Бесплатный фрагмент - Вавилонавтика

«Вавилонавтика» — очень необычная книга. Я бы определила ее жанр как фантастический любовный роман для умных женщин. Здесь и бесконечные поиски себя — любимое дело интеллектуалов, и разгул женской фантазии, пробующей себя в разных ролях (королева, жрица, ведьма, и тд), потрясающе тонко прописанные эротические сцены, умные диалоги, героиня, в которую влюбиться легче, чем в героя, сюжет, который непонятно куда выведет в итоге.

История женская — и очень умная, небанальная, непредсказуемая. Так для женщин обычно не пишут, но у Александры Метальниковой нет привычки щадить своих читательниц, она всегда вынуждает расти над собой. И ведь казалось бы — история про любовь, про какую-то череду реинкарнаций, где в разные времена, в разных обличьях герои неизбежно находят друг друга и влюбляются. Но вот так об этом еще не писали точно. Не каждая женщина сможет узнать себя в необыкновенной героине, но если она когда-нибудь любила, то по этому единственному признаку сможет отождествить себя с ней.

Любовь здесь как третий главный герой, кроме самих влюбленных. Такого описания, как любит взрослая умная женщина — сильно, щедро, ярко, но не теряя достоинства, — я ещё не встречала. Большая любовь дается только достойным? Тем, кому она по плечу, кто способен понять, что это вот она — любовь, и готов платить по счетам, соблюдать правила, меняться и перерастать себя? Ответы мы ищем всю жизнь, в одиночестве или с нашими любимыми. Александра предлагает свою руку на этом пути, чтобы форсировать ваши поиски вместе с ее героиней Ярой.

Ольга Запунная

Журналист, писательница


Вавилонавтику Александры Метальниковой я прочитала очень быстро, на одном дыхании! Она читается легко и интересно. В эту фантастическую историю про отношения с мужинами, со своим подсознанием, с миром в целом оказалось неимоверно легко поверить! И было искренне жаль, что она закончилась…
Это глубокая книга о природе страсти и природе женщины. Она помогает взглянуть и переосмыслить свои жизненные истории. Иногда мне казалось, что автор просто подслушал мои мысли и выплеснул их на бумагу! Особенно про привычку женщин жить не своей жизнью, играть по чужим правилам, и пытаться вписаться в стереотипы, которые обрекают нас на бесконечные страдания и внутреннюю пустоту.
На мой взгляд, эту книгу должна прочитать каждая женщина, чтобы увидеть еще один взгляд на мир, на свои возможности и свободу творить жизнь так, как ей самой заблагорассудится, оставаясь при этом живой, свободной, чувствующей, любящей и неизменно прекрасной!
Книга написана трепетным образным языком и читать её было приятно. Я нашла в ней подтверждение своим мыслям и вдохновение на то, чтобы пересмотреть собственные ограничения и представления о возможном и невозможном.

Ирина Да Роса

Создательница ароматов; координатор проектов горнодобывающей отрасли

Давно искала, что бы такое почитать, чтобы было интересно, жизненно и современно. И нашла то, что искала. Не могла оторваться! Книгу «проглотила» за несколько дней.
Роман о насущных проблемах современной женщины в браке и отношениях. О любви. О том, как высвобождается героиня от стереотипов социума и становится более свободной.
Порадовал красивый язык автора. Я бы даже сказала кинематографичный — образы и описания сцен предстают перед глазами. Во время чтения создавалось ощущение, будто бы проживаешь вместе с героиней все эмоции и чувства. Некоторые сцены напоминали моменты из моей жизни, а размышления проникали до глубины души. Что повлияло на мое сознание и отношение к себе, своим чувствам и… мужчинам.
Не могу не отметить эротические сцены. Описания близости — без пошлости и особых подробностей. Очень красиво и романтично!
Рекомендую книгу всем женщинам. С ней можно отдохнуть, получить удовольствие и узнать о себе больше. Залечить свои душевные раны и по-новому взглянуть на отношения и мужчин!

Лебедева Анна

Маркетолог


Про что эта книга для меня? Про любовь? Ожидания? Про тысячи не прожитых жизней? Или прожитых и забытых? Про параллельные миры или виртуальные реальности? Почему там ярче, чем здесь? И складывается там все логичнее и правильнее… Как сильно можно любить и чувствовать Своего мужчину, как важно не только найти, встретить его, но и обстоятельства времени и места… Думаю, в любой женщине найдет отклик страсть и переживания героини, у многих есть подобные лобови, но не все умеют так красиво писать и чувственно и образно описывать… От восторга, трепетного ожидания до тошноты и боли от разочарования…

Лариса Ходыкина

Логист, рукодельница, мама троих фей

Вавилонавтика 2.0

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир — в зерне песка,

В единой горсти — бесконечность,

И небо — в чашечке цветка.

Уильям Блейк

Immensi tremor oceani

И бесконечный трепет океана

Девиз ордена св. Михаила Архангела

И я буду смотреть на свои воплощения,

Мужские и женские,

Во веки веков.

Сказания о восхождении в свет

Пролог

Я стою на перроне, пахнет жарой и пылью, солнце шпарит так, что не видно дышать. В густой тишине тонкий звон. Так часто звенит на жаре — то ли мошки, то ли в ушах, то ли предчувствие. Предвкушение.

Поезд прибывает, с лязгом, запахом солярки, со всем своим жаром и скрежетом. Я протягиваю проводнику паспорт, и он впускает меня. И по ясному ощущению радости и облегчения узнаю, как же я нервничала всё это время. Как же я ждала. Этот поезд.

Я вхожу в купе, я вижу тебя — и сразу же узнаю. Одновременно узнаю и вспоминаю. Как будто последний раз мы виделись тысячу лет назад. Сотню жизней. Десятки планетных систем. И нам немного неловко. Но вместе с тем — невероятно радостно. Что наконец эта встреча случилась. Что больше не нужно ничего искать. Не нужно никуда спешить. Всё уже есть — здесь и сейчас.

А поезд набирает ход. И я чувствую, как расслабляются мышцы, которые вечно гонят меня вперёд. Во мне расправляются сотни путей. Миллионы дорог, по одной из которых я еду прямо сейчас. Самой лучшей. Потому что вместе с тобой.

И это путешествие кажется бескрайним. Удивительным. Непредсказуемым. Всегда разным. Бесконечно живым. Открывать другого человека — как открывать другую галактику. Даже ещё удивительнее. Потому что в галактике нужно летать от планеты к планете, а здесь новый космос может открыться за каждым углом разговора. За простым вопросом. За наискось брошенной фразой. За одним междометием.

Другой — это наслаждение. И путешествие. И открытие. Себя или его? И себя, и его. Это зеркальный лабиринт, но стены его — не одно только гладкое зеркало, а живая гладь горного озера. Это биение жизни — в сердце, в стопах и в других тайных женских местах. Её приливы и отливы. Её подводные течения, водопады, болота, залитые водой пустыни, гладкие как зеркало, что отражают всю ширь небес…

Бесконечность. И бесконечная нежность. Которая стелется, как туман над степью, прохладная, дымчатая, ласкающая.

Желание. Острое, жаркое, огненное, которое заволакивает глаза и сметает всё на своём пути.

И невероятная бережность, которая забывает дышать от трёх осторожных слов. От взгляда. От случайной встречи рук над столом.

А поезд набирает ход.

А потом замедляет.

И вдруг оказывается, что тебе пора.

Что всё наше время вместе было лишь частичкой — пути.

Ты был.

Всего лишь.

Станцией на пути.

Весь этот яростный космос.

Вся эта бесконечная нежность.

Только одной из станций.

На бесконечном пути.

И я стою у задней двери и смотрю в маленькое полуслепое окно, и вижу, как твоя станция съёживается вдалеке. Превращается в точку среди столбов и деревьев. И я бесконечно хочу крикнуть «Неееееет!», дёрнуть стоп-кран, вытащить шнур, выдавить стекло. Добежать по рельсам пешком, среди этой адской жары, по пыльным шпалам, спотыкаясь о крупные камни на насыпи. Добежать и упасть тебе на руки. Впиться и влиться в тебя всей собой. И остаться. Остаться. Остаться с тобой.

Навсегда.

Но поезд набирает ход. А я смотрю. Смотрю и смотрю. Я смотрю. Пока глаза не начинает щипать, тогда мне приходится их закрыть. И лицо я закрываю ладонями. И там, под веками, — пробую, пробую снова, опять и опять пытаюсь — вернуться туда. Снова проснуться к тебе. Остановить мгновенье, сделать его не-мгновеньем. И не могу. Немогуновенье. Играть со словами я могу бесконечную вечность. Но вернуть ту короткую вечность с тобой — не могу.

И с каждым разом, когда я хочу вернуться, перебрать драгоценные ниточки слов, яркие бусинки воспоминаний — наша вечность становится меньше. Будто поезд проезжает полустанок всё быстрей и быстрее, каждый раз, и всё меньше и меньше деталей я успеваю заметить. Всё меньше огонь. Всё короче мгновенье. Наконец оно съёживается до размеров моего вздоха. И я наконец выдыхаю. Выдыхаю — тебя. Из себя.

И тогда мой взгляд останавливается где-то снаружи меня, на белом листе, где из белого небытия появляются чёрные буковки: «Я стою на перроне, пахнет жарой и пылью, солнце шпарит так, что не видно дышать. Что-то звенит в тишине, как часто звенит на жаре — то ли мошки, то ли в ушах, то ли предчувствие…».

И тогда я снова могу вдохнуть и почувствовать запах дыма.

И услышать далёкий гул.

Гул нашего поезда.

Часть 1. Страхи

101. Жадно дышать звёздным ветром

— Родная, поспи хоть немного, — Рус задержался на пороге спальни. Она же была его рабочим кабинетом. Поэтому оттуда он выбирался только в туалет либо на кухню. Злило ли это Яру? Уже нет. Она отъярила своё.

— Скоро пойду, — тихо сказала она, сдерживаясь. А про себя повторяла и повторяла: «Уже, пожалуйста, иди спать, у меня нет сил тебя видеть, нет сил спорить, нет сил тебе жаловаться, и я негодую за это на себя, но, пожалуйста, иди уже спать!»

Пандемия сжала весь мир до размеров квартирного коробка. И это было настолько немыслимым, что ум-тело до сих пор не верило и пыталось выкроить себе хоть немного пространства. Хотя бы чуть-чуть. Пятачок на краю Ойкумены, чтобы встать на цыпочки, открыть форточку и жадно дышать звёздным ветром…

Он подошёл, обнял её за плечи. Поцеловал в шею, беззащитную под коротко стриженными волосами. По плечам побежали мурашки. Она любила его поцелуи, его руки, щекотку его усов — но сейчас сдерживалась, чтобы не оттолкнуть. Ведь это может его ранить, она прекрасно понимала. Но все её чувства в едином порыве стонали: пожалуйста, не трогай меня, если не чувствуешь эту безысходность, которая так мучает меня, если не можешь разделить её со мной…

Поэтому когда за Русом закрылась дверь спальни, она выдохнула с облегчением. Теперь у неё была пара часов, о которых она не обязана была отчитываться никому — ни себе, ни ему, ни Богу, ни чёрту. Ночное время. Её время! Наконец-то — только её!

Она открыла новости, вдруг что-то прояснилось? Изменилось? Закончилось? Заголовки наползали друг на друга, одни вытесняли другие: читаемое становилось ярче, а чему не досталось внимания — уплывало в новостную Лету. Иногда ей хотелось спасти от исчезновения эти слова, что растворялись на глазах, подхватить их на руки как котёнка или щенка…

4600 моряков застряли в карантине у берегов Балтики

Доказана связь между биомом человека и его иммунитетом

Торговцы оружием в Южной Австралии наживаются на обострившемся конфликте с антарктилоидами

Звезда тренингов междужизненного роста за неуплату налогов добровольно ушла под домашний арест до следующей жизни

Промежутки между штаммами становятся всё короче

Следующий заголовок из-за трёх необычных слов она не сразу смогла прочитать: «На фоне бума допреальностей миллион пользователей собрала пси-игра Вавилонавтика». Яра фыркнула. Пси-игра! Вавилонавтика! Не испугались же! Она зашла на сайт, очень простой: белые буквы на чёрном фоне, без стилизованной клинописи и параллаксов. Надпись «Добро пожаловать» скромно повисла на экране. Надо бы ещё почитать отзывы, прежде чем нырять туда, подумала Яра.

У отзывов был тонкий аромат проплаченности:

«Я никогда бы не подумал, что такое возможно…»

«Меня накрыло событиями, о которых я не помнила».

«Кому ни расскажу, никто не верит».

«Это нужно попробовать хотя бы раз, словами не передать!»

Яра снова фыркнула, отбросила вечно лезущую в глаза чёлку. Она работала редактором и автором текстов на заказ, и знала, как рисовать словами: пространства, пейзажи, планеты. Бывало, ей заказывали тексты для игр. Один раз уговорили на «театр боли». Кому-то это раз плюнуть, а Яру две недели после этого мучили кровавые видения во сне и наяву. Больше она на такое не соглашалась. Хотя и понимала: есть люди, которым нужно причинить воображаемую боль кому-то, чтоб хоть на время перестать чувствовать свою.

Но для неё самой слова и образы были более чем реальны. Она хорошо знала на собственном опыте, как слова становятся жизнью, как образы обретают явь. Если что-то можно представить, это можно и описать словами. А потом и создать в реальности. Вопрос всего лишь навыков, упорства — и времени. Потому-то её так и злили фразы «словами не передать»! Насколько люди недооценивают силу слов — а сами-то хоть разок попробовали бы этой силой овладеть! Полюбовались бы, сколько потов сойдёт.

Создатель Вавилонавтики значился под ником Харт и был затворником почище неё. На людях никогда не появлялся, но иной раз давал интервью. Яра проглядела их и увидела, как в одном из разговоров он обмолвился: «Я всегда мечтал поучаствовать в лотерее в моём Вавилоне…»

Яра по-кошачьи прищурилась от удовольствия: «Мы, конечно, и так всю жизнь в ней участвуем, но мне очень интересно, как это сделано у вас!». Вернулась на сайт и кликнула «Добро пожаловать». Её попросили ввести номер телефона. Подписаться о персональных данных. Посмотреть в камеру. Наконец, написали: «Мы пришлём Ваши VN-очки в течение 48 часов, курьер скинет Вам сообщение за 60 минут до прибытия». Яра вскользь подумала: «Интересно, в чём же отличие VN-очков от VR-очков?».

А ниже в чатах Параграма увидела, что ей пришло сообщение от Нат: «Приветики! Ты как, дорогая? Хочу к тебе в гости! Привезу кальян!».

Нат была одной из бешеных подруг Яры, которая до пандемии строила по всему миру свой психобизнес. Теперь же, когда их всех принудительно заперли на засов, Нат мерила шагами крышу своей многоэтажки, и подробно писала в соцсетях, что не может уже выносить мужа и сыновей, которые сопят и бухтят рядом с ней день-деньской!

Яра прекрасно её понимала. Хотя Рус рядом с ней и не сопел, а вёл себя как ангел. Но и ангельским поведением раздражал донельзя. Знала бы за что — убила бы!

С другой стороны, она порой завидовала Нат, ведь у той было целых два сына. И они были дома, с ней. А у Яры до сих пор не было детей. Хотя она давно думала о том, чтобы стать мамой, но не получалось. Был только младший брат Леон — сводный по отцу. Они не росли вместе, разница в возрасте была в пятнадцать лет. Но она любила его нежно, почти как сына. И в прошлом году помогла ему поступить в одну из лучших технологических школ. Поэтому сейчас он был на краю света, как в другой галактике, и общались они раз в месяц.

Сравнения, злая привычка ума, жалили Яру довольно болезненно. Вот и сейчас она позавидовала Нат, с её мужем и сыновьями, с её бизнесом и путешествиями! Но напомнила себе в который раз, что зависть, как и жалость, язвит женское сердце. А женская дружба — это святое. Особенно в треклятый карантин, когда всё общение сжалось до размеров экрана телефона. Она уже видеть его не могла! Но и без него было никак. Потому что и все остальные люди тоже сжались до этой маленькой коробочки. Даже домомучительницы и воительницы.

«У меня давно уже крыша едет! Приезжай завтра, конечно. Рус тоже дома, но закроемся на кухне и выпустим дым в окно!» — ответила Яра и, убрав телефон, пошла готовиться ко сну. Умылась холодной водой, прищурилась на себя в зеркало: каре-зелёные глаза, тёмные волосы, впалые щёки, кожа порозовела от холода. Интересно, как я буду выглядеть в Вавилоне? А все остальные?

VN-очки прибыли утром и внешне от VR-очков они не отличались. А чтоб узнать изнутри, надо было дождаться ночи — пробовать очки при муже уж точно не хотелось!

102. Озеро, купель, дом

Нат приехала свежевыкрашенной в рыжий и ещё более злой, чем в своих постах. Она не поджигала всё вокруг лишь от врождённой неспособности человеческого тела к дыханию огнём — не очень-то сложному действию, если подумать.

— А главное дело, ведь не сопротивляются! Идут и идут в пасть Левиафану, как бараны на бойню, ей-Богу! Носят скафандры! Подставляют носы! Что, история всех мировых эпидемий их ничему не научила?! — Яре оставалось только кивать. Всю эту пену дней она постоянно выплёскивала Русу, который обычно лишь пожимал плечами.

Нат затянулась с таким возмущением, что кальян возмущённо забулькал, а вода из него едва не попала в её острый вороний нос. И носами они с Нат были похожи, и стрижкой — только Нат следила за собой, а у Яры вечно волосы отрастали так, что чёлка лезла в глаза. Рус шутил, что так она ещё больше похожа на ворону. Сам он стриг свою белобрысую шевелюру под ноль, зато за небольшой бородкой с недавних пор тщательно ухаживал.

— Слушай, ну а что мы можем? Носы не подставляем, и то хорошо, — умиротворяюще говорила Яра, вспоминая Померанца про пену на губах у ангелов.

— И ты туда же? Бороться! Писать жалобы в суды и комитеты! Лапки сложить может каждый! Ты что, хочешь, чтоб наши дети всю жизнь ходили в скафандрах?

— Боже, нет, конечно! Но до детей ещё дожить бы, — Яра тоже затянулась, чувствуя, как прохладный сырой дым заполняет лёгкие. Как же она обожала туман, и как же давно ей его не хватало! Настоящего, сырого, огромного, лесного, в котором ничего не видно за пять шагов и так легко затеряться…

— Но надо бороться! А все сидят по своим коробкам, и хоть бы почесались!

— Если кто будет Вам говорить, что кучка людей не может изменить мир, не верьте: они всегда это делали, — процитировала Яра Маргарет Мид. При всей любви к Нат и почётной традиции кухонных войн ей стало отчаянно скучно. Мысль кольнула её прямо в сердце: как жалко тратить на всю эту хрень их драгоценное время вместе!

— Не стоит объяснять заговором то, что можно объяснить простой человеческой глупостью… А ты слышала про Вавилонавтику? — невзначай спросила она.

Нат поморщилась:

— Это что, музыкальная группа?

— Нет, это пси-игра, по слухам очень реалистичная.

— Да тут и без игр может случиться всякое разное… очень реалистичное, — Нат взмахнула мундштуком от кальяна и вроде хотела что-то сказать, но замялась. Яра почуяла след. Она обожала вытаскивать из подруг секреты. Охотничий инстинкт.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи, что там у тебя? — Яра сделала глаза пошире и оттопырила уши руками, чтобы наверняка успокоить Нат. Та тоже сделала страшные глаза, потом вздохнула и смущённо проговорила:

— Ну… познакомилась на днях с мужчиной… интересным! Массаж он делает разный, правки скелета, а дом у него, прикинь, в Карелии! И купается там голышом в купели, прям в озере! Ни в чём себе не отказывает! — Нат опять затянулась кальяном, выпустила дым в окно. — А мы тут что? Не можем даже спокойно погулять выйти? До чего они нас довели?

— Да полный морбец уже, ни в какие ворота, — Яра откинулась на стену, закрыла глаза, прокатилась затылком по ней налево, направо. — Озеро, купель, дом… звучит как другая планета! Всегда хотела в Карелию, да так и не собралась…

— Вот и я! А теперь захотелось вдвойне! И одиночные ретриты у него есть…

Что-то в голосе Нат заставило Яру открыть глаза и посмотреть на неё:

— Одиночные ретриты? Это как?

— А вот так, неделя в темноте, без никого! Кормят тебя, поят, сидишь, лежишь, медитируешь… Это ж мечта! Никакой тебе готовки, уборки, никаких тебе школьных уроков и супружеских долгов! Это ж какой кайф! Ешь, спишь и гуляешь по лесу в сопровождении чуткого проводника…

«Чуткого проводника? Ох, не в нём ли тут дело?..» — думала Яра, слушая со всё большим подозрением. Но заставила внутреннего Шерлока угомониться. Какая разница? Нат уже большая девочка, шлея под хвост — и поминай как звали! Когда придёт время зализывать раны, будет уже всё равно, кто и о чём догадался заранее…

— Да уж в купели я бы с удовольствием искупалась, — проговорила она вслух, втягивая в себя остатки догорающего дыма. — Даже и в ледяной!

— Всё лучше, чем разрываться между ноутбуком, домашними заданиями и плитой, чувствуя себя робонянькой-домработницей! — фыркнула Нат.

Они понимающе улыбнулись друг другу. Яра сейчас чувствовала Нат лучше, чем саму себя — и поддерживала целиком и полностью. Ей было легче в тысячу раз, без детей и домашних заданий, но всё равно: просиживать жизнь на кухне, прерываясь на еду и киношки, было невыносимо. Нелепо. Чудовищно!

Слава Богу, на эту ночь у меня есть VN-очки, подумала она, вдруг они покажут мне Карелию?

103. Лес, лось, туман и звёзды

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? И чему быть со мной?

Я в лесу. Прямо передо мной деревья расступаются в стороны, и вниз уходит долина, вся заросшая лесом. Лента реки змеится среди огромных деревьев, и воздух напоён тёплой дымкой. Вид такой красоты, что дыхание перехватывает. Справа от меня стоит огромный лось.

Сажусь прямо на траву, похлопываю ладонью рядом с собой. Лось поворачивает голову, смотрит на меня большим глазом, и медленно, будто нехотя, ложится рядом. Я кладу обе руки ему на спину, и его тёплый бок вздымается под моей рукой. Мне так легко и хорошо, как давно уже не было.

— Кто же ты? Был живым или целиком программа? — задумчиво спрашиваю я, перебирая пальцами его шерсть, жёсткую, длиной с мой большой палец. Он смешно фыркает, как верблюды в марокканской пустыне. Мне хочется положить щёку на его бок и смотреть в лесную чащу. Оттуда приятно пахнет прохладой, сыростью и хвоей. Мне так хорошо, что не хочется никуда двигаться. Тепло тела большого зверя и биение его сердца наполняют и успокаивают, приятная полудрёма обволакивает тёплым облаком.

Между деревьев начинает клубиться туман. Мне хочется почувствовать его на своей коже, я встаю и иду туда, погладив напоследок тёплый бок. Слышу, что лось поднимается и идёт следом за мной. Туман укрывает нас.

Лицо и руки постепенно погружаются в сырую прохладу и нежность мельчайших частичек воды. Я чувствую всем телом, как мне становится легко… и только тут вдруг понимаю, что на мне ничего нет. Втягиваю носом воздух — хвойный, тёплый, сырой.

Шаг за шагом деревья расступаются, открывая передо мной тёмную чашу озера. Над водой вьётся лёгкая дымка, и я заворожённо смотрю, как на гладкой воде маленькие белые струйки тумана оставляют лёгкие, тут же исчезающие следы.

Они играют, изгибаются, встречаются и расходятся — так легко, играючи, словно танцуют на водной глади полонезы и менуэты. «Стихиали», — приходит мне в голову лёгкое, нежное слово. Как я хотела бы так же уметь…

Передо мной вход в воду — гладкий песчаный спуск. Я вхожу в воду как в ночь — и смотрю, как круги расходятся по воде будто нехотя… Линия воды идёт по коже, медленно поднимаясь. Мне не хочется никакого шума, даже всплесков, поэтому я разворачиваюсь и плавно ложусь на спину. Вода пробирается между волос, и пузырьки всплывают сквозь них, щекоча кожу головы, еле слышно что-то шепча.

В небе над верхушками сосен — крупные звёзды. Внутри меня — воздух и тишина, грудь чуть поднимается из воды на вдохе и опускается под воду на выдохе. Какая нежность. Интересно, сколько прошло часов? Я могла бы лежать так всю ночь.

Пока волны Вавилона взвихряются вкруг меня…

104. Откуда берётся дрифт?

Яра стащила VN-очки и помотала головой, посмотрела на руки — да, это они, шрамик на правой руке от ожога, обручальное кольцо, ногти больших пальцев вечно сгрызены под корень. Встряхнула волосами, почесала кожу под чёлкой, надо лбом.

«Боже, как же они это сделали? Всё так реально! И так завораживает. Это не компьютерная графика, тут что-то другое. Как всё может быть так осязаемо? Какой-то новый способ воздействовать на ум, на воображение… Височные доли? Тета-ритмы? Альфа-волны?»

Она залезла в поиск с этим вопросом, и на неё вывалилась прорва чатов и форумов, где люди ссорились, ругались, хвастались и плакались, обсуждая свои Вавилоны:

— Почему я всё время вижу одни и те же сцены, почему?

— Меня преследует бабка с косой… Я думал, там будут раздетые блондинки!

— Не могу выбраться из однушки в панельке! Кто-то сюда попадал? Где спрятан ключ? Всё перерыла… неужели придётся в окно?

— Попала в пруд с крокодилами, и меня съели там, и я не могу больше войти в игру, что за шуточки???

«Блин, люди, как всегда… вам подарили новый мир, а вы плачетесь, что не можете вылезти в нём из коробки? Куда сами же себя и заточили?» — думала она, уже сочувствуя автору игры всем сердцем. Она не раз сталкивалась с этим сама. Когда впервые клиент сказал ей: «Я не смог ничего представить, это же просто слова!» — она не нашлась что ответить. Её до сих пор поражало, насколько же все люди разные и как внезапно. И лишь малая часть из них способна обуться в калоши другого.

Темы на форуме были как на подбор: «Как выйти замуж в игре, а потом найти мужа в реальном мире» (Яра фыркнула), «Как загасить пожар без воды», «Откуда берутся новые жизни», «Самые странные локации», «Как объяснить родным, почему я столько времени провожу в игре»… О, вот похожее. «Почему дрифты такие яркие?» Она пробежалась по строкам. Сейчас ей хотелось заглянуть в чьё-нибудь хорошее понимание и отразиться в нём.

«Мы лишились возможности дышать одним воздухом с другими, — думала она, наискосок просматривая тему. — Лишились ещё до морбида. Раньше вся жизнь была на виду: праздники и роды, хоровод и баня, на миру и смерть красна… А теперь мы ютимся по бетонным кубикам, гуляем в основном по шопингам, а новостями обмениваемся в соцсетях! Под пристальным оком Большого Не-Брата! Раньше хоть на городских бульварах можно было посидеть бок о бок с незнакомцами, а теперь карантин отобрал у нас всё, кроме злобаного онлайна»…

Её зацепил ответ человека под ником Ёгарь, на вопрос, как игра выбирает сюжеты для дрифтов: «Страх — всегда энергия, ресурс. Вавилону не нужна скука! Ему нужны наши эмоции! Можно и страхи! Но при этом ему не надо пугать нас слишком сильно, чтобы мы не убежали прочь, поджав хвосты».

Она поставила лайк с аплодисментами и задумалась: «А чего больше всего боюсь я? Что для меня самое страшное? Если помнить, что это игра? Или чего хотелось мне, когда я туда входила?». Она вспомнила, как они с Нат обсуждали купель, и почувствовала холодок в основании черепа. Если они так легко прочли и показали ей так быстро мелькнувшие мысли… страшно подумать, что ещё возможно!!!

Она в задумчивости убрала очки глубоко в ящик своей прикроватной тумбочки. И поборола импульс перевести телефон в самолётный режим. И если даже у Вас нету паранойи, это не значит, что за Вами не следят. Но столкнуться лицом к лицу со своими фантазиями и желаниями, прихотливыми и случайными, прожить их во всей красе — этого ли она на самом деле хотела? Ответа она не знала…

105. Хватит нам веры взлететь?

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? И что свершится мной?

Я стою на одной из башен замка. Передо мной крепостная стена, она доходит мне до пояса, и в ней толстенные камни, в метр толщиной. Передо мной море, пересечённое островом, — близ берега узкий пролив, а дальше бескрайняя гладь. Справа, за горы на побережье, только что село солнце. Остров уже потемнел, а вода ещё светлая — темнее там, где в ней отражается остров, и светлей — там, где небо. На серо-голубом холсте неба лучи солнца, закатившегося за горы, красят облака невероятными сияющими красками — розовой, рыжей, сиреневой, золотой…

Это Шибеник, хорватский город возрастом в тысячу двести лет, и его старая крепость. За моей спиной дорога спускается в город, красные крыши толпятся вокруг огромного собора. Мы были здесь лет тринадцать назад и я порой возвращаюсь сюда, когда нужно прийти в себя, напитаться силой и красотой.

Когда я смотрю вниз со стены, меня обдаёт холодком лёгкого страха: там стены этажей в пять высотой, а дальше покатый склон. Поэтому я для устойчивости сажусь на стену, свешиваю ноги вниз, упираюсь руками — камни нагреты солнцем, моей попе тепло и уютно. В одном из них, рядом с моей рукой, змеится трещина. Из неё торчат маленькие круглые листочки, неожиданно бордовые. Я смотрю на них, задумчиво глажу один из них большим пальцем. Лениво размышляю, что будет, если я соскользну с этой стены? Хватит мне веры взлететь? Или я сразу же разобьюсь?

За моим правым ухом раздаётся мягкий голос:

— Вы не боитесь сидеть здесь на самом краю и совсем одна?

Повернув голову, вижу мужчину, смутно знакомого. Правильные черты лица, густые брови, прямой нос. Пронзительный и при этом тёплый взгляд серых глаз. Меня охватывают удивление, страх, любопытство, волнение! Откуда он взялся? Здесь я всегда одна, если не привожу кого-то сама…

— Это моё любимое место, мне привычно бывать здесь одной, — отвечаю я очень мягко, чтобы это не звучало выпроваживанием.

— Позволите Вы мне побыть здесь с Вами? — так же мягко спрашивает он, и по мне вновь прокатывается волна, снизу вверх, на сей раз — неожиданно тёплая, словно до меня добрался прибой от моря внизу. А после неё — прохлада. Я киваю. Он садится рядом со мной — на край.

Теперь я смотрю на облака, касаясь взглядом его профиля — породистый нос, упорная линия челюсти. Говорят, мужчины не умеют смотреть краем глаза, поэтому им приходится разглядывать женщин в упор.

Но он не смотрит на меня, смотрит на город внизу. А я всё пытаюсь понять, чем же мне так знакомо его лицо? Может, так прозвучал через годы кто-то, кто был здесь со мной тогда? Но кто же, кто? Это неузнавание мучительно и приятно, как невозможность вспомнить слово, как незнакомый тонкий запах, изредка доносимый порывом ветра, как лёгкий зуд на кончиках пальцев…

— Кто Вы? — вырывается у меня само собой.

Он поворачивается, смотрит на меня, широко улыбается:

— Я рад, что Вы спросили. Любопытство такое милое женское качество…

Но ведь это не ответ, понимаю я, удивляясь, что ему удалось не ответить на самый прямой вопрос. И это в моём любимом месте силы! Значит, он маг. Что всё это, о матерь Божья, значит? Мне становится щёкотно под ложечкой.

— И всё-таки, кто Вы?

Он молча берёт мою кисть, поднимает её и целует — в запястье. Бережно кладёт обратно. И исчезает, словно его и не было. И снова по мне словно прокатывается морской прибой — тёплой волной, жаркой, потом прохладной. Это настолько приятно, что будоражит меня. «Кто бы он ни был, у меня будет время разобраться, а сейчас я хочу просто чувствовать», — думаю я, снова глядя на облака. Края их отполыхали золотым и алым, и теперь они просто лежат на небесном холсте, обозначая его глубину. Я улыбаюсь им. Очень нежно.

Пока ветра Вавилона взвихряются вкруг меня…

106. Там ничего не стояло!

После этого дрифта весь день на губах у Яры гуляла нежная улыбка. Там было так хорошо. Так потрясающе прекрасно. Ей так не хватало этого моря, этого неба, этого ветра. И загадочных незнакомцев ей не хватало тоже. Непредсказуемости. Игры. Удивления. Восхищения. Осторожного приближения.

«Другой — всегда целый мир, — думала она, — И как же давно я не проживала это так остро!». Словно решила про себя давным-давно, что уже не смогу чувствовать так же остро, как в юности! Мол, всё буйство уже позади, впереди только скучная жизнь… И была бесконечно удивлена — и рада, что ошибалась!

Прошло сколько-то дней, два или три — и они с Русом поругались. Из-за зарядки для телефона. Он не любил, когда она брала его зарядку, или вытаскивала её, или трогала, или перемещала, или что бы то ни было ещё с ней делала. Как будто это была его мошонка, или рабочий ноутбук, или ещё что-то жизненно необходимое!

А ей порой позарез нужна была зарядка, а за своей идти было далеко. Или неудобно. Или не хотелось. Или устройства разряжались на глазах. А он не помогал ей их заряжать! Вместо этого только бухтел:

— Почему моя зарядка снова вытащена?

— Скажи спасибо, что она хотя бы на месте. Знаешь ведь, что положительное подкрепление лучше отрицательного!

Пока она говорила эти слова, ей уже стало понятно, чем всё кончится. Обидно быть умным, знаешь всё наперёд.

— И ты опять сняла мой телефон с зарядки.

— Там ничего не стояло!

— Сначала ты говоришь «я её не вытаскивала», потом «там ничего не стояло»! Мне осточертела вся эта паршивая ложь!

Она хотела что-нибудь тоже крикнуть в ответ, но промолчала. Прикинула в уме десять ответных выпадов, и ни один не понравился ей. Тогда она просто молча ушла, прихватив ручку и блокноты.

И уже выйдя из комнаты, когда психическое поле перестало так давить на неё — вдруг ощутила в полной мере, и кожей, и умом, как же ей надоело угадывать! Как ей надоело подгонять себя под все свои и чужие ожидания, — подгонять каждый день, каждый час, даже не замечая! «А не заденет ли это его мужское эго, а правильно ли будет, если я скажу всё именно сейчас, или надо промолчать, не лезть к нему с разговорами и прояснениями, подождать более подходящего момента…» — всей этой вот «работой понимания» её мозг был загружен по самую маковку — каждый раз, когда рядом был кто-то близкий.

А сейчас рядом был только Рус. И хотя он был сущим ангелом, это бесило ещё больше. Даже придраться было не к чему. Разве что к этой треклятой зарядке!

Она много раз за эти десять лет спрашивала себя, почему остаётся с Русом: из любви или из-за денег, жилплощади, договорённостей? В какой момент её одолела мысль «всё это важнее, чем сумасшедшая любовь»? Обычно тут и появлялась Та Самая Сумасшедшая Любовь — проверить, что же окажется важней на самом деле!

И так тоже случалось за десять лет и не раз, и не два. И всякий раз она начинала стремглав перерывать весь сад своей души, чтоб выкорчевать сорняки, что источали этот сладостный дурман. В прополке влюблённостей она порядком поднаторела.

Но если бы Рус знал об этом садово-душевном дизайне — воспринял бы он эти жертвы? И кому это были жертвы: любви, отношениям, быту или её страхам потерять всё это? Она спрашивала себя снова и снова. Но боялась быть с собой честной.

107. Из невыносимой дали

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? Что создаю собой?

Я девушка. Уже хорошо. На мне длинная белая рубашка, я босиком стою на огромном цветастом ковре, посередине огромной полутёмной комнаты. Справа от меня кровать с балдахином, резные столбики, занавеси чуть колышутся. Мне очень страшно, и я чего-то жду. Или кого-то. Хочется спрятаться, но нет уголка, где можно было бы спрятаться. Темно, свет только от свеч, что горят в больших подсвечниках у двери.

Мне так страшно, что я не хочу стоять лицом к двери, поэтому сажусь на ковёр к ней спиной и обхватываю себя за колени, прячу в них лицо. На мне белая рубашка, тонкая, красивая, полупрозрачная, на ней полосами нашиты изящные кружева. Ведь меня готовили к этому, думаю я, умывали, расчёсывали, переодевали. Будь что будет, шепчет мне тихий голос внутри. За моей спиной, скрипнув, приоткрывается дверь.

И закрывается. Не слышно шагов, но слышно моё дыхание. Шорох одежды. На спину, между лопатками, вдруг ложится ладонь, это обдаёт меня сперва холодом, потом теплом. Я вздрагиваю от неожиданности.

— Ты дрожишь, — говорит мне мягкий голос, он кажется таким знакомым, — не бойся меня. Я не причиню тебе вреда.

Мне приятно это слышать. И я хочу этому верить, хочу больше всего на свете.

— Тебе холодно. Позволь, я укрою тебя.

Не дожидаясь ответа, он встаёт, убирает ладонь. Мне становится так зябко, что я чуть было не говорю «не надо», но уже через вдох и выдох он сдёргивает с кровати одно из покрывал и укутывает меня им. Чтобы закутаться посильнее, я приподнимаю голову. Мои чёрные волосы быстро лохматятся, сейчас я, наверно, похожа на зверька, выглядывающего из норы.

А он присел на корточки передо мной и смотрит на меня с любопытством и ещё с каким-то непонятным выражением. Мне становится теплей от его взгляда. Лица я не могу толком разглядеть в полутьме, но глаза сверкают, отражая свет свечей. Я видела его раньше, совершенно точно! Но где?

— Зачем мы здесь? — вырывается у меня.

Он качает головой, встаёт и начинает разжигать камин. Где мы? Это похоже на замок. Но вряд ли владелец замка стал бы сам разжигать камин?

— Кто ты? — опять пробую я.

— Разве это так важно? — я не вижу его лица, но слышу по голосу, что он улыбается, — Может, мы здесь случайно и больше не встретимся. Так ли важно тогда тратить время на выяснения, кто откуда пришёл и куда направляется?

В камине начинает разгораться огонь. Левая половина его лица всё лучше видна в свете пламени, и опять чувство узнавания терзает меня.

— Но если не выяснять это, о чём же тогда говорить? — разгорающееся тепло камина придаёт мне сил.

— О том, что сейчас. Что ты чувствуешь? Что ощущаешь?

— Страх и волнение, но уже куда меньше. Чувствую тепло. Хочу верить, что ты не причинишь мне вреда.

Он улыбается:

— А если поверишь, что не причиню, что тогда?

— Хочу дотронуться до тебя.

— Не слишком ли быстро? Ведь ты ничего обо мне не знаешь! — он подходит и садится на пол передо мной, так что мои колени оказываются между его колен.

Я высвобождаю руку из покрывала и легко, кончиками пальцев провожу по его щеке. Он ловит мою руку ладонями, целует пальцы один за другим — большой, указательный… Страх и жар поднимаются вместе, перевиваясь в животе, отзываясь в груди, бегут по плечам…

— Я бы хотела иногда, чтоб мы могли освободиться от всего. Но что тогда останется от нас?

Он не отвечает. Но неожиданно прихватывает губами кончик мизинца, потом захватывает чуть глубже, бережно кусает подушечку. Горячие блики начинают блуждать по моим предплечьям. Он смотрит на меня, отпускает мой палец, улыбается:

— Если б мужчины разговаривали с женщинами столько, сколько хотят женщины, мы бы давно вымерли как вид.

Мне всё трудней говорить, но я хочу попытаться ещё разок:

— А мне кажется, что мужчины, когда мешают женщинам говорить, крайне редко думают о выживании нас как вида…

Тут он переворачивает мою руку ладонью вверх и целует ладонь, а потом начинает вдумчиво щекотать её кончиком языка. Я поневоле замолкаю.

Через какую-то небольшую вечность, после того, как его язык побывал между всеми пальцами поочерёдно, а внизу живота у меня становится всё более томительно и сладостно, он поднимает голову от моей руки и говорит:

— Видишь ли, нам обычно думать вообще не приходится. За нас всё продумала природа. Это вам, бедным, приходится думать за нас всех…

Я понимаю, что я, чёрт побери, не хочу сейчас уже думать ни за кого. Мне становится жарче и жарче. От камина или от него. От них обоих.

Он смотрит на меня с лёгкой улыбкой, которая бесит меня и будоражит одновременно. Моя рука всё ещё в его руках, я неожиданно беру его руку своей и притягиваю к себе — и целую косточки его пальцев с внешней стороны, одну за одной, как обычно целуют женщинам. Красивые руки и длинные пальцы.

Он замирает, наблюдая за мной. Прислоняюсь к ладони лбом, как делают вассалы с сюзереном — и от неожиданности он вздыхает. Я замираю, пока в животе у меня то успокаивается, то нарастает прибой.

Наконец, он протягивает руку и бережно гладит меня по щеке, потом поднимает моё лицо за подбородок:

— Ты боишься меня?

«Конечно, я боюсь тебя, но ещё больше я тебя хочу», — хочется мне ответить, но что-то мешает мне, упругий комок в горле, через который трудно прорваться. Тогда я просто мягко качаю головой, ни да, ни нет, милый мой, догадайся сам.

Он придвигается ко мне ещё ближе, упирается лбом в мой лоб — и продолжает гладить меня кончиками пальцев — по лицу, по щекам, по шее. Я закрываю глаза. Он проводит большим пальцем — сначала одним, потом другим — по моим губам. Приоткрываю губы, чтобы выдохнуть — и тут он целует меня.

Губы тёплые и сухие, прихватывают мои губы очень осторожно, бережно — пока я сама не подаюсь им навстречу. Тогда уже его язык входит в меня как победитель, он словно пробует меня на вкус, а потом пьёт, большими жадными глотками. И мне хочется, чтобы это было именно так, до дна. И не только сверху, но и внизу.

Возможно, он чувствует это желание. Потому что отрывается от моих губ, и я открываю глаза. Он смотрит на меня и победно, и нежно. Стремительно поднимается с пола, на меня веет прохладой там, где только что был жар. Покрывало постепенно сползало с моих плеч, он снимает его окончательно и расстилает позади меня. От движения ткани по коже меня накрывает волна мурашек, я сама себе поражаюсь — откуда такая чувствительность?

Потому что могу. С ним я могу быть любой.

— Ложись, — говорит он так, что ослушаться невозможно, даже если бы мне захотелось. Ложусь на спину, чувствуя себя беззащитной и совсем раздетой, глядя на него снизу вверх. Но при этом он будто гладит меня сверху вниз своим взглядом, очень бережно. Потом ложится рядом, и я чувствую от его тела тепло, которое и успокаивает меня, и будоражит. От соприкосновения с его огнём — и непривычно, и сладостно, и мучительно — я тоже начинаю тлеть. И хочу ещё ближе к нему, где ещё больше огня! Если от меня останутся одни лишь только угли — не всё ли равно сейчас?

— Поцелуй меня, — прошу я. Или только думаю, что хочу попросить.

Он улыбается лукаво, наклоняет голову и вместо поцелуя в губы целует мою грудь, прямо через рубашку. И его рот, сначала бережный и нежный, становится всё более требовательным. Он берёт сначала одну мою грудь, потом другую, но первую не оставляет, нежно, но неуклонно терзая её пальцами через влажную ткань… На меня накатывают такие мурашки, словно это крупные пузырьки: так в затёкшую ногу снова возвращается кровь — и это остро, почти болезненно, но и так будоражаще хорошо…

Вдох за вдохом внутри меня то, что было сладким и томительным приливом нежности, превращается в лесной пожар. По моей груди пробегают маленькие языки пламени, потом они становятся больше, и больше, и больше… Я чувствую это так явственно, что открываю глаза — вдруг я горю и воочию? Но нет, его тёмным волосам пока ничто не угрожает. С трудом могу поднять руку, настолько этот огонь расплавил меня и лишил сил, но всё же поднимаю и зарываюсь пальцами в его волосы, о чудо! — они мягкие и прохладные по сравнению с моей рукой…

А его рука гладит мне живот, бёдра, сначала через рубашку, потом ныряет и под подол. И когда он самыми кончиками пальцев пробегает по моим нижним губам, у меня вырывается вдох предвкушения, переходящий в тихий стон. Я хочу верить, он услышит: «О Боже, да, пожалуйста, я уже вся горю!». И его пальцы начинают танцевать между моих ног так же отважно, как языки огня танцуют по моей груди. Это так остро, что почти невыносимо, но я не в силах ни ускорить его, не замедлить, и не хочу этого…

Всполохи огня по-прежнему опаляют мою грудь, и они потихоньку воспламеняют и всё то, что ниже, заходят уже в самый низ живота. Его пальцы ласкают меня то внутри, то снаружи, и почему там становится всё больше влаги, если вокруг и внутри один только огонь? Это похоже на короткое замыкание: там, где скапливается чуть больше тока, там пробегает разряд. Посыплются ли искры с твоих пальцев, если ты уберёшь их с меня? Нет, не убирай, прошу тебя, не сейчас… Но я не могу говорить, могу только заканчиваться и вновь продолжаться каждое новое мгновение.

И вот настаёт тот самый невыносимый момент, когда эти всполохи и разряды соединяются и становятся настолько сладостными, что я не могу дольше удерживать их в себе. Они рвутся наружу — через стопы, через копчик, через грудь, стонами через горло — и вырываются, замыкаясь где-то в затылке и на его пальцах, и где-то ещё глубоко-глубоко внутри…

Я выгибаюсь вдоль этой дуги так сильно, что он подхватывает меня рукой под спину и держит, держит, держит, Боже, как же крепко он держит меня, пока другая его рука ловит во мне остатки этого биения, моего изначального ритма… ритма, с которым рождается новый мир…

Когда пульс хоть немножечко затихает, ко мне возвращаются силы, чтоб хотя бы открыть глаза, — словно я возвращаюсь из невыносимой дали, из начала времён, выныриваю из самого первого океана. В его глазах — сполохи огня и смотрит он так, словно именно у меня мог бы получить ответ на все вопросы о жизни, о смерти, о чём угодно остальном. Но не будет задавать их сейчас.

На короткий миг он накрывает меня ладонью там, внизу. И это как благодарность, как защита. И — как прощание. Я поднимаю руку, чтобы хотя бы погладить его по щеке.

Но волны Вавилона уже взвихряются вокруг нас…

108. Кого и чего я боюсь?

Яра стащила с себя очки и воззрилась своё отражение в зеркале шкафа так яростно, будто впервые увидела. «Боже! Что за… как они это делают??? Это ведь не порнография, это намного круче! А чувствительность? Как они этого добиваются? Да если все будут знать, что такое возможно, игра по швам треснет от желающих такое испытать! Или это только мне так повезло… Но я такого не заказывала! Хотя… А что я заказывала? И хотела бы я это всё отменить? Или хотела бы встретить его ещё раз?».

Продышавшись, она пошла в ванную, чтобы умыться и хоть немного прийти в себя. И застыла, глядя в зеркало. Глаза зазеленели как трава, в них вернулся блеск, казалось бы, давно забытый. Волосы словно закурчавились. Она смотрела на себя и только могла, что качать головой.

«Кто бы мог подумать, что в начале двадцать первого века волшебная мазь Маргариты будет выглядеть вот так? Михаил Афанасьевич, как Вы там? Смотрите из своего посмертия и ухмыляетесь?» — встав под душ, Яра поразилась, насколько бурно тело реагирует на все переживания, пусть и в воображаемом мире… Хотя что там воображаемом — оргазм-то был более чем реальным, как это бывает во сне…

«Может, они используют механику сна? Но каким образом? Воздействуют на мозг какими-то импульсами? Но как можно сделать так, чтобы мы с кем-то вместе видели один и тот же сон?» — размышляла она, не спеша вытираясь и внезапно задумалась, а вот что ей одеться? Такой белой сорочки у неё не было! Да и хотела бы она ходить в такой по дому? Смогла бы она вот так — с мужем? Ведь это — дом… А тут такие энергии, волны и токи, что могут вообще разнести весь дом по брёвнышку…

Сексуальность — слишком мощная энергия, чтоб эволюция могла разбрасываться ею просто так, направо и налево. У неё свой интерес: скрестить именно тех, кто сильнее всего различается, значит, оставит самое сильное потомство, подготовленное ко всему! Говорят дотошные учёные, женщины чувствуют симпатию к мужчине, чей иммунитет максимально отличается. Ну и как тогда умудриться захотеть вот так — мужа, с которым трёшься попами в одной квартире каждый божий день и болеешь одними и теми же морбидами?

Яре вдруг захотелось обсудить это с Нат. Как ни крути, у той опыт был больше.

— Что за ограничивающие убеждения, дорогая! Немедленно выбрасывай всю эту херь из головы! Потенциал сексуальный ничем не ограничен!

— У тебя, может, и не ограничен, — не удержалась, съязвила Яра, намекая на её бурную молодость.

— Ах ты, святоша мерзкая! — Нат в выражениях не стеснялась, за это тоже Яра её любила, хотя иногда это было болезненно, — Да как ты смеешь меня попрекать!

— Я не попрекаю! Просто хочу показать, что мы все разные! И у нас с Русом, знаешь ли, половая конституция не такая, чтобы утром, в обед и вечером…

— Да ты тоже, прямо скажем, не в монастыре провела свои годы до замужества!

— *лядь… — Яра не нашлась, что сказать. Если б Милиция нравов всерьёз принялась за дело, у Яры уж тоже нашлось бы, кого скрывать…

— От *ляди слышу! — Нат тоже всё ещё кипела.

Но посмотрев друг на друга с полминуты, молча и пыхтя, они наконец-таки расхохотались. Переведя дух, Нат спросила:

— Ну Бог с ним, кто прошлое помянет! Расскажи лучше, что там у тебя было-то?!

Яра сначала задумалась. Потом медленно начала:

— В Вавилоне… такого секса у меня не было никогда, Натах… Это какая-то новая технология, и я не могу понять, что это, блин, такое…

— В жопу технологии, просто скажи, хорошо было или нет? — Нат было не сбить.

— Да мать… не просто хорошо… Это было… Я слов не могу подобрать! Я не знала до сих пор, что могу такое чувствовать! Только и думала, выдержу ли вообще?

— Может, тебе до сих пор не попадался человек, который сумел бы тебя воспламенить? — Нат смотрела на неё и с радостью, и с сочувствием.

— Возможно, — и тут Яра осознала с неожиданно острым сожалением, — но это никак не проверить.

— Почему?

— Потому что я вряд ли снова его увижу…

109. Где начинается измена?

Ей было стыдно смотреть в глаза Русу после такого. Рассказывать ему подробности она точно не стала бы, под страхом смертной казни или изгнания из Вавилонавтики. Но может, он и не отреагировал бы на это? У мужчин такие странные представления об измене и её отсутствии… вроде «женщине заняться любовью с женщиной — не измена». А общаться душа в душу обо всём на свете круглые сутки — измена или ещё нет? А заняться любовью с незнакомым мужчиной в онлайн-игре?

Промучившись так пару дней без Вавилона, она всё-таки решилась задать эти вопросы самому Русу. Приготовила изысканный ужин: нашла по экспресс-доставкам приличное мясо, свежие овощи, перерыла сайты рынков в поисках рукколы…

— Что мешает мне делать так каждый день? — размышляла она, перелистывая картинки, — Почему не сделать красиво и вкусно для себя и любимого мужа, с которым я живу, по ощущениям, вовсе не первую жизнь? Как будто я мщу ему так — за все мои недовольства, за все наши размолвки — не самой вкусной едой, неискренними разговорами. А как только мне что-то нужно, так сразу «вот тебе, дорогой, самый вкусный ужин в году!» — как же это мерзко…

Когда они сели за стол и откупорили бутылку Красноярского ледяного вина, Яра собралась с духом:

— Скажи, муж мой любимый, а как ты относишься к сексу в онлайн-играх?

При всегдашней медлительности и сдержанности Рус всегда быстро и жадно ел. Вот и сейчас — она едва надкусила свой кусок индейки, а он уже сжевал почти половину. Но она знала, что он думает над её вопросом, поэтому терпеливо ждала. Методично стирала двумя пальцами испарину с бокала.

— Ну, я не сталкивался с сексом в онлайн-играх, если не считать каких-то мест, где надо себя натурально в ухо трахнуть, чтобы их пройти…

— Да нет, я не об этом, — досадливо махнула рукой Яра, — Я заинтересовалась одной онлайн-игрой, ну, ты видел очки… — она замялась, некстати вспоминая цитату из фильма «Смерть ей к лицу»: «Яра, уж если врёшь, хотя бы ври быстрее!».

Он покивал, по-прежнему жуя, и она продолжила:

— Она необычная, и я… ну, на форумах читала, что у многих случаются там романтические свидания и и эротические встречи…

— И без всяких приспособлений? — он наколол веточку рукколы на вилку и теперь с удивлением её разглядывал. — Интересно, интересно…

«Боже, зачем я вообще затеяла этот разговор», — думала про себя Яра. Но сжевав ещё один кусок перца и глотнув ещё вина, всё же решила попробовать снова:

— Локации и сюжеты вроде бы случайны и любой может попасть туда, где у него может случиться секс.

— А секс с другим игроком или там запрограммированные персонажи? Или видео-аватары? — Рус отвлёкся от еды и с интересом посмотрел на неё. Она сдержала порыв закатить глаза. Ему-то, конечно, персонажи были интереснее людей!

— Пока никто не может понять до конца. Может, Вавилон собирает модели поведения с людей, которые уже были в этой локации, а потом на их основе создаёт поведение виртуального персонажа, если прямо сейчас там нет никого. Или просто соединяет в подходящих местах тех, кто входит в сеть в эту секунду, не парясь созданием виртуальных людей… Как отличить их — пока никому не понятно.

— Но это ведь легко выяснить, простейший GP-тест! — глаза Руса загорелись, здесь он был в своей стихии.

— Тогда тебе пора присоединиться к игре и проверить самому. Для меня это больше всего похоже на круговорот смертей и рождений, — Яра глянула в сторону зала, где Шива Натараджа улыбался ей с полки своей вечной улыбкой.

— Про это я мало знаю, — Рус глотнул вина и задумался, глядя в окно на поезда наземного метро и освещённые окна домов.

— Ну так как ты думаешь, является ли секс в онлайн-игре изменой или нет? — в третий раз взошла Яра на своё лезвие бритвы, поклявшись, что если он не ответит, она никогда больше не спросит.

— Изменой? — Рус с трудом переключился с размышлений о GP-тесте и алгоритме соединения людей в локациях на её женские вопросы об отношениях, — Об этом я не думал… ну, нет, наверное. Иначе любая порнуха считалась бы изменой.

— Некоторые женщины переживают, если муж часто смотрит порно…

— Что, правда? — искреннее изумление на лице Руса заставило Яру рассмеяться. Боже, как далеки галактики мужчин и женщин друг от друга, куда уж там Марсу с Венерой!

— Женщинам вообще не нравится смотреть, как с кем-то плохо обращаются. Тем более с другими женщинами. Но есть и те, кто благодарен мужчинам, что они смотрят порно одни, не вовлекая в это женский мозг и женское тело… А что, ты не был бы против, если б я часами смотрела порно?

— Но ты же не смотришь?

— Не смотрю, но если бы?

— Наверное, не был бы… да я и против онлайн-секса ничего особо не имею, пока он не перерастает в нечто большее.

Яра невольно вспомнила — камин, ковёр, всполохи — и в животе коротко натянулась мышца или сухожилие, будто щипнули струну. Помедлив, спросила, надеясь, что голос не дрогнет:

— Во что, например?

— Не знаю… в оплату донатов из семейного бюджета по экспоненте.

Экспонента, твою мать. Рус был математиком по первому образованию и мог бросаться такими терминами легко и непринуждённо. Яра прицокнула языком:

— Что, всё упирается в деньги? Так скучно? — невольно к горлу подкатывало негодование. Она спрашивает, может, про самые яркие переживания в её жизни, а он беспокоится про деньги!

— Тебе скучно, жена, а я их зарабатываю, — он услышал её крайне возмущённый фырк и поправился, — ну, большую их часть. И не хотел бы, чтобы ты их разбазаривала в карман людей, придумавших особо хитрую онлайн-порнуху…

Яра проглотила свои возмущения, и всё же продолжила переть к цели:

— То есть, если я ничего на это не трачу, всё в порядке?

Рус опять задумался, отложил вилку, почесал бороду:

— Ну, мне бы не хотелось, чтобы ты проводила ночи с порно-ботами, но если сильно понравится, то почему бы и нет? В конце концов, тебе всё очень быстро наскучивает.

Он смотрел на неё с улыбкой. Она криво улыбнулась и отвела глаза. Он хорошо знал её — какой она была раньше. Но в том её «раньше» не было ничего похожего…

— То есть если тебе не придётся терять свои деньги на донаты или чужого кибер-ребёнка, то твой ответ: «Делай, жена, что хочешь!». Верно я понимаю?

— Мне надоел этот разговор, любовь моя, — он встал, закинул тарелку в посудомойку, потом встал за её спиной, погладил её по плечам, — Если тебе нужно моё разрешение, оно у тебя есть. Но если я увижу в нашем семейном бюджете кибер-рестораны, теле-апартаменты или памперсы чужих кибер-детей…

— Ты всё-тки выгонишь меня из дома, я поняла. Но если мне будет очень нужно, я смогу всё спрятать в циферках семейного бюджета, ты не переживай, — она накрыла его руку своей, поцеловала в костяшки пальцев.

Она чувствовала облегчение: он не стал ревновать её к ночным похождениям в Вавилоне и это было приятно. А с другой стороны — оказалось, что ей хотелось, чтобы он ограничил её! Поставил стену, о которую можно было бы опереться — или оттолкнуться от неё. Чтобы он решил как мужчина и муж, что ей делать и как ей жить… А он не хотел, вот же чёрт! А решать свою жизнь самой, без ограничений со стороны — как же это оказалось… страшно!

Она вспомнила снова — камин, покрывало — и вновь ощутила, как в животе натянулась струна. А следом — прокатилась горячая волна…

110. Жрец

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? Кто будет здесь со мной?

Огромный зал с двумя рядами колонн. Я иду по правой его стороне, между стеной и колоннами. В моих руках чаша, тяжёлая и холодная. В ней плещется что-то, я смотрю вниз и вижу гладкий серебристый блеск — это ртуть. Я иду очень медленно. Ноги босые и я осторожно ставлю их на пол из холодных камней, где-то гладких, а где-то шершавых. Чаша такая огромная, что я мне не хватит рук обхватить её до конца.

Я приближаюсь к алтарю в дальнем конце зала, где он ждёт меня. Верней, не меня. Свою чашу. А у меня сводит верх живота тем сильнее, чем ближе я подхожу к нему. Но одновременно — тем он притягательнее для меня.

Он жрец. В тёмных одеждах, чёрно-фиолетовых он стоит абсолютно неподвижно. Я знаю его образ до последней чёрточки, и складки на одежде иногда вижу в полудрёме перед сном. Он стоит очень прямо, руки разведены в стороны. Густые брови, прямой нос, пронзительный взгляд серых глаз. Он знает, что делать, когда и как. Он абсолютно в себе уверен. Он смотрит куда-то вдаль, в ему одному видимые точки схода пространства и времени. И пронзает взглядом всю толщу световых лет, что лежит между ним и тем, на что он смотрит.

А я — смотрю на него. Смотрю — и мне каждый раз трудно дышать. Я чувствую силу и мощь, что идут сквозь него — из невообразимого далёка — сюда, в этот зал, в эту землю. Моя обязанность — принести и держать эту чашу, чтобы он омыл в ней руки и продолжил свой ритуал. Это вся моя роль. И когда я подаю ему чашу, и он омывает в ней руки, я чувствую себя частью этой силы. Причастной к этому действу. К нему.

А он — он не видит меня. Для него я лишь средство передвижения чаши. Вроде бы одушевлённое, но не больше того. Если б завтра я умерла, и кто-то другой принёс бы ему эту чашу вместо меня — для него ровным счётом не изменилось бы ничего. Мускул не дрогнул бы на его благородном лице, ниточка не шелохнулась бы по-другому в его торжественном одеянии. Я знаю это теперь.

Но я не всегда это знала.

Когда-то я думала, что может быть по-другому. Лежала в общей комнате для всех сестёр и представляла, как он опустит пронзительный взор, и в его луче окажусь — я.

Каково это, думала я, оказаться в таком луче света? Должно быть, очень жарко. Или наоборот — как стоять раздетой на холодном ветру? Но я была готова ко всему. Даже пройти по кинжалам и отдать свои внутренности для гадания я была бы горда — если б он потом воскресил меня…

Элина, наша храмовая танцовщица, вся чёрные глаза и змеящиеся кудри, присела ко мне на постель и сказала, глядя на меня с невыносимым сочувствием:

— Он не про людей. Мы для него лишь пылинки в звёздном луче.

Я посмотрела на неё, смаргивая нежданно выбежавшие слёзы.

— Как красиво ты говоришь, сестра моя…

— Это и правда красиво, — Элина откинула назад смоляные вьющиеся волосы, и я залюбовалась ею, провела рукою по волосам, задержала прядку между пальцами. Она улыбнулась мне, погладила по щеке:

— Звёзды это невероятно красиво. Мы пришли оттуда и вернёмся туда. Но пока что мы здесь, пока мы живые, сестра, живи свою жизнь! Не жди, что его свет снизойдёт на тебя и соединится с твоим. Свети своим собственным светом…

Я села и обняла её, мы долго сидели вот так. Я была бесконечно несчастна — и невероятно счастлива. Несчастна потому, что знала: она права. А счастлива — что меня понимают — и что у меня есть сестра! И повторяла себе её слова снова и снова, в темноте ночи, в свете дня, в холоде храма: свети своим собственным светом…

Но наставало время, когда чаша должна была быть у него — и я не могла не пойти. Не могла не увидеть, как эти красивые руки исчезнут под поверхностью ртути, появятся вновь и начнут сотворять нечто из ничего. А мне нужно будет уйти, потому что нельзя смертным видеть весь ритуал целиком. Только лишь малую часть.

Но желание видеть магию, уметь сотворять её, желание быть в потоках энергии вместе с ним — переживёт меня. Переживёт нас обоих…

Пока волны Вавилона взвихряются вкруг меня…

111. Логика сна

Какая же тут основа, где схема, недоумевала Яра, снова и снова перебирая в голове свои дрифты. Лес, крепость, камин, теперь храм. Ни логики, ни связи с реальной жизнью. Ни одной ниточки. Хотя — загадывала же она купель? Сетовала на одиночество? На запертость в четырёх стенах? В конце концов, разве не жаловалась себе, что Рус не видит её в упор, сколько бы они ни сидели дома бок о бок!

Мне нужно понять, как эта штука работает, повторяла она себе раз за разом, пока протирала плиту, отмывала чайник, заказывала продукты. Кто может сказать мне об этом? Она приходила на форумы снова и снова, пытаясь выяснить, что же видят другие люди, и как это стыкуется с тем, что они хотят. Но большинство не задавалось простым вопросом: почему я вижу это, и как могу видеть другое?

Человек с ником Ёгарь иногда забрасывал в форум то, что не говорил больше никто, и в конце концов она просто открыла его профиль и стала читать всё подряд, не вникая, где он отвечал и кому.

«Очки Вавилона учатся прямо на нас — стимулировать зоны мозга в нужном порядке, а через них — зоны тела»

Она невольно втянула воздух ртом. Если у них так невероятно хорошо получилось с камином, что же может случиться дальше? Она никогда не была зависима от секса или еды, даже наоборот: стоило ей заподозрить в себе зависимость, она всегда старалась избавиться от неё так стремительно, как только возможно! Если она и зависела от чего-то, так только от своей независимости…

«Если Вы расскажете себе одну и ту же историю тысячу раз подряд, Вы неизбежно в неё поверите. Будь это история о себе или о ком-то другом… Тело привыкает к последовательности чувств. Переживаний, если угодно. Слышали про нейрохимический коктейль гладиатора?»

Она погуглила, но ничего не нашла. Но, матерь Божья, думала она, как отказаться от ощущений такой вот силы? Может, я как те крысы, буду жать на педаль удовольствия, пока не упаду замертво? Или буду и вправду раз за разом проживать одну и ту же последовательность чувств тысячу раз подряд, не замечая своей зависимости? Как вечные читательницы любовных романов? Ей стало отчаянно зябко.

«Женщины тратят ночи в угаре любовных романов, а мужчины меряются линейками. Так и проходит их жизнь в Вавилоне, где всё на свете возможно!»

Какой философ, невольно фыркнула она. А сам-то ты что же проводишь жизнь, умничая на форумах?

«Мы притягиваемся, чтобы заполнить лакуны в историях друг друга, это так же неизбежно, как Земле вращаться вокруг Солнца»

Она выдохнула. Слишком много учёности на квадратный километр текста. Чем она притянула того молчаливого мага в Шибенике? Или жреца? Неужели она рассказывает себе о себе именно вот такую историю, сама об этом не зная? Она помотала головой. Поморгала глазами, потёрла их.

«Наверное, карантин подрастопил мне мозги. Говорил же один русский маг-методолог, что мышление — функция коллективная. Что ж, если Вавилон такая отзывчивая няка, пусть соединит меня с теми, кто нужен мне больше всего!».

Она улыбнулась своей находчивости. Достала VN-очки.

112. Первые капли дождя на рубашке

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? Кто встретится со мной?

Я чувствую, что меня знобит, и голосом включаю чайник, чтоб хоть чуть-чуть согреться чашкой чаю. На улице дождь, и глядя на капли, думая про грязное стекло, про робота-уборщика, я вдруг вспоминаю, что забыла закрыть кожухом свой глайдер Руби, а он очень не любит быть залитым водой из туч, начинает ржаветь, чихать и кашлять… ох уж эти питомцы! Но мы всегда в ответе за тех, кого приручили. Поэтому я накидываю на плечи что под руку попалось, розовый кардиган, и иду на стоянку на крыше дома.

На крыше ещё холоднее, ветер гуляет сплошняком, а не только через узкую щёлочку окна, как на кухне. Руки сразу замерзают, и я прячу их в рукава, как в муфту. На парапете крыши, рядом с Руби, не скрываясь от дронов, сидит мужчина. Без скафандра, без маски. Смутно знакомый. Я видела его раньше?

Тёмные волосы с проседью, густые брови, высоко вырезанные ноздри. Породистое лицо. Он говорит мягким, неожиданно приятным голосом:

— Добрый день!

— Доброго и Вам, — приветливо откликаюсь я. Руби, догадавшись, что я пришла закрыть его кохужом, мигает огоньками, открывает мне заднюю дверь. — Зябко сегодня. Как будто зима вернулась, — не в моих силах отказаться от разговора с новым человеком, после всех этих дней заточения.

— Да уж, не ожидал, что попаду в такое ненастье, когда летел сюда! — он улыбается мне улыбкой широкой, при этом застенчивой. Мальчишеской. Первые капли дождя уже исчертили его белую рубашку.

— Да, я тоже такого не ожидала, хотя поднималась сюда всего пять этажей! — я начинаю закрывать Руби кожухом.

— Позвольте, я Вам помогу! — говорит незнакомец, соскакивает с парапета одним стремительным движением и мы вместе доворачиваем кожух до конца. Теперь я всего в метре от него и могу разглядеть нашивку на рукаве: пунктирная звезда путей, соединяющих другие звёзды. И подпись «А-класс» — в голове при этом мелькает «пилот-межпланетник». Почему «межпланетник»? Но не очень вежливо нападать на незнакомцев с глупыми вопросами. Тише едешь — дальше будешь.

— Благодарю Вас! Погодка да, полный швах, — я ёжусь и кутаюсь поглубже в свой не такой уж и тёплый кардиган.

— У вас тут хорошие скоростные лифты, сможете быстро вернуться домой и согреться, — он опять улыбается мне, так же тепло, — а мне вот придётся изрядно помёрзнуть, прежде чем я доберусь до места назначения…

Значит, он не отсюда. И я вижу глазами души, что перед ним лежит в пространстве дальняя дорога и как он рад этому. И мне так муторно от невозможности попасть туда, в простор, что хочется ухватиться хотя бы за краешек встречи:

— Тогда позвольте предложить Вам чашку горячего чая? Он поможет согреться.

— Было бы чудесно, благодарю, но уже не получится с чувством, с толком, с расстановкой, — он делает брови слегка домиком, как делают щенки и дети, и мне опять становится тепло в груди, — А второпях не хочется… Позвольте, я напишу Вам в следующий раз, когда окажусь здесь?

— Конечно! — я подавляю разочарование. Кто знает, смогу ли я попасть сюда снова? Увидимся ли мы ещё хотя бы раз? Диктую ему свой номер. Он записывает его в устройство, похожее на телефон, но более квадратное, в защитном чехле из золотистого матового материала, похожего одновременно на резину и металл.

— И Вас зовут? — спрашивает он, и я понимаю, что не представилась.

— Яра.

— Ярослава? Какое интересное имя! Очень приятно. А меня Дем.

— От Академ? — с улыбкой спрашиваю я.

— Примерно, — он улыбается в ответ, — рассказал бы побольше, но мне пора!

Нам неловко, как вечно неловко людям, которые только познакомились, а уже прощаются, и не могут ни пожать руки, ни обняться, ни тем паче — поцеловаться! После краткой паузы он говорит:

— Благодарю Вас, Яра, надеюсь, до скорой встречи! Я напишу Вам!

— Я тоже надеюсь, — подыгрываю я, — Лёгкого Вам пути среди звёзд!

Он неуклюже поднимает ладонь перед собой, как делают мужчины на Мавзолее или в таких вот странных ситуациях. Пока он идёт по крыше прочь от меня, я замечаю, что он ставит ноги устойчиво, как моряки. Интересно, бывает ли в космосе качка?

Его небольшой белый глайдер стоит на дальнем краю крыши. Стекло тёмно-зелёное, похожее на воду. Он машет мне, стартует с места. Провожаю глайдер глазами: увидимся ли мы когда-нибудь и где-нибудь ещё раз? Но я улыбаюсь вслед.

Пока костры Вавилона взвихряются вкруг меня…

113. Крыши Вавилона

Когда кофе сбежал из турки, Яра поняла, что всё это время смотрела в одну точку, и мысли её были очень далеко.

— Ты хочешь увидеться с ним снова, — раздался внутренний голос. Она закрыла глаза, сжала переносицу пальцами. — А если бы всё было взаправду? И он позвал бы тебя с собой? Прыгнула к нему в глайдер не раздумывая? И не только в глайдер?

Она высоко подняла брови, поморгала глазами, чтобы прочистить взгляд. Боже правый, это же чистое безумие — встретить человека первый раз и быть готовой лететь с ним на край света. Из-за чего? Породистого лица, одной цитаты и трёх тёплых улыбок? Или этого невыносимого невероятного узнавания? Отзвука прошлых жизней?

— Предложил бы он тебе носить ему кофе в кабину звездолёта — и всё, «не жди меня, мама, хорошую дочку»? Ты вот настолько беспринципна, Яра? Вот так жадна до впечатлений? — внутренний критик никак не хотел униматься.

«Ну не с ним же! — мучительно защищалась она, — Не с ним! А просто к звёздам, к свободе, по которой я настолько соскучилась, что мне уже хочется выть в голос прямо с подоконника! Да я бы бейзджампнула прямо из окна, если б умела! Уж не то что улететь на симпатичном серебристом глайдере! С таким зелёным стеклом…»

— Но признайся, он тебе понравился, — критик продолжал грызть её нутро, как лисёнок животик спартанского мальчика. — Признайся, понравился!

— Когда ты уже успокоишься? — шипела она в ответ, — Просто ты хочешь, чтоб я мучилась чувством вины! Потому что он — то крошечное разнообразие, что у меня появилось? Да и у тебя! И ты, мерзкий садист, хочешь отпинать меня за это до полусмерти? Чтобы я впала в ужас от своей аморальности? В этическую кому? Не выйдет! Отвали от меня! Развлекись где-нибудь на стороне! Позволь себе и это тоже!

— Но признайся, понравился?

Яра резко выдохнула что-то среднее между рыком и воем — и пошла в ванную. Обычно от таких состояний её спасало отмокнуть в воде с розовой солью.

А на следующий день она увидела в Параграме сообщение от незнакомого контакта.

Доброго дня, Ярослава!

Это Дем.

Мы с Вами на днях попали

под дождь на одной крыше в Вавилоне

Помните меня?

Она смотрела на сообщение, и живот её скручивал страх, какого она давно не помнила. Как так? Откуда? Он? Здесь? Мошенники? Бот проверяет всех, кто присоединился к игре? Расследование конкурентов? Яра, ну что за паранойя…

Но как лучше ответить? «Да, помню»? «Нет, не помню»? «Так рада, что Вы написали, но лучше бы Вам было не писать»? Быстро, чтоб не передумать, набрала:

Добрый день! Конечно, помню!

Как Вы меня нашли?

))

Вы же дали мне свой телефон)

Она закрыла глаза и лоб руками. Действительно! Вот и отгадка! Слава Богу. Облегчение прокатилось по ней большой мягкой волной, из живота, сверху донизу.

Как поживаете?

Удалось согреться?)

Она видела прямо сквозь буквы, как он улыбается. От этой улыбки ей стало теплей и светлее, как в старой детской песне.

Отогреться удалось, благодарю за заботу)

Рад слышать! Не хочу,

чтобы Вы мёрзли)

Как это неожиданно и приятно)

Что Вы сейчас делаете?

Улыбаюсь

Меня грела память

о Вашей улыбке)

Ай, как это было приятно. Тепло в сердце становилось всё жарче.

Приятно, что от меня осталась улыбка) как от Чеширского кота)

А верить в невозможности

до завтрака Вам нравится?

Это, можно сказать, часть моей работы)

Молчание. Кто-то отвлёк его? Где он сейчас? В какой комнате? Что его окружает? Приборы? Чем он занят в реальном мире? Тоже лётчик? А может, он уже дома? В какой-нибудь из соседних многоэтажек? Или, чем чёрт не шутит, в соседнем подъезде?

Расскажете потом?

Сейчас мне, к сожалению,

нужно отойти, работа (

С удовольствием расскажу! Удачи!

Надеюсь, что до скорой встречи!

Молчание.

Но потом ещё, как будто обернувшись:

Не мёрзните, пожалуйста,

пока я не вернусь)

Вы тоже)

Не получится, со мной Ваша улыбка)

)))

Тишина. Молчание. Силенсио. Авьяхрита. Ченмо. Яра допила чай. Перечитала переписку. Сходила спасти робот-пылесос, страдавший в углу гостиной от недостатка зарядки. Перечитала переписку. Посмотрела в окно. Перечитала. Откинулась на спинку стула. Подумала: «Хорошо ещё, что я не ношу пульсометр… Не хотелось бы мне наблюдать воочию, как кто-то другой может влиять на мой сердечный ритм!»

114. Чья жизнь зависит от нас

Они переписывались с таким азартом, словно от этого зависела чья-то жизнь. Или жизнь каждого из них.

На что Вам нравится смотреть?

Я люблю лес) где можно походить

в тишине) послушать шум ветра

Я тоже обожаю лес

Они говорили обо всём на свете: о работе, о книгах, о прошлом, о звёздах. Он прислал её фото своего дома. Она присылала ему свои фото столетней давности, из всех концов света, и думала, что хотела побывать там — с ним…

На всех по-разному

действуют чары симпатий)

Какие деликатные темы

с замужними женщинами)

С ней никогда не было так: писать человеку и днём, и ночью, и на рассвете, и весь белый день — и получать ответы. И каждый ответ был новым — неожиданным, удивительным, многословным, тёплым, часто смущённым, всегда интересным. Чересчур интересным, чтобы смочь перестать…

Его простые слова отзывались в ней глубже и глубже. В самом низу живота. «Откуда такая нежность? Почему я так чувствую это? — в сотый раз думала Яра, — Откуда, стоит ему появиться, начинается тахикардия и жар под левой лопаткой! А мы виделись только лишь раз, один чёртов раз. Как так возможно? В мои-то годы?».

Нат взвилась, стоило Яре написать ей об этом:

Это что ещё за хрень

такая, про годы?

Ещё скажи, надо похоронить себя

заживо в семейном склепе!

И ещё вырыть его своими руками,

а вход завалить валуном! Чтоб уж наверняка!

Сердце колотится, как у зайца, ты думаешь, это нормально?

Я, блин, замужняя женщина. У меня могли бы быть взрослые дети! Что за школьные страсти?

Ну а ты не знаешь!

что не прожито раньше,

приходится доживать потом.

Тебе что ли нужен ликбез

по чувствам???

Яра только прицокнула языком. На письме Нат частенько была ещё более резкой, чем в разговорах, но ведь внутри Яра была к себе ещё резче… Иной раз у неё было ощущение, что она держит кляп во рту своего внутреннего критика руками. И стоит лишь чуток ослабить хватку, она услышит о себе столько разного и неприятного, что всё рассыплется в прах!

Я понимаю природу сильных женщин)

не было рядом тех, кому можно довериться

Даже если и было, это очень глубокие привычки, поколениями въедались они

Удобно, когда кто-то другой

берёт на себя ответственность.

Ничего не делать — не ошибаетесь)

Потому-то ей так и хотелось оказаться рядом с кем-то, с кем можно расслабиться полностью! Довериться. Не думать обо всём том, что может пойти не так. Именно это ощущение — чистой тёплой упругой силы — она чувствовала от него. И это было так непривычно. И так бесконечно приятно…

А ещё ей очень хотелось проверить: получится им встретиться в Вавилоне ещё разок, не сговариваясь? Найти друг друга, среди миров в мерцании светил…

115. Как целый дракон

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной —

Кто я, где я и кем мне быть с тобой?

О, я узнаю́ это место… Наш школьный класс информатики! Боже! Сколько же лет я в нём не была? Двадцать, тридцать… Вдоль стен стоят компьютеры, наши старенькие, можно сказать, допотопные, хотя в Вавилоне это звучит смешно. Был ли здесь свой потоп? Кто-то сдюжил его создать? А башню???

Я пока одна, но в класс уже забегают ребята, как всегда, смутно знакомые — Эльдар, Саша, Даур, даже Владик, наш вечный прогульщик…

Лара садится рядом, моя подруга любимая, всё, закрыла меня от людей, слава Богу, и даже не пристаёт ни с чем, какое счастье. Пока класс наполняется, я сижу и вспоминаю, как на этом самом месте я мечтала о путешествиях и вспоминала их. Почему? Мне ведь так нравится код, он хорошая метафора для всего на свете, команда, другая, третья, скобочки, ещё скобочки, всё так прямо, понятно, прекрасно…

И тут — голос. Из прекрасного далёка. Да ну ладно, не может быть. Поворачиваю голову — да, это он. Стоит в дверях, оглядывает класс. И сердце моё проваливается в пятки, оттуда взлетает в горло и бьёт там крыльями так сильно, что я закашливаюсь.

Да, это он. Хоть и лет на двадцать моложе, чем в нашу первую встречу. И я одновременно узнаю его и вспоминаю. Так сами всплывают на языке слова песни, знакомой с детства, стих, заученный наизусть в первом классе: его глаза, улыбка, разворот плеч, манера стоять на земле так устойчиво, делая всё пространство вокруг — своим, — по привычке, просто на всякий случай…

Он проходит к учительскому столу, говорит: «Здравствуйте». Чуть заминается, будто хотел добавить «дети», но это было бы убийственно: ему всего лет на десять побольше, чем нам. Я смотрю на него с улыбкой и чувствую, как сердце бьётся внизу, в животе — раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, тут охотник выбегает…

Он что-то говорит. И стоит, наверное, сделать усилие, вслушаться и разобрать слова, но я не хочу. Просто наслаждаюсь тем, как звучит его голос: тепло и заботливо. Наверно, он шутит, я слышу рядом смешки и тоже улыбаюсь, но слова — нет, слова не доходят до меня. Как удивительно. Никогда не испытывала ничего подобного. В школе такого и быть не могло — я же была отличницей! Всегда норовила отличиться получше, чтобы уж на «отлично»!

А сейчас отпустило. Могу просто сидеть и глупо улыбаться. Дурочка дурочкой. Какое же это, оказывается, удовольствие…

Лара толкает меня в бок, я смотрю на неё вопросительно, она шипит: «Представься». Я встаю, сердце опять трепыхается в горле, и отчаянно пытаюсь вспомнить, как же меня здесь зовут? Или как я скажу, так и будет?

— Котельникова Ярослава, — пробую наудачу, вдруг сработает. Грома смешков не слышно, он ведёт пальцем по журналу до середины списка, потом поднимает на меня глаза. Пронзительные и одновременно смеющиеся, как же так у него получается?

— А меня зовут Денис Алексеевич. Будем знакомы, Ярослава.

Я киваю:

— И мне приятно познакомиться с Вами, Денис Алексеевич.

Он поднимает брови. Не так обычно отвечают ученики.

А я сажусь и вновь улыбаюсь. Передо мной сейчас — не этот класс, а вереница лет, бусинки жизней, искорки наших с ним встреч и знакомств. Вот он целует мне руку. Вот неловко её пожимает. Вот я краду у него кошелёк на многолюдной площади: я тогда грязный бездомный мальчишка лет десяти, и он ловит меня и держит за запястье так крепко, смотрит на меня: выдох, два, три… Он знает, что может погубить меня одним криком: «Стража!». И я тоже это знаю прекрасно, потому просто смотрю на него. Во мне только страх, сердце колотится в горле.

Но потом накатывает и невольное восхищение — какой знатный сеньор! Какие сильные пальцы! Какое волевое лицо! Пронзительный взгляд серых глаз! Я невольно открываю рот в восхищении, и, потупившись, отдаю ему кошелек обратно. Тогда он улыбается одним уголком рта — и отпускает меня. А я скрываюсь в толпе, мигом, расталкивая ноги и попы, зная, что не забуду его. Навсегда останусь ему благодарен.

Но это всё не сейчас. Сейчас я выныриваю и понимаю, что снова сижу. Ларка тоже ответила, уши запомнили, что звучал её голос. Опять улыбаюсь, пусть это глупо, какая разница? Я красивая, когда улыбаюсь? А, Денис Алексеевич?

Зачем мы оказались здесь? За каким, сказала бы моя бабушка, лядом? У меня не было проблем с влюблённостью в учителей, я всегда влюблялась в них честно и открыто. Наш физик, ой-ой, я хочу повидаться с ним, можно? А больше и не в кого было влюбляться! Остальные…

— Ярослава, как Вы бы решали эту задачу? — меня вырывает из раздумий его голос. Я вздрагиваю, поднимаю глаза, он смотрит на меня снова весело и пронзительно. И как у него получается! И какую ещё, блин, задачу? Я как раз и решаю задачу, зачем мы здесь… Вы бы как её решали, Денис Алексеевич?

— Лара, какую задачу? — шепчу я ей.

— Которую он сейчас прочитал, — шипит мне Лара.

— Вы прослушали, я так и подумал, — прерывает он нас, — Выходите к доске, я дам прочитать условие. Здесь лучше думается о теме урока.

Улыбки уже меньше, а строгости больше. Залеталась я в облаках? Я выхожу, Лара меня пропускает. Остальные замирают, показательная порка отличницы (а здесь я тоже отличница?) всегда захватывающее событие. Он даёт мне условие. Я пробегаю его глазами. Вроде бы просто? Или где-то подвох, Денис Алексеевич? Просто хотите, чтобы я постояла тут, с Вами? Я постою, с удовольствием. Почувствую Ваше тепло. К тому же я обожаю мел и доски с зелёным стеклом, сколько лет я на них не писала…

Я читаю условие ещё раз, другой, вопросительно смотрю на него. Он показывает глазами на доску, уже более спокойно. Поворачивается к классу:

— Ребята, садитесь за компьютеры, а я пройду, посмотрю.

Вот так! А я, значит, стой у доски, чтобы все любовались. Ай-яй, Денис Алексеевич, за что же Вы так со мной? Или мы как раз для этого здесь? Дисциплина, это вот всё? Тренировка внимания? Смирение, дорогая, смирение…

Пока я думаю, мел порхает над доской. Мне понятно уже, какая схема решения, теперь только записать всю её красоту, скобки, скобки, переменная, скобки, скобки, переменная, ещё одна, сравнить их, первую записать в базу, сравнить первую и вторую, записать результат сравнения… К низу доски приходится мельчить, строки не влезают до конца, но всё-таки мне удаётся с грехом пополам втиснуть последний <END> и повернуться с победной улыбкой.

Он стоит у задней стены класса и смотрит на меня. Всё так же крепко поставлены ноги, борцовская стойка, я узнаю её, и это ощущение: «никто не сдвинет меня с места, если я не сдвинусь сам». А если я разбегусь сейчас и прыгну Вам на шею, Денис Алексеевич, как это будет? Поколеблется Ваше олимпийское спокойствие? Как потеряют дар речи мои одноклассники… а может, среди них и нету живых людей, одни аватары Вавилона, и эта сцена — только для нас двоих?

В Вавилоне, и то — эта вечная оглядка на других людей! А как же они, бедняжки, будут потом с этим жить… Но как с этой оглядкой играть свой жребий максимально и до конца? Я не знаю. Каждый выбирает по себе.

Выход в окно чреват переломами ног. Или шеи. Но иногда те, кто вышел, могут взлететь. Только как бы заранее знать, чем дело кончится, чем сердце успокоится. К сердцу прижмёт или к чёрту пошлёт…

Я думаю всё это — и просто смотрю на него.

За окнами осень, желтеет листва карагачей, местами краснеют клёны и солнце трогает их осторожной, уже не такой жаркой лапкой… Небо синеет до дрожи, как смогли передать этот цвет? Мои одноклассники пыхтят над клавиатурами, кто-то смотрит на доску, а он — на меня. И я смотрю на него, и сердце колотится, только уже не в горле, а там, где оно должно быть — в грудной клетке. И ему хорошо.

Сердцу очень хорошо, что мы смотрим друг на друга вот так: через парты, ряды, поверх всех склонённых голов. Не прячемся друг от друга. Не делаем вид, что чужие. Меня охватывает очень странное чувство, но я знаю его, так бывало не раз и не два: приятие и притяжение к другому человеку, такое сильное, необоримое, как если бы нашлась забытая нога или рука! И как после этого вновь отпустить её вдаль?

Он смотрит на меня тоже и улыбается. Говорит:

— Вам нравится, как получилось?

Какой странный вопрос для учителя. Некоторые оборачиваются, посмотреть на него. Тоже смотрю с недоумением несколько мгновений, потом оглядываюсь на доску, с большим трудом собираюсь с мыслями. Сердце всё ещё бьётся так сильно.

И вдруг понимаю, что можно решить и ещё проще, в пять строк! Я стираю размашисто всё с доски и пишу, пишу быстро, легко, меня захватывает это ощущение открытия, озарения, вдохновения — оно такое приятное… Почти как влюблённость? А если ещё их смешать, да не взбалтывать…

Когда я оборачиваюсь, он идёт по классу ко мне, заглядывает в экраны, не глядит на меня. Я жду, предвкушаю. И тут звенит звонок. Он не дошёл до меня полтора метра. Поворачивается ко всем (и эта устойчивость позы, я вижу её, и чувствую снова так явно!) и говорит:

— Домашнее задание: придумать ещё один вариант решения, чем короче, тем лучше. Вариант с доски приниматься не будет.

Ловлю мимолётное разочарование, а где мой триумф? Ведь я придумала такое классное решение! Почему бы не сделать его эталонным? Для всех? Пусть копируют!

Он кивает первым выбегающим, потом говорит мне:

— Пожалуйста, останьтесь на пару минут.

Чёрт, я-то всё думала, что же ещё не так — мы на Вы! Так мало учителей бывают на Вы с учениками… но сейчас это так естественно. И так приятно. Как поцелуй руки при встрече. Как обняться после долгой разлуки. Боже, как мне его не хватало! Но нет, не об этом сейчас. Вот он, здесь. Наслаждаюсь, пока могу!

Я только чуть отошла от доски, чтобы ему было видно всё вместе, все строки. Жду с замиранием сердца, что он скажет. Похвалит? Поругает? К сердцу прижмёт? К чёрту пошлёт? Гадания по ромашке. И сердце замирало на нежных беззащитных лепестках. И невозможно было предсказать исход. Только верить. Как и сейчас.

Все выходят из класса. Он смотрит на доску, внимательно. Он в метре от меня. Я жду восторгов, очень жду. И тут он говорит:

— Вы можете придумать и другое решение.

— Но… — я аж теряю дар речи! Ведь это отличное решение! Лучшее!

— Подумайте, я уверен, Вы сможете, — он улыбается еле заметно, глазами.

Сначала разочарование — ведь это решение классное, я это знаю! Чувствую! А потом радость — я могу ещё лучше, и он признал это! Я умница! И я хочу, чтобы он признал это вслух! А лучше всего — при всём классе!

Но потом вдруг — спокойствие. Да, я придумала так. Решила задачку. И неважно, что скажет он, ведь его задача другая. Может, ему нужно меня приструнить, я ведь всегда была та ещё знайка. Зазнайка… А может быть, ему нужно, чтобы все дошли до ответа своим умом. И я не помогла ему, опередив всех своим буйным прорывом…

Ну и ладно, думаю я. Моя задача — это моя задача. Услышать себя и понять. Оформить прозрение в слова. А его задача — это его задача. И я не буду ему мешать.

«А что если я возьму его за руку?» — мелькает шкодная мысль. Или обниму его? И кто-то застукает нас! Всё, скандал, у нас в школе такого не было и близко! Как мне сказать ему всё, ничего не сказав, показать, что я чувствую — и сочувствую?

— Спасибо, Денис Александрович. Я подумаю. Очень надеюсь, что Вам понравится в нашей школе, — говорю я, отряхивая руки от мела.

Возвращаюсь на место, собираю тетрадку и ручку в мой любимый кожзамный рюкзак (сколько же лет прошло!). Он что-то пишет в журнал, отвечает:

— Я тоже надеюсь, — закрывает его и протягивает мне. Улыбается. А, я должна отнести его на следующий урок. И я беру журнал. И вдруг понимаю, насколько же мне всё равно, какую оценку поставил он мне, и поставил ли вовсе. Не в оценке дело. И не было никогда. Дело в том, чтобы решить свою собственную задачу. А ещё дело в нас. В том, как он смотрит на меня сейчас. И как мне становится невыносимо тепло…

Но я говорю «до свидания» и выхожу. И недосказанность повисает в воздухе. Среди, пусть и тёплых, но всё же несказанных слов. Я делаю машинально всего пару-тройку шагов, поднимаю глаза от своих ботинок — и вижу, что надвигается на меня. Наш карманный тиран и локальный деспот Женечка Пилипенко.

Как хорошо я помню эти золотистые кудряшки! И ярко-алые губы, которые с лёгкостью изрыгали такие ругательства, что у меня уши вяли. Чертёнок с ангельским лицом… Он ниже меня на две головы, но мастер ущипнуть до синяка, дёрнуть за прядь волос так, чтобы до слёз, или самое унизительное: просто замахнуться рукой на меня так лихо, чтоб я съёжилась в уголке и вжалась в стенку. Боюсь его, надо же, я его до сих пор боюсь!

Застываю на месте, держась за журнал и закусывая губу. В коридорчике никого нет — на удивление, здесь обычно толпа народу, тут же столовая! В огромные окна бьёт солнце. Это мой любимый уголок во всей школе, и тут — Пилипенко, и я опять прилипаю к стене.

И вдруг, по наитию отправляю неслышный зов через стену класса, отчаянную мольбу: «Пожалуйста, услышьте меня! Пожалуйста, мне очень нужна Ваша помощь!». А Женечка тем временем направляется прямо ко мне и уже поднимает руку, чтобы ударить или ущипнуть…

И тут, о чудо! За спиной открывается шире, потом закрывается дверь, поворачивается ключ. Пилипенко смотрит мне за спину, кривит губы, опускает руку, резко меняет траекторию. Обходит меня по кривой дуге, за толстой колонной.

Я оборачиваюсь и вижу, как Денис Алексеевич смотрит на меня непонимающе: с чего я до сих пор стою тут в коридоре, с журналом, прижавшись к стене? Оглядывается, видит Пилипенко в дверях столовой. Смотрит опять на меня, вопросительно, но и тепло. И я чувствую эту устойчивость. «Никто не сдвинет меня отсюда, если я сам не сойду. Никто не сделает плохого в моём присутствии. Никому, и особенно — Вам».

Такого не было со мной, мне кажется, никогда. Никто не защищал меня. Никто не обещал кого-нибудь из-за меня побить. И никакие хулиганы или клеветники не были достаточным поводом… Помню записку, которую получила классе в третьем — вокруг слов «Яра дура» было написано рукой другого мальчика «Я люблю тебя», но ведь «Яра дура» перечёркнуто не было, нет… Что уж говорить о Пилипенко? О Максе Онейченко? О бесконечной истории вытачивания острот на моём слишком вспыльчивом сердце?

Как будто я не заслужила защиты. «Ты сильная, ты справишься!» — я жила с этим заклинанием наперевес. И не чей-то чужой, а мой собственный меч всегда вылетал из ножен со свистом — раньше, чем кто-то другой сообразил бы, что здесь происходит. И я командовала: «Женщин, ослов и ученых на середину!» — и становилась оборонять их ряды…

А тут из ниоткуда — рыцарь. Защитник. Бережный и осторожный, но сильный, как целый дракон. Даже сильнее дракона. Без страха и упрёка. Без «жила-была девочка, сама виновата». Без вопросов. Без сомнений. Без отговорок. И я впервые в жизни чувствую себя достойной — такой защиты. Такой силы. Такой заботы. Такого тепла.

Мне не хватает дыхания, потому что в груди разгорается целый пожар. Сердце горит. Горит, не сгорая, горит, отзываясь в спине, отдавая в руки, касаясь всполохами горла. Я не знаю, что делать, поэтому просто стою, прижимая к себе журнал, и жду, пока это пройдёт. Надеясь только, что не загорится одежда. И журнал. Иначе как я явлюсь на урок французского? Вся в копоти, pardonnez-moi, я тут немного зажглась? Все будут ржать. И опять же — кто защитит меня? Некому защитить…

И от этой мысли мои ноги подкашиваются. Я сползаю по стеночке там, где стою, прямо на пол, съёживаюсь, и начинаю всхлипывать. Тихо, без слёз. Перемена уже закончилась, последние бегущие из столовой до своих классов смотрят на меня с изумлением, но мне уже всё равно. Мне очень больно. И плохо. Только я почуяла эту защиту, впервые в жизни! И не могу взять её с собой дальше… Снова придётся идти в этот противный холодный мир — совсем одной…

Но он вдруг делает немыслимое. Он садится рядом со мной на пол и обнимает меня. И мы уже будто не в коридоре школы, а где-то на лавочке в парке, погожий осенний день, вокруг никого, жёлтые и оранжевые листья неспешно кружатся в воздухе — спокойно и нежно. Мне всё ещё больно в груди — но и невероятно тепло. Закрываю глаза, утыкаюсь в его плечо, мои щёки мокры от слёз. Только бы это не прекращалось, пожалуйста. Мне так это нужно. Так нужно…

И когда водопад проливается из меня, я не понимаю, откуда вдруг столько воды? Как если бы я сдерживала её все десять школьных лет, с самого первого класса! Там мне затянули бантики и сказали «терпи» — все эти издёвки, придирки, укусы, то ядовитые, то комариные. А теперь мне незачем больше терпеть, у меня есть силы себя защитить. Если я буду чувствовать, что он со мной. За моим правым плечом…

Но у меня нет сил сейчас поднять на него глаза и выдержать его взгляд. Поэтому я неловко отстраняюсь от него, а он помогает мне подняться. Выдыхаю «спасибо» и убегаю прочь. Иначе мне придётся его поцеловать — моего прекрасного рыцаря, который только что спас меня от всех моих страшных драконов, и внешних, и внутренних. Поцеловать без оглядки на прошлое и настоящее, даже на суп и компот.

Как, впрочем, бывало всегда.

Пока ветра Вавилона взвихряются вокруг нас…

116. Получила я то, что хотела?

Как неожиданно волшебно было встретить его там, и именно его — вместо всех скучных информатиков! Яра ходила по квартире с блаженной улыбкой. Школа. Осень. Красивые яркие краски. Как дивно было разделить с ним не звёздные миры, а кусочек осенней школы. Кусочек прошлого, а значит — её самой. Так важно и так волшебно. И волшебней всего было чувствовать — эту защиту. Опору. Заботу. Тепло. Боже мой!

Но через пару часов к ней на мягких лапках вернулись сомнения. «А что если это был не Дем, а кто-то другой? Просто игра придала ему этот облик? — глодала она себя вместо мороженого на десерт, — Что если я не смогу отличить его от других? И понасоздаю себе таких иллюзий о нём, из которых потом не выберусь. Это будет ужасно! Я не хочу пропасть в туманах Вавилона! И точно не хочу пропасть одна…»

Она катал эти мысли час за часом — и не могла найти ответа. Дем ничего про это не говорил. Спросить его — и, если что, отшутиться? Но если даже это был кто-то другой — хотела бы она об этом знать?

Форумы Вавилона были полны вопросов на самые разные темы, но ответов на них было гораздо меньше, чем хотелось бы:

«Как они могут знать о местах, где был только я?»

«Может, игра активирует воспоминание и дополняет его персонажами?»

«Это всё слишком ярко и реально, вживую так не было!»

«А если я вижу своё воспоминание о конкретном месте, то что при этом видит другой вавилонянин? Моё же воспоминание? Или он вавилобот?»

«Если можно считывать воспоминания из моей головы, значит, можно и разделить их с другими людьми? Я был бы не прочь!»

«А вы спрашивали тех, с кем встречаетесь там, что они видят вокруг?»

«Нет, почему-то и в голову не приходило…» — пронеслось у Яры.

«Продвинутая технология мало чем отличима от магии», — писал всё тот же Ёгарь. С этим Яра не стала бы спорить. Она умела многое рисовать словами и знала, что одни и те же слова вызывают у двух людей совершенно разные картинки. Если сказать «представьте лесную опушку», каждый увидит опушку, которую знал когда-то. Или какую хочет увидеть сейчас. А если «старый замок на закате»?

Но как тогда соединить в игре тысячи и миллионы людей? Как зашить каждому это послание сразу на входе? Есть, например, технология внушений, когда их записывают словами ниже порога слышимости, которые не разобрать за музыкой… А может, это как-то транслируется через прямо сразу же в мозг! Ну, или просто всем показывают одно и то же, но никто не сознаётся! Людям же всегда хочется считать себя уникальными и ни на кого не похожими…

Но Яре не хотелось в это верить. Она попросила у Нат: «Дарлинг, пожалуйста, не в службу, а в дружбу, зарегистрируйся в Вавилонавтике, расскажи мне потом, что тебе покажут?». Нат сначала отнекивалась, говорила «некогда», потом «негде», наконец ответила недовольно: «Зашла я в твой Вавилон, меня отправили в лес, потом в горы, в Карелию занесло, побродила там… Ты чего узнать-то хотела?». Яра поблагодарила её от души и выдохнула с облегчением. По крайней мере, они видели не одно и то же!

Но куда они попадали и почему? Она опять полезла на форумы.

Между страданиями и стенаниями ей опять попалось сообщение Ёгаря: «Отнеситесь к дрифту как к задачке. Не «почему о Боже за что», а «Зачем я здесь? Для чего? Что главное мне важно сделать?». Так будет интереснее всего…». Кто-то жаловался следом: «А что делать, если я всё ещё ничего не понимаю?». Ёгарь с терпеливо отвечал: «Слушайте голос Вавилона в знаках и у себя внутри!».

«Ого, у Вавилона есть голос! — подумала Яра, — Это интересно! Нужно будет прислушаться». Но ей всё ещё было страшно. Страшно услышать правду. Страшно, что всё зашло слишком далеко. Что она уже никогда не узнает, с кем была. А самое страшное, что терзало её снова и снова: что это и с самого начала невозможно было узнать наверняка — только надеяться и верить. Что он — тот самый мужчина. А она — та самая Яра, а не какая-то другая Мэри-Энн, слепок с других женщин и их жизней! Почему мы с таким упорством рассказываем себе о себе одну и ту же историю…

От изжаленности этими мыслями Яра решила записывать аудио-сообщения в телефон. «Подкасты из моей головы», называла она это, иногда отправляя их Нат, в зависимости от содержания и пропорции матерных слов.

Она садилась в дальнем углу за шкафом и размышляла вслух о том, что так долго её терзало: «Что если это был не он, а только слепок с моих мыслей? Но что если и я слепок? Каждый из нас лишь слепок со своих предков! А на этот слепок наложено и положение планет, и структура мира, и вибрации планеты Земля… Может, Земля отращивает нас как нейроны для себя самой, чтобы мы мыслили для неё и передавали друг другу свои состояния — тогда о какой незаменимости вести речь?

Ну а он? Кто он на самом деле? Разве у меня есть шанс узнать это? Что сближает больше всего? Прожить вместе жизнь и родить от него ребёнка, а лучше — и не одного… Тогда через клетки детей в моём кровотоке мы станем единым целым. Муж и жена — одна Сатана. Но есть ли другие способы стать одним целым? Отрастить себе тульпу в форме него? Обучить нашим чатам нейронку? Написать о нём книгу?

Если, например, завести все наши с ним чаты в нейронную сеть — продолжит ли она наш разговор? Если завести все мои встречи с ним в такую сеть — продолжит ли она создавать наши свидания снова и снова, в этом или в других мирах?»

Она представила себе эти искорки, вспыхивающие в разных местах Земли, на разных планетах большой Ойкумены… и от бесконечности пространств и повторений почувствовала головокружение.

Скрепя сердце, она наконец написала Дему.

Мне кажется, я видела Вас в Вавилоне

В школе

Это Вы были?

Да, я в своё время преподавал)

Фух…

Переживала, что это
могли быть не Вы!

Не хочу, чтобы Вы переживали)

в моё отсутствие)

«Да, я очень хотела бы переживать в Вашем присутствии!», — думала она, но не писала об этом… из клятой осторожности? Просто перевела дух с облегчением. Значит, это был он. Значит, мы можем встречаться там, не сговариваясь! Какое счастье и облегчение! Она чуть не захлопала в ладоши от радости.

И сама себе поразилась. Её кидало изо льда да в полымя. Такого с ней не было даже в юности. Хотя в юности мало кто умеет различать чувства. Да и трудно различать оттенки цветов, стоя посреди урагана… Уж тем более — будучи ураганом!

117. Внутренний пруд

За годы жизни в потоке своих переживаний Яра вытащила из этого потока много разных валунов и коряг, кустов и даже деревьев. Теперь в её внутренний пруд влезало гораздо больше чувств и ощущений, эмпатии и сострадания. Но она никак не могла предположить, что кто-то почти незнакомый встанет на берегу пруда, — и цунами чувств поднимется ему навстречу…

Каждое его появление приводило её… Впрочем, он не исчезал! Сразу оказался настолько рядом, насколько было возможно, при километрах между ними! Никогда Яра не ощущала так остро межзвёздную пыль, играющую в лучах солнца. И воздух, который нёс их сообщения через километры и дни.

Вы не мёрзнете?

Нет, греюсь мыслями о Вас)

Иногда я думаю, хорошо, что мы далеко)

А я иногда не хочу думать совсем

Хочу просто улыбаться)

Меня согревает каждая Ваша улыбка)

И она чувствовала биение Силы в нём — каждый день, час, минуту. Яра сама не сознавала до этого момента, насколько сильно настраивается на людей. Почти встраивается в них. Трудно объяснить эту способность людям, которые никогда так не чувствовали — или прочно об этом забыли.

Хотя в детстве все люди это умеют. Ребёнок чувствует тех, кто рядом. Переживает их как себя. Лишь постепенно, шаг за шагом и год за годом, маленький человек учится отделять себя — от мамы, от папы, от братьев, сестёр. А кто-то так и остаётся безоглядным эмпатом. Так и ходит по жизни с растопыренными антеннами, которые принимают всё на свете — и боль, и досаду, и страх, и огонь…

Яра была из таких. Её детство, её работа, а теперь и карантин — всё это сделало её чувствительной настолько, насколько она и не думала, что может быть. Но что поразило её до глубины души, так это то, насколько она оказалась способна настроиться на человека за много сотен километров. И это после одной встречи!

«Что за квантовая запутанность? Почему стоит мне подумать о нём, как я уже чувствую жар в сердце и биение в животе? Кто поможет мне расплести узелок? Если это вообще узелок», — думала она, наливая себе кофе, споря с мужем, печатая черновики, переписываясь с подругами, заказывая продукты, выставляя роботов на уборку — каждый раз, когда оставалась с собой в мыслях.

С Вами легко)

С Вами тоже

Нет никаких, обещаю Вам, ожиданий

Это взаимно)

Какое-то время не смогу

писать, но я помню о Вас

Умён, силён. И очень чуток. Союз ума и сердца — великое искусство понимать и сочувствовать, в котором ему не оказалось равных. «Или мне это только кажется?» — думала она, читая и перечитывая строки, свои и его, пытаясь отыскать изъяны, отчаянно желая, чтобы они появились. Ей было страшно.

И слишком хорошо. После всех этих месяцев заточения, дней и недель взаперти, — наконец, кто-то взял её за руку и вывел из подземелья на божий свет. И она широко раскрытыми ноздрями втягивала в себя воздух, наполненный запахом моря, кедров и роз, хватала ртом крупные капли дождя, чувствовала всей собой солнечный свет, и не могла ни надышаться, ни наглядеться, ни напиться им, ни наговориться…

А может, это просто фигня?)

Болтовня одна с моей стороны)

А может, и с моей?)

Вдруг Вы ошиблись? Со всей Вашей проницательностью до паранойи?)

)) Конечно, я могу ошибаться)

Но нет)

Мне нравится быть с Вами разной

В этом так много свободы

Всем нужно внимание, искренность, тепло

Если можешь свободно говорить

обо всём с тем, кому доверяешь,

это уже очень много

«Слишком быстро. Всё слишком быстро», — думала она, раз за разом оглядываясь на дни после их встречи. Морбид топтался по планете уже два с лишним года. И всего за один месяц, на крошечном островке среди штормов мирового океана, они умудрились выстроить свой маленький шалаш из слов и образов. Где можно было засыпать под шум волн в объятиях друг друга и так же просыпаться. Всего за месяц?

«Так не бывает», — твердила себе Яра. Но в её мыслях всё было так. И сотни и тысячи жизней других людей беспокоили её теперь куда меньше, чем жизни тех, кто оказался на пути цунами их подводного вулкана. Что будет чувствовать Рус? А та женщина, о которой Дем говорит так изредка, которая живёт с ним, ждёт его с работы? Если они всё узнают? Им будет больно. И ему. И мне будет больно тоже. Я не хочу.

Жизнь очень короткая (

И этого желания — обнажить душу перед кем-то

может никогда и не повториться)

Может и повториться, и что?)

Между двумя такими людьми

может быть бесконечность)

И лет, и жизней, и желаний

Может повториться, а может и нет

А может и нет

Предлагаю не думать

о завтрашнем дне

Как будет, зависит от нас

Как мы захотим, так и будет)

Он писал ей это «как захотим, так и будет» — снова и снова, так яростно, что она понимала: он пишет это себе, о своём, о своих… Его способность сопереживать не заканчивалась на ней. И даже это было упоительно… Ей так не хватало — этого сопереживания. Много лет. Может быть, жизней.

Так мучительно не хватало, что хотелось просто схватиться за него и никогда не отпускать. Повиснуть на нём, как дакини, шутила она сама с собой, самая женская поза на свете, когда ножки уже подкашиваются. В самом суровом случае, пусть просто стоит за моим правым плечом, как ангел-хранитель. Хотя бы? Так-то хоть можно?

С этими вопросами обращалась она вверх, сама не очень зная к кому. Кто они были, те высшие силы, которые должны были их всех покарать? Кто смотрел на них, пока они вглядывались друг в друга? Кто будет стеречь сторожей?

Он занял собой всё пространство её внимания, но что он такое — она до сих пор не знала. Он был такой же загадкой, как Вавилонавтика, и чем-то был очень похож на игру. Например, невозможностью контролировать — и предугадать. А Яра любила сюрпризы — но всегда стремилась быть умной, чтобы знать наперёд. А теперь никогда не знала, что её ждёт, в каком дрифте она окажется. И это завораживало до головокружения. Так и с ним — при всей теплоте, защищённости и спокойствии, которые она переживала, она так и не знала, чего от него можно ждать…

Вот с Русом, наоборот, всё было предсказуемо. «Поругались — помирились, подсчитали — прослезились». Рус был её тихой гаванью. Кто в своём уме будет рушить тихую гавань? Особенно в чувственный шторм?

Может, другая и не согласилась бы с этим, но для Яры Рус оказался и вправду ангелом: спасителем и хранителем, а ещё ценителем, радетелем, свидетелем. Но вот огня… Рус боялся огня. Боялся огня как… огня?

— Может, и не нужен этот огонь у семейного очага? Придурь это всё? Ведь так можно и дотла дом спалить? — спрашивала она себя раз за разом, чувствуя, как становится всё теплей и теплей изнутри, как припекает и припекает этот вулкан… Иной раз казалось, что с кончиков пальцев — нет-нет, да и посыплются искры…

Но кому было это замечать? Рус был весь в работе, в своих онлайн-играх, в новостных лентах, в звонках маме или в переписке с братом, или в ванной, которую он принимал в разы чаще неё…

«Мама. Надо позвонить маме», — в тысячный раз напомнила она себе и взяла телефон, привычно подавив нежелание. Привычно ему удивившись.

— Мамулечка, привет, как ты?

— Приветики! Ой да хорошо, только вот дипломники все нервы уже вымотали, никто же ничего делать не хочет, хотят, чтобы всё сделали за них, а как стипендию перерассчитывать, все они тут как тут…

Мама много лет преподавала и в разговорах частенько включала лекционный режим. Можно было просто поддакивать. Но и желания говорить о своём сокровенном тоже не появлялось. Откуда оно возьмётся на лекции? Для этого нужна ночь, тишина, костёр… Яра любила маму, но трубку положила с облегчением. У неё ничего не спросили, она ничего не рассказала. Все при своих. «А была ли я искренна с ней на самом-то деле, хотя бы раз?» — пришла ей в голову неожиданно колкая мысль.

Она записывала сама себе: «А что если на самом деле я и не хочу внимания? Ни от мамы, ни от мужа? Может, мне безопаснее без него. А после контроля бабушки мне в любом внимании чудится контроль. Но именно поэтому мне хочется, чтобы кто-то совсем другой — не из моего дома, не из моей семьи, даже не из моей Вселенной! — бесконечно спрашивал меня обо мне! И готов был выслушать самый длинный ответ…

Но зачем мне, чтобы это был кто-то другой? Ведь вроде это должен делать муж… Бедный муж… кругом он всё должен… да ещё и не делает, вот же зараза какая! Так и копятся между нами баррикады договорённостей, обещаний, долгов и претензий, загораживая друг от друга… Видит ли он меня за этой баррикадой? И вижу ли я его?

Но ведь невозможно из оленя сделать вулкан! Вот в чём проблема! А сейчас я хочу лежать на этом конкретном вулкане и греться в его тепле. Как ящерка. Или котёнок. Неужели это так много? Неужели за это грозят мне анафема и расплата?».

Однажды она пожаловалась Дему:

Огня в нашем семействе

отчётливо недостаёт)

Не хочу ничего знать

про ваших мужчин)

Понимаю)

Если б я сейчас полезла на рожон, было бы потешно)

Если б Вы полезли на рожон…

я бы обнял Вас и не отпускал!

Яра застыла, глядя на эти слова. Чувствуя, как они попадают в самую её глубину. Они оба до сих пор не позволяли себе ничего лишнего. Настолько не позволяли, что зуб крошился. Она легко сорила словами «обнимаю», «целую», «люблю». Но сейчас между ними воздух словно бы стал плотнее — и не пропускал ни банальных слов, ни неточных мыслей, ни резких чувств. И всё это было так странно. Так нежно. Так самозабвенно. Нелепо, смешно, безрассудно, безумно… волшебно…

«Никакой моногамии и никакой монополии я от него не хочу!», — думала она, отскребая пригоревшую яичницу от непригарной сковородки. Подумать только, двадцать первый век в разгаре, а мы всё ещё отскребаем пригоревшую еду от посуды? И боремся с рефлексами, древними как говно мамонта, — собственничества, размножения, ограничения, принуждения… Боже, за что? За какие грехи и долги?

Я не хочу ограничивать его свободу, но можем ли мы быть абсолютно свободны, ото всего и от всех, думала она, куря одну самокрутку за другой. Всегда есть среда и наша подстройка к ней: мы всё время делаем это, выбираем свой оптимальный маршрут, как можем, — а потом природа вдруг говорит: «Я меняю правила игры, обучаемся заново, дети мои, или сдохнете как динозавры!».

«Есть ли свобода в зависимости? Я завишу от Руса и ищу свободу в Вавилоне, а потом в другом человеке… и ведь думаю, что нахожу! Но не обернётся ли эта свобода лишь большей зависимостью — от него и от Вавилона? Но даже если это и так, готова ли я отказаться от него? От них обоих? От всех троих?» — думала, думала, думала Яра. И снова не находила ответа.

118. Глас Вавилона и Око добра

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной —

Где я, кто я и что свершится мной?

Боже мой, я что, в офисе? Да ладно, не может быть! Компьютер! Стол! Опенспейс??? У меня в жизни не было опенспейса!

— Вот и попробуешь, — в голове я вдруг слышу голос, и он звучит с улыбкой.

— Ты и есть голос Вавилона? — спрашиваю я аккуратно.

— Быстро ты меня узнала. Как тебе наш миленький офис?

Я растягиваю губы, выбирая между улыбкой и оскалом. А ведь знает, чем меня достать, паршивец! Знает, как я ненавижу кубики! Что терпеть не могу ходить строем! Я из тех, кто вскакивает на стол с криком «кто любит меня, за мной» и выбегает быстрее, чем из пожара! И вот! Полюбуйтесь на меня! Белая рубашка? Ладно, положим, белые рубашки я люблю. Трикотажная юбка? Красивый изумрудный цвет…

— Не так уж это всё и плохо, правда? — спрашивает меня тот же голос.

— Ну, как тебе сказать… Мерзейшей будет офисная жизнь, если в ней не окажется хорошего шута!

— Обезьяночка, отведёшь меня пообедать, пожалуйста? — раздаётся жалобный голос из-за перегородки справа, и я подпрыгиваю. Неужели? Я отъезжаю на стуле, чтобы проверить. Да, точно, это он. Мой самый любимый по жизни коллега. Отвратительный, циничный, искромётный, донельзя родной, маэстро бытовой издёвки, Мистер Держи-со-мной-ухо-востро… интересно, как его здесь зовут?

— Тима, ты доделал таблицу? — большая округлая женщина в очках настолько похожа на завуча, что ей так и хочется пририсовать большой шиньон на голове, хотя там просто аккуратная седая стрижка.

— Да блин, здесь куда ни ткни, кривые и косые данные, в последних суммах ничего не сходится! — Тимч резко переходит из модальности «спасите меня, люди добрые» в модальность «я профессионал и могу работать в любом состоянии». Он делает это так элегантно, что я как всегда любуюсь. Я знаю, что он Мастер Своего Дела и всегда был им. И за это я его всегда уважала и обожала… Мы — родные души. Притёрлись когда-то локтями до полного сродства. Можно даже сказать, прикипели.

Но, досточтимый Вавилон, мы что здесь, ради ностальгии? Я не верю! Оглядываюсь, вслушиваюсь, вчувствываюсь, но никого не вижу. Ноутбук включён, я шевелю мышкой, экран загорается, но там всё сложное, незнакомое. Неужели придётся разбираться и в этом? Не жалеете вы меня, мои дорогие мужчины… То код писать, то в банковском деле разбираться! Обновляю почту, пролистываю — одно письмо, другое, третье, четвёртое… вот оно! Сердце подпрыгивает раньше, чем я успеваю прочитать хотя бы слово — от беглого взгляда на фотографию.

Но я тоже зануда, я вчитываюсь — и улыбаюсь от узнавания. Хотя кажется — что тут такого? Простое письмо. Можно сказать, деловое. Но этот мягкий юмор, как же я люблю его… Предупредительность. Забота о ближнем, обёрнутая в простые рабочие, но непритворно тёплые фразы: «…прошу Вас, не надо придумывать себе задач, из которых Вы потом не выберетесь…».

Да, это он. Сомнений быть не может.

Узнавание — откуда оно берётся? Из чего складывается? Нужно было успеть распознать тигра в джунглях, разглядеть его средь танцующих пятен — и поэтому теперь люди умеют читать и УЗИ, и кофейную гущу?

Или дело не в этом, а в паутине Индры? И рисунок планет в момент моего рождения заложил в меня навсегда эту яркую сетку светящихся линий. И когда одна из линий совпадает с чьей-то другой, они вспыхивают узнаванием. Или мы встречаемся между жизнями и договариваемся, кто кому будет кем? Кем здесь Вы окажетесь мне?

Я разглядываю фотографию, впитываю её в себя — хотя и так узнала бы его за секунду до первой встречи. А мы встретимся? Где мы встретимся? Есть ли в этом аду с лампами дневного света место, чтоб встретиться?

— Обед, — подсказывает мне в ухо улыбающийся голос. У меня нет сил ждать.

— Погнали в столовую! — говорю я Тиму, с усилием закрывая письмо, запоминая на всякий случай имя: Даниил Александрович.

— Пока нам здесь весь мозг не сожрали вилкой? Пошли! — Тимч одним резким движением отталкивается от стола, выкатывается прямо на середину прохода, потягивается, я смотрю на него и любуюсь. Он занимается спортом давно, и это так невыразимо приятно — быть в поле мужчины, который хорошо владеет своим телом…

Что за такое незнакомое ощущение? Я ещё не увиделась с Ним, а уже так скучаю? «Ну, не спеши же», — я слышу улыбку в голосе Вавилона…

— Как делишки, как домик? — спрашиваю я наугад, пока мы тащимся до лифта. В нашей другой (основной или просто привычной?) Вселенной у него милейшая жена, дочурка и недостроенный дом, который он ковыряет уже сотый год. А как оно здесь?

— Какой домик ты имеешь в виду, конуру мою что ли? — подозрительно спрашивает он, — Поиздеваться решила?

— Ой да ладно тебе скромничать, — я успокоительно глажу его левое плечо.

И тут двери лифта открываются, и хотя в нём стоит ещё несколько человек, я узнаю его сразу же, по пронзительному взгляду из-под густых бровей. Как будто бы он не ожидал меня здесь увидеть. Но уж если увидел, надо пригвоздить взглядом срочно, чтоб никуда не делась. Не трепыхнулась даже попробовать куда-то деться…

— Доброго денёчка, — по-пацански, слегка так сквозь зубы говорит Тимч. Я тихо добавляю: «Добрый день». Мы заходим в лифт, люди чуть подвигаются, мы неловко встаём в середину. Но я чувствую его присутствие за левым плечом так же ясно, как чувствуют солнце, повернувшись к нему спиной.

— Так что там с конурой? — спрашиваю я вполголоса, просто чтоб что-то спросить, чтоб не молчать, не слышать, как в шахте отчаянно завывает ветер, a заодно — не нервничать от его присутствия.

Тут меня осеняет: мы что, в Сити? Вавилон! Мало тебе засунуть меня в этот чёртов кубик, так ещё и в башню «Око добра»? Ну погоди у меня! Тихий смех внутри становится мне ответом. Он умеет не только шутить, но и радоваться своим шуткам, гляньте-ка. По жизни надо пройти с горделивым прищуром, чтоб показать Богу, что его шутка дошла!

Мы выходим гурьбой из лифта, попадаем в небольшое фойе, за дальней стеной которого уже видна огромная столовая. «Корм», — всплывает у меня в голове слово, которым Рус называл еду, которую им давали в офисе. Меня это слово бесило просто до чесотки… Насколько же нужно себя не уважать, думала я, чтобы так называть то, что кладёшь внутрь себя?

Но когда я вижу огромное пространство, заполненное столиками и людьми, подносами с муляжами еды на столах, мерцающим светом от мерзких ламп на потолке — мне тоже хочется взвыть: «Люди! Вас держат как скот и кормят на убой едой, которая убивает всякое желание жить и любить! Одумайтесь! Остановитесь! Бегите!».

— Подождите немного, — доносится до меня потрясающе знакомый мягкий голос, — это же только первая версия…

Оказывается, мой герой уже идёт справа от Тимча, и они о чём-то переговариваются. О работе? И хорошо. Это так безопасно и приятно для эго. А я иду и пытаюсь справиться с шариком чувств, что щекочет меня под ложечкой — восхищение, удовольствие, нежность, любопытство… Почему в его присутствии я всегда чувствую себя так? Откуда такие большие волны? Будто он океан, а я море. И в нём ничего не заметно, зато я тут выплёскиваюсь из берегов!

Я беру поднос и пробую расслышать что-то в их разговоре.

— Они в своём репертуаре, им — как всегда — вынь да положь…

— А мы, блин, вынимаем и кладём!

Они о работе. Наверное, он тоже в курсе бесконечной задачи Тимча. Или они про весь наш стиль работы в целом.

— Если б люди хотя бы учились на чужих ошибках! Но нет, всегда одно и то же!

— Пора просто брать за всё деньгами. По-другому они не понимают.

Ох уж эти мужские беседы… Вечное «кто лучше сможет, у кого выше встанет, кто дальше плюнет, кто сильнее кинет, кто мощней ударит». И столько лет псевдоучёные лгали нам, что конкуренция необходима и лежит в основе всех отношений! Интересно, как они доказали бы это родной маме? «Мама, ты конкурировала со мной, пока рожала и кормила меня» — что за бесчеловечная чушь? Ещё и назвать это «врождённым инстинктом» и «двигателем эволюции»! Как так, о Вавилон?

— А что, разве не приятно порой быть предметом инстинкта? — отвечает мне внутри голос Вавилона, — Разве не приятно видеть, как мужчины теряют дар речи, когда ты улыбаешься им от всей души? Разве не нравится тебе, когда тебя так крепко держат сильные руки?

— Не подзуживай меня! — отвечаю я ему, выбирая салат между похмельной морковкой и измотанной вусмерть капустой, — Не надо рассказывать мне, что клин вышибают клином, а инстинкт инстинктом! Что, у меня всего два выхода — драться до изнеможения либо быть трофеем победителя? Или, искушение для искушённых, сначала первое, потом второе?

— Фи, дорогая, это грубо… а грубость в женщине опасна. Уж лучше тогда уметь сражаться на мечах… хотя бы ты не будешь разбрасываться словами как кинжалами!

— Кинжалы женщин опасны только для тех мужчин, которые настолько боятся женской силы, что предпочитают заковать её в «трусы верности» или наручниками к плите. А кто может встать с женщиной плечом к плечу и смотреть на жизнь вместе — те знают, что женскую силу лучше холить, лелеять и иметь на своей стороне…

— Опять спишь? — Тимч вырывает меня из размышлений, я смотрю на него, моргая, как только проснувшись, он отвечает мне, нарочито округлив глаза, — Курица!

— Ах ты… — я не могу найти слов так быстро.

— Говорю, курица азиатская последняя осталась, будешь?

— Ох… Да, я буду курицу, спасибо за заботу, дорогой! — киваю я одновременно и ему, и поварихе. И пока она меланхолично накладывает курицу в тарелку, я легонько глажу Тимча по плечу. В нашей общей Вселенной у него есть младший брат. Он приучен делиться, и всегда заботился обо мне куда больше, чем я замечала. И меня наконец догоняет волна благодарности.

Но вижу, как цепляется за этот жест взгляд нашего третьего компаньона… Даниил Александрович? Ревность? Что, правда?? Но я всё ещё не знаю, по каким нотам написаны наши партии в эту встречу. Жена Тимча тоже когда-то ведь нас ревновала…

Мы берём подносы и садимся за дальний стол. Они с кем-то здороваются по дороге, я стараюсь ни на кого не смотреть, почему-то мне не хочется сейчас лишних людей. У меня уже есть эти двое, и мне нужно понять, что между нами, и что мне нужно вынести отсюда… Опять эти инстинкты? Мужчины как всегда думают о превосходстве, а женщины — об отношениях?

Раньше меня это злило до белены. Раньше я стремилась залезть в самую гущу событий, помахать там мечом, всем доказать, что я тоже могу, что я это умею, что я работаю хорошо, что моё мнение верное… Теперь я и так это знаю.

— А как Ваши дела, Ирина? — вдруг он обращается и ко мне.

Я выныриваю и искренне, нежно улыбаюсь ему:

— Прекрасно, Даниил Александрович, работаю над новым проектом, и заодно вспоминаю всё, чему меня научили до этого…

— Очень интересно… — он смотрит на меня и улыбается. Нет у него привычки широко улыбаться, что правда, то правда. Но глаза — глаза так и искрятся весельем…

Когда корма на столе наконец-то не остаётся, он говорит:

— У меня ещё есть время до встречи выйти подышать воздухом, не хотите составить мне компанию? — и смотрит на меня своим фирменным, всегдашне пронзительным взглядом.

— С удовольствием! — я не успеваю и подумать, как ответ вылетает из меня.

Тимч смотрит на меня удивлённо. А я ведь и не знаю, можно ли тут куда-то выходить, не написав три раза в табличку и не заверив подписью руководителя? Трёх руководителей? Но я наудачу беру его под локоть и с напором говорю:

— Если будут меня искать, скажи, что меня от этой омерзительной вчерашней морковки тут же в столовой скрутило! Все её видели, тебе легко поверят!

Опять замечаю суровый взгляд моего героя, отпускаю локоть Тимча и, не дожидаясь ответа, легонько треплю его за ухо, чтобы всё стало дружеским жестом:

— Что бы я без тебя делала!

Тим заходит в лифт наверх, буркнув: «Осторожней там, свежий воздух бывает опасен». А наш лифт вниз приходит следом, там на удивление никого нет. И едва закрываются двери, он притягивает меня к себе за талию, дивным хозяйским жестом, и закрывает мой вскрик неожиданности — поцелуем. Боже! А камеры? Вы не боитесь, рыцарь мой? А сослуживцы? А вдруг лифт остановится на неподходящем этаже? Да Бог бы с ними, да…

Он обнимает меня так крепко, что почти нечем дышать, но почему мне становится так легко? Я будто лечу вместе с ним по этой дурацкой шахте, где всегда завывает ветер. Но сейчас даже ветер стих… не тревожит, не хочет мешать?

Ладони мои на его плечах и через тонкую ткань рубашки я чувствую тепло его кожи и силу рук. И руки его говорят мне на языке ощущений, что защитят меня от кого угодно — от хулиганов, от сослуживцев, от саблезубого тигра… И мне бесконечно приятны эта сила и мощь, забота и бережность. В кольце этой силы я становлюсь и текучей, и мягкой. И не хочется никому ничего доказывать, не хочется ни о чём думать. Хочется быть в этом мгновении, в поцелуе и прикосновении — всего восемьдесят этажей, как это, в самом-то деле, мало…

Когда под нами остаётся всего пять или шесть этажей (какое чувство времени!), он отрывается от меня и смотрит мне в глаза, всё так же пронзительно: теперь-то уж Вы никуда не денетесь? Я ухожу от его взгляда, утыкаюсь в его плечо, на краткий миг. Чтобы успеть, когда лифт остановится, отстраниться от него, развернуться к дверям, погладив кончиками пальцев его ладонь — быстро и нежно.

Мы выходим из лифта. Я улыбаюсь. Он если и улыбается, то как всегда незаметно. Мы идём через большой и красивый холл, чёрные колонны, белые диваны, но я думаю только о том, как бы не взять его за руку. Запреты, тайны, табу — как они всегда будоражат кровь…

Он тоже в белой рубашке, но не угловато-офисной — средневекового кроя, мягкой, без воротника, с планкой пуговиц посередине. Как снова и снова в нас повторяется всё, чего о себе мы не помним! Эти прошлые жизни. Эти вечные встречи.

Любоваться им — мне так легко это, так бесстыдно. Мне ведь на самом деле всё равно, кем он числится здесь, кому он и чем обязан, кому должен он, кто должен ему и что именно. А не всё равно — просто смотреть на него и радоваться тому, каков он есть, прямо здесь и сейчас. Мне не важен ни один из его счетов с жизнью — а важна только его бессмертная душа. Немыслимая роскошь…

Как мы оказались здесь? Искрами вспыхивают картинки. Мы впервые знакомимся в этой, офисной жизни, он пожимает мне руку, неловко. Я улыбаюсь — если б Вы помнили, сколько раз это с нами уже было… Но только раньше всегда Вы целовали мне руку, а не пожимали… о времена, о нравы! Потом где-то на корпоративе нас выносит друг на друга людской волной. Верней, я сама причаливаю к нему, хоть это и не принято. Он же большой начальник. Статусный человек. Его официальная подпись занимает половину страницы. Как раньше три книги занимала его родословная.

Но мне-то чего бояться? Я же знаю, я здесь ненадолго… А вот его моя смелость будто бы удивляет. Или нет, по нему не поймёшь. О мастер бесстрастности, ему бы в покер играть. Но я-то смотрю ещё и глазами души, я вижу его интерес. Конечно, ему важно моё внимание. Моя открытость. Эмоциональность. И мне тоже важно — ещё бы! — его внимание. Если не из внимания, из чего тогда выткан наш мир?

И потом, слово за слово, мы стали ходить обедать в разные закоулки с едой. Это был почти единственный способ остаться хоть отчасти наедине в этих всеведающих лабиринтах «Ока добра». Никакого пошлого флирта! Но я чувствовала — интерес, и тепло, и заботу… Меня было не провести покерным лицом.

Но не мог же это сегодня быть наш первый поцелуй?

Мы выходим во внутренний дворик, где кусты сплошь в огромных соцветиях, чуть покачивающихся на ветру. Вечно забываю, как они называются. Гаультерия? Синхронизия? Здесь нас никто не услышит, и мы неторопливо идём вдоль этой цветочной линии. Чтобы отвлечься от желания взять его за руку, я останавливаюсь и нюхаю эти цветы, глубоко зарываюсь в них носом — и мне становится сладко внутри и ужасно щекотно, почти невыносимо. Так же сладостно, щекотно и невыносимо, как хотеть — и не брать его за руку…

— Если Вы продолжите так яростно флиртовать с этим юношей, Тимофеем, я уволю его ко всем чертям, — внезапно говорит он.

Я в удивлении смотрю на него, а он глядит на меня пронзительно и испытующе. Вмиг понимаю, что да, он и вправду большой здесь начальник. Не наш с Тимычем, но может это проделать, если захочет. Он чертовски умён и умеет выстраивать действия в линию так, чтоб результат был неотвратим и неизбежен. Он Маг. И всегда был им.

Но Боже… вот это поворот! Я чувствую волну праведного гнева. Тимч? Серьёзно?? Да он же мне как брат! И, чёрт побери, это низко, угрожать мне вот так! Какой же Вы после этого рыцарь? К чему вообще вся эта суета с ревностью и любовными треугольниками — если мы знаем, что мы здесь совсем ненадолго? Что ещё встретимся тысячу раз, как встречались до?

Но тише, тише, я не хочу потеряться в этом гневе, не хочу пуститься в размахивания мечом. Не этого от меня ждут сейчас. А чего же?

И тут мысль-молния: а чего я хочу сама? В какую игру я хочу поиграть? Я вижу внезапно, картинками: как девчонка в рубашке и школьных брючках разбегается и пытается влезть на развилку дерева чуть выше её талии — раз за разом, раз за разом — так я искала способ защекотать его изнутри, вывести из равновесия!

Но не срабатывало. А однажды мы сидели в кафе на обеде, я задумчиво грызла ноготь большого пальца и думала, что же такое мне вытворить, что сдвинет весь наш сюжет. И тут он вдруг, ни с того ни с сего, взял меня за запястье, опустил мою руку вниз и сказал: «Перестаньте уже грызть ногти, Вам это не идёт».

Я опешила. А он так и держал мою руку. Средь бела дня. В многолюдном кафе. В открытые окна било солнце, и мне отчаянно хотелось, чтобы так оно было всегда. Я так и сказала, когда он её, наконец, отпустил: «Обещаю, я больше не буду, если только Вы будете держать меня за руку». Он посерьёзнел и сказал сурово: «Сделаем вид, что я не слышал этих условий». Но глаза улыбались.

И с тех пор каждый раз, когда я начинала грызть ногти в его присутствии, он брал меня за руку. Таков был наш незамысловатый сигнал. Однажды я сидела за столом в своём кубике, и волосы падали вниз, и он убрал их за ухо. Когда мы оказались в лифте вдвоём, и меня никто не видел за его спиной — я, недолго думая, поцеловала его в плечо. И вот теперь мы здесь.

И здесь я смотрю на него. Какую задачу сейчас мы решаем? Выстраивать точные действия — его стихия. Моя стихия — выстраивать их в чувствах. В словах мы встречаемся. А иногда нет. Из какой точки мне ответить на это? Может, это и вовсе очередная шутка Вавилона, который питается нашими страхами — страхом близости, страхом потери…

Мы так и идём вдоль нежных кудрявых метёлок… гортензия! Вот как они называются! Я вспомнила! И я смотрю, как бабочки садятся на них, и вдруг по наитию начинаю стряхивать их с шутливо сердитым:

— Уходите! Это мои цветы! Мои! Не трогайте их!

— Перестаньте, — говорит он, — они же такие маленькие… а Вы такая большая!

Я смотрю на него игриво, насколько могу. И говорю:

— Знаете, а мне нравится эта идея! Тимычу давно пора сделать то, что он очень хочет, да страх его не пускает… Да и наша с ним, — очень бережно говорю следующее слово, — нежность тоже держит его. Так что я поддержу Вас. Расстаться пойдёт нам на пользу, — теперь я опять улыбаюсь.

Он смотрит на меня со смешанными чувствами. В том числе — с удивлением.

— И что же, Вы не будете скучать по нему?

— Буду.

Он мрачнеет:

— Тогда зачем просить меня его уволить?

— Как говорил один суфий, из всех своих созданий Бог больше всего счастлив теми, кто предпочёл свободу… Вот и я стараюсь поступать так же со всеми, кого люблю. Ведь разве есть у Бога руки, кроме наших?

— Вы хотите запутать меня, но у Вас не выйдет.

— В моём сердце куда больше места, чем для одного человека, — говорю я и улыбаюсь ему — и тепло, и нежно. Ещё один страх уступил место любопытству. Ещё немного свободы. И тогда он говорит:

— Ладно, я подумаю. А сейчас нам пора.

Мы идём к лифтам, и я опять отчаянно борюсь с желанием взять его за руку. Какая разница, если мы не встретимся больше в этом месте и в этом мгновении? Но есть правила. И в игре они есть. Если жребий выпал таким, важно играть его до конца — и именно так, как он выпал…

Мы входим в лифт. Двери закрываются. Я поворачиваюсь к нему. Но в этот раз он не спешит, он смотрит и выжидает — что же я буду делать?

Я беру тебя за руку и ток бежит по моей руке в твою руку, и ощущая его, я веду рукой вверх, до плеча, и по шее, и провожу по линии подбородка, и по контуру губ — почти не дыша. Ты смотришь на меня сначала со смехом в глазах, потом всё же пронзительность взгляда чуть затуманивается.

И наконец ты обхватываешь меня за талию и прижимаешь к себе так сильно, что трудно вздохнуть… Но Боже, как это приятно! Утыкаться носом в твою шею, гладить её щекой, кончиками пальцев искать линию роста волос на затылке… Вновь и вновь забывать — и опять и опять вспоминать, как ты крепко меня обнимаешь! Я растворяюсь в этом ощущении, хочу удержать его, так хочу, чтоб оно длилось вечно…

Но это невозможно. И само это желание вечности — в нём тоже страх. Оно лишь крадёт у меня этот самый острый, всегда настоящий момент. И пока я не могу вывести этот страх в любопытство. Пока ещё мне слишком нужно, чтобы ты обнимал меня.

Пока костры Вавилона не взвихряются вокруг нас…

119. Фото из ванной

Их переписка становилась всё более огнедышащей, под стать дрифтам.

Вы меня будоражите.

Будоражить — тревожить,

беспокоить, возбуждать.

Я где?) Или всё вместе?)

Что же у составителей словарей
так всё негативно…

Вы везде)

Вы тоже)

Слишком даже)

И тут, ни с того, ни с сего — его фото из душевой, с голым торсом и полотенцем вкруг бёдер. А они с Русом в этот момент сидели за обеденным столом! Яре хватило секунды, чтобы ухнуть под волну обжигающего страха и удалить сообщение. А вдруг Рус бы увидел это? Заглянул бы невзначай в её экран, как всегда? Тайны личной переписки для её мужа не существовало…

А для Дема, видимо, не существовало запретных тем для разговоров. И для фото. Она с трудом досидела до конца обеда и стала мерять кухню шагами, чувствуя волны страха, не зная, что же ответить ему на это? Хорошо быть таким смелым, когда знаешь, что никто не заглянет тебе через плечо в этот неподходящий момент!

Наконец, она написала:

А если бы я Вам прислала фото себя обнажённой?

Он ответил далеко не сразу:

Если это красиво, то почему нет?

Мне так не нравится, извините

И тут же подумала, а почему я извиняюсь? За что? И какого чёрта?

Три вечности спустя он написал:

Вы боитесь быть женщиной.

Или ещё чего-то

Яра аж задохнулась от злости:

Это моё дело, чего я боюсь!

Больше он ничего не писал. И она тоже. Сгорая от злости: почему для него так естественно сделать то, на что она бы никогда не пошла? Что с ней не так? Или проблема в том, что только женщины первым делом спрашивают «Что не так со мной?», а не «Что не так с ним?»…

И леденели от страха ладони: а что если муж бы увидел? Как объяснила бы она ему эти картинки для взрослых в своём телефоне? Сначала разговор про онлайн-порно, а теперь ещё и это? Что он бы подумал? И почувствовал?

Молчание. Молчание. Молчание. Силенсио. Авьяхрита. Ченмо.

Дем так согревал её изнутри, она настолько привыкла к его ровному теплу, а порой и жаркому огню, что их внезапная размолвка оставила её на холодном ветру. Она чувствовала холод и зябкость, мёрзла, ей отовсюду сквозило, и сверху, и снизу.

И не только снаружи, но и внутри, в душе. От всего тепла ей осталась только скупая строчка: «Был в 9:36… в 10:12… в 11:20… в 12:05…». Каждый раз — три минуты назад, две минуты назад, иной раз даже «был только что»!

Она будто заглядывала в натопленную комнату, где весь воздух уже пропитался их выдохами и голосами — только чтобы увидеть, как в противоположной стене за ним закрывается дверь, и снова почувствовать этот сквозняк… Но и это уже было больше, чем ничего? Возможно, и он так же заглядывает сюда? Она тешила себя этой мыслью.

«Не пиши ему, не пиши, не пиши, не думай о нём, если это так больно, не думай — пожалуйста! — не думай», — убеждала она себя, меряя шагами гостиную вдоль и поперёк, пытаясь определить для себя угол, в котором это будет звучать убедительнее. И не хотела идти в Вавилон, вдруг они столкнутся там с ним! Да ещё в душевой, блин, кабине? Ну какого же чёрта? Зачем ему надо было так всё испортить!

Нат меж тем вернулась из своей Карелии и тоже отчаянно тосковала. Там у них с Маром всё было — очень красочно и страстно. Но что делать теперь со всем этим и прежде всего — с самой собой, — Нат не знала. Поэтому могла позволить себе искренность лишь в разговорах с Ярой:

— Как же я скучаю по нему… по нам…

Яра, открутив крышку термоса, только махнула рукой. Что толку говорить, когда и так всё понятно? Они сидели на той самой крыше, где она в дрифте впервые встретилась с Демом. Сотню лет и жизней — и месяц тому назад…

— Что вообще за «боитесь быть женщиной»? Что за нах такой, Натах? Мне просто не нравится, когда мне присылают эротические фотки без спроса!

Нат не лезла за словом в карман:

— Да это всё мужское самолюбование: если тебе не нравится моя полуголая фотка, значит, ты боишься быть женщиной! П-ф-ф, что за бред вообще собачий? Как говорят феминистки, мы любим мужчин, но не рвёмся увидеть их голыми! Мужчинам-то, конечно, проще — подрочил на округлости женские, и дело с концом! А нам что делать с их эротическими картинками, они вообще думали?

Яра, подумав, с досадой проговорила:

— Ну да, женщина даже от изнасилования может получить оргазм, конечно, но это ведь не значит, что её надо трахать дикпиками, пока она не получит оргазм!

— А может, это вообще всё с детства осталось? Всё вот это «мама, смотри, как он прикольно встаёт»? Леон тебе такого не показывал?

Яра помотала головой. Леон был скромным мальчиком, а Рус крайне целомудренным мужчиной, — возможно, поэтому её это всё так шокировало? А было бы у неё десять братьев, она бы легко переводила бы всё в шутку, даже и не замечая?

Они закурили. На крыше было отчаянно сыро и холодно, но сидеть дома уже сил не было. К тому же, там их мог услышать Рус, что было совсем ни к чему.

Яра думала долго, и не только о том, что ответить: