Бесплатный фрагмент - Записки студента

Вступление

В числе моих клиентов был один человек, который часто уходил в воспоминания о студенческих годах. Складывалось впечатление, что он живёт в них. У меня возникла идея дать ему возможность рассказать о тех временах подробно и обстоятельно — с тем расчётом, что эти рассказы могли помочь более точно разобраться в причинах его проблем. Во время сеансов Алексей излагал свои воспоминания, при этом велась запись на диктофон. В последующем я подумал, что этот рассказ может быть не только полезен с профессиональной точки зрения, но также интересен вообще, для обычных людей. С согласия Алексея я изложил воспоминания в письменном виде, сделав это от первого лица.

Нужно сказать, что раньше Алексей жил в Казахстане, поэтому рассказ о его студенчестве имеет своеобразный восточный колорит.

Все имена и фамилии заменены на вымышленные, любые совпадения следует считать случайными.

Часть 1. До поступления

Эта история началась в казахстанском городе Жанатас. Там я родился и вырос. Город этот небольшой, даже в годы его расцвета население не превышало шестьдесят тысяч человек. В сентябре 1994 года я начал учёбу в десятом классе. Состав нашего десятого «А» значительно обновился — в те нестабильные годы многие уезжали из Жанатаса. Место убывших заняли новички, которых в основном перевели из других классов. Среди них был Батырханов Адиль, раньше учившийся в «Б» классе. Разумеется, мы знали друг о друге с самых ранних школьных лет, хотя лично знакомы не были. Адиль обладал очень важным для жизни качеством — высокой коммуникабельностью, он мог понравиться практически каждому, причём получалось это у него абсолютно ненавязчиво, легко и непринуждённо. Вот и я тоже «попал в сети» его обаяния, даже не успев заметить, как это произошло. Он просто начал со мной общаться по какому-то мелкому, пустяковому вопросу, и сам собой завязался разговор. А дальше само собой пошло регулярное общение.

Прежде я не дружил ни с кем из одноклассников. Общаться, конечно, общались — с кем-то больше, с кем-то меньше, но друзьями они для меня не были. У меня вообще тогда были неверные представления о дружбе. В частности, друзьями я считал всех пацанов, живших в нашем доме, поскольку всё свободное время мы проводили вместе, играя в разные игры, шастая по подвалам, чердакам и стройкам. Только спустя много лет я понял, что для настоящей дружбы этого далеко недостаточно.

Впрочем, осознание того, что в лице Адиля я обрёл того самого настоящего друга, тоже пришло ко мне не сразу. Первое время мы просто общались в пределах школы. Но вскоре все десятые классы должны были начать учёбу по линии учебно-производственного комбината (УПК), чтобы постигать азы какой-либо профессиональной отрасли. Адиль записался в токари. Я же оказался в группе «Основы экономических знаний» — один из всего нашего класса. То есть, мне предстояло в одиночку осваиваться в новом, незнакомом коллективе, собранном не только из разных классов, но и из разных школ города — для меня тогдашнего это было целое испытание. А незадолго до начала занятий меня вдобавок добили неожиданной новостью, что по моей дисциплине занятия будут проходить не в здании УПК, как у всех, а в школе №2! В Жанатасе походы в чужую школу в одиночку — «удовольствие» явно не из приятных (впрочем, так наверняка было и есть в любом городе). В день первого занятия я уже шёл по территории 2-й школы, когда услышал за спиной топот ног — сзади ко мне кто-то бежал. Я обернулся и увидел… Адиля! Он таким образом хотел надо мной подшутить, что ему вполне удалось. Но что он тут делает, когда ему нужно сейчас быть на своих занятиях в другом конце города?

Как выяснилось, чем ближе подходило время первого урока УПК, тем больше Адиль испытывал сомнения в своём выборе.

— Я думал: зачем мне учиться на токаря, если я собираюсь в будущем получать высшее образование? — объяснял Адиль. — А раз я не стану рабочим, то лучше сейчас получать знания из более престижной сферы. Например, такой как экономика….

В результате в самый последний момент он перевёлся из одной группы в другую. А может, сделал это и раньше, но не говорил мне об этом, чтобы сделать сюрприз. Как бы там ни было, такому повороту событий я был очень рад. Всё-таки вдвоём веселее и интереснее. И не настолько страшно. Впрочем, если бы мы столкнулись с местной «крутизной», нам никак не помогло бы то обстоятельство, что нас двое. Но так устроена психология человека, что в компании с кем-то менее страшно, чем одному.

Мы зашли в здание школы, нашли кабинет, в котором должны были вестись занятия. Однако класс оказался закрыт! Мы ждали около часа, шатались от нечего делать по чужой школе, постепенно осваиваясь в новой обстановке, но преподаватель так и не появился. И мы отправились в свой девятый микрорайон, а затем по домам.

С той поры каждый четверг мы ходили на УПК вместе. Но занятий при этом не было, потому что не было преподавателя. Мы обращались с вопросами по этому поводу, и нас заверяли — преподаватель будет, ждите. И мы продолжали с поражающей прилежностью ходить в школу №2 лишь для того, чтобы через 20 — 30 минут отправляться домой. Но я не считал это время потерянным, так как по ходу дела мы много и интересно общались. Наверное, именно благодаря походам на УПК и завязалась наша дружба.

Вскоре к нам присоединился ещё один наш одноклассник — Садвакасов Болат. Как и Адиль, он появился в нашем классе в 1994 году. Но если Адиль просто сменил один класс на другой, то для Болата новым оказался не только класс, но и школа, и вообще он приехал в Жанатас из Алма-Аты. Впрочем, родом он был примерно из наших краёв, а в Алма-Ате их семья жила временно и недолго. Уже не помню, почему Болат не сразу оказался в одной с нами группе УПК. Кажется, во время распределения он то ли болел, то ли уезжал куда-то по семейным делам, а потом его просто записали туда, где оставалось свободное место.

Теперь во время наших походов стало ещё веселее, стало ещё больше разговоров на самые разные темы. Часто после несуществующих занятий мы шли не домой, а куда-нибудь гулять. Недалеко от 2-й школы располагался кинотеатр, в который мы несколько раз заходили поглазеть фильму. Как это происходило — было зрелищнее самого кино. В те непростые годы переходного периода в нашем городе народ почти перестал посещать кинотеатры. Наверное, по вечерам и выходным дням картина была поживее, но мы-то ходили туда в будни посреди рабочего дня, а потому сидели в большом, пустом, неуютном и грязном зале втроём и смотрели фильм, который, выходило, показывали только для нас троих. Это было как-то дико, но вместе с тем круто — будто мы были какими-нибудь важными персонами.

Ближе к окончанию десятого класса преподаватель по УПК всё-таки появилась, но не та, которая должна была быть, а другая, которая совмещала преподавание с основной своей работой экономистом в Тургайском Бокситовом Рудоуправлении — градообразующем предприятии Жанатаса. Хотя мы прошли далеко не полный теоретический курс подготовки, на летних каникулах нас направили проходить практику на хлебозаводе. Мой отец запретил мне идти на хлебозавод — он был уверен, что там нас никто не будет держать в конторе, а вынудят работать в цехе как бесплатную рабсилу. Вместо этого он договорился у себя на работе, чтоб они проставили мне печати, будто я прошёл практику. Таким образом, Адиль и Болат ходили на завод без меня. Как оказалось, в цех их не погнали, и они действительно проходили подготовку по специальности. Сейчас я жалею о том, что не ходил вместе с ними. И дело не в самой практике, ибо те знания в силу поверхностности всё равно не могли принести какой-либо пользы. Просто тогда в моей жизни могло быть ещё больше приключений, больше житейского опыта в плане общения с взрослыми людьми, познакомился бы с производственным предприятием изнутри….

После летних каникул мы, выражаясь образно, вышли на финишную прямую — нам предстояло отучиться последний, завершающий год в школе. Осознание этого факта вызывало в душе особые, волнующие чувства. В предшествующие годы, особенно в младших классах, школа казалась очень долгой, почти бесконечной дорогой. А тут — бабах! — уже не за горами последний, самый что ни на есть последний звонок. А дальше — неизвестность.

Как-то зимой во время всё тех же походов на УПК Адиль завёл разговор на эту тему. Он спросил, что я думаю по поводу будущего, кем хочу стать, собираюсь ли куда-нибудь поступать…. На это мне было совершенно нечего ответить. Я совсем не задумывался над этими серьёзными вопросами, хотя, разумеется, следовало бы. Про себя же Адиль сказал весьма туманно, что он хочет работать либо в правоохранительных органах, либо в военных структурах. Это было логично и вытекало из его интересов — ему всегда нравилось всё военное: оружие, форма, ордена и медали, чины и звания, и т. п. Но всё же ничего конкретного он тогда не сказал, хотя было заметно — он что-то для себя уже решил, но по каким-то причинам не хочет раскрывать карты.

Однако свою тайну он скрывал недолго. В один из дней он показал мне номер местной газеты «Тургайская новь», где была опубликована информация о том, что некий алма-атинский институт с забавно звучащей аббревиатурой «АГЮИ» объявляет набор абитуриентов. И с очень серьёзным и несколько важным видом сообщил, что он твёрдо намерен поступить в этот вуз с дальнейшей целью сделать большую карьеру там, где это позволяет высшее юридическое образование.

Смелость адилевских наполеоновских планов произвела на меня большое впечатление. Алма-Ата, в ту пору ещё являвшаяся столицей Казахстана, была для моего наивного сознания чем-то вроде другой планеты, далёкой и недосягаемой. Если бы я задался целью побывать там в качестве туриста — конечно, в этом не было бы ничего страшного. Но совсем другое дело — жить там самостоятельно несколько долгих лет, грызть гранит науки в серьёзном учебном заведении…. Я очень смутно представлял, как всё это могло быть в реальности. Подобные мысли, с одной стороны, пугали, но в то же время было в этом что-то притягивающее. И ещё я понимал, что для получения хорошего образования в любом случае нужно ехать в какой-либо большой город. В Жанатасе было одно-единственное высшее учебное заведение — пединститут, да и тот всерьёз никто не воспринимал.

Итак, я узнал о АГЮИ. Но тогда, в первое время, ни к каким решениям это не привело — у меня не хватало духу вот так сразу замахиваться на столь высокую цель, а Адиль даже и не предлагал мне составить ему компанию. Более того — он твёрдо попросил не говорить никому о том объявлении, дабы не привлекать конкурентов. Его опасения в какой-то мере были оправданы — в 1990-е годы очень многие стремились поступить на всякие юридические-экономические факультеты, и конкурс, как правило, был очень высокий.

Пару месяцев мы не возвращались к этой теме, продолжая жить нашей обыденной жизнью. Я, Адиль и Болат настолько привыкли всё делать втроём, что даже документы на получение удостоверений личности подали вместе (в те времена в Казахстане получение паспорта не являлось обязательным, роль этого документа выполняло удостоверение личности, а паспорт был нужен для выездов за границу). Соответственно, номера полученных нами троими удостоверений были почти одинаковыми, отличаясь лишь последней цифрой.

В то же время Адиль усиленно готовился к поступлению, периодически посещая центральную жанатасскую библиотеку. Мы с Болатом иногда от нечего делать ходили с ним за компанию. Пока Адиль штудировал учебники и разные умные книги, делая конспекты, мы как два оболтуса сидели за соседним столом, разглядывая какую-нибудь интересную книгу и прикалываясь (разумеется, тихо, чтобы нас не выгнали).

В один из дней Адиль спросил нас о том, не хотим ли мы тоже попробовать поступить в АГЮИ. Всё-таки даже такие коммуникабельные и уверенные в себе люди как Адиль не лишены страхов и сомнений. И ему, разумеется, тоже было бы гораздо проще и веселее осваиваться в незнакомом большом городе не в одиночку, а плечом к плечу с верными друзьями. Не помню, что тогда ответил Болат, а я в принципе был не против. И главным мотивом было то, что других вариантов у меня попросту не вырисовывалось. Глупо, конечно, но я действительно не знал, кем хочу быть (различные изначально несбыточные мечты не в счёт). Да и профессия из гуманитарной области, что уже было неплохо, так как с точными науками я не дружил совершенно.

Родители моё решение восприняли двояко. С одной стороны, их порадовало, что я хоть что-то стал предлагать относительно своего будущего. С другой стороны, по меркам нашей скромной семьи такой вариант выглядел непростым — потянем ли? Да и вообще — не на слишком ли высокую планку я нацелился? Не куплено ли там всё заранее? В итоге решили больших надежд на моё поступление не возлагать, но попытаться можно.

В отличие от Адиля, к подготовке к поступлению я относился наплевательски — практически не готовился, ничего не учил. Максимум на что меня хватило — скрупулёзно изучить информацию о порядке и условиях поступления (да и ту, вроде бы, я получил от Адиля). По регламенту, для облегчения сдачи экзаменов теми, кто живёт не в Алма-Ате, были предусмотрены выездные приёмные комиссии — их было пять штук, по условно определённым регионам Казахстана. Комиссия нашего региона находилась в Акмоле (бывший Целиноград и нынешняя Астана). Но Адиль считал, что подавать документы и сдавать экзамены нужно только в Алма-Ате.

— В Акмоле по блату своих пропихивать будут, — заявил он уверенно, — а мы, жанатасские, для них никто.

— Ну а в Алма-Ате, что, разве не могут точно так же своих пропихивать? — резонно спросил я.

— Могут, но в Алма-Ате по любому порядка больше — там же комиссия в самом институте сидит, под надзором. А Акмола далеко, и им легче всякие махинации крутить….

Когда человек говорит так уверенно, как бы со знанием дела — ему поневоле поверишь. Поэтому я тоже решил сдавать экзамены в Алма-Ате.

Одно из качеств, которое меня восхищало в Адиле — оптимизм, лёгкое отношение к жизни, способность быстро отходить от каких-либо неудач и неприятностей. Мне никогда не удавалось быть таким же беззаботным. Иногда Адиль начинал расписывать нашу будущую студенческую жизнь в Алма-Ате, будто наше поступление в институт являлось уже свершившимся фактом. Особенно ему нравилось говорить про алма-атинскую Пушкинскую библиотеку — от кого-то он слышал, что эта библиотека служила для студентов неофициальным местом для знакомств. Адиль рисовал красочные картины, как мы запишемся в эту чудесную библиотеку и будем «снимать» «цыпочек»….

Но до подачи документов оставалось ещё несколько месяцев, а пока нам нужно было достойно закончить школу. Самые яркие воспоминания об этом периоде связаны опять же с УПК. В конце апреля мы сдавали экзамен, при котором произошёл забавный казус. Нам сказали, что экзамен начнётся в 14.00, поэтому утром я не спешил, намереваясь ещё подучить несколько вопросов. Но тут раздался звонок от Адиля, который ошарашил новостью, что ему только что позвонила преподша и сказала, что экзамен решили начать намного раньше, поскольку опасаются, что за полдня всех принять не успеют. И нам нужно нестись сломя голову. Конечно, нужно было оповестить и Болата, но тогда у них в квартире ещё не установили телефон. А бежать к нему было уже некогда — он жил на другом краю микрорайона, совсем не по пути на УПК. Да ещё и нужно было ждать, пока он соберётся…. Посовещавшись несколько секунд, мы решили «кинуть» Болата. И помчались без него. Экзамен мы оба сдали на пятёрки. И в отличном настроении ушли. А киданутый и ничего не знающий Болат пошёл к двум часам и получил свой дежурный трояк. Возвращаясь, он мимоходом зашёл ко мне домой. Никогда не забуду выражение его лица в тот момент! Впрочем, его злость на нас была показушной, игровой, и уже через пару минут он смеялся над этой ситуацией вместе со мной.

Через пару недель, в мае, мы втроём пошли получать свидетельства о прохождении курса УПК. Контора УПК находилась в посёлке Северный, на окраине Жанатаса. От нашего девятого микрорайона дотуда пешком надо было идти минут 30 — 40. Бывают такие хорошие моменты, которые запоминаются навсегда. Вот и тот майский день 1996 года запомнился мне как один из лучших в жизни. Была замечательная солнечная погода, тепло, но не жарко. Иногда дул несильный, приятный ветер, несущий запах степных душистых трав. Мы шли по знакомому с самых малых лет городу, который знали как свои пять пальцев, в котором прошло наше беззаботное детство. Мы разговаривали на ходу о том и о сём, шагалось легко и свободно. В такие моменты не имеют значение никакие неприятности прошлого, нет никаких тревог о будущем. Ты обо всём этом просто не думаешь. Ты находишься только в текущей реальности, в настоящем, и тебе хорошо от осознания того, что оно прекрасно.

Свидетельства о прохождении УПК выглядели ужасно — это были полоски обычного картона, согнутые пополам. Причём насколько эти корочки выглядели, настолько полезными они для нас в дальнейшем и оказались — то есть, абсолютно бесполезными.

Потом был последний звонок, госэкзамены, вручение аттестатов о среднем образовании, стрёмный и пошлый выпускной — какой только и может быть в провинциальной школе. И мы завершили один из основных жизненных этапов, вышли в свободное плавание, и теперь каждый мог и должен был выбирать тот путь, по которому пойдёт дальше….

Часть 2. Поступление. Знакомство с Алма-Атой

Подавать документы в приёмную комиссию поехала мать, без меня. Отпускать меня одного ввиду отсутствия опыта таких путешествий не решились, а ехать вдвоём было финансово невыгодно. Когда мать предстала в институте перед приёмной комиссией, там удивились, что мы подаём не в Акмоле. Они смогли её убедить, что сдавать экзамены в региональной комиссии для нас будет намного проще, а риск всяких подводных течений (типа «своих будут пропихивать») везде одинаков и не зависит от места. Поэтому мать поехала обратно, а путь в Жанатас в любом случае лежит через Акмолу, и она по ходу дела сдала документы в Акмоле. Узнав об этом, я немного рассердился на неё за самодеятельность, но почти сразу согласился с её аргументами. Дорога в Алма-Ату занимает времени в три раза больше, чем в Акмолу, и стоимость билетов гораздо выше. А ехать на сдачу мной экзаменов нам предстояло вдвоём. Да и, в конце концов, мы ведь изначально так и договорились относиться к моему поступлению — просто делать что должно, а там будь что будет.

К назначенной дате мы поехали для сдачи вступительных экзаменов: Адиль в сопровождении отца отправился в Алма-Ату, я с матерью — в Акмолу. В то время Акмола была совсем другой, нежели нынешняя помпезная Астана. Мы остановились у случайных знакомых в частном секторе, от которого по удачному стечению обстоятельств было совсем недалеко до университета имени Гумилёва — там находилась приёмная комиссия. На тесты отвечал долго, вышел одним из последних. Устал так, будто выполнил большой объём физической работы — наверное, сказалось эмоциональное напряжение.

После оглашения результатов было много довольных абитуриентов, поступавших на тот же факультет что и я. Почему-то именно в этот год, именно на этот факультет было подано ничтожно мало заявок. Я набрал лишь 45 баллов из 100, с которыми по идее должен был очутиться в полной попе. Но из-за низкого конкурса проходной рубеж составил всего 33 балла! И я со своими жалкими 45-ю баллами оказался в списке на высоком седьмом месте. Небеса явно были на моей стороне, и Всевышний, похоже, сделал всё, чтобы в это время в этом месте собрать всех оболтусов вроде меня.

После этого можно было считать дело сделанным, но мы пока не спешили радоваться — уж как-то всё подозрительно легко получалось. Да и окончательное слово о зачислении должны были сказать спустя некоторое время после рассмотрения результатов в Алма-Ате. Мы приехали в Жанатас и стали спокойно ждать. Адиль продолжал находиться в Алма-Ате, и я ничего не знал о том, как он сдал экзамен. Наконец, настал день, когда можно было звонить в институт и узнавать об окончательном вердикте. Мы позвонили и услышали подтверждение: да, поступил.

Хорошо и приятно вспоминать о том моменте. Нет, какой-то дикой радости не было, и до потолка от счастья я не прыгал. Совсем наоборот — это большое событие воспринималось легко и просто, как само собой разумеющееся. И в этом как раз заключалась вся прелесть — осознавать, что желанная для многих людей вершина покорилась тебе так легко. Будто ты стоял у её подножия, и в то время, когда другие изо всех сил карабкались вверх по крутому склону, божественный ветер подхватил тебя, поднял в воздух и бережно поставил на самый пик.

Тем неожиданнее было услышать новость о том, что Адиль поступить не смог. Я узнал об этом ещё до его возвращения в Жанатас — от кого-то из знакомых. Даже моё собственное поступление не взбудоражило меня так, как обескуражило непоступление Адиля. Он набрал 52 балла — больше чем я, однако в Алма-Ате этого было недостаточно. Ирония судьбы — если в Акмоле на этот факультет конкурс был самый маленький, то в Алма-Ате наоборот, в тот год он оказался самым большим. Так Адиль пал жертвой своей же политики относительно того, в каком месте нужно сдавать экзамен.

Некоторые люди в подобных случаях сразу поступают в какой-нибудь другой вуз (как говорится, чтобы не терять год). Вот и Адиль согласно заранее продуманному «плану «Б» поступил на заочное отделение факультета журналистики Казахского государственного университета (КазГУ). Надо отметить, что КазГУ — это очень хороший и престижный вуз. В советские времена он был для Казахской ССР тем же самым, что московский МГУ для всего Союза. Да и потом продолжил считаться одним из самых лучших в Казахстане.

Однако реализация запасного плана была для Адиля слабым утешением. Главной целью был именно АГЮИ. Но Адиль не из тех людей, которые быстро сдаются и отказываются от своей мечты. Он твёрдо намеревался в следующем году поступать в АГЮИ снова, и нисколько не сомневался, что поступит.

Что касается Болата, он решил пока высоко не прыгать, и отправился в технический колледж (бывшее ПТУ) учиться на сварщика.

В августе, пока не пришло время ехать на учёбу, мы иногда встречались с нашими одноклассниками, делились новостями, кто куда поступил. У нас был самый сильный класс в школе, поэтому почти все поступили в хорошие вузы в больших городах — Алма-Ате, Караганде, Кустанае и даже Москве. В Жанатасе оставались только пять или шесть девчонок, а из пацанов — только Болат и Адиль. Конечно, это тоже не добавляло хорошего настроения Адилю. А тут ещё выяснилось, что наш одноклассник Абенов Нурбол поступил в АГЮИ.

И вот настал час отправляться в Алма-Ату — город, в котором я никогда не бывал, но в котором мне нужно было быть. Тот период — несколько дней перед отъездом, саму поездку и первый месяц в Алма-Ате — вспоминаю со смешанными, неоднозначными чувствами. Уж слишком велико было напряжение перед радикальными переменами, а затем и во время этих перемен. Я вообще по натуре человек консервативный, и мне часто бывает трудно менять привычный жизненный уклад. Точнее, сейчас-то я гораздо гибче, ибо в силу обстоятельств мне много раз приходилось менять и место проживания, и место работы, и круг общения, и ещё много чего. Однако тогда я был совершенно необстрелянным, и меня буквально бил мандраж.

К тому же сказывалось то обстоятельство, что мне предстояло покорять Алма-Ату в одиночку, без Адиля. Я был совершенно не готов к такому развитию событий. Накануне поступления, прокручивая в голове возможные варианты, я допускал, что Адиль поступит, а я нет, или что мы провалимся оба, но что получится так, как получилось — такой вариант мне не мог представиться и в кошмарном бреду.

Я поехал в сопровождении матери, и выехали мы примерно за неделю до начала сентября — нам ещё нужно было решить вопрос с местом моего проживания. Разумеется, никто не хотел, чтобы я жил в общежитии, и мы планировали найти комнату. Момент прибытия в Алма-Ату в моей памяти не сохранился, но знаю, что приехали мы на вокзал Алматы-1, потому что в город ехали на автобусе долго, а за окном было много зелени. Здесь нужно пояснить, что в Алма-Ате два железнодорожных вокзала, которые обозначаются как «Алматы-1» и «Алматы-2». Вокзал Алматы-2 находится почти в центре города, а вот Алматы-1 значительно дальше, чтобы туда добраться, нужно сравнительно долго ехать через частные сектора.

В первую ночь мы переночевали у одной бабки, с которой мать случайно познакомилась во время первого приезда в Алма-Ату. Бабка эта жила на проспекте Фурманова, в доме, на первом этаже которого находилась центральная оптика. Наутро мы пошли в АГЮИ — бабка сказала, что это не так уж и далеко, и можно дойти пешком. Мы шли по проспекту Абая — центральной улице города, и самые сильные эмоции у меня вызвал Центральный стадион. Я много раз смотрел телетрансляции матчей с этого стадиона, когда играл «Кайрат» или сборная Казахстана. И вот теперь видел его вживую! Следом было здание цирка, которое также было знакомо по фотографиям. А затем увидел, наконец, и сам АГЮИ. Мне понравился институт, как снаружи, так и внутри. И ещё очень сильно впечатлило расписание занятий, точнее, названия учебных дисциплин: римское право, общая теория государства и права, философия…. Было в этом что-то такое солидное, важное, высокое — мне смутно представлялись просторные аудитории, профессора и доценты, заумные лекции….

Оставшиеся до сентября несколько дней мы проживали у знакомых, раньше живших в Жанатасе. По интересному совпадению, в Алма-Ате они жили тоже в девятом микрорайоне, недалеко от пересечения улиц Саина и Шаляпина. Кстати, одно из первых открытий, с которым я столкнулся в Алма-Ате — определение городских координат путём называния двух улиц, основной и ближайшей перпендикулярной (так называемый «угол»). Это было для меня в диковинку, поскольку в Жанатасе таким способом не пользовались — город-то небольшой, и там достаточно было просто назвать какой-нибудь известный объект, чтобы любой понял, о каком месте идёт речь.

Итак, мы остановились у знакомых, и даже съездили с ними в выходной день на дачу. Конечно, я ещё совершенно не знал города, и потому сейчас не могу сказать, в какие именно дачные массивы мы ездили.

К сожалению, найти приемлемый вариант с комнатой нам не удалось, и стало понятно, что мне предстоит жить в общежитии. Это был ещё один удар по моим ожиданиям. В ночь на первое сентября мы всё ещё были у знакомых, но это уже был последний день, когда мы у них гостили. Утром мы выехали вместе — мать поехала на вокзал за билетом, а я отправился на свои первые лекции. В перерыве между лекциями мать вручила мне студенческий билет, который ей только что выдали в деканате, мы попрощались, и она уехала. Всё!!! Домашний ребёнок, выросший в тепличных условиях, остался один в чужом огромном городе. Теперь и далее ему нужно было самому решать все вопросы и проблемы, самому отвечать за себя. Скажу честно, ощущения в тот момент были хреновые.

В общежитии я прожил полтора месяца — это кажется немного, вроде бы сущий пустяк. Но это вопрос относительный. Ведь я не знал заранее и не мог знать, что это будет именно полтора месяца, а потому в режиме реальности это казалось вечностью, время тянулось очень медленно. Обстановка была ужасной — неустроенный быт, полное отсутствие личного пространства, жёсткие нравы, поползновения всякие…. Студенческая общага — это хоть и не армия, и тем более не тюрьма, однако тоже в каком-то роде закрытое пространство, в котором устанавливаются свои, особые «правила» и «порядки», основанные прежде всего на подавлении личности. И моя личность была подавлена и унижена тоже.

Но главная проблема заключалась всё же не в этом. Просто в тех условиях, что предполагает общежитие, очень трудно человеку, для которого большое значение имеют свобода и личное пространство. В общаге ты в каком-то смысле лишаешься свободы, ты не можешь есть когда хочешь, не можешь спать когда хочешь, порой даже просто уйти и прийти не можешь когда хочешь — всё приходится делать с оглядкой на живущих рядом и с учётом окружающей обстановки. Есть люди, которые в таких условиях чувствуют себя как рыба в воде, но это совсем не про меня.

В один из первых дней, выйдя после занятий из института, я случайно встретил Нурбола Абенова — одноклассника, тоже поступившего в АГЮИ. В школе Нурбол не был для меня ни другом, ни врагом — наши отношения были нейтральными. Однако в тот момент, когда я испытывал мощнейший стресс, оказавшись в одиночестве в огромном чужом городе, даже Нурбол показался мне чуть ли не родным человеком. Я готов был броситься к нему и разрыдаться…. Конечно, от такого я удержался, чтобы не выдавать своей слабости. Мы просто поздоровались, немного поговорили, и я пошёл дальше, в общежитие. Но самого себя-то я обмануть был не в состоянии.

Одно из воспоминаний первой недели моей самостоятельной жизни связано с чувством голода. Нет, дело не в том, что мне не на что было купить еды. Причина заключалась в тех самых особенностях общажного бытия. Я ещё не привык к новому режиму жизни и питания, мы с соседями по комнате ещё не определились, кто, когда и что будет готовить. А если и готовили, то обычно это была какая-нибудь баланда, которой было невозможно наесться. Где-то на четвёртый или пятый день, когда я шёл после занятий в общагу и у меня начался очередной приступ голода, я не выдержал и завернул в попавшуюся по пути кафешку — она находилась по Абая, между Ауэзова и Жарокова. Для бедного студента обедать в кафе — случай немыслимый, непозволительная роскошь. За все четыре года студенчества я больше ни разу не ел в кафе (если не считать несколько случаев, когда мы с группой отмечали какие-нибудь праздники). Но когда голод сводит с ума — там не думаешь ни о чём. Я взял лагман в глубокой чашке, лепёшку и чай. Это был миг блаженства! Казалось, что ничего вкуснее в жизни я не ел.

Конечно, через неделю-другую в плане питания у нас более-менее наладилось, да и организм постепенно перестроился с домашнего питания на новый режим. Однако остальные моменты бытия никуда не делись и продолжали угнетать. Мысли о том, что вот так придётся жить целых четыре года, приводили в уныние. Эйфория от поступления улетучилась (тем более что эйфории-то особо и не было), и учёба тоже совсем не радовала. Я страшно скучал по прежней жизни, по дому, друзьям, городу…. Иногда думал: вот хорошо Адилю — живёт дома, родные рядом, ест досыта домашнюю еду, высыпается, и вообще делает что хочет. И при этом не скажешь, что это время проходит зря, так как он тоже учится в вузе. И фиг с тем, что учится заочно, ведь «солдат спит, а служба идёт»…. Его жизнь казалась мне раем. Я даже всерьёз задумывался о том, чтобы отказаться от очной учёбы и тоже стать заочником.

Во второй половине сентября я получил от Адиля сразу два письма. Он написал их с разницей в неделю, но мне их отдали одновременно — то ли почта так сработала, то ли первое письмо валялось у коменданта, пока не пришло второе. Оба письма были небольшие по объёму, с большим количеством ошибок и какие-то по-доброму наивные. Отрывки из них (орфографию и пунктуацию отражаю в полном соответствии с оригиналом):

«Здравствуй Лёша! Как твои дела? Я был очень огорчён, когда узнал что ты живёщь в общежитии. Но ты не падай духом, потерпи годик. А там мы с Булычем приедим, снимем комнату, а может и квартиру. …… Я себя чувствую беспантово. Рядом со школой проходить стыдно. Вдруг кто нибудь из учителей увидит, будут вопросы задавать, типа а ты еще не уехал? куда ты поступил? Мне стыдно говорить что я учусь заочно, хотя какая это учёба, сижу дома, ничего не делаю. Пробовал устроиться на работу на телевидение, там не взяли. Если честно я тебе даже чу-чуть завидую. Хотя и понимаю как тебе там тяжело. Помнишь как мы с тобой мечтали, снимем комнату вместе жить будем, в Пушкинскую библиотеку запищемся, а вышло как. Я даже планы на будущее строить боюсь….»

«Здравствуй мой лучщий, из 2х лудших друзей! Как ты поживаещь. С голода ещё не помер? Я толстею на домашних харчах. Моя жизнь в городе протекает скучно. На работу я ещё не устроился….»

Вот ведь как удивительно устроены люди: я завидовал Адилю, а он завидовал мне.

Права народная мудрость — хорошо там, где нас нет.

А отрывок из второго письма я привёл главным образом из-за строчки «С голода ещё не помер? Я толстею на домашних харчах». Когда я прочёл эти слова, мне сразу вспомнилась кошмарная первая неделя сентября, чувство голода и чудесная спасительная чашка лагмана.

Но, несмотря на всякие трудности, я понимал, что надо держаться. Местом в таком институте как АГЮИ не разбрасываются. Я вытянул счастливый билет — такая возможность порой предоставляется только раз в жизни. И было бы глупо не дорожить этим билетом. Поэтому в тяжёлые минуты я старался изживать из себя слюнтяя и нюню, хоть это было и нелегко.

Иногда я звонил домой с центрального переговорного пункта — что в высотном доме рядом с ЦУМом. Ближе к середине октября во время одного из разговоров мать сказала, что у её сотрудницы по работе родственник во время учёбы в Алма-Ате жил на квартире у некой Розы Абрамовны. И что можно съездить к ней и разузнать об условиях проживания. Конечно же, меня это воодушевило….

Часть 3. Огни большого города

В солнечный октябрьский день я отправился к неведомой и загадочной Розе Абрамовне, жившей на проспекте Достык (раньше — Ленина). Одним из ориентиров была гостиница «Алатау» — в то время там делалась реконструкция, и гостиница была обнесена забором. Для Розы мой визит был неожиданным, поэтому она долго и подробно, будто следователь, расспрашивала меня обо всём: как я её нашёл, почему хочу проживать именно у неё, и т. д. Но в итоге убедилась, что я не жулик и не проходимец. И предупредила, что у неё есть договорённость с троими курсантами из военного училища, которые периодически приходят сюда в увольнение. А также что иногда она пускает пожить на день-другой людей, которые приезжают к попавшим в госпиталь курсантам из того же училища. Но мне после общажного бедлама и беспредела всё это казалось такими пустяками, что я даже не раздумывал.

После переезда жизнь сразу изменилась, я раскрепостился, наконец-то почувствовал себя свободным. Когда в лучшую сторону меняются условия жизни, меняется и отношение к ней. И точно так же, когда условия меняются в худшую сторону, то и отношение будет дерьмовее, какими бы позитивными установками ты себя не пичкал. Конечно, предпочтительнее, когда с тобой происходит первый вариант, вот только не всегда и не во всём это зависит от твоих желаний.

А тогда в лучшую сторону изменилось многое, вплоть до того, в каком районе я теперь проживал. Общежитие, само по себе представлявшее далеко не рай небесный, вдобавок находилось в непрезентабельном районе, посреди невзрачных частных домов (хоть это была совсем не окраина города). От одного только того пейзажа на душе становилось уныло, и совсем не чувствовалось, что я живу в Алма-Ате. То ли дело проспект Достык! Нужно пояснить, что этот проспект является одной из главных улиц в Алма-Ате, вдоль него располагается несколько престижных районов. А также в южном направлении он ведёт к знаменитому высокогорному катку «Медео». Проживая в таком районе, я получил возможность ежедневно вдохновляться «огнями большого города». Ко мне вернулся интерес к жизни, стало нравиться всё, что со мной происходит. Появилось воодушевляющее чувство, что я двигаюсь к чему-то важному, большому. И на занятия в институте я стал ездить с удовольствием.

Конечно, не всё было идеально и безоблачно. Порой и грусть накатывала, и ощущение беспомощности перед равнодушно-жестоким миром время от времени возвращалось, особенно когда случались какие-нибудь неприятности. И проживание на чьей-то территории в качестве квартиранта — это тоже не мёд. Те, кто когда-либо снимал комнату, прекрасно знают, о чём я говорю. Хотя очень многое зависит от того, к каким хозяевам попадёшь. Если хозяйка не придирается по каждой мелочи, не треплет нервы, то жизнь может быть вполне неплохой. Но к Розе Абрамовне это не относилось. Характер у неё был ещё тот! Порой было очень трудно сносить её нападки, которые иногда были абсолютно несправедливыми. Однако всякий раз мне было достаточно вспомнить общагу, чтобы признаться самому себе, что это далеко не самый худший вариант.

Периодически приходили в увольнение курсанты. Постепенно я познакомился с каждым из них. Все трое были из Шымкента — Денис Баранов, Сергей Шкапенко и Сергей Дударев. Баранов был старше меня на один год, Серёга Шкапенко на два года, а Серёга Дударев на три года — вот такая интересная лесенка получалась. Случаи, когда они приходили все втроём, были крайне редки — у каждого был свой индивидуальный график увольнений, поэтому чаще всего приходили по одному, иногда по двое. Они появлялись в форме — в шинелях с погонами, фуражках, сапогах, и мне инстинктивно хотелось вытянуться по стойке «смирно». Но затем они переодевались в гражданку и сразу становились обычными, своими в доску пацанами.

У Розы было обыкновение спать пару часов во второй половине дня. И однажды, когда она поднялась после очередной спячки, Денис Баранов, пришедший в тот день в увольнение, сказал по-английски: «О, анкл Роуз гет ап!». Он знал, что «анкл» означает «дядя», но в тот момент не мог вспомнить, как будет «тётя», и потому сказал именно так. Мне это сочетание понравилось, и я запустил прозвище «Анкл Роуз» в оборот. И оно стало частью истории.

В предыдущей части я почти ничего не рассказал об учёбе, об одногрупниках и сокурсниках. Поэтому сейчас немного вернусь назад. Впрочем, сильно назад возвращаться и не нужно, так как в первой половине сентября у нас были только лекции, без семинаров, и потому разделение на группы поначалу носило больше формальный характер. Лекции читались для всего потока, где людей было так много, что присмотреться внимательно к отдельным личностям представлялось делом непростым. Однако один из студентов выделялся в толпе сразу: под два метра ростом, с длинными волосами, весь в тёмной потёртой джинсе, с каким-то рюкзаком в чукотских узорах…. Колоритный персонаж. Когда пришло время семинаров, оказалось, что мы с этим персонажем в одной группе. И что зовут его Ильясов Арыстан. А вот на Рахимжанова Фархада даже с началом занятий в группе я обратил внимание не сразу — в отличие от Арыстана, этот добрый малый ничем таким эпатажным не выделялся.

Какого-то предчувствия, что именно с этими двумя согрупниками жизнь меня свяжет приятельскими, а затем и дружескими отношениями, у меня не было. Я вообще почему-то был уверен, что в институте друзей у меня не будет — не в силу каких-то принципов или комплексов, а просто думал именно так, и всё. И на протяжении всего первого курса так оно и было. С Арыстаном и Фархадом я общался так же, как и с другими согрупниками — только в пределах института.

Вообще, на потоке было немало интересных личностей, заслуживающих отдельного внимания. Однако если рассказать хотя бы о некоторых из них, то это растянется надолго и выйдет далеко за рамки главной линии повествования. Поэтому о каждом персонально говорить не буду. Но в целом о нашей группе сказать необходимо. Постепенно осваиваясь в новом коллективе, я заметил, что образуется достаточно дружелюбная и сплочённая атмосфера, где все равны, где нет обособленных подгрупп, ставящих себя выше других. Для меня это стало приятным открытием, потому что сознательно или подсознательно я проводил сравнения с классом, в котором учился в школе, и там всё обстояло несколько по-иному. В Жанатасе, по крайней мере в подростковой среде, невозможно было добиться уважения за счёт положительных качеств. Там уважали только тех, кого боялись — то есть тех, кто был сильнее, наглее, за кем стояла сила «толпы»…. Соответственно, на подобных правилах строились отношения практически во всех коллективах. Наш класс, хотя и являлся самым образцовым, был далёк от единства и сплочённости, в нём тоже чувствовалось расслоение. До откровенного беспредела и унижений не доходило, однако порой имели место случаи проявления неуважения через всякие мелкие подлянки, высмеивания, высокомерное отношение, и др. Оказавшись в Алма-Ате в институте, я инстинктивно, по устоявшимся за школьные годы рефлексам ожидал чего-то похожего и здесь. Но по ходу дела обнаружил, что люди-то вокруг другие! Ко мне, как и к каждому, относились с уважением и принимали как равного — я был поражён этим, казалось бы, простым фактом. Я оказался на новом, более высоком уровне отношений между людьми. И это стало ещё одним воодушевляющим моментом — как идеалист по натуре, я всегда мечтал о том, чтобы люди жили в мире и согласии. Понятно, что подобные мечты являются утопией. Но обстановку, которая имела место в нашей студенческой группе, можно было считать приближенной к воплощению этого идеала в реальность.

Я упоминал, как по приезду в Алма-Ату был рад увидеть воочию Центральный стадион. Кто мог подумать, что судьба уготовила мне ещё больший сюрприз — наши институтские занятия по физвоспитанию проводились сначала на территории прилегающего к стадиону спортивного городка, а затем и на самом стадионе! Это была фантастика. И запомнился один забавный эпизод во время одного из занятий. Когда выпал снег, одна из согрупниц, Асель, слепила большой снежный ком, который остался лежать на краю беговой дорожки. Согрупник Даурен сидел на трибуне, в одном из первых рядов, поставив ноги на сиденья в предстоящем ряду, и склонив голову вниз — видимо, о чём-то таком размышляя (философ!). Ещё одна согрупница, Светка, взяла этот снежный ком и подбросила его высоко вверх и в то же время в сторону Даурена. Ком, будто выпущенный из миномёта снаряд, описал в воздухе параболическую дугу и с поражающей точностью опустился прямо на кудрявую голову Даурена! Мысли философа о бренности бытия были прерваны. Отныне в нём жил только беспощадный мститель — Даурен слез с трибуны и, не спуская горящих глаз со Светки, убежавшей от возмездия вдаль, стал медленно лепить ответный «снаряд». Потом под всеобщий хохот он гонялся за Светкой по всему стадиону, но отомстить ей таким же удивительным образом у него, естественно, возможности уже не было….

Между тем, наша с Адилем почтовая переписка набирала обороты. Правильней даже будет сказать — зарождалось отдельное явление, целая культура обмена письмами, которая просуществует на протяжении всех четырёх лет моего студенчества. Пока я проживал в общаге, писал нечасто — поначалу в новом ритме жизни было просто некогда. Да и настроение чаще всего было хреновое, что никак не способствовало написанию писем. Адилю это было понять трудно, и он со своей стороны вполне справедливо ждал от меня ответов, даже обижался немного. Но я наверстал упущенное после переезда на проспект Достык, когда более-менее освоился, вошёл в новый ритм, появилось желание делиться новыми впечатлениями. Адиль не скрывал радости, когда письма от меня стали приходить регулярно.

Поскольку от планов поступить в АГЮИ Адиль не отказался, ему, помимо собственно дружеского общения, переписка давала возможность перенимать мой опыт, касающийся учёбы, проживания в Алма-Ате, и многих других житейских вопросов — всего того, что могло пригодиться ему в будущем. Отрывок из его письма от 28 октября 1996 года:

«Ты — молодец. По твоему письму я вижу, что у тебя с однокласниками всё ОК. И готовишся чётко, по конспекту. На следующий год я тоже так буду делать, а не сидеть часами в читальном зале….»

Для меня, в свою очередь, помимо собственно общения, письма Адиля являлись чем-то вроде моста в ту прежнюю привычную жизнь. Конечно, со временем я всё больше влюблялся в Алма-Ату, но и чувства к родному городу тоже были очень сильны. Вообще, это было удивительное сочетание чувств — я жил параллельно в двух реальностях: первая — Алма-Ата, где я постоянно открывал что-то новое и интересное, вторая — Жанатас, где всё было родным и знакомым до последней мелочи. При этом мне одинаково нравилось и то, и другое. Вот, например, в плане погоды и климата — раньше южнее Жанатаса я не бывал нигде, поэтому алма-атинское тепло было мне в радость. Но вместе с тем, когда за семнадцать лет привыкаешь к сильным тургайским ветрам, без них уже как-то не по себе, будто не хватает чего-то. Я так и написал Адилю где-то в середине осени: мол, хочу почувствовать наш колючий ветер. И попросил, чтобы он в каждом письме хотя бы пару строчек писал про жанатасскую погоду на текущий момент. Адиль откликнулся уже в следующем послании:

«… А теперь по твоей просьбе, сообщаю тебе о погоде в г. Жанатасе.

Сегодня до обеда погода была плохая, шёл дождь и к тому же прибавился сильный ветер. Я пошёл в магазин за хлебом и молоком. Это было ужасно, я шёл в аляске и в ботинках. Когда дул ветер, меня несло словно соломку. При этом я вспоминал, как ты хотел почувствовать наш колючий ветер….»

Точно так же мне было интересно всё, что происходит в Жанатасе, и я узнавал об этом благодаря переписке с Адилем: что творится в городе, новости про наших общих знакомых, как он сам проводит своё время, куда ходит, что покупает, и т. д. Всё это кажется такими мелкими, наивными вещами, но от них на душе становилось светлей. Я знал, что после сессии в конце января у меня будут каникулы, и ждал этого времени с нетерпением, чтобы съездить домой.

Одна примечательная деталь: все годы, что я жил в Алма-Ате, письма отправлял с одного и того же отделения связи — что чуть ниже Арбата, через дорогу от центрального переговорного пункта. Собственно, благодаря переговорке я о той почте и узнал — ещё в самом начале сентября, когда в первый раз ехал звонить домой, мне подсказали, что рядом можно заодно и письмо отправить. Так что первые месяца два я ездил на ту почту в основном из-за того, что других отделений ещё не знал. Но почему же я продолжал это делать и в дальнейшем, когда хорошо изучил город, и найти почту в любом его районе не составляло труда? А просто для меня так было интересней. Да, это было не совсем рационально, особенно в последующие годы, когда я проживал в каком-нибудь из окраинных микрорайонов, но зато так было гораздо интереснее. Мне всегда нравилось бывать в историческом центре Алма-Аты — на улицах Аблай-хана, Фурманова, Панфилова, на Арбате, эта особая атмосфера — там я неизменно испытывал душевный и эмоциональный подъём, даже внутренний восторг. И любому поводу посетить тот район я был рад. А если вдобавок учесть, что переписка сама по себе была для меня явлением важным и захватывающим, то каждая поездка именно в то отделение связи приобретала совершенно иную, особую значимость. Самая обычная отправка самого обычного письма превращалась в ритуал, в миссию огромной важности.

И, надо сказать, подобный подход в то время касался не только посещений почты. При новых, захватывающих впечатлениях, которые я испытывал от познания большого столичного города, даже самые простые дела и действия обретали ауру романтизма, казались куда более значимыми, чем были по сути. Порой я ощущал себя на месте героя какого-то увлекательного романа. Способность легко вдохновляться какими-то вещами, видеть в обычном необычное, вера в чудеса — конечно, всё это было присуще мне и раньше. Но Алма-Ата способствовала раскрытию этих качеств с новых сторон и с большей силой. И в этом плане воспоминания о первом курсе наиболее ценны. В последующие годы такого уникального сплава чувств, ощущений и эмоций уже не будет. Будет что-то другое хорошее — да, но такого же — нет.

Вернёмся всё же к делам насущным. У Анкл Роуз, как оказалось, была дача в одном из горных районов, и там было много грушевых деревьев. Однажды Анкл Роуз предложила мне сделку — я должен был помочь ей на даче собрать и привезти груши, и за это получал право на грушевый куш. Конечно, я помог бы ей в любом случае, но поскольку груши — это один из моих самых любимых десертов, то согласился с радостью. Тогда я впервые побывал в горных окрестностях Алма-Аты. Мы приехали, нагруженные грушами как верблюды. Получив свою долю, я затем неделю или даже две объедался грушами. Жизнь была хороша!

В начале ноября наш институт переименовали в университет, и теперь он стал называться АГЮУ. Конечно, это добавило понтов самому заведению, а мне, как студенту этого заведения, добавило гордости — ведь «университет» звучит куда круче, чем «институт»!

Однако, несмотря на понты, первые три месяца нам не платили стипендию. Зато в декабре выдали всё сразу! Правда, в тот день нас изрядно помурыжили — ждать мы начали с середины дня, час проходил за часом, но денег всё не несли…. И только к вечеру, когда уже начало темнеть, наконец-то под торжествующие вопли внесли заветный пакет с баблом. Каждый получил на руки чуть больше трёх тысяч тенге — вполне нехилая сумма. Получать деньги всегда приятно, а мне было приятно вдвойне. Ведь я жил на родительские деньги, а тут получалось, что это пусть и не очень большой, но всё же мой личный вклад в семейный бюджет.

Но и незадолго до этого у меня случился разовый приработок. Анкл Роуз подрабатывала уборщицей в магазине посуды, который находился через дорогу от дома и чуть выше по Достык. Однажды вечером она сказала, что приехала машина с большой партией товара — его нужно разгрузить, а грузчиков не хватает. И вот она не то чтобы предложила, а скорее отправила меня туда своим типичным командорским тоном: иди, мол, подработай, бабки лишними не будут. Потрудиться, конечно, пришлось немало — там был целый «КамАЗ» этой посуды. Нас было человек пять, если не больше, и в основном это были местные алкаши, калымившие ради выпивки (потом один из этих алкашей тут же взял в ларьке две бутылки «Таласа» — была такая марка сравнительно дешёвого казахстанского вина). Я получил семьсот тенге — очень даже неплохо, если учесть, что стипендия тогда была тысяча тенге в месяц. А тут сразу семьсот тенге всего за пару-тройку часов работы.

Ну а в студенческой жизни приближалась пора сессии — очередного неизведанного мною прежде явления, но которое я неминуемо должен был познать. И мы заранее знали, что первым испытанием для нас будет зачёт по римскому праву….

Часть 4. Первая сессия. Первые каникулы.

Никто не ожидал, что зачёт по римскому праву обернётся таким оглушительным конфузом. Молодая и добродушная преподша совсем не походила на тех стервозных злюк, которые «валят» студентов пачками. Однако из почти тридцати человек с первой попытки смогли сдать только двое! На следующий день из-за этой новости гудел весь поток (дело в том, что по очерёдности наша группа была первой, кому предстояло сдавать этот зачёт, и к тому, как мы его сдадим, было приковано внимание всех групп с потока). Не исключено, что такой строгий подход был спланирован специально, в воспитательно-превентивных целях — чтобы дать всем студентам понять, что легко не будет никому.

Вторая попытка сдачи зачёта прошла уже в ином ключе. Нашлись и такие, кто не смог сдать и на этот раз, но я сдал благополучно. Предстояли другие зачёты, одного из которых боялись как огня — по общей теории государства и права (ОТГП), где «заправлял» знаменитый Мухамедьяров. Но я писал по ОТГП курсовую, и в случае её сдачи зачёт мне был бы поставлен автоматом. Из-за своей хронической лени я написал курсовую лишь по одной книге — по учебнику под редакцией Манова. Однако Мухамедьяров меня не раскусил, даже наоборот — во время защиты сказал: «Хорошая курсовая» (а услышать такое от Мухамедьярова дорогого стоило!). Но вот к защите я подготовился слабо, и мне светил трояк. Препод предложил: «Может, сдашь зачёт на общих основаниях, а во втором семестре другую курсовую напишешь? Жалко за такую курсовую трояк ставить». Я думал пару секунд и махнул рукой — три так три. Мухамедьяров поставил мне зачёт, поздравив при этом с почином (потому что я стал первым из группы, кто получил зачёт по ОТГП). Я показывал зачётку каждому из согрупников и наслаждался эффектом — на меня смотрели как на героя, восхищались и завидовали!

По правилам Мухамедьяров должен был также поставить мне на отдельной странице оценку за курсовую. А он не поставил! От неожиданности я не спросил его сразу, почему так. Позже мне дали совет: а ты не говори ничего, зачем тебе трояк, лучше потом перепиши курсовик и сдай как бы заново. И я так и сделал (но это будет во втором семестре).

К Новому году я успешно сдал все зачёты, и в январе мне предстояло три экзамена. День сдачи первого из них — по истории государства и права Казахстана — запомнился мне как один из лучших в жизни. Я получил пятёрку, причём очень уверенно, и в хорошем настроении отправился на хату. Это была первая неделя января, но погода вдруг установилась весенняя — яркое солнце, далеко за плюс, снег таял, с крыш звонкая капель…. Мне даже не хотелось заходить в квартиру сразу; возле дома я сел на скамейку напротив подъезда, чтоб побыть ещё среди этого великолепия. Для меня это была первая зима в Алма-Ате, и такая картина в январе казалась мне фантастикой — в Жанатасе подобное могло быть не раньше апреля. И ещё было приятно от свежих впечатлений от успешной сдачи экзамена; пару раз я доставал из кармана зачётку, чтобы снова посмотреть на историческую первую пятёрку. А ещё грела мысль о том, что с каждым днём всё ближе каникулы. Какие-то полторы недели — и я поеду домой!!! Но прежде нужно было сдать ещё два экзамена….

Второй экзамен был по истории Казахстана. Да экзамен не простой, а государственный, с комиссией! Его я тоже сдал на пять, более того — мой ответ был отмечен как один из лучших. Оставался ещё один экзамен, но билет на поезд нужно было взять заранее. В составе кустанайского поезда было всего два вагона до Жанатаса, и билеты были наперечёт. Вот и я тогда, хоть и поехал покупать билет за несколько дней, всё равно не успел. Ничего не оставалось, кроме как брать билет до Акмолы, а там нужно было ждать акмолинского поезда на Жанатас. Сейчас думаю: ну подумаешь, какая ерунда — доехать с одной пересадкой. Но тогда мне предстояло впервые ехать на поезде одному, и мысль о пересадке вызывала пусть и не панику, но что-то вроде беспокойства. Да к тому же не хотелось терять драгоценное время — зимние каникулы сами-то по себе короткие, плюс из них почти четыре дня уходило на дорогу туда-обратно, а пересадка отняла бы ещё целый день. Впрочем, ещё оставалась маленькая надежда на дерзкий незаконный вариант — перебежать из кустанайского вагона в жанатасский незадолго до прибытия поезда в Акмолу.

Экзамен по экономической теории проводился в форме тестирования — такой случай был единственным за всю нашу учёбу. Возможно, это было сделано в качестве пробного эксперимента. Я получил четвёрку, что немного расстроило, ведь в случае пятёрки я получал бы во втором семестре повышенную стипендию. А с другой стороны, так тоже было неплохо — если б схватил трояк, то вообще никакой стипендии бы не увидел.

Ура!!! Я сдал свою первую сессию! Причём сдал успешно! Радовались все наши одногрупники. Те, кто учился хорошо, радовались, что сдали на хорошие оценки. Те, кто учился не очень хорошо, радовались, что вообще сдали. Все поздравляли друг друга, шутили, смеялись — настроение было праздничное. Арыстан и Фархад тоже «отстрелялись» успешно. Помню, как мы втроём, а также ещё несколько согрупников вместе вышли из универа и спустились вниз до проспекта Абая (тогда там был ряд торговых ларьков). На перекрёстке Жандосова и Абая мы все попрощались друг с другом до окончания каникул и разошлись в разные стороны. Я пошёл на остановку около стадиона.

Из дому я вышел, когда начало темнеть (наверное, было что-то около пяти часов). Конечно, удобнее было бы уезжать с вокзала Алматы-2, однако в тот день рейс был с Алматы-1. Кустанайский поезд по чётным числам уходил с Алматы-2, по нечётным с Алматы-1, а тогда было 17-е января. И я пошёл на проспект Фурманова, чтобы сесть на автобус №2. Хотя по этому маршруту ходили в основном «Мерседесы», мне попался старый ЛиАЗ. Но разве это могло испортить мне настроение? Фиг!!! Я был самым счастливым человеком на планете! Ну, насчёт «самого» я чуть преувеличиваю. Но одним из самых счастливых — абсолютно точно. В автобусе я ехал стоя на задней площадке, на большой скорости меня немного подбрасывало, и это было очень кстати — будто я подпрыгиваю от радости! Особенно ярко это радостное состояние чувствовалось, когда по радио играла песня Маликова:

«Где-то сейчас весел и свеж

Брачный летит кортеж!

Где-то сейчас праздник идёт

Свадьба вовсю поёт!

Брачный кортеж, брачный кортеж,

А на душе мятеж!

А для тебя, а для тебя

Праздник идёт!…»

Конечно, к моей ситуации брачный кортеж никакого отношения не имел, но зато на душе был самый настоящий мятеж (в хорошем смысле этого слова), и для меня действительно шёл самый настоящий праздник! Вот эти несколько минут под торжественно звучащую песню Маликова врезались мне в память. Правда, совершенно не помню, как приехал на вокзал, как сел в вагон, кто был в попутчиках — почему-то не сохранилось даже смутных воспоминаний, даже каких-либо отрывков. Помню только, что время поездки тянулось долго, нестерпимо долго. И ещё очень хотелось есть, потому что я вообще ничего не взял из еды в дорогу. Как-то легкомысленно к этому отнёсся — подумал, что полтора суток как-нибудь выдержу, ничего страшного, а там ведь домой приеду, сразу за накрытый стол…. Вот что значит необстрелянная юность! Казалось бы, ну что стоило взять с собой хотя бы пару бутербродов и чай? Но откуда мозги в семнадцать лет? Точнее, мозги-то были, а вот опыта не было. Так опыт и нарабатывал — путём проб и ошибок.

Спустя сутки, вечером поезд приближался к Акмоле. Здесь я уже кое-что помню, так как мне предстояло пойти на авантюрный шаг — попытаться перебежать из кустанайского вагона в жанатасский, чтобы не сходить в Акмоле. Состояние было стрессовое, а такие вещи обычно запоминаются. Первая попытка не удалась — меня заметили и остановили проводники в этом же, кустанайском вагоне. Через несколько минут я попытался снова, и в этот раз получилось! Правда, я так думаю, они просто не стали за мной гнаться, закрыв на это глаза. Но ещё нужно было преодолеть второе препятствие в лице проводников жанатасского вагона. Они, конечно, тоже сразу меня засекли. К счастью, у них в вагоне оказалось свободное место, и весь вопрос упирался только в деньги. Я, опять же по неопытности, не продумал этот момент заранее — можно было навести справки, сколько стоит билет от Акмолы до Жанатаса, чтобы приготовить нужные суммы заранее и торговаться. А тут времени на соображения уже не было, в итоге я «отстегнул» проводникам шестьсот тенге (потом узнал, что билет стоит что-то около пятисот тенге, не больше). Ну да ладно, от добра добра не ищут — кто знает, может, проводники на меньшую сумму и не согласились бы. Зато теперь я спокойно ехал до Жанатаса напрямую, без всяких ненужных пересадок.

Прошла ночь, и, наконец, наступил день прибытия. Теперь дорога уже не утомляла, не казалась тягостной, а совсем наоборот — на душе снова стало радостно и легко, счёт пошёл на часы. Оставшиеся полдня я почти не заходил в купе — почти всё время стоял в коридоре, глядя в окно. Было пасмурно, а бескрайние тургайские степные просторы были сплошь покрыты огромными снежными массами — типичная картина для этого региона зимой, в отличие от Алма-Аты, где снега не бывает много. Когда до прибытия осталось что-то около получаса, всякий раз, когда на горизонте появлялись какие-нибудь постройки и домишки, я нетерпеливо вглядывался вдаль, надеясь, что это уже начинаются жанатасские окрестности. Однако всё это были лишь мелкие посёлки и полустанки. Но вот настал момент, когда в пейзаже за окном уже невозможно было ошибиться — мы въехали в окрестности Жанатаса. За окном побежали знакомые дома частного сектора, а вдали виднелись многоэтажки центральных районов. Даже не верилось, что я вновь вижу эти привычные с детства картины. Сколько я провёл в Алма-Ате за время первого семестра? Всего какие-то пять неполных месяцев. А ощущения были такие, словно прошёл миллион лет!

Поскольку заранее не было точно известно, удастся ли мне авантюра с перебежкой в жанатасский вагон, я был уверен, что меня никто встречать не будет. Потом выяснилось, что там, на вокзале, всё-таки были и мать, и Адиль с Болатом. Но мы умудрились не встретиться, и я пошёл до дома (а они решили, что я не приехал и сейчас нахожусь в Акмоле, ожидая поезда на Жанатас). Жрать хотелось так сильно, что я тут же, рядом с вокзалом купил в ларьке «сникерс» и ел его на ходу. Домой шёл пешком, практически через весь город. Примерно в середине пути понял, что за время проживания в тёплой Алма-Ате совсем забыл, что такое зима в Жанатасе. Я даже не надел подштанники! Был уверен, что за какие-то полчаса пути не замёрзну. Вот дебилоид! Хорошо хоть штаны были тёплые, с начёсом, а то совсем бы задубел. Шёл и думал: «Блин, как они вообще живут в таких условиях?». И сам себе поразился: всего-то пять месяцев прожил в Алма-Ате, а уже думаю о жанатасцах в третьем лице — «как ОНИ здесь живут» — будто сам к ним никаким боком не отношусь!