Бесплатный фрагмент - Вниз по радуге

Дождь

Жизнь достойна очерка и романа

Только смерть достойна стихотворения

В. Бурич

Дождь.

Стучит по крыше серой пеленой.

Дождь.

Бежит по острым камням мостовой.

Сентябрь плачет, смеется синий гром.

Холодный август похоронен под листвой.

Дождь.

Танцует лампа в каплях на стекле.

Дождь.

Тебе тоскливо в комнатном тепле.

Судьбы печали сохраняешь при себе.

Надежда тает в предрассветной тишине.

Дождь.

Следы помады на стакане с молоком.

Дождь.

Пришел возлюбленным, а ушел врагом.

Он,

Один-единственный, неповторимый, твой,

Любимые мечты твои унес под дождь с собой.

Боль.

Ты чувствуешь, как стучит в висках.

Боль.

Смываются дождем все твои слова:

«Останься, я прошу тебя, останься хоть на миг.

Не вынесу тоски ночной, пожалуйста, пойми…»

Стон.

Ушел он, твой герой, твои слова пусты.

Стон.

Как август, похоронены твои мечты.

Спадаешь хрупким телом, сжимаешься в клубок.

Дрожат следы помады на стакане с молоком.

Сон.

Тебя не клонит в сон, в дожди одет рассвет.

Жаль,

Во сне герой бы дал заслуженный ответ:

«Да!

С тобой мы будем вместе, будем ты и я.

И будут у нас дети, будет крепкая семья…»

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,»,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,

,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,;,,,

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,. /.///,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,

,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,,././//,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,;;,,,,

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,././,//././//,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,. /.///,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,

,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,,,,,,,,././//,,,,,,,,,,,,,,,,,,,;,,,,,,,,,,,;;,,,,

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,././,//././//,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

././//

./,/!//

Дождь.

Резвится в тучах желтая стрела.

Дождь.

Рассвет темнее ночи, он лишь на словах.

Он,

Один-единственный, страдает по тебе,

Тот дождь, чьи слезы, как твои, не чувствуют предел…

…не чувствуют предел…

…чувствуют предел…

…чувствую предел…

…чувствую пре

Лужи

дел

Вниз по радуге

Направленный внутрь огонь

Сожжет. И солнце засохнет —

Останется жухлый песок

И вечностью битая вонь.

Начальственноликий злой рок

Безглазьем своим не шелохнет,

Соленые губы земли,

От левых, сушеных морей,

Обручили на трон из дерьма,

Мертвеца, и трон обнесли

Поцелуями, их кутерьма

Закружилась, как мышь среди змей.

Да здравствует мир кораблей,

Захлебнувшихся в сети паучьей!

Ироничный Завет (deal with that!)

Постмодерновый мир трахулей.

Я — бинокль, не видевши свет,

От лесов оставляю гнить сучья.

{анонимна постправда развилки

IMO симулякрно смысл}

Плоть протухла, поэтому в играх

Я сношаюсь с мультяшной дебилкой.

Я — потомок Евфрата и Тигра.

Я — трехмерность key-квантовых чисел.

Ш

Шломо Молхо был португальским марраном, который впоследствии стал иудеем.

— Скажи, будь добр: «шибболет».

— Спешит грабеж, ускоряет добыча… Шма Исраэль Адонай Элохэйну…

— Алкогерентно ноше. Быховец! Изоляция! Пасха!

— Моа роав лтэма э оа лоа эеэ…

— LXX? 10? Ше?

— LTR. Му. 6? 70.

— 15… 20… 143… 144…

— «Sterbetourismus»

«ЧП колония БК. Выставка жестокостей ЧФ. Душа и сердце БФ. Двадцать четыре часа и 1753…»

«Deа…»

«Десятилетия белого и черного королей. Злата, Кира и Регина»

«Набожный Васюков, убийца-стропальщик Гжижтак и аллея Иева. Прибалтика и Македония, повторяю, Прибалтика и Ма… И ЧТ000000000? Уж! Неро, гнездо, аллилуйя… Таракан! Хозяин квартиры или собаки. Ночлег. Внучка… Не Кирие элейсон. Близкий. Святой дух. Помазанник. Член семьи… Любое. Абсолютно любое средство для достижения цели, повторяю, абсолютно любое…»

Бесконечность

(шибболет)

Днем Агния меняла горшок и переодевала Максима Фадеевича в чистую одежду. Мимоходом, будто относясь к этому, как к мелочи, Агния пересказала, перевирая, слова Максима, выражавшие желание того быть для нее страхом. Дождавшись, когда отец сам еле затронет, но затронет тему наследства, Агния намекнула, что Максим не должен его получать.

«Дело не в родстве» — говорила Агния. — «Если бы Аля или Аня вели бы себя так, как он, то и их надо было бы его лишить. Я не безгрешна сама, но никогда людей намеренно не доводила».

«Ему не нужны деньги»

«Он так часто говорит про это, что, думаю, то — ложь»

Вечером Максим Фадеевич хрипло сообщил пасынку свое решение.

«Агния права. Ты злишь семью нарочно»

Добавил, как и Агния, словно это не важно, что не вписал и вписывать не будет его в завещание. Максиму было искренне все равно.

«Я был бы более больным, чем ты, если бы ждал милостей».

Максим Фадеевич вспомнил свою жену, мертвую «мать» Максима, обожавшую Максима, любившую его сильней, чем родных своих детей. Уж сильнее, чем Аркадия точно — тот уже сидел в тюрьме.

«Она умерла четыре года назад», — равнодушно сказал Максим.

«Твои родители умерли и того раньше…»

Максим усмехнулся бубнежу Столпа, медленно перетекшего в сон. Он знал, благодаря Злате, что его родители живы и живут в Македонии.

«Не отчаивайся» — сказала мать, когда он позвонил ей через интернет. — «Разумеется, мне бы самой деньги не помешали, но не деньги главное в жизни. Ничего, заработаешь, и вот тогда приедешь»

«Почему все думают, что это сраное наследство возбуждает меня?» — возмутился Максим. Его возмутило мимолетно брошенное «нам». Не в Македонии, ни где-то еще отца не существовало. Была только мать.

«Была только Агата Степановна» — сказал Максим Столпу. — «Вас нет, и после смерти вас не будет». Максима злили наставления чуть ли не покойника. Но тот, как и все, связывал неприятные слова Максима с лишением наследства, словно бы забыв, как все, что Максим ведет себя так всегда, не иначе.

«Моя настоящая мать живёт с моим настоящим отцом. Давно пора знать».

«Ложь! Твои родители — иезуиты!»

«Женщина не может быть иезуитом!» — смеялся Максим, отчего Столпу стало хуже.

«Твой отец — католик-иезуит».

Поздно. Максим уже ушел. Он клялся не рассказывать о матери никому из знакомых — Максим убедил себя, что это не нарушение клятвы, а ее видоизменение: теперь Максим клялся не говорить о своей матери сестрам.

«Только им не. Аркадий в тюрьме, а на Толю плевать!».

Максим смотрел на солнце, пока курил. С солнцем всегда приходится мириться, хорошо, что с людьми нужно не всегда.

«Чудесно, что мужчины погибают, плохо, что женщины стареют». — Пепел упал на порог комнаты Алисы.

Он соврал ей насчёт своей ссоры с Агнией и попросил показать ему фотографии, которые она сегодня делала в студии. Максим ткнул пальцем в обезображенную татуировками руку.

«Что за LTR?»

«Я не заметила, что тут LTR. Сложно вообще, что здесь к чему привязано».

И продолжила говорить о свидании с Жиртянским. Максим ее не слушал. Он гадал, что значит LTR на руке мужчины.

«LTR предвещает расплату за все мои грехи», — чувствовал Максим. «Алкогерентно ноше» — вспомнил далее цитирование Джойса Милецким. «Очередное слово, обозначающее нечто новое от Джойса», — говорил Милецкий. — «Убийца литературы… что же, молодец, моя же цель — зарыть в могилу ее труп».

Придя в «Кофеянепротив», Максим, почти физически скучая по Ане, лучшей из сестер, решил ее набрать. Но говорил он с ней не о ее приезде, которого так ждал, а про Киру, официантку, про опыт той в БДСМ, и опыт этот, знал Максим, в «мире его положений» обрел бы геометрическую фигуру, схожую с геометрической фигурой Вселенной.

«Ладно» — смеялась Аня. — «Пока я не приехала, можешь соединять свои линии в несуществующие фигуры».

«Как же ты любишь Питер…»

«Да…»

Максим же любил Литву, в которой не был, и Македонию, в которую верил попасть.

Кира принесла ему кофе.

«Кира — элита общепита» — рассмеялся Максим. Улыбнулась и Кира. Максим считал ее страшной, но притягательной нимфоманкой, которая фальсифицирует смерть, работая в этом заведении с дурацким названием и дешевыми булочками, которые здесь вкуснее дорогих. Поев и выпив пол литра водки, чтобы дать своим мыслям нечто новое, Максим вновь пришел в кафе, под конец Кириной смены, не дав, а убив свои мысли.

«Тебе надо выиграть с длинной иголистой цепью» — сказал он Кире в раздевалке. Потрогал ее за грудь, когда она, не стесняясь, снимала с себя рабочий халат.

«Нам сегодня нельзя, не забывай»

«Я-то не забуду, а вот ты сегодня не забыла?»

«Вот она»

«Здесь?» — Максим указал на коробку из-под обуви.

Кира грустно улыбнулась.

«Не удивляйся. Старость не радость».

Когда через четыре дня Максим встречал Аню на железнодорожном вокзале, в руке у него была та самая коробка.

«Старовато выглядит для новой обуви» — улыбнулась Аня, привычно целуя Максима в щеку.

Впервые от поцелуя сестры Максима передернуло.

«Это домик для кота Милецкого», — сказал он.

Лекция

Он жаждет худшего из горя.

И даже смерть ему отрада.

Но слепоты чудовищный покой

лишь радость по сравненью с адом.

1

«Я — антисемит, ненавидящий антисемитов. Мне тошны все ваши аксиомы, подтверждающие вами же придуманную теорию о смерти Бога. Тошны, поскольку я убедился, что Бог не умер, а просто уменьшился в своей власти и даже размерах, да, категория размера к нему применима. Моя задача — увеличить Его. Дать Ему пространство делать чудеса, как в древние времена, и спасать тех людей, которые по меркам самих людей спасения не достойны. Любовь… лишь любовь Творца, любого творца, имеет силу. Любовь Бога к своей твари дала твари свободу. И тварь стала делать оружие и побеждать Бога, не убивать Его, а делать его меньше, чтобы в итоге он стал точкой, которой был мир перед Большим Взрывом».

«Во мне живут воспоминания, которые в дурные моменты своей жизни я считаю сном. Столп говорил, что мои родители из Латвии, и, вероятно, после его слов, хотя уверен, что и до, я вспоминал себя трехлетнем ребенком среди тумана их голосов, полностью сосредоточенный на чем-то далеком. Это далекое, к своим двадцати трем, я немного приблизил, но туман воспоминания остался вдалеке иметь вкус и запах Литвы, в которой я, как и в прочих странах, не был. Вкус именно Литвы, я думаю, невзирая на слова Столпа о моих родителях из Латвии. В Литве сильное католичество, потому к ней, а не к Латвии мог иметь отношение мой отец-иезуит. Если он иезуит… У Златы на этот счет другое мнение».

Максим встал перед зеркалом, чтобы себя, вглядываясь, будто не узнавая, лучше рассмотреть. Его нельзя было назвать красивым, он это понимал, но любил свою внешность именно за ее некрасивость, и к любви этой он относился насмешливо, что как бы подтверждало уместность ее в нем наличия.

«Я тоже иезуит, как и мой отец. Это — метафора верующего в мире, где Бог убит в своей Величине».

Агния вернулась с работы. Расстроенная. Максим знал от Алисы причину расстройства Агнии, но ни этой причине, ни даже убийствам в масштабе войн значения не придавал.

«Я — иезуит без сутаны. Уничтожаю границы между святостью и низменностью. Освящаю низменное. Но не опускаю святое до уровня ни…»

«Иру Волкову убили» — сказала Агния.

«Я знаю. И что?»

«Как и что? Она моя лучшая подруга!»

«Одна из. И жизнь ее на этой смерти не закончилась»

«Ты, как всегда, ты…»

«Только без слез»

Максим отошел от зеркала и сел, уткнувшись в телефон. Притворился, что не замечает, как Агния на него смотрит.

«Чтобы я в себе изменил — так это рост. Кира говорила, что любит высоких…»

«Ты не духовный человек, ты просто безнравственный» — сказала Агния.

«Долго над этим думала?»

«Не дольше, чем ты действительно думал над смыслом жизни»

Агния отвернулась, чтобы Максим не видел ее слез.

«У Бога уже спрашивали, в чем смысл жизни. Он сказал, что не знает, и Бога убили»

«Богохульник» — сказала Агния зеркалу. — «Ты — все худшее из того, что я читала об иезуитах».

«Я могу не быть иезуитом, я могу быть извращенным его представлением, и я им буду» — сказал Максим, представляя, как холод его слов превращает в лед застывшие слезы Агнии. — «Сродни французскому обывателю XIX века, боящемуся собственных страхов, ты, Агния, будешь во власти собственных страхов в лице меня».

Максим часто, с помощью искренней или напускной жестокости, вынуждал женщин откровенничать, чтобы, когда те почувствовали к нему тягу, чаще негативную, но тягу, пользоваться ими. Агнию же он доводил без всякой пользы, как сестру, которая менее других мирилась с его характером. Агния, ударив ладонью в зеркало, не разбив его, ушла к себе в комнату, не сдержав-таки яростного всхлипа, а Максим, расстроенный, поехал в общежитие к Альбине, в намерении обличить ранимость Агнии. Альбина, старшая из четырех сестер, была замужем за негром Якобом из Камеруна, и жила в студенческом общежитии, в котором жил он. Про истерику рассказывать Максиму не пришлось — прямо с порога Альбина сказала слова, которые говорить не хотела и которые сам Максим слышать не желал.

«Я беременна».

Весь вечер он и она не без взаимных упреков вспоминали свою прошлую связь, молча надеясь и моля Бога, чтобы ребенок был от Якоба — такой шанс, был, поскольку браку с Якобом уже не менее года. Под конец их разговора Максим и Альбина безосновательно склонились в пользу отцовства Якоба, и Альбина, подобрев, разрешила Максиму покурить траву Якоба, чего уже давно не было. Об Агнии и убийстве ее подруги не было сказано ни слова.

Марсово поле бытия

«Мой неродной брат — еврей, а папа говорит, что он еще и сын иезуита. Я читала в интернете про иезуитов, но понять не могла, как еврей мог им быть. Наверное, папа что-то путает, хотя говорил он это еще до болезни, когда путать не мог… Я не хочу притворяться, не знаю, знаю лишь простую истину, которую говорят всем детям их мамы и папы: неважно, как выглядит человек, откуда он родом и хорошими или плохими были его родители. Главное, чтобы он сам был хорошим. А мой „брат“ таковым не был. И только поэтому то, что считается предрассудками, будет действовать против него».

Агнию нельзя назвать поклонником кофе, но на работе, особенно в полдень, она готова выпить кружки три бесплатного кофе в желании ускорить свой рабочий день. «Отличная работа, только вместо денег тут говорят „спасибо“», — говорила Агния. «И как положено, „спа“ говорят 25-го, а „сибо“ — 10-го числа». «Даже так» — кивала новая сотрудница Таня. «„Сибо“ больше „спа“, потому что „спа“ — это аванс, а аванс всегда меньше зарплаты». Агния наливала себе еще кофе, который был еле теплым, вода в кулере не успевала нагреться, и садилась за стол. Серьезная, смешливая, подруга каждой девушке и друг каждому парню. Младшая сестра в семье — порою сей факт был для Агнии бременем. Рэп-исполнитель на рабочем столе монитора была ровесником Агнии, но выглядела старше Агнии, и Агния хотела выглядеть как она, то есть выглядеть старше своих семнадцати, даже выглядеть, как Алиса, которая сейчас ей звонила:

«Угу, привет» — сказала Агния, с трудом прожевав булочку. Запила булочку кофе. Глаза ее заблестели, остановились на лице сидящей рядом Тани, будто прося ее о чем-то. «Нет!» — вскрикнула Агния, и Таня вздрогнула. Слезы обрамляли блеском скулы Агнии, и Таня, уже знавшая, что отец Агнии тяжело болен, подумала, что эта его смерть от болезни стала тем ожидаемым событием, которые всегда происходят неожиданно.

«Иру убили» — прошептала Агния. — «Ой, мне нехорошо…»

«Тот убийца, которого все ищут?»

«Скорее всего… Пойдем на улицу, подышим, мне совсем нехорошо…»

Сегодня Алиса, впервые за долгое время, фотографировала не девушек, желающих хорошо выглядеть, а мужчину, Старадовского, местного журналиста-влогера. Алиса смотрела на Старадовского, пока тот давал критику Жиртянскому интервью, и сравнивала глянцевое, отвращающе-идеальное лицо Старадовского с его реальным лицом, не лишенным заурядных недостатков. Мысли ее были далеки от работы, от семьи, от убийцы и его последнего убийства, жертвой которого стала Ирина, подруга Агнии, которую Алиса видела лишь раз. Вручив Старадовскому фотографии, которыми Старадовский был ожидаемо доволен, Алиса высказала именно ему те мысли, что занимали ее последние полтора часа:

«Вы когда-нибудь видели макрофото снежинок? Обязательно посмотрите! Какими неповторимыми узорами награждает Природа каждую снежинку! В насколько же грандиозных городках-льдах живут те организмы, что недоступны нашим микроскопам!»

То же самое Алиса повторила и Жиртянскому. Тот был более разговорчив, и после нелепого с ним разговора, о котором Алиса будет жалеть почти так же сильно, как о болезни отца, началась новая фотосессия. В этот раз клиентом стал ухоженный брюнет, похожий на цыгана, чьи руки были так забиты татуировками, что у Алисы ни на одной из них не получилось сосредоточиться. И только после этой фотосессии, воспринятой ею как повтор фотосессии со Старадовским, она, наконец, решилась и позвонила Максиму.

Фобос

Уже во второй раз возвращаясь домой, Максим слышал, как Аня кричит.

«Что случилось?»

«Таракан!»

Аня долго и безуспешно пыталась убить его кружкой. Рыщущие лапки, мерзкие усики, отбрасывающие тень на газовую плиту — таракан мог быть сопоставим змее в своей мощи, особенно спросонья. Максим подошел к таракану, убил его ладонью и тут же сполоснул руки водой. Понимая, что вина перед Аней словно бы исчезла, Максим, смеясь, сравнивал таракана и ужа, называя его при Ане змеей, но Ане смешно не было.

Она вдруг стала рассказывать о прочих своих страхах.

«У меня, как ты знаешь, аллергия на цитрусы. И высоты я боюсь. Помещения тесные, лифт, подъезды, даже парадные в Питере — жуть»

«Тогда и квартир ты должна опасаться».

«Странно, но нет. Я тащусь от открытых пространств, но и к комнатам, квартирам, съемным, типа наших, или отцовской, я отношусь, как к чему-то открытому. Но вот воду теперь я считаю… закрытой. Как и жару»

Волосы Ани теперь были зачесаны назад особым пробором. Так немытость ее головы не бросалась в глаза.

«Но и я жару не люблю. Многие не любят»

«Я не не люблю жару, я именно боюсь ее!»

Максим, так как любил все упрощать, сказал:

«Ты очень правильно назвала воду „закрытой“. Как мне кажется, ты просто делишь мир на „открытые“ и „закрытые“ вещи и боишься закрытых»

«Возможно. Пора спать… в смысле не вместе нам спать, мне завтра на работу»

«Если не хочешь вставать на работу — не ложись спать вообще»

Аня смущенно кивнула.

Деймос

«Ссать, говоришь, католичка? Так мы устроим вашему брату!».

Следующее утро Максим посвятил поиску в интернете имен умерших бизнесменов, похороненных в Брянске. И к обеду нашел только три нужных имени. Обладатели этих имен покоились на кладбище у Почтовой, до которого можно было дойти пешком, что Максим и сделал в три часа ночи, взяв с собой полуторалитровую бутылку пива. Первое имя найти не удалось, зато другие два были рядом, разделенные лишь двумя покосившимися оградами. Справив нужду на первый памятник, целясь в фотографию и не попадая, Максим выпил еще пива, жадно, как при жажде, и стал ждать, и пока ждал, поставил возле поруганного имени аббревиатуру «ЧП». Справляя нужду на второй памятник, Максим переставал чувствовать наджелудочный страх, он кричал, пугая тишину:

«Я буду ссать и срать в каждый денежный мешок!»

Довольный, Максим записал фразу, которой в неопределенном будущем планировал поделиться с Милецким:

«Такие люди, как Злата, собираясь в кучи, строят вертикали, чтобы не ужасаться тому хаосу, что неизбежно разрушит самый фундамент даже наивысшей из их вертикалей».

Покинув кладбище, Максим допил бутылку и, перепутав, пришел не к себе в квартиру, где Аня, а на съемное жилье Алисы. Алиса тоже была пьяна.

«У Жиртянского пятна по всему телу… Он ушел, и больше тут, надеюсь, не появится» — добавила она, будто Максим беспокоился.

«Где ты был?»

Максим дремал на ногах и не ответил. Не услышал и дальнейших рассуждений Алисы про ее симпатии к мужчинам с глазами серийных убийц.

Только утром трезвый Максим сказал трезвой Алисе, что был на кладбище.

«Наши смерти — остроты высших сил. Мы — материал для злых шуток дьявола. Смерти наши потому смешны, что шутки, а шутки потому хороши, что злые».

Алиса пересказала эту мысль Жиртянскому, когда тот пришел к ней на фотостудию. Ей понравилось, что непонравившееся ей высказывание понравилось Жиртянскому.

Строфа

Три часа ночи.

Экспертный совет, состоящий из двух людей в заячьих масках, обкидывал куриными яйцами каждое новое граффити города. Максим увидел его возле своего дома и остановился.

«Какая мерзость» — сказал первый заяц, указывая на граффити Чехова с желтыми разводами.

«Это все иллюзия» — сказал второй заяц и в страхе покосился на замершего рядом с ними Максима.

«Иллюзии нас и отличают» — сказал Максим.

Именно зайцы предложили ему лотерею, результат которой он должен был увидеть в соцсети. Максим думал, что это дешёвый обман, но он попробовал, так как наследства, о чем уже знают Альбина и Агния и о чем не знают Аня и Алиса, ему не видать.

«10» — сказал первый заяц. — «Запомни этот номер».

«Но это еще не все» — сказал второй заяц.

Чтобы шансы на победу увеличились, Максим должен был собрать для зайцев робота, без конца говорящего любовные признания. За час, без рвения, вполглаза, но как ему казалось, добротно, Максим собрал восьмиугольного робота без ног, и второй заяц, пока первый бросал ненужные детали обратно в мешок с яйцами, настраивал роботу громкоговоритель.

«Роботы — природа, моллая моя» — говорил без конца робот. «Роботы — природа».

«Не получилось» — сказал второй заяц.

«Но все равно держи билет» — сказал первый.

Максим испытывал гордость от появившейся на колене дырки. Он считал признаком скудоумия джинсы с дырками, но не мог не любить свои собственные, пережившие так много, с дырой, протертой в работе и дырой на колене, а не где-то еще.

«Вы забыли робота!» — крикнул Максим в спину уходящим зайцам.

«Подари его кому-нибудь».

Робот молчал, был выключен. Максим взял его под мышку и гулял с ним до утра по городу, и, когда появились первые маршрутки, позвонил Злате и предупредил ее, что приедет. Билет с цифрой «6» он оставил при себе.

Антистрофа

«Что у Бога между ног? — вот Главный Вопрос. И это мой тебе вопрос. Ответишь верно — расскажу тебе всю правду о родителях. Почему тебя бросил папа, одурачил маму, и почему он не иезуит»

Злата была феминистской, и Максим думал, что в ответе на ее вопрос крылся подвох. Максим терпеть не мог Злату, но ходил к ней, надеялся от нее узнать как можно больше о матери. Не о матери с отцом, а именно о матери — отец ему был не нужен.

«У меня уже есть один, и скоро его не будет… Почему ты не можешь сказать всю правду?»

«Я вам не родня. От вас мне нужны только деньги. Ссать я хотела на вашу мораль и срать на вашу пуповину».

Родители Максима, со слов Златы, были бедны. Она же была богата, и Максима особенно бесила жажда денег в деньгах не нуждающейся.

«Давай еще одну партию» — процедил Максим сквозь зубы.

«Ты же вновь проиграешь» — чуть ли не пропела Злата.

Она была права — Максим проиграл, хотя играл белыми, ими впервые, если не путал. Злату нельзя было назвать хорошим игроком, но Максим был еще хуже, и этот факт был вершиной в пирамиде его ненависти к Злате.

«Роботы — природа, моллая моя. Роботы — природа».

«Расскажи хоть что-нибудь», — попросил Максим Злату, как надеялся, мягко.

Но она не рассказала даже, почему так вышло, что она, гражданка Словении, знает родителей Максима, которые живут в Македонии. Максим считал, что дело в общем югославском прошлом этих двух стран, но сам понимал, что в темноте незнания можно считать что угодно.

«Да заткнись ты!» — сказала Злата роботу. — «Зачем ты его приволок? Он же ни рубля не стоит!»

«Выкинь» — сказал отрешенно Максим.

Но Злата его не выкинула, хотя повторяла, что на робота, как и на родителей Максима, ей все равно.

Atrocity Exhibition

Ночью Аня набирала ванну. Вошла, не включая света, повернула смесители и ушла на кухню курить. Отшила в сообщении одного из поклонников, пытавшегося привлечь ее абонементом в спортзале. Включила свет, разделась и легла в ванну. Почувствовала под собой что-то скользкое. В брезгливости вскочила, увидев, в ужасе вскрикнула и выбежала из ванне, не понимая, как такое могло быть в Брянске, да еще в квартире на третьем этаже. В ванне была змея. Черная, скользкая, гадкая, Аня даже соотнесла ее с тем парнем с абонементом, и это стало неприглядной деталью в ее усилившихся прочих страхах. Курила всю ночь до утра, а утром позвонила Максиму. Тот приехал в ее съемное жилье, увидел змею и сказал: «Это уж. Сейчас». Взял на кухне нож и методично отрубил ужу голову.

«Как он здесь появился?» — спросила все еще дрожащая Аня.

«Не знаю, но знаю, что тебе лучше переехать»

«Да, конечно, черт с этой платой»

«И успокойся. Это все — второсортность».

Аня успокоиться не могла. С тех пор она боялась мыться, что скажется на отношении к ней сестер.

Тело ужа Максим выбросил на помойку. Голову вернул Кире. Она покрутила пальцем у виска и закопала голову во дворе, чем разочаровала Максима.

«Ладно, он и так был не жилец, хоть умер небанально. Что будешь делать дальше?»

«Ангелизатор. Теперь ангелизирую ее биологию», — говорил довольный Максим. — «Дом с папашкой-Толиком-Агнией не для нее, у Альбины черный муж, а Алиса терпеть ее не может из-за истории с каучуком — где же еще ей жить?».

«Так ты хочешь ее трахнуть или нет?» — спросила Кира.

«Нет. Я стану твоим персональным маньяком».

«Против твоего желания, что тебе в угоду». Максим, после вялых поцелуев Киры, чувствуя себя виноватым перед кем-то большим, чем Кира, воображал, как идет против требований Бога, что Богу в угоду. Кира же сидела в телефоне. Они были в доме Киры деревенского вида, неподалеку от лесополосы, в котором, кроме того самого ужа, жили ещё три ящерицы и черепаха.

«Как ты можешь гнить в интернете, когда вокруг тебя такие рептилии?» — недоумевал Максим.

«Сегодня воскресенье, тринадцатое августа… так-так-так… подожди… А международный день без интернета — двадцать шестого января, так что заткнись»

«Как-то пресно все…» — Большим пальцем у щеки Максим обозначил и вид близости, и скуку от нее.

«Дни идут всего неделю, потерпишь»

Упоминание Кирой ее дней почему-то усилило вину Максима. Он понял, что заставить Аню переехать к нему можно было и по-другому. Он попрощался с Кирой и, несмотря на ночь, пошел домой в желании облегчить свою вину перед Аней.

Б

(бней-мишпаха)

Это вопрос Максим задал Альбине, когда приехал. Та, подвернув джинсы, билась с последствиями потопа. Вода, которую она выжимала в ведро, не была даже розоватой, сколько бы Максим не вглядывался.

«Ты звонила ментам;»

Максим прошел в ванную, увидел бездыханное тело Аркадия. Заглянул в спальню, увидел ногу уложенной на кровать Агнии.

«Сейчас приедет Алиса» — сказала Альбина. Это были ее первые слова с момента приезда Максима. — «Сам понимаешь, учитывая, что произошло, лучше, чтобы Ани здесь не было»

Подозрения Ани, которые, как видел своими глазами Максим, оказались не напрасными, как таковым и оказалось его воображение, нарисовавшее правду до того, как она предстала перед его глазами. «Но Альбина не может знать, что я видел…»

«Почему ты была груба по телефону;»

«Сейчас приедет Алиса» — только и сказала Альбина.

И, когда Алиса приехала, сказала:

«Папа слышал, что ты здесь. Он ни слова не сказал и вряд ли сможет, но жестами дал понять, что ты тут был».

Максим расхохотался.

«Какими это жестами;»

«Не смей!» — закричала Алиса.

Алиса была вся в слезах. У Альбины же были мокрыми только руки, но гнев в материнских глазах сестер был схож и, как что-то физическое, направлен исключительно в Максима.

«Тебе не помешали б накладные морщины», — сказал Максим Альбине. — «Дабы горе хоть как-то проявлялось».

Альбина выглядела ещё некрасивей, чем раньше. Она была старшей и единственной из сестер, кто не нравился Максиму внешне, и, в новый раз осознав это, он удивился, что именно с Альбиной была у него близость.

«Я не виновен в случившемся»

«А я, дура, думала, что Агния врет!» — Даже слова были сказаны Алисой навзрыд.

«Извини, Аль, но думаю, Аня в чем-то была права — только не Аркадий, а он!»

«Вы рехнулись!» — не выдержал Максим. — «Агнию убил неуловимый убийца, а Аркадий… не выдержал, потому что Аня была права полностью…»

Алиса бросилась на Максима и, исторгая проклятия, царапая его, легко повалила на пол, ибо Максим не сопротивлялся — он смеялся и говорил гадости, пытаясь унизить траурную ярость Алисы до сферы полового влечения.

«Надо во всем разобраться!»

Алиса остановила свое безумие. Причиной стала не рассудительность сестры, а речь Максима, что все-таки смогла, сквозь заглушающую ярость, попасть ей в уши — вследствие этого Алиса ощутила свою над ним расправу не стоящей ее достоинства, как ночь с Жиртянским, и не могла поэтому более впиваться ногтями в уже прилично ею истерзанное лицо Максима.

«Значит, ты видел, как Аркадий…;»

«Да, он ее трахал»

«Врешь»

«Вру. Трахал, как я тебя»

Лицо Альбины потемнело. Она брезгливо посмотрела на избитого Максима, но неожиданно впилась ему в Алисины царапины, углубляя их. Он закричал.

«А это ты сможешь назвать вожделением, а; Сможешь;»

«Да!» — проревел Максим.

«Аль, принеси нож»

Когда Алиса вернулась, Альбина уже стаскивала с Максима джинсы. Тому стало страшно — он думал, что его хотят оскопить. Он начал дергаться, но Алиса приблизила нож максимально близко к его паху. Максим замер, а Альбина без труда сняла джинсы, но что-то отвлекло ее внимание.

«Во всем врал, даже в том, что против моды» — Альбина указала на дыру на колене.

«Это работа». — И вслед подумал: «Когда же результат лотереи; …Блядь!»

Альбина крепко сжала головку и приказала Алисе резать у основания. Максим ударил Алису ногой по лицу, и нож упал ему на грудь. Максим схватил его и поднес к лицу Альбины.

«Не дури!» — закричала Алиса, зажимая нос.

«Ты не тупой, должен был догадаться, что мы хотели припугнуть тебя…»

«…чтобы ты сказал правду…»

Максим взял одежду и, обнаженный, подошел к Столпу. Сестры в страхе последовали за ним. Столп открывал рот, ловил ртом воздух, пытаясь что-то сказать, и что-то гневное, но ему не удавалось.

«Припугнуть… чтобы правду…» — прошептала Алиса. Затем вскрикнула, когда Максим ударил Столпа по щеке своим членом.

«Я всегда говорю правду»

Оделся, бросил нож в ведро с водой, которая все же, увидел Максим, была розоватой, и вышел из дома.

Лекция

Добралась она раньше до правды

и, не выдержав, умерла смертью.

И салютные залпы, петарды

словно хлещут покойника плетью.

Ты привыкни уж, добрая Аля:

в языке Парменида и Прикса,

вместо знака вопроса стояла

эротиматико.

Я уже свыкся.

2

Максим шел в дом Столпа и видел, как кто-то убивает Агнию. Представлял это мысленно, не относясь к этому серьезно, не ожидая, что Агния в самом деле умрет, представлял он это, когда видел неизвестного, спускавшегося ему навстречу по лестнице. Придал он незнакомцу значение уже после произошедшего. Максим прошел мимо Столпа, который сидя храпел, хотя шел Максим собственно к нему — хотел ему сказать что-то иное, не привычное разъедающее и не желая приближать себя сказанным к получению наследства. Разные формы разврата пробуждали благородный стыд в Максиме, и Столп и Агния, наблюдая периодическую мягкость в поведении Максима, не знали причин ее появления — в то же время Альбина с Алисой знали ее превосходно. Сегодня добродетельное чувство прошло сквозь Максима мгновенно — он увидел неестественную позу Агнии на кровати и понял, что она мертва. «Отравили» — прозвучали в голове Максима слова Киры. К собственному осознанию, что неизвестный, спускавшийся по лестнице, и был тем неуловимым убийцей, Максим отнесся без удивления. Он спрятался в шкаф, готовый стоять в нем, невидимый, сколь угодно долго, пока Аркадий или кто-либо из сестер, не увидит бедную вознесшуюся.

Прошел час. Столп все еще храпел. Максим стоял недвижимо, желая шокировать первого вошедшего. Но шокированным оказался он сам, когда пришел Аркадий. Тот, догадавшись, что что-то не так, стал аккуратно, словно спящую, трясти Агнию, затем стал трясти интенсивнее, и чем яростнее были порывы Аркадия, тем более блестящим от слез было его лицо. Не сказав ни слова, даже не пробовав позвать Агнию по имени (он никого не звал по имени), Аркадий замер, вглядываясь в лицо сестры все более негодующе, словно бы она была виновата в собственной гибели. Но Максим вскоре понял, что негодование Аркадия было обращено на себя, за то, что он собирался сделать с Агнией далее. Он перевернул Агнию на живот, стянул с нее штаны, затем трусы, делая это все медленно, либо в сомнении, либо желая продлить вожделение — Максим склонялся к первому, поскольку все еще видел в Аркадии «евнуха, пусть и с яйцами», но увидел, что верно второе, поскольку Аркадий вошел в покойную. Колени Агнии, безвольные, будто лишенные костей, шумели, легко могли исцарапаться от трения об пол, и Максим боялся, что Столп мог услышать то, что ему самому буквально казалось шумом. Сам он хотел выйти, когда все окончится, но неожиданно для себя передумал.

«Почему только сейчас;» — прошептал Максим.

Аркадий смертельно испугался и, едва заправив штаны, топая ногами, убежал в ванную. Максиму стало гадко, он покраснел, но в ванную не пошел, не хотел будить Столпа увещеванием Аркадия. Уже в своей квартире Максим, закусывая водку черствым хлебом в ожидании Ани с работы, получил звонок от Альбины. Та, расстроенная и разъяренная одновременно, сообщила о смерти Агнии и Аркадия, о кровавой воде, перелившейся через ванну и подплывшей к ногам Столпа, воде, разбудившей его и отнявшей у него и так угасающий дар речи.

«Приезжай сюда и объясни» — грозно приказала Альбина и повесила трубку.

Максим и сам чувствовал праведный гнев.

«Зачем мешать меня к чужой, уже окончившейся трагедии;».

Сфера влечения

К ней относятся:

— инцест;

— фут-фетиш.

«Свыкнись с тем, что боль не знает границ, что в ней мои соки божественного. Я, кружась, умирая от скуки, только ночью, под этой шторой, напротив крыльца, где мы курим и не можем трясущимися руками уложить окурки в столешницу — лишь здесь я обретаю то, что ты, на счастливую голову, называл выходом из иллюзии».

Из одежды на Кире был лишь черный колготок на правой ноге. Максим, разочарованный, что ногти на Кириных пальцах некрашеные, смотрел то на оголенную ступню, воображая красный блеск, то на холодную батарею, к которой Кира подстраивала шею для беспрерывного удушья. Кира любила пытать себя, и даже когда пытала остальных, представляла, что пытает себя. Максим же был нисколько не смущен Кириными «остальными».

«Быть столь красивой и при этом не быть проституткой — глумливое расточение Божьего дара» — говорил он ей, видя в разврате Киры непонятную ему идеологию с претензией на метафизику, и потому он мог ей простить и периодическое предпочтение не его, Максима, а кого-нибудь другого. Еще год назад промискуитет был для него чем-то легковесным, бесконечно-притягательным, но сейчас преимущественно был мрачным, как мысль в тупике к развитию.

С переменным успехом Максим нажимал эрогенные точки у Киры на спине, слушая бред Киры, полный лишнего желания сгустить островки возбуждения в один большой нарост.

«Неужели твой брат столь нерешителен;»

«Нет, он просто евнух, которому забыли отрезать яйца»

Кире он рассказывал немало о своей семье, и та, услышав о юном Аркадии, предложила Максиму его совратить. Максим был уверен, что Аркадий любит Агнию и любовью не братской, ничего для физикализации своих мечт не делает, что, впрочем, было бы лишним, зная, что и без этого, но по этому поводу Алиса и Аня умудрились всерьез разругаться. Кира не могла знать, что это лишь подозрения Максима, но Максим был уверен, что в его подозрениях столь много правды, что подозрения его имеют право считаться истиной.

«God not blessin’ your soul» — пел Максим песню группы «Nails of Success», пока любил Киру чудовищными пощечинами.

«Rest in war

you fucking whore»

После Кира провела, что называлось Максимом, «божественный ритуал» Она легла на стол и раскинула руки в стороны, как распятая, и Максим ласкал ее языком. Это было его прихотью, почти интимной в плане душевном. Он никому не говорил, что христианская мораль казалась ему непозволительно женственной и неподходящей ему, мужчине, наследнику ветхой жестокости, но свое преклонение всепрощающему началу, которое, был уверен Максим, идет любой бабе больше, чем Христу, он воздавал грубой лаской, средоточием своей похоти, и в этой похоти, в чем также был уверен Максим, не могло не быть начала светлого.

Кире позвонили. Максим был рад, что звонок был после, но не рад был лицу Киры, напомнившее ему лицо Агнии последних дней.

«О нет… А Инну; …Сама; …Ужасно…»

«Соню Чайку убили» — сказала Кира.

«А что Инна сама;»

«Сама умерла. Никто ее не убивал. А Соню убили. Отравили»

«Неуловимый убийца;»

«Да»

Кира задумалась, рассматривая свое голое отражение в шкафе. Максим, сидя на полу, попятился назад, чуть ворсом не сдирая кожу — и все для того, чтобы орган, который человек таит, казался ему ростом с Киру.

Инцест

Максим шел к Милецкому, чтобы соврать по поводу возврата денег. Но его поход, к его счастью, отложила плачущая Аня. Она рассказала о своей ссоре с Альбиной из-за наследства и анализа спермы в теле Агнии, принадлежащей Аркадию. Подозрения Ани, ставшие правдой, насколько Максим мог судить по срывающимся в слезные блики речам, стали не поводом к примирению Ани с Алисой, но, напротив, источником ее новой ссоры с Альбиной.

«Альбина тоже заслуживает ЧП»

«Но главное, папа наш умер…»

Максим уже не слушал. Он был очарован мыслью об инцесте. Сообщение о сперме Аркадия не сразу, но оглушило его, свело на нет костромскую, череповецкую и новгородскую музыку его воспоминаний. «В инцесте я соединюсь с первоначалом тела. И так, быть может, обрету первоначало души, то есть Бога». Упиваясь своим откровением, метастазой душевной болезни и даже как болезнь это откровение осознавая, Максим возвращался домой, к Ане, не как к родственному кровно, но как к духовно родственному объекту.

Фут-фетиш

Максим опустился перед Аней на колени, снял носок с ее левой ноги и стал целовать ее пальцы, вначале осторожно, как холоп новгородской княгине, затем стал сосать каждый, от мизинца до большого, увеличивая свое удовольствие, увеличивая страх Ани.

«Успокойся, хватит, я не, я не…»

Она стала дергаться, но когда Максим стал кусать, чуть не жевать ее ногу, она умолкла. Максим, между пальцами, слезно, униженно, благодарил Аню за то, что она такая, какая есть, и источал проклятия в сторону Альбины и Агнии, говорил, что ему плевать на мир и деньги, что он хочет обмануть нуждающегося в воскрешении Бога, чтобы тот воскрес на самом деле, и черными ругательствами покрывал себя за то, что он еврей, иезуит и не приходится Ане братом.

«Ну какой же ты иезуит;»

Ане все это время и после было неловко, но подобострастие Максима наполнило ее еще большей к нему привязанностью.

Строфа

«Да, путешествие по России, что может быть лучше; …Псков, Кострома, эти церкви, живые на фоне хрущевок, новостроек и рекламы… И секс-туризм по России — у нас же самые красивые девушки, зачем заграница, когда Родина-мать, такая огромная, не обласкана мной полностью; …Вернусь и сразу же рассчитаюсь, клянусь… За жилье пока платит Аня, она у меня живет, у меня, стало быть, есть лишние деньги и появятся еще, увидишь… Гжижтак, ты… Хорошо, не буду… Сам ты архаика. Так-то и секс — архаика, он у нас испокон веков…»

«Секс не старье, он как еда, не попадающая в желудок»

«Легко опровергнуть, достаточно кончить в глотку»

После обоюдного дурацкого смеха Милецкий сказал:

«Хорошо, переведу»

И едва пришли деньги, Максим, не предупреждая Аню или еще-кого, уехал из Брянска. Был оторван от прошлого все странствие, пока в череповецком автобусе не вспомнил о блокноте. Записал туда, ниже имен богачей, имена Алисы и Альбины. «Они тоже словно мертвы». Подумал и дописал Агнию с Аркадием. Вспомнил Анатолия в тюрьме, «более мертвого» из всех, записал и его. У памятника Феодосию и Афанасию поставил возле имен братьев «ЧП». Имена сестер пока решил не трогать. Но в ожидании некой Марины у Воскресенского собора, поставил «ЧП» напротив имени Алисы. Хотел поставить и возле Альбины, но в итоге передумал, думал, что вернется к блокноту после, но не вернулся — он, вознося себя до юродивого, совсем забылся в городах России, он искал старообрядческие храмы и предлагал себя девицам, и когда девицы его брали — расстраивался, а когда отказывали, думал об Ане, мечтал о брянской свободе, которую умудрился для себя отвоевать, пил дешевую водку, мечтал о траве Якоба, которой, видимо, был лишен навечно, ночевал в дешевых гостиницах или, если не повезет, в комнате легкомысленных девушек, говорил им о себе все, без прикрас, и те, если повезет, не верили ему. Единожды ему не повезло, и ему поверили, но то была прихожанка церкви в Идрице, поэтому везение от того, что серьезно верующая приняла его, перевешивала невезение от того, что она ему поверила. Идрица и стал последним городом путешествия — далее Максим возвращался автобусами, и в Малоярославце умудрился завязать разговор со слишком умной для себя барышней, которая, в ответ на его тотальную откровенность, заметила:

«Ты как художница из Швейцарии, которая предлагала потрогать себя за гениталии»

«Швейцария…» — задумался Максим.

«Да»

Вскоре Максима побили какие-то пьяные мужики за попытку познакомиться с хромой и худющей девицей, сутулой, будто немой, боявшейся взглянуть и на Максима и на мужиков, которые его били. Избиения эти не добавили ничего нового лицу Максима с заживающим на нем следами «вожделения» от ногтей Алисы.

Антистрофа

«Как апостол, наставляющий язычников, я катался по городам России вплоть до сентября и разлагался в метафизическом экстазе среди добрых блядей, давая им свет, даже если тьма была им удобнее. Я не решался добавлять их в список с богачами и братьями-сестрами своими, я не хотел перемежать уже обоссанные и пока не уложенные в гроб тела душами, в кои вложены были мои путаные искания, мои скверные мысли и, главное, мой бесчеловечный протест, рассчитанный на возрождение в существах человеческих обратных бесчеловечию свойств. Воскресение Богоявленское, Долгорукий Сусанин, каланча Анастасьина, Златоустовская гауптвахта, забытое имя, забытое имя, забытый спальный район, Заягорбский, к Успению, Воскресению, пьяными ногами, Светлана Анатольевна и Верещагины, Набережная, депрессия, чтобы после сквозь манеры на Софийскую набережную, ее же звоницу, к рисующему мальчику, который рисовал мою похмельную тоску, Блядей и Новгородский кремль. Но деньги Милецкого как вода. До странно манящего Пскова не доехал. Отложу его до Литвы. Где она — там Латвия, там Псков, ведь мир на западе маленький, не считая Брянска. Он единственно огромный, о, особенно, когда с него, как с женщины, сползает макияж, вся страшная и жидкая, в совокуплении с бомжами, мнит себя красоткой, Светлана Анатольевна проститутка темных сил, в отличие от Киры — светлых…»

Isolation

«Папа еще до своей смерти нам завещал поделить его сбережения на шесть равных частей. Толя был нам как чужой, а ты, Максим, как свой, ты и был шестым. Но ты сам знаешь, что мои так называемые сестры добились, чтобы папа вычеркнул тебя из завещания — итого выходит пять частей. Ужасные… (Аня всхлипнула, но не заплакала) … смерти Агнии и Аркадия, математика проста — нас осталось трое. Я не понимала жадности сестер в момент, когда половина семьи просто отсекается невидимым ножом таинственного убийцы. Он ворвался, убил только одну, убил буквально — но мы действительно семья (теперь Аня заплакала) мы как цепь, и Агния, как ее звено, не отвалилось, но утащила за собой не только папу с Аркадием, но и лучшие куски каждой из наших душ — и кусок моей, несомненно, тоже. И самое страшное, что не смерти родных стали причиной разрывания цепи, а наши ссоры, которые (Аня даже улыбнулась) легко заводить, когда лучший твой кусок души ушел из этого мира, перестал быть частью цепи»

Аня помолчала, вытирая слезы, и добавила:

«Я виновата во всем»

Максим был растроган, и он, как вино, обожал такие редкие проявления себя.

«Не ты, а я. Твоя мама, она стала и моей… (Максим не решился повторить „мама“), когда приняла меня в вашу семью, и только мое бездушие со временем привело к тому, что мы сейчас имеем»

Аня улыбнулась вновь.

«Они лечили тебя нравоучениям, а это все равно что учить маньяка более удобному методу насилия. Надо учить любовью»

«Банально» — сказал Максим, утративший так любимую им трогательность.

Но та с новой силой ожила в нем вновь. Слова Ани, как гром после молнии, не сразу были Максимом поняты, и когда он понял, когда прочувствовал всем нутром смысл ее слов, тогда нутро его, еще и очарованное мыслью об инцесте, вышло за пределы его тела.

М

(мейшиах)

«Содержание судится этикой, а форма — эстетикой, и в первую очередь поэтому форма первичнее содержания. Так не только с искусством, но и с нашим миром — здесь пустота, бессмыслие, никакого содержания в помине, только форма, выраженная алфавитом свыше, которую мы пытаемся, некоторые мы, осмыслить»

Переступая себя, Максим вновь посетил ненавистную себе Злату, и, чтобы развлечь ее, пересказывал ее речи Милецкого. Злата был не против — ее существо не определившей свои формы феминистки жаждало поглощения аксиоматично-монументального, неопровержимого «чего-то» для ее движения, и Злата в свое время удивила Максима своим пренебрежением к, казалось бы, коллегам-феминисткам за отсутствие у тех, по мнению Златы, тех исканий, что были у нее, хотя, по мнению Максима, неизвестные ему искания, имевшиеся ввиду Златой, отсутствовали и у нее самой.

«Пошлость — не пошлое слово, а опошляющее, не будь его, не было бы пошлости. К чести Максима, тот не пересказывал Милецкого, хотя намеренно раздражающе, как и он, размахивал левой рукой у груди, пародируя товарища и в пародии нечаянно утверждая не его, а собственные истины.

Максим выпил еще водки, зная, что Злата этого не любит, и продолжил:

«Говорю тебе, Злата Кассиопеевна, что пик жизни — это молодость. Потому что в молодости существо осознает бессмысленность фундамента, от коего тщится оттолкнуться. Тут тебе и нигилизм, и желание сдохнуть в войне для любви или в любви для войны, и наркота, и муки девственности, и муки венеры — а затем… все. Старение и ложь. Старая умная, надменная ложь, оправдывающая глубину своей срединности, срединность мещанскую, профессорскую, не обязательно буддистскую, превозносящая как неизбежность свой патовый исход в битве с неизвестной вертикалью… Хер вам в рот, но я не такой! Стану таким — убейте меня!»

«Если все же выиграешь у меня — я дам тебе денег на билет»

«Ты такая же, Злата. Сребролюбивая мещанка! Хер тебе в рот! Не буду играть!»

«То хочешь играть, то не хочешь, как ребенок, а я тебе, Максик, не мать, твоя мать в Македонии, и твоя с ней встреча целиком зависит от…»

«Мне плевать» — перебил Максим. — «Я вижу, как мир умирает, чем я его лучше?»

«Глупышка!» — мило пропела Злата, и Максим приготовился к тому, что Злата начнет притворяться умной. — «Перед Первой Мировой мир тоже умирал, в предчувствиях, но не умер как и после Первой, так и после Второй Мировых Войн. Так и наш мир не умрёт»

«Милецкому я верю больше»

«Милецкий — копирайтер, ничего нового в нем нет. Как раз во время Первой Мировой некто Маринетти написал „Технический манифест футуризма“. Там он призывал уничтожать прилагательные, разрывать наречия, срать на глаголы и ссать на алтарь искусства ежедневно…»

«…подобно мне на могилы богачей…»

«Да… Что?»

Максим побежал в туалет — там его вырвало от лишней рюмки.