Бесплатный фрагмент - Верочкино счастье

Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, в котором он — бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему: к дереву, к небу, к человеку, к собаке, к милой, кроткой, прекрасной земле, ах, особенно к земле с ее блаженным материнством, с ее утрами и ночами, с ее прекрасными ежедневными чудесами.

А. Куприн

Нас мало — юных, окрыленных,

не задохнувшихся в пыли,

еще простых, еще влюбленных,

в улыбку детскую земли.

В. Набоков

Глава 1

Своих одноклассников она не видела очень давно. Некоторых даже не захотела бы, наверное, встретить в своей взрослой жизни. С большинством давно потеряла связь: росли листиками одного дерева, вскармливались и питались вместе, и разлетелись по разным уголкам земли. Только небольшому количеству, самым близким и преданным, удалось продержаться в друзьях четверть века, но и эта дружба была странной. Тоненькая нить, соединяющая бывших одноклассников, разбросанных по городам и весям, поддерживалась старыми и недавно возникшими в стране праздниками. Короткие звонки от дней рождения до Нового года. «Дружба по обстоятельствам», — так с некоторым неприятием, граничащим с осуждением, говорил ее бывший муж, никогда не разделявший щенячьего восторга, который неизбежно возникал при редких встречах друзей детства. И почему она опять о нем вспомнила? Дала же себе слово…

Усталость так незаметно подкрадывалась к концу рабочего дня, что она часто не могла себя заставить не только поддержать разговор ни о чем с теми, кого не видела вечность, но и просто сходить с подружками в ближайшую кофейню. Сын сердился: «Ну к чему ты берешь на себя столько работы? В этом давно нет необходимости! Я уже зарабатываю — не бойся, мы не умрем с голоду!». Как было объяснить ему, так быстро повзрослевшему сыну, только начинающему жить, что работа и была сейчас для нее жизнью. Этим она заполняла образовавшуюся пустоту, образовавшуюся после того, как он перестал в ней нуждаться. Загружая себя физически, невероятно выматывая в течение рабочего дня, она хорошо спала, без тревожных мыслей и страха одиночества. К утру она, конечно, всегда хорошела и молодела. С радостью просыпалась пораньше, чтобы успеть на пробежку и после не спеша выпить чашку свежесваренного кофе. Вечерами могла войти домой с пакетами из супермаркета, сесть на ближайший стул и просидеть так более получаса — в верхней одежде и обуви, от которой устали ноги. Сидела и в оцепенении смотрела вокруг — уставшая от жизни, немолодая женщина. Рассматривая себя в зеркало, вечером свой утренний подъем считала легкомыслием, выдумкой и глупостью. Вот и прошел еще один день, мало чем отличающийся от многих других…

Если сын являлся не поздно, она суетилась на кухне, стремясь накормить его чем-то вкусным, но если приходило сообщение «меня не жди, буду поздно», то ограничивалась горячим бутербродом, кофе и фруктами.

Сегодняшняя жизнь не казалась ей наполненной. Не было рядом единомышленников, не было той среды, что могла бы ее питать. Работа, ставшая привычной, не приносила удовлетворения, которое можно было бы ожидать — только материальное вознаграждение. Сын вырос и уже не нуждался в ней так, как было в детстве, когда он не мог ступить без нее ни шагу. Преувеличенная скромность, природная деликатность и стыдливость души мешали ей всегда, а ледяной ветер одиночества сейчас она ощущала еще сильнее, чем в ее беспокойные молодые годы. Благодаря короткой беседе с человеком, говорящим с ней на одном языке, она чувствовала, что жизнь становится вдохновенней, но таких встреч в повседневной жизни банковского служащего было очень мало. И она мучительно гасла от всей этой повседневной рутины, не имея возможности отразить, выплеснуть все волнения своей тонкой творческой души.

В минуты вечерней усталости не было никаких сил говорить с малознакомыми людьми — за четверть века и у нее, и у них изменилось многое — о сыне, которого они не знают, о работе, которую она не любила или о сегодняшней малоинтересной жизни. Притворяться радостной и беззаботно-счастливой не представлялось ей возможным. Говорить о собственном одиночестве она никогда бы себе не позволила. Стараясь, как всегда, быть вежливой и деликатной, Верочка избегала длинных телефонных разговоров, потому что они требовали усилий. Взамен она получала только опустошение и усталость, а также сожаление о глупо проведенном вечере.

Единственная тема, которая их связывала — детские воспоминания — к счастью, была неисчерпаемой. Удивительное дело! Благодаря тому, что одни помнили одно, а другие — совершенно другое, та, ушедшая в историю жизнь, не бледнела и не выцветала, как первые цветные фотографии, снятые в восьмидесятые на пленку «Кодак», а наполнялись новыми красками, освещая то один, то другой конец картинки яркими всполохами.

Веселая и неунывающая Маринка, сейчас живущая в тысяче километров от Верочки и воспитывающая двух дочерей, помнила все и бесконечно донимала вопросами:

— Нет, постой! Разве ты не помнишь, как мальчишки из нашего класса чуть не устроили пожар в кабинете химии? Нет?!? А где же ты была в это время?.. Ну как же! Это была такая интересная история — вся школа гремела! Ты, наверное, рисовала в своей художке или играла в музыкальной школе на очередном конкурсе! — тут Маринка начинала хохотать и так заразительно, что Верочка думала, что они только вчера сидели за одной партой и Маринка просила помочь ей со вторым вариантом контрольной работы.

— Слушай! Сашка с Олегом дежурили в кабинете химии: убрали, подмели, вытерли доску и натерли пол мастикой. Все чин чином, как положено. Обычно мальчишки всегда хотели дежурить в паре с девчонками, ну чтобы те убирали, а они смотрели в окно и над ними, дурочками, подшучивали. Но в этот раз не повезло: пришлось делать все самим. Закончив, собрались было уходить, как вдруг обнаружили, что дверь-то закрыта! Ирина Ивановна ушла на совещание и закрыла их, чтобы не сбежали, ей нужно было перенести что-то в лабораторию. Мальчишки расстроились и решили покурить, сидя на подоконнике. Тряпка с мастикой загорелась от упавшего пепла или от спички — этого никто так и не узнал. Они, идиоты, стали ею размахивать, топтать ногами, чтобы потушить — та разгорелась еще сильнее. Пока они затаптывали ее ногами и заливали водой, опрокинув вазу с цветами, пока открывали настежь окна, в кабинет с криком влетела химичка и устроила им веселую жизнь. На следующий день вызвали их родителей, грозили исключением. В кабинете было столько всего! Могли запросто спалить школу!

— Нет, не помню… Может быть, я болела? — с надеждой спросила Вера.

— Ну ты даешь, мать! А Наташку, которая с Димкой встречалась, хоть помнишь? Это началось в классе девятом или в восьмом, а потом они сразу после школы поженились. У нее еще эпилепсия была — да? Ну, слава Богу, хоть это помнишь!.. Она пришла к нам в пятом классе, и, когда это произошло на уроке в первый раз, все просто остолбенели. Потом уже понимали, что нужно делать в таких случаях, но в первый раз — ужас что было! А она так смутилась, бедняжка! Не могла же она контролировать свои действия в такой момент. Боялась, не задралась ли юбка, не увидели ли все заштопанные колготки, хотя все мы в то время в таких ходили. Это сейчас мои девчонки убивают по две пары в неделю — и ничего, мама купит новые! Откуда им знать, где берутся деньги?.. Так вот, говорят, у нашей Наташки после замужества и рождения детей приступы почти прекратились. Вишь, как бывает!..

Эту парочку забыть было невозможно. В то самое время, когда романтичная Верочка зачитывалась романами Ал. Дюма и, прячась под кроватью, мечтала о настоящих чувствах, которые ее захватят и спасут от действительности, ничем не привлекательная Наташка купалась в первой любви. Маленькая, похожая на цыпленка, курносая и веснушчатая Наташка не отличалась от других девчонок совершенно ничем. Рыжеватые волосенки едва доходили до плеч, школьная форма всегда выглядела чуть более небрежно, чем у всех остальных. Белые воротнички и манжеты не пришивались вовсе, юбочка казалась коротковатой, но совсем не так, как у дылды Лариски — там все выглядело дерзко, зовуще и привлекательно. Наташкина форма вызывала лишь сочувствие. Как говорила Верочкина мама, все смотрится по-сиротски: «Ну посмотри, как эта девочка выглядит! Будто из детского дома!». Причем, мама могла так сказать и о модной одежде, но просто выходящей за грань ее понимания. Короткие брюки или рукава — «выглядит как подстреленный», короткая стрижка — «будто после тифа». Язычок у Надежды Ивановны всегда был острым, даже тогда, когда этого совершенно не требовалось. Так вот, все эти нелестные эпитеты идеально подходили к бедной Наташке, а уже когда обнаружился ее недуг, все стали относиться к ней не только с жалостью, но и подчеркнуто-осторожно, как к хрустальной вазе, боясь последствий и не зная, чем может быть вызван очередной припадок. Да и откуда им было это знать, если сама Наташа этого ни предчувствовать, ни контролировать не могла.

В Верочкиной памяти так и стоит ужасная картина. Одноклассница, только что сидевшая за соседней партой на уроке истории, вдруг падает на пол, судороги терзают ее хрупкое тело, голова бьется о деревянный пол, зрачков уже не видно, стучат зубы, а сквозь уголки рта бежит белая пена. К ней, расталкивая всех, мчится сквозь ряды Любовь Михайловна и несет с собой толи ложку, толи небольшую указку. Чтобы не прикусила язык, кажется… Грузная историчка действовала очень быстро и уверенно, положила под голову девочке чью-то куртку, чтобы не допустить запрокидывания головы. Она делала что-то еще, но стыдливая от природы Верочка отвернулась: она никогда не понимала любопытных ротозеев, толпящихся вокруг. Когда приступ закончился, Любовь Михайловна проследила, чтобы Наташа немного полежала в школьном медпункте и только потом отправила ее домой с надежным сопровождением. Тогда все ребята решили, что первый приступ произошел в правильном кабинете: Любовь Михайловна явно знала, как себя вести в подобных случаях. Возможно, такая беда была у кого-то из ее близких — спросить никто бы никогда не отважился.

Учителя почти не напрягали Наташу ответами у доски, чаще других в случае легких недомоганий отпускали домой и даже выделяли сопровождающих — кто же знает, что ее может ждать в пути?..

Как-то странно жили тогда Верочкины одноклассники! Были более самостоятельными что ли. Родители являлись в школу очень редко — с некоторыми учителя за десять лет учебы так и не познакомились лично. Жизнь была тяжелой: родители работали с раннего утра и до позднего вечера, радовались доставшейся колбасе, заслуженному в очередях мясу, дефицитным товарам, если их удавалось приобрести благодаря счастливому случаю или нужному знакомству. Все с боем, все не просто так. А дети с ключами на шее сами возвращались домой, слышали окрик соседской бабушки «смотри, не забудь суп подогреть!», «у тебя сегодня музыка» или «мать просила тебя мусор вынести и хлеба купить». Хватали холодную котлету, делали наспех уроки — и во двор. Главное — вернуться домой раньше, чем придут родители. Они открывают дверь — а ты, вот я какой! Уже давно дома, книгу читаю, и хлеб купил, и уроки сделал. Бабушка-соседка на своем липком от чая столе раскладывала запасные ключи, выписывала номера квартир и была лучшим на свете охранником. К ней на первый этаж можно было забежать запросто, если хотелось пить, и она протягивала эмалированную кружку с волком и зайцем из «Ну, погоди!», в которой плескалась самая вкусная в мире чистейшая водопроводная вода.

Совсем другое дело — когда рос Максим, Верочкин сын. Родители дружили между собой, помогали готовить школьные мероприятия, являлись с подарками и цветами от родительского комитета к классному руководителю. Верочка входила в число активных мам и никогда не отказывалась помочь. Дети ее коллег, что помоложе, сейчас и вовсе находятся под постоянным пристальным контролем. Родители сгруппировались в какие-то сообщества; пользуясь современными средствами связи, обсуждают в беседах домашние задания и будущие экзамены, делятся своими огорчениями и знают все о том, что происходит в школе.

В Верочкином детстве никто не знал родителей Наташи. Кажется, ее воспитывала одна мама, но даже она не прибегала встревоженная в школу, не просила больше внимания и снисхождения к своей особенной девочке. Только учителя, отправляя ученицу домой, спрашивали:

— Наташа, есть кто-нибудь дома?

— Нет, но у меня ключ, — на красной толстой нитке он висел, как у всех, на шее.

— Тогда иди домой, выпей сладкий чай и отдохни. Кто может проводить Наташу?

О, желающих всегда было много! Девочка жила в пяти минутах от школы, в недавно построенной девятиэтажке, одной из первых среди остальных невысоких пятиэтажных строений. За ее домом виднелся пустырь с будущим парком и небольшим искусственным озерцом, обсаженным молодыми деревцами. Озеро возникло непреднамеренно: в подвале нового дома скапливалась вода. Раз в несколько месяцев приезжала специальная машина, протягивала длиннющие шланги и водопадом неслась вода в открытое, специально приготовленное углубление. Были ли еще какие-нибудь дополнительные источники — Верочка не знала, ее в ту пору занимали совершенно иные вещи, но со временем озерцо увеличилось в размере, обзавелось даже мелкой рыбешкой, но никто и никогда там не плавал, это точно.

Так вот, желающих сопроводить Наташу домой всегда было хоть отбавляй! Это значило, что можно будет не возвращаться в школу вообще или прийти через пару уроков, сославшись на то, что шли медленно, а потом нужно было помочь Наташе дома: уложить ее или принести чай с печеньем. Кто же будет это проверять? Телефоны в ту пору водились не во всякой квартире. Таким чудесным предлогом не воспользоваться было просто грех, потому и с радостью пользовались, желающих было не счесть. Как правило, больную доверяли самым ответственным и рослым, которые в случае чего и поддержку окажут — Наташа была невесомым воробышком, особенно по сравнению с дылдой Лариской и спортсменкой Любой — и в школу обязательно вернутся. Молчаливому и крепкому Диме, живущему в той же девятиэтажке, поручали воробышка чаще остальных.

Не плохим и не хорошим парнем был этот Дима — о нем вообще мало что знали. Есть такие люди, которым и сказать, возможно, есть что, но они предпочитают больше наблюдать и молчать. Вся школьная жизнь, эта мышиная возня, его мало интересовала. Он занимался, кажется, баскетболом, часто ездил на соревнования, подолгу отсутствовал, а вернувшись, молча занимал свое место за последней партой у окна, поздоровавшись за руку с парнями. Девчачий мир его не волновал. Вывести Димку на разговор было нелегко; со временем все привыкли к его отлучкам и к тому, что он что-то постоянно рисует в большом коричневом блокноте. Как только кто-то устремлял глаз в его сторону, Дима поспешно закрывал свой таинственный блокнот. Прослыв нелюдимым чудаком, он жил вполне спокойно, получал свои скромные отметки и радовался тому, что его оставили в покое. Никто из девчонок будто не замечал ни его спортивных дарований, ни светлых волос, ни худощавого лица, ни сильного тела.

Как произошло это сближение — не знал никто, но в классе восьмом или девятом ребята стали парой. Маленький гадкий утенок стал ходить в сопровождении рослого спортсмена повсюду. Он носил ее портфель, усаживал ее в школьной столовой, сам выстаивал длинную очередь, приносил еду, помогал с домашним заданием. Он, к зависти всех девчонок класса, даже дожидался ее у школьного туалета! Если Наташа долго не выходила, он кричал: «Наташ, ты в порядке?». Никто не сомневался: если было бы нужно, он влетел бы к ней на помощь даже в женский туалет, закрыл бы глаза и видел бы перед собой только свою Наташку!

Она светилась от тихого счастья и ничего не отвечала на любопытные расспросы одноклассниц. Нет, в прекрасного лебедя она так и не превратилась, но стала нежной, спокойной и уверенной. Знала: если нужно, Дима всегда рядом. Он глядел на нее с обожанием. «И правда — что он там видит? — судачили девчонки. — Что в ней такого особенного?». Провожал к доске взглядом так, будто нес хрупкий сосуд. Облегченно вздыхал, когда она возвращалась на место. И ей, только ей, показывал свой загадочный коричневый блокнот с рисунками. Острые на язык девчонки, усевшись на физкультуре рядком, как-то постановили: «Он из тех, кто любит убогих. Нормальные ему неинтересны. А мы-то думали, он и говорить толком не может!». Да, и в правду, обнаружилось, что у парня удивительный по тембру голос. Обращаясь к Наташе, он говорил спокойно и мужественно и вместе с тем очень тепло. К удивлению всех, Дима проявлял свои чувства, не смущаясь, не боясь выглядеть смешным. Всячески оберегая своего воробышка, он сделал так, что через несколько месяцев и учителя, и одноклассники стали воспринимать их как единое целое. Апофеозом всеобщего признания было то, что классный руководитель, непреклонная Ирина Ивановна, вопреки всем ее теориям, разрешила ребятам сидеть вместе, рассудив, что им это только на пользу.

Особенно умиляли уроки физкультуры. Часто болея, Верочка имела освобождение от уроков, но должна была находиться в зале и могла наблюдать за тем, как Наташа, сидя на длинной скамье, подперев подбородок маленьким кулачком, с восхищением провожала взглядом Диму, бегущего за мячом, занимающегося гимнастикой, прыгающего в высоту. Русые волосы, слегка удлиненные по тогдашней моде, развевались от бега, футболка облегала широкие плечи, а тренировочные штаны демонстрировали длинные ноги. Загляденье! Было очевидно, что девушка видит только его, рослого и красивого.

Верочка не помнит ни смеха, ни обидных дразнилок, обычных в таких случаях. Все, даже мальчишки, приняли это сближение как нечто, само собой разумеющееся. Когда Дима был на соревнованиях, Наташа в школу почти не ходила, а если и являлась, то толку от нее не было никакого. Рассеянная, задумчивая, она допускала глупые ошибки или просто отказывалась идти к доске. «Я не готова», — с полным равнодушием заявляла девушка, даже не пытаясь решить задачу. Верочка в своих мечтаниях, спрятавшись под родительскую кровать с книгой, видела именно любовь — нежную, трепетную, заботливую, оберегающую. И много лет при упоминании о настоящей любви, в Верочкином воображении возникали эти двое, идущие по шумному школьному коридору, не замечающие никого вокруг. Они уплывали в далекое светлое будущее, не разжимая рук, не разбегаясь в сторону, обходя оживленную толпу школьников.

В ее девичьей памяти хранились и другие, более ценные воспоминания. О мальчике из класса постарше — его звали Гена. Ее подружки величали беднягу «крокодилом»: конечно, злую шутку тут сыграло лишь имя, а не внешнее сходство с другом Чебурашки. Нескладный, сутулый, слегка рыжеватый Гена, с лицом, густо усеянным веснушками, был отнюдь не героем ее романа, но Верочке он почему-то очень нравился, хотя они ни разу не перекинулись ни единым словом. Коленки слабели, в висках колотился пульс, когда он проходил мимо. В школьные годы небольшая разница в возрасте имела огромное значение: тех, кто помладше, часто презирали или просто не замечали. «Игнорили», — как сказали бы современные подростки. Виной всему была природная скромность и смущение, которые мешали Верочке проявить себя. Школьные дискотеки она не любила. Экскурсий в те годы организовывали мало, так что возможностей встретиться в непринужденной обстановке у них было мало, если не сказать, что они просто сводились к нулю.

Гена ее совсем не замечал. Дружил с мальчиками из своего класса, общался с девочками-активистками, входил в учебный совет школы. Идущую мимо Верочку не видел; о ее унизительной, безответной любви ничего не знал. Если он по делам заходил к ним в класс — сделать объявление, пригласить на мероприятие или забрать журнал — она немела, теряла самообладание и думала, что все тридцать пар глаз смотрят только на нее. Когда Гена закончил школу, Верочке стало казаться, что она задыхается. Понимала, что коридоры школы опустели и нет надежды, что он все-таки ее увидит, заметит, случайно обратится к ней, проходя мимо. Потом, конечно же, излечилась, выжила и нашла себе другой объект обожания, который жил в ее подъезде двумя этажами выше. Сосед, на пару лет старше, был обычным разгильдяем и лоботрясом, после восьмого класса ушел в техникум, и Верочка видела его, лишь когда заходила за его младшей сестрой, приглашая девочку погулять. Он равнодушно бросал «привет» и уходил в свою комнату. Сценарий у Верочки был все тот же, одинаковый: все придумала сама, молча наблюдала за человеком, который даже не догадывался о ее чувствах. Уже обзаведясь семьей, она как-то услышала от его мамы: «Как жаль! А мы думали — будешь невестой нашему сыну, ты ему так нравилась!». Это признание грянуло как гром среди ясного безоблачного неба: значит, он все же обращал на нее внимание!..

Себя Верочка считала некрасивой. Невысокая, неприметная, крупный нос, полноватые губы, не мешало бы сбросить несколько килограмм — оттого и уроки физкультуры были для нее настоящей пыткой. Позаниматься в зале в белой майке и в глупых черных шортах на резиночке, надувающихся при беге, как паруса, было еще можно. Но выходить на улицу, идти сквозь обычную толпу людей, спешащих на работу, к озеру и уж тем более бежать два километра по пересеченной местности представлялось ей мучением! Потом, разглядывая свои немногочисленные школьные фотографии, она поняла, что непривлекательной и неприметной видела себя только она сама. Родители были заняты выживанием, своими собственными непростыми отношениями и вселить в нее уверенность было некому. Так и прожила Верочка любимицей учителей, тихой хорошисткой-отличницей все десять лет в школе, без настоящей любви и мужского внимания. Так ей, по крайней мере, казалось.

Еще она помнила скользкого и неприятного учителя химии, который пришел к ним в старших классах заменить ушедшую в декрет Ирину Ивановну. Тогда им виделось такое положение совершенно неприличным: взрослая женщина воспитывала сына-семиклассника и, на их взгляд, была уже безнадежно стара для второго ребенка. Бедный сын! Ему, наверное, очень стыдно за мать, решившуюся на беременность в столь преклонном возрасте. Сейчас, вспоминая об этом, Верочка смеется: по ее подсчетам, химичке было около тридцати пяти, меньше, чем ей сейчас, лет на десять. И сейчас она относится к своему возрасту совершенно иначе. Молодой себя не считает, но и до старости ей далеко. Современная жизнь внесла свои коррективы в вопрос о деторождении. Сейчас стало позволительно заводить первого ребенка и в сорок, не говоря уже о втором или третьем. Кто-то по старинке может назвать сорокалетнюю маму «старородящей», но большинство даже одобрит: состоялась, закончила учебу, сделала карьеру, имеет полное право.

Так вот, уход Ирины Ивановны обошелся им дорого. В девятом классе они потеряли любимого классного руководителя и навсегда лишились покоя, входя в кабинет химии. Невысокий лысоватый учитель лет сорока, с маленькими крысиными глазками и противными потными ладонями, проявляя особое внимание к старшеклассницам, любил наклоняться к их тетрадям. Прогуливаясь меж рядов ненароком касаться их рукой, пригласить на дополнительные занятия после шестого урока. В то время позволялось дописать контрольную или самостоятельную работу, спросить после уроков то, что не удалось понять в основное время. У химика такой привилегией пользовались только девочки. Он всегда усаживался рядом, ослабляя галстук, расстегивая неизменно серый пиджак, и пристально рассматривал ученицу, подвигаясь все ближе и ближе. Указывал на ошибки, ненароком хватал за руки, касался нежного девичьего колена. Девочки, как могли, избегали подобных дополнительных занятий, но, если нужно было исправить отметки, другой возможности не было. И тогда они ходили к нему стайками. По одиночке — никогда.

Однажды Верочка столкнулась с ним в совершенно пустой учительской. Ее послали за классным журналом в середине третьего урока. Честно обойдя несколько кабинетов и везде натыкаясь на отказ, она вошла в учительскую, в которую обычно заходила только по большой надобности. Первая комната, яркая и светлая, со столами, за которыми обычно проверяли тетради учителя, пустовала. На стенах висели портреты руководителей страны, поздравление с юбилеем какому-то педагогу из начальной школы и огромное расписание. Она прошла в следующий кабинет, где обычно сидела завуч, грозная и малоприятная особа. Верочка уже готовила объяснительную речь, но и там оказалось пусто. Шкафчик с ячейками для каждого журнала находился справа, у окна. Коричневый журнал девятого «Б», еще совсем новенький, стоял в своей ячейке и никого не трогал. Облегченно вздохнув, девушка посмотрела в окно, выходящее на школьный двор. В теплый осенний день пятиклашки, выстроившись парами, под строгим надзором физкультурника направлялись к озеру бежать стометровку. Верочка засмотрелась на пожелтевшие деревья, на светлое безоблачное небо, на пустующий двор и представила, как хорошо было бы вот так, без всяких причин, вдруг оказаться одной дома или сидеть на берегу моря с книгой в руках, зная, что все остальные учатся. Глубоко вздохнув и отвернувшись от окна, она столкнулась лицом к лицу с Альбертом Михайловичем. Сердце застучало от страха и неожиданности. Он смотрел на нее с улыбкой и со своим знаменитым прищуром, от которого тряслись коленки. Подойдя почти вплотную, он заставил ее отступить к окну на шаг назад, а потом и еще на два, пока она не коснулась спиной подоконника. Отступать больше было некуда. Одной рукой схватившись за шкаф, вторую положив на стол завуча, Альберт Михайлович молча и с наслаждением садиста рассматривал Верочку, прекрасно понимая, какой эффект его внезапное появление произвело на девочку. Он будто радовался ее беспомощности и наблюдал, как она будет вести себя дальше. Эти мгновения показались ей бесконечными, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в учительской внезапно не появилась завуч. Для Верочки она не просто вошла — она влетела, как супергерой, спешащий на помощь. Увидев всю картину, Светлана Петровна мгновенно оценила происходящее и строго спросила, обращаясь к Верочке:

— А ты что здесь делаешь?

— Я?.. Я искала наш журнал, — запинаясь, ответила девушка, боясь поверить своему счастью и одновременно чувствуя неловкость перед Светланой Петровной.

— Нашла?!? — Верочка убедилась в том, что на нее сердятся. Химик давно уже одернул обе руки и заложил их за спину.

— Да…

— Вот и иди! А вы, Альберт Михайлович, задержитесь на минуту.

Девушка вылетела из учительской, как чертик из табакерки. Сотни мыслей промелькнули в ее голове за тот длинный день. Она, держа в секрете даже от Маринки все то, что произошло в учительской, боялась, что об этом узнают одноклассники, что химик обозлится на нее и начнет мстить, что случившееся дойдет до мамы и что Светлана Петровна неправильно поймет то, что увидела. Ничего этого не произошло. История в учительской имела совершенно другой финал. Очевидно, этот эпизод, как упавшая карта, подтолкнул к разрушению целый карточный домик.

…Почему она сейчас об этом вспомнила? Ах, да! Вчера вечером говорили о встрече выпускников, намеченной на ближайшее время. Вот старые воспоминания и всколыхнулись. Хотя Верочка ничего и никому не обещала, все же задумалась: ехать или нет? Путь был неблизкий: собирались встретиться в Москве, а это значит нужно позаботиться о билетах, взять короткий отпуск на работе, поговорить с Татьяной. Впрочем, уже пора вставать, скоро прозвенит будильник, совершенно бесполезный в последнее время. Она приготовит завтрак, сын будет торопливо пить кофе, на ходу собирать свои документы, разбросанные по комнате. Верочка, первую половину дня совершенно свободная, после пробежки намеревалась заняться домашними делами. В банк идти нужно только к обеду.

Глава 2

День обещал быть сегодня ясным и солнечным. Сквозь оголенные стволы деревьев показался пылающий шар. Через несколько минут он стал ярко-желтым, золотистым и уверенно выкатился во всю ширь осеннего неба, разогнав серые тучки. Эта благодать с живой и чуткой утренней тишиной, полной запахов опадающей листвы, должна была продлиться несколько дней — так утверждали метеорологи. Верочка всякий раз жалела, что не может перенести всю эту осеннюю радость на бумагу. Старый фонтан в своих серых водах носил отражение оставшейся яркой листвы и солнечных лучей, уверенно пробиравшихся даже на самые тенистые аллеи парка. Верочка видела, как на придуманных ею полотнах по грубой льняной скатерти рассыпались яблоки. Рядом стояли пузатые кувшины для вина и белая ваза с букетом красно-желтой листвы. Рассеченные половинки яблока, оставленные кем-то на скамье и почерневшие за ночь, старинный вокзал, окрашенный в свежий желтый цвет, пустынная в столь ранний час площадь — все просилось на бумагу, но она давила эти мысли, заглушала их в себе, настраиваясь на планы нового дня. Прошлого не вернешь, в одну реку дважды не войдешь, да и поздно уже менять свою налаженную устоявшуюся жизнь.

Вчерашний разговор с Маринкой и детские воспоминания, однако, не отпускали… Альберта Михайловича боялись далеко не все. Была в их классе одна отчаянная девчонка, которой нравилось давать отпор скользкому и неприятному химику. У них с Лариской сложились какие-то особые отношения — этого наивная Верочка тогда не понимала и просто восхищалась ее смелостью. Та смотрела на Альберта Михайловича с вызовом, смело шла к доске и совсем не потому, что всегда была готова. К ее ошибкам химик относился терпимо, даже очень снисходительно: не слышал подсказок, не видел шпаргалок и вообще щедро одаривал Лариску хорошими отметками. И после одного случая больше не приглашал на дополнительные занятия в кабинет химии. Что тогда произошло между ними — не знал никто. Словоохотливая Лариска, которой всегда очень нравилось рассказывать о своих победах, на этот раз хранила молчание.

Она, высокая и красивая, с длинными русыми волосами, спускающимися непрерывным водопадом по всей спине, всегда была самой заметной в классе, но далеко не популярной. Лариска расцвела раньше всех, и ее красота, при всей внешней благопристойности, была какой-то вызывающей, влекущей и одновременно пугающей ровесников. Хотя как можно было быть вызывающей в условиях одинаковой школьной формы, когда любое, даже самое незначительное отступление от нормы, каралось выговорами и замечаниями в дневнике? Юбочка всегда чуть короче, чем следовало; высокие стройные ноги (колготки она не носила до самых холодов, предпочитая плотные гольфы или модные в те времена гетры); поблескивающие губы, чуть выбивающиеся из конского хвоста непослушные длинные пряди — и ее красота уже кричала, звала, вопила во весь голос.

Девушка сидела на уроке, задумчиво глядя в окно и наматывая русые волосы на длинный указательный палец правой руки. Потом, думая о чем-то своем, она рвала запутавшуюся прядь и начинала накручивать следующую. Длинные ноги не помещались за партой и как-то незаметно для хозяйки перемещались в проход. Юбка становилась при этом все короче. Мальчишки, забыв о том, что в классе идет урок, наблюдали за другим представлением, проглатывая слюну. Круглое личико украшали две ямочки, щеки заливались румянцем, но не от смущения — такого слова в лексиконе Лариски не водилось! Его она даже не знала! Она краснела, вспоминая что-то свое, очень приятное и волнительное. Всем своим видом, даже ничего не говоря, она показывала, что много старше и опытнее, чем все остальные девчонки в классе, наивные и трусливые, крепко держащиеся за мамин подол. Между всеми Верочкиными одноклассницами и Лариской лежала огромная непреодолимая пропасть.

Учеба ее не интересовала давно. Четверка редкой гостьей красовалась в ее дневнике. По химии, конечно, по рисованию и по физкультуре. Ей не нужно было даже прилагать какие-либо усилия: она легко брала нужную высоту, будто перешагивая через планку. Она взмывала над «козлом» и брусьями, легко опережала всех в беге. А что ей нужно было делать? Только переставлять длинные ноги — и вот она уже первая, если, конечно, Лариске было не лень. От всяких спортивных кружков она отказалась сразу, несмотря на все уговоры учителя физкультуры и приходящих в школу тренеров. До восьмого класса ситуация с оценками была немного лучше, но в девятый класс после каникул дылда Лариска пришла совершенно новой, взрослой и изменившейся. Ее не портили даже красные прыщики, заметные на ее прозрачной белой коже. Другой девчонке они принесли бы столько бед и переживаний, привели бы к серьезным комплексам, вселили бы обычную для всех подростков мысль о собственном безобразии, но только не ей. Лариске удавалось не замечать всех этих покраснений, а все потому, что она уже знала, что красива. Уже была уверена в своей неотразимости. Уже имела возможность убедиться в том, что имеет особую власть над мужчинами.

Она могла отчаянно доказывать (и кому — завучу, от одного вида которой Верочка чувствовала себя виноватой во всем!), что пользуется только гигиенической помадой, что глаза не подкрашивает, а домашнее задание, честное слово, забыла дома. Как-то на уроке русского языка, возмутившись регулярными пропусками и отсутствию тетради, Таисия Александровна послала ее домой за тетрадью, но в результате смутьянка так и не вернулась в школу. На следующий день как-то лениво, не особо стараясь, она сочинила историю о потерянном ключе. Наивная Верочка так и видела, как длинноногая Лариска в своей короткой юбчонке ищет ключи в траве у дома. Наверное, никто, кроме нее, в эту сказку не поверил.

Мальчишки, не отрывая от Ларисы глаз, все же ее не любили. Всегда старались посмеяться над ее самоуверенностью и выставить в глупом положении. Любимым розыгрышем был окрик в полупустом школьном коридоре или на улице:

— Эй, красавица! Сколько времени?

— Эй, девушка! Вы что-то уронили!

— Красавица, у тебя на юбке белое пятно!

И когда довольная Лариска поворачивалась, еще раз убежденная в своей неотразимости, и готова была улыбнуться, раздавался оглушительный смех:

— А кто сказал, что красавица — это ты? Ты же Лариска-крыска!

Девушка злилась, спешила догнать обидчиков и надавать им тумаков, но они, предварительно договорившись, рассыпались в разные стороны. Проходила неделя-другая, утихали страсти, и они изобретали новый способ посмеяться над той, кто их презирала. Мальчишки понимали, что для нее они еще слишком малы, и дело не в том, что эта дылда была выше всех в классе. Она уже находилась в том мире, где им так хотелось побывать, ну хотя бы заглянуть, о нем они грезили ночами, но их время еще не пришло. И они это знали. Кто-то другой, старше и опытнее, сопровождал ее в этом пути, рассказывал обо всех препятствиях и приключениях, и мальчишки мстили недоступной девушке издевками и глупыми розыгрышами. Кто-то даже распространял грязные истории, рассказывал о тайных похождениях Лариски, надеясь, что, опустив таким образом девушку, они смогут встать с ней рядом и даже показать свое превосходство. Верочка, ясное дело, ничему подобному никогда не верила.

В девятом классе Лариса стала часто пропускать школу, объясняя это своим нездоровьем. Посланные к ней домой одноклассники возвращались ни с чем. Домашние телефоны в новом спальном районе были еще не у всех, и не было никакой другой возможности дотянуться до ее родителей и узнать правду. Папа, военный, часто отсутствовал. Мама работала, как и все другие мамы в то время, с утра и до позднего вечера. Старший брат уже учился в военном училище, так что здоровая или больная девятиклассница распоряжалась своей свободой так, как хотела.

Больше всего Верочку и Марину удивляло то, что Лариса всегда возвращалась в школу с медицинской справкой, объясняющей ее отсутствие острым респираторным заболеванием или другими, вполне обычными недомоганиями. Но почему так часто? При этом пышущая здоровьем девушка больной не казалась. В семье Верочки все решалось очень просто: нет высокой температуры — иди в школу! Кашель, больное горло в счет не шли. Врача вызывали в очень редких случаях. В больнице Верочка лежала только один раз — с желтухой, и вместе с ней там лежала огромная «История искусств», кожаный зеленый ежедневник, где десятиклассница делала важные заметки. Может быть, хрупкая и маленькая Верочка чего-то не знала о тяжелом недуге своей одноклассницы?

В те времена в доме у Верочки было неспокойно, поэтому она старалась не докучать родителям своими вопросами. А они, конечно, возникали, и не только относительно школьной жизни. Девочка взрослела, а родители часто ссорились. Мама жаловалась на отсутствие денег и поддержки отца. Он искренне не понимал, чего ей не достает на самом деле. Именно эта причина, материальная зависимость, заставляла маму сохранять брак — так, по крайней мере, она объясняла подружкам, но дочка этому не верила. «Одна я ни за что бы не смогла поднять дочь!». Еще мама обвиняла дедушку в том, что он недостаточно ей помогает: «Много ли ему надо? Пенсия хорошая, а он все тратит на Веркины глупости!». Тихая дочка никогда не доставляла родителям хлопот, внимания к себе не требовала — скорее росла странной и замкнутой. Пряталась в укромные уголки и читала свои книги про искусство, радуясь, когда дедушка забирал ее к себе на выходные. Вот тогда-то она оживлялась! Просить дважды было не надо: она быстро собирала вещи, тащила свои альбомы с красками и ждала на балконе дедушку.

Когда пришло ее женское время, мама показала, где хранятся специальные салфетки и тряпочки, которые нужно стирать каждый месяц и посоветовала записывать даты в специальном дневнике. На этом просвещение закончилось. Хорошо, что к тому времени Верочка прочла книгу про нелегкую жизнь одной девочки из глухой деревушки. Та, впервые увидев пятна крови, решила, что тяжело заболела и скоро умрет. Долго мучилась и хранила все в тайне, пока отец (матери у героини не было) не объяснил: это, напротив, свидетельствует о том, что она выросла и превратилась в девушку и скоро зацветет новым, пока непонятным ей образом. Верочка была уже готова, когда пришло ее время. Мама ей так и ничего не объяснила: подружки и журнал «Здоровье» помогли больше. Девушка очень стыдилась новых обстоятельств, считая это постыдным и грязным.

Девчонки вроде Лариски смело усаживались на скамью в физкультурном зале и объявляли учителю, что сегодня заниматься не будут «по уважительной причине». Мужчина верил кодовым словам и не задавал лишних вопросов. Так было до прихода новой учительницы. Мальчиков она с радостью отдала коллеге, а девочки достались ей. Она завела специальную тетрадь, в которой фиксировала все «красные даты» старшеклассниц, зорко следя за тем, чтобы они не наступали два раза в месяц. Когда Лариска, слегка одернув юбку, очередной раз бесстыдно плюхнулась на скамью, вытянув длинные ноги, Марина Федоровна быстро привела ее в чувство. Доказательство лжи она нашла в своем объективном календаре и отправила Лариску в раздевалку. Девушка фыркнула и удалилась, будто бы переодеваться, но на урок она больше не вернулась. Ни крики злобной физкультурницы, ни замечания в дневнике, ни угрозы не могли напугать Лариску. «Родителей — в школу», — кричали в бешенстве Ирина Ивановна, Светлана Петровна, Марина Федоровна. В ответ смутьянка пожимала плечами и спокойно отвечала: «Вызывайте, только мама не придет. Она работает».

Тайна медицинских справок была раскрыта гораздо позже, в самом конце десятого класса, когда терять уже было нечего. Лариска поведала свой секрет одной девчонке. Та, понятное дело, по строгому секрету — своей лучшей подруге, которая и разнесла новость по всему классу. Девочки вроде Веры, в силу своей правильности и наивности, узнали об этом в самую последнюю очередь. Новость поразила Верочку абсолютно, заставила смотреть на одноклассницу с еще большим удивлением. Для себя она не могла допустить этого даже в мыслях, а Лариска стала для нее еще более отчаянной и дерзкой.

В начале девятого класса уже новая и изменившаяся Лара заболела по правде. Ничего на первый взгляд серьезного: три дня болел живот и тошнило. Мама, испробовав все знакомые ей средства, отправила дочку в поликлинику. Сопроводить ее она не могла — смена на заводе есть смена, дело серьезное, отпроситься никак нельзя. Девочка, проехав на автобусе три остановки, оказалась в регистратуре городской поликлиники. Осмотр педиатра ничего не дал, и ее отправили на консультацию к хирургу. От страха боль уже почти прошла, но старая и опытная медсестра усадила ее у двери кабинета и строго приказала дожидаться доктора. «Он скоро будет. Он обязательно должен тебя осмотреть: вдруг аппендицит или еще что похуже!» — убеждала старушка. Лара от таких слов испугалась еще больше и собралась было бежать, как вдруг увидела идущего по коридору врача, молодого черноволосого красавца. По словам больной, она поняла сразу: это идет именно ее врач. Уж не знала как — но поняла это в первую минуту. Поднявшись со стула, длинноногая девчонка с русыми волосами, спускавшимися до самой талии, оказалась почти одного роста с молодым хирургом. Находясь в том возрасте, когда еще ничто не может испортить красоты: ни старая выцветшая водолазка, ни перешитая мамой юбка, ни бессонная ночь — Лариска просто ошарашила врача своей девичьей красотой. Светло-серые глаза, нежная прозрачная кожа, длинные волосы, трогательные ямочки на щеках — все вмиг поразило молодого мужчину, и он позабыл и про клятву Гиппократа, и про то, что девушке едва исполнилось шестнадцать. Улыбнувшись, она продемонстрировала две ямочки на розовых щечках и ряд ровных белых зубов, потом облизала потрескавшиеся губы (за последние дни ей было не до гигиенической помады) и вошла в кабинет. Закрыв за собой дверь и скомандовав снять водолазку и слегка спустить юбку, доктор уложил больную и приступил к тщательному осмотру, не упуская ни один миллиметр ее юного тела. Вернее, полтела. Воспитанный на Кавказе, молодой врач знал приличия, и если больная жалуется на боль в животе, тошноту и жидкий стул, ниже опускаться не имело смысла. Тем более тогда, когда он не знал пределы допустимого. Тем более что там начинались полномочия уже совершенно другого специалиста.

Аппендицит у Лариски, к счастью, так и не обнаружили. Через пару дней после строгой диеты и надлежащего лечения все пошло на лад, но она все же посетила красивого хирурга еще раз, забрав справку для школы. Конечно, осмотр состоялся еще раз: надо же было убедиться, что девочка абсолютно здорова! С тех пор и началась их дружба, приятная и взаимовыгодная. Руслан Асланович был Лариске всегда рад. Крепко закрывал дверь, мыл для порядка руки, поправлял и без того безупречный халат и после небольшого осмотра (простукивания грудной клетки пальцами одной руки через пальцы другой и т. д. и т.п.), выслушав жалобы больной, всегда выписывал ей освобождение от школы на несколько дней. Специально для этих визитов он приобрел фонендоскоп, который хранил в нижнем ящике стола, и бланки с печатью педиатра. Не мог же хирург в самом деле подписывать своим именем справки о перенесенном остром респираторном заболевании!..

Лариска, прекрасно понимая, что испытывает при этом молодой и неженатый доктор, без стыда наведывалась к нему почти ежемесячно. Жаловалась на боль в груди и сильный кашель, обнажала грудь, вываливала смелые побеги на волю и исподтишка наблюдала, как Руслан Асланович дрожащими руками прослушивает больную, сжимает ее грудь, просит вздохнуть поглубже, покашлять, перестать и покашлять вновь. Лицо молодого хирурга наливалось краской, белый халат оттопыривался, и непослушный орган рвался на свободу. Он давал о себе знать намного громче, чем при осмотре зрелых пациенток, но куда же деться от необузданного темперамента? Такой удачи упустить он не мог! Лариска с интересом смотрела на двигающийся бугорок, не опуская глаз и не краснея, потом смело разглядывала лицо врача и явно получала удовольствие. Прежде чем отойти к своему столу, он еще раз осматривал все Ларискино бесстыдное хозяйство, молочно-белое, с синими прожилками и темными сосками, дрожащей рукой убирал с груди длинную прядь волос, выслушивал сердце и потом, уже после ее ухода, сам справлялся с накопившимся беспокойством.

Бойкая Лариска наблюдала за представлением с улыбкой. Будучи осведомленной о подобных вещах гораздо лучше, чем все ее одноклассницы, она прекрасно понимала: доктор не верит в ее недомогания и получает от ее визитов совершенно другие удовольствия. Ну и что ж? А она получает то, что нужно ей — освобождение от ненавистной школы и осознание того, какую огромную, неограниченную власть над мужчинами она имеет. Не только над этими глупыми желторотыми одноклассниками, которые только и мечтают заглянуть ей под юбку, а над взрослыми, опытными образованными мужчинами в белом халате, в галстуке и с таким необыкновенным одеколоном.

Насколько далеко продвинулись за два года эти двое — не знал никто, но игра, несомненно, увлекала обоих.

Глава 3

И сейчас, и уж тем более тогда, Верочка от таких разговоров пряталась. Как в детстве, под родительской кроватью. От всего, что ее смущало, казалось неприличным; она не только говорить — даже думать не могла себе позволить.

Поединок с химиком Лариска все-таки выиграла. И даже дважды. Однажды, когда сказала или сделала что-то такое, после чего Альберт Михайлович перестал вызывать ее к доске, приглашать на дополнительные занятия и, вообще, будто остерегался иметь с ней дело. Делая вид, что ее в классе нет, учитель ставил своей ученице неизменную четверку и почти не поднимал с места. Лариска смотрела на химика победоносно, демонстративно ничего не делала, будто хвалилась: вот он, какой послушный, у меня в руках! Это не могло пройти незамеченным: девчонки хотели узнать, что же произошло на самом деле, мальчишки заваливали Ларису злыми шутками.

Вторая победа была одержана тогда, когда смелая Лариска первая рассказала в кабинете директора о повышенном внимании Альберта Михайловича к девочкам. Остальные, хотя их пригласили именно по этому вопросу, от неудобства ерзали на стульях и не решались начать разговор на эту щекотливую тему, опасаясь последствий. Лара вызвалась первой, а уж потом все пошло как по маслу. Одна за другой старшеклассницы стали рассказывать, как оно было на самом деле.

После того разговора в кабинете директора Альберт Михайлович как-то сник: костюм сидел на нем небрежно, галстук висел ненужным шнурком, он прекратил обращать внимание на старшеклассниц и старался быть как можно более незаметным. Скандала удалось избежать, как и бурных открытых разбирательств — вероятно, это было в интересах самой администрации и уж, конечно, в его собственных интересах. А в конце учебного года химик написал заявление об уходе по собственному желанию. В десятом классе у них появилась новая учительница по химии, полусонная пенсионерка Алевтина Васильевна. Ребята понимали, что любимая Ирина Ивановна вернется из декрета только тогда, когда они закончат школу. Они дружной толпой навещали ее по праздникам, приглашали на школьные концерты и, конечно, на выпускной. Им так ее не хватало, а уж с химией после ее ухода была просто череда неудач.

Ларису Верочка не видела много лет и ничего не знала о ее настоящей жизни. В институте на третьем курсе она столкнулась с одним студентом старше ее года на два. Красивый и избалованный женским вниманием парень был на виду у всех. Его родители работали где-то на Среднем Востоке и баловали единственного сына хорошей одеждой. Никогда и ни в чем он не знал отказа. Верочка входила в студенческий совет, а Сергей был ведущим на всех мероприятиях. Как-то готовясь к очередному концерту (Верочка ни петь, ни танцевать не умела, зато писала сценарии, украшала сцену, аккомпанировала на фортепиано), они разговорились. Сергей смотрел на Веру абсолютно равнодушно, как на боевого товарища. Ему нравились крупные и пышногрудые блондинки, тогда как Верочка своей хрупкостью все еще походила на вчерашнюю школьницу. Узнав, какую школу она закончила, Сергей оживился:

— А у вас училась Землянская Лариса?

— Да, это моя одноклассница.

— Ух ты! И подумать не мог! — с восхищением присвистнул парень.

— А ты… откуда ее знаешь? — осторожно поинтересовалась Верочка, почему-то боясь услышать его ответ.

Очень аккуратно, щадя Верочкино воспитание, Сергей, ухмыляясь и опуская ненужные подробности, рассказал о веселых вечерах, которые устраивала у себя дома Лара, когда ее мать уходила на фабрику в ночную смену. Чего там только не было! И музыка до полуночи, и возмущенные соседи, стучавшие по батарейкам, и спиртное с сигаретами, и взрослые ребята, и интересные девчонки. Лучше всех, конечно, была сама хозяйка — красивая, взрослая, с сигаретой в руке, она сидела на диване, закинув длинные ноги на стол и громко смеялась. Поначалу Сергей и не знал, сколько Ларисе на самом деле лет, а узнав — очень удивился, но обратной дороги уже не было.

К утру парочки просыпались и наспех освобождали квартиру, проветривая от дыма и унося с собой пустые бутылки. Лариса, обычно сославшись больной, оставалась досыпать дома, а остальные в спешке отправлялись восвояси. Верочка, потрясенная, потеряла дар речи. Вот в чем была причина частого отсутствия ее одноклассницы!

— Отчаянная она была, ничего не боялась! — с восхищением вспоминал Сергей. — А что с ней сейчас?

— Она, кажется, поступила куда-то на заочное отделение и сразу после школы выскочила замуж за молодого лейтенанта. Говорили, они по распределению уехали куда-то на север.

— Военный городок слишком мал для нее. Там она, наверное, все перебаламутила своей красотой и лишила всех офицерских жен покоя, — засмеялся парень. Видно было, он вспоминал о Лариске без злорадства и осуждения. Скорее, как о приятном приключении. Он не из тех, кто назвал бы первую красавицу «крыской», ему она была ровней. А возможно и потому, что он был одарен ее женским вниманием?..

Вот, пожалуй, и все, что знала о своей однокласснице Верочка. Маринка рассказала, что Землянская тоже собирается приехать на встречу. Живет она где-то около Мурманска, у нее взрослый сын. О муже история умалчивает.

Глава 4

Неправы были те, кто говорил, что осень некрасива. Совсем неправы. Они, наверное, видели в ней скукоженные бурые листья, отжившие сухие ветки, путающиеся под ногами, почерневшие бутоны осенних цветов, изъеденную улитками траву под ногами. Они замечали тусклое, сморщенное небо, холодные убывающие дни и лужи с опрокинутыми облаками. Они знали, что скоро багряно-желтая листва превратится в груду мусора. Ее сожгут, и повсюду будут виться тлеющие дымки как напоминание о том, что природа отживает и утрачивает свою привлекательность. Таковы законы бытия. Но Верочка всегда обладала необыкновенной способностью видеть красоту в самых простых и неприметных для других вещах.

Воздух по утрам был так свеж и прозрачен, улицы так тихи и пустынны, что она ни за что бы не упустила этого прекрасного мгновенья. Только серьезные недомогания могли удержать ее дома. Утренние пробежки давали ей возможность видеть ласковую, светлую улыбку осени, блестящие капельки росы на разноцветной листве, горящие желтым пламенем листья берез и алым заревом макушки кленов. Не было страха от увядания природы, потому что в этом чувствовалась особая тишина, уважение к ежегодному засыпанию и надежда на весеннее возрождение. Был в этом благословенный свет, несущий тепло и успокоение. Хотела бы она научиться у природы этой мудрости и разобраться в собственной жизни. В голове вертелись знакомые строчки Окуджавы: «Нет, осень не печальнее весны, и грусть ее — лишь выдумка поэтов».

Верочка знала: если после быстрой ходьбы присесть ненадолго в парковой аллее, можно в тишине раннего утра уловить тот волшебный момент, когда лист, уже готовый к своему последнему полету, оторвется с едва различимым звуком от родной ветки и, кружась, и танцуя, долетит до земли. Можно услышать, как летят вниз конские каштаны, тарабаня по крышам припаркованных машин, как они с громким топотом падают на асфальт при небольшом порыве ветра. Колючими зелеными шариками отрываются они от пышной кроны и потом, будто из яичной скорлупы, вылупляются два, а то и три, гладких блестящих плода, отполированных в материнской утробе до идеального состояния. Всю эту красоту видела каждое утро Верочка, и осенью всегда чувствовала себя более счастливой, чем в любое другое время года.

Сейчас солнце уже пробилось сквозь серые тучи и коснулось ярких верхушек деревьев. Дальше, за парком, виднелись размытые маревом очертания еще спящего города. Верочка невольно огляделась: город был безлюден, только легкие волны ветра время от времени прохаживались по заросшей траве и лиловый туман неподвижно висел над теми уголками, куда еще не успел добраться дрожащий солнечный свет. В тихом утреннем воздухе вдруг раздался всплеск воды: это стайка голубей приземлилась на каменный ободок старого фонтана и захлопала крыльями. Птичье семейство, расталкивая друг друга, облепило фонтан и резвилось у темной воды. Встающее солнце разделило ведущую к парку улицу на две части. Одна сторона была ослепительно-яркой, другая — пряталась в глубокой тени. Деревья, как и люди, увядали и старились по-разному. Невидимый волшебник, будто проведя черту, сохранил все еще живой и ослепительный цвет тем деревьям, что жили в парке. Даже трава благодаря тени и влажности, там еще по-весеннему зеленела. На других же дорожках деревья уже приобрели красновато-бурый цвет и стояли грустными и изрядно поредевшими. Корни их были спрятаны под коричневой листвой и засохшими ветками.

И все же Верочка любила эту аллею из-за старого, полуразрушенного дома, построенного в начале прошлого века. Она навещала его каждое утро как старого знакомого и улавливала любые, даже самые незначительные изменения в его состоянии. Сейчас он чувствовал себя старым и заброшенным, как больное слепнувшее животное, в котором перестали нуждаться бессердечные хозяева. С крыши и с балконов свешивались голые стебли умирающих вьющихся растений. Они, редкие и спутанные, напоминали старушечьи волосы, седые, нечесанные и кричащие о собственном увядании. Скоро, очень скоро, их срежут или соберут в жалкий пучок морщинистые руки хозяйки.

Каменные ступени с пробивающейся сквозь щели травой вели к открытой настежь двери, мощной и когда-то красивой. В глубине пустующего помещения виднелись доски, строительный мусор и принесенные ветром листья. Над входной дверью по всему периметру нависал основательный каменный балкон, давно утративший свою функцию. Комната со сводчатым потолком, вероятно, была когда-то главной в этом доме. Высокие изящные окна с оставшимися стеклами смотрели пустыми глазницами на тенистую аллею. Широкая лестница с поврежденной кованой решеткой и разобранными ступеньками вела на второй этаж. Однажды Верочка рискнула войти внутрь, но не смогла сделать и десяти шагов: пол, захламленный и шаткий, предательски трещал под ногами, поднимались доски и плитки и издавали жуткие звуки, подобные тому, как отзывается старый расстроенный инструмент на руки музыканта. Пользуясь своим воображением, Вера представляла прошлую, насыщенную интересными событиями жизнь старого дома, съезжавшихся на лето гостей, бальные вечера, роскошные обеды, чаепитие с самоваром на балконе, что смотрел в густой, зеленеющий парк, и бесконечные разговоры, детский смех и праздное летнее веселье.

В краеведческом музее она узнала, что дом действительно имел интересную историю. В начале прошлого века землю, разделенную на десятки участков, стали продавать частным лицам под строительство дач. Их намеревались использовать как жилье для самих владельцев, а также в качестве гостиниц для отдыхающих. Землю раздавали, надо признаться, весьма неохотно.

Коренное население, терские казаки, чужакам, пусть даже и готовым привозить в город деньги, были не рады. Работать на других не собирались, считая труд по обслуживанию приезжих зазорным. «Горшки выносить не будем!» — так и заявили гордые казаки. Они, прославившиеся на полях сражений, прекрасно владеющие джигитовкой, участвовавшие во многих войнах за царя и Отечество, имевшие боевые награды и знаки отличия, жили обособленно, поддерживали традиции и гордились тем, что ни у кого, кроме царя, в услужении никогда не были. «Служили во славу Отечества и царя-батюшки — так будет и впредь!». Говорили, не обошлось без вмешательства Николая Второго, который поставил точку в этом наболевшем вопросе: России нужны свои курорты! «Виданное ли это дело — столько денег ежегодно вывозить из страны на европейские курорты?» — возмутилось Его царское величество. Строительство железной дороги подтолкнуло ход дела. Известный архитектор сделал визитную карточку города по-европейски достойной. Отдыхающих встречали со всеми удобствами: вот вам и нарядный вокзал, и ресторация, и кофейня, и комната отдыха. Отдыхай — не хочу! Вместе с гостями в городе появились и те, кто готов был работать на кухне, готовить, обстирывать и обслуживать прибывающих отдыхающих. Их становилось год от года все больше и больше.

Вскоре около вокзала возникли и другие здания, дошедшие до наших дней. В город потянулась московская и петербургская элита: врачи, юристы, офицеры, художники, писатели, музыканты. Вместе с ними приехали молодые талантливые архитекторы, которым на рубеже веков хотелось совершить революцию и создать что-то значительное. В столицах это было непросто, поэтому они с энтузиазмом взялись за дело здесь, и вскоре загородные дома стали разрастаться, как грибы. Все разные, не похожие друг на друга. Объединяло их лишь то, что они поражали коренное население, скромно живущее в своем традиционном порядке, размахом, изяществом и количеством вложенных денег. Казаки это бросающееся в глаза богатство, эту ненужную роскошь презирали и гордились тем, что представлялось им гораздо более важным: военными победами, храбростью и службой при дворе. Николай Второй, по его же собственному признанию, доверял казакам не только защиту Родины, но и собственную семью. Самые лучшие и образованные из терских казаков, отличающиеся смелостью, преданностью, владеющие языками и посвященные в правила столичной светской жизни, сопровождали цесаревича Алексея и его сестер повсюду. Ну об этом будет еще отдельный рассказ. Придет и его время.

Итак, хозяином любимого Верочкой дома был состоятельный и известный во всей стране хирург. Его именем впоследствии будут названы улицы и университеты. Решив построить на юге дачу, профессор хотел видеть свой дом вместительным и красивым. Вместо высоких заборов соорудили изящные, как кружево, металлические решетки. Благодаря широким окнам в здание попадало много света. Большие балконы и веранда предназначались для отдыха хозяев и важных столичных гостей. Профессор жить здесь праздно не собирался: привез в город много современной медицинской аппаратуры, заговорил о серьезном лечении грязью и минеральной водой, стал использовать в строительстве собственного дома такие новшества, как теплые полы, теплый туалет и всерьез занялся строительством первого санатория. Первого не в России, а в целом мире, потому что нигде прежде отдыхающие не имели возможности жить и лечиться в одном и том же месте, а он, столичный хирург, позаботился о том, чтобы гости ни в чем не знали отказа. Им чистили выставленную в коридор обувь, их лечили музыкой, для них организовывали концерты и конные прогулки, им построили новый театр, потому что больной, находясь в хорошем расположении духа и на поправку, как известно, идет гораздо быстрее. Это же ясно, как дважды два!

Свой дом профессор построил для любимой супруги. Проводя зиму в столице, а лето — с женой и детьми на юге, он хотел, чтобы его супруга не скучала. Заниматься домом, воспитанием детей и многочисленными гостями было вполне привычным явлением для женщин их круга, но многие хотели вести активную общественную жизнь, заниматься благотворительностью. Все это было ей доступно, в новом доме и на модном курорте супруга была вполне счастлива и впоследствии стала помогать супругу в благоустройстве и декорировании первого санатория.

Революция и гражданская война ничего особенного в жизни курорта не изменили, кроме того, что казачество было лишено самостоятельных политических и военных прав, а впоследствии и вовсе ликвидировано как социальная и культурная общность. Политика расказачивания выражалась в сожжении станиц, массовых расстрелах и изгнаниях. Отношение новой власти к казачеству было вполне объяснимо: казаки являлись профессиональными военными, верой и правдой служили российской монархии и имели целый ряд привилегий, в собственничестве землю, участвовали в подавлении рабочих демонстраций. С ними лучше было бы не ссориться, но казаки дружить с новой властью не собирались. Привлечь их на свою сторону большевики не смогли и решили подвергнуть репрессиям. Принятое и подписанное в январе 1919 года Яковом Свердловым циркулярное письмо стало трагической датой в судьбе казачества.

Санатории были национализированы, в них теперь лечились рабочие и крестьяне. Семью профессора, который, как поговаривали, лечил впоследствии и вождей пролетариата, не тронули. Не повлияло и то, что ничем особым лечебная грязь вождю всех народов не помогла. Он пребывал в южном городке инкогнито, ходил, постоянно меняя маршруты, с охраной, переодевался и даже гримировался. Уехал разочарованный и раздосадованный, но курорт продолжал жить своей жизнью, уже с новыми хозяевами и по новым законам. В провинцию волны перемен доходили не сразу — это и спасло многих казаков, которые все же смогли уйти вместе с остатками белой армии в ближнее и дальнее зарубежье.

После смерти профессора в середине тридцатых годов прошлого века дом использовали по-разному. Он принадлежал санаториям, разным общественным организациям, в нем собирались открыть даже музей курортологии и подвергли здание значительным реконструкциям. Дальше даче известного хирурга везло еще меньше. К ней потеряли интерес. Здание стало медленно разрушаться, территория вокруг, обнесенная забором, выглядела очень запущенной.

Десять лет назад дом приобрел новый, никому не известный хозяин. Поначалу с азартом взявшись за переустройство дома, он собирался даже восстановить его первозданный вид. Реставрировались кованые решетки, собиралась по крупинкам лепнина, широкие оконные проемы, подбиралась плитка для пола, подходящая по стилю столетнему дому. Говорили, что хозяин даже наведывался в краеведческий музей, чтобы узнать, как вернуть дому его прежний облик. Узнав, что дело не из легких, таинственный хозяин решил подумать несколько дней: стоит ли его вложений такой сложный объект? Утверждали, что он даже хотел отказаться и вновь выставить дом на продажу, но через пару дней все-таки вернулся к старенькой сотруднице музея. «Денег у меня столько нет, но будем искать, двигаться шаг за шагом», — и сотрудница музея от радости прослезилась. Она уже давно, проходя мимо, чувствовала себя виноватой перед старичком и старалась не смотреть в его сторону, и вдруг такое счастье! Дай-да Бог!

Верочка тогда тоже радовалась тому, что новый хозяин отнесся к старику с почтением, пытаясь сохранить и восстановить все, что имело историческую значимость. Однако общая радость была преждевременной, работы вскоре были приостановлены. Загадочная смерть нового владельца, оказавшегося влиятельным чиновником из Москвы, на долгие годы оставила дом разоренным и брошенным. Мародеры сорвали со стен и потолка все, что представляло ценность. Бомжи использовали дом в качестве ночного пристанища, подростки — как дневное убежище от любопытных взглядов. Забор сломали, и растерзанный дом в самом неприглядном виде, без хозяина и надлежащего ухода, был выставлен жалким и разоренным на всеобщее обозрение.

Теперь, казалось, Верочка осталась единственным человеком, навещавшим старого друга. В зимнее время он всегда выглядел очень тоскливо: не было веселой зелени, прикрывавшей разруху. Серость пейзажа и отсутствие людей создавали ощущение, что дом навсегда забыт и покинут. Впрочем, так оно и было на самом деле. Каждое утро, пробегая мимо, Верочка не переставала смотреть на дом с ожиданием чуда. Закрыв глаза, представляла, каким он мог бы стать, и очень надеялась, что кто-то другой сможет полюбить его так же, как и она. Иногда ей казалось, что старый дом — это ее неудавшаяся личная жизнь. Поэтому два одиночества так тянуло друг к другу.

Глава 5

Родители жили весело. Сходились и расходились регулярно, не смущаясь взрослеющей дочери, бурно выясняя свои неутихающие разногласия. Возможно, именно потому, что дома всегда было шумно, Верочка так стремилась к спокойной и уединенной жизни, старалась никому из домашних не доставлять проблем. Никогда не требуя к себе особого внимания, она тихо жила своей детской, а потом и школьной жизнью. В семейных спорах она поначалу держалась маминой стороны, но потом поняла, что та, порой намеренно вызвав конфликт, выплеснув на отца все, что ее беспокоило, успокаивалась и с явным удовольствием рассказывала подругам о том, что еще раз вышла победительницей из семейного спора. Отец мог согласиться лишь с тем, что не нарушало его главных принципов, не касалось того, что было незыблемым.

Причины родительских разногласий могли быть до удивления смешными и разнообразными: цвет обоев, планы на выходные, обиды на родственников, нежелание отца делить наследство его родителей и вступать в конфликт с братом, расхождение в методах воспитания дочери. Дальнейший ход разговора мог так далеко уйти от истинной причины, что они и сами не могли вспомнить, найти отправную точку, от которой их занесло в необъятные дали. Верочке, например, со слов матери, представлялось, что отец злит ее намеренно, и в своем нежелании ссориться с братом проявляет малодушие и безразличие к делам собственной семьи. Ведь и в самом деле, жили они так бедно, что до появления в их квартире долгожданной прибалтийской «стенки» хранили подушки и покрывала в углу, за дверью, на двух стульях, прикрыв все стареньким жаккардовым бело-синим покрывалом, совсем таким же, каким укрывалась Верочка в детском саду. Дядя по тогдашним меркам жил вполне себе обеспеченно, был шустрым и деловым человеком. Сейчас Вера думала, что советский строй мешал ему по-настоящему развернуться и показать все, на что он был способен. Один из друзей дяди, подпольный цеховик, уже отбывал наказание за спекуляцию и нетрудовые доходы, тогда как его друзья не оставляли жену и дочку без ежемесячной материальной помощи. В современном мире такие люди как Верочкин дядя становятся успешными предпринимателями. Но даже будучи состоятельным человеком, особенно по сравнению с братом, дядя Миша не готов был честно поделить скромное родительское наследство, состоявшее из старого «Запорожца», ржавого гаража и нескольких ценных облигаций. Мама была права: им эти деньги могли бы очень пригодиться, а отец выбрал гордую позицию невмешательства. Ему-де ничего не нужно, все у него, оказывается, есть, всего хватает, а всех денег, как известно, не заработаешь. Мишкину возню с покупкой мебели, новой машины, модных вещей отец презирал. Мама сердилась, ссорилась, что-то доказывала, взывала к будущему единственной дочери — отец стоял на своем. Вот здесь он точно ни за что бы не уступил. По его словам, он просто не хотел опускаться до уровня тех, кто в погоне за материальным теряет себя, разрушает родственные связи, наивно полагая, что это ничего не значит. Для отца ничего не значили как раз-таки материальные ценности.

Папа любил свою работу, был честным инженером, лишнего не хотел, довольствовался тем, что у него было. Отлично разбираясь в оттенках отцовской речи, Верочка удивлялась тому, что мама не всегда понимала: ее идея обречена на провал.

— Толь, у вас на заводе можно встать в очередь на ковер, — осторожно начинала мама.

— Да? — отец отвечал не сразу, уже нахмурившись и нахохлившись. — Я не знал. А тебе, интересно знать, откуда это известно?

— Встретила знакомую, она рассказала.

— И что же? Нам разве нужен ковер? — раздражение нарастало.

— Конечно! — мама слышала в его вопросе не нарастающее раздражение, а барабанную дробь, возвещавшую о начале ее звездного часа. Она вступала в бой.

— Повесим Верке в комнату, — она всегда использовала дочь как козырную карту и в разговоре с отцом, и стремясь убедить несговорчивого деда.

— Я не думаю, что ей это необходимо. Вот от магнитофона она бы точно не отказалась, но тебе же магнитофон не нужен. Тебе нужен очередной ковер, чтобы догнать соседку или подружку — так?

Матери, не различавшей отцовской иронии, следовало бы замолчать и поставить точку, но она не видела рубикон, который лучше не переступать, и шла дальше.

— Толь, ну сходи!

— Ладно, я подумаю, — и Верочке было ясно, что отец уже кипит от злости и раздражения на неугомонную мать. Никакого второго ковра в их доме не будет — это ясно, но Надежда Ивановна не сдавалась и продолжала истязать этим бесполезным разговором непреклонного отца.

Отец совершенно безразлично относился к своему внешнему виду и считал мамино желание хорошо выглядеть мещанством и пошлостью. Они всегда говорили на повышенных тонах, когда собирались в гости. Отец наотрез отказывался надевать что-то новое. К только что появившимся вещам относился неосторожно, будто проверял их надежность, приглядывался и прислушивался, стоит ли им доверять. Вначале он ни за что не соглашался надеть обновку — все в ней было не так! Карманы слишком велики или, наоборот, малы, рукава неудобны, цвет очень яркий, ткань топорщится. Надо было знать, сколько усилий приложила мама для того, чтобы «достать» новую рубашку, шерстяной свитер или серый импортный костюм! И только тогда, узнав о цепочке знакомых и малознакомых лиц, через которых довелось пройти маме, чтобы найти нужную и качественную вещь, только тогда можно было оценить ее вспыльчивость. Отец никогда не покупал себе одежду сам — только подмечал недостатки маминых приобретений.

— Я не просил тебя это покупать!

— Ну посмотри, как идет тебе этот цвет! И с размером повезло!

— Нет, я надену то, в чем мне будет удобно.

— Толя, там будут наши друзья! Я не хочу выглядеть разнаряженной куклой рядом с тобой в затрапезном костюме.

— Так будь скромнее. Это, в конце концов, ничего не значащий ужин.

— Это ничего не значит только для тебя. Тебе не важно, в какой квартире ты живешь, что носишь ты и твоя дочь. Кроме спорта, политики и фильмов про войну тебя вообще ничего не интересует.

— Я не надену этот костюм. И разговор закончен!

Эта отцовская фраза всегда звучала как окончательный приговор, без обжалования и подачи апелляций. После нее все остальные споры были совершенно бесполезны. Можно было поворачиваться и уходить. Так мама поступала очень редко. Новым костюм отправлялся в шкаф на недолгое хранение. Прожив там некоторое время, он все-таки удостаивался чести быть принятым в семью. В первый раз отец все еще возмущался неудобством новой вещи, ворчал и расхваливал ту, что носит сейчас. Проверенные боевые товарищи были несказанно лучше новичка, они уже подстроились под хозяина, осели и приобрели нужную форму. В конце концов, и карманы оказывались нужного размера, и всегда было ясно, где лежит бумажник, а где — документы. Со временем, костюм или рубашка получали свое место в шкафу и в жизни, а через год или два удобнее их ничего не возможно было отыскать. Но доставляла ли эта поздняя оценка радость маме? Конечно, нет. Довольным выглядел только отец…

— Папа, а ты можешь подвезти меня в поликлинику? Мне нужно сдать кровь перед уроками.

— А что — ты не можешь поехать, как все, на автобусе?

— Могу, но тогда я опоздаю в школу. У нас же теперь есть машина! — старенькая «пятерка», наконец появившаяся в их семье, была предметом особой отцовской гордости. Ее он мыл, чинил и полировал все воскресные дни подряд, а Верочка с мамой старались не отвлекать его от этого увлекательного занятия.

— Поезжай со всеми, дочка. Не надо выделяться от коллектива.

(Чем же? Уж не старой «пятеркой» — это точно!)

— Ну пап!.. — последняя попытка, еще одна слабая надежда.

— Все! Разговор закончен!..

— Толь, нас Золотаревы зовут на день рождения в воскресенье. Пойдем? — издалека начинала мать.

— Так сегодня только среда. Что толку говорить об этом?

— Ну что же мне им ответить? Что ты решишь в субботу?

— А что? Кто-то торопится?

— Толь, возможно, они пригласят кого-то другого, если не согласимся мы.

— Так значит, им все равно, кого видеть за праздничным столом?

— Ты просто ответь: да или нет?

— Я еще не знаю. Еще только среда.

Взрослеющая дочь понимала, что это может вывести из равновесия кого угодно, не только ее активную мать, но и чувства, желания отца она уважала тоже. Скорее всего, он просто не хотел идти. Так почему же просто не сказать об этом сразу?!? Разговор этот, как правило, повторялся еще несколько раз за неделю, и дело заканчивалось тем, что они все-таки отправлялись на тот злополучный день рождения. Отец с недовольным видом жертвы, вынужденной согласиться с женой. Мама — с испорченным настроением.

— Папа, можно мне переночевать у Маринки? Она меня приглашает на выходные. Я помогу ей испечь торт, мы все уберем и посмотрим какой-нибудь фильм.

— Иди, конечно, она же твоя подруга, но ночевать возвращайся домой.

— Почему, пап? Она же живет в соседнем доме! Мама знает ее семью. Ну пожалуйста!

— Тебе что — уже пообещала мама? Она разрешила, а я, значит, плохой?

— Нет, папа. Я сначала спросила у тебя.

— У тебя есть свой дом и свой диван.

— Пап, один раз!

— Все, я сказал! Ночевать придешь домой. И разговор закончен!

Верочка знала, что если вступится мама, то их разговор перейдет в бурную ссору. Мама, скорее всего, разрешит, но, боясь скандала, девочка предпочитала согласиться с отцом, хотя к Маринке с ночевкой, конечно же, очень хотелось, что тут скрывать. Но она выбирала спокойствие. С Маринкой они бы наболтались вволю до самого утра, потом бы проснулись позже обычного, да и пожить хотя бы один день жизнью другой семьи было интересно, но мира в своей семье хотелось больше. К такой мудрости Вера пришла не сразу, а к годам пятнадцати, а поначалу, желая любым способом добиться своего, звала на помощь маму. Иногда они выходили победительницами, и девочка радовалась, но со временем научилась понимать, что согласие в семье гораздо важнее. Так она отказывалась от многого, а привычка забывать о себе взамен семейному спокойствию укоренилась в ней на долгие годы. Муж, например, с удовольствием этим пользовался. Сейчас она делала это скорее по привычке, хотя взрослый сын бесконечно напоминал ей, что она может и даже должна делать что-то для себя, не испытывая при этом никакого чувства вины: позволять себе приятные мелочи, редкое безделье, бесполезные подарки, самые лучшие цветы («ты что, мам, этого не заслужила?»), и не думать при этом, что полезнее купить что-то новое для дома. — Мне поздно перестраиваться, сынок! — Глупости, мам! Ты у меня еще молодая и все у тебя впереди!

Глава 6

В детстве под кроватью прятаться было очень хорошо. Пол, еще вчера чисто вымытый, покрылся тоненьким слоем еле видимой пыли. Ее видно, если посмотреть на местами потрескавшийся линолеум под определенным углом. Ножки двух стареньких кроватей, купленных по случаю у соседки, разбогатевшей на заграничный спальный гарнитур, стояли рядом, тесно прижавшись друг к другу. О такой роскоши, как двуспальная кровать, родители не могли даже мечтать, поэтому притворившись, что кровать это одна и большая, они накрыли ее темно-синим шелковым покрывалом с синей бахромой. На роскошном полотне цвета летней ночи жили райские птицы, вышитые китайскими мастерицами. Разных размеров, с диковинным оперением, они порхали хаотично по ночному небу и блистали желтыми, оранжевыми, зелеными и красными всполохами. Глядя на них, верилось, что жар-птицы существуют на самом деле, а не только в Верочкином воображении. Наверняка, думала девочка, мастерица, вышивая такой узор, подпитывалась собственными впечатлениями — а как же иначе? Девочке представлялось, как вышивальщица разгуливает в ботаническом саду и рассматривает пернатое царство, делая зарисовки в крошечном блокноте, который она достает из кармана длинного платья или из маленькой сумочки-мешочка, а потом все свои наброски переносит на ткань.

В этом комплекте бесполезными оказались только две синие наволочки с бахромой, но без птиц — туда они не долетели. Все покупалось вместе с роскошным покрывалом. У мамы на глупости времени не хватало, а подушек такого странного, неправильного размера, в советские времена не выпускали. Рукодельницей мама не была, Верочка соответственно тоже, так что наволочки для декоративных подушек, такие же чудесные, как и само покрывало, пылились на антресолях.

Только в заграничных фильмах девочка видела, что таких подушек может быть много. Одни, полезные, лежат под покрывалом, а другие просто служат украшением. Красивые женщины, возвратившись с прогулки, сбрасывали где-то в середине комнаты на ходу туфли на высоченных каблуках и оставляли небрежным жестом покупки в белых бумажных пакетах у кровати. Потом красавицы опускались на роскошное покрывало, обнимали одной рукой подушку, а в другой держали бокал шампанского, отпивая маленькими глоточками золотистый напиток. Но это только в кино.

В настоящей жизни покрывало, купленное мамой с таким трудом «из-под полы», надо было беречь. Оно, пожалуй, являлось единственным ярким пятном в скромной квартире родителей. Здесь же стоял темный трехстворчатый шкаф для одежды с полированными дверцами — Верочка усиленно натирала их полиролью, чтобы скрыть почтенный возраст — два стула и черное пианино «Беларусь». Ему не нашлось места в той комнате, что именовалась «залом» и Верочкиной комнатой одновременно, и старый инструмент поселили в родительской спальне. Инструмент, определенно, этому соседству был не рад. За свою долгую жизнь он уже перенес несколько переездов и требовал к себе уважения. Иногда он капризничал, плохо звучал, под него подкладывали деревянные щепки — пол был неровным — вызывали доктора, опытного настройщика. Фортепиано мечтало о большой светлой комнате с сияющим паркетом, настежь открытыми окнами и прозрачными занавесками, движущимися в такт залетающему ветру. Старичку бы понравился круглый, вертящийся на одной ножке стул, но реальность была много скромнее.

Тяга к прекрасному мучала девочку с раннего детства. Она истязала ее душу, заставляла везде видеть недостатки и по мере возможностей их устранять. Прятать, декорировать, облагораживать. Сбитый кусочек старого фортепиано, шрамы, оставленные предыдущими хозяевами, она замазывала черной краской. Дверные поверхности, отказывающиеся блестеть, несмотря на все ее усилия, Верочка полировала вновь и вновь. На фортепиано ставился медный трехрожковый подсвечник, красивая белая салфетка, вышитая крючком еще бабушкой, кукла в национальном латышском костюме, привезенная из летней поездки — и все, композиция готова! Иногда подсвечник уступал место вазе, о которой еще пойдет речь — так Верочка вносила разнообразие в свою экспозицию. Старый журнальный столик перед диваном в зале благодаря композиции из сухоцветов, растущих из старого пня, выглядел намного лучше, правда мама называла его «рухлядью» и грозила вынести на помойку. Верочка видела, как хорошо бы смотрелись на фортепиано сухие ветки вербы с мягкими пушистыми комочками в грубом глиняном горшке. Ему там самое место, а не расписанной золотом синей вазе, но мама безвкусную нелепицу очень любила и настаивала на своем, особенно перед приходом гостей. Часто воспользовавшись маминой забывчивостью и невнимательностью, девочка прятала синюю вазу в шкаф и устраивала свою выставку с глиняным горшком. Если мама замечала отсутствие чешской драгоценности и с угрозой в голосе спрашивала «Ты что? Вазу разбила?!?», Верочка приносила ее из комнаты и временно возвращала на прежнее место жительства. Ну всем же ясно — ей здесь не место! Всем — значит ей.

Чувство прекрасного томило, требовало действий, преобразований в самых скромных уголках их жилища, но как это сделать — Верочка не знала. Их с мамой разделяла бездна. Все, что вызывало мамино восхищение, дочке не нравилось. В их обычной советской квартире «дорого-богато» выглядело нелепо и еще больше подчеркивало скромность всего остального. Родительская спальня по ошибке строителей или по их же гениальной задумке была оснащена аж тремя выходами! Одна дверь уходила на балкон, где хранились папины инструменты и сушилось белье. Эту дверь прятали за занавесками. Вторая, самая правильная дверь, вела в коридор, третья открывалась в зал, где принимали гостей, смотрели телевизор, где спала Вера и выполняла домашнее задание. Эта дверь, безусловно, лишняя, пряталась за толстым колючим шерстяным ковром, которого отчего-то стыдилась девочка. Ей бы, конечно, хотелось повесить в комнате, где она проводила все свое время, какую-нибудь картину с пейзажем в скромной темной рамочке — никакой позолоты, ну уж нет! Но избавиться от неприглядного ковра не представлялось никакой возможности, потому что, чтобы его приобрести, мама ждала своей очереди несколько месяцев и столько же откладывала деньги. Ковер и его родственник, о котором так мечтала мама, были атрибутами зажиточности и благосостояния. Так же, как и цветной телевизор, и прибалтийская «стенка», добытая родителями с огромным трудом. Неправильность беспокоила Верочку: дверь, которой будто бы нет, ковер, по которому нельзя ступать, немецкие куклы, так и не выпущенные мамой из красивых коробок (ими разрешалось только любоваться), покрывало, на котором нельзя лежать, фортепиано, живущее не на своем месте — все это было неправильно, но что она могла сделать? Очень мало, почти ничего. Чистый линолеум, не новая, но блестящая мебель, прозрачные окна делали мир вокруг краше. И потому она усиленно терла, скребла, наводила порядок, стремясь улучшить, хоть как-то украсить пространство вокруг себя. Лучшим украшением она считала книги по искусству, что время от времени дарил ей дедушка. И они, аккуратно размещенные на книжных полках, лежащие стопкой на ее столе, случайно забытые на диване, где она только что читала, могли сделать всю остальную работу. Так ей казалось.

Под кроватью можно было лежать спокойно, закрыв глаза, и представлять себе совершенно другой мир, прекрасный и совершенный. В нем не гибли люди, не обижали животных, не развязывали войн. Там никогда не ссорились родители. Зато совершали подвиги бесстрашные мушкетеры с развевающимися плащами. Констанция Бонасье, женственная и хрупкая, теряла голову от любви к молодому гасконцу. Там бесстрашный Робинзон Крузо сумел выжить на необитаемом острове, а преданная собака Лесси всегда находила дорогу домой.

Верочку почему-то никто не искал. Когда голоса ссорящихся родителей утихали, она вылезала из своего укрытия и шла успокаивать маму, хотя та, конечно, не была пострадавшей стороной и меньше всего нуждалась в дочкиной защите. Папа обычно сбегал в старенький дом его родителей, который так и не могли поделить братья. Все знали, что отца хватит максимум на неделю. И он знал это тоже, но всегда уходил. Тогда Верочка временно переезжала со своего скрипучего дивана на кровать, покрытую темно-синим шелковым покрывалом, к маме.

Родителям не хватало мудрости принять друг друга такими, какими они были на самом деле и уберечь взрослеющую дочь от неутихающих ссор. Так книги и фонарик помогали Верочке убежать из беспокойного дома, хотя, конечно, самым лучшим был выходной у дедушки, но об этом тоже будет отдельный рассказ, когда придет его время.

Глава 7

Спросите Верочку, как случилось, что она, такая воздушная и неземная миниатюрная брюнетка с тонкими лодыжками и запястьями, нежным голоском и женственной походкой, с умными карими глазами и богатым воображением, стала работать в банке. Спросите — и она не найдет ответ сразу, улыбнется и смутится, потому что это никогда не было ее мечтой. Совершенно о другом грезила юная Верочка! Но как только родители услышали о музыкальном или художественном училище, сразу встали тесными рядами против такой нелепой и бессмысленной идеи. Отец, на удивление всем, поддержал маму, и они, наперекор установившейся в их семье традиции, не спорили, а образовали крепкий костяк, требуя, чтобы дочь получила нормальное образование, а уж потом («если захочешь и не передумаешь») — делай, что хочешь. Рисуй, играй на фортепиано, оформляй и украшай квартиры — что угодно, но потом.

То, что они сами отвели за руку дочь в художественную школу, сами купили черный инструмент в раннем детстве, не казалось им противоречием. Одно дело — для общего развития, а совсем другое — портить себе жизнь.

Ночами Верочка плакала. Плакала, учась в институте. Плакала, устроившись на работу в хороший банк. В этом ей помогла мамина хорошая знакомая, и неловко было сбегать, не отработав хотя бы месяц. Потом мама предусмотрительно попросила дочь продержаться еще немного, не сбегать трусливо, пока не найдется другой, подходящей работы.

— Верунь, ты же понимаешь, как нам повезло с такой хорошей зарплатой? — вежливое обращение матери не сулило ничего хорошего. Дочка обычно ходила в «Верках». — Нельзя же уходить в никуда. Подыщешь что-то достойное — напишешь заявление об уходе.

Так, шаг за шагом, Верочка удалялась от того, чем бы ей хотелось заниматься на самом деле. Со временем, она, конечно, привыкла к чужому институту и к однокурсникам, обрела друзей среди коллег в банке, всегда находя отдушину в общественной работе и в подготовке концертов-капустников. На последнем курсе девушка выскочила замуж, родила сына, и в молочно-бутылочной круговерти не было времени думать о своих нереализованных амбициях. Даже сейчас, спустя двадцать лет, банковская атмосфера давила, лишала ее воздуха, мешала проявить творческое начало, все еще живущее в ее душе, но Вера смирилась и с этим. Получив первую зарплату, она осознала преимущества такой работы и поняла: после развода с мужем она может рассчитывать только на себя. Как только появлялись возможности поговорить о музыке и искусстве, женщина мгновенно оживала, заполняла собой все пространство. Менялась интонация, уходил растерянный и неуверенный вид — и она сияла, говорила трогательно и увлеченно, боясь, что ее перебьют и не дадут выговориться. Такое тонкое кружево вдохновения и обольщения исходило от робкой Верочки, что всякий понимал — это и есть ее настоящее призвание. Это была потребность ее души, духовная пища, момент ее наивысшего торжества, не сравнимый ни с какими материальными радостями жизни. Со временем она стала помогать знакомым — так, ради собственного удовольствия — обустраивать их квартиры, выбирать обои, расставлять мебель. Она стала присматриваться к старым домам, представляя, как они могли бы выглядеть, приложи она свои хрупкие руки. Когда-нибудь у нее обязательно будет свой дом, старый, со своей историей, где будут жить милые и уютные вещи: керамические горшки для цветов и теплые чашки, кресло-качалка с наброшенным пледом, яркая посуда, начищенная до блеска медная джезва, старые черно-белые фотографии в винтажных рамках, диван со светлыми пушистыми покрывалами, плетеные корзины для приятных мелочей, хранящихся в каждом доме. Но пока она щедро делилась своими идеями с друзьями. Многие уже ими воспользовались и ни капельки не пожалели.

Сейчас, проработав в банке много лет, Верочка шла на работу без удовольствия, но и без раздражения тоже, потому что была уверена: менять что-то, когда тебе больше сорока, уже слишком поздно. Встав на этот путь помимо собственного желания, она, привыкнув с детства заглушать свое «я», смирилась и с этим, став даже получать удовольствие в сухой банковской службе, радуясь общению с людьми и стараясь помочь тем, кто обращался к ней за помощью.

Коллектив банка был по большей части женским, если не считать охранников, инкассаторов и одного молодого менеджера. Было у них даже свое счастливое женское кресло. Это знали все. Кого бы ни посадили на это волшебное, с виду ничем не примечательное, место, оно всем обязательно приносило женское счастье: счастливое замужество или скорое материнство. Все уходили оттуда в семейное плаванье или обретали долгожданную беременность. Когда проводили в декрет предпоследнюю сотрудницу Дарью, девочки нашли в самом нижнем ящике стола ее заветную тетрадь, исписанную аккуратным девичьим почерком. Одна и та же фраза повторялась много раз: «У меня обязательно будет ребенок». Так и случилось. Все, как и заказывала. Через несколько месяцев Дарью ходили поздравлять всем коллективом с рождением сына. Теперь на волшебном кресле сидел румяный и полноватый менеджер Дима. Как стул воздействует на мужчин — никто не знал. Потому и наблюдали с интересом.

У каждой сотрудницы — ясное дело! — была, как водится, своя история. За долгие годы все успели сродниться и знали друг о друге все. Или почти все. Татьяна Георгиевна, руководившая их отделением, была человеком настроения. День всего женского коллектива зависел от того, с каким настроением она вышла из дома. Молодая поросль боялась ее грозного взгляда и порой искренне недоумевала, что же Татьяне на самом деле нужно. Встав не с той ноги, она не прощала никакую мелочь. Часто, только увидев сотрудницу утром, она могла придраться к длине юбки или к недостаткам в скромном макияже, не говоря уже о недочетах в работе. На следующий день, не находя во вчерашнем выпаде ничего предосудительного, спокойно пила чай во время перерыва и ласково одаривала комплиментами все ту же особу. Самое сложное для новичка было осознать, что все это не со зла и принять Татьяну Георгиевну такой, какой она была: резкой, непоследовательной, нервной, не всегда справедливой, но в целом безобидной. Вера Анатольевна проработала с ней много лет, они давно была на «ты», но среди других коллег старались поддерживать исключительно деловые отношения.

Сегодня в банке клиентов было мало и потому все свободные сотрудники сразу бросались в глаза. Опытные, заслышав поступь начальницы, мгновенно занимали свои места и устремляли взгляд на экран компьютера. Молоденькая практикантка сидела на кожаном диване у входа и, пользуясь тишиной, сжимала в руках лучшего друга. Телефон действовал на нее завораживающе, освещал нежное личико и безупречно собранные волосы. Верхняя пуговица белой рубашки была расстегнута, темные брюки являли идеальную стрелку, но Татьяне Георгиевне сегодня этого было недостаточно.

— Ну и что ты здесь расселась, как будто в гости ко мне пришла? — от неожиданности девушка вскочила на ноги, едва не уронив телефон.

— Иди и работай!

— Но вы же вчера поставили меня к банкомату помогать пожилым клиентам. Сейчас никого нет, — робко возразила девушка, еще не предупрежденная о том, что в такие дни спорить с Татьяной Георгиевной не стоит.

— Дорабатывай свой испытательный срок и — свободна! Будешь тут мне указывать! Маме своей перечь, а здесь — государственное учреждение! Зарплату нужно отрабатывать, а не высиживать, бездельники! Это относится ко всем!

Вера Анатольевна вышла из-за своего стола, чтобы отвлечь Татьяну и спасти новенькую. В служебном помещении с участием спросила:

— Ну что случилось сегодня, Тань? Кто тебя так завел с раннего утра?

— Не знаю, Вер… не могу я больше так. Все на мне: и дом, и дети. А он опять уехал на рыбалку на три дня и — прощай! Хорошо мужикам живется.

— Успокойся, Танюша. И ему иногда нужно отдохнуть, — Верочка обняла подругу и поставила чайник. Кажется, оставались еще пакетики.

— Да?!? А где же он так перетрудился? От чего, скажи, пожалуйста, ему отдыхать?

— Ты сама говорила: работа у него нервная, неприятности были в последнее время.

— А когда я отдохну от всех, а? Скажи! Сын, балбес, учиться не хочет, дочка только о тряпках и думает. Все хотят сидеть на моей шее. Сколько же можно?

— Тань, ну уехал он на выходные — и ты тоже отдохни. Фильм посмотри вечером, в парикмахерскую сходи, готовить, опять-таки, не надо или меньше придется.

Татьяна работала как самозаводящаяся машина. Увлекаясь, она не чувствовала, что раскручивает себя сама и вот-вот взорвется. Остановиться она не могла, совсем как Верочкина покойная мать.

— Хочешь, в кино вечером сходим или оставайся с ночевкой у меня, закатим девичник и Олю пригласим.

— Умная ты, Вер! Хорошо тебе. Парня вырастила хорошего, серьезного. Всегда у тебя тихо и спокойно. Ты и Максик — много ли вам вдвоем надо, а у меня вечный кавардак и в жизни, и в голове.

Верочка задумалась. Она за долгие годы так привыкла жить одна, что вряд ли согласилась бы по доброй воле подстраиваться сейчас под чужого человека. Она и не верила, что жизнь ее может когда-то измениться. Все идет своим чередом. Таня же привыкла воевать со своими домашними, кричать на мужа и детей, и в этом находить свое успокоение, свое женское счастье, а где же оно, Верочкино? Таня во многом напоминала ей маму. Наверное, поэтому Вера снисходительно относилась к ее вспыльчивости. За долгие годы чего только не наслышалась!

Таня тяжело перенесла вторую беременность, сильно располнела, ревновала мужа к молодым сотрудницам. Рвалась к ним на корпоративы, чтобы оградить мужа от случайных связей, а сама при этом чувствовала себя неполноценной среди длинноногих офисных красавиц. Конечно, потом отрывалась на муже. Во всем ей виделся подвох, в каждом опоздании — измена, в любой командировке — женщина. Поэтому Таня так не любила мужнины рыбалки и охоты. Верочка подругу жалела: волосы давно не крашены, белая блузка мала и демонстрирует все ненужные складки располневшей фигуры, юбка могла бы быть подлиннее, но Татьяна видела недостатки во всех, кроме себя самой. Она никогда не смогла бы признаться в том, что молоденькие подчиненные раздражают ее не только легкомыслием и некомпетентностью, но и стройным станом, свежестью лица и их возможным будущим. Даже самый скучный костюм сидел на них как-то особенно и очень ладно. А главное — все у них было впереди, тогда как у нее, у Тани…

Через пару часов она отчитала при всех опытную сотрудницу, все-таки довела до слез бедную Катю и удалилась в свой кабинет названивать мужу. Верочка услышала, как девушка-практикантка сквозь слезы разговаривает с мамой:

— Я не могу, мам! Она как бешеная с утра. На меня бросается. Что я ей сделала? Мама, он сам принес, старый такой дедушка. Огород, говорит, у меня, дочка. Возьми свежую зелень, спасибо за то, что помогла. А она как выскочит и заорет: «Это тебе не рынок! Ты что себе позволяешь!». Я уйду, мама! Доработаю и уйду, а может, и завтра не выйду. Не могу я это терпеть!

Зная, что завтра все может измениться, Верочка решила успокоить девушку. Дождавшись, когда Катя останется одна, тихо сказала:

— Не принимай поспешных решений. На работе все бывает, люди разные. Может быть, день у нее выдался трудный. Промолчи, ты же младше. Думаешь, в другом банке будет лучше?

— Не знаю, Вера Анатольевна, но я так не могу… — озираясь по сторонам и вытирая бегущие по щекам слезы, девушка поспешно пошла к своему рабочему месту.

За чаем все примирились. Дозвонившись до мужа и увидев всю мужскую компанию на берегу озера, Таня успокоилась, позвала к себе подругу и сказала:

— Ты права, Верунчик! Устрою себе отдых тоже. Запишусь к парикмахеру, а вечером закажем с детьми пиццу. Они будут только счастливы.

— Ну, вот и хорошо, умница!.. А новенькая — неплохая девчонка. Зря ты так.

— Ладно, мать Тереза, не боись! Не съем я ее! — женщина тыльной стороной ладони вытерла капельки пота на лице, сбросила туфли, расстегнула узковатую юбку и выдохнула. — Как же я устала от всего, Вер…

— Пусть девчата сбегают в кондитерскую за тортиком. Помнишь, тот, шоколадный, вкусный был?..

За чаем все делали вид, что ничего плохого за день не произошло: боялись нарушить хрупкое равновесие. Все, кто работал давно, прекрасно знали, чем закончится дело. Только Катя, юная максималистка, смотрела на происходящее искоса, вероятно, считая, что все живут в страхе ослушаться сумасбродную начальницу. Дождавшись, когда Татьяна Георгиевна выйдет, другая сотрудница, красавица Ольга, начала веселить девчонок своими откровениями:

— Ой, девочки, я вчера с таким мужиком познакомилась! В жизни не поверите! Сильный, брутальный, да еще при деньгах!

— Неужели тебе одного мужа недостаточно? — засмеялись все.

— Ничего вы не понимаете! Скучные вы и правильные! А вот состаритесь — и вспомнить будет нечего, — предупредила эффектная крупная блондинка с огромными глазами, цвет которых менялся в зависимости от настроения и купленных линз.

— Этот — просто супер! Не мужик, а конфетка!

Глава 8

Говорят, что мы влюбляемся в человека именно из-за хорошего чувства юмора, из-за его искренности и заботы — внешность особо не важна. За что именно Верочка влюбилась в своего мужа — сказать было сложно. Потом ей стало казаться, что внешность сыграла в этом немаловажную роль, да и пришла пора по-настоящему влюбиться. В двадцать лет самое время. И все же некоторые вещи так и остались для нее секретом, как многоточие в оборванной строке.

Действительно, как могло быть иначе, если все, что ты видела в своей жизни — это нравоучительные истории вечно ссорящихся родителей и книги, которые подростком прочла под кроватью? Игра в переглядки в школе и в институте, романтические мечты и острые шутки друга Алика — в счет не шли, поэтому, кроме как безумием, назвать то, что произошло с ней в двадцать лет, Верочка сейчас не могла. Помутнение рассудка и глупость восторженной домашней девочки. То, что это чувство было взаимным, а родители — слишком строгими, лишь ускорило процесс подготовки к свадьбе. Уже будучи женихом и невестой за несколько дней до свадьбы, они сидели с будущим мужем у дома, не могли наговориться и оторваться друг от друга. Звонкий окрик мамы отрезвлял их сразу:

— Ве-ра! До-мой!

— Мам, ну, пожалуйста! Мы же здесь, рядом.

— Вера!

— Я скоро приду…

— Вот выйдешь замуж — и сиди сколько хочешь! А сейчас — домой!

Помнилось, как стыдно тогда ей было: звали домой, будто школьницу. Себе она казалась взрослой, почти женой, а родители почему-то этой перемены не замечали и продолжали контролировать каждый ее шаг.

От длинных прогулок рука об руку и электричества, что пронзало их обоих, рождалось неизведанное прежде чувство, желание обладать друг другом целиком и полностью, не отвлекаясь на незначительные факторы в виде беспокоящихся родителей и общественного мнения. Ей виделось, что родителей волновало то, что она может «принести в подоле» или бросить институт за год до окончания. Дав согласие на брак, с нее и Паши родители взяли обещание доучиться до конца, не портить себе дальнейшую жизнь. Однако, вопреки тому, что случилось дальше, первый год их совместной жизни можно было назвать даже счастливым. Прошло уже лет пять после развода, когда подружка как-то Верочку спросила:

— Вер, а что это было? Сумасшедшая любовь? Почему так рано захотелось замуж?

Верочка и не знала, что ответить. Первый год она жила, чтобы любить и быть любимой, чтобы праздновать ежедневно их семейную жизнь, просыпаться по ночам от счастья: он здесь, его можно коснуться, ощутить его запах, и завтра они будут томиться с родителями на тесной кухоньке, и она будет наливать ему чай (две ложки сахара и долька лимона), жарить яичницу и подавать бутерброды. Разве это не счастье? Их ненасытную любовь не могли испортить никакие бытовые трудности. Жили они по очереди то у одних, то у других родителей, не обращая внимания на отсутствие денег. Тогда для них это было совершенно не важным. Главное — можно было жить, не расставаясь ни в институте, ни дома, вечерами засиживаться у более удачливых друзей, имеющих отдельную однокомнатную квартиру, а ночами лежать, тесно прижавшись друг к другу, дышать одним воздухом, прятаться под одним одеялом. Осознание того, что есть твоя половинка в этом мире, делало Верочку такой счастливой, что она плавилась, таяла от любви и нежности к своему Паше.

Ее родители видели много из того, что их настораживало, но дочка в ту пору была невменяемая и неземная, и потому они молчали. Голосистая мама не призывала в союзники рассудительного отца, потому что видела бесполезность этих попыток. Никого не услышала бы тогда Верочка. Слова и действия только бы оттолкнули ее от тех, кто посмел бы разрушить ее семейную идиллию. Для отца мало что изменилось после дочкиного замужества: его принципы оставались при нем, на главное никто не покушался. Он относился философски и к их юношескому безденежью, и к тому, что Паша не стремился заработать на нужды увеличивающейся семьи, и к тому, что Верочка видела совсем не того Пашу, что все остальные. Молодой муж ничего не хотел от жизни, но и Анатолий Александрович был во многом такой же. Надежда Ивановна не сдавалась: теребила мужа своими умозаключениями:

— Ну что ты хочешь? Они уже женаты! — отец успокаивал беспокойную жену.

— Ой, не знаю, надолго ли. Снимет наша дурочка розовые очки, да будет поздно. Жизнь-то себе уже испортила.

— Ничего трагического не произошло. И они уже не дети. Через год закончат институт и будут жить самостоятельно.

— На что они будут жить? А? И где? Бегать от одних родителей к другим?

— Успокойся, Надя, не суетись! А мы-то что? Жили как-то по-другому?

— Тебе, как всегда, ничего в жизни не нужно! На родную дочь наплевать!

— Хватит истерить! Оставь и их, и меня в покое. Дай всем жить. И все — разговор закончен!

Если родители уезжали отдохнуть к родственникам, молодожены не могли нарадоваться образовавшейся свободе. Верочке все казалось удивительным. Она в качестве молодой хозяйки крошечной «двушки» готовила, угощала гостей, завалившихся к ним с вином и с новыми видеофильмами. Она смотрела на светящиеся окна соседних домов и завидовала тем, кто живет вдвоем. Ах, как было бы здорово, наконец, поселиться отдельно от родителей! Но Пашу это, напротив, совершенно не беспокоило. Принимать помощь от родителей казалось ему вполне естественным — а кому же им помогать, как не собственным детям?

Его семья, более простая, чем Верочкина, приняла решение сына с уважением: жениться так жениться, невеста им нравилась. Пашина мама никогда не отпускала сына с пустыми руками. Давала небольшие деньги на сигареты, проезд и прочие нужды, помогала с покупкой серебристого видеомагнитофона «Электроника» — уж очень долго мечтал о нем Паша. Все это она делала так легко, так «само собой естественно», что сын воспринимал это как вполне обычный порядок вещей, а, приглядевшись к родителям жены получше, еще больше утвердился в том, что семья Верочки совершенно другая. При самом первом посещении его больше всего поразила белая супница в центре обеденного стола, льняные салфетки, прозрачный бульон, что подавался с пирожками. То, что супница, привезенная Надеждой Ивановной из Ленинграда, была совершенно простая, не представлялось ему важным. Главное было в том, что она находилась в центре стола. Он не знал, что это был образцово-показательный обед, имевший цель поразить будущих родственников, и супница в кой-то веки извлеклась из шкафа именно с этим намерением, Паша, конечно, не знал. По большей части она пылилась в верхнем ящике прибалтийской «стенки» и прекрасно вписывалась в коллекцию совершенно бесполезных вещей. Помните кукол, с которыми нельзя играть, дверь, которая пряталась под ковром, и покрывало, лежать на котором запрещалось? Еще одна неправильная вещь.

В семье Паши никогда не тратились на такие роскошно-бесполезные вещи, и Верочка увлеченно рассказывала об искусстве, рисующая и играющая на фортепиано, казалась ему существом иного порядка: свежей, наивной, сложной и такой чистой! Мечты ее были какими-то неземными. Между Верочкой и Пашиной мамой-бухгалтером зияла такая пропасть, что и представить трудно. Он не запоминал и половины того, о чем щебетала Вера, но в глубине души все еще происходили в нем какие-то подспудные шевеления, которые подводили его к мысли, что семейная жизнь — непростая штука.

Кардинально и бесповоротно их жизнь изменило рождение сына, и оно же привнесло раздражение. Малыш требовал так много внимания, что Паша искренне этому дивился. Надо же! Такой маленький, а весь уклад дома изменил до неузнаваемости. Все стало крутиться, стираться, гладиться и вариться для него и ради него. После родов Верочка с мужем окончательно переселилась в квартиру родителей. Теща настолько увлеклась внуком, что напрочь забыла о вазах, коврах и даже оставила в покое мужа (к его огромной, надо признать, радости). Теперь она денно и нощно учила дочь быть идеальной матерью. Теща напрочь отказывалась признавать все нововведения, что принес технический прогресс. Между кипяченым растительным маслом и новым средством, доступным в любой аптеке, Надежда Ивановна делала выбор в пользу трудоемкого и проверенного десятилетиями средства. Она боролась с только появившимися памперсами, потому что видела в них серьезную угрозу для нежной младенческой попки. Она устроила из двухкомнатной квартиры стерильный инкубатор для новорожденных и, кажется, сама верила в то, что Максима родила она, а не бестолковая, порхающая в облаках, Верочка.

Молодая жена ждала прихода мужа, как праздника. Его отсутствие — частое общение с друзьями и посещение родителей — предательством не считала. Не мужское это дело — стирать пеленки и бороться с газиками. Вот вырастет — тогда, конечно! Тогда — пожалуйста! Буду играть с ним в футбол, смотреть любимые фильмы, учить уму-разуму. Паша стал приходить к жене и сыну только на выходные, и мама часто отпускала их с коляской погулять. Молодой отец вез громоздкое сооружение на четырех колесах, изредка поглядывал на спящего Максюшу, а Верочка крепко держалась за руку мужа и чувствовала себя совершенно счастливой женщиной. Иногда они ходили гулять к тому самому озеру, где когда-то бегали школьники на уроках физкультуры. «Теперь там страдали другие дети», — думала Верочка. Вспоминая свою школьную жизнь, она ничуть не жалела, что все осталось в прошлом. Паша на выходные приносил с собой новые видеокассеты и смотрел их дни и ночи напролет. Теща была уверена, что так оно и было, готова была выставить наглого лентяя за дверь, но Верочка просила не обижать Пашу. Он скоро все осознает, придет и к нему отеческое чувство, уверяла маму Верочка и заодно саму себя.

Гостей они приглашать не могли: впятером в двушке места недоставало, даже для хозяев. Ночные объятия молодых были скорыми и тихими. Все наспех и украдкой, только бы не разбудить чутко спящего сына. Уже не так жарко и страстно, как было раньше. Это, конечно, огорчало молодого отца, а Верочка… что Верочка? Она так уставала, что проваливалась в сон мгновенно, едва коснувшись подушки. Скоро у Паши появились знакомые, о которых Вера и не знала. Он все чаще возвращался позднее обычного. Жена просила навещать их с сыном чаще — молодой отец ссылался на усталость. Какой смысл ехать из одного конца города в другой, если квартира родителей неподалеку от работы? Переночевать он может и там. Мама, Надежда Ивановна, пыталась открыть дочке глаза на очевидные вещи, но Вера сердилась на мать и во всем полагалась на мужа.

Паша во многом напоминал ей отца, при том, что внешне они были совершенно разными. Это безразличие к внешним атрибутам успешной жизни, это неприятие блеска и всего показного, равнодушие к одежде, умение обходиться малым и, наконец, эта знаменитая фраза: «Всех денег не заработаешь!». Однако папин набор необходимого разительно отличался от того, что имел в виду Паша. Папа мог прекрасно прожить без дорогой дубленки и новой мебели, но семья всегда имела некий необходимый, на его взгляд, минимум. Паша рассуждал иначе: он мог потратить все деньги на новый магнитофон или модные джинсы, не осознавая, что малышу просто необходима новая коляска. И вообще, ребенок оказался дорогим удовольствием, хлопотным и беспокойным. Это открытие сделал для себя молодой отец спустя первые полгода, хотя большую часть материальных затрат несли на себе Верочкины родители. Уставшая и не выспавшаяся Вера отличалась от того неземного существа, в которую влюбился Паша, да и упреки тещи становились все более невыносимыми. Оставив как-то молодого отца с годовалым сыном вдвоем, жена с тещей, вернувшись, обнаружили ужаснувшую их картину. Максюша голосил, захлебываясь от собственных слез, стоя в кроватке и держась за перекладины, а Паша сладко спал перед телевизором крепким и непробудным сном.

— Паш, ты его кормил? — спросила Верочка, побросав покупки на пол и бросившись переодевать мокрого сына.

— Нет. А он не просил… А разве было нужно?

— Конечно, я же тебе говорила. Все на кухонном столе.

С тех пор вдвоем их старались не оставлять, а для тещи зять превратился в абсолютно никчемное и безответственное существо.

Однажды, после двухнедельного отсутствия, как раз накануне дня рождения тестя, поздним вечером явился Паша. Назавтра ждали гостей: родных, друзей и сослуживцев. Всех пригласили с учетом нового расписания, по которому жила семья. К их приходу малыш должен был хорошо выспаться и, поиграв с гостями, пойти с молодой мамой гулять, не мешая тостам и взрослому застолью. Верочка с мамой чистила грецкие орехи весь вечер. Уже накололи и почистили огромную чашку — для будущего торта, любимого папой, и для сациви. Руки уже не слушались, пальцы почернели, оставалось совсем немного, когда раздался звонок в дверь. Паша явился навеселе с новым другом, о котором Верочка ничего не знала. Наскоро поцеловав мужа и проводив гостей на кухню, Верочка первым делом поставила чайник и положила на стол сладости. Из комнаты доносилось тихое хныканье: малыш, скорее всего, не проснулся, а просто отреагировал сквозь сон на резкий звонок. Мамочка побежала к сыну, оставив мужа с другом на несколько минут. Паша за ней не пошел, будто бы и не собирался повидать сына. А зачем? Спит и пусть спит дальше. Когда Верочка вернулась, она остолбенела. Огромная чашка с орехами опустела! За разговором молодые люди даже не заметили, как съели все, что предназначалось для завтрашнего праздничного обеда.

— Паша, — едва сдерживая слезы, спросила Вера, — ну как же так можно? Ты хотя бы спросил. Это было для торта, папе на день рождения.

Шальная голова восприняла слова жены как оскорбление. Он даже закричал от возмущения:

— А! Так мне и орехи есть здесь нельзя? Я здесь давно лишний, ты так прямо и скажи! Смотрите все на меня волком, хлебом попрекаете! Я, может быть, к сыну пришел, я друга привел, а ты! Орехов тебе жалко!

— Да нет же, Паша! Мы с мамой чистили их весь вечер, а теперь завтра нужно снова на базар съездить.

Верочка от обиды и неловкости — чужой человек явился свидетелем их мелкой ссоры, грозящей перерасти в скандал — едва сдерживала слезы. Паша наговорил много неприятных слов, обвинил ее в жадности, всю их семью — в негостеприимности, схватил друга за руку и с шумом вышел вон, так и не увидев сына, с тем, чтобы никогда больше не возвращаться. Вера, вначале опешив от несправедливости, потом все же пришла в себя и, набросив пальто, бросилась за мужем следом. Она догнала их на углу дома, Паша, хмельной и глупый, говорил что-то про обиду, Верочка плакала, оправдывалась, объяснялась; друг выглядел при этом безучастным и равнодушно смотрел в сторону, ожидая окончания семейной ссоры. Паша все-таки не вернулся, вопреки всем стараниям жены. Обиженный, он бросил напоследок несколько обидных слов, и ушел к автобусной остановке.

Дома ее ждала мертвая тишина. На кухне, рядом с пустой чашей, Верочку ждала мама. Отец, так и не встав с дивана, продолжал смотреть телевизор. Молча налив горячий чай, Надежда Ивановна подтолкнула вазочку с песочным печеньем и строго сказала:

— Никогда. Слышишь? Никогда не смей бегать за мужчиной. Они этого не стоят.

Верочка в оцепенении смотрела перед собой и беззвучно плакала. В голове кружилось только одно: что я такого сделала? Как я буду жить без него? Перед глазами мелькало искаженное от злости лицо мужа, равнодушный взгляд незнакомого ей человека. Она видела себя в домашнем халате и в наброшенном на плечи пальто, бегущую вниз по ступенькам. Неужели она его больше не увидит? Сейчас Верочка не винила мужа ни в чем — во всем обвиняла только себя. Ну зачем сдались ей эти орехи? Зачем она только сказала? Пашина голубая рубашка, ею подаренная, очень ему шла и выглядывала из-под пуловера свежей и отглаженной. Его запах, сильные руки, голубые глаза — неужели он ушел навсегда? Жизнь закончилась, мир опустел…

Мама видела совершенно другого зятя: ленивого, эгоистичного и самовлюбленного. Истеричного, совсем как юная гимназистка, бренчащего на гитаре и проводящего все выходные перед телевизором. Человек без цели и каких-либо амбиций, совсем не отец семейства. Но она знала: дочка видит другую картину, и объяснять ей сейчас что-либо бесполезно.

Следующую неделю Верочка прожила будто во сне. Ей казалось, что кто-то другой, похожий на нее, ухаживает за сыном, гуляет с ним в парке, послушно гладит детское белье, готовит обед к приходу родителей. Без них, конечно, было бы проще: можно было бы не притворяться и не скрывать, что все ее существо замерло в ожидании звонка в дверь. Свою будущую жизнь она видела, будто на экране телевизора. Несчастная и брошенная женщина, чья жизнь уже окончательно потеряла смысл. Кто она без Паши? Что с ней будет? Ей было больно смотреть на сына: из-за собственной глупости она обидела мужа и лишила общения с малышом. Очень хотелось бежать к дедушке и рассказать ему о случившемся, но он в последнее время часто уезжал: болела его двоюродная сестра, со дня на день ждали трагического финала, и Верочке было стыдно беспокоить деда своими женскими переживаниями. Он был как раз таки единственным, кто не сказал ничего дурного насчет выбора внучки. Дал свое благословение, пожалел, что бабушка не дожила до такого радостного события, и пожелал молодым счастья.

Каждый день она гуляла с сыном у озера и прятала грустные заплаканные глаза от знакомых. Девчонка из параллельного класса тоже гуляла с годовалой дочуркой. Максюша больше всего на свете интересовался детьми и животными, его тянуло к малышке, а Верочка, боясь расспросов про мужа, стала сторониться этого общения. Она намеренно выходила позднее или раньше, чтобы пройти эти два круга вокруг озера в полном одиночестве. Еще она знала, что мамино и папино молчание не предвещало ничего хорошего. Они притихли, даже перестали ссориться, будто искусственно сдерживали свои чувства, щадя ее или выжидая решение, которое дочка примет сама. Вера решать ничего не хотела. Она просто жила ожиданием, но Паша не возвращался. Он даже не позвонил, не поздравил папу с днем рождения. Прекрасно зная мужа, Верочка понимала: не было в этом никакого злого умысла. Он просто забыл. Родители, напротив, усмотрели в этом Пашином молчании демонстративный акт.

Ранним утром воскресного дня, оглянувшись вокруг — улица была совершенно безлюдной, только широкие волны ветра шелестели опавшей листвой и цветное марево неподвижно висело над городом — Вера решила прервать это томительное ожидание и поехать к мужу сама. Закутав сына в теплый комбинезон, она придумала себе длинную прогулку в город. Новое темно-серое пальто ладно сидело на ее стройной фигурке. Бирюзовый беретик, украшенный металлической брошкой, удивительно ей шел, и Верочка сама себе очень нравилась. Родители еще спали в своей комнате, и они с сыном бесшумно выскользнули из квартиры, избежав назойливых расспросов.

Не было терзаний и вопросов (что же такое сказать?). Не было обиды из-за его нелепой выходки и дальнейшего молчания. Только уверенность, что они обязательно бросятся навстречу друг другу и простят все сказанное и содеянное, ведь у них есть сын, который навсегда сделал их родными людьми. Паша, наверное, мучается сам, и только глупое мужское самолюбие мешает ему пойти навстречу, сделать этот первый шаг, а она удивит мужа и порадует таким неожиданным утренним появлением. Они обнимутся с неистовой силой, заплачут и помирятся, а потом, как ни в чем не бывало, дружной семьей позавтракают вместе и пойдут гулять, держа малыша, уже делающего первые шаги, за руки. Он расскажет, как скучал по жене и сыну, как долго тянулись эти дни, какой невыносимой была эта неделя, а Верочка не скажет ничего такого, что может все испортить, ведь она так его любит, своего Пашу!

Дальнейшее она вспоминала как множество фотографий, промелькнувших перед глазами. Она их успела увидеть и запомнить на всю жизнь, прежде чем выбежала с ребенком на руках на улицу. Они, эти кадры, являлись по ночам непрошенными и незваными гостями, теребили ее больную душу и заставляли крепко сжимать в объятиях маленького сына.

Поразило удивленное лицо свекрови, открывшей ей дверь, ее испуганные быстрые объяснения, бегающие глаза, тревожно озирающиеся вокруг. Руки тянулись к маленькому внуку, а глаза чего-то боялись. Нет, Пашеньки нет… Остался на работе, ночное дежурство. Как жаль, и мне пора уходить. Сейчас вместе с вами и выйду: хотела на рынок утречком сбегать. Как вырос внучок, а не видела его всего-то две недели или три… А я все думаю: позвоню и напрошусь в гости, а вечерами сил уже нет. Здоровье стало не то. Отчеты, Верочка, жить мне не дают. Паша не говорил мне, что у вас там произошло, но все обязательно наладится, всякое бывает, дочка. Торопливые нервные руки хватались за пальто и надевали сапоги, даже не впустив их дальше прихожей. Подержи-ка малыша, я оденусь и выйду с вами, по дороге и поговорим.

И вдруг, как в плохом кино, как в старом анекдоте, дверь Пашиной комнаты слегка приоткрывается, и он, румяный, голубоглазый и заспанный, в трусах и в мятой футболке, с торчащими волосами, спрашивает мать, прежде чем успевает заметить Верочку с сыном:

— Кто там, ма?

Валентина Викторовна хватается за сердце, смотрит виноватыми бегающими глазами на Верочку и бормочет:

— Прости меня, девочка. Не со зла я…

Верочка, еще не осознав произошедшего — зачем она так, почему не пустила к Паше? — идет к мужу, виновато улыбаясь. Прости-мол за такой утренний сюрприз. Она краем глаза смотрит на толстощекого сына, с которого только что сняла теплую шапочку, как вдруг дверь распахивается настежь и свет из комнаты падает косыми желтыми лучами на блестящий пол из-за плотных желтых занавесок. И Верочку тянет к любимому заспанному лицу и непослушным светлым волосам — как все глупо, отчего ждали целую неделю? — но она замирает, не сделав ни одного шага в нарядных, мамой купленных сапожках, в темно-сером пальто, в котором она чудо как хороша, потому что видит за Пашиной спиной женский расплывчатый силуэт, лица она не запомнила, в коротких шортах и в светлой маечке, потрясенный не меньше, чем она сама. Паша отталкивает ее, ту девушку, волком смотрит на мать и бежит к Верочке, но она этого уже не видит. Схватив сына, его теплую шапочку и свой бирюзовый беретик, она летит вниз по лестнице, желая только одного: поскорее остаться одной. Ноги в нарядных сапожках несутся быстро-быстро, маленький сын молчит от страха и непонимания того, что происходит. Он чувствует состояние матери и еще не решил, плакать ему или нет. Он, толстощекий карапуз, думает, что это игра, он подпрыгивает на руках у бегущей матери, совсем как на коленках у деда под знакомую песенку «Мы едем, едем, едем в далекие края…». Кто-то кричит им вслед, но они уже на улице, которая осталась прежней, будто ничего не произошло.

В тихое воскресное утро двор все еще немноголюден, никто не видит потерянного взгляда молодой женщины с ребенком на руках. Она, ошеломленная и испуганная, ныряет в соседний дворик, видит деревянный домик на детской площадке и летит туда изо всех ног. Там, в избушке на курьих ножках, потеснив оставленные детьми игрушки, она садится на маленькую скамью, обхватывает малыша и говорит тихо, раскачиваясь из стороны в сторону, сквозь рыдания только одно: «Господи, не могу… не могу… за что?». Слезы катятся непрерывным потоком, перед глазами — нелепость всего происходящего и стыд, бешеный стыд, за свой глупый поступок. За себя, нарушившую ожидание, решившую в силу своей наивности, что ей будут рады.

Она не помнила, как добрела до дома, что ответила встревоженным родителям, как провалилась в спасительный сон. Она лежит в спальне родителей на шелковом покрывале цвета летней ночи с ярким птичьим оперением, пьет принесенный мамой чай, ее трясет и очень холодно. Одно одеяло, еще одно, плед, махровый халат, теплые носки… Мама с кем-то говорит по телефону, она раздражается, сердится, повышает голос, потом подходит к Верочке, подносит прохладную ладонь к пылающему жаром лбу, заставляет что-то выпить и уходит, тихо притворив за собой дверь. Сына не слышно… пустота…

Ей причудилось, что дедушка рядом. Ее немногословный дедушка в неизменной шляпе снова ведет ее из школы домой, крепко держит за руку, как это было раньше. Она опять слукавила и выбрала самую длинную дорогу, чтобы прогуляться в чудесный солнечный день, чтобы выпросить у дедушки фруктовое мороженое и зайти в книжный магазин. Нет, ничего покупать она не собиралась — только посмотреть! Книги, которые она очень любила, — дорогие, они — про искусство, нужно ждать дедушкину пенсию. Сегодня она только пролистает их и украдкой уткнется носом в красочные страницы, чтобы вдохнуть этот запах типографской краски, пока дедушка будет выбирать себе газеты. Сначала они идут мимо краеведческого музея, единственного в городе, куда они ходили с классом на выставку к годовщине Великой Победе, потом поднимаются на пригорок, с которого открывается прекрасный вид на целый город и плывущие за ним в серой дымке зеленые поля. И вдруг, когда до книжного магазина было уже близко, они, щурясь от солнца, шли по аллее, а легкий ветерок шевелил листву, меняющую цвет от ярко-зеленого до серебристо-серого, дедушка остановился и, даже глядя ей в лицо, сказал:

— Я люблю тебя больше жизни. Если понадобится — я отдам свою жизнь за тебя. Запомни это, Веруня. Я у тебя есть, и это навсегда.

И она это запомнила. И серебристо-зеленую листву, и солнечный день, и первое в своей жизни признание в любви. И сейчас она видела это так же отчетливо, будто было это вчера. Ветер шевелил ее волосы, дул легкий ветерок, перед глазами зависла знакомая картинка, в которой ее девичье изумление, отозвавшееся на не до конца осознанные слова, смешалось с чудесной панорамой солнечного дня.

Глава 9

Зависть, интрига, естественная конкуренция всегда были могущественными рычагами женской дружбы, но только не в этом случае. Их коллектив был на редкость крепким и слаженным. Как ни ругали девчонки Татьяну Георгиевну, как ни вздрагивали от ее крика, ни жаловались на несправедливые обвинения, одного отнять у нее было невозможно: она обладала особенной интуицией, чуйкой на хороших людей и благодаря этому сумела создать сплоченный коллектив и окружить себя женщинами разными, но во всех отношениях достойными.

Ольга, например, была легка и отзывчива на мужскую любовь. Это никак не сказывалось на ее работе в отделе технической помощи. В течение рабочего дня мужчины не видели ее больших глаз, меняющих цвет в зависимости от настроения хозяйки, не любовались ее безупречной белой кожей, красиво уложенными светлыми волосами, а главное — статной фигурой, потому что большая часть ее работы заключалась в общении с клиентами по телефону. Это, надо признаться, было очень удачное решение, особенно для репутации банка.

Моду на анорексичных особ она презирала. Разве это женщины, заплетающиеся в собственных ногах и едва волочащие спички по подиуму? Себя, крупную и крепко сбитую, она любила и поэтому ее любили все остальные — как мужчины, так и женщины. Легкий нрав и смешливость делали ее в глазах многих идеальной женщиной. Очень редко, чаще весной, нападало на Ольгу Ивановну странное желание — сесть на диету, но все это продолжалось, к счастью, так недолго, что никто не принимал ее затею всерьез. Задумавшись о приближении пляжного сезона, она, разглядывая себя перед зеркалом, не могла не признать, что сбросить несколько килограмм ей бы не помешало, но это решение требовало такой силы воли, такой высокой организации, что уже через пару дней Оля рассказывала о своих сбоях с юмором, веселя весь честной народ во время обеденного перерыва. Страдая от голода, она, едва дождавшись, когда все домочадцы уснут, устраивала пиршество перед открытым холодильником и, как правило, набирала еще несколько ненужных килограммов. И к чему же все это, скажите мне, если никакие комплексы и неуверенность в себе Олю никогда не мучали? Мужчины обожали ее внушительную грудь, сочные губы, округлый животик, мощные бедра, длинные уверенные ноги и, конечно, искусно подкрашенные красивые глаза. У мужа, всегда смотрящего на жену с восхищением, был настоящий пунктик, невроз на почве ее груди. Он, как и все мужчины, шоппинг не уважал, но всегда сопровождал жену в отдел женского белья и давал дельные советы. На пляже Олюшке, поначалу кутающейся в парео и длинный сарафан, муж всегда говорил: «Выброси ты эти тряпки, Оль! Никого здесь нет красивее тебя!». Он, и правда, не видел ни стройных женщин, оголенных до неприличия, ни их спортивных фигур, ни искусственных поп. Кто же будет заглядываться на сухой пряник, если рядом роскошный шоколадный торт с розочками и глазурью, и все ингредиенты в нем натуральные?!?

В прошлом месяце Оля купила себе абонемент в солярий, решив не дожидаться лета. В тренажерный зал по соседству так и ни разу не заглянула, и теперь вот рассказывала, что скоро, очень скоро она обретет загар своей мечты, убив им вторую половину мужского населения города.

В браке она была вот уже двенадцать лет. Ольга — не из тех, кто считает, что из-за печати в паспорте она должна отказывать себе в любви. Возможно, руководствуясь собственной теорией, она и изменяет мужу. Все для того, чтобы убедиться: Сашок ее — лучше всех. Ольга — не из тех замужних женщин, кто заблудился между жаркой кухней и домашними заданиями сына. Все она улаживала как-то само собой. Весело напевая себе что-то под нос, она могла помочь сыну с уроками или уговорить его оставить ее сегодня в покое. Сославшись на плохое самочувствие, Ольга могла устроить себе выходной, выпроводив домашних по делам. Муж и сын пребывали в уверенности, что она потом пошла на работу и не надеялись на вкусный ужин. Между тем она проводит чудесный день дома: могла завалиться на диван с новым детективом, из тех, что можно проглотить за 24 часа, или заняться автозагаром и совершенно свободно от чужого взгляда разгуливать по квартире обнаженной, и ждать, пока загар сделает свое дело. Разве у взрослых не может быть незапланированных каникул?

Однажды она заметила, что любопытный мужчина из соседнего дома, расположенного аккурат напротив ее пятиэтажки, не может оторвать взгляда от ее обнаженной фигуры. Вы думаете, она покраснела от стыда и задернула занавески? Значит, вы совсем не знаете Ольгу! Эта роковая женщина мило улыбнулась, помахала наблюдателю рукой и только потом задернула полупрозрачные занавески. Зачем же лишать человека радости? Пусть хотя бы на расстоянии приобщается к прекрасному.

Выходные, которые она иногда устраивала себе среди недели, Ольга могла провести и более интересно: купить новое платье, проболтать с подружкой полдня и даже успеть на свидание к новому кавалеру. К приходу мужа и сына купленные в соседнем магазине пельмени были приготовлены заботливой материнской рукой. Легкий салатик и свежий кофе тоже стояли в центре стола, а счастливая и довольная жизнью Олечка с восхищением смотрела на мужа. Кто, скажите мне, был от этого несчастен?

Верочка ужасалась, выслушивая подробности, которых никто не просил. В этот момент она шарила в больной памяти, вспоминала свой недолгий брак, закончившийся таким нелепым образом, и чувствовала себя безнадежно устаревшей со своими консервативными устоями и несовременными ориентирами. Пока она раз и навсегда закрывала в незалеченной душе болезненную тему и опасалась новых отношений, Ольга Ивановна совершала прыжки с парашютом почти ежедневно, не опасаясь, что однажды он может не раскрыться. А может быть, любовь им с Пашей была выдана не по возрасту, а люди, усмиренные и побитые жизнью, справились бы со всеми проблемами по-другому? Пережили бы, переболели и дали друг другу еще один шанс? Одно Верочка знала точно: так, как Оля, она жить бы не смогла.

Не только Вера Анатольевна, но и многие другие, деликатно опускали глаза, слушая Одиссею Ольги Ивановны, но она, похоже, ничего не стыдилась, говорила о себе с иронией и доверяла женскому коллективу всю свою жизнь с такими подробностями, которые знать никто не хотел, даже близкие подруги.

Двенадцать лет назад никто ее в здание, где регистрируются браки, насильно не тащил. Сама и по доброй воле, в белом платье, в длинной фате, с учащенным сердцебиением и со слезами на глазах вошла юная невеста в новую фазу своей жизни. Загс, в котором исполнялась чья-то мечта, был небольшой, но очень многолюдный. Засматриваясь на красавицу Ольгу, многие женихи забывали про своих невест. Сашок, высокий и сутулый, выглядел при ней неуместным довеском, омрачавшем всю величественную картину. Уж очень манкой она была, даже в целомудренном платье невесты. За двенадцать лет брака мужа своего она не разлюбила, только частенько ей не хватало воздуха, когда они сидели с ним вдвоем на тесном диванчике. Иногда хотелось просто убить экономного Сашка за монотонные замечания о том, что продукты в магазине нужно выбирать тщательно, не забывая о сроках хранения и о выгодных ценах. Дверь лучше закрывать на два замка, перекрывать на ночь воду, выключать свет, если выходишь из комнаты. Сказывалась деревенская бережливость, впитанная с молоком матери. Ольга терпеливо слушала и не протестовала, надеясь, что он изменится, потому что сын должен жить обязательно в полной семье — так же, как у ее родителей. Хотя, если честно, Олюшка в изменения эти не очень-то и верит. Любит мужа потому, что он любит ее.

Впрочем, есть многое, что их объединяет. Им обоим все равно, что живут они в крошечной «двушке» со смежными комнатами, что Сашок получает очень скромную зарплату, а Оля вообще не любит перерабатывать, что старый холодильник и батарейки как-то решили перекрасить в красный цвет и бросили эту трезвую затею на полпути. Любовь у них все еще активная, не реже двух раз в неделю, но Ольга хочет романтических и непредсказуемых отношений, а какой уж тут романтизм, если подарки дарятся только по праздникам, а цветов Сашок не приносит вовсе? Зато Ольга знает, что вряд ли найдет кого-то лучше и надежнее, Сашок — он проверенный, а недостатки его она вполне может перетерпеть, да и сын у них общий… Чего же еще хотеть?

Изменам ее нет числа, потому что отказаться от свежих эмоций, от опьянения страстью и одновременно от покоя, который дает постоянный союз, она не может. Муж ее ничего об этом не знает — так она, по крайней мере, думает. А может быть и знает, но терпит, потому что любит ее и надеется, что когда-нибудь она прекратит это безумие.

Сашу всегда восхищала Олина легкость, умение не заморачиваться по поводу бытовых проблем. Это она определенно унаследовала от своей матери. Хорошо, если только это. В семье Ольги между родителями и детьми всегда были легкие отношения. Не страх и не почтение, а именно легкость, а с отцом, пожалуй, и дружба. Все проблемы Ольга Ивановна решала с удивительной простотой. Ну получил сын двойку — и ладно. Завтра получит пятерку. Не хочется Олюшке печь блины на Масленицу, а для чего соседнее кафе? Что мы отнесем на школьную ярмарку, мама? Нужно что-то, что мы сделаем своими руками. Купим, сынок, в пекарне через дорогу самые неказистые кексики. И все поверят, что они — домашние.

Свое неумение помочь сыну с домашним заданием, Ольга скрывала элегантно: сиди, сынок, и думай сам, я свое уже отучилась, тем более что мама занята. С Сашиной мамой, женщиной простой и грубоватой, отношения складывались не всегда гладко, но Олюшке было совершенно не обидно слышать замечания свекрови в свой адрес по части ведения домашнего хозяйства. И об этом она рассказывала подружкам с юмором, даже не беспокоясь, как это ее характеризует. И про то, как свекровь наведывается с инспекцией, и как шкафы проверяет, и на отсутствие обеда указывает. Как-то раз отвезла бабушка внука на бассейн, так теперь все мамашки знают подробности их семейной жизни. Так это же хорошо: Оля стала еще заметнее! Вы только представьте, девочки, вхожу я такая в новых джинсах, а мамашки, скучные и местами беременные, сквозь зубы улыбаются. Бабушка, говорят, ваша такая разговорчивая, такая общительная! Ольга Ивановна знает: ничего хорошего та рассказать не могла, сыночку своего, небось, жалела, возмущалась Олиной расточительностью — ну и пусть, жаль ее! Своей жизни нет — за чужой подглядывает. Шарит по шкафам, одежду трогает, примиряет, наверное. После ее наездов невестка чувствует на своей одежде запах свекрови, брезгливо бросает все на пол, а потом несет в стиральную машину. Сашок любимой жене ни в чем, кроме бесполезных цветов и очень дорогих вещей, не отказывает, так какое же ее дело?!?

В прошлом месяце, почти у самого дома, Сашок, как на беду, проколол колесо. Машина еле доплелась до автосервиса, и стал он ждать своей очереди. Мужики между делом разговорились, вышли из машины размять ноги. Двое (очевидно, друзья) обсуждали личную жизнь третьего. Вот повезло мужику! Баба попалась — кровь с молоком. Красивая, горячая, как огонь, и главное — замужняя. Никаких серьезных отношений и обязательств. Вон у того дома живет, в банке работает. Повезло так повезло. Сашок, изменившись в лице (слишком много совпадений!), потянулся за следующей сигаретой. Так и выкурил всю пачку, пока колесо меняли. И решил Сашок, что это не может быть его Олюшка. Ничего он об этом не знает и знать не хочет. Любит он ее до сих пор по ночам и нежно держит за руку, и совсем это не привычка. Может быть, та крупная и красивая блондинка в отчаянии и печали и потому ищет приключений. А они живут счастливо, в гармонии и радости. Это неслыханная редкость в нашем современном мире, где бродят так много одиноких людей в поисках своих половинок. Они просиживают жизнь на сайтах знакомств в поисках доступных удовольствий, покупают новые гаджеты, помогающие им скоротать вечера в одиночестве. Они покупают полуфабрикаты и делают хорошую выручку заведениям, специализирующимся на людях, не желающих готовить дома для себя. А у них с Олечкой прекрасная уютная квартирка, много любимых фильмов, хороших друзей, и он до сих пор наблюдает за тем, как по утрам сладко она спит. Надо будет купить жене новый детектив и эклеры к чаю, уж очень она их любит! На выходные отвезет их с сыном в лес за грибами — пусть порадуются!

В тот вечер их пальцы сплетались особенно жадно и нетерпеливо. Сашок так и не задал своей Олюшке мучавший его вопрос, да и был ли в этом смысл, если он все равно не верил досужим сплетням, потому что знал: его жена — самая лучшая на свете!

Глава 10

Двенадцать лет назад молодая семья родилась неожиданно. Сашок из родной деревни приехал в город учиться и снял квартиру по объявлению. Мама его поначалу обрадовалась и одобрила выбор сына: жить будет в семье, никаких тебе пьянок и гулянок, плохих компаний и поздних возвращений домой. Студенту выделили отдельную комнату, согласились кормить с хозяйского стола за скромную доплату. Сашок, всегда серьезный и по-деревенски основательный, планировал многого добиться в жизни. Несколько лет назад он неожиданно для всей семьи пошел в рост: выпятились уши, нескладный нос, худощавые руки и длинные ноги. Он этого очень стыдился и не знал, как ему жить с изменившимся телом. Сутулость пришла как спасательный круг: так он казался себе ниже и незаметнее. Родители поохали, покопались в фамильном древе и не нашли никого, кто был бы так же высок, худощав и лопоух, как бедный Сашка. Оказавшись в городе, нескладный паренек еще сильнее ощутил свое несовершенство. Хоть и небольшой, но все же город был полон богатых людей, красивых машин и прекрасно одетых женщин. Город светился от рекламы, зазывающей на развлечения разного рода, на которые у паренька не было денег. Трудно жить, зная, что никто, ни за каким окном, не ждет тебя дома. В родном селе все друг друга знали и отзывались на любое приветствие. Здесь же одиночество ощущалось особенно сильно, и Саша старался не выходить из комнаты без надобности. Институт и библиотека — вот, пожалуй, и все его маршруты. Единственные брюки он сушил по ночам на батарейке, пробовал подрабатывать уже на первом курсе — денег из дома, конечно, не хватало — но безуспешно. Приходил с учебы и замертво падал на свой диван. Большое количество людей и расстояния изматывали деревенского парня. Вечерами его было не дозваться к хозяйскому столу. Чаще всего в комнату к квартиранту отправляли пятнадцатилетнюю Олю. Так она, однажды присмотревшись, решила, что ей он очень даже подходит по стати и росту. Олюшка всегда была крупной, и многие из ее одноклассников едва доросли ей до плеча. А мясо к костям прирастет, любила приговаривать ее бабушка. Когда уж меж собой договорились — не знал никто, но было такое мнение, что инициативу проявила расторопная горожанка. Если даже в ее семье существовали такие догадки, то родня жениха даже не сомневалась: Сашку совратила «хозяйская вертихвостка» с серо-зелеными ведьмиными глазами и копной рыжеватых волос.

Свадьбу сыграли, когда Олюшке исполнилось восемнадцать. Больше всего к этому оказалась неготовой ее мама, в тридцать восемь лет не спешившая стать бабушкой. Мама Галюня никуда по жизни не спешила; так и шла, никуда не торопясь и никогда не опаздывая. Приданое внучке покупала бабушка. Она же и готовила, пекла, убирала на всю семью и никогда этим не тяготилась. Разве тяжело это делать для родных людей? Внучку удивило, что шестидесятилетняя бабушка советовала ей выбирать нижнее белье «покрасивше», «с кружавками», пеньюар — понаряднее — все для того, чтобы порадовать молодого неискушенного мужа. По лукавым, все еще молодым глазам бабушки Оля понимала: она догадывается, что внучка давно опередила официальное событие и уже утолила голод деревенского паренька.

Что же касается мамы Гали, то никто из детей не помнил, работала ли она хоть когда-то в своей жизни. Муж двадцать лет назад предложил ей посидеть с детьми дома, пока те были маленькие. Галя от такого щедрого предложения не отказалась. И даже тогда, когда сын и дочка повзрослели и выпорхнули из родительского гнезда, дом все еще казался их матери самым лучшим и надежным местом во всей вселенной. Там было сосредоточено все, что являлось для нее нужным. Горы пожелтевших газет, кипы старых журналов, коробки, заполненные детективами и любовными романами, бесчисленное количество дисков с самыми разнообразными фильмами. Была в Галюне некая всеядность, которая настораживала: выходит, ей совершенно безразлично, что читать и смотреть. Ведением хозяйства после смерти тещи стал заниматься Иван Петрович. Галюня назначила его добытчиком и ответственным за связь с внешним миром еще в самом начале их семейной жизни. Иван Петрович и не знал, что может быть иначе. Потом, правда, понял, что ему просто «повезло»: у других жены пекли пироги, зазывали гостей, нянчили внуков, делали домашние заготовки. Годам к пятидесяти, когда дети уже разъехались и супруги остались вдвоем, тишина накрыла их квартиру невидимым куполом. Иван Петрович с горя ненадолго запил, жена еще сильнее погрузилась в свою непонятную жизнь. Она могла неделями не выходить из дома, не видеть умирающие цветы и переполненный кошачий лоток, не вытирать скопившуюся на подоконниках пыль и главное — не готовить. Иван Петрович по привычке приносил продукты и надеялся на горячий ужин, но с каждым днем надежда его таяла.

— Галюнь, сосиски в холодильнике, кажется, пропали, — в поисках еды подмечал пришедший с работы муж.

— Да? Ну и ладно… А там еще что-то есть?

— Да. Тебе яичницу сделать?

— Пожалуйста. Я сейчас дочитаю книгу и сварю нам кофе.

После ужина супруги, как правило, расходились по своим комнатам. Жена застревала на кухне, обещав вымыть посуду. Иван Петрович звонил детям, узнавал новости и приходил рассказать Галюне, как у них обстоят дела. Она отрывала взгляд от журнала, на который наткнулась на балконе, убирая кошачий лоток, выслушивала, кивала головой, по привычке говорила «ну и слава Богу». До мытья посуды дело обычно доходило не скоро. Кот, так и не отыскав свой туалет, взбирался на супружескую кровать или хозяйкин диван. Та охала и сердилась, уносила грязное покрывало в ванную и усаживалась на стул с тем же журналом в руках.

Иногда Иван Петрович задавал себе вопрос: заметила бы супруга его отсутствие и как бы она жила, не вернись он однажды домой. От таких мыслей его спасал алкоголь, но злоупотреблять им не следовало, иначе можно потерять работу. Галочка часто по несколько дней не звонила детям: ей казалось, что они общались вчера. Квартира, при бабушке сиявшая чистотой, постепенно приходила в запустение. Иван Петрович не мог следить за этим сам, а больше было некому. Теща умерла, Олюшка уехала, даже младший сын Мишка женился и наведывался домой очень редко.

Как-то раз Мишке с женой пришлось по делам приехать на несколько дней к родителям. Они ждали консультации врача в областной больнице, и жена Наташка стонала и ругалась, не пренебрегая крепким словцом, пытаясь навести порядок, потому что негоже малышу, который только начинает ползать, жить в «такой антисанитарии». Мишка мать в обиду не давал, объяснял ее упадок нынешним нездоровьем. Наташа, женщина крепкая и работящая, дом за неделю привела в более или менее божеский вид. Галюня, позабавившись с внуком, в первый же вечер крепко закрыла дверь своей комнаты, повязала платок на больную голову — уж очень шумным и энергичным оказался малыш.

Своих детей в таком возрасте она не то, что не помнила: всем занималась покойная мама. Она, когда-то давно решив, что у Галюни впереди большое и светлое будущее, не позволяла ей отвлекаться на мелочи жизни. Бытом и внуками заведовала она, а потом это почетное знамя перешло в надежные руки Ивана. Галечка в детстве немного рисовала, недолго играла на скрипочке, и мама, женщина из простой семьи, верила, что жизнь у такой талантливой дочери будет интересной, если не сказать необыкновенной. Ничего не понимая ни в музыке, ни в искусстве, они умилялась дочкиным успехам и с удовольствием слушала ее скрипичное пиликанье, подносила обед и завтрак точно в срок, прямо на рабочий стол Галочки. Убирать никогда не просила, бельишко дочкино стирала всегда отдельно от всего остального и до замужества, и после. Внучат бабушка обожала, души в них не чаяла и умерла, дождавшись правнуков, как праведница во сне. Никого не побеспокоив, с улыбкой на лице, с чистым и светлым взором.

Пришедшего с работы Ивана Петровича, если гостил сын с женой, снаряжали на прогулку с внуком. В чистом доме снова, будто при теще, пахло блинами и борщом. Наташкина мать была родом с Украины, и борщ являлся их коронным блюдом. Его подавали с чесночком, сметанкой и с бородинским хлебом. Дед Иван с радостью нагуливал аппетит, радуясь, что по возвращению домой его будет ждать вкусный ужин, детский смех и оживший дом.

Мишка после ужина звонил сеструхе:

— Прикинь, Оль, мама совсем того. На отца все взвалила. Дом как помойная яма. В моей комнате лежат вещи, будто я вчера вышел из дома, а не два года назад.

— Что делать, братишка? Пока жива была бабушка, все держалось на ней.

— Слушай, а что она делает весь день, пока отец на работе?

— Не знаю, Мишунь. Читает, наверное, телевизор смотрит. Она, когда трубку берет, вроде адекватная.

— Какой там! Натаха просила ее во дворе с мелким погулять, пока она генералила. Так мать — ни в какую. Боюсь, говорит, потеряюсь.

— Слушай, Миш, ей же шестидесяти нет, а ведет себя как старуха. Бабушка в восемьдесят еще пироги пекла.

— Может, к врачу ее надо? Ты бы приезжала к ним почаще.

— Я стараюсь, но три часа езды в один конец. Сам понимаешь, особо не наездишься. У меня работа, у сына школа.

— Да понимаю я все! Отца жалко…

— Ладно, Мишунь, что ты так волнуешься? Они так живут не один год. Уже привыкли, я думаю. Может быть, даже счастливы. Никто никому не мешает. Отец — в своем мире, мать — в своем. Иллюзия счастья.

Галюня и правда была счастлива. Откроет шкаф с книгами пыль протереть — и замрет на полу до самого вечера. Схватит случайный, потрепанный жизнью том — и остановиться уже не может. Утро сменялось днем, а день — вечером, а она все сидела на полу, в обнимку с котом и с книгой, забыв о текущем времени. И вот уже на пороге муж, а она на кухню не заходила с раннего утра. В середине своей жизни супруга Ивана Петровича пристрастилась к курению, и единственное, в чем одержал победу муж — это уговорил ее курить исключительно на балконе. В теплую погоду она делала это с радостью. Принесет медную джезву, любимую кофейную чашку и пепельницу, наполненную окурками, положит сладости на крошечный столик, отодвинет ногой пакеты с вещами, которые никогда не понадобятся повзрослевшим детям, и уйдет в другое измерение на несколько часов, не видя неприглядности своего жилья и глядя куда-то поверх домов и кроны деревьев. Телефон, оставленный в комнате, мог разрываться от звонков обеспокоенной родни — ей не было до этого никакого дела. Зимой все обстояло сложнее, и острый нюх Ивана Петровича сразу мог определить, курила супруга в комнате или нет.

Как в дорогом сундучке, Галюня хранила все, от чего избавлялись другие люди. Нотные тетради, старые, изъеденные молью вещи, скрипка, давно поселившаяся на антресолях, проигрыватель с пластинками, живущий на балконе — все казалось ей нужным. Укутавшись в шаль, разорванную котом и много раз зашитую покойной мамой, Галина Николаевна могла открыть шкаф для одежды в поисках нужной вещи и нырнуть в него, как в Нарнию. Сколько интересного там хранилось! И почему только Олюшка и Наташа отказываются брать эти прекрасные вещи для своих детей? Они же почти новые! Дети вырастают быстро, а одежда не успевает износиться, так зачем же тратиться на новое? Как в чертогах старинного замка с вековыми традициями, жила Галюня в окружении старых вещей, не зная, как много изменилось во внешнем мире.

Олечка, по натуре легкая и жизнерадостная, принимала жизнь родителей как естественный порядок вещей. У кого в семье нет проблем? Таких семей не бывает! Бабушка (Царство ей Небесное), конечно, хранила и оберегала всех домочадцев. Сашку приняла как родного. За это ей тоже огромное спасибо. Мама — совсем другая, да и не относилась к ней Оля как к матери. Взрослый и заблудившийся ребенок — вот кем была Галюня. И если младший сын Мишка тревожился и названивал отцу ежедневно (мамин телефон, охрипнув и разрядившись, мог исчезнуть и провалиться в небытие), то Оля относилась ко всему с юмором. Жизнь-то продолжается. Ее, молодая жизнь, в полном расцвете, и что же ей делать? Стать нянькой для матери и забыть о себе она не собиралась.

От бабушки досталась ей привычка ходить в церковь по праздникам и детский молитвенник. Она его хранила как сувенир в железной расписной коробочке из-под вкусных печеньев вместе с ленточкой выпускницы и прочей девичьей ерундой. Если бабушка молилась истово, опускаясь на колени в храме и дома, перед иконами, то Олюшка скорее сопровождала бабу Тоню, чем верила в Бога по-настоящему. Бабушка обращалась к Господу много раз за день, сама того не замечая. Крестилась, проходя мимо икон, проезжая мимо храма. Ежечасно приговаривала: «Спаси и сохрани, Господи!», «Прости меня, грешницу, за все, что ведаю и не ведаю». Не выпускала никого из дома, не перекрестив на дорожку. Маленькая Олюшка бабу Тоню часто спрашивала:

— Баба, неужели и ты грешна? В чем ты каешься?

— Конечно, внученька. Грешна во многом, и об этом Господь знает. Надеюсь, успею вымолить прощение прежде, чем уйду.

Не верила лупоглазая и щекастая красавица, что и бабушка могла в своей жизни быть неправой, совершить что-то дурное, обмануть или украсть (других грехов Оля не знала), а баба Тоня гнула свое: знаю, о чем прошу Бога. Знаю, за что каюсь. Только однажды по-настоящему огорчила внучка бабушку, отказавшись от венчания. На то был приготовлен у нее свой ответ:

— Не готова я, бабуль, к этому. Потом, как-нибудь обязательно.

— Да как же так, внуча? Жизнь свою семейную начинать готова, а честное обещание перед Богом и людьми дать не можешь? — баба Тоня долго молилась Господу, чтобы помог он ей образумить глупых новобрачных, но Олюшка на венчание так и не решилась.

Дело было не только в удивительной простоте, с которой Оля решала свои проблемы и находила оправдание всем своим поступкам. Она, так и не примкнув ни к одному берегу, плыла по жизни, не видя ни границ, ни предупредительных знаков, ни ограничивающих скорость символов. Один безудержный поток эгоизма. Жила она легко, не напрягаясь. Меняла цвет волос, имела тайную жизнь, не считала постыдным измену, веселилась, воспитывала сына, любила мужа, плакала и молилась только тогда, когда ей что-то было нужно от Бога. И, когда никто от нее ничего не ждал, вдруг могла искренне откликнуться на чужую боль, помочь нуждающимся, щедро одарить добротой и вздохнуть «О, Господи!», но как-то бессознательно и очень редко.

И как это в ней все умещалось? Верочка не понимала. Когда слышала рассказы Оли о маме, удивлялась созвучию. Уж очень напоминали ей Галюнины «исчезновения» ее собственное убежище под кроватью. Верочкин тонкий слух, чуткость и художественное воображение способствовали развитию ее творческих способностей, в детстве так и не сумевших, к сожалению, воплотиться во что-то существенное. Галюниным талантам тоже не суждено было раскрыться. В чем-то их желания, наверное, совпадали, но Верочка благодарила Господа за то, что он дал ей другую мать, крепко стоящую на ногах. Будь Надежда Ивановна похожа на Галюню, они бы вдвоем, окунувшись в мир Нарнии, так и не вернулись бы обратно. Обстоятельства заставили Веру посвятить себя воспитанию сына и заботиться о хлебе насущном, тогда как Олина мать, так привыкшая жить на всем готовом, была избалована материнской, а затем и мужниной опекой.

Верочка не понимала только одного: Олиного метания. Она молчала, когда роскошная красотка, не прячась, рассказывала о новом увлечении, потому что сказать ей было нечего. Как-то раз, выслушав очередную историю Олиной страстной «любви», Вера спросила:

— А говорить с ним о чем? Ты же говоришь, что он неумен?

— Логика твоя, Верунь, меня удивляет! Шатается она, твоя логика, честное слово! Неужели к неумному человеку нельзя испытывать чувства? Томиться от любовного наваждения? — Ольга искренне возмутилась. Вероятно, можно было, но не в Верочкином случае. Для нее общение и духовное единство играли одну из главных, если не самую главную роль. Тот случай, когда прелюдия, начинающаяся гораздо раньше, чем кто-либо мог подумать, была гораздо важнее. Такого увлечения она не переживала давно.

Глава 11

Великолепный пейзаж, раскинувшийся перед глазами, нужно было смаковать не спеша, как хорошее вино, потому что лучшее не увидишь и не почувствуешь залпом, с одного глотка. Для Веры природа всегда была источником вдохновения: уходящие в небо горы, темнеющие и пылающие ярко-красным огнем деревья, все еще зеленеющие сосны и ели. За несколько дней короткая и теплая пора первоначальной осени сменилась на слякоть и настоящее ненастье. Утром еще верилось, что день может быть теплым и солнечным. Сквозь серые облака проглядывались робкие солнечные лучи, ярко светящийся ободок. Небо розовело, потом становилось золотистым. Ах, как красива была эта полоска золота в сером обрамлении, что хотелось взяться за кисть! Но днем мрак и осенняя сырость побеждали, и становилось ясно, что ничего хорошего сегодня ждать от природы не стоит. Бабье лето и так продержалось очень долго, и в октябре, несмотря на ночную прохладу, дневная температура поднималась до пятнадцати, а то и двадцати градусов тепла.

Люди, обрадовавшись этому, решили, что природа запуталась в календаре, но теперь все признались: пришла настоящая осень. Но и эта пора не вызывала никакого отчаяния или депрессивного состояния в душе у Веры. Она шутила, что поздний октябрь обязательно покажет, кто в самом деле оптимист, а кто безнадежный пессимист. Она видела сырые листья под ногами, вдыхала лучший на свете запах мокрой земли и листвы, любовалась осиротевшими деревьями и, остановившись на утренней пробежке, поднимала голову и засматривалась, как причудливо переплетались обнаженные ветки на фоне гладкого, как серое полотно, неба, образуя нежный, почти паутинчатый свод. Природа, как всегда потрудилась на славу, лучше любого художника. Ветер склонял ветки из стороны в сторону и рассказывал удивительные истории о своих странствованиях. Деревья вторили ему, скрипели и разговаривали, тесно переплетаясь друг с другом ветвями и корнями. Вскользь улыбнувшись на прощание, осень расплескивала дневное тепло, подхватывала убегающие листья, отяжелевшие от ночного дождя. Женщина, застывшая на парковой дорожке, смотрела вслед улетающим птицам, плывущим причудливой змейкой над старым парком. Потом она села передохнуть на скамью, усыпанную кленовыми листьями. В такие минуты она безумно хотела взять в руки краски и запечатлеть плачущее небо, увядшую листву на влажной темной скамье и одинокий фонарь, берегущий, как верный страж, пустынную аллейку. Она боялась, что все забыла, что упущенное время лишило ее прежних способностей и глупо это, в конце концов, экспериментировать с собственной жизнью на пятом десятке. Шурша увядшей листвой, она встала и побежала дальше. Ей вспомнилось, как пахли ее краски, как она выбирала кисти в специальном магазине (белочку или пони), как носила с собой самодельный мольберт и могла часами просиживать у интересного здания, наблюдая за меняющимся небом, склоняющимися деревьями и тянущимися к солнцу цветами. Наполнявшие ее в ту пору ощущения делали ее совершенно равнодушной к превратностям жизни. Сильный и живой свет, такой яркий и плотный, шел изнутри. Она не могла этому противиться, этим управлять — это была Божья благодать, дарованный ей свыше талант, который она так глупо растеряла.

После короткого замужества, закончившегося таким нелепо-водевильным образом, родители, в особенности мама, не смогли отказать себе в удовольствии высказать привычные в таком случае фразы:

— А мы говорили!..

— Ты же видела: он несерьезный.

— А чего ты ждала, если он был мастер только бренчать на гитаре? Отец, который думал, что младенец сам попросит его накормить?!?

Финалом был, конечно, отцовский приговор, не подлежавший обжалованию. Верочка даже видела, как отец высказался в несвойственном ему стиле после уговоров матери.

— Ты, дочка, теперь мать — и занимайся сыном. Экспериментов достаточно. О личной жизни забудь, пока он не вырастет. Мы, конечно, поможем, но это твой сын, а мы всего лишь бабушка и дедушка.

Все эти слова были совершенно бесполезными. Верочка, потрясенная своим новым положением и мужниным предательством, окунулась в воспитание сына с большой радостью, и думать не думала о новых отношениях. Чувствовала, что не имеет на это право перед растущим сыном, а главное — смотрела на всех мужчин с недоверием. На долгие годы единственным и самым близким мужчиной в ее жизни стал Максим. Так случилось бы и без отцовского предупреждения.

Маленький сын был, безусловно, самой большой жизненной удачей Верочки. С ним ей жилось все лучше и интереснее, с каждым прожитым днем, месяцем и годом. В их мирное существование и взросление мог ворваться серый хомячок или волнистый попугайчик, дети друзей и знакомых, двойка или победа на спортивных соревнованиях, но главным была симфония огромного материнского счастья, дивное тепло и телесный уют, которого хватало на всех пригретых четвероногих и хвостатых. Благодаря Максиму Верочка вновь прочитала сказки своего детства и нашла в них новый, прежде упущенный смысл. Они вдвоем, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись одеялом, могли часами слушать любимые пластинки. «Бременские музыканты» с прекрасными песнями Олега Анофриева, «Крошечку-Хаврошечку» и «Дюймовочку» можно было слушать бесконечно. Это уже потом, когда сын вырос, Вера наткнулась на интересную статью какого-то заморского психолога, утверждавшего, что программа будущего зависит от того, какую сказку ребенок любил в раннем детстве. Спорное, конечно, но во многом интересное предположение — что только не влияет на нас в детстве? Теория, однако, Верочку заинтересовала, и она стала переспрашивать друзей и знакомых, пытаясь проверить ее подлинность. Выходит, сказку о трудолюбивой Хаврошечке и о жертвенной любви Элизы из «Диких лебедей» Андерсена трудолюбивая Верочка любила неспроста? Максим, например, мог слушать «Оловянного солдатика» до бесконечности и вырос настоящим мужчиной, стойким и несгибаемым. Старый знакомый и в прошлом коллега, узнав о теории психолога, с улыбкой скептично подметил:

— Ну, а я больше всего любил те сказки, где главным героем был Иванушка-дурачок. И что же вы после этого обо мне скажете?

— Это очень просто, — будто не заметив подвоха, быстро отреагировала Верочка. — Вы всю жизнь ищете себя, проходя через множество препятствий, но ведь Иванушка всегда, в конце концов, оказывается умнее других!

— Можете вы, Вера Анатольевна, все так преподнести, что я и сам себя начинаю уважать. Сам себе завидую, — отшучивался Николай.

Два друга, неестественно ярко-красного цвета, длинноногий и короткошерстный щенок Чип, в белой шапочке, будто работник супермаркета или кафе, и коричнево-белый Питрик с длинными черными ушками и красивым ошейником, украшенным красным сердечком, жили с Максимом долго, лет до двенадцати. Да и потом, повзрослевший хозяин, если и готов был расстаться с другими игрушками в пользу соседских детей, то только не с Чипом и Питриком. Они спали с ним на одной кровати по очереди, вечерами устраивалась ссора среди игрушек, чья же сегодня очередь спать с Максимом. К Чипу мог присоединиться ленивый пес с высунутым языком по кличке Лежебока или львенок, похожий на героя известного мультфильма. Назавтра друзей выбирал себе Питрик. Первоклассник Максим, входя домой с плохой отметкой, у порога шепотом уговаривал маму: «Ты только Чипу и Питрику не говори, ладно?».

Прекрасно понимая, что похода в филармонию не избежать, маленький сын просил только одного: не брать его на концерт симфонического оркестра. Такие испытания пережить было нелегко.

— Мамочка, а я знаю! Музыку к балету «Щелкунчик» написал твой любимый Чуковский!

— Нет, сынок. Чуковский — это автор «Айболита» и «Телефона», а Чайковский — это великий композитор.

— Какая разница, мам! Все равно об этом никто, кроме тебя, не знает. — Счастливая мама, сквозь радугу, которая расплывалась на ее ресницах от слез, смотрела на светлую голову сына, умного, быстрого, улыбчивого, и боялась одного — что умрет от любви и счастья, не доживет до его совершеннолетия.

Динозавры были еще одной привязанностью мальчика. «Я буду палеонтологом!» — заявил девятилетний сын. И в их квартире поселились тираннозавры, ихтиозавры и другие их сородичи. Верочка покупала энциклопедии, смотрела с сыном бесконечные документальные фильмы, всячески разделяла с ним его интересы. Летающие тарелки и прочие паранормальные явления были вторым увлечением сына. В этом он определенно пошел в мать: все загадочное и чудесное одновременно и влекло, и пугало, и неудержимо влекло Веру еще в юности. Но вскоре она успокоилась, потому что нашла для себя единственное оправдание всем возможным чудесам. Бог был с ней ежечасно — в скрипе половиц, в хрустящей белой скатерти, в букете полевых цветов, в интересной книге, в музыке Баха и Моцарта, в кудрявом облаке за окном, в голубых глазах пришедшей в гости кошки, в земной и загробной жизни ушедших родственников, в каждом приглашенном на обед госте — дышал и жил Бог, такой же естественный и живой, как растущий за окном тополь. И тогда, когда Верочка это поняла, стало хорошо не только ей одной, но и всем, кто оказывался с ней рядом: и взрослым, и детям, и волнистому попугайчику, живущему в клетке, и всем больным душам, тянувшимся к ней за советом. После них она, правда, опустошалась и уставала, но именно этот живой и сильный свет, вполне ощутимое тепло для многих ассоциировалось именно с ней, с Верочкой.

Семилетний сын не на шутку увлекался пением. Намывая посуду, он развлекался тем, что подпевал любимым детским песням. Но слышал он иногда совсем не то, что исполняли другие:

А облака — белокрылые лошадки,

А облака — что вы мчитесь без оглядки?

Не смотрите вы, пожалуйста «злых собак» («свысока»),

А по небу прокатите нас, облака!..

Чунга-чанга, синий «небосклоп» («небосклон»),

Чунга-чанга, лето круглый год!..

Вечерами лет до десяти Максим все еще просил:

— Мамочка, а можно я с тобой полежу?

— Конечно, сынок! — и они, тесно обнявшись, были счастливы, потому что были друг у друга самыми близкими людьми. Папа, наведывавшийся два раза в месяц, был не в счет. Маленький сын его поначалу очень ждал, а потом перестал верить его обещаниям и намеренно нагружал себя делами и школьными заботами, когда отец обещал его забрать. Если этого не происходило, маленький мужчина делал вид, что совсем этого не заметил. Он не откликался ни словом, ни огорчением на то, что взрослый человек опять нарушил данное сыну слово. Повзрослев, он говорил так:

— Папа обещал позвонить, но, конечно, этого не сделает.

И Вера благодарила Бога за то, что расставание произошло так быстро, и та разлучница, чье лицо в спешке и потрясении она так и не заметила, перестала обретать в ее воображении прекрасные черты, а со временем и исчезла вовсе.

Годам к четырнадцати Вера стала замечать, как сын отстраняется от нее, все больше погружается в свою собственную жизнь. В ней даже такой прекрасной маме места уже не было. И она боялась все испортить, отмалчиваясь и уважая право сына на личную жизнь. Они старались все также, время от времени, выезжать на выходные загород, ходить в кино и на выставки, но если Макс начинал разговор о собственных планах, Вера не распекала его за то, что он лишает ее своей компании. Она понимала: привычный уклад их жизни вдвоем скоро будет неизбежно нарушен.

Однажды, в теплый майский день, когда мохнатые кусты бурно разрослись у дедушкиного дома, его не стало. Чистый и ухоженный садик, хранитель всех дедушкиных устоев, остался на попечении Веры и ее сына. Листва, солнечная и сочная, была недавно обильно полита весенним дождиком; грубые скамьи и сколоченный дедушкой стол остались вечной памятью о хорошем человеке. Мама и сын переехали в дедушкину квартиру на сороковой день после его ухода, и первое время Верочке было очень тяжело и сиротливо, потому что теперь некому было пожаловаться на сбитые коленки, недолгое замужество, вечно ссорящихся родителей и на свое разбитое сердце. Никто теперь не скажет ей, что любит больше жизни.

Дедушка, как и его супруга, ушел от внезапного сердечного приступа. Было ему неполных восемьдесят лет. Еще утром строил планы и бодро говорил с внучкой по телефону, а днем сам успел вызвать себе скорую помощь. Верочка летела через весь город и была уверена, что все наладится: дедушка был крепким и никогда ни на что не жаловался, даже не обращался в поликлинику. Когда Вера вошла, врач, немолодой и очень уравновешенный человек, уже сделал несколько уколов и, склонившись над диваном, что-то говорил больному. Верочке в коридоре, плотно притворив дверь, он посоветовал быть готовой ко всему: «Я, конечно, могу помочь ему протянуть еще несколько часов, но это бесполезно. Ранения, нездоровое сердце, а главное — возраст». Внучка, слыша слова доктора, мало вслушивалась в то, что он говорит. Требовала делать все, что возможно, сдаваться не собиралась. Верила в чудо. А кто в него не поверит, когда перед тобой лежит родной и такой беспомощный человек? Собрались родные, приехала еще одна «неотложка», оснащенная другим оборудованием, но в больницу дедушку почему-то не брали. Он лежал бледный и тихо так, едва шевеля губами, говорил: «Не надо больше уколов… больно… отпусти меня, Верочка… переезжай сюда с сыном… живи хорошо, радуйся жизни, благодари за все, а я всегда буду рядом».

Похороны она помнила плохо, как во сне. Была у нее такая способность, защитная реакция — блокировать плохие воспоминания. Ждали, когда прилетит младший брат дедушки из Калининграда. Сестра ответила телеграммой с соболезнованиями, но не приехала: она всегда жила уединенно, слыла отшельницей, хотя жила не в тайге, а где-то недалеко от Москвы, в городе с музыкальным названием Рошаль (маленькой Верочке виделся в этом рояль). Три дня дедушка еще провел дома, но это был уже не он. Спокойное, красивое, волевое лицо сильного человека, будто восковое, напоминало деда лишь отчасти. Приходили его друзья-ветераны, налетели с соболезнованиями мамины и папины коллеги, старые соседи. Чужие лица внучку раздражали: почему они здесь, к чему эти слезы? Все казалось ей неестественным. Испуганного десятилетнего Максима отправили к Верочкиной приятельнице, и он не видел, как дедушкин брат Никита с женой Машей, потные и, как всегда, румяные, влетели как раз в тот момент, когда тело выносили из дома. Так и стоит в глазах эта картина: едва протиснувшись сквозь толпу людей, утирающий слезы Никита бросает чемодан и присоединяется к похоронной процессии. Баба Маша, тяжело перенесшая перелет, на кладбище не поехала и осталась помогать накрывать на стол. Людей было так много, что Верочка и не знала, откуда они взялись. Играл оркестр, впереди на красной бархатной подушечке несли дедушкины боевые награды, ордена и медали. Верочка вдруг подумала, что, имея десятилетнего сына, она никогда не думала о дедушке как о немощном старике, чей конец уже близок… Что значит «я всегда буду с тобой» она узнала много позже, но и этому придет свой черед.

Вдвоем без родителей они зажили лучше всех. В летние дни из окна пахло жирным, сытым черноземом и свежей травой. Слышали детский смех и громкий разговор соседок, но Верочка ничего этого не замечала: она, наконец, обрела свой дом и могла насладиться тишиной, любимой музыкой, и не было никакой нужды по воскресеньям уходить с сыном на весь день из дома. Максим стал чаще приглашать друзей. Они запирались в комнате и слушали свою музыку. Мама в комнату к сыну всегда входила со стуком, с чаем и бутербродами, приглашала мальчишек на ужин. Они уважительно вставали, забирали поднос, благодарили за еду и год от года становились все мужественнее. Их уже было неловко называть по-детски, теребить их вихрастые головы. Стало нельзя над ними подшучивать и говорить детские приятности: подростки превращались в мужчин. Сейчас в каких-то житейских ситуациях Верочка ощущала себя во многом младше и беспомощнее, чем ее повзрослевший сын.

Мастерица на выдумки, в разное время она наделяла сына множеством забавных, только им известных имен. Иногда они были связаны с героями прочитанных книг, часто — с разными вариантами его имени. Главная проблема стала заключаться в том, чтобы ненароком, обращаясь к сыну в присутствии чужих, не использовать то самое запрещенное домашнее имя. Если вдруг случалась осечка, неожиданный конфуз, Максим смотрел на мать с обидой и осуждением. Насупившись, он награждал ее таким взглядом, что Верочка поначалу ругала себя, а потом, видя, что сын замкнулся в себе на несколько дней, обижалась сама. Ну, подумаешь — вырвалось! Многие родители вообще не стесняются в выражениях, а ее оговорки только от большой любви и нежности.

И все-таки сейчас, в свои сорок пять, она жила так, как хотела сама. Возможно, на чей-то взгляд, тихо и не на полную мощь, но на огромном заряде и с большим вниманием к тому, что происходило в ее душе. Достойно и никого не стыдясь, с благодарностью наблюдая за взрослением сына, не упускала ничего важного: ни сменяющихся времен года, ни огненных осенних листьев, ни того, как живут рядом люди.

— Все! Уже пора домой! — сказала вслух Верочка и улыбнулась природе, встающему солнцу. Дневное светило раскололо всю свою энергию на миллионы маленьких солнц в каждом листочке, в каждой капельке росы, сверкающей алмазной россыпью. Стройная березка уже изрядно поредела и махала в такт легкому ветерку оставшейся листвой. Они, распределившись равномерно по всей кроне, шелестели бусами, будто танцующая цыганка в своем завораживающем энергичном танце. Оглядев весь этот взрыв осенних красок, женщина двинулась к дому, уважительно соглашаясь с тем, что это и есть, наверное, последний аккорд, нужный природе. Нет, не перед смертью!.. Перед отдыхом, который так нужен для начала нового круга жизни.

Глава 12

Через пару месяцев, когда все уже успели обсудить предстоящую встречу в Москве, по несколько раз согласившись и столько же раз отказавшись в силу многих только что открывшихся причин, Верочка все же решила ехать. Электронный билет, купленный сыном, лишил ее права на отступление. И правда: что она теряет? Погуляет по столичным улицам, сходит на выставку Врубеля в Третьяковской галерее, купит билеты в МХАТ и «Современник», увидится с друзьями детства и главное — отдохнет от привычной жизни. Ничего особенного от встречи с одноклассниками она не ждала. Хотелось бы, конечно, увидеть тех, с кем дружила в школьные годы, но Верочка, несмотря на пылкое воображение, иллюзий не питала, потому что знала: жизнь сильно меняет людей, и даже лучшие друзья, спустя годы, могут показаться друг другу чужими людьми. В конце концов, это всего лишь один вечер, яркая вспышка детства, попытка воскресить былые чувства, а потом все вернется на круги своя.

Кроме Маринки (Маруси, как ее называли в школе), регулярно появляющейся в ее жизни, Вера поддерживала отношения с двумя «мальчиками». Оба обзавелись семьями, закончили с военной карьерой и жили своей, непонятной для Веры, жизнью. Олег из хрупкого, застенчивого паренька превратился, судя по фотографиям, в крупного пузатого дядьку с широким обветренным лицом. «Настоящий полковник!» — не веря своим глазам, сказала Маруся. Он таковым и был, полковник в отставке. Воспитывал дочь от второго брака, жаловался, что она утонула в какой-то новой молодежной субкультуре, но «батя держит все под контролем». Будто это возможно — удержать поток юношеского бунтарского духа, живущего в вечной непримиримости с миром взрослых. Олег сейчас на правах пенсионера присматривал за дочкой, достраивал баньку и увлекался охотой и рыбалкой. Образ из детства никак не вязался с тем, что Вера видела на фотографии. Олег всегда громко и неуместно шутил, вспоминал школьную жизнь и рассказывал о себе. С супругой, как стало понятно, у них сложились особенно странные отношения. Она, так привыкшая за годы службы к его отсутствию, не могла принять то, что теперь он бывал дома часто, если не всегда, шумел и не отказывал себе в удовольствии выпить. Брак слегка пошатнулся, семейная лодка накренилась и едва не пошла ко дну, как вдруг возникла мысль о строительстве дачи и в дальнейшем — бани, так что в свободное от строительства и охоты время Олег редко наведывался в городскую квартиру. Себе, конечно, не изменял: травил байки, рассказывал сальные анекдоты, вставлял крепкое словцо. Но в разговоре с Верой он себя сдерживал, а вот в доверительной беседе с Маринкой говорил так, как привык, без цензуры.

— Ты же всегда у нас была тургеневская героиня, при тебе он смущается, — постановила Маруся.

— С чего это? Может быть, я изменилась?

— Нет, Верунь, ты у нас величина постоянная, константа. И знаешь — это хорошо! Должно же и в нашей сумасшедшей жизни быть хоть что-то постоянное! — иногда Маринка, сняв костюм вечно хохочущего клоуна, говорила разумные и глубокие вещи. Верочка решила, что «константа» звучит как комплимент.

Жизнь другого «мальчика» сложилась, по его словам, глупо и неожиданно, даже для него самого. Алеша, так же как и Олег, поступил после школы в военное училище. В те годы мальчики мечтали о военной карьере, хотели стать моряками и летчиками, девочки шли в медицину, педагогику и в торговлю. Алеша после девятого класса съездил с родителями в Ленинград, там познакомился с девочкой, дочкой друзей. Они стали переписываться и очень скоро признались друг другу в теплых чувствах. Потом, на Новый год, ее родители приехали в гости к Алешиным и были, кажется, не прочь со временем породниться. Не сейчас, конечно, а в каком-то обозримом будущем: «Здорово, ребята! Будет чудесная пара, а мы станем еще ближе!». Но у молодых что-то разладилось, родительским планам сбыться было не суждено. Леша очень долго переживал, его отвергли, а потом глупо, назло ей и, как оказалось, во вред самому себе, на третьем курсе женился на однокурснице, которую не любил. Звали ее, кажется, Дашей.

Верочка, стремившаяся во всем дойти до сути, Лешу все-таки спросила, любил ли он свою жену. «Не знаю, как тебе ответить. Пришел, пошутил, пригласил в кино, погуляли пару месяцев — и сделал предложение. Знаю, испортил жизнь и ей, и себе, но уже ничего не поделаешь! Она со мной по всем городам и весям ездила, дочку мне родила, а я через несколько лет еще раз влюбился, по настоящему, и вот тут-то крышу мне снесло… Не могу я так, Вер, в скайп этот смотреть, как на допросе. Давай просто на телефон позвоню!..».

Верочка согласилась, потому что тоже любила разговор по душам, а он получался гораздо лучше с чашкой чая, если устроиться на диване. Тогда говорить можно совершенно спокойно, не отвлекаясь на то, как ты выглядишь и какая у тебя прическа.

Леша встретил Вику, когда его дочка уже готовилась к школе. Жена, наверное, давно поняла, что никаких чувств супруг к ней не испытывает и жила как многие, ради ребенка и чтобы не быть одной. А возможно, она искренне любила мужа и считала, что ее любви хватит на двоих. Леша стал придумывать себе командировки, исчезал на выходные, брал телефон с собой, переговаривался с кем-то из ванной, включив воду, и называл Вику мужским именем рядом с женой. Когда супруга уезжала на пару дней к родителям, он не мог дождаться того часа, когда можно наконец не таясь встречаться с любимой. В общем, совершенно лишился разума.

Ложился и просыпался только с одной мыслью: скоро он увидит ее! Отвозил дочку на лето к своей маме, в соседний городок, обещая починить крышу, а сам, потихоньку опустошая свои запасы, возил любимую на дорогие курорты, баловал ювелирными украшениями, присылал дорогие букеты. И не потому, что праздник или день рождения — просто желая увидеть удивление и радость на ее красивом лице. Жена, к счастью, попалась хозяйственная, много не требовала, экономила на всем и подарки к своему дню рождения просила те, что пригодятся в семье: тостер, миксер или пылесос. Леша наблюдал за женой с разочарованием: какая все же она приземленная! А любимая была яркой порхающей бабочкой, настоящей женщиной от мизинца до корней волос. Всегда одетая с большим вкусом, с идеальной прической и безупречным маникюром. С ней он отдыхал и душой и телом, и дошел до того, что летел к ней, не доведя семилетнюю дочь до плавательного бассейна: «Я заезжать во двор не буду. Ты же сама дойдешь, дочь?». Малышка с улыбкой кивала головой и шла к бассейну: ей представлялось, что она настолько выросла, что теперь отец доверяет ей пройти небольшой отрезок пути самостоятельно. Леша пропускал родительские собрания, ссылаясь на срочные дела, нарушал данные дочке обещания и не испытывал при этом никаких угрызений совести. Стыдно было только однажды: занятия в бассейне отменили, и все остальные родители забрали своих детей сразу, а его Нюта просидела более двух часов у старой вахтерши (он еще и опоздал!), отпаивающей зареванную девчушку чаем.

Чудесная сказка закончилась через пару лет. Сразу же, как только иссякли его материальные возможности. Возлюбленная поначалу просто недовольно морщила носик, замечая, что подарки становятся скромнее, все чаще отменяла встречи, а как-то раз сказала прямо: «Мне нужен мужчина для радости, а твое нытье пусть слушает жена. Она в твое положение всегда войдет и сковороде на день рождения будет рада, но не я!». И так почему-то больно и обидно стало Лешке! Не за себя, дурака, а за жену свою, что ушел он, громко захлопнув дверь, чтобы не вернуться больше никогда. Дома жена хлопотала на кухне, дочка-второклассница бежала с дневником, хвалилась пятерками. Мягким светом горела на кухне лампа. Жена стояла к нему спиной и несколько локонов выпали из ее аккуратного пучка на заношенный спортивный костюм, который она обычно носила дома. Он посмотрел на нее по-новому, будто на чужую женщину: красивая, скромная, измученная переживаниями мать его ребенка.

Леша вспомнил все, что потратил на совершенно чужую женщину, обделив своих девчонок, и почувствовал такой удар под дых, что едва успел сесть на стул. Дочка обняла отца, жена поставила перед ним тарелку с густым дымящимся супом и удивленно спросила: «Что ты сегодня так рано?». Он ответил, что теперь так будет приходить всегда, а через год сумел собрать нужную сумму и повез своих девочек в первый раз на Средиземное море, починил, наконец, маме крышу старого дома, поднял забор и стал проводить все свободное время с семьей. И все-таки вопреки собственному решению (сказать, конечно, проще, чем сделать) несколько лет он ловил в толпе женщин, чем-то похожих на Вику и провожал их тоскливым взглядом. Но ни разу не позвонил и не попытался встретиться — это правда.

— Вот такой я, Верка, дурак! — закончил Лешка. Он-то как раз изменился мало: невысокий, поджарый, повзрослевший мальчик, которого она бы узнала, даже двадцать лет спустя. — Ты уж не ругай меня сильно, совесть ты наша! Помнишь? Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи? — Леша неестественно засмеялся. — Партия сказала «надо» — комсомол ответил «есть»! Так вот, совесть — это ты!

— Да, Леш, конечно, помню. За совесть — спасибо. В институте серой увесистой «Историей КПСС» можно было убить кого угодно. Вот только, кто я такая, чтобы тебя ругать? Ты и сам все понял.

— Но сколько дел наворотил! Вот такой дурак!

— Ничего, Леш, а кто не ошибается? Главное, что понял: счастье — вот оно, совсем рядом, можно дотянуться рукой.

Наскоро и неловко попрощались; как это часто бывает, после откровенного разговора Леша пропал на несколько дней, потом появился снова, и Верочка между делом спросила:

— Леш, а ты какую сказку в детстве любил?

— Что?!?

— Ты прекрасно слышал! Зачем переспрашиваешь?

— Ну ты даешь! Вспомнила бабка, как девкой была! — Леша засмеялся. — Какую любил?.. «Бременские музыканты», сказки Пушкина, бабушка их часто читала в детстве. Но больше всего эту… как ее? «Огниво» Андерсена, кажется…

— «Огниво»? — Вера задумалась. — Ну ясно, спасибо тебе. Я так и думала.

— А в чем дело? Ты там что-то на встречу нашу готовишь? Типа, старые фотографии, какими мы были и что любили?

— Нет, успокойся! Это я так, любопытства ради.

— И правда, Верунчик, люди не меняются! Какая ты была загадочная в школе — такой и осталась!

— Я? Загадочная?!?

— Ну, конечно! Ты многим нравилась, но пацаны подойти боялись. Ты как воздушный шар ходила: одной ногой здесь, а отпусти веревочку — улетишь в небо.

— Ты шутишь, Леша!

— Да нет. Какие уж тут шутки?

— Загадочной была Лариска со своей улыбкой на лице и вечными пропусками, а что было загадочного во мне? Скучной, наверное, была, а вот…

— Дуреха ты, Верка! Таких как Лариска Землянская, мы называли совсем другими словами. Думаю, ты их уже знаешь, а вот в школе вряд ли слышала, — он весело захохотал. — Ну все, пока, солнце, мне дочку нужно из музыкальной школы забрать. Позвоню через недельку!

Услышанное потрясло Верочку. Первым делом она бросилась отыскивать старые школьные фотографии. На одной из них, общей, где пятиклассники послушно выстроились тремя рядами около новой учительницы, Вера сидела в центре в коричневой форме с белыми кружевными воротничками и с двумя конскими хвостами. Она, смущенная, держалась неестественно прямо, будто проглотила кол. Смешная такая! Из-за этой позы она, одна из самых невысоких в классе, казалась выше, чем остальные. Испуганные глаза смотрят в объектив фотоаппарата, руки лежат на коленях, губы поджаты, лицо напряженное. Девчонок, сидящих рядом, она помнила через одну. Вот Вика с длинной косой, рядом Света, дальше — Лика с короткой стрижкой, под мальчика. Полное имя ее было Ангелина или Анжелика, но все ее звали Ликой, а она стеснялась странного выбора родителей. Конечно, застесняешься, если вокруг одни Оли, Светы и Наташи, а ты прям Маркиза Ангелов со внешностью мальчишки!

Мальчишки стояли в третьем ряду: и Леша, и Олег, и Саша, позже всех объявившийся на известном сайте. Худые, нескладные, вихрастые, в обязательных школьных костюмах с эмблемой на левом рукаве: раскрытая книга на красном фоне. С Сашей Верочка дружила тоже, но больше по-соседски: их мамы часто чаевничали вместе, а они, дети, играли во дворе в прятки и обменивались интересными книгами. В школе же друг друга почти не замечали, у каждого были свои интересы. Лариса и еще одна высокая девчонка, Алена, ушедшая от них в шестом, кажется, классе, стояли в мальчишеском ряду. Одна — справа, другая — слева, завершая линейку. Формы одинаковые, лица разные, но такие счастливые своей беззаботностью и уверенностью в том, что они-то уж точно будут жить в прекрасном светлом будущем.

Марина, вертлявая и улыбающаяся, сидела рядом с Верой. Они, будучи совершенно разными, ухитрились ни разу не поссориться за все школьные годы. Маринкина мама работала на хлебокомбинате, и в их доме пахло выпечкой, ванилью и корицей, там водились разные вкусности: баранки, бублики, слегка зачерствевшие булочки с джемом и изюмом. Чего только там не было! Верочка и сейчас не очень любит сладкое (исключение составляет только то, что приготовлено дома), да и в детстве не была большой охотницей, но Марина, всегда щекастая и упитанная, так ее зазывала в гости, так упрашивала попробовать кусочек, что Верочка не могла этому противиться. Ела за компанию — и было очень вкусно! Марина держала над огнем сухие бублики или сушки — современная микроволновка очень бы пригодилась — потом обмакивала их в банку с вареньем, глотала столовую ложку клубничного джема и запивала крепким сладким чаем. Верочкина мама на такое всегда отвечала одной и той же фразой: «А попа у нее не слипнется?». Как-то Верочка попробовала проделать все это дома, но без Маринки все теряло свою привлекательность. С ней — очень вкусно, без нее, самого главного ингредиента, трапеза теряла вкус! Марина представлялась подруге «Купчихой за чаем» Кустодиева. Наверное, потому что стол украшала банка с вареньем, булочки и бублики, Марина выпивала одну чашку и тянулась за другой, смачно пила из блюдечка, дула на дымящуюся поверхность и с шумом втягивала в себя сладкий чай. Верочка до сих пор предпочитает изящные чашечки, но Маринкино чаепитие, слегка подгоревшие бублики и внушительного размера чашки помнит до сих пор. Подружка ела с аппетитом, была легкой и общительной, училась без фанатизма и всегда перед экзаменами слезно обещала всем и вся, что обязательно в следующий раз подготовится лучше. И все ей удавалось, билеты доставались именно те, что она учила, на контрольных получалось списать. Ей очень везло, и отметки подружки порой получали одинаковые, но с небольшой разницей. Верочкины четверки и пятерки были мозолистые и натруженные, твердые и основательные, Марина хватала четверки налету, они будто появлялись по зову студентов, призывающих в свою зачетку накануне экзаменов халяву.

На школьной фотографии Дима и Наташа, разъединенные одним рядом, еще стояли врозь. Диму поставили среди мальчиков, он выделялся своим спортивным телосложением и напряженным взглядом. Казалось, он жалел, что появился в этот день в школе, что визит фотографа не выпал на тот день, когда он ездил на соревнования. Верочка знала: многие старались в этот день улизнуть с уроков, беспокоясь, что навсегда останутся в памяти одноклассников такими взъерошенными, угрюмыми и некрасивыми. Девчонки о своих треволнениях говорили открыто, мальчишки, никогда бы не признавшись в этом, чувствовали то же самое. Хотя все выглядели тогда неестественными: птичка всегда вылетала неожиданно, ловила самое глупое из всех твоих выражений лица, и не было никакой возможности узнать заранее, какой получится фотография. Этот позорный и одновременно сладостный от неизвестности момент разделяли друг с другом одновременно: через несколько дней фотограф появлялся снова, на этот раз без предупреждений, протягивая каждому фотографию, и все первым делом отыскивали на ней себя, а уже потом — осматривали своих одноклассников, которым, конечно, везло немного больше, они получались несправедливо лучше…

Наташа пока была новенькой и смотрела исподлобья гадким утенком, чувствуя себя чужой в незнакомом коллективе. В пятом классе, наконец, заселили две новые девятиэтажки в их спальном районе. Одна, в которой жила Наташа, высилась прямо у озера и заслоняла вид на открытый горизонт; на щуплые деревца, детские качели и асфальтированную дорожку вокруг искусственного водоема. Тогда их школа пополнилась новичками. Многие переехали из других районов города в более благоустроенное жилье, с лифтом и мусоропроводом. В Верочкиной пятиэтажке таких удобств, конечно, не было. «И слава Богу», — подумала она, как-то навестив по поручению Ирины Ивановны больную Наташу.

В средней школе Ирина Ивановна вела еще и природоведение, помимо химии, и Верочка несла однокласснице домашнее задание по всем предметам, за все пропущенные дни, записанное аккуратным почерком на бумаге в клеточку. Во дворе новой девятиэтажки стояла грузовая машина, набитая обычным скарбом: мебелью, посудой, огромными тюками с бельем и одеждой — и девочка в очередной раз подметила, как же непривлекательно и сиротливо все это выглядит. В комнате же, разложенное по местам, все кажется намного более красивым и уютным. Ей хотелось отвернуться и не смотреть на исподнее, выставленное на всеобщее обозрение, но тут из соседнего подъезда показалась веселая семья, которая легко подхватила перевязанные бечевкой книги, фикус, несколько стульев и устремилась к лифту. Лифт довез Верочку до пятого этажа, гостеприимно распахнул двери и выставил пассажирку на площадку. Девочка, еще раз проверив сохранность пяти эклеров в бумажной коробочке — не смялись ли, не повредили шоколадную поверхность? Она только подняла ногу, чтобы подняться по ступенькам, как перед ней промелькнуло нечто — серое, юркое, мерзкое с длиннющим лысым хвостом. Оно метнулось от одной стенки к другой и скрылось там, где находился мусоропровод прежде, чем Верочка успела осознать, что же произошло. От страха и брезгливости она замерла, оторопела, не зная, куда ей идти: бежать к Наташиной двери под номером сорок семь, нервно жать на звонок и облегченно вздохнуть, закрыв за собой дверь, или же спастись бегством в еще не успевшем уехать лифте. Чувство ответственности одержало верх, и она, опомнившись, взлетела по ступенькам вверх и торопливо нажала на кнопку звонка. Радость от предстоящего чаепития улетучилась мгновенно. Ее терзала только одна мысль: как же она будет возвращаться обратно? Ей виделась та самая, дожидающаяся ее крыса, сидящая в засаде у мусоропровода в компании других, прибежавших по зову подруги. Целая стая! Они все копошатся в мусоре и ждут, когда же выйдет новая жертва, чтобы наброситься на нее. Вера вспомнила все, когда-то услышанные истории, о жестокости и интеллекте крыс, вспомнила рассказ в журнале «Юность» о том, как крыса ежедневно приносила человеку, ее кормившему, по купюре, найденной в каком-то тайнике. Если они понимают такое, то, что им стоит подкараулить трусливую девчонку у лифта? Ее трясло от одного их вида — о том, что они могут прикоснуться к ней или укусить, она старалась даже не думать!

Наташка, сидящая напротив с компрессом на перевязанном горле, чувствовала напряженность гостьи. Услышав про крысу, она сказала то, что меньше всего хотела услышать Верочка:

— Да их тут много! Мама говорит, из-за мусоропровода, а может быть и потому, что в подвале нашего дома постоянно собирается вода. Ее иногда выкачивают. В озеро, кстати… Да ты не бойся! Надо громко топать или стучать — они не вылезут, хотя знаешь, они и этого уже не боятся. Какая умора была с нашим соседом на первом этаже! — к удивлению Веры одноклассница засмеялась, хотя ей эта история забавной не показалась. — Он возился на балконе, мы с девчонками играли во дворе в «резиночку» и вдруг слышим, как он стучит палкой по перилам, гонит двух крыс, оказавшихся на его балконе. Они так метались от его стука, что одна из них прыгнула ему на голову и скрылась на козырьке над входом в подъезд. Вот смеху-то было!..

Верочка удивлялась тому, что одноклассница говорит об этом так спокойно. Неужели этот птенчик, хрупкая Наташка, ничего не боится? Историю борьбы дворнички тети Нины с крысиной ордой Верочка до конца не дослушала. Она лишь подтверждала теорию о том, что Наташа не так слаба, как кажется. Смелая дворничка входила в мусоропровод с граблями. Первым выбегающим доставалось особенно, звук этот не предвещал ничего хорошего, трупы отправлялись прямиком в мусор, но потом стая поумнела. Они ждали, когда грабли пройдутся по полу, а уж потом, услышав скрежетание, проносились мимо отважной тети Нины. Надо ли говорить, что больше никогда Верочка не соглашалась навестить больную Наташу и обходила девятиэтажку стороной? Возвращение, кстати, прошло вполне благополучно: крысиный отряд наверняка перебазировался в другое, более хлебное место, а Вера, едва дождавшись того, что лифт выпустил ее на свободу, бросилась бежать, не останавливаясь до самого дома. У детского сада, что находился на полпути, она перевела дух, огляделась и помчалась дальше. Может быть, поэтому Вера так долго уговаривала пятилетнего Максима не покупать хомячка? Все грызуны казались ей похожими, и потом еще очень долго, даже в зрелые годы, ее терзали два сна, в одном из которых она оказывалась в комнате, переполненной крысами. Не пол, а серая, копошащаяся масса, и она — в самом центре, не знающая, куда ступить и как отбиться от этой мерзости. Ни пауки, ни змеи не казались ей настолько безобразными и отвратительными, как эти создания. Вечный страх и оцепенение. Второй сон был связан с тем, что она увидела в квартире у мужа, он тоже был отвратительным, но главное — чувство стыда за свои надежды и неудавшийся сюрприз…

Следующей была другая групповая фотография уже восьмиклассников. Ирина Ивановна — уже любимая и такая родная — в начале года предложила им сфотографироваться у дверей школы, на ступеньках, зная, что многие ребята после восьмого класса уйдут, и они больше никогда не соберутся таким составом вместе. Одноклассники выглядели уже совсем иначе. Подростковый период сделал кого-то более дерзким, враждующим с внешним миром, а кого-то убедил в собственной красоте и неотразимости. Кто-то изо всех сил старался скрыть свою неуверенность под маской развязности и грубости, другие просто замкнулись в себе. Девчонки готовились к съемке заранее, совершали таинственные и допустимые манипуляции с волосами и неположенные — с губами и ресницами. Кто-то даже осмелился надеть юбку покороче. Они уже не были детьми, и всем хотелось только одного: получиться на фотографии лучше, чем они есть на самом деле. А еще свободнее, увереннее, беззаботнее, старше и заметнее. Мальчишки, возмужавшие, но все еще такие юные, выглядели младше своих одноклассниц. Те уже заглядывались на ребят постарше, мечтали о большой и светлой любви. Все жили в ожидании школьных вечеров и экскурсий. Даже субботники и репетиции воспринимались как праздник: можно было прийти в свободной одежде и хоть как-то проявить свою индивидуальность. Мальчишки старались обратить на себя внимание. Теперь, когда старые методы не работали, они вставляли крепкое словцо, курили за школой и признавались, что могут легко отказаться от завтрака, а вот от утренней сигареты — никогда. Теперь дернуть понравившуюся девчонку за косичку, спрятать ее портфель уже не получалось, поэтому они слушали модную музыку, ходили с магнитофоном, гонялись за джинсами, демонстрировали резкими фразами презрение к миру и делали это так, чтобы слышали девочки.

Им нравилось рассказывать о своих подвигах, но девчонки слушали в пол-уха: знали, что те рисуются, не верили, не воспринимали их всерьез. Наивная Верочка принимала это бахвальство за чистую монету, всему верила и удивлялась: разве можно хвалиться тем, что пришел пьяный домой или выкурил пачку сигарет за день? Эффект же получается прямо противоположным!

На фотографии восьмиклассница Вера стоит рядом с Ириной Ивановной в новом сером костюмчике: трапециевидная юбка до колен, завершающаяся воланом, строгий облегающий жилетик до талии и белая блузка с объемными, расшитыми рукавами, украшенными тоненькими кружевами. Не совсем подобающий наряд для советской школьницы, но все же вполне допустимый для восьмиклассницы в праздничный день. На запястье красовались круглые часики на тоненьком коричневом ремешке, купленные родителями ко дню рождения. Про то, что творилось на голове, Вера вспоминать не хотела. Мама наворотила ей какую-то прическу, накрутив волосы термобигудями. В школе она пыталась все выпрямить, исправить, в результате получился конский хвост и непослушная, торчащая челка. Как ни вглядывалась в себя Верочка — никакой загадочности увидеть не могла. Неуверенная в себе девчонка, которой комфортнее всего дома, с книгами и музыкой, а лучше всего — под родительской кроватью, в надежном укрытии. Какая уж там таинственность! Леша явно что-то преувеличил.

Лариска смотрела с фотографии уже красавицей — длинноногой, дерзкой, заметной. Марина — все такой же хохотушкой, Лика уже не стеснялась своего имени, оно придавало ей индивидуальность, красивая девушка с модной стрижкой. Вика, уверенная в себе и вечно скучающая девочка из самой состоятельной семьи в классе, стояла неподалеку от Верочки. Она уже выглядела волшебно, родители заметили в ней взрослеющую девушку, ей стали доставаться наряды старшей, уже замужней, сестры, и, конечно же, новая импортная обувь, модное пальто, вязаные шапочки с длинными узкими шарфами. Только Вика всего этого будто не ценила. Казалось, ничто не может ее порадовать в этой жизни.

И только сейчас Вера заметила, что один из ее одноклассников украдкой, искоса поглядывает на нее. Это Вадим, почему-то о нем она совсем не вспоминала все прошедшие годы. Тихий, незаметный, но умный и начитанный, про таких говорят «хороший мальчик из хорошей семьи». Его темные кучерявые волосы, как только их ни уложи, смотрелись теплой объемной шапкой на худеньком мальчишеском личике. Он, кажется, поступил на физико-математический факультет. Они почти не общались в школе — так, разговор исключительно по делу. Хотя, возможно, он просто смотрит в ее сторону на кого-то другого.

Верочка отложила альбом, сходила на кухню за горячим чаем, убедилась, что телефон работает и находится рядом, прихватила теплый плед и снова вернулась к фотографиям. Странно, на групповой фотографии их пятого класса Вадима не было. Наверное, болел или не пришел специально. Интересно, как сложилась его жизнь… И почему Маринка, общаясь со всеми одноклассниками, ни разу не упомянула о Вадиме?

Впрочем, сейчас Верочку больше всего занимала Вика. Она всегда выделялась прекрасной одеждой, золотыми украшениями, но заносчивой и высокомерной никогда не была. Даже ее школьная форма была лучше, чем у всех остальных девчонок. Ткань тоньше и дороже, она никогда предательски не поблескивала в определенных местах. Фартуки — изящные и кружевные. В советской школе для самовыражения оставалось совсем немного из тех средств, что были допустимы: обувь, колготки и верхняя одежда. Конечно, ни высоких каблуков, ни модных платформ носить уставом школы не разрешалось, но грубые туфли местного производства — в них ходило большинство — уж очень отличались от тех, что привозил Вике отец из заграничных командировок. Где он работал на самом деле — так и осталось тайной для всех. Кто-то говорил, что он служил в Министерстве Торговли, по другим сведениям — заведовал аптекой или вообще работал в органах, о которых не принято было говорить вслух. В начальной школе Вика приносила книги и игрушки, о которых остальные могли лишь мечтать. На уроки внеклассного чтения дети приходили с потрепанными книгами из школьной библиотеки. Викиной домашней библиотеке мог позавидовать каждый, но она книгами, похоже, не дорожила. Оставляла без присмотра на парте и убегала в коридор на переменке. Верочка альбомы по искусству, что дарил дедушка, очень берегла, а каждую новую книгу оборачивала калькой или белой бумагой. Викино безразличие ее удивляло. Портфели и спортивные сумки Вики отличались от тех, что носили остальные ребята. В старшей школе она стала носить дутые стеганые куртки, мечта всех девчонок, и, конечно, джинсы. Не индийские, а настоящие, фирменные, «Монтана» или «Вранглер». Высокие сапоги на «шпильке» и шикарную дубленку, которую Верочкина мама видела во сне, Вика носила лениво, не выставляясь, будто даже не ощущая своей избранности. Сейчас понятно, что именно поэтому Вика не вызывала отрицательных эмоций у одноклассников. Мальчишки даже не пытались вести с ней разговор, не заигрывали, не задевали, и не потому, что она казалась им недоступной: трудно было понять, что ее вообще интересовало или волновало. Она была для всех неинтересной. Училась средненько, на уроках тоже скучала, ни с кем особенно не дружила, кроме тех, кто навязывался ей в подруги. Вика легко давала поносить дорогие вещи. Скорее всего, даже не понимая их настоящей стоимости, не догадываясь, какими желанными они могут быть для большинства девчонок.

В классе седьмом, кажется, произошел очень неприятный случай. Кто-то из девочек навестил болеющую Вику по поручению Ирины Ивановны. Она, как оказалось, не то, чтобы болела, а так, донашивала простуду дома, запивая ее чаем с вкусными шоколадными конфетами и заедая пирожными. По просьбе девчонок хозяйка включила музыку, легко распахнула двери семейного шкафа, и они перемерили и перетрогали все, о чем мечтали. Маленький и изящный магнитофон «Sharp» переносился из комнаты в комнату. Многие просили у родителей гораздо более скромный вариант на день рождения: «Весну» или «Электронику», а у Вики японский магнитофон просто был, и она считала это за счастье.

На следующий день девочки с восхищением рассказывали о мягкой шубке Викиной мамы, о нежной дубленке с пушистым воротником, о длинной джинсовой юбке и московских конфетах в большой хрустальной вазе на столе. Об одном они умолчали: из шкатулки в родительской спальне бесследно пропало золотое колечко. Спохватились через пару дней, когда мама решила надеть его на работу. Изящное кольцо с бирюзовым камнем (к нему еще прилагались серьги) исчезло. Вика и не думала обманывать: да, у нее были гости. Не испуганная и не заплаканная — она пришла в школу совершенно спокойной, но была не одна, а с папой. Дальнейшая суета, скрытая от глаз остальных детей, и последующий за всем разбирательством серьезный разговор в кабинете директора решил проблему сразу. Одна из девочек под нажимом призналась: колечко хотела всего лишь примерить, а потом так заигралась, что не заметила, как ушла с ним домой. Возвращать на следующий день было неудобно: вдруг подумают, что она воровка. Сбегав домой, она положила кольцо на директорский стол:

— Вот, возьмите! Мне не надо, все равно большое, только маме не говорите!

— Петрова, ты хоть понимаешь, что было бы, если бы ты его потеряла? — заговорила Ирина Ивановна, испуганная ЧП, случившимся в ее классе. — Твоей маме пришлось бы расплачиваться не один месяц!

— Ну простите меня! Я, честное слово, случайно!

— Ты опозорила наш класс, нашу школу и честное имя советского пионера.

— Маме не говорите, пожалуйста… Извините! Пожалуйста, Ирина Ивановна…

Верочка помнит, что этим инцидент был исчерпан. Вызывали ли в школу родителей Петровой, девочки из неблагополучной семьи, — этого она не знала. А, может быть, пожалели ее или Викин отец был доволен тем, что пропажа нашлась и оставил все на усмотрение директора — неизвестно.

Интересно, как сейчас живет Вика? Чем занимается? Приедет ли на встречу? И какая сказка была ее любимой? Наверное, про Снежную королеву или царевну Несмеяну. В школе они совсем не дружили, просто тихо соседствовали, вращались в совершенно разных измерениях. Все попытки вовлечь Вику в активную школьную жизнь свелись к нулю. Интересы у девочек были абсолютно разными — если какие-нибудь интересы были тогда у Вики. Так что на целых три десятилетия Верочкина одноклассница выпала из их взрослой жизни.

Глава 13

Практикантка Катя успела спрятаться в служебное помещение, как только увидела знакомый силуэт. Пожилой человек поднимался по ступенькам и с беспокойством оглядывался вокруг. Из его хозяйственной сумки выглядывали пучки свежей зелени, овощи и хлеб. Шляпа, прямо из пятидесятых, выглядела нелепой в современной жизни. Каким-то чудом сохранившееся длинное пальто и клетчатый шарф напоминали Вере дедушку. Этот человек, которому уже поздно менять свои привязанности и вкусы, пришел снова поблагодарить свою спасительницу, а может быть, Катя напоминала ему живущую где-то далеко внучку?

Вера Анатольевна поняла, что девушка изо всех сил старалась избежать гнева Татьяны. В прошлый раз подобный инцидент привел к неприятным последствиям. Девочка Вере нравилась, и она, ответив на все вопросы пожилого человека, увела его из зала.

— Давайте сегодня Вам помогу я. Катя занята.

Катюша беспокоилась зря: в последние дни Татьяну Георгиевну можно было не опасаться. После выходных, проведенных с мужем загородом (дети остались с бабушкой), она светилась от счастья и излучала мир и покой. Во время дневного чаепития она даже заметила Верочкину усталость и, услышав о намечающейся встрече одноклассников, горячо поддержала эту идею.

— Верунь, поезжай обязательно! У тебя есть еще две недели отпуска, которые ты не догуляла в этом году. Вот и возможность представилась.

— Не знаю… Если бы не Максим с его настойчивостью, вряд ли согласилась.

— Молодец он у тебя! Купил билеты — и все. Не отвертишься. И достанется же кому-то такой хороший парень!

— Главное, чтобы он был счастлив.

— Ну че ты, Вер, мать Терезу опять включаешь! Надо держать все под контролем. Вдруг какая-нибудь хищница попадется!

— И что я должна делать?

— Как что? Ликвидировать! — засмеялась Татьяна.

— Что за мысли, Тань?

— Ты лучше, знаешь что? О себе подумай. Выпорхнет из материнского гнезда и будет не твой. Ночная кукушка всегда дневную перекукует. Ты вон какая изящная, стройная, выглядишь моложе своих лет. Присмотрись к одноклассникам получше! — Таня снова начала пристраивать подругу.

— Да что ты такое говоришь? Где логика? То невестками хищными пугаешь, то замуж выдаешь. Все! Ушло мое время, да и не вижу я никого вокруг. Женится Макс — буду внукам рада. Одноклассники, говоришь? Одного — шел бы по улице навстречу — не узнала бы никогда. Здоровый пузатый дядька с пивным животом и армейским юмором — о чем мне с ним говорить? Другой…

— Дурочка ты, Верунчик! Говорить нужно с подругами и вот пойдешь на свою лекцию по искусству — и будешь там вопросы лектору задавать, мнением своим делиться, а мужикам это не нужно! Чистота им нужна, жрачка вкусная, чтобы жалели их и ими восхищались.

Вот в этом Татьяна напомнила Вере одного студенческого друга, которого она навещала дважды за последние три года. Ах, как бы он согласился с тем, что вопросы, касающиеся искусства, следует обсуждать с единомышленниками, а не с потенциальными женихами! Он, наверняка, пошел бы в своих гневных нападках еще дальше: предложил бы подумать о радостях жизни, перестать, наконец, читать серьезные книги, ходить в театр, смотреть фильмы, выворачивающие душу наизнанку. Она так и видела, как Алик с Таней вместе обвиняют Веру в том, что она бесцельно тратит отпущенное ей время.

— Пойду я лучше работать, Татьяна Георгиевна, — Верочка поднялась из-за стола и прихватила свою чашку. — Так мы с тобой неизвестно до чего договоримся!

— Идите, Вера Анатольевна, работайте. Но все же, — она заговорщически улыбнулась, — присмотритесь-ка к Николаю. Мужик уже год, как у нас не работает, а тебя навещает. Серьезный человек, давно разведенный, в прошлом военный. Ну да, немного неухоженный, но так он без бабы живет! Отмоешь, переоденешь, пострижешь — и будет тебе счастье!

— Ты говоришь о мужчине, как о приблудной собаке!

— Ой, так оно и есть, мать Тереза! — Таня звонко рассмеялась. Верочка отмахнулась и вышла вон, подумав, что дурное настроение начальницы так же, как и хорошее расположение духа, дорого обходится подчиненным. — И опять же! Пенсия у него хорошая!… — Таня не привыкла сдаваться и намеренно злила Верочку, зная, что разговоры о материальном выводят ее из себя.

Конечно же, после развода друзья и знакомые предпринимали многочисленные попытки пристроить Верочку. Поначалу она от этих мыслей отмахивалась. Отец ясно дал понять, что она — мать своего сына и в этом сейчас ее главный долг и предназначение. То, что произошло между ею и Пашей, лишило ее веры. Сможет ли она когда-нибудь еще кому-то довериться?

Пока Максим был маленьким, все Верочкины мысли были связаны с образованием и воспитанием сына. Сколько радостей доставлял ей каждый день, проведенный с сыном! Допустить мысль, что чужой мужчина отнимет ее время и лишит ее общения с Максюшей, она не могла. Вера возила мальчика на спортивные секции, в развивающие кружки, пробовала прививать ему интерес к рисованию, но в этом не было никакого смысла. Он прекрасно рисовал без чьей-либо помощи, с раннего детства, но хотел заниматься этим лишь по велению сердца, а не по расписанию. Она как мать испытывала ужасные волнения из-за того, что Максим лишен мужского воспитания. Редко появляющегося отца всегда заменял Верочкин дедушка. Отец Веры стал интересоваться внуком годам к пяти, когда мальчик стал самостоятельным и разумным — малыши казались ему недочеловеками. Сердце щемило от боли, когда соседские мальчишки рассказывали Максу о том, что смотрели с папой футбол или катались на велосипедах. Ее истязало чувство вины, хотя в случившемся ее вины не было. Повзрослевший сын старался избавить ее от комплексов, которые она в себе усиленно культивировала и ему это постепенно стало удаваться: «Мам, забей на это! Я знаю папу, и ты его знаешь. Он такой, какой есть. Ну обещал — и не пришел, позвонит завтра. Я уже ничего не жду, правда!».

Когда они с Максом стали жить отдельно, Вера ходила несколько раз на свидания, но все как-то бесполезно, нелепо, без желания продолжить знакомство и увидеться вновь. Она не могла себе представить этих людей, живущих с ней и сыном рядом, вместе обедающих, наряжающих елку, обсуждающих планы на ближайшие выходные. Они были совершенно лишними. Дело не в том, что помешанная мать не видела никого, кроме сына, нет! Они, эти мужчины, казались странными, непонятными и чуждыми элементами в их гармоничной семье. Возможно, просто не пришло ее женское время.

Один мужчина рассказывал о болезненном разводе и своем нездоровье целых два часа, не умолкая. Другой, когда Вера поежилась от пронзительного ветра и предложила зайти в кафе, сразу встрепенулся и спросил уж очень серьезно и испуганно: «А Вы так сильно хотите кофе?». Вера представила, что было бы с ним, если бы она ответила: «Да, и салат, и пиццу, и десерт я тоже очень хочу!». Знакомство с реставратором, краткое и незначительное, было тоже навязано ей со стороны. Одна благодарная приятельница, которой Вера помогла в кратчайший срок оформить документы для кредита, выложила его как драгоценность, как редчайший подарок, как десерт, который съела бы сама, прямо на блюдечко с голубой каемкой.

— Вот, держи! — так и начала она, протягивая телефон с фотографией потенциального жениха. Темноволосый стройный мужчина стоял во дворе собственного дома, опираясь правой рукой на дорогой автомобиль.

— Смотри, какой интересный мужчина! Давно в разводе, дети с бывшей женой живут в другом городе. Проблем с ними никаких не будет, кроме ежемесячной материальной помощи, но ты это даже не ощутишь, при его-то доходах! — здесь приятельница замолчала, решив сделать паузу, чтобы еще больше заинтересовать свою собеседницу.

— У него два ресторана! — это и была, наверное, козырная карта, обязанная убедить Верочку в неотразимости жениха. — Тебе и делать ничего не надо. Я приглашу тебя в ресторан отблагодарить за помощь, а он обязательно подойдет к нашему столику. Так и познакомитесь!

То первое свидание — правильнее было бы назвать его смотринами — было первым и последним. Он действительно сделал все, чтобы ужин удался, но говорить с ним было решительно не о чем. Присутствие болтливой приятельницы как-то связало их в единый разговор. Он по большей части рассказывал о своем успешном бизнесе, о помощи землякам, о том, как изменилось время. Вера, положившись на интуицию, поняла сразу, что эта ресторанная прелюдия ничем серьезным не закончится. Он был чисто выбрит, хорошо одет, они изучала исходивший от него приятный аромат и не могла разобрать составляющие. Он говорил с достоинством, намереваясь произвести впечатление на, безусловно, понравившуюся ему женщину. Но все же это было впустую, зря, и Вера поняла это с самого начала. Отказать в номере телефона сочла неприличным, и потом месяца два они не могли встретиться по совершенно незначительным причинам, в коих Верочка видела Божий знак. Приятельница обиделась и постановила: «Значит, ты не устала от безмужья. Такими женихами сейчас не разбрасываются!». А Верочка радовалась появившимся делам, изменившимся обстоятельствам, которые снова и снова откладывали их встречу с глазу на глаз на еще один неопределенный срок. Она ликовала в душе, что свидание снова не состоится и, боясь обидеть человека, продолжала отвечать на его звонки и вести вялотекущую переписку ни о чем. Писать он был не мастак, так что обменивались пожеланиями хорошего дня и доброго вечера, так и не продвинувшись ни на шаг за два месяца знакомства. Как-то в воскресенье, когда они уговорились встретиться на ужин, вдруг приболела старая тетка, и Верочка понеслась к ней с такой радостью, что трудно передать словами. В одиннадцать вечера он написал: «Может быть, Вас отвезти домой?». «Нет, спасибо, я уже дома». «Может быть, Вы спуститесь, и мы сходим куда-нибудь выпить кофе?». «Нет, я думаю, уже поздно. Как-нибудь в другой раз».

Возможно, это и была блестящая партия, но для кого-то другого. Заставлять себя Вера не могла, и в скором времени просто перестала отвечать на звонки преуспевающего реставратора. Таня тогда очень сердилась, видя Верочкино нежелание идти на контакт и привести одинокого перспективного мужчину к семейной жизни.

— Ну зачем я ему, Тань? Вон сколько молодых и одиноких длинноногих пигалиц, работающих в его ресторане!

— Я думаю, прижать в темном углу ему, конечно, есть кого, но ты ему нравишься, хотя ты у нас такая сложносочиненная! Может быть, в его жизни никогда и не было таких женщин, а то, что ты скисаешь от его ошибок и необразованности, так благополучию это, как видно, не помеха. Чего тебе еще надо? Поживешь в свое удовольствие, не будешь тянуть все на себе.

— Нет, Танечка, я так не могу. К чему себя неволить? Не мое это — ясно же!

— Ну тогда, как знаешь. Права эта твоя сваха: не устала ты жить одна, не хочется тебе замуж.

— Да хочется, наверное, но не так же, через «не хочу»! Не только восторгаясь его ресторанами!

Взаимное присматривание затянулось до неприличия, так и не перейдя во что-то более значительное, о чем Вера ни разу не пожалела.

Последний мужчина, протеже одной из знакомых, вполне приличный мужчина, работал экономистом в серьезной фирме, часто выезжал в заграничные командировки, но в душе, как оказалось, был… астрологом. Верочка оглядела ладную фигуру мужчины, его чисто выбритое лицо, серые глаза, белый свитер, дорогие туфли и джинсы с модными нынче «рванками» и потертостями, и подумала: хобби бывают разные, почему бы и нет? Она вот тоже всю жизнь мечтает о прекрасном, а работает в банке. С гордостью и даже с некоторым вызовом он рассказал, что учился несколько лет назад у самого Павла Глобы! Вы, конечно, знаете его? Конечно, слышала, но лично, увы, не знакома. Он, как выяснилось, позволил себе спросить у их общей знакомой дату Верочкиного рождения, чтобы составить гороскоп.

— Надеюсь, Вы не в обиде на меня за эту смелость?

— Нет, конечно, нет. К чему эти игры с возрастом. Я своих лет не стыжусь, — призналась Вера.

— Вы — молодец! А другие скрывают, прячутся за чужими датами, и гороскоп получается неверным, — он пристально смотрел на свою собеседницу, ожидая, какой эффект произведет новость о гороскопе.

— Нет, это не про меня. Ну и что же Вы обо мне узнали? — разговор ушел в совершенно другую область. Это совсем не было похоже на знакомство. Она чувствовала себя на приеме у врача, который знает о ней нечто такое, что для нее пока является сюрпризом. Вот только хорошим или плохим?

— Вы с Вашей луной в Козероге — очень аккуратный и хорошо организованный человек, всегда стремитесь к порядку и в жизни, и в мыслях. Вы — трудоголик. Работа для Вас все, — он прищурился, чтобы лучше рассмотреть ее реакцию. Так, будто у него близорукость.

— Да, возможно, но вряд ли работа — главное в моей жизни, — задумавшись, Вера уже готова была признать, что так оно и есть. Сын вырос, и сейчас она действительно погрузилась в работу. Сейчас она уже напоминала себе человека, читающего медицинский справочник и по ходу дела обнаруживающего, что у него есть симптомы всех тяжелых заболеваний.

— Вы — творческая натура, любите искусство, но занимаетесь не своим делом, — но это он мог легко узнать от их общей знакомой! — Меня несколько смутило отсутствие точного времени Вашего появления на свет. В моем деле даже один час может играть важную роль, но в целом, Вера Анатольевна, Вы — хороший специалист и небедный человек, — Верочка надеялась, что они подошли к финалу.

— Нет, бедной я себя не считаю, это правда.

— Вы любите путешествовать, избегаете конфликтов, у Вас много друзей, но в последние годы Вы переживаете трудный период, и он продлится шесть лет. Проекты, увы, не удадутся. Не планируйте ничего экстремального. Прыжки с парашютом, езда на большой скорости — про это сейчас забудьте.

— Не волнуйтесь. Я исключительно спокойный человек и мирный пешеход, — очевидно, это еще не конец.

— И правильно делаете! Не старайтесь, кстати сказать, открыть новое дело (магазин, скажем, или кофейню). Ничего не выйдет.

— Так уж ничего? — Вера отказывалась в это верить, а также в трудный жизненный отрезок. Сын вырос, у нее появилось больше времени на себя, в чем же трудности? — Я знаю, — она продолжила, — что гороскоп выявляет всего лишь возможные обстоятельства, но человек может попытаться их изменить. Не так ли?

— Да, конечно, — он нехотя согласился, — но все же будьте осторожны. Это очень травмоопасный и трудный отрезок для Вас. И под словом «трудный» я подразумевал еще кое-что. Вы пройдете через разочарование, с любовью в ближайшее время не сложится. Новые отношения приведут к душевной боли. Нового, как я сказал, Вы не построите.

— Спасибо за предупреждение, — Веру начинал раздражать этот всезнайка. Она собиралась всего лишь выпить чай, а не выслушивать неприятные вещи о своем будущем.

— Но у меня есть и хорошие новости, — он все еще наблюдал за ее реакцией.

— Неужели? Так хорошие новости все-таки есть? — Вера закипала от злости.

— Два года из шести уже прошли, они позади. И это хорошо! — он выложил это как сообщение о выигрыше. Джек-пот Ваш!

— Если надежда все-таки есть, так что же? Может быть, расскажете что-нибудь и о себе? Обо мне Вы все знаете, а я о Вас — совершенно ничего.

— Я? О чем это Вы? — он жеманно улыбнулся и даже с некоторым уничижением. — В Вашем гороскопе написано, что Гуру — это Вы. По жизни и по призванию. Вы даете советы, к Вам идут за помощью люди. Я думал, Вы меня научите! Вы что-то обо мне расскажете!

— Я?!? С чего бы это? Из нас двоих астрологией увлекаетесь, кажется, Вы! — она очень хотела сменить тему, когда они после долгой прогулки, наконец, расположились в кафе. Но она ошиблась: ей предстояло выслушать целую лекцию о разных видах гороскопа. Астролог униматься не собирался.

— Позвольте, Вера Анатольевна, но Ваша астрологическая карта говорит о том, что Гуру — именно Вы! — и он как бы случайно коснулся ее руки, подчеркивая доверительность их беседы.

От глупейшей ситуации, в которой ей предстояло доказывать, что она никакой не Гуру, Верочку спас звонок сына. Астролог оказался осведомленным по части музыки и отреагировал сразу:

— Это же музыка Чайковского у Вас на звонке? Кажется, «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик»?

— Да, Вы совершенно правы.

— Но он же был не совсем традиционной ориентации!

— Ну и что же? Это мешает нам любить его музыку? — Верочке хотелось закричать на весь мир о своей любви к этому композитору и назло всезнайке рассказать, что все в ее квартире увешано портретами Чайковского, что она спит в пижаме с его профилем на груди и пьет чай из чашки с его именем.

— Нет, но все же это немаловажный факт!

— Для меня это не имеет никакого значения, тем более что фактом эти гнусные предположения назвать нельзя. Вы меня простите, но мне пора домой. Сын забыл ключи и дожидается меня у дома.

— Да? Очень жаль. А как же насчет следующей встречи?

— А нужно ли? Вы, наверняка, уже проверили наши гороскопы на совместимость и убедились, что ничего хорошего нас не ждет.

— Честно говоря, совместимость действительно невелика, но ведь мы же не знаем точного часа Вашего рождения. А нельзя ли это уточнить у Вашей матушки?

— Увы, уже нет. Слишком поздно.

— Жаль… Ну, пойдемте, тогда я Вас провожу.

— Спасибо, я живу неподалеку.

— Нет, я настаиваю.

Поднявшись с кресла и вернув красный плед, Вера перехватила встревоженный взгляд официанта и поняла, что астролог, намеренно или случайно, не расплатился за кофе и Тирамису.

— Но прежде нужно оплатить счет, — уже не скрывая раздражения, она открыла сумочку и достала кошелек.

— Ну что Вы, я сам, — мужчина торопливо подошел к барной стойке и, увидев счет, что-то долго уточнял, выспрашивал, и наконец, расплатился.

— Вы все-таки подумайте, Вера Анатольевна, не отвергайте меня сразу. Тем более я пришел не с пустыми, так сказать, руками, а с гороскопом.

Подавая ей плащ, он несколько раз, будто случайно, коснулся ее волос. Узкие глазки внимательно наблюдали за тем, как Верочка приводит себя в порядок. Казалось, еще несколько минут, и она увидит, как он облизывается и подхватывает языком текущую слюну.

— Кстати, за гороскоп я обычно беру сто долларов, но Вам, разумеется, бесплатно, — он тихо засмеялся.

— Благодарю Вас. Но я, кажется, Вам его не заказывала, не так ли?

— Именно так! — астролог на прощание припал влажными губами к ее правой руке.

Избавившись от человека без имени, так и сохранившегося в ее памяти как астролог, она испытала странное облегчение. Неприятный все-таки был тип! Не рассказал о себе ни слова, ничего конкретного она так и не услышала, и так бесцеремонно вмешался в ее личное пространство! Вопреки своей образованности и достаточно привлекательной внешности он сумел за такой короткий срок произвести на женщину самое отрицательное впечатление. И умная, деликатная Верочка так и не смогла объяснить приятельнице, желавшей соединить два одиночества и устроить их счастье, в чем же была причина. Разве она сама этого не видела?

Мучительно пытаясь заснуть после этой встречи, Вера долго отгоняла тяжелые мысли и пыталась сосредоточиться на чем-то приятном. Что-то ей мешало, какое-то воспоминание из детства не давало погрузиться в сон. И вдруг ее осенило! Покопавшись в своей памяти, она, наконец, поняла, кого же напомнил ей астролог при всем внешнем различии. Альберта Михайловича, так недолго учившего ребят химии в девятом классе. Вот так встреча!..

Глава 14

Утром, когда Вера собиралась на работу, осеннее солнце, которому полагалось быть скромнее в конце октября, вдруг ворвалось в комнату и буквально затопило все светом. С маревом солнечных бликов комната выглядела еще уютнее, чем обычно. Сияли картины, подаренные друзьями, черно-белые фотографии маленького Максима в серебристых рамках и «Поцелуй» Климта, вышитый подругой к Верочкиному дню рождения и помещенный в медовую рамку. Солнечные лучи бродили по углам, скользили по мебели, убегали в потолок, и было радостно, будто эта минута тепла дана в благодарность за хорошее утреннее настроение. Загорелась даже прозрачная люстра с почти невидимыми стеклышками.

Вера, никогда не страдавшая распространенной женской болезнью — вещей много, а надеть нечего — всегда знала с вечера, что выберет завтра. В ее аккуратной женской головке (творческой, но всю жизнь работающей с цифрами) все было разложено по полочкам. Впрочем, в банке одежде полагалось быть строгой и деловой; в качестве единственного аксессуара допускался зеленый галстучек или платочек, но Вере всегда удавалось как-то интересно все это обыграть и сделать сухую, безликую офисную одежду заметной и привлекательной.

С радостным и солнечным настроением, совершенно без особых на то причин, Вера проработала полдня и только к обеду заметила: Оля была сегодня чем-то встревожена и озабочена. Глаза естественного серого цвета, волосы собраны, деловой костюм сидит небрежно — все свидетельствовало о тревожности. Оля уже несколько раз просила девочек подменить ее и выходила покурить у служебного входа. С раннего детства Вера была глубоко убеждена, что легкомыслие, без сомнений, приводит только к несчастью. Догадка, что она, эта легкость бытия, может привести как к счастью, так и ни к чему вообще, пришла к ней совсем недавно. Капризы, страстные желания сиюминутного удовлетворения любой прихоти были Верочке непонятны, но она, никого не осуждая, могла допустить, что для кого-то это жизненно необходимо. Эти вспышки делают их счастливыми. В детстве никто не вел с Верой бесед на подобные темы: родители были слишком заняты своей суетной жизнью. Дедушка иногда рассказывал о своем детстве и юности, о том, как они жили с бабушкой, и эти рассказы были для нее самыми лучшими. Слушая, она понимала, что хорошо и что плохо, она чувствовала, какой из ее поступков одобрил бы дедушка, что именно вызвало бы его улыбку или заставило замолчать. Свой кодекс она сформулировала самостоятельно, на основе прочитанного и услышанного. Она поняла, что можно быть счастливой самыми обычными земными радостями: замечать первоцветы и утренние зори, видеть в плывущей тучке маленький кораблик в безбрежном море и ловить музыку весны в звоне капели. С раннего детства она была способна чувствовать себя абсолютно счастливой без особых на то усилий. Она радовалась жизни во всех ее проявлениях и шла, неся счастье в своих тонких девичьих руках. В ее идеальной картине мира не было места измене и обману, но она не спешила осуждать тех, кто так жил. Для нее лично это являлось неприемлемым — и точка.

Что именно терзало сегодня Олю, она надеялась узнать во время обеденного перерыва. Выбрав подходящий момент, когда Оля с чашкой замерла у окна, Вера спросила:

— Как дела, Оль? Что с Галюней?

— Нет, Верочка, она в своем лучшем из всех возможных миров. Что там с ней может случиться?

— У тебя все хорошо? Как сын?

— С ним все отлично, а вот у меня не очень, но пока это только подозрения. Извини, Верунь, не сейчас…

— Хорошо-хорошо, — торопливо ответила Вера, — скажешь, если захочешь.

— Спасибо. Я знаю, — ответ прозвучал невпопад.

Будучи благодарным слушателем и хранителем тайн, Вера пришла к выводу: истории, которые женщины имеют обыкновение рассказывать друг другу, часто предназначены для того, чтобы усилить чувство собственной правоты или получить одобрение тому решению, которое они уже приняли. Кто-то, конечно, ищет сочувствия, чувствуя себя ущемленной, и эта поддержка поднимает их с колен, помогает решиться на что-то важное. Есть, безусловно, и те, кто всего лишь хочет высказаться, ничего не собираясь менять в жизни. Верочка была не из таких: в трудных жизненных ситуациях она замыкалась в себе, хотела переболеть в одиночку и, как раненое животное, уползала в укромное место на некоторое время. Так, конечно, было не всегда. Поначалу она, стремясь получить поддержку извне, доверялась совсем не тем людям, а потом страдала от обиды и предательства, сердилась на себя из-за собственной доверчивости. Все ушло, как только она нашла в себе внутреннюю силу и научилась справляться самостоятельно. Переболев и разобравшись во всем, она могла уже спустя время поделиться с близкими, с настоящими подругами, которых в ее жизни было мало.

Оля (Вера это знала) долго не выдержит. Она, так и не пристав ни к какому берегу, не обретя твердых ценностей и убеждений, очень зависела от чьей-то поддержки, от внешнего и суетного. Скоро, очень скоро, весь их дружный коллектив будет знать о том, что терзает ее на самом деле, со всеми ненужными подробностями.

После работы Вера собиралась домой: сын обещал вернуться рано, и она хотела на скорую руку приготовить его любимый мясной пирог и овощной салат. Все необходимое уже лежало в холодильнике. Тяжелые салаты времен ее детства с неизменным картофелем и майонезом ушли в прошлое. Смешав оливковое масло первого отжима с бальзамическим уксусом, добавив немного прованских трав и перца, она сделала чудесный мягкий соус, подходящий к любому салату. Макс разделял ее вкусовые пристрастия и всегда, собираясь домой, спрашивал: «Что нужно купить, мам?». Таню изумляло его внимание к матери: ее взрослый муж никогда такими вопросами не задавался. Все обычно несла на себе она. Муж мог сделать покупки, если ему выдадут список и несколько раз за день напомнят о том, что нужно заехать в супермаркет. «Счастливая ты, Верка! Воспитала настоящего мужчину!» — говорила Татьяна. Боясь продолжения разговора о нашествии хищных невест и о ночной кукушке, Вера на этой ноте старалась остановиться.

Первым, как правило, уходил молодняк — так было и сегодня. У них, молодых и звонких, дел было невпроворот. Когда в банке их осталось трое, Ольга предложила зайти куда-нибудь на чашку кофе. Верочка, чувствуя, что нужна ее помощь, согласилась, украдкой взглянув на часы. Сын обещал быть к восьми, и за час она надеялась управиться. В начале седьмого они уже сидели в любимой кофейне, заказав кофе, яблочный пирог и черный чай с бергамотом для Веры.

Несколько лет назад благодаря молодой и полной свежих идей паре их город обрел новое кафе, совершенно не похожее на все остальные. Крошечное помещение, состоявшее из двух небольших комнат, находилось в центре города на территории бывшего банного комплекса, а ныне — гостиничного центра. Кафе привели в порядок, выкрасили стены в салатовый цвет, приобрели белые светильники, похожие на китайские фонарики. Они смотрелись легко и воздушно, совсем не занимая пространства. Столики на двоих были разделены друг от друга перегородкой с книжными полками, с глиняными игрушками и украшены композициями из сухоцветов. Посуда, яркая и теплая, сочеталась со всем интерьером и явно выбиралась со вкусом. Вера всегда чувствовала себя здесь уютно, вероятно, вспоминая свое детское пространство красоты, состоявшее из книг по искусству, грубой глиняной вазы и сухих веточек. Располагало также и то, что коллектив подбирали не менее тщательно, чем все остальное. Официанты и бариста (все, как на подбор, симпатичные молодые люди, чаще мужского пола), удивительно доброжелательные, относились к гостям подчеркнуто вежливо, никогда не забывали спросить, вкусно ли было, все ли понравилось. Они же желали счастливого дня, знакомили с новинками меню и делали все для того, чтобы ты ощутил сразу: здесь ты желанный гость, здесь тебе рады. Летом появлялись легкие десерты и домашний лимонад, зимой — густые, сытные супы (Верочка любила томатный, по-магрибски), пряный кофе и новые кондитерские изделия с поэтическими названиями: «яблочный пирог по-цветаевски», «любимое пирожное Пруста», «блины Крылова с рубленой зеленью и яйцами». Ближе к Рождеству рядом с барной стойкой усаживали зеленую пушистую красавицу-елку, украшали ее съедобными игрушками. Печенье в форме елки, звезды, фигурки диких животных покрывали глазурью и декорировали съедобными бусинками и приятными пожеланиями. В общем, кофейня, названная «Правильный кофе», целиком и полностью оправдывала свое название: и выпечка, и кофе здесь подавались исключительного качества. Любители чая тоже не были ограничены в своих правах. Чай с молоком, с фруктами, с имбирем и мятой, горный чай и традиционный, крупнолистовой — все, что только пожелаете! Кофейня сразу обрела своих почитателей в лице образованной молодежи, интеллигентных людей среднего возраста, пожилых, но активных пенсионеров. Все полюбили новое место, которое разрасталось на их глазах. Вскоре к кофейне приросла летняя веранда, приглашенные флористы украсили ее чудесными цветами, а потом в другом конце города открылось еще одно заведение, в котором можно было не только вкусно перекусить, почитать книгу и послушать хорошую музыку, но и поиграть в настольные игры. Верочка по-прежнему ходила в кофейню, что располагалась в центре, она несколько раз оставляла на книжных полочках книги, случайно оказавшиеся в ее домашней библиотеке. Не плохие они были, а просто чужие, случайные гости в ее доме, которые они никогда не перечитает еще раз. Верочка дала им шанс не пылиться в ее книжном шкафу, а обрести новых друзей, и книги были этим счастливы. Отсутствие алкогольных напитков еще больше очищало пространство от неприятных посетителей. Здесь встречались с друзьями, работали над документами, тихо переговаривались, уважая друг друга. Верочка постепенно привела сюда всех своих друзей, но открытие, надо признать, совершил Максим. Кто-то из его друзей был лично знаком с хозяевами. Он и рассказал маме о начале их пути, о том, как они загорелись такой идеей после посещения Италии, где кофе поклоняются как божеству. С ним начинают свой день — им и заканчивают. Чай итальянцы пьют очень редко, если заболевают, но ребята, уважая интересы россиян, от чая отказываться не собирались. Этим они не ограничили круг своих почитателей, а только расширили его. Иногда Верочке доводилось присутствовать при оформлении кофейни к праздникам. Она видела группу молодых людей, сидящих за столом и оживленно о чем-то спорящих. Они рисовали что-то на бумаге, искали информацию в интернете, подвешивали новые светильники, украшали подоконники, заменяли цветы. Всем здесь было хорошо, светло и уютно, вне зависимости от времени года и погоды за окном.

Для того, что им предстояло услышать, место было выбрано лучше не бывает. Весть, которую весь день носила в себе Ольга, к вечеру совершенно ее истерзала. Она бурлила, разъедала ее изнутри, поднималась как тесто, и уже была готова выйти наружу. Сашок ей изменяет! Тот самый Сашок, что снимал у них комнату, был долговяз и лопоух, что любил ее до безумия, терпел все выходки и, похоже, получал удовольствие от ошеломительного успеха супруги, ей изменяет! Разве может такое быть?!? И мгновенно улетучилось ее желание глядеть по сторонам, исчезла склонность к авантюрам. Она, как самая обычная женщина, хотела сохранить семью, которую она так странно ценила совсем недавно. Она не знала, как справиться с этой болью и как вернуть мужа.

Случайно наткнувшись на сообщение в телефоне мужа, Оля поняла все сразу. Она была в этом деле большим специалистом и не допускала таких оплошностей, как ее любитель-муж. Он, не удалив сообщение, бросил телефон без присмотра. Мысль, которую она даже не могла допустить, потрясла ее абсолютно, выбила почву под ногами, лишила вкуса и радости жизни. Ее Сашка нужен кому-то еще! Женщины им интересуются — вот это был удар! «Никогда не могла бы подумать, что будет так больно!» — призналась обманутая жена. Она и совета, в общем-то, не спрашивала, все уже решила сама. Просто хотела высказаться. Вчера уже сбегала к гадалке — Верочка недовольно поморщилась, услышав об этом. Та убедила ее, что никуда он от Оли и сына не денется, погуляет чуток и вернется. Предприимчивая бабулька прекрасно понимала, что хотят услышать от нее люди. За небольшую сумму она выслушивала, успокаивала, еле слышно читала молитву, жгла свечи, совершая одной ей понятные движения, и совершенно не видела никаких противоречий в том, что прикрывалась молитвами и обращалась к церкви.

Оля посещением гадалки не ограничилась. С другого телефона, что был у нее припрятан на крайний случай, позвонила разлучнице, представившись банковским служащим. О чем они говорили — так и осталось тайной, также Верочке было непонятно, к чему был весь этот маскарад. Не пытаясь отыскать ошибки в своем поведении, Оля бросилась воевать с соперницей. И дальше — социальные сети в помощь — обнаружилось, что «страшная тетка» старше Сашка на пять лет. Честное слово, девочки, страшная, как смерть! Это несколько успокоило женщину, и она решила, что не будет устраивать скандалов и разбирательств, а просто станет идеальной женой. Весь Олин лоск и вызывающая красота ушли вместе с непринятым решением. Оля поникла настолько, что мужчины, сидящие за соседними столиками, которые прежде бы суетливо ерзали и сворачивали головы, теперь не обращали на нее никакого внимания. Выговорившись, она испытала облегчение и свежеобразовавшаяся новость уже не казалась ей такой трагической. Живя двойной жизнью не один год, она почему-то отказывала в праве на интрижку своему верному мужу.

— Ну, что он мог в ней найти, девочки! Она же страшная!

— Не знаю, — ответила Вера, — может быть, это случилось раз и не повторится вновь? Может, был нетрезвый и уже сожалеет об этом?

— Конечно, нетрезвый! Это произошло после их корпоратива. Знаю я своего. Попросила, наверное, подвезти, а он, лопух, не отказался. Она на него с голоду и набросилась. Разведенка она — вот кто, — не думая, что совершает бестактность, подытожила Ольга.

— Ты, главное, успокойся, Оль. Не натвори лишнего, — Вера и не собиралась обижаться на коллегу, хотя тоже относилась к тому самому сообществу разведенок вот уже много лет. Правда, на чужих мужей не набрасывалась. — Может быть, к маме вместе съездите? Попроси у Татьяны Георгиевны пару дней за свой счет. Побудьте вдвоем; если надо, я тебя подменю.

— Господи, мне так и хочется волосы ей повыдергивать, кошке этой крашеной, и объяснить, чей это муж! Еле сдерживаюсь, Вер!..

Наворотив много дел за эти дни, изучив фотографии разлучницы и написав ей гадости на страницу с чужого номера, Оля успокоилась. Соперница — ей не конкурент! Это все равно, что есть сладкое пышное Бизе и вдруг польститься на сухое овсяное печенье. Верочке подумалось, что прежде она не боялась потерять мужа и была уверена в своих силах, а сейчас в ней говорило чувство собственничества, желание вернуть своего жеребца в стойло. Эта история, безусловно, подорвала Олину уверенность в себе, и она стремилась всеми силами вернуть прежнюю жизнь, которую раньше не ценила, и снова стать центром мироздания. Без глубокого декольте, голубых линз и божественной укладки вся ее женская привлекательность куда-то испарилась.

Вера вспомнила, как однажды, поздним вечером, выйдя из концертного зала, она решила посидеть в центре города, у фонтана, как вдруг к ней подсел не очень трезвый, но весьма разговорчивый человек. Не желая нарушать свой душевный покой — концерт был необыкновенным — она в спешке поднялась и направилась к дому. Мужчина кинул ей вслед:

— Сразу ясно: замужняя баба, которой не нужны приключения.

— Почему замужняя? — не могла не поинтересоваться Верочка.

— Как почему? Посмотри на свои застегнутые пуговицы! Ты смотришь на мужиков без интереса. Замужем много лет и любишь мужа — это же ясно!

Ольга Ивановна никогда не выглядела замужней женщиной — это было ясно даже правильной Верочке. А вот за кем замужем была она сама много лет — за своими болезненными воспоминаниями? «Как же я устала… Укрепи меня, Господи!» — шептала Верочка всю дорогу домой. Максим уже скоро будет дома, надо поторопиться.

У подъезда топталась на месте одинокая мужская фигура. Неужели сын опять потерял ключи? Однако, присмотревшись, Вера поняла, что это не Максим, а когда услышала обращение «Вечер добрый, Вера Анатольевна!», то сразу узнала Николая.

— Ну что же Вы не позвонили мне? Я бы поспешила домой.

— Что со мной будет? Постоял на свежем воздухе, ожидая приятную женщину! Да и как-то был уверен, что Вы дома. После работы Вы всегда торопитесь домой. Вот так вот!

Вера уже привыкла к комплиментам Николая, хотя и не могла все-таки избавиться от смущения.

— Так что же мы стоим? Поднимайтесь, я Вас чаем напою.

— Нет, благодарю Вас, Вера Анатольевна. Я вот Вам… груши с яблоками принес. Сослуживец прислал, а мне это ни к чему. Семью брата угостил и Вам вот… Ешьте на здоровье!

— Я Вас так не отпущу. Пойдемте, Николай Владимирович.

— Нет-нет… Вы с работы, а незваный гость, как известно…

— Ну какой же Вы незваный? А кто же мне кран чинил, шкафы собирал, обои помогал клеить?

— Так то совсем другое дело! Вот, берите, — он протянул два тяжелых пакета.

— Благодарю Вас. Я тогда испеку яблочный пирог и через пару дней приглашу Вас к чаю.

— Договорились! Как сын? Что нового на работе? — он будто искал повод, чтобы удержать ее еще на несколько минут и одновременно боялся быть навязчивым. В черной водолазке и кожаной куртке, в темных джинсах и кроссовках, но без головного убора он выглядел замерзшим, но совсем уж не запущенным. Это точно! Что такое говорит Татьяна? Волосы с сединой очень ему шли и прекрасно смотрелись с черной водолазкой.

Вера улыбнулась.

— Все хорошо, спасибо. Сын в порядке и на работе все ладно, слава Богу!

— Мне это не в тягость, Вера Анатольевна. Зовите, если что нужно. — Николай всегда так говорил, настаивал, чтобы Вера не стеснялась к нему обращаться за помощью.

Соседка с пятого этажа, громкоголосый общественный деятель и активный участник всех дворовых собраний, выпрыгнула из подъезда как чертик из табакерки.

— Добрый вечер, Верочка! — она даже обрадовалась, что так удачно вывела своего старого пекинеса на прогулку. С любопытством прошлась по кавалеру соседки, оглядев его снизу доверху и оценив всю картину по-своему: женщину проводили домой после свидания, мужчина топчется на месте и никак не может уйти. Правильная, поэтому и одинокая соседка домой не приглашает. Верина репутация была так безупречна, что она совсем не боялась ее испортить.

— Добрый вечер! — ответила приветливо.

— Ну, мне пора, Вера Анатольевна! Вот так вот! — он всегда добавлял это «вот так вот», когда заканчивались слова или не находились подходящие. При каждой беседе Николай подчеркивал бедность своего словарного запаса, сетовал на то, что плохо разбирался в искусстве и музыке, а потому не может быть интересен образованной собеседнице, но она с этим никогда не соглашалась. Он много читал, интересно рассуждал, видел глубоко, чувствовал всем сердцем и порой замечал то, что скрывалось от ее взгляда. Когда Вера это подмечала, он всегда отнекивался: «Так это… дилетанты ведь видят всякое. Это не от особого ума, Вера Анатольевна, а наоборот — от недопонимания!». Вера смеялась. Эти разговоры всегда доставляли ей удовольствие, и когда он навещал ее на работе, и когда помогал устранить неполадки дома, и когда пил чай в ее доме, расхваливая кулинарные способности хозяйки. Они могли обсуждать совершенно разные темы, на душе становилось так тепло и спокойно, будто она снова маленькая девочка и о ней есть кому позаботиться.

Как всегда, поцеловав на прощание ей руку, Николай отошел на несколько шагов и вдруг окрикнул ее снова:

— Вера Анатольевна! Чуть не забыл! Вот, возьмите, ватрушки, еще теплые, к чаю, — высокий и нескладный мужчина достал из-за пазухи сверток и протянул его миниатюрной женщине.

— И правда, теплые! — удивилась Вера. — Откуда это? Спасибо Вам!

Когда Николай быстрым армейским шагом шел к остановке, Верочка добралась, наконец, до своей кухни, поставила чайник и первым делом вымыла фрукты. Они и правда оказались чудесными, будто из детской книжки: твердые зеленые яблоки с красным бочком и сочные медовые груши. Хозяйка разложила их в плетеные корзинки, потом выпила чай с одной из ватрушек и начала готовить ужин. Ушла грусть и дневные огорчения, Олина тревога и чудовищная усталость. Она включила музыку и открыла окно. Золотой листопад уже подходил к концу, бездонное небо опустело, чистый бодрый воздух ворвался на кухню, и она увидела, как поредели деревья во дворе и как под фонарем бродит соседка со своим пекинесом, пристраивающимся то к одному, то к другому дереву. Эти простые незатейливые жизненные моменты сделали ее такой счастливой, такой благодарной за все. Ей захотелось позвонить Николаю и поблагодарить за фрукты, поделиться своим настроением с тем, кто забрал ее усталость, но природная скромность остановила ее. Не хотелось, чтобы он увидел в ней немолодую экзальтированную особу. А он был бы очень рад услышать ее голос, потому что сам, вспоминая свои слова, корил себя за неловкость и нерешительность.

Какой все-таки чудесный получился вечер!

Глава 15

«Астролог» был прав: все, что дорого Верочке, хранилось в детстве в безукоризненном порядке, даже старые любительские фотографии, сделанные в школьные годы, не говоря уже о тех мелочах, что были связаны с взрослением сына. В плетеном сундучке она держала камушки и ракушки, которые они привозили с моря, старые детские книги, надеясь передать их внукам, крестильный набор Макса, пару чепчиков, комбинезон с желтым зайцем, зеленый свитер с улыбающимся жирафом, первые пинетки и любимые игрушки сына. Среди старых школьных фотографий она наткнулась на ту, где они с Маринкой стояли вдвоем, в классе у Ирины Ивановны, улыбающиеся и крепко держащиеся за руки. Даты на оборотной стороне не было, но Вера знала — это седьмой класс. Тот самый Саша, с которым она по-соседски обменивалась книгами, в то время всерьез увлекался фотоделом. Он оборудовал крошечную ванную комнату под лабораторию, там и проявлял пленки, печатал фотографии вопреки запретам матери. Она сердилась, требовала освободить помещение: у нее были дела поважнее, чем мальчишеское баловство. Так она говорила Верочкиной маме, забежав так, по-соседски на несколько минут и засидевшись на пару часов, пока уставший и хмурый не возвращался домой отец, прервав их женское щебетание, не сказав при этом ни единого слова.

Саша накануне праздничного дня притащил в класс треногу, протянул через все помещение провод, повесил лампу и долго настраивал свет. Девчонки уже устали позировать и не верили в то, что птичка, в конце концов, вылетит из старого фотоаппарата, но Сашка убеждал всех, что все обязательно получится. Маринка и Вера, проявив чудеса долготерпения, все же дождались своей очереди. После уроков взволнованные и нарядные, они прибежали в школу переодевшись. Марина щеголяла в новой клетчатой рубашке и индийских джинсах, устав от воланов и девичьих платьев, в которые наряжала ее мать. Верочка была в синем сарафане с вышивкой. Справа на груди красовалось солнце, окруженное цветами, и такое же ярко-желтое светило, улыбающееся и вполне живое, было на расклешенной юбке слева. Историю этого сарафана Вера не помнила. Наверняка, мама достала где-то по знакомству, из-под полы, и сделала этим дочь очень счастливой. Ни у кого больше такого сарафана не было. Он ей очень шел. На юбке сбоку прятались боковые карманы, и Вера, позируя, спрятала одну руку в карман, другую доверила подруге. Нижняя губа поджата, на лице неестественная улыбка уставшей девочки, примерявшей во время ожидания улыбки и позы разного рода. Как всегда, на фотографии была запечатлена самая неудачная из всех возможных улыбок. Все, конечно же, от смущения. Вспомнилось, как долго она ждала эту фотокарточку, как была ей рада, хотя и слегка разочарована. Кто же знал, что она так глупо подожмет губу и некрасиво улыбнется?

Маруся же светилась от счастья, невзирая на все и демонстрируя два ряда зубов, с которыми устал бороться врач из городской поликлиники. Пластинки, установленные ортодонтом, не выдерживали противостояния с сушками и бубликами, зубы постоянно болели из-за конфет и сладостей. Пластинки терялись, ломались, их устанавливали вновь, заменяли новыми, которые тоже приходили в негодность. Мама, уставшая отпрашиваться с работы и сопровождать дочь в поликлинику, в конце концов, капитулировала: пусть будут такие, как есть. Мы же как-то выжили без этих диковинных устройств и ничего — зубы не кривые. Перерастет, и все выпрямится. В общем, ничто не могло лишить Маринку ее вечного оптимизма, даже неровные зубы. Вера эту фотографию любила, потому что таких, отражающих повседневную жизнь, тогда было очень мало. В основном, их делали по важным случаям: в связи с получением паспорта, комсомольского билета, с окончанием школы или во время бракосочетания. Могла, конечно, семья зайти просто так в фотоателье и сделать фотографию, но происходило это крайне редко.

На этом черно-белом снимке видна школьная доска с химическими формулами, сдвинутые парты, цветы на подоконниках, стол Ирины Ивановны и, кажется, ощущался даже запах мастики, которой натирали пол. Еще в Верочкином альбоме сохранилось несколько общих фотографий, сделанных во время школьных экскурсий и субботников — вот, пожалуй, и весь школьный архив.

На другой фотографии, сделанной учителем физкультуры рядом с музеем Ленина, ребят собралось так много, что Вера узнала себя только потому, что знала, в чем была одета. Нечеткий снимок лишил всех лиц. Можно было угадать некоторых по знакомым силуэтам. На этот раз рядом с Верой стояла Света. Это она помнила хорошо, Марина в тот день болела и на экскурсию с ними не поехала. Длинные волосы Светы, всегда заплетенные в косы, и синева глаз всегда привлекали мужское внимание. В классе почти никто не знал подробности ее семейной жизни. Казалось, только Вера и была посвящена, да и то не сразу, а уже в старших классах.

Света была полной противоположностью упитанной и щекастой Марине. Стройная, бледная, голубоглазая и темноволосая девочка была очень заметной. Обе девочки любили Веру и не очень ладили между собой. Каждая хотела дружить с любимой подругой наедине, вдвоем. Вера разрывалась от этого раздвоения. Если случалось им куда-то пойти втроем, каждая из подружек замыкалась в себе, отвечала коротко и неохотно, вяло поддерживая разговор, а Верочка мучилась, потому что не знала, как справиться с этим напряжением и как развернуть их лицом друг к другу. Маринка Веру делить ни с кем не собиралась: это пирожное она хотела съесть сама. Обе девочки ей нравились, каждая по-своему, и она не понимала, почему бы им не дружить втроем. Вместе они могли бы образовать совершенство: неугасающий оптимизм одной, сияющая доброта другой и самостоятельность, сдержанность третьей. Света еще унаследовала от бабушки одаренность женских рук и могла шить, мастерить и готовить то, что девочкам и не снилось. Но пока Марина и Света имели свои секреты, и Вера была доверенным лицом для каждой и хранила их в тайне.

Со Светой они стали общаться лет пять назад, и очень тепло приняли друг друга, повзрослевших и изменившихся. Редко созваниваясь, они отправляли друг другу электронные письма или голосовые сообщения. Света на встречу приехать не сможет, предупредила сразу. Сложное материальное положение. Два сына одновременно закончили школу и поступили в университет. Их обучение стоит немало, и Света не может себе позволить такой дорогостоящей поездки. Марина с облегчением вздохнула, Вера это почувствовала даже по телефону. И все-таки глупая ситуация: не видеться столько лет и хранить в себе какие-то детские обиды и раздражение.

Недалеко от любимого полуразрушенного дома, к которому по утрам ходила на свидание Верочка, росло старое дерево, такое же древнее, как и сам дом. Оно приспособилось к новым условиям, к жизни среди асфальта и оживленной дороги, по которой денно и нощно проносились машины, хотя родилось оно и мужало в парковой зоне, где машин поначалу не было вовсе. Огромная крона каштана давала большую тень, а ствол был весь в шрамах от мальчишеских упражнений в метании ножей и попыток запечатлеть свое достойное вечности имя для потомков. Кто только не побывал здесь за долгие годы! Сколько признаний в любви хранит в себе мощный ствол! И где же все эти Маши и Пети, клявшиеся друг другу в вечной любви? Жив ли тот Вася, что был здесь сорок лет назад? Как сложилась судьба у Тани, отдыхавшей здесь в 1975 году?

Верочке казалось, что люди — все равно что деревья. У всех стволы, листья и уходящие в глубину корни, но содержание, плоды всегда разные. Внешне здоровое дерево может скрывать гнилую сердцевину. В юности деревца раскачиваются из стороны в сторону, ищут чьей-то поддержки, заботы и любви. В зрелые годы уже крепко стоят на ногах, не боятся ураганов и непогоды, и хранят в себе шрамы от чьих-то обид и предательств. Какие-то великаны, укрывая людей от дождя, сверкают на солнце, шелестят листвой в яркий осенний день. Они излучают тепло и свет, а другие — чахнут, не сумев приспособиться к новым реалиям, к проносящимся мимо машинам, оставляющим после себя лишь пыль и ядовитые выхлопы.

Некоторые люди — настоящие дубы и кедры, нашедшие опору, сумевшие обрести целостность, гибкость и глубину. Такими могут быть далеко не все. Другие — яблони и вишни, с вкусными и яркими плодами. Они берут не глубиной, а сочными фруктами, а кого-то и кустарником трудно назвать. В поисках тепла и дождя, они тянутся своими тонкими ветвями к небу и тесно сплетаются друг с другом, в поисках опоры. Навалившись на других, они ищут поддержку и в тихий солнечный день, и в минуты глубоких потрясений.

Верочка любила старое дерево за силу и мудрость. Оно, сопротивляясь ветрам и неурядицам, все еще радовалось жизни, тянулось к небу и жило в мире с собой и со своими соседями. Веру это восхищало, и она надеялась, что старый дом и крепкое дерево обретут хозяев, которые смогут о них позаботиться. По утрам она останавливалась на несколько минут, будто приветствовала старых знакомых и шла дальше. Каштан смотрел ей вслед с грустью и пониманием. В двух метрах от земли его мощный ствол причудливо раздваивался и самостоятельные побеги уходили в высоту бездонного неба. Он знал: это обычный порядок вещей, когда дети обретают собственную жизнь и уходят от родителей. Деревья — это тоже люди.

Глава 16

Утром над городом нависли тяжелые тучи и все замерло в молчаливом ожидании. Солнце так и не вырвалось из темного плена, и к обеду с неба посыпался мокрый снег вперемешку с дождем. День обещал быть неприятным, но Верочка не роптала. Осень, необыкновенно теплая в этом году, давно должна была уступить место холодному бодрящему воздуху надвигающейся зимы. Верочка любила морозные узоры на окне, наслаждалась дуновением холодного ветра, и хотя до этого было еще далеко, они жила ожиданием предстоящих холодов, падающим с неба снежинкам. Скоро земля покроется белым нарядом и все будут жить в ожидании Нового года. Само ожидание уже вызывало у нее волнение, вызванное детскими воспоминаниями.

Сегодняшняя радость, которую не могла омрачить неприятная погода, была связана с вчерашним появлением Николая. Его визит унес вчерашнюю усталость, чувство одиночества, и она, радостная и довольная, после завтрака заторопилась на работу. Чуткий от природы сын понял, что причиной утреннего подъема мамы был не он. Но ему все же повезло: он оказался рядом, и вся эта радость и доверие достались ему, а не кому-то другому. Он прекрасно знал мать: часто людская черствость и чужие проблемы мешали ей быть счастливой, перекрывали кислород; сегодня он был рад за нее и приписывал все предстоящей поездке.

Он уговорил маму отказаться от объемной спортивной сумки в пользу нового удобного чемодана на колесиках: и удобно, и элегантно. Он давно забронировал номер в небольшом отеле, расположенном в историческом центре столицы, неподалеку от метро, зная, как мама любит пешие прогулки. В столице жили какие-то дальние родственники и друзья друзей, но Вера не хотела никого обременять. Она уже составила планы на будущую неделю. Дай ей волю — она не вылезет из Третьяковской галереи весь день, думал сын. Он был, конечно, прав: Верочка надеялась посвятить один вечер встрече с одноклассниками, а все остальные дни — намеченной культурной программе. Татьяна Георгиевна тоже почувствовала Верочкино настроение, но большое количество клиентов не позволило им перекинуться ни словом до самого обеденного перерыва. Во время обеда Вера убежала в торговый центр: нужно было присмотреть себе вечерний наряд, и только вечером, после закрытия, женщины за чаем обменялись новостями. Ольга выглядела сегодня получше. Разговора с мужем так и не состоялось, она умолчала о том, что знала. Все шло своим чередом, на выходных они собирались съездить к ее родителям. Брат с женой обещал приехать тоже. Поделилась ли Ольга последними новостями с братом Мишей — они не знали. Татьяна сетовала на непогоду и непрекращающиеся сборы в школе. Вечером ей предстояло готовить ужин и выделить деньги для родительского комитета. Муж вообще не знал, для чего это нужно, говорил всегда одно и то же: «А ты не давай! Не имеют право!».

— Ты только представь, Вер, он ни разу не был в школе! Ни на одном родительском собрании, и дома дает советы. Вот, пошел бы и выступил! Сидит там вечно одно бабье — мужикам и дела нет!

— Да, так оно и есть! Поэтому лучше не делиться с ним — платить все равно придется.

— Придется — это точно! Вот только откуда их взять? Только купили детям новые куртки к зиме, заплатили коммуналку, а до зарплаты еще две недели.

Ольга не отзывалась на разговор и думала о своем. Она надеялась, что поездка сблизит их с мужем. Она ежедневно аккуратно проверяла его телефон и видела только настойчивое желание «крашеной кошки» заманить ее мужа к себе домой. Сашок отказывался, объясняя занятостью. Было ощущение, что он не знает, как избежать этого общения, как стереть из памяти события того вечера. «Дурачок, — постановила Ольга, — разве можно заводить романы на работе?». Своих кавалеров она держала на расстоянии: сейчас было не до них. Зная мужа как облупленного, она надеялась перетянуть одеяло на свою сторону. Откровенно говоря, постепенно справляясь с шоком, она была просто уверена, что муж сейчас страдает от угрызений совести и мечтает уехать из города на выходные не меньше ее.

В одном женщины были едины: они завидовали Верочкиному отъезду и тем впечатлениям, которые она с собой привезет. Таня убеждала ее проводить меньше времени в музеях и театрах. Лучше больше гулять и не отказываться от знакомств. Да, и одноклассников, конечно, тоже упускать не стоит. Вера отмахивалась и шутила.

О мужчинах она давно не думала. Ее эксперименты оказались неудачными, и она прекрасно понимала: с каждым годом шанс встретить хорошего человека становится все меньше и меньше. Она мечтала о совпадениях во взглядах, в чувстве юмора, она ценила надежность и порядочность, но, признаться, уже давно не верила в то, что свободных мужчин, подходящих под это описание, можно встретить. Однажды в праздничный день она наткнулась в парке на удивительную женщину, будто сохранившую в себе забытый дух хиппи: длинное платье в мелкий цветок, рыжие сапоги, тряпичная сумка с бахромой, распущенные волосы, небрежно перевязанные яркой тесемкой. Она стояла у деревянной беседки с попугаем в руках. Он, забавный и, вероятно, обученный, должен был достать клювом нужное предсказание, свернутое в трубочку и утрамбованное в маленькую коробку из-под печенья. Верочка, отметив такую необычную женщину, скорее всего, прошла бы мимо, не будь женщина такой настойчивой. Интересно было бы ее написать!.. За символическую плату ей достался крошечный рулончик, на котором красовался диагноз: «Острая недостаточность сказочных событий в повседневной жизни. Ждите перемен». Возможно, попугай был прав, так оно и было на самом деле. Прекрасных принцев она не ждала даже в юности и потому не воспринимала слова своих подруг всерьез. Ее жизнь окончательно и бесповоротно связана с будущим сына, с его семьей и еще не рожденными детьми. Мелкие радости и небольшие открытия вполне возможны, но чудес она уже не ждала. Однако прекрасно понимала: многим удается избавиться от одиночества даже в ее зрелые годы. Ей не нравилось, когда сорокалетних женщин называли молодыми, призывали начать жизнь заново, рожать детей. Эти призывы она не разделяла: всему свое время. В двадцать нужно рожать детей и жить легко, не задумываясь о мелочах жизни, не ожидая благоустроенной квартиры и дорогого автомобиля. Вместе взрослеть, бегать по лужам, кататься с горки, познавать мир и открывать вместе с ребенком что-то новое. В сорок — она была в этом убеждена — время спокойному зрелому счастью, умению отделять зерна от плевел и радоваться тому, как взрослеют дети.

Так, конечно, думали не все. В прошлом году весь коллектив обсуждал историю сорокалетней Анны, измученной жизнью женщины. Она проработала в их отделении лет пять, всегда была скромна, аккуратна, немногословна, говорила исключительно о детях и семье, которая, несмотря на их общие с мужем усилия, с трудом сводила концы с концами. Вдруг громом среди ясного неба прозвучала весть о разводе. Как? Почему? Анна никогда не жаловалась на мужа. Все отделение банка видело, как муж Анны заезжал каждый вечер за женой, отвозил детей в школу. Скромный и приличный человек, работящий и молчаливый. Они удивительно подходили друг другу. Все женщины приняли весть молча, и только Татьяна Георгиевна не смогла сдержаться.

— Слушай, Ань, ты подумай хорошенько. Он прекрасный отец и семьянин, если все так, как видится со стороны.

— Да, так оно и есть. Но я не могу. Я никогда его не любила, не хочу притворяться перед детьми, — ничуть не сомневаясь в своей правоте, спокойно ответила женщина.

— Ты не дури, не спеши, дура-баба! Дети тебе «спасибо» не скажут, да и в нашем возрасте свою жизнь устроить будет непросто. Очередь не стоит! Вон молодые пигалицы идут в первых рядах, дальше тридцатилетние, а уж потом мы.

— Да понятно!.. — нехотя согласилась Анна.

И все-таки она поступила так, как считала правильным, хотя многие крутили у виска, не понимая эту тихоню. Чего ей, в самом деле, надо? Такие мужчины, как ее муж, на дороге не валяются! Вторым громом среди ясного неба стало известие о том, что у Анны появился возлюбленный. Или он был давно, и именно это стало причиной развода? Этого женщины поначалу не знали, но скоро стало очевидным, что Аня встречалась с женатым человеком уже не первый год. Возможно, она надеялась своим разводом подтолкнуть и его к какому-нибудь решению. Татьяна Георгиевна, ошарашенная и потрясенная, призналась, что ничего не понимает в людях. Уж кто-кто, только не Анька! И что в ней такого есть?!?

— А я-то дура, советовала ей одуматься. Боялась, что она обрекает себя на одиночество. Вот я дурында! А она-то давно в шоколаде — и муж, и любовник под боком!

— Ну что ты, Тань! Мы же не знаем, как оно есть на самом деле, — Верочка не любила таких разговоров, хотя и сама не понимала Анну. Никогда не допустила бы подобных отношений. Уж лучше быть одной, чем сделать несчастными столько людей!

На улице к вечеру совсем потемнело, тяжелые низкие тучи все еще висели над городом. Еще недавно ноябрьский воздух был необыкновенно теплым, а теперь бурые листья колыхались в лужах, набегал порывистый ветер и приносил с собой бодрящий и освежающий воздух. На далеких горных склонах среди оставшейся рыжей и красноватой листвы уже лежал тонким слоем чистый снег. Зарождалась зима, и люди, которые еще вчера жаловались на теплую осень, сегодня ругали непогоду. Вере в радость было все: и затопленные водой улицы, и мокрые от дождя и снега зонтики, и ветер, набегающий крадучись и ломающий неподготовленные к нападению зонты. Какое-то странное желание томило ее душу. Ей хотелось в путь, к новым впечатлениям. Путешествия всегда делали ее счастливой, наполняли ее тонкую отзывчивую душу. Выйдя на улицу, она вдохнула холодный воздух, от которого прохожие прятались в огромные шарфы и теплые капюшоны, и почувствовала: она не простудится. Ей хотелось, чтобы холодная осень стояла, не иссякая, это ее лекарство от невзгод. И безлюдные переулки, и дома в глубине садов за глухими заборами, и парковые ограды с остатками бурой листвы, и ожидание скорой зимы — все питало ее спокойствием и придавало душевную легкость.

Ранним утром следующего дня Верочка вышла из здания московского аэровокзала. Самое любимое ее время суток: чистое новорожденное утро, но с запахами другого города, колоссальные масштабы которого ощущались сразу же. Погода оказалась совсем не такой отвратительной, как обещали синоптики. Плюс семь в конце ноября с мелкой моросью — это, по мнению Верочки, погода вполне себе бодрящая. Сын оказался прав: путешествовать с сумкой и одним чемоданом на колесах было очень удобно. Теплая куртка, выручающие в любую погоду джинсы, бордовые ботинки, гармонирующие с объемным цветным шарфом — лучшей одежды трудно придумать для путешествия. Два часа полета пролетели незаметно: она пролистала журналы, поклевала предложенный пассажирам легкий завтрак и даже почти прочитала книгу, которую взяла с собой. Это была ее последняя находка в букинистическом магазине. Инна Сергеевна Нилова, специалист по истории французской живописи восемнадцатого века, раскрывала тайны известных картин и рассказывала о возможностях и методах историко-художественного исследования. Вера остановилась на таинственных превращениях, иногда происходящих со старинными картинами. «Девочка в шляпе», прожившая несколько лет в Эрмитаже как неопознанная, оказалась портретом Екатерины Демидовой. Чудеса — да и только! Плюс кропотливая работа исследователей-энтузиастов. Там, среди них, Верочкино место, она знала, она это чувствовала!

Ее соседкой оказалась молодая женщина, уткнувшаяся в телефон все два часа полета. Впрочем, как только самолет приземлился, она достала из сумки целый арсенал средств для наведения красоты, сразу же позвонила Муратику и сообщила о благополучной посадке. Пассажиры с радостью и с облегчением зааплодировали пилоту, как только самолет коснулся земли. Даже Вера, так любившая летать, перекрестилась с благодарностью.

В гостинице она будет раньше полудня, и, если номер не будет готов, прогуляется по соседним улочкам и выпьет где-нибудь кофе. Раннее заселение не принято, как и в любой другой гостинице мира — об этом предупреждали заранее на сайте. Перед самым вылетом объявились дальние родственники и предложили остановиться у них, но Верочка вежливо отказалась, сославшись на дела. Не хочет их беспокоить и обязательно их навестит, как только представится возможность. Стеснять их не хочет и беспокоить тоже. Главный смысл любого путешествия, даже такого короткого, ей виделся в свободе. Этим Верочка жертвовать не собиралась. Сын отнесся к выбору гостиницы очень тщательно, в отличие от нее, даже не поинтересовавшейся ни завтраком, ни отзывами опытных путешественников. Зато она придирчиво изучила локацию: красивая тихая улица, небольшой уютный отель в двадцать с небольшим номеров, в пешей доступности метро. Отличное расположение для прогулок и осмотра достопримечательностей — говорилось на сайте.

Молодой и приятный таксист прибыл вовремя, не докучал излишними расспросами, помог с багажом, предложил зарядку для телефона и поинтересовался, какое радио ей нравится. К ее удивлению, вещал «Серебряный дождь» — еще одна удача. «Спасибо, мне по душе именно это». Вот, в общем-то, и все общение, большего Вера и не хотела. Она наблюдала, как пролетают за окном сменяющие друг друга картины: лесополоса с остатками золотого и алого сменяется на широкие проспекты, выплывающие из-за поворота подсвеченные дома, оживающие от людского потока улицы. Она развлекала себя рассуждениями о том, что даже птицы поют в новом месте по-иному, схватывала каждую мелочь, что попадалась ей навстречу. Огромные рекламные щиты, способные изуродовать любое пространство, делали все города мира похожими друг на друга. Если смотреть только на них и безликие небоскребы — стоит ли вообще путешествовать? Вспомнила, как потрясла ее гигантская реклама известного бренда на площади Святого Марка в Венеции. Это было нечто совершенно чуждое в огромном зале под голубым небом с теплым светом и хорошей музыкой, доносившейся из открытых дверей ресторана. Будто железный инородный имплант в белоснежной улыбке города, будто безвкусный небоскреб из бетона и стекла среди кружевных дворцов и привязанных гондол в колыхающейся воде, освещенной золотыми бликами.

Водитель, к счастью, не заплутал. Совсем недолго блуждал среди улочек исторического Замоскворечья в поисках гостиницы, а потом они оба одновременно увидели надпись «Эко-отель». Помогли новые технологии или парень действительно хорошо знал город. Рассматривая его аккуратный затылок и чистую рубашку, она с любовью подумала о сыне. Благодаря его стараниям и настойчивости она скоро будет пить кофе в Москве! Небольшой особнячок в стиле модерн был в самом начале улицы, словно владельцы предусмотрели все для удобства гостей. Расплатившись с водителем, Вера немного постояла на ступеньках и оглядела улицу, которую она видела на фотографии, потом шагнула внутрь гостиницы, толкнув стеклянную дверь. За ней оказался на удивление чудный холл — с кирпичной кладкой и черно-белыми фотографиями старой Москвы. Не за привычной и безликой стойкой, а за деревянным столом с черно-белой лампой сидела приятная девушка лет двадцати пяти, темноволосая, кареглазая, в черных очках, которые ей удивительно шли, в брючках и объемной белой мужской рубахе. Она широко улыбнулась и так быстро поднялась навстречу гостье, будто только ее и ждали последние несколько месяцев. Вся эта картина — и кирпичная стена, и черно-белый декор вместе с девушкой-администратором — так и просились на профессиональную фотографию, рекламирующую отель. Картина такая красивая, что за одну лишь возможность лицезреть ее стоило брать деньги. Вооруженная фотоаппаратом (руки давно мечтали о холсте и красках), она не посмела даже сделать фотографию, думая, как странно будет выглядеть это желание только что вошедшей гостьи.

— У меня заказан номер, — сказала Вера и протянула паспорт.

— Да, конечно, присядьте пока, — ответила девушка, а спустя пару минут добавила. — Вы можете позавтракать, пока я все оформлю. Правда, придется доплатить: официальное заселение с полудня.

— Да, конечно. Спасибо! Позавтракаю с удовольствием, — ответила Вера, сразу же почувствовав, что очень голодна. Из холла было видно, как сновали официанты с кофейниками в руках, с кухни доносился запах свежей выпечки, слышались оживленные голоса постояльцев. Вверх на второй и третий этажи уходили ступеньки, покрытые затертым ковровым покрытием, но ничто сегодня не смогло бы испортить Верочкиного впечатления о столице. Ампир в ее сознании соседствовал как раз-таки с этими стенами и внутренним убранством.

Завтраком кормили в небольшом баре: его приспособили под столовую. На стойке лежали тарелки с крошечными булочками, несколько сортов сыра и мяса, чашки с джемом и мюсли, кувшин с молоком, отварные яйца, а по желанию гостей им подавали кашу и делали омлет. Блюда с сырной и мясной нарезкой также находились рядом с кофе-машиной, чайными пакетиками и горячей водой. Постояльцев было немного, и Вера нашла себе уютное местечко за маленьким столом и удивилась тому, что вовремя подоспевший официант предложил ей даже оладьи. «Совсем неплохо для такого маленького отеля», — подумала Верочка и с удовольствием приступила к еде. Ей уже все здесь так нравилось, что она сама боялась поверить тому, как удачно складывается ее первый день в столице. За завтраком никто к ней не подсел, и она насладилась оладьями с вишневым вареньем, крепким чаем и подоспевшим к концу омлетом. От третьей чашки чая она решительно отказалась.

После завтрака она вернулась в холл, получила свой паспорт, небольшую брошюру с номерами телефонов и предоставляемыми в отеле услугами, карту города и карту метро.

— Вы у нас впервые? — спросила девушка, которую звали, если верить бейджику, Александрой.

— В отеле — да. В столице — конечно, не впервые, — Верочка не удержалась и почему-то добавила, — приехала на встречу одноклассников.

Александра кивнула:

— Понятно. А я-то думала: Вы в командировке. Сейчас не время для массового потока туристов. Не сезон. Наши еще работают, отдыхать будут на зимних каникулах, а иностранные гости боятся русской зимы, — девушка улыбнулась. — Вот через недельки три будет ни пройти, ни проехать. Все уже забронировано на Новый год.

Последнюю фразу девушка произнесла то ли с радостью, то ли с огорчением, понять было сложно. Вера взглянула в окно. Несмотря на слякоть и морось сидеть в ожидании того, когда через пару часов освободится номер, ей не хотелось. Словно угадав ее настроение, Александра добавила:

— Вы можете погулять, осмотреться пока. У нас очень красивая улица, много интересных магазинчиков и уютных кафе. Можно выпить кофе и на крыше нашего отеля, но не думаю, что погода сейчас подходящая, — улыбнулась девушка.

«Какая милая и с прекрасным художественным вкусом», — подумала Вера.

— Ну, погода меня не остановит, — она сказала, шагнув к двери. Вдруг вспомнив что-то важное, она обратилась к девушке, уже склонившейся над стопкой каких-то административных бумаг. — Сашенька, а скажите, нет ли у Вас парикмахерской?

— Нет, к сожалению, у нас в отеле нет, но если Вы пойдете по противоположной улице влево, то обязательно наткнетесь на маленький салон под названием «Вдохновение», — она поискала что-то в первом выдвижном ящике и наконец, нашла. — Там работает очень хороший мастер. Мы сами обслуживаемся только у него, но, к сожалению, смена его только завтра.

— Так мне завтра и нужно! — обрадовалась Вера. — Встреча, на которую я приехала, завтра вечером.

— Вот и отлично! Он Вам понравится. Еще никто не уходил от него недовольным. Вот его визитка, — Вера смущенно поблагодарила и довольная вышла на улицу. Ну не может такого быть! Какое удивительное сказочное сновидение! Выставка, на которой Верочка когда-то выставляла свои работы, тоже называлась «Вдохновением»!

Она вышла в переулок, не обращая никакого внимания на стоящие в ожидании такси, достала зачем-то карту города и снова убрала ее в сумку. Она двигалась вперед без особого плана, ей он был совсем не нужен, подмечая каждую мелочь, сувенирные магазины, маленькие кафе, рассматривая дома, явно построенные в начале прошлого века и умело отреставрированные не так давно. С уважением к историческому прошлому, без глянца, глазированных пряничных поверхностей и неуместной позолоты. Впереди, на расстоянии десяти шагов, шли, тихо переговариваясь, две женщины в длинных юбках. Они несли тяжелые сумки, головы их были повязаны платком. Не видя их лиц, Вера подумала, что ровно такие же женщины могли идти по этой улице и пятьдесят, и сто лет назад: настолько естественными казались ей длинные юбки в этом районе Москвы. Она решила, что они идут к храму, чьи купола виднелись вдали. И это показалось Верочке хорошим знаком, одобрением свыше.

Шумный проспект или промышленная зона испортили бы самое благоприятное впечатление, но сегодня ей определенно везло. Глядя на торопящихся на работу людей, она чувствовала себя прогульщицей: садись, Вера, два! Ее каникулы казались ей несправедливо, нечестно добытыми, ведь все сейчас работают, а она — что это за новости? — наслаждается жизнью. Она, всегда путешествовавшая с сыном или подругами, пожалуй, впервые оказалась одна далеко от дома и не могла не признать, как радует ее эта неожиданно подвернувшаяся свобода, «сладкое ничего-неделание», как сказали бы итальянцы. Ни расписанного по часам дня, ни сверхурочной работы, ни домашних дел, ни пугающего в последнее время чувства, что она всю жизнь занимается не своим делом — никаких тревожных мыслей!

Звонок сына прервал ее рассуждения. В последнюю минуту он добавил:

— Отдыхай, мам! Не отказывай себе ни в чем. Если будет нужно, я вышлю тебе деньги, только дай знать. Договорились?

Она почувствовала себя ребенком, которому дают наставления о том, как вести себя в пионерском лагере, вот только с небольшой разницей. Ее нужно было уговорить сделать что-то для себя, а не предостеречь от возможной опасности…

Отыскав парикмахерскую и записавшись у администратора на завтра, она выпила чудесный пряный кофе в крошечной кофейне и вернулась в отель как раз вовремя. Александра протянула ей ключ и, увидев, как Вера порывается схватиться за чемодан, о багаже посоветовала не беспокоиться: лестница у нас крутая, будьте осторожны, а чемодан Вам сейчас доставят. В этот самый момент вниз спускалась семья: мама, папа и пяти-, шестилетний малыш, вооруженные рюкзаками, теплыми шарфами и шапочками. Так выглядят среднестатистические туристы среднего класса в любом уголке мира, и Верочка ощутила гордость за своих соотечественников, которые могут себе позволить и добротную одежду, и осенний отдых в столице, и уютную гостиницу.

Увидев свою комнату, путешественница приободрилась еще больше. Оказалось, отель рос вверх, и комнаты, очень просторные, были расположены на втором и третьем этажах. Ее номер был достаточно большим, с двуспальной кроватью, покрытой двумя вязаными покрывалами, белым и бежевым, и украшенной двумя декоративными подушками цвета черного шоколада. На прикроватном столике стояла лампа, очень похожая на ту, что она уже видела в холле, но больше всего ее порадовала кирпичная стена с полудюжиной черно-белых фотографий, но не с видом старой Москвы, как это было внизу, а с фигурой женщины, сидящей в кафе, на набережной, идущей вприпрыжку по улице, свесившей ноги над водой, держащей на коленях щенка, читающей на скамье книгу и рассматривающей картины в какой-то художественной галерее. Ни на одной фотографии не было лица, только стройный, нежный стан и легкая девичья поступь. Откровенно говоря, лицо Верочке было совершенно не нужно, она знала, кто это, даже не вглядываясь: так шло по жизни счастье, тихое и наполненное изнутри.