Бесплатный фрагмент - Записки штрафника

Предисловие

«Записки штрафника — Млечный Путь» с изначальным рабочим названием «Тот самый Дисбат» — это не просто литературное произведение, а ёмкий исторический экскурс в закулисье прошлого Советской армии. На примере полуторалетнего пути штрафника Тасаева автор книги Исмаил Акаев по сути раскрывает преступления, которые с позволения властей происходили в застенках Дисбата. События, описываемые в произведении, происходят на рубеже 80-х годов. По сути книги, самое интересное начинается с пятой главы, куда автор приводит читателя — после штиля в бурю событий. Читатель, хотите попасть в настоящий Дисбат? Наберитесь терпения, каждая глава автора в этой книге — это своего рода «МЕНЮ» в котором аппетит поднимается, смакуя первые главы «блюд».

Вниманию читателя представляется самый крупный на территории Советского Союза дисциплинарный батальон, а простыми словами Дисбат. Самое интересное, что пополнить количество штрафников не составляет большого труда — защитникам Родины не нужно становиться на защиту своей чести. Вот в чем парадокс. Полные сил молодые ребята вступают в войска Советской армии с несоизмеримым желанием защищать свою Родину и лоб в лоб сталкиваются с одной из циничных и гнусных особенностей армии, которая, к сожалению, сохранилась по сей день — «дедовщина», как один из методов уничижения человеческого достоинства

Главный герой Тасаев — выходец из народа, который на протяжении веков умеет с честью отстаивать интересы своей Отчизны, с первых дней службы даёт знать, что не собирается терпеть «дедовские» бесчинства. За конфликт со старослужащими Тасаев оказывается за колючей проволокой Дисбата. Тут и начинается тасаевская история, которую автор без всякого преувеличения так искусно передал на письме.

Кому и зачем нужен Дисбат? И почему армия не искореняет «дедовщину»? Эти два непосредственно взаимосвязанных между собой вопроса, сразу же возникнут у читателя. И автор в произведении дает на них развернутые ответы, точнее читатель найдет эти ответы сам, изучая то, какой путь проделывает Тасаев от осужденного до приобретения на зоне статуса «Бурого».

Начнем с того, что, читая «Записки штрафника», ты начинаешь понимать, что идеализированная Советская власть далеко не была эталоном закона и справедливости, ведь иначе почему на протяжении стольких лет армия не могла положить конец «дедовщине», ведь именно с попустительства высших лиц допускались издевательства над призывниками, а те, которые шли против устоявшейся системы, попадали под военный трибунал, а после и в стены Дисбата, подобно нашему герою Тасаеву.

Что касается самого Дисбата, здесь автор открывает большую завесу перед преступлениями, творившимися в советских войсках, преступлениями, которые незаслуженно канули в забвение. По мере чтения книги, мы понимаем, что Дисбат необходим властям как бесплатная рабочая сила, ведь штрафники не покладая рук трудятся на железобетонных заводах и других строительных объектах. Рассказывая о так называемом «таежном» фонде, автор показывает нам какие бесчинства творились в войсках, когда осужденные умирают на работах, которые практически невозможно физически выполнять, а «таежный» фонд при этом пополняется.

Очень красиво и доступно автор показывает нам внутренний мир главного героя Тасаева — молодой, полный жизненных сил и энергии парнишка, который с подножья чеченских гор оказывается на мерзлых землях Дальнего Востока и так блестяще проходит через первый и главный жизненный экзамен на стойкость и силу духа. Через любовь к родине главного героя, автор очень искусно знакомит читателя с историей чеченского народа, а также показывает яркое выражение национализма, которое было присуще в те годы представителям властей.

Так, в 17-й главе мы видим, как старший лейтенант попрекает осужденного Тасаева депортацией чеченского народа, горько сожалея при этом, что Сталин в свое время до конца не расправился с этим, как он выражается, «отродьем». И здесь в Тасаеве просыпается этот дух его народа. И просыпается именно в моменты отчаяния и безысходности. Замечаете искусно проведенную автором параллель? Ведь именно в подобные моменты, казалось бы, окончательного падения и конца, чеченский народ в различные периоды времени возрождался с новой силой. Образ четвероногого друга Тасаева — коня Тебулоса красиво переплетается с древней историей Чечни. На примере горы Тебулос Мта — высочайшей точки Чечни, в честь которой назван скакун главного героя, автор освежает в памяти читателей незаслуженно забытые страницы истории, а именно противостояние чеченцев против Золотой Орды.

Я Тебулос — кричит в ответ своим врагам Тасаев. Это означает, что в нем уже заговорила кровь его предков, которые когда-то именно на этой горе отражали атаки полчищ Хромого Тимура, покорившего полмира, но вынужденного повернуть коней с чеченских гор и признать свое поражение. Автор дает понять, как важна генетическая память, ведь Тасаеву есть на что опереться — это история его народа. У Тебулоса не покорились мои предки, значит через столько веков, здесь в Дисбате, не сломаюсь и я — говорит главный герой.

Стоит подчеркнуть, как тонко переданы в этом произведении грани человеческой сущности, а именно тот факт, что внутренний свет человека можно сохранить в какой бы тьме он ни находился, ведь даже в этом дисбатовском аду находятся люди, которые идут навстречу риску и протягивают руку помощи Тасаеву. В произведении замечательно передан образ майора Русова, который сопереживает главному герою и, кроме того, посещает его семью, преодолевая такой долгий путь с Дальнего Востока до Кавказа. Устами майора Русова, автор передает чеченскую философию гостеприимства, красоту его обычаев, простоту и величие самого народа. Здесь хочется акцентировать внимание на одном достаточно нелицеприятном моменте.

Как я подчеркнула ранее, автор умело передает в этом произведении образы и характеры людей, которые обладают теми или иными качествами вне зависимости от национальной принадлежности или вероисповедания. Тут и настает тот самый нелицеприятный для читателя момент.

Наполненный любовью к своему народу и Родине, главный герой Тасаев, с достоинством прошедший через жернова Дисбата, уже вернувшись в свою часть, из письма майора Русова узнает о самой страшной тайне, которая наносит ему неимоверный удар — предательство земляка. Каково Тасаеву узнать, что донос чеченца Лечи Сааева сыграл не последнюю роль в том, что он попадает в холодные камеры Дисбата, тогда как майор Русов и даже сержанты и офицеры непосредственно на самой зоне помогают ему, не теряя человеческих лиц. Здесь автор напоминает нам, что те или иные качества, возвышающие человека, бывают присущи вне зависимости от того, кто ты по национальности.

Философски красиво завершает автор свое повествование в 18 главе, которую можно назвать «Млечный путь». Именно в этой главе, Тасаев ставит точку данно себе слову, наказывая наказывая последнего из своих трех главных обидчиков, и уже, с чувством исполненного долга смотрит на мерцание Млечного пути, которое когда-то он видел через решетчатое окно камеры, на холодном полу которой он лежал обессилевшим. Но а завершает автор свое произведение, снова проводя исторические параллели. Главный герой посещает территорию Дисбата ровно через 20 лет — в тот самый период времени, когда его народ проходит через жернова второй народоубийственной войны.

Приводя примеры жестокости федералов, творивших бесчинства в Чечне, и показывая их жалкий конец, автор дает читателю возможность задуматься над тем, кто является в жизни истинным победителем –тот, кто творил зло или тот, кто смог его выстоять? Нет сомнений в том, что новое произведение Исмаила Акаева, как и его предыдущий роман найдет отклик в сердцах многих читателей и поможет им найти ответы на многие вопросы, ведь повествование, которое идет на этих страницах не просто история одного человека, а прошлое целой страны и ее народов.

Янина Дикаева, журналист

Глава 1. «Подводная лодка»

I

Вай дала кхерхьара, вай даха а кхоьрур дара — если бы мы боялись умирать, мы бы боялись и жить?

Это был месяц апрель, когда величественная чеченская природа находилась в белом плену наступившей весны. Буйство красок опьяняло, заполняло все изнутри безграничным желанием жить и мечтать. Дальневосточный апрель не был таким красивым и теплым. Мерзлый приморский ветер пронимал до костей.

Салман Тасаев сам толком и не понял, как четыре месяца назад с берегов буйного Терека и Аргуна оказался здесь на холодном побережье Охотского моря, от которого до Тихого океана рукой подать. Так уж было заведено в советской системе, что призывникам не разрешалось служить в родных краях. Вот и разбросало молодых солдат по всему Советскому Союзу, а Тасаев оказался в Хабаровском крае. Порт Ванино, где он проходил службу был закрытым регионом для иногородних, где требовался специальный пропуск.

Это холодное во всех смыслах место еще надолго останется в памяти Тасаева. Начало службы в порту ознаменовалось его дракой. Не совсем хороший старт, но у Тасаева были другие принципы, изменить которые не удалось даже жестокой дальневосточной дедовщине. Он поднял руку на старослужащих. Этой дракой он показал всей части, что дедовщину терпеть не собирается, чего бы ему это ни стоило. Далее его уже судили как физически «оскорбившего» старших по званию и за избиение старослужащих. Надо отметить, надавал им Тасаев по полной.

В ходе следственных мероприятий военным трибуналом был дан запрос на родину в военкомат, запрашивая его характеристики и прочие справки о его гражданской жизни. Военком майор Пыльцин был знаком с его родителями и, почувствовав что-то неладное, быстро сообщил им по секрету, что пришёл запрос на сына — значит что-то серьезное!

Встревоженная мать Тасаева вместе со своим старшим сыном срочно вылетела на Дальний Восток. Преодолевая непривычный для себя холод, они кое-как добрались до места назначения. Удивлению матери и брата не было предела, когда на свидание Тасаева привели под конвоем, ведь Салман уже успел написать домой матери письмо с искусным враньем — мол перевели меня на подводную лодку и что скоро уходит она в дальнее плавание с Тихого океана в Индийский океан, и что написать домой в скором времени не удастся. Сочиняя романтическую историю своей службы для спокойствия души матери, Тасаев уже сидел на гауптвахте.

Как только он переступил порог комнаты свидания, разъяренная мать вскочила и разводя руками, командирским голосом спросила:

— Где подводная лодка? Это и есть твоя подводная лодка?!

Потом опечаленно присев на кушетку, даже не обняв сына, она продолжила

— Понимаешь… я летела с Минеральных-Вод, десять часов, ехала почти двое суток на поезде, чтобы увидеть твою подлодку, а это какой-то секретный бункер для крыс! Ты что здесь делаешь? Я тебя в армию отправила служить! Для чего я тебя растила? Чтобы ты мордобойством занимался? — далее он испытал шок, когда мать сбросив зимнюю дублёнку, сняла свои сапоги, задрала платье, и говорит:

— На, полюбуйся! — Салман не знал куда деться от стыда, не понимая, что она пытается сделать.

— Смотри до чего ты меня довел, — продолжала мать, — я только сейчас заметила, что я надела теплый гамаш поверх белья только на одну ногу, а вторая часть гамаша путалась под ногами, и я не замечала от волнения, как мерзнет моя нога.

Он припал к ее ногам, прикрывая собой… Нет ничего сильнее материнской самоотверженности. Для нее не существует никаких преград и границ — ни наземных, ни воздушных, ни морских. Меняя города, аэропорты и вокзалы, она на крыльях неслась к своему ребенку, забывая свои человеческие потребности. Он был для нее ребенком, пусть сейчас и сидел на гауптвахте, набив морду бывалым дедам, но он все равно был ребенком, который сегодня нуждался в ней. И он осознавал, что вся эта усталость от преодоленных километров, тревога, кипящая в ее глазах — все это происходит по его вине, что на данный момент именно он источник ее страданий.

Прости меня, МАМА…

Прости, Аллах сыновей за все страдания матерей… Кайтесь, сыновья, и я каюсь!

II

Это был уже одиннадцатый день ноября, лютый холод которого ничем не отличался от зимнего. Прошло полтора года срока, который Салман отсидел в Дисбате. Ровно полтора года назад он оказался в Дисбате в результате драки, которая произошла через четыре месяца его службы в армии. Могло бы ничего и не случиться, если бы не наглость «дедов» и не дерзость Тасаева. Зачинщиков драки — бывалых старослужащих, естественно, офицеры быстро прикрыли, так как у них с сержантами и солдатами срочной службы, почти за два года совместной службы были «накатаны» отношения, а Салман, став «паровозом» зачинщиком, виновником и многих других подлогов, ушел в Дисбат.

В ходе драки, «дедушки» конечно получили по мордам, несмотря на разницу в числе противостоящих и срока службы закалявших солдат. Матёрость «дедушек» не спасла, напротив они были унижены стойкостью, мужеством и противостоянием чеченца. После драки «дедушки» побежали в госпиталь снимать побои и первыми накатали рапорты, сделать подобное Салман посчитал для себя унижением.

Сегодня прошло ровно два года после призыва в армию, четыре месяца в своей части, два месяца под следствием, и полтора года в Дисбате. Ему бы сейчас домой ехать на дембель, но нет, он должен прибыть в свою изначальную часть службы, чтобы дослужить потерянные в Дисбате полтора года. От зоны Дисбата его часть находилась в тридцати пяти километрах.

Обычно некоторых после отсидки отпускали, если из той части не присылали сопровождение, чтобы сам мог добраться до бывшего места службы. Салман, уже по правилам устава, пришил погоны, шевроны, знаки различия родов войск, эмблемы, изъятые у него решением военного трибунала.

Если ему в течение дня не вручили лично его воинский билет, личное дело, предписание, значит было понятно, что командование Дисбата и его родной части созвонились, и будут ожидать сопровождающих, которых обычно присылают с той части, куда должен следовать освободившийся. В его казарму пришел конвой, и велели следовать за ними на КПП, где, видимо, его ждали… Салман попрощался со всеми друзьями, которых он приобрел в этой страшной «заколючке» Дисбата. На КПП сидели ожидавшие его старший лейтенант и один солдат-ефрейтор, с черными погонами и эмблемами на петлицах его рода войск. Когда его ввели, те встали, а старший лейтенант, не здороваясь подошёл к нему. В руках он держал документы, по всей вероятности, Салмана.

— Следуйте за мной! — командно обратился к нему офицер. На КПП присутствовали краснопогонники — офицеры и сержанты Дисбата, которые улыбались Салману. Они-то уже знали, с кем теперь имеет дело этот старлей.

Салман, улыбнувшись уже бывшим его «перевоспитателям», обратился к невежливому офицеру

— Постойте, а Вы, собственно, кто будете, приказывать мне? Я что, Вами арестованный или Ваш подчиненный? Может, Вы для начала представитесь!? Кто Вы и что, зачем Вы здесь? — внутри помещения раздались усмешки и шёпот, потом смех усилился… Старлей начал нервно подергивать усами. Но, собравшись, немного заикаясь (оказывается эта патология была у него врождённой) отбубнил:

— Я Ваш, теперь, новый командир взвода, приехал за Вами доставить Вас на место Вашей дальнейшей службы в армии. С этого момента, Вы являетесь моим подчиненным солдатом, а я непосредственный Ваш командир…

— Но откуда мне известно, что Вы мой командир, а я Ваш подчинённый солдат? Покажите удостоверяющий документ. Может Вы прибыли похитить меня, как солдата, владеющего военной тайной? — с серьезным видом, стал издеваться над офицером Салман.

— Достаточно того, что я показал присутствующим здесь офицерам, следуйте за мной не пререкаясь, без лишних вопросов. Солдат, Вы поняли меня? Вперёд!

— Но, простите товарищ старший лейтенант, откуда мне известно, что Вы им показали, и что вы все не сговорились? Так что, мне лучше остаться здесь, я здесь привык, и у меня очень много «секретных» заданий от Мин-Обороны Государства, которые я здесь не завершил. Присутствующие продолжали хихикать над этим представлением, но затем уже решили вмешаться. Капитан роты охраны Дисбата бросил реплику в сторону уже запаниковавшего старлея:

— Если бы Вы… Если бы Вы знали, какой «подарок» везёте к себе в часть? И будьте осторожны с этим «Организмом», очень осторожны…!

— Ничего, он у меня, как шелковый станет по прибытию! Салмана задел выпад капитана, который язвительно пугал и задевал офицерское достоинство его нового командира взвода. Но решил доиграть против старшего лейтенанта, который пытается приструнить его с первой встречи. Старлей не мог знать, какую железную выдержку получил на зоне Тасаев.

Салман тоже его не знал. Видимо, он пришел служить в их часть, после того, как его посадили. Командир части, который знал Салмана, должен был хотя бы послать за ним того офицера из младшего состава, который знал его во время службы.

— Скажите старлей, шёлк имеет атласный вид, или шершавый? — съязвил Салман.

— Не знаю, какой шёлк имеет вид, но твой вид будет иметь и шершавый, и пуп… пуппырчатый, — стал заикаться старлей.

— Ооо, как всё сложно-то у Вас, уже челюсть клинит, как Вас взяли в армию с эпилепсией-то?

— Смотрите, как ведёт себя этот бравый офицер, — перевел свой взгляд Салман к остальным присутствующим, это говорит о том, что я скоро сюда вернусь, или уеду на Колыму…

— Немеддддленноо прекратите паясничать солдат, выйдите из КПП, — взбесился старлей, хватая Салмана под локоть, и пытаясь потащить за собой к двери. Салман понял, что дело заходит далеко. Он толчком локтя отбросив от себя старлея, пнул ногой в дверь КПП и вышел на мороз. С Татарского пролива и Охотского моря, которые прилегали к Тихому океану дул холодный ветер, который больно обжигал лицо. Поселок Октябрьский, где находился Дисбат стоял выше на сопках порта «ВАНИНО». Вдали сквозь снег и пургу виднелись огни кораблей в бухтах, заякорившихся к порту.

Салман знал в какую сторону въездного КПП ему идти, и он пошел, оглядываясь на вышки с часовыми по периметру, где за этими высокими заборами он оставил часть себя, и тех, кому еще нужно здесь доматывать свой срок. Поверженный им Дисбат остался позади. Впереди полтора года службы в родной части, куда он сегодня вернется с отточенным, словно молот, мужеством и волей. Он победил Дисбат, но скольких победила эта зона, сколько молодых судеб и неокрепших умов было сломлено за этой колючей проволокой. Но это уже отдельная история.

Салман шел впереди, в направлении к въездному КПП, откуда запускали лишь исключительно транспорт относящийся к Дисбату.

— Вы что думаете, я не найду сам дорогу в часть, или сбегу? — спросил Салман, усердно пытавшегося его обогнать офицера. А потом решил

— Пусть плетется за мной.

Сделав отметку на последнем КПП, они направились к поджидавшему их военному автобусу военной конструкции на базе ГАЗ-66, за рулём которого сидел таджик-ефрейтор Хайруддинов. Они сели. Автобус тронулся в сторону порта ВАНИНО, через который и лежал их путь до части. В салоне автобуса находился ещё один солдат. Совсем молоденький он сидел съежившись, тайком оглядывая Салмана.

Салман уже не был тем салагой, когда «дедушки» пытались притеснять его. При росте сто восемьдесят шесть сантиметров, и природными данными «сухостоя» плоти, он уже намного отличался от того, которого «ОНИ» запрятали в Дисбат. Молодой солдат, увидев на себе оценивающий взгляд Салмана, совсем съежился, будто его окатило холодной тихоокеанской волной. Салман, сжалившись над солдатом, отвёл свой взгляд через окна автобуса в сторону монстров — портовских кранов. Они стояли, как исполины, огромные, мощные, круглосуточно загружая и выгружая морские тяжелогрузы.

Тасаев достал из кармана сигарету и закурил, пуская в потолок автобуса клубы дыма…

— Немедленно отставить курить в машине! — уже посмелее, в окружении своих, гаркнул на Салмана офицер.

— Не в машине я курю, это автобус. — съязвил Салман.

— Я Вам приказываю, отставить курить в офицерском автобусе! — закричал в ярости офицер.

— Я хочу курить, а чей он автобус, мне наплевать. Солдатам значит тентованый грузовик, а вам автобус. Ничего, дезинфекция будет, против моли…

— Остановите автобус! — приказал офицер водителю. Зарулив на обочину, ефрейтор остановил автобус. Дворники лобового стекла махали своими «крыльями», счищая снег со стекол.

— Немедленно выбросить сигарету! Я Вам приказываю!

— Что, бить будете… прямо тут в автобусе, или на морозе? — не теряя спокойствие, глядя в упор, и выпуская дым изо рта на офицера — спросил «Организм».

Старлей пришел в ярость, стал заикаться сильнее, но быстро остудился, не предполагая на что способен этот «Организм», не зря его те «красноперые» предупреждали.

— У Вас сегодня волнительный день… я Вас понимаю. Выйдите на улицу и покурите на воздухе. Наверное, Вы много пережили там, там в Штрафбате Дисбата..

— Нет, Вы ошибаетесь. Там я был на курорте, а на улицу, после курорта, сами понимаете! А чтоб Вы знали товарищ офицер, что Штрафбат, что Дисбат — это один ёжик, с одинаковыми колючками в заднице!

— Трогайте, поехали! — приказал офицер, сдавая изначально неверно принятую позицию к человеку. Оказывается, как после прояснилось, до суда — бывший командир взвода Салмана, старший лейтенант Борисевич (настоящая фамилия) предупреждал этого нового, когда уходил на повышение: парень с Дисбата должен вернуться, делай на него ставку, не пожалеешь! Но новый взводный решил начать с закручивания гаек на шею. А Салману, что поводок, что петля уже одно понятие.

— А может быть и командир части что-то нашептал командиру взвода перед тем, как забрать меня в часть — подумал он.
Салман не знал, что его командир взвода старший лейтенант Борисевич перевелся с этой части с повышением в другой военный округ. За те четыре месяца службы до суда, они несмотря на всю строгость строевого комвзвода очень ладили. Борисевич тогда имел свои планы на Салмана — назначить его своим замкомвзводом. Но, увы, всё сложилось как сложилось…

III

Проехав порт, не проронив больше ни слова, они добрались до части, которая находилась в шести километрах дальше от порта, в таёжном лесу. Автобус въехал через КПП на территорию части. Офицер сказал Салману, чтобы он шёл в расположение казармы, где дислоцировалась их батарея, а сам пойдёт докладывать заместителю командира по политической части, что они прибыли.

— Это ещё что за сюрприз? — подумал Салман. Обычно в такое позднее время здесь оставались только дежурный по части, помощник дежурного по части из офицеров, и дежурные солдаты и сержанты, контролирующие обстановку. А другие офицеры и штабные служащие уезжали вечером до ужина в военный офицерский жилой городок в порту, где они и проживали. А время сейчас было почти к отбою на сон и, судя по всему, ужин тоже уже давно прошел.
Значит и замполит решил взять узды в свои руки и «встретить» как положено, по-советски… Разумеется, замполит решил не откладывая, сегодня же провести с ним воспитательную работу. Салман поднялся на второй этаж казарменного здания, где располагалась его бывшая батарея, может и уже вновь будущая, где ему предстоит дослуживать армейский срок.

До его приезда солдаты его призыва уже демобилизовались, значит он уже двухлетка, которому дослуживать ещё полтора года, и те кто отслужил, полтора, год, полгода, и новобранцы этого зимнего призыва будут служить с ним. Так, теперь он становится не «дедушкой», а уже прадедушкой…

Судя по поведению собравшихся солдат и сержантов, его ждали. Кто посмелее, пытался проявить такт вежливости, подойти поздороваться, а кто в сторонке приветствовал кивком головы. К этому времени в расположение поднялся старлей, с повязкой на рукаве «Дежурный по части».

— Да, — подумал Салман, — основательно подготовились. И ему не нравились эти сюрпризы. Прозвучала команда «смирно» от дневального на «тумбочке» и ответ — «Вольно», — от старлея. Старлей обратился к Салману:

— Вас ожидает замполит части, майор Крамаренко. Идите и доложите о Вашем прибытии!

— Так Вы уже доложили ведь, мне зачем туда ходить? — парировал «Организм».

— Выполняйте приказ, товарищ солдат! — потребовал властно усатый старлей.

— Ладно, — подумал Салман, — ёжики так ёжики… в «родных» стенах старлей голос круче подаёт. Он пришел в штаб, расположенный в метрах тридцати от казармы, вошёл вовнутрь, где его встретил сержант с повязкой «дежурный по штабу», Салман прошел мимо него, не удостоив того и взглядом, тот и вовсе обрадовался, видимо, но захотел подсказать:

— Направо по коридору и в конце дверь слева.

— Не жуй сопли, салага, — бросил ему в ответ «Организм». Кабинет замполита и его расположение было Салману знакомо. Тот кабинет при его службе и дежурств по штабу, (несмотря на малый срок службы в армии, Салману доверяли это дежурство) занимал в то время майор Русов, родом из Киева. Он во время следствия по его делу хлопотал, но, увы. И Русов уже, как полгода перевелся в другой военный округ из Дальнего Востока. Салман, подходя к двери, где была прибита бронзовая табличка с надписью «зам. полит. части», остановился и осмотрелся. Поправил шапку, ремень, шинель, застегнулся как положено и постучался…

— «Войдите», — услышал Салман за дверью металлически-ржавый, охрипший голос. Он вошёл.

— Товарищ майор, рядовой Тасаев прибыл из дисциплинарного батальона номер десять для прохождения воинской службы — прикладывая руку к головному убору, Салман ощутил, как его рука отдернулась назад. За полтора года в дисбате, никто: ни дисбатовский офицер, ни сержант, ни прапорщик не смог заставить его отдать им воинскую честь, прикладывая руку к виску. В Дисбате честь отдавали только уже сломленные осужденные, а таких, как он на более тысяча осуждённых было всего пару десяток. Салман сдержал себя в руках, понимая, что он в другом месте, и нужно поскорее отделаться от этого назойливого замполита.

Майор сквозь очки внимательно осматривал «Организм». Очень чистая новая солдатская шинель, в общем неожиданно чистый, опрятный солдат. Майор ожидал увидеть полную противоположность — грязного, замызганного, запуганного, сломленного дисбатовца, а перед майором стоял Коллос. Наконец он опомнился и сказал:

— «Вольно»! А далее сразу — мечом, саблей, шашкой, пушкой, устрашением, напором — начал майор:

— Тасаев! Я хочу Вас предупредить, что Вы должны забыть все ваши дисбатовские «ржавости», которые будут нарушать воинскую дисциплину. Мы будем категорически пресекать Ваши всяческие действия, разлагающие воинский устав внутренней, строевой, боевой службы и дисциплины нашей части. Мы не позволим Вам разливать «гной» на нашу строжайшую дисциплину воинской повинности! В свое время Вы пытались это сделать, до моего прихода в эту часть на службу. Так вот, я хочу предупредить Вас, что за малейшее неповиновение и нарушение, я отправлю Вас назад или куда подальше валить лес. Вам всё понятно, или у Вас есть ко мне вопросы? Если нет, то идите в казарму, там Вас ждут, чтобы со всеми вместе протрубить отбой на сон.

— К Вам, товарищ майор, у меня не будет никогда никаких вопросов. Я к гнилым болванам не обращаюсь…

— Как Вы смеете со мной так говорить, да я Вас… тебя, солдат сейчас отправлю на гауптвахту, я отдам тебя… Вас… трибунал…, под суд…, — майор вскочил, и с пеной у рта, бегая вокруг стола туда-сюда продолжал:

— Да Вы мерзавец… Я Вас… Я тебя…

— Вы мне лично ничего не сделаете, сядьте и не гоните тихоокеанскую волну, сидя на не предназначенном для себя стуле. Вам не место в советской армии, а тем более быть замполитом части Вы не достойны. И если Вы остались сегодня, лишив Ваше семейство своего общества, чтобы предупредить, напугать, устрашить меня, то в свою очередь должен сказать Вам, что именно такие как Вы разлагают армию и воинскую дисциплину. В моих жилах течет кровь, а не гной. Это от Вас несёт гноем! — Салман развернулся, открыл дверь и вышел, хлопнув ею так, что она чуть не вылетела с петель.

Услышав шум, ему навстречу выскочил дежурный по штабу сержант. Но, заметив несущуюся на себя лавину гнева, ринулся в сторону. Вернувшись в казарму, Тасаев крикнул:

— Дневальный, эй на тумбочке, ко мне!

Дневальный тут же подскочил, бросив свою тумбочку.

— Что надо? — запинаясь спросил дневальный.

— Найди каптерщика, скажи ему, что я велел, чтобы выделил вон на ту нижнюю кровать у окна в дальнем углу, чистый матрас, белье и всё необходимое для гигиены. И скажи, чтобы кровать второго яруса убрал над моей кроватью. А сейчас принеси мне ключи от душевой, (бани — душевые, работали только по субботам) но это уже не волновало Салмана.

— Хорошо, мы всё сделаем, но ключ, душ, взводный… дежурный…

— Скажешь я велел! Бегом!

Он помылся в душе на первом этаже, поднялся, а в расположении казармы уже не было никого. Всех повели на вечернюю прогулку с музыкой, где с улицы с плаца доносились слова из песни «Серая шинель» — согревает лааасково, сееерая шинель…

Салман разделся, лёг спать, не дожидаясь вечерней поверки. В армии каждый день перед отбоем проводят вечернюю поверку — перекличку, и расход людей по нарядам, по караульной службе и т. д. Перед сном он думал и понимал, почему сегодня затянули время отбоя — хотят приструнить, заровнять, показать кто есть кто, при всех, привзводно, приротно, батарейно и т.д…

IV

А потом все изнутри захватили неожиданные воспоминания о Родине, будто совсем рядом чувствовался волшебный запах ее лесов и чистых рек. Думал о родителях, братьях и сестрах, о светлом доме, где всегда так вкусно пахло чеченской едой. Салман и не заметил, как уснул в объятиях памяти и не услышал, как все вернулись с вечерней, т.е. уже с ночной прогулки, и как все разошлись по бытовым и туалетным комнатам на пять минут, чтобы приготовиться после поверки ко сну…
Через некоторое время, дневальный громко подал команду:

— Всем строиться на вечернюю поверку! Все, повзводно, по отделениям выстроились по центральному проходу казармы. Дежурный по роте сержант подал команду:

— Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! И приложив руку к виску, строевым шагом пошел к стоявшему по середине старшему лейтенанту для того, чтобы доложить о построении на поверку, держа в одной руке журнал с данными личного состава. 
— Товарищ старший лейтенант! Личный состав на вечернюю поверку построен. Дежурный по роте сержант Молчанов! Взводный, не давая команды — «Вольно»! прошёлся перед строем, и сказал обращаясь к сержанту:

— Почему я не вижу прибывшего с Дисбата рядового Тасаева?

— Товарищ старший лейтенант, рядовой Тасаев отпросился спать, с жалобой на усталость и головные боли — соврал сержант офицеру.

— Поднять и поставить в строй, немедленно! — приказал офицер, сам отходя в сторонку, в сторону тумбочки дневального.

— Есть! — ответил сержант и поплелся в глубь расположения казармы, где уже давно спал Тасаев. Сержант растолкал Тасаева и сказал обращаясь по имени:

— Салман, пожалуйста, он не успокоится, встань в строй, а то он заставит всех стоять, чтобы на тебя это воздействовало!

— Передай ему, что я сплю, — отворачиваясь на другой бок, ответил Салман сержанту. Сержант, подойдя к офицеру доложил:

— Он не встаёт, он болен…

— Поднять и привести его в мою канцелярию, — повысив тон на сержанта, офицер пошел в сторону своей канцелярии, которая находилась на том же этаже за тумбочкой дневального. Сержант вернулся ни с чем. Тогда из канцелярии выскочил разъяренный старлей и, громко стуча каблуками хромовых сапог, пошел искать Тасаева в дальний угол расположения. Подойдя к кровати, офицер сбросил с Тасаева одеяло, и громко скомандовал:

— Встать! Подъём!

«Организм» приподнялся, поднял с пола одеяло, и накрылся им вновь.

— Рядовой Тасаев! — приложив руку к виску и головному убору — шапке, продолжал офицер, уже отдавая официальный приказ, — я приказываю Вам подняться и встать в строй! «Организм» не подавал признаков жизни. Следующий приказ гласил:

— Рядовой Тасаев! Я приказываю Вам перед всем личным составом подняться и пройти за мной в канцелярию. В противном случае, я вынужден буду подать на Вас рапорт в Военную прокуратуру за неподчинение приказу дежурного офицера по воинской части, — номер такой-то, при присутствии всего личного состава. К Вам будет применена мера пресечения прямо сейчас, и Вы будете сопровождены на гарнизонную гауптвахту или в дисбатовскую гауптвахту. Через три минуты я вынужден буду снарядить конвой по вашей доставке туда! — отчеканив угрозы, офицер быстро удалился в канцелярию.

Строй стоял и «кипел» в шёпоте. Салман повернулся на спину, забросил руки за голову и стал размышлять о том, как ему всё это осточертело и как же теперь было плевать ему на всё, пусть сажают…

Подошёл сержант Молчанов и стал уговаривать Салмана:

— Пойми, они с замполитом что-то задумали, не ломай себе жизнь. Хотя бы дождись нормально завтрашнего дня. Приедут офицеры, приедет командир части, твой друг старшина батареи прапорщик Крылов — он про тебя много рассказывал, какой ты. У тебя здесь в части больше друзей, чем врагов. Ты и так много испытал и пережил. Мы с моим другом младшим сержантом, в увольнительные дни, случайно в портовском клубе «Маяк» встретились с сержантами Дисбата, которые нам рассказывали про тебя, когда мы спросили знают ли они тебя. Мы, вернувшись в часть, рассказывали про тебя многим из нашей части. И офицеры, встречались дисбатовские с нашими, в гарнизонном доме офицеров, и им про тебя много известно. Здесь про тебя такое говорят. Этот старлей, и замполит недавно в нашей части, а замполит вообще не кадровый офицер, он попал в армию из парткома, какого-то гражданского хозяйства по блату, чтобы сделать в Северном регионе выслугу лет, здесь год за полтора идёт, плюс надбавки. Идём, зайди к нему, отпросись спать, или встань в строй, я быстро закончу перекличку. Салман встал, одел солдатские тапки на босу ногу, как был в одних трусах, так и пошел перед строем в канцелярию.

Строй замер, «кипение» шептаний затихло. Дневальный у тумбочки провалился за тумбу с грохотом, когда он подходил к двери канцелярии. Салман резко дёрнул дверь от себя, она не поддалась, потом на себя, и он вошёл, как в «баню», и тут же услышал топот солдатских сапог за дверью. Строй сломался и подался к двери канцелярии.
Сидевший за своим рабочим столом офицер подскочил и, заикаясь, вымолвил:

— Рядовой Тасаев, немедленно привести себя в порядок, наденьте на себя форму одежды и войдите заново надлежащим образом, иначе я Вас выкину с кабинета!!!!

— Вы меня разбудили и позвали в канцелярию, я пришел, но вы не говорили мне о форме одежды абсолютно ничего.

— Я сейчас выброшу Вас отсюда…

— Никуда Вы меня отсюда не выбросите, а если попытаетесь, это будет последняя попытка в Вашей жизни вообще что-либо сделать… И вообще, летёха, запомни, меня пугать — без зубов остаться.

Офицер потянулся к кобуре, где находился его табельный пистолет…

— Брось, летёха, играть в Фантомаса, пуганый уже. Ты не успеешь его достать, как вылетишь в окно со второго этажа. Я выйду сам, но в строй становиться не стану, и не собираюсь вставать, хоть вся эта часть, вооружившись набросится на меня. Сегодня мне нужно отдохнуть и подумать, будешь ли ты моим непосредственным командиром, я за эти два общих года много отдал армии, и всё что будут дальше с меня требовать, я буду рассматривать — хочу я, или не хочу я! Учти, летёха, я не собираюсь наравне со всеми летать перед тобой и другими на карачках. И потом, твоя первая ошибка, по прибытии меня с Дисбата, ты должен был подстраховаться, чтобы я обязан был выполнять твои и замполита прокачки. Меня не поставили на учёт этой части, я не поставлен на довольствие, и ужином у вас не кормился. Ведь, когда мы прибыли, начальника штаба не было в штабе, он уехал домой со всеми отдыхать, а без него, и его учёта меня в личный состав части не зачислили, я здесь ещё на правах гостя или чужака. Меня с Дисбата вывели с довольства и сняли с учёта, но здесь я ещё как бы не числюсь, чтобы по твоей и замполита прихоти, перед вами прогибаться. И ещё, совет, хочешь не потерять остаток авторитета офицера и командира, не пытайся меня ломать! Вернись в Дисбат и спроси, там спроси, можно ли меня сломать!? Ты меня пугаешь гарнизонной кичей — гауптвахтой, дисбатовской кичей — гауптвахтой, запомни, матросы, солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры младшего состава, попадая на кичу с суточными арестами, за пару дней кровью мочились. А я там полтора года отбыл, когда ваши за два три дня превращались в дерьмо. Не смешите чертей, пугая меня гауптвахтами или пистолетом. Для случая подними мой архив здесь, по сдаче экзаменов боевой и политической подготовки за четыре месяца моей службы. Там найдешь и мишени, в которых я стрелял до Дисбата на стрельбах, и с пистолета, и с автомата, пулемёта и даже с пушки.

Насчет пушки, конечно, Тасаев соврал. Он ни разу не стрелял с пушки, не успел, посадили. Но для пущей уверенности приплел и ее. Хотя он и знал все системы пушек, стоящих на вооружении береговой охраны порта, начиная от былой сорокапятки, и современными — сто двадцатки, сотки, сто пятьдесят двух миллиметровки, и т. д.

Напоследок, развернувшись, Тасаев равнодушно бросил

— Удачного дежурства, старлей!

Салман не стал резко открывать дверь, чтобы не ударить ею по лицам солдат, которые, как он понял, столпившись, прилипли к двери, слушая происходящее в канцелярии. Да и старлей об этом не мог не знать. Салман предварительно, пару раз дёрнув за ручку, открыл дверь, за которой уже успели расступиться любопытные лица десяток солдат.

Он прошел мимо, не глядя ни на кого, дошел до солдатской кровати и плюхнулся, утопая в ее пружинной сетке. Офицер позвал к себе сержанта, приказал провести без него поверку, и вышел на улицу служить и дальше Родине…

А Салман провалился в глубокий сон. Тасаев сорвал подлый экзамен на прочность, который хотели ему устроить здесь. Что это было — дисбатовский опыт или врожденная сила воли? Скорее второе… Просто этой ночью Тасаев снова доказал, что управлять им не сможет никто, какие бы звезды не сверкали на его погонах.

Глава 2. «Организм»

I

В казармах погас свет. Но сон среди солдат не шел. Громкое возвращение дисбатовца в часть не могло никого оставить равнодушным. Салман проснулся до подъёма личного состава части. Он стал готовиться ко встрече с командиром части, который должен прибыть перед утренним разводом личного состава части. Он умылся, побрился, почистил зубы — всё как полагается в соблюдении личной гигиены и опрятности солдата. Разбудил каптерщика, чтобы тот выдал ему его парадную форму одежды, которую он не видел со дня суда военным трибуналом, уже полтора года. Его личный комплект парадного кителя висел в гардеробном шкафу, аккуратно завуалированной белой простыней…

— Даже пылинка не села, — подхватил каптерщик Тиллаев, таджик по национальности, — прапорщик Крылов, всегда говорил, чтобы я следил за твоей формой.

Прапорщик Крылов занимал должность старшины батареи, и по совместительству был ответственным по хозяйственной части. Он был единственным человеком в этой части, кто остался здесь со дня ее образования. Крылов был одним из первых, кого призвали служить в эту часть. После срочной службы он остался на сверхсрочную службу, прошел успешно школу прапорщиков и продолжал служить по сей день, уже как восемнадцать лет. Когда на суд Салмана приезжали его мама и старший брат, прапорщик пригласил их жить к себе на квартиру, на то время их пребывания до окончания суда и их возвращения домой, а сам оставался ночевать в части. И таким образом, семья Тасаевых сблизилась с семьёй Крылова, у которого ещё были жена и двое детей — сын и дочь.

Крылов пару раз приезжал на свидание в Дисбат к Салману и привозил гостинцы, которые присылала ему мама с Родины. Они с Салманом ладили и до суда. Прапорщик так и хлопотал, чтобы Тасаев служил под его началом каптерщиком, но, а сам Тасаев, отказывался, решив, что ему это не подходит. Он хотел быть водителем какой-нибудь военной машины или стать заместителем командира взвода на должность сержанта. Прапорщик Крылов находился на лучшем счету командования части, так как он являлся бесценным хозяйственником и ветераном части.

Салман отказался идти на завтрак. Он ждал, пока приедут из военного жилого городка офицеры и прапорщики, чтобы сначала встретиться с Крыловым, а потом и с командиром части. Тасаев погладил свою парадную форму одежды, начистил до блеска сапоги, начесал шинель, в общем привел себя в порядок. В это время вернулся с завтрака каптерщик, который принес Тасаеву хлеб, масло, какао со сгущенным молоком. Он, конечно, преднамеренно отказался от этого угощения, зная, что возможно ему пригодится эта «необъявленная голодовка». Уж очень многому научила Салмана эта суровая школа Дисбата. И здесь ведь всегда нужно быть начеку. От замполита можно было ожидать чего угодно, а за старлея и не так уж он переживал. Несломленный Дисбатом, он никогда не прогнется и здесь. А что подобную цель ставят, Салман убедился еще вчерашним вечером. Он пристальным взглядом окинул себя в зеркале.

Возможно, этим утром он последний раз надел на себя эту парадную форму. Совершенно не исключается то, что сегодня на него будут поданы два рапорта на имя военного дознавателя — особиста, который всегда находился при части и, как голодный зверь, рыскал в поисках дела на кого-нибудь из инакомыслящих. В любом случае Тасаев был готов к самому печальному исходу. Напугать его уже ничем не напугаешь. А как можно наказать человека, из сердца которого выжгли страх?

II

С утра личный состав занимался обычным уже и привычным распорядком дня воинской службы, быта и деятельности. С утреннего подъёма — туалет, физзарядка, умывание, утренний осмотр, приготовление на завтрак, после завтрака пять минут перекура, двадцать минут строевой подготовки, а дальше построением на развод к прибытию командира, офицеров и прапорщиков. Когда Салман гладил форму, в бытовую комнату заглянул дежурный по части. Их взгляды встретились, но они не обмолвились ни одним словом друг с другом. Офицер ушел, захлопнув дверь. Салман быстро оделся и пошел к окну с выходом на штаб и плац.

Через КПП въехал знакомый вчерашний автобус. К этому времени солдаты и сержанты выстроились на плацу в том месте, где обычно проводился утренний развод. Офицеры, уже по накатанному действию, пристроились с правого фланга к личному составу из числа солдат и сержантов, зная, что через пару минут через КПП въедет командирский УАЗ с командиром части в салоне. Салман наблюдал с окна. Он начал узнавать многих офицеров и прапорщиков из его прошлой совместной службы. Вот и прапорщик Крылов суетится, видимо, ищет в строю Тасаева. Он горячо что-то обсуждает с дежурным по части, часто поглядывая на окна казармы, куда у него не было времени подняться. Салман видит, как Крылов идет в сторону вчерашнего майора замполита и пытается отвести его в сторону, о чем-то эмоционально ему рассказывая. Но тот решительно поднимает обе руки и отмахивается от прапорщика, тот в свою очередь грозится ему кулаком.

В это время открываются ворота КПП и въезжает командирская машина. Водитель круто разворачивает машину, правой дверью командира в сторону строя личного состава. Выскакивает, открывает дверь, отдавая воинскую честь. Из кабины выходит подполковник Прокопенко, который занимает должность полковника — командира данной части. Дежурный по части, прикладывая руку к виску командует громко, обращаясь к строю:

— Чааасть Равняйсь! Чааасть Смирно! Равнение на середину! Круто разворачивается и строевым маршем направляется в сторону командира части, который уже остановился на том обычном месте, где он встречает доклад, стоя по стойке смирно с приложенной к виску рукой.
Дежурный марширует до определенной дистанции, а потом останавливается и во весь голос докладывает:

— Товарищ полковник! Личный состав части построен на утренний развод. За время Вашего отсутствия не произошло никаких чрезвычайных происшествий. Расход личного состава — караул 12 человек, наряд восемь человек, госпиталь четыре человека, санчасть ноль, гауптвахта ноль, самовольное оставление части ноль, в командировке семь человек, в отпуске восемь, прикомандированных два… Дежурный по части старший лейтенант Шелупанов! — и, отойдя в сторону, поворачивается лицом к строю. Раздался громкий голос командира:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравие желаю, товарищ — прогремел в ответ строй.

Салман спустился на первый этаж в Ленинскую комнату, не желая дальше наблюдать за разводом, так как начнется утренний проход строевым маршем перед командиром всего личного состава один круг по плацу и круг с песней. Потом разнарядки и т. п.

Дневальный на тумбочке был уже предупрежден Салманом, где его найти, когда придёт старшина. Он присел за первый стол в комнате Ленина. Осенила мысль написать домой письмо, но ни ручки, ни листка бумаги, годной для письма, он не обнаружил. Тасаев вышел в коридор, подумал закурить, но решил не дымить в помещении, а выйти нельзя — его увидят с плаца, там уже песню орут. Запасный выход с тыльной стороны помещения закрыт, можно ключ у дневального забрать.

— Нет. Пойду наверх — решил Салман.

Поднялся, вошёл в центральный проход напротив дневального на «тумбочке». Заметив его, дневальный в страхе или от растерянности проорал:

— Смирно!

Эту команду дневальный обязан подавать вне зависимости, есть ли кто в казарме кроме него или нет, но в том случае, если входит в казарму или выходит из казармы офицер или прапорщик. Салман подумал, молодец, так и будет с этих пор, когда он будет входить или выходить, вне зависимости от того будут ли офицеры или прапорщики находиться в казарме, кроме командира части. Тут уж, нельзя прыгать выше «хозяина», хозяин должен быть один, на то он и командир части, а править «балом» может тот, кто на это имеет силу воли, — решил он. Он не желал себе такой участи, но обстоятельства сами вынуждали его идти против «тихоокеанской волны», ёжики- пыжики Дальний Восток, не тот Восток мудрости…

III

Он курил в бытовой комнате, сидя на огромном гладильном столе, предназначенном для солдатского пользования с несколькими утюгами. Тишину нарушил дневальный

— Вас ищет прапорщик, ждёт в каптерке… Салман вскочил, вручил не затушенную сигарету дневальному и быстро пошел к каптерке и буквально ворвался вовнутрь:

— Здравие желаю, Николай Борисович! — Тасаев бросился в распростертые объятия старшины. Старшине было сорок два года. По выслуге лет до пенсии оставалось лишь рукой подать.

— Мужчина, красавец, джигит, молодца, рад! Рад безмерно, ой да молодца, дай-ка я рассмотрю тебя! Возмужал! Ну молодчина, мужик, джигит — Николай Борисович вновь и вновь обнимал Салмана, похлопывая его по спине, плечам, голове, в грудь. И тут же резко, оттолкнув от себя Тасаева, вскрикнул:

— Ты что, «сукин» ты сын натворил? Как ты мог…

— Эээээ, стоп-стоп старшина, без «суки», так не годится… Ёжики, пыжики…

— Ааа, понял, понял, ты же у нас гордый джигит! Гордый! А как мне теперь смотреть в глаза твоей матери, твоему брату? А? Ну как? Не успел ты переступить порог части, как ты набросился на этого замполита, мать его етить… Ты что натворил? Я его не смог остановить! Единственное, что я смог сделать, это доложить командиру, пока тот не успел побежать к особисту. Командир его перехватил, и пригласил к себе в кабинет, потому что я знаю, что бывший замполит майор Русов, очень просил командира за тебя, не ломать дальше твою жизнь. Уберечь твою дурную, бестолковую башку от дальнейших ошибок. Ты мать свою пожалей, как она добиралась до тебя на край света? Об отце своем ты подумал, дурень? После беседы с замполитом, командир тебя вызовет, делай что хочешь, проси, умоляй, но только не подставляй меня перед своей матерью, я ей обещал вернуть тебя домой во чтобы ни стало, да и присматривать за тобой. Она ночами плакала у меня в квартире, когда у тебя шел судебный трибунал. Ты что за человек? Удали свою гордыню, все служат, это долг, долг каждого советского человека служить Родине! Роооодинеееее! Понимаешь, ты?

— Вы же сами всё знаете, как всё произошло…

— То, что произошло, слава Богу. Слава вашему Аллаху уже прошло, прошлооооо, понимаешь!? А ты снова взялся за свою, черт ее бы побрал, справедливость. Салман стоял, опустив голову перед старшиной, а старшина читал ему морали, да и грозился сам его наказать, если надо будет. А мысли Тасаева были далеки от этих нравоучений. Они уносили его в теплый дом, где грустная мама сидит у окна и считает годы, месяцы и дни до его возвращения. Ведь на последнем свидании он обещал ей вернуться. 
— Майор Русов тоже обещал твоей матери, что он проследит за тобой, а теперь его нет. Он уехал, перевелся. А мне теперь что прикажешь делать? — продолжал пытать Салмана Крылов. Прапорщик был очень строгим и вместе с тем добрым человеком. За годы службы в армии он пропустил через свое сердце тысячи судеб солдат-срочников. В этих жестоких условиях, в которые вгоняла армию Советская власть, он сумел сохранить в себе человека. Крылов принимал непосредственное участие в жизни молодых солдат.

За долгие годы своей работы, по его приказу еще ни один не сел в гауптхвахту, никто не остался один на один со своей бедой. В случае необходимости, Крылов всегда хлопотал о госпитализации солдат или краткосрочном отпуске на родину. Он не был из числа тех, кто хотел кого-то ломать, следовательно, и его не смогла сломать даже такая железная система. Любая эпоха бывает сопряжена определенной подлостью и грязью и примечательно, что в каждой из этих эпох находятся подобные Крылову люди, благодаря которым и сохраняется капелька света даже в самых темных уголках мрака.

В дверь постучали. Прозвучал голос дневального:

— Товарищ прапорщик, звонили из штаба! Тасаева к командиру вызывают!

— Свободен! — отпустил дневального старшина, а потом повернувшись к Тасаеву, взял его за плечи и стал просить:

— Сынок! Пожалуйста, сделай так, чтобы мне не было стыдно за тебя ни перед командиром, ни перед твоей матерью с братом! Иди!

Салман вышел с каптерки. У двери выхода на лестничную площадку он косо бросил взгляд в сторону дневального, который принял стойку «Смирно», и заметил, как у него поднималась грудь, наполнявшаяся воздухом через нос…

— Этого сейчас не хватало — опомнился Тасаев, и быстрым движением пальца руки, прикладывая его к своим губам, обратив на себя внимание дневального, остановил команду «Смирно» в его честь и выскочил на лестничную площадку.

Бегом спустившись по лестнице, он вышел на улицу. Лицо обдавало морозным холодом ноября, а под сапогами скрипел свежий снежок, который только что запорошил ступеньки под козырьком у входа и выхода казармы. Справа находилось отведенное для солдат место для курения — курилка, где сидели двое солдат, прикуривая одну на двоих. Когда Тасаев подошел, они встали. Салман достал фирменную пачку армянских сигарет «Ахтамар» с черным фильтром. Это достаточно дорогое удовольствие в Дисбат передавали с родины ребятам из Армении. Салмана часто угощали такими сигаретами, поэтому у него их было с собой несколько пачек.

Удивленные таким щедрым подарком солдаты, вертели в руках сигареты, рассматривая их как диковинку. Судя по внешнему виду и форме одежды, не сложно было определить, что парни отслужили не больше полугода. Выдержав небольшую паузу, один из них осторожно обратился к Салману:

— Можно спросить?

— Нельзя, — категорично пресек Салман неизвестное любопытство солдата. Грубо, но так уж требовала сама ситуация — «Ёжики пыжики… тихоокеанский шторм…».

Тасаев бросил в урну недокуренную сигарету, встал и быстрым шагом пошел в Штаб.

Внутри штаба Салман увидел, как дежурный по штабу младший сержант разговаривает со старлеем, который не был знаком Салману.
Сержант обратился к вошедшему Тасаеву:

— Ты к командиру?

— Не ты, а Вы! И застегни крючок, салага, Младший сержант, тут же застёгивая крючок на воротничке, сообщил, что командир сейчас занят. Но а удивленный офицер наконец еле выговорил:

— Солдат! Почему Вы не отдаете честь? Что за выходки? Смирно! — занервничал старлей.

— Тебя куда послать? Или помочь пойти? — зыркнул Тасаев.

— Я не понял, товарищ солдат?! А ну-ка, марш за мной в мой кабинет, — нервно переводя взгляд с дежурного сержанта, потом на Тасаева проскрежетал старлей сквозь зубы.

— Ещё одно слово, и ты надолго забудешь свой кабинет, — фамильярно наехал Тасаев по «девятибальной тихоокеанской волной» на старлея. Схватив его за ремень портупеи, Тасаев продолжал, — я капитан особого отдела из штаба округа, в данном случае нахожусь в солдатской форме, выполняя особое поручение главнокомандующего Дальневосточным Военным Округом генерала-лейтенанта Моисеева, и ты смеешь препятствовать выполнению задания. Смирно! — скомандовал «Организм».

Сержант стоял ни жив ни мертв, а старлея затрясло, как под током. «Организм» хлопнул старлея по плечу и скомандовал:

— Шагом марш в свой кабинет, я чуть позже тобой займусь… Старлея будто ветром сдуло. Но а сержант, продолжал стоять, хватая ртом воздух. Тасаев одним щелчком пальца в нос привел в чувство окостеневшего дежурного по штабу.

Что это было? — Очередная дерзость Тасаева или очередная безуспешная попытка оказать на него давление? Салман быстро оценил конфликтную ситуацию. Судя по вопросу сержанта к командиру ли он, и по мгновенно последовавшей претензии офицера, Салман решил и здесь не терять попусту время, а просто очередной раз при удачно подвернувшемся моменте доказать, что им управлять тут никому не стоит.

Прав он или виноват уже не важно. Просто в том самом Дисбате из него выжгли это умение подчиняться. И он это демонстрировал практически на каждом шагу. А что касается последствий данной ситуации, то вряд ли старлей захочет, чтобы кто-либо узнал, как его провели, подобно салдобону, ведь это будет достаточно заметным пятном на его карьерной истории. Это не сделает ему чести, да и как говорится за что боролся на то и напоролся — «Ёжики-Пыжики, Тихоокеанский бриз».

Не доходя до двери кабинета командира, Тасаев столкнулся с начальником финансовой части Галиной Смирновой. Тасаев помнил ее, да и Галина Аркадьевна не забыла Салмана, ведь до трибунала он какое-то время нес в штабе службу дежурным. Галина Аркадьевна по-матерински тепло поприветствовала Салмана и сказала, что командир ждет его, да и она будет рада, если он вернется служить в штаб. А вот возвращение его было под большим сомнением, так как Дисбат слишком громко захлопнул за ним двери доверия…

Глава 3. Письмо

I

Тасаев решил снять верхнюю одежду. Он вернулся к дежурному по штабу и отдал ему шинель. А потом, как и полагается, надел ремень поверх кителя, поправил шапку и уверенно постучал в дверь командира. Через метр от толстой стены находилась вторая дверь, (кабинеты командиров снабжались двойными дверями и мощными толстыми стенами с шумоизоляцией) которая была немного приоткрыта. Тасаев вошел. Командир сидел за рабочим столом. 
— Товарищ полковник (без приставки — подполковник), — Салман начал докладывать о своем прибытии

— Рядовой Тасаев, отбыв дисциплинарное наказание (срок в Дисбат именовалось дисциплинарным наказанием) прибыл для дальнейшего прохождения службы в Ваше распоряжение, — отчеканил Салман. 
— Вольно! — ответил командир.

— Ну проходи, — командир встал и протянул руку. — Проходи, присаживайся поближе.

То, что командир обратился вопреки своим правилам к Тасаеву на «ты» и протянул руку, уже было хорошим началом.
Салман пожал протянутую руку и присел к столу.

— Ну здравствуй, Салман, сынок! — тепло начал командир. Очень рад твоему возвращению — продолжал командир, — и очень сожалею о том, что с тобой случилось. Теперь поговорим об этом, и о другом детально. Я ведь тогда, чуть ранее вашего осеннего призыва, принял эту должность командира части и прибыл сюда из Округа. После вашего инцидента, я и не предполагал, что всё так обернется. ЧП было действительно очень серьезным, которое загремело до самого штаба Округа. И неудивительно, учитывая тот факт, что вас разнимал стрельбой в воздух дежурный по части. А потом он, исполняя свой долг по уставу, сразу же связался со штабом и доложил. Разницы нет. Даже если бы сразу мне доложил, все равно бы пришлось осведомить об этом штаб Округа. Это по уставу, понимаешь… по уставу. А вот по-человечески… по-человечески я знал, что «дедовщина» в части уже хлещет через край и эту несправедливость нужно рано или поздно пресечь на корню — командир замолчал. А потом после небольшой паузы продолжил, пристально вглядываясь в Салмана. — Я не ожидал, что все обернется против тебя. Пострадали сержанты и ефрейтор, которые были командирами отделений и заместителями командиров взводов, не говоря уже о рядовых пострадавших. Тут уже, сам понимаешь, особисты, и всё такое. И ты был виноват, и те были виноваты не в меньшей мере. Тем не менее особый отдел штаба Округа, взял это дело под свой контроль. Ни я, ни мой заместитель по политической части майор Русов, здесь не могли сделать абсолютно ничего.

Вот, кстати, — командир развернулся на кресле на пол- оборота к стоявшему рядом большому сейфу, открыл его и достал оттуда запечатанный конверт, — вот возьми, это майор Русов просил тебе передать, когда ты вернёшься. Я в курсе, когда ты находился в Дисбате, он ездил к тебе на родину… в такую даль представляешь… это дорогого стоит. Я одобрил его поездку, только за счёт его личного отпуска. (Он знал, ещё находясь в Дисбате, из писем матери, что к ним домой приезжал и гостил замполит его части.) Салман взял письмо в руки, и положил на стол перед собой, продолжая слушать командира. 
— Теперь, слушай меня внимательно! Я уже в курсе о вчерашнем твоём конфликте с замполитом. Благо, я успел перехватить его до того момента, пока он не доложил об этом особисту. К твоему сведению, у нас в штабе сидит, оооочень уж допотопный, новый начальник особого отдела, прибывший недавно к нам в часть и сменивший того, который был при тебе. Будь с ним осторожнее. Он будет наблюдать за тобой, входя в доверие к тебе. Старайся ничего не рассказывать ему, и не делись ничем. А что касается замполита, то он не кадровый офицер, к нам он направлен как опытный партийный работник, и у него не плохо получается в этом направлении, в отличие от устава внутренней и строевой службы в армии. И старайся больше не вступать с ним в конфликт. Правда, он и сам, частенько провоцирует эти конфликты с сослуживцами. Когда он вчера напросился остаться после службы ответственным по части вечером, заменяя моего заместителя по тыловому обеспечению, я понял, что он проявил собственную инициативу — встретить тебя. Кстати, ты завтракал? Ужинал вчера по прибытии?

— Никак нет, товарищ полковник!

— Это не хорошо, но и очень даже хорошо для тебя с другой стороны. Полагаю, что ты преднамеренно не ходил на завтрак. И правильно сделал. В таком случае против тебя не могут быть возбуждены дознания, так как ты не был поставлен на учёт и довольствие части. Постарайся наладить отношения со своим командиром взвода — старшим лейтенантом Шелупановым. Я в курсе, что ты и с ним успел «познакомиться» — замполит доложил, — нахмурившись заметил командир.

— Твоя мама после трибунала заходила ко мне, я её принял. Она обвинила меня в том, что тебя посадили. Она в слезах кричала на весь штаб вернуть ей сына. Я её успокоил, как мог. С ней был и твой старший брат. Тогда я ей обещал, что обязательно поеду, встречусь с командиром Дисбата и буду ходатайствовать о твоём досрочном освобождении по истечении одной-трети срока отбывания дисциплинарного наказания, или половины срока. И когда я в праздничные дни встретился в Гарнизонном клубе «Дом Офицеров» с командиром батальона Дисбата, полковником Крамаренко, стал спрашивать про тебя, и попросил принять моё ходатайство, он как ошпаренный отпрянул от меня — сказал с такой ненавистью к тебе, что он не только не вернёт тебя обратно ко мне в часть, он даже хочет отправить тебя, добавив срок, в гражданскую тюрьму. Сказал, что лично занимается твоим воспитанием и что Тасаев должен смириться, приняв уставы и законы дисциплинарного наказания и измениться, иначе он сгноит тебя в карцере по строжайшему режиму. Мои просьбы были тщетны, и по твоей вине тоже. Другие офицеры Дисбата мне сказали, что ты стал «БУРЫМ» — авторитетом значит, и что по неписаным законам Дисбата ты не имел право выйти оттуда, не отбыв весь срок до звонка, иначе ты бы считался сломленным, униженным, опущенным, как у вас говорят, хотя слово опущенный в Дисбате имеет под собой другое понимание — полотер. Ну что в этом такого зазорного, помыть полы?

— Товарищ полковник! Сегодня ни мы, ни наше поколение не установили эти неписаные законы и правила. Они десятками лет существуют в той системе, к тому же командование потакает этим установившимся нормам поведения осуждённых. И те, и другие стали заложниками зависимости друг от друга. Без таких, как мы, контролирующих беспредел над осужденными ротой охраны, — сержантами и солдатами, многими офицерами, которые глумятся над штрафниками, существование осужденных было бы крайне нетерпимым…

— Нуу, с этим я ничего не могу поделать, это не в моей компетенции, мы у себя в части не можем справиться со злом «дедовщины», — признал своё бессилие командир. — Подумай над тем, чем бы ты мог заняться в дальнейшем по службе? Должен тебя сразу предупредить о вопросе твоего досрочного увольнения из армии. По существу, я смогу написать ходатайство в Округ о твоём досрочном увольнении, только через три месяца, так как у тебя не дослуженный срок в армии полтора года, и то при твоём положительном поведении. Всё зависит от тебя. Домой, хоть письма пишешь? Как твои родные, есть известия?

— Так точно, всё хорошо.

— Ну вот и хорошо, что хорошо. Иди, присмотрись, подумай, а я подумаю, куда тебя определить для начала — в твой бывший мотострелковый взвод, или же в транспортный водителем. У тебя же есть водительские права, как я помню?

— Так точно, есть!

— Вот и хорошо. Сейчас иди к начальнику штаба капитану Кондратьеву. Он поставит тебя на учёт и довольствие. Тебе вернут полагающееся твоему служебному положению, как и всем, табельное оружие солдата — автомат. Помню твои успехи на стрельбах при учении. Можешь идти, удачи!

Тасаев встал, задвинул стул на место, принял стойку «смирно», отдал воинскую честь командиру, спрашивая разрешения идти

— Разрешите идти? Командир приподнялся и сказал:

— Иди сынок, удачи тебе!

— Есть, идти…

II

Салман вышел в коридор штаба и направился в другое крыло по коридору, но вдруг вспомнил про письмо, которое он оставил на столе командира! Салман остановился в раздумьях — вернуться ли ему за письмом от Русова, как вдруг он услышал:

— Эй, солдат! Вы что там стоите? А ну-ка, подойдите ко мне! Оглянувшись на окрик, Тасаев увидел дальше по коридору стоявшего майора — замполита части. Он медленно подошёл к нему и молча встал напротив, смотря майору прямо в глаза.

— Вернитесь на исходное и подойдите как положено солдату к офицеру! — приказал майор «Организму».

— Это другой вопрос, — ответил «Организм», и вернулся на исходное, ровно туда, где его окликнул майор. Он встал смирно, приподнял подбородок, приложил к виску руку, и очень громко крикнув — есть подойти, направился в сторону офицера. Тасаев чеканил так громко шаг, стуча каблуками о паркет, поднимая ногу до уровня груди, как маршируют почетные караульные у Мавзолея Ленина. По коридору стали открываться двери кабинетов, офицеры выглядывали наружу, не понимая, что происходит. Кто-то громко крикнул:

— Товарищ майор, здесь Вам не плац подготовки строевого шага, оставьте Ваши штучки…

Тем временем, Тасаев подошёл почти вплотную к майору и доложил:

— Товарищ майор, рядовой Тасаев по Вашему приказанию прибыл! — доклад «Организма» не звучал в среднем позволительном тоне. Это было настолько «рупорно» громко, что некоторые офицеры ещё до сих пор наблюдали этот спектакль двоих не совместимых «Организмов»! Очередная дерзость шокировала и поразила майора, что он некоторое время стоял молча. К ним подошёл начальник штаба, капитан Кондратьев, выпускник (как всем известно было) Суворовской школы, слушатель «Военной академии имени Фрунзе» в Москве, блестящий молодой офицер, рано сделавший военную карьеру. Он спросил, обращаясь к майору, и глядя на ожидавшего команды «вольно», Тасаева:

— Товарищ майор, что здесь собственно происходит? Хотите заниматься строевым воспитанием бойцов, идите на плац, что Вы устроили здесь представление цирка?!

— Товарищ капитан! Я сам разберусь, а Вы солдат зайдите ко мне, — майор удалился в свой кабинет.

— Черти что происходит?! — недоумевал капитан, когда к нему обратился Тасаев:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?

— Опусти руку, Тасаев, что происходит? Ты вчера прибыл???

— Так точно, вчера…

— Да брось ты сейчас свои — «так точно… разрешите…» говори Тасаев, что происходит?

— Я иду от командира части к Вам, он меня направил, потом в коридоре встретил этого майора, и он начал «дрессировать» меня здесь — принять исходное, и тому подобное.

В это время в коридор выглянул майор, и обратился к «Организму»:

— Солдат, я Вас жду!

Тасаев специально, зная заведомо, что сначала спрашивают разрешение у старшего по званию, обратился к капитану:

— Товарищ капитан! Разрешите зайти к майору в кабинет?

— Разрешаю! — выдавил капитан, громко усмехаясь.

Тасаев зашёл к майору. Майор сел на стул-кресло за своим рабочим столом.

— Что Вы хотите от меня, товарищ майор? — первым спросил Тасаев.

— Солдат, я от Вас не хочу ничего, я от Вас требую воинского повиновения, согласно воинскому уставу и внутреннему порядку!

— О каком уставе и порядке Вы говорите? Позвольте себе уяснить, что я ещё не являюсь Вашим непосредственным подчиненным, и не состою в рядах личного состава этой части… пока ещё не состою. А Ваши собственные притязания по отношению ко мне, меня собственно не волнуют. Занимайтесь Вашими обязанностями, а не подстрекательствами и провокациями в отношении солдат! Ваша эпопея — Буш, Рейган, Варшавский договор, страны НАТО, Женевский договор, капитализм, социализм…

— Прекратить немедленно паясничать, товарищ солдат! Я Вам вот что скажу — Вам не место в Советской армии, Ваше место в тюрьме, и я Вас туда отправлю в скором времени!
«Организм» подойдя ближе к майору, нагнулся через стол к его лицу и, глядя в упор, буквально прошипел:

— Послушай ты, дятел! Ты говоришь, что мое место в тюрьме, что мне нет места в Советской армии и что я гнойник, как ты выразился вчера! Преступник и гнойник это ты и подобные тебе! Майор хотел перебить пришедшего в ярость «Организма», но ещё ближе подступившись к офицеру, «Организм» придавил своим взглядом того поглубже в кресло, продолжая накат «тихоокеанской волны», который вселился в его душу:

— Меня посадили за то, что я стоял в строю одетый с повязкой на рукаве — «дежурный по штабу». Меня посадили за то, что я стоял в строю, как и многие, которые ожидали команды идти на завтрак, а команду не давали из-за «дедушек», игнорирующих твои уставы строевой и внутренней службы и порядка. Меня посадили за то, что меня в это время толкнул какой-то ублюдок ефрейтор, и на моё замечание он нанес мне моральное оскорбление, выражаясь матом в адрес меня и моей матери. Тот ублюдок, который ещё не был одет по вашему уставу и внутреннему порядку, и такие, как он ублюдки — «дедушки», набросились на меня. Меня посадили за то, что матом оскорбляли меня, мою мать и всех вам ненавистных чеченов. Меня посадили, за то, что я в момент нападения исполняющий обязанности дежурного по штабу, пришел в строй, чтобы не нарушать ваши порядки. Меня посадили за то, что я не воспользовался табельным штык-ножом, который находился на моем форменном ремне. А надо было бить их не кулаком и ногами, а вырезать этих визжащих поросят, защищая свою честь, жизнь и достоинство. Меня посадили за то, что таких ублюдков в армии породили подобные тебе «гнойники». Меня посадили как избранную жертву, чтобы неповадно было другим. А там, где я сидел, молодые советские солдаты в прямом смысле гниют, истощенные тяжёлыми работами и условиями. Там гниют солдаты советских матерей, которые родили и вырастили их, а потом отправили служить Родине для ее защиты, а не для привлечения их к рабскому труду посредством осуждения их даже за мельчайшие провинности и привлечением к дисциплинарным наказаниям на годы. Там, в том самом Дисбате, ежедневно теряют здоровье и смысл жизни до полутора тысяч молодых солдат, которых такие как ты обрекли на это изуверство! Там отсидеть год считается по тяжести — отсидеть три года или пять лет в тюрьме. Каждый день туда прибывают от трёх до семи человек, и каждый день оттуда выходят измождённые, замученные такими как ты, молодые ребята, которым уже вряд ли что поможет жить дальше. Ты меня посадишь?! Пусть я сяду в тюрьму! Там в тюрьме люди намного человечнее, чем в армии и в Дисбате. Но прежде чем сесть, или потом после, когда-нибудь, я найду тебя, гнойник, и раздавлю, как вошь! — на последних словах «Организм» придавил ногтем большого пальца невидимого клопа на столе… Майор сидел, уставившись на этот страшный «Организм», с трясущейся, искривленной и отвисшей челюстью. «Организм» совершенно спокойно удалился, тихо прикрыв за собой дверь кабинета.
После этой содержательной беседы с майором, Тасаев постучал в дверь кабинета начальника штаба и вошёл, спрашивая разрешение:

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Входи, — разрешил капитан, и указал куда ему присесть. Кондратьев обратил внимание на волнение Тасаева.

— Что-то случилось?

— Так, особо ничего. Замполит нашел объект перевоспитания в моем лице.

— Да, достанется тебе от него. Новую жертву нашел себе, видишь ли. Всё неймётся ему, доведёт кого-нибудь до греха, — заметил капитан, продолжая делать какие-то записи в журналах, — если хочешь, зайди после обеда, я тут кое-что доделаю, а потом займёмся тобой. Личное дело твоё у меня в столе, остальные твои документы передал мне дежурный.

— Разрешите идти? — вставая и отдавая честь, спросил Салман. 
— Да расслабься уже! Эти штучки прибереги для соблюдения в присутствии личного состава и других, а так, я всё пойму. Уважение это, друг мой, надо заслужить. Надеюсь, мы найдем точки соприкосновения. Жду после обеда или я пришлю за тобой дежурного по штабу, он тебя найдёт.

— Спасибо, товарищ капитан…

Салман подошёл к дежурному по штабу. Тот смотрел на него, будто видел нечто невообразимое.

— Командир у себя? — спросил Тасаев.

— Нет, командир на выезде. Вот, он оставил для тебя пакет. Тасаев взял запечатанный пакет. Быстро его распечатав, Салман нашел в нём тот самый конверт с письмом от майора Русова.

Он надел свою шинель, вышел и спокойно побрёл к курилке. За спиной он услышал звук открывшейся двери штаба, и вдогонку ему раздался голос дежурного по штабу:

— Командир велел, чтобы ты пошел в столовую и покушал…

В зале столовой не было никого. Через «окно» подачи пищи Салман увидел суетящихся солдат — поваров в белых халатах и высоких колпаках на головах. Он крикнул в проём окна:

— Где дежурный по столовой?

— Я здесь, что надо? — вынырнул за его спиной, из-под обеденного стола в зале заспанный сержант. Увидев Тасаева, он опомнился и сказал, что он в курсе и сейчас всё организует. До обеда оставалось ещё несколько часов. Видимо, дежурного по столовой предупредил дежурный по штабу.

Салман отошёл в дальний угол зала и присел за крайний стол. Он достал из нагрудного кармана конверт от майора Русова — две страницы листков из школьной тетради с красными полями по краям. Салман бережно развернул письмо и начал читать текст, написанный красивым, аккуратным почерком:

«Здравствуй, дорогой мой Салман! Сынок, если ты читаешь эти строки, значит ты благополучно вернулся в часть. Я очень рад этому, и уверен в том, что у тебя всё хорошо. Помнишь, мой дорогой, когда я летом приезжал к тебе в Дисбат во второй раз, за время твоего заключения? Ты тогда находился в карцере, и я принудил привести тебя на КПП. Конвойные, которые привели тебя, разрешили посадить тебя в машину, которая стояла у шлагбаума. Мы с тобой говорили недолго. Я передал тебе гостинцы из посылки, которая пришла на адрес нашей части от твоей замечательной мамы, и письмо от твоей мамы. Тогда я тебе ничего не стал говорить, в особенности о том, что я на следующий день уезжал на поезде в Хабаровск, а оттуда самолётом на Кавказ до Минеральных Вод. И таким образом я добрался до города Грозного, а оттуда к вам домой. Твои не знали, что я еду. Встретили меня с большим теплом и радушием и были искренне благодарны за визит. Первым делом, хочу сказать про твоего отца Наурдина. Неожиданно для меня, он проявил себя очень достойно и мужественно. И не только твой Дада — отец, ведь так вы все обращаетесь к отцу. Ваш Дада, не переставал меня удивлять! Он ни разу не спросил у меня про тебя, только лишь через неделю, когда я уезжал, и мы вышли попрощаться с твоей мамой Тагибат, братьями и сестрами, и не только с ними — казалось, вся родня ваша, да и соседи ваши пришли меня провожать, только в этот час я смог заметить грусть в их глазах, до этого будто и не было причины твоей сопричастности моему визиту. Какая сила и мощь в характере и устоях твоего народа. Только там, у вас дома, по сути для меня раскрылся характер и нрав чеченцев. В минуты расставания я понял, что в глазах твоего Дады горел этот один вопрос — как он… его сын. Я попросил его отойти в сторонку со мной, взяв его под руку. Он стоял и не шевелился, но вокруг все отошли на дистанцию. Я попросил его, доверчиво обняв за плечи:

— Дада! Спрашивай, я отвечу на любой твой вопрос.

Он приподнял свою голову, и глядя мне в глаза ответил:

— Если ты приехал ко мне, с такого дальнего края, у меня нет к тебе других вопросов. Я получил на все вопросы ответы твоим визитом, за что тебе безмерно благодарен. Счастливого тебе пути. Спасибо! Мой дом теперь твой дом, приезжай в гости.

О тебе ни единого слова! Представляешь? И тогда, я заплакал… Твой отец не стал меня утешать, а развернулся и ушел в дом. Твои братья и родственники проводили меня до самых Минеральных-Вод, до аэропорта. Сынок, прости! Это моя вина и вина всех офицеров нашей части, и не только. Вина лежит на многих. Должен тебе сообщить и неприятную тебе новость — тогда, в ходе следствия и военного дознания, на тебя «накатал» особисту твой земляк, с которым ты призывался вместе, и за которого ты всегда стоял горой. Его бедного припугнул особист, и он выдал такое, что мне стало не по себе. Я читал его донос на тебя из архива части, где он утверждал, что ты являешься лидером противостояния перед старослужащими… Это сыграло большую роль в твоём деле. Сынок, я не хочу, чтобы у вас возникли межродовые столкновения из-за всего этого. Забудь, и не вспоминай больше, только знай, кто настоящий друг и товарищ. Мне не хотелось, чтобы ты обо всем этом знал, находясь там в заключении, а теперь считаю своим долгом рассказать.
Я перевожусь сейчас в другой округ на повышение. Очень надеюсь вновь встретиться с тобой, с твоим Дадой и всеми остальными твоими братьями. Я никогда не забуду теплоту твоего дома, простоту и величие, которые так гармонируют в характере вашего народа.
Командир обещал мне за тебя. Письмо уничтожь, как только прочтешь, по известным нам причинам. С чувством долга перед тобой! Прощай, и до свидания! Обнимаю!»

Глава 4. Горючие слезы

I

Салман вышел из столовой, так и не дотронувшись до еды. Он зашел за здание двухэтажной казармы к спортивной площадке и, плюхнувшись лицом вниз, прямо в холодный сугроб, завыл, как волк.

Тасаев долго лежал, уткнувшись в холодный снег чужбины. Сердце и лицо горели так сильно, что в прямом смысле топили этот мерзлый колючий снег. В этот момент Тасаев понял, что перенесенное в Дисбате оказывается наносило боль только телу, и эта боль не была такой сильной, как та, которую он испытывал сейчас, узнав этот горький момент правды о предательстве земляка. Все нутро отказывалось принимать этот факт, но куда денешься от истины. Сердце горело одновременно от боли и стыда перед майором Русовым. Интересно, каково ему было восхищаться нравом чеченского народа и при этом знать, что среди него есть такие подлецы, которые без стыда и совести могут накатать доносы на своих земляков. Спутанные мысли горели в голове вместе со слезами. Не мог он поверить и принять то, что Леча Сааев (имя и фамилия не изменены. Прим. автора) мог так легко предать его.

Они встретились буквально перед отправкой поезда с призывниками в армию до Минеральных Вод. Их братья, которые пришли их проводить, оказывается были ранее знакомы, и настояли, чтобы там вдали от Родины, они до конца держались вместе, и во чтобы то ни стало защищали друг друга. Потом, самолёт до Хабаровска, и поездом с Хабаровска до порта ВАНИНО. Даже в Хабаровске на пересыльном пункте разные «покупатели» призывников, отбирающие их для своих частей, не смогли их разлучить. Тасаев проявил здесь смекалку, уговорив «покупателей» не разлучать их. Он смог этого добиться. А получается для чего? Для того, чтобы потом через череду испытаний, узнать, что его земляк, которому он верил и доверял, так подло предал его?!
Теперь у Тасаева появилась новая цель — он должен во что бы то ни стало добыть эти показания с архива секретной части штаба. Теперь, его глодало только три чувства, которые не смогут сойти с его сердца и головы — это чувство справедливости — узнать истину, добыв свидетельские показания Сааева. Второе — это чувство мести — наказать трёх дисбатовских офицеров, которые с пристрастием шовинистской ненависти, измывались над ним в карцере кичи. И третье чувство — это чувство долга перед родителями — вернуться домой, пока они живы, если его судьба не примет неожиданный поворот… Родители, дом… родное село. Салман даже не чувствовал под собой холодный снег чужбины, потому что сладкая боль от нахлынувших воспоминаний о Родине согревала его изнутри…

II

После возвращения из казахстанской ссылки отец Салмана построил на родине дом. Это было прекрасное село Алхазурово, которое лежало в подножье чеченских гор, окруженное густыми лесами и плодовыми садами. Отец Салмана Наурдин был кровником и по чеченским адатам не мог жить в своем доме. Чтобы соблюсти уважение по отношению к кровникам, он уехал далеко от родового села, туда, где соприкасались границы Ставропольского края, Дагестана и Чечено-Ингушетии. Наурдин забрал с собой жену и детей, а, чтобы не погас очаг в родовом доме, поселил там свою мать, которую Салман и его братья и сестры с удовольствием часто навещали.

Он поселился в небольшом хуторе Притеречья, где в основном труженики были заняты животноводством, виноградарством, выращиванием злаков и другими работами. Это были годы, когда чеченцы только начинали становиться на ноги на родной земле. Было тяжело начинать все сначала, но Родина грела и помогала. Как-то в одну весну отец Салмана вместе с другими хуторянами получили во временное пользование небольшие наделы земли под бахчевые культуры, которые находились в двух-трех километрах от хутора.

Наступило лето. Бахча созревала и по просьбе хуторян Наурдин взялся охранять участки от заблудшего скота, грызунов, диких птиц или, что еще хуже, двуногих вредителей, которых в округе хватало. За это Наурдину выделили в личное пользование еще один участок. Отец Салмана подошел к этому вопросу охотно и со всей серьезностью. Он соорудил прекрасный двухъярусный летний шалаш на деревянных сваях для жилья и укрытия от непогоды, где можно было отдохнуть и жить во время созревания бахчевых. Салману тогда было лет 13.

В один из вечеров мама отправила его с ужином к отцу. После вечернего обхода участков они расседлали коня и, отпустив его пастись, удобно расположились на природе и приступили к еде. Это был прекрасный летний вечер, освещенный мириадами звезд. Салман решил остаться у отца, тем более под рукой был «Идиот» Достоевского, чтобы скоротать время. Было уже глубоко за полночь, когда отец, прикрыв потеплее спящего Салмана, решил сделать еще один обход по участкам, чтобы проследить, не травят ли арбузы и дыни заблудший скот или зайцы. Он только было взял ружье, когда заметил недалеко из лощины свет фар. Свет этот двигался кругами, не удаляясь и не приближаясь. Судя по всему, это были две грузовые машины. У Наурдина возник вопрос зачем они крутятся в одном месте? А следом мысль- может кровники меня ищут? Вполне возможно!

Он, крадучись пошёл в сторону света фар с возвышенной стороны бугра, чтобы его не заметили при случайном попадании в его сторону света. Наурдин подкрался с теневой стороны бугра и увидел две бортовые машины ЗИЛ-130, и людей, которые пытались согнать овец под освещение фар вглубь лощинки, наверняка для погрузки! Овец было много — более ста голов.

— Видимо воры с ближайшей кошары угнали государственный скот, — подумал Наурдин.

А вокруг по всей степной дали этих кошар было много — ставропольских, дагестанских и нашего совхоза.

— Как быть? Что делать? — тысячи вопросов в эту же секунду свили паутину в голове Наурдина.

Сделать попытку остановить это деяние? А если они захотят от него избавиться? И ещё сын в шалаше… ребенок совсем… Если дать о себе знать выстрелом в воздух, то у него с собой всего несколько патронов, а остальные в шалаше и если погоня с их стороны, то успеет ли он добежать до шалаша??? Может оставить их, не давая о себе знать? Никто не узнает, что он это видел. Он ведь и так ходит под тяжестью кровной мести, а тут еще может снова пролиться кровь… Никто не узнает… Но знает Аллах и этого достаточно, чтобы выбрать верное решение, и я знаю, что я не трус! — пришла последняя мысль Наурдину, которая оказалась убедительнее всех остальных.
Он выстрелил поверх кабин машин и крикнул на чеченском и русском языках:

— Оставьте овец и убирайтесь с моей территории! Сегодня я здесь хозяин!

Испуганные люди засуетились вокруг овец, прячась за машинами. Их было около пяти шести человек. Один бросился к кабине, достал ружьё и отбежал за машину.

Наурдин ещё раз выстрелил поверх машин и побежал в сторону шалаша. Через несколько минут машины начали движение, освещая фарами всю округу. Наурдин добежал до шалаша, разбудил Салмана, и они начали вдвоем готовиться к обороне, и принимать дальнейшие решения. Ворам недолго пришлось кататься — они наткнулись на бахчи, а значит, соответственно, и шалаш рядом! Воры подъехали к шалашу на небольшое расстояние, ослепляя его фарами, а один начал кричать из кабины:

— Дядя, не глупи, давай поговорим по-хорошему! Договоримся!

— Русские так плохо не говорят на своем языке — смекнул Наурдин и сразу же блеснул в ответ своим «знанием» русского:

— Эсли хуочиш по хороший, уходи пока дживой! Эсли, хороши ни понимаэш, полхой риядом стоит!

Кто-то из кузова одной машины выстрелил в сторону шалаша. Отец лежал за арбой, а Салман за шалашом, укрывшись за дровами. Отец его с раннего детства научил обращаться с оружием.

Салман тут же выстрелил в сторону той машины, откуда стреляли. Отец, крикнул ему

— По людям не стреляй! Водители стали перегазовывать, моторы ревели. Они делали устрашающие движения в их сторону, а потом отъезжали назад, пытаясь заехать с другого бока. Но их останавливали предупредительные выстрелы обороняющихся.

— Дада, у меня мало патронов, кинь мне патронташ! Мы продержимся до рассвета…

Отец понимал, что до рассвета еще далеко, и им не продержаться, если эти люди решили пойти до конца, то тогда дело, как говорится, «дрянь».
Наурдин подбежал к Салману и стал его уговаривать:

— Ты должен бежать в хутор за подмогой. Мы долго не продержимся. В темноте ты не найдешь коня, поэтому придется тебе идти пешком через лесополосу, а после леса по пути овцеводческая точка — кошара, там чабан Боки, он тебя отвезёт в хутор на мотоцикле своём, а там поднимешь людей на подмогу и вернётесь на тракторах и машинах… На кошаре у Боки злые собаки волкодавы, а чтобы их отпугнуть, и выстрелами разбудить чабана и его семейство, тебе нужно взять с собой одно ружьё, — объяснял он сыну.

— Я тебя не брошу! — твердо ответил Салман, — что я скажу братьям, что струсил?! Тем временем машины начали новый штурм, разъехавшись друг от друга и освещая шалаш. А из кузовов машин в сторону шалаша раздались выстрелы, следом за которыми голос:

— Дядя! Мы слышим детский голос у тебя там пищит, пожалей ребенка, давай договоримся, пожалей ребёнка!..

По всей вероятности злоумышленники подумали, что Наурдин увидел номера машин, хотя они были замазанные, или что он кого-то узнал среди них. Значит, кто-то был среди них, кого мог знать Наурдин.
Отец боялся за Салмана и просил его, чтобы он бежал за подмогой. Этим самым он хотел спасти его, если вдруг ситуация и дальше будет накаляться.

Салман, на удивление отца, стал противиться его воле. Он плакал и просил отца не уговаривать его. Но Наурдин не отступал:

— Если ты сын своего отца, ты должен, обязан его послушать!

За шалашом с их стороны стояла темная тень от света фар! Салману нужно было пробежать по этой тёмной тени вниз, потом повернуть в сторону лесополосы, пройти ее, и добежать до точки чабана Боки…

— Бери ружьё и уходи, — твердо сказал отец, перебегая за арбу. Ружья были разнокалиберными — шестнадцатого калибра и двенадцатого, и в случае если закончатся патроны у отца в двенадцатом калибре — отец останется безоружным! Салман, выстрелив в сторону машин, крикнул отцу так, чтобы те не услышали:

— Ружьё и патроны я оставляю здесь! Стреляй, перебегая с места на место, как будто нас ещё двое! — и побежал в сторону, как и советовал отец. Когда Салман убежал, отец перепугался за него — а вдруг его заметят и настигнут.

В этот момент они сожалели оба — отец тем, что так необдуманно подверг опасности сына, а сын, что оставил отца. Салман бежал изо всех сил и плакал горючими слезами… Слезы, растекаясь по лицу от встречного ветра, больно жгли его лицо. Они жгли его, пристыжая и напоминая, что он «предатель»… Салман остановился, прислушался, услышал выстрелы, хотел бежать назад на помощь отцу… а голос внутри говорил:

— Скажут испугался собак — волкодавов, скажут бросил, скажут… А дада сказал:

— Если ты сын своего отца…

Он вбежал в лес. Ветки деревьев стали хлестать его по лицу во тьме, будто давая ему пощёчины за «предательство», больно царапая лицо и обдирая кожу… Он возненавидел лес… Остановился, прислушался — ещё слышны выстрелы… Дада жив. Мой дада жив… Он завыл и рванулся вперед, в самую глубь леса… За лесополосой в небе появились яркие отблески света фар, направленные в сторону шалаша, и их было очень много…

— Он дошёл, — мелькнула мысль в голове Наурдина.
Когда подъехали сельчане, злоумышленники уже удалялись далеко вглубь степной дали, а отец делал предрассветный утренний намаз, сидя на овечьей шкуре… Рядом лежало два ружья, с тремя целыми патронами, кинжал, пистолет ТТ с двумя обоймами, который видел в первый раз подбежавший к отцу Салман. Он успел накрыть его, пока не подошли остальные, так как сам владелец не мог его спрятать, нарушив намаз лишним движением.

Когда Наурдин закончил молитву, он обратился к приехавшим к нему на помощь сельчанам, которых кстати было не мало. Наурдин с улыбкой, поглядывая на пылающее от ссадин и царапин лицо своего сына сказал прибывшим:

— Вы приехали посмотреть, не созрели ли наши арбузы? Да благословит вас Всевышний! Не знаю, как арбузы, но чьи-то бараны чуть было не «созрели»… Марша догIийла шу! (Да будет свободным ваш приход!)

Такие же горючие, как и в ту ночь, когда он убегал в лес, слезы снова жгли лицо Салмана. Тогда он подросток думал, что предает отца, но сегодня он узнал каким бывает настоящее предательство. А еще перед глазами стоял образ отца — мужественного, настоящего, сильного…

Со вчерашнего вечера заступивший дежурным по роте, сержант Молчанов, зашёл покурить в туалет, находившийся на втором этаже с тыльной стороны от парадного входа казармы, окна которого выходили на задний план здания в сторону спортивной площадки. Приоткрыв окно в туалете, сержант курил и выпускал дым на улицу. Вдруг вдали, в конце футбольного поля он увидел темный силуэт человека, лежащего на сугробе, которого немного запорошило снегом. Он внимательно ещё раз присмотрелся, прищурив глаза, и точно убедился — человек! Сержант пулей вылетел с туалетной комнаты, подбежал к каптерке и стал стучаться до старшины. Прапорщик открыл дверь:

— Ты чего ломишься, по шарам или в лоб хочешь?

— Там, там на поле, в снегу человек! Человек в снегу, там на поле, — взволновано пытался докричаться сержант до прапорщика…

— Мать твою Карабас, бегом за мной! Они выбежали на улицу, не надевая шинели. Выскочив за задворки казармы, они вприпрыжку, проваливаясь в сугробы, неслись к силуэту. Услышав возбужденные охи-ахи, несущиеся в его сторону, Тасаев вскочил и увидел двух бегущих к нему людей, а вглядевшись узнал в них прапорщика Крылова, и сержанта Молчанова…

Глава 5. Таежная схватка

I

После обеда Тасаев сидел в кабинете у начальника штаба. Все формальности соблюдены. Его восстановили в свой родной мотострелковый взвод, теперь уже под началом старшего лейтенанта Шелупанова с дальнейшей перспективой — по прошествии некоторого времени назначить его на какую-нибудь должность. Но, а пока Тасаев будет проходить службу рядовым личного состава. Салман вернулся в расположение казармы, снял верхнюю одежду и прилёг на свою кровать. Сон не шел. Какое-то странное чувство пустоты заполнило его всего изнутри. Позади уже два года армейской службы. Те, кто вместе с ним вступил в ряды Советской Армии, уже отслужив, уехали домой и ставят перед собой новые цели. А он снова вернулся в эту холодную казарму с вычеркнутыми из службы и из жизни двумя годами, которые остались там за колючей проволокой Дисбата. Тасаев перерос не только своих сослуживцев, но и всю эту армию вместе с ее чинами и должностями, поэтому само нутро уже не умело и не хотело выполнять какие-либо приказы, служебные установки, учиться чему-то.