Бесплатный фрагмент - Ветка можжевельника

О ЧЕМ ЭТА КНИГА?

Перед вами — сборник невыдуманных рассказов и историй. Написаны они в разное время, публиковались независимо друг от друга — в журналах, на моем канале в Яндекс Дзен, в других моих книгах. Мне захотелось собрать их под одной «крышей», когда я вдруг увидела в разных текстах нечто общее. Эти рассказы — словно разноцветные и разнокалиберные бусинки, которые нанизаны на общую нить.

Что это за нить, сказать сложно. Но, как мне кажется, рассказ «Ветка можжевельника» дает ключ к пониманию единой сквозной мысли. Поэтому и стоит он первым, а его заглавие я вынесла на обложку.

В «Ветке можжевельника» есть и любовь — настоящая, красивая, но по большому счету он не о любви. А в прямом смысле о ветке можжевельника — о том, как поиски этой душистой ветки, способной облегчить дыхание заболевшему любимому, помогли героине рассказа решить сложную нравственную проблему…

А знаете, как родился рассказ? Я преподавала курс «Основы журналистики» в молодежном лагере, где легко возникают влюбленности и, чуть что не ладится, девчонки или травиться собираются, или делают пакости «обманщику». На одном из занятий зашел у нас с ученицами откровенный разговор о таких делах, и я рассказала историю, свидетелем которой стала в туберкулезном санатории.

Девушка, назовем ее Наташей, встретила там и полюбила мужчину старше себя, очень больного, пережившего серьезную жизненную трагедию… Любовь оказалась взаимной, но вскоре Олег пришел к взвешенному решению прекратить встречи, потому что груз его проблем может и Наташе сломать жизнь…

Боль разлуки сначала показалась девушке непереносимой, возникла обида, но неожиданно она решила найти можжевельник, чтобы помочь простуженному Олегу вылечить насморк и… Поиски подарка в виде лечебной ветки позволили Наташе не только справиться со своими чувствами, но и перевести ситуацию на более высокий уровень человеческих отношений, где нет места «разборкам», «истерикам» и прочему, к чему так склонны девчонки.

Мои ученицы слушали все это с жадностью, потом спросили, почему я рассказ такой не напишу. Я ответила, что совершенно нет времени. На следующий день меня закрыли на ключ в той комнате лагеря, где я жила, и не выпустили, пока я не закончила писать, а занятие юные журналисты провели сами. Первый (и сначала очень слабый!) вариант рассказа мы читали ночью вслух — в лоджии, где умудрилась поместиться вся наша группа…

Девчонки слушали, затаив дыхание, потом признались, что до поисков ветки ни за что не додумались бы, а вот гордо «задрать нос» — это пожалуйста. Я им другой выход подсказала и увидела, что подсказка попала в точку.

Вот это и есть то главное, что объединяет рассказы сборника. Каждый из них содержит какую-то подсказку, попытку вывести жизненную ситуацию на уровень, достойный человека… Другими словами, и в остальных рассказах идут незримые поиски аналога Наташиной душистой ветки…

Я убеждена, что люди, хотя философы и называют их «замкнутые монады», почти всегда способны понять друг друга. А понимание — путь к прощению. И в итоге — к счастью.

Объединяет рассказы и то, что все они — подлинные. Я не умею сочинять, мне гораздо интереснее наблюдать, что на самом деле происходит в жизни, записывать сюжеты, которые рождаются в реальности. Считаю, что они более увлекательны, чем выдуманные! И всегда нас чему-то учат.

После «Ветки можжевельника» в сборнике идет небольшая подборка эпизодов моей более ранней книги «Как отчаянно хочется жить!». Я их дала вместе со старыми фотографиями — это одна из особенностей повести, созданной на основе воспоминаний. В ней много фото, сделанных в период с 1914 по 1962 годы…

Разделы сборника «Рассказы о главном», «Вспоминая Пушкина», «Сердце детства моего» комментировать не буду — надеюсь, что там все понятно без лишних слов и — близко многим людям. Скажу только еще об одной особенности, свойственной многим моим рассказам, — действие в них происходит достаточно давно, поэтому реалии тогдашней жизни стали для нынешних читателей историей! Кому-то известной, а кому-то нет.

Поясню на примере рассказа «Отчего ж так сладко это помнить?» Действие там разворачивается на новогоднем вечере в школе. Сейчас бы сказали — на школьной дискотеке. Но нет! На современную дискотеку то, что было, мало похоже. А герои рассказа покажутся нынешним старшеклассникам патологически робкими, зажатыми, готовыми страдать из-за пустяков… В чем вообще проблема-то?

И все же в отношении к жизни наших современников и людей минувшей эпохи можно найти много созвучного… Недаром некоторые из произведений, опубликованных в этом сборнике, собрали на Яндекс Дзен тысячи просмотров (рассказ «Отдайте ребенка!» — 25 тысяч), сотни лайков и десятки комментариев…

ВЕТКА МОЖЖЕВЕЛЬНИКА

«Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж,

Королева играла в башне замка Шопена,

И внимая Шопену, полюбил ее паж…»

Игорь Северянин

Это действительно было у моря, и пена ажурная была, и музыка. Но не Шопен, а Моцарт. И играла, конечно, не королева, да и вообще никто не играл — звучала магнитофонная запись.

Я только что приехала в тот южный санаторий, никого еще не знала, и вдруг вечером ко мне постучали. На пороге стоял черноглазый молодой человек — высокий и до странности худой. Я вспомнила: мы вместе днем ждали приема врача. Кто-то назвал тогда его имя — Олег. Я не думала, что он запомнит меня, а, тем более, что найдет мою комнату. Но он нашел.

— Не спишь? А хочешь, потанцуем? Потрясающая запись есть — Моцарт в джазовой обработке! Для танцев день неурочный, но я живу в санатории так давно, что завел себе ключ от зимнего сада…

Отказываться не было причины: в туберкулезных санаториях, хоть у меня и легкая форма, лечат долго, друзей все равно искать придется. Вечер вот только поздний… Но я решилась.

В зимнем саду было полутемно, вблизи — всего лишь за стеклянной стеной — шумело море, и живым серебром струилась по нему лунная дорожка. На пятачке среди кадок с пальмами танцевали три или четыре пары.

Когда мы вошли, я сразу поняла, что Олег у них лидер. Он по-хозяйски занялся аппаратурой, сменил запись. И зазвучал тот Моцарт, ради которого меня пригласили.

Это, может, и кощунство, но мы танцевали под Моцарта. Если мелодия была совсем уж трудной — сидели на банкетке под пальмой и просто слушали. Олег не отходил от меня, откровенно сказал:

— Я этот вечер специально организовал. Ты днем была такая растерянная и одинокая, и так непохожа на здешних курортниц, стреляющих глазками с самого приезда, что я решил утроить тебе маленький бал…

Бал в январе — на фоне зимнего моря, даже легкий снежок идет за окнами, но здесь тепло. И Моцарт звучит божественно. Душа раскрывается навстречу звукам. И навстречу мягкому свету карих глаз…

Никогда еще не было за мои двадцать лет, чтобы мужчина так долго, так ласково смотрел на меня. Я растерялась, слова не могла выговорить, только все больше погружалась в эту неожиданную, необъяснимую нежность.

И вдруг произошло что-то странное: окружающее исчезло, остались только две точки — его глаза, но сквозь них видна стала бесконечность… Это было так, как бывает ночью, если в облачном небе откроются два чистых окошка, через которые взгляд может улететь до самых далеких звезд…

«И внимая Шопену, полюбил ее паж…»

После импровизированной дискотеки в зимнем саду Олег стал приходить ко мне каждый вечер. Сначала мы гуляли в парке у моря, потом пили чай и без устали говорили. О чем? Темы проклевывались бурно, как трава под весенним солнышком.

В присутствии Олега я на каждой прогулке стала замечать много неизъяснимо прелестного — то прибрежный камень в зеленом парике из водорослей, расчесанных морем на пробор, то смешной молоденький кипарис с пахучими шишечками…

Мне не терпелось разделить с Олегом эти сказочные впечатления, и, удивляясь самой себе, я стала говорить так, будто поэму сочиняю. Олег понимал меня с полуслова и тоже охотно говорил, но больше о прочитанных им книгах.

Он любил читать, постоянно носил какой-нибудь томик с собой и утыкался в него при любой возможности, даже, к моему возмущению, за чаем. Однажды увидел у меня на тумбочке «Избранное» Евгения Богата, открыл наугад, стал читать вслух:

«У одного старого философа говорится, что человеческие существа — это замкнутые „монады“, любое общение между ними — чудо, потому что рушатся, казалось бы, непроницаемые стены. Когда же рождается особое общение: общение-понимание, то над обломками стен летают, ликуя, ангелы»…

Олег засмеялся: 
— Надо же, как любопытно! А он мудр, этот писатель. Глубоко берет… Ну-ка, что там еще?

Олег листал книгу, цитируя то одну, то другую мысль. Он увлекся, даже раскраснелся от удовольствия, пока не натолкнулся на такие слова:

«Если можно сохранить себя как целостную личность, сохранить духовно, ценой крушения „судьбы“, надо пойти на это крушение, как шли в войну летчики на таран, как сегодня шоферы в экстремальных ситуациях кидают машину на фонарный столб или ограду моста, чтобы сохранить жизнь оказавшемуся на дороге ребенку».

Олег замолчал и внезапно весь переменился. От его веселости не осталось и следа, он ушел в себя и даже, казалось, забыл о моем присутствии. Несколько минут смотрел перед собой, напряженно о чем-то думая. Потом стал листать книгу и вполголоса проговаривать малопонятные фразы:

— Богат уверяет, что достойная судьба и успех в жизни — совсем не одно и то же… А если не ребенок на дорогу, если душа твоя же тебе наперерез выскочила? Убить ее, чтобы не мешала комфортному жизнеустройству? Убить самое незащищенное в себе, чтобы огрубеть и уже без боли наслаждаться жизнью? Или спасти душу, но пойти на крушение удобной «судьбы»? Но можно ли спасти ее с таким грехом?

Наконец Олег поднял голову.

— Наташа, подари мне эту книгу, прошу тебя! Тут есть то, о чем я думаю и никак не могу понять, а Богат, он будто отвечает на мои вопросы. Мне вникнуть надо…

И я отдала ему свой любимый томик.

А потом наступил тот трудный вечер. Богат ли так повлиял на Олега или он и без этой книги пришел бы к неожиданному решению — я никогда не узнаю. Но только случилось вот что. Олег не стал пить чай, который я как всегда заранее приготовила. Он подошел к окну, сжал руками подоконник и застыл, прижавшись лбом к стеклу. Я видела только его напряженную спину и затылок с мальчишеским хохолком.

— Наташа, я пришел последний раз. Это не потому, что не люблю. Постарайся понять: ты для меня человек, а не только женщина. Я тебя единственную здесь воспринимаю как человека. Мне с тобой интересно, всерьез интересно. И если я дам любви окрепнуть, это будет такое…

Я на все пойду, я сломаю жизнь себе и Лиле! Ты знаешь, я женат. Там любви нет и не было: обычное кабацкое знакомство. Женился, потому что она ждала ребенка. Теперь растет сын. Ни Лиля, ни сын ни в чем не виноваты, я не хочу от них уходить, если только как гром не грянет такая любовь, ради которой…

Нет, лучше не надо! Ты обо мне ничего не знаешь, да я и не хотел падать в твоих глазах — если бы наши отношения продолжались. Но раз решил, что это последний вечер, я тебе все расскажу. Мне надо, понимаешь, надо, чтобы хоть кто-то это знал. А никто, кроме тебя, не поймет.

Это сейчас я на инвалидности, а когда-то служил в разведке. Да, не удивляйся! Ну, не Штирлиц, конечно, а все-таки… К моей миссии меня готовили с детства, меня и моего друга. Так надо, чтобы на дело шли двое близких людей — они не смогут предать. А я предал. Нет, если бы я провалился, и меня пытали, я бы ни за что не назвал Митю. Но я послал его выполнить задание, за которое лучше было бы взяться самому.

Формально был прав: старший идет в крайних случаях, а тут вроде бы ничто не предвещало беды. Но я-то эту беду предчувствовал и в глубине души струсил. Если бы все обошлось, я об этой вроде бы мимолетной трусости потом и не вспомнил, но Митя погиб — и у меня будто глаза открылись на самого себя. И знаешь, я себя до сих пор простить не могу!

Меня потому и поразили слова Богата, что я тоже сознательно пошел, как на таран, на крушение судьбы. Не мог даже и думать о том, чтобы как-то приспособиться к жизни, найти новую работу, друзей… Попал в психушку, заболел туберкулезом, лишился одного легкого. Не скажешь по мне, да? Что ж, я не подаю вида, внешне держусь, вот даже женился. По пьянке, правда, но пьянка меня поначалу спасала.

Сейчас уже не пью. Сейчас книги читаю. Мне все кажется: вот-вот пойму что-то главное, после чего жить станет легче, страшное уйдет. Тебя вот встретил и поверил, что смогу начать жизнь заново. Но если ты и поможешь, то дорогой ценой: возьмешь мою боль себе. Я этого не хочу! Это будет новое предательство. Свой крест я должен нести сам до конца…

Прости меня. И пойми, когда увидишь рядом Лену — ту блондинку с яркими губами, которая вчера с нами здоровалась в столовой. Мне жутко одиноко по ночам, мне нужна рядом женщина. Просто женщина — любовница, но не любимая. Любовь я себе позволить уже не могу: болит оставшееся легкое.

Олег много говорил в тот вечер. Пытался убедить меня в необходимости больше не встречаться, но я видела и другое: он ждал, что я найду слова, которые помогут ему хоть в чем-то оправдать себя… Снова и снова вспоминал Митю и рассказал, в конце концов, все подробности его гибели. Но мне было так трудно слушать, что я мало что запомнила.

Я воспринимала не слова, а выражение лица Олега — отчаянное, потерянное, я следила не за сюжетом, а за болью, которую он выливал. И очень хотела найти слова утешения. Но история была настолько неожиданной и лежала в такой далекой от меня сфере жизни, что я ничего не могла придумать. Только слушала и сопереживала. И не переставала любить его.

Человек, который способен на такую силу раскаяния, что внешнее благополучие теряет для него цену, — не упадет в моих глазах. Если наша душа бессмертна, то, наверное, иначе трудно спасти ее…

Когда Олег ушел, раздавленный воспоминаниями и уверенный, что чем дальше будет от меня, тем мне же лучше, я была почти в шоке. Чувствовала, что готова разделить с ним его ношу и даже больше — готова помогать ему искать дорогу к духовному выздоровлению, но делать несчастными его далеких жену и сына не хотела. Тогда, значит, надо согласиться с тем, что кончились наши разговоры и чаепития, кончилась любовь? Да, надо. Но больно!

«Это было у моря, где ажурная пена…»

Я бродила вдоль берега, а в голове почему-то все крутились строчки стихов Северянина. Хотя сегодня пену ажурной не назовешь. На море был шторм, оно стало почти черным, а густая ослепительно-белая пена клокотала среди гальки и валунов, словно ее, как яичный белок, неутомимо взбивали в огромном миксере… Вертикально вздымающиеся волны, фонтаны и водопады брызг, яркий контраст черной и белой красок — колдовская картина!

Я понимала, как все это необыкновенно, но только умом. Бесцельно бродила по пляжу, погружаясь в тоску. Чем ярче становились картины шторма, тем острее мне не хватало Олега. Какой поэзией дышало бы все сегодня, будь мы вдвоем! Но я осталась одна — и пропала полнота восприятия. Глаза мои видели, а душа — нет.

Вдруг я обнаружила, что на пляже есть кто-то еще. Под защитой заборчика на складном стуле сидела немолодая женщина. Она вязала — умиротворенно и как-то очень уютно. На голову набросила капюшон ветровки — дополнительную защиту от непогоды. Иногда спицы замирали в ее руках, и видно было, что она безмятежно и одновременно восторженно наблюдает шторм.

Незнакомка напоминала мне кошку, которая расположилась на солнце, сладко погрузилась во что-то, что только ей ведомо, и изредка открывает загадочные глаза.

В облике незнакомой женщины для меня тоже таилась загадка. Почему мне так больно одной, а ей так хорошо? У нее нет близкого человека? Или есть, но сейчас не нужен? Сейчас только она и море. Этого достаточно для счастья.

Почему я никогда не могла быть столь же самодостаточной? Я и раньше страдала, если одна видела что-то прекрасное, а сейчас страдания тем острее, чем ярче было счастье делить впечатления с любимым.

Чем-то он в эту минуту занят, о чем думает? Любуется ли штормом? А может быть, и для него мир поблек без меня? Нет, должно быть, все это не имеет значения, пока он не нашел ответ на свой самый главный вопрос. Интересно, что сказала бы ему эта женщина, которая кажется такой мудрой?

На следующий день к морю я не пошла: боялась новых неразделенных впечатлений. Но и в комнате не сиделось. Стала бродить по санаторию и несколько раз, будто случайно, прошла мимо комнаты Олега. Как же хочется заглянуть к нему хоть на минутку! Может, ничего страшного, если я просто поздороваюсь, может, не подумает, что навязываюсь?

Когда я в очередной раз хотела миновать заветную дверь, меня обогнал Витька, приятель Олега, видимо, ничего не знавший о нашем последнем разговоре.

— Наташа, стой! Куда это ты направляешься? Сегодня все дороги ведут в Рим! — и он широким жестом показал на дверь Олега. — Прошу, сударыня, почтите вниманием нашу скромную вечеринку!

Витька взял меня под руку и галантно ввел в комнату, где собралась почти вся наша компания. Оказалось, что Олег заболел, и ребята решили развлечь его. Работал знакомый магнитофон, кто-то умудрялся танцевать между кроватью и шкафом, кто-то курил, сидя на подоконнике.

Стол вынесли в лоджию, размером не уступавшую комнате, и Лена, как всегда броско накрашенная, грациозно порхала, расставляя там закуски и бутылки с вином.

Олег лежал на кровати, до подбородка закутанный одеялом. Со мной поздоровался приветливо, но так, будто я была одной из его многочисленных санаторских знакомых…

Из-за всей этой кутерьмы, которую устроили ребята, в комнате было тесно. Танцевать я не стала, и, чтобы дать место другим, мне пришлось отступить к самой кровати. Олег Олег дышал с трудом, в груди его что-то свистело и хрипело, как расстроенная гармошка.

— Глупо как-то свалился, — продираясь сквозь одышку, сказал он, — захотелось во время шторма поспать в лоджии, все никак не пойму, что мне уже не все дано. Мало что дано…

Вот и получил за дерзость: с легким стало хуже, да еще нос не дышит, банальный насморк мешает… Ладно, не смотри так: это еще не конец, жить буду, знаю, что выкарабкаться силы есть… Иди, потанцуй, с Витькой поболтай, он это любит…

— Нет, Олег, ни танцевать, ни трепаться я не могу. Я на минутку зашла. Может, тебе меду принести?

— Спасибо, мне всего уже натащили…

— А знаешь, как я себе насморк вылечила? Залезла в куст можжевельника и дышала, пока запах не заполнил меня до краев. Фитонциды можжевельника даже туберкулезную палочку убивают за 5 минут, а уж насморк-то… Попробуй!

— Интересный совет! — Олег знакомо прищурил запавшие от болезни глаза, ставшие мне такими родными, что комок к горлу подступил. — И как же, по-твоему, я это сделаю? Дыхания не хватает даже по комнате ходить…

— Да я и не думала советовать тебе выходить на улицу! Можжевельник можно принести сюда, здесь, в кровати, дышать будешь! Подожди, я быстро…

«Это было у моря…»

Я снова шла вдоль берега, повторяя заворожившие меня строчки. Шла и удивлялась себе. Почему сейчас я и одна воспринимаю все так же ярко, как и во время прогулок с Олегом? Душа вдруг сама научилась видеть разлитую вокруг поэзию. Я ищу можжевельник для любимого — и это меняет все. Почему?

Отдыхая от недавнего шторма, море кротко плескалось у берега, хлюпало, вздыхало, словно хотело что-то мне рассказать. Я видела его сквозь сетку медленно падающих снежинок, и это было удивительно! Море пахло так же, как и летом во время купания, а от снега веяло Новым годом, шубой, катанием на санках, и все это непостижимо смешивалось в сознании… На вечнозеленых деревьях и прибрежных камнях выросли снежные шапки…

Если постараться — можно вместе с ветками внести в комнату Олега запахи и снега, и моря. Если я смогу вобрать в себя все, что вижу вокруг, — значит, и он увидит. Мой можжевельник расскажет ему… Боль разлуки не прошла, но я сделала открытие: страдая, тоже можно быть по-своему счастливым. Надо только стать нужной любимому.

И вдруг я даже споткнулась о камень, так неожиданно пришла догадка: та женщина, вязавшая во время шторма, вовсе была не одна! Она ощущала себя наедине с Богом и понимала, что важнее всего постичь красоту Его творения Тогда получишь путеводную нить. Если так прекрасны море, у которого мы с Олегом встретились, и музыка Моцарта, под звуки которой полюбили друг друга — значит, это не принесет нам плохого.

Олег остался жить после гибели Мити — значит, Господь подразумевает, что ему будет дано постичь красоту мира сполна. У каждого бывают ситуации, когда боль застилает глаза, но надо, пусть с усилием, все равно открывать их. Это трудно, для этого надо уметь… Что? Уметь… ПРОЩАТЬ? Да, это Его заповедь.

Решившись на такой крутой разрыв, Олег поступил жестоко, как бы он ни оправдывал это моим же благом, и я ослепла от горя и, если честно, от обиды. А вот когда додумалась найти для любимого можжевельник, я уже, хотя и бессознательно, простила его. И тут же вновь обрела способность видеть. Значит… Олегу надо постараться простить самого себя? Вот что, наверное, сказала бы ему та женщина, которой дано быть наедине с Богом!

Но я этого не сумею, я сама пока еще не все понимаю, только чувствую… А может, не надо слов? Просто принесу ему душистые свежие ветки, и он поймет, какая сила в прощении!

…Рядом с санаторием можжевельника мало, и я облазила все дальние закоулки, пока нашла то, что нужно. Роскошный куст рос высоко, на вершине каменистого выступа, пришлось карабкаться вверх. Меня обсыпало снегом, за шиворотом стало мокро, но ветку я сорвала. Потом еще две — чтобы можно было по-настоящему окунуть в зелень нос.

Вернувшись в санаторий, я лишь на минуту забежала к себе, скинула пальто, а про шапочку забыла, так и побежала к Олегу — с охапкой пахучих веток в руках и в шапочке, на которой в свете электричества сверкали снежинки.

В комнате по-прежнему тусовался народ, орал магнитофон. Олег лежал, устало прикрыв глаза. На этот раз я вошла смело, нашла вазу, налила воды и поставила свой букет на тумбочку возле его кровати.

— Вот. Дыши глубже. Лечи насморк.

Вокруг все сразу как-то изменилось. Стало свежее и будто светлее, хотя помещение заполнили всего два новых запаха — можжевельника и молодого снега…

Олег ничего не ответил, только посмотрел, как прежде, прямо в глаза. Долго и растерянно. Потом зарылся лицом в букет, глубоко вдохнул. В этот момент Лена бросила кавалера, с которым танцевала, и подбежала к нам:

— Олег, ты обалдел? Ветки с улицы, холодные, ну-ка марш под одеяло!

Она попыталась отодвинуть вазу подальше, но, покачнувшись на тонких каблуках своих нарядных туфель, чуть не опрокинула ее. Олег рывком поднялся на подушках и склонился к веткам, заслоняя их руками. От Ленки, от чужих глаз, от смешков и шепота ребят…

Закрыв за собой дверь его шумной комнаты, я пошла к себе — в горькую тишину. Но в памяти остался его благодарный взгляд. Пусть теперь между нами встанут годы и километры, пусть! Памятью тоже можно жить.

…Ночь прошла без сна, только под утро удалось забыться. Разбудил стук в дверь. На пороге стоял Витька с подносом в руках.

— Ничё се! Ну и соня ты — завтрак проспала! Столовая-то давно закрыта. Хорошо, что Олегу сейчас в комнату еду носят, вот и выпросил он у буфетчицы добавочную порцию. Давай быстрее за стол, ешь! А потом к нему беги, он ждет.

Кутаясь в халатик, я протирала глаза. Не потому, что они еще не совсем открылись — появление Витьки и его слова сами по себе казались сном.

— Подожди… Тебя что, Олег прислал?

— Ну, ты даешь! Не заболела ли? Я же ясно все сказал!

Продолжая сомневаться в словах Виктора, который, поставив на стол поднос, умчался на процедуры, я стояла в растерянности. На самом деле Олег меня позвал? А если его приятель присочинил, уверенный, что у нас с Олегом все по-прежнему?

Мне тоже пора было на уколы, но до них ли? Решила все же пойти и узнать, в чем дело. Просто загляну для начала… А там — разберусь

…Приоткрыв дверь в комнату Олега, я его там не увидела. Хотела было уйти, но потом разглядела, что он перебрался на лоджию и устроился в кресле. На скрип двери встрепенулся.

— Наташа? Иди сюда, смотри: мне лучше. И вправду твой можжевельник — лечебный. Ветки всю ночь стояли почти возле носа. И он теперь — дышит!

— Может, еще принести? Пусть букет побольше будет.

— А весь куст ты притащить не хочешь?

— Хочу. Но земля замерзла, уже не выкопать… А то бы в кадке с землей жил, как пальмы в зимнем саду. Лечил бы тебя постоянно.

— Я теперь и сам справлюсь. Организм толчок получил, стимул, чтобы бороться…

— Стимул? Это хорошо. Но и от можжевельника не отказывайся. Придет весна, я куст попробую все же выкопать…

Олег взял мою руку, прижал к своей щеке и тихо спросил::

— Сил-то у тебя хватит?

НА СЕВЕРЕ ДАЛЬНЕМ…

(ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ)