Бесплатный фрагмент - Вспомни, Облако!

В самом деле, в них много

от свободных и сильных птиц —

в этих смелых, живых и

гордых людях. Мне кажется,

что у них и сердце горячее,

и кровь краснее, и легкие шире,

чем у их земных бра­тьев.

Их глаза, привыкшие глядеть

на солнце и сквозь метель,

и в пу­стые глаза смерти, —

широки, вы­пуклы, блестящи

и пристальны.

В движениях —

уверенная

стреми­тельность

вперед…

А. Куприн «Люди-птицы»

Часть первая

Перелёт на «валенке»

Этот перелет, давший прямую

связь Туркестанской армии с

вой­сками Восточного фронта,

силь­но содействовал

окончательному разгрому

белых войск и взятию нами

Оренбурга в начале февраля

1919 года.

А. В. Шиуков

Маленький аэродром на окраине Актюбинска: стоянка самолетов, полосатый ветроуказатель на столбе, приземи­стая мазанка с подведенными к ней телефонными прово­дами на шестах, и все… Безбрежная белесая степь на се­вер, восток и юг.

От мазанки лётчик-наблюдатель Дмитрий Проскурин бежал по заснеженному полю к группе людей, сидевших на корточках вокруг жаровни. Они, в поддевках, кожухах, шинелях — вся одежда грязная, в пятнах масла, — грели руки у чадящего пламени. Коптили пропитанные кероси­ном тряпки, гарь висела серым клубком в неподвижном морозном воздухе. Около жаровни стоял, посасывая самокрутку, кряжистый мужчина в потертом кожаном рег­лане. Не вынимая цигарки изо рта, лишь перекинув ее в уголок губ, он рассказывал что-то смешное. Парни, слу­шавшие его, весело гоготали.

— Горбунов, Горбунов! — еще издали закричал при­зывно лётнаб.

За очередным взрывом смеха крика не услышали. Че­ловек в кожанке стоял к лётнабу спиной. Он повернулся лишь тогда, когда запыхавшийся гонец положил на его крутое плечо руку:

— Горбунов… есть приказ. Надо лететь, Федор!

— Садись, Митя, покури, я им про курицу рассказы­ваю, ту, что в полет мы с тобой брали и цепляли к связке гранат вместо стабилизатора, — спокойно сказал Горбу­нов и, выплюнув чинарик, хотел продолжать байку.

— Федор, не шуткуй! В штабе армии представитель Восточного фронта. Было долгое совещание. Сейчас нуж­но везти пакет.

— Даже не спрашиваю куда, Митя, потому что не на чем лететь. Пока ты дежурил у телефона, посмотри, что случилось с нашей коломбиной… Пошли!

Они прошагали с полсотни метров до самолетной сто­янки, где покоились старые полуразрушенные французс­кий «Ваузен», русский «Лебедь» и разбитый истребитель «Ньюпор». Чуть в стороне, через прогал, в котором ночью стоял истребитель лётчика Полуянова, полулежал на зем­ле их «Фарман», всего два дня назад участвовавший в бою.

— Ведь мы на нем нормально вернулись, — тихо ска­зал лётнаб. — Почему же нижнее крыло лежит на снегу?

— Сгнило, Митя…

— А гондола чего перекосилась?

— Выгнили узлы крепления. Троса начали подтягивать и кабина развалилась. Наш «фармашка» глубокий старик, пыхтит с четырнадцатого года.

— А мотор?

— Еще послужит как запасной… Так что штабникам придется ждать Полуянова, он и отвезет пакет.

— Он не вернется, Федя.

— Что случилось? Ну?.. Ну же!

— Казаки подбили… Сгорел.

Горбунов снял шапку и склонил голову.

К лётчикам вскачь неслась лошадь, запряженная в лег­кие сани.

— Тпру-у! Кто из вас Горбунов? — закричал красноар­меец-возница.

— Велено в штаб доставить аллюр два креста!

— Гони! — сказал Горбунов, падая в сани. Вскоре, запорошенный снегом, он был уже в штабе передовых частей Туркестанской армии. Его ввели в про­сторную комнату, где сидело несколько военных. Горбу­нов поискал глазами, кому доложить о прибытии, но из-за длинного, заложенного картами стола поднялся сред­него роста военный, в накинутой на плечи бекеше, и в растяжку произнес:

— Гор-бу-нов… Унтер-офицер Горбунов, вы ли это?

— Так точно, товарищ командир! Бывший унтер, ныне красный военлёт Федор Горбунов перед вами. Здравия желаю, Алексей Владимирович!

— Помните меня?

— Как же, ведь я обслуживал ваш «Ньюпор» в авиа­группе Евграфа Николаевича Крутеня.

— Отменным вы были механиком.

— Теперь наш лучший лётчик связи, — подсказал кто-то со стороны.

Вот так неожиданно встретились, расставшиеся в 1915 году бывший авиамеханик Федор Иванович Горбунов и лётчик-истребитель Алексей Владимирович Шиуков, ставший в 1918 году начальником авиации и воздухоплавания Вос­точного фронта. Встретились тепло, обнялись.

— Я к вам прибыл для координации боевой работы. Принято несколько единых решений о взаимодействии. Одно из них нужно срочно довести до сведения командо­вания Восточного фронта, — пояснил Шиуков. — Сроч­но, понимаете Горбунов… Командующему Каменеву до­ставите пакет с документами вы, Федор Иванович. Впро­чем, детальные указания получите от своих командиров.

— Не получится, Алексей Владимирович, сгнил мой «Фарман», навсегда прилип к земле.

— Что вы говорите, Горбунов! — это уже суровый го­лос начальника оперативного отдела, начоперода. — Са­ботаж! Да вы знаете…

— Минутку! — поднял руку Шиуков. — Не надо горя­читься. Поломка?

— Хуже.

— Машину нельзя отремонтировать, Федор Иванович?

— Посмотрите сами.

— И посмотрим! Обязательно посмотрим! — грозно про­цедил сквозь зубы начоперод. Обратившись к другому коман­диру, приказал: — Позаботьтесь о транспорте на аэродром!..

К «Фарману» на трех санях подъехало несколько штаб­ных работников и с ними Шиуков. С первых же минут осмотра стало ясно, что «старик развалился сам».

— Эх, подождал бы, один полётик выдержал! — горе­вал начоперод, теребя гвардейские усы. — Как теперь разработанный план перешлем? С гонцом? Пройдет ли он более четырехсот верст по территории белых? Вероят­ность ничтожно мала. Да и в три-четыре дня не уложит­ся, тогда все насмарку!

Шиуков почти не слушал причитаний начальника опера­тивного отдела, он думал. Обстановка хуже некуда. Воинс­кие части Колчака и белоказаки атамана Дутова отрезали Туркестанскую армию от красных боевых частей Восточно­го фронта, в тылу которого были захвачены Оренбург, Уральск, другие города, создав так называемую «оренбург­скую пробку». Восточный фронт оказался в тяжелом поло­жении. Боевых сил не хватало, а нужно было обязательно отобрать у контрреволюции захваченные города с помощью частей Туркестанской армии. Требовалось точное согласо­вание действий по времени и направлениям. Последние «штрихи» к плану и находились в пакете, адресованном командующему Восточным фронтом Сергею Сергеевичу Каменеву. Если план разгрома белоказаков не удастся осуществить, тогда ничто не будет сдерживать поход Кол­чака-Деникина-Юденича, по которому Колчак с Деникиным должны соединиться в Саратове для совместного наступле­ния на Москву с востока, а Юденич ударит по Петрограду.

Шиуков прошелся по стоянке самолетов, внимательно осмотрел остовы разрушенных «Ваузена», «Лебедя» и «Ньюпора». Взял у Горбунова отвертку, тыкал ею в лон­жероны, ковырял стыковочные узлы. Час потратил на ос­мотр вышедших из строя самолетов.

Штабники, приехавшие на аэродром в шинельках и сапогах, основательно продрогли, но не решались пото­ропить начальника авиации. А он забыл про них. Спохва­тился, когда кончик его вислого носа побелел, и по сове­ту Горбунова стал оттирать его шерстяной перчаткой.

— Товарищи, уезжайте, я задержусь здесь, — сказал Шиуков работникам штаба. — Надо посоветоваться с ме­ханиками. — Горбунову он велел собрать техсостав в ма­занке: — Думать будем. Потом работать на твоей машине.

— Не понял, Алексей Владимирович, о чем вы?

— «Фармашку» оживить попробуем. Я ведь не только лётчик, но и конструктор немного.

Шиуков скромничал. Он был одним из первых авиаци­онных конструкторов в Российском государстве, притом универсальным.

Пятнадцатилетний тифлисский гимназист Алеша Шиу­ков (Шиукашвилли) разработал в 1908 году оригинальный проект дирижабля, который понравился многим сведущим в воздухоплавании и технике людям. Потом Алеша заго­релся идеей создать аппарат с машущими крыльями. Он его даже сработал. Но взлететь не смог, «орнитоптер-мускуллет», едва оторвавшись от земли, перевернулся и засы­пал обломками своего юного создателя.

Неудача подзадорила Шиукова, и он построил балан­сирный планер с наглухо закрепленными крыльями. 5 мая 1908 года с Махатской горы в Тифлисе на этом аппарате Алексей Шиуков поднялся в небо, совершив первый в России взлет, положив этим начало практическому овла­дению планирующего полета.

В следующем году им был создан новый планер. В от­личие от балансирного он был снабжен элеронами и ру­лем высоты. Это позволило для запуска аппарата приме­нить буксировку, сделав взлет значительно проще. Позже на планер поставили руль поворота.

Освоив полеты на планерах собственной конструкции, Шиуков смело взялся за самолет. Для изготовления та­кого летательного аппарата, покупки мотора нужно было иметь примерно 5 тысяч рублей. О подобной сумме кон­структор-самоучка мог только мечтать. И он обратился за помощью к промышленникам Тифлиса. Они игнори­ровали его просьбу, а один из них изрек:

— Если бы я решил пожертвовать деньги, то разве только на то, чтобы все ваши аэропланы облить керосином и сжечь!

Не помог Шиукову и председатель Кавказского возду­хоплавательного кружка Гофман, сказав:

— Бросьте эту затею, молодой человек. Предоставим право постройки самолетов господам французам или аме­риканцам. Это их привилегия.

Выйти из затруднительного положения помог И. В. Джугашвилли (Сталин). В марте 1912 года он вернулся из ссылки и устроил на квартире Шиуковых совещание с Тифлисскими революционерами. Алексей воспользовал­ся случаем и рассказал ему о своей мечте, своих мытар­ствах. Иосиф Виссарионович посоветовал:

— Не к богачам надо идти за помощью. Помочь могут только рабочие.

Рабочие действительно помогли. Они безвозмездно выточили по чертежам металлические детали самолета, из подсобных материалов собрали крылья и рамный фю­зеляж, качественно восстановили старый бросовый мо­тор «Гном».

Весной 1912 года самолет, получивший название «Канар», по конструкции «бесхвостный моноплан», Алексей Шиуков поднял в воздух, не имея диплома пилота-авиатора.

В то время Тифлисская публика уже видела полеты Уточкина, Васильева, Агафонова, Слюсаренко, Кебурия. Но все они, за исключением Кебурия, гастролировали на заграничных машинах, а на самолете собственной конст­рукции летал только Шиуков…

— Да, я немного и конструктор, — повторил Шиуков, об­ращаясь к Горбунову. — Попробую использовать свой опыт.

— Народу многовато, Алексей Владимирович, с нами восемнадцать, в мазанке не поместимся.

— Что ж, поговорим на свежем воздухе.

Когда механики, мотористы, плотники собрались у той же жаровни и подпитанный масляной ветошью огонь за­пылал ярко, начальник авиации обратился к ним с речью:

— От того, полетит ваш самолет или нет, зависит ус­пех очень важной боевой операции. Он должен полететь. Но он не может оторваться от земли без вашей помощи. Так поможем ему, товарищи!

Возник шум, смешки, прорвался задорный голос: «Сде­лаем мертвому припарки!»

— Тише! — остановил говор Шиуков. — Выход есть. Я посмотрел все аварийные машины. Они калеки, но кое-какие детали у каждого аппарата стоящие… У «Ньюпора» вдрызг разбит хвост, но передняя часть фюзеляжа целенькая. У «Ваузена» в добротном состоянии нижнее крыло, правда, и оно требует обтяжки заново. «Лебедь» даст нам сносные колеса и крепкие троса для расчаливания коробки крыльев. Мотор же и «фармановский» гож…

— Но он стоит сзади, и винт на нем толкающий, — выразил сомнение пожилой механик с вислыми запорож­скими усами на красноватом, выдубленном морозом лице.

— А мы кабину «Ньюпора» отпилим и перевернем. Я посмотрел: подмоторная рама требует несложной пере­делки. Беру на себя общее руководство. Надеюсь на вашу смекалку. Попробуем, товарищи?.. Вижу, возражений нет. Тогда приступайте к демонтажу, а я набросаю примерный чертеж и постараюсь как-то облегчить нашу работу.

И загомонили механики, толпой направляясь к самолетам.

Шиуков, присев на пустую бочку, писал записку в штаб армии, время от времени потирая замерзшие пальцы.

— Идите в мазанку, там теплее, — предложил ему Горбунов.

Шиуков отмахнулся. В записке он перечислил все не­обходимое для работ, просил обеспечить связь аэродрома с городскими слесарными мастерскими, транспортом, и советовал поговорить с рабочими мастерских о круглосу­точной работе. В приписке: «Не забудьте обеспечить пи­танием всех занятых в деле. Хлеба поболее. И горячего чаю, чаю не жалейте».

Работали до ночи, и ночь работали с фонарями «лету­чая мышь», и следующий день с короткими перерывами для принятия пищи. Спать Шиуков заставлял всех не ме­нее двух часов, поочередно, составив для этого график. Спали, завернувшись в моторные чехлы, меж трех жарко полыхающих костров. Сам начальник авиации глаз не сом­кнул, хотя довольно часто бегал греться к дежурному в мазанку, держал постоянную телефонную связь с городом. Горбунова и лётнаба Проскурина к работам не допустил, отправив их отдыхать на квартиры.

«Ньюпор» разобрали, отрезали переднюю часть фюзе­ляжа с кабиной, перевернули задом наперед, поставили на шасси «Фармана». Узлы крепления верхнего крыла пришлось переделывать. Заодно удлинили горло кабины, чтобы в ней смогли уместиться два человека.

Довольно долго возились с подмоторной рамой, ее при­шлось переклепывать основательно для крепления дви­гателя «Гном».

Никак не желали стыковываться нижняя фасонная плоскость «Ваузена» с верхним фармановским крылом и с чужеродной кабиной. Применили не только дополни­тельные стойки, растяжки, но кое-где и просто туго зак­ручивали проволокой.

Большие колеса шасси «Лебедя» с прокладками поса­дили на фармановские оси, в покрышки вместо камер плотно набили тряпья.

Хвостовая ферма осталась, вместе с оперением, старой, только сломанный костыль заменили саперной лопаткой.

Пришлось ставить многочисленные заплаты на крылья, для этого использовали куски пестрых туркестанских халатов.

Работали и за совесть и за страх: было решено обще­ством — «если чей узел рассыплется, приведет к аварии, тот отвечает сполна по законам военного времени». Не согласные с этим могли отказаться от работы. Отказался один, плотник, он не стал гарантировать качество склей­ки деревянных деталей при таком морозе.

— И времени требует столярный клей, к завтрему не схватит как надо, — бурчал он. И перешел подсобником к мотористу.

Утром третьего дня на аэродром привезли Федора Гор­бунова с лётнабом. Что же они увидели?

Прежде всего, трубно храпящих у затухающих кост­ров измученных работяг — спали вповалку почти все. Ахнули, когда предстал перед ними самолет — «головас­тик», с вздернутым коническим носом и похожий от зап­лат на разноцветное, пятнистое чудище. Нижние крылья провисали и, когда Горбунов потрогал их, закачались.

— Ничего, Федор Иванович, в воздухе они выпрямят­ся, — успокоил Шиуков, пытаясь изобразить на сером лице улыбку.

— А что это за мешок привязан около хвостового оперения?

— Я побегал на аппарате по аэродрому и определил, что его тащит на нос, вот для центровки и принайтовали мешочек с песком.

— Так, значит, он летает, Алексей Владимирович?

— Я только пробежки делал и чуть-чуть оторвался. В воздух он пойдет, не сомневайся, да и держаться должен, по моим расчетам.

— Подождите, мотор-то у него вон как назад ушел, почему же его на нос тянет?

— А вот под этим капотом, — Шиуков указал на ко­нический фанерный носок, — мы бочку с бензином смонтировали, без дополнительного горючего вряд ли придешь к цели. Из бочки альвеером даже в воздухе можно качать.

— Бочку опустошу, тогда меня потянет назад?

— А мы проволоку сделали, дернешь — мешок с пес­ком свалится с фермы.

— Да-а, — протянул Горбунов, — далеко на этом коне не ускачешь!

— Выбор твой, Федор Иванович. Откажешься — я полечу.

— Обижаете, товарищ начальник, — с вымученной усмешкой сказал Горбунов. — Но сначала я его попро­бую в воздухе.

— Нет. Если на контрольной посадке сложатся шасси или еще что произойдет, на ремонт у нас времени не бу­дет. Бери пакет, взлетишь, сделаешь круг над аэродромом, если терпимо — ложись на курс.

— Тогда я полечу один. Легкая машина пойдет лучше.

— Нет. Полет не гарантирован. Если придется сесть в поле даже из-за пустяковой неисправности, кто тебе про­вернет винт, поможет запустить мотор? А если…

— Если… если…

— Всех «если» мы предусмотреть не можем, но глав­ные…. вот тебе пакет.

Забирая из рук Шиукова конверт с большой сургучной печатью, Горбунов спросил:

— А карту?

— Не нужна. Я вот карандашом нарисовал схему, выйде­те по ней на железку Актюбинск-Оренбург, будете считать полустанки и станции. Четырнадцатая ваша. Не проскочите дальше, там уже возможна встреча с казаками Дутова.

— На станциях и названия можно прочитать, — под­сказал лётнаб Проскурин.

— Если погода позволит, — уточнил Шиуков. — Ви­дите, снег метет, как бы не завьюжило. За дорогу цепляй­тесь, за дорогу… В случае любой опасности знаете, что с пакетом делать.

— Ученого учить, — буркнул Горбунов. — Пошли, Митя!

Оделись лётчики тепло: Горбунов в унтах, Проскурин в валенках, на обоих стеганые ватные брюки, добротные полушубки под ремень. Тяжелые маузеры за пазухой. Бре­зентовые шлемы на головах, поверх еще и заячьи треухи.

Они с трудом втиснулись в кабину, живот к спине, усе­лись на жесткие деревянные сиденья.

— Как хоть назвали-то эту тележку? — весело обра­тился Горбунов к механику, схватившемуся за пропеллер, чтобы помочь лётчику в запуске.

— Не думали о том. По первым буквам «Ваузена», «Лебедя» и «Ньюпора», получается «валень», вот «Вален­ком» и прозовем.

— Лучше «Гибридом», — так же весело ответил Шиуков.

Веселье их было наигранным. Все понимали опасность

сложившейся ситуации не только лично для Горбунова и Про­скурина, а и смертельную опасность для тысяч красных бой­цов, если они будут участвовать в плохо скоординированной операции Восточного фронта и Туркестанской армии.

Механик «сорвал компрессию», и «Гном» заработал. Мотор стучал бодро, хорошо толкал вперед самолет. Но, хотя встречный ветер к часу взлета набрал силу, «Валенок» бежал по земле долго.

— Тяжеловат, — вздохнул Шиуков, провожая самолет взглядом из-под ладони.

— «Гномик» вытянет! — успокоил его механик.

Снежная пыль рассеялась, и они увидели аэроплан в небе.

Только сейчас Шиуков заметил, что, разбуженные звуком мотора, собрались за его спиной все строители «Валенка». Оторвался он от земли, и люди облегченно вздохнули.

«Валенок» сделал круг над аэродромом, покачал кры­льями и ушел, растворился в белесой дали.

Непривычно, тревожно для экипажа проходил полет. Оба авиатора будто не слышали грохота мотора, прислу­шивались к скрипам, стонам и даже взвизгам конструк­ции. К тому же, «Валенок» все время крупно дрожал. От этой тряски не только клацали зубы у лётчиков, но и вих­лялась стрелка компаса, единственного прибора, по кото­рому можно было держать курс.

И вот то ли компас подвел, то ли отвлекли лётчиков переживания, то ли сизая поземка закрыла ниточку рель­сов, только проморгали они железную дорогу.

— Митя, проскочили мы железку, или не дошли? — прокричал Горбунов, благо голова лётнаба торчала прямо за его плечами.

— По времени, видно, проскочили. Давай назад и ниже!

«Валенок» на планировании дрожал мельче, но все пытался отклониться влево, и на курсе его пришлось дер­жать рулем поворота.

— Ишь ты, кобенится! — проворчал Горбунов.

На завьюженной земле они с трудом поймали темно-­серую ленточку железной дороги, помогла им в этом чер­ная тушка паровоза с одним вагоном, и, почти прижав­шись к рельсам, пошли вперед.

Скрипя и постанывая, «Валенок» вез их.

Целлулоидовый щиток-отсекатель кабины смонтиро­вали механики косо, и холодный жесткий ветер задевал правую часть лица Горбунова, а Проскурина хлестал по физиономии. Пришлось натягивать вязаные шерстяные маски. Пока снимали и опять завязывали шапки руками без меховых варежек, пальцы прихватил мороз.

Минут через сорок полета вдруг захлопала левая ниж­няя плоскость. Горбунов взглянул на нее и ахнул: разно­цветные заплаты слизнул напористый воздух и, не смиря­ясь, драл обшивку, выкроив уже порядочную дыру. Уви­дел, как раздевается крыло, и лётнаб:

— Что будем делать, Федор?

— Станция! Читай название…

Они проскочили над красноободранными крышами вагонов длинного эшелона, продолжая путь.

Щелей в кабине гибридного самолета оказалось боль­ше, чем хотелось бы, и на втором часу полета февральс­кие сквозняки лётчиков почти доконали. Чтобы оттирать замерзшие руки, Горбунов все чаще держал рычаг управ­ления коленками. Сзади него крутился, пытаясь согреть­ся, Проскурин. Теперь вибрация машины не пугала их, а помогала трястись.

Через три часа полета Горбунов точно пилотировать машину уже не мог. Застыли ноги в унтах, холод про­сочился под шубняк и сковал поясницу, казалось, что за шиворот насыпали колотого льда, и он смерзся в ко­мок в ложбинке у пояса. Горбунов набрал над рельсами побольше высоты.

Консоль нижнего крыла слева уже представляла голую решетку из лонжеронов и стрингеров, отдельные куски обшивки полоскал, выдирая, встречный ветер. «Валенок» шел с левым креном, приходилось Горбунову все время давить на правую педаль управления поворотом, и пра­вая нога его быстро занемела до бедра, он почти не чув­ствовал ее. Попробовал согнуть, не получилось.

— Как садиться будем, Митя?

— Еще час лететь! Привезет «Валенок» два замерзших трупа. На, хлебни…

Федор отрицательно покачал головой: лётнаб в данной ситуации может себе позволить глоток спирта, он, пилот, нет.

— Глоток, не больше, понял, Мить! И начинай перека­чивать горючее.

Это была мучительная работа. Альвеер сбоку и чуть впереди лётнаба. Чтобы дотянуться до его рукоятки, пришлось навалиться на спину пилота, пригнуть его слегка, снова выпрямиться на сиденье, и так качать, качать. Да еще левой рукой. А насос или замерз, или засорился — подавал горючее из бочки в самолетный бак по чайной ложке.

— Послушай, Федь, — пыхтел Проскурин, — правая рука как лед, а из-под левой подмышки пот ручьем, чуде­са, да и только!

— Идет у тебя дело, идет, на хвост уже машину тянет. Сбрасывай мешок с песком!

Дернул Проскурин за проволоку, и, слава черту, ме­шок полетел вниз. Упал он, наверное, на крышу станци­онного вокзала.

— Название прочитал?

— У-ф! — оторвался Проскурин от альвеера. — Я и так знаю, это Соль-Илецк, дорога повернула вправо. Наша территория. У следующей станции аэродром.

— Я его знаю, бывал…

В воспоминаниях Алексей Владимирович Шиуков вот что писал об этом полете:

«Через два часа самолет коснулся колесами аэродрома назначения, а еще через мгновение рассыпался на куски, подняв клубы снежной пыли. К счастью, оба лётчика не пострадали».

Продолжение цитаты автор вынес в начало рассказа.

Не мог полузамерзший лётчик посадить дрожащий в лихорадке самолет, с оборванной обшивкой нижних крыльев, плохо отрегулированный, нормально. Это выше человеческих сил и возможностей. Самолет упал на землю, и довольно жестко. Так что ничего героичес­кого совершено не было, просто выполнялся воинский долг. За это немного позже командующий вновь обра­зованным Туркестанским фронтом Михаил Васильевич Фрунзе наградил красного военного лётчика Федора Ивановича Горбунова, уроженца села Ковыловка Сара­товской губернии, именным оружием.

Делай как я!

Истинное мужество немногоре­чиво:

ему так мало стоит пока­зать себя,

что само геройство оно считает

за долг, не за подвиг.

А. А. Бестужев-Марлинский

6 ноября 1935 года Володя Стрельченко пригласил сво­его товарища по Саранскому аэроклубу Виталия Смирно­ва к себе в гости.

Когда вошли в горницу деревянного одноэтажного дома, гость бросил взгляд на большой портрет, висевший в простенке. Написан он был маслом, обрамлен рамой из темного полированного дуба. Виталия заинтересовало красивое, мужественное лицо на полотне, и мундир. Че­ловек был в парадной форме… царского офицера.

— Кто это?

— Отец.

Наступила томительная пауза. Лицо Володи застыло в печальной задумчивости.

— Я давно хотел, чтобы ты знал об этом, — сказал он Виталию. — Отец мой — человек из народа, крестьянин. Офицерский чин и награды заслужил в окопах. С первых дней революции он стал красным командиром. Командо­вал батальоном. Дрался с интервентами, белогвардейца­ми, бандитами. Мне было чуть больше трех лет, когда его скосил тиф. Это двадцатый год… К врагам революции отец был суров. В боях смел и умел. Я покажу тебе наградные документы отца, краскома Стрельченко Игнатия Семено­вича… Горжусь им!.. Мама часто мне рассказывала о нем, запали в память слова отца — «Делай как я!». Так он учил всему, что хорошо знал, своих подчиненных и товарищей, да и маму тоже… Я хочу, чтобы ты был свидетелем моей клятвы перед портретом отца: если доведется воевать, буду воевать не хуже его. Клянусь!..

Бой над аэродромом

Ближнебомбардировочный полк базировался под Мир­городом. Командир его, полковник Янсен, постоянно при­сутствовал на полетах: руководил переучиванием молодых лётчиков на новую авиатехнику — боевой самолет Су-2.

Особенно его привлекала группа молодежи, прибыв­шая из Волчанской военно-авиационной школы пилотов. Держались ребята дружно, всегда были веселы и остро­умны, успешно осваивали новый самолет. А он оказался непрост и существенно отличался от старых машин по­добного назначения. Двухместный моноплан со скорос­тью до 400 километров в час, вооруженный пятью пуле­метами ШКАС, был способен нести бомбовую нагрузку до 500 килограммов. С экипажем в два человека — лётчик и штурман — Су-2 мог успешно действовать в тактичес­кой зоне противника. Пилотировался самолет легко, но эта «легкость» давалась далеко не всем молодым лётчикам.

Из группы волчанцев полковник Янсен выделял Вла­димира Стрельченко. Казался он чуть взрослее, чуть се­рьезнее своих однополчан, был в числе лучших в прыж­ках с парашютом и в спортивной подготовке, а по общи­тельности, в умении поднять настроение несомненно ли­дировал. В разговорах с людьми Владимир был убедите­лен, и если завязывался спор, то мнение его обычно оста­валось определяющим. И народ тянулся к Владимиру, чувствовалось, что крепко его уважают.

Не мог командир полка не заметить и успехов Влади­мира в освоении нового самолета. Другие лётчики даже обращались к нему с просьбами помочь разобраться в том или ином элементе техники пилотирования. Однажды полковник Янсен увидел, что Владимир Стрельченко по­садил с собой в «спарку» другого молодого лётчика и провел с ним тренаж на земле, показывая движение руля­ми управления. При этом говорил: «Делай как я».

«Явные задатки инструктора и командира в этом сер­жанте», — подумал тогда полковник.

И когда настало время самостоятельных вылетов на СУ-2, командир полка решил лично посмотреть работу Стрельченко в воздухе.

После посадки Янсен сказал:

— Общая оценка полета — «отлично». Чувствуется, что и ранее у вас была хорошая летная подготовка.

— Я закончил Саранский аэроклуб, — ответил Стрельченко.

— А потом?

— Работал в том же аэроклубе мотористом. Как лётчик, совершенствовался в Ульяновской авиашколе, вернулся в Саранск, где сначала поработал авиатехником, потом стал инструктором-лётчиком аэроклуба и командиром звена.

— Летайте. Желаю успеха, сержант Стрельченко!

Полковник Янсен не ошибся. Стрельченко виртуозно пилотировал СУ-2, без промаха стрелял и бомбил по ми­шеням на полигоне. А когда авиаполк, став боевым, пере­базировался в Белоруссию и с первых же дней Великой Отечественной войны начал действовать, Владимир Стрельченко, уже офицер и командир звена, умело бом­бил врага в районе Жлобина и Рогачева, затем оборонял Киев. Воевал в небе городов Сумы и Харькова.

В декабре 1941 года звено лейтенанта Стрельченко с полной бомбовой нагрузкой вырулило на старт для взле­та. И в это время взвыли сирены: «Боевая тревога!» К аэро­дрому подходили фашистские бомбардировщики под при­крытием истребителей.

Было еще время рассредоточиться по аэродрому, что­бы уменьшить потери, но Стрельченко дал команду на взлет и принял бой в воздухе.

Противника плотным заградительным огнем встрети­ли наши зенитчики. Однако пара истребителей «мессершмитт» прорвала огненную завесу, решив сбить Су-2 на взлете, где любой самолет ограничен в маневре. Вел пару опытный пилот из эскадры полковника Мильдерса «Пи­ковый туз» Курт Шаде.

Отлично маневрируя самолетом на малой высоте, Стрельченко сорвал первую атаку фашиста, а когда Курт Шаде решил повторить заход, Стрельченко так поставил свой самолет, что поджег «мессершмитт».

Курт Шаде за счет огромной скорости набрал высоту и, покинув самолет, приземлился около аэродрома на па­рашюте. Его напарник удрал.

Бомбардировщики тоже потеряли один самолет, сби­тый нашими зенитчиками, и к Курту Шаде присоедини­лись еще два немецких парашютиста.

— Как дела? — спросил Стрельченко штурмана. — Поздравление со сбитым принимаешь?

— Спасибо, командир! Но и нас он поцарапал. Ка­жется, пробит бензобак справа.

— Где-то задел, гад, и управление. Но машина слуша­ется, значит — вперед!

— Добро! — поддержал штурман Лащин.

Они вывели звено на скопление живой силы против­ника и дважды штурмовали цель, нанеся большой урон фашистам.

Придя на аэродром, Стрельченко отлично посадил свой поврежденный самолет…

А 9 декабря на грудь боевого лётчика, совершившего уже немало разведывательных и бомбардировочно-штур­мовых полетов, командир полка прикрепил первый орден Боевого Красного Знамени.

Разведчик

В одном из разведывательных полетов нужно было сфотографировать аэродром противника. На СУ-2 была хорошая фотоустановка. Безоблачное небо исключало скрытый подход. Линию фронта мы прошли на бреющем полете, — вспоминал Владимир Игнатьевич Стрельчен­ко. — Высоту пять тысяч метров набрали вне видимости аэродрома, но были замечены истребителями противника Me-110. Развернув самолет на солнце, я включил вторую скорость нагнетателя, набрал семь тысяч метров. Высота делала свое дело: кровь сочилась из ушей и рта, но от немцев я все же оторвался. А потом, разогнав машину на снижении, мы прошли над аэродромом и сфотографиро­вали его. Задание было выполнено: зафиксировали более ста самолетов разных типов, а также взлетавшие истре­бители. По данным нашей разведки по аэродрому был нанесен бомбовый удар.

Стрельченко был немногословен. Он не сказал, да по складу характера и не мог сказать, что на разведку посы­лались лучшие экипажи. Что на СУ-2 не было кислород­ного оборудования, без которого можно летать нормаль­но на высоте не более 5000 метров. Он забрался на 7000. Там нечем дышать. А выше начинает «закипать» кровь, лопаются артерии. Выдержать такое состояние и физи­чески, и психологически почти невозможно.

Умолчал Стрельченко и о том, что для качественного фотографирования нужно довольно продолжительное вре­мя точно выдерживать курс и высоту полета над объек­том, а это значит, что лётчик добровольно отка­зывается от противозенитного и противоистребительного маневра — вынужденно идет на зенитки и скорострель­ные пулеметы истребителей. Он становится удобной ми­шенью для прицельного огня, и весь расчет на железные нервы и удачу.

Стрельченко говорит, что его аппарат зафиксировал «так­же взлетавшие истребители». Взлетали они, чтобы сбить его СУ-2. Погоня за разведчиком всегда длительна и жестока. За сбитого разведчика во всех армиях мира награждают са­мыми высокими орденами. А в том полете силы были со­всем не равны. Несколько «мессеров» атаковали самолет Владимира Стрельченко. Из пушек они начинали стрелять с расстояния в километр, и любой снаряд, попав в самолет, мог разрушить его. А убойная сила скорострельного ШКАСа, из которого стрелял штурман СУ-2, составляла всего четыреста метров. Очень неравный поединок. Но Стрельченко отлично выполнил задание и ушел от «мессеров».

Таких полетов Владимир Игнатьевич Стрельченко вы­полнил немало. Разведав цель, он потом вел товарищей уничтожать ее.

Вот только один абзац из наградного листа:

«… 12.07.42 г. произвел два вылета на разведку в район Подгорное-Острожек. Район разведки прикрывало большое количе­ство истребителей противника, и поэтому тов. Стрельченко разведку производил на бреющем полете. Обнаружил автоко­лонну до 600 крытых автомашин и до 30 танков. Колонна дви­галась из Острожка на Ольховатку. После разведки сделал два вылета ведущим в составе шести Су-2 на бомбардировку и штурмовку обнаруженной колонны. Несмотря на сильное про­тиводействие истребителей и зенитной артиллерии противни­ка, сделал 4 захода на бомбардировку и штурмовку цели, уничто­жил при этом группой более 10 автомашин и 8 танков».

В тот же день он, ведя разведку, обнаружил заправоч­ную базу и артиллерийский склад немцев. Доложив об этом командиру полка, попросил у него разрешения сво­дить на эту цель группу самолетов. Пробился с ними сквозь огневую завесу. Бомбы накрыли цель. Два дня по­том наблюдались сильные пожары и взрывы на том месте, где поработал Стрельченко.

Летал он не только на боевом СУ-2, часто разведку на невооруженном тихоходе У-2, почти всегда в плохую погоду, когда раскисший аэродром, слякотный и грязный, не позволял взлетать тяжелым самолётам

Один из полетов оказался особенно памятным.

…Он нашел колонну танков и мотопехоты гитлеровцев. Летя над шоссе, приказал штурману считать машины. И тут увидел «мессера», заходившего в атаку. Можно было уйти в низко висящие облака, но тогда штурман не успел бы подсчитать танки. И Стрельченко решил уходить от огня противника маневром. Когда «мессер», прицелившись, вышел на дистанцию поражения, У-2 мгновенно скользнул влево и вниз — красно-голубые трассы снарядов прошли мимо.

«Мессер» проскочил и пошёл на второй заход. Стрельченко теперь неспешно мог спрятаться в облаках, однако и на сей раз не сделал этого — продолжал изводить врага на своей невзрачной машине.

Воздушная карусель закрутилась. На виражах немцу Стрельченко взять не удалось: фашист уступал в манев­ре. «Мессер» стал заходить сверху и клевать огнем тихо­ходный самолет с разных сторон. Тогда Стрельченко увел свою машину в облака. Но задерживаться там не стал, а снова вынырнул в чистое небо. Увидел гитлеровца на па­раллельном курсе. Почти рядом. «Не ушел, — подумал Стрельченко. — Самолюбивый попался фриц!»

Немец, довернув нос своего истребителя только нож­ным управлением, выпустил веер снарядов, но так по­спешно, что они оставили след далеко от У-2.

«Злится фриц», — подумав так, Стрельченко ввел свою машину в пике. Немец, развернувшись с глубоким креном, с огромной перегрузкой ввел в пикирование и свою маши­ну. Он поймал в перекрестье прицела хвост увертливого русского тихохода и дал залп из всех пушек и пулеметов. Такое количество выброшенного из стволов раскаленного металла разнесло бы на горячие пылинки У-2, если бы за мгновение до залпа Стрельченко не вильнул в сторону.

Увидев очередной промах, гитлеровец, видимо, рассви­репел, забыв, что охотится низко над землей. Будь иначе, он вывел бы из пикирования свой тяжелый истребитель. Но он по крутой траектории к земле продолжал сближаться с У-2. Почти над макушками деревьев Владимир Стрельченко рва­нул свой самолет вверх. Его маневр повторил и немец. И случилось то, на что рассчитывал советский лётчик: «месершмитт» задрал нос к небу, мотор взвыл на форсирован­ных оборотах, но не смог вытянуть тяжелый самолет, пре­одолеть инерцию вниз, и… тот грохнулся на землю.

У-2, стрекоча слабосильным моторчиком, сделал круг над поверженным врагом. Штурман сфотографировал ча­дящий костер.

Приземлившись на своем аэродроме, Стрельченко до­ложил командиру полка о полете и передал разведданные для штаба армии.

— Так, говоришь, земля наша приняла фашиста?

Приняла, только не ласково! Ты, Владимир Игнатьевич, практически сбил «мес­сера». Он на твоем личном счету. Молодцы! Поздравляю!..

Вторым боевым орденом, орденом Красной Звезды, отважный лётчик был награжден 12 марта 1942 года.

Рассказ боевой подруги

В мае 1943 года я прилетела на аэродром штурмового авиаполка. Меня встретили два капитана. Один из них — командир эскадрильи Иван Миронович Кухарев. Второй, чуть выше среднего роста, русый, голубоглазый, был в хлопчатобумажной гимнастерке цвета хаки, в галифе си­него цвета, в брезентовых сапогах и синей пилотке. Он с добродушной улыбкой представился:

— Владимир Стрельченко.

Как положено, я приветствовала старших по званию, назвав свою должность, — младший техник-лейтенант.

В течение месяца я находилась в Волынцево, где лётчики учились летать ночью.

Как-то сразу обратила внимание на капитана Стрельчен­ко. Он был прост в обращении с подчиненными, толково и коротко объяснял непонятное, руководил без суеты и кри­ка, за что его уважали все. В то же время он был человеком с большим юмором и в короткие часы отдыха любил петь, знал великое множество песен, хорошо исполнял их.

Опытный лётчик. Имел 70 боевых вылетов на самоле­те Су-2. Его перевели в штурмовой полк на самолет Ил-2 и назначили командиром эскадрильи. А в июле 1943 года он стал штурманом сразу трех авиационных полков, прак­тически штурманом дивизии.

За время переучивания на аэродроме в Волынцево мы с Володей сдружились, расставшись, стали переписывать­ся, встречались при первой возможности.

Я работала техником звена в отдельной эскадрильи связи авиакорпуса, он летал с другого аэродрома. Я пере­живала за него, каждый день ждала весточки

Шло время. Володя летал на выполнение боевых зада­ний в одиночку и водил большие группы самолетов. К моей великой радости, возвращался невредимым.

Но в один из дней Володя не вернулся на свой аэродром. Об этом мне сообщили девушки из их полка. Я ночью доб­ралась до них. Ждали известий с передовой. Утром сооб­щили, что капитан Стрельченко жив, а стрелок Коля Гаенко убит. Колю я знала хорошо — молодой красивый парень.

Что случилось с экипажем, Володя описал позже в письме к штурману, своему другу Михаилу Лашкину.

«…В октябре 1944 года на 1-м Прибалтийском фрон­те в одном из боевых вылетов я потерял один самолет.

Командир дивизии послал меня на У-2 найти этот са­молет. Полетел со своим стрелком. Прилетел в район ней­тральной полосы и стал искать где-то метрах в 500 от передка. Фронт проходил по ж. д. Витебск-Невель. На развороте я услышал пулеметную очередь. Стреляли с земли. Двигатель чихнул и заглох. Самолет упал в кустар­ник на нейтральной полосе, ближе к немцам.

К счастью, нас скрывали кусты и, хотя немцы стре­ляли по площади из минометов, в самолет не попали. А вот снайперы убили моего стрелка.

Ночь я пролежал рядом с мертвым другом, комсоргом полка Колей Гаенко, под огнем с обеих сторон. Утром пошел прямо в рост к своим, какое-то чудо пронесло меня через минное поле, как видно, родился в рубашке».

В деревне Лощица под Минском лётчики Володиного полка попали под бомбежку. Они были размещены в кре­стьянских хатах. Немецкие самолеты прилетели в пол­ночь, высыпали бомбы.

Накинув реглан, сунув босые ноги в сапоги, Володя вышел из хаты посмотреть, что творится вокруг. Только отошел, как по другую сторону хаты взорвалась бомба. Стены развалились, начался пожар. Сгорели Володины документы, ордена и одежда.

Документы и ордена ему восстановили, форму выда­ли новую.

Володя понимал, что тревожусь я за него, стремился всегда успокоить. Часто, возвратившись с боевого задания, летел к нашему аэродрому. Покачает крыльями — значит все у него хорошо. Конечно, ему попадало за эти вольности.

Войну мы закончили вместе, помогая друг другу пере­носить все тяжести нелегкой жизни. В январе 1946 года зарегистрировали брак, и началась послевоенная, вроде мирная жизнь…

Штурмовик

Опыт штурмовки вражеских войск и техники Владимир Игнатьевич Стрельченко приобрел, летая еще на СУ-2. Но этот самолет был ближним бомбардировщиком со слабой броней, огонь в упор не выдерживал, да и сам был воору­жен недостаточно для удара «воздух-земля».

В 1943 году Стрельченко переучился на Ил-2. Этот са­молет-штурмовик по своим боевым качествам во время второй мировой войны не имел себе равных в мире.

Из воспоминаний фронтовика Л. А. Горного

«Знал я Владимира Стрельченко с момента, когда в начале 1943 года он, 24-летний, прибыл в наш штурмовой авиаполк. Это был отважный, веселый человек, всеобщий любимец в пол­ку. Мог совершить то, что другим казалось невозможным.

Помню, наш полк получил задание срочно перебазировать­ся на другой аэродром. Это необходимо было сделать в самые сжатые сроки, а воспользоваться можно было только самоле­тами. Как известно, Ил-2 — двухместный. Владимир Стрель­ченко, бывший тогда штурманом полка, совершил, казалось бы, невозможное — взял в самолет одиннадцать человек. В кабину пилота, рядом с собой, втиснул двоих, в кабину стрел­ка — четверых, и в фюзеляж забрались тоже четыре человека.

«Не взлетит!» — считали все.

Стрельченко оторвал машину от земли и благополучно при­вел к месту назначения».

А вот один из боевых вылетов группы штурмовиков, ведомых Стрельченко.

Это было в начале августа 1943 года. Накануне взятия нашими войсками города Орла немцы начали вывозить из него по шоссе Орел-Брянск боевую технику, имущество и награбленное добро. Чтобы остановить колонны врага Владимир Стрельченко поднял в небо на рассвете 12 са­молетов Ил-2. Он учел, что немцы начинают обычно ле­тать не ранее 6—7 часов утра, поэтому его группа сможет появиться неожиданно и «поработать» успешно без при­крытия истребителями.

Но немцы не дремали. Еще до подхода к цели штурмо­вики попали в зону плотного, беспощадного зенитного заградительного огня. Стрельченко, умело маневрируя и подбадривая ведомых по радио, сумел сохранить боевой порядок группы и вывести ее на цель.

Немцы рассредоточиться не успели, и с первого же захода передняя часть колонны была «отрублена» — развалились и запылали более десятка машин, шоссе было исковеркано взры­вами, пулеметным огнем расстреляно сотни фашистов.

На обратном пути группу Стрельченко догнали 20 истре­бителей Me-109. До линии фронта осталось 50 километров.

— Переходим на бреющий полет! — приказал Стрель­ченко. — Воздушным стрелкам отбить атаки истребителей!

Прижавшись к земле, шли штурмовики, огрызаясь огнем. Два «мессера» запылали. До самой линии фронта роились «мессеры» над штурмовиками, разряжая свои «эрликоны». Немало пуль и снарядов рвали крылья краснозвездных ма­шин, но они все до одной пришли на родной аэродром.

Фронтовые газеты не один раз писали о Владимире Иг­натьевиче Стрельченко. Отмечали искусство лётчика. Опи­сывали его полеты на разведку, фотографирование, бом­бежку мостов и переправ, немецких штабов, штурмовку автоколонн и железнодорожных эшелонов, налеты на аэро­дромы врага, удары по переднему краю сопротивления.

Газеты отмечали, что секрет успехов Стрельченко в том, что он не действует по шаблону, а в каждом полете исполь­зует новые тактические приемы, умело избирает наиболее выгодный боевой порядок группы. Личное мастерство у него прекрасно сочетается с другими качествами — спо­собностью умело командовать в воздухе, быстро прини­мать правильные решения. Именно за эти качества, кро­ме орденов Боевого Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны I степени, он получил полководческий орден Александра Невского и орден Британской им­перии 5-й степени.

В феврале 1944 года Владимиру Игнатьевичу Стрельченко присвоили звание Героя Советского Союза. В последнем пункте представления к высокому званию говорится:

«30.07.43г., будучи ведущим группы пяти Ил-2 в районе Опальхово гранулированным фосфором было накрыто до 10 танков, 20 автомашин и до батальона пехоты противника. Атака производилась с высоты 10метров…»

Он произвел 260 боевых вылетов, из них 68 на брею­щем полете. Сбросил на позиции оккупантов сто ты­сяч килограммов бомб, расстрелял более трехсот тысяч снарядов и патронов. Участвовал в 75 воздуш­ных боях с истребителями противника, лично сбив один самолет и двенадцать в групповых боях. Атаками с неба его экипаж взорвал склад боеприпасов и горючего в районе города Калач, разрушил понтонный мост через реку Дон в районе хутора Вертячий, взорвал два железно­дорожных эшелона, уничтожил более пятидесяти танков, 210 автомашин и другой техники противника, око­ло 800 солдат и офицеров гитлеровской армии.

И что особенно важно: будучи ведущим групп, от звена до 25 самолетов, в 127 полетах он в жестоком противостоянии врага потерял только три экипажа. Летал в самых сложных условиях и не имел ни одного случая потери ориентировки или возврата, означавшего невыполнение боевого задания.

— Я и сейчас, через сорок лет, вижу его таким, каким он был в те суровые годы, — вспоминал однополчанин Стрельченко Владимир Николаевич Лазарев. — Вот к нам слегка раскачивающейся флотской походкой, большими шагами подходит коренастый военный. Бросались в глаза его крупные, но правильные черты лица, внимательный взгляд, стрижка «под бокс», зачесанные назад волосы, широкий лоб. Подтянутый, аккуратный. На груди поблес­кивают ордена. Мы доложили по форме о прибытии. На этом официальная часть была закончена. Он разговаривал с нами, совсем «зелеными», просто, как с товарищами, как с коллегами. «Ну что ж, будем воевать вместе. Распола­гайтесь, знакомьтесь…»

Забота Стрельченко ощущалась на каждом шагу: в обще­житии, на отдыхе и в строю. Как-то в одну из пауз между полетами он подозвал меня и, как бы, между прочим, сказал, что на свалку оттащили негодный самолет, и рекомендовал снять с него бронеспинку, положить ее на пол штурманской кабины нашего Су-2. «Защитит от осколков», — сказал, и ушел. Мы со штурманом сделали это. И броня в следующем же полете спасла моего штурмана от ранения, осколки лег­ко пробили деревянный фюзеляж и уперлись в сталь.

С Владимиром Игнатьевичем можно было спеть хоро­шую песню. Больше всего ему нравились песни из кино­фильма «Истребители», «В лесу прифронтовом», «Песня о Днепре» и «Вечерний звон».

Хороший, нужный всем был человек. Мы дошли с ним до Берлина и не раз слышали в воздухе его голос: «Делай как я!» Но он не только являлся боевым лидером, он был создателем крепких воинских подразделений, растил на­стоящих бойцов-патриотов.

После войны
Слово штурмана-испытателя Бориса Чувикова

Забайкалье. Короткое жаркое лето, грозы, ливневые дожди, половодье в июле на реках, а продолжительной зимой пятидесятиградусные морозы, сильные ветры из-за сопок, поземка песчаная и снежная. На аэродроме ра­ботающие двигатели создают густую морозную дымку, иногда переходящую в устойчивый туман. Холодно земле, деревьям, металлу. Не жарко и нам, летающим на реак­тивных бомбардировщиках Ил-28.

Заместителем командира бомбардировочного авиаполка был Герой Советского Союза Владимир Игнатьевич Стрель­ченко. Летный состав уважал его за боевые заслуги, летное мастерство. Он знал людей, отлично понимал, чувствовал, когда надо сурово требовать исполнения воинских обязан­ностей, а когда можно пошутить, рассказать байку, анекдот. Холодно, ветер, долгое ожидание вылета, и вдруг в группе летного состава оживление, взрыв хохота и весе­лье. Догадываемся: туда пришел Владимир Игнатьевич и веселой шуткой укорачивает время перед ответственным и трудным полетом.

Наверное, это осталось у командира с войны, когда его эскадрилья из-за плохой погоды или по другой причине то­милась в ожидании полета на боевое задание и в головы лётчиков лезли разные мысли, воспоминания, нередко грустные, и веселый, общительный, импульсивный командир Владимир Игнатьевич Стрельченко шуткой поднимал дух бойцов.

Мне пришлось выполнять учебно-боевые полеты в со­ставе его экипажа, и меня всегда восхищала отличная тех­ника пилотирования Стрельченко, точное и очень плавное выдерживание всех параметров полета, так необходимое для того, чтобы сброшенные бомбы поразили цель. Штурману при таком пилотировании, при таком командире забота одна: поймать цель в окуляре и сбросить бомбовый груз.

Голос Владимира Игнатьевича в полете становился душевным, ободряющим, и вроде не команды, а просьбы звучали, но выполнить их хотелось как можно лучше.

Понимал ли сам Владимир Игнатьевич, как он нужен всем нам как лётчик, командир и товарищ?

Подполковнику Стрельченко на службе в нашем авиаци­онном полку не везло только в одном: у него не было насто­ящего полкового командира. Один не пожелал ехать в суро­вое Забайкалье, но числился командиром. Другой приехал и продолжительное время болел. А третий оказался плохо подготовленным для вождения летных групп. Поэтому Стрельченко пришлось фактически долгое время быть в двух лицах — командиром и заместителем по летным делам.

Умение водить большие группы самолетов было при­знанным мастерством подполковника Стрельченко. От ведущего полковой колонны зависит многое. Он должен думать и помнить о каждом лётчике в строю. От ведущего зависит соблюдение всех установленных интервалов и дистанций в группе. И этими незаурядными способнос­тями при вождении полковых колонн в полной мере обла­дал Владимир Игнатьевич Стрельченко. Мне помнится такой случай, когда на требование тре­тьего командира полка поставить ведущим большой груп­пы самолетов на летно-тактических учениях его, а не за­местителя, комдив генерал-майор Соколов Арсений Ива­нович, сам отличный лётчик, ответил:

— Полк поведет на ЛТУ Стрельченко, а вы научитесь водить звено и пока будете командовать на земле.

Владимир Игнатьевич стал полковником. Однако на­стало время, и по состоянию здоровья он не смог летать, ушел в отставку. В гражданских условиях он не сразу на­шел себя. Обладая природным даром рассказчика, он был в лекторской группе Брянского обкома партии, много вы­ступал с лекциями и докладами на заводах, в школах, на предприятиях города Брянска.

Однажды, находясь в отпуске, я встретил Владимира Игнатьевича с перевязанной головой, и невольно спросил:

— Что случилось? Где получил травму?

— По глупости. Ехал без защитного шлема.

— В своей «Победе» без шлема? А кто ж в легковушке…

— Да нет, — перебил меня Стрельченко, — теперь я ра­ботаю водителем-испытателем боевых бронемашин. Гнал на установленной скорости по дороге автодрома, без шлема, маршрут знал хорошо, а какой-то чертяка перекопал дорогу, я и вмазался в эту ямку. Знаешь, Борис, не могу я без штур­вала и техники. Пусть хоть баранка боевой автомашины на­поминает мне штурвал самолета и мою летную работу.

* * *

Имя Героя Советского Союза В. И. Стрельченко носят пи­онерские дружины школы-интерната №3 в Саратове, школы №8 в Саранске, школа №27 в городе Сумы, класс в воронеж­ской средней школе №8, класс в школе №31 города Москвы.

Мемориальной доской с его именем в городе Саратове увековечен дом, в котором он жил в последнее время.

Ушел из жизни Владимир Игнатьевич в 1981 году. На его могиле в Саратове — скульптура лётчика и надпись:

«Не верьте, что он умер, он словно сокол улетел в свой последний полет.

Герои не умирают. Они уходят в бессмертие».

Сокол

И сегодня, в век реактивной авиа­ции
и космических кораблей, небо
продолжает притягивать нас к себе

с той же неистовой силой, что и во

времена грека Икара, французов

Монгольфье и русского моряка

Можайского…

Сергей Анохин

Его манила высота с мальчишеского возраста. Он любил смотреть на землю сверху. Для этого облазил, наверное, все крыши в Замоскворечье, забирался на самые высокие тру­бы, ходил вечно в саже… пока не увидел аэроплан.

Летать!

Но Сереже Анохину было только двенадцать лет. Кто при­мет всерьез мечту пацана? Такие нашлись среди авиаторов, летавших с Ходынского поля. Он бегал смотреть их полеты, они не отказывались что-нибудь рассказать ему, ответить на вопросы, показать самолет, и предупреждали: «Если задумал летать серьезно, начинай приобретать знания уже сейчас!»

Сергей покупал и доставал авиационную литературу, вчитывался в нее. Часто бывал в аэрохиммузее, круг зна­комых ему лётчиков расширялся.

В 20-е годы очень популярными были лотереи Осоавиахима. Как-то старший брат подарил Сергею лотерей­ный билет. Билет выиграл лыжи. Лыжи по тем временам стоили дорого, и все считали, что Сергею повезло. Но когда он пришел за ними, увидел на рекламном плакате другой выигрыш — полет на аэроплане вокруг Москвы.

— А можно заменить лыжи на полет?

В искристых глазах паренька была такая горячая просьба, что ему не отказали.

И он полетел. Из аэроплана вышел восхищенный и по­трясенный, укрепившись в желании быть только лётчиком.

Работать Сережа начал с пятнадцати лет. Сначала чер­норабочим на Рязанско-Уральской железной дороге, в Мос­кве — ремонтным рабочим пути, автобусным кондуктором. Только исполнилось восемнадцать, сразу же подал заяв­ление в военно-теоретическую летную школу. Не полу­чилось. Худенький, небольшого роста юноша не произ­вел нужного впечатления на строгую медицинскую комис­сию, его не забраковали, нет, оставили кандидатом в кур­санты, но… кандидатом второй очереди.

Сергей устроился работать в Бахметьевский автобус­ный парк Москвы шофером.

— Не унывай, Сережа! — успокоил его товарищ по рабо­те Г. А. Кох. — Не сразу в небо соколы взлетают. Я вот учусь в планерной школе и тебе советую начинать с планеров.

Сергей внял совету.

— Я, — вспоминал Сергей Анохин, — посменно ра­ботал на автобусной линии, вечером ходил на занятия в планерную школу и, кроме того, еще посещал кружок, где мы строили свой планер ИТ-4, на котором я совершил свой первый полет.

День первого полета, после коротких пробежек, под­летов, зафиксировался в памяти Анохина ярко: это было светозарное утро одного из дней 1930 года на станции Первомайская, теперь это хорошо известная Планерная. Есть там Лысая гора. Вот с нее и прыгнул первый раз Сергей на крыльях в небо как учлёт.

Много было еще в жизни Анохина школ — Централь­ная школа лётчиков, Высшая парашютная школа. И все он закончил с отличием.

Первая скромная известность пришла к нему в сентябре 1933 года с короткой заметкой в журнале «Самолет». В ней рассказывалось, что «т. Анохин, стартовав на „Упаре“, при южном порывистом ветре прошел под грядой облаков через Святую гору к Отузам, обогнул Карадаг с моря, вышел к Коктебелю и вернулся на старт. Полет интересен своим труд­нейшим маршрутом, — писал автор статьи. — Немногие попытки преодолеть этот маршрут, делавшиеся на прошлых слетах, ни разу не увенчались успехом».

Случилось это в Крыму, в Коктебеле, на горе Клемен­тьева, где проводились ежегодные слеты планеристов. В соревнованиях участвовали планеры самых различных моделей и типов, разработанные известными авиаконструкторами Шереметьевым, Грибовским, Антоновым, мно­гими другими изобретателями-самоучками. Почти на всех Сергею Анохину приходилось летать, многие из них он поднимал в небо в первый раз.

Пожалуй, тут, в Крыму, впервые Анохин испытывал и свой характер.

— Самым удобным для нас был южный ветер на горе, со­здававший восходящий поток, — вспоминал Сергей Никола­евич с удовольствием. — Но мы летали и без него. В облаках. Мы парили в них вслепую, а когда выныривали, оказывалось, что посадку делать уже негде. Приходилось садиться на пля­жах в Гурзуфе и Ялте. Иногда, летая над пляжем, выполняли фигуры высшего пилотажа, крутили петли. Публика собира­лась, смотрела на это воздушное представление. Перед при­землением кричали: «Освободите пляж! Освободите пляж!» И летали вдоль узкой прибрежной полоски, пока отдыхаю­щие освобождали нам место. При удачном ветре раз парил я над Карадагом, увлекся потоками, кружил, стараясь не поте­рять высоты. Вдруг промелькнула какая-то тень. Оглянулся и увидел орла. А надо заметить, что в целях лучшего обтекания планера человеку оставляют в фюзеляже лишь малое отвер­стие — для головы. Я и руки не мог бы при желании высу­нуть. Орел же, видно, посчитал меня огромной птицей и стал играть, целить в меня выпущенными когтями. Ну, думаю, плохи шуточки, лицо защищено только очками. Начал кри­чать, отгонять его голосом. Не слежу уже, где парю, кричу и мотаю головой. А он взовьется, и снова рядом, вот-вот глаза выцарапает. Как ни кричу, орел все пикирует. Маневренность настоящей птицы несравненно лучше, и он этим пользуется. Потом ему, видать, эта игра надоела — исчез. Однако и высо­ты у меня не стало. А под крылом уже Судак. Мне удалось благополучно приземлиться на его окраине, на пустыре…

Нравились Сергею Анохину полеты в Коктебеле. С высоты казалось, будто адские силы демонстрировали здесь свое могущество. А за горизонтом, где-то рядом, находятся сказочные волшебные страны. И каждый раз, когда в полете он видел дальние манящие вершины гор, напевал любимую песню:

Поднялись высоко шапки сдвинутых гор

…Первым оторвался от горы и улетел на планере вдаль Никодим Симонов — приземлился около Алушты. За ним рванулся на юг Семен Гавриш. Но, перелетев одну гору, был брошен нисходящим потоком прямо в лес. Кроны де­ревьев попались мягкие, хорошо спружинили, и его пла­нер уцелел. Потом и Сергея Анохина потянуло вдаль к Се­вастополю. Маршрут был рискованным, потому что нор­мальная посадка почти исключалась: сплошное нагромож­дение скал, бетонные столбы и металлические изгороди вокруг домов отдыха и санаториев. Можно рассчитывать только на удачу в случае вынужденного приземления.

По словам Сергея Николаевича, он кругами в восходя­щих потоках набрал над горой приличную высоту и взял курс на запад. До Ливадии шел нормально. За «Ласточки­ным гнездом» открылись новые прекрасные пейзажи. Уси­лился ветер. Склон постепенно снижался, и планер спус­кался вместе с ним. Море штормило, крупные валы вдре­безги разбивались о берег. Нужно было прекращать по­лет, но садиться в такую погоду на море дело безнадеж­ное — волна тотчас перевернет планер.

Анохин решил тянуть до Балаклавы и попытаться сесть там. Когда подошел к Байдарским воротам, стало темнеть, и теперь уже хочешь, не хочешь, а приземление неизбеж­но. Ветер дул вдоль склона и планер не держал, а прижи­мал к земле. Анохин перелетел мыс, за которым неожи­данно открылись совершенно отвесные скалы, а перед скалами — крохотный пляжик местечка Батилиман, что означает «тонущий лиман». Что делать? Садиться вдоль пляжа он не мог: площадка коротка, с берега не подойти, там скалы. Единственный выход — садиться с моря. Но как? Приводняться, с расчетом выскочить на берег? У бе­рега камни, которые моментально разнесут планер в щеп­ки. А щепки влепятся в скалу, нависшую над пляжиком.

И вдруг Сергей Анохин увидел на берегу камень и столб для тента — нечто вроде ворот шириной метров пять. Быстро сообразил: фюзеляж планера пройдет, а кры­лья зацепятся и выполнят роль амортизатора. Решил идти на этот вариант посадки.

Заход с моря… нырок между камнем и столбом… удар… крылья разрушены. Но фюзеляж с кабиной пило­та не потерял еще всей инерции полета и бьется о ка­менную стену…

С пограничной заставы, одна из сторожевых вышек которой была расположена на утесе, в Гурзуф полетела телеграмма:

«АВАРИЙНАЯ ПОСАДКА В МЕСТЕЧКЕ БАТИЛИМАН.

ПЛАНЕР РАЗБИТ, ПИЛОТ АНОХИН ЖИВ.»

Утром из Коктебеля приехали планеристы во главе с Гавришем. Побывали на месте посадки. Увидели разбитый вдре­безги планер. Искали следы крови. Не нашли. Им сказали, что пилот находится в одном из домов отдыха, где его уст­роили на ночлег.

Семен Гавриш ворвался в комнату, где спал Анохин, с возгласом:

— Сережа, я столько пережил. Мы осмотрели берег, не знаю, как можно после такого удара уцелеть!

— Я оцарапал руку. Вы же получили телеграмму, что я невредим?

— Нам телеграфировали, что ты «жив», а между «жив» и «невредим» большая разница! Как все случилось?

— Ты же видел, пытался смягчить удар. Кабина в утес все-таки врезалась, но на излете. Вылез. Невдалеке, вижу, торчит пограничная вышка. Подлез по камням к ней. Так, мол, и так — прилетел, говорю. А пограничник недоумева­ет: какой полет? Откуда ты свалился? Уговорил его все-таки передать телеграмму в Гурзуф. Была ведь у нас такая дого­воренность: дать знать о себе телеграммой… Вблизи нахо­дился санаторий комиссии содействия ученым. Тот самый, где мы сейчас с тобой. Здесь о моей посадке уже знали и встретили меня овациями. Какие к черту овации? Настрое­ние у меня жуткое: до цели не долетел, планер расколотил…

— А на горе молодежь бушует, обвиняет руководство школы в том, что оно разрешило нам летать с Роман-Кош, рисковало мастерами.

— И напрасно бушуют. Если будем сидеть на месте, вообще никаких достижений не будет.

Сергей Анохин набирался опыта, который, сплавляясь с врожденным талантом, позволил ему стать большим мастером советского планеризма. Его летная книжка фик­сировала на своих страницах всесоюзные полеты и ми­ровые рекорды, дерзкие экспериментальные полеты и па­рашютные прыжки.

«Игра со смертью» — так назвали американцы «неслы­ханный по дерзости эксперимент», который провел в воз­духе пилот-инструктор Сергей Анохин.

Все началось с научного спора членов техкома на 10-м Всесоюзном слете планеристов в 1934 году. Дебатировался жизненно важный вопрос, глубинная суть которого — безопасность полета. В то время авиаконструкторам не было ясно, на какой же скорости планер и самолет могут войти во флаттер и разрушиться. Профессор Владимир Петрович Ветчинкин подсчитал, что аппарат потеряет крылья, если полетит быстрее 220 километров в час, а большинство специалистов считали, что до скорости 300 километров в час ничего с планером не случится.

Решили провести испытательный полет. Для этого выб­рали «Рот-Фронт-2» конструкции О. К. Антонова, как аппарат, совершенный с точки зрения аэродинамики и опти­мальной прочности.

— Олег Константинович, не давайте ломать этот пла­нер! Зачем губить такую хорошую машину? — уговари­вал Антонова шеф-пилот «Рот-Фронта» Виктор Растор­гуев, мечтавший установить на длиннокрылом серебрис­том красавце рекорд высоты.

— Надо, Виктор. Надо, — решительно ответил Антонов.

Планеров такого типа было четыре варианта, каждый

в своем роде единственный.

Доверили провести испытание Сергею Анохину, к тому времени зарекомендовавшему себя авиатором с огромным самообладанием, ювелирно точным в пилотировании, че­ловеком с отличной реакцией в минуты опасности.

…Сергей Анохин шел на аэродром. Его худощавую не­высокую фигуру облегал новенький синий комбинезон, пе­ретянутый в талии широким армейским ремнем с малень­кой кобурой пистолета. Продолговатое, потемневшее от го­рячих крымских ветров лицо обрамлял белый подшлемник. На лбу летные очки. В уголке губ дымила папироса.

Волновался ли он?

По более позднему личному при­знанию, Анохин не страшился опасности и верил в себя, верил, что в случае необходимости сумеет воспользоваться парашютом, однако его сковывало какое-то нервное на­пряжение, ожидание неизвестного.

На вершине горы был в самом разгаре день «большо­го» парения. КИМ, «Темп», Г-9, «Упары» летали вдоль склона, пытаясь набрать высоту и уйти на дальность.

Аэропоезд — П-5 и прицепленный к нему длинным тро­сом «Рот-Фронт» — стоял на старте в полной готовности.

— Когда полетим? — подойдя к ожидавшей его группе конструкторов и лётчиков, спросил Анохин.

— Подождем… Часов в пять ветерок ожидается поти­ше, — раздумчиво ответил начальник слета.

Руководителям слета и членам техкома было о чем по­думать. Полет очень рискованный. Цена его, возможно, человеческая жизнь. На подобные эксперименты обычно требуется разрешение высшего начальства. Но каждый член технического комитета знал, что жизненно важный, необходимый для дальнейшего прогресса авиации вопрос испытания планера на вибрацию крыльев в воздухе деба­тируется уже два года; что если сейчас начать согласовы­вать его во всех высших инстанциях, то разрешение опять вряд ли будет получено, скорее всего, оно «утонет» в по­токе различных уточнений. И всю тяжесть возможной от­ветственности руководители слета взяли на себя.

Ждать, когда стихнет ветер, было нелегко всем прича­стным к будущему полету. Кое-кто нервно расхаживал по летному полю, другие высасывали папиросу за папиро­сой, третьи — в который раз! — осматривали и проверя­ли планер, парашют пилота. Сам Анохин выглядел спо­койным, занимаясь тщательной подгонкой лямок парашю­та, даже напевал.

Время тянулось томительно долго.

Но вот, наконец — долгожданная команда начальни­ка слета.

Места в буксировщике П-5 занимают лётчик Даниловцев, бортмеханик Эскин и член техкома Кочеткова. Сергей Анохин залезает в тесную кабину «Рот-Фронта» Планерист-парашютист Михаил Романов по инструктор­ской привычке проверяет подгонку подвесной системы па­рашюта и ласково треплет за плечо:

— Вперед, брат Сережа! Ни пуха, ни пера.

— Будет порядок, — успокаивает его Анохин.

— Подумай! — обращается к Олегу Антонову Растор­гуев. — Такой планер гробим.

— Летите, Сергей, — говорит Антонов и отходит в сторону.

Дул ослабевший ко второй половине дня южак. Самолет, двинувшись с места, выбрал слабину троса, поддернул «Рот-Фронт». Потом долина будто втянула в себя гулкий стрекот мотора, и аэропоезд стартовал с крутой спины горы.

Десятки взволнованных лиц поднялись к небу, где аэро­сцепка широкими кругами набирала высоту.

…Сосредоточившись, Сергей Анохин следит за стрел­кой высотомера. Набрано 2500 метров над аэродромом. Пора! Рука тянется и дергает рычаг буксирного замка. Самолет проваливается вниз. Теперь «Рот-Фронт» в сво­бодном полете скользит над северной долиной горы к зоне, расположенной между деревней Кочка-Чакрак и северным склоном горы. Анохин видит и домики села Отуз, и хреб­ты Крымских гор, поднимающихся из-за Карадага. Ему хочется рассматривать живописную картину внизу долго, но… пора начинать эксперимент.

Пилот опускает нос планера к земле, пикирует. Сначала полого, потом круче. Стрелка прибора скорости бежит по цифрам 100,120, 150… Нарастает гул, и тон его все выше и выше, как у натягиваемой гитарной струны, если бы гитара была величиной с гору. Анохин покачивает ручкой управле­ния из стороны в сторону, чтобы создать толчок элеронам для начала вибрации, а сам смотрит на левую плоскость. Никакого дрожания, элероны до того тугие, что еле сдвига­ешь ручку в сторону. Шум растет с каждым мгновением, свист встречного воздуха переходит в звон. Опять взгляд на крыло — кончик левой плоскости чуть скрутился вниз.

Скорость 200… 220… Стрелка с натугой ползет даль­ше по циферблату прибора…

Крылья планера задрожали. Слетела и пронеслась над го­ловой крышка кабины со всеми пилотажными приборами.

«Надо выходить из пикирования».

Едва Анохин так подумал, как от стремительно возрос­шей вибрации планер будто взорвался. Скрутились и с треском оторвались несущие плоскости. Бескрылая каби­на «Рот-Фронта» будто ударилась о невидимую стену. От резкого торможения Анохина выбросило из полуразру­шенной кабины, оборвав брезентовые ремни на плечах. Обломки крыльев ударили по хвостовому оперению и рас­щепили его на мелкие части.

С земли видели «взрыв». На его месте образовалось серо-серебристое облако, из которого посыпались отдель­ные части планера, обрывки сверкающего оперения. Вра­щаясь, далеко друг от друга падали консоли крыльев. Но полные тревоги взоры онемевших от увиденного людей были прикованы к мчавшемуся вниз серебряному телу кабины «Рот-Фронта»…

Подробную картину разрушения наблюдал в бинокль только начальник слета. В «облаке» среди обломков пла­нера он искал человеческую фигурку. И увидел ее. Но лицо его омрачилось: Анохин падал с нераскрытым парашютом.

— Все! Конец! — глухо выдавил из себя начальник слета, вяло опуская бинокль. Но секундами позже он ус­лышал резкий, как ружейный выстрел, хлопок раскрыв­шегося купола.

— Молодец! Молодчина! — По-юношески резво на­чальник слета вскочил в «газик» и помчался к месту пред­полагаемого приземления.

Сергей Анохин действительно оказался молодцом. Ему удалось сохранить самообладание. Он нащупал вытяжное кольцо парашюта сразу после выброса из кабины, одна­ко не дернул его, подумав, что части планера зацепят и порвут раскрывшийся купол. Летел вниз, опережая облом­ки, уходя от наиболее крупных частей аппарата.

«Пора!»

Резкий рывок кольца — и над ним раскрылся снежно­белый зонт, прекратилось стремительное падение. Приземлившись у подножия северного склона горы, ря­дом с остатками развалившегося аппарата, Анохин отстегнул подвесную систему парашюта, собрал купол так, как этого требует инструкция, и сел на землю: ноги плохо держали его.

Когда волна участников слета докатилась до места спуска, Сергей Анохин спокойно сидел среди обломков «Рот-Фронта», будто моряк, потерпевший кораблекруше­ние и счастливо выплывший на твердую землю. Возле него лежал аккуратно сложенный в ранец парашют.

Одним из первых обнял лётчика Олег Антонов.

— Это невероятно, Сергей Николаевич, поздравляю вас! Вы невредимы? — говорил он, все еще переживая событие.

— Полный порядок, — отвечал Анохин, прикрывая на лице сочный синяк. Полураскрытые, бледноватые губы трепетали в счастливой улыбке: испытательный полет, хотя и закончился вынужденным прыжком, оставил в его душе небывалое ранее ощущение торжественной победы, ликующую радость, большое удовлетворение собой.

Поздравления сыпались на удачливого пилота со всех сторон. На «газике» подъехали начальник слета и профес­сор Ветчинкин.

Анохин встал и, оправив комбинезон, доложил:

— Товарищ начальник слета! Задание техкома выполнено.

— Поздравляю, это блестяще… Пока вы ничего не за­были, расскажите все по порядку.

— Но прежде всего скорость, какая у планера скорость, когда вы, гм?.. — замялся профессор Ветчинкин.

Двести двадцать пять километров в час, Владимир Петрович! — весело отчеканил Анохин.

— Успели заметить?!

— Точно.

Профессор победно оглядел стоявших рядом:

— А кто тут ратовал за триста? А?.. Спасибо, Сережа!

Кое-кто за дерзость и своеволие все-таки получил наго­няй. Но, как нередко бывает, руководителей слета поддер­жала пресса. Газеты посвящали целые подвалы подвигу Сергея Анохина. Западная печать назвала испытание «Рот-Фронта» «небывалым испытанием на прочность».

Из Америки телеграфировали: «За любую цену покупаем киноплен­ку, фиксирующую этот неслыханный эксперимент». К со­жалению, уникальный полет кинооператорами снят не был, хотя в Коктебеле находилась киногруппа известного режис­сера Якова Протазанова. Он потом страшно переживал, что такой «трюк» — разваливающийся в воздухе планер и вы­летающий из него человек — не удалось заснять.

Известный в то время лётчик-испытатель Василий Степанченок, присутствовавший при эксперименте, поздра­вил Сергея Анохина и сказал:

— Ты все выполнил без ошибок. Предлагаю тебе пе­рейти с инструкторской на летно-испытательную работу. Рекомендацию дам.

— С удовольствием! — согласился Анохин.

— Неужели летали так уж и без ошибок? И в жизни не делали? — однажды спросил его журналист.

— В воздухе крупных не помню, а вот на земле однаж­ды совершил, — улыбнулся Сергей Николаевич. — Когда работал инструктором в Коктебельской высшей школе парителей, отказался принять в свою группу молодень­кую девушку — Маргариту Раценскую. Я тогда искренне считал, что женщинам в планерном спорте не место. Ошибся. Впоследствии Раценская стала рекордсменкой мира, заслуженным мастером спорта, судьей международ­ной категории и… моей женой.

Сергей Анохин согласился быть лётчиком-испытателем, но судьба распорядилась иначе. Центральный совет Осоавиахима командировал его в Турцию учить полетам на планерах членов авиационного общества «Турецкая птица». Вместе с Маргаритой Раценской он пробыл там пять лет. Они сделали много полезного не только для ту­рецких авиаторов, но и для родной страны. Например, к их заслугам можно отнести то, что турки немецким пла­нерам «Цоглинг» предпочли советские аппараты УС-4, ПС-2, Г-9. Там же, в Турции, Сергей Анохин на пилотаж­ном Г-9 освоил выполнение фигур высшего пилотажа «на спине», то есть в перевернутом полете, что впоследствии сослужило добрую службу и ему лично, и другим лётчикам-испытателям, и воздушным спортсменам. Он и Гавриш до­казали возможность выхода из перевернутого штопора и буксировки планера Г-9 в перевернутом положении.

После возвращения из Турции окончательно сложилась судьба Сергея Анохина как лётчика-испытателя. И помог ему в этом Михаил Михайлович Громов, организатор летно-ис­следовательского института и школы лётчиков-испытателей.

— Наше дело требует высокого мастерства, — сказал Громов Анохину, — особенно в пилотировании. У вас есть ощущение машины, остальному научим.

Не сразу (сомневался, что у него что-то получится) Анохин согласился с доводами Громова и, по собствен­ным словам, «прикипел» к этой работе. И заслужил от «лётчика №1» вот такие слова:

— Сережа Анохин — человек безусловного бесстра­шия, для которого не существовало никаких установлен­ных пределов. Он летал необычайно красиво, виртуозно, всегда с определенным замыслом и только ему присущим неповторимым почерком…

Сергей Николаевич испытывал самолеты, планеры транспортные и десантные, парашюты, иную десантную технику. В частности, ему довелось первому в мире под­нять в воздух летающий танк конструкции О. К. Антонова.

Крылатый танк… Ничего подобного до этой конструк­ции Олега Константиновича Антонова и после нее созда­но не было. Правда, пытался американский инженер Кри­сти в 1932 году построить бронемашину с крыльями и пропеллером, так называемую «мечту полководцев», но у него не полетела даже модель. Конструировал подобную машину и советский изобретатель Павел Гроховский, но тоже дошел только до модели.

Вновь идею крылатого танка (КТ) родило все возраста­ющее партизанское движение в тылу гитлеровской армии. А-7, Г-11 и другие десантные планеры возили народным мстителям пулеметы, минометы, стрелковое оружие, бое­припасы, взрывчатку, но не в состоянии были взять на борт орудие, танкетку. Отсутствие такого рода вооружения не позволяло партизанам увеличить огневую мощь отрядов, препятствовало выходу на широкое наступление.

Тогда и задумали построить летающий танк. Энтузи­асты, еще до того, как идея обрела плоть, видели широ­кие возможности применения «гибрида» из броневой стали и полотна.

…Ночь. Самолет буксирует аппарат к активно действу­ющему аэродрому противника, с которого беспрестанно взлетают коричневые «хейнкели» и криволапые «юнкерсы», несут в бомболюках взрывчатку на наши города. Над таким аэродромом водитель крылатого танка, он же пла­нерист, отцепляется, бесшумно планирует на взлетно-по­садочную полосу. Приземлившись, сбрасывает крылья и хвостовое оперение. Развернута орудийная башня, в бое­вой готовности пулеметы. Многотонная броневая маши­на гусеницами давит вражеские самолеты, экипаж пушеч­но-пулеметным огнем уничтожает крупные машины и летно-технический состав противника.

Закончив дерзкую операцию, танк уходит на соедине­ние с партизанами в заранее намеченный район. Уходит благополучно, ведь охрана глубинных аэродромов не име­ет противотанкового оружия.

Подавали голоса и скептики, а их всегда немало.

— Форма танка совершенно не аэродинамична, — го­ворили они. — Тяжелая махина не полетит, даже не ото­рвется от земли, хоть к каждому углу прилепи по крылу!

Авиаконструктор Антонов сел за расчеты и нашел оп­тимальные данные для будущих танковых крыльев.

Инженер Александр Эскин, один из помощников кон­структора, командируется из Тюмени в Москву за танком. Получает его в городе Горьком и железной дорогой от­правляет в Тюмень.

В Тюмени долгожданный Т-60 обступили конструкторы, инженеры, рабочие. Неужели полетит? С крыльями — дол­жен. Попробовали сверлить броню — не берет, — садит­ся крепчайшее сталинитовое сверло!

И все-таки в холодных цехах бывшего пивоваренного за­вода, недосыпая, недоедая, построили диковину. Тщатель­но закутав брезентом корпус танка и комплект крыльев, опе­рения и обтекателей, отправили секретный груз в столицу. Доверили испытывать новинку Сергею Анохину. Его вро­де бы удивить чем-нибудь трудно, но и он, увидев аппарат, поразился дерзости затеи. Познакомившись с расчетами, поверил в возможность полета. Его и других смущало толь­ко одно: не разлетятся ли вдребезги гусеницы танка на взлет­ной скорости 115—120 километров в час, если их крепость рассчитана на обычную дорожно-транспортную скорость? И хотя специалисты ЦАГИ обнадежили: «Выдержат!» — решили начинать испытания с пробежек за самолетом.

Анохину пришлось научиться водить танк.

И вот он в танковом шлеме и с надетым парашютом сидит в кабине, оборудованной и авиационным управле­нием. Отовсюду давит горячее, раскаленное солнцем же­лезо. Тесно. Мешают поворачиваться рычаги танка и штурвал. Впереди — узкая смотровая щель, закрытая бро­нестеклом, через нее почти ничего не видно в стороны. Анохин вглядывается в специальные зеркальца-периско­пы по бокам: огромная бипланная коробка крыльев на месте, просматривается кусочек хвостового оперения. Взялся за управление, «пошуровал» элеронами — действу­ют нормально! Двинул ножные педали — работает и хвост.

— К пробежке готов! — доложил по радиотелефону.

Стоящий впереди четырехмоторный бомбардировщик двинулся, натягивая трос, сцепляющий его с танком. Трос толстенный, скребет бетонку. Слабенький рывок — танк почти не тронулся с места, а слабина уже выбрана.

Стартер поднял флаг, разрешил движение.

Бомбардировщик тяжело, натужно воя моторами, раз­бегается. 30… 50… 100 километров в час отмечает при­бор скорости. Гусеницы танка визжат и гремят по бетону. Анохин почти глохнет в темной кабине.

«Будто все черти, собравшись на всемирный шабаш, бьют в барабаны и рельсы!» — думает он.

Пилот-танкист подобран, сжат, как пружина, готов мол­ниеносно отцепиться, если подведут гусеничные траки, слетит стальная ребристая лента с катков…

Следующая пробежка — 115 километров в час! Тяже­лый аппарат «вспухает», хочет оторваться от взлетной полосы. Анохин дергает за рычаг отцепки — из пасти буксирного замка выпадает кольцо троса. Летающий танк очень быстро теряет скорость и останавливается.

Все в порядке! Гусеницы выдержали. Постепенно в ушах пилота-танкиста угасает металлический звон.

«Ух! Жарко!»

Анохин запускает мотор танка и своим ходом едет на стоянку, где его с нетерпением ждут создатели летающей железной колесницы и много других заинтересованных в эксперименте людей.

— По-моему, можно попробовать и туда… — показы­вая в небо, предлагает Анохин.

— Рановато, — охлаждает его пыл ведущий инженер-испытатель. — Нужно на подлетах как следует прове­рить управление.

Несколько раз отрывался от земли летающий танк. Анохин делал короткие подлеты, пробовал действия эле­ронов, рулей высоты и поворота. С каждым разом подле­ты становились выше, танк дольше оставался в воздухе.

Наконец наступил день решительных испытаний.

Быть или не быть?! Пойдет в небо аэротанковая сцеп­ка или «рожденный ползать летать не может»?

Раннее утро, солнце еще не взошло, но на нашем аэро­дроме уже кипит работа, — рассказывает Сергей Николае­вич. — Снуют бензозаправщики и автостартеры, гудят мо­торы — техники готовят машины к предстоящим полетам. Я докуриваю папироску, по старой авиационной привычке тщательно затаптываю окурок и иду к летающему танку. На его броне блестит роса, башня развернута назад, и длинный ствол пушки смотрит вдаль, на синеющий за аэродромом лес. Необычный аппарат готов к испытательному полету.

— КТ без обтекателя. Решили в первый полет его не ставить, чтоб не задерживать эксперимент, — вспомина­ет конструктор Олег Константинович Антонов.

— Я открываю тяжелый люк, — продолжает Анохин, — и влезаю в танк. Запускаю мотор, даю ему прогреться, включаю скорость и, лязгая гусеницами, подруливаю в хвост бомбардировщику, который будет меня буксировать. Его поведет старший лейтенант Павел Еремеев. Он буксирует меня с начала испытаний и называет не иначе как «капи­таном улетающей черепахи».

— Если в воздухе встретимся с фашистскими истре­бителями, — шутил он, — то вся надежда на твою чере­паху, с ее артиллерией и броней мы всю гитлеровскую авиацию разгромим!

В наушниках радиотелефона раздается команда:

«Взлет разрешаю!»

В смотровую щель вижу облако пыли, под­нятое винтами самолета, буксирный трос натягивается, планер вздрагивает и трогается с места. Стремительный разбег, и мы отрываемся от земли.

Антонов дополняет Анохина, уточняет:

— КТ отделился от земли раньше самолета, понятно, ведь у него нагрузка на квадратный метр крыла меньше, да и закрылки приопущены. Вслед за ним отделяется от полосы буксировщик. Ревут двигатели, поезд проносится мимо нас и, медленно набирая высоту, скрывается от на­блюдателей за высокими соснами близлежащего леса.

— Я внимательно слежу за поведением летающего тан­ка в воздухе. Рулей он слушается хорошо, все идет нор­мально, — рассказывает дальше Анохин. — Вдруг в на­ушниках раздается голос Павла Еремеева: «Очень греют­ся моторы. Тащу тебя к ближайшему аэродрому!» Крыла­тый танк оказался слишком тяжелым для этого самолета, и хорошо, что лететь нам пришлось недолго. Скоро подо мной стал виден небольшой аэродром. «Отцепляй трос!» — го­ворит лётчик-буксировщик. Я отцепился.

— Стремясь поскорее проверить саму идею, мы выпу­стили КТ в первый пробный полет без обтекателей, — напоминает Антонов, — которые должны были значитель­но снизить воздушное сопротивление угловатого, плохо обтекаемого, увешанного гусеницами танка. Но тогда мы еще не знали, что это послужит причиной отцепки… Про­ходят минута, десять минут, а поезда не видно. Если бы все было хорошо, самолет, подняв КТ на достаточную высоту, уже вернулся бы на аэродром, а вслед за ним спла­нировал бы и Анохин на КТ. Но их нет…

— Опускаю закрылки, целюсь на травку рядом с полосой, подхожу как раз к началу, выравниваю машину, и вдруг вижу, как аэродромная команда опрометью бросается от посадоч­ного «Т» врассыпную, кто куда. Заканчиваю пробег, останав­ливаюсь, завожу двигатель и своим ходом, не сбрасывая кры­льев, еду к командному пункту, а сам посмеиваюсь…

Сергей Николаевич Анохин улыбался, направляя свою «невидаль» к зданию командного пункта, а у тех, кто был на аэродроме, появление крылатого танка вызвало нема­лую панику. Многие бросились в укрытия. Кое-кто про­сто драпал во весь рост. Они приняли КТ за фашистский самолет неизвестной конструкции. Гитлеровцы подходи­ли к Москве, похваляясь своим «секретным оружием». Всего можно было ожидать. А тут приземляется стальная крылатая махина без опознавательных знаков и первым делом идет в «психическую атаку» или на таран (кто зна­ет!) сердца аэродрома — командный пункт.

Но растерялись далеко не все. Сыграли тревогу в под­разделении охраны и на зенитной батарее. Быть бы Сер­гею Анохину битым, если бы он не остановился, не вы­лез из танка и, примостившись на башне, не закурил. Тот­час вокруг него собралась толпа любопытных.

А на испытательном аэродроме томились в тягостном ожидании и неизвестности создатели крылатого танка, пока не приземлился самолет-буксировщик. Лётчик рассказал:

— Тянуть КТ оказалось делом нелегким. Набор высо­ты продолжался на взлетной мощности двигателей. Ско­рость полета с таким тормозом на хвосте была неболь­шой. Двигатели начали греться. Скоро температура мас­ла достигла предела. И я дал команду Анохину на отцеп­ку. Мой самолет как будто из хомута выскочил.

Неутомимый Александр Эскин, уехавший на автома­шине искать крылатый танк, пригнал его целехоньким околицами и полями на место взлета.

Итак, первый в мире окрыленный бронеаппарат, пред­назначенный для воздушно-десантных войск, летал. И поднял его в небо Сергей Николаевич Анохин. Некоторое время он занимался летно-испытательной работой и в городе Саратове, проверяя право на жизнь еще одной идеи.

Многие подбитые или с испорченными двигателями самолеты производили вынужденные посадки в местах, откуда вывезти их наземным транспортом было невозмож­но, не позволяли время или боевая обстановка, например, если посадка осуществлялась в тылу врага.

Тогда решили попробовать вытаскивать аварийные самолеты самолетами. Исправный самолет должен был брать своего подбитого, но имеющего кры­лья аналога, и как планер буксировать на базу.

Сергей Анохин попробовал провести буксировку У-2 за У-2, Р-5 за Р-5 и выявил, что однотипные самолеты в аэропоезде летать не могут, но вполне возможна букси­ровка легкого самолета тяжелым. Так, разведчик Р-5 пе­ретаскивал связной У-2, а бомбардировщик СБ — раз­ведчика Р-5. Лётчик Саратовской военной авиационно-­планерной школы Петр Круглов на самолете СБ легко поднимал с земли истребитель Як-1, который как пла­нер пилотировал Анохин.

Немалую пользу Сергей Николаевич принес боевому планеризму. Одно событие особенно врезалось в память ветерана, так как результат этого испытания позволил со­хранить жизнь многим пилотам-планеристам ВДВ.

При заходе на посадку, если пилот уточнял расчет скольжением на крыло, некоторые десантные планеры начали сваливаться в штопор. Сначала грешили на недоученность молодых пилотов. Но потом опытный лётчик Адам Добахов попал в критическое положение и с тру­дом вышел из него.

Найти причину неповиновения планера поручили Сер­гею Анохину.

Буксируемый самолетом, он на новеньком планере этой же конструкции поднимается в воздух. Планер отлично слушается рулей. Анохин отцепляется от буксировщика и приступает к выполнению задания. Делает скольжение на правое крыло секунду, другую… и вот оно: помимо воли пилота, планер перебрасывается на левое крыло и срывается в штопор. Однако после этого он становится послушен рулям, и Анохин выводит его в горизонталь­ный полет.

Высота достаточная, и можно продолжить испытания. Теперь Анохин выполняет скольжение на левую плос­кость. Планер перебросился в правый штопор и тоже из него легко вышел, как только захотел этого испытатель.

Приземлившись, Анохин доложил:

— Причина аварий ясна. При скольжении на крыло этот тип планера срывается в штопор, а так как на посадке высоты для вывода нет, то аппарат встречается с землей на первом витке. Уточнять расчет скольжения на этом планере нельзя.

— А как планер выходит из штопора после двух-трех витков? — спросили Анохина.

— Это надо еще уточнить.

Дальнейшие испытания назначили на середину дня — лучшее время для планериста. От нагретой солнцем зем­ли поднимаются потоки воздуха и создаются отличные условия для длительного пребывания безмоторного аппа­рата на высоте.

С утра Анохин с инженером-испытателем Авдеевым тща­тельно осмотрели планер, подготовили к полету. Инженер ушел в столовую обедать, а пилоту не хотелось тащиться почти километр по жаре, и он остался на аэродроме, решив довольствоваться бутербродами и чаем из термоса.

В обеденный час на аэродроме тихо, безлюдно. Самолеты спрятаны в глубокие капониры, планеры для маскировки раз­мещены под деревьями. Перекусив, Анохин залез в кабину своего планера и прилег на балластные мешки. Задремал.

Очнулся от стука. Показалось, что в планер вбивают гвозди. Анохин вышел из кабины, смотрит: красноарме­ец с величайшим усердием приколачивает фонарь аварий­ного покидания планера к пилотской кабине.

— Ты что делаешь?!

— Мне приказали укрепить прочно этот колпак, а то лётчик жалуется, что через щель сильно дует, — ответил молодой человек, глядя на Анохина синими наивными глазами.

— Разве это так делают?

— Не испортим! Мы дело понимаем. Мой папаша сто­ляр, и я тоже. Видите, гвозди длинные, а тонкие, дерево не то, что ветром — топором не отобьешь.

— А знаешь ты, для чего этот колпак нужен?

— Нет, я еще технику не изучал. Меня только вчера на аэродром прислали работать по столярной части.

Красноармеец смотрел на Анохина так простодушно, что тот перестал злиться.

— Эта штука, парень, называется не колпак, а фонарь. Если с планером произойдет авария, то лётчик может спа­стись, лишь сбросив фонарь и прыгнув с парашютом.

— Так, значит, я для вас западню готовлю, — поблед­нел красноармеец и дрожащими руками стал вытаскивать уже заколоченные гвозди.

Пришел инженер-испытатель, и через некоторое вре­мя Анохин поднялся в воздух. Над аэропоездом кружи­лись два истребителя «Як», чтобы в случае появления фашистских самолетов прикрыть испытателя.

Нужная высота набрана. Анохин отцепляется, вклю­чает приборы-самописцы и делает глубокое скольжение на правое крыло. Планер норовисто выкручивается влево и штопорит. Первый виток, второй, третий… Но, враща­ясь вокруг своей продольной оси, планер поднимает нос выше горизонта. Это признак плоского штопора, из кото­рого летательный аппарат может и не выйти.

«Не стоит рисковать», — решает Анохин и ставит рули на вывод.

Не слушается планер! Он вращается быстрее и быст­рее. Анохин ставит руль на вывод еще и еще. Опять без­результатно. Увлеченный борьбой с непокорной машиной, он забывает про землю — она стремительно приближает­ся. И когда он видит ее, она смертельно близка. Глаза вых­ватывают из общей картины лес, отдаленный дуб и даже опаленную молнией его черную вершину. Это значит — до удара остались секунды.

Пилот срывает фонарь, торопливо рвет пряжки привяз­ных ремней и, наполовину вывалившись из кабины, от­крывает парашют. Наполнившийся воздухом купол выр­вал его из аппарата, а через мгновение под его ногами разлетается в мокрые клочья кочан капусты.

Хочется курить.

Лезет в карман за папиросами, но портсигара нет в кармане.

Наклоняется к парашюту, автоматически, привычны­ми движениями собирает его.

И вдруг мысль, пугающая, горячая до того, что во рту мгновенно пересыхает: «Сейчас меня могло не быть!.. Засни я в планере, и усердный солдат намертво бы зако­лотил фонарь моей кабины!»

Взгромоздив на плечи собранный парашют; он идет на поиски планера. Миновав маленький лесок, на краю летного поля Анохин увидел то, что осталось от новенького десант­ного аппарата. Обломки. Их разбирают его товарищи, пыта­ясь найти под деревянным хламом тело пилота. Со старта не заметили, как Анохин покинул планер, а из-за деревьев не увидели парашюта: он раскрылся на очень малой высоте.

Первым замечает Анохина инженер Авдеев. Бросает­ся навстречу, обнимает, крепко целует пилота.

— Слава Богу, жив! — И начинает что-то объяснять.

— Подожди, дай сначала закурить, — просит Анохин.

Гибель планера не прекратила испытаний. Видимо, штопор был начат на недостаточной высоте. Полной и ясной картины при этом не получалось.

Анохин глубоко верил в парашют, мастерски владел им. Но на этот раз вынужденный прыжок и обстоятельства силь­но подействовали на его нервы. В голову лезла разная чер­товщина. Он думал о случайностях, которые могли помешать воспользоваться парашютом. А их тысячи, и все предвидеть, конечно, невозможно. Ведь, например, обладая даже самой необузданной фантазией, нельзя было предположить, что кто-то заколотит гвоздями фонарь пилотской кабины.

Свое волнение Анохин тщательно скрывал от окружаю­щих. И ожидание нового полета было мучительным. А он откладывался из-за плохой погоды со дня на день. Циклон, зародившийся у скалистых берегов Скандинавии, принес низкие лохматые тучи, прочно зависшие над аэродромом.

Наконец распогодилось, и лётчик-испытатель с чув­ством глубокого облегчения поднялся в воздух. Спокой­ствие и вера в себя возвратились к нему. Теперь мысли сосредоточились на том, как лучше выполнить задание.

Скольжение на крыло, штопор, и опять у планера при вращении нос поднимается выше горизонта. Три витка — рули на вывод. Планер продолжает крутиться. Но Ано­хин терпеливо ждет. Он одновременно следит за прибо­рами и за приближающейся землей. Высота быстро тает.

Вдруг характер штопора меняется. Планер опускает нос, ускоряет вращение и тут же прекращает его. Нако­нец-то достигнут результат: с большим опозданием пла­нер все же выходит из штопора!

В последующие дни Сергей Анохин еще несколько раз выполнял штопор на загруженном десантном планере. Удалось установить причину срыва в штопор. Дефект ока­зался производственным, а не конструкторским. На заво­де некоторые детали клеили из более тяжелого, чем поло­жено, материала, из-за этого сместилась центровка аппа­рата, нарушились аэродинамические качества.

Этот рассказ почти без изменений записан со слов Сер­гея Николаевича. После испытаний многие авиаторы ут­вердились в мысли, что «Анохину не ведомо чувство стра­ха». Как видим, это не так. Анохин умел его преодолевать.

Имя Сергея Анохина прочно осталось в памяти не толь­ко воздушных спортсменов, но и боевых планеристов, и партизан Великой Отечественной войны.

Он одним из первых сделал вылазку на десантном пла­нере из-под Москвы в тыл врага.

На территории, захваченной немецкими войсками, по­пала в окружение рейдирующая часть генерала Казанкина. К нему и послали Анохина на планере А-7, загружен­ном боеприпасами. Буксировал планер самолет СБ (ско­ростной бомбардировщик).

Этот полет Сергей Николаевич сам описал в очерке «Мое небо»:

«…Нам предстояло пройти двести двадцать километ­ров за линию фронта, найти расположение части, уйти в сторону, дабы шумом самолета отвлечь внимание вражес­ких ПВО, потом планер должен был отцепиться и в пла­нирующем полете достичь базы.

Мы взлетели, едва стемнело. Ночь опустилась быст­ро. Единственные ориентиры, которыми я мог пользо­ваться, — всплески огня из выхлопных патрубков дви­гателей. Видны они были лишь в том случае, когда я дер­жался прямо за самолетом.

Вести планер в таком режиме очень трудно. Здесь требу­ется предельное напряжение зрения и внимания. К тому же…

Был в нашей части начальник штаба, майор, прозванный Косточкой. Этот самый Косточка перепутал установленные на ту ночь сигналы «свой-чужой», и, оповестив о своем про­лете наших зенитчиков красной ракетой, мы тотчас вызвали на себя ураганный зенитный огонь. Глупо погибать от огня своих батарей! А снаряды рвутся все ближе и ближе. В чер­ном небе то справа, то слева возникают белые облачка раз­рывов. Мы идем в их кольце. СБ проделывает головокружи­тельные пируэты, пытаясь уйти от разрывов. Следом за ним повторял каскад фигур и мой планер.

Как-то нам удалось уйти от огня. Но… мы тут же вре­зались в зону аэростатных заграждений (и здесь Косточ­ка что-то намудрил). Стальные нити тросов, готовые пе­рерубить и самолет, и планер, почти касались крыльев. Даже в кромешной темноте я видел эти смертоносные нити, настолько близко они проносились от планера. СБ опять маневрировал. Опять я абсолютно синхронно дол­жен был повторять маневры вслед за самолетом. Порой хотелось отдать буксирный трос, освободиться от само­лета и в свободном планировании уйти из опасной зоны. Наверное, то же самое думал командир буксировщика. «Хвост» больше ста метров длиной был для него страш­ной обузой. Тем не менее, мы оба выполняли приказ. Аб­солютно точно. Без всяких оговорок.

Через два с половиной часа стало ясно, что базу Казанкина нам не найти. Сколько мы ни кружили в указанном рай­оне, сигнальных огней не было. СБ потащил меня назад. И опять были аэростатные заграждения, и опять зенитный огонь. Мы шли, связанные тросом, держась друг за друга. Вернулись на свой аэродром целыми и невредимыми. Часть генерала Казанкина нам отыскать не удалось потому, что генерал за это время с боями пробился из окружения…»

— Весной 1943 года, — рассказывает Сергей Николае­вич, — мы находились на Калининском фронте. Коман­довал группой один из первых советских планеристов-конструкторов — Павел Владимирович Цыбин… Так вот, летали мы за Полоцк, там был партизанский аэродром. Его держала бригада, которой командовал капитан Титков. В то время его называли Железняком…

Началось все с того, что партизаны бригады «Желез­няк» попросили с Большой земли помощь (они сильно нуждались в оружии, боеприпасах, военном снаряжении) и предлагали использовать для этого авиацию и неболь­шой Бегомльский аэродром.

Москва не сразу согласилась с предложением парти­зан. Непривычно было в условиях вражеского тыла ре­шиться на такой шаг, как посадка транспортных самоле­тов в районе населенного пункта на площадку ограниченных разме­ров. Тут и наземная боевая обстановка могла быть не совсем подходящей. И все же партизаны получи­ли сообщение, что для осмотра местности в бригаду вы­летает самолет с представителем ВВС. Командованию бригады предписывалось в определенном порядке жечь костры и обеспечить безопасность посадки самолета.

Но, как назло, вдруг испортилась погода. Небо с ночи затянулось серыми облаками, в воздухе повисла сизова­тая дымка. Это вроде и хорошо: меньше вероятности на­падения вражеских самолетов. Но и для своих лётчиков большая помеха. Сидят партизаны на аэродроме и гада­ют: прилетит или нет?

На землю уже давно спустились вечерние сумерки. Поселок Бегомль тонул в ночной мгле. Весь состав штаба бригады ждал на аэродроме. Забыли про обед и ужин.

Среди ночи в воздухе послышался гул самолета. Он то приближался, то удалялся. Один из партизан вскочил на ноги, сорвал с головы фуражку, подбросил ее кверху и крикнул во весь голос:

— Братцы! Так это же наш, советский самолет! Угады­ваю в нем ЛИ-2. Но он не один, поверьте, не один. Не тянет ли за собой планер? Уж слишком медленно прибли­жается. Да и гул не совсем нормальный.

Не ошибся партизан, бывший авиатор Константин Сидякин. В небе показался воздушный поезд. Две черные птицы со свистом разрезали черное небо и зажгли световые сигналы. На земле сразу вспыхнули костры. Они были раз­ложены в две линии на кромках аэродрома по четыре костра в каждой. Теперь воздушный поезд совершал круг над аэро­дромом. Но вот он отошел в сторонку, и партизаны увидели, как одна из этих птиц устремилась вниз, скользнула над кры­шами домов и плавно коснулась посадочного поля. Планер докатился до середины аэродрома и отвернул в сторону.

Самолет на посадку не пошел. Планерист послал в его сторону зеленую ракету, и тот, сделав прощальный круг, подался на восток.

Самолет ушел, а партизаны чуть не задушили в объя­тиях пилота-планериста, впервые севшего на их аэродром. Им был Сергей Николаевич Анохин.

Когда все волнения улеглись, командир бригады капитан Титков пригласил Анохина в штаб. Планер затащили в густой кустарник и замаскировали его ветками. Когда Титков смотрел на эту бесшумную машину, у него невольно вырвалось:

— Вот бы на ней отправить в тыл тяжело раненых партизан!

— Планер без буксировщика от земли не оторвешь, — ответил Анохин. — А для аэропоезда хватит ли взлетной площадки? Завтра днем посмотрим.

Двинулись к поселку. Навстречу человек. Что-то не­уловимо знакомое в его облике показалось Анохину. И вдруг слышит:

— Сережа! Вот не ожидал!

— Никак Костя?!

— Да, это был Константин Сидякин, старый знакомый по работе в Осоавиахиме, он давно уже воевал в тылу врага и за боевые заслуги был награжден Орденом Ленина.

Обнялись, расцеловались. И опять, так же как ранее Титков, Сидякин первым делом заговорил о раненых партизанах:

— Дело серьезное… Двое в очень тяжелом состоянии. У одного началась гангрена, у второго прострелено легкое, и ему срочно нужна хирургическая помощь. Вывезти ране­ных на легком самолете нельзя: носилки не войдут, а си­деть они не могут. Остается один выход — планер, в нем можно поставить носилки.

— Но ты-то понимаешь, что с такой площадки аэро­сцепка не взлетит?

— Ты… сможешь, Сережа.

— Ладно, — потупился Анохин. — До утра…

На планере возвратились в свою бригаду партизаны, ранее, с разными заданиями, посланные командиром на Большую землю. Шли большой группой, разговаривая. В поселке, видимо, никто не спал, так как многие жители стояли возле домов, встречали на улице.

В помещении штаба были накрыты столы, приготов­лены для гостей теплая вода и чистые полотенца.

За столом, конечно, было шумно. Вопросы к прилетев­шим сыпались со всех сторон. Ведь до партизан газеты до­ходили редко, не очень регулярно слушали они и радиопе­редачи из Москвы. Им было интересно во всех подробнос­тях знать, как живет и борется родной народ по другую сто­рону фронта. Так и прошла эта ночь за разговорами и вос­поминаниями. Наступил рассвет, а никто еще не смыкал глаз.

В голове командира бригады Титкова навязчивая мысль: не забракует ли представитель авиации летную площадку? В таком случае можно было предложить еще три, но там требо­вались большие работы по очистке поля от камней и кустар­ника, вырубке леса, ям много пришлось бы засыпать.

После завтрака поехали на аэродром. Сергей Анохин измерил все поле шагами и закурил трубку. Титков с не­терпением ожидал его приговора.

Анохин вывел командиров на дорогу, что шла на Бояры, показал на телефонные столбы и произнес:

— Эту линию придется все же убрать. И вон те высо­кие деревья в лесу спилить. Они могут помешать при по­садке самолетов. А так — лады!

У партизан гора с плеч свалилась. Перенести телефон­ную линию в сторону и срезать с десяток деревьев — дело выполнимое. Бойцы из роты связи тут же принялись за ра­боту. Но представитель ВВС все еще прикидывал, смотрел:

— Потребуется, — сказал он, — специальная команда, которая будет обслуживать костры, разгружать планеры и самолеты, собирать парашютные мешки, ремонтировать посадочное поле.

— Сделаем! — заверил Титков. — А как же с тяжело­ранеными?..

Еще раз осмотрели аэродром. Картина безрадостная проталины, грязь, небольшие воронки. Да и длина пло­щадки метров пятьсот, не больше.

«Легкий самолет не поднимет планера с людьми, рассуждал Анохин. — Нужен мощный, типа СБ. А кто сумеет посадить двухмоторный бомбардировщик на та­кой пятачок?.. Разве что старшина Юрий Желютов, лётчик решительный и классный?..»

Туг же на аэродроме Анохин написал текст радиограм­мы в Москву, в которой доложил командованию о создав­шейся обстановке и попросил прислать лётчика Желютова.

Радиограмму передали. Вскоре пришел ответ.

«ЗАВТРА НОЧЬЮ БУДЕТ САМОЛЕТ ЖЕЛЮТОВА»

— Вот с него и начнем работу на вашем аэродроме, — сказал командиру бригады Анохин.

Наступила ночь, та самая, когда должен был прилететь Желютов. Погода выдалась благоприятная. Планер был уже подготовлен для погрузки раненых.

Скоростной бомбардировщик прилетел ровно в пол­ночь. Низко прошелся над аэродромом, как бы прикиды­вая, а можно ли сесть на это поле. Сделал еще один заход и круто нырнул вниз. Его черная тень промелькнула в про­галине между кустами и плавно коснулась земли. Парти­заны бросились к нему. От винтов хлестал сильный ве­тер. Сергей Анохин подбежал к кабине и осветил лётчиков электрическим фонариком. Лётчики возбуждены. Ока­зывается, за ними гнался вражеский ночник, и они опаса­лись, как бы он не засек их на аэродроме.

Самолет развернули. Подтянули планер.

— Крепить трос!

Старшина Желютов привез обычный стометровый бук­сировочный трос. Для такого аэродрома он был слишком длинен. Бомбардировщику в связке с планером, чтобы оторвать­ся от земли, нужен разбег в километр, не меньше, а тут всего половина такой дистанции, к тому же сто метров уйдет на трос.

Как-то Сергей Анохин в Центральном аэроклубе имени Косарева водил планеры на коротком тросе и даже на жест­кой деревянной тяге длиной всего два метра. Учтя этот опыт, связали узлами стальной трос, укоротив его до десяти мет­ров, тем самым выиграв для разбега девяносто метров.

— Уйдем?

— Будем стараться, — ответил Желютов.

— Грузить раненых в планер! — приказал Анохин.

Их оказалось больше, чем мог взять аэропоезд. Узнав об этом, раненые заволновались. Один из них, весь в бинтах, чуть приподнял голову, огляделся по сторонам и сказал:

— Ладно, я могу переждать до следующего самолета, — и откинулся назад.

Сергей Николаевич с фонариком подошел к нему. На гимнастерке воина были голубые петлицы с «птичками».

— Так это же из нашенских! — громко проговорил Анохин, всматриваясь в раненого. — Как попал сюда?

— Дело нехитрое… Летал на СБ бомбить Кенигсберг, да вот подбили на обратном пути. Сам не знаю, как в жи­вых остался. Партизаны нашли и вытащили из обломков… Скорее бы вновь на самолет, да, видать, кончилась моя воздушная стихия. — И в его груди что-то заклокотало.

— Ничего дружище, — подбодрил его Анохин. — Ты преждевременно списываешь себя из авиации. На новых самолетах летать будешь. А пока придется в Боткинской больнице на ремонте побывать. Там отполируют, знаешь как? — И он распорядился нести авиатора в планер.

К отлету все готово. Сергей Николаевич снял с себя автомат, пистолет, и вручил их партизанам. Ведь он воз­вращался в советский тыл, а тут такому оружию цены не было. Правда, потом военные планеристы рассказывали, что иногда и им приходилось вести огонь из своих авто­матов по немецким ночным перехватчикам.

— А тебе, Костя, вот! — и протянул Сидякину пара­шют. — Пойдет на рубахи твоим парням.

— Ты что? А вдруг?..

— Бери. Бери. Раненые должны знать, что пилот не покинет их в критическую минуту. И планер будет легче на несколько килограммов…

Тут комбриг Титков протянул пилоту подарок — тро­фейный «вальтер». Они обнялись.

— Я вам еще надоем! — кричал Анохин уже из каби­ны планера. — Всех поднимем на ноги, чтобы ваш аэро­дром заработал на полную железку. Ну, до скорой встре­чи! — И он дал лётчику сигнал на взлет.

Взревели винты, провожающих обдало шквальным вет­ром. Самолет, выставив вперед два световых луча из под­крыльных фар, рванулся вперед с тормозов. Подскочил и планер. Воздушный поезд стремительно мчался по полю. Партизаны с напряжением ждали, когда он оторвется от земли. Первым взвился планер. Теперь он летел над хво­стом самолета. Но вот самолет уже у самой кромки поля. Он задрал нос и как бы нехотя перевалил через деревья. И будто повис в воздухе. Казалось, он вот-вот рухнет вниз. И все-таки он вытащил планер в небо.

«И только тогда я ощутил, как взмокла, несмотря на холод, спина», — позже напишет Анохин.

Над полем прокатилось громкое «Ура!»: аэродром вы­держал испытание, с него поднялся первый загруженный до отказа воздушный поезд. Как было не радоваться! Те­перь партизаны тревожились за то, чтобы он благополуч­но добрался на Большую землю. Ведь от доклада Анохи­на зависело — быть или не быть Бегомльскому аэродро­му базой снабжения белорусских партизан.

Экипажи Желютова и Анохина благополучно минова­ли линию фронта, но едва не угодили под бомбежку гит­леровцев на своем аэродроме. Она только закончилась, когда их воздушный поезд пошел на посадку. Там все было разворочено немецкими бомбами и охвачено огнем. Рас­цепившись, садились на свой страх и риск поодиночке. Планерист нашел для своего аппарата ровный кусочек поля. Сделав зигзагообразный, между воронок, пробег, уберег от аварии свою машину и лётчик.

— Признаться, самой большой наградой за этот полет было для нас сообщение из госпиталя о том, что жизнь раненых спасена, — говорил Сергей Анохин. — Вернулись в строй и те двое тяжело раненых партизанских команди­ра. Фамилий их, к сожалению, назвать не могу.

«Метры, равные жизни» — так назывался очерк П. Корзинкина, опубликованный в газете «Советская Рос­сия» 23 мая 1962 года. В нем рассказывалось о подвиге авиаторов. На очерк пошли отклики читателей, и через 19 лет Сергей Николаевич Анохин узнал, кого он спас, кем были те двое тяжело раненых партизана.

Владимир Цабо командовал партизанским отрядом «Истребитель». В одном из боев, при нападении на фа­шистский гарнизон в Лындупах, партизаны уничтожили 7 гитлеровцев и 11 полицейских, разрушили железнодо­рожную ветку, сожгли склад и полицейскую управу, но и понесли потери. Цабо был ранен в ноги.

Три месяца, лежа на носилках, он продолжал коман­довать отрядом, но потом началась гангрена. Вот тогда на планере его и вывез Анохин. Это произошло 17 марта 1943 года. К этому времени отряд «Истребитель» пус­тил под откос 222 железнодорожных эшелона с живой силой и вооружением врага, взорвал 5 мостов, разгро­мил 4 фашистских гарнизона и уничтожил свыше 2000 гитлеровцев.

После войны В. Т. Цабо работал директором средней школы №13 в Гродно.

Вторым спасенным оказался Алексей Шевченко, тоже командир партизанского отряда, раненый в бок и грудь. После госпиталя на Большой земле он снова отправился во вражеский тыл. Работал секретарем подпольного Мядельского райкома, участвовал в создании двух новых партизанских бригад. После победы А. И. Шевченко был секретарем Поставского райкома партии, затем председа­телем Молодечненского райисполкома.

Имя третьего раненого — лётчика с СБ в прессе ни разу не называлось. Упустили журналисты? А может быть его фамилия и не фигурировала в отчетности о полете, так как он был взят на борт сверх допустимой в тех условиях нор­мы? При встрече спрашиваю об этом Сергея Николаевича.

— Я вообще никаких отчетов о том полете не писал, — ответил он. — Забрала ребят «санитарка», и все! Поэтому и фамилии раненых партизанских командиров долго не знал — газета помогла. А тот лётчик, верю, повоевал еще… хорошо, тоже бы откликнулся, если жив.

Из очерка в «Советской России» и сами спасенные впервые узнали имя пилота, пришедшего им на помощь в такой трудный час.

«О подвиге Сергея Николаевича, имя которого я, нако­нец-то узнал, — пишет Владимир Тихонович Цабо, — хо­рошо знают моя жена, обе дочери и будет знать сын, который только начинает ходить. А если бы вы видели, с каким восторгом слушают ребята на уроках истории рас­сказ о неведомом мне лётчике! Я постараюсь, чтобы мой сын был таким же смелым, как Сергей Николаевич Ано­хин, и так же ценил дружбу, как он».

Вообще, все, кто хотя бы раз в жизни встречался с Анохиным, а тем более служил или работал с ним, отзы­ваются о нем с восхищением, не забывают его имени.

— Лечу с Анохиным! Радости нет предела. До аэро­дрома бегом. Готовимся к полету, все проверяем: упаков­ку груза, центровку и многое другое, — вспоминает во­енный планерист Сергей Снятков, после войны работаю­щий многие годы генеральным директором Киржачского производственного шелкового объединения. — Сумерки… Взлетаем. Чувствую себя спокойно. Все-таки не кто-ни­будь, а сам Анохин рядом…

Летели где-то около трех часов. По их аэродрому стреляли из зенитных пулеметов и пушек. Снаряды рва­лись кругом. Страшновато. Но обстрел был недолгим.

Анохин доверял Сняткову вести планер, изредка поправ­лял, подсказывал, иногда брал управление в свои руки.

А вот и костры, расположенные как условлено. На по­садку. По прибору высота ноль, а земля еще далеко. Садят­ся, впереди большие валуны, но все заканчивается хорошо.

Остановились. Тягостная тишина. И вдруг — братья бе­лорусы, партизаны! Они обнимали пилотов, радовались при­везенным оружию, взрывчатке, табаку и соли. Курить у них было нечего, обед с солью варили только по воскресеньям. Снятков не заметил, как быстро «подарил» кому-то из них ППШ, остался с пистолетом и финским ножом.

Кроме груза, обрадовавшего партизан, они привезли новенькие погоны командиру партизанской бригады «Же­лезняк» капитану Титкову Ивану Филипповичу и торже­ственно вручили ему.

За лидером Анохиным пришли к партизанам еще де­вять планеристов. Разгрузившись, все крылатые аппара­ты сожгли, так как поднять их в воздух с кургузых пло­щадок, болот и озер не представлялось возможным.

Сергея Анохина в ту же ночь увезли на самолете У-2 для подготовки на Большой земле новой планерной опе­рации. Снятков с остальными пилотами пробыл у парти­зан 21 день, они участвовали в боях с карателями.

Возвращаясь от партизан, Сергей Николаевич Анохин по­могал командованию в организации новых полетов к ним и занимался испытательской работой. Ему доверяли испыты­вать свои летательные аппараты такие авиаконструкторы, как В. К. Грибовский, Б. Н. Шереметьев, О. К. Антонов, А. С. Яков­лев и другие, а позднее — А. И. Микоян и П. О. Сухой.

Он испытывал в конце 1943 года планер самолета «302», одного из первых реактивных самолетов конструк­ции А. Костикова и Р. Бисновата. По мнению специалис­тов, это была перспективная машина, и Сергей Анохин согласен был испытывать ее до конца. Но, «воспользовав­шись тем, что Костиков… внес в середине 1943 г. измене­ния в последовательность выполнения работ по самолету, отодвинул конечные сроки и не оформил это постановле­нием правительства», А. С. Яковлев, использовал этот про­мах, с помощью верных ему людей обвинил Андрея Гри­горьевича Костикова в обмане правительства и лично И. В. Сталина. Реакция со стороны «вождя народов» была быстрой и строгой: «работы по самолету „302“ прекра­тить… А. Г. Костикова отдать под суд». У «302-П», нахо­дившегося на испытаниях на аэродроме ЛИИ, отпилили хвост, сам самолет, обладавший отличными летными ка­чествами, выбросили на свалку…

Так Сергею Николаевичу «не повезло» с этой машиной, но не повлияло на желание продолжать испытательную работу.

Самый драматичный случай произошел в 1945 победном году. Сергей Анохин испытывал серийный боевой аппарат конструктора А. Яковлева на предельной скорости с макси­мальной перегрузкой. При резком выходе из пике отлетело крыло. Машина, кувыркаясь, пошла вниз. Благополучно покинуть ее не удалось. Разбито лицо, сломана рука. Да еще, как назло, вытяжное кольцо парашюта выскочило из карма­на ранца. Он ощупью по бронированному шлангу искал коль­цо. А живая земная карта укрупнялась на глазах.