Бесплатный фрагмент - Время Ворона

Tри ворона сидели в ряд —

И черен был у них наряд.

Спросил один неторопливо:

— Где нынче будет нам пожива?

— Вон там, на берегу крутом

Убитый рыцарь под щитом.

Да свора верная его

Не подпускает никого,

Да соколы его кружат

И тело зорко сторожат.

Приходит дева молодая.

Главу его приподнимая,

Целует тихо и светло

Окровавленное чело.

Над мертвым, прочитав молитвы,

Его уносит с поля битвы,

Дай, Бог, таких нам похорон,

И псов, и соколов, и жен!

Предисловие

Дорога к Кенермёзо была живописна в любое время года, но осенью она приобретала особые краски. Лиственные тенистые леса еще не сбросили свои кроны полностью и украшали пейзаж красными, желто-оранжевыми и коричневыми красками в тон коричневато-бежевому цвету дороги. Хвойные леса дополняли пейзаж своим темно-зеленым оттенком. Выглянувшее из-под облаков солнце играло лучами на деревьях и придавало совершенно необыкновенный, сказочный вид трансильванским холмам, нередкие и чрезвычайно долгие туманы в этих местах почти рассеялись к полудню, но держались в долинах и лощинах очень долго.

Старый странствующий монах возвращался после паломничества в Коложвар, хотя, будучи саксом, он предпочитал название Клаузенбург для своего родного города. За долгую жизнь он странствовал по многим землям и странам, видел разных людей и пережил не мало превратностей судьбы. Теперь он стремился попасть домой и торопился, ведь на эти земли шла гроза с юга, пострашней холодов и дождей. Ему часто встречались по пути воины, конные и пешие, одиночки и целые отряды. Вдруг из-за поворота ему навстречу вынырнул еще один отряд, некрупный, но такой, что запомнился монаху.

Впереди ехали верховые — группа из нескольких всадников. Монах умел распознавать людей и понял, что эти военные люди, наверняка, наемники. Это он понял по недешевым нарядам, местами даже богатым, по обилию оружия на поясах, по взглядам и манере держаться. То, что среди них был один дворянин он понял по стягу с гербом — черный восстающий вервольф на желтом поле с когтями и клыками, а принадлежность к королевским наемникам выдавало знамя, данное королем своей армии — арпадские полосы, двухвостые львы и в центре черный ворон на синем щите с кольцом в клюве. Такое знамя наемные отряды носили на марше и только во период войны и походов. Это давало им преимущество во всех землях Священной короны — на передвижение по дорогам, на закупку фуража и припасов вне очереди и по королевским льготам, на приобретение, в том числе в долг, оружия и снаряжения. Знамя и королевский форинт магически открывали перед вчерашним отребьем множество дорог в венгерском обществе.

Монах давненько не видывал такой пестроты в отряде. Первым ехал темноволосый дворянин в костюме по последней южно-немецкой моде с золотой цепью, мечом и кинжалом-баллоком на поясе, его стальные серые глаза были пронзительны и холодны. Рядом ехал молодой сакс в суконном дублете с буфами до локтя и широким баселардом и коротким швейцарским мечом на поясе. Светлые, как солома, волосы были убраны в длинный хвост. Он смотрел насмешливыми синими глазами на дорогу и время от времени поддерживал беседус дворянином и третьим командиром. Им являлся куман в экзотичном смешении европейской и местной одежды — вполне европейский костюм из дублета и шосс с кавалерийскими сапогами, а сверху покрывал шаубе византийского стиля, отороченный бобром, вполне типичный тесак-корд соседствовал с композитным луком и колчаном, оформленном в восточном, куманском стиле. Всадник был куном, куманом, о чем говорили упряжь его коня, седло и длинная черная коса, свисавшая из под высокой шапки. За тройкой командиров ехало несколько легковооруженных всадников-кутилье и гусар в снаряжении попроще, а за ними несколько десятков пехотинцев с древковым вооружением и хэндганами на плечах. Между двумя группами пехотинцев ехало несколько телег со скарбом, припасами, щитами-павезами в промасленных холщевых чехлах, тяжелыми доспехами, которые на марше не надевали.

Монаха кавалькада всадников поприветствовала, он ответил тем же. Молодой сакс спросил:

— Доброго дня, святой отец! Это ли дорога к Брейденфельдским холмам?

— И вам хорошего дня, сын мой. Да, верно идете. Через день будете у Прихолмья, а там через полдня и до места дойдете.

— Благодарю, отче. С тех краев путь держишь? Турок тьма и вправду? — с улыбкой спросил саксонец.

— С тех краев, — согласился монах — Но Турка не видал, хотя бегут христиане оттуда, страшные вещи рассказывают. Турка значится бить идете, в войско Батори? Если да, то Драконьи Клыки третьего дня я встретил на юго-востоке от этих мест. Он лагерем там стал под деревенькой Белсенер.

— Спасибо, отец. Туда нам и нужно. С Богом и бывай!

— И вас пусть хранит, господин наш Иисус Христос, что могу то сделаю — буду молиться за победу воинства христианского над магометанскими полчищами.

На прощание, молчаливый дворянин бросил монету монаху — серебряный обол. Солдаты некоторые просили помолиться за них, а монах отдал им свою еду. Молодой загорелый солдат положил в дорожную суму кусок сыра и немного сухарей — путь был не близкий, а в период войны цены на еду сильно подскочат, да и постоянно солдат хочет есть.

Монах проводил взглядом отряд уходящий вдаль, подумал, что многие из них не вернутся, учитывая, какой враг пришел в эти земли. Придет время, сами все увидят. Он не очень любил солдат, но за этих он искренне готов был молиться. Просто потому, что они последний щит перед Полумесяцем, неудержимо рвущегося в сердце Европы, осознают они это сами или нет, но это было так.

В то лихое время на венгеро-турецком фронтире было неспокойно. Валахия, сопротивлявшаяся долго и упорно, являлась теперь проходным двором для турок. Их отряды пробовали на зуб оборону венгерского королевства, периодически вторгаясь в Трансильванию или Боснию. Тысячи солдат армии полководцев Пала Кинижи и Иштвана Батори — королевские наемники, трансильванские городские ополченцы, феодальные бандерии пограничья шли не в первый и не в последний раз проливать кровь за эту землю. Эта многострадальная земля Трансильвании с давних времен была лакомым куском для разных народов и завоевателей. Лихие времена сменялись другими лихими временами. Даки, кельты, римляне, гунны, секеи, авары, славяне, мадьяры, саксы, куманы, ясы, татары, валахи сменяли друг друга на этой земле, оставляя след, пускай не всегда видимый и ощутимый. Она как магнит притягивала к себе многих завоевателей. Может просто потому, что лежала за Карпатскими горами и представляла удобное место для расселения народов и племен.

Отряд уходил все дальше от мирных деревень и прочных крепостей навстречу битве, в неизвестность. А над солдатской колонной громко звенела походная песня.

Глава 1. Солдаты короля

Началось все тремя годами ранее.

На центральной площади Германнштадта, известного как Сибиу, ярко наряженный глашатай в гербовой накидке короля вербовал людей для королевской наемной армии. Он громко расписывал все прелести военной службы с помоста, а ниже трое писцов записывали желающих, выходивших из толпы.

— Храбрецы славного города Сибиу! Наш великий король нуждается в солдатах! Вступайте в ряды его армии! Слава и золото достаются смельчакам! — глашатай не жалел глотки и призывно махал рукой жителям.

— А денег много король платит? — кто-то из зевак поинтересовался самым важным.

— Получает солдат за месяц больше чем ремесленник за полгода, а крестьянин за год! Ха-ха-ха, я не вру, славные бюргеры! Гляди, как глаза расширились! Эй, ты, ушастенький! Записывайся скорее, а то золотой осел уйдет! И ты, рябой, шагай сюда смелее!

— Я пойду! — вперед вышел молодой рыжий парень в простом льняном платье, изрядно залатанном во многих местах.

— Всех, кто способен нести алебарду и носить доспехи мы запишем, и их ожидает роскошное будущее!

По итогу работы вербовщика человек тридцать выстроились в очередь на запись в ряды королевских войск.

Неподалеку от площади спорили два человека. Старый и молодой. По внешнему виду, оба принадлежали к ремесленном сословию, к саксонской общине. И были родственниками. Говорили на местном немецком диалекте.

— Ты — ремесленник, твое дело трудиться, а сражаться ты должен за свой город и его вольности! Понимаешь? И ты — сакс, нам нет дела до войн венгерского короля! — старший саксонец настойчиво объяснял молодому что-то, — Король подавлял наш справедливый бунт не так давно.

— Отец, прошу, отпусти меня или я сам уйду. Я хочу повидать мир за стенами города и я не хочу быть ремесленником, — молодой сакс был нетерпелив и, кажется, был готов бежать к вербовщикам хоть сейчас.

— Ты хочешь стать наемником, оторваться от своего рода, от судьбы? Тогда ты предашь поколения своих предков, слывших мастерами еще во времена короля Белы!

— Отец, я решил, что в этот раз уйду, прости меня, но иначе я не могу. Ты обещал, что, когда мне будет шестнадцать лет, я смогу решить свою судьбу. Мне уже восемнадцать…

— Зайди и попрощайся с матерью и младшими братьями хотя бы, — отец посерел лицом и устало похлопал сына по плечу. Спорить больше не имело смысла

— Обязательно, — парень не верил, что отец отпустил его.

Молодой сакс бегом отправился к вербовщикам. Его имя внесли в список под латинской цифрой 25: «Мартин Кройцберг, сакс, восемнадцати годов, рослый малый, телесно пригодный к войне».

За много лиг от Германнштадта в Куншаге — земле куман, вербовщики также набирали солдат. Четыре дюжины мужчин и молодых парней прибыли на смотр. Все они были на лошадях, разнородно одетые и старомодно вооруженные: головные уборы с перьями цапли, длиннополые стеганые кафтаны ниже колена соседствовали с «немецким» платьем, копья, кривые сабли, колчаны с луком и стрелами, у некоторых были копья, простые топорики и булавы.

— Отлично, просто замечательно! Нашему королю нужны меткие куманские лучники, гроза поляков и австрийцев, — королевский чиновник, старый венгр не скрывал своего восторга, глядя на пестрый отряд конных лучников.

Хмурые куманы провожали отряд своих соплеменников молча, лишь старейшина поселения шептал каждому по-половецки что-то на ухо.

— Вновь короли Венгрии доверили куманам оружие, почти век прошел с восстания, когда мы были повержены и лишены привилегий. А король Матвей вернул нам право на оружие, и теперь вновь вернулась удаль в куманские селения, но плата высока. Врагов у Матвея много и мало удальцов возвращается обратно, — старый седой куман поправлял, притороченные к седлу, колчаны и сумы с припасами.

— Дядя Дьердь, а ты зачем пошел на войну? Ты стар и ворчлив, сидел бы дома у печи со своей старухой! — молодой черноволосый куман с озорным видом часто поддевал родича.

— Чтоб вы не опозорили славное имя куман в бою и штаны не обгадили, молодежь, а, кроме того, мне дома скучно — дети выросли, внуки есть — чего мне дома сидеть? — он улыбнулся и продолжил, — Король щедр к своим солдатам, но служить ты будешь ему до конца, воевать будешь до последнего вздоха и рубить будешь каждого на кого он укажет, Ласло, — старый кун усмехнулся, — А может даже и своих……

— Чего это ты такое говоришь, дядя? — Ласло слегка недоумевал, но у него было слишком хорошее настроение, чтобы близко принимать эти слова.

— Да так, было уже такое, когда король кунов карал за неповиновение. Знаешь, куда едем то?

— Да откуда бы.

— К месту сбора, на юг Трансильвании, а оттуда куда угодно могут отправить. Там сиятельный князь Иштван Батори собирает новые роты и пополняет старые. Тебе не терпится повоевать, я знаю. Вкус войны не спутать ни с чем — либо отвращение будет на всю оставшуюся жизнь, либо ничем другим не сможешь заниматься.

Вскоре пестрая кавалькада и несколько телег потянулись на юго-восток по королевскому тракту. По дороге они влились в отряд рекрутов из Зибенбургена — области саксов Трансильвании и совместно прибыли в лагерь на юге.

Дворянин средних лет, на лице которого красовались три старых заживших страшных шрама, превративших лицо в подобие демонического лика, в готических доспехах осматривал верхом на прекрасном белом коне прибывших новобранцев. Всадник был в полной броне, конь тоже, чтоб наверняка произвести впечатление на новобранцев.

— Мое имя — Иштван Батори, я командир этой хоругви и воевода Трансильвании, а стало быть, вы теперь принадлежите мне. Всех вас осмотрят и проверят мои ветераны, кое-кого выгонят, а остальные станут солдатами. Мне нужны все — легкие гусары, стремительные как степной ветер, крепкие как скала латники тяжелой пехоты и шустрые стрелки из арбалетов и аркебуз. Все вы будете распределены по тем или иным подразделениям, в зависимости от ваших данных. Ваша жизнь теперь будет иной, вы уже получили плату от короля — три обола, также вас ждут походы и битвы. Запомните навсегда, что теперь для простого люда вы — мясники, убийцы, душегубы, кровавые гончие. Вас будут бояться и проклинать, но в тоже время завидовать и уважать. Теперь вы — моя, а потом уже королевская собственность — он улыбнулся так, что шрамы на его усатом лице сотворили такую гримасу, что некоторые новобранцы поежились.

Лагерь, как заметил Мартин — молодой сакс из Германнштадта, был достаточно большим, укреплен частоколом и валом со рвом, который использовался как сточная канава — к нему подходило несколько сливных рукавов из лагеря, выложенных плитняков и стыки заделаны известью. На каждые восемь — десять человек была большая палатка, у каждого был тюфяк, набитый соломой, овчина, бытовой скарб — миски и кружки и на палатку — котелок и тренога.

К толпе из двух с половиной сотен мужчин, одетых по-немецки, по-итальянски, по-кумански и по-валашски подошла группа из двадцати вооруженных людей в легких доспехах. Они начали осматривать людей как товар на ярмарке: смотреть зубы, руки, наличие вшей, спрашивать о болячках. В итоге почти все были годны, около дюжины признаны негодными к боевой службе, но их не выгнали из лагеря, а определили в обслугу орудий и баллист и саперные группы. Мартин попал, как и сотня других крепких парней, в тяжелую пехоту — армати, Ласло — молодой куман — вместе с пятью десятками венгров, куманов и сербов был определен в гусарские отряды. Еще по полсотни было отобрано в стрелки и щитоносцы — клипеати. Их в течение получаса знакомили с порядками и правилами жизни в лагере.

Затем им было дано свободное время. Мартин познакомился с соседями. Ими оказались два ветерана — сакс Куно и мадьяр Бартош. Они играли в кости, хоть это было запрещено на стоянке в лагере. Но, как позже поймет Мартин, запрещено совсем не значит, что нельзя. Кроме Мартина, было еще семь новобранцев: два брата-близнеца Мирко и Волкан из числа сербских беженцев, земляк Мартина, Конрад Гроссбеккермайер, мадьяр Имре, сын дунайского рыбака и три сакса Петер, Рихард и Эрвин из Клаузенбурга, что на севере Зибенбургена. Они вместе перекусили, познакомились и ощущение напряженности, волнения ушло. Быть может, причиной тому был кувшин вина, поставленный Бартошем за знакомство. Он и Куно рассказали, что если вытерпят первый месяц и не сбегут, то дальше будет легче.

— Как только кампания или другая оказия какая, то все сразу будете воспринимать иначе, и муштра пойдет на пользу.

Через два часа, когда Мартин и остальные даже успели вздремнуть немного, их подняли и велели одеться, а затем погнали за лагерь. Их отряд встретил старый солдат, поджарый и загорелый и он обратился к ним.

— Вы — опора боевого порядка, тяжела пехота, на вас придется удар кавалерии противника, вы же столкнетесь с пехотой противника в рукопашной. Там вы будете в тесноте толкаться, драться, рубить пальцы, руки, ноги, скользить в крови, ваши ноги будут путаться в кишках людей и лошадей, но вы должны держаться и драться до конца. Ко всем прелестям войны подготовиться на словах нельзя, но я научу вас бить алебардой с оттягом, находить самые сочные места для удара, колоть в пах. Вы научитесь рубить в спину, потому что в дикой пляске битвы от этого зависеть будет ваша жизнь и тех, кто стоит рядом. Такова теперь ваша новая работа! — его лицо выражало свирепое спокойствие, а уверенность в том, что он знает, что говорит не вызывала сомнений.

Затем парней погнали в Арсенал — здоровенный старый сарай — подгонять имевшиеся доспехи и подбирать оружие. Было объявлено, что первое месячное жалование уйдет на пошив одежды, обуви и поддоспешной экипировки для каждого солдата. С них сняли мерки швеи и портные уже на следующий день. А пока им выдали старые застиранные и перештопанные маркитантками потники — стеганки для ношения доспехов. На некоторых были бурые пятна, которые не удалось отстирать. Впрочем, потертые стеганки это не слишком портило, а душок от них отстирать не всегда удавалось. В Арсенале было достаточно разного рода брони — ржавые рваные кольчуги, устаревшие и местами сильно поистасканные бригандины, старомодные мятые кирасы, много мятых старых шапелей, айзенхутов и барбютов — все то, что осталось с прошлых кампаний и от прежних владельцев, коим не повезло. Было несколько итальянских арметов, но как пояснил десятник:

— Они никому на хер не нужны и их бросили на склад давным-давно. Пехотинец в нем неудобно — это кавалерийский шлем, доставшиеся от итальянцев-кондотьеров, павших еще лет десять тому назад в битве с нашим воеводой. С них сняли забрала и используют тут в лагере только.

Многие доспехи были помяты, пробиты, имели налет ржавчины, кольчуги имели серьезные дыры. Но и это было в новинку всем парням. Большинство впервые взяли в руки оружие и одели доспехи. Молодых людей охватила эйфория причастности к военному делу, их будоражила сама мысль о предстоящих битвах, славе, трофеях и всем в таком духе.

Мартин подобрал себе цельный нагрудник итальянской работы, наверное, еще времен битвы при Никополе, простые пехотные наплечники, миланского типа рукавицы. Последние посоветовал выбрать десятник, мол, пальцы спасибо еще скажут. Горло защищал небольшой горжет, а на голове был старый ржавый шлем-айзенхут с низкими полями и щелью для обзора. Оружие ему досталось в виде алебарды очень хорошего состояния, но ее не мешало бы почистить и сгладить зазубрины. Рекруты подгоняли снаряжение с помощью ветеранов, подбирая подходящие элементы.

— А теперь небольшой марш-бросок. Не знаю, как вы, но я гулять просто обожаю, — ухмыляясь, произнес сотник.

Гулять в понятии сотника значило идти несколько километров в броне под солнцем или дождем, а также быстро бежать, перестраиваться из походного в боевое положение и наоборот. Причем помимо оружия у новобранцев были еще фляги и бурдюки с водой, переметные сумки с припасами. Маршировали они весь день. Мартин чувствовал себя измотанным и истощенным как никогда прежде. Он с другим саксонцем Конрадом под руки вели Имре, который от усталости обрыгался и получил тепловой удар. Болели натертые плечи, было ощущение, что трудно дышать, а нагрудник сжимает грудную клетку. Казалось, даже в открытом шлеме не хватало воздуха. При всем при этом, многие относительно неплохо перенесли поход. Прибыв в лагерь, они услышали многообещающий прогноз на завтра.

— У меня для вас новость — завтра на рассвете мы повторим наше путешествие, я вижу, что вам понравилось, и вы просто поражены той неописуемой красотой, что увидели за лагерем и даже нет слов выразить восхищение, — он выдержал паузу, — А затем я научу вас, как правильно бить своими ржавыми ковырялками.

В лагере они сложили снаряжение в арсенале и побрели к своим палаткам. Едва упав на набитые соломой тюфяки, прозвучало заветное: «Ужин! Идите жрать, голытьба!» Пищей была каша, краюха черного хлеба и кусок сыра. Также выдали немного солонины и по литру пива. Жесткую как подошва солдатского башмака солонину съели довольно быстро, как, впрочем, и все остальное. Опьянев от сытости, солдатня побрела спать — уже смеркалось и все очень устали. Некоторых счастливчиков отрядили в караул, а остальным было позволено спать. Мартин, привычный к тяжелому труду в мастерской отца, думая, что могло быть и хуже, провалился в сон. Ему снилась его возлюбленная Эльза и поля, в которых они гуляли и резвились в юности. Ему снился тот момент, когда они прощались, а на следующий день Мартин ушел и стал солдатом короля.

Пробуждения началось с глухого рева рога и пинков десятников, созывавших людей на построение. Сонные, растерянные рекруты выбегали из своих палаток и не понимали, чего от них хотят. Десятники и сотники раздавали лещей и криками поторапливали построиться солдат. Не все сразу понимали, и суета была большая. И так изо дня в день. В течение недели постоянно приходили вербовщики, приводившие новобранцев.

Подразделения или роты были набраны по региональному или языковому принципу, потому численность рот была не одинаковая. В саксонской роте, в которой находился Мартин, было полторы сотни человек — саксы Семиградья-Зибенбургена, немецкие колонисты Верхней Венгрии и немного силезских немцев. В секейской роте было всего семьдесят человек, но все неплохо экипированы за свой счет и все конные — все-таки элита Трансильвании; в сербской пешей роте было двести десять человек — беженцы с турецких земель, славянские землепашцы и граничары. Системность обучения была весьма условная — во время затишья, как сейчас, более опытные солдаты обучали новобранцев азам, но все основное они уже получали на опыте, в ходе кампании. Как только они получат свои комплекты одежды и снаряжения, выкупят часть оружия и снаряжения в счет жалования, сразу могут отправиться в качестве пополнений в составе своих рот. Король Матиаш постоянно с кем-то воевал, войска нужны были всегда, и на них тратились время и большие деньги, чтобы обучить мало-мальски и снарядить. Мастерская отца Мартина получала уже ряд лет заказы на броню. Взявший королевский форинт мог оказаться где угодно, там, куда ни бог, ни дьявол не заглядывают, сгинуть в небольшой стычке в приграничных землях, когда сипах быстрым росчерком сабли срубит голову или умереть от дизентерии или чумы. Наемный солдат должен быть готов голодать во время осад, готов страдать кишечными расстройствами из-за питья дурной воды. Век наемного солдата был короток в ту эпоху правления Ворона, может быть, поэтому они отпущенное время стремились провести ярко и славно, в первую очередь, для самих себя. Мартин как совершеннолетний гражданин своей общины участвовал в военных смотрах и сборах ополчения, их семья выставляла трех воинов и имела в городском арсенале свое снаряжение и оружие. Но сборы проходили за городом и более походили на народные гуляния с военным уклоном: военные игрища, стрельба из арбалета и легкой артиллерии, контактные игры, борьба и в конце пирушка. Он видел войну издалека, когда на их город нападали турецкие мародеры или валахи. Подготовка в лагере не шла в сравнение с городскими смотрами.

Мартин сражался алебардой, которая была порядком тяжелее боевой, бил по деревянному чучелу в тряпье в виде турка или просто по бревну. Рядом, за спиной, строй копейщиков отрабатывал уколы и упражнения с пикой. Граненым острием пик и алебард они дырявили и без того рваные, ржавые кольчуги поверх мехов с шерстью, а так же сражались на палках между собой, которые имитировали мечи или корды. Боролись в доспехах и без. Здесь сходились национальные виды рукопашной схватки — саксонский кулачный бой, куманская борьба и прочие виды.

Стрелки из арбалетов и аркебуз тоже тренировались. Стрельба у них ведется с уступов больших щитов-павез или с рук, а гул и дым от пороховых выстрелов пугали лошадей. То и дело кто-нибудь, несущий горячую похлебку, оступался, ошпарился и добротно ругался. После тренировочного дня, Мартин нес зашить расползавшуюся и пропотевшую одежду маркитанткам — ярким девицам и женщинам из обслуживающего персонала со своим земляком Конрадом.

— Я слышал, что эти девки за хорошую плату не только стирают, но «взбивают масло»? — Конрад паскудно улыбался.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что они приласкать не против за деньги, не все конечно, но мой знакомый объяснил к которым можно подойти.

— Ну, друг, Конрад, между ног у тебя больше, чем в голове, — Мартин тоже улыбнулся.

— Сегодня вечером я все-таки попробую. Вон у той, что стирает, вид блудницы. Я ж никогда не подходил близко к ним! Дома меня отец бы прибил, если узнал, что я о них вообще подумал, — Конрад говорил возбужденно и его глаза лихорадочно блестели.

Вечером в палатку, где жил их десяток, завалился Конрад. Мартин и парни боролись по очереди на руках, так как кости были в лагере запрещены, что не касалось ветеранов Куно и Бартоша — им было все равно.

— Как твоя блудница? Совместная «стирка» удалась? — Мартин обернулся к другу.

— Да, но не совсем… Я уже ее приболтал насчет дела и уже было приступил к делу, но тут в палатку залез Домагой — здоровенный серб из роты Якшича. Ну, мы немного повздорили, девушка глазки в пол, а потом и вовсе убежала, а серб начал душить меня, но я успел натянуть шоссы, пнул его по яйцам и сразу сюда, — запыхавшись, рассказал Конрад.

— О, кажись, он идет за тобой, и с ним пара друзей, — Волкан указал на приближавшихся ребят довольно агрессивного вида, — Он идет отомстить тебе за свои отбитые яйца.

— Ладно, пойдем, потолкуем с ними, — Мартин накинул дублет.

Ввосьмером они вышли на встречу Домагою и его друзьям. Домагой был сербом под семь пудов весом с красной круглой рожей и курчавой бородой. Его руки были толщиной с бревно. В лагере общались обычно на венгерском разной степени владения, хотя многие бегло говорили на двух-трех наречиях.

— Славный Домагой, что тебя привело к нам? — Мартин хотел казаться вежливым.

— Саксонец, отдай мне этого шелудивого пса Конрада, он совращал мою подругу. Я ему все ребра пересчитаю! — Домагой был настроен решительно.

— Она согласилась сама и взяла задаток. Хотя, если б я знал, что она твоя подружка, я бы не слез с нее и, уверен, что….

Конрад не закончил ехидную фразу. Мощный удар в челюсть сбил его с ног, но не оглушил. Мартин подскочил, схватил серба за дублет и дернул на себя так, что на землю посыпались как горох медные пуговицы. Далее, он с размаху головой в лицо ударил Домагоя, остальные воины схватились с друзьями серба. Поднявшийся Конрад, начал пинать упавшего здоровяка. Возня длилась какое-то время, прибежала охрана и палками и разняла дерущихся. Били на совесть — дубовая палка по спине быстро прививает смирение, одного особо непримиримого из приятелей Домагоя вырубили начисто, товарищи его под руки утаскивали к своим палаткам.

— Эй, ты, сербская рожа, неплохо мы вас отделали? — Конрад с разбитыми губами был зол как черт, Домагой сплюнул кровью в его сторону и процедил:

— Паскуда…

— Конрад, заткнись! Еще неизвестно, чем это аукнется, — Мартин рявкнул на зарвавшегося друга, прикладывая холодное навершие кинжала к глазу.

Наутро, всех восьмерых лишили двухнедельного жалования и отправили чистить сточные рукава и канавы и рыть новые, раздельно и в разные концы. До самого вечера они занимались этим нужным, но весьма пахучим, делом, к вечеру абсолютно потеряв обоняние от ароматов лагерной канализации. На следующий день с утра и до вечера был марш — через лес, речку, болото, мимо ферм взвивалась пыль от шагающих ботинок и сапог солдат. Они шли со своим оружием, с сумками, где хранились их пожитки, скатанными теплыми плащами, водой. Бесконечные тренировочные поединки, жестокая дисциплина, рейды закаляли солдат. Сытная простая еда отлично подходила образ жизни солдат, благо, гурманов среди них было немного. На христианские празднества их кормили праздничными блюдами.

Так продолжалось в течение нескольких недель до осени 1474 г. Тогда был назначен смотр пополнения и последующая отправка некоторых рот по местам дислокации: на фронтир — границу, сразу в пекло — на подавление очередного восстания или на войну.

На смотр прибыли легендарные командиры короля Матиаша — Иштван Батори, Балаж Мадьяр и его зять, огромный великан Пал Кинижи, верхом на огромном черном коне. Мартин сам был очень высоким парнем, но такого великана он видел впервые, а в плечах Кинижи был шире вдвое-втрое любого из солдат. Хоть ему и было двадцать восемь лет, он был суровым воином со шрамом наискосок через пол лица. Даже Волкан с братом и Домагой выглядели не крупными по сравнению с ним. На деньги короля и за часть жалования, пополнение для наемной армии Батори было готово и выглядело внушительно в новом снаряжении и с новым оружием. Тяжелая пехота была в латах и держала великолепные глефы, алебарды, вужи, а у десятников и сотников были немецкие мордаксы в руках, стрелки имели арбалеты и аркебузы, щитоносцы горделиво держали ярко-раскрашенные щиты-павезы с гербами и просто живописными рисунками.

— Годное пополнение, Иштван у тебя, — произнес старый Балаж Мадьяр, в шаубе с отложным воротником балканского стиля, под шаубе был дорогой костюм и кольчуга, на боку висел меч с s-образной гардой и овальным навершием.

— Скоро проверку в бою им проходить, — отвечал Батори.

— Уже? — Мадьяр с удивлением покосился на товарища.

— Да, на границе с Олтенией шайки разбойников грабят селян и торговые пути.

— Сам поведешь? — включился в разговор Кинижи.

— Нет, отправлю две сотни под командой Яноша Фаркаша — моего вассала. Четверть ветеранов дам в отряд и этих новобранцев. На рассвете выступать им.

— Король собирает совет, османы готовятся вторгнуться в Молдавию. Матиаш хочет помочь Штефану, — продолжал Пал.

— Молдавия… — задумчиво произнес Батори, — Мы еле ноги оттуда унесли, короля три стрелы тогда пронзили, потеряли треть армии. Не забуду эту бойню у Байи. А теперь, союз с этим коварным и мстительным Штефаном?

— Матиаш — великий король, он просто так не поднимет армию для этого цыганского князька. Значит, что-то большее османы готовят, ведь после усмирения Валахии, Молдавия на очереди у султана. Турок держим мы — мадьяры уже сто лет. Отец короля был их врагом, теперь сын продолжает дело, — отвечал Балаж, — А эти валахи и молдаване все равно падут либо перед нами, либо перед турками. Рано или поздно.

— Разбирайся со своими бандитами и собирай все отряды на юго-востоке. Очень скоро будет война. А мы с Балажем поднимем дружины секеев и ополчение саксов чтоб усилить королевскую армию. Плюс беженцев-сербов с границы подтянем и банды силезцев, далматинцев и богемцев, — хлопнув по загривку коня, резюмировал Кинижи.

— Ладно, повоюем за молдаван, в первый раз что ли, — усмехнулся в черные висячие усы Батори, попутно приветствуя проходившие мимо шеренги солдат.

Глава 2. Боевое крещение

Отряд, в который попала рота Мартина, возглавил венгр-дворянин по имени Янош Фаркаш. Для последующего повествования необходимо пару слов сказать об этом воине.

Этот Фаркаш был типичным мадьярским рыцарем двадцати трех лет от роду, вернее, венгерским дворянином из бедного, но древнего рода. В свое время их род не стал магнатским, ровней знатным Селешам, золотым «змеям» Гараи или яростным «белым волкам» Запольяи, а присягнул не менее древнему и не менее бедному роду «драконьих клыков» Батори. При Яноше Хуньяди и короле Матиаше Батори начали стремительно возвышаться, а значит и Фаркаши. Не зря дед Яноша, старый безногий ворчун Джушдак отправил старшего внука воевать за сеньора в королевские войска. Сам дед потерял обе ноги, сражаясь еще за Сигизмунда против гуситов. Тогда девятнадцатилетний юноша получил ранение из орудия, раздробившей голени так, что их пришлось ампутировать. Но это не помешало Джушдаку заделать своей жене восьмерых детей, воевать еще двадцать лет в седле, потерять двоих сыновей при Варне и самому получить удар копьем от сербского рыцаря из контингента Лазаревича, сражавшегося за турок, и еле унести ноги, которых, в принципе, и не было, оттуда. Дома в Фаркашваре, маленьком замке около австрийского пограничья, он кашлял кровью. Все думали, что помрет, но седого волка это не сломило, и он поправился, правда, на войну он больше не ходил. Отец Яноша, великолепный боец и поэт Имре из Фаркашвара, служил Яношу Хуньяди, был с ним в плену у Влада Дракула, защищал его грудью в битве у Железных врат и во второй битве при Косово. Затем возглавил отчаянную атаку на янычар при Нандорфехерваре, был телохранителем Ласло Хуньяди, а погиб, будучи верен посмертной клятве Яношу Хуньяди и защищая его сына Ласло. Старшего сына Хуньяди обвинили в попытке захвата власти и убийстве Ульриха Цилли — заклятого врага рода Хуньяди. Погиб Имре, отбиваясь от вооруженных людей магната Гараи. Сражался знатно, убил шестерых, пока не рухнул иссеченным и был добит знаменосцем Гараи, худородным дворянином Верешом из Ниша. Это был последний сын Джушдака и осталось пятеро внуков и четыре внучки. Внуков он называл волчьей стаей и с детства натаскивал их на войну. Уже с тринадцати лет каждый из них участвовал в походах, охотах и обороне владений. Так погиб двоюродный брат Яноша, задранный на охоте медведем — четырнадцатилетний парень не совладал с рогатиной и был растерзан косолапым, которого добивать пришлось Яношу. Занятый терзанием тела и ослепший от ярости раненый зверь не заметил паренька с клевцом за спиной, один удар в затылок у сочленения черепа и позвоночника и грозный зверь рухнул на свою добычу. В пятнадцать лет его отдали оруженосцем к Батори, где он пребывал и поныне. Умение охотиться и холодно рассчитывать момент удара очень пригодились Яношу, в частности, во время заданий Батори.

Фаркашу приказали истребить разбойников, перекрывших южные тракты и парализовавших торговлю в это районе. Он устроил засаду для разбойников около придорожной таверны, где шайка отдыхала и кутила, но ошибся в численности противника. Только треть его отряда вступила в бой, остальные были оставлены в резерве. Внезапная атака на пьяных разбойников, спящих или шатающихся праздно по подворью, принесла начальный успех, выбежавшие из трактира были повалены арбалетными болтами. Мартин и другие пехотинцы налегке, без лат только в шлемах и железных перчатках атаковали противника. Он сбил в сторону удар своим немецким вужем и уколол того острием в грудь. Острие вошло в человека, тот ахнул, а Мартин повинуясь науке, полученной от ветеранов, провернул острие с хрустом в груди. Так он впервые убил — быстро, стремительно, машинально, почти без эмоций. Некоторая заминка могла стоить ему жизни, один и разбойников в лохмотьях замахнулся на него цепом, но запрокинулся на спину, хватаясь за глазницу, в которой торчала, оперенная черным пером, стрела. Мартин обернулся и увидел молодого куна, натягивающего композитный лук снова, тот ему слегка подмигнул и улыбнулся — мол, не зевай.

Вокруг люди дрались, кричали и ругались на немецком, венгерском, сербском, валашском языках. Стонали раненые, пленных почти не брали. Мартин видел, как вожак банды — громила в ржавой мятой кирасе — пронзил коротким копьем одного из пехотинцев, а другой солдат в это время крюком глефы подцепил вожака за колено и уронил. Следующим ударом он пригвоздил атамана к земле — острие глефы прошло насквозь. Командир их отряда, Янош Фаркаш получил небольшую рану в руку, но зарубил пятерых бандитов, Мартин помогал раненому в ногу Конраду бинтовать рану. Бой стоил отряду восемь бойцов убитыми и полтора десятка ранеными, разбойников насчитали убитыми тридцать одного и еще шестеро попали в плен. Рыцарь Фаркаш поблагодарил воинов и обещал заупокойную по павшим. Трактирщик вылез из заведения — побитый, голый до пояса и мелкими порезами по всему телу, он был не в себе, его усадили и дали флягу с водой. Путано он пояснил, что тут произошло.

— Неожиданно… Вчера после полудня, а я давеча пополнил… запасы пива и винища… значится так… нагрянули эти и устроили Содом и Гоморру, прости, Господи…… изнасиловали девок-работниц моих, Янку ножом пырнули…… Один говорит «давай ее, пока теплая еще, чо добру пропадать» …Ужаса такого не видел никада……меня резать начали забавы ради…, — тут он зарыдал взахлеб, — За что? Просто так, потому что захотели… не грешил почти, даже пиво не разбавлял никогда и тут… — он схватился за голову и больше не говорил до утра. Солдаты вынесли на руках девок — растрепанных, в рваной одежде и крови. Одна была мертва, кто–то пырнул ее ножом меж ребер, вторая, видно, повредилась умом и только мычала. Бандитов немного допросили, что и как было узнали и избили. Тут же их повесили перед строем на раскидистом дубе, Мартин в деталях и так близко впервые наблюдал повешение — хрип, синеющее лицо, конвульсии и последующее испражнение, он подумал, что лучше быть порубленным на куски, получить стрелу, чем помирать так мучительно и страшно. Своих наемники короля погребли в отдельных могилах, а разбойников оставили местным селянам закопать и обчистить то, что не заметили солдаты. Трофеев было немного, Мартину достались три монеты и кожаный заплечный мешок с припасами — шпиком, связкой чеснока, сухарями и сменным бельем, которое Мартин выбросил. Кто-то снял овечьи шкуры или сапоги с убитых, но то все были ветераны. Молодые солдаты брезговали одеждой с мертвечины. Опытные солдаты обсуждали бой непринужденно, а молодые шли молча и совсем не смеялись. Мартин заметил десятка три гусар в ярких одеждах, за ними понуро шли две лошади без хозяев. Среди них он заметил гусара, спасшего его накануне и помахал ему рукой.

Шедший рядом солдат спросил:

— О чем, малой, думаешь? Убил уже? Не думай много, вот это и есть твоя настоящая работа, и благодари Бога, что ты пережил свой первый бой, — он указал на груду тел разбойников — А это падаль и есть, жили как стерва и сдохли как стерва. Не переживай, малой.

Шеренги маршировали на юго-восток, слева ехали рысью всадники, знаменосец нес впереди прямоугольный флаг с изображением арпадских полос и ворона династии Хуньяди и стяг с черным восстающим вервольфом Яноша Фаркаша. Боевое крещение прошло, но впереди их ждало намного большее испытание их сил и воли.

Глава 3. Ярость Молдавии

Столица венгерского королевства — роскошный город стоял на Дунае, разделенный на три части и королевский дворец. К слову сказать, это три соседних города, а ныне постепенно врастающих друг в друга — Буда, Пешт и Обуда. В Буде была резиденция короля, там находился его дворец и охрана. Пешт являлся преимущественно торговым поселением, а Обуда — древним центром, со старыми романскими церквями и кварталами ремесленников.

В главном зале дворца на троне в позе мыслителя сидел король Матиаш Корвин, рядом стоят около дюжины советников — палатин, надоришпан, баны и магнаты, среди них Миклош Уйлаки, Пал Кинижи, Иштван Батори, Балаж Мадьяр, Влад Дракула и другие.

— Господа, наш сосед и бывший противник господарь Штефан Молдавский вступил в войну с турками. Армия Сулейман-паши уже собирается в Эдирне. В связи с этим, храбрейший Влад Дракула предлагает послать помощь, забыв о разногласиях. Что скажет Высший совет?

— Штефан — хитрый лис, он справился с нашей армией как-то раз, справится и с турками. Какой нам прок от помощи ему? — осторожно, подбирая слова, молвил Батори.

— Такой, что Молдавия последний буфер на востоке между нами и османской империей, с тех пор как уважаемый Влад оказался у нас, а трон занял его брат Раду — Валахия уже не наш союзник, — смело ответил ему Балаж Мадьяр.

— Это так, но я верну себе трон, и Валахия еще послужит борьбе с турками, — пророкотал Дракула, низким голосом, от которого даже стены задрожали. Вообще, единственный человек, кто не испытывал скованности перед этим человеком, был сам король. Это было трудно передать, но при короле Влад Казыклу был другим, он признавал примат Корвина и верно ему служил. Даже Кинижи невольно сжимал рукоять чинкуэды на левом боку, в присутствии Дракулы. Жестокость и какой-то безумный огонь в зеленых глазах Дракулы многих заставляли чувствовать себя неуютно и ощущать напряжение.

— Но пока этого не произошло, а сейчас целесообразно поддержать Молдавию, иначе мы потеряем со временем нашу Трансильванию и Семиградье, — продолжал Балаш.

— Отправим крупный отряд с юга, такой же отряд оставим на границе для заслона в случае разгрома Штефана. Мы ничего не потеряем, но есть шанс обрезать бороду турецкому султану. Я сам готов отправиться туда, — выступил Кинижи, указывая пальцем на карту перед королем.

— Могучий Пал, я знаю, что твоя храбрость не уступает твоей силе, — улыбаясь, сказал молодой король, — Поступим так. Кинижи с пятью тысячами солдат идет к границе, из них две тысячи идут Штефану на помощь, остальные с Палом ждут на границе. Молдавский экспедиционный отряд возглавит кто-нибудь из ваших капитанов.

— Пусть это будет Михаэль Фантс, и его лейтенантом будет Янош Фаркаш. Достойные воины, а Фаркаш еще и благородный дворянин, — предложил Батори.

— Но это еще не все, — король выглядел озабоченным, — Наши шпионы сообщили, что в Валахии сложилась благоприятная обстановка для нас, — он повернулся к Дракуле, — Твое время, Влад, снова пришло, вы с господином Батори соберете отряд твоих сторонников и наших солдат и будете ждать завершения молдавской кампании, а затем стремительным рейдом вторгнитесь в Валахию и вернешь себе власть. Что ж, все решено! Не будем терять времени! Священная Корона и Ворон!

— Священная корона и Ворон! — хором повторили все в зале и, поклонившись королю, начали спешно расходиться.

Тем временем на Дунае происходили чрезвычайно интересные события. Яркая, пестрая армия переправлялась через величайшую реку Европы. Поздняя осень, но Дунай не замерзает даже зимой, понтонные мосты из барж через реку были переполнены людьми. Армия и обозные телеги медленно ползли на другой берег. На холме над переправой наблюдал за всем этим верхом на белом коне Сулейман-паша в окружении пышной свиты в богатых турецких доспехах. Ниже стояли охранники — сотня латных пехотинцев в пластинчатых доспехах — зырхли нефер — элитная пехота с тирпанами-глефами, копьями и щитами.

— Ну, пусть этот князек Штефан попробует устоять перед мощью солнцеликого султана, его крестьяне разбегутся пред силой ислама! Это будет легкая победа, но в назидание всем мы разорим эту страну, оставим пепелища и горы трупов, а этого дикаря Штефана на аркане притащим и бросим в ноги султану.

— Аллах милостив! Да дарует он победу правоверным! Иншалла! — воздев руки к небу, возвестил мулла в зеленом халате и белоснежном крупном, точно гигантская луковица, тюрбане.

— Уважаемый Мустафа Ходжи прав! Мы принесем тысячи голов неверных в Истанбул! Мы заберем их детей в рабство! Пусть эта земля будет пустыней, чем логовом подлых кафиров! — с горячностью возвестил молодой турецкий командир, стоявший слева от Сулеймана.

— Зима близко — это не хорошо для наших лошадей и верблюдов. Да и солдаты наши привыкли к мягким зимам, — опытный командир средних лет осадил запал юноши, — Мы должны быть осторожны, господин.

— Вздор, уважаемый Энвер-ага! Наши воины согреются у пепелищ врагов и с их женами, мы вернемся быстро и со славой.

— Со славой и добычей, почетом окружат вас, Сулейман — победитель Молдавии, — молодой командир явно выслуживался и заискивал не щадя языка. Сулейман-паша нежно погладил безбородое лицо юнца и улыбнулся — многие понимали, как молодой капикули стал третьим офицером при турецком корпусе вторжения в Молдавию. Энвер-ага презрительно скривился и отвернулся и про себя произнес: «Как много лести в начале кампании. Как бы позором все не обернулось из-за лести этого содомита юного и его языка».

Тем временем по мосту проходили янычары — элитные войска султана. Их отправилось три сотни в поход. В синих кафтанах, разноцветных шароварах, вооруженные саблями, топориками, кинжалами, луками со стрелами, некоторые несли копья и тирпаны. Они шли в своих высоких белых колпаках, а в середине строя везли большой чан для каши — символ янычарского воинства и братства. В нынешнее время годя они были одеты в длиннополые кафтаны и овечьи тулупы. Янычары даже внешне отличались от большинства турок — более светлокожи, черты лиц славянские и греческие. Янычар набирали из семей христиан — «налог кровью». Среди них были дети валахов, болгар, сербов, армян, сирийцев, греков. Они были прекрасно дисциплинированы и обучены, а также хорошо образованы. Вдобавок, фанатично преданные исламу и идее покорения новых стран под знаменем султана. Далее, за «новым войском» шли массы легких пехотинцев — азабов и «яя» — легких пехотинцев вооруженных, чем попало, но являющихся в большинстве религиозными фанатиками, пушечное мясо турецкой армии. На другом берегу гарцевали отряды легкой кавалерии — акынджи в ярких восточных одеждах. По мосту степенно шла рядами конница сипахов — бронированная конница Османской империи из Румелии и средняя по вооружению и доспехам конница джебелю из Анатолии. Все это было украшено сотнями больших и малых знамен зеленого, красного, золотистого цветов с молитвами из Корана и полумесяцем, а также бунчуками-шестами с пышными конскими хвостами — дань древней традиции, которую турки принесли из глубин Азии в стародавние времена.

В декабре 1474 г. двухтысячное войско Михаэля Фантса продвигалось вглубь Молдавии. Туманы и снег прикрывали продвижение отряда. Солдаты были одеты в шерстяные плащи или гоуны — кафтаны ниже колена и дополнительные шерстянные чулки-шоссы от холода. Мартин все равно мерз по ночам, только движение согревало воинов. У местных жителей солдатня скупила овчинные накидки и теплые войлочные шапки. Каждый потратил половину месячного жалования, а местные, не видевшие таких денег, рады были продать шкуры и теплую одежду. Командир Мартина, Янош Фаркаш, с отрядом гусар — куман и сербов отправился на разведку. Он был рядом и слышал разговор командующего Фантса с Фаркашем. Герр Михаэль Фантс был типичным солдатом удачи: по повадкам, наружности, говору он напоминал немецкого раубриттера. Шрам на лице, наполовину оторванное в бою правое ухо и бельмо левого глаза делали его портрет полным и живописным. В общем, красавец такой, что девки в очередь выстраивались. Между собой солдаты прозвали его Красотка Михи. Человек этот, всю жизнь посвятивший войне, знал свое дело преотлично.

— Янош, осмотри округу, припасы приготовь, когда все войско подойдет, заберем их. Если встретите разъезды турок — не попадайтесь им на глаза, — отдавал приказ Фантс.

— А если …, — Янош уточнил.

— Если встретитесь — перебейте их всех любой ценой. О нас «обрезанные» знать не должны, — поставил точку в разговоре Михаэль Фантс.

— Все понятно, — Янош развернулся и вышел из шатра командира, — Эй, гусары, по коням живо!

В отряде, посланном в разведку, находился уже знакомый Яношу кун Ласло. Он был в остроконечном войлочном колпаке куманского типа бордового оттенка с белыми подворотами — теплом и плотном. Ехал верхом на своем коне Быстроногом. К седлу были приторочены лук и два полных колчана со стрелами, накрытых промасленной тряпкой от сырости. Вскоре отряд в два тюрбе (полсотни человек) поскакал вперед по тропе. Через некоторое время они заметили дым и направились туда. Из-за деревьев они увидели горящие дома крестьян, лежащие тела на земле, припорошенной снегом, который начал идти четверть часа назад. Некоторые были убиты стрелами, некоторые зарублены. Осторожно гусары Яноша вошли в поселение. Ласло держал стрелу на тетиве лука, как и все, кто был с луками. Вдруг из-за крайнего дома выехал всадник-турок. Он уставился на Ласло немигающим взглядом, куман выстрелил незамедлительно, стрела воткнулась в середину груди. Всадник от удара качнулся и выпал из седла. Турок уже был мертв, до того, как стрела поразила его. Труп застыл в седле, а конь нес его дальше, в спине турка торчала крестьянская кирка.

Отряд двинулся дальше, но было ясно, что турки уже ушли. В центре деревни нашлось большинство жителей деревни — разрубленные животы женщин, проткнутые копьями маленькие дети — по двое-трое на копье, головы мужчин лежали грудой около сгоревшей церквушки, священник был прибит к кресту и сожжен, при этом в нем торчало несколько стрел. Староста был посажен на кол и еще жив.

Янош, подъехав к нему, спросил: «Сколько их было, старик? Как давно ушли?»

— Их было… десятка три, около полудня они внезапно налетели и всех убили, дома и постройки подожгли. Они… вырезали почти всех…, кто не убежал, — сказал староста, кривясь от дикой боли

— Мы найдем их, старик.

— Еще одно, господин. Милосердия прошу…

— Я понял тебя, старик, — Янош Фаркаш извлек тонкий кинжал и вонзил его между ребер старосте, ударив прямо в сердце, и закрыл ему глаза, — Найдем этих скотов и убьем.

— Господин на окраине деревни Дьёрдь с кунами пленили троих турок, которые делили добычу, — сообщил Яношу прискакавший гусар.

— Кто-нибудь турецкий знает?

— Я знаю, господин, — ему ответил сербский гусар в длинном ярком кафтане с ложными рукавами и чешуйчатом шлеме-сервильере.

— Хорошо, десятник. Расспроси этих ублюдков.

Янош рассматривал убитых, стараясь запомнить все, чтоб всегда помнить против чего они идут воевать. Он подошел к мертвому турку, убитому селянами. Смуглое, слегка раскосое лицо, довольно молодое.

«Вот ты пришел сюда, убивать нас, еще и за трофеями, наверно. Взять на аркан красавицу молдаванку и увезти на свою родину. Ты — чей-то сын, может чей-то брат и друг. Ты убивал, чтобы взять чужое в чужой для тебя стране, приехал устанавливать свои законы, а теперь лежишь окоченевший, с нелепым выражением на лице и проломленной грудью. Так будет с каждым кто придет в Европу так, как пришел ты, грабить и убивать. Я позабочусь об этом, клянусь святым Георгием и распятием! Но тебе то все равно уже, магометанин, а мне нужно найти твоих друзей и обеспечить вам встречу».

Вскоре Яношу привели троих избитых турок со связанными руками.

— Эти собаки сказали, что отряд в три десятка человек ушел на восток, здесь они потерял четверых из них, — пояснил десятник.

— Зачем столько жестокости? Все только для устрашения? — Янош чувствовал, как гнев охватывает его.

— Верно, господин. Что с ними делать?

— Сначала пусть выроют могилы для всех селян. А потом размозжите им головы вон тем молотом, зажатым в руке мертвого кузнеца.

— Будет исполнено.

— Остальные в погоню, — Янош ловко вскочил в седло.

Гусары нещадно гнали лошадей, и нашли турок очень быстро. Тех задержал купеческий караван, который они грабили. Ударив с ходу, гусары изменили ход боя. Охрана каравана и купцы отстреливались за телегами из арбалетов и хэндганов. Турки почти все спешились и лезли на штурм повозок. Один из них копьем поразил охранника, но пожилой купец выстрелил ему в лицо из хэндгана, и голова взорвалась как перезрелая тыква, осталась лишь нижняя челюсть и ошметки вокруг нее. Его товарищи в крови и мозгах своего собрата попятились. Гусары ворвались стремительно, коля копьями, рубя саблями и мечами противника. Ласло рубанул саблей зазевавшегося турка и тот упал на землю с разбитым лицом. Они ударили по командирской группе из пяти человек. Завязалась жестокая и стремительная круговерть рукопашной схватки и моментально четверо турок и трое гусар были мертвы.

Командир турок, зарубил одного из гусар, но под ним убили лошадь. Янош подъехал и слез с коня, обнажил полуторный меч. Турок в ярости бросился на него, замахнувшись слишком высоко саблей, Янош встретил удар, перехватив меч за клинок у середины, перевел саблю в сторону и сделал выпад в лицо турку. Острие выбило передние зубы, пронзило нёбо и мозг и вышло из затылка на ладонь длиной. Янош резко выдернул меч и вытер его о парчовую одежду турка.

Гусары одобрительно зацокали и загалдели, оценив добрый удар их командира. Ласло, убивший двоих помощников командира, сидел на земле, а его дядька Дъёрдь перевязывал ему предплечье. Бой у каравана стих. Караванщики благодарили гусар, нескольких пленных и раненых турок добили сами купцы. Гусары разбирали трофеи и зализывали раны. Убитых турок поскидывали в овраг, а караванщиков и убитых шестерых гусар похоронили около дороги. Ласло разжился бахтерцом — добротным кольчужным доспехом с металлическими пластинами и шикарным колчаном для лука, подбитый бархатом. Остальное добро и лошадей тут же продали купцам.

Главный купец с перебинтованной головой обратился к Яношу:

— Вы же венгры? Господин рыцарь, я с юга. Огромная турецкая армия уже близко, видите, как далеко забрались турки уже. Зима замедляет движение османов, но они неуклонно приближаются и сжигают все на своем пути.

— Как ты понял, мы не господарские воины. Король Матиаш Корвин послал нас на выручку вашему Штефану. Мы — передовой отряд. Где сейчас господарь твой? — Янош торопился, и не было времени на долгие любезности.

— Слышал, что князь шел к Васлую и с ним почти все мужики северо-востока. Ополчение в тридцать тысяч крестьян, — купец явно был весьма осведомлен.

— Турок больше и среди них много профессионалов.

— Но молдаване идут не просто сражаться за свою землю, они хотят убить как можно больше, чтоб никто не вернулся в Стамбул. Я слышал, что даже поляки прислали сильный отряд конницы и пехоты, — купец сам был настроен решительно.

— Значит, нам надо поспешить. А то ваш господарь разобьет Сулеймана без нас, — Янош садился в седло.

— Да благословит Бог твой меч и твоих людей! Прощай, мадьяр!

— Прощай!

Отряд быстро возвращался к войску. Как и было сказано купцом, они нашли войско Штефана у Васлуя, где шел военный совет. Янош встретился с Фантсом, тот его доклад выслушал и взял с собой в шатер господаря Молдавского.

В княжеском огромном парчовом шатре шел совет. Штефан Молдавский в дорогих миланских доспехах, поверх коих была накинута отороченная мехом накидка, был в короне. Русые волосы спадали ниже плеч, такие же русые усы на крупном волевом лице свисали ниже подбородка. Рядом находились его полководцы, командиры валахов, поляков и венгров.

— Диспозиция такова, что Сулейман-паша привел пятьдесят тысяч солдат, и они идут прямо на нас. У нас около сорока тысяч солдат, но более тридцати тысяч из них — это крестьяне, пастухи, горцы без опыта полевых сражений и плохо вооруженные. Но я все же рассчитываю на успех, господа. Воевода Радул расскажет о том, кто отвечает за какой участок, — голос Штефана был повелительным, со стальными нотками.

— В центре мы поставим всю тяжелую бронированную пехоту — венгров, молдавскую гвардию, польских копейщиков и наемников. Застрельщики — гусары и валахи верхом атакуют передовые ряды турок, затем отойдут и спешатся рядом с панцирной пехотой. На них придется удар авангарда, — воеводе Радулу эта тирада далась тяжело, он привык чаще излагать мысли булавой, а не словами, — Главное — продержаться до подхода ополчения. Если наша задумка сработает, турки окажутся в клещах и их численное и качественное превосходство будет сведено на нет.

— Что за задумка, господин? — Фантсу недоговоренности не особо нравились, и он вопросительно уставился на Радула.

— Всему свое время, не волнуйся, ты все узнаешь, кондотьер, — Штефан усмехнулся в усы, — А теперь благородные воители на позиции!

Зимним утром 10 января 1475 года армия Сулеймана неуклонно двигалась к Васлуйским высотам. Часть войска осталась на юге, но пятьдесят тысяч боеспособных османских солдат шли на встречу своей судьбе.

Армия турок походила на гигантскую пеструю змею, тянувшуюся вдоль единственной дороги к сердцу Молдавии. Войско зашло в лесистую часть, утренний туман оставлял невидимыми лесистые холмы вокруг дороги. Туркам в этом походе не везло ни с погодой, ни с припасами. Южане люто мерзли, даже Сулейман проводил время в теплом передвижном шатре больше, чем среди войска. Энвер-ага был обескуражен легкомыслием Сулеймана. Армия вошла вперед в узкую долину, и эта маршевая колонна никак не могла бы развернуться в боевые порядки достаточно быстро. Да и негде это было делать. Пар шел изо рта старого вояки, и он с тревогой всматривался в туманные холмы вокруг, ему казалось, что местность затягивает их войско в себя, чтобы поглотить. Этот снежный ад его вгонял в тоску. Как же хорошо дома, пить чай и вкушать сладости у себя в тенистом саду под Измиром. Зачем султану этот заснеженный дикий край, где живут злые пожиратели свиней и любители виноградной хмельной воды. Думая о теплой родине, Энвер-ага был почти счастлив, он даже чувствовал теплые ласкающие лучи анатолийского солнца. И он не понял, как умер — стрела из куска стали и грубо обработанного кизилового дерева попала ему левую глазницу. Смерть была практически мгновенной. Так умер одним из первых тот, кто мог бы руководить битвой в сложных условиях и изменить ее ход. А произошло следующее.

Внезапно в передние отряды всадников полетели стрелы, из тумана выскочили легкие кавалеристы и атаковали авангард турок. Внезапная атака стоила туркам нескольких десятков погибших в передовом отряде, но османы не рассыпались и перестроились. Турки огромным числом контратаковали и оттеснили противника, замедлился их порыв из-за подъема на холм. Сипахи и акынджи попали под мощный огонь стрелков из аркебуз и арбалетов, малых и средних артиллерийских орудий. Первые атакующие всадники из Румелии напоролись на монолитный строй пикинеров и алебардистов, а также на прикрытые снегом и ветками вбитые в мерзлую землю колья и рогатки.

Мартин стоял в третьем ряду, вместе с другими венграми и саксами армати — панцирной пехотой. Слева стояли поляки, а справа молдавская бронированная гвардия князя. Уши заложило от столкновения, от рева смертельно раненых животных и криков людей. Редкие всадники просочились через строй пикинеров. Его работа была ликвидировать их. Ударом алебарды он вышиб из седла сипаха, а острие вогнал в лицо осману. Следующий всадник атаковал его, но Мартин обратной стороной алебарды ударил лошадь по челюсти, и та сбросила всадника. Сосед гизармой добил турка.

— Держимся, дружище! Ты смотри, ента олабурда решает! — проговорил рядом стоящий Волкан, подрубивший ноги османскому коню.

— Это только начало! Гляди вторая волна прёт! — Мартин покрепче ухватил инструмент, глядя на выныривающих из тумана всадников.

В этот раз турки атаковали продуманней. Стрелы падали как дождь, доспехи держали удары, но не все имели хорошую броню и раненых было много. Щиты-павезы густо утыканы были стрелами. Рядом упал венгерский солдат — стрела попала между горжетом и полями шлема-кабассета. Мощный удар в кирасу чуть не опрокинул Мартина, но латы, купленные в трансильванской мастерской были хорошими и выдержали удар. Он увидел молодого рыцаря в открытом саладе с плюмажем, протискивающегося к ним.

— Быстро! Ты, ты и вы трое за мной! Турки прорвали строй стрелков! — рыцарь Янош Фаркаш стремительно повел нескольких солдат за собой. Мартин последовал за ним. К ним присоединились спешенные гусары в количестве дюжины, среди которых был кун Ласло. Они быстро кинулись к небольшому холму, где кипел бой. Стрелки бились в рукопашную короткими тесаками — кордами и мессерами. Некоторые перехватили свои хэндганы и как булавой дробили кости и черепа. Отряд Яноша врубился в свалку. Это был скоротечный бой и очень яростный. Турки потеряли человек сорок и отступили, венгры — около тридцати. Мартин убил еще двоих, Ласло-кун тоже, Янош яростно добивал турецкого офицера булавой так, что в стороны летели брызги крови. Ласло бросился к поверженному дяде Дъёрдю — тому топором проломили голову.

— Ну вот, племянник, кажется, здесь наши дороги расходятся. Смотри не оплошай как я и выживи, — Дъёрдь сжал руку Ласло и отошел к предкам.

— Покойся с миром Дъёрдь из Надькуншага. Да будет Небо милостиво к твоей душе.

— Скорбеть будем потом, быстро берите щиты и упритесь в них, скоро подойдут новые отряды, — командир стрелков в побитых доспехах обходил оставшихся в живых.

— Я слышу марш и барабаны. Это либо янычары, либо нефер, — Янош хищно уставился в туман. Оттуда рокотали барабаны, по ушам из-за акустики долины било сильно.

— А может и те и те…, — предположил сотник стрелков.

Мартин и Ласло, вооружившийся тарчем и булавой, рыцарь Янош оказались плечом к плечу. Вскоре появились лучники в белых высоких колпаках — янычары и разношерстно одетые лучники-азабы и тут же начали обстрел, но далеко не все стрелы причиняли урон — щиты спасали, а ответный огонь из аркебуз заставил янычар осторожничать и отступать. Крупные пули пробивали по два-три тела без доспехов, иногда отрывали руки или ноги — крупный калибр деморализовал и убойно действовал на азабов особенно. Вскоре в атаку пошли зырхли-нефер — тяжелая штурмовая пехота турок в доспехах с тирпанами и копьями, легкая пехота «яя» поддержала их, выкрикивая хвалу богу и пророку.

— Эти до последнего лезть будут — все-таки, гордость Сулеймана-паши, — солдат-ветеран сплюнул и перехватил мордакс — большой боевой топор.

— Значит, всех их и положим здесь, — тихо, больше для себя сказал Мартин.

В это время справа далеко в холмах раздался клич боевых рогов. Янычары спешно отошли на перегруппировку, турецкая армия разворачивалась направо, стремясь остановить атаку молдаван. Некоторые стали надеяться, что все закончилось, но зырхли-нефер уже почти дошли до строя павез и наклонили копья для атаки. «Аллах акбар!» — проорали османские элитные воины и бросились вперед.

— Держимся! Солдаты Ворона стоять до конца! — проорал Янош Фаркаш.

Павезы надежно, насколько было возможно, держали раненые воины. Над их головами пики и алебарды турок и венгров кололи друг друга в лицо и открытые участки тела. Вскоре яростный порыв турок прорвал стену щитов, и разгорелась беспорядочная битва за маленький холмик земли. Раненые воины ползали и резали ноги врагам, чтобы тут же быть добитыми ударом сверху. Все кололи, резали, рубили друг друга. Повсюду хрипели умирающие, валялись ошметки плоти и отсеченные конечности. Бронированная пехота умирала долго, неохотно — броня спасала в начале, но и она град ударов не выдерживала. Вдруг натиск резко ослаб, Янош добил противника мечом, пригвоздив его к земле. Ласло как мясник резал горло не успевшему отойти и поскользнувшемуся турку. Мартин широким коротким мечом увел удар сабли и перерубил шею воину в кольчуге до колен — удар пришелся в незащищенное место — алая струя оросила лицо и латы молодого сакса. Оказалось, что на холмике остались только они втроем живые, но израненные в крови и грязи с ног до головы. Турки не отступили — они все полегли, как и соратники троих выживших.

Они устало осмотрелись, сели рядом и угрюмо молчали. Туман рассеивался, Мартин смотрел в одну точку и выглядел опустошенным. Одинокая павеза, оставшаяся стоять, выглядела как надгробие на фоне груды павших. От остывающих трупов шел пар. Мартина привел в себя крик птицы — огромный, черный ворон сел на павезу и каркнул три раза, поглядывая на выживших. Его огромный, как чекан, клюв тускло поблескивал. Он некоторое время еще так сидел, а затем вспорхнул и пролетел над Мартином, Яношем и Ласло. Мартину подумалось, что ворон полетел звать друзей на славный пир. Они поднялись и подошли к краю позиций. Как оказалось, они победили.

Турецкая армия, услышав боевые рога, развернулась к ним, но удар пришелся в спину туркам, растянувшимся по дороге. Тридцать тысяч пеших разъяренных молдавских мужиков ударили по туркам. Строй лопнул, Сулеймана покинула сила духа, и он сбежал, бросив даже своего фаворита. Его, к слову, эти самые молдавские лапотники в овчинных шапках сбросили с коня и измолотили простыми дубинами и цепами, переломав все кости. Турки, не зная, сколько врагов на самом деле, ударились в панику. Началась просто резня, а Штефан с отрядами кавалерии и гвардией преследовал турок, в плен не брали никого. Бегущие турки истреблялись безжалостно, в горном проходе местные жители устроили обвал, погубив немало османских воинов. В центре оборонительных позиций, где стояли оставшиеся в живых венгры, немцы, поляки, молдаване, было ликование. Солдаты обнимались, не веря в такую победу. А затем несколько дней хоронили павших в мерзлой земле — и своих и врагов.

Жалкие остатки армии Сулеймана, брели понуро в Румелию. Сам он уже предстал к тому времени перед лицом султана в Стамбуле, выпрашивая прощение на коленях.

— До моих ушей дошли слухи о разгроме твоей армии, Сулейман-паша. Так ли это? — великий султан Мехмед Завоеватель глядел грозно, его ухоженная рыжая борода подрагивала от ярости.

— О, царь царей, владыка мира, позволь я все объясню!

— Попробуй, — султан был настроен скептически.

— Это злая магия князя Молдавии! Он заманил в ловушку твою армию, солнцеликий, и с помощью злых духов Ада и самого Иблиса погубил их.

— Так значит это колдовство? Но мне известно, что ты, собака, раздулся от своей спеси и даже не знал, где армия Штефана тебя ждет. Мало того, ты потерял голову от страха и бросил армию на погибель. Ты — трус и лжец!!! Потому ты потеряешь голову еще раз, окончательно и быстро. Обезглавить его, а голову выставить на главной площади в назидание!

Стража схватила рыдавшего Сулеймана и выволокла его из дворца. На площади здоровенный чернобородый смуглый палач обезглавил его, а затем продемонстрировал голову народу и насадил ее на пику.

Султана едва не хватил удар — то Дракула, то Штефан, то Корвин — эти неверные псы посрамили его, покорителя Рума. Но Аллах всемилостив и не позволит им объединиться, а султан еще возьмет свое.

Глава 4. Край последнего Дракона

После Васлуйской битвы, Янош сделал Мартина и Ласло своими личными телохранителями, они получили часть добычи и трофеев из его доли. На эти деньги они купили в семиградских мастерских новые доспехи и оружие. В битве погибло более пяти сотен солдат короля, среди них брат Волкана Мирко, дядя Дьёрдь, здоровяк Домагой и многие другие. Отряд Фантса понес значительные потери, но заработал славу и богатые трофеи. Штефан отослал отряд с большой неохотой, но с благодарностью королю Матиашу.

По возращении их разместили в лагере наемников около Алба Юлии. Несколько возов с трофеями удивляли всех экзотикой восточных доспехов и одежд, богатством убранства шатров и лошадьми. Солдаты отдыхали, пили, ели, тратились на продажных девок, играли в кости, иногда дрались. В общем, вели обычную жизнь и снимали напряжение после кампании. Однажды во время игры в кости один из солдат из силезской роты Секача Ротгера пырнул кинжалом другого в брюхо и убил того. Убийцу прилюдно приговорили к казни. Полковой палач с двуручным мечом поставил его на колени. Приговоренный сохранял спокойствие, предварительно исповедовался священнику и сидел в одних штанах и белой рубахе. Он повернулся к строю солдат и произнес:

— Поднимите за упокой души моей чарку вечером. Прощайте, соратники, — далее он закрыл глаза, сжал деревянный крестик, данный священником, и вытянул шею. Палач с одного удара снес ему голову. Тело упало и конвульсивно задергалось, кровь толчками выходила из обрубка шеи.

Солдаты унесли, переставшее дергаться, тело к могиле, а священник зачитал заупокойную.

Эта процедура произвела впечатление на всех. Драк стало меньше, солдаты стали оставлять оружие, когда шли в кабак за лагерем по негласному правилу, установившемуся после казни. Около своих палаток сидели Янош, Мартин и Ласло. Рядом чистил доспехи оруженосец Яноша, паренек лет двенадцати.

— Солдатская доля такова — не знаешь где и как голову сложишь свою, — Янош понимал тяжелые думы своих воинов, — Не думайте об этом.

— В Молдавии воины, по-разному умирали. Люди грызли друг друга зубами даже, ломали кости. Я видел, как один поляк душил турка кишками своего коня. Как ударом копыт раздавили грудину солдату, вмяв доспех внутрь, — Ласло пренебрежительно скривился, — А тут свой своего пырнул…

— А после битвы молдаване турок садили на колья, а валахов и болгар, помогавших туркам, оскопляли и сдирали кожу заживо. Месть — страшная штука, неуправляемая, — Мартин подумал и добавил, — Хотя их понять можно. И, наверное, я сделал бы также. Что же касается убийства своих… Надеюсь, до такого у нас не дойдет.

— То, что эти неверные собаки сделали в той деревне мне никогда не забыть. Я резал горло туркам, рубил им руки и хребты, но никогда бы не зарубил их детеныша или женщину. Воин так не поступает, — Ласло продолжил разговор, хотя ему это было не по нутру.

— В мире много жестокости: распаленные воины убивают жителей городов, насилуют, грабят. Этому нет оправдания, но специально резать людей, напоказ и изощрено так — этого я не понимаю. Я многое уже успел повидать в стычках за своего патрона. С детства я приучен к жестокости, но войны с мусульманами другие. Восток другой, он коварен, жесток и беспощаден, — Янош, казалось, много об этом думал, — На покоренных землях турки ведут себя по-разному. Я знаю, был там несколько лет назад с Батори. Где-то мирно и спокойно, где-то кроваво и жестоко. Но остановятся они только тогда, когда над всем миром будет реять зеленое знамя их пророка и власть их султана. Потому и отбросьте лишнюю чушь из головы и живите, сражайтесь, а придется, то умрите как мужчины за то, что цените и во что верите. Вот так, парни.

— И, да, помните, ребята, главное — дисциплина! Без нее мы всего лишь банда безумцев с оружием, убийц и разбойников. Последний случай это лишний раз нам продемонстрировал.

Каждый после этих слов задумался и занялся своими делами. Солдатские будни сменялись новой кампанией и наоборот.

Следующие полтора года солдатская доля мотала Мартина, Яноша и Ласло по всем фронтам войн короля Матиаша. Они сражались на полях Богемской войны с еретиками-гуситами и утраквистами самопровозглашенного короля еретиков Йиржи из Подебрад. В эту войну втянулись Польша, Тевтонский орден, Австрия, папы Пий II и Павел II и другие. В той дикой круговерти, что царила в многострадальной Чехии, были все возможности помахать мечом и немного подзаработать. Молодые солдаты наемных войск получали бесценный опыт и трофеи. Война была иной, чем с турками. Таких кровопролитных битв, как при Васлуе, было немного, действовали некоторые правила корпоративной этики — у дворян свои, у наемников свои. Особенно упорные и бескомпромиссные бои выходили с жебраками — фанатиками-гуситами из Моравии и поляками из, так называемых, «меченых». «Меченые» — это польские солдаты, сдавшиеся в плен во время Силезской кампании короля Матиаша. Голодные польские солдаты сдавались толпами в плен, и командиры Пал Кинижи, Балаж Мадьяр, Тамаш Тарши, Фриц из Легница и Генрих из Глогова не знали, что делать с таким количеством пленных. Тогда король Матиаш повелел их отпустить, но взял слово, что они не будут впредь воевать против него. И на память оставил им метку мечом на лице в виде креста, чтоб помнили, и их было легко выявить, если они вновь попадут в плен. Эти поляки вновь пошли служить и дрались до последнего, не собираясь сдаваться в плен. В плену их все равно ждала смерть, как клятвопреступников. А некоторые из них сами поступали на службу под стяг с вороном.

Стычки и рейды сменялись периодами затишья и зализывания ран, война обогащала одних и была бедствием для других. Выжженные окрестности Познани и Кракова об этом весьма красноречиво говорили. Счастливчики с ужасом наблюдали со стен этих городов за яростью венгерских летучих отрядов гусар, воплотивших в лучших традициях тактику «выжженной земли». Это было раздолье для солдат Матиаша Корвина. Мартин, Янош и Ласло за эти годы крепко сдружились, несмотря на различное этническое и социальное происхождение, стали закаленными в боях вояками, надежными и крепкими, что нередко отмечали командиры и посылали на рисковые и отчаянные задания.

На всю жизнь Мартин запомнил встречный бой тяжелой пехоты. Тяжелобронированная пехота-армати Корвина и панцирная пехота поляков, в которой половина была немецкими наемниками сошлись в полевом сражении в Верхней Лужице. Тогда молодой сакс шел в первой шеренге плотного построения, вооруженного древковым оружием. На поясе у каждого слева висел или большой нож, или короткий меч — для ближнего боя. На расстоянии в пару десятков шагов он уже видел лица противников, цвет глаз, усы-бороды или гладко бритые лица, видел старших и совсем юных пехотинцев. Но больше всего ему врезались в память эмоции на лицах солдат. Ярость, смятение, безысходность, страх и ужас, спокойствие, но у немногих было просто безразличие, абсолютное равнодушие. Мартин видел, как молодой польский солдат, неопытный и необученный, тыкал пикой наугад, больше пугаясь сам. Он был убит выпадом венгерского пехотинца — острие пики вошло в глазницу, и паренек рухнул в грязную жижу. Солдаты орали и хрипели, броня на них была самая различная — от стеганых курток и пехотных цепей до кирас и латной защиты конечностей. Оружие было также самое разнообразное. Крючьями итальянских гизарм цепляли за одежду и руки-ноги, алебардами рубили и ломали кости, альшписами с граненым острием кололи в открытые места… В такой отчаянной близости смерти кто-то, глядя исподлобья, шел вперед, кто-то начинал паниковать и пятиться назад или поворачиваться спиной к противнику. Последних не пропускал плотный строй, и время от времени их убивал какой-нибудь младший командир из своих же. Кому-то из малодушных хватало удара по лицу, и он шел обратно в строй. Когда два строя сошлись, в тесноте пошли вход ножи и кинжалы. Люди быстро теряли человеческий облик и кромсали себе подобных очень успешно. Это Мартин испытал на себе, не в первый и не в последний раз. Воинский азарт овладел им и его компаньонами, как и их противниками. Ярость удваивала силы, и люди отсекали острыми, как бритва стальными лезвиями пальцы, кисти, руки, ноги и головы. Пики пронзали насквозь солдат в гамбезонах, булавы и молоты крушили солдат в более хорошей броне, а алебардой и кололи, и рубили. Бой тяжелой пехоты страшен еще и тем, что в этом стальном аду законы рыцарства не действовали. Ведь даже спешенные рыцари были наравне с другими и пощады от благородного противника не ждали. Поэтом если убивали, то убивали наверняка, без сантиментов. А побеждали в таких боях либо тактикой, либо характером при прочих равных условиях. Страшнее боя был только разгром. Не из соображений престижа, а из соображений выживания. Бегство и преследование плавно переходили в бойню, и львиная доля убитых приходилась именно на эту часть битвы. В этом столкновении саксонская венгерская пехота оказалась сильнее. Сталь и кровь. Кровь и сталь.

Во время польской кампании Мартин повстречал искателя приключений, рыцаря Яцинта из Секешфехервара. А произошло это так.

Шла польско-венгерская война. Очередной ее этап. Отряд Мартина зашел довольно далеко вглубь польских владений. С ними произошло то, что было характерно для всей кампании — дальние кордоны и гарнизоны оказались заперты во взятых крепостях или уничтожены очередным и, как обычно, неожиданным мощным наступлением польских войск Казимира. Польскому королю удалось, наконец, договориться с магнатами и призвать шляхту под свои стяги. Его конница сметала малые отряды венгров, а пехотные хоругви осаждали замки, коих в руках венгров осталось мало. Янош и Ласло, как отличные кавалеристы, были отправлены в летучий отряд Кинижи, а Мартин и две сотни пеших алебардистов, щитоносцев да стрелков остались в маленьком замке Борониц. Два дня спустя их обложили отряды поляков. Сотник Имре Танаши отказался сдать замок, ответив по-спартански «Если», на обещание шляхтича Драгомира Добжиньского, вассала небезызвестного пана Рытвяньского снять шкуру со всех поганых угров, если он возьмет крепость. Замок был маленький, в нем едва помещалась сотня защитников, а их было в два раза больше, но и оборонять его было проще, перебрасывать воинов с участка на участок. Припасов было также крайне мало. Зато было три артиллерийских орудия и запас пороха. Их осадили, плотно взяв в кольцо. Поляки установили лагерь, не укрепили его, так как понимали, что две сотни не пойдут на полторы тысячи. Три тысячи вояк ушло дальше, а эти начали осаду, решив взять измором. В первый день конные литовские татары обстреляли защитников из луков, в том числе и зажигательными стрелами. Особого успеха это не возымело и носило скорее демонстрационный характер, хотя ранены были несколько пехотинцев. Арбалеты и аркебузы венгров отогнали татар, но те возвращались неоднократно в течение дня. А следующие две недели не было практически ничего. За исключением вестового, посланного к своим. Его перехватили разъезды татар и зверски убили, а утром напротив ворот замка его тело, насаженное на кол, дало понять венграм, что надежды нет. Еще через неделю у венгров кончились припасы. Все, даже сухари. Спустя еще несколько дней люди съели пару собак и кошек, живших в замке на момент захвата. Кажется, даже крысы бежали из замка от голодных солдат. А лагерь осаждающих наполняли песни, ветерок доносил запах готовящейся пищи, смех сытых и довольных солдат. Затем стали варить похлебку на костре из порезанных кожаных ремней и сумок, пытались поймать крыс или подстрелить птицу. Иногда получалось, а иногда не очень: один хэндганнер подстрелил голубя, но крупный калибр орудия подвел — от птички два крыла и осталось, что тоже пошло в суп. К исходу четвертой недели люди уже оголодали, озверели, начали слабеть и духом, и телом. Тамаши спланировал вылазку из семи десятков более-менее еще стоящих на ногах солдат. Ночью они лишь с оружием, без лат, чтобы не привлечь звоном внимание постов, проникли в спящий лагерь и устроили форменную бойню, незадачливым полякам, которые слишком расслабились. Половина резала часовых и спящих в палатках, а другая половина хватала припасы и бежала с ними к замку. Пока поляки опомнились и подняли на уши весь лагерь, венгры бежали обратно без потерь, не считая легкораненых. Мартин участвовал в вылазке с кордом и хёрбатом — стальным цельнокованым топориком, коими крушил черепа польских солдат. В бою он, как оказалось, получил более двадцати порезов и ссадин, но при этом ни одной серьезной. По возвращении Тамаши прозвал его «vasember», что значило по-мадьярски «человек из железа». Так Мартин и получил свое прозвище Железный. Припасы аккуратно распределили и, истекая слюной, готовили еду и раздавали маленькими порциями. Счастью не было предела, когда эти грязные, голодные люди смеялись и радовались этому маленькому пиршеству. Припасы распределили, и их должно было хватить на пять дней для такой оравы людей. Осада продолжалась, похолодало и пошли дожди. Поляки зашевелились и неторопливо готовили штурм. Мартин стоял в дозоре на вершине зубчатой четырехугольной западной башни и вдруг увидел небольшую группу всадников, гнавших коней во весь опор. Их впустили в польский лагерь. Мартин позвал Тамаши и рассказал об увиденном.

— Наверное, наши идут, — предположил сотник, — Бойцы! Держать ухо востро и надеть броню. Марко! Навари похлебки и накорми солдат, не жалей припасов. Похоже, скоро конец нашему сидению.

И помощь пришла. К вечеру на горизонте показался крупный кавалерийский отряд, который шел под стягами с серебряным вервольфом. Имре Запольяи и его летучий отряд шли на польский лагерь. Лагерь был слабо укреплен, но поляки успели развернуть боевые порядки. Тамаши приказал открыть ворота и идти в атаку на лагерь. Их плотно обстреляли из арбалетов и луков, повалились первые убитые и раненые. Тамаши первым заскочил на телегу, за которой прятались пехотинцы, и стал бешено вращать своим цепным моргенштерном, круша кости и щиты врагов. И тут же приказал долго жить –его крючками глеф стащили вниз и исколошматили вужали и глефами. Венгры, обезумев от гибели любимого сотника, бросились с еще большей яростью на противника. В конечном итоге, венгры с двух сторон ворвались в лагерь, и бой шел меж шатров и телег. Мартин с товарищами прорубался к своим, сея смерть по дороге. Рост и сила помогали ему сбивать с ног самых ретивых воинов, а его окружение добивало упавших или просто втаптывало в жижу, раскисшей от дождя земли. Около центра лагеря они встретились с небольшим венгерским отрядом под командой рыцаря, чей эмблемой был цветок с капающей кровью из него. Тут оборонялся отряд пана Збигнева. Рыцарь Цветка поприветствовал поляка и вызвал его на поединок. Тот принял вызов и с копьями на перевес они ринулись друг на друга. Копья от ударов разлетелись в щепу, но оба усидели в седлах. В дело пошли боевые молоты, прикрепленные у седел. Удары каждого были способны сокрушить тура, но пока никто не мог одолеть. Они сблизились вплотную, и места для доброго замаха почти не оставалось, и рыцари начали бороться прямо в седлах. Наконец, более ловкий венгр сумел вырваться от хватки поляка, разорвав дистанцию. Венгр оказался проворней, когда перехватил, висевший у запястья на ремне, молот и что есть мочи ударил по голове поляка. Пан Збигнев сполз с коня в грязь, а венгры надорвали глотки в радостном крике.

— Этого сударя в плен, Турзо! Выкуп возьмем, — произнес рыцарь, открыв забрало салада с помощью кнопки-фиксатора, — А его людей связать. О, татарва! Этих вешать сразу. Благодарю за помощь, пехота! — обратился он к отряду Мартина, — Меня зовут Яцинт Секешвари, и мой отряд пришел с Запольяи к вам на помощь.

Оказалось, что они последний и самый восточный гарнизон, про который просто забыли. Но король Матиаш применил тактику вроцлавской кампании и вновь добился успеха над отрядами Казимира. Как выразился Яцинт «Ворон опять поимел Ягеллона». В итоге, отряды Кинижи и Запольяи занимали снова всю Моравию и часть Силезии. Яцинт сформировал сводную хоругвь из гарнизонной пехоты, своих секейских рыцарей и гусар и рванул дальше по следам польских отрядов. За время похода Мартин командовал пехотным звеном из сотни солдат, которые выбрали его сами после гибели Тамаши. Яцинт много общался с солдатами, но держал дистанцию, ибо был дворянином до мозга костей и потомком секейского рода. Но Яцинт видел благородство в людях не благородного происхождения, в их числе оказался и Мартин. Во время беседы за кувшином доброго вина Мартин, будучи навеселе, поинтересовался, откуда столь интересный герб у Яцинта.

— Я понимаю, о чем ты. Наряду с грифонами, драконами, волками, химерами, орлами мой герб не столь… демонстративен, — Яцинт икнул от трудного слова для подвыпившего человека, — Но у него, уверяю, красивая история. Куртуазная, как бы сказал мой воспитатель Жан де Бомон. Однажды мой далекий предок отправился на войну с печенегами или татарами. Он полюбил прекрасную девушку Нису. В знак любви она подарила ему цветок гиацинта, эти цветы она сама взрастила в своем саду. Мой предок положил себе это нежный знак любви за пазуху прямо к сердцу. Он доблестно сражался на войне с завоевателями и однажды получил стрелу в грудь чуть выше сердца. Когда разрезали одежду, чтоб вытащить обломок стрелы, то увидели любопытное зрелище — стрела приколола цветок к груди воина. Его аккуратно сняли, и предок его сохранил на память. Короля так впечатлил этот случай, что он пожаловал рыцарю герб в виде окровавленного цветка гиацинта. Мой предок вернулся, женился и дал начало нашему роду, а герб и ныне мы с честью носим. А меня назвали Яцинтом, так по-секейски звучит «гиацинт». Вот так, мой саксонский друг, такова история моего герба Кровоточащий Цветок.

Последующие несколько месяцев мобильный отряд Яцинта Секешвари уничтожал польские арьергарды и опустошал их базы и склады, заставляя панов клокотать от ярости и искать новые деньги для пополнения припасов голодающих войск. В совокупности, всех венгерских отрядов было в три-четыре раза меньше, чем польских, но высокая мобильность, постоянные рейды и стремительность набегов создавали иллюзию того, что венгров пришли тьмы и тьмы. В процессе польско-венгерских войн сами поляки и литовцы переймут гусарскую конницу, и уже в начале следующего столетия гусарские хоругви литовских воевод будут биться с московитами в череде русско-литовских войн. Яцинт проявил себя как отличный воин и хороший командир — его отряд нес небольшие потери, а личные подвиги рыцаря способствовали росту его авторитета и боевого духа. Самое тяжелое сражение выдалось против братриков-гуситов, которых наняли поляки. Небольшой отряд оных укрепился посреди поля и построил вагенбург из пары десятков телег. Неудобное положение лагеря компенсировалось фанатизмом защитников и прочными укреплениями. Мартин, командовавший сводным отрядом саксонских и силезских немцев, долго раздумывал над штурмом этого лагеря. Яцинт посоветовал атаковать пехотой по нескольким направлениям, его спешенные рыцари поддержат, а гусары будут застрельщиками, и на дистанции будут прикрывать. Подойдя на расстояние удара алебардой, воины Мартина под прикрытием павез и дюжины стрелков из аркебуз зацепили железными крючьями борты повозок и места их стыка. Крюки были привязанным к длинным толстым веревкам, по сигналу эти веревки, закрепленные у седел, всадники рванули. Кое-где приоткрылись бреши, но гуситы встали там стеной и не пропустили венгров. Но слева произошел неприятный казус — с десяток крюков перевернули один из возов и протащили его несколько вперед. Высыпавшиеся из воза легкобронированные гуситы были тут же утыканы стрелами гусар. Это был решающий момент, и Мартин криком и собственным примером направил бронированную пехоту в брешь. Ворвавшись в лагерь, венгры перебили всех мужчин, а женщин взяли в плен. Их не насиловали по приказу Мартина и Яцинта, а прогнали на все четыре стороны. Имущество, включая возы, перешли в собственность армии Корвина.

В Верхней Лужице Мартин расстался с Яцинтом и его высокомерными и благородными секеями. Там встретились несколько подразделений для марша вглубь Польши, но неожиданное и, при этом, очередное перемирие прекратило «прогулки» отрядов Запольяи и Кинижи. Мартин с его неполной сотней солдат вернулся к Яношу Фаркашу и Волчьей роте. Напоследок Яцинт и Мартин обменялись оружием в знак дружбы и уважения. Секей подарил ему свой великолепный меч из толедской стали, а Мартин — свой трофейный корд с рукоятью из слоновой кости, снятый с убитого им польского рыцаря.

В начале 1476 г. Волчья рота прибыла из Польши в Трансильванию в распоряжение Иштвана Батори, вернее, его компаньона бывшего валашского господаря Владислава III Дракулы Басараба. Матвей Корвин, державший его в плену больше дюжины лет, спустил с цепи этого человека. Теперь он являлся капитаном армии короля и должен был заслужить лояльность. Король хотел проверить, не потерял ли Дракула прежнюю хватку и особое отношение к туркам. Влад III был отличным антитурецким средством в непростой борьбе за Балканы. Помимо того, Дракула был земляком Мартина — он родился Трансильвании, но в Сигишоаре в доме, где жил его отец Влад Дракул — рыцарь ордена Дракона, господарь, интриган, ожидавший удобного случая взять власть в Валахии. Сейчас его земляк вместе с Иштваном Батори вел отряд на соединение с другими контингентами. Вскоре пятнадцать тысяч воинов под командой венгерских капитанов двигались на захват турецкой твердыни, стоявшей на реке Сава. В состав армии вошли контингенты таких известных вояк и полководцев, помимо Батори и Дракулы, как богемец Франтишек Хаг, сербский аристократ и потомок королей Вук «Огненный Змей» Бранкович, королевский капитан Георг-Дьёрдь Матушинаи, искатель приключений англичанин сэр Ричард Чемплейн.

Была зима, войска двигались медленно. Маленькую крепость Сабач защищало около тысячи двухсот турецких воинов, но крепость была построена так, что и меньшее число могло ее эффективно защищать. Войска осадили крепость с западной стороны, установили укрепленный лагерь, вокруг расставив дозоры и организовав годное снабжение в зимнее время. Гусары порезали небольшие турецкие разъезды, которые хотели идти за помощью к Эдирне. Началась осада, а вскоре и первый штурм — король приказал побыстрее занять этот крепкий орешек. Но штурм был отбит с потерями для венгров, как и второй штурм, и третий… Крепость и гарнизон были хороши. Во время третьего штурма легкая пехота турок вышла из крепости и контратаковала венгерских стрелков, но парни из Богемии и Трансильвании не растерялись и вступили в рукопашную, которая превратилась в беспорядочную свалку и резню отдельных групп сражающихся. Стрелки все-таки смогли отогнать азабов, хоть и большинство были ранены или убиты. Погиб и капитан богемских стрелков Франтишек Хег. Тогда Дракула предложил свой план, с которым после длительных обсуждений согласились.

Зима корректировала ход боевых действий по-своему. Конрад — земляк Мартина — сильно простудился и слег, как и много других воинов. Завязнув под Сабачем, армия теряла время и людей.

Командующий гарнизоном Саид-ага неторопливо гладил каштановую густую бороду, взирая на то, как венгры стремительно собирают лагерь и начинают уходить на юго-запад. «Неужели султан прислал подкрепление? Слава Аллаху!» — думал ветеран османской армии, участник штурма Константинополя — «Припасы то еще есть, но все имеет свойство заканчиваться». Турки ликовали и не скрывали своей радости, но радость была преждевременной.

За сутки до этого отряд всадников Яноша Фаркаша, в котором был и Мартин с Ласло прибыли к могильнику — куче замерших тел турок, убитых незадолго до осады. Воины начали разгребать эту кучу тел. Мартин слышал хруст костей, когда стаскивал с окоченевших и окровавленных тел одежду. Часто одежда рвалась или ее приходилось разрезать. Мертвые мусульмане не хотели отдавать последнее, что у них осталось. Кого-то из молодых солдат тошнило, Мартину тоже было не по себе, но он сжал отвращение в кулак и продолжил дело. Говорят, к мертвякам привыкает солдат. Не привыкает, скорее безразличным становится, и чем больше смертей, тем сильнее безразличие. Собрав с полсотни нарядов разной степени сохранности, отряд рысью отправился в лагерь. Там Мартин и Ласло выбрали из всех, кого можно людей для каверзы, которую задумал Дракула. Наскоро заштопали костюмы, но отстирывать пятна кровищи не было ни времени, ни желания. Примерно три десятка ряженых должны были изображать авангард турецкого войска, идущего для деблокады. А остальные — отъявленные головорезы и опытные солдаты — должны были пробраться ночью в крепость и вырезать стражу и артиллерийские расчеты. Пробираться они должны были с помощью крючьев и веревок.

И вот войско венгров скрылось за горизонтом на юго-западе, вечером этого дня с севера показался отряд под турецким знаменем в несколько десятков человек. Турки возликовали в крепости пуще прежнего и приветственно стали открывать ворота. Саид-ага вышел встречать дорогих гостей со своими командирами. Командир авангарда поприветствовал их по-турецки и проехал на лошади прямо к Саиду. Тот радостно похлопал по шее коня и вдруг заметил бурые засохшие пятна на рваной одежде. Саид резко поднял глаза и встретился с взглядом зеленых глаз, в которых клокотала смесь ликования и неуправляемой ярости. Он прочитал в них свою смерть, ибо одним махом всадник снес голову турецкому командиру. Вторым ударом Дракула, а это был он, разрубил от ключицы до середины груди другого офицера. Сабля застряла в теле, рухнувшем на землю, и Влад выхватил булаву, прикрепленную к луке седла. Его воины принялись истреблять турок, едва опомнившихся от такого поворота. В это время диверсионный отряд Мартина и Ласло вырезал всех часовых на южной стене, вдвоем они перебили прислугу орудия на башне. Пока была потасовка у ворот, они сбежали вниз и по-турецки стали кричать «Помощь идет, открыть южные ворота!» Они разметали растерявшихся солдат и открыли ворота, факелом дав сигнал к наступлению.

Дело в том, что с юга к крепости подходили болота реки Савы. Зимой они замерзли, и венгры, обогнув за холмами крепость, встали на болотах ждать сигнала. Увидев оный, их кавалерийские части под командованием англичанина, Бранковича и Матушинаи ворвались в крепость. 15 февраля 1476 г. крепость Сабач, или Шабац была взята венгерскими войсками. Трюк с переодеванием удался. Дракула забрал себе всех пленных и приказал посадить их на колья, которые были сооружены из копий и строительных запасов в крепости. Турки не зря его прозвали Казыклу — Колосажатель. Погода смилостивилась над турками — многие из них раздетые донага замерзли насмерть на кольях в первую же ночь и недолго мучались.

Оставив сильный гарнизон и тяжелораненых, войска стремительно двинулись дальше. Крыло Батори и Дракулы двинулось в Молдавию: помогать господарю Штефану в очередной стычке с турками. И, оказавшись в Молдавии второй раз, Мартин чуть не лишился головы.

Весну-лето 1476 г. Мартин провел в постоянных маршах по молдавским горам и лесам. В мае месяце их пеший отряд был зажат в горах турецкими войсками. Озверевшие турки жестоко убивали наемников и солдат короля. Его отряд саксов и немцев под командой Яноша Фаркаша и Фрица Гехта, сына градоначальника Сибиу, был загнан в леса, где они не передохли с голода лишь благодаря пастухам, кормивших их овечьим сыром и охоте на зверей и дичь. Овец Фаркащ строго запретил отбирать у местных, а покупать денег не было. Солдаты одичали, заросли щетиной, одежда и налатники превратились в лохмотья и изрядно испачкались. Отряды Батори, Штефана и Дракулы теснили турок на равнине и выбивали их из городков, а отрезанные от своих отряды держались, как могли. Повезло не всем.

Однажды на них внезапно налетели акынджи и быстро рассеяли, не успевших выстроиться к обороне, солдат. Мартин получил удар саблей по голове и, если бы не шлем, лежать бы ему рядом с десятками павших в том бою. Эти акынджи были не обыкновенными дикарями из Анатолии, а элитными бойцами из корпуса Али-бея — стреляли метко и быстро на полном скаку, одеты были в шелка и бархат, командиры носили персидские доспехи и имели дамасские клинки. Эти воины разбили войска Штефана на Белом поле и разрезали контингент Батори и Дракулы на несколько частей. Так вот эти всадники арканами ловили солдат или сбивали их с ног лошадьми. Ласло стрелял из своего лука, выбивая из седел турков, пока его руку насквозь не прошила стрела. Мартин, слегка контуженный, помог другу подняться, они уходили вверх в гору из боя, который они проиграли. До скал, поросших желто-зеленым лишайником, добралась едва треть отряда. А остальных — и живых и мертвых — обезглавили на глазах у уцелевших, укрывшихся в горах. Огромный турок-палач отсекал головы живым с одного удара. Прибывший офицер поцокал языком в знак одобрения и обратился к укрывшимся в горах:

— Эй, кафир. выходи! Не бойся! Хасан быстро срубит ваши головы, лучше так, чем сдохнуть от голода в этих проклятых горах!

Один из еще живых солдат, кажется, его звали Берт из Клаузенбурга крикнул:

— Ребята, не выходите! Отомстите только за нас, умоляю вас! Перебейте этих сук турец…, — его ударили сапогом в лицо, повалили на землю, и палач Хасан медленно большим ножом отрезал ему голову. Мартин в звенящей тишине слышал хрип и бульканье при этой процедуре, а потом скрежет металла по кости. Его охватила смесь неописуемого ужаса и ярости. Никто не бросился вниз в яростной атаке. Но кто их упрекнет в трусости или малодушии в такой ситуации?

Вот после этого они месяц с лишним и сидели в горах, поедая сыр и изредка организуя вылазки. Отчаявшись выбраться живыми, они все-таки вышли к людям. Их спасли от голодной смерти, а парни защитили деревеньку от налетчиков. В итоге в безымянной деревеньке разгорелся жуткий бой. Когда бежавшие жители спустились с гор, то застали в поселении живыми только семерых венгерских солдат, похожих на демонов преисподней и сжимавших залитое по рукоять оружие в руках. Среди семерых воинов были Мартин, Янош, Ласло, Конрад и трое их сослуживцев — Куно, Драгош и Мирча. От Волчьей роты не осталось почти никого. А на следующий день пришли воины Ференца Батьяни — правой руки Батори и его советника и могли только присвистнуть результату побоища.

Батори выслушал доклад Яноша Фаркаша в своем парчовом шатре и распорядился пополнить роту, вернее, сформировать ее заново. Он предоставил в распоряжение Яноша три десятка ветеранов из таких частей, от которых осталось меньше малого. А через две недели пригнали молодняк — полсотни новобранцев из верхней Венгрии и Сасфёльда. Мартин проследил за тем, чтобы солдаты заворонили доспехи в лагере с помощью мастеров и им вовремя пошили налатники с символикой роты. Мартин долго приходил в себя после гибели роты, он пил, не просыхая вместе с Ласло, Конрадом и, временами, Яношем. Янош быстрее восстановился, Ласло отпросился навестить родных. Позже он приведет из Куншага три десятка молодых куманских лучников, которые пополнят роту. Волчья рота восстановилась и вскоре вновь была отправлена в дело. Самая неопытная часть осталась в лагере под Дьюлафехерваром под присмотром Конрада.

В августе 1476 года войску приказали двинуться на границу Трансильвании и Валахии, капитаном был Иштван Батори. Его войско вновь сопровождало Влада Дракулу, оно должно было отбить престол для него. Солдаты с интересом разглядывали легендарного господаря, ужас Валахии, грозу османов и саксонских городов. Да, Влад Дракула пытался подчинить трансильванские города и нередко посылал отряды для наказания строптивых саксонцев. Мартин с детства помнил нападения валахов на Зибенбурген. Но таким резким политическим поворотам он уже давно перестал удивляться — на Балканах вчерашний враг мог завтра стать другом и наоборот. В этом путешествие Мартину удалось лучше изучить и рассмотреть этого самого Влада III.

Дракула был человеком среднего роста, коренастого сложения, с длинными черными волосами, уложенными в валашской манере, могучей бычьей шеей. Его зеленые глаза были живы и внимательны, часто отражали неуемный и даже дикий нрав их обладателя. Ехал он в красном расшитом мехом кафтане поверх кирасы, верхом на черном жеребце в венгерской сбруе. Вооружен он был широкой саблей и булавой. Охраняли его отборные воины, в их числе оказались и трое наших друзей.

Они двигались, останавливаясь на ночлег, полтора дня. На границе к ним присоединились около трех тысяч валахов, верных сторонников дома Дракулешти. Они и сменили венгерскую охрану подле князя. Они пересекли границу и вошли вглубь этой земли.

Янош, Мартин, Ласло двигались впереди своего отряда пехотинцев.

— Странная земля эта Валахия. Вроде рядом с нашим Семиградьем, а все иначе, — Мартин поделился соображением насчет окрестностей.

Ласло попросил пояснить, что тот имел в виду.

— Ощущение такое, что из-за каждого дерева или скалы нужно ждать засады. Местные валахи улыбаются в глаза, а за спиной шепчутся и называют недоверками. Сама природа недружелюбна к нам — этот холод и сырость тому подтверждение.

— Ну, а ты чего хотел? Это население исповедует византийство и язык наш им непонятен, и обычаи. Дальше живут сербы, болгары, а потом турки. И чем дальше на восток, тем враждебней нас будут встречать, — сзади тихо подъехал Янош.

— Как я понимаю, мы помогаем их князю вернуть престол, потому они столь любезны, что ночами не режут нам глотки, — Ласло даже усмехнулся.

— Вроде того. Поглядим, что дальше будет, — Мартин был мрачнее тучи.

Войско Батори и Дракулы подошло к небольшому городу. Ворота заранее распахнулись, и местный магистрат торжественно вышел и приветствовал Дракулу.

— Горожане Браилы приветствуют своего законного господаря Влада Дракулу! — упитанный градоначальник был очень любезен и расплылся в подобострастной улыбке.

— Я принимаю вашу верность как должное. Где узурпатор тебе известно? — Дракула с достоинством принял символический ключ от города. Руки градоначальника заметно дрожали, и он продолжил:

— Он бежит к Тырговиште и спешно собирает войска против тебя, господарь.

— Моя армия войдет в город, ты снабдишь всем необходимым моих воинов, — Дракула был непреклонен и повелителен.

— Да, господин. Но в ратуше засели верные люди Лайоты во главе с боярином Петром.

— Это даже хорошо, что они сопротивляться решили, — глаза Дракулы сверкнули недобрым огнем, — Покажем свою силу!

Войска прошли сквозь городок и выстроились на площади, окружив ратушу. Сторонники Лайоты ждали.

— Боярин! Я не буду призывать тебя сдаться, просто знай, что если ты, сучье племя, попадешь живым мне, то ты умирать будешь долго, — Дракула на черном коне грозно возвышался на фоне пехоты и горожан, а голос его гремел среди воцарившейся тишины.

— Ты вернулся, после стольких лет, Дьявол! Не быть тебе господарем, не признает тебя знать! Кто бы тебя боялся, если не эта свора венгерских собак за твоей спиной! — в окне ратуши появилась всклокоченная борода боярина Петра.

— Я — князь из рода Драгулешти по рождению, потомок Мирчи Старого, единственный, кто имеет право на княжескую булаву и господарскую саблю Валахии! Как ты, тварь, смеешь говорить со мной так?! Иштван, пусть твои воины не поджигают ратушу, а штурмом возьмут ее и как можно больше пленных захватят!

— Хорошо, Владислав. Это можно, — мрачно отвечал Батори, ему не нравилась идея — солдат погибнет больше ради удовлетворения амбиций Дракулы.