган любого размера, а «елда» чаще всего большого. Носители языка готовы пожертвовать размером ради условной маскулинизации слова. Кстати, подобные же вопросы вызывает и слово «мужчина», относящееся к первому склонению. Вот как об этом писала Марина Цветаева: «Это не мужчина так, это тигр так. Кстати, если бы вместо «мужчины» было «тигр», я бы, может быть, и любила мужчин. Какое безобразное слово – мужчина! Насколько по-немецки лучше: «Mann», и по-французски: «Homme». Man, homo… Нет, у всех лучше…» Отчасти, видимо, поэтому символом маскулинности становится не мужчина, а мужик.

У Сергея Довлатова в «Зоне» «елда» сопоставляется с колбасой.

«Цуриков почти не участвовал в разговорах. А если и высказывался, то совершенно неожиданно. Помню, говорили о Ленине, и Цуриков вдруг сказал:

— Бывает, вид у человека похабный, а елда — здоровая. Типа отдельной колбасы.

Гурин усмехнулся:

— Думаешь, мы ещё помним, как она выглядит? В смысле — колбаса…

— Разговорчики, — сердился замполит».

Отдельная колбаса – это вид советской колбасы с небольшим включением шпига. Она была дефицитным, престижным пищевым продуктом. Слово «елда» имеет ситуативное значение – «нечто большое, вытянутое, сделанное из мяса». Сексуальные потребности вытесняются голодом.

Слово «елда», как и «манда», способно становиться именем собственным. Так, существует обсценная ««Сказка о попе и работнике его Елде» А. Никонова. Герой поэмы – обладатель гигантских половых органов (аршин – это примерно 70 см или длина мужской руки от кончиков пальцев до плеча):

Елдой он прозван был в народе:

Любил он хуй свой прославлять.

Тот хуй менялся по погоде —

Зимой аршин, а летом — пять.

Сюжет в поэме пушкинский, а речь насыщена обсценной лексикой. Заканчивается текст не нравственным выводом, а инвективой:

А Елда говорил с укоризной:

«Заебал ты, поп, своим мудизмом!»

9. Устаревшая обсценная лексика: муде (муди)

Как говорилось выше, по Плуцеру-Сарно обсценных слов 7, вот этот список: пизда, манда, хуй, елда, ебать, блядь и муди (муде). Последнее слово обозначает тестикулы, поэтому теснее, чем «блядь», связано с половой сферой. Форма «муди» – это множественное число, единственное число будет «мудо́» и она встречается относительно редко, так как орган парный (плечо – плечи, колено – колени, око – очи). Зато сохранилась форма двойственного числа – муде.

Удивительно, но в русском речевом пространстве это слово как будто не имеет устойчивой формы. Можно услышать его в таком виде: му́ди, му́де, муде́, муда́, мудя́, мудё, муды́, му́дья. Ударение падает то на корень, то на окончание. Множественное число образуется по-разному. Ни одно другое обсценное и даже просто бранное слово не знает такого разнобоя (за исключением глагола «ебать», который до ХХ века имел ряд параллельных форм). Но при этом, что парадоксально, слово стремительно устаревает и почти не встречается в бытовых разговорах. А вот некоторые его дериваты активны.

Синонимы у этого слова такие: яйца, яички, шары, бубенцы, орехи (сходство по форме), мошонка (связь со словом «мошна», «мешок», то есть тоже сходство по внешнему виду); тестикулы, гонады (медицинские слова). В бытовой речи закрепилось слово «яйца» или «яички». Благодаря тому, что слово «яйца» в исходном значении нейтральное, в значении «тестикулы» оно тоже не ушло в бранные и для оскорбления практически не используется. «Стальные яйца» – комплимент: то, что у всех беззащитное, уязвимое, мягкое, у объекта речи настолько жесткое, что нападающий рискует повредиться. «Яички» ближе к нормативной речи, так изъясняются, например, врачи или мамы мальчиков. «Яйца» просторечное слово, оно подходит для маскулинизированной речи.

По поводу происхождения слова обратимся к словарю Фасмера. Слово ранее писалось мѫдо, мѫдѣ, где юс большой (ѫ) обозначал звук о-носовое. Слово есть во многих славянских языках и, видимо, восходит к общему праславянскому и далее индоевропейскому корню. Фасмер приводит несколько вариантов связей славянского слова с иноязычными словами: греческим словом μήδεα, обозначающим срамные части, латинским словом madērе «быть мокрым, сочиться», древнеиндийским máṇḍalas «круглый». Прочную связь не удается установить ни с чем. Зато ясно, что славяне четко определились с тем, что то, что расположено под членом, будет называться именно так. Иногда словом «муди» охватывались все внешние половые органы: это следует, помимо прочего, из фразы «мудями трясти». Тогда оно синонимично слову «гениталии».

Популярное бранное слово «мудак» кажется связанным со словом «муди», но все может оказаться сложнее. Дело в том, что есть глагол «мудить», который имеет значение «медлить, тянуть с чем-либо». В дальнейшем у него развились и другие значения, но именно это было первичным. Слово «мудить» является общеславянским: в болгарском слово «муден» — «медленный», в польском «zmuda» — «медленность». В словаре Срезневского встречается выдержка из перевода Евангелия от Матфея XXV (Юрьевское Евангелие, 1119 год) на церковно-славянский язык, где сказано следующее: Мудящу же жениху вздремашася вся и спаху. Это отрывок посвящен девам со светильниками, которые ждали жениха. Переводится он примерно так: поскольку жених медлил, всех их клонило в сон и они уснули. Жених в этом фрагменте — «мудящу». Слово использовано в Священном Писании и является нейтральным. Слово «медлить», по мнению Н. М. Шанского, исторически является однокоренным для диалектного модеть «утомляться», модя «вялый», муден «медленный». В словаре А. В. Семенова указано, что родственными для «медлить» являются чешское mdly (слабый) и польское mdlec (бессильный, усталый).

Все эти раскопки нужны для того, чтобы прояснить ситуацию: слово «мудак» может быть связано не с «муди», а с «мудить». Медлить – плохо, мудак – медлительный, нерасторопный человек, слабый, вялый или усталый, который некачественно делает свою часть работы. Если мы свяжем «мудака» с яичками, то получится, что это человек, у которого они есть. Почему это как-то особо выделяется? Мужчины по этому признаку различаются редко, если не брать во внимание практики кастрации и то, что плохому танцору мешают быть изящным излишне разросшиеся тестикулы.

Что интересно, глагол «мудить» имеет и другие негативные значения: обманывать и вести ненормальный образ жизни, что тоже соотносится с семантикой слова «мудак». Подтверждается это также словом «мудохаться» – то есть возиться, заниматься утомительным, почти бессмысленным делом. У глагола множество приставочных дериватов: намудохаться, отмудохаться, перемудохаться, замудохаться, умудохаться. Приставки, как и в случае с глаголом «ебать», выражают способы глагольного действия, то есть конкретизируют, что имеется в виду: полнота выражения действия, доведение действия до предела, охват действием и так далее.

В криминальном жаргоне было и, возможно, есть и сейчас слово «муда», которым называется наивный человек, не бывавший в тюрьме, недотепа, потенциальная жертва. Это тоже косвенно свидетельствует о связи «мудака» со словом медленный. А вот и аргумент против: в говорах, например, псковских, мудаком называют барана-производителя, то есть не подвергшегося кастрации. Здесь связь с тестикулами налицо. Рискну предположить, что и от существительного «муди», и от глагола «мудить» могло развиться слово «мудак». В обоих случаях модель словообразования непродуктивная: от слов среднего рода не образуются существительные с помощью суффикса -ак, да и от глаголов редко, почти никогда. Есть только такие варианты: гусь – гусак, дура – дурак, водить – вожак. Возможно, слова, образованные по этой модели, были утрачены или остались только в диалектах.

Зато со словами «мудозвон» и «мудотряс» полная определенность! Они связаны с «муди». В первом случае «муди» напоминают бубенцы, закрепленные на дуге телеги, во втором речь идет о подвижности мужских гениталий, о желании их демонстрировать и косвенно – об онанизме.

Кто такой «мудак»? Это чаще всего мужчина, в очень редких случаях – женщина, обладающий целым рядом социально неодобряемых качеств: он пассивный, с низким уровнем интеллекта, как обычного, так и эмоционального, упрямый, конфликтный, равнодушный к общему делу, способный на предательство, ведущий себя вызывающе эгоистично, создающий проблемы себе и окружающим. Вот несколько примеров из НКРЯ:

«Если человек считает, что вечеринка, молодежный концерт или любое другое мероприятие – это триггер размножения оппозиционных идей, значит он мудак». В данном случае «мудак» – это немолодой консервативный человек, который не способен быть гибким в оценке ситуации, категорично высказывающий свое мнение.

«Да я кота твоего задушу нахрен. – Только попробуй, мудак!» Мудак – человек, способный совершить поступок, резко расходящийся с нормами поведения и морали. Он угроза тому, что оценивающему его человеку дорого.

«Пусть скажет, зачем какой-то мудак звонит ей каждый день, включая субботу утром?» Здесь мудак чуть менее опасен, чем в предыдущем примере, но также переходит границы норм поведения, формирует атмосферу тревоги, раздражения и беспокойства.

«Старый мудак» занимает много места, гнусавит и всем портит настроение». Мудак неверно оценивает границы своих возможностей, забирает себе больше пространства (физического, социального, эмоционального), чем оценивающий человек готов ему позволить. Он создает неудобства окружающим и не готов меняться. В данном случае – по причине потери пластичности психики в силу возраста.

«Расстраиваться мне повода нет, но какой я мудак, что сразу же не учуял правил игры». Здесь мудак – ситуативно несообразительный человек.

«Это всё были придурки. Представляю, какой это был мудак! Он наверняка верил в леших! в домовых!» Мудак – человек, одержимый ложными идеями, не способный к трезвой оценке реальности.

Большинство характеристик касаются личности «мудака», которая отражается в его ненормативном поведении. Эта личность социально дезадаптивна: она сознательно, в силу характера или случайно нарушает правила и принципы взаимодействия с людьми, из-за чего создаются конфликтный ситуации и проблемы. В отличие от «лоха», который является носителем предельно наивной, упрощенной картины мира, граничащей с безумием, «мудак», как правило, когнитивно более состоятелен и имеет возможность корректировать свое поведение, но по разным причинам не пользуется этим. Если «мудак» сознательно причиняет вред, то его могут назвать словом «говнюк».

На семантику слова «мудак» влияет, скорее всего, слово дурак, со сходным, по крайней мере внешне, суффиксом. По значению они довольно близки, хотя экспрессивный посыл слова «мудак» сильнее. Мудак, как и дурак, не только глупый или сглупивший человек, но и вообще неприятный, вызывающий отвращение, ничтожный. Мудаки бывают ёбаные, дебилоидные, галимые (голимые), лоховые, недоделанные, полные, последние, редкостные и фантастические. Прилагательное обычно стоит в постпозиции к существительному, принимая на себя основную нагрузку: то, что человек — мудак, обоим участникам диалога очевидно, но надо уточнить, в какой степени.

Еще бывает мудак по жизни. Это выражение говорит о постоянстве проявления качества, о том, что свойство быть мудаком стало частью личности. Как и победитель по жизни, мудак по жизни в любой ситуации умудряется что-то испортить, навредить. Взаимодействие с ним не может иметь позитивного исхода. По отношению к себе определение «мудак по жизни» является самоуничижительной гиперболой, призванной вызвать сочувствие и частично снять ответственность – если говорящий осознает ненормальность своего поведения, то характеристика «мудак» уже не вполне заслужена, но он готов ее себе приписать, чтобы перехватить инициативу и контроль над ситуацией.

Другие эпитеты к слову «мудак» пытаются добавить экспрессии. Говорящие ранжируют мудаков по степени проявления качества. Если качество выражено неярко или проявляется нерегулярно, говорящий может выразиться так: «Не мудак ли ты, часом?» Это не вопрос, а скрытая просьба изменить поведение или оскорбление, от которого труднее отбиться, поскольку оно оформлено нестандартно. Предельная степень проявления «мудачества» обозначается эпитетами «редкий», «редкостный», «фантастический». Такое бывает, когда называемый мудаком превзошел все ожидания говорящего. Здесь появляется идея неожиданности, как будто человек играл роль нормального представителя общества, а на деле оказался кем-то другим, исключительным в проявлении плохих качеств, суперменом наоборот.

С «фантастическим мудаком» вступает в конкуренцию «сказочный долбоеб». Выражение стало мемом после выхода фильма «Даун-хаус», где генерал Епанчин так выразился о князе Мышкине: «Сказочный долбоёб. И зачем его только из больницы выпустили?» По сути, между «мудаком» и «долбоебом» нет разницы – оба неприятны говорящему, когнитивно несостоятельны, нарушают гармонию или вредят. Но эпитет «сказочный» проясняет еще одну деталь: «мудак», как и «долбоеб» подобны аномальному Ивану-дураку, который в обычной жизни – обуза, а в сказке – главный персонаж. Аномальное существо может реализоваться только в аномальном мире – сказочном пространстве инобытия. Впрочем, если не подходить к делу столь серьезно, можно сказать, что «сказочные» и «фантастические» персонажи превосходят ожидания говорящего, который получил опыт взаимодействия с тем, что считал выдумкой, плодом фантазии. Позитивно окрашенное слово «сказочный» резко контрастирует с обсценизмом, добавляя в оскорбление иронию.

Стоит немного отклониться от темы и пояснить семантическую разницу между словами «мудак» и «долбоеб». Есть контексты, в которых они могут заменять друг друга – например, при общем оскорблении малоизвестного лица. Но «мудак» и «долбоеб» отличаются по набору качеств. Если взять определения из словаря под редакцией Кузнецова, Викисловаря, непрофессионального словаря «Неолурк» (пользоваться приходится ими, поскольку многие толковые словари игнорируют такую лексику), то можно выписать следующее.