Бесплатный фрагмент - За жизнь

Тайна, покрытая кофе

Уже давно из всех вопросов жизни, вселенной и всего такого меня волновал только один: как делать по-настоящему хороший кофе.

Впервые этот вопрос возник в доисторические девяностые, когда меня впервые занесло на Кипр. Там же были сформулированы два правила заказа кофе в грекоговорящем окружении. Правило номер один: никогда и ни при каких условиях, если жизнь и рассудок дороги вам как память, не выходите на торфяные болота ночью и не употребляйте при заказе в Греции словосочетание «кофе по-турецки». Запомни это, сын мой, ибо армейские уставы написаны кровью тех, во времена которых их ещё не существовало. Я допустил эту роковую ошибку, и галдящее приморское кафе, где все говорят со всеми и никто никого не слушает, тут же превратилось в салун из спагетти-вестерна, с предвыстрельной тишиной и прицельными взглядами, которыми местная алкогольная элита провожает сморозившего глупость новичка в его последний путь от входа до стойки. Обошлось тогда, впрочем, без членовредительства: туристская зона, noblesse oblige, да и вообще, что взять с этих понаехавших, матрос ребёнка не обидит. Но в глазах владельца кафе и окружающей публики плескались такие варианты использования кофе по отношению к различным частям моего тела, что я скомкано поблагодарил и быстро слинял в туманную даль.

Правило номер два более сложное, и его выполнение требует некоторых артистических способностей: нужно убедить хозяина сделать вам кофе не как для туриста, а как для нормального человека. В суровых условиях, когда одна сторона не знает греческий, а вторая не понимает ничего, кроме него, потребовалось несколько попыток и пантомима, глядя на которую молодой Ярмольник вместе со своим кипящим чайником повесились бы от зависти, чтобы хозяин заведения поверил, что нам можно подавать не кофейный напиток «Дружба», а настоящий крепкий кофе. И честное пионерское, мы не будем жаловаться, что горько, и просить разбавить молоком.

Но если оба эти правила будут соблюдены, то будет вам счастье. Горько-сладкое, лениво-взбадривающее, мгновенно действующее счастье с уходящим за горизонт послевкусием.

…вот только повторить это счастье в домашних условиях не получалось никак…

Сначала я тешил себя надеждами, что дело тут в околокофейных причиндалах. Такие иллюзии встречаются в раннеподростковом возрасте — лет эдак до тридцати. Обгоняет тебя, скажем, на подъёме велосипедист, и греешь себя мыслью, что скорость, с которой попа соперника удаляется в прекрасное далёко, связана исключительно с добавочными передачами его велосипеда. Или смотришь с отпавшей челюстью на чужую фотографию и пытаешься себя уговорить, что дело тут в объективе, резолюции и прочей лабуде.

На момент знакомства с греческим кофе остатки иллюзий ещё болтались у меня в голове, и к вопросу ёмкостей для варки я подошёл серьёзно. На яффском блошином рынке была куплена арабская джезва — с крышкой и волнующим изгибом форм, с одесского Староконного я привёз керамическую, а из Армении мне передали что-то древнее, медное и пузатое. Вдобавок к этому набору в Греции была куплена медная палочка с маленьким венчиком. Иные, правда, утверждают, что в случае необходимости можно помешивать кофе в джезве и обычной чайной ложкой. Это неверно и преступно. Режьте меня вдоль и поперёк — но вы меня не заставите помешивать ложкой, я буду помешивать его палочкой с венчиком… От покупки в Греции электрометаллической хреновины размером с небольшую бочку, предназначенной для приготовления кофе в песке (песок прилагался), за 2000 евро меня остановило только долгое и вдумчивое изучение своей банковской распечатки, а также мысль о том, сколько времени я буду проходить с этой хреновиной проверку безопасности на израильский рейс.

…процесс варки кофе стал красивым и аристократичным. Качества конечному продукту это не добавило…

Да гранаты у меня не той системы, решил я, обвинил во всём банальность купленного в супермаркете кофе и существенно расширил спектр поиска кофейных сортов: от маленьких лавок в арабских деревнях до распальцованных тель-авивских специализированных магазинов, в которых элегантные в своём раздолбайстве мальчики неторопливо и торжественно повязывали бантики на мешочки с чёрным порошком различного географического происхождения. Я совершал преступления против человечности и подрывал женскую веру в мужиков, когда, приглашая девушек на чашку кофе, не только предлагал им именно кофе, но и сопровождал это издевательство лекциями на тему различного подхода к помолу зёрен в Западной Бразилии по сравнению с восточным Хевроном. До сих пор стыдно…

…вкуснее кофе от всех этих извращений не стал…

Если ничего не помогает — прочти инструкцию. Я нырнул в интернет и вынырнул оттуда с пачкой инструкций по варке кофе. Инструкции варьировались в спектре от конкретных и полезных до связанных с эзотерическими практиками и требующих отслеживания дома Меркурия и фаз Луны. От надвигающейся перспективы провести остаток жизни в перепробовании этих опций спасли очередные внеочередные армейские сборы.

Процесс приготовления и распития кофе — одна из первых ассоциаций со словом «милуим», означающим армейские сборы. Соответственно, ценится и умение его делать. Желание присоединиться к числу знатных кофейников роты привело одного из моих сослуживцев к тем же методам, к которым прибегал я. Парень — мечта еврейской бабушки на роль жениха для своих внучек: белая ашкеназийская косточка, двойная фамилия, одна из частей которой заканчивается на «-штейн», а вторая — на «-берг», семейная фазенда в хорошем районе, что-то финансовое в тель-авивском университете, средненачальственная должность в страховой компании. Я бы мог, конечно, добавить несколько штрихов к этой картинке, которые несколько поколебали бы розовые мечты еврейской бабушки. Но, во-первых, зачем, ну зачем волновать бабушку, а во-вторых, возможно, как раз эти штрихи и подняли бы его акции у внучек. Но как бы то ни было, умение делать хороший кофе не относилось к числу талантов молодого финансиста. Как и я, он обзавёлся кучей ценных инструкций из интернета и приехал на сборы вооружённый этими распечатками.

Выглядело это смешно. Парень порхал вокруг примуса, как бабочка, и закидывал ингредиенты в джезву, как целый пчелиный рой. Он заглядывал в листики и усиленно следовал указаниям. Результат оказался таким же, какой бывает у излишне старательного любовника, сосредоточенного не столько на самом процессе, сколько на восстановлении в памяти инструкции «Эротические зоны женщины — практическое пособие», и идущего по ней как по чек-листу: здесь нажать, тут потереть, сюда дунуть. Вроде бы всё делает правильно, но чувство глубокого удовлетворения у партнёрши возникает исключительно тогда, когда за таким отличником постельного фронта закрывается дверь.

За всеми этими танцами с бубном наблюдал другой сослуживец. У него была только одна фамилия, но очень длинная и заканчивающаяся на «-швили». Как и положено грузинскому еврею, он считал своим долгом прикалываться в равной мере и над ашкеназами, и над сефардами. А также над друзами, бедуинами и всем остальным Вавилоном среднестатистической пехотной роты. Впрочем, принимая во внимание его шкафообразность и абсолютную доброту, ему прощалось всё.

Добрый Швили понюхал полученную в результате следования инструкциям жидкость в джезве, поморщился и вынес приговор:

— Доверили ашкеназу делать кофе… — сказал он, и всем стало стыдно. Действительно… Что ж это мы так…

Швили тщательно вымыл джезву, сыпанул не глядя кофе, ласково посмотрел на примус, и через пять минут ленивого помешивания был получен крепкий и в меру сладкий результат.

…он был хорош. Но греческим он не был…

Великая тайна греческого кофе была разрешена на второй день отпуска с детьми и с похмелья. Похмелье вообще подходящее время для разрешения тайн. Собственно, даже не столько оно само, сколько десять-пятнадцать первых секунд облегчения, когда бригада внутричерепных ремонтников откладывает свои отбойные молотки в сторону и над руинами измученного нарзаном организма повисает тишина и покой. В порыве благодарности голова, как бегун, которому вдруг отстегнули гири с ног, начинает выдавать ответы на давно висящие в листе ожидания вопросы.

Другое дело, что если есть вещь, абсолютно противопоказанная отдыху с маленькими детьми, то это похмелье. Поскольку детям бывает довольно сложно объяснить, что сегодня не стоит вставать в полседьмого утра, громко выражать восторг или недовольство, кушать, какать и вообще. И вот этот бодрый энтузиазм, что давайте побыстрее пойдём на море, он тоже очень-очень лишний…

Правда, в то утро в своё оправдание я мог сказать, что накануне лёг на алкогольную амбразуру не корысти ради, а исключительно ради блага семьи. В день приезда выяснилось, что кондиционер в квартире капает в основном внутрь, а не наружу, и когда звук падающих в подставленную кастрюлю капель перестал быть томным, я пошёл к хозяину квартиры.

Хозяин — черногорский грек по имени Спиро (как много в этом звуке для прочитавшего в детстве раз миллион даррелловский цикл про Корфу… Но это к слову…) выслушал мою возмущённую тираду с олимпийским спокойствием, кивнул, молча ушёл в другую комнату и вернулся с двумя полными рюмками. «Отвлекает», — подумал я и немедленно выпил в целях военной хитрости и завлечения противника в ловушку. В рюмке была «лОза» — домашний черногорский самогон. Внутренний спиртомер удовлетворённо крякнул и остановился где-то между сорока пятью и шестьюдесятью градусами. После чего вопрос кондиционера как-то отошёл на второй план, но зато мы обсудили экономические аспекты туристского бизнеса в Черногории, вопросы воспитания дочерей разного возраста, а также греко-турецкий, арабо-израильский и российско-украинские конфликты. Ни одна из этих тем не могла обсуждаться без допинга, поэтому запасам спировской лозы был нанесён серьёзный ущерб.

Самое интересное, что, придя назад домой, я с удивлением обнаружил, что кондиционер уже починен. Видимо, уже перед первым разливом Спиро послал кого-то из сыновей разобраться с ним. Последним усилием воли я определил для себя разницу между туристским сервисом в Западной и Восточной Европе: в Восточной тепло и по-человечески решают те проблемы клиентов, которые изначально не возникли бы в Западной. Додумать, какой из вариантов лучше, я уже не успел — перепойные вертолётики утащили меня вглубь подушки.

Утро было тяжёлым. Тяжёлым настолько, что я даже обрадовался, когда выяснилось, что надо разрешить со Спиро ещё один оргвопрос и под этим девизом можно сбежать от детской радостной бодрости хоть на пять минут. Спиро дал нужную информацию, глянул на моё лицо, хмыкнул, предложил кофе и ушёл на кухню.

Через пять минут я вежливо попросил побыстрее, через десять — напомнил про бьющих копытами в преддверии моря детей, через двадцать тихо ругался про себя, что сколько можно варить одну несчастную маленькую чашку, что не зря греческая экономика в жопе и как вообще можно быть таким медленным. Где-то через полчаса из кухни выплыл абсолютно невозмутимый Спиро с чашкой, и Греция была прощена. Ибо…

Вместе с возвращающимися красками жизни пришли ответ и разгадка тайны греческого кофе.

И я подумал, что когда придёт день становиться главным героем анекдота про «евреи, не жалейте заварки» и общественность склонится над моей кроватью в опасении, что рецепт хорошего кофе будет унесён мной вне зоны доступа, я посмотрю вдаль отработанным годами тренировок перед зеркалом взглядом и скажу:

— Евреи, — прохриплю я, — перестаньте уже спешить, евреи…

…всех остальных, впрочем, это тоже касается…

Записки на подгузниках

К концу первого года своего, страшно сказать, но не побоюсь этого слова, отцовства я понял, что весь широкий спектр состояний, настроений и ощущений свежих родителей укладывается в четыре основных пункта.

Позишн намбер ван — «Задолбался»

Исполняется в конце дня и перед началом ночной части марлезонского балета. Когда подрастающая девушка уже уложена спать, ещё не успела проснуться по первому разу, и надо бы в темпе вальса сделать все накопившиеся за день хозяйственные дела, выдохнуть и чего-нибудь пожрать. И всё это «надо бы» прокручиваешь у себя в голове по десятому кругу, а сам продолжаешь сидеть, тупо медитировать на стенку и повторять «за-дол-бал-ся…»

…кстати об укладывании спать…

Понаблюдав несколько раз за свою жизнь, как обращается армейский сапёр с ещё неизвестным ему взрывным устройством, я был уверен, что именно это является идеальным примером деликатной, плавной, бережной и «даже-не-дышать» манипуляции с особо чувствительным и готовым в любой момент взорваться предметом. Ну, спору нет, сапёры — ребята очень осторожные, но в сравнении с родителем, который в полчетвёртого ночи укладывает ребёнка в кровать после долгого укачивания и надеется, что этот — надцатый — раз пройдёт без взрыва криков, как только родительская тушка примет наконец горизонтальное положение… Нет, тут сапёр отдыхает…

…кстати о «и-не-дышать»…

Только сейчас я с удивлением обнаружил, насколько громогласной может быть пустая квартира в то время, как ребёнок спит. Окна закрыты, двери заперты, телевизор в режиме немого кино, компьютер на мьюте, телефон на сайленте. Но… Холодильник бурчит, микроволновка грюкает, собака решает, что именно в этот момент надо демонстративно напиться воды с горя. При этом настройка фильтра в младенческом ухе вызывает у меня острое желание посмотреть в глаза тому, кто его настраивал: звуки молотков и экскаватора со стройки неподалёку работают усыпляюще, зато едва слышный «дзинь», который издаёт, касаясь стола, долгожданная чашка кофе, мгновенно приводит к тому, что кофе приходится заглатывать под возмущённые крики и как водку — одним глотком.

…кстати о возмущённых криках…

Статистическое исследование показало, что вечером они раздаются именно тогда, когда ужин будет выложен на тарелку и залит кетчупом, рюмка налита и волшебное слово «ну…» произнесено. Удивительно, но факт: это происходит исключительно тогда, когда очередь на укачивание моя, и жена может ехидно улыбнуться и напомнить, что в большой семье не щёлкай клювом.

Правда, после того как удаётся укачать девушку по новой, мир становится настолько светлым и прекрасным, что даже остывший ужин и нагревшаяся водка неспособны это дело испортить.

…кстати об укачивании…

Как выяснилось, из колыбельных песен я помню только усталые игрушки из «Спокойной ночи, малыши», да и то в переделке пионерского лагеря:

Спят усталые бутылки, рюмки спят,

Вина, пиво и наливки, и мускат,

Даже водка спать ложится,

Чтобы ночью нам присниться,

Глазки закрывай — на-ли-вай…

Так что пришлось провести ревизию всех песен, которые помню наизусть, и присвоить им звание колыбельных. Судя по всему, где-то к возрасту 14 лет я исчерпал лимит на длину плей-листа в рамках одной головы, и что осталось в нём на тот момент, с тем и приходится сейчас работать. В результате девушка засыпает под революционно-блатной репертуар, где песня о ситуации там вдали за рекой, рассказанная речистыми былинниками, плавно сменяется песней о вреде мытья ног на ночь и тяжёлой ситуации, когда дома ждёт холодная постель и пьяная соседка с осенними глазами. Больше всего в такие моменты я напоминаю себе учёного кота из «Понедельника» — дальше одного куплета подряд дело продвигается редко. Кроме, разве что, гимна СССР, который был вбит на уроках пения намертво. Не знаю, насколько его создатели согласились бы с моим медленным и плавным кавером, но ведь, если вдуматься в слова, это же очень грустная песня, так что её вполне можно петь с колыбельной печалью в голосе…

…но пулей вражеской сражённый, допеть до конца не успел…

…кстати об искусствоведческих открытиях…

Я, кажется, понял откуда взялось столько фильмов ужасов о детских игрушках. Они действительно живут по ночам своей жизнью и пугают бредущих на автопилоте в сортир горящими в темноте частями тела и заунывными криками. «I love you!» раздаётся где-то сбоку, и ты натыкаешься на куклу, которую складывал совсем в другое место. «Hug me», — требовательно добавляет плюшевый медведь откуда-то из-за спины.

…сходил пописать, увидел медведя, заодно и покакал…

…кстати о покакал…

Нет, тут я, пожалуй, остановлюсь, слишком уж неисчерпаемая тема… Скажу только, что на корпоративных обедах, где за столом преобладают родители маленьких детей, всегда можно отличить бездетных сотрудников по зелёному цвету лица, ужасу в глазах и полному отсутствию аппетита…

…кстати об ужасах нашего городка…

Вставая в очередной раз ночью для исполнения гимна СССР и покачивания из стороны в сторону, я грею себя мыслью, что мстя моя будет ужасной. Когда настанет время ранних подъёмов в садик-школу, я буду стоять рядом с детской кроваткой, злорадствовать, как Главный Злыдень из третьесортного фильма, и хохотать, как Паниковский над гирями. Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно, как вы там ни упирайтесь, ни пинайтесь, ни брыкайтесь — не поможет всё равно…

«…я (а) отомщу, (б) скоро отомщу, (в) страшно отомщу…»

Позишн намбер ту — «Наблюдение за живой природой»

Непрерывное наблюдение. Совсем непрерывное наблюдение за очень живой природой… Риторические вопросы, почему, как ни обкладывай её подушками, девушка всё равно найдёт способ обо что-нибудь долбануться и горько зарыдать, я оставлю в стороне. Просто скажу, что снимаю шляпу перед родителями двойни-тройни, далее везде. Поскольку — «но как?!?!» Они-то как справляются?! А также перед матерями-одиночками, которые не могут вести это наблюдение посменно с кем-то ещё. По той же причине. Если же в природе существуют — в живом состоянии — матери-одиночки, у которых имеется двойня… Если я когда-нибудь разбогатею, то специально для них куплю небольшой шляпный заводик, зайду на склад готовой продукции и буду эту самую продукцию надевать и снимать, надевать и снимать…

…кстати о мамах…

Полтора месяца назад у нас жила любимая родственница из-за границы с годовалым мальчиком. Так вот, находясь как-то вечером в позишн намбер ван (см. выше), она наткнулась взглядом на детский канал по телевизору, где, за поздним часом, мультики сменились аэробикой для молодых мам. Тренер по этим махам и сгибам нежно улыбнулась с экрана и сказала: «Я сама мама годовалого ребёнка и знаю по себе, насколько нам не хватает движений в течение дня…» Продолжение мне дослушать не удалось, поскольку оно было заглушено криком души любимой родственницы, в котором каждый последующий определённый артикль «бля» обозначал уменьшение количества вопросительных знаков и увеличение количества восклицательных: «Ты?????????! Мать????????!! Годовалого???????!!! Ребёнка??????!!!! И Тебе?????!!!!! Не Хватает????!!!!!! Движений???!!!!!!! В Течение??!!!!!!!! Дня?!!!!!!!!!»

…репутация израильского телевидения была подорвана окончательно и бесповоротно…

…кстати о репутации…

Одна близкая подруга дней моих суровых, сама мама двоих детей, ехидно-весело поинтересовалась в разговоре, как там ощущения и впечатления первых месяцев отцовства. Девушка знала меня давно, видела в разных пертурбациях, и отделываться от неё дежурными фразами было бесполезно, да и не хотелось. Я прислушался к потоку сознания внутри и постарался ответить честно:

— Хорошо, — сказал я. — Шатает, конечно, но очень хорошо. Правда, иногда хочется придушить подушкой…

— О! — заржала подруга. — Тогда всё нормально. Родительская любовь продвигается в нужном направлении…

…кстати о придушить подушкой…

Для лабрадора фактически невозможно сделать ещё более несчастную морду, чем была у него до этого, но нашей собаке это удалось. Двенадцатилетний пенсионер, надеявшийся, что всем переездам и прочим семейным перипетиям пришёл конец и он сможет наконец спокойно лежать на диване возле камина. А тут, не прошло и полгода с момента переезда, начались наши больничные приключения, собака была сослана в пансион на два месяца, вернувшись из которого обнаружила, что в доме она уже не главная.

— И весь этот бардак из-за какого-то щенка, — сказала собака, посмотрела на нас как на последних мерзавцев и решила демонстративно игнорировать прибавление в семействе. Несколько месяцев все были довольны. Собачий пенсионер гордо страдал, мы мучились угрызениями совести и компенсировали его страдания сыром.

Но тут выяснилось, что щенок подрос и никакого пиетета к аксакалам проявлять не собирается. Возвышенное страдание на собачьей морде сменилось выражением панического ужаса. Очень трудно хранить гордое терпенье, когда тебя всё время норовят двинуть по голове игрушкой или дёрнуть за хвост. Спокойная старость оказалась разрушена окончательно, и пришлось существенно увеличить расход сыра в качестве лекарства от тоски.

Фроим Грач сидел, расставив ноги, у конюшни и играл со своим внуком Аркадием. Дед протянул Аркадию палец, тот охватил его, повис и стал качаться на нём, как на перекладине.

— Ты — чепуха… — сказал внуку Фроим, глядя на него единственным глазом.

Позишн намбер три — «Вольная птица»

Позишн в свежеродительской жизни абсолютно виртуальная и показывающая не столько что в этой жизни происходит, сколько чего в ней не бывает вообще. Человек, жалующийся в разговоре с тобой на скуку и «не знаю, чем бы таким заняться», вызывает недоумение, страдания по поводу чьей-либо бессонницы приводят к классовой ненависти, жалобы же на то, что не знаешь, как провести выходные: то ли в кино, то ли в бассейн, то ли проваляться с книжкой — тянут уже на тяжёлые телесные повреждения в особо извращённой форме.

…кстати о друзьях…

Теперь я понял, что такое мудрое понятие «когнитивный диссонанс». Это когда из-за границы приезжает в гости на вечер-ночь друг, которого не видел лет так много. Это бутылка на столе через пять минут после «Здрасьте», это «Ну…», это метод непрерывного разлива, это не-хватило-доставай-ещё-одну, это разговоры до трёх ночи «И что она?..», «А что ты?..», это «Кровать — там, сортир, если поплохеет — там, вода — в холодильнике»…

И — параллельно — это «Да, она уже переворачивается», «Нет, ещё не сидит», это «Пора кормить кашей, сейчас покупаем, и я вернусь, не смей заснуть!», это «Сейчас моя очередь укачивать, наливай и постарайся не забыть, о чём мы говорили».

И вот когда два параллельных мира: студенческой общаги и дома с младенцем — пересекаются в одной квартире и голове, наступает полный когнитивный диссонанс.

«…Динка, как можно быть бодрой в полшестого утра… Не кричи, у папы болит голова… Он болен, очень-очень болен…»

…кстати о параллельных мирах…

Ты выпадаешь из жизни и пропадаешь для друзей. В чулане квартиры и в чулане головы свалены вещи, которыми любил заниматься раньше. Периодически закрываешься там, перебираешь их так, что заплакал бы и Тамерлан с его камнями, и ныряешь назад в суету. И даже не знаешь, чего боишься больше: того, что ещё долго не будет возможности вытащить из чулана любимые вещи, или того, что перестанет хотеться туда заглядывать.

I’ll be back, сказал Шварц, поправил тёмные очки, передёрнул затвор, сделал челюсть ещё более квадратной и свалил к Дэнни де Вито беременеть и рожать.

I’ll be back, повторил я, перебирая перчатки для карате, кепку для каяков, ботинки для пустыни, а также все телефоны, по которым в этом году так и не позвонил — бля буду, но will be.

Позишн намбер фор — «И увидел он, что это — хорошо»

Однако…

Несмотря на позишн намбер ван, позишн намбер ту и отсутствие позишн намбер три — таки хорошо. Как это получается — а хрен его знает. Я потом сформулирую — когда высплюсь. «Мне бы миску супа, господин судья, и я тут весь зал, весь зал…»

Но — хорошо.

Current music

Отношения с музыкой у меня всегда складывались сложно.

Попытки компенсировать полное отсутствие слуха и чувства ритма бесконечной прокруткой по кругу полюбившейся песни к успеху до сих пор не привели, но пробовать продолжаю до сих пор. Поскольку одиннадцатую Моисееву заповедь «Не мешай окружающим» я всегда соблюдал свято, своё общение с музыкой старался проводить с минимальным ущербом для чужих ушей: в детстве — пока родителей не было дома, потом — с плеером, сейчас — в машине.

Во втором классе был сдан родителями как стеклотара в музыкальную школу. На гитару. Со стороны родителей это было роковой ошибкой, поскольку на третьей неделе занятий я пришёл к замечательному выводу: если прогуливать музыкальную школу, освобождается много свободного времени, которое можно использовать на массу приятных вещей. Сделав это поворотное открытие, я распространил его применение сначала на прогуливание секции по гимнастике, а потом и школы. И в течение целого месяца у меня было много свободного времени. Очень много… Потом эту малину крепко подпортил звонок завуча школы домой, но это уже совсем другая история…

P.S. Зато из этого месяца я вынес море опыта, как нужно красиво и развёрнуто рассказывать дома, что задержался на работе на заседании в школе в кружке по математике, в то время как на самом деле пил пиво в хорошей компании ловил жуков-плавунцов и смотрел, как они плавают в трёхлитровой банке. Этот опыт оказался гораздо более полезным во взрослой жизни, чем все прогулянные уроки, вместе взятые…

*************************************************

То, что я перестал наступать на ноги партнёрше во время медленных танцев, считаю своим наивысшим танцевальным достижением. Продвижение к этой вершине танцевальной карьеры заняло лет десять. Проблемам в парных танцах способствовало не только полное отсутствие слуха и чувства ритма, но и первый взрослый разряд по дзюдо. После нежного обнимания талии партнёрши по танцу немедленно включались дзюдошные рефлексы, подсказывающие, что из этого положения очень удобно бросить противника через бедро и перевести борьбу в партер. С рефлексами я боролся…

…иногда зря…

*************************************************

Единственным результатом насильного кормления классикой в детстве путём покупки абонемента в филармонию стало то, что я точно узнал, сколько подвесок было на здоровенной люстре на потолке зала филармонии. Подвесок было много, и их пересчёт помогал не заснуть…

…теперь диски классики покупаю вполне добровольно. Но люстра снится до сих пор…

*************************************************

На учениях в начале одного из милуимов отрабатывался ночной заход в арабскую деревню. Учения проходили недалеко от Бейт-Гуврина, акустика там замечательная, и звук разливается по холмам без всяких помех. В данном случае это был звук русской дискотеки откуда-то со стороны Кирьят-Гата, так что в какой-то момент наша игра в войнушку начала происходить под оптимистичное утверждение Верки Сердючки, что всё будет хорошо. По смеху в окружающих кустах можно было чётко определить, где лежат солдаты, понимающие по-русски…

…Сердючка не обманула — в тот милуим всё действительно было хорошо…

*************************************************

Случайный поиск по песням на диске периодически попадает в яблочко с пугающей точностью.

Во время одной из зимних поездок по северу «на пофотографировать» я решил проехать по грунтовой дороге, идущей по довольно высокому склону. Наткнулся на лужу, проехать через которую можно было только на тракторе, и начал медленно разворачивать машину на 180 градусов, сдавая вперёд-назад. На одной из таких раскачек перепутал тормоз с газом и чуть не слетел задом с обрыва. Поставил машину на ручник и закурил — от страха переклинило по-чёрному, и мысль о том, что надо продолжать разворот, вызывала священный ужас. Сидишник, игравший в машине саундтрек к «Мулен Руж», пощёлкал случайным поиском и сурово выдал перепев квиновского «Show must go on».

«…По поводу этого утверждения никаких возражений не наблюдается», — сказал оклемавшийся внутренний голос с интонацией Остапа Бендера. Я заржал и поехал дальше…

*************************************************

Дорога вообще способствует появлению мыслей «за жизнь». Ночная поездка на машине в одиночку — особенно. Прокрутив в голове кучу не сильно оптимистичных мыслей, я поставил диск живого концерта Умки и включил случайный поиск.

«…Как страшно взрослеть, когда уже поздно взрослеть…» — спела мне Умка…

…остаток дороги я провёл в тишине…

*************************************************

Покупка нового диска очень часто является хорошим поводом для поездки куда подальше. Куда именно — не суть важно. Лишь бы дороги хватило на все песни.

…и тогда можно подбирать не музыку к поездке, а поездку к музыке…

Цой

Если мне надо будет составить список самых приятных занятий в этой жизни, то пункт «копаться в развалах букинистического магазина» там окажется обязательно. Причём если лет десять назад он входил бы в десятку хит-парада локальных и скоротечных счастий, то в последнее время глубококнижное погружение всё больше и больше приближается к призовой тройке. Видимо, возраст.

Причём процесс этот абсолютно самодостаточен, и результат нахождения интересной книги воспринимается скорее как неожиданный и тем более приятный бонус. И чем менее вероятной и ожидаемой оказывается находка, тем больше градус счастья книжного наркомана.

Признайтесь мирозданию, в чём именно вы ебануты на всю голову, — и мироздание вам обязательно будет что-то подкидывать в нужном направлении. Наверху, похоже, ебанутых любят, и это внушает оптимизм в завтрашнем дне больше, чем все религии, вместе взятые.

…так было, когда, лениво перебирая книги на полке с советским научпопом, я обнаружил книгу «Динозавра ищите в глубинах», Гидрометиздат, 1984 — нетленное произведение со свидетельствами о встречах со всяческой палеофауной в Лох-Нессе, Якутии, Африке, далее везде. То, что не смог сделать Обручев с «Плутонией» и «Землёй Санникова», сделала эта брошюрного вида книга, и посреди белорусского октября я сбежал из дома с целью обнаружения Несси в ближайшем заповедном болоте. Впрочем, самый цимес был в обложке, фигу в оформлении которой я смог оценить только по мере получения начального алкогольного образования в более старших классах: на обложке была самая известная фотография лох-несского чудовища, а над ней — смачная картинка с гранёным стаканом и стрелкой в сторону дна в качестве указания направления научных поисков.

Бедная подстаканная Несси смотрелась как килька в томатном соусе — ещё по 50, и начнём закусывать. Художнику обложки Я. С. Назарову — моё глубокое почтение.

…или старый перевод «Тиля Уленшпигеля», найденный на тротуаре перекрёстка тель-авивского раздолбайства: Ротшильд-Аленби…

…или дореволюционный сборник польской поэзии на русском, валявшийся среди других книг рядом с мусоркой спортклуба в распальцованном районе вилл…

Но эта поддержка идёт исключительно из высших инстанций. В более приземлённых областях количество людей, понимающих, в чём именно состоит удовольствие букинистического дайвинга, сокращается в геометрической прогрессии, и если лет пять назад большая часть читающих что-либо из того, что требует подключения головы и прочих внутренних органов, согласилась бы с предыдущими абзацами, то сегодня таких людей можно будет пересчитать по пальцам одной руки, причём руки минёра тоже будет достаточно.

Не то чтобы я собирался агитировать кого-то за бумажные книги. Покупайте электронные читалки, сдавайте старые книги в те магазины, где их ещё согласны принимать — ради бога. У меня будет шире выбор. Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. Проблема в обратном — с абсолютно вменяемыми и ненавязчивыми людьми после покупки электронной читалки происходит какая-то странная трансформация, и вместо того, чтобы спокойно дать ближнему идти в ад своей дорогой, народ начинает крестом и мечом обращать неверных на путь истинный. Толкиенулся сам — толкиени другого. Хочешь похудеть — спроси меня как. Не хочешь — я тебе всё равно отвечу и буду отвечать, пока не похудеешь.

Метод спора, который я выбираю в случае нападения свидетелей святого Кинделя и адвентистов шестого iOS, опробован многовековым опытом партизанской борьбы против превосходящих сил регулярной армии и многотысячелетним опытом выживания мужей в рамках счастливой семейной жизни: заранее признать всю проигрышность своего положения в конфликте, переждать, не высовываясь из-за кустов, пока атакующая сторона не начнёт перезаряжать пулемётную ленту абсолютно верных доводов, после чего с максимальным грохотом рвануть самопальную бомбу идиотского возражения не по делу и скрыться под шумок в тумане до следующего раза.

В результате имеем что-то вроде такого диалога:

— От кинделевского экрана ощущения совсем другие, чем от обычного. Глаза абсолютно не устают!

— Вот это да, вот это да, вот это да, вот это да… — восхищаюсь я и прикидываю, сколько ещё книжных шкафов влезут на чердак в дополнение к существующим.

— Читалки маленькие и удобные — целая библиотека, которая всегда с тобой: хочешь — в автобусе читай, хочешь — в сортире!

— Вона как, вона как, вона как, вона как… — вежливо офигеваю я и предаюсь тоске по ностальгии, когда, попав впервые к девушке домой и изучив её околотолчковый литературный набор, можно было легко подобрать тему для продолжения непринуждённой беседы.

— Загоняешь в Google название книги — и читай хоть через пять минут. Никуда не надо ехать, копаться, искать…

— Тут ты прав, тут ты прав, тут ты прав, тут ты прав… — развожу руками я и застываю в минуте молчания в память об очередном закрывшемся книжном магазине.

— Места дома освободилось море, под руками ничего не болтается, не мешает, пыль не собирает. Достал читалку, выбрал книгу, почитал, сложил, спрятал назад в сумку.

— А ведь действительно, а ведь действительно, а ведь действительно, а ведь действительно… — согласно киваю я и продолжаю работать дедом Мазаем для выброшенных на улицу книг.

В этой точке интеллигентной дискуссии я обычно начинаю понимать, что ещё немного — и на одного проповедника прогресса на Земле станет меньше. Разговор сворачивается самым хамским с моей стороны образом: я ласково желаю собеседнику перейти с живых партнёров по жизни и постели на надувных и латексных — тем более что те же самые доводы по поводу занимания места и укладывания в сумку могут быть применены и в этом случае тоже.

Но всё это так, к слову…

В тот раз счастье было полным.

Процесс перебирания старых книг не только подзарядил все внутренние батарейки, но и принёс неожиданную добычу. Неожиданную в том плане, что мне бы даже не пришло в голову её искать. Мягкая обложка, явно самые дешёвые бумага и печать — «Виктор Цой: стихи, документы, воспоминания».

Издательство «Новый Геликон» Александра Житинского, 1991 год. В качестве дополнения к абсолютному счастью прилагались два часа свободного времени и тель-авивское кафе. Остановись, мгновенье, ты прекрасно. Запомните меня таким.

Не то чтобы я был фанатом Цоя. Фанат — это титанические усилия попасть на концерт и состояние «я Ленина видел…» после него. Это покрытие «киношными» плакатами любой вертикальной поверхности внутри дома и надписями «Цой жив» — вне него. И т. д., и т. п… На концерте я, правда, один раз был: то ли в 88-м, то ли в 89-м году. Но это уже был халтурный чёс по стадионам, и это сильно чувствовалось даже через ещё не поцарапанный фильтр моей подростковой восторженности.

Но были заслушанные до дыр кассеты с альбомами «Кино». Причём «до дыр» — это не художественная фигура речи. Это дзен-тренировка терпения, когда с помощью карандаша и какой-то матери надо было смотать назад в кассету зажёванную магнитофоном плёнку. Собственно, изначально магнитофон был бобинным (какое всё-таки замечательное слово — бобина, только очень странно выглядит на письме…). То ли в процессе первичного перегона на кассеты, то ли в процессе последующих упражнений с карандашом в некоторых песнях появлялись паузы на секунду-другую. Через несколько лет, купив нормальные студийные записи, я понял, что привык к паузам не меньше, чем к словам — без этих спотыканий песня казалась немного чужой.

К кассетам прилагался волкмэн, который плавно перетёк в дискмэн, который плавно перетёк во всевозможные плееры. Это было менее существенно. Важно было то, что Цой играл в них, когда я болтался по ночному Минску в 14 лет, ночному Пальмахиму и Тель-Авиву в 18, и продолжает играть в моих ежедневных поездках на крайний израильский север в 38. Не то чтобы другие представители старой гвардии: БГ, «Нау», ДДТ, Майк, Башлачёв, Чиж, «Чайф» — не переезжали с одного аудионосителя на другой. Но желание — так, чтоб вдруг и прямо сейчас — поставить их возникало редко. А вот Цоя хотелось держать, как оптальгин, — под рукой в пределах немедленной досягаемости.

И в какой-то момент понимаешь, что тут дело уже не в музыкальных пристрастиях — это уже просто часть тебя самого. Вытащить её — и чёрт его знает что ещё из того, что на ней держалось, обвалится следом.

Хорошая книга или хороший фильм отличаются тем, что сразу после них очень тяжело разложить по полочкам, почему ты глупо улыбаешься и ходишь как стукнутый по голове мешком. Рикошеты мыслей и чувств по поводу прочитанного или увиденного ловят тебя уже потом, причём в самое неожиданное время и в самом неожиданном месте.

Эта книга была хорошей — торкает до сих пор.

Причём никаких литературных изысков: просто воспоминания первой жены Цоя — Марианны и тех, кто так или иначе пересекался с ним в жизни и музыке: БГ, Майк, Кинчев, Пашков, Панов, Рыбин, Тропилло, Каспарян, Нугманов. Без всяких красивостей стиля, такое ощущение, что часть воспоминаний просто наговаривалась на диктофон, а потом расшифровывалась с минимальной редакторской обработкой. Всё живое, можно потрогать, налить и затянуться.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

И вдруг становится понятно, откуда растут ноги у тех или иных строчек…

Марианна Цой:

…И тут мы вспомнили о наших билетах на юг и помчались по горячим следам Гребенщикова в Малоречку — небольшой крымский посёлок, — где и прожили в палатке у самого моря целый месяц. Сейчас я просто ничего не могу рассказать об этом путешествии, не нахожу слов, потому что по прошествии стольких лет выгорели в памяти яркие краски. Но музыку той поры я буду слушать всегда — «Музыку волн, музыку ветра…»

Я вижу, как волны смывают следы на песке,

Я слышу, как ветер поёт свою странную песню,

Я слышу, как струны деревьев играют её,

Музыку волн, музыку ветра.

Здесь трудно сказать, что такое асфальт.

Здесь трудно сказать, что такое машина.

Здесь нужно руками кидать воду вверх.

Музыка волн, музыка ветра.

Кто из вас вспомнит о тех, кто сбился с дороги?

Кто из вас вспомнит о тех, кто смеялся и пел?

Кто из вас вспомнит, чувствуя холод приклада,

Музыку волн, музыку ветра?

…Очень большую роль в наших взаимоотношениях сыграл дом Майка, с которым я была давно знакома. Мы с Витей были бездомные. У Цоя в «Безъядерной зоне» есть такая фраза: «Ребёнок, воспитанный жизнью за шкафом» — это про нас с ним. Потому что нам абсолютно некуда было пойти. Моя мама при её обаянии и теперешней дружбе со всеми музыкантами тогда никак не могла понять, что же всё-таки происходит. Ей казалось, что уже вот-вот — и я буду устроена в жизни по кайфу, а тут появляется это создание, которое к тому же ни гу-гу не говорит…

В этом мотиве есть какая-то фальшь,

Но где найти тех, что услышат её?

Подросший ребёнок, воспитанный жизнью за шкафом,

Теперь ты видишь Солнце, возьми — это твоё!

…В марте мне нужно было сдавать новую цирковую программу к весенним школьным каникулам. На мне висели декорации и костюмы. Времени, как всегда, было в обрез. Народный артист СССР Олег Константинович Попов, придумавший всю эту белиберду, обещал снять живьём кожу с нашей постановочной части. Мы работали по 18 часов в сутки, засыпали на ходу, а Витя зверел от одиночества в нашей комнатушке на Блюхера.

«Но акробаты под куполом цирка не слышат прибой», Цой наказал их за это. Я уволилась.

Мы не видели солнца уже несколько дней,

Наши ноги утратили крепость на этом пути,

Мне хотелось войти в дом, но здесь нет дверей,

Руки ищут опору и не могут найти.

Я хочу войти в дом…

Я сточил не один медиатор о тёрку струны,

Видел много озёр, но я не видел морей,

Акробаты под куполом цирка не слышат прибой,

Ты за этой стеной, но я не вижу дверей.

Я хочу быть с тобой…

Я родился на стыке созвездий, но жить не могу,

Ветер двадцать метров в секунду ночью и днём,

Раньше я читал книги, а теперь я их жгу,

Я хотел идти дальше, но я сбит с ног дождём.

Я хочу быть с тобой…

Андрей Панов:

…А женщины нам тогда были ни к чему. Поэтому когда у Цоя потом появилась восьмиклассница, он просто не знал, что с ней делать. В недоумении был. Может, говорил, люблю, может, нет, но гуляю…

Пустынной улицей вдвоём с тобой куда-то мы идём,

И я курю, а ты конфеты ешь.

И светят фонари давно, ты говоришь: «Пойдём в кино»,

А я тебя зову в кабак, конечно.

У-у, восьмиклассница,

У-у, восьмиклассница.

Ты говоришь, что у тебя по географии трояк,

А мне на это просто наплевать.

Ты говоришь, из-за тебя там кто-то получил синяк,

Многозначительно молчу, и дальше мы идём гулять.

У-у, восьмиклассница,

У-у, восьмиклассница.

«Ах, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

И всплывёт куча деталей из жизни на последнем излёте Союза.

Майк:

…Цой и Рыбин заходили к нам с женой чуть ли не каждый второй день, приносили кучу сухого вина (в основном «Ркацители» дагестанского разлива по 1 руб. 70 коп.), пели новые песни, иногда оставались ночевать…

Андрей Панов:

…Мы тогда любили сухое вино в духовке разогревать. Покупали много сухого и разогревали в духовке. Зачем — не помню. Якобы градусы добавляются. Причём половина бутылок лопалась, потому что за базаром забывали, что оно там в духовке греется…

БГ:

…А потом я попал на день рождения, по-моему, к Рыбе. Это было в знаменитых купчинских кварталах, столь любимых мною, столь советских и отчаянно бессмысленных. Там происходило обычное питьё водки, но мне было любопытно, поскольку все присутствующие были юными панками, и мне было отчаянно интересно с ними пообщаться, попробовать себя. Они, как достаточно молодые люди, были молодыми людьми и панками попеременно: вот он молодой человек, а вот он вспоминает, что он панк, и ему надо быстро показать это. Но, честно говоря, я ожидал больших эксцессов…

Марианна Цой:

…Осень была как осень. Витя дважды летал на восток играть акустику. Первый раз с Майком в Свердловск. Там оба отравились напитком под названием «Горный дубняк». Не знаю, насколько он горный, но дубняк у вернувшегося Цоя был полный…

БГ:

…А Брюс Ли оказался очень уместным, и там ещё нунчаки висели на стене. Я сам к тому времени «Войти в дракона» — главный брюсовский фильм — смотрел как минимум раз пятнадцать. Я за нунчаки сразу схватился, порадовался любимому оружию, и Витька показал, что он с ними делает. А получалось у него здорово. То ли в крови у него было, то ли что — но это производило впечатление блестящее: почти Брюс Ли! У Витьки было правильное выражение лица, и нунчаки стояли хорошо. И будь я, скажем, разбойником, то, встретив такого человека на улице, я бы подумал, приставать к нему или нет — настолько это было впечатляюще. Под Брюса Ли и нунчаки мы вино-то всё и выпили. И впали в особое такое медитативное состояние, замешанное на «новом романтизме», Брюсе Ли и китайской философии…

Эх… Брюс Ли, первые видеосалоны и гнусавый перевод Володарского. Как много в этом звуке… Вместо названий фильмов на входе часто просто писали жанры: ужастик, карате, боевик, эротика; так что, однажды, уже заплатив кровный рубль за вход и войдя в зал, я с большим разочарованием услышал от знакомого, что показывать сейчас будут фильм Меснидзе — это звучало как интеллектуальное грузинское кино и было не совсем то, что хотелось смотреть в 16 лет. К счастью, у знакомого оказались фефекты фикции, и фильм оказался «Местью ниндзя».

Андрей Панов:

…Цоя и других из Серовки выгнали именно по той причине, что они там начали ходить в булавках, а Серовка всегда была рассадником пацифизма. Анашой там воняло на всех этажах…

…Я тогда занимался пластинками, постоянно были деньги с этого. Выпивка была дешёвая. Вите родители всегда давали рубль в день. Сначала мы спрашивали, когда скидывались, у кого сколько, а потом перестали спрашивать. «Давай свой рубль», — говорим. Все знали, что у него рубль…

…Был такой хороший случай. Родители уехали на юг, оставили Цою девяносто рублей, из расчёта трёха в день. А у Цоя была мечта, как у всех, — двенадцатиструнная гитара. Он побежал и тут же её купил. 87 рублей она стоила. А на сдачу, поскольку голодный, у парка Победы купил беляшей по шестнадцать копеек. И, значит, натощак их навернул. С тех пор беляшей не ел…

…А потом стали появляться разные панковские плакаты, показали их по телевизору, и мы сразу завелись. Идиотничаем. То в трусах зимой по улице, то обвешиваемся разными паяльниками-фигальниками, надеваем одежду не по размеру. Разные глупости. А как-то показали, что они ещё и булавками обвешиваются. Нам понравилось. Мы типа тоже меломаны, давай булавки. Я помню, для полного идиотства надел галифе, а у меня были такие здоровые клёши — финские вельветовые. Я взял их и ушил внизу очень красиво. Ходил по улицам, и все смеялись. А через три года смотрю — все в таких ходят, стало модно…

Алексей Рыбин:

…Я почти через день теперь созванивался с представителями московского музыкального подполья, мы без конца уточняли суммы, которые «Кино» должно было получить за концерты, место и время выступлений — я и не думал, что возникнет столько проблем. Говорить по телефону из соображений конспирации приходилось только иносказательно — не дай бог назвать концерт концертом, а деньги деньгами.

— Привет.

— Привет.

— Это я.

— Отлично.

— Ну, у меня всё в порядке.

— У меня тоже. Сейчас иду на день рождения, моему другу исполняется двадцать лет.

Это означает, что двадцатого мы должны быть в Москве. Все разговоры велись в таком роде и развили у меня бешеную способность читать между строк и слов и находить всюду, в любой беседе, скрытый смысл. Способы передачи информации импровизировались на ходу — у нас не было точно установленных кодов, и поэтому иной раз приходилось долго ломать голову, чтобы разобраться, что к чему.

— У тебя есть пластинка «Битлз» 1965 года? — спрашивали меня из Москвы.

«Что бы это значило, — думал я. — О пластинках речь — может быть, хотят мне её подарить? Или здесь дело в цифрах?»

— Тысяча девятьсот шестьдесят пятого? — переспрашивал я.

— Да, шестьдесят пятого, — отвечали подпольщики из столицы.

Ага, всё ясно. Шестьдесят пять рублей обещают нам за концерт. Теперь нужно выяснить — каждому или шестьдесят пять на двоих.

— Да, — говорил я, — я её очень люблю, но у меня, к сожалению, нет её в коллекции. А у тебя их, случайно, не две?

— Две, — говорили мне.

Отлично! Значит — каждому.

— Вообще-то она мне, конечно, нравится, но сейчас я больше торчу от XTC — Rockpalast года так восьмидесятого — восемьдесят первого… — начинал я сражаться за процветание нашего коллектива.

— Я не люблю новую волну, — холодно говорил менеджер из Москвы. — Расцвет рока — это всё-таки семьдесят пятый год.

— Пожалуй, — соглашался я. Пусть будет семьдесят пять мне и семьдесят пять Витьке, по тем временам это было очень много.

Но такое случалось нечасто. Кое-какие деньги приносила также торговля в Москве лентами с записями нашего первого альбома — мы привозили лент по десять и продавали рублей на пять дороже стоимости ленты. Но и это бывало от случая к случаю — иногда в ленинградских магазинах заканчивалась чистая лента, и это подрывало наше благосостояние…

Самое смешное, мне кажется, что вся это публика, проходившая в газетах под общим названием «неформальные молодёжные объединения», сделала для развала Союза или по крайней мере для укорачивания агонии этого развала гораздо больше, чем всё диссидентское движение, вместе взятое. При всём моём громадном уважении к последнему. Больше самиздата и больше Галича. Я очень люблю песни Галича, хотя «люблю» — не совсем подходящее слово в данном случае. Человек, не просто знающий, а пропустивший через себя его песни, будет мне априори близок, даже если это будет единственная вещь, которую я буду о нём знать. Просто потому что он уже по определению не может быть сволочью.

А здесь было совсем другое. Вся это неформальная публика не боролась с советской властью — она её просто не замечала, живя в своём параллельном мире. Ну или замечала, но на уровне погоды за окном: если на улице дождь — надо взять зонтик, если военкомат прислал повестку — надо придумать, как отмазаться. И сам факт возможности существования посреди атрибутов советской жизни, но не касаясь их — в оболочке своего мира и похуизма, — оказался серьёзным открытием для очень большого количества людей — гораздо большего тонкого слоя тех, у кого дома крутились бобины с песнями Галича.

Кто помнит очереди в кино на «Легко ли быть молодым?» и «Ассу», тот подтвердит.

— — — — — — — — — — — — — — —

А ещё Цою очень повезло с женой.

Обычно жёны-мужья нырнувших в творчество людей делятся на две категории. Вариант номер один — Маргарита Пална и Хоботов: «Творческие люди нуждаются в некотором руководстве…» Вариант номер два — коврик в ногах гения: забыть о себе, и лишь бы ему было хорошо. Здесь же речь явно шла об очень сильной женщине, стопроцентно поддержавшей Цоя, пока он становился на ноги, не мешавшей ему уйти, когда появилась другая жизнь — и при этом ни на грамм не растерявшей своего человеческого достоинства и оставшейся самодостаточным человеком. Такое хождение между капель бывает очень редко. Марианне Цой это удалось.

Марианна Цой:

…Дойдя по бумажке с адресом до какой-то жуткой коммуналки в центре, я увидела там своих старых знакомых, и мне сказали, что будут ещё Рыба с Цоем.

— Кто такие? — думаю. Но меня тогда это совершенно не взволновало.

Цой вошёл — подбородок вперёд — и говорит: «Меня зовут Витя». Потом, естественно, все напились, начался полный бардак, все сидели друг у друга на ушах, и тут мне что-то не понравилось: «У-у-у, какой щенок — Витя его зовут!..» И я взяла и губной помадой чуть ли не на физиономии написала свой телефон. С этого и началось. Цой начал звонить мне домой, я тоже начала ему звонить…

…Не было ничего: ни гастритов, ни радикулитов, ни мешков под газами, а заодно совсем не было денег, хотя их отсутствие, по-моему, сказывается положительно на творческой потенции и живости ума…

…В одно из таких воскресений Витя с удовольствием удалился в угол с гитарой, а я накупила щавеля и весь день провела на кухне, приготовляя зелёные щи. По моим расчётам, их должно было хватить дня на три, что было классно, потому что в кармане оставался рубль, а в углу, где обычно находились спасительные пустые бутылки, можно было обнаружить только пыль…

…Раньше Цой успешно косил от армии, учась в разных ПТУ — они привлекали его как раз с этой точки зрения, потому что оттуда в армию не забирали. Потом ему стукнуло двадцать один, и военкомат решил взяться за него всерьёз.

Он мне сказал: «Я уйду в армию, а ты тут замуж выйдешь». Я говорю: «Да ты что, с ума сошёл?» На самом деле он просто не мог на два года уйти из рок-н-ролла в какие-то войска. Все кругом косили, все нас как-то поддерживали. «Ну, подумаешь, сумасшедший дом! Ну посидишь там две недели!..» Вышло — полтора месяца.

Страшно вспомнить, как он туда сдавался. Я заделалась там за бесплатно делать всякую наглядную агитацию, писать психам «Мойте руки после туалета», «Увеличить оборот койко-мест» — вот это было полное безумие. За это мне разрешили с ним видеться каждый день. Обычные свидания там раз в неделю.

БГ прислал ему через меня какую-то дзенскую книгу, которую Витя на Пряжке так и не открыл. От нашей самой гуманной в мире психиатрии у него чуть не поехала крыша всерьёз. Помню, что лечащий врач с маниакальной настойчивостью принялся выискивать изъяны психики пациента или же вывести его на чистую воду как симулянта. Его страшно раздражало, что он молчун. Но Цой упорно не отвечал на его вопросы — просто в силу природного характера, а не оттого, что хотел подразнить. Их единоборство продолжалось почти шесть недель. Наконец врач сдался и Витю, почти прозрачного, выписали на волю законным советским психом.

Я пришла в военкомат вся расстроенная, заплаканная. А плакала на самом деле я потому, что просто боялась очередного призыва. Они говорят: «Он что, на самом деле так плох?» Я начала реветь. Они говорят: «Ну, бедная, а ты ещё за него замуж собираешься — сумасшедший же он! Жить с ним всю жизнь…» Никуда, говорят, он не пойдёт, не нужен нам такой.

Когда Витя получил белый билет — это был праздник…

…Накануне рождения ребёнка нас чёрт понёс на дачу. Проснувшись там часов в пять утра, я со всей очевидностью поняла, что поездка была ошибкой. Мы помчались на последнюю электричку, которую по закону подлости отменили. Пришлось торчать на платформе часа два. Витька нашёл смятую газету и, чтобы как-то справиться с растерянностью, сделал мне из неё панамку…

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

История с Цоем, по-моему, очень напоминает историю с Довлатовым.

Оба на протяжении почти всей своей жизни были в тени окружавших их людей. Более ярких, более образованных, привлекающих больше внимания в компании, с большим — по крайней мере на первый взгляд — творческим потенциалом. И оба — на финишной прямой и сразу после неё — рванули вперёд так, что оказались совсем на другом уровне популярности, чем люди, всю жизнь бывшие рядом с ними.

Что вызывало и вызывает вполне законное удивление у последних. И точно так же, как было много писателей, которые с пренебрежением говорили о «что вижу — о том и пишу» стиле Довлатова и утверждали, что такую прозу можно гнать километрами и не сильно напрягаясь, так хватало и музыкантов, которые уверены, что последние цоевские альбомы оказались столь популярны только потому, что ушли из плоскости рока в область попсы и эксплуатации романтического образа: ночь, кровь, дождь, одиночество — беспроигрышный холодный расчёт, привёдший к успеху.

Андрей Панов:

…Короче, они пришли — Максим Пашков и Цой. Ну, Максим — активный человек, больше всех разговаривал. А Цой придёт и сидит в углу.

Алексей Рыбин:

…Обычно Цой был молчалив, но не загадочен — на лице у него всегда было написано то настроение, в котором он находился в данную минуту, одобряет он что-то или нет, нравится ему что-то или вызывает отвращение. Он был настоящим наблюдателем по своей натуре и никогда ничего не усложнял, наоборот, любую ситуацию он раскладывал по принципу «хорошо-плохо», и не от недостатка ума, а от желания докопаться до сути происходящего. Выражаясь фигурально, он был гениальным фотографом — схватывал ситуацию, а потом показывал нам её в том виде, в котором она была сфотографирована, ничего не прибавляя и не отнимая…

Проблема в этой теории только в том, что пока ни у кого не получалось писать по-довлатовски. А когда пробовали, то получался не Довлатов, а «мастер пера Х доказывает, что писать, как Довлатов, можно не напрягаясь и километрами», и это прёт из каждой строчки. С Цоем то же самое: сложи все составляющие пошлой романтики: уйди в ночь под дождь, закури сигарету и подумай, что есть лишь любовь и есть смерть — и получатся розовые сопли попсы. Послушай Цоя — будет чувство чего-то настоящего.

Майк:

…Пожалуй, мы не были друзьями — скорее, приятелями. Мне кажется, что друзей у него вообще не было — от него исходил какой-то специальный флюид одиночества…

Видимо, для того, чтобы писать об одиночестве, надо это действительно в себе иметь.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома,

Вряд ли поймёт того, кто учился в спецшколе

Это правда. Но есть нюанс, который во многом определил, что песни Цоя остались после него и уже никуда не денутся.

Цой погиб в 90-м, когда страна уже вовсю срывалась с колеи спокойной жизни в состояние, когда строить планы дальше чем на день вперёд было абсолютно бесполезным занятием. Огромное количество людей нырнуло в мясорубку эмиграции, остальные обнаружили, что всё, что казалось незыблемым и прочным, исчезло, и если у тебя и был хороший жизненный план, то вряд ли он сможет помочь в выживании посреди девяностых, и тебе просто придётся думать о чём-то другом. Так что в болтанке вольной жизни, где каждый сам себе неуловимый и нахрен никому не нужный Джо, оказалось гораздо больше людей, чем в более стабильный — «школа-институт-работа-семья» — период, когда Цой писал свои песни. А это способствует тому, чтобы эти песни оказались пропущены через себя.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь,

Где-то есть люди, для которых теорема верна.

Вроде уже под сорок, и вроде есть дочь, но как-то это слабо помогает с уверенностью в завтрашнем дне, а уж тем более смешными кажутся люди, у которых любая теорема — верна. Что-то у меня наоборот: чем дальше, тем больше аксиом становятся теоремами, для которых ещё не придумано доказательств.

И это радует…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Смешно, но при всём при этом две самые популярные цоевские песни: «Перемен» и «Группу крови» — я не то чтобы не люблю, но стараюсь прокручивать. Не моё.

В первом случае — с «Перемен» — объяснить почему проще. Как-то финальная сцена «Ассы», с проходом Цоя по коридору ресторана под заунывное бормотание администраторши и первые такты песни, выход на сцену и море огоньков в зале дали такой драйв, что он забил сам текст песни. А текст довольно грустный и абсолютно нереволюционный, каким почему-то казался посреди перестройки. Да, мы ждём перемен, но вот только сигареты в руках, чай на столе, всё находится в нас, и нам становится страшно что-то менять. Эта схема проста.

Так что зря Лукашенко запрещал эту песню. Любой доморощенный диктатор постсоветского пространства может — под коньяк и сигару и с широкой улыбкой — её слушать: она должна внушать ему оптимизм и уверенность в завтрашнем дне. «Ну — за стабильность…»

Да и хрен с ними, с диктаторами, это также верно для любых изменений, которые страшно делать в свой жизни.

…И он сказал — да это ж про меня,

Про нас про всех — какие к чёрту волки…

А вот почему не идёт «Группа крови» — объяснить сложнее.

Просто возникает чувство, как от альпинистских песен Визбора: «Вот это для мужчин, рюкзак и ледоруб, и нет таких причин, чтоб не вступать в игру…» — очень неудобное чувство, как будто кто-то из близких тебе людей сморозил херню. Сильно пижонскую херню.

Не работает это так. По крайней мере, в тех местах и ситуациях, где группа крови действительно имеет хорошие шансы оказаться на рукаве, не работает.

…просто будет вечер, и будет ожидание, пока дадут добро на выход. Будет бесконечная проверка снаряжения и не менее бесконечные сигареты с кофе. По поводу последнего из комнаты связи вылетит озверевший дежурный и пожелает всем свалить уже нахрен и побыстрее, а то он уже третий раз, блядь, делает для себя кофе и третий раз не успевает его выпить. И ещё добавит много чего, что будет очень слабо укладываться в рамки «пожелай мне удачи в бою». Скорее наоборот.

На шум проснётся зав по хозчасти, лениво выйдет из своей комнаты, почешет бейцы и ласково пожелает, что если уже решите получить пулю, то постарайтесь поймать её аккуратно — так чтоб в лоб, а не в каску, за которую он подписан на складе. А то заполняй потом бумажки. Ему ответят не менее ласково, и под эту нежную беседу и стоны связиста будет выпита ещё одна порция кофе.

А потом все, кто не ждёт команды на выход, пойдут спать, а остальные, вычерпав досуха все темы для убивающего время мозгоёбства, впадут в тупое оцепенение. Так что, когда добро наконец дадут, если какое-то пожелание и будет сопровождать уходящую группу, то это будет напутствие встретившегося с ней по дороге в сортир солдатика — как вернётесь, ложитесь спать тихо, без грохота и зажигания света. А то как начнут трепаться, понимаешь…

Пожелай мне-е-е-е-е-е удачи… Мда…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Ну и хрен с ними, с самыми популярными песнями. Хватает других любимых. Да и вообще…

Если есть в кармане пачка сигарет, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день.

Кинокадр

Иногда мне бывает очень жаль обитателей светлого будущего.

Вернее, не так. Мне очень часто бывает жаль всех этих юношей бледных со взором горящим и прочих девушек с гибким станом. Кстати, стан — это где? И это нормально, что он гибкий, или лучше ортопеду показать? Но это к слову… Короче, жаль мне бывает их часто, но только иногда получается сформулировать, почему именно это так.

В данном случае сильно напрягаться над формулировками не приходится. Я очень сочувствую вам, о разной степени благодарности потомки: никто не будет смотреть оставшиеся после вас фотографии…

От поколения прабабушек и прадедушек остались — если остались — считаные единицы фотографий. В бабушкиных альбомах аккуратно вставлены, приклеены и подписаны десятки снимков. В ящиках и на полках у наших родителей лежат сотни отпечатков. После нас, а тем более наших детей, количество фотографий будет измеряться уже не поштучно, а в терабайтах домашнего бэкапа и облачных сервисов. Количество в данном случае не только не перешло в качество, но и окончательно убило его. Цифровая фотография нанесла первый удар, встроенный фотоаппарат в смартфоне произвёл контрольный выстрел. Причём дело не только и не столько в качестве самих снимков. Скорее, в возможностях качественного восприятия смотрящего. Даже если предположить, что все фотографии, раскиданные по нашим дискам, телефонам, камерам и интернет-альбомам абсолютно гениальны, самый благодарный и близкий зритель сломается при их просмотре на пятом-шестом десятке, на седьмом он перестанет что-либо видеть, на десятом перестанет смотреть.