Бесплатный фрагмент - Вкусите, люди, волонтёрской доли…

Вкусите, люди, волонтёрской доли,

Хотя б на час, а лучше — на денёк.

Хлебните, люди, волонтёрской боли,

Когда хотел спасти собаку, но не смог.

Когда перед её затухшим взором,

Сжимая зубы, руки в кулаки,

Глядим на небеса с немым укором:

«Спаси их, Господи! Спаси и помоги!»

Когда рука жестокая с усмешкой

Выбрасывает жизни, словно хлам,

Мы мчимся, задыхаемся от спешки —

Я смерти эти жизни не отдам!

Когда ночами, слёзы вытирая,

Над тельцем, распростёртым на руках,

Мы молимся, богов всех призывая,

О чуде жизни, прогоняя страх.

Мы каждый день ведём своё сраженье

Над равнодушием и чёрствостью людской,

И даже если терпим пораженье,

Мы верим — мир спасётся добротой.

Вкусите, люди, волонтёрской доли,

Хотя б на час, а лучше — на денёк.

Хлебните, люди, волонтёрской боли,

Когда хотел спасти,

Но нет, не смог…

Предисловие
Люди из другого измерения

Все чаще я думаю, что те, кто занимается спасением животных, — люди из другого измерения. Почему? Сейчас попробую объяснить.

— Что ты делаешь в субботу? — спрашивают знакомые.

— В субботу буду в Самаре, — отвечаю я.

— Чего ты там забыла? — прилетает грубоватый вопрос.

— Еду с котенком на МРТ.

— Коту — МРТ?! Такое тоже делается?

— Ну да, — я вдруг чувствую, будто начинаю оправдываться.

— Зачем… коту… МРТ? — в глазах непонимание, недоумение и невысказанный вопрос о моем психическом здоровье. — Это ж просто кот. Если больной, пусть травки поест. Они же всегда так лечатся. А если не вылечится, сдохнет, другого заведешь.

Я прекращаю бессмысленный разговор, а впоследствии и все контакты с этими знакомыми. Процесс «просеивания» круга общения запущен уже давно и не останавливается.

Раннее утро. На дворе лето. Звонко поют птицы. Я вскакиваю с кровати, и меня тут же окружают многочисленные хвосты.

— Мяяууу, — раздаётся протяжное. Я понимающе иду к ведру с кормом. Первое дело — накормить. Потом — убрать лотки, помыть полы, поставить варить кашу для дачных собак, поставить стирку. Когда есть животные, нуждающиеся в медицинском уходе, занимаюсь ими. И только после всего этого можно попить кофе.

Раздается телефонный звонок.

— Наталья, простите, но нам придётся вернуть Фисташку.

— Почему? — спрашиваю я. — Что случилось?

— Она начала везде гадить. Это ужасно. И на полу, и на шторы, и на кровать. Невозможно это терпеть.

— Привозите, я дома.

Я сажусь на диван, и на колени запрыгивает Снежок. Он не очень любит ласку, но сегодня неожиданно нежен. Я чешу ему за ушком, слушаю тихое мурчание и думаю. Думаю о том, что большинство людей не задумывается и даже не хочет задумываться о причинах, по которым кошки вдруг начинают безобразничать. И что за слово такое — «гадить»?! По-моему, гадят именно люди, причем не только в окружающее пространство, но и в душу друг другу. А животные писают и какают. И любая кошка может вдруг раздружиться с лотком не на пустом месте. Скорее всего, что-то случилось: например, стресс или возникла какая-то проблема со здоровьем. И непорядок с лотком — прямой маркер этого. Но разве обычным людям это объяснишь?

Спрашиваю как-то уже бывшую знакомую, которая выбросила котёнка на помойку, потому что тот написал ей на кровать.

— У тебя ребёнок с рождения на унитаз ходит?

— Что за вопрос?! Нет, конечно!

— Котёнок — тот же ребёнок.

— Это всего лишь животное. И оно должно знать, где гадить! — заявила мне бывшезнакомая. После этого мы не общались. Несчастного котенка я забрала, а впоследствии пристроила в хорошую семью. И, кстати, с лотком проблем у него не было.

Фисташку вернули через полчаса после звонка. Отдавала я весёлого жизнерадостного малыша, а получила зашуганное создание, трясущее ушами и пугливо жмущееся по углам. Кроме того, она похудела и выглядела жалко. Через некоторое время девочка вспомнила место, где она росла, и отправилась прямиком к мискам. Было ощущение, что она никак не может наесться.

Думаю, не стоит описывать чувства, которые меня обуяли. Положительных там точно не было.

Встречаю в супермаркете старого знакомого. Когда-то давно он пытался за мной ухаживать, клялся в вечной любви и обещал помогать в любой момент, когда бы я ни попросила. Разговорились. Начало стандартное:

— Как дела? Чем занимаешься?

Рассказываю тоже стандартно. Упоминаю вскользь и про развод. Вижу в глазах огонёк. Тут же прилетает:

— Давай сходим куда-нибудь. Посидим, поговорим.

— На свидание зовешь? — ухмыляюсь я.

— Ну да, — знакомый улыбается во все свои тридцать два зуба. — Мы ещё молоды, у нас вся жизнь впереди.

Он делает такой акцент на «у нас», что по-другому понять его просто невозможно. Я снова ухмыляюсь и предлагаю тест:

— Знаешь, со свиданками проблема. Не могу надолго из дома отлучаться.

— Почему?

— Котёнок-спинальник на руках. Мочу три раза в день отжимать надо. У другого кота таблетки по времени, у собаки — уколы.

— Ты же сказала, что ты — репетитор? — в голосе появляется чуть заметное напряжение.

— Ага, репетитор, — я улыбаюсь во весь рот. — В свободное от волонтёрства время.

— И сколько у тебя животных?

— Почти девяносто.

Знакомый делает чуть заметные полшага назад, и я это вижу. Решаю добить:

— Со мной спят три собаки и коты в неисчисляемом количестве. Моё утро начинается не с кофе, а с отжимания мочи и уборки лотков. Всё свободное время я провожу либо в клинике, либо на даче, либо занимаюсь ещё чем-то, что связано с животными. У меня нет времени на пустые разговоры или походы по киношкам. Если тебе близко то, что я делаю, добро пожаловать в семью. Кстати, нам на даче надо несколько столбов залить, чтобы забор доделать. Очень нужны мужские руки. Ты как-то говорил, что я могу обратиться к тебе за помощью. Так как, сможешь?

Знакомый что-то невнятно бормочет, а потом выдает стандартное:

— Лучше бы ты людям помогала. Знаешь, сколько несчастных детей находится в детских домах?

О том, что я прекрасно осведомлена об этом, решаю умолчать.

— Мне пора, — говорю я и ухожу, попутно стирая его номер из памяти телефона.

Зима. Холодрыга страшная. До дачи не проехать. Ставлю машину на обочину, вытаскиваю вёдра. Прикидываю, в какой последовательности их лучше тащить: сначала те, которые потяжелее, а потом вернуться за более легкими, или наоборот. На тропинке появляются две бабки-дачницы. Занимаясь своими делами, попутно думаю, чего они забыли тут в такой мороз. Бабки идут мимо меня, брезгливо глядя на вёдра с теплой кашей. Слышу разговор:

— Развели тут собак, лают, воют. Отдохнуть не дают.

И такой гневный взгляд в мою сторону, впору помереть на месте.

— Да они на них деньги зарабатывают! — неожиданно выдаёт её собеседница. — Вона, смотри, на иномарках ездят. Дома себе покупают. Думаешь, им собаки нужны?! Нееет!

От такого заявления тяжеленное ведро едва не выскальзывает у меня из рук. Едва оправившись от удивления, кричу бабкам вслед:

— Могу поделиться! Забирайте половину, а лучше — всех! Тоже машины с домами купите! А то нам уже хватит на иномарках жопу катать!

Бабки что-то возмущённо бормочут, но я уже не слушаю. Махнув рукой на противных старух, решаю всё же сначала взять вёдра потяжелее.

Я — странная. И всегда была такой. Мне совершенно неинтересно то, что предлагает современный мир. Мне неинтересно ходить по магазинам. Шоппиться, как говорит молодежь. Мне неинтересно часами просиживать в кафе и болтать ни о чем. Тусовки, компании тоже никогда не привлекали. Меня совершенно не интересует то, что предлагает телевидение. Да и телевизор я не смотрю уже больше двадцати лет. Наверное, мне было бы интересно сходить на какие-нибудь выставки, но на это совершенно нет времени.

Зато я часами могу сидеть на капельнице с собакой или кошкой. Я встану среди ночи и погоню в другой город, потому что нужно дорогостоящее обследование пострадавшему животному. Я буду бороться за Жизнь в любом её проявлении, не щадя себя и не задумываясь, насколько тяжело мне будет. И если встанет выбор: помочь животному или помочь себе, я всегда выберу животное. Такой меня воспитали, или я стала такой сама, я не знаю. Может быть, я родилась такой. А может быть, я пришла сюда из другого измерения. Из такого, где нет страдающих животных, где люди — понимающие, любящие и ответственные. Мир — мечта.

И я не одна такая. Мои подруги, мои соратницы, мои единомышленницы — тоже люди из другого измерения. Люди, которые ценят Жизнь и будут биться за неё до конца. Люди, показывающие своим примером, что можно жить в гармонии с окружающей природой, не разрушать её, а созидать. Не рвать её на части, а беречь. Люди, слышащие Зов и идущие за ним. Люди Света.

Нам бывает тяжело. Господи, как же нам бывает трудно! Невыносимо, невозможно, ужасно! Среди непонимания, осуждения, порой даже оскорблений и откровенных насмешек. Каждый день, без выходных, праздников и отпусков. Без больничных. С температурой 36,6 или 39,5. Нужно вставать и делать то, что мы делаем. Сна нам достаётся всего часа четыре. Прилечь днём нет возможности. Если нет экстренных или больных, это уже радость и возможность выдохнуть. Тогда может появиться минутка для себя. Так мы отсчитываем годы и десятилетия. Горечь поражения сменяет радость от того, что успели, смогли, спасли. И потом просто наблюдаем, как спасённый хвост расцветает, живёт, радуется, стареет и однажды покидает нас. Из всего этого складывается и наша жизнь. Она — другая. Но она полная. И счастливая. Несмотря ни на что. И мы её ни на что другое не променяем.

Мы — люди из другого измерения.

Рассказы

Брошенный

Алтай. Такое маленькое слово, за которым скрывается целый необыкновенный мир. Кто-то называет его Сибирской Швейцарией, а кто-то сравнивает с Тибетом. Кто-то стремится туда ради его красоты, а кто-то верит в его магическую силу. Однажды побывав на Алтае, невозможно вернуться домой прежним: в горах с тобой что-то происходит, что-то неуловимо меняется. Ты будто встречаешь там самого себя — такого, какой ты есть на самом деле. И всё наносное, придуманное, чужое слетает, как шелуха, обнажая истину.

Агата, выросшая в Москве и впервые оказавшаяся на Алтае семь лет назад, влюбилась в его уникальную природу, самобытную культуру, магический дух и, бросив столицу, переехала в небольшой городок, притулившийся у горной гряды. Всё свободное время девушка проводила в пеших переходах, исследуя каждый миллиметр нового пространства, делая зарисовки, фотографии и заметки, ставшие сначала первой книгой, а потом и целой серией. Московские подруги, резко осудившие решение Агаты переехать в такую даль неизвестно зачем, сначала поддерживали некое подобие связи, а потом растворились в небытие. Бродя по бескрайним алтайским лугам, девушка теперь удивлялась, как раньше её могли интересовать тусовки, шмотки, шоппинг и прочая чушь. Разговаривать с бывшими подругами стало не о чем. Её восторгов по поводу красоты природы, новой удачной фотографии или неожиданной встречи с диким обитателем тайги москвички не разделяли. Что ж, так тому и быть. Жизнь всё расставила по своим местам.

— Ты сегодня опять в горы? — спросила Женя, поправляя прическу и любуясь своим отражением в зеркале.

— Угу, — буркнула Агата из-под стола, пытаясь достать укатившийся фонарик. — Пойду на своё любимое место снимать закаты и рассветы.

Женька оторвалась от собственного созерцания и взглянула на подругу.

— Чудная ты, — беззлобно сказала она. — Молодая, красивая. Тебе бы жениха хорошего, глядишь, перестала бы в одиночестве по горам лазить.

— Если только такого же, как и я, — со смехом отозвалась Агата. — Остальные пусть идут лесом.

— Ладно, подруга, удачного тебе похода!

— Спасибо! А тебе счастливо погулять. Увидимся в понедельник.

Девушки расцеловались и отправились каждая своей дорогой: Женька — в кино, а Агата домой за палаткой, спальником, старой фотокамерой и всем тем, что нужно одинокому путнику для похода.

Любимое место Агаты — небольшой полуостров, разделивший озеро на два плёса, — находилось в трёх часах от городка, если идти быстрым шагом и налегке. С рюкзаком и камерой девушка обычно доходила сюда часов за пять, по пути делая пятиминутные остановки для съёмок и отдыха. Дорогу она знала наизусть, каждая коряга, каждый камешек был ей знаком. Вот и сегодня она пришла затемно, подсветив фонарем только в самом конце, на спуске. Палатку поставила при ярком свете полной луны и тысяч звёзд, расцветивших небо мозаичными узорами. Раскинувшись на спальнике и слушая приглушённый плеск воды, Агата всматривалась в темноту неба, ощущая, как её снова затягивает небесный водоворот, дробя на миллиард мельчайших частиц. Девушка будто становилась частью космоса, частью необъятной Вселенной. Это был не просто восторг, это было что-то запредельное, необъяснимое. Ради этого чувства стоило прошагать пять часов по горным тропам.

Утро встретило ярким солнцем, громким щебетом тысяч птиц, далёким гулом реки и вкрадчивым шорохом ветра в кронах деревьев. Агата сделала несколько снимков, позавтракала и отправилась изучать тропу, которую приметила в прошлый раз. Она оставила палатку на прежнем месте, захватив с собой только камеру, запас воды и бутерброды, запланировав к вечеру вернуться в лагерь.

Девушка шла медленно, наслаждаясь прогулкой, фотографируя и слушая бесчисленное звучание тысяч маленьких голосов: насекомых, птиц, а порой и какого-то более крупного животного. В каждом звуке и в общей природной симфонии была удивительная гармония, проникавшая в душу и наполнявшая её теплом и блаженством.

А потом вдруг что-то пошло не так. Агата не сразу поняла, что нарушает общую гармоничную картину. Она остановилась и прислушалась. Вроде всё как обычно. Но вот снова раздался непонятный звук: всхлипывание, поскуливание. Девушка вся обратилась в слух, пытаясь понять его источник. Она осторожно пошла прямо на него и внезапно оказалась на краю не очень глубокого, но довольно крутого обрыва, усеянного внизу острыми камнями. И там, на их осколках, она увидела большую чепрачного окраса собаку, которая лежала, неестественно вытянув лапы, и глухо стонала. Агата вскрикнула, и собака медленно приоткрыла глаза, пытаясь повернуть голову на раздавшийся звук.

Девушка огляделась. Здесь проходил один из горно-пешеходных маршрутов, но сейчас людей было ни слышно, ни видно. Возможно, это пёс одного из членов группы, хотя Агата знала, что животных обычно в такие походы не берут.

Собака снова заскулила, и у девушки сжалось сердце. Неизвестно, сколько она там лежит, страдая от боли, голода и жажды. Передние лапы явно сломаны, вероятно, черепно-мозговая травма. Животному нужно было срочно помочь, но что могла сделать одна хрупкая девушка здесь, в горах? Если бежать в город за помощью, пройдёт не менее десяти часов, и собака точно погибнет. Агата приняла решение: она попробует вытащить пса сама.

Девушка огляделась. Сначала нужно найти тропу, по которой ходили животные. Спуститься можно было и по скале, но потом с собакой на руках подняться будет невозможно. Агата зачехлила камеру, повесила её на пояс и пошла искать спуск. Поиск занял минут двадцать, когда девушка обнаружила тропку. Спуск ещё минут семь. И вот она стоит около покалеченного животного.

Оказавшись рядом, Агата поняла, что пёс огромен. Он весил не менее тридцати пяти килограммов, что составляло больше половины веса самой девушки. Надо было что-то решать, и срочно. Агата присела перед псом, погладила его по голове и тихонько проговорила:

— Потерпи, миленький, я обязательно что-нибудь придумаю.

Пёс глухо застонал и попробовал подняться, но у него ничего не вышло. Девушка дала ему воды и еды, но от бутерброда он отказался.

Агата снова огляделась. Подниматься в гору было безумием. Одной ей точно не справиться. Придётся идти в обход, долиной. Это прибавляло километров, но было единственным возможным решением. Может быть там, в долине, ей встретится группа туристов, которые смогут помочь. А пока девушка присела, уперлась ногами в камни и с громким криком взвалила измученное животное на спину. Пёс вскрикнул, когда Агата дотронулась до искалеченных лап, поправляя его у себя на плечах.

— Чувствую себя тяжеловесом, — прохрипела девушка. — Будто штангу поднимаю, представляешь? Ну что, в путь? Ты, главное, держись!

И Агата пошла. Она тащила раненого пса на плечах и постоянно с ним разговаривала, надеясь, что звук её голоса не даст ему потерять сознание и поможет ей самой тащить тяжелую ношу.

Сколько времени шла, она не знала. Воду расходовала очень экономно. Дыхание стало хриплым и поверхностным. Тяжесть на плечах с каждым шагом становилась всё тяжелее, ноги подкашивались и дрожали. Агата всё чаще делала маленькие паузы, не снимая груза. Она прижималась спиной к дереву или скале и старалась выровнять дыхание. Пёс молчал и не подавал признаков жизни. Давно уже девушка перестала разговаривать, экономя силы. В ушах набатом грохотала усталость, сердце бухало где-то в горле. Когда затошнило, и мир завертелся калейдоскопом, девушка поняла, что нужна длительная остановка.

— Прости, дорогой, — хрипло проговорила она, осторожно снимая собаку с плеч. — Нужно немного отдохнуть, иначе мы никуда не дойдем. Потерпи, мой хороший, потерпи. Мы обязательно выберемся, я тебе обещаю.

Пёс лежал без движения, и только слабое дыхание выдавало, что он ещё жив. Его глаза были закрыты, нос растрескался, губы, сухие и горячие, слиплись. Агата протерла их влажным кусочком ткани, оторванном от футболки. Себе она позволила несколько капель воды. Тело протестовало против любого движения. «А что будет завтра, — с каким-то злорадством подумала она». Долго лежать было нельзя. Собака умирала. Агата немыслимым усилием воли заставила себя подняться, взвалить бесчувственное тело на плечи и продолжить путь.

Таких остановок она сделала ещё три. Только в сумерках девушка смогла выйти к шоссе, пройдя с псом на плечах около семи часов. Она уже не была уверена, что несчастная покалеченная собака смогла выжить, но продолжала тащить её тело. Заметив шоссе, Агата расплакалась. Если бы она могла, то закричала бы, но пересохшее горло было способно только на глухой сип. Едва живая от усталости, она вышла на середину дороги и остановилась. Ей уже было всё равно.

Внезапно из-за поворота показалась машина.

— Помогите, — прошептала девушка и потеряла сознание.

Очнулась она почти сразу от едкого запаха нашатыря и, отшатнувшись, больно ударилась головой о бампер машины.

— Ох, простите, — услышала она мужской голос. — Я так испугался, когда увидел, что вы упали. Да ещё эта псина у вас на спине.

— Где собака? — спросила Агата, с трудом фокусируясь на происходящем.

— Да тут она. Вот лежит.

— Она живая? — девушка попыталась вскочить, но охнула и поднялась гораздо медленнее, чем планировала.

— Не знаю, я не смотрел.

Агата склонилась над собакой и с радостью увидела, что та ещё дышит.

— Живая! — слезы покатились из глаз. — Пожалуйста, отвезите меня в клинику. Он сорвался со скалы. Я едва смогла донести его сюда.

— Это ваша собака? — спросил Андрей.

— Нет, я не знаю, чья она, — Агата сидела рядом с псом на заднем сидении и гладила большую голову.

— И вы тащили её на себе семь часов? — в голосе Андрея звучало изумление.

— А вы бы не тащили?

Мужчина немного подумал, а потом честно ответил:

— Не знаю.

— А я знаю, — сказала Агата и надолго замолчала.

До клиники доехали довольно быстро. Рентген подтвердил опасения девушки: у собаки были сломаны обе передние лапы и треснул таз. Но самым страшным была черепно-мозговая травма, которая могла закончиться отёком мозга и смертью. Пса забрали в стационар. После стабилизации состояния врачи должны были его прооперировать, поставив все кости на место. Восстановление обещало быть долгим и мучительным. Выйдя из клиники, Агата с удивлением осознала, что теперь у неё есть собака. Осталось придумать ему имя.

На улице ждал Андрей.

— Вы долго… Все в порядке?

— А вы ждали? — девушка искренне удивилась. — Зачем?

— Я подумал, что вас нужно будет отвезти домой, учитывая все обстоятельства.

— Спасибо вам огромное! Вы даже не представляете, как помогли.

Через четыре дня Феникса прооперировали, ещё через пару дней Агата забрала его домой. Пёс оказался необыкновенно смышлёным и терпеливым. Он без стонов и скандалов переносил все необходимые процедуры и довольно быстро, учитывая тяжесть полученных травм, шёл на поправку. Как только ему стало легче, Феникс проявил свой живой темперамент. Он был любопытным, игривым молодым псом, которого интересовало всё вокруг.

— Какой же ты у меня хороший! — восклицала Агата, целуя кожаный нос. — Умненький-разумненький! Самый замечательный пёс на свете!

Феникс стучал хвостом по полу и повизгивал от восторга.

Как-то раз, гладя большую лохматую голову, Агата подумала, что ошейник слишком давит ему на шею. Она сняла его и, прежде чем надеть заново, решила осмотреть. На внутренней стороне ошейника девушка увидела номер телефона, который оказался московским, и кличку Азимут.

— Так вот как тебя звали, — тихо сказала Агата, одними губами проговаривая кличку.

В этот вечер девушка долго думала, стоит ли звонить по обнаруженному ею номеру. Феникс тихо сопел рядом, смотря десятый собачий сон, а она мучилась вопросом: вспоминают ли о нём бывшие хозяева, был ли он дорог им, как стал дорог ей? Заберут ли у неё любимца, если узнают, что он жив?

В конце концов чувство долга победило. На пятом гудке ответил недовольный мужской голос:

— Алло?!

— Здравствуйте! Я звоню вам по поводу вашей собаки.

— Какой ещё собаки? — мужчина явно сердился, словно Агата отвлекла его от чего-то очень важного.

— Азимута

— Что?! Он же сдох!

Услышанное отозвалось болью где-то в области сердца, но девушка взяла себя в руки.

— Нет, он жив. Я нашла его раненым. Сейчас он идёт на поправку.

На другом конце провода повисло долгое молчание. Потом мужчина сказал уже более спокойно:

— Он сорвался. Мы шли с группой, а этот дурачок всё пытался убежать куда-то вперёд, охотился за мелкими грызунами. Потом я услышал его крик. Когда нашёл его, он лежал на камнях без движения. Я подумал, он погиб.

Агата хотела закричать, что разве не нужно было удостовериться и, если пёс погиб, похоронить его, а не оставлять лежать там, на осколках камней? Но вместо этого тихо спросила:

— Вы его заберёте?

На том конце провода снова продолжительное молчание наконец сменилось глубоким вздохом:

— Нет. У меня нет времени лететь на Алтай из-за какой-то собаки, пусть и очень хорошей. Если хотите, можете оставить его себе.

Агата только открыла рот, чтобы что-то сказать, как мужчина перебил её:

— И вот ещё что. Не звоните сюда больше. Никогда.

И отключился.

Агата проплакала весь вечер, прижимая к себе большую голову Феникса. Пёс никак не мог понять, почему его хозяйка так сильно переживает и проливает солёные капли, которые он тут же слизывал огромным тёплым языком.

— Ты же мой хороший! — говорила Агата. — Ты самый-самый лучший! Я тебя никому не отдам! Ты больше никогда не будешь брошенным! Никогда!

Ошейник со старой кличкой и номером прежнего владельца полетел в мусорное ведро. Наутро у Феникса была новенькая амуниция, куча игрушек, три лежанки и даже маленький рюкзачок.

— Он тоже будет ходить в походы? — рассматривая покупки, смеялся Андрей.

— Конечно! Но только под моим постоянным контролем. Я ни за что не дам ему сорваться со скалы. Да и ходить мы с ним будем только по безопасным тропам.

— Повезло ему с тобой, — Андрей с улыбкой посмотрел на Агату. — Если бы не ты, он бы погиб.

— А если бы не ты, погибли бы мы оба, — рассмеялась девушка. — Вот уж воистину не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Интересно, а моя палатка, спальник и котелок все ещё ждут меня на старом месте или у них благополучно выросли ноги?

— Вот скоро это вместе и выясним! — Андрей потрепал Феникса по лохматой макушке. — А ты, старина, от нас ни одной лапой, понял?

Феникс, благополучно освобождённый от аппаратов, помогавших костям срастаться, вертелся вокруг своих новых хозяев, путался под ногами и вносил такой знакомый всем собачникам хаос, от которого счастливо замирало сердце.

Доброе сердце Полины Михайловны

Полина Михайловна, высокая пятидесятитрёхлетняя женщина, была гордостью своего подъезда. Хотя, что уж подъезда, — всего дома, а то и микрорайона. О её добром сердце давно говорили вслух, приводя в пример любому, приехавшему к кому-либо в гости. Полина Михайловна радела за благополучие жильцов, ругалась с коммунальщиками, если те отказывались выполнять свою работу. Подъезды были чистыми и свежеокрашенными, на дорогах в спешном порядке заделывали ямы. Никому не хотелось бодаться «со строптивой бабой» или «жандармом в юбке», как за глаза называли Полину Михайловну коммунальщики. Та же, купаясь в лучах славы, с напускным равнодушием принимала маленькие подарочки от довольных соседей. И только дворники, уборщицы подъездов да несчастные собачники, вынужденные выгуливать своих питомцев рано утром или поздно ночью, озираясь по сторонам и вздрагивая, если замечали её недовольное лицо, вспоминали Полину Михайловну далеко не добрым словом.

Дворник дядя Петя, пожилой и слегка выпивающий одинокий мужчина, всё время был объектом нападок со стороны хранительницы порядка. Любой фантик мог стать камнем преткновения. И тогда дяде Пете приходилось выслушивать длинную лекцию о том, как важно содержать двор в чистоте, что двор — это лицо дома, визитная карточка его жильцов, какими вредными и опасными бывают бактерии, и, если вдруг случится эпидемия, то виноват в ней будет, конечно, же Пётр Иванович, который плохо выполнял свою работу. Дядя Петя знал всё, что говорила Полина Михайловна, наизусть, и сам мог с таким же успехом читать подобные нотации. Но каждый раз приходилось делать виноватое лицо и слушать с неподдельным вниманием, иначе лекция грозила затянуться. После подобного общения старик шёл в ближайший магазин, покупал себе маленькую бутылочку, выпивал стаканчик и выговаривал про себя всё, что он думал о «надсмотрщице». Зато бабки, сидящие на лавочках, были на седьмом небе от счастья.

— Правильно, правильно, — говорили они, — так и надо с ними. А то совсем распоясались. Никто работать не хочет! А ты уж за ними присмотри, Полиночка Михайловна. Кроме тебя ведь некому. И если бы не ты, заросли бы мы мусором, как вон на Сергеевской. Баки полные, вонища на всю округу. Даже крысы бегают.

— Да что вы говорите! — восклицала Полина Михайловна и в притворном ужасе закатывала глаза. — Какое безобразие! Куда смотрят коммунальщики! Дармоеды проклятые!

Проходивший мимо сантехник отвернулся, втянул голову в плечи и поспешил юркнуть в машину, дабы не стать следующей жертвой недовольной хранительницы порядка.

Так продолжалось довольно долго. И надо же было такому случиться, что в подъезд, в котором проживала Полина Михайловна, заселилась скромная девушка Вероника. Она была хрупкая и какая-то прозрачная. Можно сказать, незаметная. Жила тихо, посторонних не водила. Как принято в любом многоквартирном доме, за ней внимательно приглядывали цепкие глаза местных бабулек. Но плохого о Веронике сказать никто не мог. Замечали только, что порой она, проходя мимо, тащила полотняные сумки, похожие на кошачьи переноски. И как-то раз из сумки раздался предательский:

— Мрр-мяууу…

— Тише, миленький, потерпи немного, — прошептала Вероника, пугливо оглядываясь на бабулек, которые тут же навострили уши.

— Это кто ж у тебя там такой? — тут же спросила баба Клава, самая главная местная сплетница.

— Котик, — пискнула Вероника и юркнула в подъезд. Но тут в дверном проёме появилась крепкая фигура «жандарма в юбке».

— Кот?! — спросила Полина Михайловна таким тоном, будто Вероника в подъезд тащила крокодила.

Девушка смущенно кивнула, обреченно опуская голову.

— Насколько я помню, по условиям договора у тебя не должно быть домашних животных, — Полина Михайловна включила ментора.

— Он мог погибнуть там, на дороге. Его машина сбила. Ничего же страшного нет в том, что у меня сейчас живет этот котик. Тем более с хозяйкой квартиры я договорилась.

Вероника говорила и ненавидела себя за то, что ей приходится оправдываться. К дому подошла женщина с ребенком, живущая на седьмом этаже. Она остановила коляску и с любопытством смотрела на представшую перед глазами картину.

— С хозяйкой может ты и договорилась, — между тем продолжала Полина Михайловна, — но я не помню, чтобы я разрешала тебе тащить в дом кота.

Она сделала такой акцент на слове «я», что девушка удивлённо вскинула брови.

— А вы вообще кто такая? — с раздражением спросила она. — И с какой стати я должна у вас спрашивать разрешения, что мне делать, а что нет!

Бабки на лавке возмущённо заохали:

— Какая грубая неблагодарная молодёжь пошла! Да ты знаешь, кто это? Это сама Полина Михайловна! Мы все ей должны в ножки кланяться, что живём в таком чистом микрорайоне.

Полина Михайловна с самодовольной улыбкой замахала руками:

— Да полно вам, полно. Ничего я такого не сделала.

И уже другим тоном, обращаясь к Веронике, продолжила:

— В нашем подъезде ни у кого нет и не будет котов. Не хватало ещё кошачьей вони и инфекций. Тут у нас дети маленькие живут, — кивок головы в сторону Светланы, поворачивающей малыша в коляске.

Светлана вступилась за Веронику:

— Да ладно вам. Это же всего один котик. Он ничего плохого никому не сделает.

— Я сказала, никаких котов, — Полина Михайловна была непреклонна. — Ты сегодня же отнесешь его туда, откуда принесла. Была бы моя воля, я бы всех их уничтожила!

На шум и крики из окон показались головы соседей, с интересом взирающих на разыгрывающуюся драму.

И тут, как назло, мимо подъезда пробежала тощая бездомная собака. Она испуганно озиралась по сторонам, пробираясь к помойке в надежде найти там что-то съестное. За ней следило сразу множество человеческих глаз: кто-то с жалостью, кто-то равнодушно, а кто-то с откровенной злобой.

— Какая дрянь! — заорала вдруг «хранительница чистоты». — Откуда взялась тут эта облезлая шавка!

Полина Михайловна достала телефон, набрала одной ей известный номер и прокричала в трубку:

— Алло! Немедленно вызовите отстрел! В наш чистый двор забежала отвратительная собака. Она наверняка бешеная! А у нас тут дети!

В трубке что-то ответили, на что женщина парировала:

— Да мне всё равно, что там у вас происходит! У нас чрезвычайная ситуация! Надеюсь, вы меня поняли?!

С победным видом она повернулась к бабкам:

— Всё отлично! Скоро приедут и бродяжку ликвидируют… Так на чем я остановилась, — проговорила она, поворачиваясь к Веронике. Но девушка была уже около помойки. Она уводила несчастную бездомную собаку подальше от чистого микрорайона, находящегося под неусыпным надзором добросердечной Полины Михайловны.

Через неделю Вероника наконец-то переехала в свой собственный скромный дачный домик, в котором делала небольшой ремонт. Она забрала с собой маленький кошачий приют из десяти котиков, к которым теперь добавилась и собака Стрелка. Та самая, на которую добрая женщина вызывала отлов.

А жильцы дома, наблюдавшие развернувшуюся перед глазами картину, впервые подумали, что, если у Полины Михайловны и есть сердце, то вряд ли оно доброе.

Друг в беде не бросит…

Зима в этом году была и не зимой вовсе. Морозы ударили ещё в начале декабря, сковав всю землю ледяной коркой. А снега люди так и не дождались. Иван Петрович, который вот уже лет пятнадцать жил в стареньком дачном доме, весь декабрь потратил на то, чтобы спасти посаженные когда-то покойной женой розы. Она так любила эти цветы, что заказывала их в садовых магазинах в разных уголках страны. И однажды их скромный участок превратился в волшебный цветник, благоухающий терпкой сладостью. Каких только расцветок не было в розарии Сонечки! Соседи по дачам приходили любоваться, а некоторые даже просили поделиться красотой. И Софья Николаевна никогда никому не отказывала.

— Не оскудеет рука дающего, — с мягкой улыбкой говорила она, провожая взглядом очередного осчастливленного соседа. — И мой сад не обеднеет.

Розы цвели так, словно соглашались с ней. Сам Иван Петрович к цветам, да и другим растениям относился ровно. Но жену любил безмерно, поэтому во всём и всегда ей помогал. Даже когда считал её затею бессмысленной блажью.

А потом Сонечки не стало. И мир Ивана Петровича опустел. Только волшебный розарий и спасённый женой Джек согревали душу пожилого мужчины, который принялся ухаживать за розами, как это всегда делала жена. И, казалось, её душа незримо присутствовала рядом, не давая отчаянию одиночества целиком завладеть его сердцем.

В феврале повалил снег, да так, будто решил отыграться за все долгие бесснежные дни. Сугробы в саду доходили до пояса. Проехать к дачам стало невозможно, и за продуктами приходилось ходить в соседнюю деревню на лыжах. Старый Джек не мог уже так резво бегать, поэтому все чаще оставался дома, дожидаясь хозяина у теплой печки.

А в марте неожиданно пришла весна. Выглянуло яркое солнце и растопило снежные сугробы. Река вздулась, ломая лёд, стряхивая с себя зимнее оцепенение, и понесла ледяные потоки воды, грозя затопить все вокруг. МЧС объявило повышенную готовность, прислало предупреждение о возможном наводнении, просило жителей деревень уехать на время в более спокойное место или готовиться к вероятной эвакуации.

— Беда, — ворчал себе под нос Иван Петрович, накладывая еду Джеку и гладя старого пса по рыжей макушке, — куда нам с тобой эвакуироваться? Авось минует нас наводнение, как думаешь?

Старый пес только тихо стучал хвостом по полу и лизал добрые руки старика. Мужчина обнял собаку, поцеловал в нос, тяжело поднялся и отправился готовиться к возможному стихийному бедствию.

Вечером пришёл обеспокоенный председатель поселка.

— Слышь, Петрович, точно тебе говорю, затопит нас в этом году. Земля мёрзлая, воды много, уходить ей некуда.

Вадим Андреевич попытался прикурить сигаретку, да руки уж больно тряслись от волнения, отчего спички всё время ломались. Чертыхнувшись, председатель в сердцах сплюнул и смял сигарету, засунув её останки себе в карман.

Иван Петрович посмотрел на окно дома, где навечно осталась отметина от наводнения, случившегося шестнадцать лет назад. Тогда вода поднялась настолько высоко, что отметка осталась на середине стекла. Много вещей было утрачено, но стены дома выстояли. И это было главное.

— Не дрейфь, Андреич, — спокойно произнес старик. — Поди не в горах живём, не смоет. И цунами тут у нас не случаются. Даже если вода поднимется, не выше же того, что было тогда.

И мужчина указал на отметку на стекле.

— Легко тебе говорить, — усмехнулся председатель, который отстроил на участке роскошный коттедж. — У тебя ремонта, по сути, никакого. А у меня? Жалко же вещи. И ремонт потом охота была переделывать.

— Жалко, — кивнул Иван Петрович. — Но жизнь жальче.

На том и расстались.

А утром пошла вода. От реки до дома Ивана Петровича было метров пятьсот. Но её стремительные потоки уже добрались и до розария Сонечки. Мужчина вышел на крыльцо, посмотрел на быстро прибывающую воду и вздохнул. Сбывались его худшие опасения.

На дачах постоянно жило не слишком много народу, некоторые уехали после предупреждения МЧС, но суматоха всё же началась. Мужчины спускали лодки, сажали туда своих домочадцев и бежали от наводнения. Иван Петрович снова вздохнул, надел рюкзак, высокие резиновые сапоги, взял на руки Джека и пошёл к забору. Туда должна была подойти лодка председателя.

Увидев на руках старика собаку, Вадим Андреевич прокричал:

— Петрович, брось псину! Места в лодке для неё нет! И так тут барахла накидали, сесть некуда, а ты еще шавку тащишь!

Иван Петрович посмотрел на Джека, доверчиво прижавшегося к его груди, потом зыркнул на председателя и, ни слова не говоря, развернулся и пошёл обратно к дому.

— Ты чего дуришь, Петрович?! — надрывался с лодки Вадим Андреевич. — Псина твоя никуда не денется! Мы свою тоже не брали. С привязи спустили, сама справится.

Старик продолжал идти к дому. Вода поднялась уже довольно высоко, и течение грозило сбить его с ног.

— Ну и оставайся, старый дурак! — в сердцах прокричал председатель. — И сам сгинешь, и псину свою не спасешь! Разворачиваемся!

И лодка стремительно понеслась прочь.

А вода всё прибывала. Она ещё не дошла до крыльца, но Иван Петрович понимал, что это вопрос времени. Насколько мог быстро он поднялся на чердак, перетащил туда припасы, воду, постель, ведро для отходов и бережно поднял старую собаку.

— Не волнуйся, мой хороший, — ласково сказал он Джеку, — я всегда буду с тобой. И Сонечка тоже с нами. Глядит она на нас из окон рая, волнуется. Разве можно так осрамиться, оставить тебя и самому спасаться? Да как я ей и тебе потом в глаза смотреть буду? И как я самому себе в глаза смотреть смогу, если брошу тебя?!

Иван Петрович поцеловал медальон с фотографией жены, висевший у него на шее.

— Ты поспи пока, дружочек. Я внизу подниму всё, что можно ещё поднять, а потом приду к тебе.

Старый пес вильнул хвостом, вздохнул и погрузился в дрёму, а старик спустился вниз, принявшись хлопотать. Он отключил электричество и стал поднимать повыше нехитрый скарб: посуду, полотенца, постельное бельё. Телевизора и другой новомодной техники у него не было, так что об этом беспокоиться не было нужды. А вот садовый инвентарь, семена, удобрения, хранившиеся на веранде, следовало спасти.

Вывел Ивана Петровича из задумчивости надрывный хриплый лай Джека.

— Что случилось, дружочек? — обеспокоенно спросил старик, поднимаясь на чердак. Старый пёс стоял у небольшого окошка и лаял. Он был почти слеп и глух, но чутьё оставалось превосходным. Мужчина посмотрел в окно, туда, куда лаял Джек, и на мгновение замер. Он увидел, как несчастная собака председателя, Линда, барахтается в ледяной воде, а течение стремительно несет её, швыряя из стороны в сторону, будто маленькую щепку. А Линда — чистокровная немецкая овчарка — была далеко не щепкой. Старик чертыхнулся, помянув всех бессовестных и безответственных владельцев, озабоченных мыслями только о вещах, недобрым словом, и как можно быстрее начал спускаться с чердака. Одевать сапоги времени не осталось, да и толку от них теперь не было никакого. Вода в ложбинках доходила уже до пояса. Иван Петрович схватил толстый сук, который призван был служить опорой, перекрестился и под неумолчный глухой лай Джека ринулся в ледяную воду на помощь тонущей собаке.

— Линда! Линда! — кричал он в надежде, что чуткий слух животного услышит его призыв сквозь скрежет и гул, сопровождавший наводнение.

Линда повернула голову и, заметив человека, заскулила, чаще засучила лапами по воде, пытаясь бороться с течением. Старик упорно шёл к собаке, призывая её, а она всеми силами старалась добраться до человека.

Мир сузился до маленького островка, залитого водой, где боролись за жизнь человек и собака. Река, устрашающе гудя, показывала свою мощь и необузданный нрав. Но она не могла напугать доброе сердце, полное сострадания. Не могла сокрушить стремления протянуть руку помощи. Иван Петрович знал, что он не имеет права погибнуть. У него есть Джек, и он просто обязан быть с ним до конца. Но старик не мог позволить погибнуть и другой невинной душе, так жестоко преданной хозяином и оставленной на произвол судьбы.

Вода забирала тепло, идти становилось все труднее. Человек и собака выбивались из сил, но продолжали упорно двигаться навстречу друг другу. И тут река будто сжалилась над двумя душами. Словно поняла, что доброту, сострадание и любовь уничтожить невозможно. В какой-то миг Линда попала в стремнину, несущую свою воду прямо на Ивана Петровича. И спустя пару минут измученное животное было подхвачено всё еще сильными руками старика. А путь домой занял всего пять минут. Течение и тут помогло.

Как только Иван Петрович переступил порог дома с Линдой на руках, Джек успокоился и перестал лаять. Старик поднял измученную собаку на чердак и положил её на плед, предварительно тщательно обтерев. Девочка тяжело дышала и тряслась. Иван Петрович накрыл её покрывалом, а Джек тихонько подполз и лег рядом, успокаивая и согревая.

— Всё будет хорошо, — прошептал Иван Петрович. — Всё уже хорошо.

На следующий день вода поднялась ещё выше, полностью залив крыльцо. Куда ни кинешь взгляд, кругом виднелась водная гладь, полностью покрывавшая участки, почти наполовину затопившая домики, которые стояли в низине. На поверхности воды плавал чей-то скарб, а по соседней улочке проплыл деревянный туалет, смытый течением. Старик присвистнул. Одно хорошо, стремительный поток вроде как утих. Вода если и прибывала, то уже не так быстро. Так что можно было надеяться, что разлив закончился и остается только дождаться, когда уровень воды начнет понижаться. Иван Петрович по опыту прежних лет знал, что всё это затянется не слишком надолго, поэтому особо волноваться было не о чем. Да, без отопления было холодно, печку старик погасил, а часть дров поднял повыше, чтобы не отсырели. Но в этом случае можно одеться потеплее и прижаться к тёплым бокам Джека и Линды, которые с прошлого вечера не отходили друг от друга.

Спасённая собака почти не ела, лишь попила немного воды. Её умные бездонные глаза были полны тоски и боли. И в то же время в них светилось что-то ещё, чего старик пока не распознал. Линда часто вздыхала и лежала, уткнувшись в тёплый бок Джека.

— Ничего, ничего, — спокойно говорил ей Иван Петрович, — не волнуйся, милая. Вернётся твой хозяин, вот увидишь. Всё будет хорошо!

А потом случилось вот что. Через неделю вода ушла полностью. Конечно, потребовалось еще достаточно много времени, чтобы земля полностью просохла. Но наводнение сделало и доброе дело. Оно принесло много ила, который удобрил землю, и в это лето розы Сонечки расцвели, как никогда прежде.

Председатель, вернувшись после эвакуации, пришёл проведать Ивана Петровича и с удивлением обнаружил у него свою собаку. Но когда он попытался её забрать, Линда ощетинилась, и только спокойный голос старика не дал ей броситься на своего бывшего владельца. Обозлённый Вадим Андреевич пригрозил Ивану Петровичу судом за кражу своей собственности, но угрозами дело и закончилось. Линда осталась жить вместе с Джеком и Иваном Петровичем, а когда Джек ушел на радугу, проводила его протяжным горестным плачем.

Иван Петрович и Линда до сих пор живут на даче. С недавних пор к ним присоединилась трехцветная кошка, которую старик ласково называет «моё трёхцветное счастье». Люся спит вместе с Линдой и стариком и не отходит от них ни на шаг. Откуда она взялась, никто в поселке не знает.

Розарий Сонечки стал ещё краше, и Иван Петрович с удовольствием продолжает дело своей жены. Соседи часто обращаются к нему за черенками, а он, осчастливив очередного просителя, всегда говорит:

— Не оскудеет рука дающего.

Председателя давно сменили. И, кстати, бывший председатель так и не завел себе другую собаку.

Егоркин лес

Татьяна Николаевна, выросшая с мамой и никогда не видевшая своего отца, мечтала о большой счастливой семье. После окончания института она тут же выскочила замуж за своего одногруппника, надеясь через положенный срок родить первенца. Но ожидание затянулось на десять лет. Пройдя все круги ада и уже отчаявшись, потому что брак трещал по швам, молодая женщина предложила мужу съездить на море, чтобы отдохнуть и подлатать отношения. Геннадий поначалу отнекивался, но потом все же согласился. Татьяна не знала, сожалел ли потом он об этой поездке или нет, но отдых оказался чудесным, словно вернулся давний медовый месяц. А после родился Егорка.

Первый год жизни ребёнка Татьяна была сама не своя от счастья. Заботы о маленьком сыне отодвинули на задний план проблемы с мужем. Да и Геннадий вроде как стал внимательнее к домочадцам, домой приходил вовремя, взял на себя хлопоты по хозяйству. И, казалось, всё стало налаживаться, но беда грянула оттуда, откуда не ждали.

Сначала Татьяна не обращала внимания на тревожные сигналы в развитии Егорки. Ну что такого, если её сын всё делал со значительным запаздыванием? Когда остальные дети его возраста уже вовсю бегали, Егор только-только встал на ножки. С речью тоже как-то сразу не заладилось: первые звуки малыш произнес только в три года, да и внятными их назвать было нельзя. Ослеплённая счастьем иметь сына, Татьяна объясняла все эти признаки особенностями в его развитии. Ведь все идут своим путём, не так ли? И ни слова участкового педиатра, ни упрёки мужа, ни гневные реплики свекрови, что Танька бестолковая не видит дальше своего носа, не могли поколебать её уверенности, что с ребенком всё в порядке. Просто он особенный, всё делает тогда, когда нужно ему.

В три с половиной года Татьяна под давлением мужа и свекрови отдала Егорку в садик. Тогда-то ей и пришлось признать, что мальчик развивается не так, как положено по возрасту. Пока специалисты говорили только о задержке психического развития, но уже где-то в отдалении звучало грозное «олигофрения», по-простому — «умственная отсталость».

Услышав подобный диагноз, Татьяна сначала впала в ступор, потом в истерику. Она смотрела на сына — такого маленького и родного — и отказывалась верить в то, что её крошка никогда не будет обычным (в её понимании) человеком. От мужа помощи она тоже не дождалась. Узнав, что ребёнок, по его словам, «неполноценный», Геннадий собрал вещи и ушёл.

— Сдай его в детский дом, — на прощание сказал бывший супруг, — всё равно ничего путного из него не вырастет.

— Как ты можешь такое говорить?! — кричала Татьяна, заламывая руки. — Это ведь и твой сын тоже!

— В нашем роду неполноценных не было и не будет! — встряла свекровь. — Непонятно, от кого ты вообще его родила!

От такой жестокой несправедливости Татьяна почувствовала, как в ней поднимается волна гнева. Последние вещи мужа она выбросила с балкона четвертого этажа, вызвав панику среди старушек, привычно сидевших на лавочке возле подъезда. Потом они ещё долго обсуждали Танин поступок и косились на неё, ведущую Егорку за руку на прогулку.

Татьяна всерьёз взялась за развитие сына. Накупила тонны литературы, развивающих пособий, смотрела вебинары, таскала мальчонку на разные мероприятия. Пришло время идти в школу. По программе инклюзивного обучения Егорку взяли в первый класс ближайшей школы, но учителя сразу предупредили, что для мальчика обучение в обычной школе будет даваться крайне сложно. И дело было даже не в адаптированной программе, а в отношении других учеников. Детям можно объяснить, что мальчик — особенный. Но невозможно исключить тот факт, что над ним всё равно будут смеяться.

Так и вышло. Первый год оказался настоящим кошмаром. Вроде бы невинные с точки зрения других детей насмешки доставляли Егорке страдания, усиливая и без того сильное заикание. А это в свою очередь приводило к очередным насмешкам. Закончилось тем, что однажды мальчик просто отказался идти в школу. И никакие уговоры больше не помогали. Отчаявшаяся женщина долго сидела ночью у окна, обдумывая сложившуюся ситуацию. К утру созрело решение.

Дом был совсем небольшим: две маленькие комнатки, кухня и крохотные сени. Зато участок, на котором стояло новое жилище маленькой семьи, примыкал с одной стороны к лесу, а с другой — к небольшой речке, тонкой звенящей струёй несущей свои воды куда-то в даль, в поля, видневшиеся с самой высокой точки холма. Вокруг пели птицы. Аромат весны кружил голову и на несколько чудесных мгновений заставлял забыть, почему Татьяна и Егор оказались в этой глуши.

Квартиру продали быстро. Большинство вещей женщина оставила. Не хотелось тащить в новую жизнь старое барахло. Забрали только самое необходимое, а ещё книги. Егорке — большую библиотеку книг с картинками: про животных и природу. Больше никакие истории мальчику не нравились. И самые разные Танины — от романов и исторических детективов до рукоделия и кулинарии.

— Мда, — смеясь, распаковывали коробки мама и сын, — всё наше богатство — это мы и книги.

Первый раз за последний год Татьяна услышала Егоркин смех.

Деревенька, куда переехали Андреевы, была крошечной. Всё её население — несколько пенсионеров да куча заброшенных домов. Был малюсенький магазинчик, где продавались только самые необходимые продукты и вещи. Если нужно было купить что-то ещё, приходилось на велосипедах ехать в соседнюю деревню, расположенную за семь километров от Лесного, а зимой вооружаться лыжами и санками. Но эта жизнь вдалеке от шумного города неожиданно благотворно сказалась на маленькой семье.

Всё лето мама и сын бродили по лесу, полям, купались в речке, загорали и изучали окружающий мир. И это было бесконечно интереснее, чем смотреть программы о природе по телевизору, которого теперь у них и не было. Раз в неделю Татьяна уезжала в город, сдавая выполненную работу, и возвращалась с новыми заданиями. Денег получала немного, но на жизнь хватало.

Как-то отправившись за грибами, Татьяна и Егорка ушли очень далеко, а потом неожиданно оказались на пустоши, тянувшейся куда хватало глаз. Пустошь была странная и страшная. Изрытая земля волнами поднималась к небу, чтобы потом скатиться в очередной глубокий и темный овраг. Почему-то тут не было ни птиц, ни зверей. Стояла странная звенящая тишина, тяжестью давившая на уши.

— По-по-поче-че-че-му-му-му тттттуттт таааакккк стр-страа-ааа-шш-но? — от волнения начиная заикаться сильнее, проговорил мальчик.

— Я не знаю, малыш, — прижимая сына к себе, сказала Татьяна. — Тут как будто всё умерло.

— Но-но-но вее-ведь моож-нно всё испра-аа-виить?

— Всё можно исправить, я уверена. Только нужно понять, как.

Мальчик в ответ только кивнул. На обратной дороге через лес Егорка подолгу останавливался и смотрел на маленькие деревца, отчаянно пробивавшие себе дорогу к солнцу через сумрак огромных крон.

Шло время. Иногда Егорка на некоторое время исчезал из поля зрения Татьяны. Чем он занимался, она не знала, но была уверена, что ничего плохого он делать не станет. Работы прибавилось, и женщине теперь приходилось три раза в неделю выезжать в город. За сыном в эти дни присматривала соседка баба Нюра, добрая старая женщина, год назад потерявшая мужа и сына от тяжелой вирусной инфекции. Егорка стал ей внуком, и она души не чаяла в добром маленьком мальчике.

Школы в Лесном не было, только в Сосновке. В сентябре Татьяна ещё водила сына туда, а потом Ангелина Львовна, молодая учительница начальных классов, стала сама приезжать к Егорке. Индивидуальные занятия понравились мальчику больше, и он даже проявил интерес к обучению. И пусть какие-то предметы давались ему с большим трудом, естественные науки всегда были на отлично. Мальчик словно был частью большого мира природы, чувствовал её, знал каждую тропинку в лесу, каждый изгиб реки. По голосам мог отличать птиц, знал следы зверей и был настоящим следопытом. Ангелина Львовна как-то попросила сделать его доклад о лесных обитателях в классе. Сначала Егорка отказывался, боясь насмешек, но потом всё же согласился. Каково же было его удивление, когда, начав рассказывать о том, что он действительно знает и любит, он ни разу не споткнулся ни на одном слове, а его рассказ был настолько увлекательным, что остальные ученики слушали его, открыв рот, а потом задали ещё много вопросов.

— Ты правда можешь видеть следы зверей и отличать их? — спросила Анюта.

— Дда, правда, — смущаясь, ответил Егорка.

Так у мальчика появились первые друзья.

Время летит незаметно. Повзрослевший Егорка быстро шёл по одному ему известной тропинке, неся за плечами тяжёлый рюкзак, а в руках пакет с саженцами. Он шел к страшной пустоши, которую когда-то увидел ещё ребёнком. Тогда в его голове созрел план, который теперь он целенаправленно исполнял. Это было долго и трудно, но юноша твердо знал, чего он хочет…

— Бабушка, а ты покажешь мне Егоркин лес? — спросила маленькая Танечка, заглядывая Анне Анатольевне прямо в глаза.

— Конечно, милая, — улыбаясь, проговорила бабушка Анюта. — Сейчас позавтракаем и пойдем. Только предупреждаю сразу, путь неблизкий. Выдержишь?

— Обязательно! Я тоже хочу увидеть это чудо, о котором все говорят.

— Ты права, — задумчиво проговорила Анна Анатольевна, — это настоящее чудо.

Бабушка и внучка поднялись на высокий холм и перед ними открылась удивительная картина. Через небольшую дорожку, пробегавшую по дну оврага, они увидели огромный лес, протянувшийся до самого горизонта. Яркий диск солнца заливал темную зелень своими лучами. Легкие облачка летели по небу. Зелень и синь, сливаясь, порождали волшебное море, от которого захватывало дух. Птицы пели на все лады, будто стремились перепеть друг друга. Воздух был чистым, свежим и напоенным тонким благоуханием, смешав себе сладость и горечь полевых цветов.

— Ух ты! — воскликнула малышка. — Как красиво!

— Это и есть Егоркин лес.

— Правда?! Это правда всё дедушка Егор посадил?

— Сущая правда. Присядем?

Бабушка и внучка уселись на добротную деревянную скамейку, установленную прямо на вершине холма.

— Эту скамейку тоже дедушка Егор поставил, чтобы можно было любоваться, как растёт его лес, — принялась рассказывать бабушка Анюта.

— А что здесь было раньше?

— Когда-то давно тут был лес. А потом его вырубили. Деревья отправили на лесопилку, а поле, которое получилось после вырубки, расчистили. Какое-то время его засеивали. Тогда еще были сильны колхозы. Но время шло, деревня постепенно умирала. Колхоз давно развалился.

Бабушка Анюта помолчала, вспоминая старое, а потом продолжила.

— Потом тут что-то нашли, не помню, что. Пригнали технику, бульдозеры, тракторы. Всё перерыли, да так, что и зверьё, и птица отсюда ушли. А потом, взяв, что хотели, и люди тоже. Забрали технику и оставили только мертвую землю. Представляешь, тут даже трава перестала расти. Пустыня… Осталась только мертвая пустыня…

Маленькая Танечка сидела, округлив глаза и открыв рот.

— Знаешь, — задумчиво продолжила бабушка, — сюда даже местные боялись приходить. Это место обросло кучей страшных историй. Так бы и осталась тут эта жуткая пустыня, если бы не твой дедушка.

— Расскажи, бабушка, расскажи!

— Слушай, — улыбнулась Анна Анатольевна. — Я уже сказала, что никто не хотел сюда приходить, но однажды дедушка Егор со своей мамой, твоей прабабушкой, набрели на эту пустошь. Совершенно случайно. Когда Егорка, тогда он был таким же маленьким, как ты сейчас, увидел это место, он очень захотел исправить зло, которое принесли люди. Он стал приходить сюда каждый день и сажать деревья. Если ты войдешь в его лес, то увидишь, что там растут самые разные растения.

— А где он брал саженцы?

— В старом лесу. Он приходил туда, искал самые маленькие, больные или ослабленные деревья, которым трудно было расти среди своих собратьев, аккуратно их выкапывал и приносил сюда. Это было очень трудно. Даже не представляю, сколько километров каждый день проходил Егорка, чтобы выкопать саженцы, принести сюда, посадить, полить. Он ухаживал за каждым деревцем или кустиком. Какие-то, конечно, погибали, но мальчик не сдавался. Знаешь, сколько лет он сажал этот лес?

— Сколько? — прошептала Танечка.

— Почти пятьдесят лет. До самой своей смерти он каждый день приходил сюда. Поэтому этот лес такой красивый, ухоженный. Благодарный…

Анна Анатольевна снова надолго замолчала, разглядывая темно-зеленое великолепие. Танечка тоже молчала, думая о своем великом дедушке, посадившем целый лес.

— Конечно, потом люди узнали, что делает Егор. Кто-то открыто смеялся ему в лицо, кто-то не верил, что это возможно. Но когда насмешники увидели результат, все их издевательства сразу прекратились. А твой дедушка стал легендой.

— Почему легендой?

— Потому что никто не мог поверить, что деревенский дурачок способен совершить настоящее чудо. А он всем доказал, что интеллект — это ещё не все. Что самое главное в человеке — его душа. Если она живая, чувствующая, сопереживающая, такой человек способен на подвиг. А если она мертвая, то никакой суперинтеллект не поможет.

— А почему про дедушку не писали в газетах?

— Писали, но он никогда не разговаривал с журналистами. Он вообще мало общался с людьми. Только с самыми близкими.

— Так жалко, что я никогда не видела своего дедушку, — тихо сказала Танечка.

— Да, ты была очень маленькая, когда он умер. Но он просил передать тебе его подарок.

Бабушка Анюта показала рукой на лес.

— Это его подарок тебе. И я думаю, что не только тебе, а всему человечеству. Сейчас такое время, когда большинство людей считает природу собственным придатком, забывая, что мы сами — часть мира природы. Леса вырубаются настолько быстро, что скоро может настать день, когда на планете не останется ни одного дерева. Это Егор понимал очень хорошо. Поэтому и хотел показать своим примером, что мы должны возвращать природе всё, что у неё взяли. Он сильно заикался, поэтому не мог говорить перед людьми. Но за него говорят его дела и его наследие. Береги его, моя маленькая внучка! И расскажи о нем своим одноклассникам.

Маленькая Танечка долго молчала, глядя на величественную картину, а потом сказала:

— Я тоже буду сажать лес, как мой дедушка. Ведь ты всегда учила меня, что подарки нужно беречь.

Бабушка Анюта нежно поцеловала внучку в макушку.

Есть ли свет во мраке…

Антонина Михайловна, женщина за пятьдесят, довольно крупной комплекции, была нежным и ранимым созданием. Она спешила на помощь всякому, кому эта помощь была нужна, и всегда смущалась, когда люди хотели ее отблагодарить. Сталкиваясь с негативом или агрессией, Антонина Михайловна очень переживала и долго не могла успокоиться. В её картине мира люди делились на хороших и очень хороших, и, если что-то выбивалось из привычного рисунка, — это доставляло женщине неимоверные страдания.

Довольно рано овдовев и не обзаведясь детьми, она не смогла оставаться в квартире, которую делила с мужем долгие годы, посему, спустя пять месяцев после его смерти, решила её продать и купить небольшой домик в деревне. Покупатели на квартиру нашлись быстро, а вот с домом всё оказалось не так-то просто. Ближе к городу цены были очень высокими, а за те деньги, которые она получила от продажи жилья, можно было купить только жалкую лачугу, дышащую на ладан. Далеко от города уезжать не хотелось. Там были работа и подруги, да и на кладбище к мужу она частенько захаживала. Подолгу сидела на скамье и рассказывала ему обо всех событиях так, как привыкла делать раньше. От этих разговоров на душе становилось легче, словно душа Петра в тот момент находилась рядом с ней, поддерживая и ободряя.

Как-то раз один из коллег по работе обмолвился, что продаёт старый родительский дом, расположившийся всего в десяти километрах от города, в посёлке с поэтическим названием Родники. Так у Антонины Михайловны появился свой дом. Он был небольшим и старым, но довольно крепким. Женщина подумала, что на её век хватит. А дальше уж будь что будет. Наследников всё равно не было.

Переехав на новое место жительства, Антонина Михайловна сделала небольшой ремонт, обновила огород и сад, высадив несколько новых саженцев плодовых деревьев и кустарников. Весной занялась рассадой и внезапно почувствовала непреодолимую тягу к земледелию, чего раньше за собой не замечала. Работа на земле была, конечно, тяжелой. Из-за своей тучности долго на карачках женщина проводить не могла. Но она решила не сдаваться и начала придумывать разные приспособления, которые могли помочь бы ей по хозяйству.

Постепенно перезнакомилась с соседями, обзавелась новыми друзьями и, наконец, щемящее чувство одиночества, преследовавшее её со дня смерти любимого супруга, отпустило. На работе заметили перемены в её облике и настроении, и даже отметили, что «Тонечка помолодела и похорошела».

Надо сказать, что посёлок, в котором поселилась Антонина Михайловна, был совсем невелик. Он стоял несколько в стороне от большого районного центра, который почти подошёл и поглотил его. А это уже начинало сказываться на спокойной и размеренной жизни обитателей Родников. Всё чаще стали появляться на улицах незнакомые люди, всё больше машин проезжало по центральной улице поселка, всё больше шума проникало в раскрытые летом настежь окна. Старожилам это не нравилось, но бывшегородской женщине было привычно.

— Вот увидишь, скоро тут будет много всяких пришлых, — ворчала соседка баба Тася, бывшая учительница районной школы. — И чего от них ждать? Да ничего хорошего!

— Но я ведь тоже приезжая, — улыбалась Антонина Михайловна, ловко подхватывая руками выскользнувшую было банку молока. Баба Тася держала коз, и женщина пристрастилась к козьему молоку.

— Ты — другое дело, — старая женщина подняла указательный палец. — Ты в душе такая же, как и многие, кто с рождения живёт на земле.

— Это какая? — с хитринкой в голосе спросила Антонина.

— Природная, добрая, сострадательная, — безапелляционно заявила старушка. — Ты живая, мир чувствуешь, а они — мёртвые. Такие никогда никому не помогут. Подыхать будешь в канаве, а они мимо пройдут. Вот точно тебе говорю!

— Да ладно вам, не преувеличивайте. Любой человек поможет тому, кто в беду попал. Это же в крови.

— Эх, милая, дожила до таких лет, а жизни-то и людей толком не знаешь, — сокрушалась баба Тася, таща упирающуюся козу. — Помяни мое слово, почти все они — мертвецы.

Почему-то последняя фраза оставила неприятный осадок в душе у Антонины Михайловны, и она, поскорее распрощавшись, ушла к себе. Даже молоко в тот вечер показалось ей горьким.

А вот слова старушки подтвердились уже скоро, причём самым неожиданным и печальным образом.

Как-то в начале зимы возвращалась Антонина Михайловна с работы. Машины у неё не было, вот и ходила с дальней остановки пешком. До дома было километра два по чапыжнику, но сейчас, когда снег завалил тропинки, пришлось идти по центральной дороге, а это добавляло еще с полкилометра. Давно уже стемнело, но на улице было довольно оживленно. Кто-то, как и Тоня, спешил с работы домой, молодежь вышла на вечернюю прогулку, попались и несколько собачников, выгуливавших своих питомцев. Как это обычно и бывает, каждый был занят собой и на остальных внимания особо не обращал.

Женщина торопилась домой. Весь день она чувствовала себя не в своей тарелке. Болела голова, ноги были ватными, появился небольшой тремор. Антонина Михайловна подумала, что скоро сляжет с гриппом, вот и хотела побыстрее оказаться в тепле, выпить кружку молока с мёдом и залечь под старое теплое одеяло. Авось к утру отпустит.

Внезапно в левой части головы атомным взрывом раздалась такая резкая боль, что женщина вскрикнула и пошатнулась. Она остановилась, прижав руки к глазам, пытаясь унять шквал, появившийся в голове. Боль пульсировала, отдавая за ухо и в затылок. Подкатила тошнота. Кое-как удержавшись на ногах, Антонина Михайловна открыла глаза и на миг замерла. Она не узнала место, в котором находилась. В каком-то дальнем уголке сознания, который все еще нормально функционировал, появилась мысль, что сейчас должно быть темно. Но мир, представший перед ее взором, был ярким, как в калейдоскопе, хотя не имел ни одной привычной формы. Краски располагались хаотично и периодически ослепляли своим блеском. Внезапно появилось ощущение полета и эйфории, и, если бы женщина могла, она бы рассмеялась. Она вытянула руки перед собой и не увидела их. Вместо привычной картины она разглядела бесформенные мазки, будто художник небрежно провел широкой кистью две толстых линии. Но эти линии не были статичны. От них в разные стороны расходилось мерцающее золотистое сияние.

В голове снова что-то щелкнуло, вернулась боль, а вместе с ней и привычная картина мира.

— Я схожу с ума, — успело пронестись в голове у женщины, как мир снова изменил свое обличье. Всё это было и волнующе, и пугающе, и очень болезненно, но описать своё состояние словами в тот момент Антонина Михайловна не смогла бы. Она просто чувствовала это как некие потоки энергии, перетекавшие через её тело, или что там она собой в тот момент представляла, и заполнявшие окружающее пространство. В конце концов она ощутила, как её бренная оболочка скатывается с дороги и падает в небольшой овраг.

А мимо шли люди. Они видели тучную женщину, которая сначала шла по дороге, слегка пошатываясь, потом внезапно остановилась, закрыла лицо руками и начала что-то бормотать. Прохожие обходили ее стороной, предполагая, что она не в себе, пьяная или «под кайфом», а может вообще какая-то «психическая». Потом женщина упала, и её тело покатилось по насыпи. Но даже этот факт не заставил кого-то из них поинтересоваться, а всё ли с ней в порядке.

Только одна девушка проявила участие. Ксения возвращалась домой с вечерних курсов, и знакомый, набивавшийся уже который год в кавалеры, вызвался её проводить. Так и шли они по улице, рассказывая друг другу забавные истории и смеясь, когда увидели, как на их глазах тело незнакомой женщины покатилось в овраг. Ксения рванула было туда, но Олег удержал её за руку:

— Ты куда? Чего надумала? Она же пьяная!

— И что? — девушка с укором посмотрела на парня. — Зима на улице. Она замерзнет там.

— И поделом, — безжалостно сказал Олег. — Развелось алкашей, хоть стреляй.

Ксения почувствовала, как в ней поднимается гнев. Не зря она все время ему отказывала, ох, не зря. Вот и показалась истинная суть человека.

— Знаешь, что, — возмущенно проговорила она, выдергивая свою руку из его ладони, — а не пошёл бы ты подальше!

— Ксень, ты чего? — пытался ещё что-то сказать Олег, но Ксюша, не обращая на него внимания, спрыгнула в овраг.

Очнулась Антонина Михайловна уже в больнице. За окном крупными хлопьями падал снег, небо было затянуто серой пеленой, а перед глазами у женщины всё еще мелькали всполохи яркого калейдоскопа, который ей привиделся. Вот только когда? И было ли это реальностью, а не горячечным бредом? Этого Антонина Михайловна не знала. В палате пахло хлоркой и ещё какими-то лекарствами, и этот запах постепенно возвращал женщину в привычный мир. Только ощущения в теле были незнакомыми. Правую сторону она ощущала вполне привычно, а левую не чувствовала, что доставляло сильный дискомфорт и беспокойство. К тому же Антонина Михайловна осознала, что с речью тоже не все в порядке.

Позже ей сообщили, что причиной её нездоровья стал обширный инсульт, и, если бы помощь пришла чуть позже, всё могло закончиться гораздо печальнее. Антонина Михайловна познакомилась и со своей спасительницей — миловидной девушкой лет девятнадцати, которая прибежала сразу же, как только узнала, что спасённая женщина очнулась.

В момент душевной слабости Антонина подумала, что лучше бы её вообще не спасали, тогда она уже воссоединилась бы со своим супругом, но потом устыдилась собственных мыслей. Ксения приходила каждый день. Оказалось, что она тоже живет в Родниках, причём с рождения, сейчас учится в университете на дизайнера и занимается на вечерних курсах кройки и шитья. Её присутствие скрашивало долгие томительные дни в больничной палате, а молодость и жажда жизни вскоре вернули и Антонине Михайловне былую жизнестойкость. Начались долгие месяцы восстановления.

Когда Антонина вернулась домой, баба Тася подробно рассказала историю её спасения и вновь повторила то, что души многих людей очерствели настолько, что стали мертвее мёртвых. Женщина вынужденно согласилась, но потом оптимистично добавила:

— И всё же среди этого мрака есть и свет. Ведь Ксюша не прошла мимо. И она не одна такая.

— Удивительная ты женщина, — с грустной улыбкой произнесла старушка. — Ты везде хочешь найти что-то хорошее.

— Да, — кивнула Антонина, — если этого не делать, тогда жизнь станет просто невыносимой.

— Ладно, отдыхай давай, — заботливо поправляя подушку, сказала баба Тася. — Ксенька завтра обещала тебе какую-то арт-терапию принести.

Антонина Михайловна прикрыла глаза. Она подумала, что в чём-то соседка права. Безразличие, равнодушие и черствость настолько вошли в нашу современную жизнь, что стали восприниматься почти как норма. Но любой по-настоящему живой человек никогда не останется глухим к чьему бы то ни было страданию. И выходит, что те, кому всё равно, что происходит с ближним твоим, мертвы. Стоит вдуматься в это, как становится страшно. Женщина поёжилась, но тут же отбросила грустные мысли, как старалась делать всегда, когда наступали тяжёлые времена. На фоне всеобщего равнодушия такие люди, как Ксюша, сияют подобно солнцу и освещают окружающий их мрак. И кто знает, может быть, именно им суждено вернуть жизнь в этот мир. Может быть именно они и есть то лекарство от болезни, которая называется душевная чёрствость. Антонина Михайловна улыбнулась своим мыслям и не заметила, как заснула.

А на утро Ксения принесла ей маленького пушистого котенка, ярко-рыжего, солнечного, такого же теплого и радостного. Малыш получил имя Лучик и стал главным терапевтом на долгом пути восстановления. А ещё Лучик помогал своей хозяйке писать картины. Да, да, он оказался настоящим художником! После того, что женщине привиделось в хаотичном калейдоскопе сознания, когда в её мозге случилось кровоизлияние, её неудержимо потянуло рисовать. И надо сказать, что картины были хоть и не очень понятные, но полные жизни и очарования.

Антонина Михайловна и Лучик всё ещё живут в Родниках. Они оба уже состарились, но не утратили своего жизнелюбия и оптимизма. И они до сих пор верят, что людское равнодушие не вечно, что мир меняется и когда-нибудь люди поймут, что Любовь, Сострадание и Взаимопомощь — самое важное, что было, есть и будет.

Злыдень

Этого пса боялись все. От начальства до самого простого работника приюта. Шестилетний матёрый овчар бросался на любого, кто близко подходил к его вольеру. Статный красивый кобель был привезён волонтёрами из умирающей деревеньки. Только тогда он выглядел совсем не так, как должны выглядеть немецкие овчарки. Тусклая облезлая шерсть, выпирающие кости, по которым легко можно было выучить скелетную анатомию. И дикая, лютая ненависть в гноящихся глазах. Несмотря на крайнее истощение, перевезти его смогли только с помощью успокоительных препаратов. Да и последующие осмотры проходили исключительно под седацией. В первый же день, едва очнувшись от наркоза в новом для себя месте Злыдень, как прозвали его в приюте, прокусил руку ветеринару, пытавшемуся взять кровь на анализ. Потом были искусаны две девушки, вызвавшиеся ухаживать за собакой, после чего Злыдня перевели в самый дальний вольер и старались лишний раз не тревожить пса. Во имя его спокойствия и собственной безопасности. Так бы и жил Злыдень в одиночной камере вольера, куда еда подавалась сверху, а вода наливалась сквозь прутья решётки прямо из шланга, до собственной кончины, если бы однажды в приют не пришла молодая женщина по имени Олеся.

В тот день было пасмурно. Октябрьское солнце стыдливо пряталось за свинцовой портьерой туч, накрапывал мелкий осенний дождик, и общее настроение стремительно скатывалось вниз. Природа готовилась к долгой зиме, люди настраивались на приближающийся ноябрь, нелюбимый месяц большинством работников приюта. Злыдень решил добавить настроения в общую картину и попеременно то взлаивал, то завывал, сидя в дальнем углу собственной одиночки. Эти звуки действовали всем на нервы, и Ангелина не выдержала:

— Господи, да что с ним такое?!

— Иди и проверь, — убирая кошачьи лотки, отозвалась Татьяна.

— Ну уж нет, — вздрогнула Ангелина, вспоминая как зубы Злыдня щёлкнули прямо у неё перед носом.

В этот момент на пороге приюта появилась миловидная женщина, стряхивавшая с короткой куртки дождевые капли.

— Здравствуйте! — прокричала она с порога.

— Добрый день! — хором отозвались Ангелина и Татьяна.

— Я бы хотела помогать в приюте. Вам нужны помощники?

— Помощники нам нужны всегда, — улыбнулась Ангелина. — Я Геля, кстати.

— Олеся.

Ангелина устроила новенькой экскурсию по приюту, рассказывая о его буднях и о том, чем могут помогать волонтёры. Олеся оказалась простой и открытой в общении, задавала много вопросов и с большим участием отнеслась к приютским подопечным. Только крыло, где содержались самые агрессивные животные, хотя в тот момент из агрессивных был только Злыдень, Ангелина не стала показывать новенькой. Просто махнув рукой на закрытую дверь, проговорила:

— А там у нас агрессоры. Пока туда лучше не ходить.

Девушка молча кивнула.

И, странное дело, пока длилась экскурсия, Злыдень молчал. Но стоило Олесе приступить к своим новым обязанностям, как его песнопения начались снова, причём на таких оглушительных децибелах, что вздрогнули все.

— Кто это? — спросила Олеся, прислушиваясь.

— Это Злыдень, — ответила Ангелина и тяжело вздохнула.

— Кто?! — брови девушки удивлённо поползли вверх.

— Злыдень, — повторила Ангелина, — наш самый агрессивный питомец.

— Какая тоска в его голосе… Он там сидит совсем один?

— Да, он никого к себе не подпускает. Бросается сразу, без предупреждения. Покусал с десяток наших сотрудников, разломал несколько клеток. Кое-как тогда его усмирили и перевели в самый дальний вольер. Для общей безопасности. Наш завхоз заикнулся было об усыплении, но директор не позволил. Очень уж он любит немецких овчарок, да только что со Злыднем делать, никто не знает. Кинологов у нас в штате нет, а приглашённый сказал, что исправить уже ничего нельзя. Так и сидит пёс в одиночке уже два года.

— Как печально…, — Олеся тяжело вздохнула и внезапно сказала, — я хочу его увидеть.

— С ума сошла! К нему только Ваня ходит. Остальные даже порог не переступают.

— И всё же я хочу его увидеть.

— Ну если настаиваешь…

Ангелина отперла дверь, впустила Олесю и осталась стоять у порога, глядя как новенькая медленно подходит к вольеру, из недр которого уже раздавался низкий утробный рык.

— Тише, тише, миленький, — приговаривала Олеся мягким спокойным голосом, осторожно приближаясь к решетке. — Я тебя не обижу.

Молодая женщина не дошла до вольера несколько шагов, как из самого тёмного угла метнулась громадная тень и с жутким рычанием бросилась на прутья. Олеся увидела горящие яростью глаза, оскаленную пасть и острые белые зубы, способные крошить кости в труху.

— Да ты у нас настоящая собака Баскервилей, — всё так же тихо и мягко продолжала Олеся, не обращая внимания на злобный лай. Женщина присела на корточки и развернулась слегка полубоком, чтобы не смотреть прямо в глаза разъярённой собаке. Так она просидела какое-то время, давая Злыдню как следует себя запомнить, потом также медленно и осторожно встала и вышла из помещения. За дверью слышалось сердитое сопение.

— Ну ты даёшь! Тебе совсем не было страшно? — спросила Ангелина, как только они оказались на другом конце приюта.

Олеся выглядела печальной и задумчивой.

— Почему же, — ответила она, — мне было страшно. Или, скорее, тревожно… Ты знаешь его историю? Ведь не сразу же он стал таким агрессивным? Откуда он вообще у вас появился?