Бесплатный фрагмент - Вспышки, полосы и полутона

Отец

Мне шесть лет. Неожиданное оживление в старшей группе детского сада. Разрумянившаяся воспитательница неожиданно по-доброму зовет меня, как всегда читающую, к входным дверям. На пороге мой отец, в форме цвета хаки и в необычной кепке. Он приехал! И пришел за мной в детский садик, чего раньше не бывало. Высокий, сильный, смеющийся. Мы провожали его в феврале 1987 года холодным утром из здания с вывеской «Военкомат». Спросив у мамы: «Он поехал на войну?» — получила тогда от нее сквозь слезы ответ: «Нет, не на войну, но там будет так же страшно». Но ведь он вернулся! Такой же, как и уезжал. Только нарисованного мной ему в путешествие петушка обратно не привез. Галдящие мальчики, подслушавшие их с воспитательницей разговор, выкрикивают слово: «рация!», «рация!» Он с улыбкой поправляет их: «радиация». Он вернулся из Чернобыля. Только через десять лет я начну осознавать, что Чернобыль был бедой того времени, бедой страны, бедой, искалечившей судьбу моего отца и многих тысяч других, молодых и красивых мужчин. А пока я важно вторю отцу в ответ на шепотки глупых детей: «Не рация, а радиация». И иду с ним, счастливая, домой, с восторгом слушая его рассказы о ящиках с шоколадом в столовой. Счастливая, ведь это мои последние денечки в детском саду, потому что май, и осенью я уже пойду в школу!

Мне двадцать лет.

После перенесенной операции я беру академический отпуск и провожу много времени дома.

Сходив с утра на не столь важную работу, к обеду я возвращаюсь домой и смотрю, как отец вытачивает рукоятки для ножей.

В ту зиму мы с отцом много разговаривали. Раньше не было такого, так как я редко бывала дома и у каждого из нас были свои дела. У меня работа, у него бесконечные суды с соцзащитой. Той же зимой у нас появился некий ритуал. Когда мама и бабушка уже спали, мы наливали по кружке крепкого сладкого чая, закуривали по сигарете и начинали разговор.

Он стал мне рассказывать о Чернобыле. То, о чем маме не говорил. Берег ее. А я после операции стала, видимо, уже дозревшей до этих тяжелых его воспоминаний. Рассказывал о том, как там «на крыше». Когда вроде бы и солнце весеннее светит и ветерок, только затылком смерть чувствуешь. Невидимую такую.

Во время командировки отец командовал пожарным взводом. Родина тогда, в 1986 году, сказала: «Надо!». 26 апреля только пара строк в газете была об этой аварии. Только пара строк…

Уехав в феврале 1987 года, мой отец пробыл там на месяц больше, чем ожидалось, ждал сменяющую группу, и вернулся только в мае. Получил очень большую дозу, так показывали дозиметры. Что скрывалось за словом «большая» — не узнает уже никто.

Он рассказывал мне о тех страшных приказах, которые ему, как офицеру, по долгу службы приходилось отдавать. Одним из таких был выезд на ликвидацию поселений. Для того, чтобы мародеры не расхитили зараженные вещи, сносили дома. Полностью ровняли их с землей. С их кроватями, колыбелями, занавесками, не убранной со стола посудой. Не у всех выдерживали нервы.

Рассказывал, что состав его пожарного взвода был совершенно разным по уровню образования, разной национальности, разных устоев. Ему, как офицеру, представляли отчет о ходе выполнения работ, и однажды, один из ликвидаторов, что был родом из какой-то украинской глубинки, на вопрос об уровне радиации на крыше ответил: «Много радиации. Летает там повсюду, я сам видел — здоровая такая! Во!» И развел руками…

Говорил о молодом парне, который взял с крыши камушек «маме показать» и прожил после этого чуть более двух недель, о молодом мужчине, который отказался выполнять приказ о выезде в «зону» (по законам военного положения отказ приравнивался к дезертирству), много о чем еще…

Я спросила его в один из вечеров: «У тебя же была возможность не поехать, дедушка был все же известным в городе человеком, старые связи, поддельные справки о кривой перегородке в носу и т. д. Была ведь возможность? Почему ты отказался?». Он ответил тогда кратко и четко: «Чтобы глаза потом всю жизнь не прятать при встрече».

Отцу…

Вчера я видела реку и белых чаек. Солнечный свет

И облака. И о чем-то смеялись люди,

И катера заводили свои моторы. Только тебя больше нет

Тебя больше уже не будет. Уже никогда не будет.

Но все так же стоят в величии своем горы,

Все также бьются волны о камни. Отец,

Как бессмысленны, как пусты разговоры.

Тебя больше нет. Совсем больше нет. Конец…

Уже после его ухода я набирала стихи неизвестных ликвидаторов. Стихи, родившиеся там, «в Зоне». Одно из них было о том, что в борьбе с радиацией за «каждую горсть черешни, за каждую пядь земли» поднялась вся страна «от Горного Кавказа до каменных степей». Прошло менее тридцати лет, и Россия стала для Украины главным врагом. Мир жесток и несправедлив, это не новость и не открытие.

***

Людей так легко рассадить по вагонам,

По эшелонам, по паровозам.

Продать им сладкой иллюзии дозу,

И они будут радостно хлопать в ладоши

Или показывать кулаки.

Всё в этом мире движется по спирали

И машинисты бездумно жмут на свои педали,

Лишь кораблям нужны обязательно маяки.

А катерам нужны волны и птичьи стаи,

Солнце сквозь тучи, лески на удилах.

Только земля всегда зацветает в мае.

Как тут не вспомнить об обещанном рае?

Но паровозы всё тащат вагоны до новых плах.

Дюбеля…

Она очень любила её. Свою работу. Они познакомились, когда ей еще не было и двадцати лет. Сначала все шло легко, и заказчиков у экспедиторской фирмы было совсем немного. Когда, спустя год с небольшим, компания переехала в новый пятикомнатный офис, с коммутатором, на котором было пять телефонных линий, стало жарко.

Одновременно учась на дневном отделении, она лавировала между учебой, работой и попытками избегать сомнительных предложений в то суровое время.

Целью было получить диплом о высшем образовании и, набравшись опыта, подниматься по карьерной лестнице.

В трудовой книжке она значилась секретарем, но суть её должности была не только в ответах на звонки, даже совсем не в этом. Её дело было принять заявку, передать в нужный город, отследить перемещение груза и подготовить людей и документы к встрече по прибытии. В общем-то, ничего сложного тоже. Но кроме оформления заявок надо еще было терпеливо и доброжелательно выслушивать заказчиков. За три года работы коллектив стал ей почти семьей, офис — вторым домом, а клиенты с их эмоциональными то просьбами, то требованиями почти родными людьми.

Она всегда глубоко проникалась рассказанными заказчиками положением вещей, осознавала ответственность и кожей чувствовала их эмоции. Один из клиентов, немолодой, уже седеющий мужчина был всегда вежлив, особо не капризен, но всегда скрупулёзно объяснял, что происходит на мебельных фабриках, если не приходят точно в срок детали для сборки.

Приходя домой, она не могла расслабиться и отдохнуть. В мозгу все время вертелись номера телефонов, вагонов, чужие суммы ущерба за невыполненные в срок заявки.

Все казалось важным и нужным и мечталось быть героем. Но организм стал посылать тревожные сигналы — постоянный недосып и очень неспокойная (мягко говоря) работа давали о себе знать.

Осенью, не выдержав произошедших в её жизни событий, она уволилась. И, в свой последний вечер на работе, спускалась по лестнице, понимая, что ни пятиканального телефона, ни коллег, ни потрескивающих в конце дня от эмоций, крика и шума обоев больше никогда не будет в её жизни. Навстречу ей поднимался тот самый, немолодой вежливый мужчина. Он сходу начал рассказывать, что дюбеля не пришли, что завод простаивает, что сотрудникам невозможно выдать зарплату оттого, что мебель, не будучи собранной, не продается.

«Я уволилась.» — робко попыталась она его перебить. Он, услышав её слова, но до конца видимо не осознав, взял ее за руку. «Садись,» — сказал он, указав взглядом на подоконник — «Ты что, серьезно уволилась?»

«Ну да,» — ответила она — «Серьезно, насовсем, уже другая девушка вместо меня».

Он минуту помолчал, сокрушенно качая головой. Затем сказал: «Ну, жаль конечно… Но ты просто посиди, послушай! Дюбеля-то не пришли…»

***

Я всё еще еду в этом вагоне…

В том, который идет вникуда.

Как прежний заряд в холостом патроне

Я наблюдаю, как раскаляются провода.

Как каждый мечтает сидеть на троне

И каждый уверен, что он «звезда»

Устав уже слышать о вашей мамоне

На тормозах лечу вникуда…

Между Небом и Землей

День-день-день… осталось два.

Уже вторую неделю она с подругами отдыхала не озере, после непростой работы и защиты диплома бакалавра.

Зеленоглазая, длинноногая, загорелая… впереди целая яркая и совершенно новая жизнь, но чего-то в самых глубинах сердца недостает.

Почувствовала. Вскинулась. Пошла пройтись… Солнце под вечер уже не так слепило глаза. И вот ОН…

Всю ночь гуляли, разговаривали. Ни о чем-то конкретном, просто, что называется «за жизнь». Понравился. Но впереди много работы и еще один диплом… нет времени любить. Нет.

Вернувшись в город неожиданно услышала его голос в телефоне… Зачем? Но воспоминания о той прогулке и о синих глазах впечатались намертво в ту самую пустую часть сердца.

Она придумала эту любовь… ей хотелось нравиться ему и слышать его голос. Пока лето и короткий отпуск.

Как в сказке все. Цвета ярче и облака красивы настолько, что с работы прямиком в его объятья…

Но рано или поздно приходит осень. Красочная, щедрая…

Не хочется уходить от него. Подруги посмеиваются: «Чего там у вас? Тили-тили-тесто?»

Замечталась. Допридумывала дальше двоих детей и совместный быт и стала работать еще больше. Была на самом пике своей красоты. Водители сталкивались, засмотревшись на нее… Но…

В начале зимы она почернела как головешка и заболела неизлечимым заболеванием.

Много лет между жизнью и смертью, между ангелом и бесом, между и между…

Все эти годы она ловила тени прошлого в чужих голосах и чужих словах. А потом отпустила… И ее отпустило. И облака снова стали все так же красивы.

В сказках всегда хэппи-енды.

Гималай

Новый 2002 год. С утра пораньше звонок от знакомого (учились вместе).

Она говорит: «Ну вот. Мне и так собаку на Новый год не подарили, еще и ты разбудил»

Через два часа звонок в дверь: «С Новым годом!». Из-за пазухи торчит трясущийся черный хвост. «Его зовут Гималай».

Он был очень красивым. Помесь лайки и немецкой овчарки. Черный, как смоль и с белым пятном на груди, с синими глазами.

Вставая той зимой в пять утра на работу, она путала на ощупь шерстяные носки с этим щенком.

Щенок рос. Удивительно чуткий, но наглый и хитрый. Его боялись все. Весь двор и приходящие гости. И только с ее отцом они сразу нашли общий язык. Она по молодости доверила отцу воспитывать эту собаку. Их крепкая дружба была забавной.

Пес всегда привносил в жизнь ее семьи что-то новое. То поймает перепелку в сквере в центре города, то, вернувшись с отцом из тайги, будет прятаться под кровать от слова «охота». «Что же ты, такой смельчак, уши поджал? Совсем домашним песиком стал, хищник?» посмеивались мы.

Собака была верным другом и сторожем. С Гималаем было не страшно уходить из дома и возвращаться назад.

Потом она заболела. И Гималай постарел. Храпел как старый алкаш и, проснувшись, вдруг кусал ее до крови. Его пришлось отдать…

В каждый Новый Год она вспоминает того самого дерзкого щенка и радуется, что так много чудес случалось на дороге под названием Жизнь.

Желтый полосатик

Все нормально.

Все «как у людей»…Таксист, охранник, любит ее до слез…

Познакомил с семьей и друзьями. В их комнате в коммуналке слишком много думать не надо… Пивасик, рыбасик, желтый полосатик. Завели аквариум.

Удивительные соседи в этой квартире на последнем этаже полубичовской общаги… Но секция своя, двухкомнатная. Вот он «рай в шалаше». Они гуляют по вечерам и смеются или плачут всегда вместе. Красивая пара….

Но позже она станет зарабатывть больше него, а затем ее диагноз крапленой картой перекроет все мечты об общих детях и внуках…

Иногда она наливает себе стакан пива и в онемевшей квартире благодарит судьбу за то, что очень вовремя открылась подлинная суть той любви.

Иногда крайне сложно отпускать из мыслей и сердца людей, но приходится.