Бесплатный фрагмент - Верка. Я родилась в Сибири

Мать свою Верка не любила.

А за что её любить было? Холодную, отрешенную. Она ходила от дивана до калитки с почтовым ящиком, ожидая письма от своего тюремщика. Каждый день, как призрак: туда-сюда, туда-сюда.

Верочка? Вера? Веруня? Доченька?… Нет!

— Ве-е-е-р-ка! Вер-ка-а! Верка, иди огород поливай! Верка, пол помой…

Дел по хозяйству много, и все их кому-то надо делать. А хотелось за калитку — побегать с ребятишками в догоняшки, да в войнушку поиграть. И бегали-играли. Помоешь пол как попало, и скорей на улицу. Польёшь огород, и бежать к подружкам, хотя лучшей подруги, чем родная сестра, Аська, у Верки не было.

Как-то мамка привезла из Абакана шерстяные варежки. Красивые, с вышитыми гроздьями клубники. Теплые, наверно. Она куда-то торопилась и никак не могла найти вторую рукавичку. Бегала по квартире, но рукавичка, как сквозь землю провалилась. Нигде не было.

— Верка, не видела рукавицу мою? — без особой надежды спросила мать.

— Видела, видела! Обними меня, и скажу, где, — сама не понимая, зачем, соврала Верка.

Мать рывком обняла её и тут же отпустила.

— Ну, давай рукавицу-то! Где она?

— Не знаю…

Раздосадованная женщина отвесила второй рукавицей по лицу девочке оплеуху.

Верка рыдала — не могла остановиться. Ей не хватало воздуха, но перестать плакать она не могла. Даже объятия бабушки не спасли. Верка зарылась в одеяло и ревела в голос.

Этот момент сильно врезался ей в память. Навсегда. Рыскающая злая мать в поисках злосчастной варежки и несчастная, плачущая взахлёб Верка.

Нет. Мать свою она точно не любила. За что её любить-то? Верка — папкина дочка.

***

Давным-давно, когда мамка не была призраком и папка был живой на балконе цвели настурции в ящичках, играла музыка.

— Молодожёны, наверно, — говорили прохожие.

Верка с родителями и младшей сестрой — Аськой — лепили пельмени, ездили на рыбалку, собирали лесную клубнику и лечебные травы. Вместе.

Вместе устраивали игрушечные бои «все против всех», когда обстреливаешь и папку, и мамку, и друг дружку. Ох, и весело! А потом так же весело и дружно наводили порядок. Папка брался за пылесос, а Верка с Аськой вытирали пыль и мыли посуду.

Вечерами смотрели какой-нибудь фильм. Щёлкали калёные кедровые орехи, мастерили поделки из бумаги или рисовали. Папка показывал, как «оживлять» человечков, нарисованных в блокноте. Ничего особенного: «палка, палка, огуречик — вот и вышел человечек!» А потом он р-р-раз, и как бы «оживает», начинает бегать, пинать мячик… Не по мановению волшебной палочки, конечно, — с помощью самого обычного карандаша. Получался такой мультик с незатейливым сюжетом.

Если Верка или Аська обдирали коленку или локоть, что нет-нет да случалось, мамка доставала пузырёк зелёнки и йода. Папка макал ваткой и осторожно обрабатывал рану. Чтоб не щипало, они по очереди дули, и казалось не больно. А через несколько минут девчонки опять бежали на улицу — радостные и с боевым коричнево-зелёным раскрасом.

Это было давно, в прошлой жизни.

***

Для Новосёлово, посёлка в 240 километрах от Красноярска, Маринка Шульгина была персонажем любопытным. Взять хотя бы тот факт, что у неё имелось несколько париков. Сегодня она знойная брюнетка, завтра — роковая блондинка.

Не все понимали эти её преображения.

Верка на странности подруги не обращала внимания: ну, подумаешь, брюнетка, ну блондинка — какая разница! Главное, что человек хороший.

Добродушная и лёгкая в общении, Маринка отлично компенсировала Веркин невыносимый характер. Они дружили класса с пятого.

Верка как-то заступилась за Маринку, которая только-только переехала с матерью из города.

Худенькая девочка, одетая по последней моде, у одноклассниц вызвала зависть.

Мальчишкам она поначалу понравилась, но свою симпатию они выражали какими-то дурацкими, обидными способами — по-другому, видать, не научены. Кто за косичку дёрнет, кто обзовёт.

Маринка держалась от всех в стороне, мало с кем разговаривала, на уроках отвечала сумбурно, но правильно, сама руку не поднимала.

Когда кто-то из одноклассников пытался с ней заговорить, она, как фарфоровая кукла, хлопала длинными ресницами и отходила на расстояние.

Одноклассники поняли, что общий язык с новенькой найти вряд ли получится: не того поля ягода, и её начали травить.

— О, смотрите, Клавдия Шифер идёт!

На тогдашнем молодёжном сленге это означало «Клава», то есть «лохушка». Вряд ли можно припомнить что-то более обидное.

А Маринка закусывала нижнюю губу и пожимала своими красивыми тонкими плечами.

Если честно, она и правда была похожа на фотомодель.

— Ну-ка отошли! — тихо сказала Верка пацанам, которые сбились в стаю и кричали гадости новенькой.

В своем пятом «А» классе Верка — непререкаемый авторитет: на голову выше одноклассников, крепкого телосложения и с характером, что палец в рот не клади.

Спорить с ней боялись не то, что школьники — учителя.

Запросто могла отправить на три советских буквы.

При этом отличница, брала призы на краевых олимпиадах по математике и русскому, капитан районной баскетбольной команды. В общем, спортсменка, активистка. Насчёт красавицы — спорный вопрос. Но смесь получилась гремучая — однозначно.

Новенькая Верке понравилась.

Как там, у Пушкина: «они сошлись. Вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень — не столь различны меж собой».

***

Маринка вечно в кого-то влюблялась. И ради этого кого-то была готова на всё. С обрыва сигануть, покраситься в рыжий цвет — дело нехитрое. А вы попробуйте историю выучить — вот это подвиг так подвиг!

В девятом классе Маринку застукали целующейся с учителем истории. Он сразу после института. Стройный интеллигентный блондин с модной стрижкой, как у актёра из «Бэверли Хиллз» (был такой сериал).

Что уж говорить, у многих девчонок при виде этого педагога сердце начинало биться быстрее.

Маринка со своей импульсивностью была прямо без ума от него. Втрескалась по уши. У влюбленности оказался приятный побочный эффект. Успеваемость по истории у девушки резко улучшилась. На каждом уроке она поднимала руку, брала доклады, писала рефераты. И досадливо закатывала глаза, когда Верка тыкала ее в бок локтем, чтоб подружка немного пришла в себя.

Всё без толку.

Однажды на таких «внеурочных занятиях» по истории их застукала англичанка, которая хоть и была женщиной замужней, но тоже оказывала молодому коллеге знаки внимания.

Скандал получился мощный.

Маринкина мать пила валерьянку и грозилась сослать негодную дочь учиться в техникум после девятого класса. Директриса устроила разнос Маринке, историку и соцпедагогу — что не досмотрел.

Только русичка вошла в положение: мол, «а что такого», «а может это любовь».

Двадцать лет назад она, тоже после института, закрутила роман со старшеклассником. Эта история закончилась счастливым замужеством. Учительница теперь уже с бывшим учеником живут долго и счастливо.

Но историк оказался героем не Маринкиного романа и выставив четвертные оценки поспешил, от греха подальше, уехать в город.

Маринка перестала ходить в школу, ничего не ела. Брала с собой кошку Муську и целыми днями спала.

Так прошла неделя.

Мать и совестила, и пугала, что дочка такими темпами станет или дворником, или «пойдет коровам хвосты крутить». Как в пустоту.

После угроз в ход пошли уговоры. Бесполезно.

От бессилия обратилась к школьному психологу.

Веронику Евгеньевну, Маринкину маму, в поселке уважали. Работала она в финотделе администрации. В обществе имела вес. А тут такое…

Чтобы уважить хорошего человека, психологиня пришла один раз к ним домой, но Маринка разговаривать с ней не стала.

— Ну ладно. Нет, так нет! — развела руками женщина. — Я попыталась…

Верка тоже пыталась утешить подругу.

— Нет, Вера, не сейчас. Потом давай. Попозже. Сама позвоню, — отвечала Марина.

И не звонила.

Верка ходила по дому, как лев в клетке. Ей хотелось хорошенько поговорить с этим историком, взять Маринку за шкирку и трясти, пока не выветрится вся эта «любовь».

— Да утихомирься, Верушка, — ласково окликала бабушка.

Бабушке она возразить не могла. Садилась рядом и клала голову ей на колени.

Так и сидела, пригревшись под крылышком, как взъерошенный воробышек.

— Не переживай, касатка, всё у неё наладится. Отойдёт сердечко.

— О-х-х-х, — только и кряхтела Верка, а у самой глаза — на мокром месте.

С бабушкой она разрешала себе плакать, расслабиться и просто быть.

— Ну, пойдем, холодец разберём что ли, а то поздно уже, спать надо, — спохватилась Анна Александровна.

Делать холодец с бабушкой Верка любила с детства. Это ж был почти что ритуал.

— Когда я была маленькая, из этих хрящиков мы делали «бабки» и играли, — в который раз рассказывала Анна Александровна.

— Интересно, — перебирая хрящики, говорила Верка, а сама живо представляла: сороковые годы, орава деревенских ребятишек шумно играет в забытую теперь игру. И маленькая бабушка с косичками среди них.

Такие истории про деревню Кривошеино, Старое Новоселово Верка любила и слушала с открытым ртом.

Она старалась запомнить каждую деталь, каждое слово.

***

Воскресенье. В девять утра, как ни в чём не бывало, пришла Маринка. В красивом платье, с кудряшками.

— Ну, так нечестно, — наигранно возмущенным тоном, протирая глаза спросонья, полезла Верка обнимать подругу.

Вообще-то все эти обнимашки она не любила, но тут — дело другое. На радостях…

А из кухни уже доносился запах свежеиспеченных блинов.

Сколько себя помнит, каждое воскресенье Верка просыпалась с этим ароматом.

На плите стояла высоченная стопка блинов, и бабушка допекала последние.

— Баба, давай помогу!

— Садитесь, садитесь, касатки. Ешьте, пока горячие. Я уж допеку.

Спорить было бесполезно, поэтому Верка с Маринкой с удовольствием стали уплетать бабушкины румяные блины — с малиновым вареньем и домашней сметаной.

— Да ну их, этих мужиков! — с аппетитом лопая очередной только что испечённый блин, осторожно подбадривала Верка подружку! — Помнишь стихотворение:

Сегодня воскресенье — девочкам варенье,

А мальчишкам-дуракам — толстой палкой по бокам!

— Ага, Вера, умеешь ты найти нужные слова поддержки, — едва не давясь от смеха, прошептала Маринка.

И девчонки начали безудержно хохотать, выплёскивая наружу напряжение последних дней. И так легко им стало друг с другом, как будто этот нелепый роман с историком и связанные с ним неприятности — вчерашний сон.

— Ну почему, Верка, ты родилась девчонкой, а не пацаном? Из тебя бы такой парень получился. У тебя характер — ух какой боевой. Вон ты какая смелая и сильная. Представь, как бы классно было. Мы б с тобой влюбились в друг друга, поженились и жили долго и счастливо, — перестала наконец смеяться и мечтательно предположила Маринка.

— Ну уж, дудки! Ты со своей влюбчивостью назавтра втюрилась бы в другого. Я тебя знаю! И что бы мне оставалось бы делать? Пришлось бы убить и тебя, и соперника?

Вера взяла пучок своих густых волос сделала себе экспромтом «усы» и «набросилась» на Марину.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

«Дездемона» сложила руки в мольбе и стала просить пощады.

Девчонки схватились за животы и начали кататься по полу от смеха.

— Да, Маринка, какая нам любовь-морковь?! Детский сад. Младшая группа.

***

Верка и сама влюблялась не в тех. Пушкинский закон «чем меньше женщину мы любим» работал на ней безотказно.

И, наоборот, в неё влюблялись те, на кого она не обращала никакого внимания. Попадались среди ухажёров вполне симпатичные экземпляры. Но они были из такой глубокой френд-зоны, что выбраться оттуда не представлялось ни единого шанса.

Верные оруженосцы по очереди провожали Верку до калитки, усердно тащили тяжеленный портфель. Верка как прилежная ученица носила в школу все учебники и тетрадки, разбавляя их библиотечными книжками.

— Ты что туда кирпичей наклала! — пыхтел Тимка Быстрочёв.

— Не «наклала», а «положила»! — поправляла Верка друга.

Это ему, спортсмену, тяжело, а как такой портфелище тащила бы Верка — переживал Тимка о своей тайной возлюбленной.

Ну как тайной — о его любви знала вся округа. Несколько раз он даже пытался чистосердечно признаться: писал на заборе: «Он любит Веру». На Веркином заборе. Пацаны сразу рассказали, кто этот влюбленный донжуан. Но Верка сделала вид, что не догадалась.

— Опять какой-то мудак на заборе в любви признаётся! — подкалывала она приятеля, поправляя бейсболку, надетую задом наперед и демонстративно кидая ножичек в землю.

Через несколько дней ее ждала ответка. Надпись с признанием закрасили… сырым яйцом.

— Разозлился! — хихикала Верка про себя.

Жил Тимка по соседству и Верку знал с песочницы. В буквальном смысле. В четыре годика Верка кормила его щами из мёрзлой квашеной капусты, талой воды из бочки, щедро приправленными песком вместо специй. Товарищ ел угощения взаправду. Ел, да как добропорядочный муж, нахваливал.

Но дальше этого романтические отношения не развивались. В какой момент что пошло не так — трудно сказать.

Верка и Тимка попали в один класс. Она постоянно по-соседски помогала ему делать уроки по немецкому, подтягивала по математике. Она отличница. Он перебивался с двойки на тройку.

С другой стороны, в обаянии ему не откажешь, и спортивный.

Но как жениха Верка соседа никак не воспринимала. А потом и вовсе стала сватать ему своих подружек.

— Смотри, какая Катька симпатичная. Ты ей, между прочим, нравишься. Чего её гулять не зовёшь?

И Тимка шел гулять с Катькой. Потом была Юлька, потом Светка…

Классе в седьмом дворовые мальчишки, и Тимка среди них, решили пригласить Верку с сестрой погулять. Были щедры: накупили сникерсов, жвачек и других сладостей. Но прогулка ни к чему романтическому не привела и закончилась догоняшками. Видя всю бесперспективность, пацаны переключили свое внимание на девчонок с другого двора.

А Верка с Тимкой так и остались друзьями. Ходили друг к другу на дни рождения, помогали по-соседски.

И вдруг в одиннадцатом классе Тимка отчебучил.

— После выпускного я тебя изнасилую! — ни с того, ни с сего сказал Тимка, провожая, как обычно, Верку до дома. Буднично так. Спокойно.

— Приехали! — изумлённо вытаращила Верка глаза на друга, и особого значения этим словам не придала.

Не может он такого сделать — Тимка, которого она знала с четырех лет, который играл с ней в войнушки, списывал домашку по математике.

Нет, он добрый.

***

Осень нагоняла на Верку тоску. Грязь, лывы, холодина, промозглый ветер. А ещё двадцать соток картошки, которую надо выкопать, стаскать в мешки, перебрать и спустить в подвал.

Картошку обычно копали в первых числах сентября. Два-три дня, и с ней покончено, зато вымотаешься так, что картофельная ботва ещё неделю снится.

Поле в нескольких километрах за посёлком. Надеваешь старые штаны, берешь вилы — и вперёд!

Привычка садить двадцать соток картошки осталась в наследство с тех времён, когда в семье было трое мужиков: дед, его взрослый сын от первого брака и папка.

Тогда садили и копали картошку быстро, дружно. Кроме картофельного поля за посёлком держали огород в Старой деревне. Верке с Асей нравилось туда ездить.

Неподалеку от их огорода поселилась кукушка. Весенне- и осенне-полевые работы проходили под ее однообразные песни, а девчонки то и дело спрашивали у птицы, сколько кому осталось жить, и бережно отсчитывали каждое «ку-ку».

Врала кукушка.

Но девочки этого не знали. Они беззаботно носились друг за дружкой. Весной наперегонки таскали маленькие ведёрки и помогали матери бросать клубни в лунки — обязательно ростками вверх. А мужики в три лопаты подкапывали — только успевай кидать!

Осенью с азартом рыли картофельные лунки самодельными «трехпалыми копалками». Особенно радовались девчонки диковинным клубням, похожим на что-нибудь эдакое.

— О, смотрите, у меня картофельный гном!

— А у меня шапка Мономаха!

— Я собачку откопала!

— У меня хоккейная шайба!

Такие находки откладывали в сторонку. Их можно было отнести на выставку в школу или, на худой конец, показать соседям.

Осеннего холода как будто и не чувствовалось. Солнце припекало макушки и отражалось в бабушкиной улыбке.

— Делу время — потехе час! — говорила баба Анна, расстилая на капоте машины скатёрку.

После работы аппетит у всех был зверский.

Бабушка резала копчёное сало, доставала варёные яйца, котлеты с пирогами, домашний хлеб. Наливала горячий чай из термоса.

Как же было вкусно!

Верка закрыла глаза от удовольствия и увидела струйку пара над эмалированной кружкой… И тут её, как ушатом воды, обдал крик матери.

— Верка, чё копаешься?! Одну тебя ждём! — крикнула мать сердито. Её голос жестоко вернул дочь в настоящее.

— Да иду я! — заворчала девочка, очнувшись от воспоминаний.

Верку в семье часто обзывали копушей. Собиралась она долго, переключая внимание с одного на другое. То вспомнит что-то, то ей надо срочно что-то записать.

А время-то идёт.

Мать с вилами наперевес и Ася в резиновых сапогах, держа вёдра с туго скрученными мешками под картошку, ждут в дверях.

Верка взяла ведро, надела рюкзак с провизией на плечо и все трое отправились на поле. Бабушка осталась дома — на хозяйстве. Рвалась с ними, помогать, но возраст уже не тот, да и здоровье. Чуть понервничает или от перенапряжения — давление поднимается.

До поля — километра два. По пути девчонки с матерью успевали поговорить обо всём и ни о чём, посмеяться и поссориться несколько раз из-за какой-нибудь ерунды.

Дойдя до своей картофельной плантации, тут же принимались за дело.

Обхватывая правой рукой раскидистый куст картошки, мать подкапывала лунку за лункой, выворачивая на поверхность ровные ярко-желтые клубни. Девчонки собирали их в вёдра и ссыпали в мешки.

Мать не щадила себя и такой же беспощадной была по отношению к детям. Работали без остановки, за весь день делая только пару перерывов, чтобы перекусить.

Картошки было много. Новый сорт. Веркина мать называла его «китайский». Папка сам развёл его из нескольких килограммов покупного.

Картошка была вкусная и хорошо хранилась до следующего урожая. Её хватало и на еду — забивали погреб в доме и подвал в гараже. Ей кормили скот: коров, поросят, куриц, гусей, коз.

Хозяйство держали большое. Тоже «имперские» замашки с прошлой жизни, когда в доме были крепкие мужские руки, и не одни.