Бесплатный фрагмент - Я сделал это! От шизофрении к оранжевым шнуркам

Аннотация

В последние годы всё чаще появляются книги, описывающие личный опыт душевного расстройства. Эти работы очень важны как для самих авторов, так и для специалистов, которые могут увидеть взгляд с другой стороны на процесс заболевания и терапии. Кроме того, для всех интересующихся темой психики рассказ от первого лица является бесценным опытом проникновения в своеобразный личный мир автора, позволяющим развеять распространённые страхи и предубеждения, касающиеся психических расстройств. Однако нам известны преимущественно переводные работы. Данная история ликвидирует этот пробел и многое говорит о нас самих и нашей действительности. И, самое главное, автор называет себя счастливым, и это даёт всем нам надежду.

Бабин Сергей Михайлович, профессор психиатрии

Предисловие

Я страдаю от шизофрении, хотя долгие годы стараюсь двигаться к относительному здоровью. Сложно сказать, получается ли это, — скорее нет, чем да. Для такой автобиографии важно другое.

Дорога, по которой я шёл и продолжаю идти к улучшению состояния, — ощущение подлинного счастья, и это не так уж громко звучит, ведь каждый человек может быть целостным даже в условиях неизлечимой болезни. Стоит лишь…

Эта книга о становлении человека вопреки всему, и она может вдохновить вас. Вопреки вообще всему.

В книге я описал одиннадцать периодов своей жизни, причём достаточно эмоционально и, надеюсь, с долей самоиронии. Это — мой путь, как он был и есть по сегодняшний день. Выдумок на страницах нет.

Я счастлив даже после своего полного распада, развала. Я сделал это! А значит, смогут сделать и другие, а уж тем более здоровые люди.

Однако о чём речь в названии книги и при чём тут оранжевые шнурки? Забегать вперёд совсем не хочется.

Я прошёл путь на дно бездны и обратно, чтобы однажды попробовать помочь кому-то, зажечь в ком-то огонёк. Вдохновить, подать пример, а если будет нужно — поддержать на верном пути! Сделать что-то хорошее для других, не забывая при этом и о себе. Как здорово, если всё получится!

Мы не были бы людьми, не будь у нас возможности выражать благодарность. Я говорю спасибо за свою благополучную жизнь моей героической маме, профессору психиатрии, который лечил меня около семи лет, моему благотворителю психологу Р., с которым мы разговариваем обо всём на свете, а также врачу-психоаналитику Т., которая занимается со мной более пяти лет.

Мама, профессор, Р. и Т.! Эту книгу я искренне посвящаю вам. Ну и оранжевым шнуркам, конечно.

Глава 1. О моих родителях. «А теперь начинается жизнь!»

Мои родители познакомились в восьмом классе, в середине восьмидесятых. Папа перешёл в ту школу в связи с переездом из деревни, где только что стал сиротой. Его отец погиб, а одинокая мать предпочла тяготам своей жизни петлю на шее. Мальчика приютили дальние родственники из города, о которых я слишком мало знаю, хотя и общался с ними два-три раза. Кажется, они были не очень рады свалившемуся им на голову подростку с такой судьбой.

Папа казался окружающим людям очень странным. Может быть, поэтому он старался никому не рассказывать о себе. Все могли списывать его причуды на возраст. В те времена о психиатрии говорить было не принято, а детской психиатрии в нашем городе вообще не было, наверное. От любых подобных проблем в один голос прописывали такой рецепт: «Возьми себя в руки!» Однако мне очевидно, что спустя десятилетия папа страдает психическим расстройством. Вопрос лишь в том, было ли оно тогда.

Папа чересчур эмоционален. Он стал школьником на год позже, чем его сверстники, и учился так себе. Особенно плохо ему давалось написание текстов, чего не скажешь о его сыне, надеюсь. В новом классе он сел за парту прямо позади мамы и просил её помогать с сочинениями и изложениями, и она делала это. Он быстро влюбился в неё.

У нас с папой практически нет внешнего сходства. Что касается телосложения, то он скорее коренастый, а я до начала шизофрении был тощим, но потом набрал много веса вместе с длительным приёмом нейролептиков. У папы лицо и волосы обычные, ничем не примечательные, а у меня черты прямо как у аргентинского футболиста: смуглое лицо и очень яркая чёрная шевелюра. Впрочем, на маму я тоже не похож, кроме цвета глаз. Наверно, вы уже догадались, что они карие. Общего во внешнем облике с бабушкой и дедушкой по материнской линии у меня тоже мало. В своих книгах я буду называть их просто бабушкой и дедушкой, ведь других у меня нет.

Они познакомились ещё в детстве, в пятидесятых, живя в соседних деревнях в другом регионе. Дедушка ходил пешком по несколько километров, чтобы навестить бабушку. Позже они стали парой и решили переехать в наш город, который ещё только строился. Временно жили у родственников, но сумели взять в советскую ипотеку трёхкомнатную квартиру. В те времена это было большим достижением. Там они живут по сей день уже более полувека.

Дедушка начинал с простого заводского работника, но получил образование и стал инженером, а позже — начальником отдела. Он до сих пор рассказывает мне, как работал по двенадцать часов, а в восемь вечера ездил учиться в технический университет. Такое было время. Он всегда был рассудительным, вдумчивым человеком, которого очень ценило руководство. А ещё у дедушки золотые руки, чего не скажешь обо мне, к сожалению. Сколько всего он помог мне починить…

С юности дедушка стал заводить в нашем городе знакомства и связи, которые очень помогли в дальнейшем всей семье и лично мне. У него было несколько друзей, готовых отозваться по первой просьбе что в советское время, что в девяностые. Он умеет поддерживать длительные отношения с людьми. Уж из каких только городов его не поздравляют с праздниками!

По характеру дедушка очень мягкий, поэтому не всегда может уладить домашние проблемы, стукнув кулаком по столу. Решения в семье всегда принимает бабушка, а ведь она в них руководствуется эмоциями.

Бабушка долгое время работала методистом в университете, составляя расписание для преподавателей, и получила за свою деятельность звание ветерана труда. В девяностые же вся семья пыталась выжить любыми приемлемыми способами, и бабушка стала распространять среди студентов билеты на автобусы. Считаю те тяжёлые для страны годы лучшими в своей жизни, так что родители отлично справились с вызовом времени.

Бабушка прямолинейная и непредсказуемая, хотя держит свои обещания. Она болезненно эмоциональна и часто кричит, когда её что-то беспокоит. Это может быть всё что угодно: от реальных проблем до того, что к ней не относится. Например, если по телевизору рассказывают о каких-то неприятных событиях, то у бабушки может начаться что-то вроде истерики. В такие моменты она совершенно не контролирует себя, а её приступы удушья давно стали привычными для дедушки. Он даёт ей таблетки в качестве «скорой помощи» или вызывает таковую. Становится полегче, но потом всё начинается заново.

Бабушка давно узнала от моего профессора психиатрии, что страдает от некого расстройства, которое уже не лечится. Мама тоже чем-то болеет, однако они с бабушкой не посвящают меня в детали. Впрочем, это личное дело каждого.

Мама родилась в конце шестидесятых и росла в обычной советской семье. Однако для неё было привычным делом каждый год ездить на море, а иногда и в Прибалтику. Она отлично училась в школе, а особенно хороша была в математике. После окончания школа она пошла учиться экономической специальности и устроилась работать в пенсионный фонд.

Мама очень скромная, даже застенчивая, и почти всегда грустная. Она вообще редко шутит и смеётся. Думаю, что бабушка окружает её чрезмерной любовью. Возможно, где-то глубоко в душе мама побаивается бабушку, её преувеличенных эмоций и связанных с ними приступов. Мама может отдавать ей право принятия важных решений, лишь бы всё было спокойно.

После знакомства в средней школе мама и папа несколько лет проводили вместе много времени. В какой-то момент никто уже и не сомневался, что ребята станут семьёй, а ведь в таких ситуациях возможно небольшое давление со стороны окружающих. Мол, ну раз вы встречаетесь — тогда женитесь. Многие сплетничают друг о друге, а пораньше сосватать, порекомендовать молодым свадьбу — так даже проще, ведь в этом случае нет нужды узнавать что-то о новых персонажах. Попросту говоря, уходит меньше сил на осмысление личной жизни других людей.

Бабушка и дедушка толком не понимали, как относиться к папе. Они слишком мало знали о нём, а в ответ на все вопросы он отшучивался. Приютившие его родственники говорили о нём только хорошее. Видимо, они очень хотели избавиться от проблемного сироты.

Других кавалеров у мамы не было, а замуж было пора, ведь её подруги уже вовсю играли свадьбы. Ну как тут не согласиться на предложение!

Папа казался заботливым и внимательным, и мама считала его таким, хотя у неё были некоторые сомнения. Она видела все его странности. Например, при покупке рубашки к свадьбе он сразу отказался от белого цвета и попросил подобрать что-то цветное. Однако что же теперь, замуж за странного человека не выходить? Просто он такой, и всё тут.

Моих родителей могла ожидать счастливая жизнь, полная радостей, но вышло по-другому.

Сразу после свадьбы папа закрыл дверь в комнату, сурово посмотрел на маму и сказал: «А теперь начинается жизнь!» Он будто сбросил маску, добившись своего, и быстро превратился из приторного юноши в настоящего монстра. Тут же обнаружились его болезненные эмоции: он каждый день кричал, оскорблял маму. Она была опустошена, раздавлена, причём давление только нарастало. Однако мама не разводилась. Может быть, надеялась, что выходки мужа закончатся.

Мама чувствовала, что во время каждого нового конфликта я переставал шевелиться. Она провела все девять месяцев беременности благополучно с точки зрения телесного здоровья, но страдала эмоционально.

Ссора влекла за собой новую ссору, а вспомните про особенности бабушки. Она не добавляла маме спокойствия, совершенно не зная, что делать с новым родственником. Между ней и папой быстро началась своеобразная война, выходившая далеко за пределы известных всем отношений тёщи и зятя. Бабушка до сих пор не может простить его. Однако мне кажется, что она винит в произошедшем и меня, презрительно называя отцовским отродьем.

С какого-то времени заботился о маме дедушка. Он встречал и провожал её, помогал ей во всём. Может быть, он уже понимал, что воспитывать внука придётся без участия папы. Вопрос был лишь в том, когда именно произойдёт разрыв между молодыми и что станет поводом к нему.

Дедушка договорился, что маму примут в лучшем роддоме региона.

Поскольку в условиях пустых магазинных полок в нашем городе купить одежду для новорождённого было невозможно, дедушка с бабушкой привезли из Прибалтики целую сумку вещей, которые до сих пор у них хранятся. Они будто выразили свою позицию: «Мы готовы воспитывать мальчика. Дочь, только давай денем куда-нибудь твоего тирана!»

Наступила зима, близились роды. Глубоко верующая бабушка молилась. Она молилась, чтобы малыш появился на свет здоровым после такой беременности. Чтобы всё было хорошо…

Папе же, кажется, подобные вопросы были безразличны. Он каждый день ходил на работу, а по вечерам выпивал и продолжал свои выходки.

И так всё было перепутано в этой семье…

В конце января на свет родился немного переношенный малыш с нормальным ростом и весом, с красивыми чёрными глазами и кудрявыми чёрными же волосиками. Я был здоров, однако врачей могло обеспокоить отсутствие плача.

Уже через несколько дней я был в доме бабушки и дедушки. Ну что же! «А теперь начинается жизнь!»

Мама несколько раз рассказывала мне об интересном моменте: в один из первых дней жизни я посмотрел на неё взглядом, который её очень удивил. Она описывала его чуть ли не как взгляд мудреца. Приятно, что мама была такого мнения о своём малыше.

Спустя полгода ежедневных конфликтов повод к разрыву был найден. Папу выгнали в никуда, а его родственники отказались приютить его снова. Он уехал в деревню и живёт там по сей день. Он ещё появится в этой истории.

Мама, бабушка и дедушка решили, что вот теперь-то всё будет хорошо, что и мне, и им станет комфортно. Однако не прошло и пары недель…

— Алло! У малыша за сорок! Ни один врач не знает, что с ним. Все анализы в порядке.

Я был при смерти в возрасте примерно полугода, видимо, чувствуя неладное из-за такого раннего разрыва родителей.

Дедушка поставил на уши своих друзей, чтобы получить помощь от местного профессора медицины. Тот бросил всё и приехал в детское инфекционное отделение, где лежали мы с мамой. По его настоянию мне сделали ещё одну пробу, которая, впрочем, тоже показала нормальный результат.

Однако это был профессор старой школы, и он разобрался, что к чему. Я выжил и выздоровел, а учёный спустя какое-то время позвонил дедушке и спокойно спросил, как у меня дела.

Не знаю, повлияло ли всё это на начало моей шизофрении в юности, а то и в подростковом возрасте. Я не берусь утверждать по этому поводу что-то конкретное.

Однако очень хочу поделиться своим скромным видением того, почему возникает это расстройство. Оно даёт о себе знать тогда, когда количество несчастий в жизни человека, как крупных, так и поменьше, переходит все мыслимые пределы. Сначала ты обычный человек, который нормально развивается, но вдруг какое-то обстоятельство, неважно — недоразумение или что-то, чего можно было избежать, — будто подкашивает тебя.

Далее ты собираешь свои ресурсы и справляешься со стрессом. Теперь-то всё должно быть хорошо! Если что-то разрушительное не случится снова. А оно обязательно случится, ведь жизнь не может состоять из сплошных приятных моментов.

С каждым разом ты восстанавливаешься всё хуже, ты всё слабее. Однажды твой мозг сдаётся перед лицом несчастий. Он уже не может бороться с ними. Вот тогда, вероятно, шизофрения и проявляется.

Также я считаю, что, вопреки утверждениям психиатрической науки, это расстройство начинается задолго до своего так называемого манифестного периода. А именно: вместе с появлением у человека самых первых странностей. Впрочем, рассуждать об этом нужно учёным, а не мне.

По прошествии трёх десятилетий я не виню папу. За болезни не винят. Ему нужен был психиатр, а не бесконечные увещевания, которые ни к чему не могли привести. Раньше я даже защищал его в беседах с мамой, бабушкой и дедушкой. Любой человек хочет считать хорошими своих родителей, даже таких. Однако в какой-то момент люди взрослеют и понимают, что жизнь может быть очень разной.

Я хотел бы посмотреть папе в глаза и сказать: «Конечно, ты вытворял всякое, но так бывает. Есть то, что есть, и ничего больше. С этим уже ничего не сделаешь». Прямо как в одной бардовской песне: «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова».

Однако она ведь и правда больше никакова…

Ни во время беременности мамы, ни после рождения я не мог выбирать, быть ли мне здоровым или заболеть впоследствии. Будучи ежедневно в таких эмоциональных условиях, я просто пытался справиться с ними. Сейчас модно верить в то, что человек делает выбор каждую секунду.

Ерунда! Мы оказываемся в разных ситуациях и действуем исходя из того, что есть, основываясь на уже принятых в своих головах решениях. Впрочем, у вас может быть другое мнение на этот счёт.

Может быть, я и заслуживал лучшего папы или лучшего стечения обстоятельств, но это вопрос везения. Мне не повезло с ранним периодом моей жизни. Сейчас у меня шизофрения, и можно не ждать от жизни многого. Однако я решил написать книгу о своём прошлом и оставить воспоминания на её страницах. А дальше — лишь смотреть с надеждой в будущее.

Мама, не вини себя за такую беременность, за сделанный тобой выбор мужа. Ты не понимала, что к чему, и не могла ни на что повлиять. Помни, что жизнь такова, какова она есть, и больше…

Бабушка и дедушка, вы наверняка до сих пор чувствуете гнев в отношении папы. Вы можете считать, что это он — причина моих проблем, да и некоторых ваших тоже. Вовсе не нужно винить его, и вам самим станет спокойнее.

Глава 2. Первые годы моей жизни. «Я не сделаю это!»

Родители говорят, что я рос умным, добрым и спокойным малышом. Они очень любили меня в те годы.

Однако наши с ними тёплые отношения доходили до неоправданного любования мной со стороны мамы, дедушки и особенно бабушки.

Всё просто: в стране начинались девяностые, и многим людям пришлось несладко. Взрослые могли находить отдушину в своих детях, чтобы отвлечься от ежедневного стресса. Вот так в нашей семье и получилось. Я могу представить мысли своих родителей по этому поводу: «Наш ребёнок должен быть счастлив, несмотря ни на что! Мы сделаем это!»

Спустя тридцать лет я счастлив вопреки всему и тоже сделал это.

Уберечь меня ото всех будущих проблем было невозможно, однако, скорее всего, именно в те годы я начал ощущать себя тем, у кого трое телохранителей. Бабушка, главный из них, постоянно выглядывала в окно или выходила на балкон: «Ну как он там, в песочнице? У него всё хорошо?»

Впрочем, ей было всё равно, что именно я лепил из песка и насколько красивыми получались фигуры. В основном она следила, чтобы два остальных моих телохранителя должным образом меня контролировали.

Наверное, мне это нравилось. Ни у кого во дворе больше не было личной службы безопасности.

Сейчас мне немного за тридцать, и я никогда себе ничего не ломал, ни разу не влип в какую-нибудь неприятную историю и даже не нажил себе врагов. Знаете, что нужно, чтобы достичь таких вершин в личном благополучии?

Практически не выходить из дома.

Ну спасибо, бабушка.

Я очень долго не мог заговорить, хотя хорошо понимал речь. Обычно в таких случаях родителей ребёнка успокаивают тем, что однажды его «прорвёт», и он заговорит сразу предложениями. Это может обнадёживать, конечно, и всё же родственники такого молчуна, видя речевые успехи других детей, тревожатся ещё больше.

Мы часто играли в песочнице с девочкой из соседнего дома, моей ровесницей. Наши родители любили поболтать о том о сём, пока мы с ней лепили из песка домики и мостики. Она уже отлично говорила. В то время как я произносил что-то вроде «Бу-у-у!», указывая пальцем на машину неподалёку, подруга уверенно отвечала мне, что та красного цвета.

— Ки-и-и! — пытался я перегнать девочку в словах.

— Ну да, у кисы хвост, — спокойно сообщала она в ответ, глядя на меня как на дурака.

Судя по рассказам моей мамы, мне было очень неловко от всего этого. Я мог понимать, что неполноценен в чём-то важном, в чём уже преуспела подруга-ровесница из соседнего дома.

Вот тогда я и мог впервые подумать: «Я не сделаю это!»

Однако примерно в два с половиной года меня наконец «прорвало», и я действительно заговорил сразу предложениями. Они быстро переросли в длинные истории и даже сказки. Ох, что тут началось!

Мама говорит, что я мог болтать часами, причём остановить это было невозможно. Однажды, когда я в очередной раз приставал со своими рассказами к уставшему дедушке, у нас с ним произошёл такой диалог:

— Дед, что, что же мне делать?

— Напиши книгу, когда вырастешь.

Первое складное стихотворение в четыре строчки я сочинил в возрасте около трёх лет, ну а книга… Похоже, что наконец-то вырос.

Наверное, тогда я стал замыкаться в себе и больше фантазировать, чувствуя, что родители просто не могут уделить мне с моими бесконечными речами столько внимания, сколько было нужно.

Из-за постоянных простуд я очень поздно, чуть ли не в пятилетнем возрасте, пошёл в детский сад. Мама утверждает, что она занималась только моим лечением. Педиатр в поликлинике в какой-то момент махнула рукой: «Ладно, пусть болеет, всё равно когда-нибудь перестанет». Ну а личная служба безопасности охраняла меня от прогулок с другими ребятами, особенно в холодное время года.

Чаще всего я сидел дома с бабушкой и играл в любимые «железочки» — обычные металлические пластины, которые я без конца передвигал по ковру в зале, представляя, что это автобусы разных маршрутов.

В первые годы своей жизни я ещё не понимал, где заканчиваются автобусы, то есть мои выдумки, а где начинается ковёр, то есть жизнь. Наверное, я сторонился тех людей, кто пытался вернуть меня к ней, замыкаясь таким образом ещё больше.

Если ты большой выдумщик, то вряд ли тебе приятно, когда другие мешают заниматься любимым делом, считая при этом, что проявляют таким образом заботу. Да нет, никакая это не забота. Вопросы вроде «А как ты жить-то собираешься?» — это плохие вопросы, потому что вы можете задеть ребёнка-мечтателя за живое, а ответа всё равно не получите.

Фантазёр всегда находится внутри своего мира, и ваша реальность ему безразлична. Вы можете стать чуждым для него человеком, если будете навязывать своё видение.

Я думаю, если такой ребёнок не встречает поддержки в своём любимом занятии, которое взрослые должны лишь направлять в житейское русло, его мозг постепенно учится фантазировать даже в том, что он слышит, а может, и видит.

Хорошо, что в первые три года жизни я ещё не совсем замкнулся в своих грёзах. Тогда я ещё любил кататься сначала на четырёх-, а потом и на трёхколёсном велосипеде, который дедушка привёз из какого-то города. Во время таких поездок необходимо внимательно смотреть, не подрезает ли тебя справа А. и не выбегает ли на дорогу Ю., которые, однако, так и норовили подрезать и выбежать, будто были созданы для дорожных происшествий.

Необходимо, двигаясь навстречу другому маленькому велосипедисту, кричать: «Би-бип!» А когда столкнёшься, очаровательно улыбнуться и сказать: «Бип, что ли…»

Помимо всего, я был ещё и очень милым малышом. Во втором подъезде жила моя ровесница Р., умная, хорошо развитая девочка. Её мама и бабушка умилялись мне, как и многие во дворе, и часто звали в гости.

Бабушка Р., педагог с советским образованием, всегда находила, чем нас занять. Она знала свою внучку и хорошо понимала мои особенности. Я мог болтать, сколько влезет.

Р. была первой девочкой, которая влюбилась в меня. Будучи ребёнком, я ещё не мог понять этого. Лишь по рассказам моей мамы знаю, как Р. млела, когда видела меня, как торопилась разложить игрушки. Я же ходил к ним в гости для того, чтобы поиграть, поболтать и полакомиться чем-нибудь вкусненьким.

В последующие годы, перед школой, мне хватало и внимания ровесниц, и благосклонности взрослых. Особенно когда они видели на своём любимчике хорошо выглаженную белую рубашечку с бордовой бабочкой, а сверху — любопытные искренние глазки.

Моя мама считает, что я был исключительно привлекателен, и мне очень приятно положиться на мнение женщины, знающей толк в этом вопросе. Ну что же! Если ещё в роддоме врачи и медицинские работники сошлись на том, что такого симпатичного подопечного у них не было давно, то как жаль, что в начале четвёртого десятка я выгляжу довольно заурядно. От симметричного лица остался лишь тройной подбородок. Впрочем, этим я хочу показать решённый внутренний конфликт молодого мужчины, которому его внешность безразлична.

Однако для моей бабушки она на долгие годы стала аргументом в те моменты, когда у меня что-то не получалось. Она твердила при неудачах: «Ну как же так? Ты красивый, и поэтому ты должен был это сделать!»

Если бы я не был красивым в детстве, то, может быть, мне и не пришлось бы спустя годы с такими эмоциями говорить: «Я сделал это!»

В общем, в первые три года жизни у меня всё было неплохо — если вынести за скобки то, что было позже.

Однажды я проходил мимо лавочки, где сидело несколько бабушек из нашего подъезда. Причём те же самые бабушки общаются на той лавочке до сих пор, кажется. Одна из них что-то спросила у меня, а я не смог ответить.

— Т… т… ттт… — вот всё, что мне удалось выговорить.

Заикание началось без видимых причин и было достаточно сильным. Я запинался на одних и тех же согласных: т, п, б, к, иногда даже на гласных. Как трёхлетний фантазёр со стажем, я сразу заявил своим родителям, что всё потому, что я испугался упавшего на голову стекла. На самом деле никакое стекло не падало. Точнее, установить истину в этом вопросе мне не удалось до сих пор.

В речевой центр, известный далеко за пределами нашего города, брали только с пятилетнего возраста, поэтому мне предстояло какое-то время мучений. Они и заставили меня ещё больше сомневаться в том, что я полноценный. Думаю, что фраза «Я не сделаю это!» звучала в моей голове всё отчётливее.

«Почему я не могу нормально говорить, когда до этого болтал чуть ли не сутками?! А главное — как же мне теперь болтать?! Как общаться с дедушкой, когда он приезжает из командировки?!» — мог думать я.

Если распад человека можно образно представить в виде спирали, то это был новый виток. Мой мозг тогда всё-таки смог свыкнуться с проблемой, но плохое будущее было уже неминуемо.

Для ровесников во дворе я быстро превратился в нежелательного товарища: хилый, болезненный, никогда не участвовавший в шумных играх, а теперь ещё и не способный связать двух слов.

В какие-то моменты я и вовсе не мог говорить. Видимо, это породило тревожность, которая впоследствии лишь усугублялась.

Вот первый момент, который разделил мою жизнь на «до» и «после. Когда-то большинство людей умилялись, глядя на меня, и мне было очень комфортно. А теперь? Из милого «инопланетянина» я превратился в мальчика с дефектом.

«Я? У меня дефект?! Эй, личная служба безопасности, вы недоработали! Теперь я всю жизнь буду винить вас во всех своих проблемах!»

Глубокие корни моего дальнейшего распада, даже развала, кроются именно в том возрасте — около трёх лет. Заикание — это чудовищная вещь, и если бы я не был настолько смел, чтобы писать о своей шизофрении, то написал бы книгу «Я сделал это! От заикания к пению в хоре».

«До» и «после»… Однако я всё равно сделал это. После всего.

Глава 3. Дошкольные годы. «Дедушка, что это, шахматы?»

Около четырёх лет от роду я заинтересовался буквами, которые были нарисованы на детских кубиках. Оставалось лишь спросить у мамы, что именно они означают. Родители были очень рады тому, что я научился читать самостоятельно. У моей личной службы безопасности стало меньше забот по поводу сына и внука.

Вот тогда и началось моё запойное чтение, которое длилось несколько лет. Я быстро стал испытывать недостаток в хорошей литературе для дошкольников — те книги, что были у нас дома, мне сразу наскучили, потому что были слишком просты.

Дедушка раздобыл серию красочных энциклопедий обо всём на свете для учащихся младших классов. Наверное, он не раз пожалел о таком подарке, ведь теперь ему приходилось выслушивать словесные конспекты прочитанного от «ребёнка-радио». Этому не мешало даже моё заикание. Временами оно утихало, и я снова мог достаточно много говорить, особенно в домашней обстановке.

Я хорошо понимаю отчаяние дедушки, когда спустя какое-то время мне стали скучны книжки даже для младших школьников, — годам к шести я перешёл на юношеские романы. Некоторые люди, знакомые с нашей семьёй, считали, что перед ними ребёнок-вундеркинд.

Как жаль, что впоследствии наше общество раздавило и выбросило меня ни за что. Однако я всё равно вернулся в него.

Если ребёнок рассказывает о чём-то часами (слово «часами» здесь нужно понимать буквально), не стоит винить себя, что вы его не слушаете. Давайте представим себя на месте этого «ребёнка-радио». Мне будет достаточно легко это сделать. Чего он хочет и что делает в соответствии с этим?

Ему вовсе не нужно, чтобы вы его слушали. Ведь когда хотят внимания, это внимание стараются привлечь к себе, а бесконечная речь лишь отталкивает, что хорошо понимают и дети. Они не дураки.

Такой ребёнок хочет именно говорить, и говорить много, а потому и слушать можно формально. Ваши уточняющие вопросы не так уж и важны, забудьте про активное слушание. Здесь важно то, чтобы маленькую радиостанцию не перебивали, то есть не сбивали с мысли. Всё остальное вторично.

Мама и бабушка не так спокойно переносили мои часовые рассказы, как дедушка. Помню свои попытки рассказывать бабушке про Древнюю Грецию, например. Это закончилось тем, что глава моей личной службы безопасности предрекла мне будущее хилых детей из Спарты. Помните, которых сбрасывали с обрыва, чтобы не мешали?

У бабушки своеобразные шутки, которые я в те годы воспринимал всерьёз.

Я очень рано научился считать в уме, причём тоже самостоятельно. Родители лишь что-то подсказывали. Простые арифметические операции мне так же быстро наскучили, как и детские книжки. Сначала я складывал и отнимал в пределах сотни, а затем в пределах тысячи. Все эти навыки сформировались уже к пяти годам.