Бесплатный фрагмент - Замкнутый круг

Предисловие

В сборнике коротких новелл, написанных в жанре «фантастика, ужасы», собраны истории, заставляющие задуматься о смысле человеческого существования, увидеть его с новой стороны. Каждая из историй так или иначе связана со смертью — вторым по значимости движущим механизмом эволюционного процесса. Автор не ставит своей целью напугать читателя, напротив — он обнаруживает предельное сходство между двумя эмоциональными состояниями: страхом смерти и восхищением жизнью.

Новеллы «Замкнутого круга» — это не только занимательная фантастика с неожиданными сюжетными поворотами и развязкой, но также интеллектуальное чтиво, которое позволяет читателю объективно оценить себя и окружающий мир.

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», — говорил мудрый иудейский царь Соломон. Человеческое существование однажды и навсегда было заключено в стальные тиски рождения и смерти, появления и исчезновения, начала и конца. Все новое — это измененное старое, все старое — это всегда результат чего-то более древнего. Старое создает новое, а новое, в свою очередь, позволяет постичь старое. Каждое новое произведение искусства, изобретение, каждая новая цивилизация — это лишь часть вселенского механизма круга времен, в основании которого располагаются два краеугольных камня — рождение и смерть.

Мы любим жизнь во всех ее проявлениях. Мы любим то, что утверждает эту жизнь, прославляет, оберегает, созидает. Мы не хотим видеть смерти, бежим от нее, и в этом кроется одна из самых запутанных ошибок человечества. Читатели художественной литературы и те, кто ни разу в жизни не брал книгу, шахтеры, ученые, студенты и пенсионеры — все и всегда ждут хеппи-энда, забывая, что жизнь не написана по Голливудскому сценарию. От этого возникают разочарования, прискорбные неожиданности, безуспешные попытки изменить реальность. Но эта самая реальность устроена таким образом, что пока с ней борешься, она становится все более враждебной, властной, порабощающей сознание и душу.

Древние говорили «Memento mori» — «Помни о смерти», ведь только эта мысль поможет оторваться от суеты, увидеть жизнь такой, какая она есть на самом деле, оценить ее значимость и неповторимость. Мысль о замкнутости круга человеческого существования: от рождения к смерти, от смерти к жизни — дает объективную картину мира и раскрывает парадокс нашего бытия: только отказавшись от борьбы, можно победить свой страх смерти и обрести жизнь.

Замкнутый круг

— Очередная операция. Ничего особенного, — подумал Ник Джефферсон, проводя скальпелем по грудной клетке «пациента».

— Ничего особенного, ничего, — утешал он себя, но волнение не покидало его. Пациента когда-то звали Рой Гордон. Он поступил в клинику 40 дней назад с признаками какой-то непонятной лихорадки. Вскоре Гордон пошел на поправку, температура упала до 36, 8 градусов по Цельсию. Врачи хотели было его выписать, но три дня назад случилось непредвиденное. Ровно в три часа пополудни у Роя резко поднялась температура, усилилось сердцебиение, началось интенсивное покраснение кожи. К утру он впал в коматозное состояние. Однако врачи все еще продолжали бороться за его жизнь. Через два дня Рой открыл глаза, слабо вздохнул и… умер. Заведующий клиникой потребовал выяснения причин смерти больного, чтобы избежать распространения новой инфекции. Тело направили на экспертизу в морг, и вот оно на столе у Ника Джефферсона.

— Параметры тела — рост 175 см, объем грудной клетки — 95 см, вес 82 кг, –произнес Ник в диктофон. — Отмечается небольшое покраснение в области грудной клетки. Начинаю вскрытие.

Острое лезвие скальпеля точно рассекло кожный покров груди. Под монотонное жужжание циркулярки, перепиливающей ребра, Ник напевал какую-то незамысловатую песенку себе под нос и думал о том, что сегодня надо бы сходить с женой в кино.

— Вскрываю грудную клетку… Легкие трупа имеют зеленоватую окраску, левое легкое имеет незначительные повреждения, видны какие-то оборванные сосуды. Сейчас попытаюсь выяснить причину их обрыва». Ник взял в руку сосуд и начал внимательно его рассматривать. В то же мгновение «сосуд» -щупальце обвил его палец. Еще два щупальца вылезли из недр мертвого тела, опутав шею и голову Ника.

Патологоанатом громко вскрикнул и попытался сорвать щупальца со своего лица, но они только крепче сжимали его голову. Что-то острое вонзилось Нику в шею и он почувствовал легкое жжение в гортани. Наконец Нику удалось дотянуться до скальпеля. Несколько щупалец уже агонизировали на полу, но существо не сдавалось. Только потеряв две трети своего тела, оно отвалилось от шеи прозектора, упало на залитый собственной кровью пол и затихло. Джефферсон остолбенело разглядывал «осьминога», все еще не веря в свою победу. После этого он направился к зеркалу. То, что он увидел там, было не для слабонервных: окровавленное лицо со следами щупалец животного, посиневшая в месте укола шея. Именно шея беспокоила Ника больше всего. Она распухла, отекла. Скорее всего, животное впрыснуло ему яд — вопрос в том, насколько сильный.

Первой мыслью Ника было позвать на помощь, но яд, очевидно, парализовал голосовые связки — из гортани не вылетало ни звука. Сильно кружилась голова, в ушах гулко стучало сердце. Направляясь к двери, Ник отметил сильную дрожь во всем теле, его лихорадило, тряслись руки. Но, когда он нащупал дверную ручку, к нему вернулось самообладание.

— Все будет хорошо, все отлично, — подумал он и открыл дверь…

Голова Ника покоилась на белой подушке палаты номер 25. Врачи пообещали ему полное выздоровление. Он верил им, постепенно забывая о том, что с ним произошло. Анализы были нормальными, и Джефферсон был уверен, что скоро его выпишут. В коридоре промелькнула голова Фреда Баррета, молодого врача, недавно поступившего на работу в клинику.

— Довольно перспективный патологоанатом, — подумал Ник, — Наверняка сможет меня заменить, когда я соберусь на пенсию.

Он и не мог предположить, что через 40 дней будет лежать на столе «перспективного патологоанатома» в морге.

— У трупа отмечаются зеленые участки на обоих легких, видны оборванные сосуды, — произнес в диктофон Фред Баррет, обхватывая оборванный «сосуд» пальцами правой руки…

Благодетель

Преподобный Бенджамин сидел в своей узкой комнатушке для исповеди и выслушивал очередного посетителя.

— Она громко кричала, поэтому я решил помочь ей, — взволнованно говорил человек по ту сторону перегородки, — я ворвался в помещение и пристрелил негодяя, душившего бедную женщину. Откуда же мне было знать, что это было театральное представление? Я совершил смертельный грех, падре, что же мне теперь делать? Ведь я уже никогда не попаду в рай?!

— Успокойся, сын мой, — ответил преподобный Бенджамин, — не стоит отчаиваться, ведь Бог любит всех нас. Мы — Его дети, поэтому Он просто не может не заботиться о нас. Я уверен, что Бог простит тебе эту оплошность и возьмет к себе на небеса.

— Расскажите мне про рай, падре.

— О, рай это такое место, где души обретают долгожданный покой. В раю царит любовь и блаженство. Там не нужно думать о хлебе насущном, или о каких-либо иных вещах, без которых не обходится ни один человек, живя на земле. В раю — свобода и благодать. Если честно, я сам иногда представлял себя в этом чудесном месте, среди святых мучеников, апостолов, пророков, среди зеленых ветвей райского сада…

Красненькая точка вспыхнула на животе священника и медленно поползла вверх, но Бенджамин ее не заметил, полностью погруженный в свои мысли.

— В раю ты обретешь ощущение полного счастья. Теплый ветерок… Только представь себе: тихо журчит ручеек, зеленеют деревья и травы, и тысячи ангелов славят Господа нашего в песнях своих. Поистине прекрасное зрелище…

Падре не договорил. В это мгновение красный луч лазерного прицела остановился на голове Бенджамина, разрывная пуля вонзилась ему в лоб и отбросила уже обезглавленное тело в сторону дверцы кабинки, которая тут же распахнулась. Тело с глухим стуком упало на пол церквушки. А в это время с другой стороны кабинки вышел человек с сияющей улыбкой на лице:

— Господи, теперь я знаю, что Ты простишь мне мой старый грех, ибо я помог святому человеку попасть в рай.

Последняя жертва

Билл Браун умер. Он понял это, как только навеки закрылись его воспаленные глаза. Билл испытал странное чувство легкости, свободы и вышел из своей бренной оболочки. Врачи все еще бились за его жизнь со смертью, издеваясь над остывающим телом. Шприцы в сердце, дефибрилляторы, наэлектризовывавшие тело сотнями вольт, смятая в лепешку грудь, рот, зажатый кислородной подушкой, — все это казалось Биллу каким-то нелепым театром, в котором его роль сводилась к стороннему наблюдению. Биллу было жаль людей, бьющихся за его жизнь. Он смотрел на происходящее сверху и одновременно со всех сторон сразу. Он видел свое тело, но не испытывал ни малейшего желания в него вернуться. Ему было очень хорошо, тепло, спокойно…

Билл оглянулся вокруг. Очертания предметов были нечеткими, мягкая дымка струилась вокруг всего, что находилось в операционной. Внезапно сознание Билла сотряс титанический удар, и он потерял ощущение времени, пространства, а потом провалился в бесконечный темный тоннель…

Через некоторое время душа Билла «пришла в себя». Тело уже увезли в морг, а душа, как ребенок, потерявший маму в толпе, все еще парила вокруг операционного стола. Билл не помнил в точности, что он видел в темном тоннеле, кажется, это были смутные картины его прошлой жизни. Они и сейчас плавали перед ним в тумане, подобно бумажным корабликам в придорожной канаве. Билл не испытывал угрызений совести — они уже давно простил себя за те заказные убийства, за грязную работу на мистера Лоуренса. Те люди должны были умереть, раз так считал мистер Лоуренс, потому что холодная расчетливость и острый ум этого человека был достоин преклонения и уважения. Одна треть преступного мира Земли находилась под его прямым либо косвенным влиянием, а это вызывало у Билла чуть ли не животный трепет.

Так, размышляя и вспоминая, мистер Браун постепенно шел к выходу из операционной. Он протянул руку, и она мягко прошла сквозь пластик двери. То же самое произошло и с остальными частями «тела». Однако, покинув операционную, Билл не знал, куда ему двигаться дальше.

Больничный коридор тускло светился ровным матовым светом. Боковым зрением Билл уловил какое-то движение: по стене пробежала тень, за ней другая, и вдруг стена превратилась в экран, на котором мелькала черно-белая пленка заказных убийств. Н этот раз Биллу показалось, что его сердце содрогнулось от увиденного, однако он тут же спохватился — сердца уже не было. И не только сердца — у него уже ровным счетом НИЧЕГО не осталось! Душу мистера Брауна охватил страх, какой-то немыслимый первобытный ужас. Он бросился бежать, ветром пролетая сквозь двери, стены, медицинский персонал. Он буквально летел, не касаясь ногами пола. Куда бежать, что делать, ведь у него нет ничего, кроме воспоминаний, да и сам он теперь — никто, ничто, ничто!!! Паника захлестнула сознание Билла. Он бежал по какому-то зловещему кругу из белых одежд, стен и тщательно вымытых стекол, но он уже не понимал, куда и зачем он летит. Внезапно перед Биллом вспыхнул яркий свет, белохалатный мир вокруг него завертелся в бешеном хороводе и разлетелся на мелкие части.

Очнулся Билл перед гигантским троном, на котором восседало огромное темно-лиловое существо. Гордо расправив крылья, существо впилось своим огненно-красным взглядом в глаза Билла Брауна.

— Вот ты и добрался к нам, — прогремел громовой раскат. Существо потянуло когтями по ручкам трона, от чего в помещении раздался невыносимый скрежет.

— Подождите, это что, ад? — успел вскрикнуть Билл.

— А вот это тебе уже предстоит определить самому. Уведите его!

Что ни говорите, а жариться заживо в адском пекле далеко не райское наслаждение. То же самое подумал и Билл, когда демоны подняли его на свои раскаленные трезубцы и бросили в гигантское Ничто. Первым ощущением мистера Брауна было легкое жжение, которое через несколько минут переросло в адскую боль, разрывающую его «тело» на части. Закричать он не мог, так как у него исчез рот, пошевелиться он также не мог, потому что то, что было Биллом Брауном, теперь висело над бездной огня и вокруг него не было ничего, кроме пламени, льющегося со всех сторон и душераздирающего скрипа «зубов». Боль была невыносима, и единственное о чем думал Билл — поскорее умереть, потерять сознание, забыться, исчезнуть…

Однако через какое-то время эта боль, к удивлению Билла, стала постепенно утихать. Вскоре она исчезла совсем. Билл огляделся вокруг: картина адского пекла все еще горела перед ним во всем своем первобытном великолепии, но уже несколько иначе. Все вокруг стало каким-то нереальным, как бы нарисованным. Огонь перестал причинять Биллу какие-либо муки, превратившись в полупрозрачную голограмму. Даже трезубец одного из крылатых мучителей мягко прошел сквозь руку мистера Брауна, словно сквозь масло, при этом последний не почувствовал даже прикосновения оружия. В следующее мгновение Брауна ослепил яркий свет, и мир погас.

Очнулся Билл в темной комнате, освещаемой лишь черными восковыми свечами. За круглым массивным столом сидел старец с монашеском одеянии. Когда Билл подошел немного ближе к столу, старец медленно поднял голову и уставился на него долгим огненно-красным взглядом. Они просто притягивали, эти глаза, гипнотизировали — Билл медленно пошел прямо на них. Внезапно он оступился и чуть не упал.

— Дьявол! — выругался Билл.

— Да, меня так иногда называют, — саркастически ухмыльнулся старец, — а теперь будь так добр ответить на мой вопрос: почему тебя не принимает Пекло? А, Билл? Ты что, святой?

Старец начал внимательно изучать лицо Билла, потом прошелся взглядом по его рукам, ногам, даже на ступни взглянул.

— Задачка не из простых. Ведь ты не святой, не ангел, даже не раскаявшийся на смертном одре. Так что тут только один вариант — наш Билли что-то не закончил на земле, какое-то незавершенное дельце у него осталось. Давай, вспоминай, а то придется кинуть тебя в Геенну Огненную еще до судного дня, а она, уж поверь, покажется тебе гораздо хуже нашего теплого заведения. Пойми, мы не можем из-за тебя рисковать структурой шестого измерения, нарушать порядки, которым уже не одна сотня миллионов лет!

Черно-белый водоворот прожитых Биллом лет снова замелькал в пространстве. И тут Билл понял, в чем дело. Давным-давно, когда Биллу было лет 14, он вступил в секту местных сатанистов. В маленьком провинциальном городке, где прошла юность Билла, он просто не нашел себе лучшего развлечения. Однако вскоре игра стала жизнью, без которой Билл уже не представлял своего дальнейшего существования. Где-то в возрасте 16 лет, желая угодить наставнику, Билл поклялся совершить преступление, от которого бы содрогнулись небеса — убить «святого Мартина», как называли его прихожане скромного священника небольшой церквушки неподалеку от города. На счету святого было не одно исцеление, тысячи людей обращались к нему за помощью и моральной поддержкой. К тому же Мартин был чрезвычайно осмотрительным и осторожным человеком. Неоднократные попытки Билла принести святого в жертву своему кровавому повелителю, не увенчались успехом. Вскоре Биллу пришлось просто отказаться от своих планов. Он занялся профессиональным убийством, работая на мистера Лоуренса, и постепенно планы убить святого покрылись паутиной времени и плесенью истории. Но вот теперь эти самые планы спасали мистера Брауна от адского огня, давали шанс вырваться отсюда пусть даже на какое-то время.

— Ты совершишь задуманное и вернешься к нам! — взревел старец, ударив посохом о каменный пол.

Мир перед Биллом завертелся и пропал. Только громовые раскаты зловещего голоса продолжали рокотать, постепенно затихая: «Вернешься к нам, вернешься к нам, вернешься…»

Толчок в грудь. Вспышка. Паутина синих молний. Вспышка. Тьма. Снова вспышка. Удар!

Огромная сила сотрясла всю его оболочку, и он открыл глаза. Тьма, кромешная тьма вокруг. Лишь узкая полоса света пробивалась в щель, но он ее заметил не сразу. Новые непривычные ощущения хлынули на него: движение крови, стук сердца покалывание в кончиках пальцев. Как давно это было! Билл приподнялся и уперся головой в металлическое покрытие. И тут он увидел свет! Могучая сила проснулась в нем, круша железную дверь, превращая ее в груду металлолома. И он вышел. Вышел под мягкий свет ламп городского морга. Сторож скончался на месте под хруст шейных позвонков. Его одежда оказалась как нельзя кстати. Билл вышел на шумную улицу Нью-Йорка.

Тысячи автомобилей и пешеходов двигались в самых различных направлениях, и в этом хаосе никто не обратил внимания на скромно одетого человека, на лице и руках которого медленно растворялись трупные пятна.

Была теплая летняя ночь, одна из тех ночей, которые так любил Билл за их темноту. Он знал, куда ему идти, чувствуя жертву каждой клеточкой своего вновь обретенного тела. Какая-то могучая сила невидимой рукой указывала ему Путь. Билл не сомневался, не взвешивал свои шансы на удачу — пройдя сквозь смерть и ад, теперь он точно знал, что найдет Мартина и приведет в исполнение смертный приговор, подписанный последнему еще 28 лет назад.

Святой сидел перед иконой. Он молился, просил о помощи, так как знал, что за ним по пятам неотступно следует смерть. Многочисленные знаки предвещали недоброе: свежее молоко, стоявшее на столе, прокисло в считанные минуты, огонь в камине приобрел зеленоватый оттенок, а в зеркалах изредка мелькали усталые, покрытые плесенью и голубоватым налетом лица мертвецов. Мартин не боялся за себя — он полностью доверился Творцу.

Часы уже давно пробили полночь, когда вдруг раздался звон разбитого стекла, и в комнату ворвался резкий холодный ветер. Все предметы, находящиеся в комнатке, закружились в неистовом смерче. Мартин встал с колен, держа перед собой золотой крест, и готовый встретить противника. И тот появился: бледная тень человека, усопшего навеки. В руках убийцы сверкнул старинный кинжал.

— Я пришел за тобой! — прокатился по комнате рокочущий бас Билла, когда тот в стремительном прыжке бросился на Мартина. Но неведомая сила отбросила его прочь от золотого распятия в руках святого. Мартин улыбнулся. Билл повторил попытку, и вновь оказался на полу. Мартин высоко поднял крест и начал приближаться к Биллу, произнося древние, уже позабытые людьми, заклинания:

— Во имя царя света и тьмы, во имя великой мудрости и рожденного ею мира, заклинаю тебя кровью зверя, скрепившей завет трех Царей, пусть твоя душа будет низвержена в Геенну Огненную, и да будет над тобой проклятие, пока человек смертный не освободит тебя словом, запечатанным семью печатями…

В это мгновение Билла поразила волна жуткой боли, он терял сознание, но из последних сил все же сумел метнуть кинжал.

Мартин держал крест высоко над головой и произносил последние слова заклинания, когда почувствовал, как лезвие кинжала, вспоров грубую ткань его монашеского одеяния, мягко вошло в тело. Мартин охнул и выронил крест. Лужа алой крови разлилась по бетонному полу, заполняя собой ямки и трещинки. Мартин лежал в крови с чувством невыполненного долга — он не сумел договорить заклинание, способное навеки скрыть Билла Брауна в пламени Геенны. Вдруг Мартин увидел перед собой испуганное лицо Билла, на котором уже появилась трупная синева.

— Нет, не умирай! Я не хочу снова в пекло! — скрипели его синие губы.

Мартин молча смотрел на это жалкое подобие человека, которое с каждой секундой приобретало все более неопределенную форму.

— Нет! Не умирай! — кричал Билл, в отчаянии сдирая с себя кожу и волосы.

Мартин усмехнулся и его глаза закрылись навеки. На лице святого человека застыла блаженная улыбка. Билл с диким ревом бросился к двери, теряя на ходу части своего тела. Он рванул дверную ручку к себе, и его рука повисла на ней. На обрубках ног Билл в ужасе кружил по комнате, как огромный кровоточащий мотылек вокруг лампы, но не знал, куда ему бежать. Единственной оставшейся рукой он схватил кинжал, и одним ударом рассек напополам голову святого Мартина. Рука Билла не выдержала такой нагрузки –обрубок руки с кинжалом тут же упали на пол. Адский крик вырвался из груди Билла, и он впился зубами в мозг Мартина, хватаясь за свою последнюю надежду. Его предположения оказались верны: мозг святого дал ему ЗНАНИЕ. Билл мысленно повторил заклинание, которое могло спасти его от возвращения в преисподнюю, а затем попытался произнести его вслух. Но ничего не вышло. Он попробовал еще и еще раз, отчаянно напрягая легкие и кашляя. Какой-то кусок мяса, покрытый слизью, вылетел из его горла и упал на землю — это были голосовые связки и кусок языка. Билла охватил ужас, но он продолжался недолго — через несколько минут то, что было Биллом Брауном, превратилось в одну бесформенную гниющую массу.

Вспышка. Тьма. Синие круги. Вспышка. Пламя повсюду, пламя охватывало все тело, бушевало вокруг, точно в плавильной печи. Первым ощущением Билла было легкое жжение по всей поверхности тела, которое через некоторое время переросло в адскую боль, разрывающую его тело на части…

Бабушка

Тикание старинных часов, на стенах — выцветшие цветочки обоев, уютное поскрипывание старого деревянного пола в комнатке одной из забытых временем коммуналок. За круглым дубовым столом — пожилая женщина в коричневом халате, шерстяных носках и тапочках. В ее руках — альбомы с фотографиями. Вся жизнь проходит сейчас перед глазами — вот маленький Володя с погремушкой наперевес штурмует воображаемую крепость, полную злых драконов. А вот и Владик, его брат, — помогает чистить яблоки к праздничному пирогу. Маргарита внимательно наблюдает за улиткой, ползущей по листу.

Старые, потертые воспоминания разъехавшихся по большим городам детей. По щеке женщины скатилась слеза. Такая же одинокая, как и она сама…

***

— Как это не доставили? — лицо Владимира Круткова, крупного предпринимателя, одного из совладельцев фирмы «This is IT», занимающейся компьютерными технологиями, выражало недоумение. — Мы заказали эти детали еще месяц назад, а теперь они говорят, что не могут их поставить? Это же откровенное нарушение условий контракта. Свяжись с нашими переговорщиками, и пусть доводят это дело или до счастливого конца или до суда — мне все равно как они это сделают, главное сегодня!

— Да, шеф, я сделаю все, что в моих силах.

Помощник Круткова развернулся на сто восемьдесят градусов и поспешно покинул кабинет. Владимир негодовал — он не терпел, когда что-то срывалось, когда в его ожидания грубо вмешивалась бесцеремонная реальность. Так не должно было быть. Его правая рука схватила чашку с кофе, в то время как левая — судорожно перебирала дела в электронном ежедневнике.

— Встреча, еще одна встреча, потом забрать Павлушу из школы и… да, точно, поздравить маму с днем рождения…

***

— Уважаемые пассажиры. Через несколько минут наш самолет, следующий по маршруту «Милан-Москва», совершит посадку в аэропорту «Шереметьево». Будьте любезны, застегните ремни безопасности и подтяните их по размеру. В целях безопасности нашего полета, просим Вас не пользоваться компьютерами и радиотелефонами во время снижения самолета.

Эвелина Айзеншток, пассажирка бизнес-класса, пристегнула ремень. Показ мод удался, можно возвращаться домой и продолжать скучную московскую жизнь модели до очередного триумфа.

— Такси, домой отсыпаться, потом, эм, потом, да, вот — поздравить бабушку.

Эвелина пролистала органайзер, отметив наиболее важные дела, и спрятала его в сумочку. Бабушка — она не видела ее уже лет десять, с тех пор, как их семья переехала из маленького Углича в Москву. Жизнь закрутила-завертела в суетливом круговороте дел и проблем. Новые планы, новые перспективы, друзья и знакомые. Несколько раз в органайзере появлялась фраза «Навестить бабушку», однако она так и осталась просто фразой.

— Не забыть бы поздравить, — пронеслось в голове Эвелины, а затем она погрузилась в сон.

***

В зале было шумно. На презентацию нового продукта собрались дистрибьюторы из самых различных уголков России. Еще бы — не каждый день презентацию товара ведет один из самых перспективных сотрудников системы сетевого маркетинга компании «Химионикс». Именно Владиславу Круткову — бессменному представителю и первооткрывателю филиалов компании в регионах было доверено представлять принципиально новое решение на рынке чистящих средств — препарат «Био Клин».

— Не удивляйтесь, дамы и господа, но пришло время, когда ваше нахождение на кухне уже необязательно! «Био Клин» — это не просто моющее средство. Это интеллектуальная система очистки практически любых поверхностей — заметьте, не требующая присутствия человека! В изготовлении «Био Клина» использованы нанотехнологии — миллионы разумных наночастиц сделают вашу посуду, мебель, зеркальные поверхности и даже автомобиль таким чистым, каким он еще никогда не был! Ведь «Био Клин» уничтожает не только видимое загрязнение поверхности, но также всевозможных микробов и бактерии. Проведем небольшой эксперимент.

Улыбающийся Владислав Крутков предложил одной из участниц презентации окунуть рукав ее блузы в заранее приготовленную посудину с разведенной в ней краской. После чего взял емкость с «Био Клин-ом» и нанес его при помощи распылителя на загрязненный участок блузы. С удивлением все присутствующие увидели, что уже через несколько секунд рукав блузы стал абсолютно чистым. Зал зааплодировал.

— Но это еще не все, — продолжил Крутков, — в течение месяца «Био Клин» распространяется просто с невообразимой скидкой — 30%! А вы, как дистрибьюторы, можете получить еще и дополнительные 10% скидки, что в сумме составит целых 40%. И все это — щедрый дар нашей любимой компании «Химионикс», которая заботится о человечестве вот уже 50 лет, предлагая такие замечательные товары.

Под бурные овации Владислав покинул сцену и с довольным видом уселся в кресло. Товар будет продаваться — это ясно, как Божий день. Ведь он всегда продавал только самый хороший, качественный товар, который, в принципе, и не нуждался в рекламе. Но только Владислав мог продавать в таком количестве и в таком широком географическом поле, что производитель не всегда успевал производить товар в нужном объеме. Объезжая всю Россию и соседние страны, Владислав приносил «Химиониксу» миллионы чистой прибыли, а себе — стабильный доход и разнообразные бонусы в виде домов, яхт, туристических путевок в самые экзотические уголки планеты. Владиславу нравилась его работа. Он не только продавал, общался с людьми, снова продавал, расхваливал товар — еще он жил, радовался новым знакомствам и впечатлениям от поездок. Только свою старушку мать он не навещал уже очень давно. Как-то не доводилось ему приезжать с презентациями в Углич. Да и не очень-то хотелось — ведь в крупных городах распространение продукции шло на порядки быстрее, чем в небольших провинциальных городишках. Но он никогда не забывал поздравить маму с днем рождения. Не забудет и сегодня…

***

— Марго, ты еще долго? Мы опаздываем, милая.

Мужчина в черном костюме нетерпеливо дожидался, пока его жена наведет порядок на своем лице. Он сидел на диване, нервно теребя связку ключей. Его поза говорила о готовности взорваться. В эту секунду к нему подошла элегантная женщина средних лет в вечернем платье и на высоких каблуках.

— Дорогой, ты же помнишь, я всегда успеваю на прием к мистеру Ван Хольтену.

Женщина улыбнулась, взяла своего мужа за руку и они вышли из квартиры. Спускаясь по ступенькам, женщина оступилась и чуть не упала, но рука мужа ее удержала.

— Вечно ты со своими каблуками, Марго. Такие высокие каблуки однажды могут сыграть с тобой злую шутку.

Женщина виновато улыбнулась и поцеловала мужа. Она любила высокие каблуки. Она любила вечерние платья. А то, что любила Маргарита Петрова, обсуждению не подвергалось. Никогда. В детстве, когда Маргарита была еще Маргошечкой Крутковой, из всех своих сверстников она уже выделялась особенно упрямым характером. Ни старшие братья, ни мать с отцом не могли заставить ее что-то сделать. У Маргариты всегда было лишь два мнения: ее и неправильное. С этим кредо она и шла по жизни, причем довольно успешно.

К тридцати годам это была уже вполне сформировавшаяся деловая женщина, директор крупной сети супермаркетов бытовой техники «Электро-дом». Правда детей с мужем ей так и не удалось завести. Лечение бесплодия не дало никаких результатов, поэтому Маргарита с головой погрузилась в работу. Иногда работа затягивала так, что женщина забывала обо всем на свете. Даже о себе. Вот и сегодня вместе с мужем они едут на прием у господина Ван Хольтена — голландского инвестора, которого Маргарите предстояло убедить в необходимости финансирования новых разработок в области бытовой техники.

Выйдя из дома, Маргарита остановилась. Ее не покидало смутное чувство, что сегодня следовало сделать еще что-то очень важное, что-то, не отраженное в ее электронном планировщике. Однако муж снова одернул ее.

Машина тронулась и понеслась по скользким московским проспектам.

***

Маленькая справка из больницы. Всего лишь листок бумаги, всего лишь отписка. Однако в нем — вся жизнь. «Неоперабельная менингиома» — опухоль в головном мозгу, высасывающая жизнь из хрупкого тела пожилой женщины, сидящей за круглым дубовым столом в своей маленькой комнатке в коммунальной квартире.

— Я ничего не могу сказать вам наверняка, — заверил врач, — однако вполне возможно, что год у вас еще есть. Старайтесь выполнять предписания, регулярно появляться к нам на обследование. Тогда я смогу гарантировать вам удовлетворительное состояние.

Вопрос лишь в том, а нужно ли это удовлетворительное состояние? Сколько слез выплакано, сколько боли перенесено. Дети уехали в большой город, в столицу, внуки там же. Один раз в год звонок на день рождения и тишина длиной в 364 дня. Нет ничего страшнее, чем остаться одному на старости лет. Стены одинокой комнаты давят на мозг, причиняя еще большие страдания, нежели опухоль. Все выросли, уехали, забыли о родной душе в водовороте суеты. И уже никому не нужна заботливая рука бабушки…

***

— Понимаешь, Павлик, когда-то ты должен будешь стать продолжателем нашего дела, возглавить компанию. Поэтому уже сейчас старайся не в игрушки играть, а внимательно смотреть, чем занимается твой отец. Это очень важно. Через пару лет возьму тебя в штат. Мама будет гордиться, она всегда мечтала, чтобы ты пошел по моим стопам. Не подведи ее, сынок.

Владимир Крутков вместе со своим сыном ехали по оживленной автостраде. Мигали огни машин и домов, город жил своей вечерней жизнью. Изо дня в день все повторялось — пролетающие мимо машины дома, рекламные плакаты, толпы людей на автобусных остановках. Как же все это уже надоело. Как же иногда хочется уйти от этой суеты, тихо, не спеша жить, как в маленькой комнате с выцветшими обоями… Мама…

Владимир вздрогнул и чуть не отпустил руль авто. Картинка перед глазами: обои, дубовый стол посреди комнаты, альбом с фотографиями, старинный диванчик — все это казалось настолько реальным, что Владимиру захотелось протянуть руку и прикоснуться к этим до боли знакомым предметам. Владимир встряхнул головой и причесал рукой волосы. Павлик испуганно смотрел на отца.

— Что с тобой, папа?

— Все нормально, сынок. Переутомился наверное, и что-то к волосам прицепилось.

Он еще раз провел рукой по голове, но там ничего не было.

— Хм, странное ощущение, будто волосы шевелятся сами по себе. В общем надо меньше пить и работать, — усмехнулся Владимир. А машина помчалась дальше, рассекая снежинки на дорожном покрытии.

***

— Уважаемые пассажиры, выключите, пожалуйста, мобильные телефоны и другие электронные устройства. Наш самолет заходит на посадку, — приглушенный голос стюардессы слышался где-то далеко, далеко, за гранью реальности. Эвелина спала, и ей снился необычный сон. Она шла по длинному коридору в котором было множество дверей. На каждой из них была табличка с номером квартиры: 56, 57, 58… Однако, какую бы из дверей ни попыталась открыть Эвелина, все они были заперты.

Девушка шла дальше и дальше, пока не осталась одна-единственная дверь. Эвелина с удивлением посмотрела на номер квартиры — вместо цифры там было лишь одно слово — «Бабушка». Осторожно девушка взялась за ручку двери, и та подалась вперед.

Маленькая комнатка, круглый дубовый столик посредине, альбом с фотографиями. Эвелина присела на стул, раскрыла альбом. Это были черно-белые детские фотографии папы и его братьев, тети Маргариты, цветные — Павлика и ее самой. Как много было забыто, как много уже никогда не вспомнится. На каждой из фотографий присутствовала бабушка Соня — вот она заботливой рукой укутывает в одеяло Эвелину, а вот — дает куклу тете Маргарите, гладит по голове плачущего Владислава, катит коляску с новорожденным Павликом, целует маленького Владимира.

Бабушка Соня — как она сейчас? Давным-давно она осталась одна, отказавшись переезжать в большой город. И с тех пор ее никто так и не навещал. Все слишком заняты, слишком сосредоточены на себе, слишком…

В это время Эвелина почувствовала, как кто-то схватил ее сзади за волосы. Инстинктивно она попыталась схватиться за нападающего, но рука поймала лишь воздух. Неведомая сила потащила девушку к выходу из комнаты, а затем, вытолкнув, захлопнула дверь. Вскрикнув, Эвелина проснулась в салоне бизнес-класса самолета. Потрогала голову — странно, но тянущее ощущение в волосах все еще не покидало ее. В это время кабина самолета задрожала…

В туалетной комнате напротив зеркала стоял Владислав Крутков и причесывался. В какой-то момент на презентации нового продукта компании «Химионикс» ему показалось, что его волосы встали дыбом. Такое бывало — статическое напряжение от десятков теле и фотокамер, прожекторов, проекторов, прочей аппаратуры частенько накапливалось в помещениях для презентаций. К тому же в зимнюю пору многие ходили в свитерах. Однако Владислав очень удивился, когда в зеркале его волосы оказались тщательно приглаженными без малейшего намека на повреждения прически. На всякий случай он еще разок причесался и еще раз присмотрелся.

— Странно, будто волосы пылесосом пытаются засосать, — подумал Владислав. — Наверное, стоит взять отпуск и поехать куда-то отдохнуть. Например, к маме…

Владислав вздрогнул от ударившей в его голову мысли.

— Почему я сказал «к маме»? Я же никогда туда не ездил, да и не планировал сейчас. Точно переутомление. Нужно пересмотреть режим дня.

Презентация продолжалась. Присутствующие бурно обсуждали новое изобретение «Химионикса» — «Био Клин», все хотели его попробовать прямо в зале. Владислав устало смотрел на происходящее. Холодный пот покрыл его лоб, в теле появилась легкая дрожь.

— Владислав, Вы хорошо себя чувствуете? — с обеспокоенным видом спросила ассистентка. — Вот, возьмите, выпейте воды.

— Я, да, сейчас.

Резкая боль прострелила грудную клетку, сердце сжали невидимые тиски.

— Вызовите, пожалуйста, врача, — прошептал Владислав, оседая на пол. После этого сознание окончательно покинуло его.

***

— Да, Лариса, мы с Павликом уже едем. Что купить? Да, это я уже купил, еще надо не забыть маму поздравить с днем рождения, у нее сегодня юбилей — восемьдесят лет. Павлик нормально, сидит тут, думает, как будет фирму возглавлять, да, Павлик? — Владимир улыбнулся и потрепал сына по щеке. — Нет, Лариса, сегодня мы уже не успеем в театр, нужно будет кое-какую документацию по работе проверить. Так что сегодня я занят. Кстати, ты видела, что на дорогах начали ставить по два светофора вместо одного? Ну это наверное мэр решил, что один светофор водители не видят, а два увидят. Нет, не попадалось тебе? А мы вот с Павликом сейчас едем, вот два светофора рядышком стоят. Только не понятно, почему показывают разный цвет. Один красный, другой зеленый. Непонятно, на какой ехать. Поеду на зеленый, мне этот цвет всегда больше нравился.

Тут Владимир обратил внимание, что уже некоторое время сын дергает его за рукав, словно пытаясь что-то сказать.

— Подожди сынок, когда проезжаешь перекресток, лучше не отвлекаться. Что ты хотел?

— Пап, ты говорил маме про два светофора. Но тут только один светофор.

— Да? Как же один, когда вот — два?

— Папа, тебе показалось. Мы только что проехали один светофор, и он показывал красный свет.

Владимир в ужасе взглянул влево — прямо на него, сигналя и визжа тормозами, несся грузовик. Вспышка, скрежет металла, резкая боль, а потом наступила тишина…

***

Фотографии. Воспоминания. Боль утраты. За круглым дубовым столом сидела пожилая женщина, держа в руках старенькую фотографию темнокожего мужчины. На практически черном лице — два светлых искренних глаза. Женщина пальцами нежно провела по фотографии, а затем неподвижно застыла, словно пытаясь что-то вспомнить. Ее губы шептали лишь одно слово «Мишель…». Затем она развернула фотографию и начала вслух читать подпись.

— Дорогая Софья, прости меня за все, что я не успел сделать. После окончания учебы, я был вынужден вернуться на Гаити. Тяжело заболел отец, потом умерла мать, я остался один — глава семьи. Мне нужно было вернуться, а тебе — выйти замуж за Анатолия. Хотя это еще не произошло, я знаю, что так и будет. Ты родишь прекрасных сыновей и дочь. У тебя будут внуки. До самой смерти твоя семья будет заботиться о тебе, хранить и оберегать. Ты встретишь смерть счастливой, Софья, ведь твоя жизнь — это то, о чем мечтает каждый из нас. Это любовь, это уважение, это настоящее женское счастье. Со мной у тебя не могло быть ничего хорошего — лишь одиночество. Если бы я остался, то уже очень скоро ты стала бы вдовой, затем — одинокая смерть в забытой всеми детьми и внуками коммунальной квартире. Ты мне очень дорога, Софья, поэтому я принял решение уйти.

Знания, которые я успел тебе передать, помогут сделать жизнь счастливой. Используй их во благо. Помни, ведь ты особенная. Ты та, кого я полюбил с самого первого взгляда, первого дыхания на моей щеке, первой улыбки. Но ты должна быть счастлива. А я должен уйти.

И последнее — это очень важно, Софья. Мое послание тебе, эта фотография есть частью меня. Поэтому, когда ты прочтешь это, тут сожги фото. Будь счастлива. Прощай, моя любовь

— Нет, милый, — неслышно прошептали губы пожилой женщины, — Я тебя никогда не отпущу, и моя семья будет со мной.

Она аккуратно сложила фотографию обратно в альбом. Затем открыла стоявший в углу пыльный сундучок и достала оттуда небольшой мешочек, несколько тряпичных кукол, муку и набор длинных игл. Положив все это на стол, из детских фотоальбомов детей она достала небольшие белые конвертики.

— Как же хорошо, что вы у меня сохранились, — прошептала бабушка Софья, рассматривая пучки волос, которые она вытащила из конвертиков, — каждому из вас уже много лет, но вы все такие же хрупкие и родные. Я помню каждый из вас, когда я вот этими руками срезала вас с моих годовалых деток и внучков, чтобы у них росли густые крепкие волосы. И вот теперь вы, мои хорошие, снова сделаете доброе дело.

Женщина полюбовалась прядями волос, а затем взяла иголку с ниткой и аккуратно пришила каждый пучок к тряпичным куклам. После этого, поглаживая кукол и что-то приговаривая, женщина встала с ними и обошла трижды вокруг стола против часовой стрелки, рассыпая муку на пол, а затем еще три раза — но уже с кувшином. Наклонившись к полу, тонкой струйкой из кувшина женщина начертила круг на покрытии из муки, в центре которого оказался стол. Загорелись шесть черных свечей, свет в комнате погас.

Женщина разложила куклы на столе перед собой и начала постукивать пальцами на дубовой поверхности стола. Сначала правой рукой, потом к ней присоединилась левая. Каждая рука выстукивала свой ритм, который чудесным образом не только не сбивался, но становился все четче. Бабушка Софья закатила глаза и начала что-то напевать, раскачиваясь в такт ритму пальцев. Ее голова двигалась с нарастающей амплитудой, затем она встала и начала кружиться вокруг стола в странном энергичном танце. Мука взлетала с пола белоснежными столбами с каждым притоптыванием женщины. Очень скоро комнату окутал белый дым из муки. Женщина билась в экстазе танца, ее бедра задвигались в непристойных движениях, руки потянулись к груди. Она ласкала себя, не переставая танцевать, а ритм становился все быстрее и быстрее.

В ее пальцах появились длинные иглы. Вскрикивая, женщина вонзала их одну за другой в лежащих на столе тряпичных кукол. После каждой такой иглы над куклой появлялся легкий дымок, нитки плавились, появился запах горелых волос. А женщина все танцевала и танцевала, пока, наконец, не упала в изнеможении на пол.

***

— Как в реанимации? — глаза Маргариты округлились. — Сердечный приступ? Да у него богатырское сердце, каждое утро бегает. Уже выезжаю.

Женщина бросилась в комнату к мужу.

— Миш, с Владиславом плохо. Приступ.

Приехав в больницу, Маргарита обнаружила Владислава, лежащего на операционном столе. Вокруг него суетились врачи, пытались вернуть его к жизни. Однако было слишком поздно. Поражения сердца оказались несовместимыми с жизнью. Владислав покинул этот мир.

Заплаканная Маргарита столкнулась в коридоре с невесткой Ларисой, которая приехала в больницу с пострадавшими в аварии мужем Владимиром и сыном Павликом. Оба скончались по пути в больницу. Рыдающая Лариса с трудом могла сдерживаться от того, чтобы не впасть в истерику. Маргарита обняла несчастную вдову и рыдала вместе с ней.

— Огромное горе обрушилось сегодня на нашу семью. За один день мы лишились сразу трех дорогих нам людей. Я не знаю, что это — фатум или чье-то злое намерение. Но я обещаю тебе, Лариса, что я лично разберусь с этим и все выясню.

— Марго, милая, Эвелина трубку не берет, я ей звонила уже наверное раз двадцать. Должна была уже прилететь, почему все так сегодня?

— С ней будет все хорошо, Лариса, слышишь? С твоей дочерью будет все хорошо!

В этот момент лицо Ларисы застыло неподвижной маской. Обернувшись за взглядом невестки, Маргарита увидела телевизор, в котором шел репортаж о какой-то катастрофе.

— Сделайте звук громче, — закричала Лариса и бросилась к телевизору.

«…Самолет, следовавший рейсом „Милан-Москва“ при посадке в аэропорту „Шереметьево“ потерпел крушение. Пилот не справился с управлением, в результате чего самолет упал на взлетную полосу. В настоящее время врачи бьются за жизнь немногих выживших. Производится опознание пассажиров…»

Лариса побледнела и упала на стул. Силы оставили ее.

— Помогите! — закричала Маргарита. — Женщине плохо!

Она выбежала в коридор в поисках врача, однако в этот момент у нее резко закружилась голова. Маргарита качнулась, схватилась за стену, пытаясь удержать равновесие. Но рука словно провалилась сквозь стену. Было ощущение, как будто кто-то схватил ее за волосы и сейчас кружил против часовой стрелки. Голова крутилась, а тело как бы оставалось на одном месте, живя своей собственной жизнью.

— Мама, мама, — закричала Маргарита. Но ее никто не услышал. Все видели, как внезапно побледневшая женщина, зацепившись каблуком за стык в плиточном покрытии пола, падает, разбивая себе голову об эту самую плитку.

***

Маленькая комната в коммуналке. На стенах выцветшие обои, на круглом дубовом столике — альбомы с фотографиями. Сухонькая пожилая женщина сидит на диване в окружении своих детей и внуков. Она гладит по голове своего старшего сына Владимира, что-то шепчет дочери Маргарите. Средний сын Владислав возится с чайником: он то наливает в него воду, то снова выливает в раковину. Внуки — Эвелина и Павлик — играют с конструктором. Они строят пирамиду. Их невидящие глаза бессмысленно уставились в кубики, из которых они собирают некое сооружение только для того, чтобы снова разобрать, и вновь собрать в такую же конструкцию. Владислав качнулся и уронил чайник. Бабушка Софья подошла, вернула чайник на место в мойку и погладила Владислава по плечу. Тот, как ни в чем не бывало, снова начал наполнять чайник водой.

— Дорогие мои детки и внучки, — в голосе бабушки Софьи послышались нотки радости и одновременно — гордости, — как же я рада, что вы все собрались здесь, со мной. А то сидели там по своим работам, чахли, некому было за вами приглядеть. Ну ничего, мои хорошие, бабушка о вас позаботится теперь. Будете у меня всегда накормленные, одетые, причесанные. И не надо вам столько мозгов, сколько у вас было. Вы теперь послушные, бабушку любите.

Маргарита наклонила голову вбок, словно прислушиваясь к словам своей матери. А потом ткнула пальцем в глаз Владимиру. Тот ничего не почувствовал, а продолжал совершать какие-то бессмысленные движения руками.

— Главное не повредите себя, детки, — бабушка Софья погладила Владимира и Маргариту по голове. — В мире живых людей навь — очень хрупкая вещь. Не огорчайте свою маму и бабушку, детки, не пораньте друг друга.

Павлик посмотрел на бабушку бледными радужками глаз, взял кубик, взглянул сквозь него и продолжил помогать сестренке строить пирамидку.

— Хорошо, когда семья вся вместе, — продолжила бабушка Соня. — Жаль, Бореньки моего только рядом нет и… Ох, Мишель, Мишель, могли б мы вместе остаться, да кто ж знал. Кто знал…

Эвелина оставила кубики и теперь пальцем чертила что-то на засыпанном мукой полу. Лицо ее застыло от нечеловеческого напряжения. А когда через несколько часов она, наконец, закончила, на полу корявыми буковками было выведено лишь одно слово — «бабушка».

Из невидящего глаза Эвелины появилась слеза и покатилась по бледной обескровленной щеке.

Двенадцатый апостол

— Сэр, в психиатрическую лечебницу поступил очередной больной. Вас вызывают для проведения беседы с ним. В 14:00 вас устроит?

— ОК. Скоро буду.

Стэн опустил телефонную трубку на рычаг и закурил.

— Что-то психов становится с каждым днем все больше и больше, — подумал он, выходя из дома. Уже через полчаса Стэн сидел за столом и молча разглядывал сидевшего перед ним больного.

— Так, так, — подумал он, — бегающие блестящие глаза, больной явно страдает какой-то манией. Дрожь в руках — нетерпение. Боязнь замкнутого пространства. В общем, все признаки психической ненормальности.

Стэн остановил свой взгляд на глазах пациента.

— Так как вас зовут?

— Апостол, — губы психа разъехались в жутком оскале. — Тринадцатый апостол его святейшества, царя тьмы и всех его подданных, а также сокрушенных им в жестоких боях глупцов, владыки всего подземного царства и…

— Довольно, — махнул рукой Стэн, а про себя подумал, — все с тобой ясно, голубчик, так и знал, что без религии здесь не обошлось. Так и запишем: «Помешался на религиозной почве».

— Родные то у вас есть?

— Жизнь моя целиком посвящена служению Ему! О каких родных ты говоришь, невежда?

— Ладно, продолжим через пять минут.

Стэн вышел в коридор и направился к умывальнику. Холодная вода привела его в чувство.

— Черт знает что, — подумал он. — Я всего десять минут разговариваю с пациентом, а уже устал так, будто беседую с ним вечность.

В зеркале он увидел отражение своего побледневшего лица. По нему медленно стекали капли воды, постепенно превращаясь… в кровавую жижу.

Стэн вскрикнул и отшатнулся. Потом снова присмотрелся — лицо как лицо, без отклонений, кровь исчезла так же, как и появилась. Стэн схватился за сердце и вышел в коридор. В глазах плавали синие круги с фиолетовой каемкой.

— Инфаркт, — промелькнуло в голове Стэна. Но сердце уже отпустило, и он успокоился.

— Ну, на сегодня с меня, пожалуй, хватит, — подумал он, входя в кабинет, — поеду домой, отлежусь, отдохну. Да, отдых сейчас мне просто необходим.

Пациент все еще сидел за столом, внимательно разглядывая часы на стене. Его пальцы барабанили по столу, отстукивая ритм часов.

— Вы свободны, — произнес Стэн и рухнул в кресло. — Завтра продолжим.

— Но я не могу уйти.

— Почему? Мы сейчас вызовем сестру, вам помогут…

— Вы меня неправильно поняли. Я не могу уйти без вас! Вы избранный среди живых и должны стать двенадцатым апостолом царя тьмы.

— Ну какой из меня апостол? Я устал, как черт. Поговорим завтра.

— Нет, дорогой мой доктор, я не уйду, не выполнив миссии.

— Вы мне угрожаете?

— Это не угроза, это ваша судьба, а я всего лишь маленький механизм в большом круговороте планов Поднебесного.

— У вас такой острый недостаток апостолов, что вы подбираете простых смертных докторов?

— Двенадцатый апостол был убит в сражении с войсками ангелов Назаретянина и Отца Его при Альфа Центавре в 187 265 347 году подземного летоисчисления. Только живой грешник может занять его место. Мы выбрали тебя!

— Да не такой уж я и грешник…

— Тогда вспомни, когда ты в последний раз посещал церковь?

— Если честно, то не помню. Но ведь не это главное.

— А сколько психов по заказу ты запихнул за эти стены?

— Откуда у вас эта информация? Это ложь…

— За 20 000 зеленых президентов и я бы так лгал, как ты сейчас. Где твоя жена?

— Паранойя…

— Возникла из-под твоего пера. Абсолютно здоровая женщина провела остаток дней в психушке. Это ли не грех?

— Мы на исповеди?

— Нет, просто ты наш!

— Неужели я во все это верю? — подумал про себя Стэн. — Но, с другой стороны, откуда этот умалишенный знает все подробности моей жизни? Кто он такой, черт возьми?

— Двенадцатый апостол, нам уже пора!

Стэн вдруг потерял ощущение времени и пространства. Он почувствовал, что комната начинает вращаться вокруг него, а ноги проваливаются сквозь землю. Все, что он видел перед собой, это были глаза-угольки пациента и его ухмылка. Уже теряя сознание, Стэн дотянулся до лежавших на столе канцелярских ножниц. С воплем отчаянья Стэн коротко замахнулся и вонзил ножницы в висок пациенту. Тот дико вскрикнул и повалился на бок. Вбежала охрана.

Стэн сидел на кушетке психиатрической клиники и тихо напевал себе под нос старинную песенку. Он вспоминал свою прошлую жизнь, как он работал в качестве психиатра, как помогал людям, как помогал себе, фальсифицируя диагнозы, отнимая квартиры у якобы больных людей. Однако чувство вины уже давно прошло — на его место пришло забытье, притупившаяся боль, даже какая-то жалость к себе.

Сквозь решетчатые окна тихо лился лунный свет, окутывая Стэна иллюзорной дымкой. Пол прямо под ним разъехался, но он этого не заметил, полностью погруженный в свои мысли…

Вскоре в газетах появились малозаметные статейки с бульварным содержанием: «Из психиатрической лечебницы бежал больной Стэнли Тэкмен. Способ побега неизвестен — решетки на окнах и дверях не повреждены, дверь заперта, коридорные видеокамеры и охранники ничего подозрительного не заметили. Ведутся поиски…»; «Из городского морга исчез труп мужчины, приблизительный возраст 35—40 лет, в области левого виска — ножевое ранение…»

Цена одиночества

«возьму из плоти вашей сердце каменное,

и дам вам сердце плотяное»

(Иезекииль 36:26)

Обломок скалы медленно погружался в воды мирового океана: мрачный монолит, некогда принадлежавший могучей скале, что нависла над морскими пучинами, словно гигантский пласт другого, неведомого мира.

Шло время. Ветры разрушали скалу, дождь, град и снег безжалостно крушили её, расширяли трещины, углубляли провалы. И однажды разрыв стал неизбежен. Кусок скалы некоторое время ещё держался за материнскую плоть корнями деревьев, сумевших пробить себе путь в тоннах камня. Но рано или поздно это должно было случиться — огромная серая глыба отделилась от скалы и с шумом рухнула в недра океана.

Когда воды сомкнулись над обломком, он вдруг почувствовал острый приступ страха. Да, именно почувствовал. Дух, наполняющий всё живое и неживое, всю Вселенную, дал отделившемуся от скалы камню способность чувствовать. Никогда не ведавший полёта мысли кусок породы вдруг подумал: «Я совершенно одинок в этом огромном пространстве. Зачем я здесь? Кто я? Кому это всё нужно?». А потом был долгий-долгий путь в толще безмолвной воды.

Океан молчал. Он не привык задумываться о таких вещах. Всю свою жизнь Океан жил лишь эмоциями. Он был то спокойным, то грозным; он лениво перекатывал волны от одного берега к другому, а иногда могучим порывом сметал всё на своём пути.

Океан не знал чувства одиночества. Ему был неведом страх. Он никогда не чувствовал боли, а о любви знал лишь из рассказов ночного ветра, приносившего с собой обрывки лепестков чьи-то увядших роз…

Океан не смог бы понять обломок скалы, даже если бы очень захотел. Почему? Да потому, что Океан принимал в себя миллиарды таких камней, корабли, самолёты, животных, тонны вещества планеты, но не из чувства гостеприимства. Океан был эгоистом. Он никогда не разделял участь тех, кто волею судьбы оказался в его объятьях. Он просто хранил подаренное ему, и горе тому несчастному, кого взялся оберегать Океан.

И тут этот обломок. Он уже несколько лет пролежал на дне, когда Океан вспомнил о нём. Вспомнил, и тут же забыл, так как не привык думать о ком-то, кроме себя.

Камень лежал на дне и смотрел на звёзды. В холодном безмолвии только они отвлекали его от мыслей о бесконечном горе. Только вот звёзды не грели. Их мертвенный свет лился сквозь толщу воды мерцающими бликами. Они влекли к себе сетями, сотканными из миллионов частичек света, преодолевших огромные космические расстояния, но этот свет не давал тепла — он был сам в себе и для себя. Как и всё вокруг, в мрачном безмолвии Океана…

Лежащий на глубине кусок скалы был камнем. Он всегда был просто холодным камнем без сердца, без чувств и эмоций. Его никогда не волновал ветер, не пленял рассвет, не трогал закат. Он был камнем, и должен был оставаться таким вечность.

Но тот день изменил всё. Камень проснулся ото сна. Резкий приступ боли и страха, звук лопающихся корней, разрывающих его на части — всё это вдруг вернуло камень к жизни, которой у него никогда не было. Рождённый в боли, камень закричал бы, но у него не было рта; он не заплакал, потому что не имел глаз. Но была душа, и ей было больно и страшно…

Хруст корней, последних нитей надежды, связывающей каменную душу с материнской скалой, смешался с рёвом ветра и гулом волн, разбивающихся о берег. Но никому не было дела до страданий какого-то камня. Камень был, есть и всегда будет камнем, зачем беспокоиться? Просто холодный, серый камень, у которого уж точно не может быть души, чувств, а тем более сердца.

Годами он лежал на дне и смотрел на мерцающие звёзды. Где-то далеко-далеко, по ту сторону воды и атмосферы пронеслась комета. Тоже глыба изо льда и камня, тоже одинокий скиталец в необъятном пространстве вселенной. Кому есть дело до того, есть ли у кометы душа, что она чувствует да и чувствует ли вообще? Одиночество имеет цену. Это очень большая цена, но она того стоит…

Одиночество открыло камню глаза на вещи, о которых он даже не подозревал. Он понял, что такое безразличие, что это свойство, делающее камень камнем. Оно ведёт за собой замкнутость себя в себе, взгляд в одну точку, свой путь, своё благополучие.

Комета — одинокий странник. Мёртвые звёзды. Океан. Скрежет рвущейся надежды. Обрыв. Камень перестал быть камнем — сейчас он жил, он чувствовал, он хотел быть чем-то. Но он лежал на дне каменного океана, над которым горели каменные звёзды и безразличная каменная луна. Каменный свет неслышно освещал города с миллиардами каменных сердец, мыслей и улыбок.

Одиночество. Оно имеет цену. Это очень большая цена, но она того стоит…

Судья живых

Волки были повсюду, и он знал это. Пробираясь через колючий кустарник, в кровь раздирающий его руки и лицо, он слышал их звериный вой, эхом прокатывающийся над макушками столетних деревьев. Нервы были на пределе, лицо и руки разодраны на лоскутки свисающей кожи. «Вперед, вперед, солдат», — звучал в мозгу приказ сержанта, этого подлого существа, которое он прикончил два дня назад. Из-за него сейчас приходилось ползти сквозь колючий кустарник, спасаясь от преследования армейских следопытов. Да-а, сержантишка пакостит и после смерти. «Военный трибунал» — эта мысль словно ножом резала его больной рассудок. Его расстреляют? Черта с два!

Что-то вязкое и теплое под правой ногой… Болото? Здесь нужно быть предельно внимательным. Камыш, камыш, сплошные камыши. Он шел, с трудом волоча ноги, раздвигая окровавленными ладонями тонкие стебли камыша. Вдруг он замер, напряженно вслушиваясь в тишину. Шорох. Еще. Но где? Шорох справа. Слева. Звук ломающегося камыша. Снова тишина. Он вытащил оcтрый «кинжал десантника», как его называли в части — 30-тисантиметровое стальное лезвие с матовым покрытием и зубцами, способными вспороть кожу аллигатора одним ударом. В последнее время в ВВС такие кинжалы на основе мономолекулярной технологии лезвия стали очень популярны среди военных. Конечно, нож не всесилен, но все-таки защита.

Шорох, еще шорох. Ему казалось, что он сходит с ума, вертясь на одном месте. Откуда же идет звук? Взгляд вправо, влево. Снова вправо. Два красных огонька среди камышей. Солдат приготовился к броску, но в следующую секунду он уже лежал в грязи, сбитый с ног мощным ударом. Инстинктивно откатившись в сторону, он увидел перед собой гигантского волка, глаза которого горели малиновым цветом. «Оборотень», — успел подумать солдат. В следующий миг волк прыгнул…

Битва продолжалась уже минут десять, но заметного перевеса не достигла ни одна из сторон. Раны солдата сильно кровоточили, волк был покрыт не меньшим не меньшим числом порезов.

— Я должен выжить, — сжал зубы солдат и бросился на зверя. Удар. Еще удар! Острые клыки в икре левой ноги. Удар! Волк отпрыгнул, перевернулся в воздухе и упал в грязь.

— Неужели сдох? — подумал человек. Потом он медленно пополз к неподвижному телу. Два метра, один… Дотронуться рукой до шеи волка — дело одной секунды. Пульса нет. Не успел солдат отдернуть руку, как глаза животного открылись, а его острые клыки сомкнулись на руке врага. Солдат громко вскрикнул и рубанул ножом по черепу хищника. Зверь дернулся и затих.

Вот уже три дня солдат находился в камере для военных заключенных, ожидая приговора. Нелепое столкновение с непонятным волком привело к поражению опытного бойца. Армейские следопыты подобрали его, истекающего кровью в грязи посреди болота.

Раны на руке и на ноге все еще не заживали, несмотря на тщательную медицинскую обработку. Но это уже не беспокоило солдата. Зачем ему здоровая рука и нога, если его все равно не сегодня, так завтра расстреляют? Вот он лежит в закрытой камере, у двери дежурит конвой. Выхода нет. А может?..