Бесплатный фрагмент - Введение в культурологию

Предисловие

Курс культурологии стал преподаваться экспериментально в вузах России с конца 80-х годов прошлого века, но только с переходом на новые учебные планы (по программе многоуровневой подготовки специалистов с высшим образованием) он был утвержден в качестве обязательной всеобщей дисциплины. Решение это было своевременное и давно назревшее. С одной стороны, введение нового курса отвечало требованию устранения допущенной в годы существования СССР чрезмерной идеологизации преподавания социально-гуманитарных наук и, соответственно, перенесения центра тяжести в преподавании этих наук, как принято сейчас говорить, на общечеловеческие ценности. А, с другой стороны, культурология была призвана обобщить и интегрировать элементы культурологического знания, содержащиеся в курсах других общенаучных и специальных дисциплин, а также расширить и углубить это знание, что отвечало охвативший весь цивилизованный мир тенденции к гуманизации и гуманитаризации образования вообще. В связи с последним отметим, что в советское время в вузах страны была широко распространена и всячески поощрялась практика чтения факультативных курсов — этики, эстетики, атеизма (религиоведения). На каждый из них отводилось вполне достаточное, и даже избыточное количество учебных часов. Случалось, для того, чтобы эффективно использовать эти часы, преподаватели поднимали на лекциях узкоспециальные вопросы, малоинтересные для студентов негуманитарных (к примеру, технических) специальностей. Но главный недостаток факультативов был в другом — в отсутствии по ним сколько-нибудь строгой отчетности, превращавший эти курсы в занятия «необязаловки» для слушателей и в «неблагодарный» труд для преподавателей. Утверждение культурологии в качестве нормативной дисциплины (предполагающий, по определению, выход и в этическую, и эстетическую, и религиоведческую проблематику) снимало недостатки в преподавании факультативов, что с удовлетворением было воспринято и педагогами, и обучающимися.

Вместе с тем при разработке планов и программ по культурологии преподаватели столкнулись с существенными трудностями, проистекающими из широты и неоднозначности понятия «культура». При решении этой задачи каждый культуролог делал акцент на том содержании рассматриваемого понятия, которое было ближе ему по профилю специализации или просто по субъективному предпочтению. Показательным в этом отношении является следующий факт (о нем в свое время сообщила «Литературная газета»). На всероссийском конкурсе учебников и учебных пособий по гуманитарным предметам, проведенном когда-то фондом Сороса, не было представлено ни одного сколько-нибудь серьезного общего труда по культурологии. Под этой номинацией проходили, в основном, работы частного характера, посвященные отдельным культурологическим (сказать точнее, культуроведческим) темам. К тому же нередко они соответствовали статусу учебников и учебных пособий формально, представляя собой фактически монографические исследования со всеми их атрибутами (специальной терминологией, усложненным языком, множеством ссылок, обильным цитированием и т.п.).

Конечно, с тех пор библиография учебной литературы по культурологии существенно обогатилась. Вместе с тем потребность в добротных учебниках и учебных пособиях по ней далеко еще не удовлетворена. Авторы культурологических трудов не всегда в должной мере учитывают специфику этой дисциплины. Культурологию следует квалифицировать не столько как отдельную науку (по аналогии, скажем, с историей, психологией, философией, социологией, искусствоведением и т.п.), сколько как особый аспект выявления содержания названных (и некоторых других) дисциплин, выделяемый главным образом, с учебно-педагогическими (а не научно-исследовательскими) целями. С учетом данного обстоятельства представляется излишним специально задерживаться на вопросе о том, что такое культурология как наука. Гораздо экономичнее и логичнее сразу начинать с вопроса о том, что такое культура как предмет культурологии. По этой же причине нет особой необходимости выделять отдельную тему «История культурологической мысли». Ведь раскрывать ее, фактически означает излагать историко-философский взгляд на культуру, более уместный в курсе философии, нежели культурологии (к тому же следует иметь в виду, что понятие культуры приобрело категориальный статус уже в Новое время, и потому малопродуктивно выяснять вопрос о том, что думали о культуре древние или средневековые мыслители).

При работе над настоящим пособием автор исходил также из убежденности в том, что после решения задачи общего определения культуры необходимо раскрыть основные (наиболее «чистые») сферы ее проявления. К таковым он относит искусство (включая художественную литературу), мораль, религию, философию и, с оговорками, науку. Но поскольку философия изучается в вузе в качестве особого предмета, а наука вообще есть та сфера деятельности, где студент раскрывает себя как субъект познания (не говоря уже о том, что познание — одна из ключевых тем философии), автор счел излишним выделение этих двух вопросов в качества относительно самостоятельных (довольствовавшись обозначением места философии и науки в системе культуры и общей характеристикой ступеней их исторической эволюции).

Культурология предусматривает достаточно подробное освещение истории культуры, но эта тема должна быть внутренне связана с общей теорией культуры, составлять с ней смысловое единство. В свете данного требования целесообразнее излагать историю культуры не в традиционном, чисто историческом ключе (при котором отражению, в принципе, подлежат любые явления культуры), а под углом зрения так называемого «прогрессирующего своеобразия», т.е. фиксации внимания преимущественно на признанных новациях в культуре различных эпох, стран и народов («что нового и кто первый»). Под этим же углом зрения, а также с позиции общего определения культуры в культурологии, рассчитанной на студента технического вуза, должны затрагиваться проблемы исторического «восхождения» техники и рассматриваться современное противоречие между наукой и техникой, с одной стороны, и собственно культурой — с другой.

Достаточно объемное место в пособии заняли тема мифа (мифологии) и тема Священного писания (Библии) — в силу того исключительного значения, которое приобрели оба эти явления культуры (они же ее памятники) в духовной истории народов Европы и мира. Выделение названных тем в качестве относительно самостоятельных, а также обращение к вопросу об исторической эволюции отношений между людьми (в рамках темы истории мировой культуры) принципиально отличает настоящее пособие от аналогичных по характеру работ других авторов.

В пособии использованы различные источники, в том числе первоисточники (например, «Библия», или «Книга назидания» арабского просветителя XII в. Усамы ибн Мункыза), различные энциклопедии и словари (к примеру, «Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х томах», — М., 1994; или «Большой энциклопедический словарь». — М., 1994), а также аналитически-критическая и комментирующая литература. Особую помощь автору оказали труды Авдиева В. И., Антоновой К. А., Алексеева В. П., Баженовой А. И., Беляковой Г. С., Белявского В. А., Блаватского В. Д., Бокщанина А. Т., Бонгард-Левина Г. М., Куна Н. А., Брагиной Л. М., Виргинского В. С., Гальперина М. П., Гольдентрихта С. С., Гече Г., Гуревича А. Я., Евсюкова В. В., Зубова В. П., Ильина Г.Ф, Крывелева А. И., Кузищина В. И., Лихачева Д. С., Лосева А. Ф., Любимова Л. Д., Литаврина Г. Г., Мартынова В. Ф., Машкина Н. А., Мелетенского Е. М., Недошивина Г., Николина В. В., Палиевского П. В., Першица А. И., Пикуса Н. Н., Поляковской М. А., Рыбакова Б. А., Семенова В. Ф., Сергеева В. С., Спиркина А. Г., Титаренко А. И., Токарева С. А., Топорова В. Н., Чегодаева А. Д., Уколовой В. И., Федяева Д. М., Штаерман Е. М., Чекаловой А. А.

Автор выражает благодарность работникам кафедры философии и культурологии УрГУПС, принявшим участие в обсуждении плана пособия.

Тема I.
Что такое культура?

1. Общее определение культуры

В обыденном словоупотреблении понятие «культура» ассоциируется обычно с такими ее организационными и предметными воплощениями, как театр, кино, эстрада, музеи, библиотеки, дома культуры, произведения искусства (включая кинофильмы, которые демонстрируются в кинотеатрах, пьесы, которые ставятся в театрах, книги, которые хранятся в библиотеках, картины, скульптуры, которые выставляются в музеях и т.п.). Но всех объектов культуры не «перебрать» ввиду их бесконечной множественности, в поисках же общего определения культуры исследователь неизбежно приходит к выводу о многозначности самого ее понятия (на что уже обращалось внимание выше). Один дотошный культуролог подсчитал, что в литературе встречается несколько десятков определений культуры, каждое из которых чем-то разнится от других и ухватывает в культуре что-то действительно свойственное ей. Этот же исследователь констатировал, что при определении культуры приходится сталкиваться с удивительным явлением: интуитивно объем понятия улавливается специалистами достаточно полно, а вот устраивающая всех формулировка не дается. Кого, спрашивается, «винить», специалистов или культуру? Думается, что культуру: уж очень многолика.

И все-таки представляется возможным выделить четыре значения понятия «культура», три из которых следует признать основными, а одно — исторически исходным, связанным с этимологией (происхождением) самого слова «культура», поэтому будем его квалифицировать как первое.

«Культура» восходит к латинскому «cultura», обозначавшему возделывание, обработку почвы, что надо признать символичным: культура изначально связана с сельскохозяйственным трудом, с землей-матушкой, с хлебом насущным. Остаточный смысл этого значения сохраняется до сих пор и обнаруживает себя в словах и выражениях типа «сельскохозяйственная культура», «агрокультура», «культурный слой почвы», «культиватор» и т. п.

Точности ради отметим, что уже в латинское (древнеримское) время понятие культуры приобрело и другие значения: «развитие», «образование», «воспитание», «почитание». От этого общего истока идет расширяющееся многообразие словоупотребления, которое уже в Новое время достигло крайних пределов: под культурой стало пониматься все созданное человеком, и в этом смысле она стала противопоставляться натуре — природе (всему естественному, в отличие от всего искусственного). В таком значении понятие «культура» употребляется и поныне, причем, главным образом, не в обыденно-житейских, а научных контекстах. Скажем, в учебниках по философии можно прочитать, что люди становятся людьми через обучение, воспитание, общение с себе подобными, а также через вещи, которые их окружают и которые созданы предшествующими поколениями, одним словом, через «вторую природу» — культуру в широком смысле слова.

В рамках такого (второго) значения рассматриваемого понятия различают материальную и духовную культуру. Примеры: материальная культура — это лопата, станок, топор, автомобиль; духовная культура — музыка, поэтический стих, художественное полотно. При характеристике той и другой обычно указывается, что материальная культура создается в сфере материального производства и удовлетворяет материальные потребности, а духовная культура создается, соответственно, в сфере духовного производства и удовлетворяет духовные потребности. Подтверждая этот вывод, оговоримся, однако, что названные различия далеко не безусловны. Во-первых, можно найти объекты культуры, о которых сразу не скажешь, куда их отнести (архитектура, скульптура, даже компьютер). А, во-вторых (и это главное), та и другая культуры не мыслятся друг без друга: и топор, и станок, и автомобиль, прежде чем воплотиться в металле со всеми атрибутами, существовали в замысле человека-творца, т.е. духовно, а музыка, стих, картина требуют материальных средств объективации, которые тоже относятся в широком смысле к культуре (для музыки, к примеру, это ноты, инструменты, ретрансляторы, окультуренный голос). Одним словом, различаясь функционально, оба названных проявления культуры с сущностной стороны едины, хотя в силу некоторых других особенностей (о них — ниже) на первый план все-таки выходит духовная культура.

Напоминаем, что пока рассматривается второе значение понятия «культура». Недостаточность его проявляется в чрезмерной широте: если культура — это все то, что противостоит природе как созданное человеком, то чем тогда само общество отличается от культуры (ведь оно тоже надприродное явление), и можно ли отнести к культуре, к примеру, гильотину, автомат Калашникова или атомную бомбу? Вполне очевидно, что рассматриваемое значение понятия «культура», не утрачивая своей правомерности, нуждается вместе с тем в сужении и «заострении» (выявлении более специального содержания). То и другое можно осуществить с помощью вспомогательного понятия «ценность»: культура есть совокупность материальных и духовных ценностей, созданных человеком, а также процесс их созидания, распределения и потребления (использования).

Но вывод этот нуждается в комментариях, связанных с выявлением смысла слова «ценность». В обыденном словоупотреблении ценность отождествляется либо с денежной ценой, либо просто с полезностью. Философско-культурологическое (теоретическое) понимание ценности не совпадает с житейским, оно много сложнее и глубже житейского и, чтобы облегчить задачу его уяснения, прибегнем к серии примеров. Допустим, что в ваших руках чайная ложечка, но не простая дюралевая, отштампованная серийно, а серебряная и, по всем признакам, изготовленная штучно. Ясно, что эта ложечка вам дорога не своим функциональным, а, в известном смысле, нефункциональным назначением. Говоря конкретнее, она ценна материалом (серебром) и красотой отделки. К этому может добавиться: память о человеке, которому она когда-то принадлежала и от которого досталась вам по наследству или в подарок.

Второй пример не столь рядовой, но по сути аналогичный первому. Возьмем музыкальный инструмент — скрипку. Ее функциональное назначение — издавать известного рода и качества звуки, из которых, собственно, под рукой скрипача «слагается» музыка. Скрипки могут быть относительно дешевые и относительно дорогие. Сообразно с ценой возрастают, как правило, и функциональные возможности инструмента (хорошие скрипки — дорогие). Но в мире насчитывается какое-то количество скрипок работы выдающегося скрипичного мастера XVII в. Страдивари. Играют на них нечасто, они представляют собой скорее музейный экспонат, чем рабочий инструмент. Следовательно, реальная функциональность их минимальная. А цена? Эти скрипки бесценны (в смысле сверхценны), они давно стали идеалом того, каким должен быть музыкальный инструмент вообще.

Третий пример из области моделирования одежды и демонстрации мод. Для чего, спрашивается, эти показы регулярно транслируются по телевидению, зачем публика ходит на них, платя за просмотр деньги; ведь люди понимают, что выставляемые на подиум модели абсолютному большинству «простых смертных» не по карману, а главное — во многих случаях они не предназначены для реальной носки, даже выходной. Вопрос мы поставили риторический, ибо кто сейчас не знает, что выставочные показы мод имеют ценность не утилитарно-практическую, а опять-таки символическую (эстетическую, художественную, артистическую и т.п.). Модель выражает направление или поворот в стилях и модах, дает эталон, на который ориентируются как на идеал (с оговоркой, что в моде идеалы преходящи), попутно достигается художественный эффект, который может значить даже больше, чем собственно рекламный.

При всем этом, однако, во всех трех примерах прямое практическое назначение вещей не исчезает полностью: можно мешать сахар в стакане серебряной ложечкой, можно играть на скрипке Страдивари (выдающиеся скрипачи играют) и сверхмодную одежду все-таки носят (хотя бы женщины на подиуме).

Возвращаясь к определению ценности в философско-культурологическом смысле (приведенные примеры по существу уже раскрыли этот смысл), сделаем следующий вывод: ценность — это вещь, действие, поступок или чисто духовный объект, например, моральная норма, которые помимо чисто практического, утилитарного назначения несут назначение более высокое, символическое. Это назначение выходит за рамки наличной ситуации. Оно связано с утверждением человека и человеческого вообще, с проявлением в людях творческого, эстетического, нравственного начала, их стремлением к истине, добру и красоте. Это назначение выходит за рамки жизни отдельных людей и связывается с историческим бытием человека и человечества, с их восхождением по пути прогресса. Словом, ценность — это двоякий объект (материальный или духовный): с одной стороны, это объект-функция (приземленный, прозаический), а с другой, объект-символ, который почитают, за который борются, на который молятся (если речь идет о религиозных «объектах»). При этом непосредственно ценность определяется, как уже указывалось, не первым, а вторым «ликом» объекта. Поскольку же этот «лик» — идеальный (связанный с творческим воображением, абстрактным мышлением человека), поскольку культурность, опирающаяся на ценность, и понимается преимущественно как духовная культурность, или просто духовная культура.

Дополняя сказанное, обратим внимание на то, что в некоторых случаях культурный смысл объекта может начисто вытеснять функциональный. Больше того, последнего может не быть вообще, например, дарение цветов — это чисто символический акт, знак проявления любви, признательности, уважения к человеку. В жизни бывают случаи, когда какие-либо вещи, предметы, сооружения и т. п. создаются всецело как объекты культуры, без расчета на функциональное использование, но впоследствии, в силу стечения обстоятельств, они начинают нести функциональную нагрузку. Так произошло, в частности, с Эйфелевой башней в Париже. Созданная как символ научно-технических достижений конца XIX в., уже в ХХ веке она стала использоваться в качестве радио–теле транслятора. Еще один пример — литературный (и комичный) — употребление твеновским персонажем Томом Кенте королевской печати для раскалывания орехов (М. Твен «Принц и нищий»).

Между объектом как ценностью, и объектом как функцией, могут возникнуть противоречия, причем не только в силу сложившихся обстоятельств, а, так сказать, изначально, по замыслу творцов. Под эту характеристику как раз и подпадают примеры с гильотиной, автоматом Калашникова и атомной бомбой. Критерий ценности, отсекая от культуры функциональное назначение этих изобретений, оставляет, однако, за ней выраженную в них творчески-техническую и научно-исследовательскую мысль.

Заключая разъяснение третьего понятия «культура» (как совокупности материальных и духовных ценностей), подчеркнем, что такое понимание феномена культуры отграничивает культуру не только от натуры (природы), но и от общества (ибо культура тут предстает как аспект, сторона общества), следовательно, логически правомерно ставить вопрос о взаимоотношении общества и культуры (что актуально во все времена).

Но и этот подход к культуре обнаруживает свою недостаточность. Дело в том, что в рамках такого подхода культура всецело предстает как нечто внешнее человеку, к чему он определяет свое отношение. Между тем человек в известном смысле изначально культурен, ведь его родовые характеристики — разумность, обладание речью, способность к труду, социальность — это есть культурные характеристики. Вместе с тем они «открывают» себя в разных людях в неодинаковой степени. Из констатации данного факта выводим четвертое значение понятие «культура» — как меры человеческого в человеке. Обращаем внимание на глубокую смысловую емкость данного определения: все люди обладают сознанием (в этом смысле все они культурны), но на фоне других выделяются натуры с неординарным и особенно глубоким мышлением; все люди в той или иной степени музыкальны (могут что-то сыграть или воспроизвести мелодию), но на миллионы просто играющих и поющих приходится «только один Бетховен» (выражение литературного персонажа); все люди так или иначе соблюдают моральные нормы (исключения подтверждают правило), но на фоне рядовых граждан выделяются личности, которых называют совестью общества, и т. д.

Все же и четвертое понятие «культура» (вкупе с первыми тремя) не исчерпывает его содержания. С целью передачи других смысловых оттенков этого понятия воспроизведем определение культуры, данное в «Современном словаре иностранных слов» (рассмотренные значения присутствуют в этом определении). Итак, культура это:

1. Исторически определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей человека, выраженных в типах и формах организации жизни и деятельности людей, в их взаимоотношениях, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях; различают материальную и духовную культуру; в более узком смысле термин «культура» относят к сфере духовной жизни людей;

2. Уровень, степень развития, достигнутые в какой-либо отрасли знания или деятельности (культура труда, политическая культура, правовая культура, культура речи и т.д.);

3. Характеристика определенных исторических эпох (например, культура древнего мира), народов или наций (например, русская культура);

4. Степень общественного, умственного и нравственного развития, присущая кому-либо;

5. Возделывание, обработка почв, сельскохозяйственных угодий;

6. Разведение, выращивание какого-либо растения…

Можно ли перечислением всех смысловых значений термина «культура» считать решенной задачу выявления содержания этого термина? Думаем, что торопиться с утвердительным ответом не стоит. Как все-таки быть с общим определением культуры, которое охватывало бы все ее смыслы?

Предлагаем вариант такого общего определения, с которым соглашаются многие специалисты: культура есть способ и мера освоения людьми своего бытия. А теперь прокомментируем это.

Люди живут в определенных условиях, не одинаковых у разных людей и у одних и тех же — в разное время. Эти условия именуются общественным бытием. Бытие в значительной мере «предписывает», как людям жить, и отражается на их духовности (вспомним формулу «Бытие определяет сознание»). Но человек не подчиняется пассивно условиям жизни (иначе он не был бы человеком), а приспосабливает их к себе, преобразует в соответствии со своими потребностями и интересами. Способ, каким это делается, и мера, в какой это удается делать, мы и называем культурой. Заметим, что первый признак придает любой культуре уникальность и самоценность (способ освоения бытия у разных людей и народов разный), а вторая характеристика определяет сопоставимость и равноправие культур (оцениваются не возможности, а их реализация). В связи с последним подчеркнем, что нет плохих и хороших культур, все культуры по-своему хороши. К такому выводу человечество пришло относительно недавно. Еще в XIX в. европейцы с нескрываемым высокомерием смотрели на «бескультурных» дикарей, к примеру, эскимосов, которые не знали культа чистоты тела и не мылись в бане. Но если разобраться, то критика била мимо цели. О каком культе чистоты тела, о какой культуре бань и саун можно было вести речь в тогдашних заполярных условиях: снег, мороз, льды, отсутствие леса для топлива. Кстати, кожа, покрытая грязной жировой пленкой, лучше сопротивляется охлаждению, чем кожа чистая (аналогичный пример из южного полушария: индейцы одного племени на Амазонке покрывают тело раствором особой глины и тем спасаются от кровососущих насекомых). Зато те же эскимосы и другие северные народы создали культуру оригинального жилья — иглу, яранги, чума, культуру лодки-каяка и лодки-байдарки, культуру вышивки по меху, резки по моржовой кости и многое другое, что является несомненно культурой — самобытной и достаточно высокой.

Или взять такой пример. Уже в раннем Средневековье по всей Европе были крупные города, а в них — величественные здания и храмы. В степях Монголии ни городов, ни каменных храмов не было. Но, спрашивается, о каких городах можно говорить при скотоводческом кочевом хозяйстве (условия для хозяйства другого типа отсутствовали). О каких каменных постройках можно вести речь в полупустынной степи с резко континентальным климатом. К чему они там, и как их содержать зимой, если даже приготовление горячей пищи, при нехватке топлива, превращается подчас в трудноразрешимую задачу. Зато те же монголы и другие степные кочевые народы создали культуру войлочной юрты, научились приготовлять чудесный напиток кумыс и сооружать повозки с большими колесами для продвижения по целине. Кочевые племена Евразии изобрели (приблизительно в III — IV вв. н.э.) стремя, сделавшее переворот в отношениях «человек — лошадь» (конница в строгом смысле стала возможной лишь с появлением стремени).

Подобные примеры можно продолжить, но предвидим возражение: те же эскимосы сегодня моются в саунах, а монголы возводят города с каменными постройками. И все это (как и многое другое) пришло к ним извне, от других народов. Все правильно, но эти «другие» народы жили в других, более благоприятных условиях, которые они, в свою очередь, по-своему и с высокой мерой освоили.

2. Искусство как явление культуры

В этом и последующих параграфах речь пойдет о сферах проявления культуры. Первой такой сферой избрано искусство. Почему? Искусство является, можно сказать, самым «культурническим» проявлением культуры, ибо насквозь символично, всецело связано с удовлетворением таких потребностей человека, в которых отражается его родовая сущность (Homo Sapiens) и его личность. Не случайно, если в обыденности культура, как уже указывалось, часто отождествляется только с духовной культурой, то в рамках последней культура столь же нередко идентифицируется с искусством, или, что то же самое, с художественной культурой.

Ответ на вопрос, что такое искусство, предполагает по необходимости выяснение другого вопроса — что такое эстетическое как проявление духовности, ибо эстетическое неотделимо от искусства. Опять же, в силу последнего обстоятельства, оба эти понятия нередко употребляются как взаимозаменяемые: можно сказать, например, «художественно ценная вещь», и можно «эстетически значимая вещь» — разницы нет. Но при строгом подходе надо различать эстетическое, с одной стороны, и искусство как высшее, но все же частное проявление эстетического, с другой. Эстетический момент обнаруживает себя по сути в любом акте человеческой жизнедеятельности (другое дело, в какой мере). Искусство же представляет собой особую сферу (для кого-то профессиональную) проявления человека, где эстетический феномен из сопутствующего превращается в основной.

На тему о том, что такое эстетическое, написано множество статей, брошюр, книг, защищено немало диссертаций, но как раз обилие специальных трудов, посвященных ответу на вопрос о природе эстетического, свидетельствует о его сложности. Возможно, кто-то придет в недоумение от такого вывода. В самом деле, что тут сложного: эстетическое — это прекрасное, красивое, привлекательное, радующее глаз и т.п., иными словами, эстетическое — самоочевидно.

На это ответим, что в силу сложности и противоречивости мира самоочевидное нередко (как в нашем случае) оказывается далеко не простым. Во-первых, к сфере эстетического относится не только прекрасное, но и безобразное, а также трагическое, комическое и героическое (это все эстетические категории). Во-вторых, если даже, рассматривая эстетическое, ограничиться лишь прекрасным (в общем плане такое ограничение допустимо и в дальнейшем мы будем его придерживаться), то встает вопрос о том, как определить красоту вообще, отвлекаясь от конкретных ее проявлений, и определить не через слова-синонимы («принцип словаря»), а путем выявления сущностных характеристик прекрасного («принцип науки»)?

Долгое время среди философов и искусствоведов шел следующий спор. Одни из спорящих (назовем их условно объективистами) утверждали, что эстетическое является объективным качеством вещей и явлений, не зависящим от человека. По логике такого утверждения получалось, что эстетическое не только существует без человека, но и существовало до человека (как красота природы в древние геологические эпохи). Красота, таким образом, отождествлялась с физическими свойствами реального мира — гармонией, симметрией, ритмом, цветом, запахом и т.п., а переживание прекрасного не отделялось от удовлетворения биологических потребностей человека, общих у него с животными: голода, жажды, сна, отдыха и т. п.

С объективистами не соглашались субъективисты. Эти настаивали на том, что вне восприятия человеком окружающего мира и помимо сугубо человеческих (отличных от животных) переживаний красоту мыслить нельзя. Поэтому эстетическое есть нечто субъективное, не совпадающее с объективным.

Оппоненты предъявляли друг другу, как им представлялось, убедительные аргументы. Объективисты, к примеру, доказывали, что красивое лицо всецело определяется правильностью его черт (т.е. вполне объективно). Точно также, по их мнению, опираясь на объективные признаки, в т.ч. на уже упоминавшиеся гармонию, симметрию и т.п., можно доказать красоту пейзажа, архитектурных сооружений и т. п.

Субъективисты возражали: правильные с точки зрения европейца черты лица могут показаться неправильными негру зулусу из Африки (еще Вольтер заметил, что если бы черту предложили изобразить идеальное существо, то оно непременно получилось бы у него с рогами и копытами); а чем, если не субъективной природой эстетического объяснить тот факт, что разные люди по-разному воспринимают пресмыкающихся и земноводных (змей, лягушек): одни с восхищением, другие с отвращением.

К настоящему времени спор между объективистами (их еще называли природниками) и субъективистами (их именовали общественниками) прекратился. Исследователи эстетического ныне единодушно сходятся в том, что обе точки зрения — крайние, хотя в каждой содержится рациональное зерно. Эстетическое возникает при взаимодействии человека с действительностью (в том числе с естественно-природной), и его невозможно мыслить вне этого взаимодействия. С одной стороны, эстетическое есть всегда нечто чувственно-предметное, т.е. такое, что можно, как говорится, увидеть, услышать, понюхать, пощупать и т.п., но, с другой стороны, все вещественные, чувственно осязаемые характеристики эстетического несут сугубо человеческий (и в этом смысле субъективный) смысл. Вот эту, вторую сторону эстетического понять значительно сложнее, чем первую, поэтому остановимся на ней подробнее.

Допустим, что один и тот же человек дважды оказался наедине с природой, но при разных обстоятельствах. В первом случае он заблудился в лесу в суровую погоду, не имея при себе ни пищи, ни теплой одежды, ни источника огня. Он испытал панику и страх, поэтому даже после того, как ситуация для него благополучно разрешилась, было бы нелепо и бестактно расспрашивать его о достоинствах виденных им пейзажей: в обстановке элементарного выживания не до красот окружающего мира (сколь неуютной и страшной может являться людям природа, выразительно передано в известном фильме японского режиссера А. Куросавы «Дерсу Узала»).

Во втором случае человек побывал в том же самом месте в погожую пору, а главное — хорошо ориентируясь на местности и имея при себе все необходимое для жизни. При таких обстоятельствах он мог в полной мере насладиться красками леса, голубизной неба, запахами цветов, пением птиц и т.п., словом, всеми оттенками эстетического.

Теперь логику того же подхода приложим к человеческой истории. И тогда окажется, что человек учился понимать и чувствовать красоту по мере того, как с помощью труда возвышался над природой и условиями собственного существования. Чисто утилитарное отношение к миру отходило на второй план, а на первый план выходило любование миром, его полнотой, разнообразием, целостностью, теми же самыми гармонией, симметрией, ритмом, звуками, красками и т.п., но уже очеловеченными, одухотворенными. Получалось, что, отражая мир, человек в то же время как бы переносил на него свои сущностные характеристики, охватываемые обобщающим понятием «духовность». Красота, таким образом, одновременно и открывалась человеку, и творилась им (происходила объективация субъективного и субъективация объективного).

Описываемое явление обнаруживало себя не только в актах практического отношения к миру вполне взрослых, сложившихся людей, но и в процессе воспитания подрастающего поколения. Дети учились глядеть на мир не просто как «природные» существа, а как представители рода Homo Sapiens — Человека Разумного, выделившегося из природы и ставшего над ней (равно как и над обстоятельствами, порожденными собственными отношениями).

Уместно в связи с этим вернуться к понятию субъективного. Его надо понимать не только в чисто психологическом (т.е. индивидуально неповторимом) смысле, но и в смысле социальном, общественном. Вопреки известному выражению «На вкус и цвет товарищей нет», о красоте спорят, ибо при всех индивидуальных различиях есть нечто общее в восприятии красоты у всех людей. И ныне «перевоспитавшийся» белый человек способен оценить красоту черного человека (чернокожие женщины успешно конкурируют как фотомодели с белыми женщинами), а люди черной кожи способны по достоинству оценить привлекательность людей белой кожи. Если с раннего детства приучать человека не бояться рептилий и лягушек, последние не будут порождать у него чувство брезгливости, а, напротив (возможны, конечно, исключения) — вызывать восхищение своим совершенством, гармонией.

Можно ли на этом поставить точку? Думается, что нет. Мы воспроизвели принципиальный подход к объяснению эстетического, не оспариваемый ныне большинством специалистов. Но в чем все-таки состоит специфика прекрасного, если ставить вопрос более конкретно? Ответ на него остается открытым: пространственные — на десятки страниц — вариации на тему общего подхода к проблеме эстетического, практикуемые некоторыми авторами, не прибавляют ей ясности, прекрасное продолжает таить в себе загадку. Но это не единственный случай в науке: точно также, к примеру, остается далекой от конкретной ясности природа сил тяготения, или отличие живого тела от неживого (в момент перехода одного состояния в другое химический состав его не меняется).

В последние годы при объяснении красоты некоторые авторы пытаются апеллировать к законам космоса: дескать, красота есть проявление некоей космической гармонии. Но без конкретизации этого тезиса он звучит мистически. А может быть, в мистике, религии и боге следует искать истоки прекрасного?

Раздаются также голоса о том, что вне одухотворенной эротики красоту до конца не понять. Но такое ее толкование вполне укладывается в один из аспектов изложенного выше принципиального подхода к пониманию прекрасного.

Приведем теперь определение рассматриваемого понятия, данное в «Философской энциклопедии» (автор — авторитетнейший русский философ и филолог А. Ф. Лосев): эстетическое — это значащая форма любой человеческой деятельности, выступающая относительно самостоятельной ценностью и служащая источником бескорыстного любования и наслаждения [36].

Обращаем внимание на то, что слово «форма» в приведенном определении как раз и означает чувственную предметность (т.е. нечто объективное), а слово «значащая» выражает факт одухотворения этой формы воспринимающим человеком (т.е. нечто субъективное).

Переходя к характеристике искусства, напомним о том, что в нем эстетическое проявляет себя в концентрированном виде, поэтому эстетическую функцию следует признать для искусства основной. Но все-таки эта функция (особенно заметная в музыке), не исчерпывает объективного назначения искусства. Обращаем в связи с этим внимание на то, что в искусстве происходит удвоение мира (особенно ощутимое в реалистическом искусстве), при этом второй мир (мир искусства), в отличие от первого, реального, выступает как мир воображаемый. Он создается звуками в музыке, красками в живописи, словом в литературе и т. п. и пронизывается эстетическим началом. Здесь возникает сложный вопрос (не уступающий по сложности вопросу о сущности эстетического): как объяснить природу той потребности (не перекрываемой потребностью в эстетическом), которая побуждает человека удваивать мир художественно? Должны заметить, что встречающиеся в популярной литературе ссылки на тягу человека к творчеству при объяснении данного феномена не в состоянии до конца объяснить его: по логике вещей, в творчестве людей должно привлекать главным образом созидание чего-то реального (что и происходит, к примеру, в техническом творчестве), а не «выдуманного» (как в искусстве).

Как же отвечает на поставленный вопрос современная теория искусства? В отличие от животных, в том числе самых «умных» (приматов, например), человек не приспосабливается к среде обитания, а преобразует ее с помощью орудий труда, и это обстоятельство придает ему черты универсальности (у животных набор приспособительных приемов ограничен рамками вида, к примеру, заяц не может вести себя по «меркам» лисы, а лиса — по «меркам» зайца; творческие созидательные способности человека позволяют ему, как выразился один известный философ, «действовать по меркам любого вида»). Преобразование мира осуществляется людьми в практической деятельности, которая бесконечно многообразна, и только все многообразие практики выражает деятельную универсальную сущность человека. Но может ли каждый отдельный человек выразить эту сущность? Вполне очевидно, что нет: каждый из нас при самом богатом жизненном опыте остается все-таки «частичным», не универсальным человеком. Это противоречие как раз и решается с помощью искусства. Оно выступает духовным аналогом человека как рода, компенсируя недостаточность каждого из нас в отдельности.

Ту же, по существу, мысль можно выразить и по-иному (как это сделал, например, в свое время в серии запоминающихся телепередач о русской культуре известный культуролог Ю. Лотман): жизнь каждого человека определяется непрерывной цепью необходимых и случайных причинно-следственных связей, но он не в состоянии повернуть время вспять и прожить жизнь по-другому, иначе. Собственно, непреодолимая трудность здесь создается не только фактором необратимости времени, но и невозможностью перевести в действительность все возможное. И тут на помощь приходит искусство, оно позволяет и интеллектуально, и эмоционально, т.е. всем человеческим существом приобщиться к виртуальной (возможной) реальности.

Первые исторические зачатки искусства восходят к древнекаменному веку (танцы, наскальная живопись), но как относительно самостоятельное явление духовной жизни общества оно сформировалось в период между VII и III вв. до н.э. в Древней Греции. Первоначально к нему относили не только то, что мы и сейчас понимаем под искусством, но и разного рода умения (к примеру, строить дома, водить корабли). Словесные искусства (поэзия, проза), в свою очередь, не отделялись в то время от философии и зачатков науки («Диалоги» Платона — это одновременно и философские, и художественно-литературные произведения). И только в эпоху эллинизма (начало которой положили завоевания Александра Македонского) искусство приобрело свое лицо. Умение строить дома, водить корабли, равно как и другие «деловые» умения и ремесла, стали именоваться мастерством, и лишь высшие их проявления (например, архитектуру) причисляли к искусству. Вполне определенно также с этого времени стали отличать словесные искусства от философии.

Поскольку искусство есть средство самовыражения человека, постольку предметом искусства выступает сам человек и его отношения с другими людьми. Естественно-природный мир отражается в искусстве под углом зрения восприятия его человеком. Искусство располагает своим особым языком, под чем мы подразумеваем совокупность всех средств выражения содержания, и, чтобы понимать искусство и наслаждаться им, надо в той или иной степени приобщаться к этому языку. Человек, никогда не слушавший оперу (в том числе по радио или в записи), не воспримет «Аиду» или «Кармен» даже в исполнении знаменитого миланского театра «Ла Скала» (что уж говорить о тех достоверных случаях, когда представители первобытных народов, которым впервые показывали кино, принимали воспроизводимое на экране за происходящее в реальности и соответствующим образом на него реагировали). Иногда в похвалу тому или иному произведению искусства говорят: «как в жизни». Искусство действительно связано с жизнью (отражает и выражает ее), но эта связь бывает непростой, особенно в современном искусстве. И всякое упрощенчество в данном вопросе способно нанести вред художественному творчеству (что и происходило у нас в советское время, когда от искусства требовали «простых и ясных отображений»).

Существенной характеристикой искусства является образность. Художественный образ — это способ обобщения материала, прямо противоположный научному. Если понятие в науке обобщает единичное вплоть до бесплотной категории (чистая логика), то в искусстве обобщение происходит через сохранение единичного, что придает образу живую наглядность («общее в единичном»). Этот вывод надо принимать, однако, с существенной оговоркой: в язык искусства входят и понятия, в словесном искусстве сам образ создается понятиями, ибо любое слово так или иначе обобщает. Но и здесь искусство сохраняет свою специфику. Если в научном тексте имеет значение, главным образом, прямой смысл слов, то в художественном тексте — как прямой, так и, в особенности, непрямой (известный литературовед М. Бахтин называл литературное творчество искусством «непрямого говорения»). С данной особенностью искусства связана другая, на первый взгляд парадоксальная: если во всех иных видах деятельности (но в особенности — научной) вымысел противоречит ее цели, то в искусстве он выступает как один из эффективных художественных приемов.

К специфике искусства относится и наличие в его творениях личностной позиции автора-творца. Эта позиция вовсе не обязательно выражается прямо и непосредственно, но она так или иначе присутствует в произведениях искусства. Отражая общезначимые стороны духовной жизни людей, искусство, таким образом, делает это в субъективно-личностной форме. Из последнего вытекает исключительное значение в нем формы как таковой: общая установка на образность бесконечно варьируется в зависимости от авторских приемов. При этом приемы иногда приобретают относительно самостоятельное значение. Они придают произведению неповторимый колорит, уникальную тональность. Поэтому произведения искусства нельзя подделать, каким бы талантливым не был поддельщик: копия, даже самая совершенная, остается копией и не может «стопроцентно» заменить оригинал. Этот вывод особенно верен в отношении словесных искусств, когда речь идет о переводе произведения литературы с одного языка на другой. Чтобы постичь по-настоящему Л. Толстого, его книги надо читать на русском языке, точно также, чтобы по-настоящему приобщаться к В. Шекспиру, его произведения нужно читать на английском. Но данный вывод не умаляет значения переводов.

Вернемся к вопросу о функциях искусства — эстетической и удвоения мира. При конкретизации они обнаруживают ряд выходов, которые также принято именовать функциями. Одна из них — воспитательная. Среди разнообразных форм духовной жизни нет ничего равного искусству по силе воздействия на человека. Претендующая на ту же роль религия охватывает своим влиянием преимущественно верующих, в то время как искусство — и верующих, и неверующих. Кроме того, религия сама опирается на искусство (европейское средневековое искусство было в основном религиозным).

Другая важная функция искусства — познавательная (подразумевается не естественнонаучное, а социальное познание, т.е. постижение сущности человека и человеческих отношений). В силу единства обобщения и индивидуализации искусство способно поднимать такие пласты общественной и личной жизни, до которых наука не доходит. И давно известно, например, что для того, чтобы хорошо познакомиться с той или иной страной, желательно, кроме изучения ее истории (через чтение специальной литературы и периодики) и непосредственно ее посещения, окунуться в искусство народа (или народов) этой страны.

Задержим также внимание на идеологической функции искусства. С началом реформ в России и других странах бывшего СССР об этой функции стали говорить и писать чуть ли не как насильственно навязанной искусству прежним коммунистическим режимом. Это, конечно, не так: отражая жизнь общества и человека во всей их полноте, искусство не может не выражать в виде ценностных установок социальные интересы отдельных классов, слоев и групп населения (т.е. того, что именуют идеологией). Другое дело, что возможности различных видов искусства в рассматриваемом отношении не одинаковы. Например, художественная литература по своей природе наиболее приспособлена нести идеологическое содержание, чего нельзя сказать о музыке. Кроме того, надо иметь в виду, что художники (в широком смысле) в своих произведениях должны свободно выражать свои взгляды. Всякий диктат губителен для их творчества, что и подтверждает опыт советского искусства за годы его существования.

В заключение — о классификации искусства. В нем отчетливо выделяются различные виды или роды, к настоящему времени следующие: литература, кино, театр, танец (хореография), цирковое искусство, музыка, живопись, графика, скульптура, архитектура, декоративно-прикладное искусство. Границы между видами не абсолютны, например, драматургия (т.е. жанр художественной литературы) лежит в основе кинофильмов и театральных представлений, а опера является органическим соединением театра и музыки. В основе классификации искусства лежат три перекрещивающиеся критерия:

1. Пространственно-временной (в литературе и музыке художественный образ развивается во времени и не имеет бытия в пространстве, напротив, в живописи, скульптуре и графике образ, не изменяясь во времени, существует в пространстве);

2. Критерий, связанный с особенностями восприятия произведений искусства (изобразительные искусства — живопись, графика, а также архитектура и декоративно-прикладное искусство основаны на зрительном восприятии; кино, театр — на зрительно-слуховом; музыка — слуховом; литература почти безразлична к слуховому или зрительному восприятию);

3. Критерий, исходящий из роли языка в образной структуре произведения (литература всецело основывается на языке, напротив, изобразительные искусства, а также инструментальная музыка, танец, декоративно-прикладное искусство не пользуются им).

Классифицируя искусство, следует иметь в виду, что не только внутренние, но и внешние его границы не всегда четко обозначены. С одной стороны, искусство соприкасается с обширной сферой духовной жизни общества — публицистикой, философией, наукой, мифологией (в прошлом), а с другой, уходит корнями в материальное производство (художественные ремесла, промышленное искусство — дизайн).

3. Мораль как феномен культуры

В обыденном сознании мораль, как таковая, не отождествляется с культурой. Вполне очевидным признается лишь влияние культуры на мораль. Но при более строгом подходе принадлежность морали к культуре не вызывает сомнений, поскольку, во-первых, мораль представляет собой ценность (в рассмотренном выше значении этого понятия) и, во-вторых, она без всяких оговорок может быть истолкована как мера проявления в человеке его родовых свойств (см. аргументацию там же).

Мораль выражает особый, духовно-практический способ отношения людей друг к другу, обществу, человечеству в целом и, согласно наметившейся тенденции, ко всему живому на Земле и за ее пределами (при гипотетическом допущении внеземной жизни). Этот способ проявляет себя, прежде всего, в нормировании человеческого поведения и его оценке. Но нормы, предписывающие людям что-то делать или чего-то не делать, присущи как морали, так и праву. Сравнение по их рассматриваемому признаку позволяет полнее раскрыть особенности морали как явления культуры.

Хрестоматийно принято считать, что право и мораль различаются прежде все по способу обеспечения норм: правовые нормы опираются на силу закона, за которым стоит вся мощь государства, а моральные нормы имеют опору в общественном мнении. В таком утверждении есть резон: в отличие от правовых норм моральные действительно никем «не подписываются» и потому в принципе не могут апеллировать не только к государству, но и к любым другим организациям или их официальным представителям (общественное мнение — не формальное образование). А главное, механизм морального регулирования на практике трудно представить без включенности в него общественного мнения: часто даже безупречные в моральном отношении люди выполняют моральную норму, имея «в уме» мнение окружающих (в чем нет, если отвлечься от возможных осложняющих обстоятельств, ничего предосудительного).

И все-таки вести себя правильно, с оглядкой на других — это, как говорится, еще не настоящая мораль, а настоящая наличествует тогда, когда норма выполняется независимо от того, кто и как на это посмотрит (и независимо от того, будете или не будете вы за это «что-то иметь»). Мораль в идеале, т.е. в самой глубокой сущности, опирается не на внешние факторы (к каковым в широком смысле относится и общественное мнение), а на самосознание человека. Поэтому-то ее именуют внутренним регулятором поведения. О силе этого регулятора свидетельствует тот факт, что другие формы общественного сознания, включая не только право, но и политику, кровно заинтересованы в моральной поддержке. Поведение, идущее «от души», обладает признаками наивысшего качества. Политике, к примеру, не безразлично, по убеждению или по обстоятельствам и принуждению люди участвуют в политической жизни, лучше, если по убеждению, и праву не безразлично, за страх или за совесть люди исполняют закон, лучше, если за совесть. Правда, справедливости ради, отметим, что политика и право в долгу не остаются: исходя из своих возможностей, они охраняют моральные установления и способствуют переводу их во внутреннее бытие личности, т.е. выполняют воспитательную функцию.

Итак, мораль — глубоко личностная форма духовности, она предполагает постоянную обращенность к человеческому «я», к самосознанию. Но возникает вопрос, когда исторически могла возникнуть такая форма? Согласно распространенному в литературе еще сравнительно недавно мнению, вместе с самим человеком.

Сейчас такая точка зрения пересмотрена. Дело в том, что все ранние исторические (первобытные) императивные установления — табу (запреты) и обычаи, которые некоторыми исследователями выдавались за моральные, в действительности не являлись таковыми в строгом смысле. Следуя им, человек поступал по принципу «как все», «как принято», далеко не всегда осознавая и определяя свое личное отношение к общераспространенным поведенческим стереотипам. Мораль же по необходимости предполагает то и другое. Вполне очевидно, что генезис морали восходит к периоду распада родоплеменных отношений и формирования классового общества. Это было время становления человека как личности, когда, выражаясь словами одного авторитетного исследователя, порвалась пуповина, связывающая индивида с родом. Человек, как бы оглянувшись однажды, обнаружил, что он не похож на других не только внешне, но и по самой своей натуре, что у него есть собственные потребности и интересы, и что он, вообще говоря, «сам по себе». Но одновременно с этим в своем отношении к собственной персоне и окружающим он стал ощущать то, что стали впоследствии именовать долгом, совестью, честью и достоинством. Общество, перестав в прежнем смысле контролировать человека извне, как бы по-новому вошло внутрь его (ведь голос совести — это голос общества и даже всего человечества или Бога, по мнению верующих людей, внутри нас).

Но специфика морали определяется не только характерным для нее способом воздействия на личность, но и самим содержанием своих предписаний. В самом общем смысле это содержание передано в так называемом «золотом правиле нравственности», впервые сформулированным предположительно древнекитайским мудрецом Конфуцием: «Поступай (не поступай) по отношению к другим так, как ты хотел бы, чтобы они поступали (не поступали) по отношению к тебе» (христианский вариант: «Люби ближнего своего, как самого себя»). В XVIII в. немецкий философ И. Кант дал другую, ныне столь же известную формулировку того же правила: «Относись к другим всегда как к цели и никогда только как к средству».

Будучи особой сферой жизни и формой проявления культуры, мораль, вместе с тем, не может быть локализована по аналогии, скажем, со сферами экономики, политики, науки, религии, поскольку она пронизывает каждую из этих сфер. Не бывает в жизни какой-то особой моральной деятельности (в отличие от политической, правоведческой, религиозной, научной и т.п.). Не имеет смысла употреблять понятие морального деятеля (в отличие от деятеля права, политики, науки, искусства и т.п.). Наконец, не существует каких-то особых моральных организаций и учреждений (в отличие от вполне реальных политических, правовых, религиозных, педагогических и т.п.). В свете этих мыслей моральность предстает как поведенческий аспект любых проявлений человеческой активности, не являющихся моральными (в смысле, относящимся к морали) сами по себе, а нравственное воспитание (существенный момент моральной культуры) как процесс включения человека в различные формы жизнедеятельности и контроль за их исполнением под углом зрения решения задач воспитания.

Не только «золотое», но и все другие нравственные требования носят достаточно обобщенный характер. К примеру, норма «Помогай ближнему» отвлекается от всего многообразия реальных и возможных актов конкретной помощи и от условий, в которых эта помощь оказывается, и выражает обобщенное требование оказания помощи. Рассматриваемая характеристика моральных норм дает возможность каждому применять их по собственному усмотрению, исходя из личного понимания, индивидуального опыта и с учетом конкретных обстоятельств. В силу этой же особенности моральные нормы ничего детально не предписывают людям и поддаются разному словесному выражению без ущерба для смысла (чего не удается проделать с правовой нормой). Важно также отметить, что обобщенность моральных нормативов как бы приподнимает их над действительностью (т.е. вносит момент идеального) и оставляет место для бесконечного совершенствования в деле их соблюдения.

Идеальность моральных норм, особенно самых общих, способна породить сомнение в их действенности. Возьмем, к примеру, норму-заповедь «Не убий!». Она была сформулирована задолго до нашей эры (предположительно впервые в рамках религиозно-нравственного мировоззрения народов Востока), когда не было по существу никаких условий для ее реализации. И сейчас, спустя многие сотни лет, эти условия в глобальном мировом масштабе еще не сложились. Да и могут ли они когда-либо сложиться в абсолютном смысле: жизнь, как известно, «штука» сложная, и в ней, очевидно, всегда можно будет отыскать хотя бы единичные прецеденты того, когда лишение человека жизни поддается оправданию (скажем, при защите собственной жизни от покушения на нее убийцы). И все-таки надо со всей определенностью подчеркнуть, что норма, о которой идет речь, при своем возникновении отразила существенный сдвиг, происшедший в сознании людей, — признание чуждым человеческой природе посягательство на жизнь себе подобных. Без этого признания трудно представить себе весь дальнейший социальный и нравственный прогресс человечества.

Эти рассуждения актуальны в свете решения вопроса о соотношении общечеловеческого и конкретно-социального (в первую очередь классового) содержания морали. Очевидно, правильным будет считать, что все ключевые моральные предписания (а они почти не претерпели изменения с тех пор, как были сформулированы, например, в христианстве) по существу носят общечеловеческий характер, а исторически конкретным и неоднозначным для разных людей и групп может быть способ их интерпретации. Но не «до конца», а до известного рубежа, при достижении которого норма способна перейти в свою противоположность. К сожалению, в официально закрепленной идеологической практике бывшего СССР этот момент искажался. Тогдашняя советская пропаганда зациклилась на противопоставлении «социалистической» и «буржуазной» морали и во имя торжества первой игнорировались элементарные нравственные ценности. Дело доходило до того, что в 30-е годы политические доносы на родителей и отречение детей от отцов и матерей — «врагов народа» — ставились в заслугу детям и в политическом, и в нравственном смысле.

Мораль — чуткий индикатор общественной жизни. Если что-то обстоит неблагополучно в морали, то можно с уверенностью утверждать, что существуют какие-то аномалии и в других сферах. Яркой иллюстрацией этого вывода может служить ситуация, сложившаяся в нашей стране к началу 80-х годов: именно моральное сознание наиболее здоровой части советского общества, сигнализировало об опасности надвигающегося (но далеко внешне не очевидного) социально-экономического, политического и духовного кризиса. В последующем, уже в годы реформ, кризис в резкой форме охватил саму мораль, что свидетельствует, как бы мы того не хотели, об ущербности одной из важнейших сторон нашей культуры. Излишне поэтому доказывать, сколь важное значение для будущности России будет иметь преодоление этого кризиса.

В заключение уделим внимание моральным понятиям (категориям) — добру и злу, справедливости, долгу и совести, чести и достоинству. От понятий, уже употребленных выше (норма, оценка, правило, заповедь, поступок, поведение и т.п.), они отличаются тем, что выражают не структурные (т.е. в известном смысле формальные), а сущностные характеристики рассматриваемого явления. Последнее обнаруживает себя в следующей особенности функционирования их языковых моделей: когда кто-либо произносит, к примеру, слово «добро» или слово «долг», у слушателя не возникает вопроса о том, «хорошее» или «плохое» добро, «хороший» или «плохой» долг имеется в виду, ибо оба понятия употребляются как синонимы нравственно-положительного вообще (как зло — нравственно-отрицательного), что, однако, не исключает различного их толкования.

Добро и зло — наиболее общие парные и противоположные оценочные нравственные понятия (примечание: нравственная оценка обладает всеми характеристиками моральной нормы, но с менее выраженным, чем у нормы, императивным признаком). При этом оценка далеко выходит за собственную сферу морали, а в случае со злом распространяется даже на явления природы. Но нравственное содержание добра и зла все-таки сохраняет приоритет, в чем сказывается значение морали как символа человеческого вообще.

Справедливость выражает меру соответствия явлений нравственной жизни — добру и выступает критерием самого добра (не позволяя ему перейти в свою противоположность — зло). В принципе, опирается на идею равенства, но исторически и в каждом конкретном случае предполагает определенное соотношение равенства и неравенства (еще древние греки различали справедливость уравнивающую — когда всем поровну, и справедливость разделяющую — когда всем не поровну, а по заслугам, а также в зависимости от пола, возраста, здоровья и т.п.). Подобно добру и злу справедливость распространяется и на внеморальные явления.

Долг, совесть, честь и достоинство — наиболее специфические нравственные понятия, обращенные к субъекту нравственного поведения — личности, и характеризующие состояние ее моральности. Долг — абстрактное выражение нравственных обязанностей человека, приобретающее в конкретных обстоятельствах жизни вполне конкретный смысл. Совесть — самооценка личностью нравственно-содеянного, переживаемая как в форме его разумного осознания, так и в форме эмоциональных реакций («чистая» или «нечистая» совесть). Честь — осознание и переживание человеком собственной значимости с более или менее выраженным конкретно-социальным, национальным, профессиональным, половым и т. п. наполнением этой значимости. Достоинство — осознание и переживание той же значимости, но без выраженного акцента на указанном содержании. Иными словами, если в чести речь идет о моральном значении человека как представителя класса, группы, этноса и т.п., то в достоинстве — о значении его просто как человека. В определенных контекстах оба понятия могут по смыслу совпадать.

4. Религия как культурное явление

Рассматривая религию как культурное явление, мы отвлекаемся от тех организационных форм, в которые исторически облекается любая религия. Обобщенное наименование этих форм в русском языке — «церковь» (другое значение этого, греческого по происхождению, слова — «христианский храм»). Роль церкви в истории религий, в особенности мировых (буддизма, христианства, ислама) была противоречивой: не только гуманной, но и реакционной, даже откровенно бесчеловечной (вспомним Варфоломеевскую ночь, костры инквизиции, из современных примеров — изуверскую и террористическую деятельность секты «Аум Синрике» в Японии).

Предвидим замечание, что теневые стороны деятельности тех или иных религиозных организаций опираются так или иначе на какие-то религиозные постулаты. С замечанием можно согласиться лишь с существенной оговоркой: не постулаты сами по себе, а их истолкования служили духовной санкцией прегрешений служителей культа. В целом же религия, как духовность, обладает всеми признаками культуры. Ведь она представляет собой, прежде всего, состояние человеческого сознания, стремящегося выйти за пределы обыденного, узкопрактического опыта, и приобщиться к чему-то неизмеримо более высокому, символическому, в данном случае надчеловеческому.

Во-вторых, как показывает история (и что великолепно отражено в мировом искусстве), религия способна выступать мощной опорой человеческого духа, своеобразным духовным бастионом личности. Кто сосчитает, сколько людей благодаря религии смогли превозмочь тяжкое давление обстоятельств, не сломилось, сохранили в себе человека.

Атеист возразит: «Во имя чего? Всегда ли ради чего-то действительно стоящего?»

На это можно ответить следующим образом. Есть такие человеческие качества, например, мужество, стойкость, упорство, трудолюбие и т.п., которые ценны сами по себе, безотносительно к тому, в каких поступках и делах они проявляются (до известной степени, конечно). Именно в силу данного обстоятельства столь привлекательны мушкетеры — герои А. Дюма (мы восхищаемся Атосом, Портосом, Арамисом, д`Артаньяном, как бы закрывая глаза на то, что служат они ничтожному королю, не очень симпатичной в человеческом смысле королеве и выступают против Ришелье — фигуры исторически весьма значительной). Точно также обстоит дело и с оценкой религиозных качеств. Возьмем для примера трагическое лицо русской средневековой истории протопопа Аввакума, сожженного живьем в Пустозерске во время царствования царя Алексея Михайловича. Ведь он пошел на мученичество и страшную смерть из-за того, что не был согласен с некоторыми изменениями в церковных догмах и обрядах, введенных патриархом Никоном (сюда входила и такая «мелочь», как смена положения перстов при крещении). Но у кого повернется язык говорить об Аввакуме с пренебрежением, или, тем более, с осуждением. Его стойкость, мужество, непреклонность, верность собственным убеждениям вызывает не просто понимание, а уважение и почтение. Перед такими людьми склоняют головы.

Но, с другой стороны, величие духа, воспитанное на вере, сплошь и рядом проявляет себя при защите действительных нравственных ценностей. Многократно свидетельствующая об этом мировая история дает основания и для вывода о том, что зло апеллирует к религии чаще всего формально (следовательно, лицемерно) в действительности злом движут какие-то иные, не религиозные мотивы (известно, что Иван Грозный нарочитой набожностью прикрывал природную жестокость своей натуры).

Религия в любых ее формах всегда выступала мощным фактором коллективного сплочения людей: от масштаба рода, племени до масштаба народа, нации, государства. Конечно, эта культурническая функция религии проявляла себя исторически противоречиво: сближая людей одной общности, религия могла разъединять их с людьми другой общности, причем история знает случаи, когда данное противоречие, подпитываемое не религиозными факторами (экономическими, этническими, политическими) разрастались до масштаба мирового (те же Крестовые походы). И все-таки для религии, в ее историческом движении, характерна тенденция к преодолению человеческой розни. Во всяком случае, коренные догматы буддизма, христианства, ислама призывают, как минимум, к взаимному терпению. Если же иметь в виду межличностные отношения, то рекомендуем понаблюдать за верующими, находящимися в храме во время богослужения. Они могут совсем не знать друг друга, но всех их в этот момент объединяет общая духовная связь — уравнивающая, примиряющая, всепрощающая, снижающая гордыню каждого.

Немаловажным представляется также следующий факт: религия в ее развитой форме (которую демонстрируют в первую очередь мировые религии) помогает верующим поддерживать равновесие между плотью и духом или, если выразиться резче, выдерживать напор плотского на духовное. Конечно, ту же функцию способно выполнять нравственное сознание человека, но все дело в том, что в представлении религиозных людей подлинно нравственное в человеке есть проявление божественного.

Наконец, факты истории свидетельствуют о том, что различные религии (но в первую очередь мировые) нередко выступали мощными концентратором и формой проявления культуры вообще, и в этом качестве выполняли благородную миссию как по отношению к верующим, так и не верующим. К примеру, только с христианством пришли на Русь письменность, образование и высокая греческая культура. И если учесть, что в основу такого емкого социологического понятия как цивилизация, специалисты кладут тот или иной тип культуры, то тем большее значение приобретает факт наличия прямой связи четырех наиболее крупных современных цивилизаций (Западной, Европейско-Азиатской, Ближневосточной и Азиатской) с соответствующими религиями или их конфессиями (католицизмом, православием, исламом и буддизмом).

Ответ на вопрос о специфике и сущности религии напрямую зависит от философской позиции отвечающего — материалистической или идеалистической. Предлагаемая ниже трактовка религии исходит из материализма, но при этом автор искренне признает право на иное истолкование рассматриваемого явления.

В атеистической литературе специфическим признаком религии называется вера в сверхъестественное, понимаемое как находящееся вне научного объяснения. Соглашаясь в принципе с таким определением, обращаем все же внимание на его некоторую двусмысленность: необъяснимое, с точки зрения науки сегодня, допускает появление возможности такого объяснения завтра. Считаем, что более точным выражением специфики религиозного феномена является констатация факта удвоения мира в сознании верующего человека, при этом «второй» мир в религии, в отличие от «второго» мира в искусстве, воспринимается верующими как существующий, так сказать, объективно, хотя и не дающийся им непосредственно. В обыденном языке этот второй мир (назовем его ирреальным) именуется «загробным», «потусторонним», «небесным» и т. п. (у древних греков он был одновременно небесным, точнее, поднебесным, где живут боги, и подземным, где обитают тени умерших людей). Ирреальный мир может представляться верующим много хуже реального (как синоним ада без рая), или много лучше его, наконец, как сочетание лучшего и худшего, но всегда загадочным, непонятным, а главное, неподвластным простому смертному. Олицетворением этого мира в более или менее развитых религиях выступают духовные сущности — боги. Будучи беспомощным перед ирреальным миром и его полномочными представителями — богами, человек, однако, согласно религиозной точке зрения, может вступать с ними в особые отношения и при соблюдении определенных условий добиваться божественного расположения, распространяющегося очень далеко, вплоть до ниспослания верующему бессмертия, или грядущего воскресения после смерти с последующим вечным блаженством. К «определенным условиям» же относятся молитвы, жертвоприношения, наконец (в развитых религиях), особый — праведный — образ жизни.

Но специфические признаки религии сами по себе еще не выявляют ее сущности, предполагающей объяснение религиозного феномена. Уделим внимание этому вопросу.

Сущность религии достаточно убедительно, на наш взгляд, раскрыл в середине XIX в. немецкий философ-материалист Л. Фейербах. С его точки зрения (которую, повторяю, мы разделяем), источник религии сугубо земной, человеческий. Представление о боге есть фактически представление человека о самом себе, как родовом существе. Свои собственные родовые характеристики (разумность, универсальность, способность к творчеству, тягу к истине, добру и красоте и т.д.). человек отрывает от себя, окутывает фантастическим флером и переносит на выдуманную персону — бога. Религия при таком объяснении предстает неадекватной, или, как говорят философы, превращенной (мы сознательно избегаем слова «искаженной») формой осознания человеком своего бытия.

При конкретизации этого вопроса естественным образом возникает необходимость показать причины религиозного удвоения мира. Самой первой, и, в известном смысле, главной причиной является осознание человеком неизбежности своей ранней или поздней смерти. Как выразился один философ, данное обстоятельство служит тяжелой платой за разум и накладывает глубокий отпечаток на мировоззрение людей. Но человеческое сознание не может мириться с перспективой смерти и ищет ей компенсацию. В роли такой компенсации и выступает религия.

Попутно заметим, что рассматриваемая причина не привлекла серьезного внимания специалистов в области атеизма. Считалось, что страх перед смертью можно преодолеть в духе остроумного (но не решающего проблему) рассуждения древнегреческого философа Эпикура: «Пока я жив, смерти нет, а когда она придет, меня уже не будет».

Кроме названной, есть и другие причины, вызвавшие религию к жизни и поддерживающие ее существования, но все они, в известном смысле, создают условия для действия первой причины, выступают факторами ее обеспечения. К этим факторам относим, в первую очередь, слабость человека перед природой (или, что то же самое, недостаточное развитие производительных сил, дающих человеку средства существования). Понятно, что в наибольшей степени рассматриваемый фактор заявил о себе на ранних ступенях развития общества, в дальнейшем же он исторически «пульсировал» (усиливал или ослаблял свое действие),

Второй фактор связан с ограниченностью человеческого познания, особенно сильно дававший о себе знать, опять-таки, в древности и в средневековье, когда еще не сложилась наука в строгом смысле слова. Известно, что человеческое сознание обладает активностью, и когда ему не хватает объективных знаний о мире, оно начинает «выдумывать» их (по точному выражению одного философа, «на место действительных связей ставятся связи вымышленные», каковыми и представляются в свете рассматриваемого фактора «связи» религиозные).

Отметим, что в атеистической литературе этому фактору уделяется немало внимания, но истолковывается он с долей упрощения. Приведем типичное рассуждение на этот счет из популярных пособий по атеизму: «Человек создал бога из тех сил природы, которые господствовали над ним и которые он не умел объяснить». В действительности первобытный человек был уверен в том, что он знает и понимает природу, другое дело, что это знание и понимание были не научными, а мифолого-религиозными.

Но, так или иначе, становление религиозного сознания было связано с недостатком объективных знаний о природе, и этот фактор ощущался на протяжении всей истории религии и ощущается до сих пор: религиозность прочнее удерживается в малообразованной среде. Сложность вопроса, однако, заключается в том, что в цивилизованном обществе во все времена к религии были причастны и весьма образованные люди. Разгадку этого парадокса нужно искать в том факте, что знание расширяет границы непознанного, поэтому образованный человек куда глубже, чем необразованный, понимает, сколь беспределен, сложен и непонятен мир. А, с другой стороны, на него производит сильное впечатление наличествующая в мире законосообразность. Следовательно, у образованного человека есть много причин задумываться над первоосновами мира, в том числе под углом зрения религиозного к ним подхода. Известно, что академик А. Д. Сахаров был неверующим человеком, в то же время он не скрывал, что его воображение поражает какая-то глобальная гармоничность Вселенной. Откуда она?

Еще в конце прошлого столетия многие авторитетные умы полагали, что наука выступает альтернативой религии и, в конце концов, вытеснит ее. Сейчас всерьез никто так не считает, ибо время показало, что наука и религия составляют равновесную пару, не только не мешая друг другу, а, в известном смысле, дополняя.

Наконец, еще один фактор, определивший возникновение религии и поддерживающий ее существование, связан с несовершенством социального мира. Философы для наименования этого явления используют термин «отчуждение». В более точном толковании отчуждение означает такое стечение обстоятельств, при котором продукты человеческой деятельности (понимаемые в самом широком смысле) оборачиваются против самого человека. Примеры на этот счет можно приводить самые разнообразные: от древнего охотничьего копья, превратившегося в орудие человекоубийства, до современного оружия массового уничтожения людей (атомная, нейтронная бомбы и пр.); от тиранической власти племенного вождя до тоталитарного государства фашистского типа. Человеческий дух ищет компенсацию отчуждению и, не находя ее в земной жизни, переносит в потусторонний мир. Правда, в период Европейского Просвещения (XVIII в.) все большую популярность стал приобретать взгляд, что отчуждение преодолимо усилиями самого человека, без помощи религии. В это же время немецкий философ И. Кант обосновал концепцию, согласно которой высокая моральность как атрибут подлинной человечности не зависит от бога и полностью определяется собственной (автономной) природой человека. К сожалению, последующие события Нового и Новейшего времени — классовые битвы, революции, мировые войны, геноцид тоталитарных режимов в отношении собственных народов, наконец, экономические кризисы и экологические катастрофы в значительной степени развеяли просветительские надежды, и вновь обратили взоры миллионов людей к религии как к спасительнице.

Подводя итог обзору причин, породивших и питающих религию, можно сказать следующее. Самая первая причина, которую мы назвали «закваской» религии (неприятие человеком неизбежности смерти), как говорится, была, есть и будет, пока жив человек и род. Действие других причин (причин-факторов) исторически менялось и, в целом, к настоящему времени, видимо, несколько ослабело, но не настолько, чтобы можно было констатировать какой-то перелом. Поэтому нет никаких оснований считать религию «остаточным сознанием», к чему склоняются некоторые атеистически мыслящие авторы.

Но дело не только в этом. Очень многие верующие стараются не вникать в глубинный смысл религиозных догматов, их привлекает религия в живой своей наполненности, религия как явление культуры. Как говорят мудрые люди, есть ли Бог, или нет его — вовсе не обязательно об этом думать, но надо всегда иметь «Бога в душе» (т.е. оставаться человеком). Обращение к религии помогает миллионам верующих не потерять этого «Бога в душе». Кроме того, повторяем, через религию люди часто воспринимают и всю другую культуру. Игнорировать этот факт, значит, не понимать многого в современном мире.

5. Другие проявления культуры

К другим проявления культуры, в соответствии с ее определением, следует в первую очередь отнести общую постановку и состояние образования и просвещения в каждой данной стране. Ведь через них происходит воспроизводство духовности и создаются условия для ее дельнейшего обогащения.

Но образование и просвещение неотделимы от науки, можно даже сказать, что в современном обществе они в первую очередь «работают» на нее. При всем при том, однако, отнесение науки к области культуры не представляется безоговорочным. Социально-гуманитарное знание — это, в общем и целом, конечно, культура, в особенности если делать акцент на собственно гуманитарном знании (филологическом, искусствоведческом, психологическом, философском, социологическом, историческом). Если же речь идет о дисциплинах иного профиля (т.е. преимущественно о естествознании и техническом знании), то они слишком специальны (читай, односторонни), и далеки от человека (изучают вещи, а не людей), чтобы приписывать им атрибут культуры. Более того, узкая специализация и высокий профессионализм в этих областях научного познания, не дополняемые гармонично другими проявлениями духовности (искусством или гуманитарным знанием), могут отдалять науку от культуры. Вместе с тем в широкой исторической перспективе прогресс науки в целом можно считать одним из показателей развития культуры. То же самое правомерно утверждать в отношении техники: в собственном смысле это, конечно, еще не культура, и возможны даже противоречия между техникой и культурой. Но, если смотреть на технику исторически, то ее достижения неотделимы от развития культуры. В обоих случаях исторический аспект высвечивает движение творческой мысли и свидетельствует о преодолении узкой специализации и узкого профессионализма, без чего культурный прогресс невозможен.

Подобные аналогии можно продолжить: относить, скажем, политику и право целиком к явлениям культуры, значит, стирать различия между культурным, с одной стороны, и общественным вообще, с другой, т.е. неоправданно расширять сферу культуры. Но исторические достижения в этой области, например, феномен демократии в Древней Греции, или право в Древнем мире — это уже демонстрация культуры.

В отношении политики и права, при характеристике их в контексте культуры, помимо исторического аспекта, появляется еще один, касающийся их повседневного проявления. Речь идет о степени укорененности в массовом сознании и массовом поведении уже принятых обществом форм политической и правовой жизни, что именуется в обиходе, соответственно, политической и правовой культурой.

Особый аспект культуры — биологическое существование и здоровье человека. Несомненно, состояние здравоохранения в обществе, особенно если к этому вопросу подходить исторически, есть показатель культурности общества. Что касается профилактики болезней и поддержания нормального биологического состояния граждан, то все это входит в понятие «здоровый образ жизни», которое очень близко по значению к понятию «культура». Тренинг же тела (неотделимый, согласно известному афоризму, от тренинга души: в здоровом теле здоровый дух) давно уже получил непосредственно «культурническое» наименование — «физическая культура».

И так — во многом другом. Можно говорить о культуре быта, культуре речи, культуре общения, культуре погребения (умерших), культуре виноделия и винопития (потребления спиртного), культуре отправления культа (не совпадающей с религией и религиозностью как явлениями культуры), культуре приема гостей, чайной церемонии (культуре чаепития у японцев), икебане (культуре формирования букетов у тех же японцев), культуре дипломатических приемов и т.д., и т. п. В обобщенном виде эти «снятые» с жизни моменты проявления культуры найдут отражение в последующих разделах пособия (прежде всего в теме «Культурное восхождение человечества»).

6. Конспект содержания

Культурология как учебная дисциплина, история и задачи преподавания культурологии в высшей школе России.

Четыре основных значения понятия культуры (как возделывания земли, как всего искусственно созданного в отличие от всего естественно данного, как совокупности материальных и духовных ценностей и как меры проявления человеческого в человеке). Культура как способ и степень освоения человеком условий своей жизни.

Искусство как наиболее «культурническое» проявление культуры. Эстетическое и художественное. Два взгляда на сущность эстетического (объективистский и субъективистский). Эстетическое как взаимодействие объективного и субъективного. Искусство как концентрированное проявление эстетического. Удвоение мира в искусстве и объяснение потребности в таком удвоении. Специфические признаки искусства (предмет искусства, язык искусства, образ в искусстве, значение вымысла, авторской позиции и формы в искусстве, функции искусства). Роды (виды) искусства.

Мораль как явление культуры. Специфический моральный способ воздействия на человека (через его сознание). Моральное равенство людей и отражение этого равенства в «золотом» правиле нравственности. Специфика моральной нормы (в отличие от правовой). Общечеловеческое и конкретно-социальное в морали. Мораль — как индикатор благополучия — неблагополучия в обществе. Моральные понятия (добро и зло, справедливость, долг, совесть, честь и достоинство).

Религия как феномен культуры (религиозный способ возвышения над реальностью и опора на него, единение людей в религии, концентрация в религии и через религию других форм культуры, религиозные корни современных цивилизаций). Удвоение мира в религии и объяснение потребности в таком удвоении. Религиозная вера как компенсация неизбежности ранней или поздней смерти человека. Взаимодополнение научного и религиозного объяснения мира в сознании верующих людей. «Бог в душе» как выражение духовности (культурности) любого человека.

Другие проявления культуры (постановка образования и просвещения, состояние медицины и медицинского обслуживания, физическая культура и спорт, культурнические аспекты развития науки и техники, понятия политической и правовой культуры).

Тема II.
Миф как изначальный и всеобщий (синкретический) феномен духовной культуры

1. Общая характеристика мифа

Миф — от mythos (греч.) буквально сказание, предание. Этим словом обозначается форма мировоззрения древних людей, а более точно, еще не вышедших из стадии первобытнообщинного (или родового) строя (в обычном словоупотреблении миф — просто вымысел).

Интерес к мифу в Европе появился в эпоху Возрождения, когда заново стало открываться духовное наследие Античной Греции и Рима. Первоначально к мифам относились как к забавным выдумкам, нашедшим в силу стечения исторических обстоятельств отражение в древнегреческой и древнеримской литературе и ваянии. Собственно, европейцев, выходящих из средневековья, интересовали не сами мифы, а как раз их художественное воплощение. Уже в Новое время (XVIII — XIX вв.) историки и этнографы открыли для себя мифы и других народов, причем не только «мертвые» мифы предков современных германцев, славян, индийцев, китайцев, но и вполне «живые» мифы североамериканских индейцев, или жителей Полинезии, еще находящихся в ту пору на стадии родового строя. Со всей очевидностью стало ясно, что мифологический период был в истории любого народа, и что мифы — интереснейшее явление в культурной истории человечества. В частности, исследователи с удивлением констатировали, что, хотя миф похож на искусство, но это не искусство; бросалось в глаза сходство мифа с религиозными верованиями, но опять-таки, полностью отождествить миф с религией не удавалось; обнаружились в мифе элементы философствования, но и философией его назвать было нельзя. В конце концов исследователи пришли к выводу, что миф — это особый вид духовности, «особость» которого заключается в том, что он представляет собой изначальную (в смысле, исторически самую первую) форму духовной культуры, синкретично (слитно, нерасчлененно) содержащую в зародышевом состоянии все последующие формы (в первую очередь религию и искусство).

Но все-таки как определить миф? А.П.Чехов однажды с долей шутки сказал, что самое лучшее описание моря он нашел в сочинении одной гимназистки: «море было большое». По той же аналогии скажем, что лаконичное, и, в общем-то, правильное определение мифа дал на экзамене один студент-заочник: «Миф — это сказка, которую принимают за правду». Оттолкнемся от этого определения и, преодолевая его нестрогость и «школьность», попытаемся проанализировать миф.

Действительно, по понятиям современного человека, миф — это сказочное повествование, которое, однако, сказитель (мифотворец) принимает за «чистую монету». Происходит это потому, что тогдашний человек не располагал научными знаниями о мире, следовательно, не мог научно объяснить явления окружающей природы. Но сознание требовало объяснения (в силу своей активности), и потому человек прибегал к вымыслу (и в наше время разного рода слухи и домыслы, подчас самые невероятные, появляются при дефиците достоверной информации). Парадокс заключается в том, что «мифологический» человек не подозревал о своей познавательной ограниченности, напротив, был уверен в том, что знает о мире все, принимая мифические представления за истинные (о чем мы уже вели речь в иной связи).

Далее, нужно иметь в виду, что в мифологическую эпоху абстрактное мышление, т.е. мышление в собственном смысле слова, еще не отделилось от конкретно-чувственного восприятия мира, проще говоря, для первобытного человека размышлять, означало образно представлять, а образно представлять — означало думать, размышлять (отсюда сходство мифа с искусством). Больше того, то и другое, взятые в своей слитности, были неотделимы от каких-то ритуальных обрядовых действий (иными словами, человек выражал свой внутренний мир, делая какие-то телодвижения, совершая действия с какими-то предметами).

Наконец, первобытный человек не выделял себя из природы и переносил на природу свои представления о человеческом мире, вследствие чего природа у него представала как живая (вспомним, что герой документальной повести В. Арсеньева «Дерсу Узала» — нанаец Дерсу всех зверей, птиц и даже растения называет «люди»).

В результате всех этих обстоятельств восприятие родовым человеком сил, свойств и других явлений природы, а также феноменов общественной жизни порождало в его голове причудливые картины, о которых сегодня можно сказать словами «нарочно не придумаешь». Например, космос, мироздание могли представать в мифе в виде великана, из частей которого слагались отдельные фрагменты мира; тотемы (мифологические предки людей) могли являть собой существа, имеющие двойную природу — зооморфную и антропоморфную, и легко менять облик; болезни приобрели в мире вид чудовищ, сила выражалась многорукостью, хорошее зрение — многоглазием и т. п.

Целый ряд тем, мотивов, сюжетов повторяются в мифах разных народов, в чем видится принципиальная общность условий, порождающих мифы, и проблем, стоящих в то время перед людьми (при всем разнообразии и несхожести их конкретных проявлений). Наиболее древними являются мифы о животных. В этих мифах варьируется мотив происхождения людей от животных, и наоборот, содержатся объяснения тех или иных признаков и повадок животных.

Очень древними признаются мифы о происхождении солнца, луны и звезд (так называемые солярные, лунарные и астральные мифы). Согласно этим мифам, светила либо когда-то были людьми, либо их кто-то создал (боги, герои).

Центральную группу мифов — уже более поздних и развитых, составляют мифы о происхождении мира, вселенной (космогонические мифы) и человека (антропогонические мифы). Ответы на эти вопросы даются следующие: либо земная твердь и небеса со всеми их атрибутами и живыми обитателями созданы сверхъестественным существом (богом, колдуном), либо они сформировались из бесформенного и вообще какого-то однородного состояния (хаоса, мрака, воды), развились «эволюционно», вылупились из яйца и т. п.

Обычно в космогонические мифы вплетаются теогонические сюжеты (о происхождении богов). Сравнительно поздние мифические образования — о загробном мире, о судьбе. К ним примыкают эсхатологические мифы — пророчества о конце света, всеобщей катастрофе и т. п.

Особое место в мифологии занимают мифы о происхождении культурных благ: огня, ремесел, земледелия, а также правил, обычаев, обрядов и т. п. Введение этих благ, либо их первоначальное культивирование, приписывается культурным героям.

К рассматриваемой группе мифов примыкают так называемые близнечные мифы, в которых герой как бы раздваивается на братьев — доброго, благожелательного к людям, и ему противоположного — злого.

Наконец, надо выделить календарные мифы, символически воспроизводящие различные природные циклы, например, смену времен года (в виде умирающего и воскрешающего бога, героя и т.п.).

Рассмотрим подробнее вопрос о соотнесении мифа с религией и искусством. Повторяем, миф и религию при не очень пристальном взгляде можно ошибочно отождествить, поскольку ряд их признаков идентичны (см. раздел о религии). При более строгом подходе предположение о тождестве снимается, ибо все-таки удается найти различия. Их можно свести к двум пунктам: миф возник в ответ на потребность в объяснении мира, а религия — как позыв к духовной компенсации неизбежности смерти; в мифе человек воспринимает мифологизированный мир как естественный, в религии — как сверхъестественный (с которым, однако, можно «договориться»).

Но, настаивая на этих принципиальных различиях мифа и религии, следует все-таки еще раз обратить внимание на их сращенность, не позволяющую провести четкую грань между ними в каждом конкретном случае, особенно если речь идет о соотношении мифа и ранних религий. Самыми ранними религиями считаются анимизм (одушевление явлений природы, физических объектов вообще), фетишизм (почитание тех же самых явлений и объектов), тотемизм (поклонение животному, считающемуся прародителем рода, племени) и магия (совокупность представлений и действий, с помощью которых, якобы, можно повлиять на анимизированный, фетишизированный и тотемизированный мир). Но все признаки этих религий являются одновременно и в равной степени признаками мифа (не случайно при характеристике последнего мы их, так или иначе, касались). Миф и более поздние — так называемые национально-государственные религии (например, древнеегипетская или древнегреческая) также оказываются по содержанию во многом совпадающими, но уже при более или менее выраженной дифференциации их специфики (см. выше). Что касается мировых религий, то каждая из них — буддизм, христианство и ислам — впитала множество мифов, подвергнув их, однако, переработке, догматизации, и подчинив тем самым своей функциональности. В этих религиях мифические образы приобрели символическое значение, а сами мифы наполнились назидательным смыслом, предполагающим достаточно четкое различение добра и зла (что для «классического» мифа нехарактерно).

Нахождение пунктов различия между мифом и искусством представляется задачей более легкой, чем между мифом и религией. Собственно, самый существенный пункт «ухвачен» в ответе того студента, который назвал миф сказкой, принимаемой за правду: ведь сказка — это жанр художественного народного творчества (фольклора). К этому можно добавить, что в мифе чувственно-образная типизация объекта производится мифотворцем стихийно-бессознательно, а в искусстве она осуществляется художником на основе целевой установки (хотя реализация этой установки тоже происходит, в значительной степени, интуитивно-бессознательно). Но в историческом генезисе миф и искусство (словесно-игровые его жанры) также были сращены. В частности, той же сказке предшествовал миф, но попробуйте отыскать такую сказку, которая больше бы тяготела к мифу, и наоборот (решить эту задачу — это все равно, что определить с точностью до метра, где речная вода становится озерной или морской).

Искусство, возникнув из мифа, долгое время пользовалось его языком и его содержанием. Причем, вывод этот в первую очередь касается так называемого героического эпоса (примеры: древнегреческий эпос «Илиада» и «Одиссея», древнеиндийские эпосы «Махабхарата» и «Рамаяна», карело-финский эпос «Калевала», калмыцкий эпос о Манасе, армянский эпос о Давиде Сасунском, русские былины, ближневосточный эпос «Шахнаме»). Но в последующие эпохи, когда произошла «демифологизация» искусства, оно, тем не менее, никогда с мифом не порывало, а иногда вновь обращалось к нему лицом (например, в творчестве Дж. Джойса, Ф. Кафки, Г. Маркеса, А. Ануя).

В заключение соотнесем миф еще с одним близко стоящим к нему явлением духовной жизни — легендой (преданием). В отличие от мифа легенда всегда повествует только о прошлом и имеет в своем содержании какое-либо реальное историческое событие (хотя и «обогащенное» молвой) с реальными персонажами (по крайней мере, центральными).

Некоторые из мифов также могут быть связаны с какими-то действительными, как правило, неординарными событиями в жизни людей (природными катаклизмами, войнами), но лишь внешним образом — в качестве пускового момента, обусловившего всплеск народной фантазии, привносящей в миф чисто «мифическое» содержание. Немаловажным представляется также то обстоятельство, что миф как таковой значительно древнее легенды (последняя возникает уже в «историческое» время, когда миф постепенно исчезает или переходит в эпос, сказки, поверья и т.п.).

2. Мифы Древней Греции

Мифологический период пережили в своей истории, как уже указывалось, все народы мира. Но почему в курсе культурологии особое внимание уделяется мифам Древней Греции? Дело в том, что эти мифы дошли до нас наиболее полно, что, в свою очередь, оказалось возможным благодаря их ранней записи, а главное, отражению в искусстве (о чем речь уже была).

Мифы германских и славянских народов не могли столь детально и прочно запечатлеться в исторической памяти людей, поскольку временной разрыв между расцветом мифологии и появлением письменности у этих народов оказался чересчур большим. А главное, письменность к ним пришла извне (из той же Греции и Рима) вместе с христианством, которое постаралось вытеснить местную мифологию как проявление язычества. Но есть еще одна причина, ставящая греческую мифологию в преимущественное положение по сравнению с другими, — это весьма высокий уровень ее развития, дающий ей право именоваться своего рода мифологической классикой. Мифы Древней Греции отличаются большой жизнеутверждающей силой, ясностью содержания, яркостью образов, особой ролью человека в сюжетах — как гордого, сильного, свободолюбивого, деятельного существа, живущего полнокровной жизнью. Возможно, эти характеристики в какой-то степени были приданы им, или, по крайней мере, усилены средством транслирования их последующим поколениям, т.е. искусством, но данное обстоятельство не меняет существа дела. «Почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень?» — писал К. Маркс о древнегреческом искусстве, подчеркивая при этом, что мифология составила «не только арсенал» этого искусства, «но и его почву».

Таким образом, мифы Древней Греции имеют непреходящее культурное значение. Из их сокровищницы человечество черпало и черпает до сих пор многочисленные образы, понятия, сюжеты, символы и т.п., и знание греческой мифологии — один из признаков культурности человека.

Боги и их деяния

ТЕОГОНИЯ. Изложение греческих мифов начнем с «родословной» языческих богов — теогонии (неотделимой от космогонии — понимания мироздания).

Вначале существовал вечный безграничный Хаос. Из Хаоса возникла богиня Земли Гея, и стал формироваться остальной мир. От брака Геи с богом неба Ураном родились могучие и грозные титаны, которые продолжали творение: от брака титана Океана и богини Фетиды возникли реки, титан Гиперион и богиня Тейя дали миру Солнце — Гелиоса и Луну — Селену.

Но Уран стал бояться своих детей — титанов и заключил их в подземелье. Однако, самый младший из них Хрон (Время) хитростью низвергнул отца и отнял у него власть.

В свою очередь Хрон стал остерегаться собственных детей и потому проглатывал их новорожденными, но его жена Рея уберегла от такой участи самого младшего — Зевса. Когда тот вырос, он заставил отца вернуть поглощенных братьев и сестер — Деметру, Геру, Аида, Посейдона. Объединившись, дети Хрона начали борьбу с ним, закончившуюся их победой. Затем они поделили мир: самому могущественному Зевсу (в Римской аналогии — Юпитеру) досталось небо, Посейдону (Нептуну) море, Аиду (Плутону) подземное царство мертвых Тартар (отсюда происходит русское выражение «провалиться в тартарары»). Земля же осталась в общем владении.

Зевс стал отцом Аполлона (Феба) — бога-покровителя искусств (на здании Большого театра в Москве Аполлон изображен с лирой в руке), Артемиды (Дианы) — богини охоты, Афины (Минервы) — богини мудрости, Ареса (Марса) — бога войны, Гефеста (Вулкана) — бога металлургии и кузнечного дела, Диониса (Вакха) — бога вина и празднеств с возлияниями (отсюда пошло слово «вакханалия»), Гермеса (Меркурия) — бога торговли (он же посланник богов и покровитель путешественников).

Гею, Урана, Хрона принято считать архибогами, а Зевса, его братьев, сестер и его детей (но не всех, а только названых) — первобогами. К первобогам причисляется также рожденная от Урана из пены морской богиня любви и красоты Афродита — Венера (по другой версии она все-таки дочь Зевса). Первобоги живут на Олимпе и блаженствуют, вкушая «божественные» амброзию и нектар.

Низший отряд божеств — младшие боги. Их множество, и все они олицетворяют собой либо какие-то явления природы, либо явления из жизни людей. Некоторые из младших богов помимо собственных имен имеют имена нарицательные. Например, мойры — богини судьбы, иринии — богини мести, нимфы — богини природных объектов (гор, лесов, полей, рек, озер), музы — богини искусств (муз девять, в том числе Мельпомена — муза трагедии, Терпсихора — муза танцев, Клио — муза истории, Урания — муза астрономии).

Боги всех рангов завязывают между собой и с людьми сложные отношения, в которых находится место и любви, и дружбе, и смертельной ненависти. Уделим внимание некоторым из подобных сюжетов.

ИО. Полюбил Зевс прекрасную смертную женщину Ио, но, чтобы скрыть свою страсть от жены Геры, превратил Ио в корову. Гера распознала обман и наслала на Ио чудовищного овода. Гонимая оводом Ио-корова пробежала в муках многие земли и страны, и только в Египте вернулся к ней прежний человеческий облик. Из рода Ио впоследствии вышел самый могущественный греческий герой Геракл.

АКТЕОН. Охотился юноша Актеон в лесу и случайно наткнулся на спящую в скальном гроте богиню Артемиду. Проснулась богиня и, разгневанная тем, что простой смертный смог так запросто увидеть ее, бессмертную, превратила его в оленя. Актеона затравили собственные собаки.

АРАХНА. Нравилось богине Афине заниматься ткачеством, никто не мог сравниться с ней в этом искусстве. Все же однажды соперница богине нашлась — смертная женщина Арахна. Не проиграв, но и не выиграв состязание, Афина с досады превратила Арахну в паука. Его удел — всю жизнь ткать паутину (до сих пор «арахна» — иносказательное обозначение паука; специалист-биолог, изучающих паукообразных, называется арахноведом).

ПИГМАЛИОН. Художник с Кипра Пигмалион изваял из слоновой кости статую женщины и влюбился в нее. Принес Пигмалион в жертву Афродите белую телку и стал молить богиню оживить статую. Растроганная Афродита приняла жертву и уважила просьбу скульптора. Пигмалион обрел красавицу жену и был тем счастлив (вспомним по этому поводу пьесу Б. Шоу «Пигмалион», и поставленный по этой пьесе красивый американский мюзикл, шедший на экранах России под названием «Моя прекрасная леди»).

НАРЦИСС. Юноша-красавец Нарцисс с надменной холодностью отвергал любовь преклоняющихся перед ним женщин. Не принял он в дар и сердце одной из нимф. Та прокляла его «Полюби же и ты, и путь тебе не ответят взаимностью». Проклятью вняла Афродита и сделала так, что Нарцисс влюбился в себя, увидев в воде собственное отражение. Этого испытания он не вынес и умер. На месте, где Нарцисс склонил голову к воде, вырос прекрасный цветок (отсюда и название известного вида цветов — нарциссы, и употребление понятия «нарциссизм» для обозначения самовлюбленности и самолюбования).

ФАЭТОН. Сын бога Гелиоса (Солнца) Фаэтон упросил отца позволить ему самому прокатиться на его колеснице. Но не удержал Фаэтон огнедышащих коней, понеслись кони, сжигая своим дыханием все на своем пути. Дым заволок землю, вскипела вода в реках и озерах. Беде не дал разрастись Зевс: метнул он молнию в колесницу Гелиоса и разрушил ее. Бездыханное тело Фаэтона упало в воды реки Эридана (по одной из версий — Западной Двины). А фаэтоном еще в прошлом веке называли тип повозки-экипажа. В основе мифа некоторые исследователи усматривают столкновение в далеком прошлом Земли с астероидом.

МИДАС. У Бога Диониса в свите был сатир Силен (существо с человеческими и козлиными признаками). Однажды Силен захмелел и, отстав от своих, заснул. Нашли его крестьяне и, связанного цветочной лозой, отнесли царю Мидасу. Тот приказал освободить сатира от пут и оказал ему всяческие другие услуги и почести, а потом сам отвел к Дионису. Бог предложил Мидасу самому выбрать награду за столь богоугодное деяние. Выбор царя оказался неординарным: «Хочу, чтобы все, к чему я буду прикасаться, обращалось в золото».

А затем для Мидаса настали кошмарные дни, он не мог ни есть, ни пить, ни умываться, ибо еда, вино, вода — превращались в золото. И только после страстных молений несчастного Дионис согласился взять свой дар обратно (имя Мидаса стало символом безрассудной жадности).

ПАНДОРА. Недовольный людьми, Зевс решил принести людям несчастья с помощью специально сотворенной для этой цели женщины Пандоры. Афина соткала ей одежду, Афродита наделила прелестью, а Гермес дал ума и лживости. Пандора вышла замуж за брата титана Прометея Эпиметея, у которого в доме хранился сосуд с заключенными в нем бедствиями. Однажды Пандора тайно сняла с сосуда крышку, и разлетелись бедствия по свету, только одна надежда осталась на дне — потому что крышка сосуда захлопнулась. Имя Пандоры с тех пор стало символом глупого женского любопытства, приводящего к беде, а выражение «раскрыть ящик Пандоры» приобрело сходное значение со словами «выпустить джина из бутылки».

ЕВРОПА. Приглянулась Зевсу дочь финикийского царя Европа, и решил он ее похитить. А чтобы девушка не испугалась громовержца, он принял облик прекрасного быка с золотистой шерстью. Бык ласкался к Европе, и она пошла за ним. Сопровождаемые самим Посейдоном бык и сидящая на его спине Европа переплыли море и вышли на Критский берег. У Европы от Зевса родились три сына (а именем ее стал называться материк).

НИОБА. Гордая жена царя Фив Ниоба, имевшая семь дочерей и семь сыновей, отказалась однажды приносить жертвы Аполлону и Артемиде. В отместку Аполлон расстрелял из лука всех сыновей Ниобы, а Артемида расправилась точно также с шестью ее дочерьми. Последняя дочь укрылась в коленях у родительницы, но и эту, седьмую, не пощадила богиня-охотница. Окаменела от горя Ниоба, а имя ее стало символом скорбящей матери.

АДОНИС. Полюбила Афродита прекрасного юношу Адониса, но однажды на охоте Адонис был смертельно ранен разъяренным кабаном. Не могла смириться с такой потерей богиня. Упросила она Зевса дать повеление Аиду отпускать ежегодно на полгода Адониса из царства мертвых в царство живых, где бы она могла насладиться с ним счастьем совместной жизни.

Согласно этому мифу, с выходом Адониса из Тартара природа расцветает, а с возвращением в Тартар — увядает.

ПЕРСЕФОНА. У богини плодородия Деметры родилась от Зевса дочь Персефона. Став взрослой, приглянулась она владыке подземного царства Аиду, и, без ведома родителей, он увлек ее в свои чертоги и сделал своей женой. Опечалилась мать, покинула светлый Олимп и, облачившись в траурные одежды, стала бродить неприкаянная среди смертных.

Всякий рост на земле прекратился. Облетели листья на деревьях, пожухли травы, не дали урожая поля, сады и виноградники.

Спохватился Зевс, и принял компромиссное решение: две трети года Персефона будет жить с матерью, а одну треть — с мужем.

А на Деметру снизошло успокоение, и она вернула земле плодородие.

По мнению исследователей, в этом мифе, как и в предыдущем, нашла отражение извечная смена времен года (впоследствии еще более сложным мифическим образом то же явление найдет отражение в евангельском повествовании о смерти и воскрешении Иисуса Христа).

ЭРОТ. Сын богини Афродиты Эрот (Амур, Купидон) — веселый, шаловливый и коварный мальчик — был посланником матери (наподобие того, как Гермес, посланником Зевса). Эрот без промаха стрелял из лука, не уступая в этом Артемиде и Аполлону, а те, в кого он попадал (ими могли быть как люди, так и боги), испытывали либо радость и счастье, либо страдания и любовные муки (в зависимости от капризов стрелка).

Всевидящий Зевс хотел, чтобы Эрота умертвили еще при рождении, но Афродита укрыла сына в дремучем лесу, где он и был вскормлен молоком львицы.

Вплоть до конца XIX в. изображение пухлого обнаженного малыша, вооруженного игрушечными луком и стрелами, служило в Европе наглядным символом любовной связи, а слово «эротика» («эрос», «эротизм») употребляется и поныне для обозначения комплекса половых влечений (наряду с уже ставшим более привычным словом «секс»).

Герои и их деяния

Особое место в Греческой мифологии занимают герои — люди полубожественного происхождения, совершавшие великие подвиги, причем благодаря не только физической, но и душевной силе. Но чтобы лучше понять этих персонажей, изложим содержащуюся в мифах «мифическую» хронологию человеческой истории.

ПЯТЬ ВЕКОВ

Первых людей боги создали тогда, когда среди них самих царил Хрон. Для людей это был золотой век. Жили они в спокойствии, согласии, и все наслаждались счастьем. Смерть снисходила к ним тихо и безболезненно, и после ее прихода они становились духами — покровителями новых поколений.

Второй род людей не был таким счастливым. Жили они в серебряном веке, большим умом не отличались, ссорились между собой и проявляли непочтительность к богам, отказывались приносить им жертвы. Пришедший к власти на Олимпе после Хрона Зевс уничтожил этот род людей, а души поместил в подземное царство. Но пребывают они там хоть не в радости, но и не в печали.

Третий род людей жил в медном веке. Были эти люди могучими, страшными и гордыми, земледелия не знали, уничтожали друг друга в междоусобицах.

Четвертый род людей жил в век героев. Эти люди в большинстве своем были благородными и справедливыми, но участь их оказалась плачевной: почти все они погибли в разных войнах, лишь единицы сохранились на островах Океана.

Пятый век (последний) — железный, ныне продолжающийся. Жизнь людей в этом веке безрадостная, их удел — изнурительный труд и необходимость терпеть горе и зло.

ПРОМЕТЕЙ. Титан Прометей в строгом «мифологическом» смысле не герой, а бог, но свою жизнь он посвятил служению людям, и потому судьба его — героическая. Похитил титан огонь у Гефеста и, не спросясь Зевса, передал огонь людям. Он же дал им знания, научил земледелию и ремеслу, письму и чтению. Вот за все это, а также за то, что, зная тайну судьбы самого Зевса, не пожелал открыть ее громовержцу, был прикован к скале в далекой Скифии.

Через какое-то время, надеясь, что дух Прометея сломлен, Зевс послал к нему Гермеса с заданием уговорить открыть тайну. В противном случае Зевс грозил ужесточить наказание — отправить титана в преисподнюю и держать там вплоть до того времени, пока кто-то добровольно не согласится заместить его в царстве Аида. Но Прометей остался непреклонен. Проходили века. Прометей был низвергнут в Тартар, затем вновь возвращен наверх. Ежедневно к нему, как и прежде прикованному к скале, прилетал орел и клевал его печень. За ночь рана заживала, а с утра все повторялось.

Но однажды появился у скалы могучий Геракл. Он убил хищную птицу и освободил титана от оков. И вновь возник возле титана Гермес. На этот раз ему удалось уговорить Прометея открыть тайну судьбы главного Олимпийца: «Путь не вступает в брак с Фетидой (морской богиней), ибо мойры (богини судьбы) вытянули жребий, согласно которому сын ее от Зевса будет могущественнее отца. Пусть отдаст Фетиду герою Пелею» (забегая вперед, скажем, что от брака Фетиды и Пелея родился Ахилл — герой Троянской войны).

Вместо Прометея в Аид (Тартар) согласился сойти кентавр Хирон (получеловек-полулошадь). Этим он избавлялся от страданий, которые причиняла ему рана, нечаянно нанесенная могучим Гераклом. А Прометей стал олицетворением свободы, бунтарства, неприятия сильных мира сего, самоотвержения ради всеобщего блага.

ПЕРСЕЙ. Однажды Зевс полюбил дочь царя Аргоса — Данаю, проникнув в ее покои в виде золотого дождя (этот сюжет воспроизведен в известной картине Х. Рембрандта «Даная»). От их сожительства родился сын Персей. Он рос и воспитывался при дворе царя Полидекта и, уже будучи молодым человеком, заслужил немилость царя тем, что заступился за мать, которую Полидект домогался. В отместку Полидект послал Персея добыть голову горгоны Медузы — женщины-монстра, на голове у которой вместо волос росли живые змеи; один взгляд на нее обращал глядевшего в камень.

Персею помогали боги: Гермес дал ему свой меч (только этим мечом можно было разрубить чешуйчатое тело горгоны); Афина снабдила героя блестящим щитом, глядясь в который, как в зеркало, Персей получал возможность приблизиться к медузе, не опасаясь окаменеть; от Аида он получил шлем-невидимку, крылатые сандалии и сумку, обладающую свойством изменять объем.

Путь к острову горгон знали их сестры — старые грайи, имевшие один глаз на троих, которым они пользовались поочередно. В момент передачи глаза от одной грайи к другой Персей перехватил его и потребовал от ослепших старух показать ему путь к горгонам. Грайи были вынуждены сделать это (иначе не видать бы им глаза). Персей одолел Медузу, глядясь во время боя с ней в щит. Из разрубленной шеи горгоны вместе с потоками крови вырвались и взвились в небо великан Хриасор и волшебный конь Пегас (образ которого впоследствии стал символом восхождения поэтов к известности и славе). Голову Медузы Персей спрятал в волшебную сумку.

На пути к дому Персей попросил гостеприимства и отдыха у брата Прометея титана Атласа, державшего на плечах небо, но тот грубо прогнал его (испугавшись, что сын Зевса похитит у него золотые яблоки с волшебной яблони). Обиженный Персей показал титану голову медузы, и с тех пор гора Атлас (в северной Африке) поддерживает небесный свод со всеми созвездиями.

Пролетая над Эфиопией, герой увидел прикованную к прибрежной скале красавицу Андромеду, выставленную на растерзание морскому чудовищу, которое наслал на местных жителей Посейдон (за вину матери Андромеды Кассиопеи, поссорившейся с морскими нимфами). Персей убил чудовище и женился на Андромеде. Прибыв ко двору Полидекта, герой доложил о выполненном задании, но царь не поверил ему. Тогда Персей показал царю голову горгоны и того постигла участь Атласа. Персей вернул богам одолженные у них волшебные вещи, а голову женщины-монстра передал Афине.

О персонажах этого мифа нам напоминают мерцающие в ночном небе созвездия Персея, Кассиопеи, Кефея (отца Андромеды) и видимая в телескоп звездная туманность Андромеды (вспомним также в этой связи научно-фантастическую повесть писателя И. Ефремова «Туманность Андромеды»).

СИЗИФ. Этот хитрый, коварный герой был сыном бога Эола — покровителя ветров. При жизни он основал город Коринф. В момент смерти Сизиф обманул бога смерти Таната и заковал его в кандалы. Люди после этого перестали умирать, и обеспокоенный Зевс послал Ареса освободить Таната. Сизиф же, уже пребывая в Тартаре, сумел отпроситься у Аида в отпуск на Землю. Из отпуска он не захотел возвращаться, и Аиду пришлось применить силу. Разгневанный бог придумал неугомонному герою следующее наказание: с тяжкими усилиями Сизиф затаскивает огромный камень на вершину горы, но всякий раз в последний момент камень вырывается у него из рук и скатывается вниз. Начинается все с начала, и так бесконечно.

Выражение «сизифов труд» обозначает тяжелую бессмысленную работу.

БЕЛЛЕРОФОНТ. Герой Беллерофонт был внуком Сизифа. В юности он по неосторожности убил гражданина г. Коринфа, и ему пришлось бежать из родного города. Уже будучи очищенным от скверны убийства, он нажил себе врага в лице жены приютившего его царя Тиринфа — Антеи (потому что отказался вступить с ней в любовную связь). Антея уговорила мужа погубить гостя. Не решаясь сделать это сам, тот послал Беллерофонта к своему тестю — царю Ликии Иобайту, который и поручил герою убить грозное чудовище Химеру — порождение обитателей Тартара ужасных Тифона и Ехидны. Химера спереди была львом, а сзади трехглавым огнедышащим драконом. Беллерофонт знал, что Химеру может победить только тот, кто выступит против нее на крылатом коне Пегасе. Овладеть этим конем ему помогла Афина, и, благословенный богиней, он смело вступил в схватку с Химерой и убил ее. Но Иобайт дал ему новое опасное поручение — сначала покорить воинственное племя солимов, а затем выступить против женщин-воительниц амазонок. Беллерофонт успешно справился с этим заданием, и только тогда Иобайт понял, с каким великим героем он имеет дело.

Беллерофонт долго жил в Ликии, окруженный славой и почетом, но однажды, необыкновенно возгордившись, он решил взлететь на Олимп на своем коне Пегасе и сделаться равным богам. Зевсу это не понравилось, и он послал на Пегаса великую ярость. Конь сбросил героя и, ударившись о землю, Беллерофонт лишился разума. Так и сошел он безумным в царство теней.

А Химера, которую убил Беллерофонт, стала символом всего несуразного, непонятного и страшного.

ТАНТАЛ. Любимец богов Тантал был сыном Зевса. В его чертогах не раз пировали олимпийцы. Но однажды, словно забыв о том, что он все-таки не бог, Тантал позволил себе неслыханное дело: решив испытать всевидение гостей, он попытался накормить их блюдом, приготовленным из тела убитого им мальчика. Гермес тотчас же оживил убитого, а Зевс низверг Тантала в Тартар. Там он, мучимый жаждой и голодом, стоит по подбородок в воде и почти касается ртом свисающих с ветки сладких плодов. Но не может Тантал ни глотнуть воды, ни откусить плода: едва он пытается сделать это, вода от него уходит, а ветка отклоняется.

Отсюда пошло выражение «танталовы муки».

ОРФЕЙ. Сын речного бога Эагра и музы Каллиолы певец и музыкант Орфей страстно любил свою жену Эвридику. Но умерла Эвридика от укуса змеи, а Орфей решился на невероятное: спустился в Тартар и стал умолять перевозчика мертвых через подземную реку Стикс Харона доставить его на тот берег, чтобы увидеть Эвридику. Не соглашался Харон, тогда Орфей заиграл на кифаре, да так, что замерли от восхищения обитатели Тартара, даже Сизиф прекратил на какое-то время свою нескончаемую работу, а Тантал забыл на мгновение про голод и жажду.

Орфея принял сам мрачный бог Аид. Выслушав певца, он решил выдать ему Эвридику, но поставил условие: пока Орфей будет выходить наверх, он не должен оглядываться назад и проверять, идет ли за ним Эвридика. Но не хватило выдержки Орфею: перед самым выходом на белый свет, он все-таки оглянулся и лишился своей жены. На этот раз окончательно.

Прошло четыре года, и на одном из празднеств, в честь бога Диониса, певца, отвергавшего после смерти Эвридики любых женщин, растерзали пьяные вакханки. Вся природа оплакивала смерть героя. А боги поместили его кифару на небе среди созвездий (имеется в виду созвездие Лиры).

ДИОСКУРЫ. У братьев Диоскуров (Кастора и Полидевка) была одна мать — прекрасная Леда, а отцы разные: у Кастора — царь Спарты Тиндарей, у Полидевка — сам громовержец Зевс. Много подвигов совершили братья, но однажды Кастор был смертельно ранен в бою. Взмолился тогда Полидевк перед своим отцом Зевсом и просил дать ему возможность умереть вместе с братом. Явился Зевс перед сыном и предложил выбор: или жить вечно юным в сонме богов на Олимпе, иди же пребывать с братом один день в царстве мертвых, а другой — на Олимпе. Полидевк выбрал второе. С тех пор Диоскуры символизируют братскую любовь и привязанность.

ТЕСЕЙ. Этого героя греки почитали, пожалуй, вторым после Геракла. Родился он в г. Троисене от сожительства Посейдона со смертной женщиной Эфрой. Сразу после рождения Тесея муж Эфры Эгей покинул Троисену и ушел в Афины. Перед уходом он положил свои сандалии и меч под скалу и сказал жене: «Когда Тесей подрастет, пусть сдвинет камень, достанет сандалии и меч и придет ко мне в Афины, я узнаю его по этим вещам».

Вырос Тесей и стал необыкновенно могучим и смелым. Выполняя завет отчима, отправился он в Афины. По дороге довелось ему встретиться со страшным разбойником Прокрустом. Всех попавших к нему путников Прокруст бросал на свое ложе. Тем, кому оно оказывалось коротким, он отрубал ноги, а тем, кому ложа хватало с избытком — вытягивал ноги (отсюда произошло известное выражение «прокрустово ложе»). Но проделать такую операцию с Тесеем Прокрусту не удалось. Герой бросил разбойника на его ложе (оно, кстати, оказалось ему коротким) и убил его.

А город Афины и вся Аттика (область, где расположен город) пребывали в великой печали: подходил срок посылки на остров Крит царю Миносу очередной дани — семерых юношей и семерых девушек, предназначенных на съедение содержащемуся в Критском запутанном дворце Лабиринте чудовищу Минотавру. Тесей вызвался добровольно войти в число обреченных. На Крите в героя влюбилась дочь Миноса Ариадна. Она тайно дала ему меч и клубок ниток, разматывая который можно было обозначить свой путь в Лабиринте (отсюда выражение «путеводная нить» или «нить Ариадны»). Тесей убил Минотавра и благополучно вывел товарищей по несчастью наружу. Но при возвращении в Грецию Тесей забыл заменить на корабельных мачтах черные паруса на белые (как договорились с Эгеем в случае удачи). Увидев на приближающихся кораблях траурные полотнища, Эгей решил, что Тесей погиб, и бросился в море. С тех пор оно зовется Эгейским.

Однажды Тесей и его друг Пейрифой решили похитить первую красавицу Лаконии Елену (Пейрифой был вдовцом, а Тесей — неженатым, ибо любившую его Ариадну боги выдали за жениха из «своего круга» — Диониса). Похищение удалось. Друзья кинули жребий, и прекрасная Елена досталась Тесею. Но еще раньше они поклялись, что выигравший должен помочь проигравшему найти другую женщину. И Пейрифой потребовал от Тесея оказать ему содействие в похищении Персефоны — жены страшного бога Аида. Тесей пришел в ужас от такого замысла, но от клятвы не отступился.

Предприятие закончилось полным провалом. Друзья проникли в Тартар и предстали перед Аидом. Тот предложил им сесть, но, присев, они уже не смогли подняться. Аид не выпустил их из царства мертвых. Правда, впоследствии Гераклу удалось освободить Тесея и вернуть его на белый свет, но герою не суждено было умереть своей смертью: он погиб в междоусобной борьбе от коварной руки предателя.

А прекрасной Елене предстояло стать женой спартанского царя Менелая, затем быть похищенной троянцем Парисом (из-за чего разгорелась греко-троянская война).

ГЕРАКЛ. Имя Геракл и его подвиги известны в странах европейской культуры (да и не только европейской), вероятно, каждому ребенку. Данное обстоятельство облегчает задачу изложения мифа о Геракле, но не снимает ее полностью (все-таки в популярных переложениях миф предстает фрагментарно).

Геракл был сыном смертной женщины Алкмены и Зевса. Жена Зевса, богиня Гера, побуждаемая ревностью, добилась от мужа согласия на то, чтобы его сын при жизни находился всецело в подчинении у слабого душой и телом правителя Эврисфея. Правда, Зевсу все-таки удалось выговородить уступку: Эврисфей властвует над Гераклом только до тех пор, пока тот не совершит двенадцать подвигов; после смерти Геракл будет взят на Олимп и станет богом.

Перечислим подвиги Геракла с краткими (там, где это необходимо) комментариями.

1. Убил страшного Немейского льва, шкура которого впоследствии служила герою непробиваемым доспехом (как и Химера, этот лев был порождением Тифона и Ехидны).

2. Лишил жизни бессмертную Лернейскую гидру (употребив яд гидры для смазывания наконечников своих стрел, от которых с этого момента не стало спасения).

3. Изгнал Стимфалийских птиц (эти птицы были с медными перьями; они опустошали окрестности города Стимфалы).

4. Изловил неуловимую Керинейскую лань (эта лань была послана богиней Артемидой в Аркадию в наказание местным жителям, лань опустошала поля; Геракл преследовал ее год и настиг на земле гипербореев за Дунаем).

5. Поймал гигантского риманского кабана. Во время этого предприятия Геракл поссорился со своим другим кентавром Хироном и нечаянно ранил его. Чтобы избавиться от мучительной боли, доставляемую ему ранением, кентавр согласился добровольно заместить в царстве мертвых титана Прометея (о чем речь уже была).

6. Очистил Авгиевы конюшни (ставшие синонимом необычайной загрязненности). За эту работу, по договоренности, Авгий должен был передать Гераклу десятую часть принадлежавшего ему стада волшебных быков и коров. Слова Авгий не сдержал. В отместку через несколько лет, когда Геракл уже стал свободным от обязательств перед Эврисфеем, он с войском подверг разрушению земли Авгия. После этой победы Геракл учредил Олимпийские игры (с 776 г. до н.э. и по 393 г. н.э. греки вели исчисление лет по годам Олимпийских игр).