Бесплатный фрагмент - Вёсны и осени

Горькие стихи над рекой Жизни

Чем отличается восприятие мира, его вёсен и лет простым человеком от восприятия Поэтом? Наверное, тем, что у Поэта сердца и душа обладают неким иным зрением. Простой человек скажет: «Наступила осень», или «Пришла весна». Поэт сможет увиденное облечь в другие слова и образы. Как это смог сделать поэт Сергей Краснобород.

Новый поэтический сборник Сергея стал для меня повторным открытием Поэта. На мой взгляд, его «Вёсны и осени» — это искусная работа художника, у которого слово — как тонко отточенный карандаш или кисть, сумевшая красками души написать картину мира, да так, что поэтические строки не оставляют равнодушным.

Более того, когда читаешь стихи Сергея, кажется, что живёшь внутри этих строк, этого мира, описанного Поэтом. Когда Поэзия живёт в тебе — это прекрасно, но ещё весомее, на мой взгляд, когда Поэзия оставляет чёткое ощущение, что ты живёшь в ней, в каждой строчке и слове. Именно этот эффект присутствия и создают стихи Сергея Красноборода.

Стихи — как шершавые холсты с ощутимо выпуклой краской, застывшей на них. Читаешь и чувствуешь каждое слово, как чувствуешь плоть картины тонкой кожей пальцев.

Я сено ржавое ощупывал лицом,

от теплоты его засушливой пьянея.

И летний день был просто сладким сном,

в котором забывал, зачем я, где я.

А в мыслях — ощущение стихий:

глаза любимые, пути, что пройдены,

и над рекою тихие стихи,

в которых прозвучало слово «Родина».

Мир Сергея не только поэтичен, но и философичен, мифологичен (в хорошем смысле этого слова). Ведь только Краснобород смог увидеть, что «швейцар у входа как Харон», что «в бесшабашном июне птицы над головой парят, помогая авгурам слагать о счастье пророчества», что «трава оставалась величественная и немая. Бесчисленных стеблей атланты поддерживали небосвод». А где-то рядом:

Задрав штаны, бежит за комсомолом,

снимая селфи параллельно на айфон,

бессмертный Агасфер. Он так же молод,

высокомерен и самоуверен он.

Только Поэт смог разглядеть, что «мокрый снег, тяжёлый как память», что «август, роскошный как зрелая женщина, нежно манит в свои объятия». Но всё больше горечи в его стихах-ощущениях-прозрениях.

Поэту претит перевёрнутый современный мир, в котором

«будто бы ниоткуда появляются креаклы —

в узких брючках, с бородками, с бритою головой,

примеряют короны и по-плебейски нагло

начинают определять, кто здесь чужой, кто свой».

Но у поэта есть и своё потаённое место, где можно укрыться от безумств современного мира — это дача, построенная отцом. И как кредо звучат слова:

А просто не надо врать —

ни себе, ни кому другому.

Всё равно когда-нибудь умирать —

выселяться из этого дома.

А в доме другом — и расклад другой.

Как там, никто не знает.

Может, смола там течёт кипящей рекой,

а может, озеро с лебедями.

Новая книга Сергея Красноборода горька, но не пессимистична. Она соединила в себе прошлое и настоящее, в котором подлинной Поэзии всегда было и есть почётное место. Не могут не покорить искренность и исповедальность автора:

Как я хотел бы рассказать тебе

об этом небе

и о том что в нём,

над озером нависшим, чтоб смотреть

как ветер теребит траву,

и, слушая лягушечье ворчанье,

в едином хороводе гнёт траву к земле.

И слезы жёлтые цветов

как будто дремлют,

и будто в невесомости дрожат…

Юрий Максименко,

поэт, писатель.

г. Минск, Республика Беларусь

Как будто соображаем на троих

Новая книга Сергея Красноборода вызывает смешанные чувства — от восторга, что ты словно попал в машину времени, до желания начать править ритмическую структуру текста. От восхищения: как автор умудрился сохранить настолько непосредственную, почти детскую оптику, до удивления: а что так тоже можно было?! Книга — реминисценция, книга — дневник. Но не из тех дневников, которые стоят на полках в книжных магазинах, а из старых, ещё школьных тетрадей, студенческих блокнотов, написанных вручную, с вклеенными врезками разного времени, где история жизни автора, общества, города считывается непосредственно, глаза в глаза. Вот мы снова сидим на ещё не тронутых евроремонтом кухнях с гитарой, сигаретой и чем-нибудь горячительным — неважно, чай, кофе, водка, коньяк. Главное — греет.

Стихи греют. Где-то обжигают, ковыряют, расчёсывают, взывают к общечеловеческой совести и личным грехам: покажи свои скелеты в шкафу, будь человеком, называй вещи своими именами, в угоду рифме не подменяй слова, в угоду своим желаниям не ломай и не перекраивай мир. При этом — никакой дидактики, не ощущаешь навязчивой идеи императива: «Вот у меня было так, и я счастлив, что это было». Автор/лирический герой/лирическое «я» — сложно в этой книге разделить личность субъекта высказывания. Читаешь, читаешь, и понимаешь, что «соображаем на троих». Третий, вернее сказать, Первый из троих незримо присутствует в беседе автора и читателя. Он неоднократно упоминается, к Нему часто обращаются, цитируют, к Его молчанию прислушиваются больше, чем к многоголосию шумящего за окном мира: «чего Господь хотел», «Бог смеётся понарошку — сыплет с неба благовесть», «позволь ему, Господи, тем, кем начертано, стать», «в инкубаторе черви — без Бога, без надежды, без веры — гниём», «зреет в душе Господу Богу „осанна“ — чистая благодарность за то, что ещё живой».

Этими и другими обращениями изобилует эта небольшая книга. Но больше всего меня «зацепила строфа:

Художники несут в себе отличие:

быть прежде с Богом, а потом — с людьми.

Для меня она многое объясняет — и в этой книге, и в личности автора как лирического субъекта. Тексты насыщенные, концентрированные, но не чрезмерные, не навороченные. В книге много города. Город населён людьми. Это любимый город, любимый дом, где за современным фасадом «лакшери» бутиков скрываются коммунальные коридоры, уголовники и ветераны, старшаки-хиппаны, дядя Миша и баба Рива, ночные посиделки и очередь в общий мужской туалет. А за окном — свежая выпечка, и люди с бидончиками бережно несут домой молоко и глазеют с противоположных балконов на кино во дворе и первомайские демонстрации, спешат на троллейбусные остановки и на поезда, которые везут их по бескрайним просторам судьбы, творчества, горя и подвига. И тот незримый собеседник, неутомимый слушатель над всем и во всём: «Смотрите мне, не шалите, а то я вам…».

И к кому бы не обращался автор в своих текстах, кого бы или о ком бы он не упоминал — скучал, скорбел, корил, благодарил, какие бы философские вопросы не поднимал, всё несёт на себе печать любви, доверия, благодарности, которую Сергей Краснобород не растерял с детства, несмотря на сложность и насыщенность «моря житейского». Не растерял своего солнечного настроения, своей, уже почти реликтовой, незамутнённой оптики восприятия мира. И щедро делится в своей книге со всеми нами. С чем я нас, читателей, и поздравляю.

Сергей Стариков,

поэт, автор-исполнитель.

г. Гомель, Республика Беларусь

Вёсны

***

Я был рождён, чтоб за собою наблюдать —

травинкой незаметной в чистом поле.

В нём то построят дом, то воинская рать

его разрушит по бездушной воле.

Другие травы так хотят успеть

стать кто кустом, кто деревом плодовым…

Не надо ничего: взрасти и умереть…

И будет ночь… И день родится новый…

***

Как я хотел бы рассказать тебе

об этом небе

и о том что в нём

над озером нависшим чтоб смотреть

как ветер теребит траву

и слушая лягушечье ворчанье

в едином хороводе гнёт траву к земле

и слёзы жёлтые цветов

как будто дремлют

и будто в невесомости дрожат

и небо

глядя в эту бесконечность

мгновенных шевелений леса трав

устало хмурится

и по краям разводит руки

спокойных облаков

ну а за ними

закатная и розовая нежность

с какой-то ясной

слишком ясной верой

что день грядущий

принесёт нам счастье

и нам

и ветру

и траве

и озеру

и даже всем воркующим лягушкам

и всем цветам

и всем кто есть живой

***

Под синим небом — чёрная земля

и старых яблонь робкое цветенье.

Беременна весною родина моя.

Ей сладостно земное тяготенье.

И я, одна из многих диких трав,

любуюсь днём апрельским беззаботным.

Под этим небом здесь любой рождённый прав —

и здешний, и нездешний, и безродный…

***

За городом — бескрайние поля…

Лишь тёплый ветер волосы шевелит.

Сухие губы. Мягкая земля.

И пыль дорожная, как омут колыбели.

Ни впереди, ни сзади — ни души…

Дорога пыльная под солнцем сквозь поля.

Топтать её, благословляя жизнь

за то, что Господом дана эта земля…

***

Я сено ржавое ощупывал лицом

от теплоты его засушливой пьянея.

И летний день был просто сладким сном,

в котором забывал, зачем я, где я.

А в мыслях — ощущение стихий:

глаза любимые, пути, что пройдены.

И над рекою тихие стихи,

в которых прозвучало слово «Родина».

***

Завалило город снегом

после стылых холодов.

Он застыл под мутным небом.

будто бы на всё готов.

Пятна чёрные прохожих

движутся туда-сюда…

Мы как прежде жить не сможем:

будешь тужиться — беда.

Время не ползёт, не гонит.

Каждому — своя тропа…

Чистый снег укутал город.

Старые следы пропали.

Сможешь — протопчи дорожку.

Шанс один — сейчас и здесь…

Бог смеётся понарошку —

сыплет с неба благовесть.

***

Гомель меняет обличье, как проститутка платье:

вместо бус уникальных домов —

монисто рекламных штампов.

Будто циничный богатый «папик»

поманил в объятья

из транс-сексуальной Европы

или олигархических Штатов.

И нам, людишкам, уже никуда не деться —

бородки надо отращивать, зауживать пиджачки.

Гомель пораньше иных наслаждался детством.

А ныне моду ему навязывают чужаки.

Пластиковый интернет

выхолащивает мозги и души.

Специализированные роботы

программируют жизни бег.

И Гомель меняет обличье, чтоб выглядеть лучше

на карнавале безумцев в очереди на Ноев ковчег.

***

Большой Игрок тасует карты.

Халдеи подают коньяк.

Партнёры тупо, без азарта,

гадают, кто из них «дурак».

На окнах — графика решёток.

Швейцар у входа — как Харон.

Мелькают партии без счёта

под музыку для похорон.

Статисты расставляют «птички»

против имён узнавших крап,

подсчитывают соль и спички

и обсуждают теле-храп.

Снаружи где-то — шум и пенье,

а здесь всегда игра идёт.

И остановленное время

надежды юности жуёт.

***

Игра. Карнавальные пляски.

Утерянный всуе покой.

В веселье так просто увязнуть.

Так просто не бредить тоской.

Не думать о смерти и муках,

не знать о страданьях чужих.

Играть заставляет наука

о том, как спокойней прожить…

Под наблюдением

Мы с рождения под наблюдением:

то родители, то Большой Брат.

Приключений переплетением

всякий жизненный путь богат.

Мы с рождения под наблюдением —

что в Кейптауне, что в Караганде.

Видно каждого поведение

и в бою, и в труде, и в беде.

Мы с рождения под наблюдением —

что дитя, что юнец, что старик.

У смотрящего хватит терпения.

Он ко всяким безумствам привык.

Мы с рождения под наблюденьем.

Осознавшему ясен итог:

кино-видео-изобретения

никогда не покажут, как видит нас Бог…

***

Война никогда не кончается —

хоть жив ты, хоть делаешь вид.

Бывает — на грани отчаяния.

Бывает — в оковах обид.

У каждого мига — трепет

сомнений, соблазнов, вер.

А Он нас всё ещё терпит —

как прежде и как теперь.

Бывает — разум туманит.

Бывает — болезнь нашлёт.

Как будто лишает манны

за веру в то, чем живёшь,

за веру в безбрежную вечность,

в которой бессмертны мы.

Война за Него бесконечна

для каждого каждый миг.

***

Сегодня — так,

завтра — этак.

Жизнь — пятак,

разменная монета.

Сегодня — орёл,

завтра — решка.

Сегодня — король,

завтра — пешка.

Князь ли, холоп —

одно солнце в небе.

Всё равно:

одному — гроб,

другому — пепел.

Пока живы, псы

топчут мёртвого льва.

Блудит сын

справа налево.

Ищет дочь

золотое руно.

Если ночь,

всё разрешено.

Если день —

на душе свет.

Красатень!

Лучше рая нет!

У ангела света

каждому свой знак:

одному — этак,

другому — так…

***

Мы по-прежнему просто врём —

и себе, и тому, кто рядом.

Машем ластами в водоёме

и за это клянчим награды.

Рыбой быть — уникальная роскошь.

Стать ловцом — неподъёмная блажь.

Перископу просто и плоско

океан рисует мираж.

Нам, убогим, к чему сомнения?

То ли айсберг плывёт, то ли бриг…

Просто врём — наслаждаемся самомнением…

Просто плаваем без вериг….

***

Жизнь всё так же

и мучительна, и прекрасна.

Расцветают пионы.

На деревьях — листвы изумруд.

Бесшабашный июнь,

самовлюблённый и властный,

настоятельно рекомендует:

живи лишь сейчас и тут.

И не будет, кажется, больше

ни февраля, ни ноября.

Ни тоски не будет,

ни безденежья, ни одиночества.

В бесшабашном июне птицы над головой парят,

помогая авгурам слагать о счастье пророчества.

***

Поэты как прежде зовут

в какие-то смутные дали.

Реальности неуют

слова их заменят едва ли.

На время погрузят в сон,

в прекрасную томную грёзу.

Послушный станет спасён

от будней убогой прозы.

И рифмы всё манят и манят

начитанных «дураков»

забыться в густом дурмане

пустых и красивых слов.

***

Сколько нас таких, умеющих читать,

а потом писать о чём-то личном?!

Жизнь укладывает каждого в кровать

беспощадно, преднамеренно, привычно.

Там у каждого — свой подвиг и позор.

Там не нужно прятать откровения.

Сколько нас, взметающих словесный сор,

ради глупости сиюминутного забвения.

***

Сергею Павленко

Покажи мне ещё одно видео!

Про рассветы в лугах — покажи!

Все мы сморим, но часто ли видим мы,

как прекрасна и трепетна жизнь?!

Уберечь красоту и мгновение

не любому подвластно поэту.

Покажи мне опять откровение

про обыденные предметы.

Нам туманят и взгляды, и чувства,

страсти, боли, политика, быт.

Только Бог, да любовь, да искусство

помогают плохое забыть.

Но художник божественным зрением

мир творит на нирвану похожий…

Так что новое откровение

покажи мне ещё раз, Серёжа!

***

А просто не надо врать —

ни себе, ни кому другому.

Всё равно когда-нибудь умирать —

выселяться из этого дома.

А в доме другом — и расклад другой.

Как там, никто не знает.

Может, смола там течёт кипящей рекой,

а может, озеро с лебедями.

Чего ж суетиться и ныть зря,

судьбу насилуя ближних?!

Даже те, кто не ведают, что творят,

в этом доме не лишние.

Потому что небо — одно на всех.

Потому что солнце каждому светит.

Жив ещё — вот главный успех.

И чем тут гордиться, если не этим?!

***

Внуку Платону в день рождения

Позволил Господь

появиться ещё одному человеку

в этом взбалмошном омуте скуки, грехов и труда.

Ещё одна жизнь в подношенье жестокому веку.

Надежда ещё одна тайну судьбы разгадать.

Кем станет он дальше,

к открытиям истин готовый?

Какие пути и разочарованья

ему предстоит испытать?

Желанный, рождённый в любви,

окружённый любовью…

Позволь ему, Господи, тем, кем начертано стать…

Утешение наблюдателю

Чужая жизнь… Я ублажаю зависть…

Там хлеб вкусней и веселей вино.

Там у плодов всегда крупнее завязь.

Во снах там интереснее кино.

Я снова глупо к Богу вопрошаю:

чужая жизнь — уже ль так хороша?

Уже ль мой путь мной не был предрешаем?

Или в сомнениях измаялась душа?

Чужая жизнь… Я брежу странным мигом,

когда себя сумею погрести во прах.

Своё же непереносимым игом

рождает в каждом проявленьи страх.

Тускнеют притуплённые желанья.

Дела становятся банальны до тщеты.

Чужое жадно обновленьем манит

и недоступностью… И счастьем маеты…

Захер-Мазох, я зависть ублажаю…

И на коленях к Богу: вразуми!

Аз есмь! Я вновь и вновь перерождаюсь!

Но эта жизнь — моя! Какая есть — пойми!

Чужая жизнь… Всего лишь наблюдатель…

Не пожелать! Гордыню не впустить!

О, Боже, моего мне бесконечно хватит!

И за моё меня карай… Или прости…

Осени

***

Мы были всегда, и дальше, конечно, будем —

в немой пустоте мятущиеся микробы,

сами себе, сами с собою — люди,

экспериментальная разновидность плесени.

Чтобы

было понятно потом,

кому и зачем нужна свобода,

как с ней обходится тварь дрожащая

или власть имеющий…

Снисходительно смотрит

на игры людей Природа.

И размышляет Бог,

какой эксперимент сделать следующим…