Бесплатный фрагмент - Верноподданный разбойник Антут

Пролог

Вы думаете, у лесных разбойников весёлая жизнь? Летом душно и насекомые кусаются, зимой… Зима — вообще отвратительное время года. Голодно, холодно, на дорогах пусто.

Одной такой зимой запланировали мы набег на деревеньку. Думали, хоть там найдётся чем поживиться, но и у них пусто оказалось. Да как так-то?! Чтобы с целой деревни было взять нечего? Оказалось, барон тутошний всему виной. Он игорную открыл, чтобы селяне там последний хлеб проигрывали.

Но мне ли, атаману разбойничьему, рассуждать о морали? Самому только укажите, кого и как. А указано было.

Так я направился к игорной, что возле самого замка. Прибыл уже затемно, гляжу — внутри пусто. Опять какая-то блажь! Да как же это так, чтобы игорная в игорное время пустовала? Где все, спрашивается? Чутьё разбойничье подсказало: что-то нечисто. Тут уж либо война, либо похороны — не меньше.

Оказалось второе: баронского наместника в тот вечер хоронили. Во как! Ещё не играл, а уже фартит. Ну, я, не будь дурак, вернулся к лесу, да своих свистнул. Наелись мы на тех похоронах от пуза, а то кто ж знает, когда ещё выпадет случай. И кое-чего я там наслушался: на следующей неделе, а точнее, в мидвох приезжал новый наместник. И снова у меня одни вопросы. Они ж ещё этого не закопали, когда нового вызвать успели? Заранее что ли знали, что помрёт? Ещё и чужестранца. Да, именно так. Чужестранца из Баркии. Вот этого тоже не понял. Баркийцы же враги! Зачем эта собака здесь нужна?

Уж я-то законов не чту, налоги не выплачиваю, и то с этими борзыми дел бы иметь не стал. Не даром же мы с ними на северной границе воюем. Сам-то я там не бывал, но Графчонок мне поведал. А он парень толковый: из рогатки в цель попадает, кверху ногами висеть подолгу умеет, сложные слова выговаривает. И глаза умные.

Вот он мне и сказал, что страна — это эта, как её? Сруктура сложная! А король — не жмот, просто он за этой сруктурой всем сразу помочь не может. Он же сверху сруктуры, а я аж под ней. Короче, поверил я Графчонку на слово, и с тех пор я отчизник…

Но я отвлёкся.

В общем, вывод один я сделал: барон странный на всю голову. И хоть и на верхах сруктуры, но не отчизник.

Нужно ли говорить, чем мы в следующий мидвох занимались? Разумеется, долг отчизне отдавали, поджидали собаку-баркийца, чтобы свершить самый верноподданнический грабёж за всю историю.

Глядим — едет. Повозка чёрная, конь чёрный, костюм у возницы чёрный. Видимо, хотел, чтобы мы его на белом снегу не просмотрели. Но только где же он сам?

Оказалось, это он и есть, сам лошадьми правит. Не гордый, стало быть. Ещё и не богатый, потому что денег у него с собой не оказалось. Уж мы в этом убедились. Мы его до самых панталон раздели. Кстати, он не волосат, как о ему подобных рассказывают. Обычный такой.

А вот оружие при нём странное: тонкий и чуть загнутый меч. Только толку от него? Далее, конь средний, шмотки не модные. Впечатление, что он сам проигрался в какой-нибудь игорной по дороге. От скуки я взял его бумажки, заставил читать на баркийском. Хоть поржали с их языка собачьего.

И звали его тоже смешно, что-то вроде Шозалинкас прата-Завианка. Я только «Прата» запомнил. Бумажки, кстати, тоже забрал, ибо в чём он их понесёт, за панталоны заправит?

Забрал, что мог, короче, да и дальше думать стал. Зима в самом разгаре, а жрать так и нечего. При этом во всей округе также, только у барона иначе. Хоть уезжай на юг на зимовку. Но ведь только обустроились, только зажили.

Сидел я, сидел, вдруг почувствовал, что-то шелестит за пазухой. Оказалось, что бумаги этого Праты до сих пор у меня. Да уж, пустили мы его по миру, и поделом. А то наши голодают, а он там жировать возле баронской кормушки собрался! По какому праву? Вот чем мы хуже него?

И тут я подумал, что ничем я не хуже него. Что вообще определяет место человека в этой самой сруктуре? Шмотки? Повозка? Бумаги? Так у меня всё это теперь было.

Пока он там доковыляет до ближайшей деревеньки, пока отогреется, пока в себя придёт, пока со своим акцентом объяснит селянам, что да как. По крайней мере, дня три в запасе есть.

По счастью, мы с ним похожи оказались: оба худощавые, патлы чёрные, глаза карие, рост тот же, обоим двадцать шестой год пошёл… Всего на полгода он меня обогнал, я летом родился, а он зимой, не люблю зиму.

Не без отвращения, но ради дела надел я чёрное собачье шмотьё, потренировался «га» и «ра» как он выговаривать — получилось. Свистнул я двух своих, а то совсем никуда не годится, чтобы наместник, да сам лошадей погонял, и поехали к замку.

Первый день в замке

Замок барона со стороны почти не отличается от скалы: скучный, серый. Кто бы мог подумать, что внутри он сияет, как чёртовая Пещера Чудес из сказок. Жемчужные колонны, расписные потолки, рамки картин — неужели золотые? И всё будто светится изнутри и пахнет какими-то цветами… Может это магия?

Никогда её толком не видел, разве что однажды целительница в трактире залечила слуге пробитую башку. Ещё пару раз замечал, как сияют фонтаны у храмов, но близко не подходил. А в высшем свете, говорят, вообще дело обыденное, у короля даже придворный маг есть, герцог.

Меня с почётом проводили в приёмную, которую мне хотелось обчистить с потолка до пола. Присвоить всё, на что только падал взор. Особенно торшер в углу. Вот это вещь! Гладкий, блестящий, переливается красноватыми бликами как самое дорогое золото. Я засмотрелся, опомнился, когда дверь напротив распахнулась.

В тёмно-розовом камзоле и голубых панталонах, дополняя обстановку, в приёмную заявился сам барон. Четыре человека по бокам от меня и двое стражников у дверей согнулись в поклоне. Я повторил за ними.

Барон уселся в кресло, вздохнул и принялся что-то говорить. Я, наконец, вспомнил, зачем я здесь и потупил взгляд. А что мне оставалось, когда глаза разбегались по сторонам, сосчитывая стоимость баронского богатства?

Глядя в пол, я засмотрелся, как свет отражается в дощечках. Неужели тоже магия, можно ли человеческими силами так начистить куски дерева?

— Что? — я вздрогнул, поняв, что барон задал мне какой-то вопрос.

Один из его людей поспешил мне на помощь:

— Ваши бумаги, господин! Бу-ма-ги.

— Я думал, вы хорошо говорите по-серенидски, — барон приподнял одну бровь.

— Да-да, — закивал я и вынул бумаги из-за пазухи.

Человек сбоку с лёгким поклоном взял их и передал своему господину. Тот долго сопел над ними, перебирал в руках, что-то бормотал. Он был всего лет на пять меня старше, но какой скучный! Типичный представитель знати: яркое шмотьё, тусклый взгляд.

«Сколько я таких ограбил…» — именно эта мысль была у меня в голове, когда он оторвался от бумаг, и наши глаза встретились.

— О! В тебе, и правда, что-то есть, — одобрил барон. — Как, говоришь, тебя зовут?

Я сказал то, что помнил:

— Прата.

— И всё? — брови барона взлетели.

— Этого хватит, — я оголил зубы — свою гордость. Зубов у меня полный набор, редкость для людей моего ремесла.

Барон усмехнулся:

— Рад приветствовать, наместник. Вы наняты.

Меня отвели в мои покои. Собственные покои! Ими оказалось целое крыло. Моих ребят, что остались возле повозки: Унора и Ледена привели следом. Унор нёс на спине большой сундук с вещами баркийца. Леден его подбадривал.

Как только мы остались одни, то принялись бегать взад и вперёд, разбив пару ваз и чуть не устроив пожар. И только под вечер без сил, улеглись на ковёр возле лестничного пролёта. Мягко, удобно, к тому же оттуда хорошо просматривалось всё крыло.

— Вот это жизнь! — вздохнул Леден.

— И всё наше! — добавил Унор.

Я уже хотел им возразить, что наше это до тех пор, пока мы ведём себя как нужно, но тут двери внизу распахнулись. Наше внимание переключилось на вошедшую в холл колонну людей с длинными палками с горящими наконечниками. Они принялись зажигать бесчисленные свечи на стенах и большой люстре. И тут я вспомнил о торшере из приёмной. Я изучил отведённое мне крыло, но такого торшера не нашёл. Я хотел торшер.

Я велел ребятам ждать и покинул свои покои. Однако это был не мой родной лес, в котором невозможно потеряться. Передо мной раскинулся чёртов лабиринт каменных клеток, размалёванных в случайном порядке. Отсутствовала всякая закономерность. Вот в чём смысл этих цветов? Как понять, где юг, где север?

Помещения были разными, но одинаково бессмысленными. Я блуждал по ним, пока окончательно не потерялся и, выбившись из сил, плюхнулся в какое-то зелёное кресло.

И тут он предстал передо мной! Торшер сам нашёл меня. Мои руки обхватили его гладкую тёплую ножку, прижали к плечу. Я уже встал и направлялся к дверям, когда уши резанул писклявый голос:

— Что это вы творите?

На меня пёрла остроносая старуха в зелёном платье, что делало её невидимой на фоне зелёной мебели.

— Вы меня слышите? Поставьте торшер на место!

Она думала, что могла остановить меня. Я продолжил двигаться к выходу, но она не отставала, продолжая причитать. Вдруг я почувствовал резкий удар в спину:

— Ты что, тронулась?

— Вандал! Ворюга чёртов! — визжала она, вооружившись шваброй. — Немедленно верни торшер!.. Куда?

Я пустился наутёк, торшер в моих руках трясся, я уговаривал его потерпеть. Едва оторвавшись от преследовательницы, снова оказался в ловушке в непроходной комнате.

Бабка направилась на меня, угрожающе поднимая швабру над головой.

Ветер засвистел в ушах, когда я кинулся прочь из комнаты ей наперерез. Слева, наконец, заметил лестницу и побежал вниз по ступенькам.

Старуха пыхтела, визжала, спотыкалась, но преследование продолжала.

— Что за шум? Что здесь происходит? — вдруг послышался совсем другой голос.

Передо мной возникла женщина такой красоты, что я потерял дар речи. И чуть не выпустил торшер из рук. Её белое гладкое лицо, её огромные ресницы, её пухлые губки, лебединая шейка. Ткань платья приоткрывает…

— Баронесса-торшер-вандал! — скороговоркой прокричал голос сзади, за ним последовало тяжёлое хриплое дыхание.

— Ах, наместник, — уголки пухлых губ чуть заметно дёрнулись. — В ваших покоях недостаточно светло?

Я сморгнул, собрался с мыслями и выговорил:

— Достаточно.

— Зачем же тогда… — женщина кивнула на торшер. Я сжал его посильнее:

— Он мне нравится. Я видел такой же в приёмной барона.

Её брови взлетели:

— Да? А мне говорили, это уникальный дизайн.

Понятия не имею, что такое «уникальный дизайн», но на всякий случай расправил плечи и отёр пот со лба чёрным баркийским рукавом.

— Так почему же вы не взяли из приёмной? — продолжила она, наблюдая за моим жестом.

— Я заблудился…

— Миледи! — подсказал из-за плеча старушечий голос.

— Миледи, — повторил я.

Хрупкие плечи дёрнулись:

— Что ж, наместник, если он вам так приглянулся, можете себе его оставить. Считайте это подарком в честь вашего прибытия.

— Зерда, — она устремила взгляд мне за плечо. — Пусть мне принесут тот, что в приёмной.

— Спасибо, миледи, — я отвесил поклон настолько низкий, насколько позволял торшер. Щёки горели, как при проклятой лихорадке.

Надменно усмехнувшись, баронесса пошла дальше, потом чуть замедлила шаг:

— И проводите наместника в его покои.

Второй день в замке

И началась сладкая жизнь, длилась она часов двенадцать. А потом я столкнулся с кислой бароньей рожей:

— Ты чем это занят?

Последовала долгая лекция о том, чем я должен быть занят. Оказывается, он нанял меня, чтобы самому ни черта не делать. Я должен работать, а он — нет. Я должен всем управлять, а он только владеть. Потому что он барон, а я нет. Сруктура!

Вышел я в баронский двор, оглядел баронский замок, представил, что это всё моё, и тут же понял, что надо делать. Проверил склад, сходил в амбар, прошёлся, собрал ответственных, наорал, уволил, назначил новых, снова наорал. Пошли дела.

Руководить этими ребятами было легче, чем моей шайкой. Они не лезли драться, не огрызались, не искали выгоды. Я раздавал пинки и подзатыльники, а они извинялись. Я даже иногда проверял, раздавая за так — всё равно извинялись. Забавно это: бам — извините, хряц — простите.

Хорошо они работали или плохо, я обращался с ними одинаково. Точно также, видимо, делал и барон, потому что под вечер он встретил меня всё с такой же кислой харей и спросил:

— Ты чем это занят?

Мой друг, Графчонок, говорил, что я быстро учусь. И это правда, поэтому я тут же извинился. Барон оценил. Улыбнулся и похлопал по плечу. Сказал, что приглашает меня отужинать с ними.

Cтол в трапезной был накрыт человек на двадцать — так мне показалось, когда я взглянул на бесконечные ряды горячих и холодных блюд. На самом деле на столе стояли всего три кубка из серебра. Один возле самого барона с торца стола, другой справа от него, где сидела баронесса, мне барон указал на стул слева, напротив которого, стоял третий.

На другом конце у столика с кувшинами и подносами мельтешило ещё несколько человек. Двое ещё совсем мальчики в коротких плащиках и пышных панталонах, видимо, пажи.

Я сел, но есть не мог. Может, потому что весь день жевал всё, что только выглядело съедобным, а может потому, что на ужине присутствовала баронесса в таком нежно-розовом платье и с такими тонкими манерами, что ничего в горло не лезло. Вдруг она взглянула на меня и что-то тихо сказала мужу. Барон хмыкнул и произнёс:

— Слышал, что вы, Прата, желали прочесть нам некую баркийскую балладу.

«Что? Да ты с сосны свалился, баран нерезаный? Пусть тебе гаджай баллады читает!» — подумал я, но не сказал. Видать, успел окультуриться. А тут ещё поймал на себе пламенный взгляд баронессы, и понял — отступать нельзя.

Я быстро прожевал что-то острое и поднялся. Что я знал на баркийском? «Беретрацо!» — что означало «Здравствуйте». Но, вспомнив, как барон сопел над моими бумагами, заподозрил, что он и сам не силён в языках.

— Беретрацо, беретрацо, — начал я. — О, Шозалинкас прата-Завинацо, — сочинил дальше, чуть изменив концовку имени собаки-баркийца.

После следовали слова, выдумываемые на ходу. Я складывал их из случайных слогов, не забывая гакать и ракать в точности как моя последняя жертва. Мне даже понравилось, я принялся жестикулировать, один раз сложил руки на сердце.

Барон впал в ступор и только переводил взгляд с меня на баронессу. Та жмурилась, прижав к губам салфетку, время от времени плечи её лихорадочно вздрагивали.

Я старался не думать об этом, вёл свою речь громко и серьёзно и закончил, с чувством подняв руку.

— О, просто превосходно! — барон похлопал, похлопали и все присутствующие: трое слуг и два пажа. Не хлопала только баронесса, она промакивала уголки глаз краем салфетки.

— Всё в порядке, дорогая моя? — обратился к ней барон.

— Ах, простите, Ваша Милость. Я никак не ожидала, что комедия окажется настолько смешной.

— Да? — его нижняя губа подалась вперёд, он слегка покачал головой, потом глянул на меня.

Ничего не оставалось, как с улыбкой кивнуть. Тогда он усмехнулся:

— О да, это было весьма остроумно… — взгляд его всё ещё метался. — Гартен, — вдруг обратился он к одному из пажей. — Вот ты уже полгода учишь баркийский, а поведай-ка нам, о чём была комедия.

Низенький паж вскочил, глотая ртом воздух, потом залился краской. Я смотрел на него, мысленно умоляя быть мужиком и размазать барона, как это сделал я. Паж не подвёл, голос его зазвучал ровно:

— Там было много старинных слов, но, как я понял, это о том, как хитрый торговец обсчитал одного господина.

Я сел, схватил кубок, чуть приподняв его за здоровье паренька, и припал к краю.

— Нет, нет, — вдруг вздохнула баронесса, — не совсем так, Гартен. Это комедия об одном проходимце, который одурманил приличного человека, присвоил бумаги и вещи и стал выдавать себя за него.

Я так резко вдохнул, что даже забыл оторваться от кубка, вино залилось мне в горло и принялось душить. Я дёрнулся и встретил лбом тарелку.

— А забавно! Мне нравится, — меж тем звучал голос барона. — Гартен, запиши эту комедию. Хочу, чтобы она у меня была.

— Обязательно запишет, — усмехнулась баронесса.

Слуга уже был возле меня и хлопал по спине. С трудом вдохнув, я встал и попятился к двери…

— Куда это ты собрался? — нахмурился барон.

Я не знал чего ожидать, шутка, правда и ложь кружили по залу в диком танце. И каждая обещала то озолотить, то казнить. Я не трус, я замер и стал ждать.

— Я спрашиваю, куда это ты собрался?

— Мне нехорошо, — коротко выдал я.

— Вернись и сядь! — рявкнул барон.

— Ах, милорд, — баронесса бережно обхватила запястье мужа. — Наместник всего лишь смущён неприятностью, постигшей его во время питья. Прошу вас, Прата, — она повернулась ко мне, — не стоит переживать, здесь такое случалось с каждым. Даже с бароном, — неподвижная маска на мгновение сменилась улыбкой. — Помните, Ваша Милость?

— О миледи, ну зачем? — барон тяжко вздохнул и подпёр лоб рукой. — Зачем вы вновь об этом вспоминаете? Ведь вы знаете, чем всё закончилось.

— Ну что вы, Ваша Милость, — ладони баронессы двинулись от его запястья к локтю. — Вы же были ещё так молоды! К тому же, всем известно, что тому виной забавы Его Высочества, ныне… — вздох, — Его Величества.

В тот вечер я стал ещё большим отчизником.

— Ну прошу вас, миледи! — барон отнял ладонь от лица и стукнул ею о стол. Скорее просто уронил руку, не громыхнула ни одна тарелка. Но баронесса задохнулась:

— Я не права. Я так неосмотрительна! — она резко поднялась, прикрыла глаза ладонью и поспешила прочь. Я уступил дорогу, дверь за моей спиной хлопнула.

Тут же, как по команде, поднялись и пажи и построились перед бароном.

— Вон! — махнул им барон, и они вышли вслед за баронессой. — Вон! — повторил он, и слуги тоже оставили нас.

Лицо его напоминало лицо ребёнка, что прятал обиду. Нижняя губа непослушно выехала вперёд, глаза покраснели. Я обошёл стол, прихватив кувшин, и наполнил его кубок. Он не шелохнулся.

Внутренний голос подсказал, что делать. Я метнулся к своему месту и налил вина и себе:

— Ваше здоровье, Ваша Милость!

Тогда, подняв свой кубок, барон так быстро осушил его, что я после даже подался вперёд проверить.

— Ты садись, баркиец, садись, — бормотал он. — Ты молодец, что не вышел. Вся рубаха в вине, все бриджи в салате, но ты не вышел!

Мне показалось, или он всхлипнул? Я оглядел себя — да я, оказывается, засвинячился по уши!

— А я тогда вышел! — прокричал барон.

Я снова наполнил его кубок.

— А мой брат… Он же сморчок был! Ну какой из него паж?

Я кивал, пока его голова с кубком не запрокинулась.

— Есть такое правило, Прата, — он неоднозначно покосился в сторону кувшинов, и я понял, что делать. — Есть такое правило: если кому-то верой и правдой служить собрался — не выходи. Плачь, плюй, пачкайся, но не выходи и не просись выйти, пока тебя самого не попросят. Никого не заботит, что тебе плохо. Оставайся и до последнего заботься, чтобы твоему господину было хорошо, — он посмотрел на меня пьяными глазами и шепнул: — Не выходи!

На этот раз он лишь пригубил, а после закричал так неожиданно, что я вздрогнул:

— Ты короля любишь?

— Да! — вырвалось у меня. Повисла тишина.

Барон догонял мой ответ секунд двадцать, потом махнул рукой:

— Да не, не вашего короля! Хотя, согласен, вопрос странный. Не собираюсь я трогать твои политические взгляды. Но и ты к нашим не лезь, ясно?

— Ясно.

Когда в следующий раз его рожа рассталась с кубком, он выдал:

— Значит, слушай. Это шмотьё никуда не годится — у нас на похороны так одеваются, — в его глазах полыхнул азарт дуэлянта.

— Да? А мне говорили, это уникальный дизайн, — выдал я и опешил сам.

Барон поставил кубок, с хрустом заломил пальцы и опустил глаза:

— Я… не знал. Вполне возможно. Прошу принять это как развёрнутую метафору.

«Как развёрнутую метафору…» Надо запомнить.

— Но всё ж оденься как человек, ты тут второй день уже! — выдал он, допив-таки свой третий кубок. — И это… баркийский, конечно, язык великий, но лучше без акцента говорить по-серенидски учись. Баллады он читает! Ты попробуй «гэ», «рэ» скажи.

— Гэрэ.

— Вот, можешь же! И вообще, ещё раз это «гара» услышу — велю казнить. Ясно?

«Ну а что не ясно! Чужестранец тем лучше, чем больше похож на серенидца. Так и знал».

После четвёртого кубка барон и сам разучился говорить по-серенидски. Я дал волю желаниям и снял с него четыре кольца и две цепи, и тут он повис на мне. Ничего не оставалось, как отвести его в покои, хорошо, он хотя бы мог показывать направление, а то бы мы блуждали до утра.

— А разденет меня кто? — вскричал барон, когда я, собравшись с силами, бросил его на кровать.

На таком ложе могла бы заночевать вся моя шайка и даже не подраться из-за подушек.

— Не я! Может, мне ещё и рядом улечься? — пробормотал я, но барон меня услышал:

— А что, хочешь?

Я отпрыгнул подальше, отвесил пару поклонов и поспешно удалился.

Баронские драгоценности приятно позвякивали в карманах. Теперь главное — добраться до нижнего этажа, а там можно хоть в окно. Унор и Леден сами выберутся, свистну им из леса.

Я спускался по широкой роскошной лестнице, пританцовывая. Думал о том, как теперь заживём в лесу, отоваримся на базаре под завязку. Я, может, даже прикуплю пару собственных шмоток, не всё в обносках своих жертв рассекать.

А потом в щегольский кабак закатимся — пить дорогое вино, заказывать музыку, соблазнять красоток… Эх, настоящих бы красоток! Не этих напомаженных девок, что за вечер напиваются похлеще, чем все бароны вместе взятые, да сверкают панталонами из-под юбок.

Красота, она в изяществе, она в загадке. Как у баронессы… Вздох сам вырвался из груди — такая женщина никогда не будет моей. Я бестактный неуч, неотёсанный бродяга, жалкий вор, и никакие деньги мне тут не помогут!

Передо мной раскинулся холл нижнего этажа с его мозаичными колоннами и расшитыми гобеленами, даже в темноте сверкающими золотыми нитями. Первая же дверь вывела меня в комнату с большим письменным столом. Ряды книг сплошь занимали боковую стенку. Графчонок учил меня читать, вот только мне дан другой путь: ему наверх, мне в сторону. Что мне нужно — хватать и бежать.

Вот только куда? У меня ж ни кола ни двора, лишь несколько десятков таких же оборванцев, собирающих осколки роскоши, что падают сверху, проваливаются под сруктуру.

Лохмотья, объедки, осколки чужого счастья. Я как зверь впиваюсь в кусок мяса на брошенной кости, пока не сгнило. Подбираю остатки, за которыми уже ничего быть не может. Прав Графчонок: я в самом низу.

Снял побрякушки с жалкого обессилившего аристократишки. Что дальше? Ни у одного ростовщика не хватит денег выплатить и долю их стоимости. Дом на них не купить. Ни один рабочий свой труд на цацки не променяет, а на поместье их не хватит.

Всё, чего я добьюсь — это обеспечу жратвой и пойлом себя и шайку на зиму. Может, десятком-другим тёплых шмоток, из-за которых они будут грызть друг другу глотки. Потом закатим пару пьяных пирушек, да разнесём на радостях в пух и прах очередную деревеньку. После чего продолжим голодать и грабить.

Это золото — та же охапка дров. Сгорит в топке, да развеется по ветру. И снова станет холодно, и вновь нужны будут дрова… Моя жизнь — порочный круг, и я не умею иначе.

Я осторожно вынул одну пластину окна, морозный ветер ударил в лицо, пробрал до костей.

«Иди, Антут, мёрзни, там твоя жизнь. А барон пусть лежит на своей гигантской кровати у камина. Ему, бедняге, так не хватает острых ощущений, что он открыл игорную, ты же вечный ловец фортуны. За душой у тебя ни гроша, и поэтому твоя вечная ставка — жизнь. Покой и счастье тебе не по карману».

Я принялся вынимать вторую пластину. Баркийские бумаги зашелестели за пазухой. Интересно, скоро он сюда доберётся? Может, мне пока понежиться в тепле денёк-другой, оглядеться? В конце концов, нельзя же пробраться в Пещеру Чудес и сбежать, чуть переступив порог.

Из окна был виден замёрзший лес: «Подождите, мужики, я о вас не забыл».

Я вернулся.

Покои барона содрогались от храпа, я выложил его побрякушки на столик у зеркала. Руки чесались при виде шкатулок. До боли закусил губу. Не сейчас, успею. В доме полно ценностей.

Я вышел в коридор, прошёл пару пролётов и безнадёжно заблудился. Усталость взяла верх. Сначала я улёгся на широкую ступень лестницы, потом присмотрел аккуратный низенький диванчик у стены. Не худший вариант.

Я устроился поудобнее, было жёстко, тихо и темно, совсем как в лесу, только тепло и сухо. Подлокотник пришёлся как раз под голову. Я расслабился, прикрыл глаза…

— Да что ж это делается! — резанул слух до боли знакомый голос. Но на сей раз меня не стали колотить: — Господин наместник! Козетка-то, козетка!

Её бы ко мне в шайку, вечно наших добудиться не могу. Я приподнялся:

— Сама такая!

— Козетка! — она указывала на диван. — Вы лежите на козетке!

— И что? Ты поклялась охранять её честь? Что ты вечно орёшь? — я сел, старуха испортила всё удовольствие. — Лучше показала бы дорогу.

— Как долго вы собираетесь тут теряться?

— Я здесь не теряюсь, я здесь нахожусь! А теперь либо отколись, либо покажи, куда идти, а не то я как… — я встал, нависнув над ней.

— С вашим появлением, наместник, у слуг появилась скверная привычка кричать ночами, — усталый голос баронессы заставил моё сердце забиться, я вытянулся.

Светильник в её руке отбрасывал блики на серебристую мантию, озарял лицо. Ну чем не ангел? Подойдя, она села на край козетки и поставила светильник на столик рядом.

— Итак, вы передумали, это производит впечатление, — сказала баронесса.

Я оглядывался — больше не доверяю я этим каменным клеткам. Только подумаешь, что ты один, как нате вам. И всё же, мы были одни, старуха куда-то пропала.

— Не понимаю вас, миледи, — произнёс я.

Взгляд баронессы обжёг, но я не поддался. Горелый уже.

— Продолжайте в том же духе, — сказал она, — и вы не продержитесь здесь и часа. Я вам это гарантирую. И через окно не спасётесь.

— У вас много окон.

Её брови дёрнулись, потом она опустила глаза:

— Значит, бедняга баркиец убит?

— Нет, мы отпустили его, — пробубнил я себе под нос. Разговор был довольно странный, мы оба словно делали вид, что не понимаем, о чём речь.

— Всё равно, что убит, — вздохнула она.

— Да чего уж, — поморщился я. — Ежели такой слабак — сам виноват.

Она вздохнула:

— Как же ваше настоящее имя?

Я молчал, она ждала.

— Я преступник, — снова пробубнил я, будто сам себе.

— Вы в любом случае преступник.

— Тогда все преступники.

— Ах, господи… — её ладонь коснулась лба. — Зачем?

— Ребят кормить нечем.

— Так у вас есть дети?

— Нет, хотя… — я задумался, еда была нужна не только взрослым. — У Биры и Керна есть, но не очень маленькие, уже ходят. А у Булана сын уже почти юноша… — не заметил, что рассуждаю вслух.

— Кто все эти люди? — плечи баронессы дёрнулись.

— Шайка моя, — я закусил губу — разговорился. Как быстро я себя выдал! Околдован?

Губы баронессы округлились:

— Разбойничий атаман? Собственной персоной? — в глазах играли одновременно страх, азарт и восхищение — слишком по-детски, я ввязывался в игру.

Баронесса глядела сквозь меня, в глазах её отражался огонёк светильника:

— Да-а-а, — протянула она. — Неслыханное нахальство, а может, глупость или…

— То есть, мне уходить?

Её взгляд стал насмешливым:

— Что это вы вдруг решили спросить? — она откашлялась. — Доброй ночи, Прата, — она поднялась и взяла светильник.

Я тоже поднялся:

— Может, один из слуг миледи укажет мне дорогу в мои покои?

— В ваши? — не поворачиваясь, повторила она. — Ах, вы имели в виду покои наместника, — она пошла дальше.

Я последовал за ней:

— Мне подойдут и ваши.

— Наместник, — она остановилась. — Идите налево, вверх по лестнице, пройдите овальный пролёт наискосок, тоже налево, спуститесь вниз, там и будет ваше крыло. А теперь оставьте меня.

— Благодарю, миледи.

В ту ночь я всё-таки добрался до своих покоев. Ребята спали в моей спальне, на ковре возле камина. Кровать мы сочли неудобным местом для сна, лежишь и будто тонешь.

Я улёгся между ними и сразу уснул.

Третий день в замке

— Ах, наместник, вы так и не съели салат со своих бриджей? — раздался из-за угла голос баронессы.

— Что? — я оглядел себя. Пара присохших кубиков овощей прилипла к панталонам. Совсем забыл о них.

— Да переоденьтесь вы! — вздохнула она.

— Как скажете, — хоть я и не видел смысла в полном переодевании: запачкались только бриджи, рубаха давно высохла.

Я вернулся в покои и распинал своих парней.

— Ну-ка, новую одежду мне! Серенидскую.

— Антут, на дорогах же пусто! — вытаращился на меня Унор.

— Да и дорога далеко, — развёл руки Леден.

То ли я стал умнее, то ли они отупели от сна и бесплатной жратвы.

— Вы недоумки! — только и смог простонать я.

— А что делать, батя?

— Что делать? Пойдите снимите одежду с любого лопуха. Тут их немерено! — не сдержался я.

Мужики переглянулись и вышли за дверь. Обиделись. Придётся самому. Я открыл шкаф, набитый модными шмотками, и вскоре облачился в жёлтую рубаху с тёмно-зелёным камзолом. Бриджи и пояс я подобрал в тон. Ботфорты выбрал чёрные, утеплённые.

Когда баронесса увидела меня в новой одежде, грудь её лихорадочно приподнялась, губы округлились, щёки вспыхнули… Здесь две выдумки и одна ложь, сами думайте, где правда. По крайней мере, незамеченным я не остался.

— Лишь хотела сказать, наместник, чтобы вы следили не только за нашим двором. Барону принадлежат восемь деревень. И вы за все отвечаете…

Она перечислила мне несколько названий, отвела в кабинет и показала карту владений барона. Я обещал разобраться, удивляясь, что она будто забыла о ночном разговоре, пока не услышал:

— Если справитесь так же хорошо, как справились в нашем дворе, я вам помогу.

Вот это да!

Я невольно прижал руки к сердцу:

— Спасибо, миледи!

— Но и вы мне поможете.

— Я вам? В чём?

— Об этом после, — она закатила глаза. — Не знаю как у вас, э-э, в Баркии, но в Серениде господам кланяются, а руки к груди прижимают в знак благодарности или уважения к тем, кто ниже по происхождению.

Встрепенувшись, я убрал руки от груди, но поклониться не решился. А баронесса уже кивнула кому-то в дверях. Я обернулся, на пороге топтался тот самый хитрый паренёк, что «переводил» мою балладу.

— Наместник, это Гартен. Я поручила ему довести до блеска ваши знания серенидского языка и культуры, — она мигнула обоими глазами.

— Беретрацо, сен Шозубринкас, — поклонился паж.

Захотелось выругаться, на помощь пришла баронесса:

— Гартен называет вас как принято в Баркии по вашему первому имени, уважаемый Шозубринкас прата-Завианака, — она поджала губы и покачал головой. — Гартен, можешь называть сена Шозубринкаса просто господином.

— Беретрацо, господин, — снова отвесил поклон паж.

— Беретрацо.

— И говори с господином только по-серенидски! Никаких поблажек, — уголки её губ дёрнулись.

В этот момент с первого этажа послышался грохот. Мы кинулись к лестнице и увидели лежащего на полу стражника, шлем упал с его головы и валялся рядом. Мои ребята работали: Унор зажал рот и удерживал голову, Леден снимал с несчастного доспехи.

Баронесса замерла, ресницы затрепетали. Я лишь старался не загоготать в полный голос. Унор и Леден нисколько не смущались.

— Охранников испытываем, — сказал я наконец, вдохнув. — Сами видите, миледи, это никуда не годится, — я спустился по ступеням, подошёл к стражнику и склонился над ним. — Почему не на посту?

Охранник ответил возмущённым мычанием.

— Ещё дерзит! Уволен, в общем. Унор, Леден, достаточно, а ну за мной, надо посоветоваться, — скомандовал я и зашагал в свои покои, оставив баронессу с раскрытым ртом.

— О чём вы думали? — сказал я Унору и Ледену, когда мы остались одни. — Как это вы барона не раздели!

Они переглянулись.

— У него не твой размер, бать, — сказал Унор.

— Не, ну если надо, — дёрнул плечами Леден.

— Не надо, никого в пределах замка не грабьте. И за пределами пока тоже, — сказал я и пообещал себе впредь выбирать слова.

Целый день я мотался от деревни к деревне: назначал нарядных, считал скот, чинил крыши, проверял колодцы, раздавал поручения. Унора и Ледена таскал за собой, при виде этих мордастых верзил селяне понимали меня с полуслова. За день не раздал и пяти подзатыльников.

Паж Гартен таскался за нами на подножке повозки и без устали задавал вопросы. Когда солнце перевалило за полдень, отпросился, сказал, у него занятия. Я отвёз его обратно в замок, а сам отправился по делам.

У бедных селян по-прежнему было нечем разжиться, так что я принялся трясти нарядного игорной. Уж этот штукарь за полгода наворовал больше, чем я за жизнь. Мужик оказался понятливый. Так что я послал Унора отвезти ребятам в лес четыре мешка споряной каши, три кувшина масла и два мешка хлебных булок и передал, чтобы ждали мясо.

— И пусть десятеро из дневной смены ждут меня завтра у леса, есть поручение, — добавил я. Нельзя же давать им расслабляться, тем более что работы полно.

Вечером я отчитался баронессе, что всё сделал и даже правильно, во всяком случае, мне так казалось, поклонился.

— Много сделали. Украли тоже много?

— Я? Когда? Что?

— Ну, вам же надо кормить ребят! Где-то я вас даже понимаю, — она отвернулась к окну, я перестал видеть её лицо, но руки мяли кружевной платок. — Вы можете остаться, я не буду вас выдавать. Настоящий Шозубринкас вряд ли объявится, а хороший наместник нам нужен. Оставайтесь, при условии, что выполните одну мою просьбу.

— Какую же, миледи?

Баронесса огляделась:

— Только имейте в виду, если хоть кто-то в замке узнает об этом, можете считать себя покойником! Поверьте, я легко могу это устроить, — теперь она стояла вполоборота, закусив губу, напоминала злую белочку — не более.

Я кивнул. Как странно было, что баронесса, которой достаточно сдать меня страже, угрожала смертью, но женщины — тайна за семью печатями.

Вся её просьба заключалась в том, чтобы время от времени передавать часть краденного добра какой-то бабе в столичную деревеньку. Ума не приложу, к чему баронесса устроила такую драму, могла бы просто попросить. Далековато, конечно, но моим ребятам всё равно особо делать нечего, довезут.

Двести первый день в замке

— Ой, что делается! — вопил, сползая по стене, Унор. — Леден, слышь, Антута сейчас пришьют. Смотри, смотри!

— Ты б переоделся пошёл, — сказал я, укладывая голову на спинку кресла. Рукава уже коричневые.

— Это не коричневый, это бежевый! — как из-под земли вырос Леден. И оба согнулись пополам.

— Накостыляю! — сказал я, оба разбойника испарились, и брадобрей наконец приступил к делу.

— Слышь, бать, ты без свиста к лесу не приближайся, — выступил Леден, когда я объявился выбритым и подстриженным. — Сам знаешь, у нас с такими разговор короткий.

Я не ответил — что отвечать? Я и сам старался не смотреть в зеркало, откуда взирал слащавенький пижон.

— Мне пора. Вы остаётесь, — бросил я. Уроки танцев и политеса я посещал без их ведома.

У входа в зал столкнулся с баронессой, та сморгнула:

— Наместник? Я вас не признала.

Я невольно коснулся своей щеки. Она всматривалась в моё лицо, и это было даже более непривычно, чем гладкая кожа, по которой соскользнули пальцы.

— Сегодня большой день, — сказала она. — Не терпится увидеть вас в праздничном баркийском одеянии.

— Что? — не понял я.

— Ну, вы же, конечно, не забудете свои корни, наместник. Нас радует, что вы очарованы нашей культурой, но в диковинку было бы видеть вас на празднике в одежде серенидской знати. Это не к месту.

— Береанно, ниа алана сена, — выдал я.

Баронесса опёрлась о стену:

— Вы учите баркийский?

— Нет, Гартен учит.

Мы с пажом великолепно сработались. Он учился, обучая меня.

— Интересно, — она опустила глаза. — Доброго дня, наместник.

Я исполнил нечто среднее между кивком и поклоном, что на языке знати означало «Удаляюсь, но ненадолго».

Ещё в первый день ребята притащили в мои покои сундук из баркийской повозки, но сегодня я впервые открыл его.

Словно назло Серениду все вещи были чёрными, серыми и коричневыми. Что из этого считается парадным я успел узнать из учебников Гартена. Да, я стал читать, оказывается, даже не забыл, как это делается.

Так что на баронский бал я заявился в длинном коричневом камзоле с медными бляшками в два ряда от пояса и ниже, чёрных бриджах, серых чулках и коротких сапогах со шпорами.

Барон сидел с торца стола, баронесса — справа от него. Я, конечно же, по его кивку уселся на стул слева. На баркийскую одежду он и бровью не повёл. Хоть я и выделялся. Ведь гости разоделись один ярче другого. В глазах рябило от алого, золотистого, голубого, оранжевого…

Сам барон был в жёлто-золотом, баронесса в тёмно-красном.

Столы ломились от яств, правда, гости к ним не притрагивались. Я предположил, что они боялись отравиться. Странно было смотреть, как слуги уносили нетронутые блюда и приносили новые. А гости только переговаривались или произносили пышные речи, поднимая бокалы.

Позже мне объяснили, что это такая традиция: не есть на балах и торжественных встречах. Сначала появился обычай не начинать есть раньше хозяина, в то время как хозяина, да и всю знать, учили не набрасываться на еду, как с голодного края. В итоге, обычай перерос в состязание «кто кого переголодает», в конечном счёте, прикасаться к еде у всех на глазах стало считаться неприличным.

Боюсь, уже не вспомню, каков был повод для веселья, но тосты звучали однообразные. И тут я услышал своё имя:

— …Шозубринкаса прата-Завианаку, моего наместника, мою правую руку в любых трудных делах и начинаниях. За чужестранца, который обрёл здесь дом. Будь здоров! — он поднял бокал.

Я встал, взгляды устремились на меня, бокалы зазвенели, люди пили за моё здоровье. Было приятно и немного стыдно, я поспешно сел, чуть не расплескав на себя вино.

Позже начались танцы, и я не упускал шанса показать, чему научился. Рук, что кавалеру полагалось держать ладонями кверху, касались пальчики то одной, то другой прекрасной дамы. В жизни не видел столько красавиц!

Мы кружились в скромных серенидских миноях, дамы по очереди переходили от одного кавалера к другому. Самым милым я шептал комплименты на баркийском, они опускали глаза, оголяли зубки.

Когда я решил взять перерыв и, отвернувшись к стене, набил рот вафлями — ну, смилуйтесь, уже живот урчал, зазвучали аккорды баркийского фортано. Танца, неизвестно как попавшего в программу серенидских балов.

Он выделялся на фоне других танцев также, как мой наряд выделялся на фоне серенидских. Или скорее, как серенидский наряд выделялся бы на фоне скучных баркийских.

В тот момент на меня смотрели даже слуги, забыв о подносах. От ругани в голос спас набитый рот, дожёвывая на ходу, я вернулся в ряды танцующих…

Вернулся и обомлел — на очереди в пару со мной была баронесса.

В этом танце кавалеру надлежало придерживать даму за талию и даже позволялось соприкасаться с ней одеждой. И вот моя ладонь коснулась её платья, и кожу обожгло. Я упёрся взглядом ей в плечо, но в красной ткани будто плясали языки пламени. Жар пошёл по руке, поднялся к шее.

Я старался не думать о ней, представлять, что рядом морщинистая мадам Ферта, учительница танцев. Но тщетно.

Ноги заплетались, я чувствовал удары сердца, но не ритм. Из движений выходили только монотонные покачивания, словно это не фортано, а серый миной. Я закусил губу и вовремя сделал поворот, хотя лучше бы не делал. Её лицо, её стан, её грация в одном движении пронеслись перед глазами.

Вдобавок я невольно обвёл взглядом зал, и с замиранием сердца отметил, что другие не танцевали. Мы двое были как актёры на сцене: одни в центре внимания.

Горячая волна хлынула к щекам. Я сощурился, чтобы не видеть её лица. Уверенный, что в нём досада и разочарование.

Уйти. Сбежать и закрыться в покоях, дальше через окно, в лес, оттуда на юг, подальше отсюда. Хватит! Я слишком много на себя взял — я им не ровня… Вот только кому? Кто они, и чем смутили меня? Сегодня они поднимали бокалы за моё здоровье. Моё! Антута, ряженного разбойника. Это я их, несчастных, на бобах оставил. Я жулик и вор, а не какой-нибудь там Шозалинкас. Беру, что нравится, и общественное мнение меня не гложет.

Губы сами искривились в усмешке, я сделал следующий поворот, после чего притянул её к себе и закрутил в танце.

Разворот. Она оказалась ко мне спиной. Я помнил это движение и пошёл приставным шагом, она же шагала в такт, перекрещивая ноги. Я придержал её руку на весу, ещё разворот, и снова моя ладонь легла ей на талию, несколько па в сторону.

Слегка качнуться, отдалиться, шаг навстречу друг другу. Далее танец полагалось разнообразить «легкомысленными» движениями спиной и бёдрами. Начали. С правой лопатки симметрично. Для удобства я обхватил её талию обеими руками, она же держалась за мои плечи, пока движение не сменилось очередным поворотом…

Сложнейшие фигуры фортано давались играючи. Я наклонял её к полу, она перегибалась через мою руку. Я чувствовал её: её дыхание, когда она приближалась, её взгляд, когда отдалялась. Знал, куда она двинется, и как её повести. Мы двигались вместе, будто нас связывали невидимые нити. На других мне было плевать, взирал холодно и безразлично.

И вот на последних па мой взгляд упёрся в знакомый образ… чёрт возьми, барона!

Следом за фортано зазвучал очередной медленный миной. Я поклонился баронессе, она лишь наскоро кивнула мне и пропала из виду. Оставшийся вечер я сидел, желание танцевать пропало.

Случилось ли что-то? Трудно было сказать. Чем дольше я сидел и думал, тем больше казалось, что танец, он и есть танец, а странный взгляд барона адресовался вовсе не мне.

Под конец вечера я расслабился и, когда гости стали расходиться, занялся своей работой: раздал слугам указания, прошёлся по столовой и залу, ответил на пару вопросов усталых гостей.

В конце концов свечи погасли, столы были убраны, а коридоры пусты, и я направился в свои покои, еле волоча ноги от усталости. И тут меня остановил голос, который я ни с каким другим не мог бы спутать:

— Прата! Зайди ко мне!

Был бы я не такой уставший, сразу бы заподозрил неладное. Так спокойно барон разговаривал разве что с себе равными. На прислуге же вымещал недовольство, своё нормальное состояние по жизни.

Я направился к его двери и услышал за спиной в полумраке злобный шёпот:

— Ну что, скажешь, собакин ты сын, в Баркии так принято? — барон впихнул меня в двери с такой силой, что я повалился на пол, вошёл сам и закрыл дверь.

— Клянусь вам, Ваша Милость, — я приподнялся, — в этом не было ничего личного.

— Ах… — барон задохнулся, всплеснул руками. — Ах ты, щенок! — лицо его исказилось усмешкой и злостью одновременно. — Так ты знаешь, в чём твоя вина!

Сглупил я, но включать дурака было уже поздно:

— Я не имел в виду… — вместо слов получился хрип, потому что его ступня прилетела мне под дых.

— Значит, виноват! Вот, что у тебя в голове, свинячий ты потрох, — свист в воздухе, удар палкой пришёлся мне по рёбрам. — Вот тебе, скотина! Будешь знать своё место.

Снова свист, удар обжёг спину между лопатками.

— Милорд! Я ни в чём перед вами не провинился! — заорал я.

Но барон дышал как бешеный пёс, палка снова засвистела. Я перекатился, увернулся от удара и дал дёру. Но барон встал в дверях.

— Что ж ты делаешь, скот позорный? Хочешь, чтобы весь замок узнал об этом? — он угрожающе выставил палку, но я перехватил её и спрятал за спину:

— Ваша Милость! Я ваш слуга, ваша опора! Верен вам, вашему дому, вашему имени, — тараторил я, что только лезло в голову.

— А не забыл об этом, когда танцевал?

— Милорд, там все танцевали! Мне выпала очередь. Я не мог отказать миледи.

— Отдай палку, мерзавец, я на тебе живого места не оставлю! Я тоже танцую фортано, и знаю, когда танцуют, а когда… — он замахнулся, я отпрыгнул.

— Я и танцевал!

— Не притворяйся! Ты не умеешь притворяться, я видел твою рожу, все видели. И что теперь порядочные люди об этом скажут?

«Порядочные люди промолчат. Что за мир! Зачем вообще танцевать фортано, если с ним связано столько проблем?» — подумал, но не сказал я.

Барон сел, но складка меж бровей не разгладилась, он кусал губы:

— Ты почему неженат до сих пор? — спросил он.

Холодок прокатился по спине.

— Я задал вопрос, ты оглох?

— Я слышал вас, милорд. Не знаю, что ответить, я на службе, не до того.

— Одно другому не мешает, — отмахнулся барон. — Тем более теперь ты просто обязан на ком-нибудь жениться или молва пойдёт. Парень молодой, ладный, хозяйственный, живёшь в моём доме и неженат. Это никуда не годится!

— Да почему?

— Не понял, ты возражаешь, что ли? Женишься, говорю, и как можно скорее!

Желательно до отъезда гостей объявить о помолвке.

— Я, Ваша Милость, сам буду решать, когда мне жениться. Личные дела…

— Замолкни! А то танцуешь больно резво, а говоришь больно много. Смотри у меня!

Слыхал, суд у нас в Серениде проходит подобным образом. Человеку за минуту зачитывают приговор, а на его вопросы только повторяют озвученное. Так что же мне хотеть? Я безмолвно ловил ртом воздух, а барон продолжал:

— Уже даже претендентка нашлась. Виконтесса Белианна. Целый вечер с тебя глаз не спускала.

«Виконтесса? Я понравился благородной даме?».

— Правда?

— Ага! — барон оскалился. — Так и знал, что ты согласишься.

— Я не…

— Учти при расчётах, что за ней закреплены немалые владения. Плодородная почва, скот, селяне. Всё твоё будет.

Я поймал себя на том, что забыл захлопнуть рот.

— Да ведь я нетитулованный. Даже не помещик. Какой из меня жених для знатной особы?

Барон улыбнулся:

— В этом плане тебе повезло. Эту даму интересует нечто иное. Богатством своим она готова делиться, а титул не ценит и подавно. Вот бы кто сердце её завоевал, а ты, похоже, на верном пути, — он подмигнул.

Колени подломились, я плюхнулся на сундук у стены:

— Невозможно. Вам, наверное, показалось.

— Ну так к завтраку приоденься, я докажу тебе.

Так почти на согнутых коленях я добрёл до своих покоев, забыв даже пожелать барону доброй ночи.

— Меня женить хотят, — было первым, что я выговорил при виде Унора и Ледена. — На виконтессе.

Ребята переглянулись и загоготали.

— Это она тебя по полу поваляла?

Одежда моя измялась, на тёмной ткани белели следы сапог барона, а я уж забыл, почему ноют рёбра.

— Это я… танцевал, — сказал я.

Опять гогот, в покоях стоял сильный винный запах, видимо, заскучали тут без меня.

— Какой стиль чудной! — сказал Леден.

— А сбацай и нам, бать? — поддакнул Унор.

— Мне не до смеха, болваны! Говорю, женят меня.

— Ну так давно пора. Атаман на выданье.

— Ага, это… в пацанах засиделся!

До утра от них было ничего не добиться, а утром я проснулся раньше них, слишком рано. Оделся по-серенидски и пошёл судьбу свою высматривать.

Двести второй день в замке

Ушибы от палки ныли, голова шла кругом, но стоило очередной даме пройти мимо, я забывал об этом, и под рёбрами будто смыкались ледяные оковы.

Неведомо для самого себя я пленил сердце некой красавицы. Сию минуту в этом замке она думает обо мне и хранит загадку. Знает ответ, а я нет.

Стыдно признаться, но я трусил. Антут трусил. Как приятно и легко держать даму за руку в танце, но знать, что она готова отдать тебе эту руку на всю оставшуюся жизнь… На кого я произвёл столь сильное впечатление? На эту? А может, вон на ту? За мной будто бы наблюдал убийца из кустов. Каждый момент я ждал, что стрела вопьётся меж лопаток, вчерашний удар так неуместно отзывался болью.

Я и сам чувствовал себя готовой лопнуть от напряжения тетивой…

— Господин наместник, одну минуточку! — донёсся сзади женский голос. Я подпрыгнул так, что оказался на две ступеньки выше.

— Что? Это не я! Я тут так… хожу, — я выдохнул, передо мной стояла дама, разменявшая, должно быть, шестой десяток. — Простите, я задумался, — я поклонился.

Она развела руки:

— Вы не подскажете, куда идти? Тут недалеко была такая комната с золотистым ковром и красными подушечками.

— Хм. Та, что с окнами с видом на озеро?

— Ох, не знаю, но там был такой эркер с видом на парк.

С «эркером» я уже был знаком:

— Следуйте за мной.

Её рука втиснулась между рёбрами и локтем, задев ушиб, я взвыл.

— Ох, простите, сен Шозубринкас, вы не против? Здесь такой скользкий пол!

— Что вы! — сквозь зубы проговорил я. — Прошу вас.

Мы пришли, я открыл дверь, а она всё не отпускала. Я подвёл её к лавочке с красными подушками, она начала садиться, но вдруг ослабла и потеряла равновесие. Руки в браслетах обвились вокруг меня так, что я чуть не упал на неё.

— Вы в порядке, миледи?

Дама глубоко дышала, отодвигала ткань на груди. Браслеты дребезжали:

— Не знаю. Моё сердце так колотится!

Не хватало, чтобы она тут отдала Богу душу.

— Мне позвать целителя?

— О нет, нет! Только никуда не уходите, не бросайте меня. Я буду в порядке. Просто налейте мне выпить, — она махнула на бар за стеклянными дверцами серванта.

Я сделал как было велено, протянул ей бокал, в который плеснул какого-то янтарного напитка.

— Ну, как же так? А себе? Что же даме пить в одиночку?

Не планировал с утра выпивать, но плеснул на полпальца и себе. Она сразу ожила:

— Садитесь же, что ж вы стоя пить будете?

Сел на другой конец лавки, не понимая, что я вообще делаю.

— Ну, за сильных и смелых мужчин! — она придвинулась и потянулась своим бокалом к моему.

Я не пил, но поднёс стакан к губам, в этот момент её рука коснулась оголившегося запястья.

— У вас шрам здесь, м-м-м, боевой, — рука скользнула по рукаву и оказалась у меня на груди, расстегнув верхнюю пуговицу рубахи.

Я так дёрнулся, что янтарная жидкость сама залилась в рот.

— Куда же вы? Как бесчестно! Завести меня в укромное место, напоить и… бросить? — хитрые морщинки в уголках глаз не давали ей сыграть дурочку.

— Вы сами попросили привести вас сюда и налить вам!

— А вы привели и налили.

Я пятился к дверям, она шла на меня.

— Да перестань, — она настигла меня и ухватила за ворот. — Я, между прочим, богатая и…

По голове будто стукнули кувалдой, мир окрасился в тёмные тона:

— Вы случайно не виконтесса?

— Ну да, — кивнула дама. — Вдовствующая виконтесса…

Ткань затрещала, но я рванулся к дверям, дёрнул ручку и понёсся по коридору, потом вверх по лестнице, через весь замок, путая следы. Сбил с ног трёх человек, перевернул две этажерки, пока, наконец, не вышиб двери в своё крыло.

— Перекрыть все входы и выходы! У нас военное положение! — заорал я с порога.

— Бать, ты что орёшь? — со второго этажа, повиснув на перилах смотрели Унор и Леден.

Не в силах управлять речью я издал истошный вопль, на который прибежала стража: двери сзади открылись, и двое человек кинулись ко мне, а по лестнице уже бежали мои ребята.

Меня подхватили, отнесли в спальню, уложили на кровать. Унор принялся заботливо обмахивать меня каким-то веером, Леден — успокаивать стражников:

— Он переработал. Переработал же, батя?

В ответ я издал неясное мычание.

— Я думаю, — подхватил Унор. — Столько ответственности.

Когда стража оставила нас, я ещё минуты три лежал и смотрел в потолок, прежде чем изложить суть своего беспокойства.

— Не, ну а что ты ждал? Молодым, им же титул подавай, им же богатство подавай, — бубнил Леден и хлопал меня по плечу.

Унор кивал и уже протягивал мне стакан:

— Даже если они любовь ищут, то среди равных.

— Им же родители не позволят. Родословная же, — подхватывал Леден.

— Только девичье сердце бы ранил запретными чувствами.

— А вот когда уже родит потомков…

— …или мужа в могилу сведёт…

— … тогда приходит свобода и тянет на острые ощущения.

— Угу! А что годы прошли не осознают.

— Грустно всё это.

— Вашу мать! — наконец вклинился я. — Я попал в орден Защитников Женских Интересов?

— А такой есть?

— Да! Состоит из двух головорезов. Кстати, неженатых.

— В Серениде так, — со знанием дела объявил Леден. — Невест назначают в три года от роду. Так что чуть опоздал — остался неженатым.

— Среди молодых девиц уже поздно выбирать!

— Да вы прям стали знатоками дворянских обычаев! — внезапная мысль пришла мне в голову.

Что если я скажу, что мне тоже выбрали невесту ещё в сопливом детстве? Но тогда где она? В Баркии? Нет, тут лучше не углубляться в подробности, тут лучше сразу отвлечь барона. Отвлечь же его нетрудно…

— Кажется, я знаю, как избежать женитьбы, — проговорил я.

— Да зачем избегать?

— Ага, всё равно концы отдаст скоро, а имение тебе отойдёт.

— О, орден Защитников только что распался.

— Почему?.. А что случилось? — всполошились они оба.

— Стал орденом Сплетников и Интриганов… Так! — я не хотел упустить мысль. — Поведайте-ка мне о главных событиях недавнего времени.

Ответ занял у них секунду:

— Коронация Бернарда Двадцать Четвёртого!

— Признание Независимости Таприкана!

Я всё-таки взял стакан, предложенный Унором — сегодня сопьюсь:

— Так, вы оба, срочно к целителю, — выговорил я, когда оторвался от вина. — Может, вы ещё и читать научились? Что пялитесь? Не такие события, пни вы полые! Местные новости и не старше пары недель!

— Ну так ничего новее того обвала.

— Где пещера открылась.

— Пещера?

Стоило узнать больше.

В тот день я не явился на завтрак, в конце концов, это не моя обязанность. Я сел на коня и поскакал в деревню на востоке баронских владений, что была ближе всего к событиям.

У ворот меня уже встречал коренастый мужик с длинной бородой, староста деревни. Мы пошли в его хату, и его жена, надев праздничный платок, принесла нам миску варёных яиц, солёный хлеб и кувшин сбитня. Я сразу принялся завтракать и только после заговорил:

— Расскажи-ка мне о пещере.

Глаза старосты округлились, губы сжались, лицо побледнело:

— Это нечистая сила, господин наместник! — с натугой проговорил он, поочерёдно плюнув в три стороны. — Такое даже обсуждать опасно.

— А ты попытайся.

— Хотя бы не в доме, смилуйтесь!

Мы вышли в сад, и мужик изложил мне местную легенду о нечистой силе, чёрной как ночь, что ходит по горам, да по лесу и сеет беды. Её же он обвинял в недавнем обвале, что перекрыл главную дорогу. И наконец, о пещере, открывшейся после этого обвала.

— В ней, — говорил староста, — лежит камень с виду прекрасный, светится как звезда в ночи. Внутри же смертельно опасный. Кто к тому камню прикоснётся, тот для всего белого света исчезнет! И душа его будет жить во тьме в страшных мучениях и рабстве!

— Эту сказку что, таприканцы придумали? — вздохнул я.

Глаза старосты опять округлились:

— Это не сказка, господин, камень лежит там, мы видели! Пойдите сами посмотрите… — он помолчал. — Хотя нет, не ходите.

— Почему?

— Вы хороший наместник, а если вас не станет, неизвестно каким следующий будет.

Я отмахнулся, поднялся, он тоже, и вдруг быстро заговорил:

— Кобыла у нас старая, та, что поле пашет.

— Я помню, — опять отмахнулся я. — Радуйся, что хоть такая есть.

— Совсем, совсем толку от неё нет, господин! — покачал головой староста.

— Ты давай тут не ной! — прикрикнул я и пошёл прочь. Не хватало, чтобы вся деревня думала, что я тут раздаю милостыню. И так уже оставил горсть серебряных под салфеткой на столе. Вернётся в дом — сам найдёт.

Я направился в замок, долго отсутствовать без повода не стоило. Барона нашёл сразу же. Разодетого, благоухающего, озаряющего улыбками холл. Неугомонные гости мельтешили взад-вперёд.

По обрывкам реплик, я понял, что одни собирались на конную прогулку, другие рассматривали картины, третьи что-то потеряли, четвёртые только проснулись и направлялись на завтрак, что благодаря им тянулся до обеда… Почему бы им не поехать по домам? Вроде вечеринка давно закончилась.

Барон только сиял и кланялся, здороваясь, ободряя, подсказывая. Я подошёл к нему, поприветствовал и сразу же перешёл к делу:

— Милорд, поймите, у нас же невесту в три года от роду выбирают.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил барон, не глядя на меня, как раз кому-то кивал и улыбался.

— То, что у меня уже есть невеста! И я обещал отцу… обоим отцам, — для уверенности добавил я. — В смысле своему и её!

Барон замер, уставился на меня, брови сдвинулись:

— Так ты помолвлен? А что же ты раньше молчал? Ты б ещё у алтаря это объявил!

— Да ведь я ещё не давал согласия!

— Ой, умолкни! — вскинул руку барон, он поджал губы, секунду думал. — Доброе утро, милорд! — я и он поклонились мужчине в голубом камзоле. — И где же эта твоя избранница? — тихо спросил барон.

— В Баркии.

— И что, хороша?

Я кивнул.

— Лучше виконтессы Белианны?

Меня передёрнуло, но я заставил свои губы растянуться:

— Я, Ваша Милость, никаких других женщин в упор не вижу! Я помолвлен.

— Да что ты! Какого ж чёрта без неё приехал? Что смотришь? Пиши, вызывай, женись уже тогда. К концу месяца, чтобы… Приветствую вас!

Я кивал, на этой должности постоянно киваю, аж шея побаливает. Кто собирается служить — тренируйте кивательную мышцу.

— Ах, милорд. Разве до того? Тут такие дела творятся!

— Утро доброе, да, туда, да… — кивнул ещё кому-то барон, я привычно согнулся в поклоне. — О чём это ты?

— О Камне Смерти, — выдал я заготовленный ответ.

Название придумал сам, и остался собой доволен. Барон встрепенулся, как пёс, которому в уши попала вода.

— Он лежит в пещере, — тараторил я. — Ну той, что открылась после лавины, оползня или обвала. Он светится в темноте и приносит смерть тому, кто к нему прикоснётся.

— Что ты говоришь? Это… — очередной гость сам поздоровался. — … ужасно! Я не вам, не вам. Вы неотразимы! А ты, Прата, разберись с этим. Чтобы до обеда разобрался! Никакой каменной смерти нам не надо.

Пришло время познакомиться с местной легендой.

Пещера выделялась чёрным треугольником на белом снегу. Я спешился и подошёл ближе. В лицо пахнуло тёплым воздухом как дыханием огромного зверя.

Осторожно шагнул внутрь, подошвы ушли в рыхлую землю.

«Так это здесь обитает та нечистая сила, что убивает налево и направо? Не верю».

До сих пор единственной нечистой силой в лесу являлся только я сам.

Иногда даже обвешивался листьями и ветками и мазал лицо грязью — классический костюмированный грабёж, когда лень выяснять отношения с путниками. Путник убегает сам, а добро оставляет на дороге. А потом ходят слухи о леших, болотных, речных. Уж я-то знаю им цену.

Я двинулся вдоль стены пещеры на ощупь, когда ищешь в темноте светящийся предмет, то факел или фонарь только помешают. Вязкая грязь цеплялась к пальцам, тёмная проход уводил вправо и резко вниз. Сразу за поворотом, в полнейшем мраке, перед собой я различал белую точку, как бельмо на глазу, как навязчивое видение. Я приближался, она медленно росла.

Шаг, ноги разъехались по скользкой грязи, я упал и проехался по земле, ободрав локти и колени. Голова упёрлась в стену — хорошо, глинистую и мягкую. Светящаяся точка оказалась прямо перед глазами, если бы я опустил голову, то она коснулась бы моего лба. Вернее, это был камешек, круглый с ноготь размером.

«Камень Смерти? Глупость, это тоже выдумки. Даже если в лесу поселилась нечистая сила, то при чём здесь этот камешек? Или…»

Моя рука замерла на полпути, по спине пробежал холодок, вздымая волосы на затылке. Я сглотнул, смочив пересохшее горло, осторожно провёл пальцем рядом с камнем, потом накрыл пригоршней. Ладонь запульсировала, будто в ней билось сердце. Не к добру, не к добру…

«Предательство нельзя прощать, даже если это брат. Он желал смерти, но она не смыла позора. Его тело даже не покоится в фамильном склепе. Он виновен, но брат — изменник. Он не успокоится, и не даст покоя другим», — мгновенно пронеслось в моей голове.

Я быстро отдёрнул руку, голос смолк. Что до меня, так я брата не предавал, мы просто разделили земли: его ближе к столице, мои — к Левигане.

Я не знал, что происходит, но сердце ушло в пятки. Я не видел, но чувствовал, как хищный взгляд из темноты упёрся мне в спину. Первобытный страх гнал прочь от этого места. Но камень…

Я сгрёб сырую землю, поднял камень, не коснувшись, и побежал вверх на свет Божий. Странно, но путь обратно дался гораздо легче. На выходе я обернулся, пещера больше не выглядела такой уж страшной, не верилось, что я только что бежал оттуда.

На свету камень оказался гладкой чуть прозрачной бусиной. Я положил её на землю, разыскал в сумке мешочек и осторожно вместе с землёй отправил туда, крепко завязав. С ним и вернулся в баронский замок.

Я не успел и спешиться, как передо мной возник барон. Так и знал, теперь в голове у него только Камень Смерти, что грозится потревожить его драгоценный покой.

— Ну? Где же Камень Смерти?

Меня вновь передёрнуло, я зачерпнул земли и вывалил поверх неё содержимое мешочка. Барон уставился на бусину так, что зрачки сошлись к переносице:

— И как это может убить?

— Понятия не имею, — признался я.

Барон протянул руку, но вдруг замер:

— Эй, ты, как тебя там? — крикнул он селянину, что остервенело драил крыльцо. — Иди сюда!

Я думал, у меня есть время, чтобы ни случилось дальше. Но как только селянин приблизился, барон схватил его руку, будто инструмент, и коснулся ею бусины.

Я успел заметить расширенные зрачки селянина, тёмные круги под его глазами. Какого цвета были сами глаза, сколько примерно ему было лет, и даже, как его звали, мне уже никогда не узнать. Его тело рассыпалось в прах, и даже прах этот не упал на землю, а просто исчез в воздухе.

Мои ступни похолодели, будто я стоял без сапог на снегу.

— Да как это? — зазвучал не к месту весёлый голос.

И он принадлежал не барону, тот стоял неподвижно, переваривая увиденное. С другого конца двора приближался парень лет двадцати — хоть что-то о нём запомнил, прежде чем он с разбегу шлёпнул по Камню Смерти. Притом с таким азартом, будто хватал последнюю козырную фишку со стола.

Секунда, и на его месте развеивалось облачко пыли.

Я дёрнулся, побежал, но запутался в собственных ногах и выронил проклятую бусину. Та упала в кучу старого снега, оставив тёмное отверстие. Барон, наконец, ожил, подошёл к тому месту.

— Не обманул, значит. Но, а как же ты её держишь?

— Я её не касался, — ответил я. Неужели, он ещё может о чём-то думать?

— Трусишь, а? Я вот тоже. Интересно, оно всех убивает или только чернь?

— Проверите? — не сдержался, бесит.

— Господин наместник, — позвали меня из окна замка.

— Не до этого, — отмахнулся я. — Милорд, я отвезу эту штуку подальше и…

Барон скривил губы:

— Иди работай! Без тебя разберутся.

— Но господин наместник! — повторил голос.

— Господин Прата! — зазвучал другой голос из-за угла.

— Ох, простите, — вздохнул кто-то в дверях. — Но у меня срочно.

Казалось, они поспорили, на кого я первым обращу внимание!

Я отошёл, уверенный, что управлюсь за минуту. Но проблемы встали в бесконечную очередь. Сахарный склад атаковали муравьи, доски на крыше провалились, стражник выпал из окна на втором этаже. Это в полном доспехе, от окна ничего не осталось. Лошадь на прогулке подвернула ногу, и гостившая у нас дама упала с неё. Напоследок выяснилось, что вода в колодце покрылась непонятной зелёной плёнкой.

Пока я бегал из одного конца поместья в другой — солнце склонилось к закату.

Настал вечер, я не нашёл ни барона, ни Камня Смерти, ни сил выяснять. Я сел на крыльце, ругаясь себе под нос.

— Господин наместник, молоко скисло и…

Из моей груди вырвалось рычание, сразу послышались торопливые удаляющиеся шаги. Я остался один в сгущающемся мраке, среди обломков скал и деревянных построек. Внутри замок выглядел роскошно, но мало кого интересовал внешний вид заднего двора.

Справа темнел амбар, чуть дальше торчала косая, но прочная крыша колодца, черным лежачим великаном раскинулся склад, слева от него — сарай, ещё один… Серый от грязи снег годами скапливался между построек.

На отшибе, в гордом одиночестве, стояла игорная, как ядовитое растение, вокруг которого не растёт трава и не пасутся звери. Оттуда долетали крики и смех.

Нашли время!