Бесплатный фрагмент - Я криминальный репортер

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА КНИГИ

про молоко прямо от коровы

Промозглым февральским днем под сырым ветром я, поеживаясь, стоял на речной причальной стенке. На пустом причале кучки людей в штатском и в форме. Некоторых я знаю в лицо, а те, кто мне незнаком, посматривают на меня. Прокурорские работники, сотрудники органов, эксперты, медики… Посторонних нет: причал оцеплен. Я здесь единственный представитель прессы — присутствую как криминальный репортер, пишущий об убийстве директора магазина, которого ищут в большой полынье возле причала.

Работка, надо сказать, у здесь собравшихся адова. На этот причал привозили одного из убийц — он показал, в какой полынье они утопили труп, привязав к нему ящик с инструментами. Я гляжу, как в черную воду погружается водолаз. В ста метрах от этой полыньи я тоже когда-то спускался под воду в водолазном скафандре, это было моим «крещением», первым погружением на заиленное дно реки, где видимости ноль и трудно вести поиск… Как не вяжется с нынешним тот солнечный день, когда я, шатаясь под тяжестью водолазных «доспехов», спускался с трапа катера в реку… Но вот сигнал из черной полыньи: водолаз нашел, цепляет тросом! Камеры следственных органов и экспертов, поняты́е и угрозыск, сгрудились у края причальной стенки. Страшную находку с предосторожностями тащат из-под воды. Жутко кричит девочка — дочь директора. Она обезумела и хочет прыгнуть в воду, к отцу… Люди в штатском ловят ее в нескольких шагах от края причальной стенки и уводят рыдавшую девочку в машину. В такие минуты хочется отвести глаза: сыск — занятие не для слабонервных… Но, как говорил один мой коллега-журналист: «Иди и смотри!».

Эта моя вторая книга, названная «Я криминальный репортер» (до нее в феврале 2018 года была издана книга «Я судебный репортер» — о судебных историях). Нынешний сборник собрал мои газетные публикации за 30-летний период о сыске, уголовных делах, бандитских нападениях, захватах и прочих «документальных детективах». Это не перепевы чужих историй, не «вторсырье» нынешних «мастеров копипаста», которые никогда не выезжали на места преступлений, не вели собственных журналистских расследований, не видели своими глазами таких душераздирающих сцен, как прерванный прыжок бедной девочки с причала в черную воду, к отцу… В книге вас ждет, как говаривал польский очеркист М. Ванькович, «молоко не в фарфоровой чашечке и даже не в подойнике — а прямо от коровы».

У меня, автора книги, достаточно богатая биография: прошел в восьми печатных СМИ путь от корреспондента до главного редактора газет… Но опыт криминального очерка и репортажа, основанного на личных впечатлениях и картинах увиденного, стоит в моей практике особняком — как быстрая стремнина на перекате реки. Ведь криминальные репортажи — это не чаепитие у компьютера, а умение погрузиться в атмосферу преступления, добыть факты «на земле» от угрозыска, следствия и очевидцев, вести собственный поиск, а иногда — независимое расследование…

Быть может, в репортажах прежних десятилетий сейчас что-то выглядит архаичным, как ваучеры 90-х годов (о них, кстати, есть очерк), — но автор сборника взял за правило перепечатать былые тексты в первозданном виде: как «факсимиле» из газет. Из «новоделов» автор позволил себе в книге лишь воспоминание о газете «Версия», куда он приходил с револьвером, и текст «Как я ловил карманных воров», выпукло показывающий читателю «кухню» добычи фактов для репортажа.

Мне повезло быть криминальным репортером во времена, когда коррупция не так разъедала правоохранительную систему и «честный мент», «сыскарь», думающий следователь, неподкупный эксперт не были редкостью. Поэтому с чистым сердцем писалось об их опасной и трудной службе, мастерах сыска, фанатах расследований, умных операциях. Автор много лет занимался всеми гранями криминальной темы, был вхож к правоохранителям и в суды, но никогда не был «полицейским журналистом», отстаивающим ведомственные интересы силовиков. В книге нет сюжетов, сделанных «по заказу», то бишь — «заданию редакции», по чьей-то указке: лучшие темы всегда находишь сам и сам понимаешь, какая «овчинка» сто́ит выделки. По моему глубокому убеждению, только стоящий на стороне здравого смысла репортер с независимым взглядом, ведущий журналистский поиск и пишущий по велению души, интересен читателю.

Именно такие публикации я собрал в остросюжетную книгу «Я криминальный репортер»…

НАПИСАНО СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ КНИГИ

(Из не написанных когда-то историй)

КАК Я ЛОВИЛ КАРМАННЫХ ВОРОВ

или «Подержи руку суке»

Журналист меняет профессию

Однажды — а это было в советское время, в 80-х годах — я договорился с начальством городского Управления внутренних дел, т. е. милиции, что сделаю репортаж о борьбе угрозыска с карманными ворами. К тому времени я уже несколько лет писал на криминальные темы, торчал в судах и дежурных частях милиции, был на слуху и на виду, поэтому разрешение мне дали легко. Тем более, что по линии карманных краж от УВД требовали ужесточения, а хорошая газетная статья о том, как доблестные сыщики хватают карманников, была бы на этом фоне кстати…

Правда, майор по фамилии Карлуша, непосредственный начальник отдела по борьбе с карманными кражами, встретил меня странно. То ли он был нелюдим от природы, то ли получил взбучку от руководства за возражения по допуску «писателя» к секретам отдела; во всяком случае, он, втянув голову в плечи, что-то хмуро буркнул в ответ на мое приветствие, представил меня сотрудникам в штатском и тут же ушел. Человек пять молодых сержантов лет 20—30 в ранге младших оперуполномоченных угрозыска сидели за столами и сосредоточенно перелистывали большие фотоальбомы. Заходил кто-то новый, шептался с коллегами, поглядывая на меня, а затем вытаскивал из шкафа такой же фотоальбом и погружался в изучение фотографий.

Я подсел к одному из сержантов: в фотоальбомах были лица, лица… Всех возрастов и мастей, в основном мужчины, но попадались и женщины. Рядом с каждым лицом (в анфас и в профиль) подпись: кличка карманника, его фамилия, в какие годы попался на кражах. В альбомах отдела был собран весь «цвет» городских «рыцарей кармана» — чтобы их упомнить, каждый сержант в перерыве между выездами на операцию каждодневно листал эти тяжелые страницы с крупными фотографиями лиц…

Меня учат не смотреть в упор…

Наконец в один из дней, пошептавшись между собой, одна из оперативных групп из четырех-пяти человек взяла меня на задание. Журналистов сержанты раньше не видели, поэтому стали учить меня как привычного им «стажера». Инструкции были такие: я езжу со всеми по трамваям-автобусам и остановкам транспорта, но слежке не мешаю, а главное: не таращу глаза в разгар операции. Боже упаси разглядывать объект наблюдения!

— Карманник сразу ощутит взгляд в упор и тут же уйдет! Смотреть можно боковым зрением, а лучше вообще прятать свое лицо и себя…

— Это как?

— Да много способов! Ухватись за поручень трамвая и закрой лицо рукавом, голову поверни так, чтобы тебя не узнали…

Мне показали, как надо укрываться за спинами и головами пассажиров рядом с «объектом» — поскольку половина карманников города знает о́перов в лицо, разве что фотоальбомов, как в отделе, не листает. И пошла-поехала работа, смахивавшая на «броуновское движение». Опергруппа то заскакивала в отходящие автобусы, то рассыпалась в толчее остановок, то перебегала улицу, виляя между мчащимися машинами, — и я бежал, виляя с ними. Чтобы не потеряться в этой, казалось бы, бестолковщине, я держался одного из о́перов, чтобы по его едва заметному кивку или прикосновению к спине спрыгнуть вместе со всеми с подножки трамвая и рвать жилы, догоняя очередной троллейбус. Логика этих рысканий явно была из песни: «Мелькнет в толпе знакомое лицо…». За иными «знакомыми лицами» мы ездили по часу, а то и более: опергруппа сразу прекращала скакать козлами по улицам и «дремала» в автобусе, уткнувшись лицами в рукава и проявляя чудеса маскировки за спинами пассажиров, бабусь и теток с кошелками…

Однако самыми трудными для меня оказались топтания на остановках, после чего я понял, почему агентов наружного наблюдения на сленге спецслужб кличут «топтунами». Попробуйте пару часов проторчать на остановке транспорта, не привлекая к себе внимания и не «засвечиваясь»! Тут парни из опергруппы по десять раз меняли дислокацию, то якобы отходили в сторонку покурить, то менялись на остановке местами друг с другом, то кто-то покупал газету и делал вид, что ее читает. В первый раз я даже глазами захлопал, когда увидел командира оперативной группы, по имени Радик, — он был жилистей и старше подчиненных по возрасту — в куртке белобрысого сержанта Володи: в ходе долгого «топтания» на одном месте парни время от времени меняли облик — обменивались куртками, головными уборами, чтоб не примелькаться в толпе ожидавших автобуса.

В один из дней пришел и мой черед:

— Дай-ка твой берет! — тихо шепнул мне подошедший оперативник.

Вскоре я ходил по автобусной остановке в его огромной кепке, наползавшей мне на глаза, а ее хозяин, натянув мой берет, делал вид, что «читает объявления» на столбах у павильона. Чуть позже, когда с меня сняли и плащ для маскарада, тихо отдав мне для переодевания чью-то куртку, я понял, что команда окончательно признала меня «своим», оценив умение «стажера» не портить обедню и следовать правилам. Такое вживание в среду оперативников, конечно же, повышало шансы на хороший репортаж…

Красивая воровка

Нет, не зря мы в тот день столько топтались в водовороте людей на транспортной остановке близ большого завода: сегодня цехам дали зарплату, самый резон карманникам выйти сюда на промысел. Люди шли и шли после смены, переполняли подходившие автобусы и троллейбусы: «час пик», благодатная толчея, давка на посадке в транспорт… В ком я только не видел скрытого карманника, пока старший опергруппы Радик не показал мне глазами на спину женщины в синем пальто. Она несколько раз бросалась с толпой штурмовать переполненный транспорт — и откатывалась от его закрывшихся дверей вместе с другими не попавшими в автобус людьми назад, на остановку…

Вот бы в ком я не заподозрил воровку! Это была очень-очень приличная на вид женщина, в стиле пышных купчих на картинах художника Кустодиева или женщин Рубенса, степенным лицом и осанкой похожая на главбуха, случайно затесавшегося на остановку с заводскими работницами. На ней было добротное синее пальто, тоже очень приличное, что настолько делало в толпе «кустодиевскую красавицу» дамой вне всяких подозрений, что я бы не поверил в ее способность красть, если бы не понимал, что мадам «срисовали» те, кто каждый день листает фотографии карманников и многих знает в лицо!

Теперь я понимал, чего выжидала опергруппа, то кидаясь с толпой к трещавшим дверям подходивших автобусов, то отбегая с откатившейся толпой. Не глядя на даму, голубым пятном маячившую впереди, я несколько раз подкатился и откатился туда-сюда к автобусам вместе с опергруппой… «Садись!» — вдруг шепнул мне в ухо пробегавший о́пер. Воровка, несмотря на полноту, уже ловко протиснулась в автобус двадцать шестого маршрута. Оперативники сноровисто ввинтились в закрывающиеся двери. Я тоже ухватился за поручень задних дверей автобуса и повис на нем, сумев всунуть ногу на подножку между чьих-то ног. От натуги у меня шли круги в глазах, но я бы скорей умер, чем отцепился от поручня! Меня ругали и выпихивали из салона, а кто-то треснул локтем по голове, но я кое-как вдавился в автобус, прищемивший мне плащ при закрывании дверей. Всё! Я ехал с угрозыском на долгожданное задержание! И еле мог дышать, сдавленный со всех сторон локтями и спинами пассажиров автобуса…

Развязка

Ехать пришлось долго, на окраину города. Следуя науке, я глаз не поднимал на синее пальто, пробравшееся в толчее автобуса к раззяве-заводчанке с сумкой через плечо, приготовившейся идти на выход. Два о́пера умудрились тереться в этой давке в метре от «пальто». Весь юмор был в том, что половину оперативной группы, ехавшей у нее за спиной, рецидивистка тоже знала в лицо по прежним задержаниям, но сержанты «вели» ее до самого «щипка», т. е. кражи, прячась за пассажирами. Давка была страшенная: одни толкались к выходу, другие ругались за отдавленные ноги… Ловец чужих зарплат, чутко озиравшаяся дама, так и не учуяла охоты за собой, припав к заводской работнице, выходившей из автобуса. Схватили дамочку за руку, когда она отвалила от вышедшей на остановке женщины, держа в кулаке кошелек, вынутый из чужой сумки…

О, какой был крик! Размахивая удостоверениями, оперативники потеснили пассажиров для вывода задержанной. На ближайшей остановке старший группы сержант Радик прямо за руку выволок упиравшуюся воровку из автобуса — совсем как мангуста тащит из норы змею. И уж больше не выпускал ее руку с кошельком из своих лапищ, поскольку оперативник обязан «фиксировать», т. е. держать в тисках руку воровки вплоть до вызова «поняты́х» (которым затем под протокол продемонстрируют улику: кошелек в руке вора-«щипача»).

Рыдающую и воющую воровку посадили на скамейку близ остановки, меня — рядом с ней. Радик сидел на корточках перед мадам — со стороны ни дать ни взять: влюбленный мужик «греет», облапив двумя пятернями, нежную руку своей Маруси (с украденным кошельком!).

— Ра-дик! — рыдала мадам, которую Радик брал с поличным в третий раз. — Отпусти, Радик, я точно завязалась! Ну, прости меня! Вот-те крест, в последний раз «на карман» сегодня пошла, напоследок пива хотела купить!

В 80-е годы мобильных телефонов еще не изобрели, звонить ближайшей милиции насчет транспорта приходилось с телефонных будок на улицах и от вахтеров общаг. Все о́перы разбежались: кто искать машину для «арестантки» и телефон, а белобрысый Володя еще на предыдущей остановке спрыгнул с автобуса, чтобы привести потерпевшую, не заметившую кражи кошелька. На скамейке остались только «нежный» Радик, я в чьей-то кепке и мадам, ревевшая у меня на плече. Тянулось время, но машины не было. Радик нервничал — его подчиненные словно провалились!

— Слушай, подержи руку этой суке? — вдруг предложил он мне. — А я в общагу рядом сбегаю, где точно есть телефон…

— Ты охренел?! — зашипел я, осознав, куда ведет роль «стажера».

Радик не понял моего отказа:

— Да ты не бойся, это просто: я научу тебя захвату руки, чтоб она кошель не сбросила. Ты сейчас перехватишь ее кулак у меня, покрепче сожмешь вот таким макаром…

— Да иди ты! — чуть не завопил я.

Радик обиделся, засопел на корточках, уткнувшись взглядом в удерживаемый кошелек. Тут стали сбегаться сержанты, вызвонившие машину: она мчалась к нам из РОВД. Белобрысый о́пер Володя пешком привел «терпи́лу» (так на сленге зовут потерпевшую): молодую работницу, рыдавшую из-за кражи зарплаты. Ее тоже примостили на скамейке, но так, чтобы я, как живой щит, отгораживал жертву от обокравшей ее «купчихи». Теперь обе рыдали у меня на плечах: воровка — на правом, потерпевшая — на левом.

— Женщина, прости меня! — кричала справа воровка, понимая, что «ходка» на зону ей обеспечена. — Не пиши на меня заявления ментам…

— Никогда не прощу! — рыдала ее жертва слева и через меня огрела сумкой карманницу. Та свободной рукой ответила «терпи́ле» из-за моей спины: удар пришелся в основном по моей шее!

Я из последних сил «держал нейтралитет», получая вместо уклонявшейся за меня рецидивистки оплеухи от разбушевавшейся «терпи́лы». К счастью, подкатил милицейский «воронок», и рыдавших дам опергруппа увезла в райотдел; воровку в «воронок» умело ввели под руки, не давая скинуть единственную улику. Там в дежурной части полностью расчистили письменный стол — и над ним, под протокол, на глазах у приведенных поняты́х, разжали кисть руки рецидивистки и подсчитали деньги в кошельке, выпавшем из руки мадам. Пока оформляли протокол, она не переставала скулить, растирая посиневшие пальцы и размазывая по лицу слезы и тушь ресниц… На прежнюю степенную «кустодиевскую красотку» она теперь не походила!

Гроза карманников

На другой день милицейское начальство — в довесок к удачному задержанию — прислало ко мне в редакцию «легенду угрозыска», былого грозу всех карманников города.

Легендарный о́пер был невысокого росточка пенсионером МВД, теперь садоводом. Пенсионер поведал о страхе, в коем он когда-то держал «щипачей», ворча на нынешних о́перов, которые без машины и доставить-то вора не могут. А вот они с напарником в каком-то году ночью шесть километров пешком вели карманника в ближайшую милицию, держа за обе руки. Но так и не дали ему сбросить украденный «лопатник» (т. е. кошелек).

— Да что же он за такой путь руку-то от вас не вырвал? — изумился я.

— А вы возьмите мой бумажник, — предложил бывший о́пер, достав из куртки потертый дедовский кошель.

Я не успел как следует взять потертый хром кошелька правой рукой, как дед сплющил мои пальцы костоломным захватом. Я взвыл почище, чем та воровка на скамейке! Рукопожатие статуи командора Дону Гуану в «Каменном госте» А. С. Пушкина было пухом в сравнении с тем, что этот мастер мог сотворить со схваченной кистью руки, с ее пальцами, сдавленными суставами…

— Ну, теперь попытайтесь разными способами вырваться! — предложил пенсионер.

Но вырвать руку из пальцев старого профессионала не удалось. По уходу былого «о́пера» я долго массировал кисть руки, онемевшую от «железного капкана», и только тогда в полной мере понял, что значило «подержать руку этой суке». Вот почему карманница скулила в райотделе, даже когда ей отпустили руку… Надо было на себе испытать этот костоломный захват, чтобы понять, что рыдала рецидивистка не только из-за того, что попалась, но и от боли в пальцах, которые «стискивали» больше часа…

Подвига в газете не было

То, что негоже репортеру заламывать пальцы женщине, даже воровке, это даже не обсуждается… От такого «участия журналиста в событиях» с ума бы свихнулись на журфаках, где нас учили окунаться в жизнь. Но я так и не написал этот репортаж, хотя редко журналисту выпадает удача присутствовать при реальном задержании преступника, быть очевидцем, а не писать с чьих-то слов. Но что-то меня останавливало: то ли нехватка еще какой-то фактуры, то ли (что я чувствовал скорей подсознанием!) правда жизни оказалась слишком горька, чтобы я расписал подвиги сыска после слёз боли женщины и урока отставного «костолома»… Возможно, не будь «эпизода» на скамейке, у меня бы и написался очерк… Но предложение мне, журналисту, «подержать эту суку» и самому малость помучить женщину, замяв ей кисть руки, словно подрезало жилы прежде задуманной темы. Какое уж там «и пальцы просятся к перу, перо к бумаге»! Тянулись дни за днями, а я все не мог сесть за текст — не писалось откровенно… Конечно, более бойкий репортер просто выкинул бы «досадный эпизод» и «навалял» в газету какую-нибудь бодренькую полуправду с «позитивом»… Но я не пишу тексты, за которые стыдно.

Так или иначе, но по каким-то причинам репортаж не написался, хотя мне звонили из милиции, интересовались… Не срослась у меня тема и с той внутренней правотой, которая, верю, необходима журналисту для честного очерка в газету. В итоге зря потеряли время все, в том числе и я, потратив пару недель на погружение в жизнь опергруппы угрозыска.

Как ни смешно, но выгоду от этого получил майор Карлуша: ни один из секретов его отдела так и не вышел на газетные полосы.

Виктор САВЕЛЬЕВ.

(Написано в 2018 году специально для книги «Я криминальный репортер»).

ЗАХВАТ САМОЛЕТА В УФИМСКОМ АЭРОПОРТУ, 1986 год

«ПОГОДИ, ВОТ ВЫЖИВЕМ…»

14 часов из жизни семьи Сафроновых

Удивительно, что к ним еще не заглядывал ни один газетчик, а оказалось, жили Сафроновы через квартал от редакций, в доме, мимо которого я лично прохожу, по крайней мере, дважды в день. Обычная комната на девятом этаже, обычная семья. У Геннадия Геннадьевича спокойная манера разговора, привычка курить сигареты с фильтром. Людмила Петровна — Люся, как он ее называет — за беседой то и дело посматривает на экран телевизора: что там? Разговору иногда мешает белобрысый пятилетний Женька: то залезет на мать верхом, то целит в нее и щелкает из пластмассового пистолета. Женьке по малости лет и невдомек, что год назад в его маму направили ствол вовсе не игрушечного пулемета — пулемета, из которого уже скосили двух сотрудников милиции и через секунды скосят еще двух пассажиров и ранят беременную женщину… Что из той холодной сентябрьской ночи мама и папа могли вовсе не вернуться в его комнату, где так хорошо скакать с пистолетиком и лазить по детской спортивной стенке. Да, так уж получилось, что во время захвата бандитами самолета в Уфимском аэропорту в ночь с 19 на 20 сентября прошлого (1986) года в центре событий оказалась уфимская семья — муж и жена Сафроновы, работники аэропорта. Рассказать о том, что видели они — очевидцы, — и хотим мы в этой публикации. Попробуем восстановить, как это было, не прибавляя и не приукрашивая…

ПИСАТЬ ОБ ЭТОЙ истории трудно — хотя в интересах следствия подробности инцидента долгое время не давались в печать (кроме короткого сообщения ТАСС), для горожан не новость, что произошло в аэропорту и кто были угонщики. Сейчас, когда над ними прошел суд и история получила огласку, стоит лишь вкратце напомнить ее фабулу: преступление совершили военнослужащие одного из подразделений внутренних войск МВД СССР, наркоманы, решившие угнать самолет и улететь на нем за границу. Дезертировав из расположения роты и похитив из оружейной комнаты ручной пулемет, автомат и боеприпасы, они на захваченном ими такси ночью приехали в аэропорт, убили по пути двух милиционеров в патрульном автомобиле и залегли в канаве за летным полем, выбирая объект для нападения. Преступники выждали, когда поднимутся пассажиры в один из «транзитных» лайнеров ТУ-134, выполнявший рейс №36075 из Львова в Нижневартовск и дозаправленный в Уфе, и с оружием в руках ворвались вслед за ними в салон…

Писать об этой истории трудно и потому, что была возможность предотвратить захват самолета — ведь пока преступники лежали на краю летного поля и высматривали подходящую для нападения машину, сообщение о готовящемся угоне уже было передано в аэропорт — но посадку в самолеты не прекратили, понадеявшись, видно, на «авось», и трапы от них не отогнали. Рейс №36075 ведь не случайно подвергся нападению: посадка на него шла в удобном для налета темном месте, хотя по здравому смыслу, после столь тревожного сообщения можно было бы пренебречь расписанием и отправлять самолеты только с хорошо охраняемого и хорошо освещенного поля — чтобы избежать беды. Тем не менее эффективных мер не приняли. «После того, как нам под строгим секретом сообщили, что в аэропорт движется банда, никто из девчонок не хотел выходить на летное поле, — вспоминает Людмила Петровна Сафронова, бывшая в ту ночь старшей дежурной по регистрации авиабилетов. — Вообще-то я не должна была сама выводить пассажиров к самолету, но одна из дежурных отшутилась: не пойду, мол, у меня ребенок, не пошла и вторая. Было очень холодно, лил дождь — пассажиров повела я… А когда я не вернулась, все на регистрации поняли — почему…»

ТУТ, НАВЕРНО, надо сделать оговорку — решив написать о семье Сафроновых и о том, что чувствовали и как вели себя в общем-то обычные люди в экстремальной ситуации, мы вовсе не собирались анализировать просчеты тех, кто отвечает за безопасность авиарейсов (такой анализ компетентно сделан следствием). Тем не менее упоминаний о вопиющей безалаберности нам не избежать — ну как, к примеру, объяснить, что через полтора часа после предупреждающего тревожного звонка в аэропорт экипаж готовящегося к вылету ТУ-134, имеющий радиосвязь с диспетчерской службой, не был поставлен в известность про объявленную тревогу и пребывал в полном благодушии! Людмила Петровна, рассадив 76 пассажиров в салоне самолета, не успела взять в проходе документы у подошедшего второго пилота Вячеслава Луценко — по трапу в самолет ворвалась грязная и мокрая фигура с оружием в руках, в нее и стюардесс нацелилось прыгающее дуло ручного пулемета. Спасло то, что бандит за выступающим углом бортовой кухоньки не мог видеть вышедших из кабины членов экипажа и на миг отвлекся на закричавшую в салоне бортпроводницу Сусанну Жабинец. Воспользовавшись этим, Людмила Петровна с криком: «Банда!» выскользнула за угол к кабине. «Какая еще банда, какие бандиты?» — изумляясь, не понимал Вячеслав, сзади которого расхохотался «шутке» командир корабля. Но момент был горячий, и комплекция у Людмилы позволяла: она в мгновение вмяла опешивших мужчин в кабину и вбежала сама. «Мне уж после было стыдно, когда магнитофонную запись на следствии крутили, что я кричала на них в ту минуту», — смеялась потом Сафронова. Но тогда было не до смеху: в салоне уже гремели выстрелы, сползал на кресло прошитый пулями пассажир, гигантского сложения человек, вздумавший остановить бандитов, смертельно ранен был еще один, пули зацепили женщину. Чтобы предотвратить кровавую «баню», экипаж в знак полного разоружения выкинул в салон разряженный пистолет, но так и не сдал своих позиций, укрывшись за бронированной дверью кабины. Четырнадцать томительно долгих часов длилась эта осада, и четырнадцать часов захвативших самолет наркоманов уговаривали отпустить женщин, детей, подождать, пока в салоне залатают дыры от пуль и т. д. Делалось всё, чтобы затянуть время, найти выход…

В ЭТОМ МЕСТЕ, наверное, надо прервать рассказ, чтобы читатель не подумал, что сейчас начнутся громкие слова о самоотверженности, героизме, бесстрашном выполнении долга…

В жизни всё проще — не железные люди встретили этот налет, не будем скрывать, что у многих в ту ночь поджилки тряслись от пережитого ужаса. Мне рассказывали, как сдавали нервы, как прыгал в руке микрофон и срывался, дрожал голос у опытного командира экипажа, когда он сообщал «на землю» о нападении, как не по себе было многим людям, далеким от героических дел и риска, ходить под прицелом у озверелых наркоманов, отгонять и подгонять по их команде трап, увозить убитого, принимать раненых. И тем не менее преступники, похвалявшиеся в захваченном салоне: «Мы вдвоем весь ваш аэропорт на лопатки положили!» — просчитались жестоко. Помаленьку и полегоньку аэрофлотовский народ от шока оправился, захваченный наркоманами самолет блокировали сначала своими силами, второй пилот Вячеслав Луценко и стюардессы Лена Жуковская и Сусанна Жабинец (они из Борисполя) вели с бандитами самый настоящий психологический поединок и уговорили отпустить из самолета первую партию пассажиров под предлогом, что это уменьшит полетный вес и расход горючего при полете к границе.

— Мы в это время занимались эвакуацией выпущенных людей, оказывали им помощь. Одну из женщин во время нападения угонщик ударил прикладом, я перевязал ее, несколько раз ходил под самолетом, — вспоминает Геннадий Геннадьевич, который волей случая был направлен в качестве техника на выпуск злополучного рейса №36075 и оставался возле него до конца. — В этой напряженной обстановке, среди крови, люди сразу трезвели, приходили в себя. Помню, когда еще мы до приезда милиции блокировали подход к ТУ-134, с соседней стоянки пришла поглазеть любопытная стюардесса. Я ей говорю, что нельзя, а она только плечиком ведет. И вдруг мимо проехал трап, на котором везли застреленного бандитами человека, — тут уж никакие слова не понадобились: стюардессочку как ветром сдуло…

Да, та ночь была испытанием для многих — замерзшие и мокрые люди были на пределе нервов и сил. «Больше всего меня удивляло тогда, — скажет потом Геннадий Геннадьевич Сафронов, — что в захваченном салоне пассажиры сидели под дулом пулемета, а рядом — вроде бы спокойно — работал аэропорт, взлетали и садились другие самолеты. Это никак не укладывалось в голове, хотя и меня пару раз посылали — авиатехников не хватало — с других стоянок самолеты «вытолкать»… Я еще не знал, что Люся моя находится в кабине захваченного ТУ-134, мне даже мысль такая в голову не приходила… И вдруг в шесть утра, светать уже стало, один из сотрудников спрашивает: «Ну, что там Сафронову? Не выпустили еще?» Я всё понял. Представляете, что я в этот момент почувствовал! С той минуты я от захваченного самолета уже никуда не уходил…

ДА, ТЕПЕРЬ ОНИ ОБА знали — что они оба здесь. Несколько раз он выходил ее смотреть — и она припадала к стеклу кабины лицом и старалась улыбаться, показывая пальцами, что хочется пить — воды у них не было. Он бросился искать — где-то нашли бутылки с минеральной водой, но передать их не было возможности. В кабине самолета стоявший у «глазка», из которого виден салон и пассажиры, второй пилот Луценко в который раз пытался убедить преступников не проливать кровь, отпустить пассажиров, сдаться. Экипаж вел переговоры, оттягивая взлет под предлогом, что сейчас придут ремонтники и «заштопают» продырявленную пулеметными очередями обшивку самолета. «К тому времени-то мы уже приободрились, — рассказывает Людмила Петровна, — ребята из экипажа что-нибудь веселое припоминали, чтобы поддержать меня. Смеялись: «Покажи в окошко твоего-то!» Я показывала им из окна Гену. Они нахваливали: «Ого, какой он у тебя черненький, кучерявый! Погоди, вот выживем — на море отдыхать поедем…»

Выжить было еще непросто: видя, что намеченный ими вылет все откладывается и откладывается, взбешенные налетчики начинали взвинчивать себя истерическими криками, грозились, что начнут расстреливать пассажиров. Стюардессы в салоне, как могли, успокаивали их, подавали кофе, просили за пассажиров, сидевших в полном молчании и оцепенении уже несколько часов.

В девять утра Геннадий залез на фюзеляж самолета и прошагал его из конца в конец — надо было делать вид, что авиатехники всерьез выполняют требования наркоманов и начинают ремонт машины. Его шаги грохотом отдались в салоне. «Это был такой страшный момент, — скажет потом Люся. — Я думала, что наркоманы начнут стрелять — так они тогда напугались и закричали, заслышав над собой шаги. Второй пилот их еле уговорил через дверь, сказал: вы же просили вызвать техника, вот он и пришел…»

В тот момент Геннадий, действительно, был на острие, риск был велик. Но боялся больше за жену, хотя уже не было ночной нервозности. В его техническом домике на стоянке и вокруг самолета, в укрытиях, уже сидели работники милиции, ждали прибытия группы захвата. Было ясно, что часы налетчиков сочтены, шла подготовка к короткому штурму.

НАВЕРНО, НАДО сказать читателям, что за свои действия Геннадий Геннадьевич и Людмила Петровна Сафроновы были награждены правительством: он — орденом «Знак Почета», она — медалью «За трудовую доблесть». Когда я попросил посмотреть, Люся достала из шкафа две красные коробочки. Супруги Сафроновы сознались, что еще ни разу не надевали наград — да и вручали им их не прилюдно: в Министерстве гражданской авиации СССР при пустом зале — следствие тогда еще не было закончено, и делу не давали огласки. «Я до сих пор не пойму, почему это орден дали мне, а не Люсе, ведь ей больше досталось, в самолете-то была она, — без всякой рисовки, искренне недоумевает Геннадий. — И, собственно, за что наградили нас — ведь не один же я к самолету ходил, много там было нашего аэродромного народа. Вот Пашу Кузнецова, техника-радиста, не включили в список для награждения — а ведь это он пассажиров от самолета помогал выводить под прицелом у бандитов, встречал людей у трапа, раненого, который потом скончается в санчасти, на руках с поля вынес. Водителя самоходного трапа Морковникова Лешу за ту ночь медалью наградили — а ведь рядом с ним Сергей Бочкарев работал у самолета, Сережа и увозил того погибшего пассажира, о котором я говорил…»

Меня во время этого разговора как раз больше всего и поразило, что Сафроновы вроде бы и чураются славы, признания — не надо ее им, лишь бы сами живы были да Женька, пацан, скорее рос… Лично мне это глубоко симпатично — и понимая, что каждый из ходивших под прицелом у налетчиков достоин сам по себе газетного очерка, мы все же — в ответ на поступающие просьбы читателей после завершения суда над бандитами сообщить подробности той ночи — выбрали для своего рассказа именно Сафроновых. Наверное, потому, что в их неброском поведении до и после этой истории высвечивается что-то очень типичное для многих наших людей — что-то такое, что чувствуется всеми, но трудно передается на словах…

— ЛЮСЯ ОЧЕНЬ болела после всего этого, — словно извиняясь, сказал мне Геннадий Геннадьевич, когда хозяйка в халатике, напоив чаем, вышла после тяжелых воспоминаний из комнаты. — У нее ведь и сейчас нервы от тех переживаний расстроены…

Те четырнадцать часов в осаде были такими бесконечно долгими — и дорого стоили всей родне. В аэропорту, замирая от каждого сообщения, все эти мучительные часы и минуты ждали Люсю срочно приехавшие из Булгаково ее мать, тетка, два брата… Не находила себе места мать Геннадия Геннадьевича, сидевшая в это время с маленьким Женечкой. Ждали — сначала рассвета, потом освобождения.

…Бандитов взяли штурмом во второй половине дня. Они уже понимали, что проиграли — в последнем загуле требовали у «земли» принести им наркотики, пытались устроить танцы под магнитофон, бились в истерике. В конце концов стюардессы упросили наркоманов освободить пассажиров и сбежали под шумок — теперь заложниками у бандитов оставались только члены экипажа и Люся, запертые в кабине самолета. Перед штурмом мужчины усадили Людмилу Петровну в самое безопасное место, прикрыли ее портфелем с металлическим бортжурналом… Бандиты выдвинули последний ультиматум: если через десять минут не выполните наши требования, то откроем огонь по кабине… Их опередили сотрудники прибывшей группы захвата — застрелив одного из налетчиков, Мацнева, они взяли в короткой схватке второго, С. Ягмуржи. Весть о завершении операции быстро покатилась по аэродрому. На непослушных ногах, зажмурясь, пошла по окровавленному проходу к трапу Сафронова. Кто-то из мужчин подал ей руку…

ЭТУ ИСТОРИЮ мне хочется закончить извинением за коллег — отметив самоотверженное поведение стюардесс Е. Жуковской и С. Жабинец и экипажа самолета, они так и не удосужились как следует разобраться — кто же не растерялся и успел затолкать экипаж в кабину, воспользовавшись оплошностью налетчиков. Почему-то дружно посчитали, что это заслуга второго пилота Луценко или кого-то из мужчин. Людмила Петровна, может, и не в обиде за неточность, да только «мелочь» эта спасла самолет и сделала хозяевами положения не бандитов, а экипаж и «землю», так и не давшую наркоманам взлететь с заложниками на борту. Эта «мелочь» давала связь с «землей», вселяла уверенность в осажденных людей, держала самолетный салон под зорким оком — не забудьте, что даже удобный момент для штурма был выбран из кабины. Недаром в своих показаниях на следствии оставшийся в живых налетчик С. Ягмуржи признал: «Самая первая наша оплошность была — это то, что мы не смогли захватить кабину самолета…»

Вот в этом и цена проявленной Люсей находчивости. Настоящая цена! Так давайте скажем ей спасибо за то, что не растерялась в те горячие секунды, так много означавшие для исхода дела…

В. САВЕЛЬЕВ

спец. корр. «Вечерней Уфы».

Источник: газета «Вечерняя Уфа», 26 октября 1987 года.

УГРОЗЫСК БЬЕТ ТРЕВОГУ!

ПУТЕШЕСТВИЕ В «РУБЛЕВУЮ» ЗОНУ

где ходят с вилами, цепями бьют собак, а Ленин, обобрав своих, прячется от поимки…

1. Убийство по Агате Кристи

Я сидел в Дёме, в местном РОВД, набирая факты для статьи, когда пришел начальник угрозыска М. Г. Каспранов и сказал:

— В саду на днях убийство было в духе Агаты Кристи…

Я встрепенулся:

— Это как?

— А так, — покрепче усаживаясь на стуле, сказал Мунир Галеевич, — что место уединенное, посторонних никого — и труп человека лежит в комнате. Все окружающие налицо, а убийцы нет… Картина, значит, такая: в соседней комнате сестра жены убитого сторожа со своим сожителем ночевали — эти говорят, что не видели, мол, ничего. А жена убитого свое твердит: я покурить ненадолго выходила, а когда вернулась, то уже труп… Словом, сплошные загадки…

— Разгадали?

— А как же. Я практически всю ночь с женой убитого просидел, и только к утру она призналась. Рассказала, как несколько дней подряд они пьянствовали с мужем-сторожем, парнем молодым, он ее якобы оскорблять начал. Она не выдержала, взяла нож и замахнулась, а он, лежа, подзадорил по пьянке: «Ну, давай-давай! Убивай меня…» Она и ударила ножом — точно в сердце, как поросят режут… Потом заметалась, убежала, нож выкинула — не знала, что и предпринять…

Я как раз изучал проблему садов, поэтому взволновался:

— Как вы думаете, это убийство в чем-то закономерно?

Начальник угрозыска задумался:

— Тут, конечно, у женщины какой-то психологический шок вышел. Но, знаете, случайной я всю эту историю не назвал бы. Там, в сторожке коллективного сада, меня поразило количество бутылок от спиртного — и сторож, и жена пили, она не работала. Толком их никто не знал — они даже не из наших мест, по Уфе болтались, никому не нужны… Видно, куда-то приткнуться нужно было, вот и пошел убитый в сторожа, где можно на зиму зацепиться, все же крыша над головой…

— Это типично для садов?

— Еще как! Вы посмотрите, каких случайных людей нанимают товарищества в сторожа — среди них есть даже судимые. Не мудрено, что в садах кражи — мы знаем случаи, когда охранники сами тянут…

Я встал и захлопнул блокнот:

— Всё! Это надо видеть прямо на месте… Коли у вас там такие дела разворачиваются, так поедем завтра прямо в сады!

— Отлично, — одобрил Каспранов. — А я машину дам с оперуполномоченным и участковым, пусть введут в курс дела. Выезд в девять утра…

С этого разговора и началось мое путешествие в «рублевую» зону — впрочем, почему я назвал ее «рублевой», вы узнаете позже…

2. «Шакалье идет», или Почем справедливость по сторожу Коневу…

— Вы мне здесь не курите! — сказал сторож Конев Геннадий Иванович, вытирая рукавом глаза. — Я человек газом травленный на заводе, дыма не выношу…

Дело было в коллективных садах акционерного общества БНХРС неподалеку от пригородной железнодорожной платформы «Санаторная» (председатель товарищества В. Д. Полторацкий). Как я и ожидал, никуда особо далеко от Уфы мы с демскими милиционерами не поехали: их участок — сады от Дёмы до Чишминского района. Снега тут обычно знатные, но пока во многие места еще можно попасть. Вот и «допилили» мы на своем милицейском «уазике» по солнечной погоде до этих садов — и встретили Геннадия Ивановича, поставленного на охрану. Рубежи его невелики, за сторожкой прячутся. Но заслоняет их собой пусть травленный газом, пусть не при здоровье, но все-таки неравнодушный человек.

— Досаждают бродяги, Геннадий Иванович?

— Не то слово, туды-сюды! — крякает он. — С электричек больше тянутся. Мы их уже видим издалека: «Ну, шакалье идет!»

— А что воруют?

— Да что под руку попадет: газовые баллоны, посуду, инструмент, соленья. Давеча одного аж на платформе догнал с ворованным электрорубанком — уже поезда ждал на Уфу. Отнял у него вещь, хозяин потом нашелся…

— Каждый раз отнимать удается?

— Когда как… Иной раз такие лбы попадут здоровущие — не могу же я, отравленный, сладить с такими хвостоплетами… (Приношу извинения за смягчение выражения. Далее и везде лексикон опускается. — Ред.) Мне здесь уже и грудь ломали, и «мочить» собирались. То четверо ввалятся — дай выпить или домов пять спалим… Местным я во-о где! Как-то вперлись в домик. Один вот тут сел, развалился, другой стоит и грозит… А что собака? У этих цепь была: они собаку так звезданули, что заскулела! У меня на окне ножик лежал. Ну, думаю, пырнуть этого, что ли?.. Так их же двое здоровенных, кончают меня и выскочить не успею… Ладно повезло: во двор вышли, успел вилы схватить. Так они топор мой взяли: «Щас „замочим“, туды-сюды!» Потом дубиной по ногам… Правда, обошлось — ушли с моим топором, но ничего не стащили…

— Так надо в милицию бежать!

— А что толку! Ну, дадут им суток по пятнадцать, так ведь они потом меня в магазин за хлебом не пустят, караулить начнут. Я насчет ноги зашибленной дежурному в город звонил — он говорит, заявление пиши, езжай на экспертизу… Дык, куда ж я поеду: без меня тут все сопрут или собак удавят! Сейчас на обходы в ночь без вил не выхожу…

— Ружье бы тебе, дядя, — не выдержал видавший виды оперативник из Дёмы. — Ты ружье у председателя сада просил?

— Да чего только я у них не просил — бесполезно! Какое ружье — валенок ни хрена не могут дать, спецовки… Председатель на той неделе контракт привез: подпиши, мол, по контракту работать будешь! Туды-сюды… Мол, пьяным увидим — уволим, три часа тебя на охране нет — тоже уволим. А я ему говорю: ты свое-то все написал, а про мое забыл… Напиши: в какие часы я должен охранять, когда отдых? Где дрова по 12 кубов в год? Ты ведь пять лет меня только объёживаешь: то три куба привезешь, то шесть…

…Мы уже уходили, а Геннадий Иванович, не замечая моего репортерского диктофона, все изливал и изливал душу:

— А недавно говорят, мол, тыщу рублей вычитать будем, если хоть одну будку подломят. Это как можно? Если банк, к примеру, ограбят — так что же, милиция без зарплаты сидит? Или с каких других служб вычитают? Я всю их систему на себе знаю: хотят ни хрена сторожу не платить, а чтобы все в сохранности было…

Возразить нам Коневу было нечего, тем более, что подобное нам говорили в каждом саду. А посему мы дружно сели в «уазик» и поехали к другим героям садовых историй. К ворам…

3. Деньги в печке
и Рубль, давший имя зоне…

На станцию Юматово оперуполномоченный Демского угрозыска В. М. Плотников по надоевшей тропинке вывел к знакомой ему двери:

— Лишь бы достучаться! Спят, наверняка, еще, если ночь пьянствовали…

Он саданул несколько раз в глухую дверь и побежал вокруг избенки достукивать в окошки. А я оглядел двор: на веревке висели вымороженное белье и платья. Вот с такого платья и потянулась цепочка к этой маленькой, но дружной преступной группе, одним из главных героев которой был юркий пацаненок по кличке Рубленыш, или Рубль. От этого Рубля милиция стонала: сын алкоголиков, он прибранное в окрестных садах тащил «в семью». Когда оперативники с одной из потерпевших впервые нагрянули по «рублевому» адресу, та в изумлении показала на мамашу, щеголявшую в украденном желтом платье потерпевшей. Семья кормилась «с садов» — пустые банки наполняли дом. Поскольку ни один прокурор не давал санкции на арест малолетнего, милиция брала с Рубленыша подписку за подпиской, уличая шкета в новых кражах. С февраля, когда папаша Рубля по пьяни порешил супругу ножом, Рубленыш-Толик чаще всего ночует здесь, у Пети…

…За дверью, наконец, гремит засов — мы гурьбой вваливаемся в избу. Среди проснувшихся Рубля нет; уставясь на милицию, сидит на лежанке сонный Петя М–цев, восемнадцати лет, выглядывают лица его сестер и матери, опухшей от сна, со спутанными волосами. Семья, лениво переругиваясь, отходила после «дискотеки». Маленькая Надя, хлопая в ладоши, кричала на котенка:

— Ой, проснулся! Дай…

— Не трожь котенка, сдохнет! Он лапы о печку обжег!

— Да нет, ходит! — Петя за шкурку, как спущенный шарик, поднимает обвисшего жалкого инвалида и ставит на пол. Шатаясь и припадая, котенок ползет в кучу тряпья…

— Ну, что, Петро, с Рубленком в сады опять не ходили? — спросил привыкший к этому быту опер Плотников и, наметанным глазом выловив в куче одежды «вещдок» — проходящую по одной из краж рубашку-«олимпийку», откладывает, чтобы отдать следователю в Дёме.

— Да он у нас уже не ворует, — выкрикивает мать. («С несовершеннолетними пьет», — шепнул участковый).

— Ага. А если ты велела в тот раз ворованные вещи в посадку унести, так уж и ничего не знаешь…

На лице у Пети отразилось уныние: сейчас к возбужденному против него уголовному делу добавляют новые эпизоды. Опять пойдут вопросы про 12 тысяч рублей, которые они своровали в саду и давно пропили, про резиновые сапоги, которые зачем-то взяли из домика и сожгли. Пикантность ситуации заключалась в том, что друзья, ломая домик за домиком по ряду, обчистили большого начальника. Но поскольку Петро и Рубль при галстуках на сессиях не сидят, им это «до лампочки»…

— Зачем сапоги-то брали?

— А фиг знает…

— А почему объектом воровства выбираете именно сады?

Петя впервые оживляется от наивности вопроса:

— Так куда здесь еще лазить? Здесь, кроме садов, ничего нет…

И тут опер Плотников врасплох задает главный вопрос, за которым шли:

— Ты Ленина видел?

— Нет! — чуть не крестится Петя.

— Где он прячется? В подполье, что ли, ушел?

— Не знаю…

Чтобы читатель не принял это за допрос марксиста, заметим, что Ленин — это кличка двадцатилетнего Владимира Ананьева из д. Жуково Уфимского района, проходящего по делу о воровстве из садовых домиков. И врать Петру нет никакого резона: наглый Ленин провел их с Рубленком, как сосунков, — «опрокинул» (то есть сбыл) на вокзале совместно краденный в садах телевизор и вещи и скрылся, не поделившись с товарищами…

Пока семейка обсуждает с Плотниковым перспективы поимки тезки великого Ильича, я успеваю ввернуть Пете вопрос:

— Слушай, а за что его Лениным зовут? Похож, что ли?

— Да не-е, за привычку. Он как напьется, все думает, как Ленин…

— Я все равно его поймаю, — обещает Плотников.

Мы выходим на свежий воздух, и Плотников рубит рукой вдаль:

— Все сады выше и ниже станции — «Лесная поляна», «Шаморт», «Юбилейный» и другие — все это зона Рубля. Вот шкет: запрятанную водку и деньги в садах он просто нюхом чувствует. Представляешь: те 12 тысяч, что они тогда украли, он у хозяйки в печке нашел — вот аж куда добрался! Я с этой публикой два года занимаюсь: как начинают сады здесь «трещать» — сразу к Рублю и Пете. Это сразу, безошибочно — гарантия 100 процентов…

В глазах его тоска. Я понимаю: видел однажды в суде малолетнего ангелочка, чистившего гараж за гаражом. Когда ему дали условно, сердобольная публика чуть не прослезилась: так жалели мальчика… А он тоже года два угрозыску спать не давал. Сейчас Рублю стукнуло четырнадцать лет, дело на него, наконец, доведут до суда. Но, видно, кончится все комиссией по делам несовершеннолетних…

4. Скоро Новый год…

Две категории «потрошат» нынче сады: местные шайки и бродяги, которые бегут на зимовку в пустые дачи. С учетом удаленности и разбросанности садов (у демцев более 80 товариществ от Кардона до «Пионерской») надеяться лишь на милицию — то же самое, что искать причину возгораний в пожарной команде. А что такое пожар в далеком саду, хорошо рассказал один из выезжавших на ЧП: «Пока оттуда дозвонились да подъехали, спасать было уже нечего. А такая дачка сгорела — все брусья под лак…» За последний год Демским райотделом милиции прекращено более 20 садовых уголовных дел из-за полной бесперспективности: кого искать, если хозяин порой обнаруживает кражу месяцы спустя…

Любопытно, что некоторые из этих бесперспективных дел достались демцам «по наследству». Два года назад Уфимская мэрия решила отнести садовые наделы к городским землям — и охрана садов перешла от пригородной милиции к райотделам Уфы, что не пошло на пользу розыску. Вот мы трясемся на «уазике» с демским участковым милиционером лейтенантом А. Ф. Ксенафонтовым. Андрей Федорович с горечью говорит:

— Трудно здесь работать: территория вокруг садов не наша, люди чужие. Я, например, в Дёме на своем участке всех знаю: у кого спросить, с кем поговорить. А тут деревенские больно не скажут — для них мы не свои. Да и много ли выявишь наездами…

А в деревне живет «свой» участковый, но его кражи в садах теперь не волнуют. Кто-то горько пошутил по этому поводу: «Возьми пару башмаков — и один перебрось через дорогу, отделяющую сад от земель Уфимского района. Так с левым башмаком будет разбираться одна милиция, а с правым — другая».

Плохо, что это касается не только башмаков. Вот у юматовского Пети за кровать задвинута штанга: Петя с Рублем дубасят боксерские груши в местном спортзале. Оперуполномоченный Плотников вздыхает: для понимания обстановки ему бы знать, кого они дубасят, к примеру, в Жуково, но это не его епархия. А тем, кто с Жуково разобраться должен, не положено совать нос в садовые Петины дела. Не думаю, что это разделение Петиных забав во благо правопорядку…

Как ни крути, фигурой номер один на многострадальной садовой землице был и остается сторож — тот самый руганый, битый, привыкший к невниманию начальства… Знаете, кто запрограммировал, что на это место порой идут немощные и случайные, не способные защитить сады? Мы сами. Ну, кого, кроме убитого бесквартирника, могло взять руководство садов на Кардоне, если на зарплату охраннику было выделено шесть тысяч рублей. В саду «Юбилейный» №7 БНЗС мы встретили Ш. С. Касимова, которому щедрой рукой «положили» восьмитысячное содержание. Шамиль Салихович, человек пожилой, начальством был довольный, но все же первым делом спросил нас, где взять газовый пистолет.

— Это дорого, — сказали мы. — Обойдется в несколько ваших пенсий.

— Жизнь дороже, — сказал страж. — Мне бы хоть себя защитить. Я ведь чего могу — только отпугнуть: «Уходи поздорову, добрый человек!» Мне еще наш местный участковый несколько лет назад сказал: «Ты, дед, лучше не лезь — украдут, так это еще не проблема. Вот если убьют тебя — вот проблема будет…»

Под охраной у Шамиля Салиховича 984 участка — садоводов много. Но скажи им, что надо потратиться на защиту сада, — округлят глаза. «Вон какие миллионы на дачи пустили, — показал в дороге Плотников престижный участок обворованных домов, — а на радиосвязь или телефон для сторожа денег не нашли. От этого и идет…» Да, сегодня не назовешь коллектива, где бы решили взять в охрану профессионала с достойной оплатой, со связью, средствами самозащиты, надежными караульными собаками, которые заменили бы садовых шавок. Видно, психологический настрой на деда с традиционными вилами пока еще выше садовых заборов…

…Мы катим по заснеженным полям, завершая путешествие в «рублевую» зону, и Плотников вздыхает: «Скоро Новый год…»

В машине молчание, каждый думает о предстоящих днях — и я знаю, что думы эти не про елку… Потому что на исходе декабря по скрипучему снегу многие из города поедут в сады за припасом… И кое-кто — уже традиционно! — застанет разграбленный домик. Нетрудно представить себе лица этих людей… Их гнев…

Молчит опер Плотников, молчит участковый, молчу и я, глядя на заснеженную равнину. Да, Новый год, он уже не за горами, друзья… Что-то будет в садах в этот раз? Приготовьтесь к сюрпризам, хозяева…

Виктор САВЕЛЬЕВ

репортер «Советской Башкирии».

Источник: газета «Советская Башкирия», 16 декабря 1993 года.

«АТОМНУЮ БОМБУ МОЖНО БЫЛО ВЫВЕЗТИ С АЭРОДРОМА В МАКСИМОВКЕ…»

Криминальный сюжет

У этого уголовного дела несколько эпизодов, но мы остановимся на одном.

В ночь на 12-е июля в Уфе было совершено нападение на гараж по улице Советской, 14. Несколько человек в масках, прячась за машинами, подпустили поближе сторожа, человека пенсионного возраста, сбили его с ног, сломали челюсть, избили, связали… И завладели только что поступившими двумя «Волгами» ГАЗ-31029 — еще новенькими, без номеров.

На ноги была поставлена вся милиция. Не один обладатель «Волги» жаловался в те дни: участковый замучил проверками… Наверное, сотни гаражей были подвергнуты осмотру. Дежурившие на дорогах сотрудники ГАИ денно и нощно всматривались в проходящие машины: не мелькнут ли «Волги», похожие на угнанные. И хотя на карту была, в известном роде, поставлена честь часовых правопорядка, похищенные автомобили не находились.

Они как будто испарились, как будто поднялись вверх, минуя кордоны на дорогах, и перенеслись по воздуху в неведомую даль…

Впрочем, так оно и было. Въедливые пинкертоны нашли след светлых «волжанок» в далеком Баку. И перенеслись они туда, действительно, воздушным путем — с малоизвестного большинству граждан ведомственного аэродрома в поселке Максимовка под Уфой, где новая коммерческая авиакомпания «Аэронефтехим» арендует у моторостроительного объединения взлетные полосы и технику. Поражает скорость, с которой авиакомпания отправила краденые автомобили — к вечеру того же дня, 12 июля, самолет «АН-24» «Аэронефтехима», оставив под крылом патрули, уже садился в столице южной республики, где местные дельцы с большой выгодой для себя перепродали машины…

Созданная органами МВД и прокуратуры для распутывания этого дела следственно-оперативная бригада под руководством старшего следователя прокуратуры Уфы Р. Г. Ахунова установила, что виртуозный перелет с «Волгами» из гаража на ул. Советская, 14 не был единственным. Проживающие в Уфе любители погреть руки на новых «ГАЗ-31029» организовали настоящую охоту за машинами этой модели: ранее, 22 июня, был убит сторож в гараже торгового дома «Башнефти» и захвачен автомобиль, еще не получивший номера; позднее, в июле, связав сторожа и шофера в другом гараже, люди в масках похитили еще две «Волги». Все преступления совершались по одной схеме: машины угонялись, прятались в частном гараже поселка Максимовка близ аэродрома, а затем через руководство авиакомпании «Аэронефтехим» прямым путем отправлялись в Баку…

В этой истории настораживает легкость, с которой из Максимовки можно было попасть в сопредельное государство, не обременяя себя формальностями, лицензиями на вывоз, утомительными досмотрами. Вот как прокомментировал это руководитель следственно-оперативной бригады Р. Г. Ахунов:

«Выяснилось, что на аэродроме Максимовка не было таможни и должного контроля за отправкой грузов. Все решали деньги, счет которым „за услуги“ шел на миллионы. Уже установлено, что, кроме упомянутых „Волг“, самолеты „Аэронефтехима“ отправляли и другие машины, не проходившие по документации…»

Вот такая история! Как горько пошутил один из проводивших расследование: «Если бы у вас была атомная бомба, то и ее можно было бы вывезти с аэродрома в Максимовке…»

Сейчас правоохранительные органы распутывают это дело. Кто-то из участников и исполнителей похищений арестован, кто-то в бегах… Милиция знает свое дело. Только вот какие выводы будут сделаны по окончании расследования…

В. САВЕЛЬЕВ.

Источник: газета «Советская Башкирия», 11 сентября 1993 года.

ТЮРЬМА И ВОЛЯ

МЕСТО ЖИЗНИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ…

1. Тюрьма и воля

— В карцер опять не хотите?

Приходилось ли вам слышать такое предложение в охраняемом зарешеченном коридоре, когда начальник тюрьмы уже готов дать знак, прокурор — сама невозмутимость, а стоящий за ним контролер в форме лениво звякает ключами?

— О, нет, карцерами я сыт…

— Тогда — в камеру!

— В камеру так в камеру, — соглашаюсь я. — Откройте мне женскую…

Звенят ключи, женщин восемь всех возрастов и наружностей под зарешеченным окошком дружно поднимаются со скамьи у стола и вытягивают шеи при нашем появлении.

— На обходе прокурор Стерлитамака Дегтярев и корреспондент газеты! — объявляет сопровождающий нас начальник следственного изолятора (в обиходе «тюрьмы») Данис Хаматгареевич Шакиров.

— Жалобы есть? — спрашивает прокурор. — По каким статьям привлекаетесь?

Женщины есть женщины: замелькали кокетливые улыбки, симпатичная и молоденькая у оконца поправила короткую стрижку… Оживление будет на весь оставшийся день: на мужичков с воли посмотрели! Воровки, мошенницы… Трудно поверить, что вот эту, с кудряшками, надо держать под замком…

Вот так примерно коротал я деньки с прокурором Анатолием Николаевичем Дегтяревым, когда десант журналистов газеты «Советская Башкирия» высадился в Стерлитамаке. Других водили по городу, на выставки, редакционных женщин одаривали комплиментами — а улыбающийся Дегтярев, неумолимый, как Харон, таскал меня по камерам и тюремным казематам…

Впрочем, о непредсказуемости его экскурсионного дара я в полной мере догадался лишь тогда, когда его «Волга», скрипнув тормозами, остановилась у морга.

— М-может, не надо? — слабо спросил я.

— Да что вы! Ведь морг для нас, юристов, — первый помощник, что бы мы делали без его экспертиз?

На дверях одноэтажного барака чернела многообещающая надпись: «Прием живых лиц с 8 до 12.00». Я глянул на часы и обреченно вздохнул: еще только полдвенадцатого — мы законно укладывались в отведенные нам полчаса…

Стараясь не видеть дальше собственного носа, я потащился за Дегтяревым через залу, где мутнели тела, в какие-то комнаты. Там было светло и не помнилось о смерти. Интеллигентный мужчина-врач в очках, зав. кустовым центром бюро судмедэкспертизы В. Ф. Дьяков, встал навстречу прокурору.

— Корреспондента к тебе привел, — как ни в чем ни бывало сообщил Дегтярев. — Твоими делами вот интересуется…

— В морге сейчас совсем трудно стало, — грустно поведал мне интеллигентный Дьяков.

— Что, покойники мертвее стали? — грубо отозвался я.

— Да нет, перегружены, в тесноте работаем! Больше стало поступивших с насильственной смертью. А случаи какие? Обгоревшие есть, расчлененные… Хотите взглянуть?

— Увольте…

— Моргу нужно новое помещение, — нашептывал сзади Дегтярев, — иначе невозможно проводить в полном объеме экспертизы по уголовным делам. И не место ему здесь, на задах детской больницы. Разве такое зрелище для ребят?..

Конечно, вы понимаете, что на фоне подобных экскурсий мое посещение следственного изолятора выглядело просто гимном жизни. К моему удивлению, Дегтярев и тут знал все и вся. Что здесь, во внутреннем дворе, есть дойные коровы. Что пододеяльников и одеял на деньги мэрии сюда купили на 5 миллионов рублей. Что в СИЗО то и дело присылают «на отстой» бузотеров из других спецучреждений, но сержанты и офицеры работают с зэком без крика, с достоинством…

— Это второй по величине следственный изолятор в республике, –объяснял начальник СИЗО Шакиров.

— И первый по порядку не только у нас, но и в России, — убежденно вставлял прокурор. — Ты скажи, Данис Хаматгареевич, как его уголовники боятся: здесь заключенному или подследственному дадут все, что по закону ему положено. Но и требуют по всей суровости закона, не побузишь. И не потому, что какими-то физическими мерами воздействуют. Просто очень целенаправленно и грамотно работа поставлена…

— Вы что, здесь часто бываете? — поинтересовался я.

— Как не бывать! От того, как здесь закручено, по всей округе обстановка зависит. И не только потому, что в изоляторе должны быть наилучшие условия для работы следователей. Без его оперативного отдела вся наша милиция — только наполовину милиция. Сколько за прошлый год твои оперативники, Данис Хаматгареевич, нераскрытых преступлений выявили? Тех, о которых никто не знал?

— За год — сто шестнадцать. В том числе четыре убийства.

— Вот видите, — повернулся ко мне Дегтярев, — да это учреждение для нас, можно сказать, первый помощник…

Вот такой он, Дегтярев из Стерлитамака: ему и морг, и тюрьма — все первые помощники…

2. «Грош была бы нам цена…»

Вскоре я, однако, догадался, что Анатолий Николаевич не просто так меня по людям таскает — он «хозяйство» свое, если можно так назвать, показывает. И людей, с которыми он в «сцепке» обстановку держит. В ней каждому свое место отведено. Коллегам из милиции, экспертному центру, тому же изолятору — потому что, как говорил капитан Жеглов из фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Вор должен сидеть в тюрьме…» Было в этой «сцепке» место и мэру с его советом по профилактике правонарушений в городе, и коллегам из смежных районов, и десяткам других людей, от которых нити расходились в разные стороны…

— Вы что же, в этом городе что-то вроде великого координатора? — довольно нагло спросил я, подметив в его речи словечки типа «связка», «спайка» и т. д.

— А вы заметили, где преступник наглеет? — ответил Дегтярев, спокойно пропустив подковырку мимо ушей. — Там, где прокурор работает сам по себе, милиция — сама по себе. Тянут одну и ту же повозку, да в разные стороны — а то еще, вместо того, чтобы совместно работать, «компру» друг на друга ищут. У нас в Стерлитамаке спайка между органами очень крепкая — полное взаимопонимание, проблем не создаем. В 1991-м году сняли было в связи с новыми веяниями координирующую функцию с прокуратуры — и многое порушили! Время показало, что какими бы гениальными ни были местные органы самоуправления, но по координации ими профессионалов не заменить. Сейчас новыми указами эти действия снова возложены на прокуратуру. А потому прокурор и должен тон задавать…

На его столе — то одно уголовное дело, то другое. Фотографии, отпечатки пальцев. Обстановка нелегкая — недавно распутали прогремевшее на весь Стерлитамак дело. Мальчик с собакой, гуляя 27 февраля по берегу реки Ашкадар, случайно обнаружил в снегу куски расчлененного тела. И на убийц уже вышли.

— По винтовому шурупу раскрыли преступление, — заметил прокурор. — Сначала думали, что убитый кавказец или узбек, все рынки перетрясли, личность устанавливая. А оказался наш, стерлитамакский. Когда его дружки убили и на пол бросили, случайно опрокинули банку с шурупами, один из которых к спине прилип и был найден нами. А дальше по своим каналам нашли мы квартиру, где эти шурупы есть, остальное — дело техники…

Техника-то техникой, но пути до квартиры с этими самыми шурупами лежали в полной мгле. А, меж тем, из 41 убийства, совершенного в Стерлитамаке в прошлом году, такими путями раскрыли все, кроме одного. Этот, прямо сказать, высокий результат подталкивал меня руками пощупать тот «шуруп», на котором крутилось то неуловимое знание обстановки, до которого нам не достать…

— Что-то мне неясно, — говорил я, распивая чаи в прокурорском кабинете, — почему в Стерлитамаке такая гладь. До соседнего города Салавата от вас полчаса езды, а там чуть ли не все силы МВД с группировками борются, «разборки» на улицах между бандами явью стали…

— Да потому, что в свое время там упустили контроль над вожаками и группами, — простенько так пояснял Дегтярев, плеская чай в пиалы. — Вот поэтому и не могут сейчас их в берега ввести…

— Ну, а вы?

— Мы, слава Богу, разобщить их пытаемся…

И все же допек я Дегтярева своими расспросами, и поехали мы к «подземным гномам». Это я для красного словца: один литератор, из допущенных к таинствам оперативной работы, сравнил их невидимую миру, скрытую деятельность с подземными котлами, где варятся и перевариваются добытые разными путями — из «источников» — крупицы криминальной информации, облекаясь такими же неведомыми путями в оперативные решения, аресты, наружные процессы с привлечением всех видимых работников — прокуроров, следователей, заседателей…

Собственно, адрес входа в этот «котел» всегда известен, а что ниже поверхности — нет. И вот я уже с Дегтяревым в кабинете человека в хорошем костюме, корректного, подтянутого, с внимательными глазами.

— Познакомьтесь: заместитель начальника Стерлитамакского УВД по оперативной работе или, как сейчас называют, начальник криминальной милиции Рифат Иншарович Загидуллин, — радушно свел меня прокурор с хозяином кабинета. — Во многом, о чем вы вопросы задаете, его большая заслуга…

— Можно без похвалы оперативникам? — очень мягко остановил прокурора Рифат Иншарович. — Так вы хотите знать, почему блатные так не любят Стерлитамак? Да потому, что, как они сами признались, «здесь милиционер кусается». Вы думаете, у нас группировок нет или нет тех, кто хотел бы взять под контроль город? Когда о таком человеке до нас начинает доходить информация, то почему я как руководитель одной из оперативных служб не могу его пригласить к себе и задать ряд вопросов в рамках закона? Почему, например, вы, любезный, вокруг себя уголовные элементы начали собирать? Чему молодежь учите? Могу ли я допустить — да еще при такой поддержке прокуратуры, чтобы преступные лидеры дозрели до «разборки» на улицах?..

Догорал серенький день. Мне рассказали о «воре в законе», стремившемся к власти, которого удалось привлечь к ответственности, и о том, как съехались «эмиссары», в том числе из Уфы и даже из Москвы, делить Стерлитамак, и как их плотно обложили и дали понять, что в случае эксцессов органы примут жесткие меры. Рассказали о коммерческой структуре, под «крышей» которой начали проворачивать уголовные дела, создавать группировку, учить боевиков. О том, как накрыли «плановым рейдом» базу структуры, много нечисти взяли…

— Хоть преступники стараются использовать нынешнюю ситуацию, — закончил разговор Загидуллин, — если владеть обстановкой, то всегда можно принять опережающие меры, не дать расползтись беспределу, нейтрализовать лидеров…

Владеть обстановкой… Да, это было ключевым! Мне вспомнилось, как в одной из наших бесед Анатолий Николаевич Дегтярев рассказал, что приезжающие в Стерлитамак представители и кураторы органов зачастую разводят руками: на месте уже разобрались и, как говорят оперативники, «дают результаты»…

— Почему?

— Как почему? — удивился Дегтярев. — Потому что мы сами знаем лучше, что у нас дома делается и что надо делать. Грош была бы нам цена, если бы мы этого не знали!

3. Стерлитамакский феномен

Если судить по цифрам и справкам, волну преступности в прошлом году в Стерлитамаке удалось приостановить и сбить: по многим позициям — тенденция на снижение. А Дегтярев на сводку морщится и бубнит:

— Не нравится мне это затишье. Все эти цифры еще ни о чем не говорят: завтра даст о себе знать безработица — и снова пойдет вал преступности. По правде говоря, больше всего нас тревожит больное состояние нашей экономики. Вот где корень проблем…

У него каждое совещание — как инструктаж перед боем. Проблемы тяжелейшие, люди идут задерганные, озленные, для многих прокуратура города — последняя инстанция, куда можно прийти…

— В пятницу на прием ко мне, — оглядывая собранных коллег, говорит Анатолий Николаевич, — пришла немолодая женщина, на иждивении трое детей. «Как жить, — говорит, — топор в руки брать или администрация завода ВТС выплатит мне зарплату?» Конечно, мне пообещали, что с этой женщиной вопрос решат, но мы уже должны быть готовы, что за ней придут другие люди, потому что по задержке зарплат вышел указ. И нам придется следить за его соблюдением…

Вот такие у него будни: и за трудовым законодательством надо следить, и за жилищным, и граждан принимать, и работать в рамках Уголовного кодекса, который, по выражению Дегтярева, настолько дополнениями и «примами» к каждой статье оброс, что больше стал похож на ежика…

— И все же, — докапываюсь я у Анатолия Николаевича, — почему Стерлитамаку удается противостоять многим негативным процессам, тому же разгулу преступности?

У меня уже полон блокнот записей про меры, что принимает город, про финансовую и материальную поддержку правопорядка… И все же не хватало для ясности какой-то чисто человеческой причины…

— Результат потому, что с 10 апреля общественность активно включилась в наведение порядка! — не мудрствуя лукаво, пояснил Дегтярев.

— Почему именно с 10 апреля? — поражаюсь я. — Откуда такая точность?

— А потому, что 10 апреля прошлого года состоялось заседание координационного совета города по профилактике правонарушений, — спокойно поясняет Анатолий Николаевич. — Вы ведь знаете, что в России в 1991 году все дружины и общественные формирования, помогавшие правопорядку, были упразднены одним росчерком пера якобы за ненадобностью. Но в нашем городе, по сути дела, общественные пункты охраны порядка так и оставались. А в апреле мы по-своему решили: всю эту работу возобновить и поднять. Чтобы рядом с милицией опять появились дружинники, в жилых районах поддержка была… Чтобы общую атмосферу против хулиганья создать!

…Пришел милицейский следователь и принес какие-то дела. Дегтярев разобрался с кем-то, подписал санкцию на обыск, а я сидел и думал.

Удивительное дело — глубинка: здесь даже портреты в кабинетах остались с прежних времен, никто не дернулся их снимать и менять на новые. Мы в Уфе о связи поколений, некогда модной, забыли, — а Дегтярев в отстраиваемой новой прокуратуре хочет «красный уголок» организовать, и непременно со стендом о ветеранах прокуратуры, коим все обязаны. Знакомя меня с районным прокурором Татьяной Васильевной Саблиной, не забудет он подчеркнуть: она — дочь старейшего работника органов В. П. Саблина, по стопам отца своего пошла. А в СИЗО, мол, работа нынешняя потому поставлена хорошо, что там и предшественник был отличный — В. В. Шалыгин. Помнить, мол, надо…

…Из Стерлитамака я уезжал хмурым весенним утром, так и не договорив с Дегтяревым о многих вещах. Там было многое, на что не хватило бы газетной страницы: о суде, который уже трижды уводил от тяжелой уголовной статьи сынка местного строительного босса, о «мафиозниках», строивших себе особняки, о директорах, бросавших миллионы на загранпоездки, не выплачивая рабочим зарплату… Мела легкая поземка, вылизывая мерзлый асфальт, молодой лейтенант милиции, подвозивший меня на «Волге» до КПМ ГАИ, кивнув на говорившую рацию, похвастал:

— В Стерлитамаке на любой призыв за две или три минуты ближайшая милиция подкатывает — мы не считаемся, свой ли из ГАИ или из другой службы позвал. Потому что для себя же мы этот порядок бережем…

Кажется, я начинаю понимать стерлитамакский феномен — люди здесь чувствуют себя хозяевами в собственном доме. «Все, с кем работаю, все местные, — сказал Дегтярев, когда разговор зашел о привилегиях, — пришлых тут нет. Да как же я в глаза им посмотрю, если кому-то одному буду давать поблажку…» Эти люди не погнались за новомодными веяниями, оставив за собой право самим разобраться — что им нужно, а что нет. И будут жить они в уверенности, что одолеть любое лихолетье можно только здравым смыслом… И только самим!

Наверное, в этом главном они и правы.

Виктор САВЕЛЬЕВ,

спецкор «Советской Башкирии».

Источник: газета «Советская Башкирия», 2 апреля 1994 года.

«ВЕРНУЛСЯ Я ИЗ ЛАГЕРЯ ДОМОЙ…»

Некоторые мысли о посещении исправительно-трудовой колонии

1.

— Значит, в восемь утра сбор на Ленина, 7, возле министерства, договорились?

— Ладно. Буду, как штык…

— Автобус придет прямо туда, — заглянувший капитан милиции спешил оповестить остальных и ушел.

Я проводил его и задумался. Значит, сервис уже будет не тот: дают не «Рафик», а автобус, и вообще за журналистами сначала хотели заехать прямо в Дом печати.

Но дело было не в том. Поездка, видимо, предстояла бесполезная — собственно, экскурсия в колонию, едва ли из нее что-либо серьезное привезешь…

Вечером, уже дома, я полез в газеты и журналы — освежить в памяти то, что за последнее время писали об учреждениях подобного типа. Писали много страшного — что ни публикация, то бомба. В «Комсомолке» — дневник бывшего осужденного. Про протухшее сало на обед, голодовку в ШИЗО (штрафной изолятор), про то, что осужденные батрачат на начальство. В «Огоньке» №32 еще чище — статья «Беспредел» — этим словом зовут беспредельный произвол и издевательство воров над товарищами по зоне. Воры и бесправные «мужики», воровская касса «общак», недобросовестные офицеры. Было от чего пойти голове кругом… Едва ли нас будут посвящать в эту «кухню»…

2.

В автобусе вся журналистская братия — от телевидения до газет. Еще бы, в первый раз МВД БАССР решилось в эпоху гласности приоткрыть завесу и пустить большую группу журналистов в одно из своих довольно закрытых учреждений. Конечно же, все наслышаны о «Беспределе», острят на эту тему:

— Что, интересно, сейчас наши осужденные делают?

— В последний раз повторяют свои роли. Чтобы не сказали, что не надо, при встрече с нами…

Конечно, если без смеха, я бы поставил МВД плюс за организацию этой поездки. Три года назад редакция вела мучительные переговоры с министром, чтобы нас с коллегой на денек пустили в ЛТП — разрешение дали со скрипом, начальство высокого ранга, упреждая нас, самолично подготовило встречу… Конечно, и сейчас, не будем уж наивными, — нас везут не врасплох, да и колония, судя по всему, выбрана из тех, что на хорошем счету. Но то, что в считанные дни разрешили поездку и взяли всех желающих, даже подошедших к автобусу сверх составленного списка, уже это вызывает уважение…

Сейчас, когда в газетах звучит много критики, отношения газетчиков с МВД довольно сложные. Спрашиваю у сидящего рядом начальника политорганов исправительно-трудовой системы А. А. Авдеева, как относится его ведомство к нашему визиту.

— Пишите, как есть — мы не возражаем. Только вы, газетчики, сейчас на жалость ударяете, как трудна жизнь в зоне. За сенсацией гонитесь…

— Сильно изменился контингент осужденных за последнее время?

— Он ухудшился в годы застоя. Заметно снизился интеллект тех, кто приходит с воли, многие стали агрессивней, нахрапистей — «борзее», как говорят наши осужденные.

— И какой возраст собран в колонии?

— В основном молодежь до 25 лет…

3.

По колонии нас ведет ее начальник Владимир Владимирович Лузан, держит он себя как хлебосольный хозяин. Надо отдать должное, журналистов пропустили в зону без всякой волокиты, замки открываются беспрепятственно, никому не приходится лазить в карман за журналистским удостоверением.

В столовой — очень похожей, как и все здесь, на армейскую, с общими столами, коллеги суют нос в котлы для осужденных, читают лозунги на стенах: «Явка с повинной — верный шаг к освобождению!», «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста!». Кому-то наливают в миску борща на пробу, кто-то жует второе и оповещает: «Конечно, не как у поваров в „Арагви“, но картофель вполне нормальный». В меню каша пшенная, борщ с мясом, пюре, хлеб, сахар, чай, рыба…

Вообще администрации не составляет большого труда убедить всех нас, что условия — от питания до оборудования жилых блоков — в учреждении вполне сносные. «Во всяком случае, они лучше, чем во многих домах для престарелых, где мне приходилось бывать, — убедительно говорит А. А. Авдеев, — лучше, чем во многих детских домах». Наверное, с ним можно согласиться, — жилые блоки для осужденных, куда нас водили, мало чем отличаются по интерьеру от обычных армейских казарм: по их оформлению, единообразию заправки коек, по унылой чистоте. И если бы не решетчатые ограды вокруг этих локальных зон, разделивших колонию на отряды, и не черная форма осужденных, можно было бы забыть, где находишься.

В этом месте повествования хотелось сказать об обитателях исправительного учреждения и роли, которая им была уготована во встречах с нами. Если не считать довольно мимолетных контактов где-то в столовой или санчасти («Не клиника в Хьюстоне, но довольно приличная санчасть», — как ее охарактеризовал здешний медик), везде — в столовой, в школе, в местном СПТУ с его производственными классами — нас встречали пустые помещения. Лишь где-то в окошках маячили потихоньку рассматривавшие нас лица в форменных кепочках, с легким скрипом затворялись при нашем подходе щели на встречных дверях — и лишь в восьмом отряде, где нам запланировали посещение жилого блока, удалось с полчаса поговорить с теми, кто то ли случайно оказался здесь при обходе, то ли намеренно был оставлен для разговора с нами.

Это был очень странный разговор, показывающий как настороженность хозяев (офицеров в защитной форме было раза в два больше, чем наших собеседников в черной) — так и неподготовленность нас, журналистов, к таким контактам. Боюсь, в глазах осужденных мы выглядели не вполне нормальными.

— Ну, скажите, — вопрошал один из нашей корреспондентской артели, мучая двух стриженых парней с напряженными лицами, — вот если бы вы сейчас очутились в ресторане и могли отведать любое блюдо, вы бы чего заказали?

Парни таращили глаза и потели от пристального внимания окружавшего нас начальства. В углу этой «казармы», между рядами двухъярусных коек, атакованный радиожурналисткой с микрофоном, высокий и тоже стриженый осужденный, видный малый, говорил очень правильные и красивые слова об осознании, своих планах на будущее. То ли он был эмоциональней других, то ли его вообще не смущали обступившие его офицеры — говорил он хорошо. Но я посмотрел, с каким лицом стоит на заднем плане один очень заскучавший «абориген» — и никаких интервью брать не стал. В конце концов я по армии знал, что у ребят в казарме клещами не вытянешь каких-то откровений, если тебе в рот смотрят отцы-командиры…

…Я потом еще раз сделал попытку заговорить с осужденным в одном из коридоров — но в тот момент, когда он намекнул на какие-то перемены у них в житухе, появился и включился в беседу очень внимательный майор, и мы еще минут пятнадцать все вместе поговорили о ничего не значащих предметах.

4.

К концу нашей поездки я окончательно убедился, что наша вольная журналистская бригада довольно быстро откатилась от осужденного контингента и 80–90% всех интервью берет у администрации и тех, кто надежно опекает нас. Конечно, это вовсе не означает, что нас очень ограничивали — попросила же наша единственная женщина-радиожурналистка поговорить с несколькими осужденными с глазу на глаз — и ей позволили удовлетворить любопытство. Я даже обнаглел и попросил показать нам штрафной изолятор — тот знаменитый ШИЗО, о котором столько теперь пишут в газетах.

Сопровождавшие нашу группу лица из администрации, правда, от такой просьбы чуть не поперхнулись, но, подумав, пустили нас и в ШИЗО.

Камера, в которую мы ввалились шумной толпой, была, конечно, не санаторием: несвежий воздух, угол для естественных надобностей, днем откидные нары накрепко пристегнуты к стене. Шесть ее нынешних обитателей в униформе с надписью «ШИЗО» встретили гостей строем у стены.

— За что сюда попали? — спрашиваю у крайнего.

— Отказ от хозработ.

— А вы? Вы?

— За драку…

— Я — за деньги.

— Я тоже за отказ от хозработ…

— А что, такие уж они тяжелые, эти хозработы, раз уже второй из вас от них отказывается?

— Да не в этом дело. Они просто хотели заставить, чтобы я унижался, мёл…

Парень замолкает, видно, больше не собираясь говорить лишнего, когда тут собралось полкамеры народу, да и остальные не склонны откровенничать: кто-то даже делает вид, что не понимает, за что попал в ШИЗО. Тут, конечно, ничего не разберешь лихим кавалерийским наскоком — у осужденных в зоне свои особые взаимоотношения, в которые постороннего не запустят — и поэтому, уже видно, дальше этого разговор не пойдет. Конечно, в этой колонии проще: отбывают срок только осужденные по первому разу, нет силы рецидивистов, «воров в законе», но все же у жизни за колючей проволокой очень много специфичного, скрытого от постороннего глаза — и в нее не войдешь так быстро, как вошли мы через зарешеченные двери в зону…

Вот почему все журналистские силы обрушиваются на подполковника В. В. Лузана — Владимир Владимирович на этой работе 32 года, ему есть что рассказать. Тем более что от прямых вопросов он не уходит.

— Правда, что обстановка в колониях сегодня сродни «дедовщине» в армейской среде?

— Явления, подобного «дедовщине», в нашем учреждении нет. И поверьте, что если среди осужденных кто и в «авторитете», то уж не за длительность срока отбывания здесь, а совсем за другие качества.

— А в азартные игры они играют?

— Мы не даем. В нашей колонии не водится азартных игр, нет пьянства, наркомании, токсикомании, педерастии…

— А вы уверены, что все это не делается в тайне от администрации?

Вопросы, вопросы…

Возле автобуса идут последние приготовления к отъезду, договаривают недоговоренное, два майора дружно возмущены нашумевшей огоньковской статьей:

— Если в какой колонии позволили «беспредел», то в этом целиком вина администрации. Разве можно было допускать, чтобы «паханы» по углам группировались!

Я слушаю и прощаюсь. Можно подумать, что у них самих в ИТК тишь и гладь…

5.

Уже на обратном пути в Уфу, когда автобус мчал по темной дороге мимо голых полей со стогами сена, глупый мотивчик, услышанный чуть не в детстве, вертелся в голове:

— Вернулся я из лагеря домой.

Встретился с детишками, с женой…

Что мы знаем о тех, кому еще предстоит вернуться? Какие процессы происходят с ними в ИТК, с какими надеждами и думами они возвращаются из подобных учреждений, которые — как метко подметил один из наших собеседников — являются своеобразным, хоть и искаженным срезом общества…

Открытый разговор о местах лишения свободы и о людях, отбывающих здесь, в последнее время вскрыл массу накопившихся проблем — от экономики колоний до морального климата в них. Готовы ли мы к такому откровенному разговору, которого требует время?

Мне думается, что пока не очень — это чувствуется и в некоторой осторожности, с которой нас встречает МВД БАССР, да и мы, журналисты — что греха таить — не все настроились на обстоятельный разговор: даже в этой поездке кто-то торопился «галопом по европам» обежать зону, чтобы успеть в Уфу к вечерней телепередаче.

И все же состоявшуюся поездку журналистов трудно недооценить — она подобна первой ласточке на пути демократизации и честного обсуждения проблем… И важно, чтобы на этом пути были и другие шаги, более основательные и смелые. Наверное, в этом начале и есть все значение поездки журналистов, состоявшейся на днях…

В. САВЕЛЬЕВ,

спец. корр. газеты «Вечерняя Уфа».

Источник: газета «Вечерняя Уфа», 25 октября 1988 года.

ТОЛЯ БЫЛ В ТЮРЬМЕ…

Перебирая архивные залежи газет, наткнулся на пронзительные стихи, словно случайно открывавшие одну из субботних полос когда-то выходившей республиканской газеты:

Бывают, бывают

Какие-то дни:

Из кухни напротив

Смотрю на огни…

Это 1994-й год, стихи журналиста Толи Козлова, которые я напечатал в газете, когда тот сидел в камере следственного изолятора. Мы все знали, что он не был причастен к тому резонансному убийству нового районного главы в одном из райцентров. Но тогдашний хан-«бабай» — глава региона, наливаясь гневом по поводу гибели его ставленника, требовал незамедлительных арестов всех причастных, среди которых по воле случая оказался Козлов… Арестовали десятки человек, брали заподозренных, а многих и наугад, чтобы на ближайшем оперативном совещании отчитаться перед руководством, показать, что следствие «роет землю».

Анатолий Козлов, что называется, попал под раздачу потому, что в командировке, в компании мужичков-руководителей из попавшего под «зачистку» района, под водочку побраконьерничал, т. е. бражничая, за год до убийства, на отдыхе компания глушила рыбу на водоеме гранатой-«лимонкой» Ф-1, а потом оказалось, что год спустя такой же «лимонкой» взорвали нового районного наместника.

Выявили и арестовали прапорщика с военного склада, продававшего всем желающим боеприпас; оказалось, что по просьбе одного из покупателей Анатолий, зав. отделом сельского хозяйства республиканской газеты, у кого-то гранату взял и отвез на рыбалку… Хотя выяснилось, что непосредственно граната Толи к делу отношения не имела, но в любом случае за ним был «состав» по УК РФ — хранение боеприпаса, перевозка… Жена арестанта была в слезах, редакция газеты притихла, низвергнутый с должности республиканского журналиста Анатолий сидел в камере с зэками и ходил на допросы с заложенными за спину руками…

…В тот год я выбил для себя ведение в республиканской газете субботней страницы, чтобы оживить официозное издание. Помню, как на одной из редакционных планерок я пламенно бросил клич — к каждой субботе выпускать целую «страницу выходного дня» общими силами всей редакции. И увидел скуку в глазах матерых журналюг республиканского издания, привыкших к официозу. Как водится, инициатива наказуема — на меня и повесили эту субботнюю страницу, которую пришлось собирать по большей мере самому.

Но это было к лучшему — именно я был хозяином всего субботнего чтива, выходившего под шапкой «Еще не вечер…». И сам подбирал туда материал.

Не помню, то ли родня Толи отдала мне его стихи, то ли сам наш признанный редакционный поэт принес мне эти «Бывают, бывают какие-то дни…» до ареста. Но идея передать в тюремную камеру номер газеты с его произведением пришла как-то естественно. Чтобы «бабай», руководивший республикой, не разгромил в пух и прах редакцию, стихи мы с кем-то из посвященных решили дать со скромной подписью «А. К» — все наши редакционные сотрудники Толины стихи знали, а чужим и знать не надо было.

И вот стихи вышли — говоря газетным языком, «на открытии», т. е. в верхнем левом углу очередной субботней полосы газеты с ностальгической фотографией:

Бывают, бывают

Какие-то дни:

Из кухни напротив

Смотрю на огни:

Там люстры сияют,

Там шепот теней,

Там белые руки

На шеях парней…

Мерцают бокалы,

Графины блестят,

Под белым балконом

Окурки дымят.

Сквозь темь

Не увидеть

Ни глаз, ни лица…

Но слышу:

Там бьются,

Как стекла,

Сердца.

А.К.

Жена Анатолия, как и условились, вложила этот номер республиканской газеты от 28 мая 1994 года в передачу от родных подследственному Козлову… Потом он говорил, каким подарком для него в камере были опубликованные стихи. Стихи, по сути, изгоя-арестанта, которому по тем временам доступ в республиканскую печать был закрыт… Мы в редакции тоже с неделю ходили, как заговорщики, понимая, какой сигнал с воли, от коллег-журналистов и своих друзей, получил наш товарищ.

…Анатолия спустя время с помощью зубров-юристов, нам знакомых, удалось отбить у тюрьмы, несмотря на кровожадность следствия и позицию властей. Военный суд, куда юристы сумели выделить ту часть дела, что касалась проданной прапорщиком гранаты Ф-1, вынес приговор: засчитать Козлову в качестве наказания те долгие месяцы — около года, что он провел в камере, находясь под следствием. Толя вышел на волю, даже вернулся в газету, но что-то надломилось в нем. Он ушел из мира сего безвременно, не прожив после отсидки и десяти лет… А найденные сейчас стихи в том газетном номере за 1994 год остались у меня как память о нем. И о том, какими молодыми идеалистами мы все тогда были…

Виктор САВЕЛЬЕВ,

корреспондент республиканской газеты «Советская Башкирия» в 1993 — 1995 годах, выпускавший субботнюю полосу «Еще не вечер…».

Источник: стихи Анатолия Козлова были опубликованы в газете «Советская Башкирия» за 28 мая 1994 года.

МЕСТА НЕ СТОЛЬ ОТДАЛЕННЫЕ

(Две истории с «географией»)

КАК Я ХОДИЛ В ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ В СТАМБУЛЕ