Бесплатный фрагмент - Всего лишь навсего не вру…

Нательный крест

Кто сказал, что солдат на войне не молился?

Врать не буду. Мой ротный, пока был живой,

Перед боем всегда аккуратно, неспешно крестился.

Да всё Бога просил рядом с ним пережить этот бой.

У погибшего друга я бережно снял крестик с шеи.

Разглядел с любопытством на нём я Исуса Христа.

Тут упала со свистом к ногам моим мина в траншею.

Я отпрыгнул, зажмурил глаза и губами коснулся креста.

«Повезло тебе, паря» — услышал над самым я ухом.

Предо мной в полный рост улыбаясь, мой ротный стоял.

А всего в пяти метрах с дымящимся вспоротым брюхом.

Жеребец, что впряжён был в орудие, навзничь упал.

Плацдарм

Был приказ: «Стоять будем насмерть!

Окопаться! Ни шагу назад!

Наш плацдарм — это тоже как паперть,

За которой есть рай и есть ад».

И киркой я вгрызался в ту землю.

Оставляя потомкам завет:

«Нет мостов между жизнью и смертью.

Не ищите. У Бога их нет».

Всё готово: окопы, землянки.

И готов орудийный расчёт.

Нервно ждём мы немецкие танки.

Ну а дальше пусть как повезёт.

Старшина всё шутил и смеялся:

«Испугался фашист! Ясен хер!»

А фашист незаметно подкрался.

В виде «тигров» и в виде «пантер».

Всё смешалось: железо и кости.

Лица, крики, мольба, кровь и снег.

Но я выжил, вернулся, и дожил свой век,

Без вражды, без войны и без злости.

В сорок первом

Отыграли оркестры под утро, роскошные вальсы.

И казалось, что всех ожидает лишь только успех.

Но со школьной скамьи пацаны вдруг ушли в новобранцы,

А из топких болот ещё с Финской подняли не всех.

Листопад в сорок первом красиво швырялся листвою.

И с понурыми лицами строем солдаты по Невскому шли.

Не сравниться ничто с жутким страхом от женского воя,

Когда стал невзначай ты свидетелем тяжкого горя:

Похоронку на мужа, иль сына вручить ей пришли.

А потом нас бомбили, и мы прятались все от налётов

По подвалам домов, где могилой мог стать каждый дом.

Закрывая глаза, я мечтал стать отважным пилотом,

Чтоб схлестнуться в бою с кровожадным жестоким врагом.

Тридцать седьмой

Свирепый ветер. Он нагнал нам перемен.

В повестке дня изменены вопросы.

Вчера ты был известный всем спортсмен.

Сегодня арестован по доносу.

Сидят врачи. Да что там, кандидаты!

Профессора, конструкторы, певцы…

В тридцать седьмом, они все — супостаты.

Английские шпионы. И дельцы.

Ежовщина всех причесала. По-отцовски.

Гребёнкой. Из винтовочных штыков.

И пали те, кто восхищён был Троцким,

Пополнив списки призрачных врагов.

А по накатанной ушли и командармы.

Забрызгав кровью на Бутырке пол.

Вот Тухачевский, Блюхер вот ушёл…

Таков финал осиротевших армий.

Васька

Из медсанбата я вернулся в свою роту.

«Истосковался по ручному пулемёту?»

Спросил меня с улыбкой, Васька с Таганрога.

Я закурил и пробурчал: «Да так, немного…»

«Ох и утюжили нас фрицы, — он добавил.

Пока ты там здоровье парень правил.

Потом нас мессеры загнали на болото.

Утопло много… считай пол взвода.

А на кануне твоего браток прихода,

Атаковала нас элитная пехота.

Брехать не буду. Обошли они нас с флангов.

Пришлось добить нам в рукопашной этих гадов».

Он замолчал и задремал. Оно понятно.

Усталость нашего-то брата рубит знатно.

У пехотинца сон, как у дитя глубокий.

И к Богу путь, что ни на есть короткий.

Осколок

Я раненый лежал в степи под Сталинградом.

Тогда была жара. И пот с меня шёл градом.

Осколок, что вошёл мне прямо в подреберье,

Сварил внутри меня, ну что-то вроде зелья.

Немного потрошков смешал с кипящей кровью.

Да делал, вот те крест, он всё это с любовью.

В способностях его сам чёрт не сомневался.

Я тихо умирал, а этот чёрт смеялся.

В бреду и без сознания, во мраке, средь тумана.

Искал на небесах я дорогу к Иоанну.

Апостол Богослов меня на небе встретит.

В какую дверь стучаться, что делать — мне ответит.

Но до него дойти и слёзно преклониться,

Увидеть всех святых и разглядеть их лица.

Я так и не сумел. К добру или к несчастью,

Очнулся я лежащим в палатке медсанчасти.

Особист

Особист капитан моё дело листал:

«Так… в плену был у немцев. Говори, как попал?

Да не вздумай мне врать. Я такими как ты,

Заполняю Лубянку. Или хуже — Кресты!»

Он взял лист, карандаш. Неспеша закурил.

Вижу, гад этот рад, что статью сочинил.

Затянулся дымком и готов был строчить,

Чтоб уж точно медаль за меня получить.

Я, конечно, расстроен, я совсем огорчён,

Что в бою был контужен и в итоге пленён.

Но из плена сбежал я, захватив как трофей:

Автомат, две гранаты, ну и пару ножей.

«Вот за это мне срок?! Да ещё и расстрел?!

Я крутнулся, вернулся! Я ж, как лучше хотел!

Эх была не была… Вы прощайте, братки!»

Капитана схватил, крепко я за грудки.

А потом трибунал, окружной, выездной.

Приговор. И под стражу, взял конвой меня злой.

Так попал я в штрафбат и прошёл всю войну.

«Жив ли ты, капитан? Я загладил вину».

Асы

Три «Фокке Вульфа» сели нам на хвост.

И понял я: без боя не уйти.

Но Бог с ним, с боем. Мы разбомбили мост,

Который фрицы очень берегли.

Кричу: «Серёга! Нужен разворот!

Чтоб выйти в лоб и видеть их глаза!»

И он проделал этот хитрый ход,

Когда ладья берёт на понт ферзя.

Немецких асов знали мы в лицо.

И среди них полно врагов достойных.

Но не нашлось в «люфтваффе» храбрецов.

Принять таран и умереть пристойно.

И эти трое не сдержав напор.

Истратив все свои боезапасы.

Ушли ни с чем куда-то между гор.

И штурман мой сказал: «Идём на базу».

Разведка

«Возьмёшь с собой двоих. Пойдёте к немцам.

Мне нужно знать их слабые места», —

Сказал комбат. Добавив: «Чую сердцем.

Затишье наступило не с проста.

Учти, сынок. Коль попадёшь в засаду,

Помочь ничем не сможем. Это факт!

Вернётесь живы: орден за отвагу,

А если нет… Не знаю, тогда как».

Он на прощанье обнял меня крепко.

И произнёс: «Ну всё, теперь иди…».

А ровно в полночь мы ушли в разведку.

Не ведая, что ждёт нас впереди.

Пройдя болото, реку переплыв,

Измучившись и подустав порядком.

Я на растяжку наступил. Раздался взрыв.

Для немцев — это было знаком.

Я ранен. Сослуживцам повезло.

Кричу им: «Уходите я прикрою!

Часок глядишь я продержусь куда ни шло!»

А те в ответ: «С одной то, брат, ногою?»

Я посмотрел и ужаснулся сам.

Одной ноги аж до колена нет.

В итоге с боем удаётся нам

Уйти. Не оставляя мой кровавый след.

Вернулись мы обратно в батальон.

Комбат зашёл в блиндаж, где я лежал.

«Ты спас нас всех, — сказал мне гордо он.

Тебе наш плотник вот что передал:

Сказал, что справно смастерит протез.

И будешь ты свободно с ним ходить.

Хоть через поле. Даже через лес.

Ну и конечно, немцев снова бить.

А мой приказ на ваши ордена.

С посыльным я отправил нынче в штаб.

Такая вот, сынок, она война.

Но слава Богу жив ты, и я рад».

Наколка

Прошло три дня с тех пор, как зачитали приговор.

Мне старый зэк сказал: «Готовься, ждать не годы.

Ведь ты же ни какой-нибудь домушник-вор.

И даже не блатной. Ты — смертник, враг народа».

«Но, я отец ни в чём не виноват».

Ответил я, пытаясь оправдаться.

А он мне шепчет: «Пять годков назад…

Я пареньку помог в живых остаться.

Ему вот так же, точно, как тебе.

Светил расстрел. Я взял тогда иголку.

Зажёг каблук. И сажей на груди его запечатлел,

Красивую со Сталиным наколку.

Ну, а когда поставили к стене,

Тот распахнул рубаху на распашку.

Увидев Сталина, палач поймал «кондрашку»,

А фраер жив остался на тюрьме».

«Так помоги!» — я зэка попросил.

Сорвал каблук, иглу ему достал.

А он плечами только поводил,

Но в просьбе всё же мне не отказал.

И вот к утру на всей моей груди.

Возник портрет достойный без вопросов.

Черты лица, усы, морщины и угри.

Один в один — отец и вождь народов!

Я на расстрел с улыбкой даже шёл.

Чтоб у стены в душе рукоплескать.

И палача спросить: «Что ж братец, ты так зол?

Неужто станешь в Сталина стрелять?»

Но я не знал тогда лишь одного.

Что мой палач был беспринципно строг.

Не дрогнул мускул на лице его.

И Сталин, тут ничем мне не помог.

Афган

Нас горы взяли в каменный мешок.

Адреналин щекочет мои нервы.

Ложится палец мой на спусковой крючок,

По миллиметру, по миллиметру…

Панджшерский лев нам показал оскал.

И серпантин умылся снова кровью.

На дне ущелья с треском догорал,

Второй Камаз за три минуты боя.

А на Саланге вспыхнул бензовоз.

За ним тянулся с ранеными «Газик».

Раздался взрыв, который всё разнёс.

Вниз по ущелью, по камням размазав.

Солдат в Афгане он ни жив ни мёртв.

Он среди тех, кто обеспечен раем.

Где матерь божья даст ему свой кров.

И у любви её не будет края.

В моём кармане мамочке письмо.

Ей отдадут, коль вдруг меня не станет.

И будет мне бронёй сейчас оно.

Той, что в бою нас завсегда спасает.

Пехота

Уж третьи сутки высоту берём,

Оглохнув от разрывов и раскатов.

Прижатые к земле родной, свинцом.

Вначале немцев, а потом заградотрядов.

На склоне, те кто ранен голосят.

Их крики за версту слышны бывают.

И только ночью, можно их забрать.

Да жаль не все до ночи доживают.

Вот по окопу ротный прошагал.

«Ну что братва?» — сказал он не без грусти.

«Сегодня я два взвода потерял.

Остался третий. Вы не обессудьте.

Пришёл приказ в атаку нам вставать.

И невелик наш выбор — это точно.

В одной шеренге с вами наступать.

Клянусь, как командиру мне почётно.

Переглянулись мы между собой.

И поняли друг друга одним взглядом.

С тобою командир идти нам в бой,

Для нас солдат высокая награда.

И громогласно громкое: Ура!

Для фрицев потрясеньем стало страшным.

Эх… закричи такое мы вчера,

Глядишь не пали люди бы напрасно.

И вот уже мы взяли высоту.

И ротный в штаб депешу направляет:

«Погибших наградить своих прошу,

Живые о медалях не мечтают».

Пришёл ответ: «Старлей не горячись.

Героев столько много не бывает.

Убитых, жаль конечно. Ты крепись!

Страна большая. Бабы нарожают…»

Танковый бой

Мы сошлись в этой битве смертельной.

В чистом поле на Курской дуге.

Я механику: «Жми на предельной!»

И наводчику: «Бей на прыжке!»

Наши танки проворнее тигров.

Но у тех, есть большой перевес.

Драка с ними — опасные игры.

На войне не бывает чудес.

Тигры шли устрашающим клином.

Раздавив тишину лязгом, скрипом:

Треков, гусениц, прочих узлов.

И в довесок моторов рёв.

Мы в овраге, вернее на дне его.

Здесь засаду устроить проще всего.

Мой наводчик, к прицелу глазами прилип.

«Вот и первый», — сказал он сквозь хрип.

«Что ты ждёшь?!» — я наводчику в шлемофон.

«Ты же видишь, уходит, уходит же он!»

Тот в ответ мне: «До конца пусть спуститься гад…

Подожди, ещё рано, рано комбат…»

Я напрягся. Неужели уйдёт?

Ведь другой, тот, что следом, всё увидит, поймёт?

И тогда всё насмарку, ведь фриц не дурак.

Тут наводчик и дёрнул рычаг.

Взрыв. Чёрный дым заполняет овраг.

Рядом с тигром подбитым, появляется танк.

Видно, понял подвох, крутит башней своей

Я наводчику: «Коля! Он заметил! Скорей!

Если выстрелит первым, мы останемся тут!

Да от нас вообще ничего не найдут!»

И наводчик сумел, и наводчик успел.

Тигру — немцу под башню, снаряд залетел.

Мы поднялись наверх и догнали своих.

Я комбригу по связи: «Мы подбили двоих».

Он ответил: «Спасибо. Вы рискнули собой.

За смекалку с засадой внёс вас в лист наградной».

Портрет

Сестру милосердия на передовой.

Все берегли, прикрывая собой.

Девушке было всего двадцать лет.

Влетела, как ангел она в лазарет.

При виде её я бодрился, как мог.

Вон даже сосед по палате без ног,

Лежал и краснел. Говорил невпопад.

Хотя за отвагу имел пять наград.

Тогда рисовать я очень любил.

Портрет этой девушки втайне чертил.

Но ей показать я его не успел.

Был ранен я вновь, кое-как уцелел.

Меня увезли по ранению в тыл.

И там я три месяца с лишним пробыл.

А перед самым убытием в часть,

Приехал я в штаб, чтоб поставить печать.

Штабной офицер капитан средних лет.

Сказал мне: «Браток, твоей части уж нет.

Прорыв был у немцев и там, где Орёл.

Попали твои в окруженье, в котёл…».

Я весь от волнения сжался: «Скажи,

И… что же никто не остался там жив?»

Он с грустью ответил: «Да кто ж из котла,

Живыми выходит? Всех в пепел, дотла…».

Прошло с той войны уже семьдесят лет.

Храню до сих пор, той сестрички портрет.

Прижав его в праздник Победы к груди.

Шепчу: «Наша встреча ещё впереди…»

Зло

Вы спросили: «Откуда зло?»

Я ответил: «Из преисподней».

К нам из ада оно протекло.

Может, литр, а может — и сотня.

Люди думали — это дождь.

Подставляя под капли лица.

Оказалось — обычная злость,

От которой не просто отмыться.

Она стала врагом добру.

Всё запачкать его норовиться.

Оболгавши, кричит: «Не вру!».

И запрятав свой взгляд божится.

Ох, заразная эта злость.

Словно вирус, когда ты простужен.

Заражается ею тот,

Кто по жизни своей малодушен.

Кто свободу и честь продал.

Кто купился за чин и за цацки.

Кто иуде тайком присягал.

И пускался с ним в адские пляски.

И таких нынче — пруд пруди!

Все в медалях, все в униформах!

Все их Лексусы, Ауди.

Освящённые, да в иконах!

А Господь терпеливо молчит.

Всех усопших, на небе встречая.

И лишь лучших почтением чтит.

Провожая до самого рая…

Примета

Птицы, слетевшись в стаю.

Кружили над спящим Брестом.

Кружили не просто, а зная,

Что грянет война с рассветом.

У всякой беды есть примета.

Не каждый её заметит.

Коль гаснет твоя сигарета,

Знать, ангел тебя скоро встретит.

Один сослуживец, дружок мой.

В атаку бежал, да споткнулся.

А тот, кто за ним, на мину ногой…

И в землю лицом уткнулся.

Беднягу без ног, отвезли в медсанбат.

Остались ему, лишь культяпки.

А он сгоряча, как сказал нам медбрат,

Повесился ночью на тряпке

Приказ два, два, семь, что «ни шагу назад»,

Вещал особист нам с любовью.

И уже через день трибунал сделал залп.

Отчитавшись, солдатской кровью.

Никого не виню, суждено было так.