Бесплатный фрагмент - Вопросы мастеру

Посвящаю книгу своей маме… Ты рядом

1

Хранитель закрыл книгу. То событие, о котором он прочитал только что, вот-вот должно было произойти, и оно обещало непременно затронуть души Мастеров, заставить их задуматься. Он знал, что многие из них наверняка захотят получить ответы на свои вопросы, а это грозило ему новыми заботами.

Совсем недавно… Да. Именно «совсем недавно», именно так — отсутствие времени для их расы казалось порой таким невозможным! Но они жили вне времени. И даже само слово «жили» здесь неуместно, так как оно означает существование кого-то живого в течении опять же времени, которого у них и не было.

Итак… Совсем недавно он прочитал в книге о неминуемом событии, которое было прописано просто одним из пунктов, хотя должно было быть прописано, как он думал, красными буквами, на крайний случай подчеркнутым шрифтом или, хотя бы, курсивом, что тоже выделяло бы его среди черного текста… Но ведь не просто же страница 1113, пункт 26!

Хранитель в недоумении закрывал книгу и открывал ее вновь, словно пытался найти какой-то тайный смысл в написанном, но не находил его.

Сейчас он стоял на самом высоком этаже, под самым куполом их Вселенной, куда любил сбегать от всех, потому что только тут никто не мог помешать ему думать… Здесь находились только лишь судьбы старых, давно вымерших племен, так что это по сути было кладбище для судеб.

Этажи простирались в стороны под ним, перед ним и вокруг него. Белые этажи со стеклянными дверями и лампы, лампы… кругом свет… Белые стены, белые одежды… все белое. Порой ему казалось, что он слишком устал от белого. И тогда он закрывал глаза и пытался представить все в цвете. В красном, оранжевом, желтом, зеленом, голубом, синем и фиолетовом, наконец. В вечных цветах земной радуги. В цветах спектра, на которые распадается белый цвет…

Хранитель услышал звон бьющегося стекла, но понял, что это лишь очередная игра его фантазии: слишком далеко он находился сейчас от места происшествия, и это был лишь знак: звон разбившегося полотна, означающий всегда начало чего-то нового, начало новой жизни, начало перемен… Однако же Хранитель помнил, сколько раз ошибался в своих ожиданиях и догадках и решил не ждать ничего. Лучше ничего не ждать, чем в тысячный раз убеждаться в своей глупости.

Книга засветилась синими огнями: это означало, что событие свершилось, надпись о нем перемещена в главу «выполнено».

А значит, он должен спешить.

2

Ночь была, казалось, бесконечной. Один и тот же кошмар преследовал Генриха, не давал забыться, выражался криком в ночи, холодным потом, дрожанием рук, ничто и никто не мог ему помочь. За эту ночь он проживал свою жизнь заново, все ее самые ужасные и счастливые дни. Все, что снилось ему сегодня, уже было с ним когда-то.

Это был не просто кошмарный сон, который порой мучает каждого: бред смешанный с реальностью. Такие сны обычно всплывают на основе реально происходящих событий, когда разум сам домысливает все в черных красках — все предчувствия и страхи смешиваются в одном безумном коктейле, пропадая после пробуждения и нехотя уступая место чувству облегчения.

Нет. То, что видел Генрих во сне, не было бредом, даже отчасти. Он знал каждый кусочек этого сна, знал, что будет дальше, и, периодически просыпаясь, домысливал продолжение. Воспоминания тяготили его разум, он проваливался в них, словно в наркотический сон, и никак не мог проснуться окончательно. Несколько раз он вставал с кровати, выходил на свежий воздух, полный презрения к самому себе за свой страх перед происходящим, молил луну исчезнуть, а солнце выглянуть в надежде, что кошмар закончится с его появлением. Но и в этом он не был уверен, ведь все, что с ним сейчас происходило, было, с одной стороны реально (он когда-то уже проживал это), но с другой стороны…

Он мог выйти на балкон, а через мгновение оказаться в своей кровати снова, мог с легкостью выпить стакан вина и раздавить его рукой, увидеть, как осколки врезаются в кожу, и темная в свете ночи жидкость стекает по пальцам, услышать странное шипение за спиной, обернуться с непонятно откуда взявшимся мушкетом в руке и узреть картину из своего прошлого — мальчика, бегущего по саду от воспитателя, прочувствовать снова восторг игры, легкость молодости, а потом проснуться от боли в груди, возникшей из-за донесшихся ему голосов близких людей, из-за осознания того, что их скоро не будет с ним.

Голоса! Они звучали так, словно доносятся из соседней комнаты, словно все, кого он знал, собрались там и ждут его самого, общаясь друг с другом, смеясь и споря порой. Он услышал даже свой детский голос, который разговаривал с ним же — взрослым. Смеясь и подкалывая, им вторил Генрих-подросток, рассказывая свою историю, полную восторга и жизни. Женские голоса были тише, они плакали, смеялись, и в шуме он не мог узнать их все… Но один голос он узнал. И как только услышал, захотел быть рядом с его обладательницей. Быстрее, быстрее! Пока он не затих, нужно встать, открыть двери и войти — ведь она же там ради него, ждет его и может пропасть, не дождавшись! Генрих вскочил с кровати и почти сразу оказался у дверей соседней комнаты, что не показалось ему странным, поскольку эта ночь его изменила. Полный трепета и восторга, в этот момент он себе напоминал ребенка, открывающего подарки на Рождество. Двери со скрипом отворились, и …Генрих услышал собачий лай. Все громче и громче…

Он открыл глаза. В окна светило солнце, а перед кроватью сидел пес. Большой, черный, лохматый пес заходился лаем, а когда хозяин подал признаки жизни, завилял огромным хвостом и уткнулся влажным носом в свисающую с кровати руку Генриха.

— Ареон, чертяга! — Генрих не сразу узнал свой голос. — Ты не представляешь, как же я рад тебя видеть. Но как ты сюда пробрался?

— Он уже несколько минут сидит около вашей кровати и лает. Весь дом поднял на уши. — В комнату зашел слуга и поставил принесенную чашку кофе на прикроватный столик. — Вы кричали во сне, он, видимо, услышал.- Пожилой слуга бросил взгляд на пятно от вина на ковре и кучу осколков. — Не поранились, ваша светлость?

Генрих посмотрел на ладонь и не нашел ничего страшного в своем ранении, только пару царапин.

— Нет, спасибо за беспокойство… Бернард. Я когда-то запрещал Ареону заходить в спальню, теперь я снимаю запрет. — Он потрепал по лохматой челке пса.

— Все равно, если захочет, то зайдет. Нет силы, способной его остановить. Такая громадина…, — слуга отворил шторы и открыл окно настежь, после чего пожелал доброго утра, и вышел.

Вдыхая аромат утреннего кофе, Генрих задумался. Сон его не отпускал: он до сих пор был реальным. За одну ночь прожить все свои годы, до сегодняшнего дня заново — наказание или дар? Он вспомнил, как несколько раз за ночь просил у всех высших сил о прекращении мучений и несколько раз о продолжении, чтобы прожить счастливые дни снова и прочувствовать их всем сердцем. Познание мира вокруг, осознание себя человеком, первая любовь — все было совсем недавно. И Генрих все помнил, до последней минуты. Сейчас, при желании, он мог с легкостью воскресить в памяти любое событие, словно из только что прочитанной книги, словно найти на полке нужную вещь. Все события жизни выстроились друг за другом, как в галерее, где картины расположены в строгом хронологическом порядке…

Он поднялся с кровати, и его взгляд привлекла кучка осколков на напольном ковре. Весеннее солнце — частый гость в доме, обычно надоедающее своим светом — сейчас же резвилось, играя лучами в них, окрашивало осколки в разные цвета… На какой-то момент Генрих ясно увидел кусочки стекла разных цветов, и ему стало дурно.

Перестав искать причину пережитого, он не докопался до истины, хоть и делал робкие попытки предположений… Но ему, как и любому человеку, не могло прийти в голову, что этой ночью его судьба была разбита и ее часть разноцветными осколками светилась на мраморном полу…

3

Высокая, светловолосая девушка стояла босыми ногами на каменном полу и плакала от осознания того ужаса, который сотворила. Осколки под ногами, мелкие и крупные, яркие, светящиеся под лучами ламп и преломляющиеся в ее слезах, говорили о том, что уже ничего не исправить. Полотно было разрушено, со звоном и страшным стоном оно рухнуло ей под ноги, невредимой осталась только небольшая его часть, которая не разлетелась из-за крепежа рамы.

Девушка услышала голоса: мужские, женские, детские. Плачь, смех, крик- все слилось в одном стоне. Что это был за стон! Он пронзил ее до глубины души, смешался с каждой ее частицей, затронул струны нервов, разлился невыносимым жаром в груди!

Не в силах больше слышать его, она упала на колени, закрыла уши руками и зажмурилась. Стало намного легче. Впрочем, вскоре звуки стихли и наступила тишина. Девушка поднялась с колен и огляделась.

Главный виновник всего происшедшего- человеческая игрушка, мяч, подарок отца на день ее рождения- лежал рядом с осколками, как виновник случившегося. И совсем зря она одушевляла его, давала ему различные имена, неблагодарный! Как он мог так подвести ее!

Послышались шаги, за ними шелест одеяний, девушка вдохнула воздуха полную грудь и замерла… Как она и предполагала, вошел отец. Вошел и остановился в дверях.

— Что ты натворила! — послышался его шепот. — Что ты натворила! Ты разбила жизнь, судьбу! Целую жизнь! Ты понимаешь?

— Мне очень жаль!

— Не сомневаюсь! Мне тоже жаль! — он вскинул руку в сторону мяча и тот послушно исчез, разлетелся на мелкие частицы.

— Нет, отец! — Видя, как «друг» превращается в пыль, девушка расплакалась.

— Ты слышала это? — мужчина схватил дочь за плечи и сильно встряхнул, словно куклу.

— Что? — она виновато подняла на него заплаканные глаза, в глубине которых он увидел положительный ответ на свой вопрос.

В ее зеленых глазах зарождалась чернота. Плохой знак. Смертельный знак. Конечно же, она все слышала, хоть и недолго, иначе чернота расплылась бы по всей роговице…

— Что же теперь будет? Я стану такой, как ты? — словно прочитала она его мысли.

Мастер молчал, обдумывая, что же стоит рассказать дочери сейчас, а что нет? Необычно было чувствовать сейчас целый шквал эмоций, после стольких лет служения мастерству сложения судеб. Оказалось, что он все еще может чувствовать и переживать. А ведь на его шее уже много лет висел кулон, дарящий своему носителю безразличие!

Этот кулон он сам выбрал когда-то, по совету своего отца. Правда, в молодые годы любовь и надежда привлекали его больше, но именно сейчас пришло осознание того, что много лет назад выбор был сделан правильный. Ведь именно безразличие- лекарство от всех переживаний, связанных с его обязанностями. Любовь же и надежда приносят только страдания своим носителям.

— Собери все! Все, до крошки! Нельзя терять ни минуты. А мне надо поговорить с твоей матерью, — приказал Мастер и удалился.

Энж, так звали девушку, после упоминания о матери, испытала приступ отчаяния, вспомнив, сколько же раз за последнее время заставляла ее переживать за себя.

Сколько Энж себя помнила неприятности так и сыпались одна за другой на ее голову, как ни старалась она их избежать. Следуя советам матери, она изменяла случайности: шла туда, куда не должна была по сути, занималась тем, чем минуту назад не планировала… «Будь хитрее. Все ждет того, что ты что-то сделаешь не так, готовит ловушки, а ты передумывай в последний момент. Меняй настроение, обстоятельства. Будь непредсказуема. И тогда неприятности не будут знать, где поджидать тебя. Будь быстрее их, доченька, живи. И пусть сначала все не получается, не отчаивайся», — учила ее мать, а Энж, словно назло, каждый день преподносила ей все больше неприятностей, сама того не желая.

Собирая осколки чьей-то жизни, Энж была полна раскаянья и страха, ведь все на этот раз было настолько хуже ее обычных неудач, что грозило большими переменами, а может даже гибелью.

Сложный разговор состоялся вскоре после происшествия. Семейство Энж собралось на кухне за круглым столом, за которым собиралось каждый вечер. Ужин в семействе Энж всегда был чем-то священным, чем-то большим, чем просто традиция. Каждый член семейства делился за ужином своим собственным восприятием мира за день, но когда очередь доходила до рассказа отца, тот ограничивался лишь парой слов, и все за столом понимали, что он молчит не из-за того, что ему нечего рассказать. Наоборот, он молчал потому, что каждый его день хранил в себе столько, что не расскажешь за ужином.

Отец всегда казался нереальным, невозможным и… представлял собой целый мир волшебства для Энж. Пару раз после ужина, в те нередкие разы, когда он задерживался ненадолго в их доме и слушал рассказы жены о детях, Энж, несмотря на протесты матери, освободившись от ее удерживаний благодаря своей природной изворотливости, залезала к нему на колени, надеясь на то, что уж ей то он расскажет пару историй из тех, что видит в судьбах! Но отец всегда лишь улыбался, целовал ее в лоб и уходил. Энж тогда все додумывала сама. Борясь со сном, дождавшись, когда в комнате наступит тишина, смолкнут нескончаемые детские разговоры, она погружалась в свой собственный мир, фантазия рисовала ей новую историю, либо продолжала старую, не законченную еще вчера.

В этот вечер за столом как обычно была вся семья- мать, отец, братья и сестры, но той атмосферы, что ранее, не было и в помине. От этого стол казался просто огромным, а все члены семьи дальше, чем обычно- словно на другом конце Вселенной.

Первым взял слово отец:

— Хочу сообщить вам, что сегодня с вашей сестрой случилось непоправимое.

Младшие по возрасту захихикали. Старшие не смогли сдержать улыбки. Все было ясно. Снова Энж что-то натворила, чего еще ожидать от нее! Мать сделала замечание по поводу насмешек, и наступила тишина.

— Сегодня по неосторожности она разбила судьбу. — Продолжил отец. — Это значит, что теперь ее жизнь поменяется. Она станет моим учеником, и под моим присмотром будет собирать разбитую судьбу заново. Есть возможность оставить все так, как есть, в таком случае человек просто исчезнет из своей жизни и все. Все его потеряют, потом забудут. Такое бывает с людьми.

— Не нужно, — Энж поднялась с места. — Я все исправлю!

— Не перебивай старших! — прикрикнул на нее отец, и всем стало очевидно, что за его спокойствием таятся слезы.- Когда я закончу говорить, я дам тебе слово. Нам повезло, человек еще жив, но еще три дня человеческого времени и полотно прервется. Точнее два дня и тринадцать часов с минутами осталось до края. Поэтому за работу нужно браться уже сейчас. Энж должна стать Мастером, как и я. С этого дня она будет жить в мастерской, пока не освоит мастерство. Надо сказать, что не было еще ни одного мастера судеб- женщины. Вы все знаете, что им отводятся совсем другие обязанности в нашем мире. Но у меня нет выбора. Все очень серьезно и у Энж в глазах расплывается чернота, которая не уйдет просто так, сама по себе.

Семейному совету помешал раздавшийся стук в дверь.

— Заходите!

В комнату заглянул маленький, плешивый человечек, в таком же белом одеянии, как и отец семейства. В руках он держал книгу со множеством закладок-ленточек, некоторые из которых были связаны между собой. Сама книга светилась желтым цветом и была настолько большая для человечка, что он держал ее двумя руками.

— Мастер, снова та же проблема. Снова на уровне, за который вы отвечаете, разбилось несколько судеб и начинается самопостроение новой…

Мастер вздохнул и нахмурился. Сколько он себя помнил, на этом уровне всегда были проблемы. До недавней, постоянно повторяющейся странности, происходили и другие непонятные вещи, абсурдные порой. Они сводили его с ума. Обладая любопытным умом, он взял на себя ответственность за этот уровень по молодости, потому что сначала задачи, которые ему приходилось решать, отвечая за него, развлекали. Погружаясь в каждую судьбу, он испытывал волнение, разгадывал ребусы, а порой удивлялся, каким удивительным образом этот уровень мог налаживать сам себя…

— Хорошо, сейчас подойду. — Последние слова были сказаны семье: Не поминайте лихом. — Он улыбнулся им, сказав фразу, которую слышал неоднократно. Так говорили люди на том уровне, которым он занимался. — Энж, иди за мной.

Энж отправилась за отцом, даже не догадываясь, какое ей предстоит жестокое испытание и что, возможно, она никогда не вернется в свой дом, никогда не увидит своих братьев и сестер.

Но ее сердце было открыто навстречу чему-то интригующе новому, и она верила, что непременно хорошему, верила, что крылья, которые вырастают за секунды, не умеют обманывать.

4

Выйдя из дома, находящегося на 113 этаже их Вселенной, отец с дочерью оказались в коридоре. Двери вокруг, огромный колодец по центру этажа круглым кольцом возвышался над полом. Строгие линии ламп расчерчивали потолок, серый пол под босыми ногами отзывался на каждый шаг легким звоном.

Пока ничего не предвещало начала чего-то нового. Разве что только запах родного дома, запах ванили и смеси корицы с лимоном сменился на холодный запах лаванды.

Энж помнила, как заботливые руки матери раскладывали благовония по дому: на кухню, несомненно ваниль! Под детские подушки для лучших снов — лаванду, но совсем немного, ровно столько, что стоило только оторвать голову от нее, как сразу улавливался запах корицы, бодрящий и теплый. Скоро ли она вновь почувствует запах родного дома?

Пока отец со смешным чудиком обсуждали что-то, Энж в сотый раз за свою жизнь перегнулась за перила колодца и посмотрела вниз. Голова приятно закружилась и поманила глубина. Сто двенадцать этажей дверей снова предстали ее взору, а там, в самом низу, двери казались маленькими точечками, образующими окружности. За каждой дверью- Энж это знала — кто-то живет. Но она не была знакома с другими такими же, как она сама. И ей это не казалось странным. Так было всегда.

Как же часто, пока не видит мама, Энж со своим «другом» смотрели вниз, помышляя о будущих достижениях! Мяч собирался спрыгнуть и спорил, что вернется обратно с легкостью, а Энж не пускала, говорила, что боится его потерять, предчувствие беды не давало ей покоя.

И вот сейчас она испытывала страшные угрызения совести из-за того, что не дала ему этого сделать в то время, пока он существовал. А теперь его нет, и ей жаль его и себя. Она утратила не только «друга», но и часть ее самой умерла, та часть, которая не давала покоя, не давала сидеть на месте. Радость безумной беготни по коридорам, радость общения… Ее теперь не было!

Потеряв друга, Энж сделала для себя один единственный вывод: если что-то хочется, то надо обязательно это сделать, какой бы безумной ни казалась затея. «Если хочется, то нельзя запрещать никому… Если он хочет, то нельзя запрещать… нельзя! Никогда…».

Энж была неглупой, и вскоре над голосом сердца взял верх голос разума, говоривший о том, что если бы родители не запрещали ей делать некоторые вещи, то ее, наверное, давно не было бы в живых.

— Энж! — окликнул ее отец.

Подойдя к нему, она буквально кожей почувствовала излишнее, а потому пугающее внимание к себе. Мужчины смотрели на нее с любопытством, человек с книжкой пытался заглянуть в ее глаза, хотя у него это плохо получалось в силу его роста.

— Ну, что скажешь, Хранитель? — спросил отец Мастер у коротышки.

— Если ты действительно уверен, что в глазах стала появляться чернота, то боюсь, у нас нет другого выхода.

Мастер побледнел.

— Но мы можем дать ей амулет забвения или безразличия! — Тут же попытался утешить собеседника Хранитель. — Я знаю много случаев, когда они помогали, — книжка в его руках вспыхивала на каждое слово желтым сиянием.

— Да, это единственный выход…

Они двинулись по этажу, и как только остановились, откуда-то с верхних этажей спустилась мигающая плоскость и опустилась к их ногам. Мастер и Хранитель ступили на нее, и теперь ждали Энж. От Мастера не ускользнуло ее удивление, но на объяснения не было времени. Чуть позже они поговорят с ней обо всем, он ей все расскажет. Сверкающая штуковина резко взмыла ввысь и в сторону. Энж вскрикнула от испуга, когда перед ее глазами стали проноситься с безумной скоростью различные картинки: этажи, лампы, представители ее расы, коридоры… Рука отца, желая успокоить, легла ей на плечо. Сверкающая штуковина под их ногами сделала еще пару движений вправо, а затем влево и остановилась перед стеклянными дверями, которые сразу же распахнулись.

«Добро пожаловать на уровень, Мастер» — прозвучал женский голос.

— Будь внимательна и ничего не трогай! — Прозвучал приказ, но Энж слышала слова отца уже вполуха: поразительнее того, что она увидела сейчас, она не видела никогда.

Огромный зал, освещенный настолько, что сильно слепило глаза, простирался в стороны. Длинные ряды, конца которым, казалось, не было, -состояли сплошь из полотен, разноцветных, сверкающих. Делая робкие шаги, Энж невольно остановилась, залюбовавшись одним из них. Цветное полотно сверкало разноцветными кусочками, маленькими и большими, и лишь на самом его верху была черная полоса… А где-то посередине полотна, практически незаметная, справа налево двигалась горящая точка.

Неужели и Энж когда-нибудь создаст такую красоту? Вот было бы здорово! Хотя… Никогда ничего у нее не получалось: ни шить, ни готовить, учеба давалась тяжело. Так зачем же мечтать о невозможном? Конечно, судьбу, которую она разбила, придется восстановить все равно, но в этом она рассчитывает на помощь.

Как зачарованная, Энж приблизилась к полотну, вглядываясь в него, рука ее потянулась и дотронулась до рамы. То, что произошло сразу же после этого, заставило девушку вскрикнуть от испуга: полотно сначала покрылось белесой пленкой, а затем постепенно, от краев к центру, стало белеть, пока не побелело совсем.

Разрываясь между двумя желаниями: догнать отца и рассказать ему о происшедшем и вторым: просто убежать отсюда, не сказав ему ни слова (ведь по сути ей ничего хорошего ее рассказ не принес бы наверняка) она увидела, как к полотну подошли Мастера и погрузили его в огромную корзину на колесиках. В корзине было много таких же белых полотен, отличающихся только размерами и цветом рамки, и девушку это успокоило, ведь до них-то она не дотрагивалась. Чуть позже, все еще пытаясь догнать родителя, она видела среди рядов еще несколько белых полотен.

По пути ей попадались маленькие человечки с тележками, наполненными до краев кусочками судеб, словно драгоценными камнями. Проследив за одним из них, она увидела, как он подвез свою ношу к одному из Мастеров, трудившихся над полотнами, легким движением руки высыпал содержимое в вазу, стоящую рядом с ним, и отправился в обратном направлении, едва не столкнувшись с Энж. Она поразилась тому, с какой легкостью человечек опрокинул тележку, и подумала, что Хранитель с огромной сверкающей книжкой, наверное, тоже из их расы- расы маленьких лысых человечков, способных с легкостью таскать, казалось бы, неподъемные для их роста вещи.

Вдруг, до ушей девушки донеслись необычные звуки, они были похожи на женские голоса, немного на детский смех. Словно происходил разговор невидимок. Но слов было не разобрать, а двинувшись навстречу им, она поняла, что слов и не было. Просто необычные звуки, но какие! Будто неведомая сила высекала их из воздуха. Звуча все громче и громче, они отзывались доселе неизвестными чувствами в ее душе. Они были невесомы, легки и озвучивали каждое ее движение, каждый ее шаг сопровождался звуком.

Спеша навстречу этому чуду, она вскоре увидела отца. Он был великолепен: глаза горели синим цветом, в тон светящемуся кулону. Волосы были растрепаны- рукой он всегда лохматил свою шевелюру. Энж улыбнулась. Вот оно-волшебство.

Мастер творил. Его руки двигались быстро, уверенно. Почти не глядя, он захватывал разноцветные кусочки и выкладывал один за другим в полотно, которое было ему послушно- с каждым вложенным кусочком по глади полотна пробегала едва заметная дрожь.

Энж поразилась тому, как судьба благоговейно внимает отцовским движениям: словно ребенок, терпеливо ждущий, когда же, наконец, ему поправят одежду, причешут волосы или залечат раны, чтобы он мог выплеснуть энергию жизни, накопившуюся за эти минуты спокойствия.

Зрелище было потрясающим, и Энж, невольно залюбовавшись, не заметила, как к ней подошел Хранитель, вздрогнула от неожиданно зазвучавшего шепота за ее спиной:

— Не мешай ему.

— Я и не собиралась.

— Слишком много зависит сейчас от работы твоего отца, он лечит судьбу человека, очень важного на том уровне, которым он занимается. Не многим из людей суждено играть такую роль в судьбах других. — Объяснил он девушке, в общем- то в объяснениях не нуждающейся.

— Каким отец занимается уровнем? Это город, государство… Каким?

— Тебе это знать совсем не нужно. Название или век, который сейчас на Земле, не важны. Люди совершенно разные всегда, но само человечество в сумме своей всегда одинаково.

Энж кивнула в знак того, что все понимает.

— Кто этот человек?

— Очень важный человек, из очень важного семейства, — повторился лысый человечек, — В то время его называли «императором- защитником». Или просто Александром. Когда он появился в моей книге, твой отец растерялся, потому что понял, какая ответственность на него возложена, ибо этому представителю человеческой расы было суждено спасти свой народ. И Александр многое сделал, но человеческий род настолько непонятлив, что всегда и во все времена старался убить в себе все задатки хорошего. Люди, которые делают для таких же, как и он сам, добро, очень скоро оказываются непонятыми и забытыми, а такую выдающуюся личность как защитник, люди не смогли понять и простить. Собственно, уже пятый раз твой отец спасает его от смерти, — он вздохнул, и его взгляд устремился куда-то, намного выше, чем потолок, — А ОН не устает посылать своих сыновей в мир людей, где их ждет неминуемая гибель. Сколько же их было! Они обречены заранее, и их жизнь начинает цениться только спустя многие человеческие годы, когда на смену поколениям, погубившим их, приходят другие поколения. Лишь им суждено окинуть происшедшее трезвым взглядом и сделать правильные выводы. Это одно из проклятий человечества: ценить что-то только после того, как утратил.

— А что это за звуки?

Хранитель тихо хихикнул, закрыв рот ладонью.

— Удивительно! Ты слышишь их?! Я их не слышу, но знаю, что они звучат, когда твой отец за работой.

— Они меня сюда и привели.

Хранитель задумался:

— Странно…, но объяснимо. — Взгляд его вновь посветлел. — То, что ты слышишь сейчас, это музыка. Ты слышишь ее благодаря желанию твоего отца. Когда он стал отвечать за огромный уровень, то мог выбрать себе награду за труды. Он пожелал, чтобы в то время, как он работает с полотнами, звучала музыка, сотворенная одним выдающимся человеком. В Земной жизни его звали Вольфгант Амадей, он был послан в земную жизнь, чтобы дать людям музыку, которая будет жить вечно. Музыка способна как залечить раны, так и ранить без оружия. Но главное ее предназначение- исцелять души. Твой отец слышал музыку, просматривая судьбы, и был пленен ею. Сейчас он говорит, что она ему помогает и не дает полностью раствориться в безразличии.

— Музыка? — Энж произнесла по буквам незнакомое слово и улыбнулась, словно ее представили незнакомцу, о котором заочно она знала уже многое, кроме его имени.

Новая знакомая в ответ разразилась шквалом нот и аккордов.

— Вторым его желанием был подарок для тебя, та злополучная человеческая игрушка. — Хранитель вздохнул, видя, как грусть появилась в глазах девушки, ибо музыка навеяла ей грустные воспоминания о потере «друга», но, будучи непостоянной, меняющейся, уже через мгновение вторила мыслям Энж о том, какой же дорогой ценой досталась отцу ее радость от нежданного подарка.

— Вот это было глупостью, — продолжил он. — Все, что переходит сюда из мира людей, может унести этот предмет сразу из нескольких человеческих поколений. Мы можем забрать что-то у человека, и это повлечет за собой ряд неисправимых событий. Вещь перестанет существовать в его мире. Конечно, будет много других, похожих, но он не сможет завести ни одну из них, потому что будет еще долго привязан к старой, и новые будут казаться недостаточно хорошими и чужими. Казалось бы, ничего страшного не случилось. Ан, нет! Дело в том, что вместе с предметом, из жизни этого человека уходят необходимые навыки обращения с ним. Допустим, у кого-то в детстве пропал мяч, и поэтому у него нет необходимого навыка общения с круглыми предметами. Его ребенок, поскольку за всю свою жизнь он не сталкивался с ними тоже, также не имеет необходимых навыков. И так далее. В итоге мы имеем поколения людей, не умеющих играть в мяч.

На мгновенье Хранитель замолк, проверив, как внимательно его слушает Энж, и продолжил:

— Тут имеет значение земное время. Век, год и день, когда пропал мяч, и день, когда он вообще был придуман. Чем ближе дата пропажи мяча к дате появления в руках человека как игрушки, тем более судьбоносна его пропажа. Игры в мяч на протяжении многих веков были популярны, некоторые люди играли для развлечения, некоторые для того, чтобы решить спор, есть даже такие, кто играет в мяч, молясь своим Богам… Я не осуждаю возникший интерес твоего отца к этой игрушке. Сложно не заинтересоваться ей, видя, как испокон веков она появляется в судьбах то в одном, то в другом качестве. Но я осуждаю его за то, что он забрал ее из чьей-то человеческой жизни: ведь любая вещь, перенесенная оттуда, может изменить многое…

Работа Мастера была закончена, полотно побелело, и он отвернулся от него, держась за кулон. В глазах постепенно гас синий огонь.

— Поздравляю тебя, Мастер. — сказал Хранитель.

— Ты понимаешь… Шестой раз будет последним, его все же убьют, а он еще столько не успел! — дрожащая рука, словно гребенка, прошлась по светлой шевелюре. — Я не смог! Не смог отсрочить его смерть!

— Но ты сделал все, что можно было сделать. Видишь, полотно побелело, значит, ты решил задачу.

— Иногда мне кажется, что я ошибся и где-то чувства не на своих местах.

— Это исключено, ты же знаешь!

— Знаю, но постоянно об этом думаю… — Мастер, казалось, только что заметил Энж рядом. — Ты видела?

— Да.

— Отлично, значит, имеешь представление о том, чем тебе придется заниматься. — Кулон погас, глаза Мастера тоже. — Ну что ж, пойдем исправлять твои ошибки. Но сначала нужно определить тебя как носителя.

— Определить меня, как носителя?

— Определить, Мастером какого чувства ты будешь. Мы, Мастера, носим чувства, и являемся их носителями. А люди, чьи судьбы ты будешь собирать, являются носителями судеб. Сейчас нам нужно определить, какое из чувств надеть тебе на шею. Только после этого ты сможешь приступить к работе, и только после этого все чувства будут слушаться тебя. Ты должна сама выбрать себе кулон, опробовав действие каждого. Благодаря тому, что каждое из них имеет свой цвет, не возникает путаницы при сборе. Я постараюсь объяснить тебе вкратце про каждое, только слушай внимательно, у нас нет времени на пересказ… Итак, есть несколько основных чувств, которые носят Мастера: красный-страсть, розовый-любовь, оранжевый-радость, желтый- счастье, зеленый- надежда, голубой- печаль, синий-безразличие, фиолетовый- ненависть. Любовь-розового цвета, страсть красного. По своей сути розовый- это тот же красный, только с примесью белого- святости, которая не является основным чувством, а только лишь вспомогательным. Она разбавляет чувства и придает им различные оттенки. Поэтому любовь- смесь двух цветов, красного и белого, страсти и святости, и именно ее оттенок определяет, какая она: страстная или более душевная, платоническая… Любое человеческое полотно начинается с любви, иначе просто оно не соберется. Были попытки начинать полотна с других цветов, но они были неудачными. И с тех пор все начинается с любви. Без нее никуда, она везде, человек, не испытывавший любовь, прожил свою жизнь неправильно и лишь только наполовину душевно является человеком, даже если он испытывал страсть… Ты внимательно слушаешь?

— Да, я слушаю.

— Желтый цвет-цвет солнца, цвет, обозначающий счастье, — он поморщился, — пожалуй, самое непонятное для меня. Столько лет служу мастерству сложения судеб и не могу его понять. На мой взгляд, счастье просто так, без причины люди не испытывают практически никогда. Оно должно зависеть от стечения обстоятельств. Все остальные чувства главнее обстоятельств, ведь именно под воздействием чувств люди совершают поступки, проживая жизнь, но счастье- это чувство, возникающее в результате поступков, как итог их действий, как подарок, как заслуга… Счастье наполняет душу человека покоем и умиротворением, но оно двулико: человек всегда чувствует отсутствие его, но наличие — нет… Ты слушаешь? — снова спросил он.

— Да.

— Между красным и желтым, между страстью и счастьем есть оранжевый цвет, обозначающий радость. Это чувство также является одним из основных и необходимых. Но оно мимолетно, хоть и практически всегда узнаваемо людьми, в отличие от желтого… Ровно посередине спектра находится зеленый цвет, и он обозначает надежду. Именно потому, что двояко и может смешиваться с любым холодным или теплым цветом, не теряя своей сути, оно и находится посередине… Про нее я не буду рассказывать много, надежда и есть надежда… После зеленого идет голубой цвет — это еще не безразличие, но уже и не надежда, это грусть. Людям она необходима, как и основное чувство, так и примеси ее с радостью, надеждой, любовью… Синий!

Лицо Мастера просияло так, как бывает, когда рассказчик начинает говорить о самом сокровенном, о самом главном… Словно ждет, что после его слов что-то изменится вокруг. Чтобы оправдать его ожидания, Энж улыбнулась.

— Это безразличие! Носителем этого чувства я являюсь, носителем этого чувства, я надеюсь, будешь и ты. Безразличие не вкладывается в полотно как все остальные чувства, его предназначение лечить души, и поэтому мы, Мастера, носящие его, называем себя целителями. Человек страдает и чувствует пустоту? Пожалуйста! Безразличие вылечит все! И человек снова может жить, ведь старые душевные раны не болят больше. Поэтому безразличием как лекарством замазываются пустоты в полотне, как лекарство, оно расходуется только по мере необходимости. Ненависть — очень жестокое чувство, очень сильное чувство. Последний Мастер, носящий ненависть, был наказан за свои поступки, потому что не мог контролировать его. Больше никто не взял на себя ответственность носить фиолетовый кулон…

— Мне все понятно, — после небольшой паузы сказала она, — кроме одного… А как же черный?

— Черный- это не цвет, это отсутствие цвета как такового. Поэтому в полотне человека это смерть.

— Но ведь палитра огромна! Я видела собранные полотна, там много цветов, гораздо больше, чем семь…

— Все промежуточные цвета — цвета, возникающие на границе чувств — это тоже чувства, но они не являются основными, их очень много, и их не перечесть, ведь человек может испытывать одновременно и грусть, и радость, и боль, надежду, стыд, симпатию, страсть и ненависть… В зависимости от оттенка сотворенного цвета на границе, зависит его продолжительность и то, выльется ли это в чувство или останется лишь эмоцией. Эмоции порой очень сильны, но мимолетны и быстро забываются, однако же являются порой роковыми, потому что под их воздействием люди часто совершают ошибки.

В это время Хранитель подкатил к Энж огромную чашу, заполненную стеклянным песком, поверх которого были разложены кулоны разных цветов. Они манили Энж, переливались блеском драгоценных камней, сверкали при свете ламп. Их было ровно семь, все, кроме ненависти. Розовый, красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий.

— Поднеси руку к каждому и прочувствуй его. Закрой глаза. Ты должна выбрать спокойствие. Если кулон твой, то ты почувствуешь спокойствие! Запомни это! Спокойствие! Спокойствие! Ничего, кроме спокойствия!

Но его слова уже звучали будто издалека: терзаемая несколькими чувствами сразу Энж пыталась прочувствовать каждый из кулонов, и каждый из них рисовал ей свою картину, в своих тонах. Под воздействием каждого Энж считала, что нашла свой: не может чужое одаривать такими реальными эмоциями. Но, поднеся руку к другому, думала точно так же уже про другой.

Как ни старался Мастер надеть на шею дочери безразличие, она все же выбрала любовь.

5

Два Мастера схлестнулись взглядами в безмолвном поединке. Каждый отстаивал свою правоту, и каждый из них был прав по-своему. Немой диалог велся на уровне подсознания.

Для Энж была необычна такая манера общения. Ведь не произнеся ни слова, она слышала свой голос, она слышала голос отца. Он также не произнес ни слова, но их мысленный поединок продолжался.

— Как это получается?

— Ты теперь тоже мастер, — он улыбнулся, — привыкай.

— Мне… трудно так общаться, я слышу все твои мысли и слова сразу, и теряю среди них свои.

— Это не мысли, это мои слова. Привыкай. Учись разделять их.

— Прошу, давай поговорим, как обычно.

— Попробуй, — в его словах она почувствовала смех, подвох и умиление.

— Я не смогу?

— Попробуй.

— Отец, я уверена… — Она замолчала, почувствовав, как слова на ее губах растягивались в звуки, долгие, словно язык во рту онемел и не слушался. Пытливый разум пытался найти объяснения происходящему.

Она вспоминала процесс обучения в детстве; ее единственный источник знаний, как и у всех вокруг, но в потоках той информации о происходящем сейчас не было ни слова. Ее обучали искусству, тому, кто такие люди, были даже рецепты приготовления различных блюд (ведь она же должна была знать их, когда у нее появятся свои дети) … Но ни слова о том, как Мастера общаются между собой, ни слова о кулонах, носителях. Словно отрывок из жизни, перед ней возникла странная девочка с кистями и палитрой. Она была растеряна. Столько не нужной никому информации поступало к ней в голову за время ее обучения, и ни крошки знаний о том, чем ей предстояло сейчас заниматься!

Внезапно возникло воспоминание о том, как в детстве она приходила в учебную комнату и брала кисти в руки. С каждым мазком кисти, с каждым штрихом для нее открывался мир знаний. Кто-то из ее расы умел подключаться к знаниям через книги, и она всегда завидовала им. У них не было последствий. Книги были одни и те же, каждая была прочитана по нескольку раз, в конце занятий они закрывались, и оставались ждать следующих обучающихся. Последствия же обучения Энж висели по всему ее дому. Цветные, алляпистые рисунки почему-то являлись гордостью за дочь для ее родителей, ее же саму каждый раз накрывало чувство стыда за них. Сколько раз в конце урока она, опустив кисть, смотрела на то, что нарисовала, впадая в очередной раз в мир знаний, и руки ее опускались. Позднее же, волоча домой, кроме полученных уроков в голове еще и кипу бумажных листов со своими каракулями, она грустила. Знала, что когда придет домой, ее встретит мать с улыбкой, заберет рисунки, просмотрит каждый, похвалит и снова развесит их по дому. И это не давало ей покоя, что-то было в этой похвале противоестественное, непонятное для нее, словно невидимой стеной отделяющее Энж от матери. «Неужели я одна вижу, что создала очередной ужас?» И ей хотелось закричать, чтобы только все вокруг прекратили выражать свои лживые эмоции.

Конечно, до времени следующего урока Энж переставала замечать развешанный «позор», он уже не смотрел на нее с укором со стен дома, но после очередного занятия, история повторялась…

Пока воспоминания картинами прошлого возникали из ее подсознания, и ее душа переживала ту, отдаленную сейчас реальность, ее физическое тело произнесло лишь слово «отец» из всей фразы, которую она собиралась произнести обычным для нее способом. Всего лишь одно слово! В то время, как она успела вспомнить многое, даже прокрутить в голове многие диалоги из прошлого!

Мастер же улыбался. Внешне он был так же холоден, как и всегда. Но сейчас Энж ясно и четко видела и чувствовала его улыбку на той, общей для них двоих, волне. Он веселился от души, вспоминая себя молодого.

— Почему так происходит? — Спросила Энж по- мастерски.

— Потому что ты теперь Мастер.

— Я не смогу разговаривать, как раньше?

— Со мной нет, но, как только ты захочешь завести разговор, допустим с матерью или с братьями, к тебе вернется обычная манера разговора. На время, разумеется.

Она молчала от удивления, он продолжил:

— Все дело в разности скоростей мысли и восприятия у Мастеров и обычных существ. Ты замечала раньше, будто не можешь найти мысль, которая, едва озарив твою голову, ускользает от тебя, а потом исчезает в глубинах сознания, оставляя только разочарование? Это происходило от того, что ты в тот миг думала, как Мастер, то есть твоя мысль была гениальна! Но в связи с разницей скорости восприятия, твой прежний разум не мог ухватить ее. Она была подобна вспышке, яркой, красивой, но слишком быстрой.

Энж была восхищена общением с отцом. Теперь она понимала, почему всегда, чувствуя отчуждение и холод, упрямо продолжала верить в его волшебство! Она была права! Сейчас ей хотелось, как в детстве, забраться к нему на колени, хоть ненадолго. Обнять его, пусть в первый раз за последние несколько лет.

А Мастер думал о времени. Время, время, время… Он знал, что теперь для Энж существует время, беспощадный таймер, который отсчитывает количество ее возможностей, чтобы все исправить, а именно: выстроить полотно заново. То, чего нет для остальных Мастеров, теперь будет мучить ее, разливаясь в глазах чернотой и без конца напоминая о себе. Энж теперь станет словно такой же, как и большинство людей: наблюдать результаты траты времени… Это всегда больно. Чем дальше, тем больнее. Поэтому, как более опытный мастер, он должен сам пресекать все праздные разговоры, ненужные объяснения и так же, как и она, учиться чувствовать время, чтобы помочь ей выжить.

Но с начала их разговора одна из главных вещей была так и не сказана: Энж наверняка хотела объяснить, почему выбрала любовь. Ведь когда делаешь трудный выбор, обязательно нужен кто-то рядом, кто скажет, что ты не ошибаешься. Он почувствовал это и выжидающе молчал.

— Я уверена, что сделала правильный выбор.

— Ты не уверена, поэтому и говоришь это.

— Я не смогла бы иначе! Не смогла бы приносить что-то плохое!

— А чего хорошего ты принесешь своей любовью? Что можно принести в судьбу чувством, которое большинство людей проклинают? Почему ты не послушала меня?

Она молчала и не решалась сказать причину своего выбора. Он же, распаляясь все больше, не заметил эту причину в потоке мыслей.

— Пойми, что люди из-за любви страдают. И очень многие мечтают о безразличии! Любовь безответная: молят, чтобы страдания закончились. Любовь ответная: боятся каждую минуту, что все закончится, ведь переход от розового к синему- только через фиолетовый!

— Ненависть?

— Это жуткая смесь, и я его называю маленькой смертью. Оно вызывает чувство обиды, бесполезности, никчемности и, вдобавок, хранит в себе еще отголоски любви. Вот это все в одном цвете. Он опасен, в моей практике очень часто были случаи, когда переход от розового к синему не наступал вовсе, а полотно начинало принимать только черные кусочки.

— Но ведь без любви нельзя!

— Я не спорю. Она нужна для продолжения человеческого рода, но самое главное, по моему мнению, она позволяет людям объяснить самим себе очень многое. Поступки, поведение, слова: это только край пирога. Если копнуть поглубже: убийства, насилие, войны объясняются порой этим чувством. Еще одно ее свойство: прятать обман, ложь, измены, превращать важные факты, делать из них ничто.

— Я буду давать людям любовь тогда, когда они буду нуждаться в ней. И они будут счастливы.

— Счастье? — Он расхохотался так громко, что Энж невольно обернулась по сторонам, думая, что кто-то мог услышать его смех. Забыла, что общение происходит на их собственной волне и услышать их не может никто. — Энж, мы не строим счастье. Мы строим судьбу! Счастье — это желтый цвет, и если его нет в полотне, то откуда ему взяться? Всевышний дает человеку характер, испытания, а мы лишь играем его чувствами! — Он все еще смеялся, — Счастье человека, судьбу которого ты построишь, будет зависеть в большей степени от него самого! Каждый человек глубоко индивидуален, и он будет воспринимать, чувствовать свою жизнь так, как никто другой. Даже светлые чувства люди переживают по-разному. Все люди индивидуальны, ни одного повторения! Есть близкие, но повторений нет. Допустим, одного из них оно будет вести к творчеству, к созиданию, но другого к разрушению и даже убийству. Ты удивишься, узнав, сколько войн совершалось во имя любви! Все, что ты можешь сделать для твоего персонажа сейчас — это сложить кусочки судьбы так, чтобы он мог прожить ее с чувством того, что проживает именно свою жизнь! Мастерство заключается в том, чтобы изучить характер носителя и вести его чувствами до самого конца жизни. Чтобы знать, какое он чувство сможет перенести и после какого из них. Где он почувствует радость, а где нет. Где он загрустит, а где пройдет мимо грусти, не заметив.

Он подошел к ней, и, словно чувствуя вину за свой смех, погладил ее по голове.

— Тебе всегда будет казаться, что любви мало. Допустим, ты вставила в полотно сверкающий, великолепный розовый кусочек, а человек его не заметил. Прошел мимо, не заметил, либо испугался и отверг его. Прожил чувство так, словно его и не было. Только в нескольких случаях люди проживут его, и каждый по-своему. Что ты сделаешь потом? Добавишь еще? И снова неудача! Любовь безответна, кусочки темных тонов облепят его со всех сторон. В следующий раз сделаешь попытку, но человек будет бежать от любви, помня про прошлые страдания. Если ты не оставишь свои попытки, то розовые тона у тебя закончатся, ведь на судьбу каждого выделяется одинаковое количество определенных цветов. Последующая его жизнь предстанет пред тобой в темных тонах, ибо просматривая его судьбу, ты будешь лишь искать проявления любви, ведь именно носителем ее ты являешься! Но вряд ли найдешь ее, и вот тогда ничего тебя не будет радовать, ни один их теплых и даже светлых тонов не смогут тебя утешить.

Он взялся рукой за кулон:

— Вот в этом мое спасение. В безразличии. Вот почему твой выбор неправильный.

Он победил. Но не торжествовал сейчас, ему было горько.

— А теперь нужно приступать к работе, осталось несколько часов, и чтобы успевать за его жизнью, нужно быть очень быстрыми. Пойдем.

Они шли коридорами, поднимались куда-то на сверкающих тарелках и снова шли коридорами. Все время в пути, которое Энж казалось долгим, она задавала ему вопросы.

— Обычно полотно собирается задолго до того, как человек рождается. Мы стараемся опередить его рождение, потому что если собирать полотно тогда, когда он уже начал его проживать, то человек будет чувствовать руки Мастера. Где-то на подсознательном уровне он будет знать, что судьба не достроена и будет постоянно беспокоиться по этому поводу. Ведь Мастер может и не успеть, и тогда человек просто исчезнет, словно его и не было. А люди всегда должны быть уверенными. Без чувства уверенности в завтрашнем дне они, к сожалению, не могут быть спокойными. Хотя по всем законам Всевышнего человек должен жить одним днем, не думать о завтрашнем дне, потому что «завтра» для человечества может не наступить так же, как и для любого из людей в отдельности. В твоем случае все немного по-другому. Твой носитель уже живет, и перед тобой стоит двойная задача: не просто собрать полотно, ты должна успеть за ним.

— Ты говорил, что каждый человек индивидуален и проживает все цвета по-своему. Почему же нельзя все судьбы делать по одному…, — она задумалась, стараясь подобрать нужное слово, — …шаблону? Ведь все равно они будут проживаться по-разному.

Он улыбнулся:

— Вот в этом заключается главный парадокс человечества. Люди порой не замечают светлых тонов в своей жизни, но темные тона замечают всегда. Они могут пройти мимо своего счастья, любви, радости, надежды и не увидеть, не почувствовать их. Не осознать, как же они счастливы именно в эти промежутки своей жизни. Но когда они проживают темные тона, они проживают их от и до. Они начинают страдать, проклинать судьбу и иногда даже пытаются уйти из жизни. Очень редко встречаются люди «парадоксы», я так их называю, обладающие удивительной способностью видеть даже в темных тонах примесь светлых, либо наоборот, видеть везде и во всем только оттенки темного. Но все же большинство людей делит жизнь на черные и белые полосы, не различая оттенков… Они не догадываются, что черная полоса в жизни человека только одна: последняя в полотне, которая означает для него конец всему, конец жизни. Остальные полосы цветные.

Он замолчал на миг и продолжил:

— Ты спросила, почему нельзя строить судьбу по одному шаблону? Что ж, ответ прост. Миллионы людей рождаются в один день, еще больше в один год. И что получается? Получается, что примерно в один и тот же отрезок времени они будут чувствовать все одинаково? В одно и то же время чувствовать любовь, в одно и то же время радость… В одно и то же время Ненависть! Начнутся войны! И это поколение с ненавистью в сердце уничтожит не только себя и близких по возрасту, оно уничтожит многих и многих. Сколько будет длиться кусочек ненависти? Не очень долго, но этого хватит, чтобы пролилась кровь. Люди не смогут просто пережить это чувство, никуда его не выплеснув. Сотни, тысячи разрушенных полотен, некоторые из которых только-только будут зарождаться на тот момент и не смогут еще нести в себе темные чувства, будут разрушены. Дети будут убиты. Человечество потеряет огромный кусок своего будущего. И так из поколения в поколение человечество постепенно уничтожит себя само. Вот чтоб этого не случилось, и нужны Мастера. — Подытожил он с улыбкой. — Меньше совпадений — меньше вероятности конца человечества. А теперь — вперед!

С этими словами Мастер зашел в открывшиеся перед ним двери:

— Ну, чего же ты ждешь?

Энж несколько мгновений не решалась войти, ведь каждый шаг делал ее все ближе к воспоминаниям, воскрешать которые в памяти было для нее болезненно. Она вспомнила вид разбитого полотна, «друга», как ни в чем ни бывало лежавшего перед ним в его осколках, а позднее переставшего существовать, вспомнила стон, с которым полотно обрушилось, и решительно сделала первый шаг навстречу новому. Впрочем, этот шаг был для нее самым тяжелым из всех последующих.

Полотно стояло прямо перед ней, сверкая золоченой рамой.

— Ну, встречай старого знакомого, — Мастер попытался шуткой разбавить повисшее напряжение.

— Что… что я должна сейчас делать?

— Подойди к нему… ближе, еще ближе, не бойся… Сейчас оно должно открыться тебе. Закрой глаза, постарайся найти для себя ответы на свои вопросы. Спроси сначала себя, кто этот человек, чем он сейчас занят… И когда судьба начнет свой рассказ, не пугайся.

И она увидела!

6

Весеннее утро. Генрих задумчиво смотрел в окно, за которым еще вчера стояла ненастная погода, а сегодня весеннее солнце сияло так, что приходилось жмурить глаза. Когда глаза закрывались, невольно вспоминался вчерашний день, а когда он вспоминался, Генриху хотелось напиться еще больше. Но на этот раз он сдержал себя.

Все, хватит. Сегодня закончен отсчет календаря. Сегодня приезжает друг, брат, человек, с которым жизнь связала его еще в детстве. Семейные дела разлучили друзей на неделю и вот, наконец, пришел долгожданный день разговора по душам, а ожидание его всегда волнительно, будто что-то внутри ждет освобождения, накапливается энергией поздних рассказов и споров.

Генриху было слегка за 30 лет, хотя выглядел он старше. Высокий брюнет, он был физически развит и мог бы показаться красавцем, но не был красив, скорее, его можно было назвать необычным, чем красивым. Кривая, однобокая улыбка, смеющиеся зеленые глаза и угловатые линии лица, которые обычно говорят о строгости характера, имели популярность у женщин, но влюблялись дамы не в его внешность, а в его голос. Именно голос был потрясающим, в нем слышался унисон церковного пения, шепот весеннего ветра, смех и глубина.

Растрепанные, непослушные волосы, словно являли собой олицетворение свободолюбивой души своего хозяина: они торчали в разные стороны на макушке, сначала из-за шрама, который с детства «украшал» его голову, а с годами из-за того, что их обладатель возымел привычку трепать их рукой.

Генрих обладал одной способностью, о которой не рассказывал никому: он видел некоторые не видимые для остальных людей вещи. Когда возникали ситуации, требующие его незамедлительного вмешательства, то разум играл с ним злую, как казалось на первый взгляд, шутку. Он видел нити, связующие людей, он видел предметы, олицетворяющие ситуацию, с помощью которых впоследствии мог понять саму суть проблемы и исправить то, что мог исправить. Он чувствовал опасность не на подсознательном уровне, как большинство людей с развитой интуицией: опасность возникала перед его глазами в виде предмета. Надежда, страсть, влюбленность, разочарование… Он видел, как они выглядят и какого они цвета и формы.

Эту способность он обнаружил у себя еще ребенком, просунувшись однажды утром после очередных отцовских побоев, и впал в депрессию, подобно человеку, осознающему, что на его голову свалилась серьезная напасть. Тогда он стал думать о наступающей смерти, ведь в молодости непонятное и таинственное всегда непременно имеет оттенок смерти… Но смерть не наступала, а непонятно откуда возникающие предметы стали больше походить на знаки, на указатели, понять которые он мог легко. Обдумав все снова, он решил, что сходит с ума, но позднее понял, что с приходом материализации чувств не теряет способность здраво мыслить, что наверняка должно было бы произойти в случае потери рассудка.

Вскоре он привык к этой способности и научился пользоваться ей, а чуть позже возблагодарил судьбу за то, что эта способность есть.

7

— Энж! — Она услышала оклик отца, видение исчезло.

Пытаясь объяснить себе самой происшедшее, она кивнула в знак того, что все в порядке. Но находясь под сильным впечатлением, не могла вымолвить ни слова.

— Кто он? — Не унимался Мастер. — Энж! Отбрось все мысли, они тебя запутают, а у нас совсем мало времени. Я отвечу на твои вопросы сам, задавай же!

— Почему… почему я его знаю?

— Это чувство возникает часто. — Мастер говорил быстро, — Чувство дежавю. Словно когда-то вы виделись и даже общались. Но это не так. И этого не может быть. Самое разумное объяснение этому то, что, погружаясь в судьбу, ты в какой-то степени чувствуешь человека, ее носителя. Ты словно думаешь его мыслями, смотришь его глазами, говоришь его языком, чувствуешь малейший отголосок в его душе. На какие-то моменты ты — и есть он. Но я сказал «словно», потому что это не совсем так. Но очень похоже… Ты привыкнешь.

— Кто он? — после объяснения Мастер повторил свой вопрос.

— Он… мужчина, молодой. И у него черные волосы! — воскликнула она, вспомнив. — Его мир не похож на наш! Он полон цветов и белого там очень мало. Его мир ярок, как и полотно.

Мастер рассмеялся. Да, в первый раз это кажется необычным, а он и забыл уже, как много нового несут в себе судьбы для начинающего мастера.

— Ничего удивительного в этом нет. Что он делает сейчас?

— Ждет. Думает.

— Ждет чего-то определенного?

— Не знаю, не поняла, чего именно.

— Так. Ты увидела, где он и кто он, теперь тебе нужно просмотреть его прошлое, чтобы понять его настоящее. На этот раз погружение будет дольше, намного дольше, — предостерег он, — просматривай его жизнь, кусочек за кусочком, скользи взором по самым судьбоносным событиям, пока не поймешь, чем он живет сейчас. Не уходи далеко и не погружайся вглубь, какой бы интересной тебе не показалась его жизнь, иначе можешь потеряться. Да и времени у нас нет совсем. Это очень смешно, но слова «нет времени» обычно произносят люди, у которых оно, хотя бы фактически есть. Вот у кого его действительно нет, так это у мастеров… Приступай.

— Я не смогу… — запаниковала она.

— Сможешь, настройся на то, что как только поймешь его до конца, будешь с ним на одной волне, как мы с тобой, то вернешься сразу. И постоянно думай об этом: что нужно вернуться для того, чтобы помочь.

Паникуя, но испытывая захватывающее чувство погружения во что-то доселе неизвестное, она шагнула к полотну и закрыла глаза…

8

Едва Генриху исполнилось десять лет, как в семье де Бурье начались проблемы. Пьянству отца не было предела, что отнимало жизненные силы у матери Генриха, пока, в итоге, не отняло их совсем.

Каждому из людей нужно что-то нести за пазухой сквозь жизненные невзгоды, какое-то чудо, которое грело бы и придавало сил, когда они заканчиваются. Этим чудом для молодого человека и стала любовь к матери, она давала ему силы жить и быстро успокаиваться после отцовских побоев. С детства безответный и терпеливый, Генрих не мог ответить отцу злом.

Все перемены к лучшему приходят в нашу жизнь через страдания и боль. Чтобы чего-то дождаться, нужно страдать, иначе никак. Важные перемены всегда приходят в жизнь, ступая по ранам.

Так и произошло: настал день, когда удары были сильнее, чем обычно, обида сильнее, чем всегда. День, который изменил многое и расставил точки там, где положено. Он был летним и солнечным, он был днем, с которого начиналась новая жизнь.

Этим днем лекарь, уже неоднократно перевязывающий раны Генриха, после наложения очередных швов задал измученному ребенку вопрос:

— Не надоело ли вам, молодой человек, так жить? Побои постоянные.

Генрих молчал, слезы жгли лицо.

— Я лишь что сказать вам хочу… Пора бы научиться отвечать на такие действия, пока не остались калекой.

— Как… Где и кто меня научит? Вы? — Истерически расхохотался Генрих в ответ. Он и сам знал, что так долго продолжаться не может, но ничего не мог поделать. Чувство безысходности подкатило к горлу и стало трудно дышать, в глазах потемнело, в ушах раздался шум…

Генрих очнулся лишь поздним вечером, и увидел, что пожилой человек по-прежнему сидел на краю кровати. Его лицо светилось от пламени свечи, что придавало оттенок заговора его словам:

— Я могу вам помочь.

— Помогите! — Тихий шепот сорвался с сухих губ обессиленного ребенка.

— Я приду завтра, мы все обсудим, хорошо? Сейчас надо поспать. Ваш разум не способен пока воспринять трезво то, что я хочу сказать вам.

— Только обязательно приходите! Не оставляйте меня! — Когда придете? Мне отправить за вами? — Вопросам Генриха не было конца.

— Завтра утром загляну, хорошо? — Лекарь улыбнулся, укрыл больного одеялом и распрощался.

Он приходил каждый день утром и рассказывал, рассказывал… о школе фехтования, кулачном бое, о мальчишках, которые в свои молодые годы могут дать отпор даже бывалым солдатам, о силе, и как ею управлять, о благородстве и чести… Молодые люди впечатлительны и порывисты и Генрих, как любой юноша в его возрасте (а ему на тот момент было всего двенадцать) был впечатлен чрезвычайно. Благодаря нетерпеливому желанию быстрее окунуться в это приключение, он уже через неделю явился по указанному адресу. Позднее, чтобы не отвлекаться от занятий, Генрих временно жил в школе. Ему нашлось место в каморке библиотекаря. Так, днем были занятия, а вечерами чтение книг и перевод латыни.

И вот, когда добрая половина библиотечных книг была прочитана, а на теле не осталось синяков и ссадин, шов на голове зарос черными, как смоль, волосами, в его душе установилось умиротворение, и он был готов к тому, чтобы вернуться домой.

Но сложилось так, что встречи не случилось. Вернувшись домой, Генрих узнал, что отца нет больше в живых: случайная уличная драка унесла жизнь последнего его родителя.

Он остался один в большом, родном, но по большому счету совершенно чужом доме, где не осталось ни одной родной души, но жили призраки прошлого. В отличие от страха унижения и физического насилия, страх одиночества был намного сильнее, потому что теперь, когда он знал, как защитить себя от взрослого человека, по иронии судьбы он не имел ни малейшего представления о взрослой жизни. И этому мастерству нельзя было хотя бы плохонько научиться за две недели в отличие от кулачного боя и мастерства фехтования.

Итак… Генрих стал делать первые осторожные шаги своей новой взрослой жизни. Для начала и не без помощи друзей и покровителей, он привел в порядок расходные дела. Старый дом ждал вложений и забот. От окон до ворот, от сада до конюшни — все было запущено и ждало руки хозяина.

Со временем молодому человеку понравилось узнавать родовое гнездо заново. В доме было много комнат, вход в которые ранее для него был закрыт. Сейчас же, вооружившись связкой ключей, он был полон душевного трепета. За каждой дверью открывалась своя история, ее шептали книги, зеркала, старые пыльные шторы, старые светильники с огарками свечей… Он нашел много вещей, принадлежавших его матери. Собрав их все до одной, он соорудил своего рода алтарь ее памяти, где практически каждый день, хоть на несколько минут, но устраивал молчаливый диалог с ней.

Генрих не смирился с ее уходом. Даже могилу не посещал часто, потому что для него матери там не было, там было только ее имя, высеченное в камне. А сама она была здесь, рядом: в ее вещах еще был ее запах.

По отцу он не скучал. Но, как насмешка судьбы, он видел его каждый раз, как смотрелся в зеркало… Не желая быть похожим на него, Генрих сменил белозубую улыбку на кривую усмешку, взял за привычку чуть прищуривать глаза… и вот уже воспоминания об отце приходили не так часто, а со временем практически исчезли вовсе.

Взрослая жизнь его представляла терпкий коктейль приключений и здравого смысла, дружбы и чувства долга, бесконечных любовниц и увлечений с легкой изюминкой бесшабашности… Но прошлая ночь заставила вспомнить все.

9

Энж открыла глаза и услышала похвалу отца:

— Ну надо же! А ты молодец!

— Я уже здесь? Но я не делала никаких попыток вернуться, мгновение назад я была там и возвращаться не собиралась!

— Ты все время была здесь, Энж. Представь, что ты погружаешься в судьбу, как в сон. Ты засыпаешь, а причина пробуждения тебе не ясна. У каждого есть тоненькая ниточка сознания, именно она-то и возвращает его в реальность тогда, когда нужно… Что ты видела?

— Маленького мальчика… и уже взрослого мужчину.

— Теперь посмотри на судьбу. Что нужно туда добавить?

Она молчала минуту, а потом посмотрела на отца так невинно, что это заставило его рассмеяться от души:

— Ну, конечно же, что я спрашиваю? Конечно же, ты хочешь добавить любовь!

— Я хочу согреть его, хочу, чтобы он ожил. Он в растерянности сейчас!

— Опять ты хочешь дать ему «счастье»! Энж, это тебе не под силу. И его растерянность легко объяснима: ты недавно разбила его судьбу, и, что он испытал при этом, один Всевышний знает. Но это должно быть болезненно, где-то на грани реальности, потому что многие люди сходят с ума от этого. Пережив это, он, конечно же, чувствует пустоту. Ибо всегда после такого сильного чувства приходит пустота. Будь это боль или радость, любовь или ненависть, всегда взамен ему придет пустота, запомни это.

— Разве не любовью можно ее заполнить? Посмотри на его полотно, как мало розового цвета было в его жизни! Один, — она стала их пересчитывать, — второй, меньше намного…

— Зато много красного! — Проворчал Мастер. — Слишком много страсти…

— А ведь он молод! Когда еще добавлять любовь, если не сейчас!

— Много ты знаешь! Вот дай девчонке распоряжаться чьей-то судьбой, как она тут же окрасит все в розовые тона!

Энж, поджав губы, молчала.

— Добавляй, но только помни! Он взрослый мужчина, и поэтому в его возрасте любовь может означать, скорее всего, любовь к женщине. — Мастер указал на полотно, акцентируя внимание на каждом розовом кусочке. — У нас нет времени проверять, но вот этот, самый ранний и большой: Это наверняка любовь к матери.

— И он несчастен, потому что она умерла! — выпалила Энж в свою защиту.

— Он счастливец, хотя бы из-за того, что знал ее! — воскликнул Мастер и продолжил. — Вот эти, поменьше, скорее имеют оттенок дружбы… Хорошо, добавляй любовь, -одобрил он.

Энж радостно подпрыгнула и осторожно опустила руку в стеклянную емкость с разноцветными кусочками, пытаясь найти среди всевозможных чувств то самое, единственное, которое всей душой хотела подарить судьбе… И она его нашла! С торжествующим видом Энж извлекла из емкости с чувствами великолепный, огромный розовый осколок.

Глаза ее снова загорелись розовым свечением, в цвет кулона на шее.

— Теперь поднеси к полотну. — Был приказ Мастера. — К верхней части, туда, где конец его жизни…

Что она и сделала, и вскрикнула от неожиданности, когда кусочек сам, словно магнит, выскочил из ее рук и пристал к полотну, где изменил форму, сливаясь с соседними чувствами.

— Ты довольна?

— Да, — она улыбнулась и задала мучивший ее вопрос, — Это ведь осколок от его прошлой судьбы, значит, эта любовь уже была в его жизни до того, как я разбила полотно?

— Была, — Но это не значит, что он переживал ее. Вернее, в судьбе была, но в жизни не обязательно.

— Он ее узнает?

— Ты разбила целое полотно. Оно не побелело еще, но его сбор был окончен. Сможет ли он узнать ту любовь, которая была у него в судьбе, пусть даже, может, еще не прожита? На подсознательном уровне — да. Разбив полотно, ты наделила этого человека сильной интуицией. Не только любовь он может узнать, но и все остальное тоже, ведь когда полотно было достроено, у него уже было будущее, он его чувствовал, а потому сможет узнать. Он будет легко угадывать, где его поджидают опасности, где прячется ложь, а где — предательство. Он будет, словно кем-то ведомый, обходить плохое стороной, заранее предугадывая его. Ты наделила его чутьем в явной форме… Хорошо ли это? Как-нибудь я расскажу, но сейчас нужно продолжать…

— Что теперь?

— Ты же Мастер, — он развел руками. — Но экономь светлые тона, Энж. Просто подумай о том, что тебе придется выставить все осколки, которые перед тобой, а среди них есть и темные.

— Да, я помню, — успокоила она его.

— Тогда приступай, он ждет.

Она колебалась.

— Энж, ты должна! Приказываю тебе! — прикрикнул он на нее.

Так быстро, как сама от себя не ожидала, она схватила два темных кусочка из вазы и вставила в полотно… Принимая их, полотно вздрогнуло.

— Не бойся, оно всегда дрожит, когда в него вносишь темное.

— Я хочу посмотреть, к чему привела моя работа.

— Разрешаю тебе посмотреть тогда, когда ты закончишь ряд. Но ты это сделаешь уже без меня. Мне сейчас предстоит много работы. Я ухожу, но буду приглядывать за тобой, не наделай ошибок, Энж.

— Я боюсь оставаться одна, не уходи!

— Это нормально. Успокойся и приступай.

Мастер потрепал дочь по щеке и развернулся, намереваясь уйти.

— Отец, стой!

Он не обернулся.

— Я хочу твою музыку! Я хочу, чтобы играла твоя музыка! Пожалуйста!

По-прежнему не оборачиваясь, Мастер чуть замедлил шаг, поднял правую руку и громко щелкнул пальцами…

Музыка заиграла.

10

Решив прогуляться по городу, дабы убить время и немного развеяться, Генрих направился на довольно безлюдную улицу, единственной достопримечательностью которой была оружейная лавка. Здесь он мог часами разглядывать шпаги, ножи, мечи, стилеты… Впрочем, к радости хозяина, который всегда был рад постоянным клиентам и знал, что сегодня точно будет доставлять оплаченный товар по уже давно знакомому адресу.

О, какие там были стилеты! Острые, как ничто другое, красивые. А шпаги! Они просто были созданы для него — в каждой он узнавал свою вещь. Как свистели они, разрезая воздух!

Словно мальчишка, представляя перед собой невидимого противника, Генрих сделал пару выпадов, остался доволен качеством оружия и уже представлял кое-что из увиденного в своей коллекции, как внимание его привлек смех, доносящийся с улицы. Смеялись молодые парни, шедшие довольно большой компанией мимо оружейной лавки.

Вдруг, Генрих увидел, но лишь на мгновение, как от их компании отделилась женская фигура в голубом плаще.

Он отложил в сторону оружие, вышел на улицу. До его ушей донеслись шутки по поводу красоты женщины и куча непристойных предложений, сопровождавшихся громким смехом.

— Да вы посмотрите на ее руки, может быть, у нее есть муж?

— Давайте снимем с нее перчатку и посмотрим, как следует! — Снова раздался громкий хохот.

Кто-то хотел схватить женщину за руку, но Генрих опередил его. Буквально выдернув незнакомку из пьяной компании, он закрыл ее от присутствующих своей спиной.

— Э! Ты кто такой! — послышались возмущенные возгласы. — А ну, отойди! Жить надоело? Ступай своей дорогой!

— Кто первый? — Среди пьяных голосов раздался спокойный голос Генриха.

Девушка вскрикнула от испуга.

— Не надо, пожалуйста, — Послышался ее голос за спиной нашего героя. — Не нужно!

Нежный и испуганный голос. Этот голос необычайным образом добавил ему сил и веры в то, что он делает все правильно.

Противники бросились на него все разом. Удары наносились со всех сторон, но он ждал. Ждал, пока наступит болевой предел, пробуждающий здоровую ярость, необходимую для боя. И почувствовал ее спустя всего лишь несколько секунд, после чего рука будто сама выхватила нож из-за пояса…

Ножом он действовал умело, каждодневные тренировки с холодным оружием сдружили его с ним и теперь холодный металл резал там, где это было нужно, отражал удары всех, кто посмел покуситься на жизнь хозяина, не подводил ни разу… Первый, второй, третий… В уме Генрих уже привычно вел счет отраженным и нанесенным ударам, и как всегда при виде крови соперника думал, что не сможет остановиться…

Из оружейной лавки выбежал хозяин с двумя заряженными мушкетами и выстрелил в воздух, чем отвлек внимание дерущихся, и в наступившей секундной паузе, смог передать оружие Генриху. Завидев пистолеты, молодые люди стали отступать, драка была прекращена, и вскоре на пустынной улице наступила тишина.

Генрих повернулся к спасенной женщине. Черные волосы обрамляли светлое личико. Голубые глаза смотрели на него со страхом: в его руке все еще был нож, испачканный кровью.

— Я напугал вас? — он спрятал нож за пояс, -Простите меня, ненавижу преследователей.

Девушка присела в реверансе и развернулась, собираясь покинуть злополучное место.

— Постойте! Позвольте проводить вас. Вы же сами видите, что тут не безопасно.

— Не нужно, — последовал ответ.

— Я буду следовать за вами на расстоянии нескольких шагов.

Они быстро шли по мостовой и молчали. Она старалась идти быстрее, но не бежать, чтобы не выдать своего страха, а он-не хотел отпускать ее, терзаемый предчувствием чувства, но не желающий, чтобы все походило на сцену преследования.

Генрих первым нарушил молчание.

— Вы немного растеряны, не знаете здешних правил? Молодая леди вашего возраста не должна ходить одна по безлюдным улицам без прислуги. Но вы ведь недавно в нашем городе?

— Откуда вы знаете? -Вздрогнула она и позволила ему догнать себя, а когда встретилась с его взглядом и увидела улыбку, то не смогла сдержать свою, зарделись очаровательные ямочки на бледных щеках.

— Вы правы, впредь я буду осторожна, — произнесла она, как заметил наш герой не из-за того, что действительно так решила, а из-за того, что нужно было что-то сказать.

Теперь они шли рядом.

— Осторожной? Не надо, право. Просто чуть больше благоразумия. Кто вы? Как ваше имя?

— Вам незачем знать мое имя, я здесь недавно и надолго не задержусь. Я благодарна вам, но у меня нет желания заводить знакомства в этом городе. Вы… вы же помогли мне не для того, чтобы самому меня преследовать?! — она остановилась и пристально посмотрела ему в глаза.

Погружаясь в них, словно в омут, Генрих поддался безумной игре фантазии, уносящей его навстречу придумываемым на ходу событиям. Они всплывали яркими цветными картинками одно за другим. Дежавю…

Голубые глаза, черные волосы и слегка вздернутый носик… а кожа… Он почти почувствовал ее сейчас на своих губах, он определенно помнил ее запах… Внезапно до боли знакомое чувство ее присутствия завладело им, к горлу подступил комок счастья, Генриху захотелось улыбаться от всей души.

— Оставьте меня, — в повисшей минутной паузе раздались ее слова.

— Я не могу, -он развел руками.

— Почему?

— Я влюблен.

— Мне надо идти. — Она вздрогнула, увидев в конце улицы силуэт. — Это за мной! Пожалуйста, уходите!

— Скажите мне ваше имя.

— Не могу, прошу вас! Умоляю, уходите!

— Всего лишь ваше имя.

— Прощайте!

Позже, обрабатывая раны и ссадины, Генрих вспоминал эту встречу с улыбкой и печалью. Странное чувство дежавю, которое возникло у него тогда при взгляде голубых глаз незнакомки, он уже признал странным, а потому глупым. Сделал вывод, что прочитал слишком много романов и возомнил себя героем одного из них. Как же! Настоящий рыцарь обязательно должен полюбить даму, которую спас от злодеев. Этот постоянно повторяющийся эпизод из книг и сыграл с ним злую шутку. Вот так все банально и глупо.

Генрих уже забыл, что еще совсем недавно был готов разыскать незнакомку всенепременно.

Сегодня он уже почти смог ее отпустить и забыться.

11

Мастер с удивлением смотрел на дочь. Еще никогда эти стены не видели такого: грациозно, временами импульсивно, Энж танцевала. Под его музыку. Сколько же раз Мастер слышал ее! Знал каждую ноту, каждое созвучие, она всегда помогала ему творить, открывая двери в личное вдохновение.

Сейчас же, смотря на танцы дочери, он думал о том, как же удивительно, что два Мастера по-разному воспринимают музыку. И почувствовал легкий укол ревности, подобно человеку, наблюдающему за тем, как кто-то другой обращается не должным образом с его любимой вещью… Мастеру казалось, что танцы здесь не к месту, и он хотел забрать музыку обратно. Она его, и обращаться с ней так не стоило точно!

Но как Энж танцевала! Кружилась, вскидывала руки вверх, разводила их в стороны. Ее босые ноги словно не знали покоя: то вышагивали вперед, то назад, то осторожно ступали, словно крадучись.

Вскоре она заметила отца, наблюдающего за ней и, смутившись, перестала танцевать.

Мастер рассмеялся:

— Я помешал?

— Нет… Это я забылась.

Ему не нужно было подходить к полотну, чтобы понять, что ряд был закончен. И дочь уже наверняка просмотрела свою работу и осталась довольна результатом, чем и объяснялись ее неудержимые танцы.

— Давно ты была там?

— Недавно.

— Любовь не осталась незамеченной? — он усмехнулся.

— Он узнал ее! Они встретились, и он узнал ее!

Энж была счастлива, он чувствовал это по ее голосу.

«Что же будет завтра, когда ей придется столкнуться с влиянием темных цветов. А ведь они непременно затмят собой розовое свечение.» — думал он.

Сколько он знал мастеров-носителей светлых тонов! Словно за диковинными зверушками, он часто наблюдал за их работой. Они напоминали ему безумцев- с улыбкой на лице и безумной скоростью, с радостными возгласами они складывали судьбы, а потом, через некоторое время, корчились в муках перед своими творениями, не в силах перенести горькую развязку сотворенного. Ибо, если вставлять слишком часто светлые, радостные кусочки, то очень скоро полотно начнет принимать только темные, судьба такого носителя изголодается по темному цвету. А это всегда предвещает носителю плохой конец. В судьбе не могут быть только розовые и желтые тона, обязательно должна быть и холодная палитра… А обладателям амулетов любви и надежды всегда было очень сложно вкладывать в свои творения темные цвета.

Мастер же, который являлся носителем безразличия, легко мог зачерпнуть из чаши судеб пригоршню смеси кусочков всевозможных цветов и спокойно сделать свое дело. А если при просмотре полотна и появлялась жалость, то ему стоило только взяться пальцами за кулон, и все эмоции исчезали, снова наступало спокойствие. Тогда он отворачивался от готового полотна и уходил к другому…

Для носителей светлых тонов спасения не было нигде, а прикосновение к кулону в их случае непременно должно было, по мнению Мастера, повлечь за собой ухудшение их состояния. «Носителям надежды, наверное», -думал он, -должно быть проще, ибо надеждой себя можно утешить, а в любви искать утешения бесполезно».

— Я хочу с тобой поговорить.

Словно гром грянул над головой Энж.

— Ты ведь не хочешь сказать, что чувства будут не взаимны?!

— Вполне вероятно. И ты должна быть к этому готова.

— Но почему?

— Не смотри на меня так, Энж. Это не моя вина.

— Но ты можешь мне подсказать, что сделать, чтобы этого не произошло!

— Я не знаю. Еще рано говорить о том, что любовь будет безответной, но если это будет так, то ты ему ничем помочь не сможешь, он должен будет это пережить. Ты знаешь, что полотно, которое собрано правильно, белеет. Тебе интересно, что же происходит с остальными?

— Да.

— Остальные могут меняться самопроизвольно. Например, ты выстроила судьбу, но она не белеет. Почему? Потому что судьбы, связанные с ней, еще не определились… Раз ты носитель любви, то я объясню тебе на твоем языке. Мужчина влюблен в женщину. Она умирает, ну, или допустим, чтобы совсем тебя не расстраивать — выбирает другого мужчину. Стандартная человеческая ситуация. Что же происходит дальше? Наш герой может попытаться изменить что-то, добиться взаимности…, но только до определенного момента, пока полотно любимой женщины и соперника не побелели. Когда полотна белеют, они тут же появляются в книге у Хранителя. Все! Они там записаны. Это судьба.

— Всегда хотела спросить, что за книгу Хранитель носит с собой?

— Не отвлекайся. Обо всем узнаешь тогда, когда будет нужно. Итак…, они появились в книге, и это значит, что их судьбы меняться не будут. Что же происходит с полотном нашего героя, который остался с носом? И вот тут два варианта. Первый- из его судьбы вываливаются кусочки, связанные с этой женщиной. Кстати, люди догадываются о том, что при желании выброс чувства и замена его на другое всегда возможно, у них даже есть много поговорок по этому поводу. На том уровне, где я сейчас работаю, умные люди называют эту способность полотна — клин клином. «Клин клином вышибают» — говорят они… Но как быть с нашим героем? Парня надо спасать, ведь в его полотне образовалась дыра! Как?

— Перестроить заново будущее?

— Немного не так. Зачем перестраивать будущее, если можно просто заняться его ремонтом?

— Вставить туда другие чувства?

— Да! Туда, где была любовь, поставить безразличие. Такие дыры можно залечить только безразличием.

— Это… Неправильно. Это все равно, что вырезать сердце и заменить его чем-то менее значимым!

— Есть второй вариант.

— Какой же?

— Возможно, полотно не выбросит кусочки. Они останутся в нем навсегда. Но вся жизнь нашего героя будет омрачена воспоминаниями о той любви, его ничего не будет радовать. Он будет жить напрасными иллюзиями, глупыми мечтами.

Энж заметно погрустнела, а Мастеру в первый раз за все время существования музыка показалась совсем не к месту, и он выключил ее, щелкнув пальцами.

После чего в тишине задал самый главный вопрос:

— Если бы ты могла выбирать, то какой вариант из этих двух выбрала бы для своего носителя?

12

Генрих направился к другу. Шел, вспоминал юные годы, и то, как судьба свела его с ним.

«Какими порой витиеватыми узорами плетется кружево жизни, будто чья-то невидимая рука вплетает в нашу жизнь то, что нам нужно, — думал он, — людей, вещи, события. Завиток любви, цветок радости, затем петля разочарования, раз крючок, два крючок…»

Его же жизнь до сих пор представляла серию одинаковых петель разочарований: ровные, одна за другой, в несколько рядов. И вот серия прервалась, и рука остановилась, будто кто задумался, что делать теперь…

Лувиньи де Граммон был хорош собой, хвастлив, заносчив, но понятлив. Светлые волосы, голубые глаза, он был истинным красавцем и отлично понимал это. С детства баловень, он, казалось бы, представлял собой полную противоположность Генриху. Да и внешне мальчишки смотрелись не как ровня- светлый де Граммон внешне казался сущим ангелом, в то время как Бурье, вечно растрепанный, с огнем в зеленых глазах, скорее походил на безумного демона, и что послужило поводом для их дружбы, оставалось загадкой не только для родных, но и для учителей.

Как всегда в юношеском возрасте любая жизнь омрачается событиями, являющимися переломными для каждой личности. Вот и в жизни де Граммона они случились: умер отец, и мать, оставив Лувиньи на опеку старшей дочери, не нашла утешения в детях и распрощалась с мирской жизнью, уйдя в монастырь. Последующие годы сделали с Лувиньи то, что и должны были: добавили ему мужественности. Он стал серьезнее относиться ко всему и даже принимать участие в семейных делах, которые до этого считал полной чушью. С Генрихом у них стало больше тем для разговоров, а когда помимо всего прочего в жизнь молодых людей вошли женщины, они уже не представляли себе и дня, чтобы не встретиться и не обсудить такой загадочный и изумительный женский пол.

Вчера пришла долгожданная весть. Генрих получил от друга записку со словами: «Жду завтра». Ни словечка о том, где он был, откуда приехал. И в этом был весь Лувиньи де Граммон. Подпись в два раза длиннее самого сообщения!

Наконец, время встречи настало.

— Ну, как ты? — Лувиньи протянул другу бокал с вином.

«Как ты? Как твои дела?» — самое глупое, что можно спросить после долгой разлуки, потому что истинное самочувствие человека не может быть высказано односложно, а время всегда стирает способы общения. Подобный вопрос всегда ставит в тупик, ведь самочувствие и жизненный настрой человека в данный момент времени зависят от нескольких факторов: чувств, обстоятельств, физического здоровья, душевных переживаний, наконец, а они не могут разом быть выплеснуты. Рассказ человека о своем мироощущении подобен воде в кувшине: тоненькой струйкой он вытекает из горлышка, в стороны разбрызгиваются мельчайшие капли-подробности, и занимает он немало времени. Извечные ответы на вопрос «Как ты?» — «Все хорошо» и «нормально» — лишь достойные глупые ответы на глупые вопросы, всего лишь дань вежливости, ведь они не несут никакой достоверной информации, и поэтому очень часто у человека, отвечающего «все хорошо», грустные глаза.

После долгой разлуки, спрашивающий «как ты?» — всегда подразумевает под своим вопросом нечто большее, чем спрашивает, а отвечающий- «нормально», в свою очередь, подразумевает нечто большее, чем отвечает.

Генрих вздохнул и улыбнулся своим мыслям.

— И как это понимать?

— Что?

— Вот это твое — «Ах!»

— Мое- «Ах»?

— Да, твое «Ах». Рассказывай уже. Светишься весь, а у самого круги под глазами. Симптом известный. Бессонная ночка?

— Да.

— Кто она?

— Ну, она очень красивая и упоительная, пьянящая до чертиков. Идеальная фигура, ни капли изъяна, гладкая кожа, а какой внутренний мир!

— Так кто же?

— Бутылка вина. И она была с подругами.

Лувиньи хмыкнул:

— Вечно ты… — он помотал головой — По какому поводу пил?

Не хотел Генрих сейчас рассказывать о своем происшествии. Ведь сначала обсуждаются совсем не такие вопросы. Это потом уже, после распития не одной бутылки вина, когда разговор станет более душевным и личным, словно раскроются невидимые ограждения и начнется рассказ о заветном, полный трепета и восторга, требующий полного внимания собеседника. Потому и разговор о нем — отдельный, и мешать его с будничными разговорами — грех.

— Давай обо мне чуть позже. Что за семейные дела, по которым ты уезжал?

— Ты не представляешь, как тяжело мне пришлось за эту неделю. — Тяжко вздохнул Лувиньи. — Началось все с матери.

— Что может с ней случиться в святой обители?

— С ней ничего. Как каждый человек, слишком часто остающийся наедине с собой, она начала придумывать всевозможные страхи и факты. А расхлебываем это мы с Марго. Марго, конечно же, ее защищает, да и я не перечу, но… Ты же помнишь мою кузину Элизабет?

На лице Генриха расплылась улыбка. И Лувиньи, конечно же, не догадывался о том, что здесь и сейчас, лишь произнеся имя «Элизабет», воскресил давно забытые Генрихом воспоминания пятнадцатилетней давности. Это была старая, давно старательно забытая история, которая в одно время пересматривалась и вспоминалась слишком часто, чтобы не быть отложенной на самую дальнюю полку воспоминаний, порядком надоев…

13

Он почему-то знал, что она в лесу. Девчонка наверняка убежала в лес. Когда-то и он убегал туда, в надежде, что его кто-то найдет и ужаснется тому, на что его, еще совсем мальчишку, подвигла обида, а значит поймет, насколько обида велика…

Дети не умеют выражать свои чувства так, как это делают взрослые. Все что они могут, это выражать протест или согласие. Девочка выразила протест, видимо, оттого, что была обижена, видимо, причину ее обиды не поняли там, откуда она убежала. И она наверняка сейчас испытывает страх, видя, что наступает ночь… Наверняка забилась под дерево или, напротив, ходит по лесу в надежде найти выход из него. Шестилетняя девочка в огромном чужом лесу…

Днем лес кажется небольшим и уютным, манит прохладой, шелестом листвы и возможностью побыть наедине с собой… О! Анри знал, как лес умеет заманивать! Поэтому пришел именно сюда и пытался прочувствовать невидимые связи с предметом поиска. По какому-то роковому стечению обстоятельств он не узнал имени искомой беглянки, а значит, вероятность ее находки была мала, ведь позови он ее по имени- и она бы знала, что он друг- но так как он не знал его, то мог ее напугать своим появлением, а дети — мастера по пряткам. Поэтому молодой человек старался всматриваться внимательно во все, что его окружало, чтобы не упустить какое-то даже мимолетное движение из виду. Ведь не каждый ребенок в состоянии различить кто друг, а кто враг, когда спускаются сумерки и наступает душная темнота. Даже не всем взрослым это под силу.

«Она должна быть на поляне, — подумал он. — Когда блуждаешь по лесу, то идешь на свет, а поляна светла и манит светом. Это потом уже, когда попадаешь на нее, то понимаешь, что оказался в ловушке, и перед тобой все те же четыре стороны…»

На поляне он и нашел беглянку. Заметив появление незнакомого человека, девочка перестала плакать.

— Здравствуй, — он улыбнулся и присел перед ней на корточки, — случайно не тебя потеряли мои друзья?

— Кто ты?

— Я искал тебя. Я должен привести тебя домой.

— Я не хочу домой! — Всхлипнула девочка.

Видимо, обида, толкнувшая ее на побег, не прошла и все еще брала верх над детским разумом.

— Скоро стемнеет, будет страшно. Тебе нужно вернуться в теплый и уютный дом.

— Он не мой дом! Там меня никто не любит!

Генрих улыбнулся:

— Неправда. Я знаю, что Лувиньи точно любит тебя.

— Он всегда смеется надо мной! — по-прежнему сидя на земле, девочка притянула колени к груди и обхватила их руками.

Поняв, что вставать она не собирается и идти домой тоже, он присел с ней рядом и принял такую же позу, как и она: позу обиженного человека или человека, чертовски уставшего ходить по лесу.

— Как тебя зовут?

— Элизабет.

— Такое длинное имя для тебя такой маленькой, — улыбнулся он, — оно тебе нравится?

Она задумалась, пыталась понять, стоит ли верить ему, и, видимо, все-таки решив, что стоит, кивнула головой:

— Меня назвали в честь моей бабушки…

— Элизабет, — он усмехнулся, — пожалуй, чуть позже, когда повзрослеете, то это имя будет подходить для вас…, но сейчас… Вы- Элли, не больше, не меньше. И я вас так буду называть, хорошо?

— Хорошо. Я вас тогда буду называть… Вы похожи на демона, я видела таких в книгах. Как ваше имя?

Генрих рассмеялся:

— Какая теперь разница. Вы мне его уже дали.

Чуть позже, когда они шли по лесу в направлении города и разговаривали о всяких детских вещах, он на какой-то миг вдруг почувствовал себя таким же ребенком, заблудившимся в лесу, как и она, словно принял на себя часть ее страхов и обид.

Украдкой он разглядывал ее, пытаясь найти сходство с семейством друга. Темные волосы, голубые глаза, хотя, может быть, и зеленые- в темноте было не разобрать точно. Слегка вздернутый носик… Она несомненно будет красоткой, ведь уже сейчас в шестилетней девочке читается порода.

Элизабет болтала без умолку, видимо, не могла наговориться после целого дня молчания, а он поймал себя на мысли о том, что слушает ее лишь краем уха, но на самом деле думает о своем будущем. Будущем, в котором у него будут дети, и он будет так же беззаботно общаться с ними. Незаметно, по шажку, двигаясь за ними и вспоминая дорогу, он будет всегда всенепременно возвращаться в детство…

— Вы знаете путь домой? — вопрос вернул его в реальность.

— Я знаю лес очень хорошо, — заверил он ее.

— Откуда вы его так хорошо знаете?

— Часто вывожу глупеньких девочек из него, — улыбнулся он.

Она рассмеялась громко и звонко, оценив шутку…

…Он был тогда шестнадцатилетним мальчишкой…

14

— Анри! — голос друга вернул его в реальность, — Ты слушаешь меня?

— Да, о чем ты? Извини, я задумался…

— Моя кузина, Элизабет- ты помнишь ее?

Генрих усмехнулся:

— Плохо помню. Что с ней?

— Мне пришлось привезти ее сюда. Я обещал матушке выдать ее замуж…

Глядя, как Лувиньи растерянно разводит руками, Генрих расхохотался:

— Ты? Выдать замуж? Это глупо с ее стороны, ты никогда не умел быть серьезным, а уж дальновидным тем более.

— Поэтому я прошу твоей помощи.

Генрих вздохнул и покачал головой:

— Не знаю пока, чем могу помочь…

— Просто будь рядом.

— Может, спросить у нее, кто из женихов ей по вкусу? Ей ведь… сколько лет сейчас?

— Ей давно пора замуж, — ответил Лувиньи неожиданно уклончиво, — За кого она хочет… Да в принципе, это известно всем нам. Элизабет поддалась на влияние сына своей кормилицы, который не является дворянином вовсе. Конечно, в наше время титул можно купить… Но мы не хотим принимать в свой род голодранца с улицы. Поэтому надо в кратчайшие сроки подыскать ей мужа и всеми силами сохранить ее для него. Элизабет не простого нрава и привыкла делать все по-своему, поэтому мне понадобится твоя помощь в ее охране, она уже пару раз убегала из дома, чтобы разыскать своего возлюбленного, а у меня поиски мужа для нее занимают слишком много времени, чтобы я мог уследить за ней. Могу я рассчитывать на тебя, дружище?

— Как всегда, — Генрих вздохнул и подошел к окну, — расскажи мне о ней.

— Не думаю, что составит особого труда выдать ее замуж, она красива — у нее темные волосы и голубые глаза, она стройная, небольшого роста…

Желая предаться воспоминаниям, Генрих скользил глазами по верхушкам деревьев сада. Взгляд его привлекла девушка, идущая к дому по одной из садовых тропинок. Ее распушенные волосы развевались, подол платья сходил с ума от набежавшего, вдруг, ветерка, в ее руке была книга. Конечно же, это была Элизабет- так он себе ее и представлял, такой она и должна быть: невысокая, изящная, с таинственной книгой в руках, романтичная до безумия. Он улыбнулся, подумав о том, как быстро бежит время и в его голове возникло видение- часы, неумолимо отсчитывающие секунды, минуты… Старинные, хорошо знакомые ему часы…

Но что-то странное он увидел в этот раз на их циферблате, словно какая-то метка — на нем виднелась алая полоса, до которой оставалось всего лишь несколько минут счета. Уже тогда он почувствовал неладное и очень скоро понял, что прав. Не веря своим глазам, не желая того, чтобы это было правдой, но он был вынужден признать тот факт, что вчера, прогуливаясь по городу, он встретил именно Элизабет…

Долгожданная встреча с другом закончилась неожиданно, и Генрих возблагодарил судьбу за то, что она послала ему друга, способного не задавать лишние вопросы. Не требовать объяснений, зная, что они будут получены позже- это благое качество, которым обладают лишь единицы.

Направляясь домой, молодой человек обернулся и взглянул на дом друга. Вокруг дома уже расплывалась розовая пелена. Они были с ней давно знакомы, и, хотя Генрих никогда не попадался в ее ловушку, он часто видел ее отголоски в людях, отчетливо видел, как она способна овладевать душами людей, лишая их рассудка…

Сейчас же пелена заглядывала в окна, блуждала по саду в поисках Генриха, желая накрыть его с головой, оставляя ему лишь два выхода: броситься навстречу ей, либо бежать от нее. Всю свою жизнь, лишь увидев отголоски розовой пелены, он неизменно выбирал второй вариант, и был счастлив… Так почему же сейчас ему так хотелось ворваться в нее?

Все происходящее казалось ему шуткой, чьей-то хитроумной выдумкой, разыгранным фарсом, наконец. Кто бы мог подумать, что вот так, словно по нотам, будут разыграны его недавние дни и, узнав свою любовь, но, приготовившись утратить, он снова повстречает ее… Совпадение!

Генрих ненавидел совпадения. Они всегда мешали ему жить, заманивали в ловушку, расставленную удачно сложившимися обстоятельствами, а потом обязательно приходило разочарование. Обязательно! И он словно оказывался запертым в клетке, из которой мог освободиться, только лишь жертвуя чем-то дорогим. Всегда было так.

Сейчас он знал, что ловушка для него приготовлена и он обязательно попадет в нее, как бы ни сопротивлялся -ведь приманка на этот раз слишком соблазнительна, чтобы он мог устоять.

15

— Давно хотел тебе сказать, и не находил повода… Ты должна знать, что если смешать все цвета судьбы, то получится…, — холодные глаза Мастера посмотрели на дочь.- Как ты думаешь, какой же цвет получится?

Энж вспомнила, как смешивала различные цвета, но получался всегда почему-то темный цвет, близкий к черному.

— Черный.

— Я так и думал. — он покачал головой в знак того, что это неправильный ответ.

— Какой?

Он улыбался.

— Белый.

— Не может быть!

— Кажется невозможным?

— Я в это не верю! Я много рисовала, ты знаешь. Я изучила всю палитру, ни разу у меня не получалось хотя бы что-то похожее. Наоборот, когда кончалась черная краска, я ее делала из других оттенков!

— Вот поэтому ты всегда была удивительным ребенком.

Она смутилась, опустила глаза, его же это смешило.

— Я говорю правду. Всегда считал тебя таковой. Когда ты стала обучаться и взяла в руки кисть, я приходил домой по большей части для того, чтобы посмотреть на твои рисунки. У меня всегда складывалось впечатление, что ты что-то знаешь о происходящем здесь, о самом смысле собирания судеб, о ее носителях… Где-то на уровне подсознания тебе словно было все известно, но ты еще не осознала разумом. Я видел, что твои рисунки становились все светлее и светлее…

— Я просто научилась рисовать за столько-то лет, — проворчала она. — Не помню, чтобы у меня получалось что-то светлое или красивое.

— Ты не права! — и объяснил. — Однажды я был осенен одной мимолетной мыслью: а что, если посмотреть на творения дочери как-то по-другому, под другим углом, на свет, издали… Эта мысль мне не давала покоя, пока я не посмотрел на них через свой синий кулон.

— И что же ты увидел? — она внимательно слушала, завороженная тайной, которая сейчас вот-вот должна была открыться.

— Я увидел, что некоторые из них были практически белыми, — договорил он и гордо посмотрел на нее. — Я попросил твою мать, чтобы она развешивала рисунки слой за слоем, поверх старых — новые. И с каждым разом моя дочь делала все большие успехи в стремлении к совершенству-белому цвету. Но тебе всегда не хватало синего.

— Безразличия…

Он кивнул.

— Я конечно не мог и мысли допустить о том, что моя дочь станет Мастером- это не женское ремесло. Однако твой дар мог передаться твоим детям, и я ждал внука, которому, как я думал, суждено было стать великим мастером, ведь твой дар должен был передаться ему, — его голос погрустнел. — Но ты сама решила все. И теперь у тебя в глазах чернота, и надо что-то с этим делать.

— Как только я сложу полотно, она исчезнет?

— Как только ты сложишь его правильно, — поправил он ее.

— Побелевшие полотна! — догадалась она.

— Да, — ответил он. — Если ты все правильно сделаешь, то полотно побелеет, судьба будет готова и уже не изменится.

— Я сегодня видела несколько побелевших полотен, а остальные? Те, которые не побелели?

— Остальные могут меняться самопроизвольно, — проворчал Мастер, вспомнив, сколько же раз за последнее время ему приходилось восстанавливать судьбы на том уровне, которым он занимался…

16

Что бы ни происходило в огромном мире, какими бы ни были разными люди, каждый из них, просыпаясь утром, непременно устремляет взгляд в окно. Прежде чем на него свалятся заботы, воспоминания дня прошлого, человек должен увидеть наступивший день, чтобы осознать себя его частью. Солнечный ли он, или пасмурный, ветреный, или же тихий, его всенепременно нужно прочувствовать, прежде чем начать проживать.

Генрих проснулся от шума дождя и завывания ветра в каминной трубе и взглянул на наступивший день. За окном шел дождь, его капли стучали по карнизам, по крыше, ветер давил на оконные стекла, веселился в каминной трубе, завывал и ухал, подобно птице.

Это утро он не раз уже видел в своей жизни. Много раз! И если в детстве такая утренняя погода пробуждала желание подольше не вылезать из-под теплого одеяла, временами погружаясь в сладкую дремоту, то с годами Генриху все чаще хотелось, увидев дождь за окном, быстрее встать с кровати и выйти на улицу, чтобы почувствовать теплые капли на лице, вдохнуть свежесть листвы, окропленной дождем… Все повторялось. Такое утро было в каждом году.

— Ни единого шанса, черт побери, ни единого шанса, что когда-то все будет по-другому, — подумал молодой человек, усмехнувшись.

День был серым. Будто кто-то смешал добро и зло, светлое и темное в небесных красках. Генрих был влюблен в серые дни, они казались ему естественными и правдивыми. В такие дни наверняка правды говорилось больше, чем лжи, ведь дождь многое смывает, а значит, серые дни должны любить правдолюбы. Но по своей сути серый день должен устраивать каждого. Кто-то, поняв, что, несмотря на дождь и серость, у него все хорошо, осознает силу своего духа, и это хоть на миг делает его счастливее. Другой же в сером дне обязательно найдет собеседника, с которым сможет погрустить вместе.

Так вот, значит, каким должен быть этот день: день, когда начнется для Генриха новая глава жизни, день, когда солдат, прошедший не одну битву, добровольно сложит оружие, осознав, что бессилен перед духовным противником и, к своему удивлению, сделает это с радостью. День, когда он позволит розовой пелене захватить его всего без остатка.

Генрих не любил шумные балы, он шел на них скрепя сердце и начинал чувствовать себя в своей тарелке только после определенной дозы выпитого спиртного- вот тогда он был галантен и вежлив, улыбчив и весел… Тогда он был таким, каким его хотели видеть там. Но сегодняшний бал должен был быть особенным.

Вечером все еще шел дождь. Судьба усмехнулась и поменяла солнце, теплый ветер и чистую одежду на дождь, сырость и мокрые ботфорты.

Около праздничного дома слышалась музыка, в больших окнах первого этажа были видны танцующие пары. Зрелище было необыкновенно красивым. Мужчины представляли собой саму галантность, женщины дарили улыбки, слуги успевали подносить угощения, музыканты играли музыку гениальных авторов. Все было идеально.

Когда Генрих зашел в дом, он и не догадывался, что его прибытия ждут двое: ОНА- со страхом, и ОН- с нетерпением.

— Почему так поздно? — Лувиньи сразу же заметил друга.

— Не было желания ехать сюда, честное слово. Почему приехал, не знаю… Подумал, что должен. Скорее всего, ненадолго, нет настроения, чтобы развлекаться.

— Как это, ненадолго? Ты же обещал помочь мне справиться с замужеством Элизабет! Я уже многое сделал, — Лувиньи потер ладони, — представил ее троим вероятным женихам, сейчас она с четвертым.

— Где?

— В комнате Марго.

— Марго здесь… Они там только вдвоем?

— А что тут такого?

— Ты пьян? Как можно было оставить молодую девушку один на один с незнакомым для нее мужчиной?!

— Генрих, не злись. Может, ты и прав… Пойдем, я вас познакомлю. Хотя я рассказал много хорошего о тебе, дружище, ну… ты знаешь. Рассказал, что если у меня не хватит духу выдать ее замуж, то у тебя хватит точно, — Лувиньи рассмеялся.

— Благодаря тебе она теперь будет меня бояться.

— Ну и чего в этом такого. Пусть боится.

— Я… не рассказал тебе кое-что. Кое-что, что может помешать выполнить данное тебе обещание. Дай мне немного времени, чтобы поговорить с ней, хорошо? А сам постарайся хоть немного протрезветь.

Чуть погодя, миновав танцующие пары, Генрих поднялся по лестнице и, подходя к знакомой комнате, столкнулся с выходившим из нее кавалером, потирающим щеку, наверняка после пощечины. Проводив его взглядом, он отворил дверь.

И улыбнулся, ясно услышав звук открывающегося замка, которого не было. Воображаемые ключи на воображаемой связке исполнили свою миссию и теперь были повешены на воображаемый гвоздь. Дверь открылась.

17

— Будь готова к тому, что совсем скоро ты будешь работать на новом месте.

У отца с дочерью выдалась совместная свободная минута, и сейчас они общались, прогуливаясь по длинным коридорам.

— В другом месте?

— Да. Я же временно тебя оградил от общей работы. Не хотел, чтобы ты чувствовала себя неуютно среди мастеров. Теперь же, когда ты многое умеешь, пора возвращать полотно на его место. Теперь ты будешь работать уже у него в гостях, — он улыбнулся, — Не бойся, тебе будет полезно понаблюдать за работой других мастеров и поучиться у них.

— А где будешь ты? Ты будешь меня навещать? Я ведь без тебя даже дорогу домой не найду.

— Я всегда буду рядом. У нас с тобой своя волна, забыла?

Внезапно она поняла, для чего нужны заморочки в общении мастеров. Конечно же, в таком огромном пространстве, среди бесконечных коридоров и комнат сложно найти друг друга, а когда ты на одной волне, то все гораздо проще.

— Я хотела бы навестить маму и братьев. Ты сам давно был там?

— В последний раз вместе с тобой. Я думаю, что можно устроить вам встречу. Но не рассказывай никому про то, что ты видишь в судьбе.

— Даже маме?

— Ей будет легче, если она будет знать, что у тебя все хорошо, и только это. Без подробностей. Мастера не выносят свои тайны за пределы мастерских.

Не рассказывать матери о том, что она собирает судьбу, радуется удачам человека-носителя, переживает его неудачи вместе с ним, чувствует, пускай и отдаленную частичку испытываемой им любви… Это же невозможно!

Но ради ласковых маминых рук и улыбки можно и потерпеть.

— Что меня ждет на новом месте?

— Большой зал, заполненный полотнами, мастера, снующие туда-сюда, Хранитель… ты помнишь Хранителя?

— Да, — она рассмеялась, — неужели ты думал, что я могу его забыть?

— Теперь будешь видеть чаще. У тебя появятся новые знакомые Мастера. И это очень важно в существовании каждого Мастера. Ты словно перейдешь на новый этап…, -он улыбнулся своим мыслям, — и будь осторожнее с танцами, не все тебя поймут.

18

Войдя в комнату, Генрих увидел, как хрупкое, перепуганное создание в красивом платье, выгодно подчеркивающем фигуру, металось по комнате в поиске средства самообороны, видимо, на тот случай, если нежелательный жених вновь позволит себе лишнего.

«Лувиньи постарался, надо отдать ему должное. Наверняка выложил круглую сумму за ее наряд, чтобы она смогла свести с ума своими прелестями многих», — подумал он, с улыбкой наблюдая за действиями Элизабет, -Ну, здравствуй, любовь моя».

Его смешил сам факт того, что она выбирает совсем не то. Подсвечник? Ей, пожалуй, под силу поднять его, но занести для удара сил точно не хватит. Бутылка вина? Снова неподходящий вариант- ей можно обезвредить противника, разбив ее о его голову, только если он ниже вас ростом и стоит к вам спиной. …Кочерга для каминных поленьев? Серьезно? По ее растерянности он понял, что она и сама сомневается в своем выборе. …Умница, правильно… Ее взгляд привлекло настенное панно над камином, на котором висели шпаги, но Генрих не дал ей возможность добраться до них.

Он закрыл дверь, та тихонько скрипнула, что перепугало обладательницу кочерги.

— Вы?!

Видимо, из-за того, что он уставился на нее с нескрываемым любопытством и не собирался отводить взгляда или заводить разговор, она решила взять инициативу на себя.

— Итак, значит вы тоже один из тех, кто хочет стать моим мужем?

Генрих подошел к ней и протянул руку ладонью вверх затем, чтобы в ответ она подала свою, для поцелуя. И она, задумавшись на секунду, это сделала, хотя рука, сжимающая кочергу, напряглась.

— Как ни странно, но я здесь не за этим.

— Зачем же?

Он улыбнулся:

— Я пришел на звук пощечины.

Щеки Элизабет вмиг покрылись румянцем.

— Мне наказать его? — продолжил Генрих. — Что он позволил себе?

В ее глазах проснулось любопытство и благодарность:

— Вы всегда заступаетесь за незнакомых женщин?

— Нет, не за всех, только за тех, за кого считаю нужным. За вас — с удовольствием!

— Почему?

Он пожал плечами:

— Вероятно, хочу этого. С самого нашего первого дня знакомства. А теперь, когда вижу, что вы буквально загнаны в угол, хоть я и не знаю в чем дело, тем более.

— Меня хотят выдать замуж, — она положила кочергу на место, вероятно, решив, что Генрих не опасен.

— А вы же не хотите, я прав?

— Да.

— Ваша история стара, как мир, — он улыбнулся.

— Разве?

Он кивнул:

— Да.

— Вы знаете моего кузена Лувиньи де Граммона?

— Я… знаком с ним.

— А с его другом, Генрихом де Бурье, вы знакомы?

— Немного, — улыбнулся он, услышав свое имя.

— Что вы знаете о де Бурье? Только говорите быстрее, он должен прийти с минуты на минуту.

Генрих хотел представиться, но желание получить ответ на свои вопросы пересилило. В конце-то концов, он может рассказать ей всю правду и позже. Никогда не поздно будет назвать свое имя, а сейчас, пока в ее глазах теплится надежда, делать этого ему не хотелось.

— Почему вы спрашиваете об этом меня? Я самый неподходящий ответчик. — ответил он вопросом на ее вопрос. — Если я скажу, что он — подлец, вы мне поверите? Или если я скажу, что он — хороший человек, тоже поверите? Во что бы вы хотели поверить больше? Вы и меня-то не знаете совсем.

Она на секунду задумалась, и потом выпалила как на духу:

— Вы единственный человек, который мне помог когда-то и я вам доверяю… Вот Генрих де Бурье- это действительно тот человек, против наказания которого я ничего не имею против! И буду благодарна, если вы покараете его.

— Он уже наказан, — сказал Генрих, подразумевая под своими словами то, что по всей видимости ему уже не удастся произвести на нее должное впечатление.

— Вы убили его?! — прошептала она, но тут же смутилась и добавила. — Пожалуйста, скажите мне, что он не придет никогда, что вы снова мне поможете и избавите меня от него. Пожалуйста, будьте моим добрым ангелом! Пожалуйста, помогите мне с ним справиться!

Генрих от удивления присвистнул. Да каким ангелом он может быть, если руки его по локоть в крови! И вообще, почему ангел в ее представлении должен убить людей, которых она ненавидит… Простила обидчиков на улице в день их первой встречи, а теперь жаждет крови человека, которого не знает!

Его крови, черт побери!

— А почему вы так ненавидите де Бурье? Судя по всему, вы с ним даже не знакомы.

— Он оскорбил меня!

— Вот как? Чем же?

— Во-первых, он обещал Лувиньи, что найдет мне мужа! Как будто он мой отец, и вправе решать мою судьбу! Лувиньи я бы еще смогла просить не делать этого, но как мне быть с человеком, которого я совсем не знаю? Как будто я какая-то вещь, которой нужно найти пару. Просто как одной туфле подобрать подобную! Он не знает, как я выгляжу, что я за человек…

— Возможно, он наслышан о вас немного больше, чем вы о нём… и надеется получить пару сюрпризов.

— Вот как? Что ж, он их получит!

Он тихо рассмеялся: столько лет прошло с их первой встречи, а она все еще напоминала ему сейчас девчонку, заблудившуюся в лесу. С той лишь разницей, что теперь она не блуждала по лесу в поисках выхода из него, теперь все было гораздо серьезнее: взяв в руки огромную ветку, она старалась распугать волков, разевающих на нее свои пасти. В каждом возрасте есть свои страхи.

«В какие же непролазные дебри ты снова забрела, Элизабет? И как мне помочь тебе?» — подумал он, но вслух сказал лишь:

— А во-вторых? Вторая часть нанесенного вам оскорбления, милое создание?

— Я весь день его жду, а он так до сих пор и не явился.

— А если он не знал, что встретит вас сегодня?

— Вряд ли. Лувиньи наверняка сообщил ему об этом.

— Да уж, должен был сообщить. — Он подошел к столику, налил в два бокала шампанского и поднес один собеседнице.

— Возьмите, это поможет вам успокоиться.

— Но ведь я никогда…

— Попробуйте, — он выпил свой бокал залпом и сейчас наблюдал за ней с улыбкой.

Она отхлебнула немного и зажмурилась, видимо, чувствуя, как шампанское обожгло горло и разливается теплом в груди.

— Расскажите мне о нем. — попросила она Генриха.

— Поверьте, мне очень трудно судить его, но я попробую. Что именно вас интересует?

— Он молод?

— Да, ему чуть больше тридцати.

Эльза встряхнула черными кудрями и ее серьги, украшающие милые ушки, запутались в них.

— Разве в таком возрасте можно быть таким беспощадным в любовных вопросах? Он сам- то женат?

— Нет, — Генрих усмехнулся, поняв, что хочет подойти к ней и поправить ее прическу, прекрасно осознавая, что на это его толкает розовая пелена, именно она подсказывает ему предлоги, чтобы подойти к ней поближе и дотронуться до нее.

— Как вы сами относитесь к нему? — прозвучал следующий вопрос.

— Иногда я его понимаю.

Наступило молчание, это молчание он узнал: оно всегда наступает перед тем, как будут заданы главные вопросы и прозвучат ответы на них, задающие тон последующему общению. Это молчание нельзя не узнать, потому что у него особый цвет.

— Почему вы здесь, рядом со мной, ведь внизу идет веселье, а вы для этого сюда и приехали, чтобы веселиться.

— Что-то мне подсказывает, что мое место рядом с вами, -ответил он так, как будто ждал этого вопроса. -Сейчас я, может быть, скажу большую глупость, очень многие правдивые вещи глупы по сути. Я не хочу отпускать вас от себя дальше, чем на пару шагов. Что-то должно произойти еще с нами, обязательно произойдет. И хочу вам сказать еще одну вещь: нет человека на свете более преданного вам, и я готов доказать это. Завтра я уезжаю из города и мог бы увезти вас туда, куда пожелаете. Обещайте, что подумаете над моим предложением.

— Обещаю… Обещайте мне тоже кое-что.

— Что же?

— Что вы не пустите больше никого в эту комнату. Ни де Бурье, ни кого бы то ни было. Я устала.

— Обещаю. Не спущу глаз с этой комнаты.

Он дышал розовой пеленой, он чувствовал ее терпкий запах шалфея, он ощущал ее уже не только в своих легких, но и в своем сердце, над которым она установила свою власть и теперь упивалась ею- захочет и сожмет его так, словно желая выжать из него всю кровь без остатка, отпустит, и оно расслабится, забьется вновь, толкая горячую кровь, с примесью розового, по венам. Стараясь завладеть новым телом, словно вирус, словно болезнь, пелена одаривала мозг красивыми картинками из будущего, обещая вечное блаженство.

— Вы ведь даже не знаете моего имени, — прошептала девушка чуть слышно.

— Так скажите, как ваше имя?

— Элизабет.

— Такое длинное имя, для вас такой маленькой, — сказал он те же слова, что и много лет назад.

Но она не придала им значения, она не узнала Генриха.

19

Мастер вошел в жилище Хранителя, гонимый внезапно возникшей догадкой. Он теперь не мог заниматься полотнами. А для Мастера нет ничего хуже и опаснее, чем невозможность творить, всегда должен быть хоть отголосок надежды на то, что придет вдохновение.

Хранитель сначала обрадовался нежданному гостю, как он думал, пришедшему разбавить его одиночество, но, увидев гнев в глазах Мастера, понял, что ошибся.

— Чью судьбу разбила моя дочь?

— Я не могу ответить.

— Он же не простой человек, верно? Ответь!

— Ты не должен задавать мне подобные вопросы. Просто будь уверен, что все случилось так, как и должно было случиться. Так было написано в моей книге, так и произошло.

— Как я был слеп! — Мастер рассмеялся. — Конечно же! Судьба не должна была находиться там, где она находилась, когда Энж ее разбила! Это было сделано специально! Ее специально поставили, как ловушку, и Энж угодила в нее! Кто он?

— Опомнись, ты носишь безразличие, не должен вести себя так. Иначе, не избежишь наказания.

— Он- Мастер? Она разбила человеческую судьбу, данную для Мастера?

— Да.

— Носителем какого чувства он был?

Хранитель медлил с ответом.

— Отвечай же!

— Я не вправе рассказывать тебе.

— Я сам скоро узнаю все… Ответь хотя бы на следующий вопрос — полотно уже было достроено, почему вдруг понадобилось разбивать его снова?

— Оно было построено неправильно. Уходи. Возвращайся к работе.

Мастер вышел, хлопнув дверью. Вот он- первый звонок. История повторяется.

— Все вновь происходит так, как ты говорила. — обратился Хранитель к книге, — сколько же в тебе мудрости!

Как долго он был Хранителем? Ему и хотелось знать это и не хотелось. Он обожал книгу, он поклонялся ей, словно любимой женщине, словно своему собственному божеству, а она была капризна, словно ребенок, порой не хотела открывать нужные страницы, выделять в контексте нужные слова…

Как сначала она была тяжела для него! Невыносимо тяжела! И тихий звук вздрагивающих страниц в такт каждого его слова сначала раздражал, но потом стал необходим…

Хранитель положил книгу на стол, невольно залюбовался ей, провел ладонями по обложке, аккуратно провел по переплету, очертил каждую золоченую букву в ее названии, проверил наличие всех закладок и успокоился.

20

Оставшись наедине с собой в комнате Марго, Элизабет пила обжигающий горло кофе и думала… Уехать отсюда, не говоря ни слова никому, это же… просто бегство. А почему бы и нет? До приезда в этот странный город, она была счастлива. В Душе Элизабет всколыхнулось что-то детское.

Самую сильную боль способны причинить только самые близкие люди. Те, от которых не ожидаешь удара и без малейших колебаний открываешь им ворота своей крепости. Одно лишь слово близкого человека — и все разрушается, одно лишь слово- и все возрождается вновь.

Элизабет не держала злости на Марго и Лувиньи, понимала, что они стараются для нее же самой, но принять эту помощь означало бы предать Чартера. Предать его улыбку, голос, предать их любовь…

Горячий напиток возвращал ей силы, доносящийся из открытого окна шум дождя успокаивал и манил. Поддавшись на его уговоры, она вышла на балкон. Свежий ветер ударил в лицо, теплой волной прошелся по волосам, заставил чуть затрепетать подол платья. Глядя на сад, она почувствовала себя гораздо лучше. Ей казалось, будто неведомая сила подняла ее высоко над землей, высоко над проблемами, свалившимися на ее несчастную голову в последние дни-ведь отсюда они казались маленькими и ничтожными. Капли дождя на лице освежили и заставили улыбнуться. Девушка протянула руки навстречу каплям, и они послушно собрались прохладной влагой в ее ладонях.

Внезапно что-то упало ей под ноги, совсем близко. Белая роза. Подняв глаза, Элизабет увидела на балконе, этажом выше, Генриха, посылавшего ей воздушные поцелуи. Судя по мокрым прядям его волос, ниспадающих на лоб, и наполовину мокрой рубашке, он стоял там довольно давно.

Элизабет рассмеялась и присела в реверансе.

Он же приложил руки к сердцу и поклонился. Слов было не нужно.

Их ребячество увидела бы Маргарет, зайди она в комнату минутой пораньше.

— Эльза! Ты же вся промокнешь! — белокурая женщина запричитала с порога, — Заходи в дом. Ну, что за вид! Заходи в дом! — она была непреклонна и, взяв девушку за локоть, завела в комнату.

Двери балкона тотчас были закрыты, занавески зашторены.

— В каком виде ты появишься перед гостями! Что скажут вокруг, страшно подумать, я же тебя еще никому не представила!

— Простите, — Элизабет отошла от рассерженной женщины и подошла к зеркалу.

И почему Марго так злилась, ведь все было по-прежнему: шикарное платье, прическа. Немного следов от дождя на подоле и рукавах, но это ненадолго… Она увидела улыбку на своем лице и поняла, почему. Не очень-то вежливо улыбаться в ответ на ругань.

Элизабет поднесла розу к лицу и та одарила ее волшебным ароматом своих белых лепестков.

«Интересно, он все еще там или уже ушел? — подумалось ей, — Этот странный… незнакомец. Наверное, невежливо было не спросить его имени тогда».