Бесплатный фрагмент - Встреча с царем

Встреча с царем

Одной замужней женщине, зачуханной жизнью, приснился чудный сон, будто оказалась она в палатах белокаменных, заблудилась-заплутала по коридорам изогнутым да зашла в опочивальню царскую. И там, дескать, царь бородатый на белоснежных перинах думу думает, при всем параде, в парчовом, расшитом золотом платье, со скипетром, а на голове шапка соболиная да с дорогими каменьями. И этот царь, сильный и грозный, изогнул бровь сердито да склонил ее, непутевую гостью, к разврату, и она особо и не сопротивлялась даже, а, наоборот, предалась ответной страстью, и это несмотря на то, что была замужем и всегда отличалась высокой нравственностью.

Проснувшись же поутру, у нее было игривое настроение. Подивилась она диву дивному, чуду чудному, и призналась себе, что царь хоть и не молод был, да уж больно охоч и хорош в постели, и что прежде до него у нее никогда не было такого искусного и пылкого любовника. Припомнила она также и прощание с помазанником Божьим, и как облобызались они, как следует, и поцелуй этот царский так и тлел у нее на губах алых, покусанных сладкою истомою.

— Ты, — сказал он ей, осеняя крестным знаменем, — жена красивая, видная… Заходи ко мне без спроса, без челобитной, как свойская, всегда рад буду. А коль обидит тебя кто иль причинит хоть стеснение малое, на дыбу негодяя сам лично вздерну, не посмотрю на чины и звания, никому спуска не дам!

И когда водитель маршрутки привычно нахамил этой женщине, что, мол, она, клуша, не посторонится даже, создавая препятствие другим пассажирам, она заткнула ему рот, крикнув на весь салон:

— Да как ты смеешь, смерд, так говорить со мною, со мною, с Марфою Тимофеевной! Белены али наелся до пуза и не признаешь меня, окаянный? Вот еще одно слово поганое вякнешь, и ждет тебя плаха с острыми топорами! Уж я-то тебе обещаю!

Сказано было все это так убедительно и доходчиво, что все пассажиры в маршрутке притихли и вжались в сиденья, включая водителя, и всю дорогу до метро ехали молча, опасливо поглядывая на серьезную женщину.

В то же утро во время жуткой давки в метро ей кто-то наступил на ногу, и его тут же настращали царским гневом и пообещали непременно посадить на кол вместе с другими нерасторопными. Отчего окружающие побледнели и расступились живым кольцом, а были и те, кто чуть не лишился чувств, повиснув прямо на хрупких плечах своей губительницы.

Но все это были цветочки, а я годки потом. На работе самодур-шеф, всегда отличавшийся чрезмерной придирчивостью к персоналу, сделал нашей героине неуместное замечание в присутствии клиентов. «Мол, ты, непутевая дурочка, не так отксерила бумажку да, и вообще, опоздала в офис». Сказал он это, чтобы возвыситься в глазах последних, и возвысился, правда, в буквальном смысле, когда его, точно грязную половую тряпку, взяли за грудки маникюрные пальчики и приподняли малость.

— Что ты… что ты, Марфа Тимофеевна… окстись, я лишь хотел сказать, как наша компания дорожит Вами, — прошептал он, мягко сказать, шокированный.

И не успели его начищенные до блеска туфли коснуться опять паркета, как ему пообещали прижизненное четвертование, если он еще впредь позволит себе нечто подобное. В тот же день женщине подняли зарплату и возвысили в должности. Так что ей пришлось немного задержаться в отделе кадров.

Когда же она вернулась домой, горящая от нетерпения поделиться радостной новостью с мужем, тот, временно безработный, выказал ей свое недовольство, пробубнив что-то под нос.

— Вот припозднилась, Марфушечка-душечка, не запылилась! Пока ты там развлекаешься с ксероксами заморскими, я тут голодный сижу, от тоски прозябаю. Никто мне борщи не варит и пельмешками ручной лепки не потчует…

— Сейчас, милый, — ухмыльнулась жена подозрительно, — попотчую я тебя и борщиком, и пельмешками… — и взяла нахлебничка за шиворот и выпроводила тунеядца на лестничную клетку на устыжение соседушкам.

Узревший перспективу бродяжничества, вмиг осиротевший, еще долго он ползал в ногах, выпрашивая у жены взбунтовавшейся прощения. В тот же вечер все соседи видели, как летел он в магазин, быстрее стрелы монгольской, да вернулся с пакетами неподъемными, чтобы приготовить ужин изысканный со свечками и бутылкой неплохого вина.

А уже под ночь самую, одеялом накрывшись, ожидал он, точно приговора, жену свою, кормилицу, да та задерживалась, составляя за столом какой-то страшный черный список. И шептали ее губы заговорщицки в тишине ночной фамилии и имена незнакомые и знакомые, и всякие прозвища, приличные и неприличные, и множился этот список расстрельный, точно саранча в поле, и дивился муж бесчисленности всех этих грешников, и даже всё в одной тетради не уместилось. А когда прозвучало и имя мужа, ненароком, словно подводя итог вышенаписанному, воспротивился он и заглаживал вину без устали, как в последний раз, и только под утро облегченно вздохнул, когда увидел, что его все же вычеркнули.

— Милый, так хочется чего-нибудь вкусного в постель, — потянулась довольная жена, прикрывая зевоту ладошкою.

Вся жизнь у нее налаживалась. Спасибо царю-батюшке! И тогда прошелся прощеный в трапезную и стал варить там кофий ароматнейший и намазывать бутерброды с маслицем. И не жалел он ни кофия, ни маслица, и все яства эти поставил на поднос расписанный и пошел на цыпочках к жене своей на поклоны. Да та спала уж сладко и во сне улыбалась улыбкою счастливой.

Так повелось и дальше. Все теперь к этой женщине относились с почтением, в транспорте общественном место уступали, на работе уважали и побаивались, а муж дома на руках носил, пылинки сдувал да всякими сюрпризами приятными баловал.

Семейные традиции

Одна молодая барышня со смазливой внешностью хотела выйти замуж за испанца. Русские мужики ее пока не интересовали, и каждый раз, когда речь шла о соотечественниках, она говорила своим подружкам, обиженно выпячивая силиконовые губки:

— Фу, девочки! Как можно такое предполагать-то… Вы всю жизнь обречены будете варить им борщи и лепить пельмени, если в первую брачную ночь он, конечно, Вас не придавит насмерть пивным животом… Вот мачо — это совсем другое дело. Вы только представьте, девочки! Легальное гражданство Евросоюза, каждый день кава и устрицы, счет только в Евро, Ибица, Майорка, Канары, пляж бухты Ла-Конча… красота!

Для осуществления своего грандиозного замысла эта барышня заполнила анкету на специальном сайте знакомств, и в скором времени завязала общение с одним благовидным испанцем, который оказался старше ее на пятьдесят лет. Разница в возрасте не смущала нашу героиню.

— Главное, что старичок холостой и при деньгах, — хвасталась она своим подружкам, и те кусали от зависти локти.

Проблема была только в том, что жених не знал русского языка, а невеста испанского. Поэтому общались они на плохом английском и всю информацию друг о друге в основном черпали, обмениваясь фотками. Обычно невеста присылала фото недвусмысленного характера. То, как она нежится в ванной, вытягивая пенистую ножку из воды, то, как играет с плюшевым медвежонком в одинокой постели, то, как грустит, сидя на подоконнике и глядя, как за окном идет снег. Жених же в ответ отправлял фото Королевского дворца в Мадриде и снимки корриды. А на восторженные возгласы «Is this your house? You work with animals?» (Это твой дом? Ты работаешь с животными?) всегда кивал с таким важным видом, что у невесты не было сомнений, что она нашло то, что нужно.

— It’s a family tradition, babe… (Это семейная традиция, детка) — улыбался он.

В конце концов, барышня решила взять быка за рога и намекнула своему престарелому жениху, что пора бы уж давно ее познакомить с его семейными традициями поближе с плавным переходом в Толендский собор. Испанец очень обрадовался этому и в подтверждении своих намерений переслал невесте какое-то непотребное колечко с неброским камешком. Дешевизну подарка он объяснил теми же семейными традициями, что так, мол, сложилось с древних времен, что до венчания невесте нельзя дарить дорогие подарки и оплачивать ее счета, а все остальное будет уже потом, в Мадриде.

— Don’t forget to take your wedding dress, babe! (Не забудь взять с собой свадебное платье, детка) — обнадежил он ее на прощание.

И барышне ничего не оставалось, как в салоне приобрести на последние деньги свадебное платье и полететь в Испанию за свой счет. Она очень рассчитывала, что по прилету ситуация прояснится и она как-то сможет компенсировать свои незапланированные затраты.

В аэропорту Мадрида ее встретил седовласый жених с семью своими взрослыми сыновьями, о которых он ничего не рассказывал прежде. Эти молодые мужчины, черными пронизывающими глазами похожие на отца, были, судя по всему, матадорами. Все они были в шляпах из бархатной буклированной нити, в очень обтягивающих штанах до колен, из-под которых виднелись розовые гольфы, и в коротких жакетах, украшенных золотыми и серебреными кисточками.

На удивленный взгляд прилетевшей невесты, почему ее окружает столько народа с косичками, престарелый жених ответил:

— We are a friendly family, and the meeting of the bride is the responsibility of each family member. (Мы — дружная семья, и встреча невесты входит в обязанности каждого члена семьи).

Барышня была почтена таким вниманием. Правда, она рассчитывала, что ее посадят в красный Ferrari и отвезут в королевский дворец, где устроят торжественный прием в ее честь, накормят хамоном и напоят кавой.

— It’s a family tradition, babe, to put the bride in a hotel … (Это семейные традиции, детка, селить невесту в гостинице) — улыбался он, тактично вызывая такси.

Встречающие объяснили невесте, что нужно немножко потерпеть и что сама церемония со всем шиком будет mañana (завтра), очевидно, во дворце. Потом барышню поселили в дешевой гостинице на окраине города, где первым делом усатый швейцар предупредил новую постоялицу, что ночью кусают клопы и что нужно быть крайне экономной, так как на воду и электричество установлены счетчики.

— I don’t want to stay alone! (Я не хочу оставаться одна!) — воспротивилась барышня, увидев обшарпанные стены, и повисла на своем избраннике и даже настаивала на брачной ночи до свадьбы.

— Mañana (завтра), — подмигнул ей тот на прощание и, освободившись от пут, рванул, по-видимому, давать в дворец распоряжения и улаживать какие-то формальности.

Но прошел день, два, mañana растянулась, и в томном ожидании невеста справедливо заволновалась, а не забыл ли о ней жених навсегда или, того недоброго, дал дубу раньше времени. Поэтому она позвонила ему с претензиями, чтобы напомнить ему обещание на ней жениться.

— You promised, old fuck, that we would be married tomorrow! (Ты обещал, старый хрыч, на мне жениться завтра), — негодовала обманутая скорыми надеждами барышня.

— Don’t worry, babe. Mañana is our family tradition. (Не волнуйся, детка. Несдержанные обещания — это наша семейная традиция) Try to understand our mentality. (Постарайся понять наш менталитет), — словно извинялись перед ней.

— No more mañana! (Больше никаких «маньян») — не могла успокоиться барышня. — I demand the wedding night from you today! Otherwise I call the police! (Я требую сегодня брачную ночь от тебя! Иначе, я звоню в полицию!) I’ve been sitting in the dark for two weeks without washing! (Я уже две недели сижу в потемках и не моюсь!)

За эти дни лишений английский у невесты почему-то стал немного лучше.

— Ok! (Хорошо!) — вздохнул жених, понимая, что русская так просто не отстанет от него. — You can take a shower. I’ll pay for it. We’ll come for you tonight. (Ты можешь принять душ. Я оплачу. Мы приедем за тобой сегодня вечером).

Вечером того же дня он действительно приехал в смокинге, и не один, а с теми же семью взрослыми сыновьями-матадорами. На этот раз у них при себе были красные тряпки и колющие шпаги. Невеста вышла в фойе гостиницы в свадебном платье и, со слов усатого швейцара, была обворожительна, как никогда.

— Why so many red rags and swords? (Зачем столько красных тряпок и мечей?) — была она, мягко сказать, удивлена таким обилием вооруженных родственников жениха. — We’re going to the bullfight? (Мы едем на корриду?)

— Oh, no! (О, нет!) It’s a family tradition, babe… (Это наши семейные традиции) — улыбался он ей лукаво. — On the first wedding night the bride is obliged to enter into an intimate relationship with all the men of our family. Аnd everyone should be on parade. (В первую брачную ночь невеста вступает в интимную связь со всеми мужчинами нашей семьи, и все должны быть при параде).

Барышня так была сыта по горло этими европейскими семейными традициями, что быстро собрала манатки и улетела домой первым рейсом. Там она сразу записалась на курсы по варке борща и лепке пельменей и, получив сертификат, укатила в Сибирь на поиски нормального мужика.

Экономный муж

Случилось это во времена моей шальной молодости, когда, обладая, не побоюсь этого слова, всеми природными талантами, чтобы затащить любую, достойную моего внимания женщину к себе в постель, я не прилагал при этом никаких усилий. И, поверьте, это уже гораздо позже я прибегнул для достижения подобных целей к могуществу денег и той славе, которая уже тогда шла за мной по пятам и, в конце концов, вылилась в то, что я из себя представляю ныне. А в ту ветреную пору все мои преимущества обычно выражались в едва заметной, доброй улыбке, а также в печальном взгляде, действующем благотворно на женщин, особенно мечтательных и несправедливо обделенных благостями любви. Правда, из этого сонма красавиц находились и такие, которые винили в своем грешном падении мою эффектную фетровую шляпу, прикрывающую в те далекие времена мои буйные кудри, и главное — саму способность обладателя уверенно держать ее на голове даже в сильную бурю. Собственно, шляпа это и по сей день находится при мне, правда, уже в чулане, запыленная, забытая, поеденная молью, но я храню ее как память о той незабываемой встрече, о которой речь пойдет ниже.

Однажды судьба забросила меня в приморский городок, и даже не городок вовсе, это будет громко сказано, а деревушку, расположенную на горном склоне, с неброским и даже неприличным названием Глубокая щель, хотя я могу ошибаться за истечением большого срока давности, не обессудьте. Вы можете сами пробежаться глазами по карте своего навигатора и найти это место на нашем побережье, если, конечно, его не переименовали в угоду каким-то новым либеральным ценностям.

Помню, что погода была унылая, даже мерзкая. Уже давно кончился курортный сезон, и холодный, колючий ветер пронизывал меня насквозь, когда я брел по пустынному пляжу. От этого ветра не было спасения, и я напрасно кутался в драповое пальто, спасаясь от брызг взбесившихся волн, жаждущих дотянуться и растерзать меня. Я уже брел машинально, спотыкаясь, словно на ощупь, и мой взор невольно обращался к небу, вымаливая у него снисхождения. А небо…, о, если бы Вы когда-нибудь видели такое негостеприимное небо, затянутое сплошь серыми клубами, чем-то похожими то ли на дым от лесного пожара, то ли на волчью взъерошенную шерсть, Вы бы поняли меня без слов.

Потом каким-то чудом я поднялся по петляющей вверх тропе, настолько скользкой, что несколько раз скатывался вниз, увлекая за собой камни и потоки грязи. В этой жестокой схватке за свое спасение я хватался за любой куст, за любой горный выступ, проявляя чудеса эквилибристики, и так вымотался, что под конец, когда увидел впереди деревню, буквально еле стоял на ногах, тяжело глотая воздух, точно выброшенная на брег рыба. Мне также почудилось, что где-то в горах кто-то вскрикнул о помощи. Я даже прислушался, но этот душераздирающий крик уже потонул в каком-то жутком гуле и грохоте, а когда все затихло, бредя в столь поздний час по этим убогим улочкам, мне все казалось, что этот крик был мой и что собственный страх преследует меня. И всматриваясь в тусклые огни домов в слабой надежде увидеть приветливый свет своего пристанища, я невольно чувствовал, как хрупка грань между жизнью и смертью, и как удача и поражение гребут рядом, точно закадычные друзья в одной лодке. И главное, холод в заблудшей душе пробирал меня до дрожи, и я трепетал, как осиновый лист. Жуткий, ледяной холод, затуманивший разум, уничтожающий все человеческое и достойное человека, и я из последних сил держался, чтобы не порвать с Богом. Ибо именно Его я обвинял во всех своих бедах и готов был сейчас сгинуть вероотступником и безбожником в вечной мерзлоте небесного равнодушия.

Потом она поманила меня, и я бросился к ней в ноги и разрыдался, лобызая ее высокие сапоги, испачканные глиной.

— В этих местах в непогоду случаются оползни, сэр… — произнес надо мной женский голос, и то, как он назвал меня «сэр», без тени шутки и какой-то насмешки, и как потом ласковая рука потрепала меня по мокрым волосам, добавив… — Ну, ну… полно-те плакать… Вам нужен хороший глоток вина, чтоб согреться… — Все это оказало на меня неизгладимое впечатление, и я уверовал, что небо все же сжалилось надо мной и послало ангела…

— А где Ваши крылья? — спросил я тогда наивно.

Я был уверен, что у моей спасительницы должны быть непременно за спиной крылья, на что она мило улыбнулась и только ответила «там…».

В этом «там» чувствовалась недосказанность, и я сразу уловил, что это могло означать: «Там, в теплой постели, в объятии с красивой женщиной, не требующей от тебя за кров ничего, кроме любви»…

Помню, что я боялся смотреть ей в глаза и обращал внимание на ее нежные руки, трепавшие мою шевелюру. В одной ее руке была мужская шляпа, полная дождя, и я спросил ее немного навязчиво, кому она принадлежала… Но моя спасительница молча надела ее на меня, и вода стекала по моим ланитам, точно водопад горьких слез, и только потом сказала, что это сейчас не имеет значения, так как шляпа эта хорошо подходит к моему пальто и что такой молодой человек, как я, должен непременно носить шляпу, и я поклялся, что буду ее носить, и мой мальчишеский задор понравился ей, и она даже улыбнулась.

Помню, как я поднялся с колен, и мы пошли, взявшись за руку, и дождь хлестал нас, и лютующий ветер подгонял в спину толчками, точно боялся, что наш палач где-то там впереди устал ждать, и нужно было торопиться. И точно помогая мне в догадках, а я невольно ощущал на ее слабой руке обручальное кольцо, она сказала вдруг шепотом, ее бледные губы едва шевелились…

— Я замужем. Он придет позже…

И это «придет позже» означало, что он не придет никогда, ибо сейчас она меня не отпустит, пока не отогреет и не полюбит всем сердцем…

— Я покладистый гость, — признался я, когда мы перешагнули порог ее неказистого дома. — И могу спать на коврике.

И она виновато улыбнулась, зажигая свечу в подсвечнике и сопровождая меня при помощи этого слабого света в свою спальню.

— У меня нет коврика… Только эта кровать. Снимайте с себя вашу мокрую одежду… и эту чертову шляпу…

При этом она не включила свет, а свеча в ее руке немного дрожала, так что я удивленно посмотрел на нее.

— У меня экономный муж, — пояснила она. — Электричество нынче дорого. Не волнуйтесь, за ночь мы надышим тепло, и Ваша одежда высохнет.

Я не ответил, с трудом расстегивая замерзшими пальцами пуговицы пальто, и она помогла мне. Потом она закрепила огонь на стене и пошла на кухню за бокалом вина. Я ждал точно завороженный, боясь спугнуть наваждение.

— Вы знаете, не подумайте ничего плохого, — вернулась скоро она, преподнеся мне полный до края бокал, и я пытался сказать, что я ничего такого и не думаю, но она жестом остановила меня… — Для Вас это ничего не обязывающий адюльтер, может быть, даже глупости, а для меня откровение… Да, в наших краях возможны оползни, — потом добавила она.

Я поднес бокал к губам и провозгласил тост за любовь. Впервые я позволил себе взглянуть в ее большие черные глаза, и они были полны сострадания ко мне, и в тусклом свете свечи я видел свое отражение… Она долго не отводила глаз, точно давая возможность еще лучше вглядеться в них, и даже тогда, когда я осушил бокал до дна, мы смотрели друг на друга, не мигая…

— Прекрасный вкус… — сказал я почему-то тогда, откидываясь на кровать. Я быстро опьянел от переполнявших мою душу эмоций. Признаюсь, мне хотелось нечто большего, и я глубоко удовлетворился, когда она присела на край кровати.

— Это вино делала я сама, — сказала она, потупив свой взор. — У нас был виноградник во дворе, но сейчас его нет.

— Что же случилось? — даже испугался я.

— Виноград буйно разросся и затенял солнце.

Я посмотрел в окно, по которому хлестал дождь, и мне стало не по себе.

— Муж всегда говорил ему, — продолжала она печально. — «Не затеняй солнце, знай меру…» Но разве можно запретить жить?

Потом она стала расстегивать свою кофту, сняла ее и отбросила куда-то в угол, и я увидел ее оголенные хрупкие плечи, изогнутую лебединую шею, давно нетронутую поцелуями, бледный овал красивого лица.

— Вы знаете, у винограда сильные корни… — сказал я, невольно любуясь своей спасительницей. — Он непременно отрастет, если его, конечно, не выкорчевали.