Бесплатный фрагмент - Язык Ветра

Предисловие автора

Пребудьте в здравии, дорогой читатель. Прежде чем приступить к главе с цифрой «1», я настоятельно рекомендую вам ознакомиться с тремя простыми истинами, о которых должен знать каждый, в чьих руках оказалась эта книга:

Во-первых, история, в которую вы погружаетесь, не моя и не мною выдумана. По всем известным нам деталям, Небоземье гораздо более реально, нежели утренний кофе, общественный транспорт и работа в офисе.

Тогда вы спросите:

— Марк, но почему тогда на обложке твоё имя?

Всё верно, слава незаслуженная. Я лишь переводчик, которому посчастливилось распознать далёкий язык, так и не открывшийся остальным. Коренные жители Небоземья называли группу таких языков, онэгагоити, я же назову его языком ветра, ведь его письмо не в свитках спрятано, но сокрыто за великим занавесом происходящего вокруг, а я научился считывать эти скрытые послания. Они окружали меня повсюду: в журчащем ручье, что я отыскал за семинарией отца, за суетой толпы в минском метро, и даже за реакцией мамы на запах подгоревшего бисквита. Кто-то может не согласиться со мной, считывая с журчания ручья измеримые процессы, а с огорчения мамы человеческие эмоции. Я же предпочту вслушаться и отыскать в сём язык ветра.

Вы можете воспринимать онэгагоити, как аллюзии на реальный мир. Но в таком случае важно помнить, что это будут оставаться сугубо ваши откровения. А я просто перевожу историю на мой родной язык, тем самым отдавая дань уважения к великим и малым былых лет.

Неспроста я упомянул об этом, ведь что толку от рассказов об иных мирах, если их никогда не существовало, верно? История о прошедших империях должна научить человека на его же ошибках, к примеру, о принципах правления или об отношении к женщинам. Стоило бы изучить такого рода вопросы перед женитьбой или инаугурацией.

Во-вторых, при переводе с онэгагоити я умышленно оставлял исконные слова оригинальных текстов в непереводимом виде, а в редких случаях и употреблял слова, существующие в языках нашего мира. Таким образом, была предпринята попытка передать наиболее точное значение мысли, очевидной для среднестатистического небоземца, но такой непонятной для нас.

Для того чтобы разобраться во всех таких значениях и не упустить нити повествования, вы всегда можете отлистать к приложениям в конце и отыскать значение нужного слова или явления в разделе «Терминология Небоземья».

Да, скоро уже начнётся третья, последняя истина, а потом вы погрузитесь в захватывающее приключение, но прежде я обязан сказать ещё немного о приложениях. Обязательно взгляните туда. В Небоземье используются иные меры вычисления времени, и чтобы лучше его понимать, в конце вы можете ознакомиться с тем, как времяисчисление этой далёкой цивилизации относится к привычному нам, потому что в моих переводах будет использоваться именно их способ. В Небоземье отличаются также меры исчисления веса, расстояния, скорости и многих других знакомых нам величин, однако их я посчитал нужным конвертировать в понятные нам килограммы, метры и километры в час. Касаемо километров в час, разумеется, они преобразуются в километры в градус, а для удобства, в пятнадцать градусов, потому как этот промежуток подобен нашему часу. Таким образом, книга стала более похожа на художественную литературу, нежели предшествующая ей версия, схожая с учебником по изучению языка ветра.

К слову, однажды я напишу и такой учебник. Правда тогда пропадёт нужда в моих книгах, ведь вы и сами будете знать все эти истории.

В-третьих, я верю в Бога и вам советую.

Пролог

«1. Вначале не было тьмы и света, но была гармония. Гармония была сутью всего. 2. Гармония пребывала в Хале — вечном пространстве, где не существовало ни нэфэша, ни материи. 3. А только окружённые безжизнью лучи гармонии, стремящиеся из бесконечности в бесконечность, сплетённые, словно мышечные волокна, 4. образующие в сумме единый вектор, который мы и называем Гармонией или Жизнью. 5. Но ни безжизнь, окружающая Гармонию, ни сама Гармония, не были пространством в привычном смысле, 6. всё было информацией, выходящей за рамки земных алгоритмов. 7. Суть гармонии рождает Жизнь, и она не является человеческой прерогативой, так же как и смерть не является противоположностью жизни. 8. Человеческая жизнь — это лишь кусочек, лишь часть Великой Жизни, 9. а смерть — это лишь этап каждой жизни. 10. Однажды Гармония запела. 11. Песня полилась из лучей её волокон, потоков гармонии, что заполняют всё пространство сути. 12. Песня родила новое пространство, которое позже Эмет назовёт Машио́м». (Лисгор Истины 1)

«23. Если гармония будет нарушена, Машио́м больше не будет пригоден для жизни. 24. Вот вы, названные „человеком“, внемлите о назначении вашем, ведь сокрытое Нами в недрах Машиома человеческой рукой будет созидаться». (Логос 2:23—24)

«Нам были доверены земли Омоэ и обещаны небеса Агито, но Гармония пошатнулась из-за таинства, прозванного Амелехом «Вектор грёз»…

Таким образом, люди были поделены на фракции. В ту солнечную смену Высокое Искусство было поделено на материалистов и монархов…

В 1604 собе в лунь третьего десятка солнечной смены началась эпоха Фракций…» (записки бено-шел Жанро Геребуцу 2016 с.)

«Материалисты потеряли первоначальный замысел короля и воспротивились монаршей власти… Поворотной точкой в ходе истории стал геноцид династии западных нассихов — семьи Джустизия, произошедший в 2012 собе, на закате эпохи Фракций» (из дела по переполоху Гриззэ в Западных землях 2019 с.)

Глава 1

Предатель

Хруст ломающихся осколков стекла под ногами встречался всё чаще. Это вызывало раздражение. Не только этот хруст, но и вообще много чего сейчас безумно раздражало. Но он не мог позволить себе такую роскошь, как бессмысленная трата эмоциональных ресурсов. Каждая эмоция теперь была на счету, ведь они напоминали ему о человечности. Снова хруст под ногами. Громовая туча расколола пространство звонким рёвом. Он не стал смотреть вверх, потому как не мог позволить себе то, что простые люди приняли бы за обычную привычку, даже не задумываясь. Удивление. Даже страх и уж тем более какая-либо форма восторга. Всё это сейчас ему непозволительно. Поэтому и поднимать голову к небу было лишь поводом для искушения.

Медленными осмотрительными шагами он приближался к останкам стены. На неё больше не опиралось ни перекрытие, ни кровля, ни ещё что-либо. Она стояла абсолютно обнажённая, лишённая вида и величия. Лишь глыбы камней подпирали её с внутренней стороны. Вероятно, благодаря этому она и не упала до сих пор. Если бы можно было представить это место до его становления руинами, то от левого края стены, вероятно, продолжалась каменная кладка. Она уходила далеко в сторону и замыкала левый угол здания, врезаясь в башню, от которой сейчас остался лишь скелет, больше напоминающий яблочный огрызок. Но сейчас между стеной и башней ничего нет… на этой местности вообще больше ничего не осталось, кроме всё ещё тёплых после пожара, пахнущих ужасом смерти каменных глыб под ногами, той башни и этой стены.

Мысли путались, а гнев возрастал. Атмосфера вокруг не внушала больше той радости, что он таил в себе долгое время, ожидая торжества. Торжества перемен. Торжества свержения своих монархов. Ещё пять солнечных смен назад дворец окутало пламя, не щадящее никого: ни живых людей, ни мёртвых камней. Оно объяло и поглотило всё на своём пути. Перед пожаром во дворце остались все те, кто не знал о восстании. Среди них множество людей были для него близкими и родными. И они не должны были пострадать, ведь так звучал его договор с орденом. Но как только восстание перешло во вторую стадию, всё пошло совсем не по плану. Все, кто остался во дворце, были в нём похоронены. Мало того, ещё многих из тех, казалось бы, кто на одной стороне с орденом, кто участвовал в перевороте, но пытался спасти своих близких из пожара, люди из ордена даже не попытались спасти.

Три солсмены он не имел даже малейшей возможности выбраться за пределы огороженного участка земли, хоть и совсем просторного. Три солсмены он был вынужден наблюдать, как пламя поглощает дворец, а вместе с ним и его друзей, знакомых и родных. И все три солсмены он абсолютно ничего не мог сделать. Чувство безысходности и собственной беспомощности лишили его сна первые две смены. Но не только они, ещё и кое-что более серьёзное беспокоило его всё это время. Это была правда. Правда, о которой в нынешней ситуации не следовало бы знать никому. Он был тем, кто стоял за всем этим кошмаром. Именно он был организатором мятежа и восстания. Он заключил контракт с орденом. Он повёл за собой народ против монархов, а значит, именно он повинен в смертях невинных людей.

Его сообщники, товарищи, которые доверили свои жизни его рукам, теперь уже не были теми верными и пылающими уважением к нему бойцами за справедливость. Когда пожар стал разрастаться, и, вопреки договорённости, орден не начал эвакуацию людей, весь боевой дух мятежников истлел, как бумажный факел. Кто-то бросился во дворец сломя голову, чтобы успеть спасти семью. А кто-то был обездвижен страхом, оставшись наблюдать. И их было большинство. Три солсмены они были заперты на этой огороженной территории, и всё это время они пребывали в отчаянии. Страх пошатнул их здравомыслие, отчего вскипела кровь, а вместе с ней бурлила и ненависть.

Одурманенный разум способен натолкнуть человека на многие безумства, одним из которых оказалось злорадство, и жажда мести к нему. К тому, по чьей вине всё это произошло. К нему, которому они доверили свои жизни. И то, как несладко он сейчас себя ощущал, можно лишь попробовать представить. Несмотря на желание и покушения на его жизнь, которые были приняты неоднократно за эти три солсмены, ему так и не причинили вреда, по ясной на то причине. Если теперь умрёт и он, договор с орденом будет расторгнут насовсем. Только он имел право говорить с представителями ордена, и только он был ключевым фактором, сдерживающим этот договор. А значит, только он оставался причиной, по которой все они по сей момент остались живы. Лишить его жизни — значило для них лишить её и себя. Он нужен ордену живым — это и сдерживало их.

Время от времени в голове взрывались сомнения, словно удары в колокол они будоражили его и заставляли колебаться между привычным хладнокровием и тем, чтобы выплеснуть ярость. Он был похож на морскую волну, ветром поднимаемую и развеваемую. Его ярость развивалась в нерешительности. То он собирал волю в кулак и целеустремлённо шёл куда-то, то резко срывался в бессилии и падал.

Почему?! Как они могли так поступить с нами?! Но говорить что-либо было крайне бесполезно, потому что говорить было уже некому. Среди множества выживших мятежников никто не желал выслушивать его ропот и вытирать его слёзы. Им нужно было только одно: чтобы он разобрался с тем, почему их до сих пор держат взаперти.

Земля, усыпанная глыбами камней, стала могилой для многих людей. Каждый новый шаг, который он проделывал в гневе, наводил на мысль, будто сейчас он стоит на чьём-то теле, на ком-то, кто, может быть, всё ещё жив, и кому можно помочь. Быть может, этот кто-то был его приятелем или знакомым, однако ему самому об этом не было известно совсем ничего. Эти мысли были ничем иным, как надеждой, причём лишённой здравого смысла. Пламя, окутывающее дворец, не утихало все три солсмены, и только вчера нуаретом, или даже сегодня лунью, последний язык пламени угас. Если кто-то внутри и остался не тронут огнём, он наверняка погиб от дыма или был раздавлен. Шансы выжить были невозможностью, и он это ясно понимал. Но всё же, что-то внутри него продолжало надеяться на лучшее.

Крайне неуклюжим движением он оторвался от земли и приземлился на соседней глыбе. В очередной раз посмотрел на стену, в нём возросло недовольство. «Да что он о себе возомнил?» — подумал он, щурясь на мужчину, стоящего на верху стены. Лица его видно не было из-за большого расстояния между ними, но этот силуэт мало с кем спутаешь. Завязанные лентой в хвост густые, длинные алые волосы, словно бушующее пламя, развивались на ветру. Красное кимоно, сотканное из плотной ткани, выглядывало из-под не опоясанного просторного плаща того же материала. Полы его доставали до колен и были разрезаны на три равные части. Узкие у пояса и расширяющиеся во множество раз к щиколоткам штаны препоясаны белым поясом. И ноги от щиколоток до самого низу были облачены в белую ткань, которую можно было увидеть из-под открытой, деревянной обуви.

Это Гром Юдж, представитель ордена, за помощью к которому и обратились мятежники. Зовут они себя «Равенство», их цель — принести равноправие в мир, устранив дискриминацию, «вызванную самим существованием монархов». В связи с нынешними обстоятельствами, силуэт Юдж вызывал у него лишь желание роптать. Он пытался рассуждать логически и каждый раз приходил к итогу, который нёс в себе лишь разочарования, ведь если орден действительно способен принести равенство, то почему же вместо того, чтобы освободить выживших материалистов, они позволили им умереть?

Сократив дистанцию между ними, он подготавливал речь, с которой начнёт своё обращение к Юдж. Он всё потрошил свои мысли, хотелось предъявить претензии, но понимал, что делать это нужно грамотно. Отсекая лишённые перспектив эмоции, он выстраивал свой запрос, своё требование. Одновременно облагораживая его в лестные слова.

Юдж стоял неподвижно, ветер трепал его хвост и полы плаща. Он всё смотрел вдаль, за пределы леса. Куда именно, было не ясно, но определённо, с высоты, стоя на верху стены, он видел вдалеке что-то, что от взгляда остальных скрывает лес.

Недалеко от огороженной территории, где были заперты все повстанцы, орден разбил лагерь. Всё время, пока дворец пылал, представители ордена с Юдж во главе умиротворённо ожидали конца пожара. Повстанцам они не помогли в эвакуации и не пустили в свой лагерь. И более того, вход на территорию лагеря для посторонних был запрещён под страхом смерти. Территория была огорожена и особо охранялась: всех извне, а точнее, всех, кто не состоит в ордене, близко не подпускали. Ещё до границы лагеря была прочерчена линия, за которую ступать повстанцам недопустимо, при её пересечении лохеям ордена был отдан приказ стрелять на поражение.

Повстанцы ожидали хоть малейшей возможности, чтобы потребовать у ордена выполнения условий с их стороны, оговорённых в контракте. Но любая возможность выйти на диалог с представителем ордена значила для них слишком много. Они опасались быть разорванными на кусочки лучом пространственного харова, как это было с теми, кто пытался пересечь территорию лагеря. Сейчас же ситуация была иная: представитель ордена сам вышел за пределы лагеря, значит, появилась возможность без риска для жизни выйти на контакт.

— Достопочтенный представитель… Нет! Уважаемый представитель ордена, позволите ли вы… — бубнил он себе поднос, пытаясь подобрать нужное приветствие.

Дистанция сокращалась, а его шаг становился всё неуверенней и медлительнее. Дойдя до подножья, задрав голову вверх, он крикнул:

— Достопочтенный представитель Юдж! Вы слышите меня?! — Юдж посмотрел на него так, как смотрят кошки на мышь, с которой наигрались вдоволь, но та всё ещё шевелится. Крик повторился. — Господин Юдж, это я, Рувим! Могу ли я к вам обратиться?!

«Этот Рувим просит слишком много? — спросил один из голосов в голове Юдж. — Если вам угодно, мы лишим его жизни сию секунду».

«Нет», — ответил сам Юдж, после недолгого размышления.

«Всё-таки он осмелился заговорить первым, сэр.»

«Именно поэтому я выслушаю этого материалиста.»

Юдж продолжал внимательно наблюдать с вершины стены за чем-то вдалеке.

— Говори, друг, — промолвил он, не отводя глаз.

— Достопочтенный… — его голос звучал нерешительно, но сразу же покрепчал. — Юдж! Я хотел бы… Нет, я требую! Требую объяснений! В случае если переворот удастся, вы обещали нам и всем, в ком не течёт кровь короля, обеспечить безопасность! Но что произошло?! Как вы объясните гибель сотни моих людей, которые пали от ваших рук? А тех, кто погиб в пожаре, которых вы ручались спасти?! Что вы скажете на это?

Юдж молчал. Рувим достал из кармана свиток, сжал в кулак и демонстративно поднял, судорожно тряся.

— Кровью! — его зубы скрипели от ярости. — Ты подписал его своей кровью! Если я не получу ответов и своей дальнейшей перспективы, то вынужден буду воспользоваться положением, и обвиню тебя перед судом ордена Времени!

Юдж не проронил ни слова. Рувим продолжил манипуляцию:

— Преступление против крови наказывается смертью! Твоя жизнь прекратится!

— Что ж, — тихо произнёс Юдж, — ничего не поделать. Обвиняй меня перед своим судом, если так того хочешь, — после этих слов он отвернулся.

Его ответ обездвижил Рувима. Гримаса, переполненная ненавистью, застыла в неопределённости. Эта авантюра была единственным и последним козырем в рукаве. Неужели она не сработает? Не может быть такого. Неужели Юдж не боится смерти?.. Нет. Скорее всего, он знает, что, даже если его жизнь прекратится, меня и прочих выживших всё равно уже не спасти. Кто-то из его лохеев уж точно уничтожит сначала меня, а затем и всех остальных. Но теперь… Что теперь делать?!

Рувим затрясся от ярости. В голове возникли голоса, которые диктовали самые разные выходы из ситуации, но у него больше не было сил, чтобы следовать хоть одному из них. По щекам полились холодные слёзы. Он упал на колени.

«Лейтенант, — прозвучал голос Юдж в голове у одного из лохеев, стоящих подле стены, — мы должны убедиться, что среди выживших не осталось монархов», — распорядился Юдж.

Незамедлительно взвод ордена ринулся к лагерю, где укрывались выжившие.

«А с этим что делать?» — прозвучал голос в сознании Юдж — это был лейтенант.

«Если он не сломается, то сослужит нам хорошую службу. Приведите в чувство и отведите в пустой шатёр, я скоро с ним поговорю. Но не отнимайте его драгоценный свиток, коль он решил воспользоваться справедливостью, нам не позволительно его в этом ущемлять, верно? А теперь выполнять!» — наказал Юдж и вздохнул легче прежнего, чувствуя, как благородность в чистом виде переполняет его.

Отправленный взвод бездушно налетел на лагерь, насильно выстроив из них длинную шеренгу. Заставили рассчитаться. После чего лейтенант доложил Юдж:

«Пятьсот двадцать один человек, не считая того, что в шатре. Все простые люди».

«Вы уверены, что среди них не затаились монаршие отродья?»

«Так точно».

«Прекрасно. Объявите им, что с этого момента они официально свободны от монаршего гнёта. Они вольны поступать как пожелают. Все, кроме детей. Детей до двух оборотосмен мы заберём с собой.»

«Капитан, но зачем нам дети?»

«Ян, ты ещё совсем молодой, а уже такой любопытный, ты правда считаешь, что можешь задавать мне такие вопросы? — лейтенант замешкал. — Детей мы отправим на перевоспитание к более надёжным семьям, ведь нам не нужно новое поколение повстанцев. А теперь сделай, что я сказал».

«Прошу прощения. Выполняем!»

«Очаровательно».

Глава 2

Путники

Приближалась лунь. С того момента, как объявили последний приказ Юдж, вопль матерей не прекращался. И словно из-за их возгласов и молитв, тучи, стали бушевать сильнее прежнего. После недолгого перерыва дождь вновь полил с прежним напором.

В лагере ордена красовались просторные шатры, с очагами тепла и света, которые благополучно укрывали лохеев ордена от дождя и обеспечивали им комфортное проживание, чему завидовали нынешние беженцы. За последнее время дождь разбушевался втрое больше прежнего, а их палаток и самодельных шатров хватало не на всех. Да и тепло сохранялось там только за счёт их собственных тел, чего было крайне недостаточно в столь холодную солсмену.

Джусе пришлось укрыться под листвой дерева. Даже прижавшись к его стволу, свернувшись калачиком под широкой веткой с плотной листвой, дождь, гонимый бушующим ветром, все равно доставал до неё.

— Ты в порядке?! — услышала Джуса позади себя.

Перед ней стояли двое путников. Первый, высокий мужчина в капюшоне, скрывающим верхнюю часть лица, крупного телосложения и неряшливой щетиной. При виде его она испугалась и затаила дыхание. Второй путник стоял рука об руку с мужчиной, но ниже ростом, на нем была такая же накидка, из-под капюшона выглядывали множество светлых, мокрых дредов. Спустя миг он сбросил свой капюшон, откуда показалось аккуратное девичье личико и блондинистые, неподплетённые корни волос, которые сразу же попали под сильный поток дождя. Капли стали растекаться по её лицу.

— Ты как? Давно без крова? — заботливо поинтересовалась путница.

Джуса кинула взгляд вниз и прошептала что-то, так невнятно и тихо, что путники переглянулись. Дождь стучал по веткам, земле и плотной ткани капюшонов, отчего шёпот не был услышан совсем.

— И… Извини, я не услышала, — промолвила путница.

Тогда девочка совсем обессиленная, сухо вобрала воздух в лёгкие и упала набок. Путница подбежала поближе.

— Ей плохо, дядь! Нужно отнести её в наше убежище.

— Не торопись, — забасил мужчина. — Пока орден не покинул эти окрестности, мы не сможем им воспользоваться. Перенесём её в палатку.

— Но все палатки заняты! Ну — же, дядь, прикоснись к её лбу. У неё горячка, — воскликнула путница, дёргая рукав плаща мужчины. Тот прикоснулся ко лбу Джусы и подтвердил.

— Коллапс, да ещё какая…

— Ну что будем делать?!

— Я уже сказал. Помоги ей забраться мне на спину.

Они подошли к ближайшей палатке и попытались раскрыть шторку, но остановились, как только услышали возобновившийся женский… нет, материнский вопль.

— Извините — выглянул молодой человек с истощённым взглядом и бледным лицом, — в этом шатре горе, мы ничем не сможем помочь вашей подружке.

Так отвечали во всех шатрах, куда бы они ни попытались войти.

— Йиви, тебе лучше надеть капюшон обратно, — забасил мужчина. — Поиски не будут быстрыми.

Путница накинула промокший капюшон. И они продолжили поиск возможного укрытия.

Глава 3

Угрозы

Стихия разбушевалась ещё сильнее, тучи сгустились и накрыли небосвод полным мраком. Распрощавшись со всеми слугами, Юдж воссел на своё командирское кресло и приказал привести к нему Рувима.

— Ты, видимо, совсем не понимаешь, друг. Я предлагаю тебе не просто жизнь, но жизнь в славе, подобно моей, — говорил ему Юдж. — Твоя ненависть к нам вполне логична и оправданна. Но чего ты добьёшься, если сейчас взыщешь от меня справедливости? Неужели ты думаешь, будто моя смерть что-либо решит? — он раскинул руки в стороны. — Убьёшь меня, на моё место встанет другой. Убьёшь его, встанет новый. Я тебе вот что скажу. Я тебе не враг. Ты прошёл через многое, пропустив предательство через себя. Это смелый шаг, ты поступил правильно и дал своим друзьям свободу от монаршего гнёта. Но тебя презирают те, кто вчера подставлял плечо. Как раньше жить, ты уже не сможешь. И именно поэтому я предлагаю тебе стать одним из нас, тех, кому больше нечего терять в этой жизни. Мы дадим тебе возможность реализовать своё правосудие. И уже не по контракту справедливости, а действительно, своё.

Низкий обертон Юдж обольстительно впивался вслух. А взгляд: водяные, золотистые глаза, смотрели на Рувима так пронзительно, словно никого честнее и благороднее него не сыскать на всём белом свете. Ему хотелось довериться. Немало сыграла и жестикуляция: когда он говорил, что понимает чужую боль, то клал руку на сердце и повышал тон голоса.

Рувим был сломан, подобно игрушке. В его организме не было больше сил сопротивляться, и он молча глядел под ноги.

— Друг, я прошу совсем не многого, ты лишь ответь мне на вопрос. Среди твоих людей. Среди выживших, как ты считаешь, остались ли кабальеро или, может быть кто-то ещё, о ком мне следует знать, прежде чем я узаконю их свободу?

От нетерпения Юдж прикусил губу и прищурился. Разглядывая черты лица Рувима, ему казалось, что он догадывается, о чём сейчас думал тот.

— Твоё право на суд я глубоко уважаю. И мне бы не хотелось прибегать к крайним мерам, — сказал Юдж, вставая с кресла. Подойдя к нему, он увидел капельку крови, скопившуюся на его щеке. Плавным движением руки вытер её. Далее достал из кармана свиток. — Это моя часть контракта, она почти ничем не отличается от твоей. Но знаешь, в чём разница есть? Моей крови на твоей части контракта нет.

Юдж вытащил из ножен сёнгенский клинок — и демонстративно рассмотрел в его узкое, длинное лезвие своё отражение.

— Она есть только на моём свитке.

— Откуда ты знаешь? — обеспокоенно проронил Рувим, подняв взгляд.

— Я чувствую свою кровь, где бы она ни была. Я узнаю этот запах, даже если он будет в другой части мира. И знаешь, что? В твоём свитке я её не чую. Ты тычешь мне в лицо подделкой! — ехидно сказал он. — Вначале я думал, что ты потерял свиток. Но ещё до пожара я почуял, как моя кровь покинула замок. Поэтому подумал, что ты просто избавился от него вопреки нашему соглашению.

— Глупые рассуждения, я бы не стал, ведь верил тебе. Раньше, — сказал Рувим, сдавливая скулы.

— Но не всё так просто, Рувим. Во время пожара я вновь почуял свою кровь недалеко отсюда. А значит, тот запах был от твоего свитка, от второй части нашего с тобой контракта. Кто-то выкрал его. И сбежал! Рувим! Если этот свиток попадёт в руки монархов, нам обоим конец, — Юдж плавным движением приставил лезвие своего клинка к шее Рувима, но в этом движении угроза не читалась, скорее это было похоже на то, как балуются дети, размахивая палками, говоря: «Я тебя убил», при попадании в жизненно важные центры. — Я предлагаю тебе помочь моим поискам, — он убрал меч в сторону. — Кто мог выкрасть свиток?

— Значит, у меня и правда нет выбора, — Рувим поник и упал на пол, закрывая лицо руками. — Перед диверсией во дворце ожидали прибытие южанского посла. Может быть, он уцелел.

— Назови имя, — обеспокоенно произнёс Юдж.

— Мишель, — после долгой паузы ответил Рувим дрожащим голосом.

Юдж вонзил в ножны свой сёнген и сел обратно в кресло.

— Лейтенант! — прокричал он, и в шатёр немедленно забежал человек. Отдав честь, он расположился чётко по центру. — Я назову вам одно имя, лейтенант, а вы принесёте мне голову того человека. Выполнять!

Глава 4

Тревожный клич

Джуса начала просыпаться. Неподалёку от себя она обнаружила спящую старушку, а по другую сторону, путницу с дредами. Через ткань палатки не просвечивался свет, так что приходилось сильно щуриться, прежде чем оба силуэта были распознаны. Наконец, она поблагодарила путницу.

— За кров благодари, эту милую бабушку.

Путница кивнула в сторону спящей старушки. Та смогла ответить лишь рычащим храпом. Вероятно, она из тех, кто не проснётся, пока не наступит зарено. Если, конечно, сейчас вообще лунь, — подумала Джуса.

— Меня зовут Йиви, а тебя? — представилась путница.

— Я Джуса, — тихо пробормотала она в ответ.

— Не знаю, Джусочка, какие у тебя мысли в связи с последними событиями, но мы с дядей здесь не останемся надолго! — в импульсивной манере начала Йиви, пытаясь прежде всего внушить самой себе, что ей удастся выбраться из этой западни и вернутся на родину. — Если ты не хочешь помирать, присоединяйся к нам, мы совсем скоро направимся домой. На Юг, — она оживилась ненадолго, после чего вновь продолжила свою речь монотонно. — Мы с дядей и сами пострадали в этой неразберихе… Но ведь уцелели. А значит, должны жить! — столь громкое восклицание чуть было не разбудило старушку, но та лишь перевернулась набок и продолжила свой крепкий сон. Джуса, чувствуя внутри нарастающую горечь, отвернулась, а после заговорила обременённая хрипотой.

— Мне хотелось бы верить тебе, но…

— Но уже сложно понять, кому верить можно, а кому нет, — завершила фразу путница.

По щекам Джусы полились слезы. Йиви обняла её. Послышался трубный зов. В сердце Джусы затаилась тревога. Какие беды этот зов принесёт на сей раз? Сложно поверить, что после слов «вы теперь свободны», зов прозвучал вновь.

Мужской, громкий голос по ту сторону палатки объявил, что по восходу солнца будет организован караван, направляющийся до ближайшего поселения, и каждый желающий может присоединиться к нему. Но перед тем как отправиться в путь, командующий Юдж приказал, прибыть в его палату человека по имени Мишель. Услышав это, Йиви забеспокоилась. В лагере беженцев послышались крики:

— Вот он!

— Не трогайте моего мужа!

— А может — это он?

— Это не тот, кого вы ищите!

Дело плохо, они ведь наверняка хотят его убить, — подумала Йиви. В палатку заглянул её дядя, мужчина с грубым скулистым подбородком и длинными светлыми волосами, выглядывающими из-под капюшона. Из-за своего коренастого телосложения палатка для него была совсем крохотной, поэтому он отдыхал подле неё до этих пор. Теперь же, когда он заглянул внутрь, то склонился над Йиви, которая сидела совсем рядом и что-то прошептал ей на ухо, после чего девочка отрицательно покачала головой.

— Нет, нет, нет! Ты не можешь так поступить!

— Милая, извини, им нужен лишь я. Но если не я, то все вы можете поплатиться за мою трусость.

— Дядя Мишель, вы не можете так просто им сдаться, они убьют вас!

— Я не сдаюсь, а защищаю тебя и других людей. Я не хочу больше жертв. К тому же кто сказал, что они убьют меня? Я окажусь в их лагере, и тогда уже посмотрим, что удастся изменить.

— Мы можем отмолчаться! — протестовала она.

Но решение было уже не изменить. Мужчина тихо поцеловал девочку в лоб, попрощался и вышел из палатки. Наказав девочкам присоединиться к каравану.

Глава 5

Первые воспоминания

Отворив веки, мои глаза поразило множество лучей света, напоминающих больше ядовитые стрелы, посланные коварным солнцем, нежели мягкое свечение. Всмотревшись прямо, я заметил, что небо изрезано иглами. Хотя нет, скорее всего, свет просачивался между щелями в невероятно тёмном полотне.

Я выставил руку над собой, чтобы спастись от ослепления. И тут же в сознании пришло ощущение бесконечной теплоты.

Это ведь моя рука… моя рука!

Я выставил и вторую руку, чтобы до конца убедиться в этом. Обрадовавшись в полной мере, ко мне в гости зашёл здравый смысл. И вот тут стало по-настоящему неловко. Когда это я лишался рук, чтобы так радоваться их существованию? Где-то в далёких-далёких уголках разума, словно затухающим сиянием, вспыхнули до ужаса знакомые воспоминания, но тут же я утерял связь между ними, оставив их жить в абстрактном мышлении. А здравый смысл то дело надиктовывал: «Чушь, невиданная доселе, руки — это руки! Они были, есть и будут». Я согласился с ним, но тёплое чувство внутри ещё долгое время не покидало меня.

Скрепя суставами, я поднялся с деревянного пола и осмотрелся. В четырёх стенах, увенчанных глиняной штукатуркой, была печь, окно, дверь и больше ничего, кроме кучи хлама из досок и старых деревянных предметов в противоположном углу. Кровля не состояла из полотна или другой ткани, как мне показалось на первый взгляд, но выполнена из старых деревянных досок, которые образовывали щели на стыках.

Вдохнув глоток свежего воздуха, я почувствовал, что он пахнет солнечными лучами. В будущем, когда я вспоминал ту хижину, казалось, будто оно и правда пахло солнечными лучами, запах которых мне на самом деле мне не был, да и не будет, известен никогда.

В мою голову ударила причудливая мысль, не столь странная, сколько запоздалая: «Почему я здесь?». Ответить после пробуждения от крепкого сна, задача тяжёлая. Каждая мысль, которая приходила мне в голову, резко обрывалась, не давая мне возможности зацепиться покрепче.

Вдруг дверь, которая и без того еле держалась, отворилась, провисая лишь на одной петле. В помещение зашёл мальчик моего возраста, ранний подросток. Тощее телосложение, угольно-чёрные волосы и то, что особенно привлекло моё внимание — яркие изумрудные глаза, обременённые какой-то тяжестью. Одетый в запачканную рабочую форму садовника, вперёд себя он завёз тележку, наполненную хворостом.

Обратив внимание на меня, его холодный взгляд, сменило удивление, тогда бросив тележку посреди прохода, он подошёл ко мне.

— Очнулся! — заботливо произнёс он. Следуя хорошему тону, я поблагодарил его, однако на то не было реальных причин. — Ни к чему благодарности, — ответил он поникшим голосом, — я лишь сделал то, что мне было велено.

Чувствуя, что с моего лица и без слов можно прочесть удивление, я поинтересовался, где мы находимся.

— Даже и не знаю, как объяснить… — он оборвал фразу, виновато глядя в пол. Недолго думая, он представился. — Меня зовут Леден, фамилии у меня нет, как и нет собственного ремесла, но отец занимается обслуживанием фонтанов.

— А меня… — было начал я, но Леден перебил, внеся маленькое уточнение, введшее на миг общение в тупик.

— Вернее, занимался, — его лицо замерло в какой-то холодной приветливо-пугающей мимике.

Занимался. Значит ли это, что его отец больше не занимается тем, чем занимался прежде? Но если так, то почему? Может, мне будет лучше спросить это у него самого. Или он… Неужели умер?

— Мои соболезнования.

— Не беспокойся, — он отвёл взгляд в пол.

— Значит, Леден? Я могу называть тебя так?

— Конечно.

— А ты можешь звать меня просто…

— Элео. Да, я знаю кто ты.

— Правда?

— Любишь овощное рагу? — он подошёл к каменной печи, открыл дверцу и достал оттуда большой глиняный горшок. — Выбирать не придётся, потому что это единственное, что у нас есть сегодня.

— Нет-нет, я с радостью приму твоё гостеприимство… Вернее, почту за честь позавтракать вместе с тобой.

— Взаимно…

Только мне стоило заметить нотки жизнерадостности в словах Ледена, как на его лице вновь повисла грустная мина. Что же я сказал не так?

— Знаешь, Элео, я не думал, что ты так легко воспримешь столь серьёзную потерю.

— Потерю? — спросил я, на что так и не получил ответа.

Он достал с верха печи две плоские деревянные тарелки и длинным черпаком положил в них рагу. Тогда я понял, что проголодался не на шутку. — Любезно принимаю твой дар… — начал я, но Леден одёрнул меня.

— Оставь эти формальности. Они тебе больше не понадобятся.

В свою тарелку он положил ровно столько же еды, сколько и мне, отсчитав равное количество каждого овоща. Тогда мне ещё показалось, будто сия дотошность проявилась в целях экономии, однако после стало ясно, что Леден расчётлив и педантичен во всем.

— Ты ведь ничего не помнишь? — спросил Леден. — Я имею в виду… Попробуй-ка вспомнить, как ты здесь оказался? — Он отложил свою тарелку в сторону.

Язык хотел говорить значительно больше, чем я мог помыслить, поэтому все что я произнёс, прозвучало несуразно.

— Я был в том хале. Я могу в него погружаться… То есть могу, оказываясь в нем телом оставаться здесь. Сложно это все объяснить, но я был в этом пространстве… В хале… — я замолчал, потому что больше не знал, как в таком состоянии вообще можно что-либо говорить.

— Ну-ну, — поторапливал меня Леден, словно всё понял, — и что дальше?

— А дальше… Дальше я проснулся в машиоме, в этой хижине, — закончил я, пытаясь вспомнить нечто большее. Его взгляд нисколько не колебался. — А что я должен помнить? — с кривой улыбкой спросил я.

— Что угодно, кроме своего имени. Помнишь, кто твои родители?

Глубоко в сознании вспыхнуло какое-то воспоминание, но тут же все напрочь забылось. И так каждый раз, когда я подбирался к чему-то наиболее значительному, мысль выскальзывала, словно рыба из рук. Однако, не желая более опозориться, я тщательно попытался передать свои чувства.

— Помню только тепло, окутывающее все тело. Оно столь сильное, что уверен, способно согреть меня и от холода, и от жары.

Что-то сжалось в груди, к горлу подступила желчь. Пол и тарелка в моих руках, стали расплываться, тогда Леден протянул лоскуток белой ткани. По щеке прокатилась слеза. Приняв ткань из его рук, я стал вытирать слезы.

— Думаю, тебе пора бы уже понять, Элео, — набравшись уверенности, сказал Леден, — вчера нуаретом ты не был в королевской лозе. Ну или как там вы это называете, в том, другом пространстве, в хале. Ты не был в нем вчера — он тяжело вздохнул. — Уже вчера нуаретом ты лежал тут, на этом самом месте. Не в хале. Ты был тут, в машиоме. Тут, — повторял он, словно пытаясь объяснить домашнему питомцу, что-то элементарное, а тот его не понимает. — Всё это время твоё тело было рядом со мной. Я нёс тебя сюда, в надежде, что здесь ты очнёшься и мы сможем продолжить наше путешествие вдвоём.

Он повторял предложения по несколько раз, а я и впрямь был, как непонятливый домашний питомец. Чувствовалось, как моё лицо замерло в глупой, вопрошающей мимике, но я не мог с этим ничего поделать, да мне было и не до этого.

— Уже прошло три солсмены с того момента, как наступил этот зачарованный сон. Не знаю, когда ты был последний раз в королевской лозе, но это было явно раньше чем три солсмены. Я уже начал думать, что ты не очнёшься никогда.

Он задрал голову вверх, чтобы сдержать слезы, но у меня по щекам они текли, не переставая. Что-то мистическое поселилось во мне, оно было пугающее и одновременно требовало восторга.

— Это сон? — спросил я выпрямившись.

— Боюсь, нет. По всей видимости, твоя память была повреждена, — ответил Леден.

— Почему я не могу вспомнить ничего?!

Паника подступила к груди. Дыхание сбилось с ритма. Тогда мой тон стал невольно повышаться, и Леден впервые не стал уводить глаз, приняв это возмущение на себя. Его взгляд был направлен на меня, отчего показался мне холодным и острым. Следом он произнёс не своим, каким-то чужим, хриплым голосом.

— Три солсмены назад тебя убили. Твоё сердце перестало функционировать на продолжительное время. То, что ты жив — это чудо.

Дыра. Дыра в памяти и дыра в сердце.

Дыра в памяти. Она засасывает внутрь себя факты и противостоит моим попыткам выудить из сознания хоть какие-то воспоминания. Не за что ухватиться, для того чтобы рассудить. Это пустота. Я уже сдался ей.

Дыра в сердце. Призывает к абсолютному бесчувствию. Словно изнутри что-то шепчет о жутких эмоциях, которые мне довелось пережить когда-то. Быть может, то, что я не помню всей боли, сейчас даже к лучшему…

Производным пустот во мне стала нахлынувшая волна безразличия. Кажется, и слезы больше не имели смысла. Ну льются они, и что?

На вопрос о том, как я погиб, Леден ответил, что ранение было нанесено в грудь, что должно было задеть сердце.

— Тогда почему я ещё жив? — спросил я.

— Плоды древа мудрости. Помнишь что-то об этой легенде?

— Нет, — ответил я с ходу, решив не напрягать попусту свою и без того немощную память.

— Это плоды, сок которых имеет сильнейшие целительные свойства. Сок смешался с твоей кровью, тем самым, ускорив регенерацию. Но ты был уже мёртв, почему сердце забилось вновь, мне бы хотелось узнать самому, — я обречённо кивнул, пытаясь принять сказанное.

После того как мы закончили трапезу, он рассказывал о многих базовых аспектах мира, некоторые из которых я и сам помнил, а о некоторых слышал впервые. Далее он поведал и о причине моей смерти.

— Ты сын Рэкки Рессана Джустизия. А значит, один из немногих, обладатель королевской крови. Таких, как ты, называют монархами. У твоей семьи было большое имение, служащее домом для многих людей. Мы, простые люди, относимся к монархам с большим уважением, с почётом. И дело вовсе не в материальном превосходстве, напротив, монархи для нас — это святыня, к которой мы стремимся, и которую не переступаем. Ведь мы отдали свои жизни вам. А вы, наши духовные поводыри. Но несмотря на это, есть и те, кто противится монархам, видя в их высоком статусе лишь надменность и прочие гнусности. Таким образом, три солсмены назад, эти люди подняли восстание. Поместье было разрушено, похоронив вместе с собой множество жизней. Одним из их жертв стал ты.

Его слова, звучали на заднем фоне, обменивая моё внимание на резкие силуэты беспорядка вокруг. Трещина верха стены казалась ослепительно разящей молнией, а опавшая под ней штукатурка — плодом её разрушительной силы. Гора мусора стала зловещее, чем прежде, теперь она не просто существует вместе со мной в одном помещении, но и насмехается надо мной. Солнце, казавшееся из щелей крыши, исчезло. И все это я заметил только сейчас. Только после того, как осознал свою беспомощность перед величием знания, которым не обладаю.

Глава 6

Союз без главных

Из того, что рассказал Леден, многое до конца не укладывалось у меня в голове.

Для начала я монарх. Насколько я смог понять смысл слова, монарх — это человек высоких идеалов, имеющий у себя в подчинении множество людей, которые служат не на принудительной основе, но из особого почтения. Также благодаря тому, что монархи для людей — святыня, люди стараются всеми силами сблизиться с ними, чтобы обрести то, что имеют только они — лийцур, некоторую силу, которая выходит за рамки возможностей обычного человека.

Прочих людей, принято звать материалистами. Материалисты привязаны к монаршим семьям, таким образом, что не в силах перестать служить им, однако большая их часть довольна таким положением.

— Элео, — голос Ледена прервал мои размышления, — я направляюсь в город, если тебе, итак, ничего не остаётся, тогда, может быть, присоединишься?

Я постарался вспомнить значение слова «город», но единственное, что смог разыскать в очертаниях неизвестности, так это какое-то глупое чувство. Мне не было известно, как я выгляжу, однако, казалось, будто я отчётливо представляю свою физиономию в подобных, нелепых ситуациях. В чем я и убедился, после того как нуаретом увидел в отражении разбитого стекла, того маленького мальчика с кругловатым лицом и толстыми губами, густыми, как масло бровями и вьющимися тёмно-русыми волосами.

— Не мог бы ты мне напомнить, что такое город. Я забыл, кажется, и это, — уточнил я, чем вызвал смех у Ледена.

— Да не страшно, ты мог об этом и вовсе не знать. Ведь я и сам до конца не представляю себе, что город из себя представляет.

Я уселся поудобнее, настолько, на сколько это было возможно на деревянном паркете, а Леден разлёгся вдоль того места на полу, что было использовано, как стол.

— Со слов господина Донэха, город похож на поместье, — начал он, — в нем тоже обитает большое количество людей. Но, в отличие от поместья, в городе люди не имеют иерархии: там каждый волен выбирать, чем ему заниматься.

— Вон как, — кивнул я, дав понять, что представляю себе то, о чем он говорит, но на деле это было не так легко. Ведь я и поместье лишь с трудом мог представить.

— Есть важное дело. Господин Донэх поручил мне его, — сообщил он, понизив голос. — Перед уходом из поместья он дал мне послание, — из своей сумки, что лежала рядом, он достал свиток из дорогой бумаги красного цвета, бархатный и позолоченный по краям, запечатанный красным воском. — Я должен передать это королевской гвардии.

После чего достал и другой пергамент, который развернул по полу — менее благородный. На пожелтевшем листе виднелись кривые линии и самые разные рисунки, треугольники, деревья, животные. Это была карта.

— Ближайший штаб королевской гвардии находится в городе Жезэ, — он ткнул пальцем в правый нижний угол карты. — А мы находимся здесь, — вторая точка находилась вверху карты. — Путь до Жезэ от нас составит треть оборотосмены, а, возможно, и кварту, если поторопиться.

— Кварта оборотосмены?! — переспросил я, после чего Леден объяснил мне, что время полного оборота Агито-Омоэ вокруг солнца, это оборотная смена. А когда наша твердь огибает свою окружность, это солнечная смена.

— А время мы исчисляем в градусах, относительно движения солнца. Каждый градус соответствует определённому положению солнца над горизонтом, и этот угол показывает, сколько времени прошло с момента рассвета. Триста шестьдесят градусов — это полная солнечная смена, от зари до зари, девяносто — наступление зенита, сто восемьдесят — это половина солсмены, как раз то время, когда солнце уходит с небес. Условно вся солнечная смена делится на четверти: зарено, зенит, нуарет и лунь, так как редко можно определить точное количество градусов, минут и секунд — только если часы не под рукой.

— А кварта оборотосмены — это не слишком ли долго для путешествия? — спросил я. — Полная оборотная смена составляет триста шестьдесят солсмен. Значит, на весь путь уйдёт девяносто солсмен. Неужели нету города ближе?

— К сожалению, нет. Лучше скажи, чем ты займёшься теперь, узнав, что тебе некуда идти?

— А что мне ещё остаётся? Я пойду с тобой. — сказал я, на что Леден одобрительно кивнул.

— Хорошо. Но прежде давай заключим союз, — в тех словах был некоторый азарт.

— Что ты имеешь в виду?

— На какое-то время мы имеем общую цель, а значит, должны друг другу помогать и быть честными друг перед другом. Иначе может повториться то, что произошло в поместье… — голос Ледена затух, а после вновь загорелся, словно облитое маслом пламя. — Но! Чтобы мы могли быть уверены в том, что никто из нас двоих не предаст второго, давай заключим союз!

Значит, он видел нечто ужасное в поместье. То, что я вряд ли смогу представить. Кажется, он назвал это «предаст». Значит, мы не просто объединимся на пути в город, но заключим договор, который обеспечит гарантию доверия нам… Или нет, скорее обеспечит ему. Ведь у меня нет причин не доверять.

— Но, если ко мне вернётся память, и я вдруг вспомню, что у меня есть другие, более важные цели. Как ты поступишь тогда? — спросил я, пытаясь повторить его азартную манеру речи, на что он нахально улыбнулся. Что-то в этом выражении лица мне пришлось по нраву.

— Именно поэтому я и прошу о союзе, — уточнил Леден

Понятно. Это не просто иррациональные страхи, а даже очень правильное решение. Кто знает, вдруг до потери памяти, у меня действительно были какие-то срочные планы, вспомнив которые я готов буду сломя голову рвануться куда-то, оставив Ледена при этом одного на половине пройдённого пути. Либо второй вариант, я мог быть испорченным человеком и после того, как ко мне вернуться воспоминания, я вполне могу попытаться причинить вред Ледену. Однако первый вариант, более убедительный. Но и в том, и в том случае, союз между нами послужит для него надёжным средством. Я встал и серьёзным тоном произнёс решающую речь. Произнёс её так, словно говорю не я, а какой-то взрослый человек внутри меня:

— Да, мы заключим с тобой союз. Но прежде давай обозначим наши цели. Единственное, чего мне сейчас недостаёт, — это воспоминания. Я хотел бы понять, что значат эти тёплые чувства внутри, которым нет объяснения в моем сознании. Которые рвутся наружу, но я не могу понять, как их выпустить. Так что, моя цель — вернуть себе память, хочу узнать о том, как я любил родителей и какие они, — мгновение спустя, я переосмыслил некоторые свои слова, и мне стало не по себе, от примеренного образа. — А знаешь, я лгу… Достаточно и того, что я смогу помочь тебе.

Изумрудные глаза Ледена засверкали особенно ярко. В них было нечто звериное, нечто кошачье, какая-то насторожённость, присущая подготовительной процедуре охоты хищника. Опираясь рукой о пол, он поднялся и оказался напротив меня.

— А я, хочу вернуть всё на круги своя, — уверенно и громко сказал он, после чего нахально-притворная улыбка спала с его лица. И через глаза вновь просочилась та уязвимая искренность, что была в нем ранее. — Хочу вновь работать в саду, подстригать кусты и заботиться о цветнике. Вкусить радость уборки кухни в одиночестве, а потом бежать на крышу поместья смотреть закат! — сказал он с особой страстью. — А для этого первым делом мне нужно передать послание королевской гвардии.

Его взгляд пылал огнём, который казался мне любовью. Такую любовь мне удалось понять нескоро, однако натолкнул на её поиски меня именно этот взгляд здесь и сейчас.

— Я принимаю твои условия — сказал я. — Но у нас есть одна загвоздка.

Мне непонятно, что особенного он нашёл в таких пустяковых занятиях, как уборка и работа в саду. Но его главная цель мне нравится. Если передача послания поможет вернуть все, как и было, то у меня будет больше шансов восстановить знания о прошлом. К тому же в городе наверняка найдутся люди, которые что-то да знают о прошлом моей семьи. Но несмотря на все это, у нас есть одно но.

— Ты говорил, что монархи — это святыня, которую нельзя переступать простым людям. Не будет ли для тебя порочным и недостойным действием то, что ты собираешься сделать сейчас? Союз ведь означает равенство перед друг другом. А если ты станешь уравнивать себя, простолюдина с монархом, не будет ли это кощунством для твоей совести? Значит ли это, что мы заключаем не просто союз, но ты даёшь мне присягу, в которой складываешь свои полномочия ради взаимного доверия?

После секундной тишины Леден расхохотался.

— Присягу? Тебе?! — Он смеялся громко и резко, из-за чего во мне поселились сомнения. Сомнения в сказанных мною ранее словах. Сомнения в сделанных мною выводах. Сомнения в том, насколько правильно я смог понять то, что пытался донести до меня Леден.

— Разве не ты мне рассказывал об особой значимости монархов для простых людей?

— Прости-прости, и правда, всё так. Всё так, Элео, — через каждое слово он невольно пропускал короткий смешок, — но есть маленькая загвоздка. Так ведь ты выразился?

Конечно же, весь мой образ азартного, делового и взрослого человека, мигом исчезли, а достоинство словно похоронило само себя. Я почувствовал себя утёнком среди орлов.

— Такой вид союза, о котором говоришь ты, действительно единственный возможный между монархом и простым человеком. Но дело в том, что ты… — он прошептал, в чем дело, и смущённо улыбнулся.

В том, что я…

Ясно. От этого ничего особо и не меняется. Если Леден не будет относиться ко мне, как к святыне, так даже лучше.

— По рукам? — спросил он, протягивая мне грубую мозолистую ладонь.

— Да, — я протянул руку в ответ.

— Тогда мы заключаем союз «без главных». Второй вид союза, который доступен в твоём случае.

Мы ударили по рукам, и в этот самый момент в мою голову стали вливаться новые воспоминания.

Толстый мужчина в красном фартуке и высоком колпаке того же цвета обошёл стол, цепляя его своим большим животом. Усаживаясь в удобное кресло с большим громыханием, полка над столом, где располагались разные сувениры, шатнулась, а висящий в благородной рамке, самал — картина особого культурного значения, соскочил с крепления и шлёпнулся ребром о пол.

— Что ж за неудобный кабинет… — говорил мужчина с выразительным акцентом, свойственным жителям южных земель, заменяя буквы «е» на «э». — Эх, сынок, можешь поднять, пожалуйста?

— Конечно же, — приветливо ответил мальчик, чьими глазами мне довелось всё это видеть.

На прямоугольном холсте самала красовалась детальнейшим образом прорисованная сцена: в центре — котловина, на фоне которой рассредоточены семеро человек. Двое из них копают и находятся в эпицентре ямы. Один выносит из ямы на спине два тяжёлых мешка. И четверо других обсуждают что-то, указывая на большой формат пергамента, разложенного в руках единственной девушки на всей площадке.

Это же сам господин Джустизия! — подумал мальчик, всматриваясь в того мужчину, что выносил мешки. Что он делает? Почему он на строительной площадке? Да ещё и занят физическим трудом? Мужчина в кресле заметил удивление мальчика, прежде чем тот попробовал что-либо сказать.

— Почему достопочтенный глава семьи работает вместе с материалистами? Это ты хочешь узнать? Знал я, что спросишь, — мужчина улыбнулся. — Этот самал является частью непорочного цикла эреха и, как и все прочие атрибуты эреха в замке, он для нашей семьи имеет особое, идеалистическое и памятное значение. На нем увековечена солсмена, когда был положен первый камень под фундамент нашего замка. Господин Рэкки составлял его своими руками. О да! Наш господин великолепно управляется не только со своими монаршими делами в хале, но также превосходно созидает гармонию машиома. Господин Джустизия никогда не считал, что фракции несут в себе смысл, а потому весьма лоялен и…

Мальчик обомлел, его мысли запутались. Фракции нужны, для того чтобы созидать гармонию. Одни занимаются устроением машиома, другие обеспечивают целостность и лийцурят хал. Отдельно одно без другого существовать не сможет. Поэтому одновременно с физическим прогрессом должен созидаться и хал. Мы возделываем землю, а они направляют нас… Только так хаим может пребывать в гармонии. Отец, матушка, все ведь с самого рождения твердили мне об этом. Что же я упустил?

— Господин Джустизия никогда не разграничивает деятельность в хале и машиоме, — продолжал мужчина.

Воспринимать мир целостно, значит быть самодостаточным. Монарх, который так рассуждает, не имеет нужды в существовании материалистов, — побеспокоился мальчик.

— Так что, вот такой у нас глава семьи, — гордо подвёл итог мужчина в колпаке.

То есть подобный дисбаланс считается хорошей новостью? Если монархи созидают гармонию в одиночку, это означает, что существование материалистов, которые созидают только одну сторону и создаёт дисбаланс.

— Получается, никакого баланса не существует? — прошептал мальчик. — Гармония… В чем смысл нашего существования, если монархи созидают оба пространства?!

В моё поле зрения вернулась прежняя картина, помещение все той же старой хижины, а в шаге от меня Леден. Его блестящие изумрудные глаза передали мне какой-то позитивный заряд. Бодрый прилив энергии, от которого на мгновение даже захотелось отвлечься. Но лишь на мгновенье. Секундой после, я замер, пытаясь понять, чьи воспоминания только что видел.

— Ты руку будешь отпускать? — сказал он, и я поглядел вниз. Мы все ещё держались за руки.

Что я только что увидел? Кто этот мужчина в кресле? Что означает «гармония»? И что это вообще за самал, откуда картина такого значения взялась там? Неужели на ней изображён… Тот, о котором шёл диалог, — это глава семьи Джустизия, неужели он мой отец?

Оставив уйму вопросов без ответов, диалог с Леденом продолжился. Мы стали обсуждать важные детали, которые касаются организации нашей отправки и начала путешествия в город.

Не думаю, что те новые воспоминания принадлежали мне; однако спросить о том, принадлежали ли они Ледену, тоже было нелегко, поэтому на какое-то время мне пришлось отложить этот вопрос, ведь из-за этого наше отправление могло значительно затянуться.

На протяжении двух солсмен мы подготавливали план действий, а также выбирали нужные предметы для похода. Выбирали мы их в подвале хижины, где оказалась просторная кладовка и тоннель, по которому Ледена притащил меня в хижину. Из его слов можно было представить, насколько тоннель длинный, раз на путешествие у него ушло почти три солсмены. А что располагалось по другую сторону тоннеля, я не спрашивал, мне казалось это очевидным, там было поместье.

Также Леден показал мне пару интересных приёмов, для того чтобы, как он выразился: «Противостоять недоброжелателям». По его словам, эти приёмы предназначены для того, чтобы причинять болевые ощущения тем, кто намеревается причинить их тебе. Смысла я не понял, но сама тренировка мне даже очень понравилась. Мы размахивали руками, делали разминку и плавно шевелили телом. Когда же наступил зарено третьей солсмены, мы двинулись в сторону города, так как нам указывала карта, двинулись вглубь леса.

Глава 7

Скитальцы

Не знаю, что происходит и как это работает, но иногда, когда я погружаюсь в мысли, то чувствую, как оказываюсь в хале. В нем нет меня самого, но я могу наблюдать за происходящим. Не думаю, что это заслуга зрения, скорее всего, это возможно благодаря иному органу чувств, которого нету в теле человека.

Единственное, что есть в этом хале — множество нитей, излучающих свет, которые бесконечно тянутся от одной стороны, к другой. Я ощущаю, как они пронизывают весь мир, заполняя собой почти все пространство, и понимаю, что найти их конец или начало, скорее всего, мне не удастся никогда. Впрочем, я здесь бываю и не за этим.

Мне нужно вспомнить все, что было до моего пробуждения в хижине и знакомства с Леденом. Рассчитывать на свою память больше я не могу. Но, к счастью, помимо неё есть ещё этот хал, или как его назвал Леден, королевская лоза. Моё погружение сюда, это единственное воспоминание с момента пробуждения, а значит, пока это моя единственная зацепка. Ведь те знания, которых недостаёт у меня, наверняка спрятаны тут.

Каждая из бесконечно тянущихся нитей несёт в себе поток конкретной информации. Насколько я помню, этот поток можно сделать частью своих знаний — конечно, если мне удастся заполучить его, а это не так-то просто.

Чем точнее я могу обозначить свою мысль, тем меньше нитей останется. А моя цель в том, чтобы осталась одна-единственная. Та, в которой сокрыт ответ на мой вопрос. Я сконцентрировался на ней, а после мои эмоции начали отходить на задний план, отчего способность рассуждать здраво стала намного совершеннее. Вплоть до того, что, как я заметил, многие мысли, начали посещать меня из ниоткуда. Они были вовсе не мои, но принадлежали королевской лозе и теперь стали направлять мои рассуждения путями, что более совершенны. Но даже с их помощью, я уже долгое время не мог отыскать нужную нить.

Что же, неприятно осознавать, но моё недолгое погружение вновь окончилось провалом.

Вернувшись в машиом, в своё тело, я почувствовал, как дым от палёных сухих веток пропитывает всего меня. Только-только я открыл глаза, как в них ударила целая струя этой серой провокации.

— Ай-й!

Глаза окислились. Полились слезы. Я зажмурился, отвернулся в другую сторону, стал широко и тщательно моргать, спрятав при этом глаза за ладошкой.

— Ты в порядке? — послышался голос Ледена.

— В полном, — сказал я, вытирая глаза рукавом.

Три десятка солсмен назад, я и Леден заключили союз, и уже на следующую солсмену выдвинулись в город. Весь путь нас окружали бесчисленные леса и поля. Высокие, голые стволы деревьев часто пленяли моё внимание своей устремлённостью к небу. Глаз уже успел привыкнуть к окружению, так что местная флора больше не казалась одинаковой, а даже наоборот, благодаря внимательным наблюдениям за ней, мы и определяли направление своего пути, где сворачивать, а где идти дальше.

Когда идёшь в самой гуще леса, окружённый деревьями-гигантами, волей-неволей глаза тянутся вверх, осторожно пробегая по вертикали ствола. И вот, даже не заметил, а голова уже поднята, и вместо того чтобы следить за дорогой, приходится любоваться кроной, или, если повезёт, увидишь усыпанное звёздами небо.

Но редко когда бывает в хвойном лесу, что небо видно больше, чем просветы между большими висячими ветками. А когда попадается более или менее широкая поляна, то туман нависнет, то ещё что приключится.

Однако сегодня нам крупно повезло. Этой лунью мы остановились на ночлег посреди большой поляны, откуда небо было видно без всяких помех. Большое красочное полотно будто купол, опирающийся на высоченные стволы деревьев. Его тёмное пространство было разделено изгибающимся, розовым поясом из множества звёзд. На одной стороне красовались светло-бежевые, коричневые, рыжие пятна, а с другой сине-изумрудные и бирюзовые. Полотно было словно усеяно драгоценными камнями. Столь очаровательную картину мне довелось увидеть впервые за время путешествия.

— Вот это действительно похоже на величественное агито! — восторгался Леден, приписывая небу утерянный смысл, встречающийся в легендах древних.

Завершение путешествия каждую солсмену знаменовалось потрескиванием дров в костре и запахом очередной горячей стряпни от Ледена. Обычно я собираю ингредиенты и дрова, а он разжигает костёр и готовит, руководствуясь своими особыми рецептами, а их у него было хоть отбавляй. Иногда ингредиенты и способ приготовления вызывали недоверие с моей стороны, но вкусно получалось всегда. В этот раз ингредиенты собирал не я, так что даже не представляю, что сейчас варилось в котелке. А собирал не я, потому что мы решили, что лучше будет мне заняться поиском ценной информации среди нитей королевской лозы, ведь благодаря неё мы могли узнавать, в какой точке леса находимся, так мы проверяли свой путь, сбились ли мы с маршрута или нет.

Мой живот заурчал, вернув меня с агито на омоэ. Как долго уже варится еда? В момент, когда я последний раз погружался в лозу, Леден уже ставил котёл на огонь, значит, прошёл где-то пятнадцать градусов до сего момента. Если так, то готово будет ещё не скоро. Мой друг мешал что-то в кастрюле. Как раньше, так и сейчас жизнерадостный взгляд, и лёгкая улыбка сопровождали все его телодвижения. А мне, прикладывая колоссальные усилия, чтобы пошевелить отёкшими ногами, все-таки удалось встать. Чуть пошатываясь, я подошёл к костру и заглянул внутрь котла.

— Вновь стряпня из зелени? — спросил я, не отводя глаз от варящихся зелёных трав.

— У тебя всё стряпня! — ответил он, с той жизнерадостностью, которую питал всякий раз, как уставал от постоянного напряжения, вызванного вдумчивыми решениями и холодными рассуждениями.

— Так, ты названия придумывай покороче, и я запоминать начну.

— Их не я придумал. Готово будет нескоро, так что можешь пока заняться чем-то.

— И чем же, например? — спросил я. Леден пожал плечами.

— Например, можешь рассказать, что тебе удалось узнать в лозе.

— Ничего особенного. На расстоянии смены или двух смен пути лес заканчивается, и начинается долина. По обе стороны горы, а впереди…

— Гор-р-ры! — выкрикнул он высоким тембром, то ли от радости, то ли в предвкушении трудностей. — Там правда есть гор-р-ры?! — он так громко крикнул, что кто-то вдали повторил за ним последние слова: «Есть гор-р-ры?!». Они повторялись, становясь с каждым разом все меньше и меньше слышны.

— Вновь этот феномен, — пробормотал я себе под нос и обратился к Ледену. — Так ты всех птиц распугаешь… Да-да, там, правда, горы. Ты ведь и сам знал, что там горы. На карте они изображены.

— Да, знаю, но это удивительно, мы увидим настоящие горы, разве ты не рад?

— Не знаю где, но они для меня точно не новость. Точно, я ведь в королевской лозе их и видел. Как-то раз…

Только я попытался рассказать историю, когда мне впервые довелось лицезреть горы в хале королевской лозы. Только хотел объяснить, как это таинственное пространство может воздействовать на мой разум так, что я могу видеть объекты, которых нет рядом, и видеть их без глаз, но через прямой контакт с лозой, как Леден перебил меня. Мне вновь стало ясно, для чего он предупреждал меня ещё при знакомстве о том, что манерное общение больше не пригодится. Он воскликнул: «Ты видел гор-ры?!». Пару минут я ещё успокаивал его от этой впечатлительности, а после продолжил и рассказал, что посреди долины будет ещё и озеро. На что услышал: «Озер-ро-о?!». Потребовалось ещё какое-то время до того, как он пришёл в обычное состояние.

— Да, завтрашняя смена уж точно будет насыщенной, — пролепетал он и словно птица, встрепенулся.

— Насыщенной?

— Тебе не понять.

— Да уж, — я сел обратно и скрестил руки у груди.

— А узнать что-то о своём прошлом удалось? — спросил Леден после того, как добавил в стряпню какие-то специи.

— Все так же, как и пять солсмен назад, абсолютный нуль. Все без толку. Не знаю, чего мне не хватает в этом случае, — я расслабился и лёг на спину, подперев голову ладонями.

— Может быть, есть и другие правила пользования королевской лозой?

— Правила пользования? — переспросил я с насмешкой. — Ты же совсем не понимаешь, о чем спросил только, что, да? — Леден посмеялся смехом, каким смеёшься, когда надо поддержать беседу.

За период нашего путешествия я заметил за ним большие перемены настроения. Со мной он всегда старался быть мягким и очень многое спускать с рук, отмахиваясь улыбкой. Однако, как мне кажется, такая доброжелательность ему не свойственна. Он по натуре строг. Каждая деталь для него имеет значение, и ничего важного, а иногда и второстепенного, он никогда не оставит вне своего внимания. Хоть он и скор на принятие решений, всегда интересуется моим мнением. В нём сочетаются сразу два характера. В зависимости от настроения он будет либо прозорлив и азартен, либо строг и вдумчив. При этом даже в моменты, когда он азартен, холодный рассудок не покидает его, как бы просачиваясь сквозь пристальный взгляд. Интеллект и принципы, среди которых есть и воспитание — вот его самое серьёзное достоинство.

— Да уж, мне не суждено погрузиться в королевскую лозу, — пожимая плечами, сказал он. — Так уж сложилось, что этим навыком владеют лишь монархи. Мне остаётся доверять источникам информации, что есть в физическом мире. Как, например, карта и компас, — тут я вдумался в слова, сказанные им.

— А вообще, думаю, ты прав.

— Насчёт чего именно? — переспросил он.

— Что, вероятно, существуют ещё условия, которые нужно соблюсти для извлечения информации из лозы. То правило, которым я руководствуюсь сейчас, можно сформулировать так. Заполучить можно лишь ту информацию, к которой ты устремлён больше всего. Это незыблемое правило королевской лозы. Следуя ему, у меня уже не раз и не два, получалось достать для нас нужные данные. О местности и о съедобных травах.

— То есть дело все в целеустремлённости? — спросил Леден.

— Да. Получается, либо я стану неотступно искать ответ на имеющийся вопрос и найду то, что нужно. Либо останусь в этом хале, довольствуясь лишь тёплыми и приятными ощущениями.

— Так, а в случае с информацией о потерянной памяти, что не так? Ты же просто одержим тем, чтобы вернуть себе память. Неужели твоей концентрации недостаточно?

— Я не знаю, что тут думать. Первое условие королевской лозы я смог понять рефлекторно, словно это так же просто, как и дышать. Но если есть и другие. Как их узнать-то?

— Это вопрос не ко мне, — задиристо сказал Леден.

— Тоже, верно.

— Ну, ещё чуть-чуть осталось.

— Ты, о чем? Мы прошли только одну треть пути.

— Я про еду.

После того как стряпня приготовилась, мы поужинали и принялись готовиться ко сну.

Уже давно хотелось спросить у Ледена о тех чужих воспоминаниях, что я видел при заключении нашего союза. Я уверен, что тот мальчик из воспоминаний, был именно он. И воспоминания тоже были его. Вероятно, каким-то непостижимым уму образом, мне удалось увидеть их. Скорее всего, это было из-за физического контакта, в момент рукопожатия. Но неясно, был ли тот господин в колпаке — господин Донэх. Исходя из постоянных рассказов Ледена, я могу лишь предположить, что это он. Ведь о других людях он почти ничего не говорил, словно в его жизни никого и не существовало, кроме этого, самого Донэха.

То, что я услышал в тех воспоминаниях от господина в колпаке, мне показалось непонятным. Они говорили о гармонии. Леден утверждал, что её может и не существовать вовсе, отчего его внутреннее состояние пришло в ужас. А мужчина в колпаке, напротив, утверждал, что гармония есть и её нужно созидать монархам. А Леден, считал, что и материалисты должны тоже созидать её. И я не понимаю ничего! О какой такой гармонии шла речь?

За ужином я хотел узнать у Ледена, об этом. Однако столкнулся с неприятной проблемой. Как показало наблюдение, Леден не знает о том, что существует возможность, видеть чужие воспоминания. А значит, неизвестно, как он отреагирует, узнав, что я побывал у него в голове. Дело вот в чем. Он человек добродушный, однако строг, когда дело касается порядка и в особенности порядка его вещей, а порядок его вещей заключается в первую очередь в том, что его вещи должны оставаться его вещами и брать их можно лишь с его разрешения. А разрешения на его воспоминания я не просил.

За ужином я вновь попробовал ненавязчиво навести его на мой вопрос, надеясь хотя бы узнать, что такое гармония. И почти было навёл, но разговор вновь застрял в печальном молчании. Отсюда и появилось то неловкое чувство, с которым мне суждено было сегодня заснуть.

Какое-то время я наблюдал за звёздами. На легендарном агито красовались загадочные разноцветные пятна. Леден говорил, что они сделаны из газов, что парят далеко-далеко в бесконечности, за пределами нашего мира, а может, и вовсе за пределами всех миров. Так, по крайней мере, сказал ему господин Донэх, а уж он-то знает все об этом мире. На мой вопрос: «А были ли у твоего господина Донэха доказательства этой теории?», он неоднозначно фыркнул и лёг спать на другой бок, отвернувшись от звёзд и от меня. Обижается… Но, а что поделать? Вот если мне в это с трудом верится, пусть тогда представит доказательства, если и тогда не поверю, то другое дело, тогда пусть обижается. А сейчас это ни к чему. Мне вот больше кажется, что пятна эти, это краски. Которые вылили в какую-нибудь густую воду, и их момент смешивания длится всю вечность, а мы наблюдаем за тем, как они сливаются, такими вот чудноватыми завихрениями.

Глава 8

Город

Город Жезэ раскинулся передо мной, словно выточенный из камня лабиринт, полный загадок и теней. Узкие улочки, словно бесконечные извилистые ручейки, пролегали между домами, сложенными из серого, покрытого вековой копотью камня. Эти улочки не были предназначены для больших толп, они, казалось, были созданы для шёпотов и быстрых взглядов из-под капюшонов, для встреч, где каждый шаг скрыт от любопытных глаз.

Дома в Жезэ стояли плотно, буквально цепляясь друг за друга, как старые друзья, пережившие не одну бурю. Их стены обветшали, каждый кирпич впитал тяготы жизни, осевшие на них. Окна — узкие, высокие, словно застенчиво выглядывающие из-за стен — были укутаны плотными занавесями, лишь иногда, краем глаза, можно было заметить, как кто-то осторожно выглядывает наружу. А над всем этим, как символ незыблемости, возвышались дымные трубы. Они выбрасывали в воздух сизые клубы дыма, который оседал на крышах и впитывался в нашу одежду, придавая Жезэ аромат копоти и мрачной таинственности.

Воздух здесь был пропитан чем-то тяжёлым и тревожным. Это не был обычный городской смрад. Нет, это было нечто другое — словно сама атмосфера города, его история и судьба, угрюмо оседали на плечах каждого, кто осмеливался ступить на его каменные дорожки. Это тягостное ощущение, как будто сам город затаил дыхание, ждало чего-то, готового вырваться из глубин его древних улиц.

Я пытался уловить, что именно тревожит меня здесь, но мысли всё возвращались к необходимости отдохнуть. За высокими домами и закопчёнными фасадами мы могли бы найти укромный уголок, откуда можно было бы отдохнуть и умыться. Впрочем, даже крохотный фонтан или прохладная тень в углу старой таверны могли бы сейчас показаться нам благом, если бы не чувство, что город, словно хищник, наблюдает за каждым нашим шагом, готовый раскрыть свои тайны лишь тем, кто сумеет их выдержать.

Поймав себя на мысли, что времени на оценку обстановки совершенно нет, я сосредоточился на главном: нужно было найти место для отдыха. Хотя, честно говоря, не помешало бы сначала помыться. Однако нельзя забывать, что наша первоочередная цель — это розыск королевской гвардии. Поэтому мы незамедлительно приступили к делу. Горы, которыми Леден ранее восхищался, изрядно нас потрепали: помотали, вымотали, «пожевали и выплюнули». Так что, пожалуй, сначала стоит привести себя в порядок, а уже потом подумать о сне.

А что о горах, то мы любовались ими со стороны, и это не продлилось долго. После мы и сами не замечали, как поверхность под ногами меняет свой угол наклона. Не думаю, что вообще возможно отличить, где поверхность с наклоном, а где без неё, после такого приключения. Больше тридцати солсмен мы шагали по склонам, то забирались на подъем, то спускались. Иногда кубарем катились вниз, после чего тратили бесчисленное количество времени на поиски лечебных трав и приготовления целебных отваров. Сделав новый шаг на подъем, по деревянной лестнице, я больше не чувствовал усталости, как прежде. Оказавшись на крыльце, мы с Леденом переглянулись, он нерешительно кивнул и подался вперёд, и постучал в деревянную дверь.

— Кто?! Что вам нужно? — послышался из-за двери недовольный мужской баритон. Леден прочистил горло.

— Здравствуйте, вы не могли бы оказать расположение духа и выслушать меня? Мы с приятелем давно искали это место…

— Что? Дети? Я вам ничего не дам, идите вы к черту!

Неясно, почему нас только что прогнали, но было весьма неприятно. Леден решил уладить недоразумение и продолжил диалог, что было полностью бесполезно. Тот мужчина так и не открыл нам дверь, впрочем, так поступал каждый, в чьи двери мы стучали. Кто-то делал это более грубо, кто-то менее. А если кто и открывал нам дверь, то только женщины и старики. Но при виде нас они обычно меняли свою доброжелательность и косились в сторону. Пытаясь нелепо оправдать свою срочную занятость, о которой, видите ли, они только что вспомнили.

— Но постойте! Мы ведь не хотим многого, только скажите нам, как мы с приятелем можем найти королевскую гвардию?! — вмешался я в очередной умирающий диалог Ледена. Это была женщина. Приятной на вид она не казалась, но хотя бы выслушала нас и на том спасибо.

— Понимаете, я просто не хочу проблем. И вам я не советую их иметь. Так что, если нужна помощь с ночлегом, за этим можете обратиться в постоялый двор. На центральной площади есть прекрасная…

— Прошу прощения, мы ведь просто спросили, где располагается штаб королевской гвардии! — продолжал я, на что женщина быстро обернулась по сторонам, извинилась и захлопнула за собой дверь, затворив её на щеколду.

Переведя дух, мы решили все-таки обосноваться на постоялом дворе. Но тут возникла проблема посерьёзнее. Нам назвали количество изделий, которые мы должны дать взамен на предоставленный нам ночлег. И у нас с собой не было таких изделий. Мужчина из гостиницы назвал их монетами. Что-то в этой ситуации его развеселило, хотя улыбка на его лице мне совершенно не нравилась, она была нехорошей и отпугивала. Что до его смеха, то он и вовсе не напоминал о радости на нэфэше. Чуть погодя его настроение поменялось, и он, по всей видимости, подумал, что мы нарочно отвлекаем его от работы.

— Что за спектакль! Либо платите, либо прочь!

— Господин, мы правда не знали, про монеты. Нам бы на одну лунь всего лишь, — мужчина покраснел от ярости.

— Чтобы я вас здесь больше не видел!

Он вытолкнул нас из гостиницы, и падать с деревянных подступенок оказалось больно. После этого момента Леден стал прихрамывать. Мы остановились на скамье, недалеко от того места, чтобы перекусить.

— Ненавижу город, — злобно сказал Леден перед тем, как укусил фрукт, которых мы успели вдоволь нарвать на территории постоялого двора.

В ту солсмену небо яростно громыхало. Казалось, его рёв ничто не могло заглушить, ни шум водопада, каких мы наслушались в пути, ни крепкий сон. Подгоняемые стихией, мы отыскали навес. Это был подиум из деревянной доски, высотой в пару-тройку ступенек. Плотный маркиз укрывал его от неба, держась на деревянных стойках с одной стороны, а с другой — примыкал к зданию. Полил дождь. Казалось, будто стук капель никогда не прекратится, однако со временем он стал подобен тишине. Приведя мысли в порядок, я вот о чем подумал. С момента нашего прихода в город мы до сих пор не встречали людей, кроме тех, что выглядывали из дверей своих жилищ. Эта мысль веяла загадочностью.

Но больше всего, я пребывал в недоумении: и я и Леден — люди. Каждый представитель города, с которым нам довелось пообщаться, тоже человек. То есть все мы люди. Отчего же мы друг другу, будто чужие? Большое количество зверей и птиц повстречались нам на пути. И все они были к нам добры. Птицы показывали нам нужное направление и приносили ягоды. Большие звери на четырёх лапах нередко подвозили нас чуть ближе по нашему пути. Да и в общих чертах, среди каждого живого существа, особенно внутри его вида была какая-то доброта. Но люди в городе оказались не такими. Что же это значит? Я пребывал в недоумении.

Мне не было грустно оттого, что с нами плохо обошлись сегодня. Я тревожился за Ледена, ведь его надежда пошатнулась. Не о таком городе он мне рассказывал. И не так себе представлял поиск королевской гвардии. Нам казалось, что самое сложное на этом пути — сам путь. Сквозь леса и горы. А город… «Там же есть люди!» — думали мы. И казалось, будто попасть в него, то же самое, что и найти королевскую гвардию. А теперь мы сидим на своих походных мешках прямо посреди города, но до сих пор не имеем никакого представления о том, где можно найти королевскую гвардию. И более того, нам даже неизвестно, что такое королевская гвардия.

— В лесу и горах можно было хоть спать где угодно, а тут, мало того что люди не странноприимны, так ещё и насмехаются над бездомными детьми. Что за коллапс!

— Не стоит так переживать, завтра будет новая солсмена, — сказал я, надеясь, что мои слова его утешат. — Мы отыщем гвардию завтра.

— Завтра?! — возмущённо ответил он. — Элео, мы прибыли сюда ещё в третьей четверти солсмены, и самый длинный наш диалог состоялся пару градусов назад.

— Верно. Интересно, почему люди по домам сидят? Мы ведь ещё не встретили ни одного человека на улице.

— Они не просто сидят, они боятся. Видать, в этом городе порядки полностью отличны от дворцовых. Вот что господин Донэх забыл уточнить, при своей последней речи: в городе живут запуганные, необразованные и злые люди. Особенно этот глупец с постоялого двора. Дурачьё!

До этого момента Леден редко показывал своё раздражение. И совсем никогда не вспоминал господина Донэха недобрым словом. Однако теперь я слышу это своими ушами. Мне всегда казалось, что Ледена я знаю хорошо. Но было непонятно и то, почему он стал говорить плохие слова в сторону мужчины в гостинице. Ясное дело, было неприятно, когда на нас накричали. Ещё более неприятно, когда столкнули с лестницы. Но зачем нужно звать другого человека глупым? Нам ведь ничего не известно о его интеллекте. Теперь я уже не понимал совсем, что происходит вокруг.

Позарену мы израсходовали свои последние запасы еды. Это была хлебная горбушка и кусочек масла, которыми нас одарила бабушка. Забыл о ней упомянуть, один из людей, к кому мы вчера стучались, все же отворил нам дверь с улыбкой на лице, это была старушка, настолько она была старой, что ни слуха, ни голоса не имела. Она дала нам кусочек масла и потрепала по голове, прежде чем закрыть дверь. Разумеется, о королевской гвардии она нам ничего не поведала. Мы позавтракали и решили разделиться. Договорились о встрече на том же месте, где и ночевали. Я пошёл вглубь города, а Леден остался на месте, дожидаясь хозяев дома, у чьего порога мы ночевали.

Глава 9

Таверна

Леден знал этот душистый аромат слишком хорошо. Во рту скопилась слюна, и мысленно он уже попивал сладкий напиток, о котором напоминал запах, нависший над ним, словно туман. Эмоции внутри забурлили, захотелось узнать о его источнике. Хотя разумом Леден понимал, что, скорее всего, внутрь дома его никто не пустит, все же таилась надежда, будто получится особой хитростью проникнуть туда. Он отпустил Элео в одиночку на поиски гвардии, оговорив сразу место и время их встречи. Сам же остался у дверей, размышляя над тем, как сильно он соскучился по посиделкам в кабинете господина Донэха.

Вспоминая, когда он наливал в маленькую фарфоровую чашечку крепкий темно-коричневый, пахнущий легендами о родине господина Донэха, кофе, он вдруг осознал, что не пил этот чудо-напиток уже треть оборотосмены. Оказалось, что раннее обыденный аромат, однажды даже надоевший ему, накрепко слился с тёплыми воспоминаниями о жизни в поместье, которое было его домом.

Солнце поднялось; люди на улице стали появляться. Думаю, хозяева дома больше уж точно не спят, подумал Леден, после чего набрался решимости, чтобы постучать в дверь. Дверь отворилась ещё до того, как он коснулся её костяшками. Аромат детства просочился через щель, заставив его замереть. Из дома вышла девочка, чуть старше него, того же роста. Её блондинистые дреды развеяло притянутым потоком ветра, и какой-то ещё поток приковал глаза Ледена к ней. Из-за слепящего сияния со стороны восходящего зареннего солнца, её дреды блестели, а потому казались ему и вовсе исторгающими свет солнечными лучами. Волосы не были блондинистыми — скорее, они казались золотистыми, по крайней мере в этот момент. Казалось, что разум Ледена перестал генерировать мысли и перешёл в стадию тщательного изучения незнакомки. Информации, поступающей для изучения в действительности, было не так много, однако рассудок нагрузился до таких пор, что во избежание перегрузки сознание дало по тормозам, и уже сложно было понимать, как он теперь выглядит со стороны. Девочка натянула неестественную, как ему показалось, улыбку, отчего он предположил, что выглядит жалко.

— Прибудьте в здравии. Совсем скоро таверна откроется, ожидайте пока за пределами нашей террасы.

— Таверна… — неразборчиво проговорил Леден. Он отступил, чтобы пропустить девушку. — Я на самом деле не местный… — девушка стала протирать круглые столы на террасе. — И я, знаешь… знаете, просто запах который я почувствовал, он напомнил мне о моем доме.

Леден того не заметил, однако девушка уже после первых его слов принялась изучать его. Не с целью симпатии, а из осторожности. Расставляя складные стулья вокруг столиков, она старалась не подавать на это виду.

— Вон как. И какой же у вас дома был аромат?

Леден, повёл себя неестественно, и начал рассказывать ей и о своих посиделках с господином Донэхом, и о путешествии, которое они с другом преодолели за последнее множество солнечных смен. Конечно же, ценную информацию он старался прятать. Рассказывая о господине Донэхе, он ни разу не произнёс его имени, и ещё не проболтал о том, что они с другом выжившие из семьи Джустизия. Ведь кто знает, кому в городе верить можно, а кому нет?

— Этот напиток, он так любил его. Говорил, что там, где он родился, его приготавливают куда вкуснее. Но на Западе он тоже неплох…

— Как интересно.

В противовес своим словам она отвернулась. То, что ему знаком запах кофе, ей показалось враньём. Все же напиток крайне редок в Западных землях. Да и в целом его пылкий рассказ она восприняла не чем иным, как попыткой флирта, от которого её, честно говоря, тошнило. Местные мужчины нередко собираются в тавернах, заказывают выпивки покрепче и, не давая отчёта своим действиям, пытаются охмурять и даже приставать к девушкам, которые просто зарабатывают в таких заведениях себе на кусок хлеба.

Леден хоть и был одурманен лучезарной причёской девочки, ну или всей её натурой целиком, чего он сам не мог в себе определить, все равно бдительность не покинула его. Он был рад её приветливости и любезности. Но всего на одно мгновение смог уловить тот её беглый взгляд, и разглядел в нем опасность. Он словно говорил ему: «Только попробуй подойти ко мне ближе». Леден не собирался отступать, ведь этот диалог для него стал самым продолжительным за последнюю солсмену. Наверное, ей и без того тяжело живётся, однако я не потому хочу продолжить с ней разговор. Мне важно узнать о королевской гвардии! Пусть думает что хочет, а говорить с ней буду до победного, потому что она первая в этом городе, кто идёт со мной на контакт.

— Вы, наверное, заняты? — продолжил он.

— Самую малость, лишь выполняю свою работу, — ответила девушка.

Было несложно догадаться, что эта любезность была обусловлена её рабочим положением в таверне. А также правилами общего этикета, которым обучают всех людей ещё с младенчества. По крайней мере, Ледену казалось, что им обучают всех людей. Как он заметил теперь, в городе ни о каком этикете люди даже не знают. От этого создавался какой-то невидимый ментальный барьер между ним и любым другим жителем города. Но эта солнечная девочка совсем не такая, она и учтивая, и милая, думал Леден, одновременно разделяя в себе желание огреть себя чем-то потяжелее, дабы обуздать демона, пытавшегося перехватить контроль над его мыслями и эмоциями. Он, конечно же, понял подлинное значение хороших манер девочки, но хотелось верить, будто эти, ныне редкие соблюдения этикета, на самом деле значат нечто большее. В атмосфере нависла некоторая неоднозначность, которую ему хотелось, собственно, прояснить.

— Как неловко вас отвлекать от ваших приготовлений. Тогда я, пожалуй, подожду, пока вы откроетесь, чтоб отведать этот чудесный напиток. Как он у вас называется?

— Простите, но этот напиток не включён в ассортимент.

— Да? Почему же оттуда веет такой аромат?

Девочка замешкалась перед тем, как дать ответ. А сознание Ледена медленно, но верно возвращало ситуацию под свой контроль, созвав экстренный совет. Холодная рассудительность диктовала ему:

— Директор, вы бы вместо того, чтобы глазеть на красотку, разобрались лучше с тем, откуда здесь, на самом краю Западных земель взялась южанка.

— Так… Разве она южанка? — переспросил у своего советника директор Сознание, на что советник Рассудительность начал приводить неопровержимые факты.

— Кофе — это раз. Акцент слабый, но есть — это два. Причудливая причёска — это три.

— Ты хотел сказать прекрасная

? — вмешалась ещё какая-то коллега, о существовании которой директору Сознанию до сих пор не было известно совсем ничего. На его вопрос о том, кто она такая, стало ясно, что на это заседание она прокралась без приглашения, однако избавиться от неё никак не удавалось, посему было принято решение игнорировать все её выходки. А представилась она менеджер Сентиментальность. Совет продолжался. Но менеджеру заклеили рот.

— Так… — отвечал директор Сознание. — Акцент её и правда напоминает акцент господина Донэха. Так… а тот факт, что из её таверны пахнет кофе, который, кстати, не входит в рацион заведения, говорит о том, что это её личный напиток. Так… значит, этот факт тоже говорит о её связи с Южными землями, ведь, как нам всем известно, кофе растёт только там и…

— Кофейные бобы, — прервал его профессор Дотошность, вызвав вначале недоумение остальных членов совета. — Извольте быть точным, но кофе не растёт сам собой из земли. Чтобы сказать правильно, лучше сказать: «кофейные бобы», — директор Сознание учтиво кивнул, одарив профессора глубоким уважением, впрочем, как всегда, и продолжил.

— Да, кофейные бобы, надо это записать. Но позже. Так… Что касается причёски, — менеджер Сентиментальность начала брыкаться, когда вновь заговорили о лучезарных косичках. — Да заклейте уже ей рот! А, уже заклеили? Молодцы! Так! Косички такие и правда мы никогда не видели, однако стоит ли, в связи с этим полагать, что это южанская внешность?

— Директор, — отвечал советник Холодная Рассудительность. — Даже отбросив причёску, — менеджер Сентиментальность с заклеенным ртом вновь забрыкалась. — Разве её цвет кожи, который темнее нашего, и любого другого жителя, повстречавшегося нам здесь, не свидетельствует об этом?

— Так… верно. Тогда: акцент, кофе, цвет кожи и… — Он осторожно взглянул на менеджера Сентиментальность, шёпотом произнеся: — причёска, как дополнительные улики, подведут наше дело под печать «Закрыто».

— Превосходно, — все, кроме Менеджера Сентиментальность, аплодировали стоя. Директор Сознание распустил совет, но упустил главный вопрос: «Так что же Южанка делает в наших краях?»

Израсходовав и без того скупое количество ментальных ресурсов, Леден вернулся в реальность. Послышался непривычный для девочки грубый тон, в испуге от которого Ледену захотелось вновь вернуться в свою коробочку к коллегам, но совет был уже распущен, коробочка осталась пуста, а диалог с живым человеком кое-как надо продолжить.

— Должна ли я вам отвечать, даже если моя рабочая смена ещё не началась?

— О, извините меня. Не думал, что этот вопрос застанет вас врасплох, — сказал он, даже не подумав. И поскольку вслед за этим, наблюдал на её физиономии затаившуюся насторожённость, а то и испуг, вопреки извинениям, напористо, но с умом начал давить. — Ну что же, у каждого свои секреты.

— Врасплох? Секреты? Напомню, что я вас не знаю, и, разумеется, от незнакомцев у меня есть секреты, — кроме хорошо отыгранной мимики, чутье Ледена уловило каждое неестественное движение мускула девочки. Другой бы на его месте даже и не заподозрил попытки отойти от темы, однако он не другой, он величайший детектив! По крайней мере, так его называли ровесники в поместье.

— Я путешественник, обошёл многие места, но чтоб на западе пили кофе… Большая редкость, — додуманная роль своему альтер эго придала ему уверенности, а взгляду и ухмылке былой азарт. — Подскажите, а кофе в этом городе часто пьют? — леденящий взгляд впился в него и начал бегать по всему его телу, словно был не взглядом, а сканирующим устройством. Что-то внутри девочки заставило её беспокоиться.

— Значит, вам известно его название…

— Кофе? — не дожидаясь ответа, он вновь повторил историю своего альтер эго, пытаясь как бы оправдать свои знания, показавшиеся ей подозрительными. — Говорю же, путешествую много, тут ничего удивительного. Вы ведь тоже не из этих краёв, верно? — этот вопрос стал сокрушённым ударом для неё.

Как быстро! Чувствовала же, что стоило его посторониться. И все же, кто он такой? Он сказал мне правду? Путешественник? Если этот мальчик знает о кофе, вероятно, он и правда путешественник. Но если нет, откуда ему знать об этом напитке? Пробил мой час? Неужели меня раскрыли? Придётся этой же лунью бежать. Однако до сих пор не было причин для паники. Может, я смогу заставить этого мальчика молчать. А ведь если он знает, вероятно, знает кто-то ещё… Что же, он как снег на голову!

— Я не понимаю, чего вы добиваетесь? Хотите меня шантажировать?!

— Что делать? — промямлил Леден себе под нос, ведь раньше он не встречался с этим словом. Чтобы отогнать лишнее возмущение, он настроился говорить по факту, как и любит. Обременено вздохнул и начал. — Я нуждаюсь в твоей помощи. Просто один вопрос задам, но прошу, дай на него ответ. Не уклоняйся, скажи как есть, прошу, пожалуйста.

Когда мы успели перейти на «ты»? — подумала девочка.

— О себе говорить я не стану. Скажу честно, моё чутье просит держаться от тебя подальше. Но если ты дашь слово, что после моей помощи, оставишь меня в покое, так и быть, сослужу для тебя услугой.

— Договорились, — её предприимчивость возбудила в Ледене азарт, по которому он так тосковал последние солсмены.

— Спрашивай, — она забросила на плечо полотенце и облокотилась на стол позади.

— Люди в этом городе не особо разговорчивы…

— Ближе к делу, — холодно отрезала девочка.

До сих пор Леден старался быть обходительным и щадил девочку, жалея её в связи с ощущением своего превосходства в интеллекте и навыках переговоров. Он как бы боялся оказывать большое давление на неё. Но теперь уже было ясно, что девчонка не лыком шита. Отбросив образ вежливости, она способна постоять за себя так, как могут немногие девушки. Внутри Ледена поднялась целая буря азарта, и едва он успел прикусить губу, полный план дальнейших действий уже был составлен и ожидал реализации, к которой он немедля приступил.

— Есть два слова, которые стоит мне произнести, как любая моя попытка на диалог безвозвратно обрывается. Какие это слова?

— Я и правда помогу тебе, ответив на этот вопрос?

— Да.

Девочка нахмурилась. По всей видимости, прикинув несколько вариантов ответа в своей голове, тот ответ, на котором она остановилась, сильно смутил её.

Два слова. Стоит произнести, как любая попытка на диалог обрывается? Глубоко копать, очевидно, не стоит, раз это загадка ко мне, я должна знать эти два слова. Этот путешественник хочет выманить из меня какие-то политические термины? Если это правда связано с политикой, то два слова могут оказаться абсолютно чем угодно. Народ в этом жалком городишке пресмыкается перед сенаторскими шотерами, от этого и боится высказывать своё мнение. Чего этот мальчик добивается? Если он на самом деле шпион, целью которого разоблачение моей личности, наверняка если я пойду на его поводу и заговорю о политике, он быстро разоблачит меня. Ведь нормальный горожанин не станет произносить вслух ничего такого. А с другой стороны, он уже знает о том, что я не местная. Так зачем же я мучаю себя? О нити судьбы, сколько мне ещё страдать от моей паранойи?!

Первое время девочка делала вид, будто и понятия не имеет, о чем речь, выдавая ответы наобум или же логичные, но все равно не относящиеся к той теме, о которой спрашивал Леден, а она так не хотела говорить. Задачей Ледена было выманить из девочки побольше полезной информации, так что любые её рассуждения вслух были, кстати, поэтому он и подгонял её. К чему эта игра? Почему ты так усердно избегаешь этого? Долго не сопротивляясь, девочка поведала ему причину, по которой политические темы в разговорах в городе недопустимы, а вместе с тем спросила, какие же два слова она должна была угадать.

Леден, приняв во внимание, сказанное ей только что, во избежание лишнего шума и лишних ушей, подошёл поближе. Азарт заменил всякую сентиментальность внутри, и от той пылкой, мимолётной влюблённости уже не осталось места. Однако после того, как он сделал ещё шаг к ней, внутри самой девочки поселилось беспокойство. Леден подступил к ней полубоком так, что губы оказались у её уха, и прежде чем он произнёс: «Королевская гвардия», она почувствовала его дыхание, и стабильное течение мыслей было перевёрнуто с ног на голову. Эмоции, которым вообще не должно быть места в её голове, заполнили всё вокруг.

Мальчик сделал несколько шагов назад, но ей казалось, что ухо все ещё согревается нежным дыханием. Нежным. Нежным? Нежным?! Она не могла в это поверить, потому что, во-первых, кольцо, которое она прячет под своей левой перчаткой, ей подарил самый любимый на свете мужчина, встав на колено и промолвив самые заветные для любой девушки слова. Нежность от других парней она знать не хотела. А во-вторых, за её, как позже выяснилось, недолгое пребывание в городе Жезэ, она ещё не общалась ни с одним парнем дольше, чем пара фраз, и то после которых обычно она сама, первая выходила из диалога с отвращением внутри и на лице. Потому что горожане не только не знакомы с общими правилами этикета, но и не ведают о гигиене. Всякий нуарет она клеймила их племенем дикарей, когда после рабочей смены уставшая поднималась в комнату на чердаке таверны, где они жили с подругой. И для неё удивлением было то, что от этого мальчика не только веяло элегантностью и интеллектом, но даже его дыхание было приятным. Это казалось настоящим чудом. Однако не могла она вот так просто стоять как вкопанная. Усилием слабенькой, но существующей и на том спасибо, воли, ей удалось запустить свой мыслительный генератор и переосмыслить то, что сказал Леден ей на ушко. На ушко… Снова подумав об этом, сердце лихорадочно застучало.

Она взяла себя под контроль, накрыла ухо ладонью, восстановила дыхание и поняла, королевская гвардия — вот что он сказал ей. Стало ясно, что намечается серьёзный разговор, о котором лучше говорить там, где никто не услышит. Оглянувшись по сторонам, она попыталась сделать естественной физиономию, будто бы все в порядке, будто бы она не сколечко не была смущена мгновение назад. Тяжело поднимая ногу, как бывает, когда заставляешь себя делать то, чего не можешь, и идти туда, куда не хочешь, она направилась к входу в таверну, без лишних слов на лету схватила Ледена за руку и повлекла за собой.

Глава 10

Столик с пролитым кофе

Закрыв дверь, девочка ещё раз удостоверилась, что вблизи нету потенциальных посетителей, взглянув на улицу через щель в деревянной дверце окна. В комнате, лишённой прямого солнечного света, её причёска потеряла свою лучезарность и превратилась во множество блондинистых косичек. Девочка не приступила к объяснениям своего столь резкого поведения, как, казалось бы, было положено, а просто представилась.

— Меня зовут Йиви. Как тебя звать?

— Леден, — она смотрела на него как-то недоверчиво, но и он не уступал ей в этой ментальной битве, которая разразилась, стоило ей только прищурить глаза. — А ты не моргаешь, потому что не выспалась? — съязвил он, тем самым как бы показал своё превосходство в невидимой схватке.

— Я не могу понять, когда ты лжёшь, а когда говоришь правду. Кто ты такой? Ответь честно, а я угощу тебя кофе.

Угостить кофе — этого он сейчас хотел больше всего на свете, потому что прямо позади него, на вытянутой столешнице, стоял глиняный сосуд, источающий этот ностальгический аромат, манящий его уже долгое время. Однако принять такую сделку он никак не мог. Эта Йиви казалась ему уж больно осторожной и проницательной, не удивительно будет, если он выложит ей все как на духу, а она о себе ничего так и не расскажет.

Он понимал, что его альтер эго был продуман безупречно. И даже если Йиви по-настоящему способна чувствовать ложь в словах людей, он сделает все возможное, чтобы выдуманные похождения путешественника она никогда не распознала.

— Кофе я люблю, не откажусь от чашечки, учитывая, что его готовила сама южанка… думаю, моя кровь уже вскипает.

— Прелестно, — сказала она, подделав на лице отвращение, которое, чему сама удивлялась, на самом деле не испытывала.

Они вдвоём разместились на деревянных стульях у самого тёмного столика среди всей посадки, после чего девочка разлила кофе по вытянутым глиняным сосудам. Поинтересовавшись: «Вкусный ли кофе?», и получивши в ответ такое же лёгкое: «Пойдёт», она перешла в нападение:

— Итак, кто ты, откуда пришёл и что тебе нужно от гвардейцев?

Отпив глоток восхитительного напитка, Леден изобразил предприимчивого человека. Неизвестно откуда он черпал это вдохновение, ведь во всем поместье, где он рос, среди круга его знакомых никто никогда не пытался одурачить другого с целью собственной выгоды. А значит, и навыкам переговоров с большими дозами внутривенного недоверия, попросту было неоткуда взяться. Однако они откуда-то да взялись. Вероятно, виной тому мальчишеские разборки, о которых взрослые так никогда и не узнали. А может всё дело в героических историях про подвиги господина Донэха, на которых мальчик рос. Или, в противном случае можно попробовать всё списать в качестве дополнения к необычайно острому чутью и высокому интеллекту Ледена.

— Не кажется ли тебе, что нам обоим сложно раскрывать информацию о себе? — говорил он. — Я предлагаю сделку, я отвечаю на один твой вопрос, после чего ты отвечаешь на один мой и так далее, до тех пор, пока мы не поймём, что уже можем доверять друг другу. Подходит такой формат?

— А ты опаснее, чем я думала, — ответила она, оторопев от накатанной откуда ни возьмись сделки. — Но знай, я тоже хотела предложить это — Леден счёл такую насторожённость за комплимент.

— Хорошо, ты спрашивала, откуда я? Отвечаю. Я из Западных Земель. Мой черед. Откуда ты?

— Ну ты и дурак. Раз так, то я — с Небоземья!

— Это то же, что и Агито-Омоэ, — возмутился Леден, на что та самодовольно кивнула. — Ну, посуди сама, разве это честно? Я тебе назвал свои края, где я родился и вырос, а ты мне называешь весь наш мир. Нет уж! Твоя очередь говорить края, будем рассказывать одинаково значимые факты.

— Ты назвал очевидную информацию.

— Пускай так, она должна быть равноценной.

— Ты разве уже не догадался, что я землячка твоего кофейного друга?

— Кофейный друг? Ты про господина Донэха?

И в эту самую секунду все три сосуда, наполненные не только вкусным, но и дорогим напитком, опрокинулись на бок, обливая содержимым стол. Руки Йиви оказались упруго упёрты в боковую грань стола и продолжали толкать его в противоположную сторону. Это и оказалось причиной крушения кофейных сосудов. Произошло такое движение рефлекторно и моментально, успел Леден только закончить предложение. Йиви поддалась той одержимости момента, что бывает при ностальгии. Ледену сейчас это чувство было как никогда знакомо. Однако в её одержимости, читалось и что-то другое, какая-то смесь и восторга, и подозрения, и желания сбежать, которое ясно читалось по быстро скачущему взгляду, часто косящемуся и оборачивающемуся на заднюю дверь. Оторвав руки от стола, она стала обречённо трогать своё лицо и теребить нижнюю губу. На самого же Ледена она смотрела так, словно видит не самого его, а пророчит его будущее.

Легко догадаться, что такое представление ему не нравилось. Поставив свой глиняный, пустой сосуд в вертикальное положение, он пытался казаться невозмутимым, и всем видом кричать, что ждёт от неё объяснений.

Он дождался их.

— Имя этого человека дало мне почти всю информацию о тебе, — ответила она.

— Правда? — сымитировал удивление Леден. Он не мог позволить себе повестись на блеф этой девочки. Если это, конечно, был не он, пусть она это постарается доказать. — И что же тебе дало это имя, каких наверняка полно на Юге?

— А то, что мои земляки не называют мужчин этим именем. Мужчина с женским именем? Ты понимаешь, насколько редок такой человек? А учитывая его похождения и подвиги, я склонна думать только об одном человеке.

И она поведала Ледену все, что знала об этом человеке. О том, что Донэх — это герой Юга, который укротил взбесившихся псов, оседлал короля пауков и даже участвовал в совете, при котором произошло разделение всего мира на фракции. Ныне прославленный герой, переживший благодатные пять сотен оборотов тверди вокруг Солнца. Достигнув среднего возраста, подался в повара, в молодую в те времена, монаршую семью, с известной теперь на весь мир фамилией — Джустизия. Больше о нем, Йиви ничего не знала. Однако учитывая молодой возраст Ледена, предполагаемые пятнадцать оборотов его жизни, и то, что он много времени проводил с Донэхом, навязывалось только одно объяснение: Леден вырос во владениях Джустизия, и, скорее всего, в главном особняке, прославленном своей архитектурой с каменными шатрами в виде спящих драконов — в замке Вэнто.

Тогда после своих долговязых эмоциональных потрясений, Леден почувствовал, что не просто допустил ошибку, произнеся имя господина Донэха, но и всецело проиграл эту игру, правила которой сам же и придумал.

От таких падений в азартных играх люди обычно входят в депрессию, потому что теряют часть своего состояния, и нередко крупную. Однако Ледена этот этап игр, а он игрой называл любой сложности ситуацию, лишь бы был риск и стратегия, сильно вдохновлял. Когда он проигрывал в, так называемые «игры», другим мальчишкам во дворце, его посещал фонтан восторга, когда он рассуждал над тем, какими именно способами пришло к нему поражение.

Каждый такой свой опыт, он накрепко запомнил, отчего возымел иммунитет почти от всех возможностей проиграть. И теперь уже, во взрослой, как ему казалось, жизни, когда он обрёл превосходство в ведении ментальных поединков, его поражение сводилось почти всегда к невозможности. Иногда он даже позволял себе думать, будто его ментальное превосходство настолько высоко, что при желании он даже может заставить Элео чистить ему ботинки или чего похуже, сделав это таким образом, чтобы тот ещё и чувствовал себя виноватым. Однако он понимал, что никогда такого не сделает, потому что Элео для него был, есть и будет — монархом, а к ним, воспитание, или чего значимее этого, призывало его быть почтительным. Нередко такие инстинкты разогревали в нем желание просто находится вблизи от источника совершенства, которым казались монархи, по крайней мере те, которых он знал при жизни в поместье.

Вдруг с улицы послышалась мелодия, которая становилась все громче, а значит, приближалась сюда. Уши Йиви дёрнулись, после чего она, сдавшись какой-то тоскливой немощи, свалилась лбом в лужу кофе на столе, с вялым возгласом: «О нет!».

— Что такое? — спросил Леден.

— Думаю, мы можем продолжить наш диалог когда-нибудь в другой раз, — сказала она.

— Почему?

Дверца таверны распахнулась, а звук дребезжащих струн заполнил собой весь зал. Вслед послышался юношеский голос, певческий и такой тонкий и уникальный, что будь посадка зала заполнена, наверняка послушать такого певца сбежались бы десятки.

Мои милые красавицы,

пришёл ваш верный товарищ.

Пел незнакомец, вошедший в зал, музицируя на чем-то напоминающим банджо и потряхивая плечами, словно петушится, так видела это Йиви. Ловко отзванивая кистью правой руки по металлическим струнам, он пел, причём красиво. Но пел какую-то несуразицу, и уже это, казалось им обои, а значит, дело не во вкусе или музыкальном предпочтении, а в действительно глупом тексте.

Дорогие мои девочки!

Вы как стеклянные тарелочки

Ваш круг знакомств — сервиза блеск

Все чисты, хочу я к вам навек!

— Что за дурачество? — тихо спросил Леден. Йиви подняла лицо, с которого со лба и кончика носа стекали капли кофе.

— Этот парень донимает нас почти каждую солсмену. Выгнать его не можем, так как музыка в таверне ценится на вес золота, но вот терпеть его — невыносимо. Тут ничего уже не попишешь, — договаривала она эти слова, уже вновь окунувшись в кофейный стол.

— Его тексты нравятся людям?

— О, поверь, то, что делает этот парень, для местных сродни ваших концертов… Я имею в виду оперы или других выступлений, что по выходным играет в театрах монархов.

— Откуда ты… Значит, ты тоже беглянка из монаршей семьи?! — встревоженно и одновременно радостно спросил Леден. Он и до этого был рад, что она не оказалась врагом, когда прислушался к своему чутью, но теперь и вовсе был готов закричать от радости. Но, к сожалению, их разговор прервался уже без шансов на продолжение.

Юноша с банджо перестал играть в тот момент, когда заметил Ледена, сидящего за одним столом с красавицей Йиви. Неужели она отдала своё сердце другому? — подумал он, после чего, изучив обстановку более детально, а именно обратив внимание на мокрый стол и лежавшую на нем Йиви, сделал труднопонимаемое Леденом заключение.

— Мерзавец, отойди от неё! — выкрикнул он голосом, каким рыцари в театре завершают обучающий доблести, спектакль. Он прервал свою игру, для того чтобы обличительно указать пальцем на Ледена. — Воспользоваться её пристрастием к пьянству решил? Я не позволю тебе даже прикоснуться к её бархатному телу.

Музыкант, выкинув ещё несколько обвинений в сторону Ледена, заставил его мозг вскипеть. С самого основания всё подозрение музыканта выглядело совершенно несуразным, так что сознанию Ледена пришлось отнюдь нелегко, когда оно, созвав очередной экстренный совет, начало вычислять все множество точек зрения, с которых предположение музыканта могло бы казаться оправданным и правдоподобным. По итогам вычислений директором Сознание был вынесен вердикт: «Такой точки зрения не существует». Полный недоумения, Леден шёпотом поинтересовался у Йиви, не болен ли этот человек.

— Моё сердце, — выкрикнул музыкант, — вскипает от переполнившей его доблести! — на что Леден язвительно ответил.

— А вот у меня мозги вскипают от поисков смысла, которого, по всей видимости, нет.

— Ты отрицаешь своё преступление? Разве не споил ты экзотическую красавицу Йиви, чтобы получить от неё воплощение своих темных желаний?

— Мы не пили бродильное.

— Тогда что ты с ней сделал? Может, гаргентовы препараты?

— Это ещё что такое? — переспросил Леден.

Йиви, подняв голову, низким, ощущавшимся, как снег за шиворот, голосом попросила музыканта покинуть заведение. На что тот от удивления, что её лицо не перекошено из-за доли алкоголя в крови, раскрыл рот. От этого молчания уши Ледена наконец-то поймали мелодию, что так не хватало ему — тишину. В сладости момента он принялся изучать внешний вид музыканта.

Тонкие, стриженые кончики волос, доставали до плеч и были ухожены: расчёсаны и блестели. А лицо, было лицом зрелого юноши, которое наверняка привлекло бы много девушек, не будь он самодуром. Одевался он небедно, скорее неопрятно, одежда на нем была какой-то несуразной и потрёпанной. Позже Леден откровенно признался, что ещё не встречал людей, одевающихся так убого. Беда внешнего вида юноши на самом деле заключалась не в потрёпанном состоянии туники и брюк, которое для здешних краёв вообще-то считалось обыденностью, а в голубом кусочке ткани, огибающим торс по диагонали. Дорогой льняной материал голубого цвета вкупе с прочей одеждой, пестрящей в бледно-серых тонах, выглядел как-то не к месту. С большими усилиями, потраченными на заданную себе задачу: объяснить и придать смысл вкусу музыканта, Леден все-таки смог составить своё окончательное впечатление о нем. Дурачок, что с него взять.

— Я посмел предположить, что экзотическая Йиви в опасности, но, раз ошибся, приношу свои извинения, — он драматично опустился на колено и склонил голову. Всё, что он делал дальше, да и делает всегда, выглядело, выглядит и, вероятно, будет выглядеть драматично, словно он сбежал из театра и доигрывает роль всю свою жизнь.

— Экзотическая Йиви? — наклонившись к девочке, переспросил Леден, на что та пожала плечами, словно сама не понимает смысла такого обращения.

— Это просто Эбвэ. Будешь у нас чаще, привыкнешь к нему.

— Эбвэ? Значит, так его зовут?

Эбвэ, потеряв возможность представиться первым, испытал горечь унижения, но стоило теме разговора поменяться, как он тут же об этом забыл.

Разгорячилось мужское общение, так он это назвал после того, как новый посетитель таверны попросил Йиви принести ему какой-то неизвестной выпивки, вырвав этим её из беседы.

Капля кофе, спрятавшаяся на боковой плоскости недавно вытертого стола, с провокацией комариного укуса, упала, испачкав ляжку Эбвэ, после чего он чуть было не поднял такой сыр-бор вокруг, что Йиви чуть ли не сама лично была готова выкинуть его прочь из заведения. А произошло так, потому что самодур-сердцеед добивался якобы на правах посетителя и хорошего к нему отношения, от Йиви, чтобы та обтёрла его штанину полотенцем. Ситуацию урегулировал Леден, который обличил юношу в девиантном поведении. Он вдобавок пригрозил честным поединком, обозначив раз и навсегда свою просьбу — не болтать попусту.

Эбвэ насторожился и впредь тщательнее думал, прежде чем говорить что-то. А говорить что-то надо было, потому что, как оказалось, у него совсем нет друзей, и единственное зачем он приходит в таверну — восполнить социальные потребности. Для Ледена же это стало великолепным способом прояснить все тайны. Острым взглядом он сопровождал любые речи Эбвэ до тех пор, пока не прояснилась одна важная деталь. Эбвэ жаловался на свою жизнь, которая отняла у него отца ещё при рождении. Тот ушёл из семьи, потому что родившийся мальчик был началом предзнаменований злой судьбы, что предсказала гадалка ещё в молодости. В процессе того, как Эбвэ объяснял, что после ухода отца и до появления отчима они с матерью плохо жили, Леден задал вопрос, дабы прознать, чем же было обусловлено ухудшение качества их с матерью жизни. На что получил ответ и разгадку тайны, зародившейся ещё вчера в гостинице. Так ведь у мужчины больше возможностей заработать лепту, чем у ребёнка и женщины. Именно слово «заработать», а после подробного разъяснения и слово «лепта» стали ключевыми в этом предложении.

— А как можно зарабатывать лепты? — с большим интересом спросил Леден.

— Да как-как… Трудишься, а люди тебе платят.

— То есть для того, чтобы мне иметь больше возможностей в городе, я должен работать, — вдумчиво проговорил Леден, на что Эбвэ, попивая кофе, кивнул. — Но в таком случае, что именно значит трудиться?

— Я скажу тебе. Вот что ты умеешь?

— Я могу готовить еду, — задумчиво сказал Леден.

— Нет, поваром ребёнка никто не возьмёт. Что ещё?

— Ну… Ещё люблю садово-парковое искусство. Как насчёт этого?

— В таком труде народ нашего города не нуждается. Присваивать земельную территорию запрещено. А парков нет и никогда не будет, покуда власть не сменится, — презрительно закончил Эбвэ. Леден на мгновение почувствовал в собеседнике нотку зрелости и разума, после чего признал, что парень странен не оттого, что глуп, а, вероятно, потому, что ищет способы привлечь к себе внимание — и это уже совсем другое дело.

— А правительство, это-о-о… — протянул Леден, в надежде, что собеседник правильно поймёт его незнание и разъяснит новое слово.

— В первую очередь — это сенатор, — сказал Эбвэ и повернул резким движением голову в бок, прижав подбородок к груди, и прошептал, — будь он проклят.

Дальше Эбвэ продолжил в своей особо серьёзной манере разъяснять устройство власти в местном городе и в совокупности во всех остальных окрестностях Западных земель. Сказав, что сенатор овладел почти всей Западной землёй, Леден пришёл в негодование, и сперва не верил его словам, ведь из того, чему его учили в поместье, складывалось впечатление, что эти земли управляются монархами, что политический строй в них исключительно феодальный, а о сенате или автономных округах ему никто никогда не говорил. Однако само существование города Жезэ, стало тем фактором, который помог ему согласиться, что правда не на его стороне.

Эбвэ говорил, что феодальный строй был разрушен окончательно не так давно, когда последние монархи были искоренены. Леден полагал, что речь идёт о семье Джустизия, и оказался прав, но верилось в это с трудом, потому что его представление мира было иным. Принять было сложно, однако нужно, то, что тридцать оборотов назад — временной срок, который Ледену предстоит прожить ещё не скоро — начался геноцид монархов. В этом оппозиционеры ордена Равенство преуспели до такой степени, что смогли искоренить все крупные монаршие семьи на Западе. Эбвэ объяснил, что такое положение дел означает: на Западе больше не осталось ни одного монарха.

— И что же ты хочешь сказать, — напористо поинтересовался Леден, — что нету ни единого монарха на континенте? А как же одиночки или, скажем беглецы? Разве можно полагать, что монархи жили только лишь в крупных семьях?

— Не знаю, но шотерия в этом вопросе сравнивает их со скотом, который никогда не отбивается от стада.

— Шотерия — это ещё что? — поинтересовался Леден.

— Это та же лохеия. Только шотеры не воюют, а следят за порядком в городе.

— Понятно, значит, они местные царьки… И тебе нравится такое положение дел? — скрывая злобу, спросил Леден. Он осознавал, что от Эбвэ веет крепким перегаром недовольства, поэтому напрямую вынудил того высказаться. Эбвэ повёлся на провокацию и начал поносить власти, на чем свет стоит.

— Думаешь, кому-то это вообще нравится? Знаешь, сколько беженцев нас потревожило с последним геноцидом? Наш город сам по себе не большой, а они, человек двести, заявились сюда, мол здрасти, хотим себе дома, да покраше. А работнички среди них были вроде тебя, то повара, то кусторезы. От этого сейчас весь город на комендантский час посадили, после третьей четверти смены жители должны по домам сидеть, а если шотеры заметят кого на улице, отправят в Маар, на каменоломни. Все, потому что сенат боится бунтов, кто знает, что от новеньких можно ждать. И так всегда. Каждый раз вместе с новым геноцидом наш город потрясается какой-то ерундой, предыдущий геноцид вообще принёс нам смертную казнь.

— Смертную казнь?!

— Наказание, которое лишает жизни людей.

— Ты хочешь сказать, что стражи порядка, убивают людей, которых должны защищать?

— Убивает, ещё и называет это «урегулирование беспорядков». Сейчас самое тяжкое преступление, влекущее страшнейшие мучения — агитация монаршего строя. Каждый, кто предпочитает монарший строй, является потенциальным зачинщиком беспорядка, поэтому с большой вероятностью его придадут под трибунал.

— Так вот почему про королевскую гвардию никто не хотел со мной разговаривать.

— Ты пробовал говорить о гвардии? — испуганно спросил Эбвэ.

— Да, пытался, а это плохо?

— Смотря с какой целью интересуешься. Хотя, думаю, люди у нас запуганы так сильно, что не станут разговаривать об этом ни в каких случаях.

— Ну а ты, почему же так откровенно выкладываешь мне своё мнение? Может, ты видишь во мне врага закона и намереваешься вывести меня на чистую воду?

— Да, по тебе видно. Буквально с лица читаю. Не думаю, что наша политика тебя успела впечатлить. Ну, ты же из беженцев?

Леден насторожился и старался не показать ни одной из всех тех эмоций, что его физиономия знала. До ясного выяснения того, плохо ли быть беженцем или нет, ему хотелось отмалчиваться. Эбвэ настоял и прояснил вопрос, объяснив, что имеет в виду, что ему кажется очевидным, будто Леден не местный, а значит, беглец из ныне покойной семьи Джустизия.

Фактически это было так, но он не прибыл сюда организованным караваном, которым добирались прочие, а значит, и не был знаком ни с одним человеком, из фактических беженцев, что могло указать на его самостоятельное прибытие и вызвать излишние вопросы, которых сейчас нужно было избегать.

— Я почему спросил, — навязчиво продолжал Эбвэ, — насколько мне известно, с последними беженцами орден поступил крайне жестоко. И на редкость от вас приехали люди, особенно недовольные нынешними порядками. Так что, если ты из их каравана, думаю, могу поделиться с тобой своим негодованием. Все равно совсем скоро, и ты станешь запуганным молчуном, или в противном случае просто будешь казнён. А черт с ними, с плохими новостями, давай лучше дыру внутри заполним песнями! — голосом, истерзанным какой-то взрослой манерой, проговорил Эбвэ и вопреки желаниям Ледена стал играть на банджо и петь песни, которые воодушевляли вновь прибывших посетителей таверны.

Глава 11

База и первые монеты

Переждав самое солнечное время солсмены в заведении, Эбвэ вознамерился отправиться на окраину города в поисках музы. Ледену не нравилось то, что ему пришлось пойти за ним вслед, потому что Эбвэ был своенравен и болтлив. Однако тот сказал, что знает одно место, где Леден сможет остаться жить до тех пор, пока не обретёт достаточно денег для того, чтобы снимать своё жилье.

За поворотом от таверны была центральная площадь, где прямо из-под огороженного круглого бассейна извергался водяной столб:

— Это фонтан, — заключил Эбвэ.

Обойдя его, взору открылось, как на другой стороне площади возвышается пятиметровая фигура бронзового мужчины в мундире, на груди которого красовались медали.

— Это статуя сенатора, её в связи с недавними нововведениями ввезли в центральные площади каждого города, входящего в политический союз, — прояснил Эбвэ.

Он вёл своего нового товарища по самым красивым местам города, для того чтобы отныне и навсегда доказать, что его родина, отнюдь не захолустье. Ведь последние беженцы именно так окликали это место, сравнивая с пышной архитектурой замка Вэнто и ландшафтом садов имения Джустизия.

В малолюдном квартале на окраине оказался старый завод, заросший растительностью. Дверь главного входа была завешена цепями, на замках которых было выцарапано «Реконструкции не подлежит». Они попали внутрь, забравшись по ветке массивного дерева на балкон второго этажа, и спустились по внутренней лестнице. Под поваленными колоннами в холле, по словам Эбвэ, если раскопать глыбы, была лестница под землю, по которой можно было выйти в лабиринт подземных ходов, который использовался работниками ещё при функционировании предприятия.

Идя по длинному коридору, Ледену пришлось дышать через рукав, из-за назойливого запаха старой извёстки, исходящего от осыпавшейся отделки стен. Солнечные лучи просачивались через щели между доской, которой были забиты все проёмы, выходящие наружу. Пройдя вглубь, послышался запах жжёного керосина, а чуть погодя они и сами стали его распространять, подобрав, уже в потемневшем коридоре, лампу и зажёгши её.

— Вот, тут ты можешь жить!

Эбвэ провёл Ледена в комнату, не сильно обширную, но и не маленькую. Леден осмотрелся. Сразу обратил внимание на привилегированное место в центре комнаты, где стоял выцветший красный диван, вероятно, который раньше принадлежал богатенькой семье, но после изнашивания обрёл новую жизнь в этом месте. На противоположной стене была панорама с выходом на заколоченный доской балкон. Слева каменная печь, подсоединённая странным образом к камину, а справа ряд деревянных полок и сундуков.

Сравнивая со своим родным жильём, это помещение казалось Ледену маленьким и каким-то грустным. В то же время юноша вспоминал и голую землю, куда они с Элео подстилали мешки, набитые шерстью, на которых спали где придётся. Думая об этом, невольно забывались все изъяны, уже теперь диван казался по-настоящему удобен и красив, а прочая старинная мебель, которой здесь было крайне много, мерещилась верхом мечтаний.

Пёстрые, заросшие паутиной шкафчики пугали своей готовностью ко всем случаям жизни. Внутри них на протяжении целых пяти десятков солнечных смен Леден и Элео находили всевозможные предметы: наборы фарфоровой посуды, десятки различных стопок книг и рукописей, самовар, и даже как-то раз, ручной харов — огнестрельное оружие небольших размеров.

Это случилось одним ранним нуаретом. Леден вернулся на базу, а они именно так прозвали это место, потому что для «дом», язык ни одного, ни другого не поворачивался и стал искать вторую часть романа, который так поглотил его в свой мир, что за последнюю солсмену не дал сомкнуть глаз. Он выдвинул какой-то шкафчик и вместо книги нашёл ручной харов, который лежал в красном бархате с пятью запасными барабанами, девятью комплектами патронов, запасной рукояткой, внутри черного, обшитого кожей чемоданчика. Утаив свою находку от Элео, с тех самых пор, Леден всегда носил при себе тот небольшой харов. Он говорил себе: «Мало ли что случится», — однако сам понимал, что случиться может только то, что их с Элео раскроют и предадут в руки сената.

Сенаторская паранойя, как называл её Элео, зародилась в Ледене ещё в первые смены их пребывания в городе. Казалось, все вокруг презирают монарший строй, однако не было понятно, есть ли кто-то, кто бы был доволен нынешним правительством. Система ценностей жителей города не была понятна ни Элео, ни Ледену. Больше всего здесь ценились медные чеканки, с высеченным портретом сенатора на одной стороне, и числом себестоимости с другой. Однажды Леден даже услышал историю о том, как мать отдала в рабство свою дочь ради таких монет. Очевидно, что и еду нельзя было раздобыть без монет, поэтому в какой-то момент Ледену пришлось работать.

Ещё в первую рабочую смену он повстречал на улице своего старого знакомого, Лари. Во времена жизни в поместье Лари не раз встречался с Леденом, однако они никак не были связаны или знакомы. Через некоторое время Леден повстречал ещё троих знакомых на площади у фонтана, они тоже с ним поздоровались и перекинулись парой фраз, заставив почувствовать себя как бы в экстремальной ситуации.

— Ты ведь тоже из замка Вэнто? Как там тебя… Ты же повар, кажись.

— Точно-точно ты постоянно хвостиком ходил за Донэхом.

— Почему-то я не помню тебя в нашем караване. А с кем в повозке тебя везли?

Отделавшись от подобных вопросов неоднозначными ответами, Леден получил свежую порцию негатива в сторону монархов.

— Ну, мы рады, что ты все-таки оставил этого предателя Донэха.

— Да. Знаешь сам, где бы ты сейчас оказался, будь ты на его стороне.

— И все же, толковый ты парень, раз примкнул к повстанцам тогда. Надеюсь, ещё увидимся! — они попрощались и ушли, оставив Ледена один на один с оглушающим слух стуком сердца.

С тех пор, Элео больше не появлялся на улицах города. И уж тем более не было речи о том, чтобы ему идти работать. Иначе Лари или кто-то из нынешних беженцев и бывших повстанцев, мог бы узнать его, ведь как-никак Элео не просто кровный родственник монарха, но прямой наследник семьи, а значит, его лицо знало все поместье. И ещё это значило, что он несёт в себе огромную угрозу для политики сенатора и Равенства.

Чего только не приходило в голову Ледена, когда тот думал над всеми возможными исходами событий при таком раскладе. Ну отдадут его шотерам… Пускай даже та передаст его прямиком сенатору, как говорят. И что сенатор будет с ним делать? Казнит? Зачем же тогда его вести прямиком к сенатору, а не лишить жизни на этапе поимки? Неведение только подогревало в нем страх, а тот вынуждал постоянно держать глаз и ухо востро, чтобы не сболтнуть лишнего, чтобы сохранить жизнь и Элео и свою, как сообщника монарха.

Эбвэ устроил Ледена работать подсобным рабочим на крупный строящийся объект. Находясь по сто тридцать градусов каждую смену в компании работяг, которые бесцеремонно заводили конфликты и бранились даже на обеде, Леден ощущал такой сильный дискомфорт, что каждое зарено, идя на работу, проклинал свой характер, за податливость в рабочем процессе.

Несмотря на то что его мировоззрение было сформированным и закалённым с детства, все-таки витающее вокруг недовольство монаршим строем, понемножку оказывало на него свою дозу влияния. Конечно же, сам Леден никогда не выражал негативного мнения в сторону монархов, да и он вообще старался никогда не говорить о политике, однако при этом и не останавливал других, когда те поносили монархов. От этого волей-неволей, сомнения или чего похуже прокрадывается в голову человека, может, не сразу, но тем хуже, чем дольше тянется такой процесс.

На фоне своей отстранённости от общения с другими рабочими Леден стал изгоем. Однако за счёт того, что он качественно и ответственно выполнял доверенные ему задания, он возымел уважение прораба и, по слухам, даже начальника стройки. Рабочие не любили его ещё и за то, что, выполняя свои задания, Леден проявлял, по их мнению, лицемерное добродушие и предлагал помощь квалифицированным специалистам всякий раз, когда только мог, забывая, что сам, вообще-то, лишь подсобник. Тем самым он, по их мнению, проявлял пренебрежение к опыту взрослых людей, трудящихся в своём ремесле задолго до его рождения.

Самый сокрушительный удар для коллег Ледена был нанесён, когда они узнали о его дружбе с Эбвэ, который после рабочей смены ненароком зашёл навестить его прямо на строительную площадку. Как оказалось, Эбвэ был сыном новой жены начальника стройки, а значит, имел влияние, но неизвестно какое, и поскольку никому не нужны были лишние проблемы, с той солсмены Ледена просто обходили стороной, спрятав своё злорадство и только в мыслях желая ему бед.

Прохладный нуаретний ветер остужал Ледена, после тяжёлого рабочего дня. По пути на базу он подсчитывал зарплату, выданную перед долгожданным выходным. Семнадцать медяков за сто тридцать пять рабочих градусов. Сколько ещё мне придётся работать за еду и воду?

В ту смену его привычный маршрут был изменён, так как в проулке велись какие-то там работы. По словам прохожих, перекладывали тротуар и прокладывали маршрут для нового энергопровода. Поворачивая за очередной угол, Леден неожиданно споткнулся. Медяки разлетелись в разные стороны, а настроение ухудшилось как никогда. Отряхивая с себя пыль, прежде чем собрать заработную плату, он презрительно оглянулся на причину своего крушения: по земле от края дома справа налево тянулась толстая медная труба. Собирая медяки, он обнаружил у основания домика, куда врезалась труба, большое количество параллельно тянущихся, узких труб, которые расходились по фасаду здания, укрепляясь кронштейнами. Водопровод? Тогда зачем эти мелкие трубы? Может газопровод? — размышлял он. — Но откуда в городе без монархов возьмутся энергии, способные давать подачу пород из недр земли? Разве есть и другие способы для транспортировки ресурсов?

Обойдя главную площадь, он проводил взглядом таверну, где познакомился с Эбвэ и загадочной южанкой. С момента знакомства он несколько раз ещё навещал её, но всегда нехотя, потому что у занятой официантки не было времени на поболтать по нуаретам, и единственный возможный вариант для встречи был зареном в выходной Ледена. Однако возможностью отдохнуть работяга разбрасываться никогда не решался.

Юноша обрушился на диван, одаряя подушку своими усталыми стонами.

— Будешь травник? — спросил Элео, который зашёл в комнату с подносом и двумя чашками горячего травяного напитка.

Реакции не последовало. Элео пододвинул столик, который они сами сделали из старых пней и досок, на них поставил поднос и сел на кресло напротив.

— Леден, ты, наверное, сильно устал?

— Наверное, — послышалось неразборчивая речь от уткнувшегося лицом в диван мальчика. Элео размешал свой напиток палочкой и приступил трапезничать.

— И ты попей, эти травы работают, как успокоительное средство. Тебе должно стать легче.

— Легче? — спросил Леден, поднимаясь от дивана.

— Да.

— Легче, чем что? Легче, чем тебе? — негодуя, Леден взял чашку и осуждающе посмотрел на товарища.

Элео понимал, что такова правда, с которой ничего не поделать: он живёт налегке в сравнении с другом-работягой. Однако Леден упустил факт того, что его Элео попросту не может показываться в городе по ясным на то причинам.

В то время, пока Леден с большим трудом добывает им на пропитание, Элео только и приходится, что заниматься самопознанием и исследованием мира через долгосрочные погружения в королевскую лозу. Элео не чувствовал себя виноватым в том, что не работает, а даже, наоборот: Леден сам сказал ему, чтобы тот не выходил на улицу. Но когда на стройке выдаётся особенно сложная смена, Леден иногда может вспылить и сказать что-то подобное.

— Я бы хотел тоже помогать тебе, нам, но… — обронил Элео.

В нависшей тишине послышались звуки похлёбывающего у губ горячего напитка. Элео хотелось сделать что-то большее, но единственное, чем он мог заниматься, не выходя наружу, это уборка базы и погружения в королевскую лозу. Леден прервал тишину извинившись.

— Я это сгоряча.

— Я и сам понимаю, что до сих пор ни на шаг не приблизился к разгадке того, где можно разыскать гвардию, — сожалеюще сказал Элео.

— Не понимаю я, как работает лоза, — бросил в воздух Леден.

Какое-то время они молча продолжали трапезничать, пока Элео не ухватился за мысль и не переспросил, что именно тот имеет в виду.

— Вот если только ты можешь погружаться, — пояснял Леден, — то давай будем считать, что это и есть твоя работа: каждую солсмену искать что-то, что бы помогло нам определиться с нашим дальнейшим путём.

Элео потупился в пол и издалека начал тему, что уже множество раз Леден отвергал:

— Лед, все, как и раньше. Лоза говорит мне, что мы должны продолжать путь. Ты же знаешь…

— Долго работать на этом месте я не смогу и не собираюсь, поэтому нужно что-то предпринимать, — возразил Леден сам себе. — Однако сейчас слишком рано куда-то идти, — он стал выкладывать из своего рюкзака продукты на стол. — Я купил морковь и ещё лук. Кстати, в этот раз на лавке у дедули, больше не продавалось тех книг. Наверное, кто-то выкупил их.

— Жаль, ты ведь так сильно хотел прочитать эту серию, — дежурно ответил Элео.

— Ничего. Жанр популярный, что-нибудь похожее найду в нашей библиотеке. Завтра у меня выходной. Мы с Эбвэ хотим навестить ту девочку в таверне. Думаю, за тридцать — пятьдесят градусов у меня получится собрать нужную информацию, и я вернусь домой, на базу.

— И вновь жаль, что меня с вами не будет. Я бы хотел пообщаться с кем-нибудь.

В голосе Элео читалась крохотная боль, которую он старался не выпячивать. Проницательность Ледена уловила её, однако не было ясности, что с этим делать. На том и замяли.

— Тебе лучше быть здесь, так будет безопаснее, — проговорил Леден, ровным тоном, каким обычно говорят формальные вещи, и без того понятные для всех.

После ужина, Элео принялся за погружение в королевскую лозу, приняв соответствующую сидячую позу, а Леден растворился в диване, погрузившись в свою лозу, называемую сном.

Перед тем как сознание ушло в плавание, он много думал о монархах из поместья, о ближних и дальних родственниках Элео, которым подчинялись силы природы. Леден думал конкретно над тем, что если сама природа повинуется им, то, может быть и вправду их правящая верховная позиция, совершенно естественна. Ведь нам, материалистам, не подвластно без искры зажечь пламя, или без огня разогреть воду, мы не можем вылечить рану без лекарств и времени, а они могут. Они могут и с животными общаться, и животные их любят больше, чем нас, они ведь их в прямом смысле, слушаются. Не для всех же людей это должно быть естественно, — такими мыслями Леден защищал себя от бури сомнений, накатывающей на него с каждой новой солсменой пребывания в коллективе рабочих, бури, пытавшейся сломать его мировоззрение и не дающей покоя уже долгое время.

А что, если нас всё-таки поймают? Что сделают с Элео? А что со мной станет? Я же потенциальный сообщник. А вдруг он и вовсе не монарх? Между прочим, кроме погружений в лозу он больше ничего не умеет. Кстати, интересно, почему же тогда я решил за ним следовать, раз он такой жалкий…

Какое-то острое чувство пронзило естество Ледена. Оно будто говорило об измене самому себе. Вместе с ним прильнуло возмущение и нежелание развивать такую цепочку мыслей.

Что за ерунда! Элео — мой единственный поводырь. Я должен дождаться момента, когда он повзрослеет и стану ему служить верой и правдой. Но вдруг он потерял не только память, но и все навыки лийцура?

— Смотри, Леден, — восторженно зазвучал голос Элео, Леден обернулся в окно, уже было темно, должно быть, лунь. — Смотри, я понял, кое-что!

— Что же? — спросил сонный Леден, протирая глаз.

— Я не знаю, как это называется, но смотри!

Элео присел на корточки возле камина и провёл правой рукой над старыми углями. Восторга в его глазах было немерено, а Леден раз и навсегда зарубил где-то у себя в памяти, что Элео подлинно монарх, за которым ему хочется следовать всю свою жизнь: старые угли, которые ещё вчера исчерпали свои свойства, вдруг вспыхнули таким пламенем, которое, столбом вышло из верха дымохода. Оно не только вспыхнуло, но и продолжало гореть, заполонив все пространство камина внутри. Можно было только гадать, насколько длинный язык пламени выглядывает с верха трубы, на крыше.

— Ты сделал это…

Леден впервые за долгое время вновь отдался внутреннему призыву, что сопровождал его всю жизнь. Призыв к принадлежности и подотчётности своей святыне, своему поводырю, своему монарху. Из поколения в поколение такой внутренний призыв сопровождал его предков и был отличительной чертой всех материалистов. И вот, в этот момент, внутри Ледена была поставлена судьбоносная точка отсчёта, начиная от которой он будет идти дальше без доли сомнения, полностью уверенный и верный своему монарху, пусть ещё не совсем зрелому.

Хоть и были сомнения в истинности и естественности монаршего строя, Леден хорошо помнил и придерживался учению монарших доктрин, прописанных в Иурисе, и те идеалы, подтверждение которым находил глубоко у себя в нэфэше.

Ещё с момента их первой встречи с Элео, он почувствовал к нему необъяснимую привязанность, которая заставляла закрывать глаза на многие недочёты, что по отношению к другим людям, он с большим трудом прощал: начиная от нарушения своего личного пространства, заканчивая, бестактным поведением. Оправдание большинству промахов Элео Леден находил в том, что его друг лишился памяти, поэтому казалось очевидным, что какое-то время он должен проявлять к нему понимание и поддержку.

Глаза монарха отражали пламень камина. Леден понял, что это тот самый момент, когда Элео сдвинулся с места. Использовав свой монарший потенциал, он смог создать столб пламени, который поражает своими масштабами. Для самого же Элео это мало, о чем сказало.

Глава 12

Дебош