Бесплатный фрагмент - Я сделан из такого вещества

«Я сделан из такого вещества»…

Эстер Кей

Я сделан из такого вещества…

Из двух неразрешимых столкновений…

Из ярких красок, полных торжества

Из черных подозрений и сомнений.

Я сделан из бунтарского огня,

Из силы и могущества горений,

Я из удач сегодняшнего дня

Но большей частью все же из падений…

(группа «Альфа», 1984 год)

— … Итак, — сказал святой Ари, — в тебе совмещены и слиты воедино древние души, не простые души. Рахав. Акива. Абайе. Семейство каиновых душ.

1 Акива и Рахель

Акива работал в саду, подрезая у винограда так называемые пасынки. Рахель делала вид, что ее интересует эта деятельность. Ей было скучновато: матери своей она почти не знала, подруг не завела, отец ею не занимался. Этот же человек, заведовавший всем их хозяйством, суровый вдовец и отец взрослых сыновей, ежеутренне, ежедневно становился предметом и объектом ее наблюдений.

— Какой славный, добрый человек, — подумалось Рахели. Она слышала от домочадцев раби Иоханана: этот человек работал у него и потом не получил зарплаты. Он ушел домой на праздники, поверив хозяину на слово, что у того (известного богача!) сейчас просто нет денег. И потом оказалось, что хозяин действительно загадочным образом не имел в те дни в своем распоряжении наличности или плодов урожая или даже платья, чтобы одарить работника. Но зато потом, когда Акива вернулся на работу, тот хозяин первым делом вызвал его для объяснения и вернул ему сполна свой долг, наградив сверх меры за доверие!

Акива был необычен, — считала Рахель. Не улыбается, не поет, не шутит.

Но всякое дело, всякую работу или поручение, какое выполняет, делает с вдумчивой любовью, до конца, до совершенства.

Теперь, пока барыня расспрашивает его и надоедает ему, он терпеливо продолжает заниматься делом, склоняясь над виноградной лозой.

— Вот это, — показал он, — называется «ложные побеги». Их нужно отщипывать или отрезать.

Она не поняла, спросила снова, снова не поняла, положила свою ладошку поверх его грубой руки, учась делать правильный щепок, отщипывая «пасынки».

Он отпрянул от барыни, будто от змеи.

— Поберегите ваши ручки. Не испачкайтесь! — но она уже утащила садовые ножницы и звонко смеялась, желая, чтобы он посмотрел на нее.

— Не трогай мой инструмент, — сверкнул глазами Акива.

— Я заигрываю с тобой не просто так, — вдруг сказала Рахель, — я тебя, кажется, полюбила.

— Безделье до греха доводит, — укоризненно покачал головой работник, — из-за твоих капризов меня отсюда и вовсе выгонят. Нехорошее у тебя на уме.

— Очень даже хорошее! — настаивала Рахель.- Ты свободен ведь, женись на мне и будем муж и жена!

Он был глубоко изумлен.

— Да ты с ума сошла! Куда тебе замуж, ты девчонка! Избалованная барыня, живешь на всем готовом.

— Я отца слушаться не буду, — покачала головой Рахель, — даже если он меня под замок посадит.

— Глупая, глупая.

Она тряхнула кудрями.

— Вот посмотришь, Акива, я тебе все то же самое и через неделю скажу. И через месяц, и через год! Никто меня не переубедит.

— Овца и есть овца, — грубо произнес Акива, пользуясь игрой слов: Рахель — овечка.- Только я тебя пасти не собираюсь. Я уже нарезвился в своей жизни. А вы, религиозные, иногда бываете совсем безбашенные. Ослиного укуса достойны некоторые из вас. Перемудрили вы со своей религией!

Он велел подошедшему слуге взять ведро с удобрениями и пошел разбрасывать его по саду.

Рахель увязалась за ними. Тоже стала разбрасывать.

— Ну и что, что навоз, а мне очень даже нравится, — нарочно сказала она, показывая, что вовсе не барыня она, а разумный помощник и коллега.

Слуга сильно подивился, но мало ли какие бывают прихоти у дочерей хозяйских. Акива морщился и просил Небеса, чтобы это испытание закончилось.

2 Блудница Иерихона

Рахав выпроводила посетителя, задернула золоченый шнур занавески, улеглась возле курильницы, где еще теплились воскурения. Надо бы отчитать Реуму, угольев много накопилось.

— Слушай, какова она? — неприлично хихикая, спросил царь Хацорский царя Содомского, который только что вышел из ее покоев.

— Не будь я уже царем, почувствовал бы себя царем этой ночью, — загадочно отвечал тот.

— Вот как! И это говорит владыка Содома и Гоморры! Что, так прекрасно обошлась с тобой эта женщина?

Тот сделал движение рукой, будто защищаясь от солнца.

— Не произноси ее имя, сделай милость! Я не способен даже слышать его.

— Да почему же это?

— Услышу — снова заведусь, всю страсть до судороги испытаю.

— Вот как! — прошептал завистливо царь Хацорский, — что ж, я уважу твое желание и не произнесу ее имени вслух.

— О, как я желал бы умереть, поцеловав еще раз ткань ее платья, — вздохнул содомский гость.

— Кого — ее? Рахав? — невинно разыграл его собеседник, желая посмотреть, что будет.

— Ох, стыд мой и срам! — воскликнул содомский царь и рухнул в кресла, — ты уморить меня решил, негодник! Сдохну прямо здесь.

— Так отдыхай же, или подыхай, как тебе удобней… А я войду к ней. Колокольчик, кажется, звенит.

И Хацорский владыка проследовал в покои куртизанки.

…Пинхас и Калев, представители Израиля, пришли в крепость Иерихона на разведку, посланные своим предводителем. Калев был помоложе, а Пинхас и старше был, и умел вовсе делаться седовласым старцем, ради него чудеса сотворялись уж не в первый раз. Попадая в дом прекрасной трактирщицы, он предусмотрительно превратил себя в глубокого старца.

Тридцать и один царь делили между собой Обетованную Землю до вступления в нее евреев.

Ханаанейцы прослышали, что евреи уже закончили странствия свои по пустыне и неминуемо войдут в Страну, обещанную им.

А что до евреев, то они политику ханаанейских царей не знали вовсе. Допустим, будут чудеса в войне. Но каковы их планы обороны? Достаточно ли они напуганы? Где держат склады с оружием? Как взять неприступную крепость Иерихона?

Вот что интересовало посланных со стороны Израильтян разведчиков.

А где лучше, чем в кабаке или таверне, разузнать все городские новости?

Иегошуа, посылая двух испытанных воинов, дал им благословение, чтобы выдержали все испытания. Пришли они к блуднице Рахав, когда та отдыхала после трудовых своих будней.

Служанка, Реума, массировала ее столь многими желанное тело. Другая вошла с докладом из приемных покоев в будуар.

— Чужестранцы, двое. Выпроводить их прочь?

— Чего они хотят?

— Спрашивают меду, коржей пшеничных.

— Так дай им! Ох невмоготу уже смотреть мне на мужчин!

— Ну… — замялась служанка, — эти — чуть иные.

— Что ты сказала? — ритмично в такт массажу покачиваясь на кушетке, лениво произнесла Рахав.

— Другие, говорю. — словно невзначай и нехотя констатировала та.

— В смысле? — Рахав откинулась на спину, прервав Реумины движения.

— Они не смотрят на женщин! — развела руками служанка.

— Слышь, Реума, что за новости! — засмеялась, будто монетки рассыпала, вместе со своей напарницей Рахав, убрала от себя ее руки и произнесла, весело скалясь:

— Этот царек содомский тоже до встречи со мной думал, что не смотрит на женщин…

Все трое захохотали.

— Да, хорошо ты его перевоспитала, бедолагу!

Рахав сделала резкий жест, веля им замолчать и вставая. Стало тихо.

— Другие, говоришь, — проникновенно и ласково сказала она, слегка отведя в сторону одну из занавесок и выглядывая наружу.

— Ты не увидишь их, они в углу уселись, — сказала Реума.

— Она не пьют нашу медовуху, — доложила служанка, выйдя и снова вернувшись, — они не пьют вообще ничего, кроме воды, и не едят наших коржей!

Рахав пожала плечами.

— Это еще Ни-Че-Го не значит! — она повернулась к гардеробу, — подайте мне одеться.

3 Талмудический жонглер

Абайе был маленьким мальчиком, когда остался круглым сиротой. Имя его — это прозвище. Сиротка. Раньше такие имена были! Имма (мама), Абба (папа), Саба (дедушка), Марконита (кормилица). А было такое имя — Абайе. Что значит — Сирота. Фамилия его была Бар Нахмани. Будто бы из дома Нахмани он происходит, что, в общем, было правдой. Воспитывался у родных, не у чужих. И Марконита де-Абайе (Кормилица, Воспитательница его) так и вошла в Талмуд благодаря ему.

Был он таким чудесным мальцом, что его даже на двор по нужде одного боялись отпускать. Привязывали колокольчик на шею козленку и вместе с ним отправляли. Чтобы слышать, что все в порядке с мальчиком.

Был он гениальным ребенком, а вся его жизнь, не очень долгая, в труде и трудностях быстро и ярко прошла, метеором промчалась, огненный свет оставила в ночном небе. Как те факелы, которыми он жонглировать любил.

2. Рахав оделась поскромнее и к гостям будто простая прислужница вышла, неся таз с водой для омовения.

— Господа, не потому ли не едите вы, что рук омыть вам не подали?

Величественные люди встали, приветствуя ее и кланяясь.

— Мы будем рады омовению рук и ног, госпожа, но не лучше ли было бы прислать простую служанку, а не выходить самой?

Рахав смутилась.

— Что значит — самой?

Говоривший был седовласый и точь-в-точь лицом, как ее дедушка. Устыдилась она, вспомнила, как ласкалась в детстве к дедушке и какой хорошей девочкой он ее считал.

А тот продолжал:

— Госпожа ведь знать желала, наслышаны ли мы о славе ее? Наслышаны.

Она отвернула лицо. Заговорила нарочито грубо:

— А чего ж тогда к кушанью не притронулись? — и, разыгрывая обиженную, уперла руки в боки.

— Да как же — не притронулись? — старец развернулся и указал на еду.

И точно, еда была съедена! Только объедки лежали.

Рахав все еще разыгрывала из себя простонародье:

— Ну, извините, видать сослепу возвела я на вас напраслину.

Седовласый повысил голос и в глаза ей глянул:

— Дочь моя! Ты увидела правильно. Мы не едим еды ханаанейской. Но Б-г наш готов создать видимость, чтоб помочь нам поладить с тобой.

Рахав растерянно повторила, раз уж они все равно разгадали, кто она:

— Поладить со мной? Нет ничего легче, чем со мной поладить! Только по сто сиклей серебряных кладите, и ваша очередь настанет уже завтра.

Второй гость опустил голову. Старец продолжал:

— Мы не едим ханаанейской еды, понимай это во всех смыслах, дочь моя.

— Тогда что же вам здесь нужно? — посреди этой ее фразы в залу ворвалась группа охранников с улицы.

— Госпожа, твой дом оцеплен у всех входов и выходов. Ищут чужеземцев каких-то.

— Дураки! Как он может быть оцеплен! Крепостная стена протяженностью в тысячи локтей — оцеплена?

— Увы, — обратился к ней старец, — эти люди говорят правду. Не окажешь ли милость и не спрячешь ли нас внутри?

— Еще чего! Наглости вашей нет границ!

Рахав едва не замахнулась на старца рукой. Звякнули браслеты. Внезапно оба гостя переместились в нишу. Было там место не для двух, с трудом даже для одного человека, а они спрятались там чудесным образом. Рахав ничего не оставалось, как задернуть занавеску, распустить блестящий шнур.

Никто не видел, как они туда попали. Даже она этого не понимала. Чудеса.

— Воистину, Баал и Аштарот тут ни при чем! — пробормотала Рахав, равнодушно пройдя между своих домашних идолов, — их кто-то другой опекает.

Она зашла в опочивальню.

— Где мои жемчужные притирания? Ослицы вы, что ли? Смотрите на меня, вылупились!

Служанки сразу засуетились.

— Слушайте внимательно, — раздеваясь снова, формулировала обеспокоенная облавой Рахав, — когда будут вас расспрашивать, говорите: Да, мол, были здесь чужеземцы, но поели и ушли куда-то в город.

— А если ворвутся к тебе сюда, в спальню?

— Кто?

— Ну, эти, чужеземцы.

— Этих я не боюсь. Спальня моя им совершенно ни к чему. Иерихонская стража будет везде рыскать, сбейте их с толку.

— Но зачем так рисковать? — рассудительно произнесла Реума, втирая жемчужную мазь в грудь и плечи госпожи, чтобы кожа ее светилась и казалась еще белее.

— Если передумаю и захочу их выдать властям, то уж тебя точно не спрошу, — отрезала хозяйка и перевела разговор: — Почему корица такая острая? Смолы ароматные закончились? Чувствую, что воскурения не так вкусны, как обычно.

Она перевернулась на спину и вздохнула. Подумаешь, маленький каприз, укрыть пару беженцев, путников, и то она не может себе позволить?

…И вдруг ее осенило. Она вскочила, перепуганная.

— Это были сыны Израиля! — выкрикнула она, закрыв рот ладонью от страха.- Точно, точно, у них свои боги, которых мы не ведаем.

— У них, кажется, один, — возразила Реума, закрывая сосуд с дорогим жемчужным составом.

— О! — восклицала Рахав, потрясенная, — что я натворила! Я пустила врагов в нашу страну!

— Ну так выдай их, — равнодушно пожала плечами Реума.