Бесплатный фрагмент - Западная книга стихий

Первая версия:

Когда в XVI веке ожившая мёртвая девушка и любимая распутница дьявола подобрала брошенную кошку и окружила своё тело настоящими льстецами, то только тогда Ангел Бахрам прогнал от этой незнакомки или Елены полную фальши или лжи цыганскую принцессу и усадил её депрессивного демона коварства в живот прошедшей поэтессы из Кашмира, а заодно жизнерадостный Ангел уселся туда сам и ощутил себя как в трубном бункере. Но поэтесса знала, как орлы летают по пятницам и обещают жизненные повороты… Мертвица оживала, цыганка пела, в Стихии Птиц равных Лал Дэд не было, поэтому волчьи морды её не пугали.

— Мы живём внутри полувогнутых сфер, — говорит верующий младенец.

— Ну уж нет, мы живём внутри мамы, — отвечает ему младенец неверующий. Образ двухколёсной телеги с абортированными Близнецами проплывает сквозь полувогнутые сферы их матери, и на том, как всё совпало, их разговоры обрываются. Младенцы, то есть, Близнецы, начинают драку в животе беременной поэтессы, но приостанавливаются, заслыша оду Диониса, которую священники с волчьими головами посвящали той самой кашмирской поэтессе Лал Дэд. Но ладонь их матери уже дрожала от ДЖАГГЕРНАУТа, вызванного написанными ею стихами про Близнецов. Она вежливо скрывается от преодоления трудностей на трёхколесной телеге, но Близнецы дерутся, ей больно изнутри, она читает вслух стихи, дрожь сильнее, не помогает, и только тогда понимает она, что нужно избавиться от Близнецов, только тогда её спасёт украденная у цыганской принцессы колода карт!

— Вначале покажи лицо! — приказывает поэтессе серьёзный туз.

Рука срывает лёгкую вуаль, и комичный туз затем легко налаживает связи, весело выполняет обязательства, без пессимизма шурует на суд и отдаёт тяжёлый живот поэтессы в качестве зодиакальной жертвы против суеты и поверхностности. Пуще прежнего был рад Бог жертве человеческих младенцев, ибо бараны и коровы его утомляли, и комичный туз по имени Дионис, славящийся своим умением общаться, заметил Богу вслух:

— Ты гораздо старее, чем кажешься.

Версия вторая:

Человек потерял сознание. Из кармана его брюк выпала золотая шкатулка. Третий Всадник подошёл к ней, внимательно её осмотрел и достал золотой ключик, отобранный когда-то у дочери мадонны в манто. Ключик подошёл к замку, и шкатулка открылась. Первой вырвалась наружу стихия птиц. Следом за ними показалась спящая одноглазая девушка. Третий Всадник посмотрел на Прекрасную Шторм, как бы пожал плечами и принялся насиловать спящую в пустую глазницу. Вскоре из семени Третьего всадника в глазнице девушки появился новый глаз.

— Это и есть та самая Адли? — спросила Шторм. — Твоя цыганская принцесса и любимая распутница дьявола?

Третий Всадник кивнул и стянул с себя маску. Но под ней не было Симона Мага. Под ней был Нарайя.

— Надо подождать, — сказал он.

Спустя девять месяцев он добавил:

— Пора.

Нарайя и Шторм присели у круглого живота спящей девушки и начали к нему прислушиваться, словно были Ромео и Джульеттой, боящимися голосов за дверьми. Но за дверью беременной женщины бояться было нечего, ибо внутри шёл разговор неверующего младенца и верующего о собственной маме:

— Мы живем внутри полувогнутых сфер… — говорил неверующий, а верующий, не слушая, перебивал:

— Когда мы выйдем, мы окажемся между двух демонов, и нам придётся выбрать одного из них. Либо лесть, коварство и ложь одного, либо жизнерадостность и ангелоподобная вуаль другого. Нам не удастся с ними обоими налаживать связи, поэтому кажется верным выбрать того, кто жизнерадостный, ведь правда? Но на самом деле нет. Вуаль ангела не спасёт нас от тяжёлых поворотов жизни, а только помешæт честно встретить их лицом к лицу, зато коварство, в сочетании с ложью, поможет преодолеть любые из трудностей, и свидетель тому наш Ангел-Хранитель Бахрам…

Неверующий младенец не вытерпел и пнул верующего по лицу. Близнецы затеяли драку в животе брошенной кошки, но ни Нарайя, ни Шторм не пытались её предотвратить. Рука девушки дёрнулась, затем её ладонь раскрылась, подобно бутону. Нарайя и Шторм переглянулись, а ожившая мёртвая девушка резко села и отвесила тёплым цветком ладони пощёчину Нарайе.

— Я вернул тебе глаз! — обиженно шепнул Нарайя.

— Ты использовал меня! — шипела Адли. — Ты использовал меня, чтобы стать гермафродитом!

— Андрогином, — поправил Нарайя. — Всё так. Но во-первых, я теперь не Андрогин и даже не Симон Маг. А во-вторых, я вернул тебе глаз и жизнь и даже подарил детей. Если тебе это не мило, пожалуйста, жди первую встречную телегу, садись в неё и пœзжай к высокой башне, похорони себя на её зубчатых стенах! Орлы прилетают по пятницам…

Адли занесла ладонь для новой пощёчины, но Шторм поймала её запястье и прошептала:

— Нарайя — мой! Не смей его трогать! Найди себе нечто другœ для ласок…

И Шторм бросила ей лошадиную кость с выцарапанным на ней именем «Кайла».

Этого оказалось достаточно. Четвёртый Всадник подошёл к этой сцене и снял с себя маску. Это был Джошуа с самолётной гарью на лице. Нарайя стал смеяться над ним, ибо бронзовый язык Джошуа был сейчас в его руке, а не во рту.

— Ну и что? — сказал бронзовый язык, и его засунули в рот человеку, всё ещё лежащему без сознания. Человек приподнялся и сказал:

— Я стану братом-близнецом для Джошуа, а ты, нетерпеливая Адли, станешь для него идеалом и будешь носить имя… (мимо этой сцены прополз мудрый змий) …Серпентин.

— Ага, как скажешь! А что мне делать с моими детьми?

— Тебе придётся принести их в жертву, — сказал человек, — иначе пресуществления не выйдет.

— Я только за! — радостно потёрла руки Шторм и злобно ухмыльнулась будущей Серпентин.

Нарайя переводил глаза с молчаливого Джошуа на человека, туда и обратно, туда и обратно…

— Это несправедливо! — закричал он. — Это мои дети! Я должен получить что-то взамен!

— Может, ты и получишь что-нибудь, — сказал человек, — но лишь после того, как я расправлюсь с Меском.

— Нет! Я не согласен! Отдай свой бронзовый язык!

Джошуа и человек одинаково покачали головами. Тогда Нарайя сунул себе в рот золотой ключик и с заметным усилием его проглотил. Шторм покрутила пальцем у виска и прошептала:

— И кого я полюбила?.. Что за комичный туз…

Но Джошуа и человек заметно напряглись. Им явно было не до шуток. Они даже не видели муки Адли, у которой принимала роды, что иронично, Шторм.

— Ты проглотил ключик, Нарайя, — сказал человек. — ДЖАГГЕРНАУТ теперь не за горами…

— Дадада, но я могу его выплюнуть или он может выйти естественным путем — так или иначе, ещё не всё потеряно…

Адли бросила Нарайе лошадиную кость. Нарайя посмотрел на выцарапаннœ ногтём имя и всё понял. Всадник, точнее Всадница, тоже всё поняла. Она сняла маску, подошла к Джошуа и молча взглянула на него, как бы напоследок. Джошуа понуро кивнул, а человек сказал:

— Будь по-твœму, Нарайя. Моя сестра согласна. Вот моё слово.

Когда в XVI веке давали обещание, то становились на колени и поднимали в воздух правую ладонь. Вот и Джошуа с человеком синхронно провернули тот же манёвр, после которого Нарайя зловеще ухмыльнулся Джошуа и подмигнул несчастной Кайле. Зато Шторм в порыве ревности заперлась с новорождёнными близнецами в бункере и в одиночку устроила над ними суд, который Джошуа и сам хотел устроить для осуществления свœго пресуществления, извиняюсь за каламбур. Так или иначе, но ревность Шторм к решению Нарайи получить себе Кайлу никак не повлияло на ритуал пресуществления — к удивлению Джошуи, он получился даже и без его участия. Бур! Он всё понуро стоял и обнимал несчастную Кайлу, пока человек не подошёл к нему и не сказал:

— Ты гораздо старее, чем кажешься.

Джошуа слегка улыбнулся. И даже у Кайлы дёрнулись губы.

— Всё суета и поверхностность, — сказала она и стала помогать рыдающей Адли добираться до бункера.

Пуще прежнего рад был Бог жертве человеческих младенцев, поэтому пресуществление Джошуа удалось — человек стал вылитой его копией, а Адли превратилась в таинственную Серпентин — однако ревность продолжала терзать Шторм изнутри. Невидящим взором она скользнула по подглядывающим за ней Кайлой и Серпентин и покинула бункер. Вместо разговора с Нарайей она направилась в город псов, учить местных детей той логике льда и воды, что вызревала в её женской мстительной душе. Как у Оголивы, у Шторм был второй день её женских мук. Этим, конечно, очень многœ можно объяснить, но лучше не стоит, особенно при тебе, моя любимая. Как и Оголива, Шторм лечила себя ползучей жимолостью, но та ей не помогала. Зато отвар из этой пресной «жэ» проделал странную дыру в пространстве, вследствие которой твой любимый, любимая моя, Симон Маг, отшельник и алхимик, вместо золота при превращении получил кровь Оголивы и стал мною, моя любимая, и теперь я говорю от первого лица! Я осознал себя и преисполнился оптимизмом! Я повзрослел и теперь стремлюсь в открытую перевернуть планету! Я за прекращение работы предприятий, за судный день для пролетариев, я за классическую архитектуру и жизнь в вигваме, за одинокую стрекозу под церковным потолком и пасторальную мессу, посвященную мœй седьмой или восьмой девушке.

Её звали Илзе, и она любила эклектичный стиль в одежде. Голая и тощая, она нашла свой путь, так сказать, украла на помойке старые брюки из мешковины, надела их и села на восьмой, треснувший стул, чтобы посмотреть луча-либре, но вместо этого ей показали антипремии, первые в истории, и главную антипремию в этом первом году выиграл Мэтт Харди. Илзе объелась, впрочем, звёзды Близнецов обещали ей лёгкую прогулку, обещали ей меня… да-да… но чесночная пицца и тройной гамбургер с ветчиной и сыром сделали своё дело, она завалилась спать. Книга пророчеств выпала из левой штанины, заляпанной горчицей, в которую ненадолго вляпалась церковная стрекоза. Странная картина могла присниться Илзе, но этого, моя любимая, я касаться не буду, ибо это неэтично. Книгу пророчеств, раз уж мы её упомянули, Илзе сберегла от нескольких напастей, например, одиннадцатого июня она весьма cпорно защитилa её от психованного бородача по имени Си́ла, который был парнем не промах и не дозволял никому, даже ей, путать имена апостолов Христовых. Сам он тоже был апостолом, молодым из семидесяти, семнадцатым по счёту, жил в Македонии и Коринфе, растил белобрысую бородку, полную столь же мелких тварей, сколь полон ими тот музыкальный конкурс, который Илзе так обожала, проповедовал в Сирии, какал, извиняюсь, под лиственницей, охранял копьё Фомы Неверующего и совершал прочие, достойные упоминания, деяния, такие как попытка кражи книги пророчеств у мœй седьмой или восьмой Илзе, и он занимался бы ими и дальше, однако по воле Иегова Шалом, יהוה שלום, апостола Си́лу загрыз медведь, и книга пророчеств уцелела, только маленькая слезинка появилась под косящим глазом Илзе, и больше ничего, ну и ещё статус «ew Autumn» под аватаркой в социальной сети «hooklove», но это обосновано не зубами медведя, а скорее расстройством от факта, что за её любимую песню с названием «Subterranean Homesick Alien» я отдал всего три голоса вместо двенадцати, хотя i have done nothing, если цитировать эту или уже другую какую-то песню с этого конкурса, я даже не помню, седьмой ли Илзе была или восьмой, так что глупо будет мне, любимая моя, предъявлять за слова из песен, из последних, как известно, слов не выкинешь, но заменить легко, ха-ха… Кастор и Поллукс нависали над обнажёнными Адамом и Евой с заточёнными кóсами дабы срéзать сплетённые друг с другом жизни и передать их по отдельности Господу Богу Творцу, ха-ха…

— В общем, — перебила меня ты, — ты забрал у Илзе книгу пророчеств, я же правильно поняла?

— Нет-нет.

За первую неприятно-красную точку, из которых сотворено наше мироздание, отвечали Близнецы, завершающие цикл жизни и осмысляющие всё сотворённое Тельцом. Но пока итоги жизни в Эдемском саду не подведены, пока над влюблёнными парит благословляющий ангел, шестой в ранге ангелов, и направляет, извиняюсь, струю не на Древо познания, задушенное змием позади праматери Евы, а на Древо жизни, и так пышным цветом сияющее перед глазами смущённого Адама. Почему смущённого? Да потому что в отражении цветов Адам видит три фигуры заместо двух, юношу и двух девушек, себя и Еву, то есть, но ещё и Лилит, которую принимает поначалу за неверную игру света и потому считает её тоже Евой, но эта Ева предстаётся обольстительной, тогда же как первая кажется невинной. Эту обольстительную искушает змей и обвивает теперь уже её заместо Древа познания, и его раздвоенный язык соприкасается с её чарующим, обещающим ласки ещё не созданных публичных домов, тогда как у девушки невинной заместо прекрасного лица Адам порою видит солнце над идиллистической пасторалью из девятнадцати берёз, хотя если приглядеться, то за последней и чахлой березóнькой можно заметить его и Евы играющих детей на фоне каменной стены, на передней стороне которой выведены буквы «вав» и «куф», а на скрытой от глаз задней двадцать пять всяких разных рисунков, среди которых особо выделяются парные кони под небом цвета бриз, старые быки и их тестикулы, размазанные что отчётливо на задней, что неприметно на передней стороне стены, а также сами Кастор и Поллукс, зодиакальные Близнецы, означающие по отдельности Ветхий и Новый Заветы. В Ветхом Завете был спрятан треугольник из Тигра, Лошади и Собаки, а в Новом неприкрыто обнажался крест из самих Близнецов, а также Стрельца, Девы и Рыб, где Близнецы точили кóсы на вершине креста, а Рыбы плавали в его основании, а под сáмым основанием, т.е. ещё ниже дна, бесчисленные люди считали себя богами и адептами интеллекта, и, помимо скучных оргий, производили редкие и малоизвестные мистерии грехопадения, в качестве одной из которых для примера можно привести средневековую Польшу, выступающую в союзе с ганзейскими городами против Тевтонского ордена, стоящим по ту сторону реки Лиелýпе, с ударением-таки на первую «е», ибо балты так ударяют слова, как третий присяжный ударял визиткой по столу в своем офисе. Визитка принадлежала ему, имя там было Ли Джей Нортон, и про него что можно такого сказать? да, пожалуй, что он не был устремлённым в предприятиях и неуязвимым в собственном достоинстве, каковым был сильный Тит Андроник, и не имел столь долгой разлуки, каковую имел отец Улисс с сыном Телемахом, поэтому мог впрах разругаться с собственным сыном, что и произошло в один уязвимый день из-за магии Стрельца или галлюцинаций Цирцеи. Бизнесмен Нортон тяжело переживал этот конфликт времён Джорджии, обращался за помощью к Блаженной Матроне, блаженному Никите, георгиевскому кресту и опоздавшему астрологу, но, не получив её, всё же нашёл в себе силы поднять на вилы унаследованную от праотцов немецкую лютеранскую уравновешенность и последним из присяжных заседателей сказать «не виновен» собственному сыну, когда того судили за перенаправленные контрабандой из Грузии (и в самом деле таковые) десять булав времён царицы Тамары, о да, отец был последним, кто сказал сыну «не виновен», это важно повторить, дабы вернуться вновь к бесконечным метаморфозам вещей, к этому Протею, одновременно собирающему волчие персики-помидоры на «берегах илистых Бразилии» и, наглотавшись ртути в Северном Брабанте, слагающему стихи наподобие этих:

Der Blitz, der Turm, der Stern

und tout les etoiles

dans poche d’Empereur Cai,

de la maison-dieu

papeder!

Как же мог молочный брат Артура, целиком утащивший и без остатка всю трусость из общего молока, все замашки хвастуна и паяца, как же мог такой хвастун Кей оказаться императором? Всё на самом деле просто. Будучи de sénéchal при Артуре, Кей за его спиной имел шпионские контакты с Рыцарем Дев, который по молодости докучал ангельским сёстрам святого Павла последним священным щитом Марса, сделанным для него оруженосцем Норуи. Буквой «A» на щите Рыцарь Дев показывал зверей, преимущественно черепаху, сороку, белку и вóрона, буквой «u» он занимался любовью с женою Норуи со странным именем Лит, причём в позе подковы, с буквой «c» он обращался в десятого ламедвовника и идеального мужчину с длинным копьём и властью над рабами-славянами-полянами, буквой «t» он использовал метаязык и призывал к себе Эль-Шаддая для ощущения полёта мысли, легко из лёгкого становящимся чёрным как Инь, буквой «o» он возглашал веселое спасение с помощью ангела Исраэля и движение по кругу, дающее нам шестнадцатый Рим и девятую Византию, с буквой «r» Рыцарь Дев, наконец, раскрывал, свои подлинные титул и имя, титул «дук» и библейское имя «Самсон», над буквой «i» он ставил точку с таким же усилием, с каким в перерождениях строил для блаженных Августинов и Иеронимов Стридонских Сиро-малабарскую католическую и для безымянных юродивых Сиро-маланкарскую такую же католическую церкви с совокупным приходом в четыре миллиона триста тысяч прихожан, дабы аскеты-подвижники без людских пороков, но с безумием Бога распевали там на ортодоксальный манер «О боже, помилуй» или «Богородице дево, радуйся», но родная католическая церковь пресекла в зародыше его чудесные обличения святых, а аборт есть убийство, как мы знаем, но с буквой «t» дук Самсон немного вернулся в прошлое и поговорил с шестнадцатым из семидесяти апостолов Христовых по имени Стахий, настолько молодым, что злые чары обращались в его тёмном видении в цикл стихотворений, и настолько остробородым, что кончиком его бороды могла быть прóткнута лескóвская блоха, сияющая при свете солнца словно образ Руси и миров просветления, а вот уже после разговора со Стахием при букве «a» дук Самсон обратился ко млечному брату Артура по имени Кей, и этот шут с комичной желчью в лирических стихотворениях добровольно принял на себя муку быть de papeder et d’Empereur, впрочем, Артур его быстро убил и его быстро забыли, но перед этим Кей отобрал у дука Самсона последнюю букву на последнем священном щите Марса, а именно букву «s», и обратил её, волею бес-бесноватой шутки, в греческую

Zζ.

3. Когда царь выпускал в небо птиц с хрустальным оперением, из чащи доносилась всё та же мелодия, что у Ниреева в офисе — все та же неуместная здесь городская музыка. Разные миры соединились с помощью музыки, посередине между ними был Джошуа, всего лишь середина, ноль, все минусы и плюсы у царя. Он, Первый и Последний, Альфа и Омега, он — прост и бесструктурен, куда проще людей и куда проще Джошуа. Четыре мухи на сером вельвете утреннего халата царя разлетались в разные стороны. Одна угодила в пудровые смеси, заготовленные нимфами, а вторая села на предплечье Джошуа, он её прогнал.

Рефлексия Джошуа по поводу его отношений с Серпентин и её предыдущих отношений с любовником окутывала его туманом, хотя он должен думать о куда более важных вещах. «Пакахай меня, пакахай меня вновь!», — умолял уродливый любовник. Серпентин выставила перед ним ладонь, говорящую «нет», на радость наблюдавшего Джошуа.

«Как по мне, время — одно сплошное настоящее», — мрачно говорил Джошуа воображаемой Серпентин. Здесь он её не найдёт. Вернётся ли он снова в город? В лес же вернулся, но сложно сказать, ибо мир есть большая бесформенность, в которой маленькие формы. И небо видит яблонь лепестки, на пуфике небесного царя зевает кот о девяти хвостах, рыжий спутник милой Шторм, талисман, висящий над пропастью. Убей любовь. Спаси сестру. Подставь плохих людей. Злодеев выведи на ринг, и пусть они грызут друг друга словно псы под канатами, которые не пролезут не в одно игольное ушко, Nadelöhr, милитанты и прочие статисты будут хлопать хакеру и Джошуа, когда они добьют врагов в этом гражданском рестлинг-поединке.

«Я влюблен в статиста. Уже это делает её не статистом», — говорил себе Джошуа. Он остро чувствовал стыки миров, но понимал, что не сможет рассказать о них в мире леса. Он рассказал о них лишь своему статисту, точнее, голенькой статистке в мире Брянска, зовущей себя Серпентин. Третья муха и четвёртая исчезнут, величественный царь заберётся в самолёт, пролетит над флотилией врагов и разобьётся всмерть в охотничьем лесу.

«Забудь про точки и линии, сынок, и знай, что счастье, любое счастье любого человека, это всегда восхождение, и никогда не статика. Мы знаем, что ты вместе с Лейбницем любишь копаться в точках и лучах, однако та, которую ты называл «голенькой статисткой», несёт в себе больше смысла, чем точки и лучи вместе взятые с туманами и Ангелом, ибо она способна для тебя родить хорошеньких детей, а вот им ты сможешь передать на сохранение свои идеи про лучи и точки или передать совершенно не похожие на это вещи, на которые остановит свой взор твой увлекающийся ум! Она определённо не статист, твоя голая любовь! Ты можешь доказать, что настоящий Бог пребывает в форме синусоиды, и поздравляем тебя, сынок — ты прямо сейчас это доказал, Бог действительно есть в форме синусоиды, и мы сделаем вид, что не помогали тебе никак с твоим открытием, ни гены, ни иллюзии, никто, ты сам один. И ты, наш дорогой сынок, иди вперёд, возьми свою любовь за руку и посмотри, каким нежным румянцем заиграет её красота! Она лижет солнечные лучи, как леденцы на палочке, и смотрит на тебя, как луна на солнце, как мать на отца, как душа внутрь себя, как «цветовая палитра на музыку и ритм»! Вот каким бывает твой эмотив! Это лишняя энергия, но её избыточность не делает её бесполезной, скорее наоборот! Посмотри на свою сестру, сынок! Она довольна жизнью, не без траура по отцу, конечно, но радости после печали сильнее! Смотри, как она радуется моменту! Радуйся и ты! Ум и вечность подождут. Лови момент! Бесстрашие любви поможет!

Симпатии, загадки и тонкое волнение…

Романтика дорог и страстная любовь…

Вы же, люди, любите контрасты. Так создавай же, сынок, контрасты не меж добром и злом или чёрным хаосом после белого порядка, а между тайной любви и разгадкой любви или между задорными шутками и детски-наивным румянцем на её щёчках с одной стороны и рождением от тебя ребёночка и трогательными слезами ответственности на твоих щеках с другой…» — вот что шептали ему силуэты с черными контурами, тени усопших отцов и матерей из прозрачностей былых миров, и Джошуа, наконец, их услышал! Но его романтические мечтания о сложной и приятной любви оборвал Меск, который желал нести разрушения этому миру. Этот атавизм его левого ума нравился Джошуа, он считал, что таковым и должен быть мужчина, не солдатом, который просто воин без поэзии, а просто воином, чья невеста — смерть, чьи деяния сжигают поселения, убивают мужей, насилуют жён и растворяют чужих детей в популяции своих собственных. В этом вся agenda, убивать и умирать, лишь в этом есть здоровое сознание — конечно, никому не нравится держать собственные внутренности, выпадающие из воронки в теле, но они-то будут выпадать и при терпимом миролюбии, так что возгласы женоподобных тварей и так и так будут неуместными. Меск хоть и старался казаться архаичным воином, но Джошуа знал, что это симулякр, что Меск нормальный человек в нормальном мире вырожденцев, что страх, который он сейчас внушает, например, на Шторм, всего лишь сила кошелька нувориша, которому повезло первому достать ружьё:

— Мучения Для Щипачей, Как Тигр — Для Хозяев Коров…

— Не надо, милый!..

— Как Собаки, Увидевшие Льва!

— Ты везде желаешь сеять разрушенья? — испугалась Шторм.

— В Какую Деревню Не Войдёт Эта Страшная Сила Моя!

— Здесь есть вкусные фрукты, не давай всему этому сгореть, не поджигай наш будущий касцёл! — уговаривала Шторм.

— Хоць сладкие плоды мне внушают омерзенье, я не буду вам мешать их есть, на время я забуду о вашем равноправии передо мной.

Меск оказал им эту милость, которая теперь словно клещами копошилась в его горле, да такими, что страшно их описывать. Страшно! Тем паче что симметрия леса наводила страх, гармония была будто намеренной и пахла смертью, а хаос жизни ускользал сквозь дырку в букве «А», в которую соединялись скромные ноги охотницы Дианы, поваленные лиственницы, что слабыми детьми мешали друг об друга упасть. Эрос, верный братец смерти, готов был снова обнажиться, снова действовать при полной луне, как в солнечный день, а в солнечном дне, как при новолунии. Ювелирные умения этого чудака при полном его безрассудстве овеществляются здесь в виде дерев без корней и общих сбоев ареала. Я бы остерегался этого леса, в котором всё скрываемое так явно. Антропология Танатоса, верного брата любви, была также разлита в этом дурманящем воздухе. Большой растянутый мешок, как для ловли падающей звезды, то опускался, то подымался вверх, как ищущий воду левиафан, выброшенный на берег.