Бесплатный фрагмент - Я уеду жить в Брисбен

Посвящается…

Елене, Стефании

Максиму

Майклу, Шону, Эйдану, Каллуму, Донне, Скотту, Мардж и Рону

Маше, Нине

Алеше

Адриане, Сюзан, Абелардо, Риккардо

Ксюше, Вове и Алисе

т. Свете и Елене К.

НИУ ВШЭ СПб и Григорию Львовичу

О книге

Эта книга создана по следам моего Телеграм-канала Sofi&Co. Изначально канал создавался без какой-либо определенной цели, я тогда получила известие о выделении мне гранта на обучение в Австралии, и мне хотелось делиться с друзьями обо всем, что меня окружало.

Со временем аудитория канала росла, количество заметок увеличивалось, список тем ширился, и я пришла к осознанию того, что это похоже на некую автоэтнографию: мою рефлексию на внутреннюю трансформацию на чужбине.

За первый год обучения на PhD (докторская степень) в Квинслендском технологическом университете в австралийском городе Брисбене мне удалось погрузиться не только в процесс обучения, но и в местную политику, познать тонкости английского языка с австралийским акцентом, попробовать чуть ли не все кухни мира, изрядно попутешествовать и, главное, узнать себя лучше.

Книга может быть полезна тем, кто собирается или уже учится за рубежом. Процессы адаптации к австралийской академии у меня происходили нелегко. Подозреваю, это общий тренд. Кроме того, она будет полезна тем, кто в минуты экзистенциального кризиса не может решиться. Решиться под грузом общества быть свободным и делать то, что нравится.

В общем, к концу первого года обучения я обнаружила, что пишу не одну, а целых две диссертации…

Я уеду жить в Брисбен

Это история про то, как я уехала жить в Брисбен. За три года жизни в Австралии я накопила целый сборник заметок о жизни в новой стране, поступлении на PhD (высшая ученая степень за рубежом), австралийской академии, своей психологической трансформации, а также процессе адаптации к жизни на колоритной чужбине.

Мне хотелось бы поделиться этим опытом с читателями, студентами и просто обывателями. Здесь не будет краткого пособия. В чем я уже успела убедиться — у каждого свой рецепт счастья, и он уникален. Но, может, мой откроет правду, что Золушка из среднестатистической российской семьи использовала возможности и следовала стратегиям и таки поступила на PhD в другой стране.

Лет через 30 мне захочется перечитать это все, показать своим внукам и сказать: «Бабка-то у вас неровная была!»

Если не вывозишь — возвращайся!

Thought I belong to a different tribe
Walking alone, never satisfied, satisfied
Trying to fit in but it wasn’t me
I said, «Oh no, I want more
That’s not what I’m looking for’

Madonna Louise Ciccone

«Я тут, короче, думал по поводу ночного разговора. И понял, что ситуация мне очень не нравится. В динамике. Смысл в том, что ты принимаешь решения, реализацию которых ты не можешь обеспечить. То есть ты решаешь, а обеспечивать должен кто-то — мы с мамой. И это заходит все дальше.

Но тебе не 17 лет, а уже 22. Это твоя жизнь, и тебе надо учиться ее жить. Самостоятельно. Но вся система, в которой ты живешь, идет к тому, что ты не хочешь принимать взрослых ответственных решений. Чем дальше, тем больше. Это называется инфантилизм.

Ты хочешь учиться? Получать дополнительное образование за рубежом? Прекрасно! Прими решение и обеспечь его реализацию. Сама. А мы поможем. Помощь — это когда ты говоришь: я хочу купить машину, у меня есть 250 тыс., мне надо еще 100. Это понятно. А не когда ты говоришь: я еду в Финляндию, мне там не на что жить. Не на что — не едь!

Ты мне тут сказала: мне что, обратно домой возвращаться? Возвращайся! Если ты не вывозишь. Если не вывозишь — возвращайся! Это будет самостоятельное ответственное решение. В отличие от решения: я тут немного еще покатаюсь на саночках.

Надо жить реальной жизнью. Реальность — она вот такая. Кусок хлеба надо всегда из жизни выгрызать зубами».

Я сидела на кухне своей съемной квартиры в Питере и перечитывала папино письмо. Тогда у меня не было слез, слезы были у мамы, ей я зачем-то показала эти сообщения и тут же пожалела. Была страшная злость, обида на отца, но сильнее было желание доказать всем в мире, что он неправ.

Мама с папой развелись, когда мне исполнилось 6 лет. Все это время он помогал нам с мамой. С 15 лет я уже работала на местном ТВ корреспондентом наравне со взрослыми журналистами. В 17 лет из маленькой «Девятки» (по паспорту Железногорск Красноярского края) я одна перебралась в Питер и поступила на политологию в Вышку (Высшая школа экономики). Бакалавриат окончила чуть ли не с отличием, одна из всего выпуска защитила диссертацию на самый высший балл и сразу же начала работать пиарщиком в маленькой никому не известной фирме. Птенец вылупился из гнезда слишком рано, но, по слухам, все еще не был самостоятельным.

На работе поначалу все шло хорошо и, как казалось, даже к успеху. Мне выделили стол, новый компьютер, специально создали должность под меня, я получила пару личных премий, в голове было много новых проектов. Меньше чем через год я поняла, что все катится ко дну: от неадекватных приказов начальницы до уничтожения всех моих инициатив на корню. А самое главное — царила страшная апатия в коллективе: никто ни за что не хотел брать ответственность, и я начала бояться, что и меня засосет эта трясина.

Я перестала спать ночами, на лице сразу выскочил миллион прыщей, скакала температура. Все мое тело боролось против этой злосчастной работы. Начальница, будто чувствуя мой созревающий уход, подливала масла в огонь и инициировала еще большие конфликты.

В один июньский день, когда мне хотелось в голос послать ее на три известных буквы, я позвонила маме. Все это непростое время она была со мной на связи. «Пишу?» — спросила я, имея в виду заявление на увольнение. «Давай!» — тут же поддержала меня она.

Трамвай возможностей

Этот год был какой-то дурацкий в моей жизни. Дурацкий, но переломный. Я осталась без работы в съемной квартире, за которую мне надо было платить, без какого-либо понятия, что делать дальше. А самое главное, я была одна в самом красивом и депрессивном городе России — Санкт-Петербурге. Из позитивного оставалась магистратура по политологии в той же Вышке, которую я каким-то образом умудрялась совмещать с полноценным рабочим днем.

Я не знала, чего хочу, куда мне идти, бездумно рассылала свое резюме на «Хедхантере». Пройдя с десяток интервью, насмотревшись на расплывшиеся и наглые рожи нанимателей ООО «Мы крутые», я поняла, что такого рода пиар — это совсем не то, куда бы мне хотелось двигаться. Начала вспоминать — а о чем я действительно мечтала, но по каким-то причинам не смогла осуществить?

В 17 лет я очень хотела поехать по «Work and Travel» в Америку, где, работая официанткой или хостес, смогла бы провести несколько месяцев в стране мечты тинейджеров. Я даже прошла интервью, но мой на то время бойфренд интервью пройти не смог, и я из солидарности не поехала. Дура, конечно!

Для Work & Travel в магистратуре уже было поздновато, а санкции были в самом разгаре. Зато в универе работал международный офис, где была возможность поехать в зарубежный вуз и учиться по обмену, а также быть бадди (от англ. buddy — товарищ, наставник) для иностранных студентов в России.

«Соня, обязательно сходи туда!» — сказала, помню, мама после моих очередных терзаний «кто я, где я». И в один прекрасный день, после тонны бесполезных собеседований, я все-таки решила наведаться в международный офис.

Четко помню, как села на 3-й трамвай возле Сенной и как меня тогда одолевали страхи, сомнения, неопределенность. Зачем мне это нужно? Что они мне там скажут нового? Из этого ничего не выйдет. Наверное, так происходит с каждым, кто боится больших перемен в жизни.

В международном офисе меня тепло встретили и тут же предложили быть одним из наставников американской группы студентов, которые приезжали на недельное обучение в Вышку. Предлагалось познакомить их с культурной жизнью города, показать знаковые места, а еще лучше — завести в парочку баров и научить чокаться по-русски. У меня не было особых дел, мне страшно нравилась эта перспектива, и я согласилась. Why not?

Сами вы Брно!

Через пару месяцев меня прикрепили к двум немецким студентам, они должны были учиться у нас семестр по обмену. Общалась я не только с ними, а практически со всей группой приезжих студентов. Я ужасно гордая ходила с ними по универу и болтала на своем среднем разговорном английском, сидела вместе с ними на парах, и мне все время казалось, что одногруппники мне страшно завидуют.

Именно в тот момент я начала понимать, что все возможно. Миф о недоступности обучения за рубежом, если у тебя нет богатых родителей, благодаря моим иностранным друзьям быстро развенчался. Главное — иметь мозги и желание учиться, сказали мне немецкие товарищи.

И я начала собирать документы уже для своего семестра по университетскому обмену.

Среди всех возможностей мне приглянулись университет в Хельсинки и университет в чешском городе Брно. Я нашла человека, который уже съездил по обмену, взяла за образец его документы и отправила свою версию по электронной почте. И стала с нетерпением ждать ответа.

«Сами вы Брно!» — ответили мне и приняли на семестр по обмену в университет Хельсинки. Меня! В последний семестр моей магистратуры. Меня! Без работы и больших планов на будущее. Казалось, весь мир у моих ног, оставался только один вопрос, и он был денежный.

Обучение в Хельсинки ничего не стоило, но жить там на что-то надо было. 2015-й год, разгар санкций и дорогого евро, я без работы, у меня есть меньше трех месяцев, чтобы что-то предпринять.

Я обратилась к папе, ответ вы уже знаете. Кризис, санкции, «не вывожу». Я брала новые подработки, какие только могла; вернулась к подработкам старым, чтобы накопить стартовую сумму. Мама набрала кредитов и влезла в долги, только чтобы меня отправить учиться. В минуты отчаяния я хотела все бросить к чертям, потому что не могла смотреть, как выжимаю из нее все последние соки. Но голос на том конце провода все время твердил: «Ничего не знаю, ты едешь в Хельсинки!».

Хельсинки, I’ll be back!

Это история не про Хельсинки, хотя именно там я стала намного ближе к моей мечте учиться за рубежом.

В конечном счете, чему меня научил Хельсинки? Не бояться идти на контакт.

Для своей магистерской диссертации по политологии мне нужно было провести интервью с сотрудником хельсинкской администрации. Я долго ходила вокруг да около, оттягивала момент, страшно боясь завести академически деловой разговор, да еще и с иностранцем. В конце концов, на одной из многочисленных встреч в местном коворкинге наткнулась на собрание администрации с местными бизнесменами и с большим страхом, запинаясь, спросила у рядом стоящей женщины, как мне выйти на нужного человека. Финка указала мне на долговязого мужчину в желтой толстовке, а он в свою очередь рассказал, как связаться с необходимым мне департаментом. Так я познала великую силу нетворкинга.

На интервью не было этого привычного для меня жлобства с претензией, через которое я проходила при поисках работы в России. Никто не хотел и не старался показаться крутым и важным, — наоборот, приятная финка Паола напоила меня чаем, ответила на вопросы и даже подарила книгу о российско-финских отношениях.

Хельсинки подарил мне дружбу с Майклом и многими другими студентами, с которыми мы до сих пор поддерживаем связь и даже путешествуем вместе. Майкл, родом из Сиднея, познакомил меня с австралийской культурой, пригласил с друзьями отпраздновать День Австралии в Хельсинки. Он был почти единственным и самым ярким (рыжим) представителем этой культуры среди студентов по обмену. Это был, конечно, мне знак, но до неведомой экзотичной земли аборигенов с рыжим Майклом в придачу оставалось еще далеко. Я о ней еще и не подозревала.

Денежный вопрос все еще стоял остро. Мама из последних сил помогала мне, как могла, а евро неумолимо тянулся к отметке 91 рубль. Я ела по утрам только овсянку с маслом, в результате чего поправилась примерно на пять килограммов к концу обмена (правильно говорят, от голода — пухнут)! Я не могла себе позволить обеды в студенческой столовой каждый день, хотя они и стоили каких-то 3 евро, ела дома.

Моя подруга из Швейцарии до сих пор удивляется, почему я не ела вместе с ними за компанию. Мне приходится врать, что было невкусно. Им, швейцарцам, не понять. Потом я нашла небольшую подработку, стало полегче.

Но все это было неважно, ведь в голове у меня крутилась одна мысль: «Я вывожу».

Метод коврового покрытия

Недавно я общалась со своим итальянским другом, он тоже в свое время съездил по обмену в Хельсинки. Мы обнаружили, что наше поведение было практически одинаковым после окончания обмена.

И он, и я, оказывается, после обмена заперлись дома в своих комнатах и начали выстраивать планы, какой теперь станет наша жизнь. Было понятно уже точно, что не такой, как прежде.

Я очень люблю почитывать блог James Clear, и мне нравится применять его стратегии в ежедневной рутине. Раз уж книга об Австралии, то и расскажу, как одна из них помогла мне поступить в австралийский университет.

Еще до поездки в Хельсинки я начала отправлять свои заявки на гранты, стажировки, стипендии в зарубежных вузах. Среди них были стипендии Британского правительства Chevening и немецкая служба академических обменов DAAD, которые частично покрывали обучение в магистратуре или аспирантуре в Великобритании и Германии. Я экстренно сдала IELTS, международный тест на знание английского языка. Мне повезло, что в Вышке на парах по английскому нас два года натаскивали на этот формат, и даже госэкзамен мы сдавали именно в формате IELTS.

Через год, всего лишь с недельной подготовкой, я сдала его на 7 баллов из 9 возможных, что является достаточным основанием для зачисления во множество университетов и для получения визы (барьер колеблется в районе 6,5 балла).

В общем, я подавалась раз в месяц по крупной заявке, и еще были мелкие по типу конкурсов или стипендий. Для себя я назвала это «методом коврового покрытия».

Но в данном способе есть два подвоха. Никто не любит получать отказы. Когда накапливается несколько десятков поданных заявок, вы перестаете видеть берега или, что еще хуже, терять веру в то, что из этого что-то выйдет.

Я вначале тоже была не готова получить столько «нет». Некоторые заявки просто игнорировались. Один из потенциальных супервайзеров из Сиднея написал, что моя заявка не отвечает реальным мировым проблемам или не представляет собой интеллектуальный пазл (так академики иногда обозначают исследовательскую проблему). Казалось, что кроме Хельсинки успех меня не ждал нигде.

Что говорит Clear? Он советует начать считать. Казалось бы, что проще — начать записывать, сколько заявок ты отправила и какая из них выстрелила. У каждого получится своя пропорция, на тот момент у меня вышло 1 к 6. Из шести заявок тогда выстрелил только Хельсинки. Открыла недавно ежедневник и обнаружила: что всего за восемь месяцев я подала 12 заявок. И одна из них, получается, сработала — меня приняли на обучение в Австралию после окончания магистратуры в Питере. Сейчас моя пропорция успеха уже намного выше.

Эта стратегия применима и к другим областям жизни. Например, вы работаете менеджером по продажам и совершаете 100 звонков в день. Посчитайте, сколько из них ведут к реальным продажам. Какова пропорция? Психологически станет легче воспринимать цель примерно на одну шестую.

Что такое пиэйчди

В Австралии меня приняли на пиэйчди (PhD), и могу представить, что для неподготовленного человека это слово из трех букв ни о чем не говорит.

Пиэйчди — не ругательство, а аналог нашей аспирантуры за рубежом. Туда поступают после окончания бакалавриата и магистратуры. Правда, есть принципиальные отличия от российской научной действительности, а также свои плюсы без минусов.

Допустим, в России ты поступил в аспирантуру, отмучался от трех до шести лет и задумался, а не поехать ли мне работать за рубежом, степень-то есть! На пороге любого мало-мальски приличного университета тебя не пропустит фейсконтроль, а точнее — «Степень-контроль». Удивление, шок, злость. Но наши аспирантские степени не имеют такой же значимости при приеме на работу в других странах, как знаменитое пиэйчди.

В России на сегодняшний день не присуждают пиэйчди как научную степень. Добро пожаловать в мир фрустрации или «как пройти до ближайшего посольства за визой?»

Передо мной стоял выбор — опять поступать на зарубежную магистратуру, либо на пиэйчди, чтобы продолжать свою карьерную деятельность в академической сфере. Здесь чаша весов склонилась в пользу зарубежной докторской степени. Тем более мой вышкинский магистерский диплом принимался во всем мире, и я могла претендовать на получение и высшей степени. Получать знания того же уровня в магистратуре, что и прежде, мне показалось бессмысленным. Да и прельщало, что в возрасте двадцати семи лет ко мне будут обращаться не иначе как «Доктор Глазунова». Главное, чтобы это делали не на борту самолета, когда кому-то плохо…

В России, чтобы заслужить звание доктора наук, нужно потеть чуть ли не десятилетиями. У нас доктор наук — обязательно профессор по должности в университете. Во всем остальном мире ты можешь быть доктором, но не профессором, это звание присваивается по мере движения по академической лестнице.

В каждой стране есть разные сроки пиэйчди-программ, в Америке преимущественно от 5 до 7 лет, в Великобритании, в зависимости от университета, где-то три года, где-то 7.

Я поступила в Квинслендский технологический университет в Брисбене, а также получила право на стипендию, которая покрывала как обучение, так и проживание. Со званием «доктора» мне предложено было справиться всего за три года. Это ли не чудо — отправить по интернету заявку, без блата и денег быть принятым в зарубежный вуз?

Ну а самый главный плюс всего этого мероприятия в том, что передо мной будут открыты любые научные двери после этого, будь то в Амстердаме или Филадельфии, степень-то — железная! Только учись!

Джетлаг по-австралийски

Есть несколько лайфхаков, как добраться до Австралии из Москвы и на что обращать внимание при перелете. (Должна признать, большинство из них подсказал мой закадычный друг из Сиднея Майкл, бывший туристический агент, а, как известно, бывших турагентов не бывает).

Существует три варианта перелета из Москвы в Австралию. Первый — рейс с двумя пересадками. Несмотря на короткие остановки, вам придется чаще впиваться ногтями в подлокотники, потому что взлетов и посадок в сумме будет 6. Не рекомендуется для тех, у кого есть проблемы с давлением, хотя это один из экономичных вариантов перелета. Операторы — AirSerbia и Etihad Airways.

Второй вариант — рейс с длинной пересадкой в Азии, чаще всего в Таиланде или Китае. Длительность каждого из полетов около 9 часов, а пересадки — 17. Плюсов целых два: есть шанс посмотреть город и его достопримечательности, а также бесплатно разместиться в отеле аэропорта. Так, если покупаете билеты на сайте AirChina, можно попросить у оператора забронировать бесплатный номер в аэропорту, чтобы выспаться. Конечно, наличие таких номеров никто не гарантирует, тут все действует по принципу «First come, first served», но попытаться стоит.

И, наконец, вариант от компании Etihad, полет с короткой пересадкой в Абу-Даби. Его я выбрала по двум причинам: относительно низкая стоимость, и приехать в Брисбен нужно было как можно быстрее, учеба на носу.

Но где же обещанные лайфхаки?

Лайфхак 1: Забудьте про поисковики Skyscanner или Ozon Travel с их наценкой. Ищите сразу на сайтах авиаперевозчиков или лайфхак под номером 2: агентства путешествий — ваши лучшие помощники. Майкл посоветовал STA Travel с хорошей репутацией и филиалами по всему миру, где студентам предоставляется значительная скидка. «We wish you a pleasant flight».

Лайфхак 3: сыграйте на валютном курсе. Филиалы STA расположены по всему миру, сайты у них разные, и валюта, собственно, тоже. На тот момент слабее всех была старушка Европа, экономия получилась около 10 евро. «We are glad to see you on board».

Лайфхак 4: регистрируйтесь за 72 часа. Да-да, не за 24. Выберите любимое место у окна или прохода, ближе к кабине пилота, так можно будет получить желаемое блюдо из меню, а не то, что осталось в тележке. «Can I see your boarding pass, please?».

Лайфхак 5: не наряжайтесь. Уверена, жители ОАЭ оценили глубокий разрез на моей тунике, а также прекрасный макияж, который пришлось смыть, как только зашла на борт. Не забудьте захватить толстовку, ведь системой кондиционирования управляют бортпроводники. «Would you like a blanket?»

На этом мы заканчиваем наш полет. «Thank you for flying with Etihad Airways! We hope to see you again!»

Профессор Преображенский

Одной из важных стратегий в поступлении для меня стал выбор наставника. Сейчас я убеждена, что если ты сам не выбрал профессора, не установил первый контакт, не стоит даже пытаться подаваться в университет.

На первом курсе Вышки я выбрала Его, своего первого научного руководителя. Не зная правил, неосознанно, но это оказалась любовь на всю жизнь! Потом оказалось очень сложно выходить из-под его крыла, с ним ты проработал 6 лет, и у вас с ним было полное взаимопонимание.

В магистратуре и бакалавриате есть шанс узнать преподавателей лучше или даже поменять. В аспирантуре и на пиэйчди такое маловероятно. Вжух — и на ближайшие три года ты заложник ситуации, которую по большому счету ты создал сам. А бывает, что не сработались, не сошлись характерами! Поэтому перед тем как подать документы, обязательно нужно просканировать список преподавателей на пример схожих тем, как минимум. А как максимум написать потенциальному научному руководителю на личную почту и напрямую спросить, заинтересован ли он в проекте. Поверьте, это решит сразу кучу проблем. Отвечают быстро — проверено.

Если человек ответит как-то неадекватно, то ждите беды и на последующие учебные годы. Ну а если он будет готов с вами работать, то все остальное — это дело времени.

Есть еще несколько лайфхаков. Не надо подавать свою заявку в абстрактное место с абстрактными мыслями. Ваши научные проекты не должны быть обезличены. Если вы выбрали профессора, потрудитесь найти его статью, вставить пару мыслей, подумать, как еще можно дополнить его труды (если вы действительно смотрите в одном направлении). Если это работы целого исследовательского центра, упомянуть можно и про них.

Мне в этом плане повезло. Еще в магистратуре я построила свою диссертацию вокруг работы профессора, ну скажем, Преображенского. И перед тем как податься на австралийский грант, узнав все требования, я не поленилась написать ему и узнать, готов ли он сотрудничать. Преображенский с Зеленого континента ответил с энтузиазмом, а через какое-то время сам предложил поговорить по скайпу и обсудить детали. Оказалось, у нас много общего, и он даже чуть-чуть говорит по-русски. Ну а дальше вы знаете.

Итак, профессор, ручка, письмо!

Я не должен лгать, профессор

Моя мама, редактор газеты с большим стажем, всегда удивляется, когда еще молодые журналисты используют в тексте советские штампы или бюрократические обороты. «Откуда в вас это?» — спрашивает их она. — Ведь вы родились уже в другой стране!»

Вот и я спрашиваю, откуда? Филологи, журналисты, продвинутые писаки назвали это заболевание «канцеляритом», и, похоже, оно у многих в крови. Я знаю о болезни, борюсь с ней каждый день, будь то обычный текст, письмо профессору или резюме. С детства нас учат, что все должно быть по форме, официально и на выхолощенном языке, а то вдруг тебя еще воспримут несерьезно! И если дома в большинстве случаев советскость и заумность текста до сих пор поддерживается, то в Австралии вызывает лишь недоумение.

В Австралии канцелярит выдает в тебе чужака. И хотя 78 страниц визово-оформительского ада говорили об обратном, но бытовое и деловое общение здесь совершенно другое: оно — несерьезное!

Расскажу на примере академии. Помню, как нас в школе, университете учили структуре английского письма. Если адрес, то в правом верхнем углу обязательное Dear Sir/Madam. Если не знаешь адресата, и не дай Бог ошибиться с Yours faithfully и Yours sincerely.

Я подала заявку в докторантуру именно таким образом, вдруг получила ответ из Австралии: Hi, Sofya! Неслыханно! Они ответили мне так просто. Ни тебе обязательных пожеланий в конце, ни чопорной структуры. Односложно и по делу.

Спустя полгода, так и хочется написать в очередном письме: «I am writing to you in order», австралийцы, а вслед за ними и коллеги с университета, такую серьезность не поймут, и бросят тебе в ответ свое недоумение в виде Hi (не то, про которое вы подумали). У меня один вопрос — зачем нам все это вдалбливали? В голове сразу картинка из Гарри Поттера, где Амбридж преподавала магию без магии и заставляла выцарапывать «Я не должен лгать, профессор». Лгать, что ты такой из себя весь серьезный, а на самом деле нет…

По правде сказать, тут и профессора Амбридж бы не было. Назови я ее здесь «Профессор Амбридж», она бы неудобно поежилась в кресле и сказала бы: «Пожалуйста, зовите меня просто Долорес». Долорес может быть только что окончившей PhD-коллегой или заслуженным профессором за 70.

У них еще ведь и отчеств нет! Но профессорам таким образом не надо выражать свое почтение, зачастую оно и так заключается в их должности на факультете и других научных заслугах. Иному, правда, может показаться, что тут все равны вне зависимости от статуса и возраста. Но это не так.

В университете есть своя иерархия, и, думается мне, вряд ли кто-то до второго года обучения считает нас настоящими учеными. Но как же становится легче, когда ты не тратишь время на размышления, как построить письмо, как лучше обратиться, в какой момент сделать реверанс. Не боишься быть несерьезным в общении.

В общем, остерегайтесь канцелярита в Австралии, а вот про другие страны я такого сказать не могу. Кэжуал-общение приветствуется не везде, узнала я скоро.

Я — не последняя буква в алфавите!

Недавно прочитала у Чака Паланика — чтобы стать успешным писателем, нужно очень умеючи прятать «Я» в повествовании от первого лица.

Прошерстила все свои заметки в блоге. Черт, да там же в каждом предложении выпячиваю свое «Я». Предлагается заменять на мое, моя, мои… Будто бы читатель на подсознательном уровне отвергает личную форму повествователя, и он сразу же сворачивает вкладку. Но если Я плевала на советы Паланика, он не писал про циклоны Австралии и ему не было страшно, то как же быть с исследованиями, где последняя буква русского алфавита — табу?

После шести лет академической школы у меня уже неплохо получалось жонглировать словами в предложении так, чтобы никто не понял, кто автор. Отсутствие Я как будто давало мне статус независимого исследователя: он не вмешивается в ход события (если это не включенное наблюдение), беспристрастен, может судить о событиях свысока. Хорошо, что русский язык велик и могуч и можно легко скрываться за другими словами, менять порядок слов в предложении.

В России нелюбимое учеными слово мне приходилось заменять на «Автор», «Исследователь», иногда писала «Мы», подразумевая себя и научного руководителя. Еще получались прекрасные в несколько строк предложения без единого глагола, то есть за отсутствием автора терялось и действие. Чем дальше, тем быстрее приходило понимание того, что отсутствие Я на качество исследования никак не влияет, но вот за таким стилем теряется сама суть.

В моем австралийском вузе академический язык сравнивают с мертвым ровно по тем же причинам, что и у нас. Сложность заключается еще и в том, что англичане непреклонны, в каждом предложении должно быть сказуемое и подлежащее. И здесь приходится прибегать к помощи пассивного залога, который также нагружает смысл предложения.

Что делать? В университете рекомендуют заменять пассив на актив, использовать как можно больше глаголов и писать Я. И тут нельзя не согласиться, ведь вы пишете это исследование, раскидываете мозгами, выбираете подходящий инструментарий. В конце концов, вы, а не кто-то другой, ответственны за работу и результат. И это чувство ответственности прививается здесь с самых первых занятий.

В общем, якать в Австралии можно сколько влезет. Как поется в одной известной песне, не надо стесняться!

Вы — водитель автобуса

Название главы может натолкнуть на мысль, что это про тех горе-студентов, кто так и не смог освоить университетский курс и в водители пошел. Но здесь о другом.

В Брисбене мне предстояло познакомиться с коллегами на ориентационной встрече факультета. Он, факультет, очень креативный в прямом и переносном смысле слова (Creative Industries Faculty). Кроме того, объединяет актеров, продюсеров, дизайнеров, журналистов, художников и даже коммуникативистов. Основной упор в обучении идет на междисциплинарность и практичность. Никому не нужна теория в теории (что меня безумно радует!). Используя теорию, вы должны создать инновацию, которая пригодится в реальной жизни.

На встречу пришло около 100 человек, кроме PhD-студентов здесь также присутствовали магистры и DCI (Doctor of creative industries, для отъявленных практиков). В памяти сразу мелькнули картинки с бакалаврской встречи в Вышке, где меня, 17-летнюю девчонку, вдруг стали называть громким словом «коллега». И хотя мои воспоминания с того события очень даже теплые и приятные, но есть несколько вещей, о которых нам тогда не говорили…

«Здравствуйте, Софья!» Ко мне подошел декан факультета, а я вздрогнула — откуда он знает, как я выгляжу и как меня зовут? Дело в том, что мою заявку рассматривали всем факультетом, кандидатуру обсуждали на нескольких уровнях, поэтому мой случай — может, и совсем типичный. Но короткая дистанция, которую у нас бы приняли за фамильярность, здесь обычное дело. А после пятого человека уже не страшно.

«Мы здесь, чтобы вам помочь» — банальность, но эта мантра повторялась от спикера к спикеру. Библиотекарь ли, IT-специалист, преподаватель, психолог — мы все здесь, чтобы обеспечить вам идеальные условия для обучения. Самое главное, что требуется от студента, умение задавать вопросы, а глупых вопросов здесь не бывает.

В моей докторантуре нет экзаменов или экзаменаторов, есть Шаги (Milestones), Подтверждение кандидатуры (Сonfirmation stage) и Финальный Семинар (Final seminar). Эти слова не приводят в ужас, а наоборот, как будто ведут тебя по особенному маршруту.

«Вы — водитель автобуса!» Пожалуй, самый распространенный слайд на ориентационной встрече, и он созвучен с горячо мною любимой «Теорией автовокзала Хельсинки» (Stay on the fucking bus!). Метафора с автобусом означает, что у вас есть свой маршрут, навигатор в виде супервайзера, есть пассажиры, команда, помощники, но только вы — водитель. И вы определяете, куда вам ехать, по какому пути. Главное, не спрыгнуть с автобуса!

Многие также здесь ассоциируют с PhD слово journey. Эта ассоциация наконец-то помогла мне осознать, почему я люблю исследование. Оно всегда увлекательно: итог, несмотря на гипотезы, всегда непредсказуем, и какой бы ни была длинной дорога, у нее всегда есть конец, то есть результат.

Три проблемы
PhD-исследователя

Прошли первые дедлайны, проект диссертации утвержден на кафедре, и… что дальше? Романтика PhD быстро растворилась в рутине и бесконечности страниц академического текста. Твоих или чужих, неважно. Прокрастинация кажется немодным хипстерским словом, она захватывает тебя и утаскивает на свое дно, откуда с трудом видно слово «Защита». Я рисую не какой-то апокалипсис, а реальность первого года обучения. То, как я ее вижу.

Первая проблема исследователя — процесс написания обзора литературы. Чему нас там учили в школе? Читать и писать? Вот, пожалуй, два главных навыка, которые нужны для этой части диссертации. Умножать и вычитать не просят. Каждый день, пять дней в неделю, иногда больше. Я спросила у своих коллег, как они выжили в этот период. Признают все, неимоверно скучно, спасались по-разному.

Сначала я путешествовала, сходила на все воркшопы мира, потом ударилась в спорт, пошла на танцы, обошла все фестивали и рестораны в Брисбене, но вот приходишь ты домой в воскресенье вечером, и в голове начинают говорить всякие Бимберы, Блумлеры, Далгрены, Колманы, или еще хуже — Лассуэллы или Липпманы, Хабермасы. Кто все эти люди? Что им от меня надо?

Вторую проблему исследователя можно назвать «ты слишком много на себя берешь». Речь идет об объекте исследования. Первый год исследования ты только и делаешь, что сокращаешь угол обзора. Из 180 градусов хорошо, если останутся 10. Этот долгий и мучительный процесс обусловлен тем, что ты ограничен временными рамками, в моем случае три года, в Европе и Америке от четырех лет и больше. В каких-то случаях это финансовые ограничения: проводить эксперименты, собирать фокус-группы, интервьюировать 300 человек — просто нереально, какой бы привлекательной ни выглядела перспектива наглядности результатов.

Ну и самая простая причина, конечно, в возможностях твоего сознания, нельзя познать все. Да часто это и не нужно. Но определиться, за какой кусок пирога взяться, порой очень трудно.

Другая проблема PhD для меня здесь — академическая этика. Ты должен думать о других, заботиться о них по библейским заветам, строить свой дизайн исследования так, чтобы никому не было обидно. Как все было просто в России! Там я делила, вычитала и умножала петербургских депутатов, а потом им же и вещала с трибуны, обзывала еще, по-научному. Никакой этики, только хардкор!

Если серьезно, то в моем университете есть целый этический комитет. За каждым факультетом закреплены этические советники, а перед тем как перейти к эмпирической части, нужно получить одобрение этического комитета. Никто не даст тебе интервьюировать просто так: как, когда, в какое время, что, где, с какими рисками. Дальше больше: ни одну научную статью нельзя отправить на печать без этической цензуры! Мне еще это предстоит. Уже страшно.

В целом, первый год PhD — то еще испытание. Но есть и оптимистическая нотка. Это тот самый период, когда ты можешь прокачаться, т.е. восстановить и дополнить свои знания новой или классической литературой. Наконец, за это время ты все-таки понимаешь, что именно хочешь исследовать. Чаще твое представление до и после — две разные вещи. Просто не дай себе засохнуть.

Нетворкинг: твори добро,
как пел Шура

Нетворкинг — не просто модное американское слово, это в наше время часть жизни любого продвинутого человека с карьерными устремлениями. Всю пользу нетворкинга, к своему сожалению, я обнаружила только к концу бакалавриата. Когда закончилась учебная лафа и начался поиск работы, я поняла, что объявления на хедхантере не могут мне помочь трудоустроиться. Поняла, но не осознала.

К концу магистратуры ситуация еще более осложнилась: мои знания стали еще более узконаправленными, а контактов в сфере политкоммуникаций — раз-два и обчелся. Начался тяжелый процесс поиска работы в разных городах, смежных областях профессии. Не без помощи моего любимого метода коврового покрытия, о котором я рассказывала раньше. Но, конечно, мир капитализма в лице австралийской академии доказал, что все это время я протирала штаны и не брала быка за рога. А надо было. Мне было неудобно, я стеснялась саму себя, заранее программировала негативный сценарий.

В Австралии нет слова «стесняться», нет слова «неудобно» и даже «невозможно», есть слова «хочешь добиться», и ищешь пути, как это сделать. Нетворкинг — один из путей, и, как оказалось, наиболее эффективный.

Расскажу, как я стала здесь преподавателем. Нужен был опыт и, конечно, небольшой приработок к стипендии. Я подошла к делу с особой старательностью и даже занудством. Процесс поиска преподавательской работы на моем факультете хаотичен. Нет системы, куда ты можешь загрузить свое резюме и ждать приглашения, нет рассылки по электронной почте, не каждый научный руководитель знает, как тебе в этом помочь. Ты должен знать конкретного человека, с конкретным курсом и с конкретными потребностями для преподавания. Еще бы его найти.

Другой язык, другая культура, другой академический бэкграунд — тут не оправдание. Соревновательность в моей среде достаточно высокая, и клювом тут долго не щелкают. Первое, я перестала стесняться писать незнакомым людям свои запросы о работе. Я перестала бояться просить после отказа о трудоустройстве связать меня с другими людьми. Это привело меня к новым полезным контактам.

Мой американский коллега познакомил меня с идеей «Информационных писем». Как найти работу, если ты еще не закончил докторантуру, и до конца — как до Москвы пешком? Надо найти интересующих тебя профессоров, факультеты, университеты, напиши, что хочешь познакомиться, обсуди детали при встрече за чашкой кофе, закинь удочку о сотрудничестве. Это абсолютно американский стиль делового общения. Нужно признаться, я с ним пока только знакомлюсь и начинаю практиковать.

Чтобы найти работу, я спрашивала всех подряд — «А ты знаешь, кто нуждается в преподавателях?» Ответы, которые я получала, записывала в лист ожидания и с периодичностью в неделю или две писала письма с запросами о работе. Одно письмо по традиции на шестой раз (все тот же метод коврового покрытия!) попало в цель. Меня пригласили на интервью, его я прошла, потом мою кандидатуру одобрили — так я начала вести семинары для бакалавров и получать первую австралийскую зарплату. А на нее у меня были уже бооольшие планы.

Но это не значит, что на этом процесс окончен. Процесс поиска контактов продолжается.

У меня уже закинуты удочки на следующий семестр. Плюс не все контакты выстреливают сразу: какие-то будут полезны в будущем, и ты никогда не знаешь, как и когда они тебе помогут. Не нужно смотреть на них как на объекты предельной полезности здесь и сейчас. Важно не злоупотреблять, если люди видят, что ты с ними общаешься только ради выгоды, — сразу обрывают все контакты.

И последнее правило нетворкинга — делать то же самое для других. Соединять людей, которые могут быть интересны друг другу, знакомить их при встречах, слать и-мейлы. Я все-таки верю в силу бумеранга. Твори добро, как пел Шура, и оно к тебе не раз еще вернется…

Причем здесь
«Нью-Йорк Таймс»

Наверное, самое главное отличие на конференции нашего российского академика от того, западного, — искусство презентовать свою статью. Тык-мык, пот на лбу, постоянные паузы, «сри» вместо «three» — все это отличительная черта наших за бугром в противовес прекрасным ораторам американцам. Там сразу такое чувство, что с пеленок детей обучали искусству продаж, как в компании Амвей. Проклятые капиталисты! Один мой американский друг так распрезентовал себя перед бедными студентами-бакалаврами, что им стало неудобно в креслах. Увлекся самопиаром, нафантазировал и дождался реакции коллег — мол, врать нехорошо, бро, ты не работал в «Нью-Йорк Таймс»…

Это, конечно, крайность, но факт остается фактом: мы не умеем говорить вслух, аргументировать, продвигать самих себя. Нам легче «Войну и мир» написать, чем сделать небольшой доклад перед зарубежной аудиторией, и дело тут даже не в языковом барьере. Кстати, я здесь не исключение.

Первые месяцы в университете я молчала. Как раз-таки вследствие культурной идентичности. Думала, что наберусь опыта, да как потом выскажусь! Уверенность не приходила, но нужно было срочно что-то делать, так как близилась моя первая защита в 45 минут. Естественно, на английском. Ад.