Бесплатный фрагмент - Вокзал «Техас — Луизиана»

Пролог

Штат Техас, Льюисвилл, 1975 год

В кромешной темноте раздавалось тихое подвывание женщины, от звука которого у любого кровь застыла бы в жилах. Едкие слёзы, не переставая, текли по её лицу. Они смешивались с грязью, и от этого кожу жгло огнём, а боль в сердце не казалась такой уж сильной.

Женщина в ажурном платье шла прихрамывая по тёмной улице одного маленького городка. На улице светил один-единственный фонарь. Сейчас он освещал ей дорогу, и шла она к нему, как к путеводной звезде идут моряки, заблудившиеся в океане. В руках молодая женщина держала свёрток, который тихо пищал от холода и, возможно, от голода. Она прижимала эту драгоценную ношу к сердцу, и ей страшно было подумать, что через несколько минут тепло, исходившее от свёртка, перестанет согревать её замёрзшие руки, а сердце разобьётся от боли и отчаяния. Лилия не хотела об этом думать, потому что всё, что она делала, было во благо не ей, но её детям.

«Рано или поздно, но он найдёт меня и убьёт. Мне нужно спрятаться. Боже, как же страшно! Неужели это происходит со мной? Да нет! Это жуткий сон какой-то. Не может такого быть, чтобы он нашёл меня. Я спрячусь, уеду из этого места туда, где меня никто не знает. Но Патрика же убили, значит, и меня тоже, возможно. Нужно исчезнуть! А как же дети? Мои бедные, ни в чём не повинные малыши! Они не сделали никому ничего плохого, их-то за что? За что?! Так, тише, успокойся, прошу тебя, возьми себя в руки, если ты поддашься панике, нам — конец!» — мысли не давали Лилии покоя, и поэтому голова её готова была взорваться от количества вопросов и ненайденных ответов.

Могла ли она подумать ещё несколько лет назад, что произойдут эти страшные события, которые перевернут её жизнь с ног на голову? Что она с мужем переедет в этот городок, который станет для них последним пристанищем. Что мужа убьют, замаскировав убийство под несчастный случай. Что за ней будут охотиться как на зверя, которого рано или поздно загонят в угол и, возможно, поймают. А её дети станут ещё одной мишенью, которую необходимо будет уничтожить, потому что дети вырастают и мстят за своих родителей. Но она не позволит этому произойти. Только не с её детьми! Она всё сделает, чтобы малыши выжили в этой войне. Она убьёт любого, кто посягнёт на их жизнь. А сейчас детей нужно просто спасти, а для этого — спрятать так, чтобы ни одна душа в мире не знала, где они находятся.

Свет луны рассеял тьму, и Лилия увидела церковь. Эта божья обитель располагалась среди деревьев, будто спрятавшись от чужих глаз. В церкви всегда находили приют обездоленные и отчаявшиеся люди, а дети-сироты сюда попадали и того чаще. Где ещё найти такое место, в котором согреют теплом и душевностью маленьких крошек? Только там, где Бог находится на расстоянии вытянутой руки и согревает своей безграничной любовью.

Лилия подошла к дверям старой, но действующей церкви. Эти своды за год стали ей настолько родными и близкими, что она не боялась отдавать детей в лоно этой обители. Женщину пугало лишь одно: она больше никогда не посмотрит на своих чад. Не научит ходить и говорить. Не увидит первые шаги и первые синяки на теле. Не пожалеет и не прижмёт к себе, когда слёзы будут катиться из глаз. Не утешит и тогда, когда первая любовь окажется невзаимной. Ничего этого ей не пережить и не увидеть. От этих мыслей сердце так защемило, что оно готово было разорваться от боли. Слёзы снова заструились по проторённым дорожкам, падая на одеяльце её малюток и оставляя на нём разводы.

Лилия положила маленький свёрток на порог церкви, а рядом — книгу в твёрдом переплёте. Женщина открыла её на той странице, где лежала смятая записка, на небольшом листке со следами слёз ровным почерком были написаны несколько строк. Размытые буквы превращались в слова и предложения. Читалось это с трудом, но становилось понятно, что человек, писавший письмо, не мог иначе передать свою мысль. Боль этого человека передавалась через слова и проникала прямо в сердце. Ещё раз мельком перечитав записку, Лилия скорее угадывала, чем прочитывала слова, которые писала впопыхах в больнице, из которой только что сбежала со своими рождёнными детьми.

Лилия в последний раз поцеловала крошек. Их мягкие щёчки ещё пахли молоком и её телом. Она посмотрела на них, таких маленьких и беззащитных, и повесила на них золотую цепочку с крестиком. «Да защитит вас Господь, сыночки мои!» Один ребёнок открыл глазки, как будто почувствовал, что на него смотрят. Затем пристально взглянул на мать — словно запоминал её лицо, понимая, что больше никогда не увидит эти прекрасные серые глаза, обрамлённые мелкими морщинками.

Удаляясь от церкви как можно быстрее, женщина ещё раз оглянулась посмотреть на порожек. Там на каменной ступеньке лежали её сыновья. И там она навсегда оставила своё сердце…

Глава 1. На грани

Штат Луизиана, Новый Орлеан, 2003 год

Марк бежал по цветущему лугу, наслаждаясь ароматами распустившихся за утро цветов. Они легко касались лица и оставляли жёлтую пыльцу на ресницах, губах и щеках. Детский смех разливался звонким эхом, а он всё бежал, и счастью не было предела. Даже когда падал, запутавшись в густой траве, не плакал, а поднимался, и улыбка снова появлялась на его личике. Ребёнок бежал за мамой, которая звала его, но удалялась всё дальше и дальше…

— Мама, мама, постой! — кричал Марк что есть силы и старался бежать ещё быстрее.

— Я здесь! Беги ко мне, малыш, — отзывалась приятным голосом женщина с серыми глазами.

— Где ты, мама? Я тебя не вижу! — Марк вертел кудрявой головкой вправо и влево, пытаясь понять, где же его мама, а слёзы предательски наворачивались на его карие глаза.

— Иди ко мне…

Резко проснувшись, Марк открыл глаза и приподнялся, затем облокотился на подушку, стараясь дышать как можно ровнее. Руки были холодные и мокрые, как и всё тело. Переведя дух и поймав ровный ритм сердца, мужчина обернулся и увидел рядом с собой полуголую женщину, которая мирно спала, не подозревая о страхах любовника.

«Нужно вспомнить ее имя, хотя...», — мысль промелькнула и так же быстро исчезла из его воспалённого сознания. Тяжело вздохнув, он постарался отойти от навязчивого сна, но женщина, звавшая за собой, никак не хотела его оставлять. Марк посмотрел на часы, висевшие на стене, и понял, что мог бы ещё поспать добрую пару часов.

«Ещё слишком рано, но уснуть больше точно не смогу… Этот сон моё проклятие. Женщина, которую вижу во сне, может быть моей матерью. Но если я никогда не видел и не знал её, как понять, что это она? У меня нет ни одной фотографии, ни единого воспоминания о матери. Что она делает в моих снах? Почему приходит ко мне и зовёт за собой? Может, она хочет мне что-то сказать или показать? Как узнать эту тайну?

Одни вопросы, а ответов, как всегда, нет. А может, это всего лишь сновидения без тайного смысла? Просто сны. Всем людям они снятся, и необязательно их разгадывать. Нужно поговорить с братом о природе моих снов. Почему она мне снится, а Твену — никогда?»

Марк всегда был тенью своего брата. Хотел быть на него похожим во всём. Мечтал рисовать, как он, чувствовать жизнь и восхищаться ею. Совершать безумные поступки, от которых сносило бы крышу. Жить каждый день, словно он последний. Любить и ненавидеть людей, полагаясь на сердце, а не на разум.

Марк ничего этого не умел, не знал. Он был скуп на эмоции, холоден с людьми и презирал весь мир за то, каким он стал. Но как измениться? Как стать таким же, как брат? Как научиться любить людей, к которым он относится с пренебрежением? Он не знал. Но очень этого хотел.

Лениво поднявшись с постели и сбросив одеяло на пол, обнажённый мужчина не очень уверенной походкой поплёлся в душ. Голова кружилась, подташнивало, как при тяжёлом похмелье. Держась за стену, он направился подальше от постели, в которой лежала совершенно чужая женщина. Он ненавидел её уже за то, что она занимала его пространство и распространяла вокруг свои женские флюиды. Сейчас ему нужно было остаться наедине со своими мыслями и снами. Необходимо было разобраться во всей чепухе, которая происходит с ним последние несколько лет.

Холодный душ приносил облегчение разгорячённому телу и воспалённому странными снами мозгу. Мыльная пена смывала налёт претенциозности и равнодушия к окружающему миру. Миру, который он не воспринимал серьёзно, миру, который отнял у него отца и мать в детстве, оставив его с братом круглыми сиротами. Они были детьми, пытавшимися выжить для того, чтобы в итоге возненавидеть людей, которые улыбаются всем подряд и думают, что они счастливы в неведении.

Марк ничего не знал о своей матери и причинах, которые заставили её оставить его и брата, как только они родились. Почему их отдали на воспитание в семью таких людей, которые ненавидели детей и всячески их угнетали? Почему им никто так и не сказал, где похоронен отец и почему это такая тайна? И как во всём этом разобраться, пока не стало слишком поздно?

Выйдя из душа другим человеком, с прочистившимися мозгами, как после ударной порции густого эспрессо, он оглядел квартиру в поисках более или менее чистой одежды. Найдя синие джинсы, Марк натянул их на ещё мокрые ноги, надел белую футболку и чёрный пиджак, взял сигареты и вышел из дома, чтобы прогуляться и окончательно проснуться. Закрывая дверь квартиры, он надеялся, что, вернувшись, обнаружит её пустой. Благо брать там было нечего, да и найти эту дамочку не составило бы труда — они все обитают в одном месте, обычно не меняя дислокации.

За недолгую сексуальную жизнь, серьёзных отношений у Марка так и не возникло. Ни к кому не было особой привязанности, нежных чувств или осознания того, что необходимо создать семью со всеми вытекающими из этого последствиями. Детей он не любил и старался обходить стороной, чтобы не причинить случайно вреда. Он считал, что дети — это воплощение недоразвитого зла: если в нужный момент не искоренить его, вырастают ублюдки и педофилы.

Он это понял ещё в детстве, когда рос в приёмной семье. Дети видели зло во всём, что их окружало. В каждом движении приёмного отца, который бил за любой проступок, за случайно пророненное слово, сказанное не вовремя, за каждый взгляд, в котором читалось презрение и жажда мести. Уилл ненавидел детей и избивал некоторых до полусмерти только за то, что они не слушались и часто убегали из дома.

Штат Техас, Льюисвилл, 1985 год

…Однажды после очередного избиения приёмным отцом они с братом решили сбежать из этого приюта ада, так как еще одной порки просто не пережили бы. Раны на спине были свежие, некоторые ещё кровоточили, оставляя багровые следы на рубашке.

— Я когда-нибудь убью эту сволочь! — Марк плакал навзрыд от боли и бессилия, его пальцы сжимались в маленькие кулачки и разбивали воздух.

— Марк, не плачь, всё пройдёт, — успокаивал брат. — Рано или поздно мы отомстим, а пока слишком малы для этого. Если придумаем что-то против него, он раздавит нас, как букашек.

Брат Твен обрабатывал ему раны на спине настойкой из алоэ и тысячелистника. Промывал лекарственным составом и дул на порезы, Марк вздрагивал и морщился от боли. На целом свете они были одни друг у друга, и помощи ждать было неоткуда.

— Может, пойдём и расскажем всё полиции? Они должны нам помочь! — взмолился Марк, одёргивая рубашку.

— Старшие ребята уже ходили в полицию и жаловались на отца, но их даже слушать не стали. Надо придумать что-то другое, что-то похитрее. Придумал! Мы разработаем план мести. Но после этого нужно будет уехать из города, иначе нас отправят в другую семью или посадят в тюрьму.

— Мы же ещё маленькие, а маленьких в тюрьму не сажают, я слышал это от старших ребят.

— Нам это с рук не сойдёт. Если план не сработает, отец просто убьёт нас и закопает в саду вон под тем деревом, и тогда нас уже никто не спасёт.

— Давай просто сбежим от этого кошмара, подальше отсюда!

— Как ты не понимаешь?! У него всё схвачено здесь. Когда он нас найдёт, то вернёт и так выпорет, что живого места не останется.

— Но подожди, Твен, ведь где-то нас ждёт наша мама. Я это точно знаю. Сегодня снова видел её во сне. Она была такая красивая, в белом ажурном платье. Я бежал за ней по лугу, а она всё звала и звала меня к себе.

— Мама умерла, запомни это! Сколько раз тебе можно повторять одно и то же! Ты что, забыл совсем, нам рассказывали об этом монашки в той церкви, где мы выросли? Мама бросила нас там и оставила книгу с запиской. Помнишь?

— Да, я помню всё, что рассказывали монашки. Про маму, что она оставила нас у дверей церкви, и про книгу, но я всё равно знаю, что мама жива. Я чувствую это — не зря же она приходит ко мне во снах.

Они услышали приближающиеся тяжёлые шаги и поняли, что это шёл к ним отец. Он снова был пьяный и наверняка злой. Такому лучше не попадаться на глаза, иначе всю душу вытрясет. Братья спрятались за конюшней, стараясь не шевелиться и не дышать. Видимо, у него на работе опять что-то случилось, раз напился, и теперь нужно было выместить на ком-то зло. А лучше всего у него получалось делать это на приёмышах: «Этих не жалко: если умрёт один, можно будет взять ещё парочку в приюте».

Связи у мужчины были налажены настолько, что он даже не старался думать, что кому-то причиняет боль и страдания. Свои люди у Уилла были везде: в местной полиции — когда кто-нибудь из ребятишек бежал туда нажаловаться на него, полицейские тотчас же возвращали его домой к «любящему отцу»; в больнице, где залечивали раны от его безжалостного кнута; в местной школе, где никто из учителей не обращал внимания на страдания и бледный, болезненный вид приёмных детей.

Весь городок сидел на крючке у Уилла, и поэтому никто даже пикнуть не смел о том, что творится в доме этого изверга. Его все боялись и уважали как местного мафиози. Всё это происходило по одной причине: через этого мужчину проходили крупные партии нелегального оружия, которые он поставлял всему штату по приемлемой цене. В то время, когда Америка вела войну с Ираком, Боснией и ещё парочкой стран, оружие было на вес золота, и вояки готовы были продать душу за него. Да что там говорить, Америка всегда с кем-то воевала, показывая себя военной супердержавой.

Поставки оружия были ценным грузом, поэтому никто не обращал внимания на детские жалобы и капризы отпрысков Уилла. Тем более дети вообще склонны всё преувеличивать и сочинять. А американцам как никогда было нужно оружие и боеприпасы, чтобы защитить себя и своих детей. И пусть лучше пострадает горстка этих никому не нужных голодранцев, зато Америка получит шанс выстоять в схватке супердержав!

Находясь в укромном закутке конюшни, братья держались за руки и старались не двигаться. Отец приближался к лошадям покачивающейся походкой, бормоча ругательства под нос.

— Скоты безмозглые, я вам покажу, как не слушать отца родного! Я их кормлю, одеваю, плачу за грёбаную учёбу, никому не нужную. Всё равно как были бестолочами, так и останутся. Сейчас вы у меня дождётесь, малолетки бесхребетные, я вам покажу, кто здесь хозяин!

Твен смотрел на брата и видел, как Марк начинает всхлипывать. Его нос покраснел, а из глаз уже готовились выступить первые слезинки, руки тряслись от страха. Надо было что-то срочно предпринимать, иначе отец обнаружит их тайное убежище.

— Успокойся, братишка, он не за нами пришёл. Не плачь, а то он нас отыщет и всыплет. Отец очень злой и может без разбора влепить обоим.

— Не могу ничего с собой поделать, — шептал Марк, стараясь побороть фобию. — Мне так страшно, и я уже чувствую боль, которую он собирается причинить. Давай убьём его сейчас, пожа-а-алуйста, — Марк взглянул в серые глаза брата и увидел решимость отомстить за его страхи и боль.

— Да, ты прав, сейчас самое время. Нужно действовать быстро, пока он не знает, что мы здесь. Оставайся тут: ты слишком напряжён и можешь напортачить.

Марк замотал лохматой головой:

— Нет, я пойду с тобой! Я тоже хочу стукнуть его, чтобы он упал и больше никогда — слышишь! — никогда не встал!

Твен усадил брата на корточки и прошептал в ухо:

— Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что я сильнее и сейчас мне не больно, как тебе. Твоя спина кричит и изнывает от страданий. Стоит упасть на землю или задеть спиной дверь, и она снова начнёт кровоточить. От такой боли ты можешь свалиться замертво. Я же за тебя переживаю, дурачок, успокойся. Ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.

— Моргнул — ты уже вернулся?

— Ну не так же быстро, братишка. Подожди немного, и я вернусь…

Глава 2. Братья

Штат Луизиана, Новый Орлеан, 2003 год

Вернувшись из психиатрической лечебницы наполовину сломленным человеком, Твен жил один в маленькой квартирке на окраине города. Приступы иногда возвращались, но не такие сильные, как до лечения. Раньше он не понимал, что делает, куда ходит, с кем разговаривает. Он совершал странные поступки, о которых потом не помнил. Несколько лет назад было совсем тяжко. Он часто пропадал на пару-тройку дней и не знал, как потом вновь оказывался дома.

Тогда брат и положил его в больницу, точнее, в психушку — так правильнее, и Твену поставили диагноз: шизофрения второй стадии.

— Твен — ши-и-зи-ик, давайте признаемся в этом, — произнёс он сам себе. За три года болезнь чуть поумерила свой пыл, и ему стало легче. — Теперь можно спокойно жить в нашем премилом обществе и чувствовать себя свободно, ведь у многих людей на Земле есть какое-то психическое расстройство. Просто они не знают об этом или знают, но никому не говорят, чтобы не расстраивать себя или родных. Ха-ха!

Твен стоял у окна и думал, что уже давно не писал картины. Он посмотрел на пальцы со всех сторон и понял, что соскучился по ощущениям, когда кисть становилась продолжением руки; по запаху краски, который проникает в мозг, заставляя нейроны медленно кружиться в вальсе; по учащённому сердцебиению, когда видишь завершённую картину в первый раз, словно только что родившегося ребёнка. Раньше он много писал — любил это занятие с самого детства. Первая настоящая картина, которую он написал, был портрет матери, пускай Твен никогда и не видел ее. Он рисовал, пытаясь воссоздать общую картину, запоминая лица чужих, посторонних людей. Когда портрет был закончен и он увидел незнакомое лицо, то долго плакал о потерянной маме и той любви, которую никогда не почувствует.

— Интересно, где сейчас эта картина? — задумчиво произнёс он. — Я не видел ее лет десять, после того как отдал брату. Надо спросить у Марка, может, он знает.

В этот момент в дверь квартиры позвонили, и он пошёл открывать, не зная, кто стоит по ту сторону. В любом случае кто бы это ни был, это новости, изменения в скучной, устоявшейся жизни. Открыв дверь Твен увидел свое отражение — брата-близнеца.

— Марк, я так давно тебя не видел, заходи. Дай обниму тебя!

Марк не стал сопротивляться, а, наоборот, потянулся к брату, чтобы обнять в ответ. Они не виделись несколько недель, и заметно было, что Твен скучал. Марк по нему тоже, но он не любил ездить к брату, потому что ему не нравились разговоры о прошлом, которые приводили к слезам Твена. Взгляды на жизнь у них были такие разные, а споры случались настолько горячие, что со стороны казалось, что ещё немного и будет драка. Но всё всегда заканчивалось примирением, смехом и поцелуями со стороны Твена.

— Я до твоего прихода размышлял, что давно не брал в руки краски и кисти. А ещё вспомнил, как в детстве нарисовал портрет мамы.

— Да, именно тогда твой талант художника как раз и проявился. Я помню тот портрет и те эмоции, которые возникли, когда я увидел маму впервые. Она была точно такой, какой была в моём сне. Но я давно не видел этот рисунок. Не знаю, где он может быть, наверное, потерялся…

— Я думаю, он не потерялся. Я думаю, мы его оставили.

— О чём ты говоришь? Где оставили?

— Да ты что, Марк, совсем ничего не помнишь? Я лежал в психушке, в которую ты меня запихнул, и то всё помню.

— Ну, не начинай, Твен, я запихнул тебя туда для твоего же блага. Твои приступы становились с каждым днём всё серьёзнее, ты перестал контролировать себя и свои действия. Я боялся, что ты однажды уйдёшь и больше не вернёшься.

— Да, хорошо. Я понял твои мотивы. Может, ты и прав, но ты не лежал там и не знаешь, как это!

— Да, не знаю. Может, просветишь меня? — начал выходить из себя Марк.

— Не нарывайся! Хоть ты и тренируешь спортсменов, дать тебе в нос я сумею! — крикнул Твен.

— Извини, брат, покипятился. День сегодня не задался с самого утра, — и тут Марк вспомнил, что в квартире оставил женщину, которую не хотел больше видеть.

— Так о чём это я говорил? Да… о портрете нашей матери. Так вот, я думаю, что мы оставили его в Льюисвилле, в Техасе, когда уезжали оттуда несколько лет назад.

— Не знаю, Твен, мне кажется, мы его брали с собой. Я помню, как положил рисунок в прикроватную тумбочку. А потом… не помню…

— Подожди, Марк, надо хорошенько подумать. Это, чёрт побери, важно! — Твен начал судорожно ходить по комнате, вцепившись себе в волосы.

— Успокойся, Твен, успокойся, прошу тебя, это же просто рисунок.

— Ты дурак? Это не рисунок, а портрет нашей матери, понимаешь ты это или нет? Фотографий её у нас нет, свидетелей, кто знал её, у нас нет. Где она — мы не знаем! Жива ли она — мы не знаем! Нашего отца убили в день нашего рождения, и кто убийца — мы не знаем! А ты просишь меня успокоиться?!

— Твен, братец, тише, тише… Откуда столько мыслей и как давно ты с ними живёшь?

— Достаточно! — Твен сел на диван и посмотрел на потолок. — Я начал размышлять об этом, когда лежал в больнице. Когда мне становилось легче и я не помышлял о самоубийстве, я думал обо всём. О нашем тяжёлом детстве, о матери, об убитом отце. И не понимал одного: почему до сих пор мы не знаем ответов на эти вопросы? Почему, Марк?

— Ну не знаю, я как-то не задавался этим вопросом. А чего тут разгадывать? Отец умер или его убили за что-то, может, в пьяной драке, я не знаю. Мать нас бросила, потому что решила, что не сможет одна воспитывать детей без мужа.

— Нет, тут что-то не то. Я тебе не рассказывал, но когда я однажды сбежал… Помнишь?

— Да, помню, ты бросил меня, как наша мать, когда мы только появились на свет.

— Ну, не преувеличивай. Меня не было-то, наверное, месяца два. Так вот, я жил тогда у старика Майкла, я ещё рассказывал про него. Очень умный старик и очень добрый. Он мне много чего наговорил тогда: и про мать нашу, и про отца, и про Уилла Брауна.

— Что рассказывал-то?

— Я сейчас уже не помню: столько лет прошло. Одно у меня тогда сложилось впечатление: что всё непросто там было. Я не придал значения этому, а надо было бы. А ты помнишь тот день, когда Красавчик отомстил за нас Уиллу?

— Конечно, помню, такое не забывается. Всё началось с того, что Уилл меня крепко побил, да и ты вернулся тогда только из больницы. После этого, кажется, у тебя начались приступы.

— Да, после этого…

Штат Техас, Льюисвилл, 1985 год

…Приступы Твена начались ещё в раннем детстве, наверное, после того мерзкого случая, когда он подрался с отцом. Подрался, ха-ха, это не то слово. Учитывая, что он был малявкой, а отец — огромным бугаем, борьбой это назвать было сложно. Одним ударом он укладывал мальчишку на землю: пять-четыре-три-два-один — нокаут! Он столько раз бил приёмыша по голове и по почкам, что писать кровью становилось обычным делом. Голова Твена напоминала футбольный мяч — одни шишки и гематомы, которые не успевали проходить, как нарастали новые, словно грибы после дождя. От сотрясений мозга начались непрекращающиеся головные боли. Затем кошмары, которые преследовали Твена каждую ночь. Только в его снах, в отличие от снов Марка, к нему приходила не мать, а пьяный Уилл с кнутом и бил его за просто так, потому что ему было весело. И всегда кричал одно и то же: «Ты мне не сын и никогда им не станешь, вбей это в свою маленькую пустую голову!» После этого Твен просыпался.

Несколько раз мальчик лежал в больнице, его подлечивали и отпускали к «любимому» папаше. Он просил врачей, умолял, чтобы они дали ещё один денек. Но никто даже слушать не хотел — его не оставляли в больнице, а отправляли домой долечиваться.

— У тебя там братик один, ждёт тебя. Без твоей защиты он долго не продержится, — говорила одна сердобольная медсестра. — Твоя мама не хотела бы, чтобы ты оставлял брата одного, вы друг у друга защита и поддержка. Вы половинки одного целого: когда одному плохо, то и другой страдает.

— Откуда вы знаете, что хотела бы моя мама? Её нет с нами! Она нас бросила, а значит, ей на нас наплевать!

— Я знала твою маму, когда она приехала в этот городок с твоим отцом, твоим настоящим отцом. Они были прекрасной любящей парой и очень хотели детей. Когда она носила вас в своём животике, она часто разговаривала с вами таким тихим, ласковым голосом. Бывало, сядет на скамеечку в парке, рукой поглаживает живот и песенки напевает. Она вас любила, это правда, а если и оставила вас, то не по своей воле, видимо, причина у неё была какая-то, веская и важная.

Твен, слушая медсестру, даже не заметил, как глаза предательски защипало и в горле возник такой ком, что проглатывай не проглатывай, не помогало. Он отвернулся к окну, чтобы медсестра не увидела слёз, и вытер их незаметно рукавом. Твен старался вообще никогда не плакать, он хоть и маленький ещё — всего-то десять лет, но уже мужчина. А тут взял и заплакал. Так горько вдруг на душе стало и тоскливо: «Мамочка, мамочка родная, как же я скучаю, забери меня отсюда, пожалуйста. Я больше не могу терпеть эту боль, эти страхи и кошмары».

На следующий день он вышел из больницы и твёрдо решил покончить со всем, что причиняло им с Марком боль. Для этого ему не нужна сила — достаточно было головы и мозгов, которых у него хватало с избытком.

Твен долго планировал, как наказать приёмного отца за издевательства над братом и другими детьми. Если никто не мог дать Уиллу отпор, он решил действовать по-своему. Терпеть всё это он больше не собирался! План был поистине гениален — оставалось воплотить его в жизнь…

И однажды этот случай представился.

Братья любили лошадей, которые были у них в конюшне. В любую свободную минуту они ходили туда и ухаживали за красавцами жеребцами и не менее красивыми кобылами. Чистили шерсть щёткой, мыли шампунем под душем, кормили овсом и морковкой, убирали навоз и ездили на них, когда разрешалось. Лошади были их единственными друзьями — животные их понимали и любили, и братья отвечали им тем же. И в том самом плане Твена один жеребец играл главную роль. Если бы лошадям давали «Оскар» за лучшие трюки, то Красавчик забрал бы эту премию, оставив всех далеко позади.

— Красавчик, ты же нам поможешь, правда? Без тебя мы никак не справимся, ты наш единственный друг и наше спасение, — Твен гладил гнедого коня по тёплой бархатной морде, а конь радостно подставлял большую голову в маленькие ладошки мальчика.

— На вот, возьми ещё одну морковку, ты их так любишь, а ещё любишь яблочки, правда? Завтра принесу их обязательно. Ты ведь нам поможешь, Красавчик? Как только он появится, тебе нужно будет сделать всё, как я тебя учил. А теперь мне пора уходить. До завтра, Красавчик, я люблю тебя, — Твен поцеловал коня в морду, на что тот отрицательно покачал головой, давая понять, что не любит все эти телячьи нежности, а вот морковку и яблочки — очень даже.

Всё произошло в один прекрасный день. Ну не совсем прекрасный, прекрасные дни в этой семье редко кто наблюдал, чаще всего дни были паршивые, а ночи — холодные и страшные.

В этот день Твен, как обычно, был в конюшне, ухаживал за лошадьми. Это единственное дело, которое он делал с удовольствием, любую свободную минуту проводил здесь. Ничего не смущало и не огорчало Твена: ни резкий запах лошадиной мочи, которая впитывалась в сено и которую нужно было убирать каждый день; ни громкое ржание, когда животные были радостны или недовольны; ни вспыльчивый характер, из-за которого лошади вставали на дыбы, если им что-то не нравилось. «Я мог бы этим заниматься всю жизнь — ухаживать за лошадьми и лечить их, объезжать молодых и диких коней, тренировать для соревнований», — от приятных мыслей о будущем его отвлёк окрик брата. Видимо, тот искал его.

— Я здесь, Марк, рядом с Красавчиком.

— Твен, Твен, отец идёт, опять пьяный и очень злой! — воскликнул запыхавшийся Марк, остановившись рядом с братом. — Что будем делать? Мне кажется, он ищет нас, — испуганно прошептал мальчик и посмотрел на брата с надеждой.

Твен схватил за руку брата и потащил в укромное место — закуток между стеной и последним стойлом, которое пустовало какое-то время. Лошадь, находившуюся там, продали недавно за хорошие деньги одному акционеру, и из-за этого Твен долгое время ходил хмурый и грустный. Если бы у него были деньги… эх… он бы выкупил лошадь и вернул домой, в стойло, где её ждали свежее сено, ароматный овёс и любовь братьев.

Месть никто не планировал сегодня, но упускать такой случай было бы просто преступлением. Поэтому они должны были воспользоваться этим шансом, несмотря ни на что. Присев на корточки, мальчики стали ждать, когда в конюшню войдёт Уилл. Напряжение росло с каждой секундой, передаваясь от одного брата к другому. Они были такие маленькие, но уже в ответе за жизнь друг друга. Ради родного отца, которого они потеряли, и матери, которая бросила их по своей воле или по принуждению, они должны были защитить свои жизни от мучителя.

Глянув на Марка, Твен встал и взял кожаный кнут, который висел на стене. И тут брат схватил его за руку и прошептал:

— Твен, не уходи, я боюсь сидеть тут один, мне страшно!

— Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что сейчас я сильнее тебя и у меня нет открытых ран на теле. Я же за тебя переживаю, дурачок, ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.

— Моргнул — ты уже вернулся?

— Ну не так же быстро, братишка! Подожди немного, и я вернусь. Всё, я пошёл, мне ещё нужно спрятаться за Красавчиком. — Твен встал, приблизился к стойлу Красавчика и запрыгнул к нему, пока не увидел Уилл.

— Привет, Красавчик, не бойся, это я. Поможешь мне, как мы договаривались? Я всё сделаю быстро и не больно, ты даже ничего не почувствуешь. Мне всего лишь нужна будет твоя реакция, а у тебя с ней всё в порядке, я-то знаю.

Жеребец посмотрел на него сверху вниз и махнул лохматой чёрной гривой. Похоже было на то, что он согласился. Оставалось узнать, так ли это на самом деле.

Твен услышал ругательства отца и напрягся. Сквозь отверстия в досках стойла он увидел, как нетвёрдой пьяной походкой Уилл приближается к Красавчику. Твен знал, зачем тот пришёл в конюшню: он видел несколько раз, как приёмный отец приходил сюда, будучи пьяным, и ругался на коней. Он бил их палками, но несильно, потому что лошади считались ценным товаром и некоторые в скором времени могут быть проданы. Уилл избивал аккуратно, не задевая ноги и брюхо, животные гневно ржали и вставали на дыбы, но отец был осторожен и никогда не подставлялся под тяжёлые копыта.

Когда Твен слышал испуганное ржание коней, то вбегал в конюшню и старался помешать Уиллу избивать лошадок. Он лупил кулачками по спине отца — да что сделается такому бугаю? Мужчина отталкивал его, и мальчишка падал на землю. Больше всего Уилл любил издеваться над Красавчиком, которому Твен отдавал всю любовь и добытую с таким трудом морковку. Почему Уилл так ненавидел этого жеребца? Наверное, потому что не хотел, чтобы мальчишка проводил здесь слишком много времени. А может, оттого, что никто и никогда не любил Уилла так, как эту глупую лошадь.

— Будь неладна эта вонючая тварь! Если бы не деньги, которые я могу выручить за неё, давно отдал бы на мясо, — Уилл стоял, покачиваясь у стойла Красавчика и пытаясь схватить лошадь за гриву, но жеребец крутил головой и не давался. После нескольких неудачных попыток Уилл начал искать кнут в конюшне, чтобы хорошенько всыпать неугодному коню. Он двинулся в сторону, но споткнулся о собственную ногу и упал, ударившись головой о землю.

— Будь проклята эта конюшня со всеми тварями, что здесь обитают, сожгу здесь всё к чертям! — кряхтя, он с трудом встал на четвереньки, а затем, уцепившись за стену, поднял своё грузное тело в вертикальное положение. Подойдя совсем близко к стойлу Красавчика, Уилл резко схватил коня за гриву и приблизил голову к себе.

— Проклятый конь, это ты виноват, что я упал, поэтому я тебя накажу, — резко вытащив из кармана нож, он показал его жеребцу. — Ну что, теперь страшно?

Твен сидел за Красавчиком, не шевелясь, слышал разговор пьяного отца и видел всё, что тот делает. Он чувствовал страх Красавчика, который передавался и ему тоже. Нужно выбрать момент и действовать… Сейчас! Мальчик резко вскочил, схватил кнут и что есть силы ударил по крупу жеребца.

Реакция коня была моментальной: он испугался и заржал, неожиданно для Уилла встал на дыбы, передними ногами ударив его в грудь с такой силой, что тот отлетел на несколько метров вперёд и ударился о стену. Твен успел отскочить от коня, поскольку задние ноги могли рефлекторно ударить тоже.

— Молодец, Красавчик, ты всё сделал правильно и… извини за кнут. С меня ведро сладкой моркови, — он погладил и поцеловал морду жеребца. Конь особо не сопротивлялся, лишь в очередной раз отрицательно покачал головой, как бы говоря о том, что эти лобызания ни к чему.

Из закутка выскочил Марк и подбежал к брату.

— Вот это да! Вот это вы даёте с Красавчиком! Ну прям как в «Зорро»! — мальчик подошёл к жеребцу и погладил морду. — Молодец, Красавчик, ты наш герой. А что с Уиллом? Что-то он не шевелится совсем. Умер, что ли? — взгляд Марка остановился на Твене, который стоял рядом с приёмным отцом.

— Я не знаю, у него изо рта кровь течёт. Наверное, надо позвать врача.

— Тогда я позову, — сорвался Марк с места, чтобы бежать за помощью.

— Нет, стой! Иди в дом, только смотри, чтобы тебя никто не видел. И рот на замок! Я сам побегу за помощью. Не хватало того, чтобы узнали, что мы вместе были в конюшне.

— Хорошо, я постараюсь. Ну я пошёл? — близнец отвернулся от Твена и направился домой, оглядываясь по сторонам, чтобы его никто случайно не увидел.

В доме была только жена Уилла — Тина, их приёмная мать. Она почти никогда не выходила из дома, смотрела за близнецами и другими детьми, и вела домашнее хозяйство. Вот она-то и увидела в окно, что Марк выходил из конюшни. Выглядел он подозрительно и постоянно оглядывался по сторонам, как будто чего-то опасался. «Что это с ним и где его брат?» — промелькнуло у неё в голове.

Марк приблизился к двери дома, оглянулся по сторонам и медленно открыл дверь. Та предательски заскрипела, оповещая всех, что кто-то вошел.

— Вот же зараза! — прошептал мальчик.

Не успел он подняться по лестнице, как над ним грозовой тучей нависла Тина.

— Где ты был, маленький засранец, и где твой брат? Отвечай немедленно!

— Я… я… гулял на улице с мальчишка… — не успел он договорить, как получил оплеуху.

— Не смей мне врать, гадёныш! Отвечай, ГДЕ ТВОЙ БРАТ?

— Тина, я не знаю, не знаю, кажется, я видел, как он пошёл в конюшню дать лошадям еды.

— Я видела, как ты вышел из конюшни. Что вы там делали вдвоём?

— Я хотел посмотреть на Красавчика, он такой классный, как конь у Зорро.

— У какого ещё Зорро? Что ты несёшь? Иди в свою комнату, не путайся у меня под ногами, — она повернулась, тяжело вздохнула и пошла на кухню готовить обед на свою большую приёмную семью. «Этот братец скрывает что-то от меня, но не будь я Тина Уилл Браун, если не узнаю правду. Говорила я муженьку, не нужно было брать этих выродков, прокляты они, как и вся их семья…» — женщина сбросила с себя фартук и быстрым шагом направилась в конюшню.

Твен мчался по дороге в сторону больницы. Он бежал быстро, но страх того, что он мог убить Уилла, убеждал бежать ещё быстрее. «Только бы успеть, только бы успеть спасти его. Я же не хотел убивать, а так, испугать немного, чтобы отстал от нас и больше не бил», — с такими мыслями Твен старался ускориться изо всех сил.

Когда до больницы оставалась пара кварталов и поворот налево, мальчик вдруг остановился как вкопанный. Перед ним простиралась дорога, ведущая на свободу. Туда, где нет истерички Тины и злобного Уилла, где нет подхалимщиков и прислужников папаши, нет постоянной боли и страха, что умрёшь или не встанешь от очередных ударов взрослых. Твен потрогал шишку на голове — она ещё окончательно не зажила, и прикосновения отзывались острой болью. Поморщившись, он со злостью подумал о том, что эту шишку и все остальные синяки и удары на теле, шрамы на спине он получил лишь от одного человека, который ненавидел его больше всех на свете. Но за что? Откуда такая ненависть? Он не знал.

Твен сделал шаг в сторону новой жизни и оглянулся назад.

— Марк, я вернусь за тобой. Обязательно вернусь, пожалуйста, только дождись меня…

Тина сбавила шаг, подходя к конюшне: почему-то было страшно, хотя она никогда ничего не боялась. Женщина зашла в тёплое помещение, где жили лошади, и резко остановилась. Она всегда ненавидела этот запах, резкий и кислый, который исходил от лошадей.

— Как здесь можно находиться больше пяти минут, ужас! Один запах мочи чего стоит. О, боже, что это? — взгляд Тины упал на угол конюшни. Там на земле виднелись большие белые ноги её мужа. Подойдя ближе, она увидела мужчину целиком. Уилл сидел, прислонившись к стене, голова была опущена на грудь. На подбородке застыла кровь, она же окрасила в багровый цвет рубашку. Женщине хотелось позвать на помощь, показать, что ей страшно, что одной не справиться, но крик застыл в горле. «Надо бежать отсюда как можно дальше и сделать вид, что я ничего не видела!» — подумала Тина, поднимаясь с колен, но что-то её остановило. Возможно, человеческое сострадание или брачная клятва, данная когда-то мужу: «В болезни и здравии, бла-бла-бла…»

Как же ей хотелось не видеть всего этого, но Уилл её муж, и нужно хотя бы позвать на помощь. «Да, нужно вызвать врача, но сначала пощупать пульс. Как это делается? О боже, что же с ним случилось?» — Тина взяла его руку, та была тёплой и тяжёлой.

— Где-то здесь должен быть пульс, вот же чёрт! — выругалась женщина. Она паниковала, руки тряслись.

Ничего не нащупав и так и не поняв, жив муж или мёртв, женщина медленно поднялась и, находясь будто в трансе, пошла звать на помощь. Ноги не желали передвигаться, они были как ватные, словно сопротивлялись. И тут Тина внезапно ощутила невероятную лёгкость, свободу и радость. За все пятнадцать лет совместной жизни она не ощущала такого. Да, она и мужа-то никогда особо не любила, может быть, поэтому сейчас ей стало всё равно, заберёт его смерть или оставит ещё на земле. Сейчас женщина ясно поняла: всё кончено, и, даже если Уилл выживет, всё будет по-другому.

Тина медленно побрела к дому. Погрузившись в мысли, она даже не заметила, что в конюшне не оказалось Твена, а то, что ребёнок мог быть причастен к состоянию мужа, просто не приходило в голову. Скорее всего, муж напился, пошёл в конюшню, упал и уснул. Ну да, так и есть, он просто спит. Вот проспится, и всё будет как прежде. Тина даже засмеялась над своими глупыми мыслями о том, что она будет теперь без мужа и что ей легко и свободно.

— Да кто я без мужа? Никто, пустое место, — разговаривала она сама с собой. — Да и как поднимать детей, да ещё и неродных? Уилл и находил этих бездомышей только для того, чтобы они помогали в его мрачных делишках. Банда Уилла. Всё, не хочу думать об этом, мне это всё неинтересно!

Она вошла в дом и опешила: на неё смотрел Марк и ждал ответа. Он искал его в глазах Тины, но никак не находил.

— Что смотришь на меня? Давай беги уже к соседям за помощью, надо спасать отца! — рявкнула вдруг женщина.

Марк припустил что есть силы к соседям, надеясь успеть спасти жизнь ненавистного отца.

— Но где же Твен? Почему его так долго нет? Он должен был уже вернуться. Только бы с ним ничего не случилось. Пожалуйста, Боженька, верни мне брата, — просил Марк, обводя глазами округу в поисках Твена.

Пока Марк шёл обратно домой, он уже слышал сигналы скорой помощи. Он ускорил шаг, потому что не хотел пропустить зрелище, как приёмного папашу вытаскивают из конюшни. Когда приехала машина с врачами, Марк рванул было туда посмотреть, что происходит, но в этот момент мать схватила его за шиворот и так дёрнула за рубашку, что первая пуговица с треском отскочила и затерялась где-то в траве. Мальчик охнул и остался стоять на месте как пригвожденный.

— Не суй свой нос, куда не следует! Понятно тебе? Иди лучше поищи брата. Мне нужно серьёзно с ним поговорить и узнать, что случилось в конюшне и как вы к этому причастны.

Марк опустил глаза и пошёл прочь от Тины. Он видел боковым зрением, как врачи вынесли из конюшни носилки с телом Уилла, которое покачивалось, словно на волнах, под ритм шагов врачей. Эти волны мягко качали Уилла, унося в забытье, туда, где он не чувствовал боли. Наверняка там ему было хорошо и спокойно. Тогда он ещё не знал, что жизнь больше никогда не будет прежней.

Наступила ночь. Марк порядком замерз, но продолжал искать брата. Останавливаться было нельзя, нужно найти Твена, иначе брат не переживёт эту ночь и погибнет. А вместе с ним и Марк. Как жить без брата, он не представлял, да и не мог. В его детском мозгу такие мысли не зарождались, да и откуда им там взяться, если его Твен всегда был с ним, с самого их рождения. Если бы он пожелал, он бы всегда был рядом с братом и никогда не отпускал бы его руку. Только так он чувствовал себя в безопасности. А ещё он знал, что когда смотрит в серые глаза Твена, то видит маму и эмоционально становится ближе к ней. Он не мог потерять и Твена, и маму в один вечер. Ему нужен был кто-то рядом, кто сможет обнять его перед сном и пожелать доброй ночи. Сейчас у него был только брат, потому что любимая мамочка, возможно, на небесах, и теперь он видел её лишь во сне.

— Твен, ты где? — кричал во тьму Марк, но никто не отзывался, кроме совы, которая сидела на дереве. — Ну и что теперь делать, куда идти? — хныкая, спрашивал у птицы мальчик.

— Уху, уху, — отзывалась сова.

— Правильно, пойду найду место для ночлега, а утром снова отправлюсь на поиски брата.

Когда настало утро, Марк понял, что ночевал в старом сарае или курятнике. Здесь жутко воняло куриным помётом и было очень холодно, несмотря на разбросанное сено.

Он замёрз так, что зубы выстукивали чечётку. К тому же он до тошноты хотел есть. Живот непрестанно сводило, и он громко урчал. Мальчик уже не хотел больше искать брата, а мечтал о горячем завтраке и тёплой постели. «Может быть, Твен специально прячется от меня, чтобы я его не нашёл? — размышлял Марк. — Возможно, у него какие-то важные дела, скоро он придёт домой и скажет: „Ну что, не ждал меня?“ А вдруг он уже дома, сидит и ест мой завтрак? Скорее всего, он вчера вернулся, пока я искал его. Сейчас наверное, переживает, где же я?»

— Надо срочно бежать домой и устроить сюрприз! Вот это я хорошо придумал! — Марк вскочил и что есть мочи побежал домой. У мальчика появилось столько сил и энергии, что он моментально забыл и о голоде, который его мучил, и о холоде, от которого ломило кости. Он столько хотел рассказать брату: о том, как провёл эту ночь и как замёрз в курятнике, как вчера искал его весь вечер и так и не нашёл. А ещё — как разговаривал с совой, и она подсказала ему, что искать брата лучше утром и что дела делаются на свежую голову.

Прибежав домой, Марк первым делом начал искать брата. Он побежал в конюшню, надеясь увидеть его. Но там было пусто, со вчерашнего дня никто сюда не заходил. И когда лошади увидели человека, они рьяно заржали, прося о еде и заботе. Марк жалобно посмотрел на животных и ласково произнёс:

— Мы к вам попозже забежим, вот только я Твена найду, — Марк послал им воздушный поцелуй и побежал дальше искать брата.

Он прочесал весь двор, заглянул во все сараи и закутки, забежал в подвал и поднялся на чердак дома, куда обычно боялся заходить один. Заглянул одним глазком туда, позвал брата, но услышал только тишину. И мигом сбежал вниз — подальше от этого страшного места. Дети, которые жили вместе с ними в доме, рассказывали кошмарные истории об этом чердаке.

…Чердак этот был заброшенным и страшным. Даже днём там было темно. Свет туда почти не проникал, потому что чердак был чудовищных размеров и имел одно маленькое окно, которое находилось под самым потолком. Мансарда разделялась на несколько зон. В первой, главной зоне, хранились старые вещи, оставшиеся от прежних хозяев. Там стояли сундуки, в которые был сложен разного рода хлам и мусор. Их никто никогда не разбирал, поэтому они стояли и ждали своего часа. С каждым днём они зарастали пылью и плесенью, их пожирала старость, делая всё более мрачными.

Во второй зоне, которая была дальше первой и в которую заходили, только если нужно было что-то найти, находилась мебель. Это были древние шкафы и комоды, старый диван, из старой обивки которого выглядывали пружины, сломанные стулья и столы. Они все были покрыты метровым слоем пыли и находились на чердаке, наверное, с начала времён. Весь этот хлам нужно давно было вытащить и отправить в костёр, но родители не поднимались туда из-за ежедневной массы дел, а дети — потому что боялись.

Ещё была третья зона — самая страшная и опасная, куда никто не ходил, потому что там жило нечто тёмное и кошмарное. Говорили, что, кто ходил в третью зону, навсегда пропадал или исчезал там. И больше этого человека никто не видел. В отличие от двух других, эта зона была не освещена светом из окна, тут всегда было мрачно и сыро. Никто не видел, как это нечто выглядит, но все были уверены, что это было большое тёмное существо с восемью лапами, на которых имелись присоски. Этими присосками оно хватало любого, кто входил в третью зону, и затаскивало к себе в темноту. Говорят, что даже кости людей там не находили: оно съедало их полностью… Все дети в доме боялись чердака, и когда кто-то из них туда попадал из-за мало-мальской провинности, все были уверены, что больше его никогда не увидят. Страшное место, безумно страшное!

Однажды Твен был наказан отцом за один дрянной поступок, который стоил Уиллу большой суммы денег, а ведь на нее можно было купить пару хороших скакунов. Отец посадил Твена на чердак на два дня и запер там. Все слышали, что Твен там плакал, кричал, звал маму, а потом наступила тишина. Дети просили Уилла отпустить его, говорили, что он боится темноты и ему там страшно, но папаша был непреклонен. Твена вернули с чердака, но было слишком поздно. Он изменился навсегда. После этого мальчик стал плохо спать и есть, начал заикаться и бояться любого шороха. Иногда просыпался ночью от кошмаров и потом лежал до утра, опасаясь закрыть глаза.

Когда Марк заглянул на чердак, то подумал, что это идеальное место, чтобы спрятаться, ведь там никто не будет тебя искать. Но Твена не было и там.

— Куда же он делся? Словно сквозь землю провалился! — почесал голову мальчик и пошёл искать брата дальше.

Твен так и не появился — ни завтра, ни через месяц. Его никто особо не искал: Тина всё время проводила в больнице с Уиллом, который не приходил в себя. Врачи говорили, что тот в коме, и никто не знал, когда же он очнётся. Из-за того, что Тины не было дома, дети были предоставлены сами себе. Марк впал в уныние и почти не выходил из их с Твеном комнаты. Это помещение было единственным местом, где он ощущал присутствие брата, здесь повсюду были рисунки Твена. Тот любил рисовать, и у него хорошо получалось — так говорили в школе. Его часто хвалили, хоть это ему никогда не нравилось.

Однажды Марк попросил Твена нарисовать маму — так хотелось подержать её изображение в руках. Смотреть на него вечером перед сном или обнимать, когда было очень страшно. Он мог бы даже разговаривать с мамой, смотря на рисунок. Это был бы лучший подарок от брата, поэтому Марк просил об этом постоянно.

— Но, братишка, как я нарисую маму, если не знаю, как она выглядит? Я же никогда не видел её, как и ты.

— Я вижу её часто во сне. Она очень красивая, вся в белом, а волосы жёлтые, как солнышко. А её глаза они такого же цвета, как твои, Твен.

— Ну почему она не приходит в мои сны? Наверное, тебя мама больше любит, чем меня…

— Наверное. Эх, если бы я умел рисовать как ты, то непременно бы её нарисовал!

Твен не знал, чем помочь Марку. Но очень этого хотел.

— Надо поспрашивать людей, может, кто-то видел маму. Тогда я попробую нарисовать её по их воспоминаниям.

Начало было положено. У неё были серые глаза цвета свинцового неба перед бурей и золотистые волосы, как рожь на рассвете, когда солнце только-только встаёт. Так у Твена появилась цель, и он собирался сделать всё, чтобы порадовать брата.

Глава 3. Голос воспоминания

Штат Техас, Льюисвилл, 1985 год

В медицинскую палату №11 городской больницы вошли два человека в белых халатах — главный лечащий врач и медсестра. Они делали утренний обход пациентов, и эта палата была последней. В ней находилось два пациента.

— Марта, рассказывай, как дела у нашего первого пациента, — врач открыл карту пациента и начал изучать.

Марта, приятная молодая медсестра, заправила выбившуюся прядь за ухо, посмотрела влюблёнными глазами на главврача и начала рассказывать о состоянии пациента.

— Пациент — Питер Саплавски, попал в автомобильную аварию на своей машине, когда ехал домой через наш город. Повреждения несерьёзные: сломана правая рука в двух местах, небольшое сотрясение мозга, ушибы грудины. В целом состояние удовлетворительное. Пациент быстро идёт на поправку — через неделю можно выписывать.

— Доктор, а можно меня пораньше выписать, а? Я ведь уже почти поправился, а дома меня ждут жена и дети.

— Посмотрим, может, и выпишем. Отдыхайте, мистер Питер. Марта, что у нас дальше? Точнее, кто?

— Второй пациент — Уиллоу Браун, попал к нам два дня назад в крайне тяжёлом состоянии. Перелом грудины со смещением, перелом двух пар рёбер, обломками костей задеты лёгкие, сердце и позвоночник. Внутреннее кровотечение удалось остановить уже в операционной. В результате травмы у пациента подтвердился инфаркт, который мы успешно локализовали. Пока точно неизвестно, но, скорее всего, травма произошла от сильного удара копытами лошади в область грудной клетки. В себя ещё не пришёл, находится в коме.

«Эти голоса сводят меня с ума. Замолчите, замолчите немедленно! Кто это говорит, кто? Что со мной случилось? Я ничего не понимаю, как мне отсюда выбраться?»

Главврач сел рядом с Уиллом и начал проверять реакцию пациента на свет, направляя луч фонарика в глаза. Он взял руку мужчины и поднял её — конечность тут же упала. Затем откинул одеяло и начал проверять ноги и пальцы — реакции никакой не было. Врач удручённо встал, помотал головой и сказал Марте: «Наблюдаем дальше, ждём, когда очнётся. Сообщите мне, если что-то изменится».

— А если он не очнется?

— Значит, похороним. Думаю, никто в этом городе плакать по нему не будет.

«Что ты несёшь, прохвост? Да кто ты, мать твою? Дай мне только на ноги встать, я тебе покажу, кто такой Уиллоу Браун. Ты у меня будешь в аптеке лекарства продавать!»

— Марта, мы сделали всё возможное и невозможное, чтобы спасти жизнь этому пациенту. Теперь он должен постараться и сделать остальное сам.

Доктор Эндрю встал. Посмотрел на часы, затем взглянул на спящего Уилла, из которого со всех сторон торчали трубки, а аппараты отсчитывали, сколько раз в минуту бьётся сердце. Затем положил карту пациента в углубление на спинке кровати и вышел из палаты не оглядываясь. Марта засеменила за доктором, ловя его обворожительный запах и мечтая, чтобы мужчина обратил на неё внимание.

«Этот врач точно умалишенный. Что я должен сделать, чтобы вернуться в нормальное состояние? Выпрыгнуть из собственного тела, потрясти себя, а потом снова нырнуть обратно? Я зажат здесь, как в клетке. Да ещё этот поляк рядом, как его там… Саплявски… Стонет во сне всю ночь, как девчонка, заткнулся бы уже в конце концов — сил нет это терпеть!

Да и что эта медсеструха сказала? Что у меня задеты осколками костей сердце и позвоночник? А если я не смогу ходить, когда очнусь, если очнусь, конечно? Вот же гадство! Поганые мальчишки, выродки малолетние, это они во всём виноваты! Вот вернусь, головы им откручу, а коню этому мерзкому — конец, продам на мясо. Делов-то! А мясо домой принесу на ужин, пусть оглоеды порадуются, что их любимого коняшки больше нет, ахах-ахха!

Ну вот, опять завыл этот пан Саплявски. Что же это такое, как теперь уснуть? Эх, если бы я только мог встать, я бы быстро вырубил этого сопляка. Вот раньше были времена, когда я на ринге одной левой укладывал соперников прямиком в нокаут. Рефери отсчитывал благословенные секунды, а я уже праздновал победу. А потом всё изменилось, как говорится, в один день…»

Штат Луизиана, Новый Орлеан,1971 год

…Всё случилось одним тёмным неспокойным вечером. С самого начала всё пошло по кривой. Уилл сидел у себя дома и смотрел бокс по телевизору. Тина готовила ужин и всё плакала и плакала — уже второй день подряд, никак не успокаиваясь.

— Да сколько можно реветь, а? Действуешь мне на нервы! Давай уже ужин неси, я проголодался.

— Несу, Уилл, только не злись, пожалуйста, — женщина вошла в комнату с подносом, на котором стояла тарелка с мясом и жареным картофелем. Она поставила поднос на столик рядом с диваном и уже собралась уходить.

— Это что, мать твою, за хрень собачья? — он схватил Тину за запястье и заглянул в глаза. — Ты совсем дурная, что ли, или тебе жить надоело? — на запястьях женщины виднелись свежие порезы и кровоподтёки.

— Да, надоело, не хочу больше так жить, это и не жизнь вовсе! Третий выкидыш, Уилл, сколько ещё раз я буду терять детей? — она схватила себя за живот, и из глаз снова потекли слёзы, тело содрогнулось от спазма боли и отчаяния. — Моё тело не способно выносить ребёнка, а без детей я жить не хочу. НЕ ХОЧУ!

Женщина вырвалась и побежала к себе в комнату, Уилл не стал её держать — пусть успокоится баба. Время все раны излечивает — и физические, и душевные. Ну нет у них детей, ну, значит, не судьба, значит, не нужно. Не хватало ещё, чтобы на свете появились копии Уилла и Тины. Неизвестно, какими они вырастут и кем станут. А если нет детей, нет и проблем. А чуть позже, если у них ничего так и не получится, они возьмут детей из детдома, с улицы, да откуда угодно. Бездомных детей пруд пруди, и всем им нужен кров и родительская ласка…

В момент, когда Уилл размышлял о будущем, в дверь постучали. На часах было 20:33.

— Кого нелёгкая принесла в такой поздний час в пятницу? — Уилл нехотя встал и побрёл не спеша к двери.

Он никогда не спрашивал, кто стоит за дверью. Мужчина не хотел утруждать себя лишними вопросами, да и не боялся, что по ту сторону окажутся грабители — его кулак обладал такой силой, что пробивал кирпичную стену.

Открыв дверь, он увидел знакомого, который никогда не приходил к нему домой. Они не были друзьями, и какого чёрта ему здесь было надо, Уилл не понимал.

— Патрик, какого лешего ты здесь делаешь? Ты знаешь, который час? — начал выступать Браун.

— Потише, Уилл, потише. Дело у меня к тебе есть одно.

— Какое дело? Во что ты меня хочешь впутать?

— Признайся, Уилл, ты сейчас сидишь без работы. Уроки бокса, которые ты даёшь последнее время, тоже не приносят денег, перебиваешься тут и там. Халтурки всякие берёшь, но на них далеко не уедешь, верно же?

— А тебе-то что? Ты мне не отец родной, чтобы нотации читать. Если хочешь знать, я как раз недавно устроился на одну работёнку. Хоть там и платят мало, но всё же. Ладно, что за дело, говори быстрее!

— Есть товар, который нужно перегнать с одного склада на другой. Ты берёшь тачку, приезжаешь, забираешь товар и отвозишь в место, которое будет указано на карте. На следующий день получаешь свой кусок бабла. Всё просто. Работы на пару часов, а денег хватит на полгода вперёд. Ну как, согласен?

— А откуда я знаю, что после того, как доставлю товар, мне заплатят? Где гарантии?

— Ты что, мне не доверяешь? Мы же с тобой столько лет знаем друг друга, мы почти родственники, я женат на твоей кузине. Мы всё равно что братья.

— Всё, всё хватит! То, что ты трахнул по пьяни мою кузину в своей раздолбанной тачке, ещё не говорит о том, что мы братья.

— Ты ничего не путаешь, а? Это же ты мою кузину поимел у клуба в своей машине, — Патрик усмехнулся и закурил сигарету.

Уилл зло посмотрел на него и процедил:

— Мне нужно подумать. Всё… иди отсюда. А, когда дать ответ?

— Завтра к вечеру, иначе денежки тю-тю — уплывут в чей-то карман. А ты будешь кусать локти и думать о том, где бы заработать пару долларов на новое платье для женушки.

— Ладно, не продолжай, завтра все скажу. Всё, давай!

Уилл закрыл дверь за Патриком и выругался. А ведь так хорошо начинался пятничный вечер: бокс по телевизору, пиво и любимый диван.

— Чёрт его раздери, кусок лошадиного дерьма! Знает все мои слабые места, чтоб его! Придётся соглашаться на эту халтуру! — он с размаху запустил в стену бутылку пива. Та разлетелась на осколки, а остатки напитка оставили на обоях жёлтые разводы.

— Тварь! — взревел Уилл.

Наверху послышались шаги, и дверь спальни открылась. Уилл увидел жену с заплаканными глазами — видимо, ещё не успокоилась. «Сколько же в ней слёз? Человек не может столько реветь. Да и было бы из-за кого: это же даже не дети, а эмбрионы. Нет, мне этого не понять». Он ненавидел, когда женщины плачут, потому что, когда их начинаешь успокаивать, они ещё сильнее рыдают. Когда стараешься не обращать внимания на слёзы, они говорят, что все мужики бессердечные сволочи. Ну и как тут быть?

— Уилл, что произошло? Что за шум? Я слышала звон разбитого стекла. Это у нас?

— Нет, соседи расшумелись, наверное. Иди спать, поздно. Я тоже скоро приду.

Говорить о нежданном госте, который пожаловал в поздний час, Уилл не хотел. Потому что стоит начать рассказывать, и тогда придётся выложить всё до конца, а он не был уверен, нужно ли это. Тем более он еще нё согласился на эту работёнку — необходимо подумать и оценить все риски.

— Вот гадство, я даже не спросил, сколько заплатят за эту халтуру. Как дурак, взял и решил подумать. Над чем тут думать, если там гроши. Надо завтра утром всё узнать у этого идиота, — пробурчав себе под нос, Уилл выключил телевизор, закинул посуду в раковину. Осмотрел дом на наличие включенных света и газа, проверил, закрыты ли двери, и пошел наверх спать. «Завтра всё разузнаю, и тогда уже приму окончательное решение».

Утром он встал рано — около шести часов. Жена ещё спала. Всю ночь она кричала и плакала во сне, а он успокаивал Тину, как мог, поглаживал по плечу и поил успокоительным. Под утро она уснула беспокойным сном и больше не просыпалась. Мужчина оделся и на цыпочках вышел из комнаты. В этот момент дверь заскрипела: «Аааа, чтоб её! Надо починить как-нибудь потом».

Уилл спустился по лестнице, которую когда-то смастерил отец. Лестница была старая, и некоторым ступенькам нужен был уже капитальный ремонт, да и покрасить не мешало бы.

— Надо будет починить потом, — прошептал Уилл. — Вот деньги заработаю и отремонтирую весь дом. Тина хоть обрадуется, а то зациклилась на детях. Вон всё хозяйство забросила и сад с цветами, который когда-то любила.

Он вышел из дома и направился в сторону гаража, в котором стоял синий «Додж Рам Ченджер»: восьмицилиндровый мотор, пятиступенчатая коробка передач, полный привод. Красавец, одним словом. Но достался он Уиллу непросто. Десять тяжёлых раундов, сломанные ребро и нос, разбитые бровь и губа, но в итоге соперник поражён — нокаут. Всё это было до армии. После того боя он больше не дрался.

Уилл залез в машину и, как всегда, испытал приятные ощущения от кожаных чехлов на креслах. Запах кожи в салоне сводил его с ума. Он обожал этот автомобиль и считал, что это самая любимая игрушка, а может, и любимая женщина для настоящих мужиков. Он мог часами возиться с ней, перебирать детали в руках или лежать под ней, что-нибудь ремонтируя. Чем не сексуальные игры любовников?

Уилл никогда так не любил и не хотел жену, как эту машину. Когда только увидел её, это была самая настоящая химия, удар молнией прямо в сердце. Вот тогда-то он понял, что значит любовь с первого взгляда, вот про что писали авторы любовных романов. Это была ещё одна любовь. После Лилии.

Браун завёл машину, включил первую передачу, плавно отпустил ногу со сцепления и медленно нажал на газ. Машина покатилась в сторону дома Патрика и Лилии.

Спустя пятнадцать минут Уилл был возле дома кузины и её мужа. Он не видел Лилию около полугода, и не сказать, что сильно скучал по ней. Хотя так было не всегда. Были времена, когда они проводили много времени вместе. Как же давно это было…

Штат Луизиана, Новый Орлеан, 1968 год

…Ох, это было чудное и неспокойное время. Неспокойное — для его сердца. Когда-то он любил её — не любовью двоюродного брата, а мальчишеской. Они вместе лазили по деревьям и сбегали от взрослых в поле ромашек, где прятались и смеялись до упаду. Будучи детьми, купались вместе голышом. Тогда Уилл ещё не понимал, к чему это может привести: что однажды Лилия превратится в красивую девушку, и на неё будут засматриваться все мальчики их района, а он будет жутко ревновать и срывать зло на всех подряд.

Сначала Уилл начал драться, просто защищая кузину от навязчивых поклонников. Затем записался в секцию бокса, которую посещал каждый день, потому что эмоции зашкаливали, а влюбленность в Лилию с каждым днём только росла. И он уже ничего не мог с этим поделать, его сердце больше не было ему подвластно.

Ни одна девушка ему не нравилась, думал и грезил он только о Лилии, а та начала его избегать всё больше и больше. Однажды Уилл осмелился и решил поцеловать её. Девушка вместо ответного поцелуя влепила ему горячую пощёчину. Такого парень не ожидал, ведь в глубине души надеялся и верил мальчишеским сердцем, что у них это взаимно. Но потом пришло окончательное разочарование: когда Уилл увидел Лилию с Патриком. Этот хмырь обнимал её у дерева за домом, его губы настойчиво целовали её, а руки были под платьем, требуя продолжения.

— Шлюха, ненавижу, какая же шлюха! — Уилл сжал кулаки и направился в сторону влюблённой парочки. Все чувства, которые разрывали его сердце все это время: любовь, негодование, безрассудство — смешались и превратились в симбиоз зла и ярости. Он накинулся на молодого человека и начал бить его кулаками и ногами, пока рядом стоящая Лилия звала на помощь. Уилл ничего не видел, не слышал её крики, разум его померк, уступив место гневу и безумию. Если бы его не оттащили от окровавленного Патрика, он бы убил его тут же, превратив в кусок мяса.

Затем был домашний арест на шесть месяцев, суд, а потом исправительные работы в другом штате. В городе, где жила его тётя. Если бы Уилл убил Патрика, чего ему тогда безумно хотелось, его, восемнадцатилетнего мальчишку, посадили бы в тюрьму очень надолго. Но тогда парню было всё равно: жизнь потеряла всякий смысл без Лилии, его Лилии.

Спустя шесть месяцев Уилл вернулся в родной город — к родителям, к боксу и к Лилии. Он был до сих пор зол на неё, но — боже! — как же он хотел её видеть, как хотел прижать хрупкое тельце к себе и никогда не отпускать! Хотела ли видеть его кузина, он не знал, но надеялся и верил, что она забыла того мерзкого Патрика. И тогда у него был бы шанс, один маленький шанс, что его девочка захочет быть с ним.

Главным условием возвращения к нормальной жизни было одно требование суда: он должен извиниться перед Патриком, перед человеком, который лапал грязными руками его девочку и засовывал свой язык ей в рот. Ох, как он его ненавидел и презирал, но понимал, что без выполнения этого условия с него просто так не слезут. Нужно забыть о своей гордости и убрать неприязнь подальше, в глубины сознания, и извиниться перед этим Патриком. Главное — не распускать руки, когда они встретятся, а то он может себя не сдержать и снова накостылять этому говнюку. Но тогда его точно уже посадят в тюрьму, и домашний арест покажется цветочками.

Уилл шёл по родной улице, которую знал с самого детства. Ещё несколько кварталов — и будет его дом, а через два квартала — дом Лилии. Именно здесь, на этой улице, он провёл детство и юношество, здесь они бегали с Лилией от её дома к его и обратно. Здесь он первый раз попытался её поцеловать, но ничего не вышло. «Всему свое время», — так говорила его покойная мать. Уилл был достаточно терпелив и готов был подождать, когда его девочка сама позволит поцеловать себя.

Стояла весна, и улица утопала в цветущих деревьях. В воздухе стоял такой густой аромат, что, если остановиться хоть на минуту, можно было захмелеть. Браун никогда не был сентиментальным — все чувства и положительные эмоции он вытаскивал из себя щипцами, когда это было нужно. Но чаще всего они сидели очень глубоко и не мешали ему жить. Но было одно чувство, которое находилось на поверхности, оно словно окружало его сердце невидимой оболочкой, это — безответная любовь к Лилии.

Наслаждаясь ароматами и приятными воспоминаниями, он зашёл во двор своего дома и увидел отца, сидевшего за утренней газетой и чашкой кофе. Запах крепкого напитка заставил желудок Уилла содрогнуться от удовольствия и громко заурчать. Как, оказывается, давно он не пил кофе, сваренного отцом, ммм… Лучший кофе во всём районе!

— Здорово, отец, — подходя, сказал Уилл.

— О, Уилл, сынок, ты вернулся! А как вырос-то, выше меня стал, настоящий великан! Дай я тебя обниму, — мужчина встал и прижал сына к груди. Тот смутился и немного покраснел. Он вовсе не хотел обниматься, но когда почувствовал сильную хватку родителя и тепло его мускулистого тела, сам прижался к нему. Уилл понял, как ему не хватало отца, не хватало кого-то родного, кто мог бы вот так обнять и прижать к себе. У тётки, у которой он прожил шесть месяцев, будучи под домашним арестом, никакого намека на нормальные семейные отношения не было и в помине.

— Ты знаешь, отец, твоя сестра оказалась противной тёткой. Вот уже двадцать лет она живёт одна, потому что все мужья сбежали от неё из-за поганого характера. И жить у неё, как оказалось, было совсем не сладко. Да ещё и на работы, назначенные судом, приходилось ходить. Местной больнице не хватало медбратьев, поэтому меня направили туда. В этот филиал смерти. У меня постоянно складывалось ощущение, что людей там не лечили — про них просто забывали. А вспоминали, когда они начинали издавать неприятный запашок. Вот тогда звали меня.

Отец посмеивался над историей, которую рассказывал Уилл, и просил продолжения.

— Местные врачи прозвали меня Уилл-труповозка, юмористы херовы. Да-да-да! Я отвозил этих вонючих засранцев в морг. Забирал из палат, но чаще всего из коридора, где они лежали. За эти шесть месяцев я увидел столько смертей — не счесть, и представь себе, абсолютно разных. Оказывается, смерть может быть на любой вкус, только чаще всего как умереть, выбирает не клиент, а заказчик. Так вот, смерть бывает насильственной, геройской, скоропостижной, мученической, голодной, ну… и так далее.

— Так, ну и…

— И знаешь, что я понял? Из любой работы или дела можно вынести какую-то пользу для себя. Единственный вывод, который сделал я, когда закончилась моя каторга, это то, что со смертью лучше не играть. Она в любом случае тебя обыграет на несколько очков. У неё свои правила, которые она никому не рассказывает. А уж если ты смельчак и вздумал сыграть с ней на равных, то знай, что поражение будет обидным и горьким. Ведь ещё ни разу никто и никогда не побеждал её. Можно, конечно, попытаться с ней договориться, и если у неё будет хорошее настроение, то, возможно, она и отсрочит твой конец на пару годиков. Но потом эта костлявая старуха всё равно возьмет своё, потому что она не любит оставаться в дураках, точнее, в дурах.

— Всё верно, сынок, со смертью лучше не шутить. А то, что ты прошёл такое испытание, это даже хорошо. Ты стал сильнее и мудрее после этого. А лучше расскажи, как сам-то?

— Всё нормально, отец, я скучал по тебе, и по дому, и по Ли…

— Да знаю я, знаю. Всё нормально. Но Лилия уехала почти сразу же, после того, как ты… ну ты понимаешь.

— Как уехала, куда уехала? — всполошился Уилл.

— Спокойно, спокойно! Она уехала учиться. Вот скоро летние каникулы — должна вернуться. Тогда и увидитесь. Иди отдыхай, а завтра утром пойдём к Патрику Джонсу. Ты должен извиниться перед ним.

— Да, я знаю, — промычал зло Уилл, опустив голову и как будто выглядывая что-то в траве.

— Зря ты на него напал тогда, — видя, что Уилл собирается что-то возразить, отец добавил: — Подожди, подожди, не кипятись. Он неплохой парень. Я с ним разговаривал. И работник он хороший — где-то на складе работает, кажется. Может, вы с ним ещё подружитесь, как знать?

— Это вряд ли, — промычал Уилл и направился к дому. Злость начинала закипать в нём, как только он слышал имя Патрик. — Дурацкое имечко, — сплюнул он на землю и открыл дверь в дом.

Парень поднялся по лестнице к себе в комнату. Она ничуть не изменилась за прошедшие полгода. Вещи были на местах, где им и положено быть, одежда висела в шкафу, вся чистая и выглаженная.

Отец был чистюлей, и поэтому дом был всегда идеально убран, как будто он ждал гостей, хотя к ним редко кто захаживал. После смерти жены мужчина стал более замкнут, ни с кем не общался, никуда не ходил, ничем не интересовался. Одна радость осталась — сын. Только ничего кроме печали тот пока не приносил, и поэтому надо было срочно исправлять ситуацию. Уилл понимал, что они остались друг у друга вдвоём, и — хочешь не хочешь — нужно поддерживать ту крупицу тепла, что осталась. А исправлять ситуацию нужно, как только приедет Лилия. «Нужно будет попросить её стать моей женой, а потом мы переедем в этот дом и будем жить вместе, и отцу будет повеселее», — размышлял он.

На следующее утро, когда солнце встало над городом и оповестило всех о хорошем начале дня, Уилл спустился со второго этажа на кухню, откуда доносились ароматные запахи. Отец уже проснулся и готовил завтрак себе и сыну.

— Давай, сын, ешь поживее и пойдём, нас уже ждут.

— Кто нас ждёт так рано?

— Ой, ну не строй из себя дурака! Нас ждёт семья Джонсов. А точнее — Патрик Джонс.

— Если он так ждёт меня, чего сам сюда не пришёл? Я не гордый, извинился бы и здесь, — усмехнулся Уилл, жуя тост, намазанный арахисовым маслом и джемом.

— Это не ему надо извиняться перед тобой, а тебе перед ним. И ты пойдёшь туда, иначе я так тебе всыплю, мало не покажется, и не посмотрю, что ты вырос и стал ростом под потолок.

— Ладно, ладно, не кипятись, отец, я же пошутил.

Уилл никого не боялся в жизни, кроме отца. Он его любил, уважал и боялся. Вот так сразу — все три чувства смешивались в одно.

Подходя к дому Патрика, Уилл заметно нервничал. Он не любил извиняться перед кем бы то ни было, потому что считал, что всегда прав. А извиняться прилюдно — перед отцом и семьёй Патрика, было для него совсем унизительно. Настолько, что парень готов был отработать в больнице ещё шесть месяцев. Уж лучше смотреть на трупы, чем смотреть в глаза Патрику и пожимать ему руку.

— Ох, быстрее бы уже закончился этот день, что-то мне не по себе, — сказал Уилл.

— Как кулаками махать, это мы умеем, а как извиняться за своё поведение, это мы в штаны наделали! — вспылил старший Браун.

— Ничего не наделали! Сухие штаны! Всё, я готов — пойдём уже быстрее.

Брауны позвонили в дверь дома семьи Джонс, и им открыли почти сразу. Складывалось такое ощущение, что за дверью давно стояли и как будто ждали, когда уже в неё позвонят.

На пороге стояла хозяйка дома, миссис Джонс, миловидная женщина лет сорока. У неё были короткие каштановые волосы, завитые на бигуди, по крайней мере, так казалось. Крупные локоны лежали мягкими волнами. Одета она была в голубую блузку и светлые, немного прозрачные брюки, через которые дерзко просвечивали белые трусики. Да, эта женщина знала себе цену и никому не позволяла помыкать собой. Поэтому когда на единственного племянника Патрика напали и избили до полусмерти, она сделала всё возможное, чтобы наказать виновного и отправить подальше из этого города.

— Добрый день, мистер Браун. Как ваши дела? Проходите, будьте как дома, — она прошла в дом, не взглянув на Уилла, давая понять, что в этом доме он нежеланный гость.

— Спасибо, Жанин, всё хорошо. Вот Уилл вернулся, мне хоть не так одиноко теперь будет.

— Да-да, я понимаю. Может быть, чаю или кофе? Кофе чудный, сварила перед вашим приходом, Карл.

— Да от кофе я не отказался бы, особенно от твоего, Жанин.

«Он что, с ней заигрывает? — глядя на отца, подумал Уилл. — Ужас какой!» Поморщившись, он попытался скрыть отвращение от заигрываний отца и наигранной вежливости со стороны тёти Патрика. Отвернувшись от этой мерзкой картины, он увидел стоящего на лестнице виновника торжества — Патрика.

— И давно ты тут стоишь и пялишься на меня? — со злостью спросил Уилл.

— Это вообще-то мой дом, если ты забыл.

Уилл ухмыльнулся и направился к Патрику. Он хотел растоптать его, уничтожить, унизить. О боже, как же он ненавидел его в этот момент!

— Да, это твой дом, а я здесь просто гость. Но я пришёл извиниться перед тобой за тот случай у дома Лилии, когда я… эмм… ударил тебя… за это… ну, в общем… ты понимаешь… короче, я прошу прощения.

Уилл почувствовал, что в этот момент в доме стало на удивление очень тихо. Тетя Патрика и отец стояли между кухней и гостиной и смотрели за его реакцией. Что он мог сделать в тот момент, кроме как протянуть руку этому идиоту? НИЧЕГО! По крайней мере, не сейчас…

— Прости меня…

— Ладно, с кем не бывает. Извинения приняты, — он пожал протянутую руку Уилла и заглянул тому в глаза. Патрику показалось на секунду, что он увидел там неприкрытую ненависть, от которой всё похолодело внутри. Парень резко отпустил руку и понял, что нажил себе кровного врага. Но он тоже не пальцем деланный и демонстрировать своё истинное отношение к Уиллу не собирался. Лучше держать врага поближе к себе, а когда придёт время — показать клыки.

Уилл улыбнулся Патрику натянутой улыбкой. Дело сделано — можно сваливать отсюда. Здесь его больше ничего не держит. Браун-младший чувствовал, что напряжение витает в воздухе и, скорее всего, из-за него. Уилл повернулся спиной к обитателям этого дома и, не сказав никому ни слова, вышел, хлопнув дверью. Он чувствовал себя униженным и подавленным, на него как будто вылили ведро дерьма.

«Что со мной не так? Я ведь просто извинился. Жест вежливости. Ничего особенного, миллионы людей каждый день так делают и ничего — живы же. Лучше бы он ударил меня так, чтобы его кулаки испачкались моей кровью. Чтобы у него костяшки были ободраны до мяса, когда он меня молотил бы. И то мне было бы легче, чем сейчас», — внезапный спазм в желудке нарушил ход сумбурных мыслей, и Уилла вытошнило прямо на асфальт. Благо рядом никого не было, такого позора молодой мужчина не пережил бы.

Через месяц Уилла призвали в армию. Младший Браун уехал, так и не повидав Лилию и не сказав, как сильно её любит.

Глава 4. Вьетнамец

Штат Луизиана, Новый Орлеан, 1968 год

Её серые глаза всегда напоминали холодные осенние туманы, даже когда она светилась от счастья или любви. Хотя по-настоящему она ещё ни разу серьёзно не влюблялась. Но очень этого хотела. Лилия сидела на высоком дереве — в зелёном платье, которое сшила себе сама, она сливалась с изумрудным гигантом.

Толстая ветка дерева тихо поскрипывала, но крепко держала девушку, словно это был драгоценный груз. Лилия внимательно смотрела на происходившее внизу и почти не дышала. Вчера она вернулась из университета и старалась не показываться на глаза своему «любимому» кузену. Он последнее время её сильно раздражал, демонстрируя свой неуёмный темперамент. Поэтому она предпочитала держаться от него подальше и… повыше. Вот и сейчас она смотрела сверху вниз на улицу, по которой Уилл шёл к её дому.

Он знал, что она ещё не вернулась — должна была приехать через месяц. Но все равно каждое утро ровно в 10 утра он следовал своей неуклюжей походкой в сторону её дома. Сейчас её мать скажет, что Лилия ещё не приехала и что вернётся она домой не раньше чем через месяц. Он тяжело вздохнёт, пожелает хорошего дня и уйдёт. А через десять минут Лилия спустится с дерева и отправится к себе домой до следующего утра. Как сказала мама, терпеть его хождения оставалось недолго. Уилл уезжает в армию через несколько дней и поэтому хочет попрощаться. Но этого не хотела Лилия. Она с ним попрощалась ещё полгода назад, когда он до полусмерти избил её любимого Патрика. Именно тогда, в тот самый день, Уилл для неё умер. Он перестал быть любимым кузеном и стал для неё диким животным, которого она теперь старательно избегала.

Она встречалась с Патриком Джонсом уже полгода и собиралась в ближайшее время выйти за него замуж. Они любили друг друга и планировали свадьбу на осень, когда Уилла не будет рядом. Девушка не хотела, чтобы кузен всё испортил, а он это мог сделать с лёгкостью.

Он всегда был таким — несдержанным, эмоциональным, злым и порывистым. Лилия росла с Уиллом и с детства знала его как облупленного. Они вместе бегали по бескрайнему полю цветов и собирали бабочек, чтобы потом их отпустить. Вместе купались в прохладной речке до посинения, пока пиявки не впивались в их детские попки. Вместе лазили по деревьям, как маленькие обезьянки, а потом качались на качелях, которые поднимали их прямо к солнцу. А под вечер, уставшие, ложились, обнявшись, спать в одну постель и, скорее всего, видели одни и те же сны. Когда Лилия и Уилл стали постарше, они уже не проводили столько времени вместе, но всё равно продолжали общаться. Однажды, когда им было по четырнадцать лет, Уилл вырезал на дереве сердце и вписал в него их инициалы. Это было так неожиданно и очень мило.

Вот тогда Лилия и начала понимать, что Уилл испытывает к ней совсем не братские чувства. Он влюбился в неё, и от этой любви ей было плохо. Чаще всего влюбленность вызывает в людях положительные эмоции. Бабочки в животе, светящиеся глаза, зажигающие всё и всех, улыбка до ушей, которая смущает каждого. Да, да, да — она во всё это верила. Но тут было наоборот: Лилии хотелось убежать далеко-далеко или, укрывшись одеялом, уснуть и не просыпаться. Это была нездоровая любовь, неестественная, она была заражена каким-то неизвестным вирусом. Девушке хотелось уничтожить эту заразу на корню, но, к сожалению, она не смогла это сделать. И с того момента всё покатилось по наклонной. Последний гвоздь в крышку гроба дружеских отношений забил Уилл, когда попытался её поцеловать. После этого Лилия прекратила с ним всяческое общение и перестала встречаться.

А потом она встретила Патрика и влюбилась в него без памяти. Лилии было тогда восемнадцать лет — ещё не распустившийся цветок, который хотел сорвать каждый юноша, кто случайно её видел или знал. Но повезло только одному-единственному: он оказался всех умнее и проворнее. Это был Патрик. Он был старше Лилии на четыре года, но это не помешало ей полюбить его всем сердцем.

Да и как его можно было не полюбить? Он предназначен был судьбой, и Лилия это поняла, как только увидела Патрика. В тот момент, когда взгляды их встретились, её как будто пронзило разрядом с головы до ног. Волоски на коже поднялись и зашевелились. Такого сильного эмоционального всплеска девушка никогда не ощущала. Было такое чувство, что Патрик сквозь глаза заглядывает ей в душу. Он за одно мгновение увидел всю её прошлую жизнь и настоящую.

Лилия, всё ещё глядя Патрику в глаза, протянула руку и почувствовала через грудные мышцы молодого человека его колотившееся сердце. Оно билось так быстро и часто, что можно было подумать, что у юноши тахикардия. Видимо, химия, внезапно возникшая между ними, поразила их так глубоко в сердца, что не принять её или, ещё хуже, сопротивляться, было бы преступлением.

— Откуда ты приехал? — только и смогла выговорить девушка.

— Из Вьетнама, — сорвавшимся голосом процедил Патрик.

— Слава богу, что ты вернулся живой! — Лилия бросилась ему на шею, чтобы обнять, как будто знала этого человека не пять минут, а всю свою жизнь.

— Милая девушка, но кто вы? Может, я вас знаю, но, к сожалению, забыл. Я получил травму во Вьетнаме и, возможно, у меня провалы в памяти. Хотя такую красотку я точно бы вспомнил.

Лилия смутилась, и щёки покрылись румянцем. Она опустила руки с шеи Патрика и отошла в сторону. Прислонившись к дереву, посмотрела на него и медленно выдохнула.

— Меня зовут Лилия, а живу я… вон в том доме рядом с большим дубом. Это дерево растёт тут уже триста лет, он видел многое и знал несколько поколений моей семьи. Когда мне плохо и я хочу спрятаться от всех, я залезаю на дерево и мечтаю о том, как стану птицей и улечу отсюда далеко-далеко, туда, где меня никто не найдёт.

— И часто ты мечтаешь стать птицей и улететь отсюда?

— Раз в неделю точно. Но последнее время я приезжаю домой только на каникулы, поэтому больше не мечтаю.

— А хочешь, я расскажу тебе о своей мечте?

— Конечно, хочу, но лучше всего мечтается, когда тебя никто не видит и не мешает думать о сокровенном. Пойдём, Вьетнамец, я покажу тебе это место. Там правда здорово.

Лилия взяла за руку Патрика и повела его по дорожке в сторону своего дома. Парень и не думал сопротивляться: ему нравилась эта игра. И Лилия тоже очень нравилась — настолько, что он не хотел выпускать свою руку из её руки. А ещё он очень хотел поцеловать эту загадочную девушку.

— Скажи, у тебя есть имя или я так и буду называть тебя Вьетнамцем? — Лилия лукаво улыбнулась Патрику, и ветер растрепал её золотые волосы.

«Она прекрасна, как освежающий дождь в знойный день», — подумал Патрик и убрал с её лица прядь волос.

Они подошли к огромному дубу, который и правда рос рядом с домом Лилии. Его могучие ветви обвивали ствол со всех сторон. Оно как будто так защищалось от непрошеных гостей. Старый корявый ствол, испещрённый вековыми морщинами, был таким необъятным, что за ним можно было спрятаться парочке влюблённых и устроить там себе гнёздышко.

— Меня зовут Патрик Джонс, — улыбнулся молодой мужчина и, присвистнув, посмотрел на дуб. — Вот это громадина! И как на него залезть? — спросил он, оглянувшись на Лилию. Девушки нигде не было, она испарилась, оставив после себя лёгкий аромат духов.

— Я здесь, подними голову, — откуда-то сверху раздался приятный женский голос.

— Лилия, птичка моя, как ты туда залетела?

Девушка звонко рассмеялась, этот смех пронизывал до глубины души и уносил все плохое, что сейчас было на сердца Патрика. Не хотелось думать ни о чём грустном и тревожном. Ни о молодых ребятах, ввязанных во Вьетнамскую войну и оставлявших во вражеских джунглях молодость и жизнь. Ни о душевных ранах, которые причиняли боль. Ни о погибшем отце, которого почти не знал при жизни, но где находится могила, в которой он похоронен, мог показать с закрытыми глазами. Этот волшебный смех излечивал раны и помогал жить дальше.

— Залезай с другой стороны, я тебе помогу. Ну давай, Патрик! Что ты застыл как вкопанный? — Лилия смотрела на парня и никак не могла сообразить, куда направлен его взгляд. А молодой Джонс не мог оторвать глаз от груди, которая была видна ему так отчётливо благодаря глубокому декольте платья.

Когда Лилия наклонилась, чтобы подать ему руку, прекрасные молодые груди с маленькими светлыми сосками буквально выпорхнули из платья и почти коснулись его лица. Так близко он ещё не видел грудь женщины. У него не было подруги и он не знал, как это — касаться женского тела и любить его по-настоящему. Не знал до этого самого момента. В его брюках что-то шевельнулось, и он понял, что хочет обладать Лилией здесь и сейчас.

Смутившись от увиденного, Патрик постарался успокоиться и сделать вид, что ничего не произошло. Он подал руку Лилии, чтобы она помогла ему забраться на дерево.

— А где ты живёшь, Вьетнамец?

— На этой же улице, только в трёх кварталах отсюда. Но в этот город приехал недавно. Родился я совсем в другом месте, в штате Техас. Знаешь, где это?

— О, милый Патрик, я нигде не была кроме родного города и фазенды нашей с Уиллом бабушки. Поэтому я и хотела бы стать птицей, чтобы увидеть наш чудесный мир.

— Когда-нибудь я отвезу тебя в Техас, в город Льюисвилл, и покажу, где родился, вырос и где живёт моя мать.

— Ты правда отвезёшь меня в родной город и познакомишь со своей мамой? — удивлённо посмотрела Лилия в карие глаза Патрика.

— Я покажу тебе весь мир, птичка моя. Ты знаешь, что в 1941 году в штате Техас состоялась самая большая вечеринка, когда Папаша Ли О’Даниэл пригласил всех техасцев на ужин в честь избрания его мэром? Двадцать тысяч человек приняли приглашение. Было съедено почти пять тысяч килограммов барбекю, пятьсот килограммов картофельного салата, столько же лука и солёных огурцов, а также подано тридцать две тысячи чашек кофе, а к нему — полтонны килограммов сахара.

— Вот это да! — удивилась Лилия. — А расскажи ещё что-нибудь. Мне ужасно интересно, — воодушевилась Лилия, придвинувшись поближе к молодому мужчине.

«Кто эта девушка и почему схожу по ней с ума, ведь я знаю её не больше часа?» — думал Патрик, придвигаясь ближе к Лилии и чувствуя её дыхание у себя на шее.

— Ну… я знаю, что самая большая фабрика по производству мороженого открылась в Остине, штат Техас. На ней выпускали до двухсот пятидесяти галлонов мороженого в день. А ещё моя бабушка рассказывала, что она видела, как испекли самую большую буханку хлеба. Она весила около восьмидесяти килограммов.

Патрик ей всё рассказывал и рассказывал забавные истории о родном штате, а она смотрела на него влюблёнными глазами и кивала. Хотя уже была далеко отсюда и от любимого. Она витала в облаках и думала о том, как хорошо им будет жить вдвоём в домике, который они купят. Какие милые детки у них родятся. А ещё у них обязательно будет собака. Без собаки никак нельзя! Она будет защищать малышей от злых людей, а вечерами, когда они будут сидеть с Патриком у камина, та будет лежать у них в ногах.

— Лилия, ты меня слышишь?

— А… да, конечно. Что ты сказал?

— Ты где летаешь, птичка моя?

— Патрик, милый, обними меня, я что-то так замёрзла.

Он прижал к себе замёрзшую девушку, которая дрожала как осиновый листок, и не хотел отпускать. «Какая всё-таки странная штука жизнь: утром я ещё даже не подозревал о том, кто такая эта Лилия, а сейчас не представляю жизни без неё. Я мог сто раз умереть во Вьетнаме и так и не встретить её. Будучи там, я думал только о матери и о том, как не умереть и не оставить её одну на этой земле. А теперь мне есть ради кого жить, есть ради кого вставать утром и кому дарить свою любовь».

Глава 5. Патрик Джонс

Республика Вьетнам, 1968 год

Когда срок службы Патрика Джонса подходил к концу и он уже собирался домой, серия мощных взрывов накрыла лагерь, в котором находились сотни американских военнослужащих, в том числе он. Это была месть вьетнамцев за агрессивную атаку американцев в марте 1968 года. Тогда рота лейтенанта У. Келли перебила почти всех жителей вьетнамской деревеньки Сонгми, включая женщин и детей. Это массовое убийство вызвало взрыв возмущения в США. Всё больше американцев стали считать, что их армия действует ничем не лучше фашистов.

С разорванным брюхом, контузией и переломами ног, почти мёртвого Джонса привезли в госпиталь, который располагался на американской военной базе. Он открывал глаза и видел мелькавших людей в белых халатах, которые проходили мимо. Иногда они останавливались около него. События из прошлого и настоящего смешались… Крик командира: «Стой!.. Джонс… назад…» Жуткий грохот… падающие деревья, как листья осенью… ясное небо… врачи в масках… что-то говорят… что-то делают. Он не чувствовал ничего: ни боли, ни страха, ни жизни. Будучи под морфием, Джонс постоянно где-то витал. В снах, фантазиях, мечтах. Это было детство, родной Техас, отец, читающий ему книжки. Потом школа, отца уже не было. Мать, постоянно пропадающая в больнице, а по ночам — она же, плачущая от одиночества и горя.

После того ужасного взрыва Патрик пролежал в госпитале шесть месяцев. Ему хотелось вернуться в джунгли — на самую настоящую войну, к ребятам, которые остались там сражаться против азиатов. В пекло того ада, которое создали не молодые солдаты, вынужденные находиться на этой войне и умирать, а серьезные политики, мирно сидевшие в своих кабинетах, смотрящие на это с высоты своего положения.

Вернуться Джонсу не разрешили: это было опасно, да и бессмысленно. Война подходила к концу, Америка проигрывала, уступая Вьетнаму победу. Патрик покинул военный госпиталь и полетел домой в Техас, к матери. Последний раз он виделся с ней во Вьетнаме, будучи контуженным и находясь в полевом госпитале. Когда мать приезжала к нему. Тогда Джонса постоянно рвало от болей и судорог и он почти не приходил в сознание благодаря морфию.

Из-за непрерывной бомбёжки лагерю постоянно приходилось менять место дислокации, и многие лекарства постоянно терялись. Поэтому солдатам давали то, что было, и лечили подручными средствами. Весь военный госпиталь сидел на морфии. Врачи, санитары, больные, солдаты наведывались туда за очередной дозой. Кому-то он помогал переносить тяжесть войны за счёт пребывания в вечном кайфе. Они говорили, что он приводил их в должную форму — так мир виделся более чётко, более ярко. Каждый день для солдата мог стать последним, поэтому он хотел прожить его радостно.

Также в джунглях, далеко от госпиталей, легко можно было достать траву. После очередного боя американцы собирались в лагерях, курили травку, рассказывали военные байки и делились своими воспоминаниями из мирного прошлого.

— А ты знаешь, что азиаты так хорошо научились убивать людей благодаря нам, американцам? Это мы показали, как нужно правильно расправляться с врагами.

— Да ладно! Серьёзно, что ли?

— Зуб даю, я слышал это от командиров. А ещё они мне дали один совет, рецепт выживания, так сказать.

— Какой?

— Убивай всё, что движется, иначе будешь убит сам.

Из полевого госпиталя на военную базу Патрик летел на вертолёте. Пребывание на борту было для военных своеобразным отпуском, поскольку предоставляло им несколько минут отдыха «без войны». А затем с базы, Джонс полетел в Техас к матери.

Так для него закончилась война с азиатами. Он выжил для того, чтобы жить дальше и попытаться создать свой мир — мир без боли и страданий. А для этого нужно было просто начать жить. Но это было совсем непросто. Жить, как остальные люди, чувствовать себя нормальным человеком, который не знал ужасов войны, не видел, как умирают солдаты на руках. Но что сделать с теми воспоминаниями, которые у него уже были? Ведь все это он видел! Видел молодых ребят, которые в предсмертной агонии зовут мать — единственную женщину, которая любит беззаветно и бескорыстно, а на их окровавленных губах застывает одно-единственное слово, обращённое к матери, и это слово: «Прости».

Это слово Патрик хотел сказать матери, глядя ей в глаза. В госпитале, когда она к нему приезжала, сделать это не удалось, и он сожалел об упущенном времени. Ведь она к нему прилетела через тысячи миль, хотя безумно боялась самолётов и никогда не залезла бы в эту летающую машину, если бы не крайние и очень серьёзные обстоятельства. На кону стояла жизнь единственного сына, которого она могла никогда больше не увидеть живым, поэтому не попрощаться она просто не могла. Патрис никогда не простила бы себя за трусость. Поэтому когда сообщили, что её сын в тяжёлом состоянии лежит в госпитале во Вьетнаме, она не раздумывала ни минуты.

Можно подумать, что она готова была сама повести самолёт, оставив лётчиков на земле. Может, она так и сделала, кто теперь знает. Возможно, когда летела в госпиталь, то не сидела на месте ни секунды. Скорее всего, стояла в кабине пилотов весь полёт и подгоняла их, чтобы быстрее летели, а не тащились, как старые развалюхи. Про свою боязнь летать она наверняка тут же забыла, как будто и не было совсем этого страха. Всё-таки материнская любовь самая сильная вещь на свете, она способна на чудеса и подвиги. Наверное, именно благодаря присутствию матери, Патрик поверил в то, что сможет выкарабкаться.

Бывало, конечно, что сил и желания жить просто не было. Случались моменты, когда он приходил в себя и ощущал такие физические страдания, что мышцы скрипели от боли и отказывались умолкать. Если бы не морфий, который спасал в промежутках между агониями, он бы разорвал на себе кожу, чтобы добраться до этих самых мышц, лишь бы только заткнуть их.

И как раз в те самые промежутки сознания Патрика, когда боль медленно отступала, словно волны во время отлива, он видел мать, которая держала его за руку. Так она будто старалась забрать его страдания себе. За это сын благодарил её, сжимая ей руку. Заглядывал в глаза, видел её слёзы, хоть мать и старалась держаться. Но когда она видела боль сына, слёзы с новой силой начинали течь из опухших глаз. Хоть он и старался не показывать, как ему больно, чтобы не причинять матери душевные страдания, она всё равно отражалась на его лице. Это было невыносимо! Он хотел, чтобы мать уехала и не видела этих мучений, но в то же время так нуждался в ней, в её силе и выносливости, что не отпускал. Как бы он хотел быть таким же сильным и ничего не бояться!

В те минуты рядом с матерью он понял, что хочет жить и вернуться домой. Найти хорошую девушку. Завести семью и отблагодарить маму за то, что она сделала.

Когда ему стало лучше и он уже мог сидеть на кушетке, мама сообщила, что уезжает, так как не может больше находиться здесь по многим причинам. Её вызывали на работу, ведь она уже почти два месяца находилась здесь. Патрик всё понимал, но когда она уезжала, слёзы наворачивались на глаза. Он смущённо отворачивался и рукавом рубашки смахивал их. Парень отпускал мать, но душа этого не хотела. За месяцы, проведённые рядом с ней, он почувствовал такую душевную близость с матерью, какую не ощущал, наверное, с тех пор, как стал подростком. Получается, что, если бы его почти не убили на войне и мама не приехала бы к нему, он не ощутил бы такого родства с ней. Вот это и пугало. Он мог умереть, так и не узнав, насколько мать любит его, на что ради него готова. Патрик понял, что любая мать готова за своё дитя загрызть зубами каждого, кто причинит ребенку боль. Вцепиться в горло обидчику и не отпускать, пока жизнь не вытечет вместе с кровью на землю.

Мать подарила ему столько сил, столько выносливости и радости жизни за эти месяцы, что он чувствовал себя переполненным сосудом, в котором плещется радость и любовь. И благодаря этим чувствам он летел домой к ней, чтобы сказать спасибо.

— Спасибо, мама! Я люблю тебя и прости меня за то, что я причинил столько страданий, — с трудом прошептал Патрик, так как в горле, как назло, возник ком от нахлынувших чувств. Мама стояла у двери дома и улыбалась, видя сына живого и здорового.

— Сынок, родной мой! Как хорошо, что ты приехал, я так скучала по тебе, милый мой. Проходи в дом, не стой на пороге. Рассказывай, как долетел, а можешь просто ничего не говорить, я и так всё вижу в твоих глазах. У тебя всё хорошо, а это самое главное. Знать, что у ребёнка всё замечательно — матери большего и не надо. Они сели на старенький диван, и женщина взяла сына за руки.

— Мама, я хотел тебе сказать, что через две недели я уезжаю к тёте Жанин и кузине Тине. Они позвали меня к себе.

— Тина, хм… странно, зачем это они тебя позвали?

— Там, где они живут, есть работа, и меня уже ждут.

— Что же ты работу здесь не найдёшь? В нашем городе работники тоже нужны.

— Там хорошие деньги предлагают, надо подзаработать немного, а потом я вернусь к тебе обязательно.

— Послушай меня, сынок, деньги до добра не доводят. Деньги — это зло, запомни это!

— Ой, мам, что ты понимаешь? Там нормальные деньги готовы платить, здесь я и за полгода столько не заработаю! — с вызовом воскликнул сын.

— Ну как знаешь, как знаешь. Я вот что подумала… Пока ты здесь, пообещай, что сделаешь кое-что для меня — выполнишь маленькую просьбу. Я не думаю, что для тебя это будет тяжело. Хорошо? Обещай, что выполнишь! — произнесла миссис Джонс.

— Конечно, всё что угодно для моей любимой мамочки, — Патрик обнял её и поцеловал морщинистые, но такие родные руки.

— Я тут на днях закончила читать книгу одну, она оказалась довольно таки интересная и поучительная. Я, конечно, понимаю, что ты не очень любишь читать. Жаль, что я не привила тебе любовь к чтению, но эту книгу ты просто обязан прочитать.

— Да когда читать, у меня и времени-то нет, я уезжаю скоро, — произнёс нехотя Патрик, пытаясь отговорить себя и маму от этого непривлекательного занятия. Но вспомнив только что данное обещание, снизил обороты, понимая, что это не такая уж большая просьба, и мысленно согласился.

— Что за книга, мам? — мягко спросил сын.

— Сейчас принесу, подожди минутку, — Патрисия Джонс медленно встала и пошла к себе в комнату. Спустя некоторое время, возвращаясь уже с книгой, она шла и улыбалась любимому сыну. Проходя мимо шкафа, она немного качнулась, и книга вылетела у неё из рук.

— Что с тобой, мама? — Патрик резко вскочил и бросился к матери. Патрисия стояла у шкафа бледная и тяжело дышала. — Мама, что с тобой? Ответь же мне! Тебе плохо? Сердце?

Женщина кивнула, не в силах выдавить из себя ни слова.

— Лекарства, у тебя есть лекарства для сердца? — кричал Патрик, начиная паниковать. У него тряслись руки, он не знал, что делать и что говорить в таких случаях.

— На тумбочке… в моей комнате… пузырёк, — еле выдавила из себя мать.

Патрик пулей бросился в комнату матери. Коридор, дверь, тумбочка. Он увидел пузырёк, схватил его, но когда хотел уже бежать обратно, не рассчитал габариты комнаты, поскользнулся и упал на пол.

— Чёрт раздери этот пол! — парень резко поднялся, потёр ушибленное колено и быстро похромал к матери.

— Мама, держи лекарство, — он протянул пузырёк и поскакал на одной ноге в кухню за стаканом воды. Только бы снова не упасть, прыгая на одной ноге! — Так, где стаканы? Ага, вот они. Вода, давай лейся уже!

Торопливо хромая обратно в гостиную, он нашёл мать сидевшей на диване и уже слегка порозовевшей. Она откинулась на спинку и, кажется, дремала.

— Вода… не нужна? — Патрик сел на пол перед матерью и положил голову ей на колени. Он гладил её руки и шептал ласковые слова.

— Мамочка, что с тобой? Что с твоим сердцем? Как давно ты болеешь? Почему ничего мне не сказала? Боже, только бы с тобой ничего не случилось, я не переживу этого! — глаза жутко начало резать от нахлынувшей боли и отчаяния. Сосуд, который был наполнен до краёв радостью и любовью, резко опустел и стал незначительным. Слёзы потекли неожиданно, обжигая кожу и оставляя бороздки от солёной жидкости.

Он опустил глаза и увидел лежащую у шкафа книгу, она была открыта на середине и как будто ждала, что её возьмут и отнесут на положенное место.

— Это всё из-за тебя, проклятая! Мама чуть не умерла, когда ходила за тобой!

Патрик резко встал, подошёл к книге, схватил её и уже хотел разорвать пополам — столько злости в нём было, но увидел подчёркнутый карандашом отрывок: «…Рядом с уродством соседствует красота, рядом с жестокостью — гуманность. Но только справедливость и доброта делают человека человеком…»

— Как это правильно сказано! Что это за книга и кто написал? — Патрик закрыл издание и увидел на обложке название и автора.

— Ну надо же, никогда бы не подумал, что этот писатель сочинял книги не только для детей, но и для взрослых. Надо будет прочесть до конца, пока я здесь, не зря же мама принесла её.

В этот момент Патрисия Джонс проснулась и посмотрела карими глазами на сына.

— Сынок, что произошло?.. Я, кажется, задремала… мне снился твоей отец.

— Я почти не помню его, он умер так давно. Точнее, его убили…

— Да, давно, но ты должен знать, что он был очень хорошим человеком и всегда поступал по справедливости.

Мысль из книги о доброте и справедливости промелькнула в голове Патрика: «Наверное, поэтому она и выделила её карандашом, чтобы не забыть».

— Мама, как ты себя чувствуешь? Давай я вызову врача.

— Нет, не надо, всё уже хорошо. Что-то последнее время сердечко меня беспокоит, может, к погоде. Лето заканчивается, скоро наступит осень, а с ней придут дожди, туманы и холод.

— Тебе надо сходить к врачу и обязательно обследоваться, с сердцем шутки плохи.

— Да я сама врач, точнее, была им, — тихо вздохнула Патрисия, вспоминая о любимой работе.

— Не переживай ты так. Ты же была лучшим врачом в больнице нашего города.

— Лучшим ли? Твоего отца спасти я так и не смогла, — слёзы навернулись у женщины на глаза. Воспоминания нахлынули, затуманив голову событиями пятнадцатилетней давности…

Глава 6. Скорая помощь

Штат Техас, Льюисвилл,1953 год

…Стояла осень, промозглая и мрачная. Постоянно шли дожди, и холод пробирал до самых костей. В доме, в который они только недавно переехали, ветер проникал в комнаты через многочисленные щели. В эту ночь была страшная гроза, не предвещавшая ничего хорошего. Молнии освещали комнаты так, что можно было спокойно шить одежду. Да ещё стоял такой грохот, что от страха собаки во дворе выли и лаяли не переставая. Каждую секунду, когда небо освещалось тысячами ватт света, Патрисия начинала молиться и делала это до тех пор, пока не раскатывались по небу громовые удары. Каждый раз её молитва всё сокращалась — именно так она отсчитывала, насколько близко гроза подошла к их дому.

— Билл, ты спишь?

— Ммм… что?.. Да, спал…

— Как ты можешь спать в такую грозу? Это же невозможно, неужели тебе совсем не страшно? Я трясусь, как мышь перед нашествием стаи котов. Успокой меня, милый, скажи что-нибудь приятное, пожалуйста.

— Ммм, милая, бояться нужно живых людей, а не капризы природы. Эта гроза и этот дождь нам ничего не сделают. Небу тоже иногда нужно снимать напряжение после долгого тяжёлого дня. Спи спокойно, любимая, — он прижался к жене и поцеловал туда, куда смогли дотянуться губы.

Патрисия лежала и всё никак не могла уснуть. Она продолжала молиться и понимала, что гроза постепенно уходит. Молнии больше не освещали комнату, становилось темно, и только дождь продолжал капать по крыше.

И тут Патрисия услышала знакомый скрип. Внизу кто-то открывал входную дверь. Страх парализовал, она лежала в кровати и не могла пошевелиться. «Это просто ветер, всего лишь сильный ветер», — уговаривала она себя, пытаясь успокоиться. Но тут женщина услышала, как кто-то внизу ходит, скрипя половицей. «Что же это у нас всё скрипит, как старая несмазанная телега, только что выехавшая со двора. Надо будет потом сказать Биллу, чтобы потом все починил. Да что это за странные мысли у меня в голове, не о том сейчас надо думать и переживать.»

— Билл, проснись. Проснись же! — она начала трясти мужа, потому что тот снова успел уснуть довольно крепким сном.

— Ммм… что опять случилось, Патрис?

— Билл, там внизу кто-то ходит.

— Да нет там никого, это ветер, наверное, разгулялся. Спи уже.

— Я слышала, как скрипели половицы. Билл, мне страшно. Сходи посмотри, что там.

— Ох, женщина, так и не дашь мне спокойно поспать сегодня.

Муж нехотя встал с кровати и пошёл к двери. Повернувшись, произнёс:

— Только для того, чтобы ты успокоилась и не будила меня больше по мелочам.

— Я люблю тебя! Заодно проверь, как там Патрик, спит или нет?

— Да, хорошо. Погрей кровать, пока меня нет, а то в такой холод она быстро остынет. Надо будет отремонтировать весь дом, а то он как решето — будто попал под перестрелку.

Патрис посмотрела на мужа и перекрестила его, когда он, отвернувшись, открыл дверь и пошёл вниз.

Прошла, кажется, вечность, и она даже успела уснуть ненадолго. Но вдруг услышала сквозь сон звуки борьбы и глухой тяжёлый удар об пол. Женщина резко вскочила и побежала из комнаты, вниз. Дверь была открыта настежь, ветер гулял по гостиной, и дождь заливал порог, мгновенно образовывая на полу лужу. Рядом с лестницей лежал Билл и не шевелился. В такой темноте сложно было что-то разобрать. «И где эти чёртовы молнии, когда они так нужны?»

Она подбежала к мужу и наклонилась, понимая: что-то случилось. Может, он упал с лестницы и повредил себе ноги?

— Билл, это я, что с тобой?

Муж тяжело дышал и, кажется, ничего не слышал. Патрис начала осматривать его, она делала это ловко, хоть и была начинающим врачом. Так, сначала голова — вроде цела, крови нет. Шея не повреждена. Руки спускались ниже, пытаясь решить проблему. Грудина — всё чисто. Тут муж задышал намного чаще, её руки нащупали рану. Нехорошо, очень нехорошо — в правом подреберье была рваная рана размером с коробок спичек. Из неё выливалась кровь, пропитывая одежду насквозь и стекая на пол. Дерьмово!

— Потерпи, милый, я сейчас принесу полотенце, — она взяла его руку и надавила на рану, чтобы остановить кровь. — Вот так подержи немного, хорошо? Я сейчас вернусь.

Женщину трясло, зубы стучали, у неё ломило всё тело, и хотелось прямо тут лечь и умереть. Но адреналин подскочил на такой уровень, что сдаться сейчас все равно бы не получилось. Нужно спасти мужа, забыть обо всём и думать только о его жизни. Иначе она зря училась на врача. И всё, что умеет и знает, можно будет выбросить в помойную канаву вместе с дипломом.

Патрис побежала на кухню за полотенцем и остановилась на мгновение у двери, которая до сих пор была открыта, ветер со скрипом расшатывал её в разные стороны.

— Как странно, а дождь всё не заканчивается, Билл, ты только взгляни, какая лужа образовалась у двери. Хорошо, что Патрик спит и не видит, а то бы тут же начал прыгать в неё своими маленькими ножками.

Патрисия только сейчас догадалась включить свет и посмотреть вокруг. Всюду царил беспорядок, даже бедлам, как будто ураган прошёлся по комнате, уничтожив всё на своём пути: и живое, и мёртвое.

На полу лежал муж. Он был очень бледным, из горла вырывались тяжёлые вздохи, которые не предвещали ничего хорошего. Патрис было страшно, и этот страх постепенно парализовал её, не давая действовать логично и правильно. Она допускала ошибку за ошибкой, как врач она это понимала и не могла простить себя.

Время шло, драгоценные минуты ускользали, как и жизнь из тела мужа. Она схватила полотенце на кухне и подбежала к супругу. Упав на колени перед ним, накрыла полотенцем кровоточащую рану. Ткань тут же впитала кровь и быстро намокла. Патрис видела, что Билл теряет кровь и сознание, и понимала, что, если сейчас не отвезти мужа в больницу, он умрёт.

— Билл, милый, держись! Ради меня и нашего сына, пожалуйста, держись! — слёзы текли по лицу, но она их не замечала. — Я сейчас сбегаю за помощью, дождись меня, милый, любимый мой, — она целовала его бледное лицо и боялась того, что уже не успеет вернуться до того, как… до того, как…

Патрис даже представить боялась, что может не спасти мужа и остаться без него. Она попробовала поднять его и дотащить до улицы, но, только взяв за руки, поняла, что не сможет даже сдвинуться с места.

— Что за чёрт! Билл, ну помоги же мне! Ааааа! — она кричала так громко от своего бессилия и слабости, что не заметила, как на лестнице появился ребёнок. Сын стоял и смотрел на плачущую мать и лежащего на полу отца. Его большие глаза уставились на кровь, которая вытекала из отца и скапливалась на паркете.

— Мамочка, а почему папа лежит на полу? Он что, устал?

— Патрик, иди к себе в комнату, ложись спать. Я скоро приду, — она попыталась успокоиться и взять себя в руки. Не надо, чтобы малыш всё это видел. Женщина оторвала кусок подола ночной рубашки и вытерла лицо и глаза, набухшие от слёз.

— Но я не хочу спать, я хочу к папе. Папа, папа, ты что, спишь? — обращаясь к отцу, мальчик начал спускаться вниз.

— Патрик, милый, папе плохо, он заболел, и мы сейчас поедем в больницу. Иди наверх, а то папа расстроится, когда узнает, что ты ночью совсем не спал, — она подошла к сыну, взяла за руку и повела наверх. Патрис боялась оставлять его одного, но с собой брать тоже не хотела.

После этого она быстро спустилась и выбежала на улицу. Женщина была всё ещё в ночной рубашке, когда побежала к ближайшим соседям за помощью. Дождь, видимо, не собирался заканчиваться — она это поняла, когда капли пропитали насквозь сорочку, и та прилипла к коже, сделав тело почти обнажённым. Через рубашку просвечивало подтянутое молодое тело, но она об этом даже не думала. В голове крутились страшные мысли: «Я не смогу жить без него, если он умрет! — Бам! — А как же Патрик, он же еще маленький и так любит отца! — Бам! — Да какой я врач, если не смогу спасти жизнь своего мужа?!»

Патрис подбежала к дому друга Билла и закричала что есть силы:

— Майкл! Майкл! Помоги!

Она колотила в дверь дома и продолжала кричать, пока совсем не охрипла. В доме зажёгся свет, и через мгновение на пороге появился высокий седовласый мужчина в домашних трениках и футболке. Увидев заплаканную соседку и жену друга в промокшей насквозь рубашке, которая открывала всё, что видеть было не нужно, он опешил. Её прекрасное тело, которое он видел в своих снах, теперь наяву предстало перед ним, и он никак не мог оторвать от него взгляд. Мужчина смущённо поднял глаза на её лицо и увидел страх и отчаяние.

— Что случилось, Патрис? — он схватил её за руки и начал трясти. — Говори же!

— Билл… Билл тяжело ранен… он истекает кровью… на него напали у нас в доме… Он не выживет! О, Майкл, он умрёт… — она опустилась на траву и заплакала, как ребёнок.

Майкл быстро посмотрел по сторонам, будто ища ответ, будто спрашивая, что делать? Он ничего не понимал, но знал, что сидеть и плакать — это не выход. Сбегав домой, через секунду мужчина выбежал с ключами и открыл гараж. Он завёл машину, вывез ее из гаража, и, схватив на руки измученную женщину, резко посадил на заднее сиденье. Медлить было нельзя, каждая минута могла стоить жизни его другу. Если они уже не опоздали…

Патрисия вбежала в дом, и перед ней предстала неожиданная картина, от которой подкосились ноги. Женщина рухнула на пол, не зная, что делать дальше.

Её почти мёртвый муж лежал всё так же на полу с пропитанным кровью полотенцем, глаза были закрыты, слышалось приглушённое дыхание, которое иногда обрывалось тяжёлыми вздохами. Рядом с Биллом лежал её сынок, он обнимал маленькими ручками папу и рассказывал ему сказку. Ту самую, которую обычно муж читал Патрику на ночь, чтобы тот крепче спал и не просыпался от страшных снов, терзавших малыша. Мальчик гладил отца по лицу и говорил: «Папочка, всё будет хорошо. Спи крепко, я люблю тебя».

Для Патрис это был настоящий удар — она не ожидала увидеть такое. И не так она хотела, чтобы её сынок прощался с любимым папой. Она вообще не хотела, чтобы тот увидел отца в таком состоянии. Но её желания сейчас не главное. Ребёнок — вот что главное. Ему только исполнилось пять лет, но она видела в нём мужчину, который прощался со своим отцом и говорил самые правильные слова на свете.

Когда они выехали в больницу, уже рассветало, дождь закончился, и день обещал быть солнечным. Но только не для семьи Джонс. Майкл гнал, давя на педаль газа и выжимая всё из своего старенького внедорожника. Казалось, он готов был вдавить её настолько глубоко, что ещё немного — и достанет до асфальта.

А Патрис казалось, что они никогда не приедут, время как будто остановилось и превратилось в густой кисель. Она была как во сне, хоть и старалась делать всё правильно, хоть и пыталась сделать всё возможное, чтобы спасти мужа. Но какая-то посторонняя сила мешала ей. Молодая женщина билась в закрытую дверь, пытаясь её открыть, но когда это происходило, понимала, что это совершенно не та дверь. Она бежала к другой двери, но та вдруг исчезала, и она оставалась один на один со своим отчаянием.

Они ехали в машине Майкла и голова Билла лежала на её коленях. Патрис гладила его по голове и целовала бледное лицо. Что-то подсказывало ей, что больше он уже не очнётся. Не возьмёт её лицо в свои шершавые ладони. Не поцелует её губы своими губами. Не обнимет крепко-крепко и не скажет: «Всё будет хорошо, малыш, мы вместе, а это главное».

Но сейчас тоже самое шептала Патрис, что всё будет хорошо и всё наладится. Слышал он или нет, неизвестно. Билл был без сознания с момента, когда она убежала за Майклом, и так и не приходил в себя. Вот ещё один поворот и ещё один. Наконец-то показалась больница. Патрис посмотрела на сидящего рядом сына. Он спал, так и не отпуская руку отца.

Майкл остановил машину у больницы, сгрёб раненого Билла с заднего сиденья и побежал внутрь. Патрисия продолжала сидеть в машине, глядя на свои руки и рубашку, которая была в крови мужа. Она не могла подняться и пойти в больницу. Ноги не слушались, голова кружилась, в висках стучало отбойным молоточком. Женщина резко открыла дверь и только успела наклонить голову к земле, как из неё потоком вырвалась вчерашняя еда, желчь, боль и страх. Подняв голову, она вытерла остатки с губ рукавом рубашки и посмотрела на сына. Тот так сладко спал, что стало жалко его будить. Пусть спит, ведь там, в царстве Морфея, всё хорошо — нет боли, нет страданий. А вечером, как обычно, отец возьмёт на руки маленького Патрика и будет читать ему новую сказку.

Патрис не хотела идти в больницу, потому что боялась услышать самое страшное, после чего жизнь уже никогда не будет прежней. Сидя в машине, она чувствовала себя в некой безопасности — как будто отгороженной от всего мира. Как будто за пределами машины не было ничего. Весь мир сейчас сосредоточился только на ней и её сыне. Здесь внутри было так тихо и спокойно. Как жаль, что нельзя остаться тут навсегда.

Наконец Патрис собрала все силы, вылезла из машины и побрела в больницу, как приговорённый, который держал путь на Голгофу. Войдя в двери учреждения, она удивилась вселенской тишине, словно это была не больница, а морг. Это сравнение испугало её, и мурашки побежали по всему телу. Людей нигде не было, кроме одного Майкла — он сидел на стуле и смотрел в одну точку. За стойкой тоже не было никого. Ни криков, ни стонов, ни плача, ни молитв. Одна сплошная тишина. Ей стало страшно от этого молчания, словно здесь все были мертвы, и она тоже. Патрис обняла себя руками, чтобы унять этот страх, и мурашки на какое-то время исчезли. Может, всё это снится? Может, её заперли в собственном сне, и она никак не может проснуться, сколько бы ни пыталась!

Патрис подошла к Майклу и подумала, что, если сейчас до него дотронется, он покачнётся, упадёт на пол и разобьётся, как фарфоровая статуэтка. Стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить его, она просто смотрела. Майкл тоже сейчас был в своей запертой скорлупе, в которую он никого не впускал — здесь можно было отойти от боли и спокойно подумать.

Майкл поднял глаза на Патрис (она всё так же была в окровавленной рубашке) и тихо произнёс:

— Ты выглядишь просто ужасно. Тебе нужно поспать.

— Где он? — всё, что смогла она выговорить.

— Его оперируют. Патрис, расскажи мне, как всё случилось. Что произошло у вас ночью?

Молодая женщина смотрела в пустоту коридора, ведущего в операционную, туда, где мог сейчас находиться её муж, её Билл. Туда, где сейчас врачи боролись в неравной схватке за жизнь её возлюбленного. Кто побеждал в этом бою? Жизнь или смерть? Она не знала. Но сейчас ей было просто необходимо находиться вместе с мужем и бороться вместе с ним. Без неё он не одержит победу над смертью. Вместе они были силой. Так было всегда!

— Мне нужно попасть в операционную, Билл. Без меня он не справится, я знаю.

— Тебя туда не пустят, я уже пробовал. Остаётся только ждать и молиться.

— Значит, будем ждать и молиться.

— Ты дрожишь, как лист на ветру, совсем замёрзла. У меня в машине есть тёплая кофта, сейчас я тебе принесу. Почему я об этом раньше не подумал? — Майкл встал, обнял женщину, которая тряслась то ли от холода, то ли от страха за жизнь мужа, и пошёл на улицу к машине.

Патрис присела на старенький диван в приёмной и начала отчаянно молиться. Обращаясь к Богу, она просила помочь сохранить силы в этой неравной борьбе против старухи с косой, которая пришла за её возлюбленным. Видимо, он тоже был ей нужен. Но врачи противостояли ей по-своему и старались помочь Биллу выжить. Они старались остановить кровь, которая вытекала из тела пациента, забирая с собой его жизнь, но этого было недостаточно.