Бесплатный фрагмент - Видно, дьявол тебя не изгнал

⠀

Нуареск (в пяти частях, с прологом в двух частях,

лирическим вступлением и двумя эпилогами)

---

⠀

Безумному веселью безысходного ужаса посвящается

---

Книга первая

Если можешь — беги,

Рассекая круги,

Только чувствуй себя обреченной.

Э. Шклярский.

«Фиолетово-черный»

Кто сильно страдает, тому завидует дьявол

и выдворяет — на небо.

Ф. Ницше «Злая мудрость»

В последний день зимы

Желтые лучи фар кромсали синий бархат сумерек, словно ножницы в руке взбесившейся портнихи. Подскакивая на ухабах, грязная «девятка» тряслась и гнусно тарахтела. Дорога была узкая, извилистая. Со всех сторон дремучие леса да необъятные сугробы. Небо враждебно упрятало в свои недра едва проснувшиеся звезды. Лишь полная луна своевольно вырывалась из суровых объятий туч.

Луны же сиротливый огрызок со звездочкой на нижнем крае болтался на лобовом стекле машины, безжизненно серебрясь в лучах далекого светила. Серебрили лучи и пассажирку заднего сиденья, бессмысленно взиравшую на полнолунье. Мерцали фосфорическими бликами в сажевой черноте зрачков, расплескавшихся так безбрежно, что глаза казались двумя колодцами на совсем еще юном, но безнадежно поблекшем лице. Бескровном, без тени косметики. Без тени раздумий. Лишь неясные следы сожалений и страхов угадывались на нем.

Человек, сидевший рядом с водителем, держал свое окно приоткрытым. Студеный ветер гулял по салону, будоражил горьковатой свежестью. Глубоко вдохнула девушка, поежилась, непроизвольно застонала — так благодатно повеяло от древних сосен-исполинов. Мужчины, чьи черноволосые затылки загораживали ей обзор, истолковали стон по-своему. Они решили, что пришла пора принять Средство. Она безропотно приняла. «Девятка» полетела с космической скоростью.

Когда в следующий раз девушка заинтересовалась пейзажем, за окном уже маячил центр города. Мелькнул указатель «Фианитовый проспект». Повсюду горели фонари, переливались цветные витрины, сновали десятки машин и пешеходов.

Чужой северный город. Возможно, даже красивый. По крайней мере название показалось ей красивым — Утронск. Утронск… Слабая тень любопытства мелькнула в полусонной душе, окутанной мраком. Город Утра? Или же… «Здесь Смерть себе воздвигла Трон, здесь город, призрачный, как сон, стоит в уединеньи странном», — грозным эхом отозвались строки любимого поэта. Может быть, город У Трона? У того самого, у последнего…

Наконец «девятка» остановилась возле колоритного местечка, чье оживление проглядывало в незадернутости панорамных окон. Неоновая вывеска, ярко горящая во мгле, гласила: «Бистро Карлсон».

Водитель повернул к пассажирке бородатое, кирпичного цвета лицо с внушительным носом.

— Всё, деточка, приехали, — прогундел он, шаманя из-под кустистых бровей змеиным взглядом. И в сотый раз принялся повторять инструкции: — Сейчас ты зайдешь в это кафе, займешь свой заказанный столик. С того места и парковка, и вход как на ладони. Устройся поудобнее, возьми чайку. Просто будь как все, только ни на кого не глазей, — северокавказская монотонность действовала усыпительно. Девушка молча кивала. — Ты всё хорошо запомнила? Темно-зеленый «БМВ» наподобие джипа, только поменьше. Недоделанный такой джипчик. Номер — три девятки. Мужчина — блондин, вот, взгляни-ка еще разок на карточку…

— Я не спутаю его ни с кем на свете, — бесстрастно заверила пассажирка. — Об этом можешь не беспокоиться.

— Хорошо, хорошо, как скажешь, хьомениг. Мы в тебе не сомневаемся. Главное — держать пальчики в рукаве. И не выпускать кнопочку ни на секунду. Только дождись, во что бы то ни стало дождись, когда этот неверный пес зайдет внутрь — и сразу действуй! Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Аллаху акбар!

— А-ала-ах-а-акбар! — сипло подвыл и второй тип. — Помни, наш храбрый Сатиф ждет тебя Там, — многозначительно ткнул он указательным пальцем в потолок машины, — и благословляет тебя, как и все мы.

— Я так не думаю, — неожиданно возразила девушка, тихая и апатичная до этой минуты. — Даже если ваш Рай… ваш Джаннат и существует, Сатиф меня точно там не ждет. Ведь он никогда не любил меня. Я это понимаю теперь… хотя, наверное, понимала всегда. Он использовал меня, как и других девушек. Так же, как и вы все. — Близкое свидание с Вечностью придало ее речам до того величественное бесстрашие, что моджахеды оторопели.

Еще ни одна из воспитанниц «лагеря праведниц» не позволяла себе ничего подобного. Могли ли они ожидать, что номер выкинет самая покорная из них, фанатично преданная их погибшему лидеру, его маленькая вдова?

— Аиша, деточка, ты что такое говоришь?! Разве мы не приняли тебя как родную? Все эти месяцы заботились о тебе, как о самой любимейшей из сестер… — наперебой забубнили взбудораженные мужчины.

— Расслабьтесь! — прошипела в перекошенные гневным испугом физиономии та, чье исламское имя означает Жизнь. — Это ничего не меняет, — презрительно щурясь, заверила их Аиша. — Свой выбор я сделала давно и не откажусь от него. Да вы бы мне этого и не позволили, не так ли? Значит, правильнее будет сказать, что мой личный выбор отвечает вашим требованиям. Я не стала писать прощального письма «сестрам», поэтому говорю вам: я принимаю свою Судьбу. Я не сожалею ни об одном дне, когда любила Его. Пусть эта любовь и сожгла мою душу. Что с того? — Кривая усмешка исказила бледный рот. — Я собственными руками отдала ее Оранжевым Демонам Страсти. Разве волнует кого-то такой пустяк, как еще одна пропащая душа — этот легкий затерянный ветер? — девушка начала тихонько, но очень неприятно посмеиваться. — А тело? Пускай заберут хоть Восемь Носорогов, — тут, высокомерная в своей обреченности, она расхохоталась уже в полный голос. — Разве есть хоть какая-то нужда в этом теле теперь, когда Его уже нет среди живых?

Мужчины недоуменно переглядывались, не в силах постичь образность непонятных фраз, природу пугающего смеха. Уж не тронулась ли умом их Аиша в самый ответственный момент?

Но, к великому облегчению двух джигитов, истерика ее прекратилась так же внезапно, как началась.

Они молитвенно подняли руки ладонями вверх:

— Бисмилляхи рахмани рахим…

— Об одном прошу, — прервала их девушка с горькой усмешкой, увлажнившей глаза, — не заставляйте и меня читать молитву напоследок. Не верю я ни в бога, ни в черта, ни в вашего Аллаха. Всем этим для меня был Сатиф. Я отомщу за его смерть. Я сделаю всё, что должна…

Она выскользнула из машины бесшумно, словно приведение. Словно стала им, еще будучи живой. Невысокая, худенькая, в темном балахонистом пальто с капюшоном, она тут же растворилась в уличной толпе, среди болезненной серо-синей слякоти последнего зимнего вечера. Вечера, в сырой оттепели которого мучительно звенели самые ранние весенние нотки.

Стеклянные двери, зеркальный коридор, еще одна пара стеклянных дверей — и вот Аиша там, откуда уже не будет возврата.

Заведение под безобидно-забавным названием «Карлсон» с порога обрушилось на лженевесту Аллаха агрессивным многоцветьем. Фиолетовый, салатовый, фуксия, серебристый металлик — всё вокруг было в таких кислотных тонах, что заболели глаза. Впрочем, и остальные органы чувств не удостоились пощады. Громко, накурено, жирно, жарено, душно, пьяно, пьяно…

Жизнь бурлила. Вернее, ее разгульное городское подобие, о котором Аиша успела позабыть в тиши кавказских гор. А таких замороченных синтетических интерьеров ей и отродясь не доводилось видеть.

Так вот оно какое — ее персональное Чистилище. Араф, как сказал бы Он.

Черные полусапожки на низком каблучке легко и целеустремленно ступали по крупным квадратам черно-белого глянца. Словно невидимая рука Рока двигала игральную фигуру по шахматной доске.

Аиша старалась ни на кого не смотреть, как было наказано. Но на одном из лиц взгляд застрял помимо воли. На отекшем небритом лице черноволосого мужчины неопределенно-восточного типа. Он сидел один, неряшливый, угрюмый, отрешенный. На столе графинчик, до краев наполненная рюмка, тарелка пельменей-фри.

Вах, какой нечестивый мусульманин!

До боли, до дичайшей, жгучей боли напомнил он ее Сатифа. В душе, истерзанной любовью беспощадной, абрека облик демонический воскрес. Воскресла пылкость грубых поцелуев, в беспамятство что повергали. Воскресли дюжих рук, пропахших порохом, объятья. Такие — боже! — огневые, что косточка похрустывала каждая ее!

Ничего сладостнее Аише не довелось познать за свою короткую жизнь. Даже сейчас сердце зашлось от живости воспоминаний. Оно готово было выскочить из груди. Оно готово было взорваться, быть может, в тысячу раз мощнее, чем адский механизм, обернутый вокруг талии…

Нечестивец вдруг вскинул голову и тоже пристально посмотрел на Аишу. Сходство с Сатифом рассеялось. Ее погибший полудикий муж не мог похвастаться такой интеллигентной правильностью черт. Разве что во взгляде сквозили те же магнетические флюиды и та же затаенная беда.

Потупившись, Аиша быстро прошагала мимо. В самом конце зала она разглядела столик у окна с бронью на свою девичью фамилию. Там пристроила пальто на стоявшую рядом вешалку, присела на полукруглый диванчик, сложила руки на коленях. Маленькие пальцы с ногтями-обкусышами тонули в рукавах объемного серо-синего джемпера. Того же цвета палантин полностью скрывал волосы, выделяя истощенные долгим постом, но не утратившие миловидности черты. Вот только при здешнем люминесцентном освещении ее глаза-колодцы блестели так лихорадочно, а кожа лица белела так мертвенно, что весь облик казался совсем уж привиденческим.

Жуя, болтая, выпивая, местный контингент поглядывал на странную незнакомку: кто с тупым безразличием, кто — с ехидным любопытством.

В оцепенелом напряжении Аиша уткнулась в лежавшее на столе меню. Пусть пялятся, пусть лыбятся, несчастная биомасса… Если б они только знали, что счет идет уже на минуты!

Ее не содрогала мысль о гибельных увечьях, о том, в какие клочья разорвет ее земную оболочку напичканный пластитом пояс. Ни от чего уже не может содрогнуться душа, разорванная в клочья.

Так сёрфер-фаталист, должно быть, наблюдает раскат встающей на дыбы волны-убийцы. За нею рифы острые кинжалы обнажают, еще острей клыки акул голодных. А он, себя на их добычу обрекая, хохочет буйному подобный.

Оказывается, предвкушенье смерти созвучно в чем-то предвкушенью первого опыта любви. Так переливисты неведенья восторги-ужасанья! Экстрим и таинство. Начало и Конец. И Бесконечность…

— Добрый вечер, что будем заказывать? — подойдя, спросила одна из официанток в фартуке такой насыщенной канареечной желтизны, что глаза заболели пуще прежнего.

— Черный кофе, — сквозь зубы процедила Аиша.

— Кофе и всё? — кисло усмехнулась официантка.

Она была высокая, фигуристая с короткой рваной стрижкой. Она, не скрывая недовольства, барабанила дешевенькой авторучкой по блокноту перед самым носом Аиши. Гулким эхом отдавались удары в громыхании сердца, в пульсации вен, в тиканьи пояса. Весь мир внезапно сжался до желтого квадрата, белого прямоугольника и голубой трубочки. До грозных стуков и скачков жалкого пластика, бесконечно множащихся, а мгновениями иллюзорно плывущих, словно в замедленной съемке, и как бы даже застывающих.

— У вас же целый стол зарезервирован, ждете кого-то? — Глаза-бусинки требовательно вперились в сомнительную клиентку, заставив ее очнуться от тягостного дурмана.

— Да. Очень жду, — жмурясь, тряхнула головой Аиша. И, не сдержавшись, зловеще оскалилась. — Одного друга. Он придет, тогда и закажем. Он любит поесть, — обнадежила она подавальщицу, глядя уже твердым взглядом сквозь враждебность ручки, блокнота, фартука.

— Ясно, — та, похоже, чуть оттаяв, прекратила пытку барабанной дробью.

Порекомендовала скрасить ожидание фирменной выпечкой — слоеным конвертиком с абрикосовым джемом. Лишь бы поскорее отделаться от назойливой дряни, Аиша согласилась.

Всё! Теперь только ждать. Ждать…

Короткий миг прощального фейерверка, а там… что там? Она узнает это совсем скоро. Не будет больше для Аиши тайн. Но, может, и не будет ничего другого? Совсем. Придет вечный покой.

Она уже была близка к нему однажды, когда узнала, что Сатиф погиб. Узнала — и лишилась чувств, в густую канув тьму. И ничего там больше не было — ни ужасов, ни скорби, ни отчаянья. Лишь обволакивающая безмятежность, блаженный сон без сновидений. Не это ли есть смерть, с той разницей, что навсегда?..

Оживление в зале нарастало. Рядом с Аишей расположилась шумная компания неформального вида. В основном тинейджеры, некоторые постарше. К ним то и дело присоединялся кто-то еще, все обменивались громкими приветствиями. Рукопожатия у парней переходили в крепкие объятия, девчонки смачно расцеловывались.

Скрежет сдвигаемых столов, лязг рокерских цепей, громогласные взрывы хохота заметно напрягали угрюмого восточного мужчину. Он раздраженно косился в сторону отвязных гуляк, продолжая напиваться в своем мрачном одиночестве.

Кроссовера «БМВ» с номером «999» пока еще не было видно.

— Вот она! Именинница!! Наконец-то!!! — эти возгласы вкупе с залихватским свистом и бурными аплодисментами заглушили даже вопящий рэперский хит Gangsta’s Paradise.

В бистро не вошла — впорхнула интересная рыженькая девушка в лисьем полушубке поверх вечернего платья. Такую ухоженную богатую мадемуазель было трудно представить среди оголтелой шайки, однако она спешила именно к ним. Яркая, игривая, хохочущая, вся она была точно наэлектризована изнутри. Глаза сверкали бесовскими искрами. Манеры же этой утонченной на вид особы, как оказалось, ничуть не отличались от манер приятелей: та же разнузданная громогласность, шумные чмоканья, неизящная словесность.

Когда уже появится этот треклятый блондин???

Единым оглушительным хлопком откупорили сразу пять бутылок шампанского… Как из-под земли вырос большущий торт с восемнадцатью свечками (Аиша, конечно, не сосчитала их количество, просто интуитивно угадала — и почему-то содрогнулась) … Вразнобой пропели традиционное «хэппи бездей»…

Повиснув на шее у цыганистой девушки с множеством мелких косичек, крайне возбужденная именинница глушила шампанское прямо из горлышка и призывала свой «народ» задувать свечки вместе с ней. Недовольство одинокого кавказца росло с каждой минутой. Рыжеволосая то и дело бросала в его сторону задиристые взгляды, что-то увлеченно нашептывала на ухо подружке, после чего обе взрывались гомерическим хохотом.

КРОССОВЕР! ТЕМНО-ЗЕЛЕНЫЙ КРОССОВЕР «999» НАКОНЕЦ-ТО ПРИПАРКОВАЛСЯ НАПРОТИВ ОКНА!!!

Следом за ним припарковался огромный черный джип сопровождения. С внезапной жадностью Аиша хрумкнула слоеным конвертиком, до этой минуты пролежавшим не у дел. К счастью, выпечка была еще теплой. Душистая абрикосовая сладость затопила рот. Вкусно! И какого черта она медлила?

Блондин, тот самый, которого ей не спутать ни с кем на свете — невысокий, полноватый, расфуфыренный, — вышел из машины с охапкой белоснежных роз. Но заходить внутрь не спешил. Чего-то выжидал. Его появление не осталось без внимания и за праздничным столом.

— Смотрите, кого черти принесли! — крикнул один из парней, кивая в окно. В свете фар блондин с букетом был отлично виден всем.

— Ой, я на минутку, — тут же вскочила одна из девушек, подобно имениннице, выделяющаяся богатым ухоженным видом. — Быстренько встречу его и вернусь, — пообещала она. И с интригующей улыбкой добавила: — Мы вместе вернемся, так надо.

Рокот возмущенного любопытства пробежал среди неформалов:

— Чего приперся он с этим веником? Что задумал? Как странно…

Аиша впопыхах дожевывала абрикосовый конвертик. Вкусный, конечно, но суховат, собака. Хрустящие слоеные кусочки колко липли к нёбу, раздражали горло.

Входи же уже, проклятый! Пусть всё, всё поскорее закончится! И эта с трудом жующаяся слойка. И этот булькающе-завывающий «Гангстерский рай». И этот невыносимый день рождения. И вся эта горячка, именуемая Жизнью.

Закурив сигарету, именинница устремилась к столику нечестивца.

— Пора свести счеты, — с мрачноватым озорством заявила она.

Из ее руки на стол плюхнулась, раскрывшись от удара, какая-то коробчонка. Содержимое Аише разглядеть не удалось, но мужчину оно явно потрясло.

Точка кипения была достигнута тотчас. Вскочив, черноволосый ринулся на рыжую чуть ли не с кулаками.

— Ты! — вскричал он. — Так это ты всё устроила, бесстыжая ведьма!

В ответ она расхохоталась с торжествующей наглостью. Нарочно выдохнула табачный дым прямо в лицо противника. Тот поперхнулся, глаза налились кровью. В бешенстве схватил девчонку за запястье. От неожиданности она выронила сигарету себе под ноги.

— Ты! Шайтан! — с издевкой выругалась девушка.

— Э, Черный Черт, полегче, а то огребешь щас по полной, — пригрозил ему кто-то из ребят.

Но Черный Черт, всецело поглощенный поединком с их подругой, пропустил реплику мимо ушей.

— Как ты посмела? Ненавижу! Слышишь? Ненавижу тебя!!! — восклицал он, крепко держа ее уже за оба запястья.

Она же продолжала хохотать ему в лицо таким странным высокомерно-обреченным хохотом, в котором Аиша не без удивления уловила отголоски собственной недавней истерики.

Смех сёрфера в лицо волне-убийце.

СМЕХ НА КРАЮ МОГИЛЫ.

Эта парочка наделала столько шума, что приковала к себе внимание большинства посетителей и официантов. Но какова была истинная природа того электричества, что искрилось в их взглядах, сотрясая тела, четко понимала лишь смертница за соседним столом.

— Всё, я зову охрану! — объявила девчонка с афрокосами, — Пускай вышвырнут отсюда этого гада!

— Ненавижу!!! — не унимался тот. — Ты разрушила всю мою жизнь! Всё потерял из-за тебя!

— И поделом! — злорадствовала рыжая. — Мой девиз: Nemo me impune lacessit! — слыхал такое? Ха-ха-ха!

Подружка именинницы и блондин с букетом уже подходили к дверям бистро. Другая ее подружка вела к угрозе стихийного бедствия двух охранников. Ледяной палец подрагивал на роковой кнопке. Аиша ловила на себе всё больше подозрительных взглядов. Опасливо косились пустоплясы, словно почуяли неладное. Неужто ее туманная невзрачность так сильно бросается в глаза на фоне ярких, шумных соседей? Или это уже мнительность заговорила в ней…

— Ну что, молодые люди, опять дебоширим? — миролюбиво проворчал охранник с бейджиком «Степан».

Пьяные разборки в «Карлсоне», похоже, не были редкостью. Персонал лишь снисходительно посмеивался над подобными инцидентами. Какое злачное заведение пожелает терять своих завсегдатаев?

— Да нет же! Мы день рождения празднуем, а он пристал вот! — сердито пожаловалась девушка с косичками.

— Не ври! — прорычал кавказец, не думая выпускать противницу из рук. — Это у меня сегодня день рождения!

— Ай-яй-яй, как нехорошо! — хмуро пожурил охранник с бейджиком «Леонид». — Зачем же поганить друг другу светлые праздники? Тем более в нашем заведении. А заведение у нас приличное, хоть вам и не впервой о том забывать. У нас кушают, отдыхают, сигареты на пол не швыряют. И в коридорах, по зеркальным углам… кхе-кхе, — охранник сально осклабился, — не безобразничают, в общем. Короче, ребятки, успокаивайтесь и расходитесь: либо по своим столикам, либо по домам. — Охраннику никто не ответил. Тут взгляд его привлекла коробочка, из которой заманчиво мерцал некий предмет. После секундных колебаний Леонид не удержался, поднял его, разглядел, а разглядев — присвистнул. — И нечего разбрасывать такие ценные вещи. Не дай бог пропадет, администрация отвечать не будет, — сварливо предупредил он.

Проглатывая последний кусочек, оказавшийся уже совсем пересушенным, Аиша поперхнулась. И раскашлялась. Да так громко, что охранники отвлеклись от скандалящей парочки и оба — о ужас! — уставились на нее. Она же, задыхаясь и покрываясь противно холодящей испариной, не сводила глаз с входной двери.

Ненавистный, мерзопакостный, отвратный блондин!!! Какого черта он всё еще не здесь?!

Фантастическим усилием рыжей удалось высвободить свои тоненькие ручки и в тот же миг вцепиться ими в ворот рубашки супостата.

— А ты чего ожидал! — кричала она, в дьявольском экстазе сотрясая его могучую фигуру. — Думал, всё сойдет тебе с рук?! Ха-ха-ха!!!

Эти двое держали друг друга мертвецкой хваткой. Их тела сливались и пульсировали, будто в бешеных объятиях. Лица оказались так близки, что дыхание смешивалось. А их уста — уста, обрушивающие друг на друга неиссякающие потоки брани, — в любой момент рисковали соприкоснуться.

Не обращая уже никакого внимания на эти страсти, оба охранника ринулись на одинокую туманную девушку. Ту, что так неудачно отведала местную фирменную выпечку.

— Мерзавка!..

— Гореть тебе в аду, проклятый сукин сын!..

Леденящий ужас взял верх над приступом кашля. Дыхание очистилось. Но нервы сдали. Аиша в панике вскочила, опрокинув недопитую чашку прямо на пол. Белая керамика разбилась вдребезги. Остатки кофе расплескались у черных полусапожек.

Ненавидящие друг друга бывшие — теперь уже каждый наблюдатель мог догадаться о природе их личной драмы — машинально повернули головы на звон осколков. Следующий звук, который они услышали, был металлический щелчок. Едва различимый в кабацком шуме. Тихий, но неправдоподобно отчетливый и оттого — страшный. Инфернально страшный.

Разом встретились три пары обезумевших глаз: золотисто-карие восточного мужчины, мерцающе-серые рыжей девчонки и Ее — сажево-черные, потому что состояли практически из одних зрачков.

Их взгляды метались друг по другу, пока полыхнувшее смертоносное зарево не обагрило фиолетовый, салатовый, фуксию и серебристый металлик, смешав всё в адском фейерверке.

Один-единственный короткий миг — и «Карлсон» сгинул в дымящейся черноте.

Спустя ровно шестнадцать лет

Строительная суета на Фианитовом проспекте была в разгаре. Сварочный аппарат сыпал искрами, рабочие грузили доски в фуру. Возле входа в ремонтируемое здание на раскладном стуле с достоинством восседал пожилой дядька. Черная вязаная шапка надвинута до седых бровей, меховой ворот камуфляжной куртки высоко поднят. Лишь теребящие его порывы ветра позволяли разглядеть щетинистое лицо, обезображенное шрамами. Неспешно дымя папиросой, весомо постукивая клюкой, он то и дело выкрикивал рабочим какие-то замечания и очень сердился, если их оставляли без внимания.

— Приехали, черт возьми! Уже! — закричал руководитель стройки, бойкий малый в красной стеганой куртке и джинсах с потертостями. — Да что ж вы возитесь? Хоть бы стекла с крыльца убрали, лоботрясы! Шевелитесь, шевелитесь!!!

Черный «Лексус» остановился прямо перед крыльцом. С заднего сидения на заснеженный асфальт ступил хипстерски неряшливый молодой человек. Нарочно недозашнурованные тимберленды, вельветовые галифе и объемный лиловый шарф, хомутом спадающий на горчичное полупальто, отозвались на лицах работяг насмешливым удивлением. Небрежным жестом проверяя фиксацию косой длинной челки, приезжий осматривался. Взгляд под стеклами очков-леннонов становился всё более недоуменным. Подрядчик кинулся к нему навстречу, протянул руку.

— Игорь.

— Яша Кротов.

— Добро пожаловать! Мы очень рады в нашем Утронске приветствовать столичного гостя, — с заискивающей улыбочкой затараторил Игорь, нервно почесывая подбородок. — Так вы что же, прямо из аэропорта? Как долетели? Как дорога?

— А что здесь, собственно, творится? — опустил светские любезности Кротов. От возмущения его глаза приблизились к форме очков. — Мне сказали, что помещение полностью подготовлено, а у вас, вижу, конь не валялся. Даже не знаю, как назвать весь этот… бедлам!

— Понимаете, тут такое дело, — Игорь потупился, больше не пытаясь скрыть огорчение, — всё, действительно, было уже в полной готовности, но на днях случилось непредвиденное. На втором этаже торгового центра тоже идет ремонт. Сносили стену, загорелась проводка, рухнуло перекрытие…

— На каких днях? — поморщился Яша, которому не было никакого дела до деталей бедствия. — Почему не поставили в известность меня? Что прикажете делать в этих руинах дизайнеру интерьеров?

— Но уведомлять вас не в моей компетенции, — извиняющимся тоном пояснил Игорь. — Совершенно не в моей. Вы же личный гость нашего мэра. Да вы не переживайте, Яш, мои ребята управятся максимум за неделю. Мы же тем временем найдем чем вас занять. Вы же, кажется, у нас впервые? Посмотрите наши замечательные края. Рыбалку организуем, экскурсии в музей ардальонских аметистов, в усадьбу княжны Долгоруковой — объект уникальнейший…

— Потрясающе! — вскипел Кротов. — По-вашему, я приехал в вашу глухомань предаваться праздности? Да вы хоть представляете себе, любезный, сколько стоит мое время — время дизайнера Яши Кротова!

В этот опасный момент негодующего москвича отвлек классический рингтон айфона. Он ответил на звонок и отошел в сторону. Облегченно выдохнув, подрядчик решил спастись бегством.

— Работаем, работаем! Ни на что не отвлекаемся, — прикрикнул он на своих. — А ты, Ефремыч, — вполголоса обратился он к седобровому командиру, — глаз с него не спускай! Проводи, покажи всё, что пожелает. Беседой займи, если понадобится. Но и лишнего, смотри, не сболтни. Короче, головой за него отвечаешь!

— Ну-ну! — в ответ тот глянул исподлобья.

Игорек прыгнул за руль своего авто и был таков.

— Смотался, — констатировал дизайнер. Закончив разговор, он насмешливо смотрел вслед уносящемуся «Форду Фокусу».

Опираясь на клюку, командир поднялся со стула. Смерил Кротова хмурым взглядом. Не вынимая изо рта папиросы, представился:

— Леонид Ефремыч, — и грубо ухмыльнулся: — Да не кипишуй ты так, парень, было б с чего. Ну отдохнешь пару деньков в наших краях. Места у нас — и впрямь загляденье.

От такой наглой фамильярности у Яши отвисла челюсть.

— Может, поедем? — почуяв неладное, вмешался водитель. — Отдохнете с дороги, отобедаете. Господин мэр уже вас ожидает.

— Знаю. Только что с ним говорил. Но для начала предпочту осмотреть помещение. Работа прежде всего! — Как ни суровы были интонации Кротова, спокойная ирония во взгляде позволяла предположить, что им с мэром удалось-таки прийти к компромиссу. И, похоже, весьма выгодному для дизайнера.

— Конечно, как пожелаете, — залебезил водитель. — А меня пообедать отпустите?

— Да на здоровье.

Едва Кротов шагнул внутрь здания, глаза его заслезились от едкого сварочного дыма. В нос ударила резкая вонь пыли и копоти. Обиженный вынужденным простоем, разочарованный жалким видом полуразрушенных стен столичный эстет расхаживал из угла в угол, кривя рот и качая головой. Хромой, крючась в три погибели, неотступно следовал за ним.

— Как, вообще, могла случиться такая катастрофа? — недоумевал Яша.

— Хо-о! Да разве ж это катастрофа? — всё так же грубо ухмыляясь, возразил Ефремыч. — Подумаешь, потолок упал. Мутотень наподобие этой на этом проклятом месте случается каждые четыре года. И каждый раз — аккурат в канун годовщины. Вот и не верь после этого в проклятье високосного года! В двенадцатом, когда здесь какого-то рожна открыли очередную ювелирку — и так уж спасу от них нету! — в нее шибанула молния, да прямо во время презентации. Можешь себе представить: февраль, снежная буря — и гроза! И — пожарище! Нет, это надо было видеть! Бабье как на подбор: в шубах до пят и на летних шпильках! Визги, вопли, все врассыпную, пыль до небес! Ах-ха-ха! — Хромой хрипло просмеялся, прокашлялся, едва не захлебнувшись мокротой, сплюнул под ноги и продолжил: — А до того, считай уже восемь лет назад, галерея здесь была, картинками торговали. Прогорело это дело на хрен! Так еще и трубу прорвало до кучи, электричество замкнуло. Гиблое это место. Ох и гиблое! Была б моя воля, снести здесь все к чертям собачьим. Даром что центр, сровнять с землей на веки вечные! Но теперь, видите ли, мэровой женушке приспичило тут какой-то спа делать. Как говорится, хозяин — барин…

— А что за годовщина? — насторожился Яша.

— Так тебе ничего не сказали? — скверно зыркнул на него хромой. — Оно и понятно. Из местных-то никто уже здесь работать не берется, только гастарбайтеры да жлобы вроде Игорька, который за копейку удушится. То-то тебя аж из самой Москвы выписали.

— А вы сами-то здесь… кто? — спохватился Кротов.

— Охранник. И всегда им был, — с подобным достоинством Ефремыч мог бы представиться премьер-министром или как минимум директором банка. — И чтоб ты знал, мэр наш только благодаря мне и уцелел. Он у нас, дай бог ему здоровья, человек с понятиями, не оставляет меня, калеку. Вот уже семнадцать лет я на этом месте, отмеченном злым роком…

— Постойте, постойте… — от внезапного озарения дизайнер опешил. — Неужели здесь прежде было то самое бистро «Карлсон»? Теракт в двухтысячном! Не помню, что именно тогда произошло, был еще школьником, однако шумиха вокруг всего этого была о-го-го какая! А вы, получается… Неужели тот самый охранник? Единственный выживший!

Ответом Ефремыча был мрачно-вальяжный кивок.

— Не люблю я вспоминать об этом, — заявил он, но патетичный тон и раззадоренный взгляд говорили скорее об обратном.

— Это естественно, прошу меня извинить, — попытался умерить пыл Яша.

— Ничего, — ответил объект его любопытства.

Оба напряженно притихли.

— Всё равно эта паскуда снится чуть ли не каждую ночь, — наконец со злобной горечью изрек калека. — Да что там! Хоть сейчас глаза закрою — как живая передо мной стоит. Сама бела как мел, а глазища черные, огромные. Круглые, как у совы, да еще мешки под ними, тоже совиные какие-то. А взгляд — так похлеще, чем у хищной птицы, чем у любой дикой твари. Не то чтобы ненависть в нем, не то чтобы ярость — такое зло несусветное, будто иллюминаторы в сам ад распахнулись. А самое гнилое, что эта моджахедская подстилка нашей русскою девкой была. Тьфу ты! — Весь во власти трагических воспоминаний Ефремыч застыл на месте, вперив взгляд в пустоту. Помолчал. И стал рассказывать дальше: — Поначалу — да, приняли это за рядовой теракт. Тогда как раз волна такая пошла, по всей стране гремели эти проклятые взрывы. Однако позднее, если не помнишь, следствие установило, что шахидку «чехи» подослали специально уничтожить нашего мэра. Тогда еще будущего. Дело-то было как раз в канун выборов. А главный конкурент ходил под их душманской крышей, вот и подослал. А обыграть всё под теракт задумал, падла! Ведь покушение было уже не первое. Миссию свою поганка провалила, спугнули мы ее с напарником. С перепугу-то и поспешила в преисподнюю отправиться вместе с ни в чем не повинными душами. — Вечный охранник зажег очередную беломорину. Кротов поперхнулся от отвращения. Где только старик достает этакую гадость в двадцать первом-то веке?! — Хотя… это как посмотреть, — сварливо прохрипел Ефремыч. — Кто из нас без греха-то? Может, и поделом всю эту пьянь разгульную с собой прихватила? Как знать…

Тема эта Кротова весьма взбудоражила, но философствовать о жизни, смерти и чужих грехах он не испытывал ни малейшего желания. И даже начал раскаиваться в своем неосторожном любопытстве, потому что его собеседник вошел в раж и продолжал делиться омерзительными подробностями катастрофы:

— …И всё же, прежде чем окончательно вырубиться, я успел разглядеть, как разлетелись в лохмотья кишки проклятущей твари, — смачно расписывал он.

— Я вас умоляю! — поморщился Яша.

Тот еще пробубнил что-то, а потом рассержено махнул рукой.

«Эх и никудышная пошла нынче молодежь!» — истолковал Яша жест сварливого калеки, мечтая поскорее с ним распрощаться.

Когда Кротов и Ефремыч возвратились на улицу, на город уже опускались болезненные серо-синие сумерки последнего зимнего вечера. Было так холодно и промозгло, дул такой колючий ветер, что голова ушла в плечи не только у сгорбленного старикана, но и у статного юноши. Из вежливости Кротов замедлял шаг, и они шли вровень, контрастом силуэтов производя на прохожих гротесковый эффект.

— А вон там, в скверике у библиотеки, — Ефремыч махнул рукой куда-то за дорогу, — весной того же двухтысячного мемориал соорудили. Сегодня весь день несут цветы и свечи. Да только свечи, как их ни прикрывай, скоро гаснут на таком ветрище…

— Да, печально всё это. И жутко, — нейтральным тоном отозвался Яша. — Сейчас бы кофейку погорячее и покрепче, — добавил он, растирая зябнущие ладони. Перчатки, как назло, остались в машине.

— А у меня же в термосе есть, чуть не забыл! — спохватился хромой и с неожиданным рвением поковылял обратно. — А то пока этот прохвост доедет, мы тут совсем задубеем, — на ходу выкрикнул он.

Яша даже не успел пояснить, что стариковский термос ему вовсе не интересен. Что под «кофейком» подразумевалось посещение какого-нибудь заведения, где можно расслабиться, поглазеть на местные фишки. Чувствуя себя еще слишком раздраженным и опасаясь показаться невежливым, он не спешил на встречу с мэром.

Тут в памяти всплыл красочный глянец журнальчиков, пролистанных по пути из аэропорта. Историю города, почерпнутую в них, Кротов нашел довольно занятной. Он и прежде был наслышан, что Утронск мало походит на типичные северные глубинки, теперь же убедился в этом лично. Расположенный в Карелии, величиной не уступающий ее столице Петрозаводску, Утронск никогда не входил в состав республики. Гордый город федерального значения, он был возведен в начале двадцатого века на золотых и аметистовых приисках. Ныне же процветал еще и за счет экотуризма.

В отдаленных районах, средь сказочных елей и сосен, еще встречались бревенчатые избы-кошели с асимметричной двускатной крышей. Наподобие тех, музейных, что в детстве запали Яше в душу во время экскурсии на остров Кижи. Только не такие древнее, до сих пор жилые.

Новый центр — дитя Великого десятилетия контрастов — сиял куполами Вознесенского собора, радовал великолепной филармонией, манил дорогими витринами и благоустроенными скверами. Столетние деревянные постройки здесь невозмутимо соседствовали с новехонькими многоэтажками. Гостиницы в стиле финского романтизма на удивление гармонично перемежались рублеными кафешками и магазинчиками с фольклорными названиями вроде «В гостях у Бабы-Яги» или «Ольховая чурка». Колориту добавляли многочисленные арт-объекты, отражающие здешнюю флору и фауну, мозаики с душевными природными пейзажами.

Главным утронским украшением определенно была набережная Онежского озера, вытянутая вдоль всего города. Размашистая, многоуровневая, недавно отремонтированная под старину, вся в цветущих аллеях и фонтанах. Яше даже стало немного досадно, что сейчас несезон, до того захотелось живьем насладиться красотами с картинок рекламных буклетов.

Однако, как ему уже сообщили, здесь и зимой скучать не приходится. Раз город туристический, то с развлечениями должен быть полный порядок. Яша мечтательно улыбнулся. Если уж предстоит неделя вынужденного отпуска, грех не воспользоваться. Он и не помнил, когда в последний раз отдыхал.

Настроение пошло на поправку, чего нельзя было сказать о погоде. Мало того что ветер противно надувал в уши, так теперь еще и снег мел в лицо, затуманивая стекла очков.

Ни «Лексуса» тебе, ни хромого… Но и бог с ними! Кротов решил самостоятельно подыскать заведеньице поинтереснее, там снять стресс, а уж после вызвонить водителя.

У первого же прохожего — женщины неопределенных лет, наряженной а-ля пассажирка Титаника — он осведомился, где поблизости подают неплохой кофе.

— Неплохой? — переспросила эта мадам, остановившись так близко, что аромат ее духов приятно одурманил Яшу. Что-то ориентальное, с нотками жасмина и сандалового дерева. Возможно, от Guerlain. — Мест для этого предостаточно, — ласково поведала незнакомка. — Только сомневаюсь, что вас может устроить какой-то там неплохой, — она оценивающе оглядела его и одобряюще улыбнулась, — по вам этого не скажешь.

— Что ж, вы угадали! — в ответ улыбнулся он, польщенный и заинтригованный, тщетно пытаясь рассмотреть лицо дамы. Короткая, но довольно плотная вуаль и стремительно сгущающиеся сумерки окутывали ее ореолом тайны. Голос был густым и тягучим, как мед, что в сочетании с ретро-шиком и дурманом духов делало ее на удивление притягательной. — И как же мне быть? — спросил Яша.

— Забудьте о неплохом, — всё так же ласково, но уже с твердой решимостью сказала дама. — А вот если желаете отведать лучший кофе в этом городе, я с удовольствием угощу вас.

— О как! — Смелость незнакомки Кротова развеселила, но и слегка шокировала.

Никогда прежде он не питал слабости к дамам столь элегантных лет. Правда, в этой было нечто особенное. Столько интриги, шарма… Занятный, однако, народец в здешней глуши!

— И вид из окна, чтоб вы знали, у меня замечательный, — сладкоголосо пела она.

— Неужели? Что же за вид?

— Прямо на нас с вами. Я хочу сказать, на то самое место, где мы сейчас беседуем.

— Так это совсем рядом! — обрадовался Яша.

— Да, милый, через дорогу, — сказав это, дама ухватила его под руку и плавно увлекла к светофору. — Вы проведете очень интересный вечер, уверяю вас!

Он и глазом моргнуть не успел, как они уже очутились в большой пыльной комнате, загроможденной старыми книгами. Потрепанные тома валялись повсюду, захламляя скудную мебель, подоконники и даже пол. Но Яшу почему-то до абсурда странная обстановка ничуть не смутила. Совершенно околдованный, он примостился на ветхий стул у стола, скорее письменного, нежели обеденного, глянул в окно.

Насчет вида хозяйка не обманула. Он открывался прямиком на дорогу, возле которой они встретились. Хорошо виднелась и «Скандинавия» — трехэтажный торговый центр, на первом этаже которого теперь планировался спа-салон, а шестнадцать лет назад было печально известное бистро «Карлсон».

Пока Яша созерцал вечерний проспект в загорающихся фонарях и фарах, комнату наполняли соблазнительные ароматы свежесваренного кофе и горячей выпечки. Как по волшебству на столе появилась ажурная скатерть, поднос с несколькими дымящимися турками разных размеров, очаровательные фарфоровые чашечки, серебряные сахарницы и ложечки, расписные салфетки и бронзовые канделябры с пока что незажженными свечами.

Весь этот пафосный антураж привел Яшу в еще более пьянящее изумление, граничащее с эйфорией. Продолжая поглядывать в окно, он вдруг увидел свою незнакомку, величаво шагающую прочь. Сквозь вуаль мадам метнула на него косой взгляд и, одарив коварнейшей из улыбок, скрылась в толпе.

Яша содрогнулся от страшного недоумения. Сердце сжалось, преисполнившись какой-то детской обидой. Завлекла, обманула… но зачем? И кто же тогда, черт подери, сервирует стол?

Едва очухавшись от потрясения, он вновь внимательно оглядел комнату, чей мрак лишь слегка рассеивали уличные огни. Всё то же самое: лохматистые книги, слой пыли на дощатом полу, паутина на облупленном потолке… А еще — поломанные полки да стремянки, брошенные где попало, как попало. Ремонтная разруха, жуткий холод — и никаких признаков жизни!

Вдруг ему отчетливо вспомнилось, что здание, глядящее на «Скандинавию», — вовсе не жилой дом, а не что иное, как городская библиотека, в скверике которой находился упомянутый Ефремычем мемориал. А дверь-то в библиотеку снаружи была заколочена досками… Так как же он мог в нее проникнуть?

Этого вспомнить не удавалось, хоть убей! Он словно выпал из времени, из реальности.

Да что же это такое?!

По позвонкам забегал предательский холодок, в животе заныло нечто тревожно-тоскливое. Яша собрался было уносить ноги, как вдруг настольные свечи воспламенились сами собой, залив всю комнату какой-то нездешней синюшной зеленцою. Когда же в этом петролевом мерцании Яша разглядел совсем юную девушку, показавшуюся смутно знакомой, в затылок ему будто шибанул ледяной кулак.

Возникшая из ниоткуда, она стояла теперь прямо перед ним. В руках серебрился поднос. С подноса сочилась абрикосовой душистостью горка слоеных конвертиков.

Девушка была черноглазая, черноволосая, но со славянскими чертами и очень светлой… нет — очень бледной, мертвенно-бледной кожей, лучащейся тусклым фосфором. Фосфоресцировала на ней и одежда — объемная черная футболка, смотревшаяся платьем на ее маленькой фигурке. Из-под густоты распущенных волос с футболки выглядывала четверка мрачных музыкантов в черных очках. Сама же девица так буравила Яшу сверкающим графитом зрачков, что ему стало не вздохнуть. Желание перекреститься, не возникавшее с далеких детских лет, овладело им нестерпимо. Но он не смог пошевелить и пальцем. Всё тело разом перестало слушаться.

Ошарашенный собственной беспомощностью, Кротов снова уставился в окно. По ту сторону дороги он разглядел Леонида Ефремыча с термосом под мышкой. Калека сердито размахивал клюкой, что-то разъясняя водителю подъехавшего «Лексуса».

«Сама бела как мел, а глазища черные, огромные — прогремели в голове слова охранника, и сердце совсем упало. — Будто иллюминаторы в ад».

О господи, в Ад! Приплыли…

— Меня там ищут… надо идти, — пробормотал Яша, не узнавая собственный голос.

— Пей свой кофе! — грозно приказала новоявленная призрачная госпожа. Поднос с выпечкой, звякнув, приземлился на стол, а сама она, как живая, уселась напротив гостя и заявила: — Отсюда никто еще не уходил, не выслушав моей истории.

Стильная Яшина укладка встала дыбом, но он всё же предпринял слабую попытку взбунтоваться:

— Да кто ты, собственно, такая…

— Кто я? — белесо-синие губы приведения высокомерно усмехнулись. — Вопрос хороший. На мемориальном стенде моего имени не найдешь. Хотя я и одна из них. Но так ли это важно теперь? Теперь я, скажем, та, кто варит лучший кофе в городе У Трона Смерти и печет самые вкусные абрикосовые конвертики. — Она взяла одну из турок, налила кофе в маленькую чашку и протянула ее своему гостю-пленнику. — Этот вкус — последнее, что пробовала я при жизни. Правда, за минувшие годы я несколько усовершенствовала рецепт. Давай, зацени!

Яша молча принял угощение, да только так и застыл с ним в руках.

— Да расслабься ты, глупый, не собираюсь я тебя травить, — издевательски рассмеялась хозяюшка. — Совместная трапеза нужна, чтобы наладить коммуникацию. Ведь, в первую очередь, я — та, кто рассказывает истории, — на этих словах она заулыбалась, загадочно, одухотворенно, отчего на безжизненном лице ее вспыхнул отблеск былой миловидности. — И рассказывает, кстати, тоже лучше всех, — важно дополнила она. — Но узнать их могут только избранные. Те, кому посчастливится оказаться в нужное время в нужном месте. Такой шанс выпадает лишь раз в четыре года… Пей же, кому говорят, не то остынет!

Ни жив ни мертв он повиновался.

Потусторонний напиток, как ни поразительно, оказался выше всяких похвал. То был превосходный горячий кофе с яркими нотками корицы, ванили и кардамона. И еще чего-то неизвестного, экзотического, чарующего. Да и теплая слойка с густым абрикосовым джемом ему не уступала, таяла во рту. Что за диво!

— М-м-м! — одобрительно промычал Яша.

— То-то же! — бариста, столь же гостеприимная, сколь зловещая, налила кофе себе тоже. С наслаждением вдохнула аромат, но пить не стала. — Эти истории не обо мне, — продолжила она печально. — Я лишена привилегии рассказывать о жизни собственной. Сегодня речь пойдет во-о-он о ней. Видишь девушку у синего табачного киоска?

Совершенно отупев от происходящего, Яша молча кивнул. Под окном на бушующем ветру развевались длинные рыжие волосы. Точно огненное знамя полыхали они в сгустившихся сумерках. Всё остальное стушевалось, размылось вокруг этой мятежной рыжины. Померкли фонари, исчезли машины. Запорошенная улица опустела, погрузившись в глубокий сон.

Вдруг разрушенный первый этаж «Скандинавии» изнутри озарился огнями. Снаружи вспыхнула неоном вывеска «Бистро Карлсон». Рыжеволосый призрак, радостно устремившись на ее свет, пересек пустынную дорогу и зашел внутрь чудом ожившего заведения.

— Она тоже является сюда лишь раз в четыре года, — пояснил призрак черноволосый. — Здесь началась история ее любви, здесь же она и закончилась. Вместе с жизнью. Ее и ее возлюбленного. Быть может, для них это стало величайшим благом — все влюбленные мечтают умереть в один день. Быть может, единственным моим благодеянием стало то, что этим двоим я предоставила такую возможность. Сама-то я ее была лишена. Опять лишена. Уже в который раз! — приведение вздохнуло до того мучительно, до того горестно, что лик его завибрировал, искажаясь самым кошмарным образом.

В следующий миг на Яшу уже взирали не совиные очи бледнолицей милашки, а пустые глазницы обгоревшего черепа. Одежда обуглилась, обнажив полуразложившуюся плоть в исчерна-багровых пятнах. Пламя свечей вздыбил ураганный ветер. Со свистом ворвавшись, вероятно, из самой преисподней, он принес с собой гнилую замогильную вонь, стоны грешников, сатанинский хохот…

Кротов зажмурился так сильно, как только смог.

«Это конец, конец!» — стучало в висках.

Но вдруг сквозь хаос и адские вопли прорвался чистый, беззлобный смешок.

— Всё-всё, я больше так не буду, — с детской непосредственностью пообещала его сотрапезница.

И всё утихло.

Осмелившись открыть глаза, Яша вновь увидел ее прежнее обличье.

— Итак, они погибли, — как ни в чем не бывало продолжила она тем же печально-ровным голосом, что начинала. — Погибли в объятиях друг друга, проклиная друг друга, — и тут же резко, саркастически усмехнулась: — Нормально, да? По мне — так абсолютно. Мне ли не знать, что любовь — это худшее из проклятий! Или по крайней мере то, что мы за эту проклятую любовь принимаем. Но страшнее всего, когда такая ненормальная, непостижимо могущественная любовь (или лжелюбовь, что уже не принципиально) терзает не только при жизни, но не отпускает и после смерти. Как же была я наивна, полагая, что смерть — забвение, что смерть — конец всему. Куда там! Ха-ха-ха! Есть земные страсти, которым не погаснуть никогда, как не гаснет сиянье звезд, давно исчезнувших с небосвода.

«Как выспренно, однако, излагает», — пришибленно отметил Кротов про себя. И вновь она напомнила ему кого-то, на этот раз уже более явно. Кого-то из времен отрочества, отчего стало не столько страшно, сколько волнительно.

— О! Ты и вообразить себе не можешь, какие испепеляющие страсти бушевали в городе У Трона в канун миллениума, на стыке эпох, веков и тысячелетий, — продолжала она с неописуемой торжественностью, периодически выливающейся в ужасающий хохот. — Какие трагедии разыгрывались! Какие персоны в них были задействованы! Ха-ха-ха! «Пестра та драма и глупа, но ей забвенья нет… Безумие и черный грех и ужас — ее сюжет». Хм… Но вот теперь-то ты узнаешь! Ты обо всём непременно узнаешь, Яшенька! — с пугающей многозначительностью пообещала рассказчица. У него даже не хватило сил удивиться, откуда ей известно его имя.

— Постой, постой, — собрав в кулак остатки воли, запротестовал Яша, — а с чего ты решила, что я хочу узнавать всю эту твою безумную и ужасную… белиберду?

— О-о-о! — насмешливо протянула призрачная Аиша. — Боюсь, у тебя нет выбора.

Часть первая.

Лара. Моя больная любовь сводит тебя с ума

Лирическое вступление

Неслись по небу грозовые тучи. Стремительно неслись. Шуршали листья. Водили хороводы вокруг черных ботильонов. У ботильонов были каблуки-копыта. А волосы, длиннющие и рыжие, порывами лохматил буйный ветер…

В сырых объятьях сентября тонул Утронск. Готовилась природа к умиранью в очередной, неисчислимый раз. Но мало трогали осенние печали двух процветающих мужчин, что из высотки вышли.

Рабочий день на предприятии «Утронскэнерго» благополучно завершился. Шагали они бодро на корпоративную стоянку. Там гендиректора Евгения Тарновского и руку правую его Кайрана Фаброилова ждал новый BMW X5, цвет «аллигатор».

— Ускоримся давай, брателло! Мне жалко туфли новые мочить, — промолвил весело Евгений. Он невысокий был упитанный блондин. Лет тридцать шесть, собою неказистый, но обаятельный до жути и пижон. О том свидетельствовал костюм морского цвета, слегка прикрытый кремовым плащом. В такую непогодь наряден и ухожен, притягивал к себе он взгляд прохожих.

— Такого допустить никак не можем: их стоимость известна мне, — сказал Кайран. Смеясь, он восхитительно белел зубами и был чертовски, дьявольски хорош. — Похоже, снова уикенд испорчен будет. И в горы выбраться надежды нет опять. Ты обещал мне заповедные красоты, ваш водопад какой-то показать. Уже полгода, как живу в Утронске, а лишь работы тяжкий крест несу.

— Хо-хо! Ну как же, дорогой! — Евгений прыснул. — Не знал, что рестораны все и клубы, и боулинги, и бильярды, и девицы в рабочие обязанности твои входят. А девки-то особенно, признайся! Уж много ли в Утронске их осталось, тобой не тронутых, наш трудоголик?

— Ты прав, — Кайран тут не сдержался, улыбкой босса одарил самодовольной. — Про заведения, конечно, не про женщин. — И хохотали злато-карие глаза. Игривые в глазах плясали чертенята, восточную красу приумножая.

— А кто о женщинах? — босс возмутился. — Вот у меня-то — дамы! А твои-то подружки только-только все из яслей… — Внезапно он как плесенью покрылся. — Надеюсь, эта не пополнит их число? — спросил — и голос его дрогнул, улыбку словно ветром унесло. Чеширского Кота улыбку, что украшала Тарновского широкое лицо. — Что может хуже рыжей девки быть и черной кошки? — ворчал Евгений пересохшими губами.

Глазами он смотрел через дорогу: там Лара Отморозкова стояла. У синего табачного киоска. Частенько там стояла и дымила, всегда погружена в свои раздумья. И никого не трогала она.

Но что за суеверная нелепость? Не в том же крылись настоящие мотивы! С чего ему, главе «Утронскэнерго», не по себе вдруг делалось при виде пусть странной, пусть чудаковатой, но безобидной, в общем-то, девчонки?

Пил «Хеннесси» Евгений регулярно. Но выпивши за руль уж не садился. Вел «БМВ» приятель-зам. Дождь, хлынувший, подвигнул мужчин усесться по местам.

На мягком кожаном сиденье Тарновский продолжал ворчать:

— Кикимора дрянная! Взгляд бросит — не заводится мотор.

Кайран был этим фактом удивлен.

— Не замечал, — растерянно признался. — Ты, что ли, с ней знаком?

— Бог миловал. Но знаю, кто такая.

— Вот как? — уставился на босса он. — Легендами кишит ваш город. Уж столько слушал, но не прочь узнать и эту.

Нахмурился Тарновский:

— Вряд ли стоит… и в самом деле темная история со всей ее семейкой окаянной. Был еще школьником, когда они приехали в Утронск — и тут же обросли скандальной славой. Всё с деда началось. Затворкин, питерский опальный академик, у нас был прозван Синей Бородой. Заметный физик поколенья уже тогда успел похоронить двух жен. Хотя годились в дочки обе старику. Бог ведает за что был сослан в наш медвежий угол…. Но поселился — лучше не придумать!

— В гостях бывал? — Кайран вдруг подмигнул. Он суеверьем босса забавлялся. Но зажигание не слушалось назло.

Евгения задел коллеги тон.

— Вот видишь? Что я говорил!

— Всё это чушь! — Кайран вспылил, взглянул на девушку.

Он тоже нашел ее от мира не сего. И… засмотрелся, оторвать не в силах взор!

Шафрановая рыжина ее картинно в контраст вступала с белизною кожи, с черной одеждой и готическим мейкапом. На героиню комиксов похожа. Глаза, пронзительные и продолговатые, что стрелки еще больше удлиняли, мечтой светились и насмешкою играли.

Была ли она в его вкусе? Вряд ли. Хотел ли познакомиться он с ней? Хотел!

— Вот рыженькой еще я не имел, — с улыбочкою боссу он признался.

Кромешные чернели небеса. Дождя потоки лили на машину. Укрылась рыжая под козырьком ларька. И не заботила ее судьба ботинок, хоть были модные и дорогие. И не пугала вероятность слечь с простудой. Да что там! Эта бестия к тому же в такт песенки какой-то танцевала. Кайран наушнички на ней заметил приглядевшись.

— Вот ненормальная! — он сделал вывод.

Но в голосе скользнуло восхищенье. А может, даже зависть, как ни странно. Безбашенный кураж сразил его. Он сам хотел бы так же отрываться! Хотел бы с нею танцевать он под дождем…

Машина завелась в конце концов, помчалась со стоянки, дерзко взвизгнув. Тарновский вытер свой вспотевший лоб.

— Ну с дедом-академиком мне что-то ясно. А кто родители ее? — спросил Кайран. — Замешаны ли тоже в чертовщине?

— Еще в како-о-ой!!!

— Вот с ними, полагаю, лично ты был знаком?

— Ну было, было дело, — досадливо признал Евгений. Казалось, разрывался он: и сокровенной драмой поделиться потребность мучила, и теплилась надежда о ней не вспоминать. — Дела давно минувших дней. Скажу одно: таких знакомств не каждому врагу я пожелаю, — Тарновский магнитолы звук прибавил и дальше ехали под «Белого орла».

Была закрыта тема, но Кайран не скоро смог освободиться от волненья, которое окутало его. Оторвы лик, чарующе-шальной, души затронул потайные струны. Те самые, что не звучали годы, годы. Если когда-либо звучали вообще.

Глава 1.
Внучка Синей Бороды

Серая железная дверь нехотя приотворилась на цепочке. Как пергамент иссохшее, как уксус кислое лицо Матвея Илларионовича Затворкина показалось в проеме. Поистершийся халат индигового бархата и до белизны поседевшая, изъеденная плешью шевелюра знавали времена намного лучше. Но своей горделивой стати академик, лишь ему ведомыми усилиями, не утратил даже под девяносто лет.

— Ну и чем обязан? — прогнусавил он с былой надменностью. — Стряслось чего? — Сквозь золотые очки водянисто-свинцовый взгляд давил презрением. Холодным, непоколебимым, с каким не очень-то уместно смотреть и на чужую девочку-подростка, не то что на собственную внучку.

Но Ларочку, привыкшую жить с ощущением, что для деда она не более чем букашка, не только ненужная, но постыдная, провинившаяся уже своим появлением на свет; Ларочку, всё детство цепеневшую от грозных дедовых взоров, теперь — в семнадцать с половиной — лишь разбирал хулиганский смешок.

Теребя на шее бархотку с шипами, девушка поинтересовалась:

— Не соблаговолите ли пустить меня на порог, ваша милость? — Тонкие чернильные губы ядовито зазмеились. — В подъезде, знаете ли, неуютно. Я продрогла до костей, не откажусь от чашечки чая.

Остерегаясь новоприобретенных замашек своей внучки, что в один миг превратилась из замкнутого ребенка в агрессивного тинейджера, Затворкин не спешил распахивать дверь.

— Э-э, нет! — возразил он, так высоко вздернув подбородок, что голова затряслась от напряжения и свисающая с очков золотая цепочка захлестала по дряхлой шее. — Твои чаепития стали обходиться мне слишком дорого!

— Да что ты? — Лара с притворным недоумением выпучила лисьи глазки.

— Гранатовый браслет!

— Не понимаю, о чем ты…

— А жемчужные серьги! Надеялась, я не замечу?

— Подумаешь! — фыркнула девушка. — И чего ты так дрожишь над этими допотопными цацками? Кому они сдались, кроме тебя!

Однако старик был непреклонен. Уже не впервые после визита внучки он недосчитывался ценных вещей, с прискорбием догадываясь, что едва ли они были прихвачены для личного пользования. И вот исполнился решимости положить этому безобразию конец. В оплате учебы и достаточном, на его взгляд, содержании он ей, несовершеннолетней, отказать не может, а что до всего остального…

Девчонка сама решила жить самостоятельно, из дома он ее не гнал. Да и сейчас готов принять обратно непутевое создание. При условии, что та будет послушно соблюдать все заведенные им правила. А одна, такая молоденькая, неуправляемая, куда ж она скатится? Вот уже и до воровства докатилась…

Но была непреклонна и Лара, вкусившая все прелести долгожданной вольной жизни. Ни за какие коврижки она больше не согласится жить в этом живом склепе!

— А если понадобится, то и впрямь лучше украду, чем к тебе на поклон таскаться, — дерзко выкрикивала она, притопывая копытчатым каблуком. В такт притопам позвякивали цепи на распахнутой косухе, плясали красно-зеленые полосы коротенького свитерка и сверкали металлические заклепки на кожаной мини-юбке. — Пока же обвинять меня в воровстве недопустимо! Ну взяла пару побрякушек из собственного дома. Так ведь они принадлежали моей маме или бабушке, стало быть, и я такая же хозяйка. Наследница!

— Ошибаешься! — гневно возразил дед. — Это принадлежало матери Георгия, а вовсе не твоей.

Лишнее упоминание о неведомых родственничках всякий раз выводило Лару из себя.

— Ты бы не злил меня, старичелло, своим эфемерным Георгием! — зашипела девушка. — Где же носит твоего ненаглядного сыночка? Что же за все эти годы о тебе ни разу не вспомнил? А? Да потому что его нет… его попросту нет в твоей жизни. А я вот, заметь, есть! И мне нужны деньги! Срочно!!!

— Для чего же, позволь осведомиться? — оскалился академик, блеснув мастерски выполненной вставной челюстью. — Для каких таких нужд? — Его уничижительный взгляд смерил внучку от худеньких голеней в черных гетрах до буйства тяжелой, чуть вьющейся рыжины. Громоздкий перстень-филин с кроваво-красными кристаллами глаз и длиннющие заостренные ногти, того же болотного оттенка, что и лаковый рюкзачок, были отмечены с особым ехидством. — Неужто нынче поддерживать образ труболётки такое затратное дело? — сардонически скривился старик.

Внучка выдержала его гримасу с нахальной усмешкой. Она тоже стояла гордо выпрямившись, к тому же наступательно подбоченившись.

— Да говори ты что угодно, издевайся сколько влезет, только дай денег, старая скотина! Дай!!! — уже совсем разнузданно потребовала Лара. — Я же знаю, у тебя есть! И на тот свет ты всё равно их с собой не прихватишь. А мне они нужны сейчас. Очень-очень-очень!!! Ну к кому мне еще обратиться? У меня же, кроме тебя, скупердяя, никого!

— Обычную сумму получишь в конце следующего месяца, — сурово отчеканил дед. — А до тех пор не таскайся сюда понапрасну. Не трать мое время.

Дверь с грохотом захлопнулась перед самым носом девушки. За дверью прошаркали удаляющиеся шаги, проскрипел паркет.

— О! Деловой! — в яростном бессилии расхохоталась Лара, пнув по железной преграде мыском ботильона.

Басовитый вой металла, слившись с хохотом: «Ту-у-у… ха-ха… у-ум-м-м… а-ха-а-а», — жутковатым эхом загудел по подъезду. Холодный и неприветливый, он, как всегда, удручал запахом старья, сырости, тлена. Подавлял своей обветшалой роскошью. Широкие лестницы с облупленными перилами, высокие потолки с осыпающейся лепниной, тусклые арочные окна, вечно громыхающий лифт — всё здесь навевало меланхолию, всё пугало так же, как в детстве. Потому-то, едва повзрослев и став студенткой медицинского колледжа, Илария Отморозкова воспользовалась первой же возможностью отсюда съехать. И теперь лишь по великой надобности наведывалась в мрачную дедовскую обитель.

Дом, в котором она выросла, был построен в пятидесятые годы двадцатого века исключительно для партийно-интеллектуальной элиты вроде ее деда. Монументальная двенадцатиэтажка снаружи, не менее чем изнутри, устрашала своей несуразной готичностью: мутно-серый, пасмурнее онежских туманов, гранит, барельефные гербы и знамена, грозный профиль вождя всех народов. Сей монстр сталинского ампира возвышался одинокой башней среди «сталинок» пятиэтажных в старом центре города, на прибрежном Солнечном бульваре. Вот только солнечные дни здесь выдавались так же редко, как и солнечные настроения у местных обитателей. Так что этому бульвару скорее пришлось бы впору название Закатный.

«Ничего-ничего, скоро всё переменится, — уговаривала себя Лара, вприпрыжку спускаясь по ступенькам. — Недолго проклятому скряге осталось коптить небо! Вот-вот отправится в иные миры, ведь он стар уже сверх всякой меры».

Тогда она, Лара, станет единственной хозяйкой и квартиры, и дедовых сбережений, а главное — самой себе. Первым же делом она избавится от этой ненавистной недвижимости, а на вырученные денежки купит другую — в новостройке, в новом центре Утронска. И жизнь наладится!

На одном дыхании миновав пять этажей, девушка вырвалась на свежий воздух — запыхавшаяся, с тревожно колотящимся сердчишком. Нервная и взвинченная, впрочем, как всегда.

Во дворе было ни души, лишь хулиганил вихреватый ветер — ее любимое ненастье! Лара подружилась с ним еще в раннем детстве. Пришлось. Дожди и ветра стали ее союзниками против плюгавых отпрысков местной интеллигенции. Лишь в непогодь, когда «хорошие, умненькие детки» тухли по домам, она могла погулять спокойно, не опасаясь их пакостных дразнилок, что по сей день горят в ней огненным клеймом:

Вон Илария идет, внучка Синей Бороды

В дурке мать ее гниет за свои грехи.

Поделом, поделом Марфе Бесноватой,

Мужа резала ножом, топором, лопатой!

Бестолковые соседские бабки, вместо того чтобы заступиться, мерзко шушукались за спиной. Кто в суеверном ужасе шарахался от малютки. Кто с гадливым любопытством таращился как на неведому зверушку. Сочувственные взгляды и вздохи были лучшим проявлением внимания, выпадавшего на ее безотрадную долю.

Ноги стремительно уносили Лару прочь от гнетущих воспоминаний. Оттуда, где всё дышало призраками прошлого и отголосками страшных семейных тайн, тоскливыми днями и ночными кошмарами. Но что-то, как и во всякий другой визит, заставило обернуться напоследок. В ностальгической дымке — бесконечно печальной и нежной одновременно — всплыли картинки совсем ранних лет.

…Когда по воскресеньям высокий, осанистый, невообразимо гордый академик выводил из подъезда по-буржуйски разодетую крошку-внучку, соседи обмирали им вслед. У подъезда ожидала черная «Волга», водитель которой услужливо распахивал задние дверцы. Вопреки природной сквалыжности, Матвей Илларионович любил пустить пыль в глаза простым смертным. Те воскресные часы были единственными лучиками в кромешном Ларочкином детстве. Ведь они ехали навещать ее непостижимую, но беззаветно любимую маму…

Мятежный мокроасфальтовый взгляд полоснул двор с сиротливыми скамейками, детскую площадку с песочницами и скрипящими на ветру качелями. За площадкой, облетая, шелестела аллея карельских берез. За нею виднелась предзакатная набережная. Мощеная коралловой плиткой прогулочная дорожка тоже уныло пустовала. Только безжизненное золото листвы кружило над ней да плавало в рябых лужах. Безжизненной выглядела и сталь онежских вод, отражающая беспросветную дымчатость небес. На волнах качались нахохлившиеся утки. Над волнами тревожно похныкивали чайки. В довершение хмурого пейзажа Север нагонял нешуточные тучи. Того и гляди снова заморосит.

Лара застегнулась на молнию. Даже вдохновенной любительнице ненастья больше не хотелось оставаться под открытым небом. Надо спешить туда, где тепло и весело. Где ждут друзья и вкусно пахнет абрикосовыми слойками.

Глава 2.
Злачное заведение с детско-сказочным названием

Коль посчастливилось вам пережить Великое десятилетие контрастов, не похожее ни на одно из предыдущих, — знаете, какую власть возымели над постсоветскими сердцами и желудками модные фастфуды! Не стал исключением и наш Утронск. На исходе века горожане рьяно осаждали долгожданный «Макдональдс», назначали свидания в волнующих пиццериях и барствовали в сети трактирчиков, чьи шведские столы ломились традиционными угощеньями русских бабушек.

Но вот этой весной — весной Незабвенного года трех девяток — ряды животрепещущих закусочных пополнились еще одним заведением. В торговом центре «Скандинавия» открылось бистро «Карлсон» и до того живо затрепетало, что сразу оказалось вне конкуренции.

Что же сделало «Карлсон» таким особенным, спросите вы? Попробуем разобраться. Одним из козырей, безусловно, стало удачно выбранное место. Стильная стеклобетонная «Скандинавия» уже лет пять была магазином знатным. Одеваться в ней считалось престижным даже среди «людей с понятиями» и их взыскательных спутниц.

Стояла «Скандинавия», как нам известно, напротив городской библиотеки. А еще рядом были бизнес-центр и медицинский колледж. Всё это находилось в самом сердце Утронска, на также небезызвестном нам Фианитовом проспекте. Однако до сих пор еще не упоминалось, что своим названием, как и самим появлением, эта молодая улица обязана филиалу московского Физического института академии наук — ФИАНу, возведенному тут в восьмидесятом году. Заодно уж отметим, что Матвей Илларионович Затворкин, как раз чтобы возглавить это учреждение, в том же году и был направлен в Утронск.

Жадные до сплетен горожане, к коим относились и родители Тарновского, сразу же принялись судачить, возможно, небезосновательно, что для именитого ленинградского академика такое назначение — не что иное, как опала. Однако чем она была заслужена, обывателям оставалось только гадать да слагать легенды, печального материала для которых вскоре, увы, прибавилось.

Но пока что вернемся к нашему бистро. Следующим его козырем стала ультрамодная эклектика. Дерзко, в ироническом ключе, дизайнеры обыграли сразу три не слишком меж собой ладящих стиля: «американский дайнер», «советская пельменная» и «швейцарская кофейня».

Просторный зал условно делился на несколько зон. Вдоль панорамных окон стояли соединенные спинками диваны цвета фуксии и прямоугольные металлические столы. По противоположной стене серебрилась металликом барная стойка, под которой помещались витрины с готовыми закусками и десертами. Рядом четыре высоких стола, не предусматривающие сидячих мест. В конце зала низкие десертные столики с полукруглыми салатовыми диванчиками. Сердцевину же занимали столы фиолетовые, на которых психоделично выделялись канареечно-желтые пепельницы и подставки для салфеток. Того же веселенького цвета были и фартуки на сплошь молодежном персонале.

Цены не огорчали, а демократичное, но отнюдь не скудное меню радовало: море гамбургеров, сэндвичей, салат-бар, большой выбор напитков, в том числе национальные ягодные наливки. В ассортименте эксклюзив — мороженое и милкшейки известного бренда «Баскин Роббинс», а также различные тирамису и чизкейки. Но консервативные утронцы не особенно жаловали заморские лакомства. Куда большим спросом пользовались старые добрые конвертики с абрикосовым джемом. Пекли их здесь впрямь непревзойденно.

Была в «Карлсоне» и еще одна фишка. Дневное самообслуживание с пластиково-картонной посудой после семи вечера сменялось официантами и стеклокерамикой, что вполне оправдывало десятипроцентную наценку.

Все эти приятные оригинальности, помноженные на атмосферу панковской раскрепощенности, пришлись по вкусу как студентам, так и бизнесменам, не говоря уж про сотрудников и покупателей «Скандинавии». А дальше сработал эффект «сарафанного радио». С каждой неделей пополняясь новыми, самыми разношерстными посетителями, «Карлсон» стал невероятно популярен во всем городе и, несмотря на забавное детско-сказочное название, превратился в злачное место.

Отныне именно здесь назначались романтические свидания и «разруливались базары», «забивались стрелки» и разбивались сердца. И всё это на глазах одной и той же публики, алчущей хлеба и зрелищ, ведь через полгода в «Карлсоне» уже не было неизвестных. Все знали друг друга если не лично, то через третьи-четвертые лица.

Стеклянные двери, зеркальный коридор, еще одна пара стеклянных дверей — и вот Лара снова в специфическом мирке, что ее, как и остальных завсегдатаев, затягивал подобно наркотической зависимости.

Дрожа от уличного холода и нетерпения закурить, девушка вихрем ворвалась в теплый зал, сотрясаемый стенаниями Халеда:

Comme si je n’existais pas

Elle est passée a cote de moi…

Она ничего не замечала, кроме полупустого «Парламента» и зажигалки в своих руках, за что поплатилась, тут же в кого-то врезавшись. Бело-синяя пачка улетела на пол, рассыпав, к безмерной досаде хозяйки, все остатки.

— Вот черт… Куда ж ты прешь! — Лара отскочила, потирая лоб, ушибленный о чей-то жесткий, колкий подбородок.

Ее негодующий взгляд уперся в броского кавказца. Ну и амбал! Даже на своих каблучищах Лара была едва повыше его широких массивных плеч. Лощеный, он сверкал золотом цепей и перстней да до того благоухал парфюмом, что при соприкосновении запах отпечатался и на ее коже. Однако внешняя элегантность не могла затмить той чумовой плотской энергетики, той обескураживающей первобытной наглости, что источал весь облик незнакомца. Глаза, горящие янтарем, так возмутительно откровенно пожирали Лару, что у нее перехватило дыхание.

— И чего уставился как баран на новые ворота? — пробурчала она, задрав дерзкий римский носик. Но бархатистый, с приятной хрипотцой голосок дрогнул, выдав смущение. — Лучше бы возместил ущерб! — Не дожидаясь ответа, Лара метнулась вглубь бистро.

Друзья уже ждали ее за одним из приоконных столиков. Шуршали снэками, курили, смеялись, возбужденно что-то обсуждая. Лучшая подруга зазывно махала рукой.

Ясна! Такая же миниатюрная худышка, как и сама Лара. Те же болотные ногти, та же черная косуха. Черные волосы заплетены в афрокосы. В ноздре сверкающий гвоздик, в глазах — неожиданная для столь юного возраста мудрость. Студентка журфака, страстно увлеченная поэзией Серебряного века, и сама начинающий поэт.

Подружки по обыкновению бросились друг другу в объятия, после чего Лара быстренько чмокнулась с остальными. Здесь были: парикмахер-стилист Грэг, изящный юноша с черно-синим мелированием на креативной стрижке; диджей ночных клубов Сандра, не пропускающая ни одной вечеринки в городе; Ральф, двоюродный брат Ясны, одаренный гитарист, композитор, певец и Тамила, его возлюбленная муза, тоже певица.

В глазах Лары эти смуглолицые улыбчивые ромалы были самой романтической парой на свете. Вот уже целый год — первый год своей вольной жизни — совместно с ними она арендовала небольшой домик на Винновом тракте. Поселиться с друзьями на диковатой окраине у нее, кроме соображений материальных, была еще одна весомая причина: неподалеку находился санаторий, где последние годы содержалась мама. Так что теперь Лара обрела возможность навещать ее не строго по воскресеньям, а когда душе угодно.

На днях, однако, произошло событие, из-за которого этот привычный и приятный уклад мог рухнуть. Не скрывая радостного волнения, Тамила сообщила о долгожданном концертном туре, который для них с Ральфом организовал какой-то важный продюсер. Он поверил в самобытный талант их дуэта и уже основательно вложился в раскрутку. Соседи, заменившие Ларе семью, отправляются гастролировать на неизвестный срок и не планируют сохранять за собой жилье, а в одиночку ей арендную плату уже не потянуть.

— Короче, полный облом! — нервно затягиваясь, подытожила Лара пересказ своего неудавшегося визита к деду.

— Не горюй, бэби, — Ральф потрепал огорченную девушку по плечу, протянул стаканчик брусничной наливки. — Ты для нас теперь всё равно что младшая сестренка, всегда подмогнем чем сможем, — заверил он с такой искренней теплотой, что Ларин взгляд просветлел.

Сделав глоточек, она благодарно улыбнулась другу, по-свойски боднула его в плечо «козой» из указательного и мизинца.

— До конца сентября всё уплачено, а там, глядишь, и новых соседей подыщешь, — ободряюще сказала Тамила. — Поспрашивай-ка у себя в колледже, среди тех, кто в общаге живет. Кто-нибудь да позарится.

— А цену назначь свою собственную, еще и в наваре останешься! — заговорщицки подмигнула Сандра, закидывая в рот пригоршню чипсов.

Решив спрыснуть предстоящие гастроли, друзья оживленно чокнулись: кто наливкой, кто колой. Вдруг в самый разгар веселья откуда-то сверху прилетела новенькая пачка «Парламента», запечатанная прозрачной пленкой, и шлепнулась на стол прямо перед Ларой.

— Грубиянка бесстыжая, — с величайшим пренебрежением изрек швырнувший ее Кайран Фаброилов. И царственной походкой направился к выходу.

Вся компания притихла, изумленно уставившись вслед фактурной фигуре в белоснежной рубашке, черной кожаной жилетке и серых джинсах.

Aïcha Aïcha écoute-moi!

Во всю мощь продолжал стенать Халед.

От новой волны запаха незнакомца — такого жаркого, такого особенного, от его голоса, низкого, страстного, у Лары закружилась голова. Резко, тошнотворно, аж перед глазами всё поплыло.

— Как смел он так пахнуть духами, так дерзко перстнями играть! — словно из параллельной вселенной расслышала она театральное ерничество подруги.

Машинально уточнила:

— Гумилёв?

— Он самый, — подтвердила Ясна.

Лара высунула кончик языка в спину кавказца, вызвав взрыв хохота у всей компании. Фаброилов не отреагировал на этот хохот. Ни разу больше не взглянув в их сторону, он покинул заведение.

— Кто-нибудь в курсе, что это за южный фруктик? — насмешливо спросила Лара, поигрывая «презентованной» пачкой.

— Да он здесь рядом работает, в «Утронскэнерго», — охотно доложила осведомленная Сандра. — Тарновского знаете же, такая важная шишка? И тачка у него наикрутейшая — бэха, кроссовер. Бизон сказал, что «БМВ» их только в этом году запустил, а Тарновский уже тут как тут. Ему, типа, ее аж из самой Америки пригнали.

— Чего это из Америки? — усомнился Ральф. — «БМВ» же немцы делают.

— Про это у Бизона спрашивай, он у нас в теме. А я всё больше по «фруктикам», — легкомысленно рассмеялась девушка, взбивая кудри растопыренными пальцами. — Так во-о-от… Фруктик этот что-то вроде тарновского прихвостня, но тоже весь из себя навороченный. Зовут Кайран. Говорят, еще тот кобельеро. И надо думать… Эх! Краси-и-ивый мужик! — с мечтательной улыбкой заключила Сандра.

— Вытри-ка слюнки, дорогуша, — хмуря черные ниточки бровей, посоветовала ей Ясна. — Разве можно так говорить о мужчине? Уместнее сказать: привлекательный, ну, может быть, эффектный, — с самым серьезным видом напутствовала она подругу. — По мне же, его самодовольная рожа производит скорее отталкивающее впечатление.

— Это точно! — звонким, слегка манерным голосом вступил Грэг. — Пустой колос всегда нос кверху дерёт. Знаю я такой типаж! Самовлюбленный до потери пульса и стопудово тупой. Как носы его лакированных шузов. — Стилист капризным жестом сдернул с шарика мороженого мараскиновую вишенку, повертел за черешок, любуясь ее изумрудным мерцанием, и отправил в рот. Однако сиропно-ликерное лакомство его не задобрило. — Не говоря уж про сомнительную национальность этого фруттеллы! — смакуя, продолжил обличительствовать юноша. Строгий взгляд пробежался по лицам друзей: — Про Каширское шоссе, ребят, все уже в курсе? — Ясна и Ральф кивнули уверенно, остальные как-то невнятно. — Смотрели с мамой новости за завтраком, так ей пришлось корвалол капать, — пожаловался Грэг. И, проглотив вконец измусоленную ягодку, возмущенно подытожил: — Во времена, когда хачи чуть ли не через день в Москве жилые дома взрывают, облизываться на их сородича — ну прямо кощунство какое-то!

— Да иди ты! — беззлобно отмахнулась Сандра, похрумкивая очередной порцией чипсов.

— Забросайте меня гнилыми помидорами, ребят, но этот Кайран и впрямь хорош как молодой бог! — рассмеявшись, Тамила поспешила послать воздушный поцелуй изумленно вскинувшему брови возлюбленному. — И, по-моему, не такой уж он и хач, — продолжила девушка. — А типаж, кстати, очень даже интересный… Слу-у-ушайте, да он же на Киану Ривза похож! Только размерчиком покрупнее, а так прям вылитый «Адвокат дьявола».

— Тогда уж хорош как молодой черт, — язвительно хихикнул Грэг. — Вот только Тарновский подкачал: ну ни разу он не Аль Пачино. Хотя разница в росте у них такая же карикатурная, как у этих актеров.

Ясна, Ральф и Сандра нашли замечание до того удачным, что покатились со смеху.

Тамила меж тем не унималась:

— А видели, как на нашу Ларку глянул? Огонь!

— Лар, а ты что скажешь? Как он тебе? — заинтересовались остальные. — А?

Она не отвечала. Затягиваясь, задумчиво щурилась в синеватую хмурь окна. Фаброилов как раз шагал по парковке. Подошел к ярко белеющей среди немытых «восьмерок» и «девяносто девятых» Audi A6, распахнул дверцу, но прежде чем сесть за руль, вскинул на Лару свой острый и сверкающий, как кинжал, взгляд. И снова вокруг нее всё закружилось, поплыло.

Пугающие воздушные образы, обрывки забытых сновидений, чужие запахи, шепот, слезы и смех окончательно захватили в плен ее душу. Чужие, фантастические, невесть откуда возникнувшие… и в то же время неправдоподобно знакомые, пронзительно-родные! Она не могла отделаться от чувства, что всё это с ней уже когда-то происходило и что сейчас, в эту самую минуту, в ее жизни начинается нечто судьбоносное. Фатально-необратимое.

Эти призрачные ощущения дурманили Лару лишь несколько секунд, но она надолго ушла в себя и не поддерживала общей беседы. Это, впрочем, никого не удивило. Друзья знали, что Лара — девушка непредсказуемая. Случай тот скоро позабылся.

Глава 3.
Уязвленное самолюбие мачо мэна

Несколько дней спустя они повстречались в бильярдном клубе с романтическим названием «Сердце маркёра». Заметив знакомое лицо, Лара хотела было поздороваться, но Кайран стрелой пронесся мимо. После того как память услужливо выдала все пикантные детали их столкновения, девушка, усмехаясь, возвратилась к своей компании.

Лара и Ясна играли против двух громкоголосых качков в кожаных штанах и банданах. Тот, что повыше, с грубым щербатым лицом был Бизон, двадцатипятилетний хозяин тату-бара, с которым Ясна жила уже два года. Второй, посмазливее — его компаньон и лучший друг Ерш, безуспешно ухлестывающий за Ларой.

Кайран гонял шары на одном из соседних столов с элегантными бизнесменами ему под стать. Стильно одетый, великолепно сложенный, виртуозно владеющий кием… он был неотразим! Чего уж тут кривить душой?

Помимо воли взгляд Лары застревал то на квадратных носах тех самых шузов, чей черный лак всегда отполирован до зеркального блеска. То на распахнутой улыбке, чей белокипенный глянец так и пышет сексапилом. То на дымчато-серых джинсах «Джанфранко Ферре», что в самом выигрышном свете презентовали отменный круп. Конкретный Голливуд, права Тамила!

Густая смоль волос, собольи брови, классические бакенбарды выдавали в нем горячую кровь. В то же время кожа была светлая, носатость деликатная. По-европейски правильные черты и удивительной янтарной златости глаза вносили интригующий диссонанс, не позволяя с уверенностью судить о национальности этого породистого самца. И его броская, необычная внешность от этого только выигрывала. Да и речь с таинственным, едва уловимым акцентом добавляла изюма. А что за царственные манеры! Что за убийственно-харизматический хохот!

— Смотри-ка, кто здесь, — шепнула Лара своей подруге, не в силах утаить интереса.

— М-м-м… То-то ты вдруг стала такой мазилой! — Та понимающе хлопнула ее по плечу и приобняла за шею. — Берегись, бэби, у него ж на лбу написано: «Я царь и бог, выстраивайтесь в очередь!»

— Чего-чего?! — возмутилась Лара. И так яростно вдарила по шарам, что на этот раз в лузы грохнулись аж два. Вот только к довольному гоготанию и хлопанью противников это оказались их шары.

Слова Ясны и рассердили Лару, и задели за живое. Тогда она еще не подозревала всей их правоты, тем более применительно к себе самой. Но с каждым днем, с каждой новой мимолетной встречей с Кайраном, которые вдруг посыпались как из рога изобилия, всё больше заглядывалась на этого независимого, до неприличия уверенного в себе мужчину.

В жизни Лары еще не было настоящего романа, только детские влюбленности в книжных героев и киноактеров. Частые болезни и трудности «педагогического характера» уже после третьего класса вынудили академика перевести внучку на домашнее обучение, так что компании сверстников она была лишена. Отчасти это облегчило жизнь маленькой дочери Бесноватой Марфы, из которой глупые и жестокие дети с молчаливого согласия предубежденных взрослых сделали изгоя. Но и дома был не сахар. Пользуясь своим авторитетом, дед лично отбирал для нее учителей, а когда соизволял присутствовать на уроках, под его пристально-надменными взглядами трепетала не только внучка, но и ее несчастные педагоги.

Неудивительно, что учеба Иларии давалась с трудом, а внешний мир представлялся сущим адом. Лишь приходящая домработница Ильинична, прибывшая с Затворкиными из Ленинграда и поселившаяся в Утронске у такой же одинокой, как и она, двоюродной сестры Кузьминичны, немного отогревала детское сердце. Ее заботами Ларочка научилась вязать и даже пристрастилась к этому занятию.

Уединившись в своей комнате, она частенько забиралась на подоконник с разноцветными клубочками пряжи, из которых петелька за петелькой вырастало нечто мягкое и пушистое. Поглаживая полотно, воображала себе котенка, которого дед не разрешал завести. Любуясь видами всегда такого разного, но одинаково завораживающего Онежского озера, грезила о дальних странах, путешествиях, приключениях.

Это было ее дивным убежищем, ее спасением. Еще одним — домашняя библиотека, богатая раритетными томами, что приумножали склонность к фантазерству.

Кроме прочего, стремясь расширить внучкин кругозор, ученый дед частенько организовывал Ларе экскурсии в заповедники и краеведческие музеи. В летние каникулы вывозил в санатории на Финском заливе и речные круизы. Только в этих поездках ее полусновиденческий мир и соприкасался с реальным. А когда пришла пора — начал озаряться первыми чувственными увлечениями.

Те избранники, как и Кайран, были лет на десять постарше ее, тогда еще тринадцати-пятнадцатилетней, но уже научившейся держаться интригующе по-взрослому. Прекрасно сознавая свою внешнюю привлекательность, Ларочка относилась к ней с легким небрежением. Кокетничать считала ниже своего достоинства. Зато в краях, где имя ее семьи не запятнала дурная молва, без стеснений могла первой заговорить с кем угодно. Притом на такие темы, что с ходу изумляла, восхищала, либо озадачивала своего собеседника, в зависимости от его интеллектуального уровня.

Очарованные сказочноволосой девочкой, совсем юной, но уже себе на уме, взрослые парни охотно заводили с ней знакомство. Само собой, под церберским надзором старого академика ни о каких интрижках не могло быть и речи. Так, легчайшие намеки на флирт. Их заинтересованные взгляды и многозначительные улыбки гостили в мечтах восторженной фантазерки, пока безболезненно не сменялись новыми.

Дабы поскорее обрести хоть какую-то самостоятельность, окончив девять классов, Лара поступила в колледж. Выучиться на медсестру и ухаживать за мамой было мечтой ее детства. Но, увы, уже после первого семестра Лара осознала, что к медицине не имеет ни малейшего призвания. Ведь чтобы лечить людей, их нужно хотя бы не ненавидеть, а новое окружение, равно как и прежнее, не очень-то способствовало человеколюбию. О семье Лары Отморозковой злословили и в этом учебном заведении. Среди будущих медиков тоже находились охотники вполголоса проречитативить в спину:

Вон Илария идет,

Внучка Синей Бороды…

Бунтарский вид и неизбывная нервозность усугубляли негативный эффект, которым сама Лара теперь откровенно упивалась.

«Я-то одна — всё, а они-то все — ничто!» — стало ее броней от недругов.

Повесть о Подпольном парадоксалисте, ключевую фразу которой Лара своевольно, с долей шутки, дополнила, она имела неосторожность прочесть еще в тринадцать лет. Неосторожность, впрочем, оказалась счастливой. С тех пор не было печали, что не утолялась бы зельем будоражащей удрученности и почти что веселящей безысходности, щедро плещущим из книги-погреба в кубок юной читательской души. Некоторые абзацы так и хотелось расцеловать — до того они были сродни ее собственному чувствованию убогости мироустройства. Парадоксалист в унисон Ларе называл свои учебные годы не иначе как «каторжными». Да и чем, если не «духовной каторгой», может обернуться противостояние ума незаурядного обывательской пошлости? Дело это изнурительное, хотя, само собой, благородное.

Долгое уединение, насыщенное дружбой с единомышленниками из родной классики, научило Лару ценить свое «возвышенное страдание» и предпочитать его «дешевому счастию». Но так как росла Ларочка не только на классических романах, то, соответственно, и ровнялась не только на их героев. В ее мире хватало места еще для целого калейдоскопа интересностей, втихаря приобретаемых на толкучках. Как для современных американских бестселлеров с жанровым разбросом от ужасов до эротики, так и для разнообразной прессы от «Знание — сила» и «Космополитена» до «Speed-Инфо» и «Птюча». Как для крутой киноэстетики Бессона и Тарантино, разбавленной интеллектуальными причудами Бунюэля и Шаброля, так и для клиповых лавстори «Аэросмит» и «Бон Джови». Ну и конечно же, для глубокого, накаленного, рвущего душу в лучших традициях «достоевщины» русского рока. «ДДТ», «Чайф», «Крематорий», «Чиж», «Серьга» и «Агата Кристи» всё отрочество пульсировали в ее крови. Но в особые трепеты приводила группа «Пикник», что таинственной звездой мерцала на рокерском небосводе. Мистицизм песен и гипнотический вокал лидера, на поверхности вроде бы флегматичный, внутри же — близкий к экстазу, дарили Ларе ощущение крылатости, выхода «за границы себя»

Все эти музыкально-киношные катарсисы вперемешку с информационно-развлекательными радугами как в магическом кристалле преломлялись в закоулках расцветающей индивидуальности, то там то сям озаряя неожиданные грани. Днем, стиснув зубы в атмосфере неприязненной посредственности, Лара высиживала малоинтересные лекции и лабораторки. Ночами же, дождавшись, когда дед уснет, стала выбираться в ночные клубы. Спасибо славной лихой эпохе, пооткрывалось их хоть пруд пруди.

О, этот тум-тум-тумкающий грохот рейва, хауса и транса! Дискотечные огни и туманы! Радушные бармены и бесшабашные тусовщики в светящихся неоном майках, за красивые глаза угощающие коктейлями с зонтиками… Вот где пульсировал нынешний вариант жизни подлинной, к которому так рвалась ее бедовая в своей разносторонности натура!

В «Джунглях» — самом большом и модном из этих оазисов — судьба свела Лару с Ясной. Шел концерт группы «Сплин». Девчонки оказались плечом к плечу в первом ряду у сцены. Обе знали наизусть все песни, обе громче всех подпевали и хлопали, постепенно приходя друг от друга в не меньший восторг, чем от любимых музыкантов. А после концерта Ясна просто взяла Лару за руку и привела в чилаут. В этом обособленном местечке, похожем на большую лоджию, где шум приглушался мягкой обивкой стен и ковровых покрытий, на уютных диванах зависала многочисленная компания Ясны и Бизона.

Так, Лара впервые обрела и близкую душу, и собственную Галактику, легко став «своей» в неформальных и околобогемных кругах, куда ввела ее подруга. Продвинутые альтернативщики, в отличие от бывших отстойных одноклассников и недалеко от них ушедших однокурсников, гордились знакомством с дочкой Бесноватой Марфы!

Одинокое книжное домоседство было забыто. А вместе с ним и романтические утопии. Лара решила, что куда престижнее быть циничной, брутальной и ни в коем случае не влюбляться.

Жизнь превратилась в вереницу рок-концертов и авантюрных вылазок, пропахших пивом, марихуаной и кожаными куртками. Ночные поездки на рычащем байке, вцепившись в чей-то крепкий торс. Песни под гитару у костра. Вкус плохо прожаренного мяса. Жаркие поцелуи случайных парней, а порой и девчонок. Кураж!

Раскрепощенная, дерзкая, эпатажная, Лара нравилась самой себе и была убеждена, что живет круто.

До недавних пор.

Нежданно вспыхнувшая влюбленность разоблачила в ее душе и робость, и хрупкость, и нежность. Она вдруг поняла, что осталась всё той же маленькой фантазеркой, которая заигралась в крутую взрослую жизнь, еще совсем не успев окрепнуть.

Тяга к чтению пробудилась с новой силой. Пушкин и Шекспир, Мопассан и Гюго — все на свете книжки о любви отныне были только о Ней и о Нем.

Скучая на занятиях в колледже и зажигая с друзьями в клубах, одиноко бродя по листопадным улицам и сидя перед телевизором в опустевшем доме, она непрестанно была охвачена упоительной взволнованностью, поглощена мечтами о его поцелуях и объятиях.

Пока лишь мечтами. Ведь в нынешнем варианте жизни подлинной Кайран Фаброилов обнимал почему-то других девушек. Постоянно разных, но ее, Лару, — никогда. Она без конца наблюдала, как он флиртует с одной, танцует с другой, целуется с третьей. Ей же — ноль вниманья, фунт презренья. Вот только слишком уж нарочитые, чтобы на них купиться.

Обостренное чутье влюбленной девушки не так-то просто обмануть. Тем более что временами Ларочкин избранник все-таки засматривался на нее, не тая интереса. Когда его очередной кинжальный взгляд ударял ее в самое сердце, оно то куда-то проваливалось, то начинало прыгать как сумасшедшее. Казалось, что вот сейчас Кайран наконец-то подойдет, заговорит, угостит коктейлем, возьмет номер телефона, как это много раз проделывали другие парни.

Но ничего подобного не происходило. Вспышку интереса вновь сменял демонстративный игнор. Уж не нарочно ли он играет с ней, наказывая таким образом за неучтивое обращение с его исполненной достоинства персоной? Не абсурдно ли теперь надеяться, что уязвленное самолюбие мачо мэна позволит ему снизойти до какой-то «бесстыжей грубиянки»…

— Не любишь, не хочешь смотреть? О, как ты красив, проклятый! — с драматической остротой продекламировала Ясна.

Фаброилов, задевая носом потолок, в очередной раз проплыл мимо их столика в «Карлсоне». Лара исподтишка провожала его взглядом потерявшегося котенка.

— Ахматова? — тоскливо уточнила она.

Подруга задумчиво кивнула в ответ.

— Дашь почитать?

— Не вопрос!

Ясна сразу смекнула, как серьезно вляпалась ее свободолюбивая бэби. Даром та старалась держать в себе обрушившуюся на нее напасть. Сама о Кайране ни с кем не заговаривала. Когда же в компании кто-то упоминал его имя, с ее губ в адрес бакенбардистого «адвоката дьявола» слетали лишь ядовитые стрелы. Всем приятелям была потеха. Одна только прозорливая Ясна понимала: яд этот сочится вместе с кровью из глубоко царапнутого сердца.

Ей было безумно жаль смотреть, как терзается ее лучшая подруга. Считая объект ее страсти крайне недостойным, она прозвала его Черным Чертом и прокляла день, когда он свалился на их головы.

Однажды якобы забавы ради цыганочка предложила погадать подруге на картах Таро. Результат гадания неприятно ее поразил. Связь Лары и Кайрана казалась столь неразрывной, столь всеобъемлющей, будто не имела ни конца, ни начала.

Такой расклад Ясне довелось видеть впервые. В его толковании она затруднялась. Раскладывала заново, советовалась с более опытными гадалками, но и те приходили в недоумение от темной связи, от сверхъестественного постоянства, с которым раз за разом их карты выпадали вместе.

— Вижу великую любовь и великое зло, — за очередным гаданием поведала девушкам седая цыганистая старуха, троюродная прабабка Ясны. — И то и другое очень древнее. Не из этой жизни.

Толкование Лару не удивило, не испугало — напротив. Путанные видения и предчувствия, что томили ее с первой встречи с Кайраном, наконец-то обрели уверенную почву. Из всего сказанного она услышала лишь «великое, древнее», и глаза ее запылали ярче гадальных свечей.

— Я знала, я чувствовала, что всё неслучайно! — объятая неизъяснимыми восторгами кричала девушка. — Это не первое наше знакомство — вот в чем дело! Была еще и другая, предыдущая жизнь, а до той еще одна… и мы всегда, всегда были вместе! Много-много жизней подряд. Вот откуда эта бесконечность, это дежавю…

— Выходит, этот тип опасен для Лары? — строго прервала Ясна поток подружкиных восклицаний.

Старуха сощурила подслеповатые глаза. Пристально посмотрела на Лару. Усмешка горького откровения скривила морщинистый рот цвета запекшейся крови.

— Этот тип? — переспросила она, переводя взгляд на свою внучатую племянницу. И медленно, с расстановкой прокряхтела: — Они оба, дитя, оба одинаково опасны друг для друга. Они друг для друга — сущее первозданное зло.

Глава 4.
Все стены в их смурных физиономиях

Меж тем приближался срок арендной платы, о чем Ларе напомнил традиционный звонок хозяина дома. До нужной суммы ей не хватало больше половины. Не оставалось ничего другого, как, прислушавшись к совету друзей, подыскать новую соседку. Притом немедля.

Но вот незадача: после отъезда хозяйственной Тамилы Ларочка, непривыкшая обременять себя работой по дому, успела изрядно подзапустить свое жилище. Оценив, что в теперешнем захламленном виде оно едва ли годится для показа, девушка перво-наперво вызвонила на помощь верную Ильиничну.

Няня и домработница в одном лице охотно посвятила весь выходной нуждам своей любимицы. С приходом бойкой, работящей старушонки, в руках которой всё горело, избушка на Винновом тракте превратилась в живой организм, как это всегда бывало в квартире на Солнечном бульваре. В ванной вовсю гудела стиральная машинка, в комнате еще жужжал пылесос, а на кухне уже скворчала сковорода беляшей.

— Что ж ты, Ларушка, не сказала, что сидишь с пустым холодильником? Сердце кровью обливается, глядя, как ты тут одна живешь, моя родная, — причитала Ильинична, суетясь у плиты.

Маленькая, кругленькая, аккуратненькая, она была наряжена в добротное васильковое платье до пят и такой же добротный длинный фартук, бежевый с вишневой каймой. Седина, волнистая от химической завивки, отливала сиреневатой сталью оттеночного бальзама. Печать кроткой недалекости, зацементированная в выцветшем взгляде, придавала облику нетипичную, даже нелепую, для столь почтенных лет, моложавость.

— Живу я, моя дорогая, в кайф, все лучше, чем со зловредным хрычом, — посмеивалась Лара. Она сидела на подоконнике с сигаретой и банкой колы, болтая ногами в узких черных брючках, спереди кожаных, сзади — стретч. — Питаюсь чем бог пошлет, да и ладно.

— Зачем же ждать что бог пошлет, когда самой все приготовить можно? — недоумевала хлопотунья. — Уж сколько раз предлагала научить тебя. Ведь ты у меня девочка способная, хваткая. Вязать-то вон как уже нашустрилась, каждая петелька на месте, — она поощрительно кивнула на Ларин полосатый свитер. — Любо-дорого смотреть!

Девушка связала его совсем недавно и, довольная удачным результатом, носила часто-часто. Вещица впрямь получилась знатная, невероятно стильная: горловина нарочно необработанная, нижний край и вовсе с имитацией частичной распущенности, рукава три четверти, а на локтях — кожаные заплатки.

«Эксклюзивчик!» — хвалили друзья.

— Вот только сочетание цветов ты выбрала какое-то не очень, — с сожалением заметила старушка. — Грубовато оно для девочки. Красный лучше бы с беленьким или с голубеньким.

— Ничего-то ты, Ильинична, не понимаешь, — продолжала посмеиваться Лара. — Мой свитер — вещь концептуальная, а-ля Фредди Крюгер.

— Как? Хрюгер? Это кто ж такой? — нахмурила низенький лоб Ильинична, честно пытаясь припомнить. — Певец, что ли? Уж не из этой ли твоей группы «Пикник»? Все стены в их смурных физиономиях, что у деда дома, что здесь, прям мочи нету!

— Ну скажешь тоже! — едва не подавившись со смеху, возмутилась Лара. — «Пикник» — это Шклярский, а Крюгер — это, — девушка растопырила пальцы веером и медленно, с пронзительно противным скрипом провела острыми ногтями по оконному стеклу: — Кр-р-р-р, кр-р-р-р! «Кошмар на улице Вязов» помнишь? Смотрела ведь со мной в детстве все части.

— Ох ты, батюшки мои, еще хлеще! Помню, как не помнить, страхолюдину этого. Нашла же с кого моду брать!

— Нашла! — забавлялась девушка. — Фредди — моя икона стиля.

Как только дом засверкал чистотой и порядком, они уселись пить шиповниковый чай с беляшами.

— Кушай, кровиночка, на здоровье, — приговаривала Ильинична. — Вкусно ведь? Вот и кушай. В вашей семье к полноте никто не склонен, бояться нечего.

— Вкусно-то, вкусно, — признала Лара, осторожно, чтобы не обжечься, смакуя приятно пышные кусочки, брызжущие мясным соком. — Вот только за всю мою семью говорить не стоит, — в мокроасфальтовом взгляде сверкнула лисья хитреца, — не про всех ее членов нам известно.

Сколько Лара себя помнила, до нее долетало со всех сторон, что неблагозвучная фамилия, которую она обречена носить, досталась ей от совершенно чужого дядьки. В Утронске никто не верил, чтобы ее мать, огневолосая красавица-мажорка, пусть даже изначально прослывшая буйно помешанной, добровольно польстилась на отцовского шофера, простофилю без рода без племени. Покойный Виктор Отморозков, сходились во мнении жадные до сплетен горожане, был принужден академиком покрывать чужой грех. Само собой, небескорыстно. Позарился на богатое наследство безумной невесты — жадность его и сгубила.

Невдомек было бедолаге, как катастрофически обострит беременность психоз молодой жены. Соседи говаривали, будто на сносях она только и знала, что хохотать как окаянная да сквернословить как сто матросов. А также, что оба — и отец, и муж — у Бесноватой Марфы были на побегушках, предупреждали любой каприз, потакали всем прихотям. Малейшая их провинность тут же приводила ее в иступленный гнев. А прогневавшись, Марфа безбожно лупила обоих всем что под руку подвернется. Однажды подвернулся острый нож…

Следствие зафиксировало около тридцати ударов.

Трагедия не только подкосила здоровье пожилого академика, но и погубила его без того опальную репутацию. В том же году ему пришлось сменить пост директора ФИАНа на должность штатного консультанта.

Схоронив горе-зятя, Затворкин постарался, чтобы в доме никогда более не упоминалось его имя. Так что у подраставшей Лары и сомнений не возникало в непричастности Отморозкова к своему появлению на свет. Спрашивать напрямик: «Кто же папа, где же папа?» — она не решалась, но с младых ногтей упорно изводила свою терпеливую нянюшку тонкими намеками, надеясь хоть когда-нибудь раскрыть эту тайну.

Пока же все было тщетно. Если Ильинична что и знала о настоящем отце Лары, вытрясти из нее это не получалось.

— А пряжу я тебе все-таки принесу, голубенькую, благородную, — непоследовательно, как и всегда в таких случаях, пообещала старушка. — У меня мохер лежит замечательнейший, еще покойной мамой Георгия из Чехословакии привезенный. Такого теперь нигде не достать!

С началом учебной недели Лара приступила к поискам новой соседки. Делить кров с какой-нибудь унылой ботанкой в ее планы не входило, потому к сокурсницам приглядывалась придирчиво, втихаря наводила всевозможные справочки.

Выбор остановился на одногруппнице с симпатичным рок-н-ролльным именем Ритка Дорофеева, также известной как Ободочница. Объяснялось прозвище просто: эту девочку никогда не видели без ободка или какой-нибудь украшающей повязки на ее темно-русой шевелюре. Родом Ритка была из небольшого Медвежьегорска. Семья небедная, отец — фермер-предприниматель, стало быть, арендная плата ей по плечу.

Кроме учебы, девушек объединяло еще и то, что обе держались особнячками. Ритка, в противовес бунтарке Ларе, слыла позитивщицей с дружелюбным нравом, но популярности среди девочек ей это не принесло, ибо сделало слишком уж популярной среди мальчиков. Ритка щелкала пареньков как орешки. И до сих пор каждый ей был по зубам. На нее легко западали: спортивная фигурка, любопытные синие глазки, всегда приподнятое настроение. Бровки высокие, красиво изогнутые. Носик маленький, чуть вздернутый. Щечки круглые с детскими припухлостями и неизменно свежим румянцем, будто она только с мороза. А вот рот у Ритки был большой и очень взрослый, словно позаимствованный у старшей сестры. Эти-то развратные губищи, занимавшие половину легкомысленной детской мордашки, и притягивали неиссякаемые потоки ухажеров. Завлекая их, она увлекалась ими, но ненадолго: меняла, как свои ободки.

Из-за такого, с позволения сказать, хобби завистливые соученицы и невзлюбили заводную Ободочницу, стали дразнить нимфоманкой. Ритка, впрочем, ничуть не огорчалась. Подумаешь! У нее и в школе-то подруг особо не было.

Но вот с Ларой Отморозковой она была не прочь сойтись поближе. С первых дней та заинтересовала ее своим смелым стилем. Иногда они вместе курили на крылечке, болтали, обсуждая в том числе и ночную жизнь Утронска. Ритка не раз намекала, что с удовольствием бы где-нибудь погуляла с Ларой после занятий. Но та всегда была занята. Оно и понятно: у Лары своя тусовка. И лучшая подруга есть, и куча приятелей. Все личности яркие, специфические.

И вот неожиданно Лара сама подошла к ней на перемене. Спросила, как дела, поинтересовалась, довольна ли Ритка жизнью в общаге. Довольна?! Ну где уж там! На пять минут опоздаешь — уже не пускают. То есть в итоге, конечно, пускают, но со скандалом и непременными взятками. И вечно шум-гам, разборки, дурные запахи…

Собственно, на такой ответ Лара и рассчитывала, а потому перешла сразу к делу:

— Это, конечно, далековато от центра. Честно говоря, даже очень. Но зато, прикинь, целый двухэтажный дом! Состояние хорошее, свеженький ремонт. Все удобства, разумеется, в наличии. Хозяин такой продвинутый чувак, что даже кабельное провел, — завлекала она потенциальную жиличку. — А Тамила, моя прежняя соседка, навела обалденный уют. И цена сходная. Подумай…

Каким же энтузиазмом зажглись Риткины синие глаза! Чего здесь думать? Надо ехать — и смотреть. Сегодня же!

Впечатления от увиденного у Ободочницы вылились в одно восклицание:

— Ништяк!

Бревенчатая изба-кошель начала века терялась в соснах у пустынного шоссе. С ней соседствовали лишь четыре ей подобных строения, разбросанные в таком отдалении друг от друга, что здешние обитатели едва ли пожалуются на громкую музыку — хоть всеми ночами зажигай!

Из школьной программы Ритка помнила, что строили эти дома заезжие золотоискатели. За образец же использовалась так называемая изба зажиточного крестьянина, с незапамятных времен украшающая русский Север своей «мужественной простотой и самобытностью». Но подражание дало весьма посредственные всходы, и архитектурной ценности эти осовремененные «кошели» уже не представляли. Хотя в их основе также находился деревянный сруб, один скат крыши был короткий и крутой, другой — длинный и пологий, а к окнам прилагались резные ставни.

Внутри было много простора, от деревянных стен чудесно веяло лесом, как на родной дорофеевской ферме.

Пускай обстановка комнаты, в которую попадаешь с порога, изрядно устарела: пара линяло-зеленых кресел на тонких ножках, обшарпанные стол и сервант цвета кабачковой икры, на ветхой тумбочке допотопный телевизор «Горизонт» да в углу давно уже недействующая печка; зато кухонька оборудована вполне современно: гарнитур с массивным столом и мягкой угловой лавкой, приличная плита, микроволновка, тостер.

«Второй этаж» оказался всего лишь мансардой, но и это Риту только порадовало. Две маленькие спаленки под сводом крыши объединялись общим балконом, глядящим прямо в лес. Их скудная меблировка — узенькие кровати, шкафчики, стулья, а в Лариной еще письменный стол с пуфиком и настенное зеркало — тоже была устаревшей, годов, надо думать, семидесятых, но все, как и обещано, чисто, уютно. Ненавязчивую серо-бежевую гамму оживляли яркие, уже современные коврики и занавески да рокерские постеры.

Не беда, что добираться до колледжа придется не менее получаса. Зато воздух здесь хочется есть ложками, а красотища вокруг такая, что дух захватывает! И свобода, свобода, свобода!

Вот где, решила Ритка, у нее начнется новая интересная жизнь и, возможно, появится настоящая подруга.

Глава 5.
Стащил книжки — и смотался

Не прошло и недели, как Лара удостоверилась в удачности своего выбора. Обнаружив в холодильнике лишь два продукта — початую бутылку водки да пакет кетчупа — новая соседка простодушно высмеяла продовольственную напряженку, а затем живенько ее ликвидировала. После выходных, по обыкновению проведенных дома, в Медвежьегорске, Ободочница привезла столько всякого добра! У них появилось несколько тарелок и чашек из разрисованного птичками сервиза Chori Murakami, высокие бокалы богемского стекла и множество прочих мещанских приятностей. Холодильник заполнился банками с мамиными соленьями-вареньями. Да и сама Ритка оказалась умелой кулинаркой, чтящей традиции национальной кухни.

Что ни день в их уютной избушке пахло то ухой из наловленной Риткиным отцом корюшки, то наваристой похлебкой из собранных братьями боровиков. К завтраку варились вкусные домашние яйца с яркими желтками, а если Ритка просыпалась пораньше, то и картофельные калитки могла состряпать.

Между делом Ободочница охотно рассказывала Ларе о своей семье, о жизни на ферме. О трех старших братьях и целой ораве их друзей, которых с малолетства была приучена кормить до отвала. Выросшая в тотальном одиночестве Лара слушала не без интереса. Оптимизм и жизнелюбие, мало свойственные ей самой, импонировали в других. Развлекало и то, как смешная девчонка бравировала своим богатым интимным опытом. Приоритетом этого непосредственного создания были отнюдь не красота и личностное обаяние парней. И даже не их «крутизна». Хотя все это тоже имело значение, ничто не окрыляло ее так, как новизна партнера. Потому-то Рита и пребывала в нескончаемом поиске.

— Что ж, в этом есть свой резон, — иронично комментировала ее откровения Лара. — Не зря же Сенека еще до нашей эры сказал, что новизна восхищает больше, чем величие.

Да только Риткины партнеры и сами, похоже, разделяли мнение Сенеки. Они с такой скоростью устремлялись навстречу новым приключениям, что Ободочница не всегда успевала подыскать им замену.

Вот и нынешний бойфренд куда-то запропастился. Рита сердится и немного грустит. Ведь этот Влад такой клевый, она почти влюбилась…

Очередным дождливым вечером девушки болтали за чаем в спальне Лары. Она, по привычке, устроилась на подоконнике. Курила в приоткрытую форточку, наслаждаясь терпкой смесью землистой свежести и смол сосновых со смолами «парламентскими» и жасминно-бергамотовым паром. Рядом дремала клубочком ее любимица Крэйзи, полугодовалая сиамская кошка.

Рита же устроила развал на письменном столе, смешав содержимое своей и подругиной косметичек. Выбирая, какой тушью воспользоваться — своей объемной или ее удлиняющей, — она не прекращала жаловаться на ненадежного парня. Забавно, но как бы коротка ни была очередная связь, Ритка с наивной самонадеянностью наделяла любовника несуществующими моральными обязательствами.

— Да не грузись ты так, Дорофеева! — снисходительно советовала ей Лара. — Лучше побольше заботься о себе. А к мужикам надо относиться потребительски, тогда все будет окей!

— Хотела бы я быть такой же крутой! — искренне позавидовала Рита, уже подкрашивая ресницы. Она решилась-таки опробовать тушь подруги: уж больно заманчиво золотился ее диоровский футлярчик. — И как тебе удается не влюбляться?

Лара как-то странно на нее взглянула, но ничего не ответила. На губах застыла загадочная полуулыбка.

Ритка поправила синюю в белый горошек повязку, сбрызнула фиксирующим спреем густую челку и — последний штрих — скользнула по своему козырю любимой мандариновой помадой.

— Ну все, готово! — Кокетка принялась вертляво припрыгивать перед настенным зеркалом, стараясь оценить себя со всех ракурсов.

Да, увлечение спортивной гимнастикой не прошло даром. Она в отличной форме! Пускай прикид не из бутиков, а всего лишь с блошиного рынка, зато сидит отменно. Верхняя часть голубых джинсов аппетитно обтягивает крутые бедра и выпуклую попку, а расклешенный низ удачно маскирует избыточно натренированные дуги икр. А как эротично облепил крепкие грудки и упругий пресс белый топик с сердечком из пайеток! В дискотечных лучах, как известно, все белое светится неоном, значит быть ей в центре внимания. А уж двигаться Ритка умеет так, что у всех мужиков в «Манхэттене» потекут слюнки. Этот скользкий Влад еще будет кусать локти!

— Ларчик, может, передумаешь и все-таки составишь мне компанию? — синие глаза лучились в предвкушении ночных развлечений. — Классно оттянемся, я тебе обещаю!

— А кто там сегодня, «В голове ни бум-бум малолетка, дура дурой»? — насмешливо сверкнули в ответ серые глаза. — Ты же знаешь, как я отношусь к попсятине.

— Ой, можно подумать, в ночной клуб идут только, чтоб послушать живьем Эдмунда Шклярского или Армена Григоряна! — надула губы Рита, за неделю успевшая пресытиться андеграундными вкусами соседки. — Даже имена-то еле выговоришь! И чего тебя так штырит от этих нытиков?

— Да разве может от них не штырить?! — Лара так возмутилась, что, забыв про сигарету, шлепнула ладонью по холмикам колен, и пепел разлетелся по подоконнику, батарее, столу. — «Пикник» и «Крематорий» — это же космические группы! Они сознание расширяют, балда! Они играют только вживую и такую музыку, такую… — ей жгуче хотелось выразить, какова же именно музыка любимых групп и как много она для нее значит, но возмущение мешало подобрать нужные слова. Да и вряд ли бы стало в них вникать вертлявое создание, намылившееся на попсовую дискотеку. — Их музыка такая настоящая, что реальнее самой жизни! — немного успокоившись, выдала Лара.

— Да прям уж! — Ритка, усмехнувшись, тряхнула налаченными волосами. У девушки тоже имелись собственные вкусы, и она была готова их отстаивать. — Реальная музыка, я считаю, должна быть веселенькой, заводной и хоть с каким-то понятным смыслом, — рассудила она. — Хотя бы с юмором, что ли, как у «Мальчишника», ну или у этих «Ахов-вздохов». Пойде-е-ем, ну, Лар!

— Уж лучше начну готовиться к лабораторной, — пробухтела Лара таким тоном, как если бы хотела сказать, что скорее удавится.

— В «Манхэттене», вообще-то, всегда мощная туса, можно знакомства завести перспективные… Ну да ладно, как хочешь! Грызи гранит науки. — Рита, посмеиваясь, чмокнула Лару в щеку, оставив жирный оранжевый след, который та поспешила стереть.

Последний оценивающий взгляд в зеркало: да, всё супер! Пускай Рита придет в клуб одна, но в одиночестве останется недолго. Сто пудов!!!

— А во рту чупа-чупс, а сама — дура дурой, — весело напевала Ритка, спархивая вниз по лестнице. — Ля-ля-ля-ля-ля…

Вскоре за ней захлопнулась входная дверь.

Хлопок разбудил Крэйзи. Она недовольно приподняла сонную мордочку кофейно-сливочного окраса и навострила длинные ушки с черными кончиками. Раскосые глаза полыхнули запредельным ультрамарином, но убедившись, что хозяйка на месте, вновь умиротворенно зажмурились.

Оставшись одна, Лара предпочла яркому потолочному светильнику напольную лампу с вишневым абажуром. В уютно-ягодном полумраке девушке сладостней мечталось. Средь бардака тюбиков, кисточек, футлярчиков вскоре задымилась свежая чашка чая, раскрылись конспекты и учебники. Но до того ли ей?

Руки сами потянулись к томику Ахматовой, взятому у Ясны. Только теперь, благодаря подруге, Лара, воспитанная преимущественно на «золотой» поэзии, начала более углубленно знакомиться с «серебряной». В богатейшей библиотеке Матвея Илларионовича, как ни странно, не нашлось места для таких поэтов как Ахматова, Гумилёв, Бальмонт, Белый…

«Не прихватил ли с собой их творения сбежавший дядюшка Георгий?» — почему-то подумалось Ларе.

Сейчас она вспоминала об «эфемерном» родственнике крайне редко. А вот в детстве, просматривая семейные фотоальбомы, частенько пыталась выведать у деда, куда подевался его сын от второго брака. По слухам все тех же жадных до сплетен горожан, парень исчез сразу после окончания школы, незадолго до злополучного замужества старшей сестры. И никогда больше не появлялся.

Каких только бед и злодеяний не приписывала ему здешняя молва. Одни судачили, что по вине Георгия Затворкина погибла влюбленная в него одноклассница, а ее отец якобы грозился свести счеты с молодым негодяем. Другие рассказывали, будто он, пристрастившись к карточным играм, влез в непомерные долги и был вынужден скрываться от гнева собственного родителя. На последних, еще черно-белых, фото Георгий был не старше своей теперешней племянницы. Высокий, сухощавый, скуластый юноша в школьной форме образца начала восьмидесятых, с удлиненной стрижкой по тогдашней моде. Интересный, пожалуй, даже красивый. Только какой-то мрачноватой, несовременной уже и для тех лет красотой. Выдающийся нос был, как и у самой Лары, с чуть обозначенной горбинкой. Во взгляде угадывалось что-то трагическое, окутывающее его флером романтизма. Маленькая Лара неустанно о нем фантазировала, пытаясь угадать, что за человек этот Георгий, где и как проживает свою жизнь. И почему не желает принимать участия в их с дедом жизни? Так, пару раз в году звякнет, минуток пять поболтает с ним, а ей, Ларе, даже и привет не передаст. В то время как она сгорала от любопытства хоть что-то разузнать о своем дяде, может быть, даже сильнее, чем о кровном отце. Того-то она и на фото не видела. Но дед пресекал любые разговоры на эту тему. Ильинична и тут была с ним солидарна, лишь вздыхая в ответ на расспросы о своем бывшем воспитаннике. Вот ведь старые молчальники! С годами так и неудовлетворенное любопытство стало угасать.

«Стащил книжки — и смотался», — в конце концов смирилась девушка.

В раздумьях и мечтаньях незаметно скользили поздние вечерние часы. Ларины руки машинально заплетали косы, пока глаза снова и снова перечитывали стих, зацепивший ее в «Карлсоне». И чем дольше перечитывали, тем больше казалось, что срифмованы в нем ее собственные мысли и чувства:

Не любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой.

Мне очи застит туман,

Сливаются вещи и лица,

И только красный тюльпан,

Тюльпан у тебя в петлице.

От самой поэзии Лара плавно перешла к сопровождавшим ее рецензиям критиков:

«Стихи „Четок“ — грациозны и чуть вычурны, — читала девушка. — Они переливают нежными оттенками и капризными изломами, скользя по поверхности души. Внешнее так переплетается с внутренним, что пейзаж нередко становится выражением душевного состояния. Мотивы неразделенной любви, тоски и ожидания еще не закреплены болью и отчаянием…»

Нет, еще не закреплены…

Сквозь небо, что вдруг прояснилось, почудился ей взгляд Кайрана. Предчувствие и Воспоминанье околдовали душу двойственным дурманом, в ее глубинах пробудив виденье о любви былой и вновь грядущей. О той, что не кончалась никогда. Пускай менялись лица, имена, но их сердца из Жизни в Жизнь лишь друг для друга бились. О если б только мог все это вспомнить он, как вспомнила она!..

В дверь постоялого двора стучится путник заплутавший. Ночлега для себя и для коня он просит…

Большую чашу красного вина ему протягивает юная хозяйка…

Сплетаются на чаше пальцы двух влюбленных, вмиг озаряя их чудесным узнаваньем…

— Ты никогда меня ведь не покинешь? — на зорьке утренней с надеждой вопрошает девица суженого своего. И ручкой белою густую смоль волос ласкает.

— Нет, никогда, — он уверяет. — Покуда жив, всегда мы будем вместе.

— А потом? Что ж будет с нами после этой Жизни?

— Наша любовь не прекратится никогда! Мы испокон веков друг друга любим. И суждено нам вновь и вновь друг друга обретать. Тебя найду я всюду.

— А ты узнаешь… Как же ты… меня… узнаешь???

Вопрос тревожный повторяло эхо за разом раз, но не было ответа. Возлюбленный исчез. Исчезло все.

Но что это? Вдруг странное тепло невесть откуда подступило к коже. Да даже не тепло, а настоящий жар! Со всех сторон крадутся языки огня, вздымаясь выше, полыхая ярче! Ступни босые кровоточат на камнях, что обжигают, словно пекло ада. В запястьях боль — тугие в них впились веревки. Не дернуться, не шевельнуться ей. Привязана к столбу, что в центре площади. Ту площадь городскую заполнила свирепая толпа.

Толпа неистовствует: сжечь колдунью!

Пылающее факелы в нее швыряет.

И слезы брызнули из воспаленных глаз.

Спасенья нет! Она огнем объята…

И не спастись от одержимой, адской ей любви.

Их встреча для обоих фатальной стала еще в далекие те дни.

Много веков назад.

Боль… Боль навечно их сковала.

Глава 6.
Непереносимость кошачьей шерсти

Внизу послышалась веселая суета. Шаги, шуршание пакетов, кокетливое хихиканье Ритки разбудили Лару, задремавшую прямо за письменным столом. Голова на раскрытом томике Ахматовой, ноги поджаты под себя. Очнулась вся в холодном поту, в полной прострации. Где она? Что с ней?

Крэйзи во все свои хищные ультрамариновые глазищи взирает на хозяйку с подоконника. В свете напольной лампы, что спросонок похож на кровавое марево, ее взгляд мерцает зловещей тайной. Никак и сама побывала в том дьявольском сновидении и видела все то же, что и хозяйка!

Ноги жутко затекли. Лара наконец-то догадалась их опустить.

Черт! Начались эти противные судороги…

Лара потерла глаза, машинально отхлебнула давно остывшего чаю. Переживания, только что терзавшие ее во сне, контрабандой проникли в явь: щемящая тоска, предчувствие катастрофы.

Ужасающая неизбежность роковой ошибки Судьбы.

…Летели брызги красного вина, металось оранжевое пламя, лились слезы…

Стремясь развеять последки кошмара, Лара резко тряхнула головой. Закурила.

Круглые часы, глухо тикающие над кроватью, показывали без четверти три.

— Вот что я тебе скажу, Маргарита: такой красавицей быть преступление! И зовешься, как цветок, и танцуешь лучше всех. Гибкая, как змейка… О, покажи-ка это еще разок! Вау-у-у!

Едва расслышав эти фразы, Лара поперхнулась табачным дымом. Не может быть! Это же… Его голос!

Его, его голос!!!

Пленительный. До безумия чувственный. Такой, что, услышав однажды, не спутаешь уже ни с одним другим.

— О боже, Кайран, так ты совсем меня закружишь! А-а-а… — счастливые Риткины повизгивания тонули в модной песенке, вибрирующей из динамиков магнитофона:

Bailando, bailando

Amigos adiós, adiós, el silencio loco…

Они танцевали посреди гостиной. Вернее, это были откровенные обжимания, вперемешку с акробатикой, такой же бешеной, как ритм мелодии. Поддатая, разгоряченная Ритка извивалась перед гостем как умела: то прогибалась в глубокий мостик, то приседала, едва ли не в полный шпагат.

Еще бы, такой мужчина! Статный. Ростом под метр девяносто. И красавец, и упакован что надо: толстенная золотая цепь, печатка, «Ауди»… М-м-м!!! Влад и в подметки ему не годится. Да что там Влад?! Никогда еще у нее не было столь шикарного ухажера. Как же хочется покорить его сердце!

Долгий поцелуй в губы и… белый топик всеобещающе упал к черному глянцу тупоносых туфель.

Sí señor, corona de cristales, ye, ye, ye

Sí señor, una emoción, ye, ye, ye!!!…

Далее Ритка предавалась акробатическому разврату уже топлес. Судорожно сглатывая, Кайран полюбовался ею один куплет. Дольше не выдержал — ухватил за горячую эластичную талию и привлек к себе. В ответ она лихо закинула рельефную ножку ему на бедро и повисла на шее.

И вот уже его ладони жадно мнут ее туго обтянутые джинсами ягодицы. И вот уже ее сосочки вишневыми косточками торчат под его теребящими пальцами.

— Хочу тебя, моя сладенькая, прямо сейчас, — выдохнул он, скользя влажными губами по ее шее.

— Да-а-а… да, синьор, — с блудливой улыбкой прошептала Рита. Глаза ее закатывались. Из груди вырывались нетерпеливые стоны. — О-о-о… Ох, Ларка! — вдруг вскрикнула девушка. — Хи-хи-хи! А я решила, ты уже спишь…

— А я и спала.

Медленно, точно сомнамбула, Лара спускалась по крутым скрипучим ступенькам. На ней был привычный домашний наряд: красные шерстяные гетры и объемная черная футболка, смотревшаяся платьем на маленькой фигурке. Из-под рыжины лохматистых кос с футболки выглядывала четверка любимых музыкантов. В глазах сверкали широченные зрачки. В зубах тлела наполовину выкуренная сигарета, роняя пепел прямо на пол. Ее заспанный, переполошенный и одновременно агрессивный вид невольно ужасал. То был — оголенный нерв! То была — сдерживаемая ярость вулкана!

— А-а! Так это мы тебя разбудили? Бли-и-ин! — не прекращая улыбаться, Ритка подняла с пола свой топик. Пьяно качнувшись, влезла в него. Грубоватая ткань так волнительно объяла возбужденные груди, что мурашки побежали по коже. — Ну извини, Лар! — Несмотря на прерванные удовольствия и некоторое подобие смущения, ее круглая мордашка продолжала сиять как медный грош.

Мерзкая похотливая дура!

Впервые Лара пожалела, что сделала тайну из своей влюбленности. Ритка ни за что бы не посмела перейти ей дорогу. Во-первых, догадывается, чем это может быть чревато. Во-вторых, понятия кое-какие имеет. Она же ее единственная подруга! Но что уж об этом теперь…

— Это — Ларочка, — проворковала Рита, обращаясь к своему оторопевшему гостю. — Мы с ней вместе учимся и вместе снимаем этот дом. А это, — Рита по-хозяйски помассировала его плечо, — Кайран. Мы познакомились сегодня в «Манхэттене», но виделись и раньше. В «Карлсоне». Может, и вы там друг друга видели, а?

Ответить ей никто не удосужился.

Лара лихорадочно докуривала свой бычок.

Кайран не сводил с нее изумленных глаз.

Ну надо же — внучка опального академика! Эта рыжая бесовка, эта маленькая грубиянка! Вот так сюрприз — повстречать ее здесь, в гостях у случайной ночной знакомой. Отчего же она не живет дома с дедом? По какой такой причине променяла шикарную квартиру в центре на неблагополучную, жутковатую окраину?

Едва стихло первое потрясение, взгляд его исполнился мефистофельского ликования. Но почему, скажите на милость, так сильно застучало сердце?..

— Очень приятно! — наконец вымолвил он таким тоном, каким обычно говорят «вот ты и попалась».

— Угу, — хмуро кивнула Лара.

Именно так она себя и чувствовала. Попавшейся. Застигнутой врасплох. В эту секунду она была готова убить его. Их обоих.

Кайран непроизвольно отметил, что без привычного рокерского макияжа и прочих прибамбасов эта странная девушка ничуть не утратила своего бунтарского вида. Черты ее лица сами по себе были выразительными до дерзости. Филигранного рисунка губы оставались яркими даже без помады, ресницы — даже без туши густыми и темными, что для рыжих — большая редкость.

При всем этом на умытом призрачно-бледном лице поражало почти полное отсутствие бровей — такими светлыми они оказались без подкраски. Этот нюанс, напоминающий портрет Джоконды, делал серые миндалевидные глаза совершенно бездонными. А их противоречивый мечтательно-насмешливый взгляд источал непостижимую манкость, что почему-то задевало его самолюбие. Словно после того дурацкого случая, после парочки беспардонных фраз, которыми опрометчиво удостоила его эта девушка, она уже не имела права даже чуточку ему понравиться. За это он злился на нее и… как ни странно, на себя самого тоже. Хоть в глубине души и признавал весь эксцесс нестоящим выеденного яйца.

— Давай, Ларчик, присоединяйся к нам! — весело пригласила ничего не подозревающая Ритка. — Мы тут столько вкусняшек привезли!

— Лара — это Лариса? — решил поинтересоваться Фаброилов.

— А вот и нет! — задорно ответила за нее Ритка.

— Неважно! — отрезала Лара. И тут же, обращаясь к подруге, прошипела: — Не вздумай!

— Ну почему? — искренне удивилась девушка. — Такое красивое редкое имя — Илария! Мне нравится, — сообщив это, она отправилась «освежиться».

Кайран и Лара остались наедине. К тому же в полной тишине, потому что вместе с «Байландо» кассета внезапно закончилась. Лишь зажурчавшая в ванной вода разбавляла их напряженное молчание.

Кайран деловито взялся за бутылку и штопор. Лара, докурив, машинально принялась разгружать шуршащий пакет. Чего в нем только не было, мама дорогая! Какие-то нарезки в претенциозных золотистых упаковках, розовые оливки размером со сливу, плавленые сырки, фисташки, чипсы, не консервированный, а настоящий живой ананас, здоровенная коробка конфет с изображением бокала коньяка и спелой вишни…

Полюбуйтесь-ка, как мы щедры! Наверняка завез Ритку в один из круглосуточных супермаркетов, что теперь растут в Утронске как грибы после дождя. А та, падкая на цветастый глянец и экзотику, оторвалась по полной и нахватала с полок всего подряд.

Возня с гастрономическим хаосом отвлекла Лару, позволив обрести видимость хладнокровия. Преуспел в этом и Кайран. Но вдруг, когда, с насмешливой торжественностью она водружала в центр стола три богемских фужера, он шумно чихнул. Затем еще несколько раз — часто и смачно.

Девушка исподлобья глянула на слегка сконфуженного гостя. Тут же послышалось угрожающее шипение. Еще сонная, но уже взъерошенная, точь-в-точь как хозяйка, Крэйзи «приветствовала» чужака с лестничных ступенек. Завидев кошку, Кайран нахмурился, достал из кармана рубашки носовой платок.

— Ты что, аллергик? — хмыкнула Лара, даже не пытаясь скрыть, как позабавило ее несовершенство, обнаруженное в могучем рыцаре «без страха и упрека».

— Просто не переношу кошачью шерсть, — высморкавшись, ответил он.

— Сочувствую, — лисий прищур говорил скорее об обратном.

— Давай же налью тебе вина! — поспешил сменить тему Кайран. — Только сам я не пью. За рулем. Точнее, не пью вообще. А сейчас еще и за рулем. Так что… — не найдя достойного завершения фразе, он церемонно откашлялся и протянул ей наполненный бокал.

Когда Лара принимала из его рук темно-рубиновый напиток, пальцы их соприкоснулись, прямо как в ее сне. Только вот затем не сплелись, а резко отдернулись — так больно кольнуло статическим электричеством. Такими же наэлектризованными были их встретившиеся взгляды. Что, впрочем, не помешало Ларе и дальше успешно симулировать безмятежность.

— Сочувствую дважды, — сказала она и с видом высокого ценителя вдохнула аромат вина. — Это же марочная Хванчкара! У нее замечательный фруктово-цветочный букет с оттенками горной фиалки и красной розы. — Лара сделала маленький глоточек. — А какой насыщенный малиново-ежевичный вкус с миндальным подголоском! А послевкусие! М-м-м! Длительное, терпковатое, — смаковала она.

Несмотря на бурю, клокочущую внутри, девочка превосходно владела собой. Это ее спокойствие еще сильнее задевало фаброиловское самолюбие. Но он все еще отказывался признавать почему. Собольи брови озадаченно поползли вверх.

— Ты так хорошо разбираешься в винах? — недоверчиво осведомился он, подозревая, что девчонка попросту прочла описание на этикетке.

— Да, неплохо. И в винах, и в коньяках, и в разных других напитках и яствах. А что? — взглянули на него с вызовом глаза цвета мокрого асфальта.

— Я не считаю, что глубокие познания подобного рода могут украсить девушку твоих лет, — важно выдал Фаброилов.

— Это всего лишь вопрос эрудиции, — небрежно повела плечами семнадцатилетняя девушка. — В интеллигентных семьях принято выпивать за ужином бокал хорошего вина. Ты разве не в курсе? Это способствует пищеварению и поддержанию застольной беседы. К тому же полезно для сердца, для сосудов. Особенно красненькое.

Кайрана покоробило. Да что, черт возьми, позволяет себе эта малолетка?! Как смеет читать лекцию о винах ему, уроженцу Дербента! А что за взгляды, за тон! Мало того что обломала весь кайф, так еще стоит и нагло выпендривается!

— Так, во всяком случае, утверждает мой дедушка, — невозмутимо продолжала Лара, — а его мнению я доверяю. Он эстет и истинный гурман каких мало. Он и мне привил хороший вкус, за что я ему весьма признательна. А что до моих лет, Кайран, тебя ведь, кажется, так зовут? — следующий мокроасфальтовый взгляд вспорол его до костей. — Никогда раньше не встречала такое имя. Так вот, Кайран, молодость — это недостаток, который быстро проходит. Разве ты этого еще не заметил… по себе?

Меньше чем через полгода Кайрану исполнялось двадцать восемь. Для мужчины не бог весть какая цифра, но все же он был уязвлен. Сумасшедшая растрепа вновь откровенно грубила. Ему — взрослому, образованному, успешному. Светскому льву. Любимцу женщин.

От желания, что пару минут назад так приятно волновало кровь, не осталось и следа. Его сменило незнакомое чувство без названия. Смутное, но бесконечно досадное, скалящее клыки на святое — его железобетонную уверенность в себе.

— О твоем дедушке я наслышан, Илария, тебя ведь, кажется, так зовут? — в ответ оскалились крупные белокипенные зубы. — Представь, я тоже никогда не встречал такого имени. Так вот, Илария, за то, что академик Затворкин с малолетства привил внучке вкус к винам, ему, само собой, респектище! Но вот по поводу твоего воспитания, я смотрю, он не особенно заморачивался.

Ничего не ответив, Лара принялась распечатывать коробку конфет. Кайран смерил ее пылающим взглядом. Подобное пренебрежение было настолько непривычным, что привело его в замешательство, граничащее с бешенством.

— Что ж, думаю, мне пора! — прорычал он.

— Серьезно? — не отрываясь от дела, уточнила она.

— Ага! Боюсь не вписаться в столь эрудированное, а главное — высококультурное общество, — напоследок попытался он сокрушить ее сарказмом. — Так что лучше, пожалуй, откланяюсь.

Лара вскинула на него высокомерный взгляд.

— Это и впрямь будет лучше, — нейтральным тоном сказала она. В рот отправилась вкусная конфетка с ликером.

Всем своим перекошенным видом демонстрируя сомнение в ее вменяемости, Фаброилов схватил со спинки кресла свою куртку и, скрежеща зубами, покинул дом.

Лара рассмеялась долгим бессмысленным смехом и залпом осушила свой бокал. Мило поболтали, ничего не скажешь!

— Лар, а что случилось? Где он? — Ритка вбежала в гостиную со свежевымытыми тарелками в руках. Шум воды лишил ее возможности разобрать, о чем шла речь, и теперь, хлопая жирно накрашенными ресницами, она ждала объяснений от подруги.

— Ушел, — пожала плечами Лара, с блуждающей улыбкой откупоривая банку оливок. Сегодня она не ужинала, так что вино быстро вскружило голову, разливаясь внутри приятным теплом, пробуждая аппетит и чувство юмора. Не беда, что черного. — Слушай, а ты права: хавчик первоклассный! Какая же ты прелесть, обожаю тебя! Так, а это что у нас? Белужка копчененькая! Вау! К рыбе, правда, надо бы белое вино и желательно сухое. Ну да ладно. Хочешь кусочек? — игриво принялась она угощать подружку.

— Что? — Рита звякнула тарелками о стол. Хорошенькое личико исказила дурацкая недоумевающая улыбка. — Ты шутишь, что ли?! Почему он ушел?

— Ах, Риточка, гость-то твой оказался слабоват, — отвечала Лара с уже набитым ртом. — Так испугался моей Крэйзи, убежал, аж пятки сверкали. У него, видите ли, непереносимость кошачьей шерсти обнаружилась.

— Вот блин! — подхватив с кресла свое пальтишко, Ритка опрометью бросилась в погоню за ускользающей добычей.

Ларе же оставалось только наблюдать в окно, как ее соседка, спотыкаясь, выскочила в дождливый ночной двор. Как отчаянно бросилась на шею не успевшему сесть за руль Кайрану. Как он обнимал ее, запустив руки под пальто, а возможно, и под топик.

Они поцеловались, а потом уселись в его машину и умчались прочь.

Глядя им вслед, Лара сжимала в руке Риткин фужер с такой яростью, с какой мечтала бы сдавить ее горло. Не выдержав мощного натиска, стекло лопнуло. Осколки больно порезали ладонь. Кровь брызнула из раны, смешалась с вином, полилась на пол.

Все произошедшее казалось продолжением кошмарного сна. Да и могло ли оно быть чем-то иным?

Глава 7.
Говнюк со стажем

Новости в медицинском колледже распространялись со скоростью выстрела, а уж касающиеся персоны вроде Кайрана Фаброилова подавно. Да и Ободочница не привыкла держать свои похождения в секрете, тем более что на сей раз без преувеличений было чем похвастаться! На каждом перекуре она трещала о том, как богат и щедр ее новый трофей, как фантастически хорош в постели.

На ее месте успели побывать с полдюжины однокурсниц, и каждая вынесла свой урок из интрижки соболебровым обольстителем. Потому и слушали ее по-разному: кто-то всё еще с завистью, кто-то уже с сочувствием, а кто-то и с нескрываемым отвращением.

Но любопытно было всем без исключения. Даже круглой отличнице Кате Дятловой, которая отнюдь не входила в число его поклонниц. Пацанка с прокуренным голосом, угревой сыпью и стрижкой «под горшок», она была активисткой в колледже. Всегда в курсе всех дел, но всегда сама по себе. С брезгливым недовольством наблюдала она в фойе, как Ритка воркует по телефону-автомату:

— Алло, дорогой! Заберешь меня после занятий? Я уже соскучилась, а ты? — За сегодняшний день она звонила Кайрану, наверное, раз двадцатый.

— Как ты можешь жить с такой дурой? — не выдержала Дятлова, когда они вдвоем с Ларой вышли покурить на щербатое крылечко.

«И сама не знаю», — мрачно подумала Лара, но вслух выказала удивление:

— А что такое? Нормальная веселая девчонка, вроде…

— Ага, вроде! Я вот думаю, с какого перепугу ее вообще занесло в наш мед? Тоже мне сестра милосердия выискалась. Хм! Лучше бы просто купила короткий белый халатик для ролевых игр с чуркобесами типа Фаброилова…

— Я что-то пропустила? — осведомилась внезапно появившаяся Рита. Ее заметно поглупевшая мордашка лучилась тошнотворным счастьем.

— Съешь лимон, — грубо посоветовала ей Дятлова. — И да, пропустила. Я тут как раз говорила Ларке, что только полная дура может связаться с Фаброиловым. Да еще так откровенно ему навязываться на глазах у всех. Ты разве не видишь, что превратила себя в посмешище?

— Ну зачем ты так, Катюх? — Ритка закурила, миролюбиво улыбаясь. — Мне еще ни с кем не было так кайфово, как с Кайраном! И я чувствую, что очень нравлюсь ему. Женская интуиция меня никогда не подводит.

— Я тебя умоляю! — Дятлова закатила глаза и по-хамски заржала ей в лицо. — Ты внатуре решила, что чем-то отличаешься ото всех остальных его безмозглых баб? Да этот подонок через неделю и имени твоего не вспомнит.

— Тебе-то откуда знать? — обиделась Рита. — Ты где, вообще, тусуешься? Что-то я тебя ни в одном клубе не видела. Поди еще и не целовалась даже… По крайней мере с парнями.

— Мой источник информации будет понадежнее всех твоих клубов, — отчеканила Катя, пропустив мимо ушей Риткину попытку уколоть. — Я этого гада узнала как облупленного еще задолго до его появления в Утронске.

— Как это? — вытаращила глаза Рита.

— Было дело, — сообщила она важно, подозрительно зыркнула по сторонам и понизила голос: — Я вам сейчас расскажу кое-что, девочки, но только — это между нами. Больше — никому! Окей?

Обе ее слушательницы дружно кивнули и выжидающе притихли, боясь даже дышать. Дятлова, видно, того и добивалась, потому что, завладев желанным вниманием, стала медлить, затягиваться с видом необычайной таинственности. Наконец начался сбивчивый эмоциональный рассказ о семейном отдыхе двухлетней давности, в одном из престижных санаториев Поволжья. Семейство Дятловых прибыло туда в полном составе: папа-отоларинголог, мама-логопед и две дочки — пятнадцатилетняя школьница Катя и двадцатиоднолетняя студентка Нина. Там-то и подарила им судьба первое знакомство с Фаброиловым.

На курорте он сопровождал красивую белокурую женщину, хоть и моложавую, но заметно старше его. Высокие, ослепительные, всегда во всем белом, они повсюду появлялись рука к руке, каждый раз производя фурор. В ресторанах и парках, на пляже и в закрытом бассейне от их пары было не оторвать глаз.

Нинка сразу же втрескалась по уши. Да и он как на грех стал оказывать ей знаки внимания. Завязалось знакомство. Красивая взрослая женщина оказалась мамой Кайрана. Она ни то эстонка, ни то литовка. По линии отца же «всё запущено». Там вроде и дагестанская, и татарская, и даже казахская кровь смешалась. Жили они вроде в Дербенте, а потом перебрались в Алматы. И вообще, это какой-то старинный и, типа, очень благородный род, где строго чтят традиции и обычаи. А вот Кайранчик взбрыкнул, пошел против воли отца. Не захотел жениться на девушке, с которой заочно был помолвлен с самого детства. Та, разумеется, тоже из какой-то знатной мусульманской семьи.

Скандалище был грандиозный! Отец вышвырнул из дома непокорного отпрыска, вся родня от негодника отреклась. С тех пор он знай себе болтается по городам в поисках лучшей жизни. И вроде бы даже перестал считать себя мусульманином. По крайней мере, свиными отбивными, Катька лично видела в ресторане, не брезговал.

— Как-то так, — сердито подытожила она. — Только не подумайте, что мне есть хоть какое-то дело до биографии этого чучмека. Всю эту душещипательную пургу его мамаша, которая продолжает с ним контачить втайне от остальной родни, поведала моей, пока я скуки ради зависала рядом с ними. В санаториях же в основном одно старичье, и развлечься-то особо нечем.

Ритка, хлопая ресницами, жадно проглатывала каждое Катькино слово. Молчала.

— Ну а что с твоей Нинкой? — выдавила Лара.

Она отлично понимала, что Дятлова рассказала лишь начало своей истории, и жаждала услышать продолжение в той же мере, в какой желала рассказчице провалиться сквозь землю. Его былые интрижки разбивали ей сердце не меньше текущих. Тем более что Катькину сестру (под прошлый Новый год она встретила их обеих в КРК «Звезда» на премьере «Сибирского цирюльника») при всем желании дурнушкой было не назвать.

— У них что-то было? — скрепя сердце, Лара приготовилась слушать дальше. Она не могла упустить случай узнать о нем как можно больше.

— Да, было. Это-то и самое ужасное, — Катя нахмурилась и вновь подозрительно огляделась. Обнаружив в противоположном конце крыльца стайку куривших ребят, она продолжила почти шепотом: — Только, девочки, как условились — никому! Не хочу, чтоб Нинкино имя трепали у нас в колледже. И без того она уже хлебнула…

А заключалось «самое ужасное», как несложно было догадаться, в том, что у Нины с Фаброиловым закрутился банальный курортный роман. Этот гад, всячески демонстрируя серьезность своих намерений, сумел обаять всю семью Дятловых. Ну кроме самой Кати, разумеется. Она-то сразу раскусила его гнилую сущность. Как бы тот ни рассыпался в комплиментах, как бы ни любезничала его белокурая мамаша, у нее, у Катьки, глаз — рентген. Она с самого начала понимала, что до добра эта история не доведет. Убеждала сестру, что Фаброилов ее «поматросит и бросит». Но кто же станет прислушиваться к «нецелованной малолетке»! А что в итоге? Запудрил ее несчастной сестре мозги, наобещал с три короба и уехал, оставив ее мотать сопли на кулак.

Вернулся в свой город, в Воронеже он, кажется, тогда обитал, — и с концами. Не писал, не звонил. Но это ладно! Ладно, если бы насовсем сгинул.

Нинка, конечно, поплакала, пострадала, но понемногу стала приходить в себя. Познакомилась с реальным русским пацаном, который не чета всяким нацменам и к которому Катька успела привязаться, как к родному брату. Еще бы! Веселый, спортивный, при лавэ, но главное — простой и честный, короче, свой в доску. И Нинку полюбил по-настоящему.

Да молодые ведь уже дату свадьбы назначили! Минувшей весной дело было. Сестры бегали по магазинам в поисках платья, родители список гостей составляли…

И вдруг как снег на голову: Фаброилов в Утронске!

Хватило же наглости позвонить как ни в чем не бывало! Где его носило все это время, ведомо одному Аллаху, от которого этот гад отрекся. Плел что-то про обстоятельства, дела, проблемы. Уверял, что все два года только о Нинке и думал. Короче, охмурил ее по новой. Дурочка так уши и развесила. А уж как с «веником» к ним домой нагрянул у той и вовсе башню сорвало.

А вот Катька чуяла, Катька сильно подозревала, что дело тут нечисто. Слишком уж припухшим выглядел проныра Фаброилов. Стопудово где-то чего-то накосячил да, поджавши хвост, решил залечь на дно в какой-нибудь глубинке. Вот и вспомнил о ее наивной сестре. Но для Нинки все доводы были бессильны. Ну что тут скажешь? Сука-любовь-морковь! Лешку, жениха своего, эта дурочка сразу же отшила и в распростертые объятия к Кайранчику.

Тьфу!!!

Катька снова озлобленно притихла. В этот раз надолго.

Рита вытряхнула на ладонь горстку подушечек дирола, зажевала парочку, предложила остальным.

— Ну и что же было дальше? — спросила она, позевывая на подруг термоядерным ментолом. Было несложно догадаться, как печально закончилась история для Катькиной сестры. Но Ритке-то что? Герой этой истории приедет к ней с минуты на минуту, и у них, не сомневалась она, все будет тип-топ.

— Дальше… А дальше — вообще… жесть! Снова подлец втерся в доверие к родителям. Заявил, что ради Нинки намерен обосноваться в Утронске. Вот только работу нужно ему найти. Хорошую, разумеется, работу. Достойную его, говнюка. Ведь он у нас говнюк не простой, а со стажем какой-то там финансист. Но вот беда, в чужом городе без связей фиг куда пролезешь. Вот и пришлось нашему папе эти самые связи искать. А кому же еще? У нас есть крутой сосед, дядя Костя, он личный адвокат самого Пивоварова, а тот чем только не заправляет в городе, ну вы в курсе, наверное. В том числе и «Утронскэнерго». Туда-то Фаброилова и направили, прямиком к директору. А куда было деваться? Ведь наша Царевна Несмеяна с ним снова расцвела и всех вокруг уверяла, что они вот-вот поженятся, — каждое слово давалось Катьке все труднее. Досада срывала голос.

— И Тарновский взял его на работу, — уверенно подсказала Лара.

— Да, — растерянно уставилась на нее Дятлова. — А ты тоже знаешь Тарновского?

— Фаброилов и к нему запросто втерся в доверие и технично сделался одним из замов, — продолжила Лара, усмехаясь задумчиво и мрачно.

— Да, они как-то сразу спелись, — обреченным тоном подтвердила Катя. — Стали вместе разъезжать по кабакам, куролесить. Вокруг Фаброилова всегда же море «тёлок». Тарновский рядом с ним — в шоколаде. Один красавчик, другой — богач. На первого клюют, второй за все платит. Дуэт суперский, что и говорить… Гады!!!

— Итак, он приехал в незнакомый город, расстроил чужую свадьбу, заполучил крутую должность, — повышая голос, принялась подводить итоги Лара, — а через пять минут забыл и твою сестру, и протекцию вашего папаши, — еще громче резюмировала она, с трудом подавляя приступы неуместного веселья.

— Именно так! — огрызнулась Дятлова.

— Вот ведь срань господня! Или аллахова, как там его? — Не в силах дальше с собой бороться, Лара взорвалась припадочным хохотом, о мотивах которого сокурсницам оставалось лишь догадываться.

Не успели они удивиться ее странной реакции, как перед унылым грязно-зеленым зданием колледжа притормозила белая «Ауди» — такая ослепительно-глянцевая, до неприличия лощеная в эту бесконечную непогодь. Подняв вокруг колес вихрь багряно-золотых листьев, автомобиль трижды коротко просигналил.

— Катюш, мне, конечно, жаль, что с твоей сестрой так получилось, — с чуть виноватой улыбкой, но по-прежнему сияющим взглядом Ритка потрепала одногруппницу за рукав громоздкой куртки. — Правда! Но… в жизни ведь всякое бывает. А он… он все-таки такой классный!

Ободочница весело сбежала вниз по ступенькам, запрыгнула на переднее сиденье автомобиля.

— Девчонки, может вас куда подбросить? — высунулась она в окно, энергично причавкивая жвачкой.

— Да катитесь уже, катитесь! — выкрикнула в ответ Дятлова и погрозила кулаком.

Машина плавно покатила прочь на своих шикарных бесшумных колесах.

Холодало. Промозглый ветер сдул с крыльца всех припозднившихся студентов, а со смертельно побледневшего лица Лары Отморозковой остатки не к месту всколыхнувшегося веселья. Теперь девушка выглядела как никогда потерянной, поникшей, бесконечно уязвимой, подобно тем тростинкам, что трепетали на ветру. Озябшие пальчики с болотными коготками теребили очередную сигарету.

— Угостишь? А то мои кончились, — обратилась к ней Катя, которая тоже угомонилась и притихла.

И снова по низко нависшему небу летели мышастые тучи. Тоскливые, страшно пессимистические. Ветер, завывая, лохматил и их, и рыжие волосы. Гнусно-сварливое карканье ворон пробирало до мурашек. Начал накрапывать мелкий дождь, будоража никогда не высыхающие лужи.

Девушки шагнули под козырек, помогли друг другу прикурить, прикрывая ладошками огонек зажигалки.

— Цвет, кстати, супер, тебе идет, — похвалила Дятлова маникюр Лары. — Прям как у Тины. Любишь ее, да?

— М-м-м, еще бы, — меланхолично протянула Лара. — Все ее песни про меня.

— Она к нам приезжает скоро, ты в курсе? — Катька кивнула на огромный рекламный щит возле автобусной остановки.

На афише звезда держала перед собой широко растопыренные пальцы с маникюром того же цвета и формы, что Ларин. Хищное треугольное лицо было сверхъестественно выбелено, а обрамляющие его рваные пряди волос — черней черноты. Ультрамариновые глаза с тонюсенькими, как иголочки, зрачками смотрели диковато. Глаза сиамской кошки.

«Точь-в-точь как у моей Крэйзи», — всякий раз отмечала Лара, любуясь изображениями рок-дивы.

Горящая фиолетовым неоном надпись зазывала на «неподражаемую, энигматичную» Тину в новой концертной программе: «Безнадёжно отравлена».

— Единственный концерт в «Джунглях», — вслух прочитала Катя. — Небось дорого. Пойдешь?

— По-любому! — с чувством ответила Лара.

Девушки помолчали.

— Жаль, эта коза ускакала, так и не дослушав историю до конца, — в грубом Катькином голосе вновь поднимались нотки благородного негодования.

— А ты разве не все рассказала? — насторожилась Лара.

— Кое-что не успела. Короче, этот потаскун, как все уже знают, Нинку бросил. Да еще цинично заявил, что если когда-нибудь и женится, то только на мусульманке. А ее, выходит, всерьез никогда и не воспринимал. Ну и она, ясное дело, впала в депрессняк. Только очень тяжелый. Проще говоря, умом маленько тронулась.

— Да ты что? — искренне поразилась Лара.

— Угу. Сбрендила наша девка. Из дома совсем выходить перестала, целыми днями ревела как белуга, — вздохнула Катя. — Даже руки на себя наложить грозилась, если эта неблагодарная тварь к ней не вернется. Нахлебавшись Нинкиных мучений, отец решился лично с Фаброиловым перетереть. Напрасно пыталась я его остановить, просила не унижаться. В один из таких ужасных дней, когда Нинка была особенно плоха, он все-таки собрался и поехал к нему в офис, — Дятлова поморщилась так, словно сама проглотила ранее предложенный Ритке лимон. Прокашлялась, сплюнула. — До сих пор не знаю, что за разговор у них состоялся, только отец вернулся домой, держась за сердце. Тем вечером ему пришлось вызывать неотложку…

— Господи, Кать!.. Я не думала, что дело настолько дрянь. Честно… Извини…

— Да ладно, чего уж там. Я бы и сама не прочь поржать, если б не с моей семьей вся эта хрень приключилась. А так… вот накипело, понимаешь?! Настоиграло уже смотреть, как все эти идиотки сначала из трусов выпрыгивают, а потом чуть ли не в петлю лезут. Вот и попыталась нашу Ободочницу образумить. Да, видать, без толку. Ну и фиг с ней, пусть пропадает, раз ей так хочется.

— А что теперь с твоей сестрой? Надеюсь, ей лучше?

— Ну да, полегчало. Вытащили мы ее кое-как, подлечили. Хотя… до сих пор его вспоминает. И все про какой-то амулет твердит.

— Амулет?

— Ну, типа, у Фаброилова на шее какой-то колдовской амулет, с которым он никогда не расстается. И якобы в этом амулете вся его сила заключена, которая дает ему власть над бабами. Иногда среди ночи вскакивает как одержимая и рвется к нему, чтоб этот амулет сорвать и сжечь. Типа, спасти невинные души, которые он еще не успел загубить. Бред, конечно, хотя… черт его знает…

Дождь, набирая обороты, все настырней колотил по козырьку, пузырился в лужах. Дятлова наспех докурила, надвинула капюшон поглубже и, простившись, помчалась к остановке.

Лара же, переваривая услышанные откровения, не могла решить, куда ей двигаться дальше. Хотелось горячего крепкого кофе. Возможно, с коньяком. Хотелось туда, где тепло и весело. И вкусно пахнет абрикосовыми слойками. Хотелось… да только любимое заведение теперь отравлено Черным Чертом. Всё, всё вокруг теперь отравлено им. Даже ее колледж. Да что там, даже ее собственное жилище!

Безнадёжно отравлено.

Похоже, в Утронске осталось лишь одно место, где возможно укрыться от его проклятых чар. То единственное место, где она привыкла чувствовать себя защищенной. И почти счастливой. По крайней мере, так было еще недавно.

Глава 8.
Усадьба княжны Долгоруковой

— «объект уникальнейший», без преувеличений! И не только потому, что это главная архитектурная достопримечательность и историческое наследие Утронска. Это, можно сказать, его основа основ.

О «градообразующем особняке» на живописном берегу реки Долгоночки почтет за честь вам рассказать любой местный экскурсовод, не преминув добавить собственную «эксклюзивную» подробность. А узнал ли он ее от прадеда или же выдумал на забаву очередной тургруппы — гадайте сами.

Впрочем, на искажение основных фактов никто из утронских знатоков истории и географии не покусится. Давайте же узнаем их прямо сейчас!

В шестидесятые годы девятнадцатого века разорение вынудило отца Екатерины Михайловны Долгоруковой распродать всю недвижимость, в том числе и это поместье с примыкающей черносошной деревней. Однако вскоре император Александр Второй, дабы порадовать молодую княжну, ставшую его фавориткой, а впоследствии морганатической супругой и Светлейшей княгиней Юрьевской, приказал выкупить и сохранить родовое поместье за ней.

Вот только жила ли сама княжна в усадьбе, и навещал ли ее здесь император — по сей день остается под вопросом, в некоторой степени ставя под вопрос и культурную ценность нашего «объекта уникальнейшего».

Что никогда не подвергалось сомнениям — так это кладезь природных ископаемых в его окрестностях. Первые серьезные прииски организовал управляющий поместьем, дальний родственник Долгоруковых Ардалион Аполлонович Винновкин. До прибытия в Карелию биография этого родовитого, но такого же разорившегося дворянина во многом окутана мраком. Ходили слухи, что в одном из знатных домов родного Петербурга заядлый картежник Винновкин был уличен в шулерстве и вызван на дуэль. Но постыдно на нее не явился, что и вынудило его укрыться в глуши, в пустующем доме своей царственной кузины.

А тут судьба ему неожиданно улыбнулась. Слава об огромных залежах железа, гранита, мрамора, кварца влекла в здешние края и рабочих, и освобожденных после падения крепостного права крестьян со всех близлежащих губерний. А уж когда в Прионежском районе обнаружились крупные месторождения золота и аметистов, потоки желающих попытать удачу хлынули со всех уголков страны.

С аметистами Винновкину повезло особенно. Самородки, добытые в местных землях, оказались не только необычайно крупных размеров, но и выдающейся интенсивности цвета, что гораздо ценнее. Красивейшие исчерна-фиолетовые кристаллы были оценены на несколько порядков выше самого дорогого в ту пору «сибирского» класса, а их месторождение (уж хотя бы оно!) — признано неоспоримо уникальнейшим. Этой восхитительной разновидности кварцевых минералов присвоили название «ардальонские аметисты».

За несколько десятилетий из поселений старателей выросло крупное село Винновка, а в начале двадцатого века уже изрядно разбогатевший «бывший отверженный» Ардалион Аполлонович основал сам город Утронск. Названием он предположительно хотел хвастануть близостью его родственницы к трону, пусть даже так и не доставшемуся ей. При советской же власти Утронск безобидно трактовался «городом утра», а потому избежал переименований.

Судьба хранила и долгоруковский особняк. Из всех дворянских поместий Карелии только ему посчастливилось пережить ужасы революций и войн. Во время Первой мировой в поместье организовали госпиталь, которым оно прослужило еще с полвека. И только после Второй мировой уже основательно пришло в упадок и простояло заброшенным до конца восьмидесятых годов.

В разгар перестройки здание и прилегающие земли выкупил лихой кооператор Андрей Владимирович Пивоваров. Начинавший когда-то, как и его отец, лесорубом на одном из крупнейших лесозаводов, он к тому времени уже приватизировал его, а вскоре и вовсе стал главным региональным олигархом. Именно он полностью отреставрировал и облагородил всю территорию, превратив ее в знаменитую ныне «Усадьбу княжны Долгоруковой».

Особняк с двухсотлетней историей стал домом-музеем, в дневные часы за символическую плату открытым для всех желающих. Ухоженная лесопарковая зона с каскадными прудами, плетеными беседками и каменными скамеечками — излюбленным местом прогулок горожан и многочисленных туристов.

Находчивый олигарх не дал пропасть и бывшей черносошной деревне. Там, за высоким кирпичным забором, он построил еще один двухэтажный особняк в долгоруковском стиле, в котором организовал санаторий для нервнобольных. Проще говоря — единственную в Утронске частную психлечебницу, комфортабельную и отнюдь не дешевую. В ней-то последние пять лет и гостила старшая дочь академика Затворкина, помещенная им сюда по истечении срока принудительного лечения.

Свидания в долгоруковском санатории проходили между тихим часом и ужином. Именно к этому времени Лара сюда и добралась. Как и большинство ее подружек, девушка, презрев общественный транспорт, пользовалась попутками, чьи водители были готовы подбросить за улыбочки и телефончик.

Дождь лил стеной, и молодой охранник Толик, всегда любезный с Ларой и робко заигрывающий, поспешил поднять шлагбаум, чтобы машина смогла довезти ее прямо к дверям. Внутри Лару приветливо встретила дородная гардеробщица тетя Валя, бессменная все пять лет. Лара сдала ей курточку и, натянув бахилы, по начищенным ступенькам взметнулась на второй этаж.

Там, по коридору, обильно уставленному кашпо с папоротниками, из распахнутых дверей столовой лились зажигательные ритмы старой французской песенки «Милорд». Лара подошла и остановилась на пороге, с умиротворенной улыбкой скрестив руки на груди. Столовая была просторная и красивая, в золотисто-кремовых тонах. Даже решетки на ее высоких окнах выглядели довольно изящно. В центре стояли обеденные столы и стулья, достойные дорого кафе, а в конце комнаты обустроили мягкий уголок из нескольких глубоких кресел и банкеток. Там же помещались телевизор и пианино. Над пианино висел овальный портрет молодой княжны в полупрофиль: высокие косы, характерный нос, тонкие губы и бесконечно милая, чарующая лукавость в глазах. Женщина не менее интересной наружности сидела и за инструментом. Стройная, медноволосая, с чеканным профилем. Сильные руки с поджарыми пальцами виртуозно летали над клавишами. Контральто пел на безупречном французском, играючи подражая интонациям Эдит Пиаф. Добрая дюжина пациентов разных возрастов и довольно разношерстного вида, приоткрыв рты, внимала пианистке.

Залюбовалась ею и Лара. Она всегда любовалась своей матерью. И, вопреки всему, восхищалась ею. Ее многогранными талантами, эрудицией, красотой…

Марфа Затворкина родилась и выросла в сердце Северной столицы, именуемой в ту пору Ленинградом. Ее мать, некогда известная пианистка, вскоре после родов слегла с воспалением легких и скончалась от осложнений. Марфе, как впоследствии и ее дочери, было предначертано расти наедине с Матвеем Илларионовичем. Но как же по-разному прошло их детство!

Несмотря на тяжесть своего характера, Затворкин, еще не успевший сполна хлебнуть горечь утрат и разочарований, профессионального краха и семейной драмы, был тогда человеком другим. Если Ларе достался суровый, нелюдимый и мрачный дед, то Марфе повезло куда больше — ее растил чуткий, любящий отец. Долгие годы он оставался скорбящим вдовцом, живущим лишь наукой и заботой о своей медноволосой дочурке.

Амбициозный и властолюбивый нрав, которым Марфа пошла в отца, чем особенно ему импонировала, проявился в ней очень рано. С трех лет девочка успешно занималась в балетной школе. В семь, параллельно с общеобразовательной, поступила в музыкальную и художественную. Ее способности к языкам также не остались без внимания. Для дополнительных занятий были наняты репетиторы по английскому и французскому.

Энергия в Марфе била ключом, целеустремленность зашкаливала. Никогда и ни в чем малышка не знала устали, никогда и ни о чем не печалилась.

Правда, приходящая Ильинична, тогда еще молодая и зовущаяся просто Клавочкой, уже в детстве подмечала за Марфой некоторые странности. Больно уж часто, резко и без видимых причин скакало у той настроение. А порой замрет, уставившись в пустоту, и бормочет неведомо что.

«Я глумлю свет, я глумлю тьму», — разобрала как-то Клавочка. Что за чудные игры у ребенка?

Когда же начала расцветать дерзкая Марфина красота, непонятные бормотания прекратились. Подрастающую девчушку стало не оттащить от зеркал и журналов с выкройками. Отец к этим обновлениям отнесся с пониманием, распорядился подыскать портниху, чьи умелые руки обеспечили его малышку богатейшим гардеробом последней моды.

Потребность Марфы в признании и поклонении возросла, ибо обрамленный бриллиант должен блистать. И без того солидный список прикладных занятий пополнился театральным кружком, которому было суждено сыграть роковую роль в ее жизни.

Молоденькая преподавательница, впечатленная роскошными нарядами тогда еще профессорской дочки, начала целенаправленно выделять девочку. Делала все, чтобы сойтись с ней поближе, дабы попасть в гости в зажиточный дом выдающегося физика.

Поглощенная собственными успехами юная Марфа слишком поздно раскусила коварный замысел Ангелины Александровны. Томная, манерная блондинка, вчерашняя выпускница института культуры, искусно вскружила голову уже стареющему ученому. А вскоре ухитрилась стать его супругой, разрушив многолетнюю идиллию папы и дочки.

После свадьбы Ангелина, как и полагается новой хозяйке, завела свои порядки в доме, обновила ремонт, заменила мебель и очень быстро забеременела. Марфа же — «аленький цветочек» и главная папочкина радость — очутилась на обочине его новой семьи. Примириться с такой несправедливостью девочка не смогла и с каждым днем только множила обиды и ревность. Эти переживания наложились на сумбур того возраста, когда созревающий ум, быть может, во сто крат острее и яснее уже созревшего, но психика хрупка и уязвима как никогда.

Поначалу девочка ни в чем не упрекала отца, не опускалась до препирательств с мачехой, просто тихо замкнулась в себе. Но когда на свет появился непрошеный братик Георгий, Марфа более не утруждала себя даже видимостью благовоспитанности. Бесконечные капризы, грубость, нежелание учиться, общаться, наряжаться и даже элементарно следить за собой беспокоили учителей, пугали одноклассников. Но влюбленный профессор, спустя долгие годы вновь ставший отцом, был слишком занят своим счастливым супружеством. А Марфа? Да что может статься с его старшенькой! Умная, сильная, целеустремленная — просто его маленькая копия!

Неприятные перемены в поведении дочери Матвей Илларионович приписывал трудному возрасту да, пожалуй, еще эгоизму ребенка, привыкшему, что весь мир крутится вокруг него. Но одной макабрической ночью ему пришлось горько раскаяться в своей беспечности. Картина, нечаянно застигнутая тогда, перевернула в нем душу, навеки врезавшись в память.

Дверь в детскую приоткрыта. Лунный свет серебрит колыбельку, в которой тихонько хнычет его маленький сын. Вдоль стены осторожно, но неумолимо крадется тень.

— Ревешь? — склонившись над беспомощным младенцем, зловеще вопрошает обладательница тени.

Затворкин отказывается верить глазам. Неужто эта лохматая фурия в старой, еще материной, ночной рубашке до пят — его любимица, надежда и отрада?!

Пока Затворкин цепенеет в тихом ужасе, малыш уже заходится рыданиями в неласковых объятиях сестры. Девицу это только распаляет. Она бормочет с лютой ненавистью:

— Какой же ты мерзкий! Гадкий-прегадкий выродок! Зачем только ты появился на свет? Зря ты это… ох, как зря! — Сильные пальцы сдавливают крошечную шею. Младенец отчаянно сучит ножками, судорожно всхлипывает, начинает задыхаться…

— Марфа! Совсем ты, девка, сдурела! — ошалевший профессор подлетел к дочери и вырвал из ее смертоносных объятий рыдающего сына. Едва малыш вернулся в безопасность своей колыбели, тяжелая отцовская рука отвесила его сестре знатную оплеуху. Сотрясаясь от безумного хохота, маленькая злодейка отлетела в угол спальни и плюхнулась на пол.

— Все равно придушу это чужое отродье! — шипела она, брызжа в отца слюной. — Слышишь?! Или утоплю как щенка!..

На следующий день Марфу впервые госпитализировали в психиатрическую клинику.

— Ну что могу сказать, вполне себе типичный МДП с паранойяльной стойкостью аффекта, — вынес вердикт профессор Н. Е. Копиразум, давний затворкинский приятель. — Прежде, под влиянием благоприятных факторов, в девочке преобладали тенденции к гипомании, чем и обусловлен высокий уровень жизненной активности. Однако первый же серьезный стресс послужил спусковым крючком для патологического заряда. Увы, легкая степень отклонения чаще связана с положительными проявлениями, а вот тяжелая — с отрицательными. Что ж, будем наблюдать.

Пройдя трехмесячный курс лечения, девочка вернулась домой, в школу, к своим многочисленным увлечениям. Но всем вокруг было очевидно — прежней ей уже никогда не стать.

Глава 9.
Повторю твою проклятую судьбу

Под аплодисменты больных Марфа вышла из-за пианино; с достоинством поклонилась.

В свои сорок девять эта пациентка долгоруковского санатория была по-прежнему яркая, горделивая красавица, пышущая свежестью и физическим здоровьем — генетика, однако, мощная штука! Все ее тело казалось сплошным мускулом, гуттаперчевой гибкости которого позавидовала бы иная двадцатилетняя.

Рыжина ее волос была темнее, чем у дочери. Копна, собранная в тяжелый пучок на макушке, отливала медно-красным золотом, чудесно гармонируя с оливковой кожей и зеленцою глаз с карим ободком вокруг зрачка. Их форма была такой же лисьей, как у Лары, но ни мечтательности, ни иронии в них не мелькало. В глазах Марфы горело надменное властолюбие академика Затворкина. И никакие дозы транквилизаторов были не в силах затушить тот огонь.

Вздернутый подбородок визуально вытягивал и без того лебединую шею. Прямая осанка делала фигуру еще стройнее, еще возвышенней. Приталенное расклешенное платье горчичного вельвета, по-прежнему сшитое на заказ, сидело как влитое.

Такая деспотичная красавица в свои лучшие годы непременно должна была разбить не одно сердце. Да и взаперти она не утратила своего отрицательного обаяния. Пациенты так и кружили вокруг нее, готовые услужить по первому требованию, а медперсонал проявлял повышенное внимание не только из-за отцовских денег.

Взаимностью Марфа не отвечала ни тем ни другим. Верная юношеским увлечениям — чтению романов, музицированию, рисованию — с людьми она не общалась вовсе. Ни с кем и никогда. Точнее, ни с кем из реально существующих. Все эти долгие годы ее собеседниками оставались лишь ей ведомые призраки или же, выражаясь по-научному, галлюцинации. Вот с ними-то она была неутомимо словоохотлива. Да и собственную дочь, похоже, принимала за одну из них.

Со своей постоянной посетительницей Марфа общалась вполне радушно, правда, каждый раз называла по-разному. То узнавала в ней подружку детства, с которой вместе занималась в том роковом театральном кружке, и начинала мило ворковать и хихикать. То — супругу какого-то дипломата, и тогда беседа носила подчеркнуто светский характер. А иногда — некую Сонечку Скворецкую, которую раздраженно спрашивала, чем обязана.

В целом же визиты проходили спокойно. Мать и дочь подолгу пили чай в комнате свиданий. Лара рассказывала о последних событиях, ничуть не огорчаясь тому, что мама неспособна или (как знать?) зачем-то имитирует неспособность проникнуться услышанным.

Как и вся семья не имея ни малейшей склонности к полноте, Марфа с удовольствием поглощала очередной принесенный Ларой тортик. Сегодня это была «Прага». У Лары давно уже урчало в животе, но кусок не шел ей в горло.

— Не понимаю, как жить мне дальше, — горько жаловалась она. — Черный Черт заполнил все мое пространство. Он всюду… реально всюду! Разве что сюда еще проникнуть не успел.

Марфа молча перелистнула страницу толстой книги, лежавшей на ее коленях. Романы она предпочитала плутовские и рыцарские, всегда какой-нибудь таскала с собой. Этот был любимый — «Рукопись, найденная в Сарагосе» Яна Потоцкого.

— Представляешь, мне тут нагадали, что мы друг для друга — извечное зло, — продолжала делиться Лара. — И все складывается так, что я начинаю в это верить. Но мне наплевать. Я схожу с ума оттого, что мы не вместе. И не знаю, будем ли. Возможно ли это после всего, что он вытворяет, что я узнаю о нем? Да я в аду горю по его милости! Мне даже сон приснился, что меня заживо сжигают на костре, — она затряслась в очередном смеховом припадке. — Такой явственный, боже, мам! Я даже не уверена, сон ли это…

— В итальянском городе, прозванном Феррарой, жил некогда юноша по имени Ландульф, — не отрывая глаз от страницы, монотонно прочла Марфа. — Это был развратник без чести и совести, наводивший ужас на всех набожных обывателей.

— Вот-вот, и этот наподобие, — буркнула Лара, уже начиная сердиться на мать за то, что книжные истории, как обычно, занимают ее больше собственной дочери. Даже сейчас, когда она, быть может, впервые в жизни так остро нуждается в ее участии! — Но самое обидное, что Фаброилов не просто какой-нибудь там кобельеро, нет! Он еще и всех в себя намертво влюбляет, сволочь! У него, мне сказали, даже амулет колдовской имеется для этой цели. Ты представляешь, во что я вляпалась?! — Тут голос ее сорвался на крик, привлекая внимание других пациентов и их гостей.

Большинство из них не первый год знали Лару как любящую и терпеливую дочь своей «примадонны» и за несвойственным ей поведением наблюдали удивленно, а некоторые уже испуганно.

Поскольку даже самая дорогая и красивая психбольница остается обителью скорби, многие здесь выглядели плачевно. Не вполне осмысленные выражения лиц, впалые желтушные щеки, синева вокруг глаз. У печальной Настеньки, с немой мольбой глядящей на родителей, так сильно дрожали руки с коробочкой сока, что соломинка никак не попадала в рот. У скукоженного деда Семена, неопрятно евшего йогурт из внучкиных рук, голова западала набок.

Сегодня унылый вид больных вкупе с устойчивым хлорно-лекарственным запахом угнетал Лару, как никогда прежде. Она вдруг ощутила, что эта проклятая любовь, которая с каждым днем все больше наполняется ненавистью, может довести ее до беды. И содрогнулась — так клокотали в ней страсти, так грызли псы желаний и жалили осы несбыточностей шаткий стебель души! А что, если и ее, как Катькину сестру, в самом прямом, клиническом смысле эти чрезвычайности сведут с ума, втиснув в ряды таких вот жалких страдальцев?

Мысль о грозящем недуге так больно хлестанула расшатавшиеся нервы, что те, взвизгнув, задребезжали какими-то ржавыми колокольчиками. Одновременно стало и жутко, и смешно, и противно… И вдруг такая злость взяла! Ну уж нет, черта с два она даст себя сломить какому-то… кому-то… пусть даже самому-самому… да все равно кому!

— Нет, нет, я — не все! Со мной его штучки не проканают, скажи, мам? Скорее уж я сама приворожу этого развратника! Он еще узнает у меня, узнает, почем фунт лиха! — клятвенно заверяла Лара сквозь истерические смешки. — Заполучу любой ценой — и брошу, пусть страдает! А может, лучше сразу, как ты, заточить поострее ножик — и дело с концом, а? — яростно вопрошала она, и бегающий взгляд вытаращенных глаз все больше пугал несчастных пациентов.

Но Марфа ни на что не обращала внимания.

— Нам нужно посоветоваться с господином графом, — невозмутимо отвечала она. — Граф Потоцкий знает все о нечисти, он подскажет решение, — Марфа перелистнула с десяток страниц и все так же бездушно прочла следующее:

— Тибальд, уже не владея собой, понес Орландину на диван — в этот миг он считал себя счастливейшим из смертных… Вдруг он почувствовал, будто кто-то запускает ему когти в шею…

— Да оставь ты свою чертову книжку! Я уже наизусть ее знаю, — вконец разозлившись, Лара выхватила том из рук матери и грохнула им о стол. От удара двухкилограммовой тяжести, звеня, подпрыгнули чайные чашки, фонтаном разлетелись брызги. — Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?! — кричала она уже в слезах. — Я зарежу его, зарежу!!! Повторю твою проклятую судьбу! Ведь я уже такой пришла в этот мир — испорченной, проклятой от рождения!

Под переполошенные восклицания обитателей и гостей санатория двое дюжих санитаров деликатно вывели разбушевавшуюся девушку из комнаты свиданий.

Марфа вернула книгу себе на колени и с прежней невозмутимостью продолжила чаепитие в одиночку.

— Что это с тобой сегодня? — недоумевала субтильная медсестра Оксана, хлопая глазами олененка Бэмби. — Я тебя прямо не узнаю, зай. Может укольчик? — Она усадила Лару на кушетку в процедурной.

— С удовольствием! — всхлипнула та и засучила рукав своего хендмейдерского свитера.

— Вот и правильно, — Оксана с облегчением улыбнулась. — Давай-ка поработай кулачком.

Лара принялась энергично сжимать и разжимать пальцы Сделав необходимые приготовления, медсестра перетянула жгутом предплечье, протерла проспиртованной ваткой локтевой сгиб и аккуратно ввела иглу.

— Я, кстати, тоже уже неплохо научилась колоть, — сообщила Лара, одобрительно наблюдая за ее умелыми действиями. Было почти не больно. Какой-то комариный укусик — и псы уже в намордниках, и осы спрятались в гнездо. — Только сомневаюсь, что мне это сильно пригодится.

— Что так? — Оксана присела за рабочий стол и начала что-то писать в журнале. Участия в ней было немногим больше, чем в Марфе. Но Лару это уже не огорчало.

— Да ну нафиг, — расслабленно отвечала она. — Когда маму перевели сюда, я решила стать медсестрой, чтобы работать в этом красивом месте и всегда быть рядом с ней, только поэтому. Я просто не видела себя где-то еще. С кем-то еще. Только здесь я всегда чувствовала себя дома. Представляла, как днем буду делать укольчики и участвовать в обходах, а после что-то важно записывать в этот самый журнал. В свободные часы мы будем музицировать с Марфой. И, возможно, я научусь петь, как она. И говорить по-французски, как она. Мы будем гулять среди этих волшебных аллей и прудов, фонтанов и статуй, а летом еще и купаться в Долгоночке. И однажды она поведает мне все свои сокровенные тайны… Но вот я выросла, — Лара вздохнула. — И стало ясно, что ничему такому не бывать. Я не нужна Марфе. Ей никто не нужен. А мне не нужна медицина.

В дверном проеме возникло озабоченное лицо Ильиничны, тоже пришедшей навестить Марфу, и с порога переполошенной Лариными криками.

— Батюшки мои, что случилось-то?

— Да так, маленький кризис мировоззрения, — беспечно отозвалась Лара.

Позднее они вдвоем шагали по сырой прохладе долгоруковского парка, вдоль размашистых голубых елей и прочего великолепия, чуть ранее восхваляемого мечтательной Ларочкой. Дождь продолжал моросить; Ильинична раскрыла большой васильковый зонт. Под зонтами же им навстречу шествовала группа туристов, вроде бы финнов. Спортивно одетые пенсионеры с любознательными лицами вертелись по сторонам и щелкали «мыльницами». Экскурсовод — статная дама в длинном плаще и маленькой шляпке — на чопорном английском рассказывала им очередную легенду о царской любви в краю ардальонских аметистов.

Учуяв жирный пар, плывущий от ларьков с шаурмой и хот-догами, Лара встрепенулась. Теперь, когда ее внутренние терзатели убаюкались нейролептиком, она поняла, что просто умирает с голоду. Девушка поспешила присоединиться к небольшой очереди за фастфудом, даром старушка отговаривала ее есть эту «бяку».

— Хочу и буду! — заявила повеселевшая Лара.

К шаурме она взяла разрисованную яркими пальмами жестянку — семиградусный коктейль со вкусом фейхоа. В кисло-сладких пузырьках шипучки теплый лаваш, обильно пропитанный майонезно-кетчупным соусом, был ей особо вкусен, и шашлычок сочен, и огурчик бодряще похрустывал. На ходу наслаждаясь этим добром, Лара умудрялась кружиться по скользким гравийным дорожкам, в которых уже зеркалил желтый свет фонарей.

— Ах, как хочу тебя обнять я,

Поцеловать рукав от платья,

Ну так приди ж в мои объятья… — напевала она.

— Ой, как ладненько у тебя получается! — умилялась Ильинична, едва поспевающая за нею с зонтом.

— И в этот миг

Шерстью покрылся лоб девичий,

Красен стал глаз, а голос птичий

И волчий лик.

— Ой-ты, страсти-то какие! — комментировала старушка.

— Меня чудовище схватило

И сладострастно испустило

Ме-е-е-ерзостный крик.

— Да что это за песни-то такие, Ларушка? — ахнула Ильинична.

— О любви, — с набитым ртом ответила Лара.

— Да что же это за любовь-то такая, с волчьим ликом и мерзостным криком? — далась диву старушка.

На что ее воспитанница лишь обреченно вздохнула:

— Ну что ж, и такая бывает!

Глава 10.
Такой же дурной взгляд

Лара полностью разделяла мнение Дятловой: для Фаброилова Ритка — проходной эпизод, очередное баловство, не более. Вот только легче от этого ни черта не становилось. Ведь отныне соседство с глупой потаскушкой обрекало ее на нестерпимые муки.

Изо дня в день наблюдала она, как та, собираясь на свидания, ярко малюет свои порочные губищи, впихивает непристойный зад в узкие джинсы, того и гляди готовые лопнуть прямо на нем.

Ненавистная озабоченная сучка!

Она выскакивает из дома, едва под окном раздаются три коротких сигнала.

Она возвращается домой лишь под утро.

Вокруг безобразно распухшего рта следы оранжевой помады. Под глазами тени, в глазах — истома.

Лара подглядывает в неплотно прикрытую дверь соседкиной спальни, как та подобно сытой кошке разваливается в постели. На ней только красные стринги. Волосы разметались по подушке. Из-под смятого покрывала бесстыже выглядывает полноватая ляжка, проступают очертания напряженных сосков. Боже правый, они торчат у нее даже во сне! Хотя все тело обмякшее, воплощенная нега. И оно — о проклятье! — все еще хранит запах Кайрана. О проклятье!!! Запах ее, Лариного, Кайрана!

Не в силах оторвать от Ритки обезумевших глаз, Лара во всех красках, до мельчайших деталей представляет себе их подлое соитие. Молниеносно вспыхивают сплетающиеся языки, сливающиеся рты, пальцы в волосах, икры на плечах, капли пота, стоны, вскрики, завывания, судороги сумасшедших наслаждений…

И странная, страшная, кипучая смесь взрывает ее мозг: боль, ревность, ненависть и… чудовищное возбуждение!

Да! Да!!! Вид развратной мерзавки приводит в дьявольское неистовство ее либидо, и она сама превращается в такую же помешанную на сладострастии самку. Между ног горячо и мокро. Там, внутри, все пульсирует, сокращается, горит, истекает… так, что в глазах темнеет!

Лара умывает лицо ледяной водой.

Не помогает.

В одной футболке выскакивает на балкон. Вдыхает эфиры сосен, великих и древних, как ее любовь. Но холодный хвойный воздух тоже не отрезвляет ее.

Кажется, еще немного и она впрямь сойдет с ума: так ярят, так все в ней раздирают псы желаний и осы несбыточностей! Это они доводят ее вожделение до такой зверской остроты, что недоступность желанной близости внезапно выливается в… блаженство! Непостижимое блаженство отчаянья, чье адское пекло отнюдь не разит удушливой серой, но пьянит благоуханием райских садов.

О, это похоже на горячечный бред, на крайне изощренную форму мазохизма! И вроде бы на что-то еще… Ах да, ведь подобными искаженностями дышат стихи ее любимого Бодлера!

Его поэзия, извлекающая красоту из зла, всегда околдовывала Лару больше других. С детства она многое знала наизусть. Но не подозревала, что однажды и сама угодит в капкан чувственных парадоксов, воспетых главным инфернальщиком от романтизма:

…Тех дней, когда душа в блаженстве слез исходит,

Когда, предчувствием зловещим потрясен,

Мятется дух в бреду, а ум вкушает сон.

Сколько же дней все это продолжалось? Неделю, две… Как немыслимо долго тянулось кровожадное время!

А потом все вдруг прекратилось. И появились первые слезы. Первые Риткины слезы.

Белая «Ауди» больше не сигналила под окнами их избушки, не подъезжала к крыльцу их колледжа.

В силу природного оптимизма Ободочница сдалась не сразу. Продолжала упорно ему названивать. Очередной звонок, сделанный из фойе колледжа, положил конец всему.

Ларе не удалось расслышать, о чем шла речь: говорила Ритка очень тихо, подавленно. Но когда она повесила трубку телефона-автомата застывшее лицо и потухший взгляд дали исчерпывающую информацию для всех любопытствующих студенток: он ее бросил.

Теперь — и ее тоже.

На ватных ногах Рита вышла на крыльцо, закурила.

— Эй, Дорофеева, чего такая убитая? — неслись ей вслед сочувственные издевки.

Она не отвечала. В тот день она больше ни с кем не разговаривала.

Лара пришла домой около полуночи, разгоряченная тремя фейхоа-шипучками и утомленная десятком партий на бильярде в «Сердце маркёра».

— Господи, наконец-то! — Рита, всхлипывая, бросилась ей на шею. — Я тут просто подыхаю, Ларчик!

Вид ее Лару поразил: так несказанно подурнело хорошенькое личико за один вечер. Кокетливые синие глазки заплыли, превратившись в воспаленные красные щели. Маленький аккуратный носик теперь было не отличить от сливы.

Бедняжка вся дрожала, буквально захлебываясь горем. Лара машинально прижала ее к себе. Гладила пушистый мохер джемпера, поправляла съехавший ободочек, нашептывала подобающие слова утешения. Хотя сочувствия в ней не было ни грамма, злорадствовать тоже не хотелось. В конце концов, Ритка была созданием безобидным, хоть и бестолковым. А делить им снова стало нечего.

— В холодильнике вроде оставалась водка, — дружески сказала Лара. — Думаю, сейчас тебе не помешает.

— Да, я видела, но без тебя не решилась, — призналась Рита.

— Ну и правильно. Нефиг пить в одиночку.

Девушки споро организовали нехитрое застолье в гостиной, прямо перед телеком. Пока Ритка раскладывала по тарелкам домашние разносолы, Лара подогрела вчерашний плов. Сытное, ароматное блюдо, приготовленное ее хозяйственной соседкой, чье сердце еще не успело разбиться вдребезги.

За столом Ритка пила, не думая закусывать; продолжала рыдать. Она не ругала, не кляла отвергнувшего ее любовника, а лишь сетовала на то, как несчастлива сама.

Речи ее с каждой рюмкой становились все патетичней и бессвязней. Погруженная в собственные невеселые раздумья Лара даже не пыталась в них вникать. Она понемногу пригубляла из своей рюмки, похрустывала огурчиком да выбирала из плова кусочки мяса на угощение сидевшей у ног Крэйзи.

Заметив, однако, что состояние Ободочницы лишь усугубляется спиртным, постаралась-таки убедить ее немного поесть.

Занявшись пловом, горевавшая притихла.

По телевизору тем временем показывали ночной выпуск новостей.

«В Астрахани разыскивается пропавшая без вести несовершеннолетняя Арина Морозова, — сообщал голос диктора за кадром. С экрана же милейше улыбалась юная девушка. Ее необыкновенной густоты черные волосы были с одной стороны заправлены за слегка оттопыренное ушко, а с другой — каскадом спадали на плечо, обрамляя нежную бледность лица. Оно было пухленькое и не слишком правильное: выпуклый лоб, широкий нос, тяжеловатый подбородок, но, боже, что за глаза! Такие встретишь разве что на поп-артовских картинах Маргарет Кин — огромные, круглые и черные. Казалось почти невероятным, чтобы такие принадлежали настоящему живому человеку. Скорее бы они подошли мультяшной героине. Да еще, возможно, сове. — По некоторым данным, девушка добровольно вступила в группировку чеченского боевика Сатифа Шахбулатова. Обстоятельства выясняются…»

— Нет, ты посмотри, что делается! Красивая какая… И молоденькая! Небось наша ровесница. Вот куда ее понесло, что толкнуло? — принялась пьяно сокрушаться страдалица.

— Любовь, что же еще, — с мрачной убежденностью вздохнула Лара. — Любовь не всегда удается отличить от психоза.

Ритка попыталась было что-то возразить, но не успела. Фото девушки сменило фото угольно-черного кавказца в камуфляжной куртке, с устрашающим автоматом на шее — и ее бросило в дрожь.

— Господи, он… он так похож… — вырвалось у Риты.

При виде этого неведомого Сатифа у Лары тоже перехватило дыхание. Но она быстро овладела собой.

— Да, действительно, что-то есть, — небрежно согласилась она.

Сходство было не столько в чертах, сколько в пресловутом животном магнетизме. Флюиды жгучего абрека даже сквозь телеэкран били прямо в сердце. Та же убийственная харизма. Та же первобытная наглость. Только без фаброиловской элегантности и холености. Зато взгляд — умереть не встать! Обольщающий, повелевающий… Демонический.

— Такой же дурной взгляд, — вслух заключила Лара.

— О господи! Какое счастье, что и ты заметила! — воскликнула Ритка и громко икнула. — А то бы я решила, что схожу с ума… Дурной? И-ик… и-иик… Значит, и ты так считаешь… как Дятлова?

— Не имела возможности составить собственное мнение, — сухо ответила Лара. — Ни возможности, ни желания. Но взгляд-то дурной, это к бабке не ходи. Воды попей холодненькой, — посоветовала она. — Только очень маленькими глоточками. И переключи-ка лучше на какую-нибудь музыкалку.

Но воде холодненькой Рита и дальше предпочитала огненную. А вот ко второму совету прислушалась. Правда, на свою беду. По МTV крутили клип Стрелок «Ты бросил меня». Ивар Калныньш в роли стареющего плейбоя западал на девушку в адидасовской куртенке, наряжал в шубу, водил в казино, катал на белом коне, кувыркался на шелковых простынях… А потом подло бросал. И она безутешно рыдала на ступеньках его подъезда.

С новой силой зарыдала и Ритка.

Лара вышла из-за стола, напружинено прошлась по комнате. Ни клип, ни рыдания ее не трогали. Ей не давал покоя облик девушки из ночных новостей. Она никогда не бывала в Астрахани. Никогда прежде не слышала ни о какой Арине Морозовой. Так почему же была так впечатлена увиденным? Это походило на наваждение, как тогда в «Карлсоне», при столкновении с Кайраном. Как в том дьявольском видении, когда она задремала на томике Ахматовой. Ей снова овладело необъяснимое, пугающее чувство, что все это уже когда-то было. Да вдруг еще почудился душистый сладковатый запах… едва уловимый, но такой знакомый, что мурашки побежали по коже. Ведь взяться-то ему было решительно неоткуда!

— А ты сегодня ничего не пекла? — напряженно принюхиваясь, спросила Лара. На всякий случай.

— В смысле? — вылупила невысыхающие глазенки Рита и тоже принюхалась. За компанию.

В комнате витали пары бараньего жира да пряная остринка соленых огурцов и квашеной капусты.

— Выпечку какую-нибудь. Может… пирожки с джемом?

— Да что ты, Ларчик?! — вконец спьянившись, рассмеялась девушка. — До того ли мне сегодня было! Да я вообще сладкое не люблю и не готовлю, ты ж знаешь.

— Да, да, — отвечала рассеянно Лара. — Но откуда же тогда этот чертов запах?

— Что еще за запах? Не понимаю…

— Да я и сама не понимаю толком… Ладно, ложиться пора. Завтра здесь приберемся. — И Лара пошагала вверх по лестнице.

Прихватив со стола ополовиненную бутылку, Рита послушно поплелась за подругой.

Глава 11.
Волнительные мотивы берберов

Тот призрачный аромат в действительности был хорошо известен обеим девушкам. Еще бы! Его источало не что иное, как абрикосовые конвертики, чрезвычайно популярные в «Карлсоне».

На следующий день Лара как завороженная застыла в бистро перед барной стойкой. В самом ее центре в большой плетеной корзине благоухала румяная выпечка, внезапно ставшая для Лары инфернальной.

И вновь по коже бежали тревожные мурашки дежавю.

— Чего раздумываешь? Хватай да ешь! Свеженькие, горяченькие, с пылу с жару! — с сердитой почему-то миной расхваливала щекастая официантка в канареечно-желтом фартуке.

Выглядели слоечки впрямь свежо и аппетитно. Цена завышена несильно — восемь с половиной рублей за штуку. Но Лара отшатнулась от них как от огня.

— Нет, не надо. Я буду только черный кофе. Эспрессо, пожалуйста.

— Ой, держите меня, на сороковом размере еще и во всем себе отказывать! — всплеснула руками толстуха, на свой лад истолковав Ларин испуг. Стоявшая рядом с ней худосочная официантка Ирина, фыркнув, демонстративно хрумкнула абрикосовой слойкой. — Пожалуйста, ваш эспрессо.

— Спасибо. Вообще-то, у меня сорок второй…