Бесплатный фрагмент - Вампирские сюжеты

От автора

Этот сборник посвящён вампирам и около-вампирским историям. Готика, эстетика кладбищ, кровавые ритуалы и многое другое. Здесь есть и фэнтези, и детективные истории, есть мелодрамы и трагедии, ну, и, конечно же, ужасы. Пугают ли всерьёз кровососущие создания по сей день хоть кого-нибудь?

Такие персонажи есть в самых разных культурах: упыри и вурдалаки, носферату, шумерские акшары, румынские стригои, индийские веталы, скандинавские драугры, греческие ламии… Мировой фольклор ими преисполнен чуть ли не больше, чем иными паранормальными созданиями. Существуют ли они на самом деле и почему встречаются в поверьях каждого народа? Что мы знаем о них? Боятся креста, не едят чеснок, отращивают большие клыки…

Мифология вампиров многообразна и глубока, охватить её всю и внятно классифицировать практически невозможно. Оставим этот кропотливый труд для талантливых составителей энциклопедий и пытливых авторов красочных подробных бестиариев.

Альманах не ставит целью рассказать обо всех видах или представить истории на основе поверий со всех концов света. И тем более художественная литература не рискует утверждать, что хоть малая часть из представленной здесь информации — правда. Но показать, что вампиры бывают действительно разными, этот набор историй и поэзии обязательно постарается.

Здесь есть короткие рассказы, крупная проза в лице нескольких повестей и парочка тематических стихотворений. Выбирайте по душе, и пусть что-то заинтересует вас под мягкой вуалью ночи в циклопическом свете посеребренной крупной луны. Автор этих строк желает вам приятного чтения и погружения в новеллы.

Какой-то цели напугать и ужаснуть они перед собой не ставят, но всем этим текстам хотелось бы чем-то зацепить за душу и остаться в памяти, заинтриговать и удивить, действительно понравиться героями или сюжетными поворотами, и если это удастся — их главная миссия будет исполнена.

Подарок

Конец Света наступил двадцать пятого июля двести лет тому назад. Яркие вспышки и сонм последующих катастроф стёрли человеческую цивилизацию с лица Земли, оставляя в память о них живописными надгробьями лишь руины некогда величественных построек, чудом хотя бы частично уцелевших после всех случившихся катаклизмов.

Однако же вампиров такое вымирание не коснулось. Те, кто долгое время скрывался в тени, казалось, не существовал вовсе, а был лишь вымыслом народного фольклора множества народов и мифическими существами среди изживших себя предрассудков, на деле пережили всех тех, кто в них не верил, на пару столетий. Однако колыбелью для эдакой вампирской цивилизации эти года не стали.

Нет людей — нет и источника нужной крови. Пить животных было заменой вынужденной и не слишком-то подходящей. Звериную кровь не переливали человеку даже при тяжёлых потерях ещё во времена расцвета науки, медицины и высоких технологий, павших ниц без должного внимания. А затем вурдалаки перестали даже охотиться на животных, словно свыклись с этим чувством неутолимого постоянного голода, ставшего какой-то обыденностью в серой массе однотипных безрадостных дней.

Ни радиовышек, ни сотовой связи, ни достаточного количества персонала где-либо. Рухнули все привычные сферы жизни, оставляя вампирский народ, составлявший и без того порядка всего двух процентов от населения планеты, без всех обыденных развлечений — более ни ночных клубов, ни казино, ни даже виноградников, с которых бы кто-то собирал урожай и изготавливал хорошие напитки.

Жизнь в руинах обратилась для многих в извечные скитания. Путешествовать по остову разрушенной цивилизации, чьи очаги на пике возможностей попросту истребили друг друга, вместо живописного знакомства с природой обращалась в унылое зрелище изувеченных и изуродованных архитектурных памятников.

Настала эпоха, когда пережившие катастрофу практически позавидовали мёртвым. Не оставалось ничего, и при этом мало кто желал что-то брать в свои руки и возрождать утерянную культуру. Обитавшие в далёких захолустьях, внутри склепов заброшенных кладбищ, и вовсе могли не заметить крах окружавшего их мира. Деревни вокруг давно вымерли сами по себе, а глухие леса скрывали живым щитом повышенный уровень радиации, совершенно безвредный для представителей вампирских родов.

Иные уходили под воду вместе с городами, приходя в себя внутри затопленных помещений, пробиваясь через окна и дверные проёмы, всплывая из-под непомерной толщи воды и глядящие на закат всего того, что когда-то было им домом и родиной. Возможно, даже не все смогли выбраться из-под руин и подобных ловушек. Коротать вечность, когда тебя завалило тоннами опалённого камня, разбитого стекла, оплавленного железа и растаявшего пластика — было просто немыслимо.

Когда кошмар последствий потихоньку начинал развеиваться, было уже поздно. За первое столетие ядерной зимы, когда солнце не пропускало свои лучи через клубы непроглядного пепла, в отсутствии донорской крови многие деградировали почти до звериного состояния.

Когда же погода начала налаживаться, яркие лучи выжгли ещё добрую половину всех тех, кто пережил катастрофу, но позабыл, почему вампиры выходили прежде из своих могил исключительно по ночам. Населения планеты стало ещё меньше, и вторую сотню бессмысленных лет они коротали, как могли.

Кто-то наполнял бензином ещё рабочие генераторы и запускал книгопечатный завод, невесть для кого публикуя собственную философию и размышления. Кто-то выращивал виноград в попытках сохранить культуру предков, вот только за столетия вкус притупился так, что сладость, горечь и всё прочее уже было практически невозможно воспринимать и отличать друг от друга.

Это раньше, когда вокруг всё цвело и развивалось, при жизни окружавших их людей, вампирская «раса» могла роскошно жить среди разных групп общества. Теперь же не получалось даже пировать на трупе мира. Катастрофа по сути не оставила им даже тел, которыми можно было бы полакомиться. Редкие скелеты, прах испепелённых и чёрные силуэты-контуры на стенах, оставленные от безумных последствий применённого оружия.

Запахи слились воедино, количество маленьких радостей вокруг весьма поубавилось. Атрофировались многие чувства, угасли эмоции. Многие начали не выдерживать такого состояния, уходя из вечности и распрощавшись окончательно с бренным существованием. Вампиров становилось всё меньше и меньше. Одни собирались в общины, чаще всего по роду истока своей крови, иные предпочитали одиночество, третьи держались по одному или крайне скромными группами друзей, но изредка наведывались в гости к своим разным приятелям, проводя время вместе и пытаясь придумать своему существованию хоть какой-либо смысл.

— Ты здесь? О, как рада тебя видеть, — в конце зала из дверного проёма в коридор возникла женская фигура в облегающем тёмном платье и широкой шляпке с чёрной вуалью.

— Клодет? — сидящий за массивным древним столом бледный вампир, облысевший и измождённый, перевёл взор пепельно-серых глаз от оконных щелей лондонского Тауэра вдаль зала, некогда предназначенного для трапезы бифитеров — местной охраны.

Его сиреневые губы уже с трудом могли соприкасаться. Резцы давно удлинились, сменили форму и не отличались от клыков. Уродливая пасть жаждала свою группу крови, но не могла её заполучить отныне и вовеки больше никак. А самым страшным было то, что за минувшие столетия даже этот голод почти притупился. Вампиры забыли, каков он, вкус крови, испитие самой жизни. Они не ощущали услады так долго, что будто бы даже потребность в ней куда-то пропала. Тотальная апатия пронизывала всё их естество день ото дня, практически не оставляя в подвижном теле каких-либо желаний, чувств и эмоций.

Это касалось и внезапной гостьи, чьё «рада видеть» не слишком отражало её истинное настроение, но, тем не менее, она действительно со всей искренностью желала увидеться с этим господином и испытала, как минимум, некое облегчение, что не придётся его искать в других уголках останков этой постройки, а то и вообще где-нибудь по всему Лондону. Впрочем, едва ли тому взбредёт в голову пойти прогуляться под солнцем, а сквозь щели здешних бойниц виднелся именно что рассвет.

Лучи тонкими полосками проходили по столу, но не могли коснуться до бледной фигуры. Он был в безопасности, из укромного уголка наблюдая за тем, как встаёт новый день. Разлетались голуби, виднелась полуразрушенная башня с часами. Старый Бен уже не звонил, колокол выпал оттуда вниз почти сразу же при катастрофе. Однако общие очертания именитой постройки сохранились даже два века спустя.

Мужчина был старомоден, ведь его обратили ещё в восемнадцатом веке. К тому же магазины «современной» на момент катастрофы одежды почти не уцелели. Магазины, ателье, дома моды — всё стёрто, уничтожено, прожжено. Это коснулось даже музеев, впрочем, в руинах некоторых всё-таки обрели себе новый дом некоторые индивиды. Этот же предпочёл поселиться в разрушенном Тауэре.

— Сегодня же двадцать пятое, верно? Вот и двести лет минуло с Судного Дня, — прошагала она вперёд, пока прислуживающие ей, деградировавшие почти до звериного уровня и размеров карликов, голые упыри тащили какой-то сундук, не то её багажа, не то принесённого с собой товара.

— И ты пришла его отметить со мной? — поинтересовался вурдалак, перебирая когтистыми пальцами по столу.

Ногтями то, что орлиными крючьями произрастало из его пальцев, назвать уже никак не получалось. Дама была более ухоженной, на полдюйма выступавшие аккуратные ногти были покрыты блестящим сиреневым лаком, а ведь найти косметику спустя столько времени тоже было задачей непростой.

Но у дам-носферату обычно были немалые запасы всего ещё в былые времена, когда прогресс созидал, а не призывал к истреблению. Просто, им предстояло рано или поздно закончиться. Бывали вампиры-торговцы, роющиеся в любых руинах и продающие потом разные безделушки, путешествуя из города в город. Однако системы ценностей в новом обществе так и не утвердилось. Деньги давно потеряли смысл, натуральный обмен вещь на вещь не приносил торговцам должного удовлетворения, а потому такие личности представляли собой либо коллекционеров, которым просто для себя важно собрать какие-нибудь монеты или драгоценные камни, статуэтки в виде чего-то излюбленного, например дельфинов или русалок, кошек или обнажённых дам. А потому встретить таких торговцев можно было крайне редко, зато у них можно было найти разные диковинки былого мира — косметику, какие-нибудь приборчики, работающие на батарейках, древние игрушки.

Всё вокруг было старым. И даже не потому, что находились они в здании, давным-давно ещё при людской власти ставшим музеем, а потому что даже с момента последней изготовленной человеком мебели минуло уже два столетия. Ровно два, с учётом восходящего солнца в день двадцать пятого июля.

— Сколько мы не виделись, Валор, лет тридцать? — подходила она ближе к столику, — У тебя тут уютно, словно свидание в кафе, — алые губы женщины произвели подобие улыбки.

Она была не такая, как он. Не деградировала до облысения, когтей и торчащих зубов. От привычного человеческого облика её отличала разве что красная радужка глаз. А так, она была даже не настолько бледной, как её собеседник. Вьющиеся чёрные локоны, аккуратные брови, несколько украшении из числа браслетов, колец и аметистового кулона на шее.

А позади всё тащили громоздкий чёрный сундук упыри, коих было три штуки — все с заострившимися ушами, как у этого типа по имени Валор, лишённые носа и почти растерявшие черты человеческого лица, бледно-зелёные, сгорбленные, похожие скорее на голых уродливых крыс или мифических гоблинов… Впрочем, если вампиры существовали бок о бок с людьми все тысячелетия, почему бы где-то в горах и пещерах не жить вполне настоящим оркам, троллям и гоблинам…

— Двадцать семь и три месяца, — произнёс тот, не вдаваясь в дотошные подробности по дням и часам, хотя мог бы, притом, что отнюдь не считал каждое мгновение со времён их последней встречи.

— Поменялся внешне, а внутри всё такой же, — опять улыбнулась она уголками губ и села напротив, — Свободны! — жестом руки отпустила она свою звероподобную прислугу, и те, чавкающие и визжащие, на четвереньках разбежались по катакомбам Тауэра, подальше от дневного восходящего солнца, чьи, проходящие сквозь щели бойниц, лучи они аккуратно обходили, дабы не ошпариться и не опалить свою кожу.

— Где поселилась? — поинтересовался тот, взглянув серым выцветшим взором на свою знакомую.

— Так, путешествовала, — закатила она взор ввысь к шляпке, уходя от ответа, — Ты тут чем занят?

— Писал новую книгу, — скромно ответил вампир, — Уже от руки, эти чёртовы когти не дают мне печатать на машинке. Я б, может, состриг, подточил, но чего ради? Это всё равно занятие скорей для себя, не стану же я развозить свои работы всем, кого знаю.

— Это ты зря, мне понравилась последняя. Теория циклов, повторяющейся истории, — произнесла собеседница.

— Она тоже была от руки, я переписал для тебя копию, — напоминал Валор.

— Зачем вообще творить, если это никто не прочтёт? Что за рудимент у тебя от былой жизни? Ты итак не был востребованным писателем, не снискал славы… — интересовалась она.

— Клодет, если я не буду писать, я свихнусь! — воскликнул тот, прервав даму и проскрежетав по столу когтями.

— Так вот, что тебя держит от полного забвения, — глядела она на него, словно изучая, — Хорошо, когда есть смысл к творчеству, отгонявший все мысли о суициде. А у тебя тут… Нет прислуги? Официантов? — огляделась она.

— Не держу низшие деградировавшие формы. Чего-нибудь хочешь? — поинтересовался Валор.

— У еды вкуса нет, давай просто, традиции ради, вспомним, как когда-то так собирались. Чай и лимон, бутылка вина, если есть…

Вампир удалился, оставив свою гостью одну. Метнулся резкой тенью, едва встав из-за стола. Покинул помещение, а вернулся лишь через несколько минут со свистящим металлическим чайником поверх аккуратного узорчатого столика на колёсах, где кроме того находилось также три блюдца, две широкие чашки из одного сервизного комплекта, парочка более крупных контейнеров из числа керамической посуды и небольшой нож рядом с жёлтым крупным лимоном.

— Столько лет не разводил огонь, почти забыл уже как это, доводить воду до кипения, — признавался вампир.

— Арбис всё выращивает их в своей оранжерее? — удивилась та, поглядывая на спелый лимон.

— Для него это, как для меня писанина. Если б не выращивание экзотических деревьев, он бы уже давно вышел под солнце, — прозвучал размеренный ответ чуть шипящего вампирского голоса.

— И о чём теперь пишешь? — спросила она принимая из рук того блюдце с чашкой.

— Всё о том же, о превратностях природы, — отвечал тот, открыв те самые контейнеры, крупные резервуары, не считая чайника. В одном из них находились листья сушёного чая, а в другом белели кубики сахара.

— Ты всё ещё держишь здесь свою библиотеку? — поинтересовалась гостья, пока Валор занимался разлитием кипятка и нарезкой лимона.

Вокруг них воцарялся чайный и цитрусовый аромат, однако никто из них давно уже этого не мог ощутить. Рецепторы много лет назад перестали реагировать на что-либо, оставляя вампирам, пережившим Апокалипсис, лишь притупившиеся чувства, из которых лучше всего сохранялись тактильные ощущения — нервная система работала ещё исправно, получая сигналы с кончиков кожи, иначе пальцы бы уже, вне зависимости от ногтей, не способны были бы держать ни ножик, ни чашку.

— Да, хотела что-нибудь взять? — поглядел он, садясь напротив.

— Нет, скорее принесла тебе материала для размышления, — хмыкнула та, — Дашь почитать что-то из своего новенького?

— Она ещё не дописана, да и тебе не интересно будет. Анализ того, как природа изменилась за эти двести лет. Жизненный цикл пошёл почти заново, звери не то деградировали, не то, наоборот, заново эволюционируют в ускоренном темпе под влиянием мутаций от радиации. Вон, ракоскорпион из Темзы напал на пришедшего к водопою звероящера, — отвлёкся он на шум плеска и рычание снаружи. Почти горгонопс, они знаешь, когда вообще жили? А тут объявились чуть ли не сразу, как кончилось столетие зимы, — рассказывал он.

— Мы сами уже вымирающая порода, Валор, — сказала она, отпив чай и отставив чашку с выражением лица, преисполненным разочарования, видимо, вкус напитка ощутить так и не удалось, — Столетие зимы, Столетие солнца, что дальше? Забвение?

— Может, сахару? — глядя на это, произнёс тот.

— Ах, спасибо, милый друг, но, боюсь, это уже не поможет, — вздохнула женщина.

— Ты всегда была сладкоежкой, — напомнил он, как бы настаивая, — Нарадоваться не могла, что вампиры не полнеют, уплетала столько всего день ото дня, сохраняя фигуру. Как мы дошли до того, что ничего нас не радует?

— Что будет с твоей теорией циклов, когда закончится наш? Обратив, я была для тебя сперва матерью, потом любовницей, теперь мы как будто бы брат и сестра. Когда всё закончится, начнётся ли всё по-новой? Сохранится ли сознание, есть ли у вампиров душа, ждёт нас новый мир или какое-то перерождение? — задавалась она риторическими вопросами.

— Звучит так, словно в тебе зародился человеческий страх смерти. Разве спокойное принятие вечности не отбило все эти пережитки прошлого? — поглядел Валор на собеседницу.

— Я давно потеряла вкус к жизни, — отвела та взгляд, — Сначала исчезли люди, потом вместе с ними все те разные мелочи, среди которых мы жили, между нами погасли искры страсти, а затем меня даже путешествия перестали радовать. Я не нахожу больше смысла вот в этом всём, — приняло её симпатичное лицо страдальческую гримасу.

— Совсем ни в чём себя не находишь? Может, тебе поохотиться там… — предлагал он ей выследить какого-нибудь оленя или ещё чем-то себя развлечь.

— Валор, мы переиграли во всевозможные настольные и карточные игры за два века. Понапридумывали сотни новых правил оных, которые давно себя изжили. Продукты итак стали редкостью, весь хлеб давно сгнил, обратившись плесенью, нет ни булочек с маком, ни сладких пирожных, да и зачем они, когда даже лимон пресный, словно жёваная бумага, — положила она округлый ломтик себе в рот, никак не реагируя на кислый цитрусовый плод.

— Нужно как-то развеяться, найти себя, — говорил тот.

— Я вышла на солнце, — произнесла Клодет, и между ними воцарилось неловкое молчание.

Крупные жидковатые глаза вурдалака, казалось, расширились в эмоции искреннего удивления, чего уже давно не случалось. Он будто бы вздрогнул и изнутри всё ещё ощущал какой-то тревожный мандраж, поводив нижней челюстью с боку на бок, но не задевая острыми зубами друг о друга.

— Ты это серьёзно? — наконец, он первый нарушил тишину чаепития.

— Я повидала всё, кроме жарких стран, — проговорила женщина, — Мы не бываем в тёплой экваторной зоне, потому как солнце вредит нам…

— Экваториальной, — поправил он.

— Там слишком тепло, слишком солнечно, Валор, я была везде и видела всё. Крайний север, сибирские леса, тибетское высокогорье, острова Бермудского Треугольника, голубые серные вулканы, эти двести лет просто забрали весь вкус к моей жизни. Я не знала уже, чего хочу и ради чего мне существовать в этом мире. И вот я отправилась в жаркий климат, вышла на солнце и… — замялась она.

— И… как?! — не понимал он, если всё правда, почему она всё ещё жива и стоит перед ним не явившимся призраком или видением, что для антуража древнего Тауэра, может, было бы даже уместно, а сидит напротив столь настоящая, материальная, попивая чай, неотличимый на вкус от воды.

— И твои теории эволюции оказались верны… — вернула она на него свой алый взор, — Что-то случилось… Мы… Кажется, адаптировались что ли… Или я настолько разучилась чувствовать, что не смогла ощутить даже боль.

— Как же такое возможно? — дивился её собеседник.

— Ты мне скажи, ты об этом писал! Что у вампиров, погребённых под толщей вод, вырастут наружные жабры. Это же твоя писанина, Валор! Трансформация в рукокрылые особи и всё тому подобное. Причём, не думай, что мы деградируем обратно в людей. Клыки и способности никуда не делись, уж я-то проверила. Не знаю уж, касается ли это только нашей с тобой ветви Ламии или иные кланы тоже уже могут блуждать под солнцем, но этим наверняка можно как-то воспользоваться.

— Как? Гулять при свете дня? — только и усмехнулся тот.

— Мне не помогло даже это, — опять отвела дама пристыжено свой взор, — Двадцать семь лет, говоришь?

— И три месяца, и шесть дней, — дополнял Валор.

— Мне хватило всего двадцати лет под солнцем, чтобы от него устать… Не понимаю, как жить дальше и зачем это всё… Общение с тобой меня радует, но мы так устали друг от друга ещё за те столетия, когда вокруг кипела людская жизнь! Мы не можем встречаться чаще, иначе станет попросту нечего обсудить. Зато я нашла такое, отчего у тебя снова проклюнутся волосы, — заявила она, отмыкая сундук.

— Что там у тебя? — приподнял голову вампир, дабы ещё лучше видеть.

— Подарок на двухсотлетие Конца Цивилизаций, да такой, который ты никак не можешь ожидать, — отворила она крышку, продемонстрировав содержимое.

Внутри, на бархатном красном покрытии, располагалась нагая человеческая особь, ребёнок лет восьми, сжавшись и опасливо поглядывая на существо, которому приносили в дар. Не было ни визгов, ни паники, ни даже попытки сбежать. Казалось, жертва за время своего путешествия практически уже свыклась с собственной участью, лишь ожидая, когда же весь кошмар наконец-то закончится.

— Нет, — качал головой Валор, — Ты, должно быть, меня разыгрываешь. Живой ребёнок?! — вкушал он манящий аромат, будто в этот миг вновь сумел ощутить запахи мира.

— Как видишь, — заметила та, — Я испила её мать до последней капли… и ничего!

— В каком смысле, Клодет? — поглядел вурдалак на подругу.

— Такой же вкус тлена, как и безвкусной воды. Ничего! С нами покончено… Мы уже даже вкуса крови не чувствуем, Валор! Меня в этом мире ничего не держит, а ты… А тебе я привезла вот её. Дети нежнее, кровь её чище, может, хоть ты ощутишь что-нибудь, мальчик мой! — с надеждой в голосе проговорила она.

— Это девочка? — уточнил её друг, оглядывая светловолосую диковинку, глядя на слегка спутанные длинные локоны, но прекрасно понимая, что по длине волос пол не определяют, в его эпоху мода велела отращивать их обоим полам, затем пришёл спрос на парики, вскоре все менялось и мужской стрижкой стала максимально короткая причёска, но тоже не сказать, что повсеместно…

— Да, — схватив, подняла она ту на ноги, шлёпнув по голой попе, запретив прикрываться, и оставила так стоять в сундуке, чтобы детские стопы не мёрзли о каменный пол.

Малышка была немного чумазой, довольно стройной, но не костлявой, с округлым личиком, распущенной причёской и вогнутым пупком. На ногах кое-где виднелись мелкие шрамики царапин, небольшой синяк выше правого колена, но ничего кроме — по внешнему виду нельзя было сказать, что её морили голодом или как-то плохо с ней обращались, хотя сама поимка и путешествие в сундуке наверняка доставили той немало дискомфорта.

Торчащие вампирские зубы снова, не соприкасаясь, заходили от движения нижней челюсти из стороны в сторону. Казалось, этот жест выражал глубокие раздумья. Валор всё ещё был удивлён, однако же, верил глазам и пытался свыкнуться с фактом, что люди исчезли не до конца.

— Там есть и другие? — перевёл он взор с ребёнка на свою покровительницу.

— Да, небольшие общины, — кивнула Клодет, — Живут, как дикари, носят шкуры животных, шить ещё не умеют, всё, как ты писал. Не знаю уж, как пережили Конец Света. Может, как в том анекдоте во время Третьей Мировой, помнишь?

— Это где приходит семья бункер купить, а снаружи ядерная война? — припоминал он, скривив брови.

— Да, как-то так. Может, у них своё было убежище, может каким-то образом катастрофы их не достали. Пара поколений, и даже следы радиации их уже не трогают. Выжил, адаптировались, — удивлялась женщина.

— В Лондоне нет радиации, — отметил тот, — Моря и реки давно всё очистили.

— Ну, это здесь, а кто знает, что было у них там, где я её взяла, — пожала плечами дама.

— Фу, такая тёплая, — поморщился вампир, коснувшись руки девочки, молча взиравшей на него, — Как непривычно ощутить живую плоть спустя пару столетий.

— Будто ты зверей за это время не трогал. Заведи себе кошку, у тебя были когда-то, — хмыкнула женщина.

— Я устал их хоронить. Они прекрасны, но столь мало живут… Меня хотя бы радует, что они сохранились, — подметил тот.

— Надеюсь, ты хотя бы рад и моему подарку. Тут на один укус, я понимаю, но скажи мне, что ты и вправду не мог такого даже ожидать! — выглядела Клодет весьма довольной собой.

— Ну, конечно! Необычная диковинка! Людей никто не видел двести лет. Двести лет, Клодет! Ни путешественники-торговцы, ни кто бы то ни было! Если они пережили этот кошмар, то, может не всё ещё потеряно для этой планеты? А, может, в том-то и смысл, как я писал! — воскликнул он, — Цивилизация уничтожает саму себя и возрождается вновь! Об этом говорит ещё древнеиндийский эпос! Там плавились люди, лошади, даже слоны! Горели города, лучи смерти уничтожали всё живое… А человечество затем вновь процветало.

— Я же сказала, что у меня есть для тебя материал к размышлению. Напишешь теперь новые книги, — произнесла дама.

— Кто б их ещё прочёл… Слушай, а ведь её можно обучить читать и писать, дать ей основы счёта и вычислений, сделать себе мыслящего собеседника! — восклицал он.

— Так ты что, не собираешься её есть?! — не понимала Клодет.

— Ты видишь в ней последний деликатес умершей эпохи, а я вижу куда больше вариантов, дорогая, — отвечал тот уже с неподдельной улыбкой.

— Ты не называл так меня лет даже и не припомнить сколько. Мы разорвали отношения, когда там? В начале сороковых? — хмыкнула вампирша.

— В одну из самых жутких эпох в истории человечества, да. И пусть выжившие это узнают, чтобы никогда не повторять, — медленно произнёс Валор.

— Какого чёрта? Ты не собираешься разводить те поселения, как скот, для кормёжки? А собираешься стать их учителем? Кем ты себя возомнил? — не понимала она, — Хочешь поиграть в бога, найди где-нибудь муравейник.

— Интересно, какой же такой бог мог допустить все те войны и взаимное уничтожение всех народов, кому бы те ни поклонялись, — только и ответил на это вампир.

— Это всё кончится точно также, ты не понимаешь? Сначала гонения на вампиров, ведь мы не такие, как они. Потом, когда мы уйдём в тень, у них вспыхнет ненависть друг к другу. Человек такое существо, которому свойственно обвинять других в собственных проблемах и повсюду искать врагов. Их мышление так устроено, что жизнь это сплошная борьба, им нужен антагонист своей судьбы, как Арбису эти цитрусы, а тебе твоя писанина! — утверждала Клодет.

— Такова жизнь, — холодно ответил тот.

— Ох, она твоя, поступай, как тебе вздумается. Учти, она дикарка, почти из первобытного племени. Ест руками, говорить толком не умеет, манерам не обучена. Они там собирают ягоды и охотятся, нет ещё толком ни ремёсел, ни одомашнивания скота… Если и вернётся их былая культура, хотя, если наши пронюхают про остатки людей, это уж вряд ли, то она взойдёт через несколько тысячелетий!

— А сколько сохранилось-то вампирских кланов? — поглядел на неё Валор, — Истинные носферату, род Лилит, род Батори, мы — Ламии, потомки Дракулы, Нахемы, кто ещё? Не считая деградантов.

— Немного, — вздохнула бы Клодет, если б вампиры умели дышать.

— Нас всегда было мало, а сейчас уставшие от бренного плена всё, как и ты, не находя более ничего для себя привлекательного в мире, стараются уйти из жизни. Если и есть действительно людские общины, пережившие Апокалипсис, они ещё нас точно переживут, — заявлял, казалось бы, бессмертный Валор.

— Не вздумай идти к ним и обучать всему, что знаешь, — проговорила гостья, — Это была не наша война и не нам возрождать их цивилизацию.

— Какая тёплая, это ж надо, — вёл кончиками пальцев, стараясь на поранить девчонку когтями, вампир медленно вверх по её правой руке.

— Оставишь её, так она сбежит, — предостерегла Клодет, — Ей-то зачем жить с таким чудовищем? Лучше испей её да и дело с концом. Может, это вообще последний ребёнок на планете. Не упускай свой шанс.

— Удивительный запах, — проговорил вампир, разглядывая девочку, касаясь длинных светленьких волос.

— Какой? К тебе, что? Возвращаются чувства? — привстала с места вампирша в широкой шляпке.

— Не знаю, но я точно чую человеческий аромат, ощущаю как кровь бежит в её жилах, слышу дыхание жизни, каждый вдох, каждый выдох и стук сердца, который в разы превосходит частоту нашего, — отвечал тот.

— Кстати, ту свою рукопись о нас, про вампиров, ты бы тоже мог когда-нибудь издать, чтиво занимательное, — призналась Клодет.

— Там же очевидные положения с развеиванием средневековых мифов. Если б сердце совсем не качало кровь, мы бы окоченели. Для того мы её и потребляем, иначе куда бы она вообще шла?! Без тока крови по мышцам нет движения. Просто мёртвое сердце обращённых работает само по себе и стучит очень замедленно. Пульс вампира ощутить почти невозможно, мы как бы мертвы, но всё-таки живы. Мы лишены человеческих недостатков, но, тем не менее, имеем свои. В природе ничто не идеально, даже самые совершенные хищники вымерли или вынуждены были адаптироваться и измениться после случившейся катастрофы. Это было бы интересно людям, а не нам, — произнёс тот на это.

— Вот оно в чём твой интерес к этой чёртовой общине! Всё теперь стало понятно, хочешь возродить их строй, чтобы было кому читать твои книжки! Валор, ты хоть понимаешь, что пытаешься защищать род, с удовольствием готовый вогнать осиновый кол тебе в сердце?! — негодовала женщина.

— Пусть так, может, это даже и лучше, — холодно ответил вампир.

— Пытаешься стать мучеником. Созидателем и учителем, чтобы тебя почитали, убили и объявили святым! Так что ли? Ты всегда был не от мира сего, потому я и обратила тебя тогда. Слишком интересная, слишком странная личность. Тебе так идёт этот облик затворника-одиночки, сидишь здесь, в руинах темницы, скоблишь чернилами по бумаге, которую уж двести лет не создают, которая однажды кончится… И ты боишься этого забвения, не так ли? Твоя гордыня, твоё эго столь высоки, что ты мечтаешь снизойти представителем высшей расы, как божество, к деградировавшему народу и поднимать их с колен, вновь возводя блага цивилизации! Чтобы уже не ты, а о тебе писали! Хочешь воспитать их по своему образу и подобию, да? Вложить своё видение морали, свой жизненный уклад, идеи и философию, — утверждала Клодет.

— А кто-то мне может сие запретить? — не понимал тот.

— Ты играешь с огнём, Валор. Они сожрут тебя, как только окрепнут. Быть для них отцом и символом вечно нельзя. Сейчас их враг — дикие шакалы да стаи гиен, что нападают на них в жарких странах. Потом, став крепче на ноги, они будут искать себе иных врагов и всё повторится. А ещё они никогда не примут тебя, узнав, что их бог относится к расе кровососов. Мы должны стоять на верхушке пищевой цепи, а не уподобляться им! Как ты не понимаешь! — свирепо сверкала глазами женщина.

— Если ты не находишь для себя место в этом мире, это не значит, что я такой же потерянный и бесцельный! — прикрикнул он, что аж девочка вздрогнула, от испуга сжав свои пальчики в маленькие кулачки.

А затем вампир рассмеялся, да заливался так, словно ухохатывался за долгие годы, лишённые веселья, заново ощутив этот внутренний яркий задор только сейчас. Он аж опирался на стол, боясь упасть, второй когтистой рукой хватался за грудь и живот своё фиолетово-чёрного фрака с кружевным длинным воротником, задирал зубастое лицо вверх к потолку, широко раскрывая рот и сотрясаясь от смеха.

— Наша первая ссора спустя сто пятьдесят лет, Клодет, — наконец воззрился он снова на неё, даже безо всей своей точной дотошности, указав примерную цифру, — Такого давно не случалось.

— Рада, что тебе весело, — ледяным тоном заметила гостья, всё ещё несогласная с планами своего некогда подопечного.

— Мы болтали, болтали и болтали, как две сварливые бабки, всё это время! Наконец-то хоть что-то пробивающее на эмоции! — уселся он на место, отпив чая и укусив ломтик лимона, — Брр, какая всё-таки кислятина, — морщилось его лицо в столь жуткие гримасы, что девочке, глядящей нежно-карими глазами на того, кому принесли её в дар, словно вещь, становилось поистине не по себе.

— Что? Стой, что ты сказал? — наклонилась к нему Клодет, — Кислятина?

— Это же лимон, — уставился тот на неё, словно она спрашивала нечто в колоссальной степени очевиднейшее, но и сам призадумался.

— У него тленный пресный вкус, как и у всего в этом мире, — схватила женщина другую не нарезанную ещё круглыми ломтиками половинку и принялась усердно грызть в тщетных попытках ощутить своим языком хоть что-то кроме безвкусного прикосновения мякоти и сока плода.

— Ты понимаешь, что она со мной делает? — взглянул вурдалак на девочку.

— Да она здесь вообще причём! С тем же успехом можно жевать кусок дерева или железа, — рявкнула Клодет.

— Ты не смогла бы своими зубами жевать кусок железа, — не согласился Валор.

— Смогла! — уверенно заявляла та.

— Нет, ты бы все их переломала, — стоял вампир на своём.

— Ничего бы не сделалось! — фыркнула та, дожёвывая несчастный цитрус.

— Снова ссоримся, как же прекрасно, — вскидывал руки в пышных манжетах и снова заливался громким смехом жилец Тауэра.

— Не говори мне, что ощутил снова вкус к жизни, — завистливо хмурилась его гостья.

— Я даже чувствую теперь всюду этот характерный аромат с кислинкой после того, как ты изжевала весь лимон, — приподнимал он свой ровный нос, чтобы как можно больше частичек с окружающего воздуха попадали на неспособные вдыхать ноздри.

— Да быть того не может, — восклицала его гостья, с трудом способная в это поверить.

— Говорю тебе, это буквально вдохнуло в меня новую жизнь! Теплота кожи, живой человек. Ты только взгляни, чего мы без них были лишены! Кто мы без них, Клодет? Мир без людей в царстве одних вампиров выцвел дотла, растерял все краски, лишил нас чувств, эмоций и всяческих радостей! Это ли не повод возродить их из небытия? Эти ли не стимул всем нам двигаться дальше?!

— Безумец, — качала она головой, — Сам не понимаешь, чего хочешь.

— А у неё есть имя? — поглядел мужчина на девочку, — Ты меня вообще понимаешь? Как тебя зовут? — медленно и пытаясь как-то жестикулировать своими когтистыми пальцами, лысый вурдалак произносил каждую фразу, глядя в детские глаза оттенка молочного шоколада.

— Да назови как хочешь, — фыркнула на это Клодет, — Что ты с ней маешься, как с равной?

— Ирга! — звонким голоском бросила та, без тихой скромности, кажется, впервые вообще издав какой-либо здесь звук кроме дыхания.

Девочка, даже глядя на зубастое бледное создание напротив, стоя перед тем беззащитной, нагишом и ещё рядом со своей похитительницей, принадлежавшей всё тому же вампирскому роду, ни разу не завизжала, не застонала, не попросила её вернуть или отпустить на волю, не задавала вопросов и вообще не влезала в их нараставший по эмоциям разговор.

— Мартин, — произнёс он своё настоящее имя, — А ты своё помнишь? — поглядел он на Клодет, — Как тебя звали до обращения?

— К… К… Я же выбирала специально на ту же букву… Катрин, — припомнила, наконец, она, содрогнувшись под гнётом картинок из какой-то уже совсем прошлой и давно позабытой жизни, — Зачем вспоминать? Зачем ты это со мной делаешь? Тяжёлое детство, несчастливый брак, ужасная жизнь, в которой ровным счётом не было светлых пятен. Это никогда вновь не должно было появиться в моей голове, — потёрла она виски.

— Прости, я не знал, что всё так ужасно, — опустил тот глаза, — Мы о твоём прошлом особо никогда не говорили ведь… Видать, потому как раз, что тебе неприятно поднимать эту тему.

— Даже не знаю, что теперь хуже, то или вот это вот всё, — бросила она взор сквозь оконные щели на безжизненные городские руины, — Что тогда мне хотелось утопиться, что сейчас не вижу для себя больше смысла хоть в чём-либо…

— Ей бы пригодилась и твоя забота, — отметил Валор, поглядывая на ребёнка.

— Ты видишь в ней то, чего нет. Да и она никогда бы сама по себе не приняла ту, что угробила её мать. Что ты удумал? Стать снова семьёй, растить, как дочь, опять объединиться и делать вид, что всё хорошо? В этом, по-твоему, смысл? Она просто корм, расходный материал, она как пирожное. Ты кошка, чтобы играться с едой перед тем, как, наконец, сожрать мышь? Это, как поросёнок для запекания, как жертвенный агнец! Всего лишь человеческий детёныш!

— Я не собираюсь её убивать, — признался вампир, ещё раз коснувшись тёплой человеческой кожи.

— Ой, делай, что хочешь, — поднялась Клодет на руках из-за стола и напоследок ещё раз глотнула чая в надежде, что ощутит в нём хоть что-то.

— Так быстро уходишь? — поглядел на неё Валор.

— Мы не поймём друг друга. Это стало ясно ещё сто пятьдесят лет назад, нет, много раньше, ещё в сороковых годах двадцатого века, — проговорила та, — Свистну своих упырей, а вы делайте тут, что хотите. Учи её песням, алфавитам, хоть женись или расти, как свою родную. А лучше выпей и забудь, похорони на любом из кладбищ Лондона или где-то прямо здесь, в руинах проклятой темницы, где кроме тебя проживают лишь вороны. Мне-то и вправду какое дело.

— Это поистине чудесный подарок, Клодет, я даже выразить ещё не могу словами, что это для меня сделало, — благодарил её вслед вурдалак.

— Что ж, это для меня главное. Чтобы ты был доволен, — отметила она, неторопливо двигаясь к выходу.

— А сундук? Ты забыла сундук? — заметил он, что девочка всё ещё стоит на бархатной внутренней отделке древней увесистой вещицы.

— Оставь себе, мне он без надобности, — бросила женщина, всё также удаляясь.

— Что ты будешь делать? Мы ещё увидимся? — взволнованно вопрошал вампир.

— Ох, Валор, — остановилась та и обернулась к нему, — Я не думаю. Мир для меня обесценился, я не могу найти ни мира внутри себя, ни себя в этом мире. Я даже нашла человеческих потомков двести лет спустя исчезновения людской расы! И мне всё равно от этого ни горячо, ни холодно. Я первой испила крови за эти двести лет с момента конца… И ничего, никакого удовольствия! У крови вкус крови, Валор. Ничего особенного.

— Снова отправишься бродить под солнцем? — интересовался он.

— Нет, ты же меня знаешь. Я беспокоюсь о тебе, но не способна держать язык за зубами. Чтобы никто не прознал, что ты у нас теперь нянчишься с дитя человека, мне лучше исчезнуть, да так, чтобы совсем, — отвечала дама в облегающем чёрном платье.

— Нет, так нельзя, — поднялся он из-за стола, — Не накладывай на себя руки.

— Ты не понимаешь ведь, да? Я так устала! У тебя хотя бы есть твои книги, твои размышления, философия, у меня нет вообще ничего! Ты хоть помнишь, что я любила, Валор? Я любила музыку, комедийные сериалы, булочки с маком и слоёные торты. Всё исчезло, Валор. Нет ни концертов, ни телевидения, ни пекарен с кондитерскими. Ни «Битлз», ни «Симпсонов», ни вечерних шоу со звёздами, как нет в живых и их самих. Теперь только космическая бездна взирает на нас да насмехается, глядя на всю тщетность нашего бытия. А если ты ради меня всё это собрался возрождать, явившись могучим божеством для жалких остатков прежнего человечества, то лучше не стоит. Я жила лет четыреста до и вот уже двести лет после. Я видела смену эпох и крах всего, на чём держится мир. И, чёрт возьми, он выстоял. А я нет… Я не могу и не хочу больше здесь оставаться. Я не чувствую себя ни могучей, ни всесильной, ни даже свободной! Слоняться без цели, не ощущая ничего… Я лучше сгину с мыслью, что хотя бы у тебя всё хорошо.

Он рванул к ней, пытаясь обнять, удержать, метнулся тенью, настигнув в один миг, чем изрядно вспугнул не ожидавшую таких способностей девочку, повернувшую к ним голову и с широко раскрытыми глазами наблюдая за парочкой вурдалаков из клана Ламии по ту сторону зала.

Клодет поначалу отпрянула от него, не желая никаких объятий, но потом, взглянув на того, как в последний раз, всё-таки прижала к себе, поглаживая по спине где-то над лопатками по ткани его бархатного фрака, и всё равно не ощущая этой тягостной горести прощания, а лишь чувствуя, что он не желает расставаться с ней навсегда.

— Ты можешь поселиться где угодно и быть кем угодно, — заявлял он, поглядев на свою создательницу.

— Я знаю, — кивнула та, — Но ничто из этого, увы, не доставит мне удовольствие. Ох, Валор, тебе теперь будет с кем поболтать. А ещё есть Арбис и другие вампиры Лондона.

— Мы столько пережили, — проговорил тот.

— И каждый из нас преуспел в чём-то своём. Но пути разошлись, ты давно уже не беспомощный, а я не та, что когда-то была раньше. Вечность меняет, — признавалась вампирша, — Где там шастают эти увальни? — созывала она, уже закончив прощальные объятия, тройку слуг-упырей за порогом трапезного зала в тёмном коридоре старинной каменной кладки.

— Точно решила уйти? Навсегда? — вопрошал Валор вновь уходящую от него фигуру.

— Мир без меня не потускнеет, — ответила Клодет, ещё раз, уже в самый последний, оглянувшись на своё «дитя», — А я хотя бы обрету долгожданный покой. Надеюсь, тебе подобное не грозит.

— Клодет… — не верил последнему мигу их отношений Валор.

— Ты это, смотри за ней там, а то ведь сбежит, — поглядывали алые глаза вампирши поверх мужского плеча на оборачивавшуюся на них голозадую девчонку, всё стоящую ногами в распахнутом сундуке.

— Да, ещё раз спасибо за подарок, — ответил он, также оборачиваясь на девочку, а когда вернул взор обратно, уже ни Клодет, ни её верных «псов» в коридоре не было.

Не он один мог стремительно перемещаться и исчезать, хотя та, уставшая от всего и даже от вампирских способностей, пользовалась подобным в последнее время нечасто. Она упорхнула в неизвестном направлении, а тот всё ещё не мог свыкнуться с мыслью, что больше они уже не увидятся.

— Ну? Ирга, да? Долго будешь стоять здесь вот так? — какое-то время спустя, вампир вернулся в обеденный зал, глядя, как лучи солнца освещают тело его подопечной, — Вылезай, давай и пойдем, поищем тебе что-нибудь в гардеробе, — повелел он девочке, когда они с ней поравнялись, — Ишь, шкуры носят, говорит. Покажу тебе, что такое платья. А как стемнеет, пойдём прогуляться. Увидишь, каков нынче Лондон после полуночи.

— Ночь — страшно, — заявила ему малышка, перешагивая через борт сундука на квадратную плитку пола.

— Да никто не тронет тебя, не бойся. Всё будет хорошо, — заверял он, — Я — Мартин, запомнила хоть? Буквы выводить на песке научу, рисовать всякое разное палочкой, будем разгуливать под надзором тысячи звёзд, среди которых будут глядеть на нас и твои родные, и Клодет, и многие исчезнувшие поколения ваших и наших. Привыкнешь гулять по ночам. А, что делать, я-то вампир… Хотя, погоди-ка… — отошёл он от девочки и аккуратно приблизился к располагавшейся неподалёку одной из щелей, откуда падали лучики света.

Когтистая мужская рука осторожно протянулась на впадавший в комнату свет, ощущая тепло и с любопытством наблюдая, начнёт ли привычно плавиться и лопаться кожа под солнечными ожогами, или же род Ламии действительно за время своего существования, под воздействием тех или иных факторов, радиоактивного облучения, последствий Армагеддона или вообще вне зависимости от них, сумел адаптироваться и приспособиться, чтобы не страдать от самого давнего своего врага — Солнца.

Кисть и область запястья чуть подрагивали в луче света, держать руку идеально ровной он от нервозности просто не мог. Розоватый язык, всё от того же волнения, облизнул передние игольчатые зубы, а искренняя эмоция сильного удивления не желала сходить с бледного, почти потерявшего дар речи, обескураженного вампирского лица.

Ритуал

Зачем они пришли? Я их не звал, я не люблю гостей, не нужно. Зачем будить тех, кто сладко спит и нежится в пелене тлеющих сумерек? Земля была нам постелями, туман — укутывал одеялом, и шелест листвы убаюкивал наши колыбели вечной жизни.

Предаваться собственным проклятьям, сомнамбулическим видениям, ползать с ночными кошками по Ултару. Томно и без устали скитаться в удовольствии по устланному костьми Талариону среди демонов и безумцев. Играть в запутанных катакомбах с Нефрен-Ка под чёрной пирамидой в долине Хадата. Медитативно вдыхать аромат разрытых кладбищ и трупов вымерших городов Зуры. Слышать шёпот далёких звёзд и взирать на лучи северного сияния, переливающегося красками великого Азатота…

От них нет покоя. Ни в склепе, ни в уютном деревянном ящике, ни в подземной норе. Ходят здесь, топчут, просто бесцельно снуют, как печальные баньши, и также вопят свои песни, орут и поют, разбивают бутылки на крупные и мелкие осколки о надгробные плиты, орошая их мерзостным пойлом, сгубившим чуть ли не половину мирно спящих здесь мертвецов.

На кладбище должно царить многослойное вдумчивое молчание могильных камней, повидавших отчаяние, смирение и почитание. Здесь мудрые деревья склоняются над пришедшими проведать усопших. Голые монументы стоят памятниками былого, как напоминание о том, что ничего не вечно под Луной. Скрип надгробных плит и крестов, покосившихся от старости, штурм залётными ветрами фасадов узорчатых склепов с их каменными фигурами и мозаичными витражами… Кто смеет нарушать наш елейный покой в сладком шёпоте ночи?!

Я не люблю шум их ног, какой-то бессмысленный трёп и больше всего этот мерзостный звук, сотрясающий их тела мощным и звонким грохотом, пронизывающим здесь всё, словно лезвия. То, что люди называют «смехом»… Каждый раз, когда их эластичная тёплая кожа на лицах натягивается и расплывается в ухмылке, что кажется, будто сейчас эти плотные ткани вот-вот треснут от напряжения, они лишь придаются веселью и никак не желают замолкать.

Разве можно представить более жуткий и мерзостный звук? Эти безумные колебания воздуха, столь пустые и бесполезные, отдающиеся резонансом по земле, сквозь тело, прямо в сознание! Грохот, лишающий всякого спокойствия и умиротворения, такой резкий, раскалывающий, разъедающий и проникающий в нутро гулким эхом парадоксального невежества! И его даже нельзя забыть, едва оно умолкнет.

Этот звук он грызёт изнутри, он сотрясает стены склепов, просачивается сквозь кладбищенскую землю, мешает спать и внимать всем удовольствиям посмертного существования! Эти живые… они даже не ведают, сколь омерзительные звуки издают. Безмозглые вредители, оскверняющие могильники нашего некрополя своим появлением и какофонией голосов дерзостного смеха, словно полоумный горбун забрался на колокольню и начал без малейшего чувства ритма дёргать за языки. Хочется им просто их вырвать! И зашить рты, как практикуют чёрные колдуны Африки и Востока, дабы даже призраки убитых умолкли навсегда.

Они молоды и беспечны, их гонор и уверенность в себе затмевают могущество рассудка и весь здравый смысл. Слепые глупцы. Они давным-давно забыли, отчего надо так бояться темноты… Сердца их отдаются пустым отзвуком в бездушных сосудах из плоти. Ни стремлений, ни ответственности, ни уважения. Одни лишь желания. А те мелочные мерзости, что они именуют «удовольствиями», всего лишь отрава, разливающаяся по телу гнильным смрадом, затуманивающая и задурманивающая рассудок ядовитым мороком иллюзий.

Опиумный дым, спиртовые настойки, хмель, кислая брага, безрассудное совокупление без разбора и чувств. Всё ради искромётного удовольствия, мгновенно выветриваемого из их хрупких и бесполезных тел. Жалкое стадо вредителей без должного пастуха. Их существование бессмысленно столь же сильно, сколь и эти мерзостные колебания воздуха, когда они заливаются пьянящим весельем.

Что нужно этой ораве ночью на тихом и мирном кладбище? Зачем они нарушают покой здешних обитателей, ради чего нас дразнят, манят и раздражают? Их скудный разум даже сам не способен дать на это ясные и вменяемые ответы. Но мне не нужно их блуждание на моей земле. Эти каменные дорожки уложены не для таких беспокойных ног, эти лавочки совершенно не для их бессмысленных бесед, изнуряющих хохотом и громкостью бесстыдных голосов.

Хранитель кладбища не должен допускать подобный сброд. Все гули, упыри и носферату не одобрят вторжения гулящих мерзавцев, но что-то я не вижу, чтобы кто-то ещё поднялся из могил и своих нор. Лежат и терпят, как можно выносить этот содрогающийся гогот, гул дикой бездны, где кроме хаотического мельтешения не осталось уже ничего.

Нахальные твари, блуждающие там, где живым не место в это время. На этой прохладной земле я всем своим существом ощущаю мерзостное тепло их живой кожи, раздражающий звук клокочущего сердца и это журчание тёплой крови по всему телу каждой такой хамской особи, посмевшей наплевать на первобытные страхи далёких предков, и имеющие наглость вломиться сюда!

Моё ночное светило с любопытством воззрилось из-за туч, прохладным ликом освещая группу странников. О, моё зеркало, моя Луна, сколь прекрасное творение, зачем ты даришь свой свет тем, кто этого не достоин? Погрузи их во тьму, выдави им глаза, растопчи их могуществом матери-ночи! Нанна! Селена! Неферхотеп! Хранители Лунного Сияния! Взываю к вам!

О, Никс! Прекрасная богиня, взираешь ли ты на нас из недр Тартара? Взирает ли с тобой твой брат и муж Эреб, принёсший нам глубинный мрак? Сокройте этих невежественных вандалов и бездельников в своих плотных когтистых лапах и разорвите их на части, пусть Орф и Цербер ими полакомятся.

За что вы подпускаете таких на наши земли? О, Ах Пуч, Нергал, Танат, Анубис?! Молюсь вам, взываю к вам, уповаю на вас! Кали, Хель, Гадес, Эмма, Морана! За что мы вынуждены терпеть эти сквернословия и эту дикость, нарушающую наш покой? Я требую изгнания! Пусть ощутят они вашу ярость! Направьте меня своей дланью, и я стану оружием, карающим их.

У меня нет какой-то ненависти ко всем людям и тем более ко всем живым. Среди них есть достойные и великие. А то, что сейчас бродит по кладбищу, нарушая все мыслимые запреты и границы, это попросту отбросы общества. Диковинная свора скоморохов, лишённых интеллекта и манер, всякого уважения к усопшим, без страха к запретным территориям, как моё заброшенное и труднодоступное для таких вторженцев кладбище.

Однако они всё равно пришли. Вторглись по-хамски, с таким гоготом, с такой вульгарностью и наглостью, которые я попросту не собираюсь терпеть. Им надо напомнить, отчего их род издревле обходил стороной такие места. Шурша конечностями по влажной от ночной хладной росы траве, я двигаюсь ползком меж каменистых плит загробных. Я чую зов проголодавшейся утробы. И стелется густой туман, придя с холмов…

Всё как в великих стихах прекрасного поэта. Кто смеет нарушать природную ночную тишину? Зачем приходят они и разрывают гладь нашего мира своими воплями, этим звоном бутылок, причмокиваниями, треском и шелестом одежды. То прячут бесполезные тела под лоскутами ткани, то обнажают в лунном свете средь могил.

Мне нет покоя, так пусть не будет и им тоже. Бродя средь плит, я наблюдаю, обхожу кругами, выцеливаю расплывчатые улыбками уродливые людские лица. Эти смешные маски из кожи. Такие разные и такие похожие. Мне никогда не понять их, как им не понять величия обитателей сумрака. Ведь нет им дела ни до блуждающей нежити, до демонов и духов, как нет в их пустых головах мыслей о великих богах, младых и старых.

Проклятье и беда их не в том, что они глупы и лишены познаний, а в том, что к этим откровениям они даже не тянутся! Взгляните! Взгляните на их руки, сжимающие эти плоские штуковины, порождающие искусственный свет. Их бог — это техника, средства общения, бесконечная вереница искусственных символов…

Но этот свет их не спасёт. Решительные, отважные, они думают, что могут без спроса и без страха являться сюда! Идёмте же, я сделаю из вас кормёжку для своих! Превращу ваше стадо в себе подобных, и, быть может, вы тоже станете одним из нас, примкнув к милости великого кладбища под чутким присмотром матери-ночи.

Уже готов к искусному прыжку… Однако более прыткая тень меня опередила. К компании смеющихся подростков метнулось нечто в капюшоне и плаще. Из темноты, из мрака, что меж каменистых плит, некто стремглав достиг своей коварной цели.

Не я один следил за этими незваными гостями, здесь был кто-то ещё, но я не чувствовал его. Его запах, похоже, смешался с этой шпаной, ведь сейчас я осознал, что он один из них. Такой же мешок тёплой живой плоти с костям внутри.

Он наносил им крепкие удары своим большим массивным лезвием, умерщвляя одного за другим. Пластика его движений и ловкость быстрых прыжков могла бы сравниться даже с лучшими из моих собратьев. Я видел, как хлестала человеческая кровь в лунном свете. Кровь девственниц и кровь распутниц, вся одинаково красная, с рубиновыми переливами, густая и тёмная, в таком невероятном количестве, в каком я этого не видел здесь с допотопных ритуалов далёких предков человека.

Огромная лужа, словно алое озеро, отражало сейчас лик Луны. Ну? Кто теперь ухмыляется? Подкравшись ближе, я даже видел в крае растёкшейся алой жижи своё отражение. Столь не похож я на них, и они никогда не примут таких, как я. Зато мы здесь все радушно принимаем их, ушедших на иную сторону жизни.

В ней отражались и узорчатые монументы, и статуи печальных скромных ангелов, и памятники древним поэтам, оставившим свой след в диковиной культуре. И помпезные грациозные склепы, каждый из которых являлся здесь несомненным произведением искусства. Чёрный мрамор, декоративные розы, дивные барельефы фигур и символов, одни с клонами, другие с броскими фасадами и все одинаково мрачные, как поздняя осень в дождливый или грозовой день… Пиршество смерти, сошедшей сюда под аплодисменты вороньих крыльев.

Заворожённый, я любовался, как уходит жизнь из всё ещё открытых глаз. Как холодеет кожа, теряя свой мерзостный румянец и превращаясь в столь приятную для лунного света белизну. Невероятная красота! Триумф могущества смерти над бренностью и хрупкостью человеческого тела!

Фигура в плаще не давала никому уйти. Его кинжал блестел в лунном сиянии, такой искусный, массивный, напоминавший собой старинное украшение. Резной ритуальный предмет, будто бы в руках жестокого жреца. И он спешил. Он знал, что такое количество крови уж точно привлечёт сюда упырей, а потому поторапливался совершить своё таинство.

Крепкие мужские руки стаскивали тела вместе, однако я всё ещё не видел лица из-под капюшона. Не то, что бы в этом было какое-то сильное значение, но мне было любопытно, кто и зачем сейчас устраивает здесь подобное. Как бы это странно ни звучало, средь могил практически не бродит духов умерших. Мало кто умирает прямо здесь, на кладбище, вот как эта компания умолкших. Люди отчего-то думают, что такие места кишат призраками, но, это не так. Обычно тут только мы. И, заверяю, мы столь же материальны и осязаемы, как и живые. И представляем притом куда большую и куда более серьёзную угрозу, нежели какие-то привидения.

Однако в наши дни люди не боятся даже этих блуждающих суеверий о духах и призраках. Осмеливаются бродить по некрополям даже в ночное время. Оставляют грязь, устраивают оргии, ломают статуи, надгробные камни, и лишь гогочут, словно только и ждут от нас возмездия.

Кто же этот незнакомец, всё это совершивший за меня? Мои когти так норовили резать плотную живую кожу, руки буквально чесались от вожделенного желания разрывать их плоть и мышечные ткани, отделяя конечности от тела. Мои зубы скрипели и скрежетали в предвкушении, что я буду вгрызаться в живое горло, лакая языками тёплую кровь. Где это всё? Где мои удовольствия? Почему они свои получили, а я нет?!

Как посмел он отобрать у меня эти милые игрушки, лишить столь сладостного наслаждения собственной местью! Презренное создание, убивающее себе подобных… Возник из ниоткуда, покусился на мой триумф! Я жаждал питаться страхом и смотреть, как жизнь покидает их глядящие на меня глаза, хотел отражаться в них, запечатлеть последние мгновения, ловить последний вздох, видеть всю боль и переполняющий их изнутри ужас! То, как души покидают тела… А этот нахальный тип попросту отнял это у меня, рассёк своим лезвием мои планы и надменно растоптал мои великолепные фантазии и надежды!

Меня переполняла ярость. Я хотел, я просто жаждал быть орудием для тёмных богов, нести им в царство смерти новых странников, а вместо меня это сделал какой-то выскочка! Наглец! Хам! Он ничем не лучше этого сброда. По какому праву же тогда он это делает? Не без любопытства следил я за дальнейшими действиями загадочной фигуры.

С учётом обуви, видневшейся то и дело из-под плаща, рост его не достигал и двух метров. Обычный и мало чем примечательный человек. Телосложение крепкое, сильное, люди зовут это «спортивным», но я уже давным-давно забыл истоки значения этого слова.

От рук виднелись только кисти, и было заметно, как за запястьем начинают виться плотные чёрные волоски. Не слишком частые и густые, чтобы обозвать это мехом или шерстью, но мужчина был явно из тех, кого природа не обделила обильной растительностью ворсистых завитков на теле. Пусть я не вижу, но уверен, что грудь и спина, как кожа рук и ног, у него весьма покрыта ими.

И он был, безусловно, раза в два, как минимум, старше только что забитого им молодняка. Я взглянул на них: эти юнцы, едва перевалившие за двадцать, вышедшие в то, что зовётся «взрослой жизнью», и максимально к этой жизни не готовые. Бесцельные, бездумные, им и вправду нечего делать в мире живых.

Маньяк оттащил их тела к ближайшему перекрёстку кладбищенских дорог, куда особо хорошо изливался свет полной Луны с чёрных, усеянных мелкой россыпью сверкающих далёких звёзд, небес. Едва он приволок их все, как достал нож поменьше, уже не выглядящий церемониальным артефактом, и принялся разрезать их одежды, отбрасывая лоскуты порванной ткани прочь, словно ненужную шелуху.

Я же молча бродил вокруг и наблюдал. То подкрадывался ближе, то влезал на надгробья, чтобы лучше что-то рассмотреть. Однако старался не шуметь, не привлекать к себе излишнее внимание, всегда скрываясь от его взора где-то в тени. Мне хотелось узнать его цели, а не вспугнуть, оказавшись замеченным.

Самое удивительное, что, закончив с одеждой, он не остановился. Маленькое складное лезвие принялось делать надрезы на уже мёртвой коже. Тип в капюшоне чертил ножом разные символы на изувеченных им же телах. Я знал их все. Здесь были и древние руны, и колдовские знаки, сакральные обозначения и надписи на давно, казалось мне, забытых людьми языках.

Он кропотливо вырезал всё это на коже мертвецов. Они, конечно же, никак не реагировали. Не дёргались, не пытались его остановить. Уже ничего не чувствовали. Однако же я всё равно ощущал их присутствие в этом месте, скапливающееся потихоньку в вихрь настоящей загробной ярости. Это должно было отпугнуть ползучих упырей, учуявших реки крови, дабы сюда никто не сунулся.

Закончив с резьбой по коже, человек снял с пояса некий футляр, отчасти напоминавший цилиндр. Двустворчатое узкое хранилище содержало в себе кисть из красного дерева с животным ворсом. Схватив её своими мощными пальцами, он обмакнул кончик в глубокую ножевую рану над грудиной одной из мёртвых девушек, после чего принялся очерчивать большой ритуальный круг.

Моё любопытство возгоралось бок о бок с нетерпимостью убиенных, но мы по-прежнему всё также молча и безучастно наблюдали за происходящим. Человек брал всё в свои руки. Рисовал на траве, земле и подножной плитке мощённых дорог особые обозначения, чаще всего являвшиеся символами сторон света и знаками сверкающих высоко над нами созвездий и планет.

Затем он взялся и за тела, уложил их по разные стороны, попытался даже принять им некие позы, фиксируя положение всё ещё вполне подвижных конечностей у постепенно коченеющих трупов. Убийца это делал с таким стальным хладнокровием, будто бы это вовсе не представители его же вида, ещё недавно бывшие живыми и весёлыми, а какие-то вещи, жертвенный скот. Безделушки, средства к достижению его загадочной цели. Он отрицал себя в них, будто бы считая себя выше. Естественно, он обладал знаниями куда большими, однако посмел, как и они, ворваться сюда ночью безо всякого уважения, и учинять здесь всё, что ему вздумается!

А думалось ему окунать кисти в ножевые ранения, оставленные тем, ещё первым и крупным кинжалом, и чертить многолучевую звезду, зависящую от количества убиенных им жертв и положения ночных светыл. Блистательная точность ровных линий и идеальная геометрия выдавала в нём не только человека опытного в таких вещах, но и проявляющего недюжинную выдержку и силу, дабы начертить это всё сейчас столь безупречно.

Меня же эти навыки отнюдь не восхищали. Скорее забавляло, с каким рвением это создание умерщвляло своих и теперь проводит некий старинный церемониал. Мужчина кланялся на все стороны света, отчего мне то и дело приходилось скрываться средь могил в непроглядной для него черноте, однако трупам подобной почести он не оказывал.

Не имевший ни малейшего почтения к тем, кого убил, он, по сути, ничем от них не отличался и даже тоже притащил на кладбище вино. Под его распахнувшимся плащом был пояс со всем необходимым: мешочки, футляры, разная мелкая утварь, в том числе и фляга, которую он сейчас схватил и заливал в заранее приготовленную чашу.

С кисточки смахнув туда три крупные капли крови, он отставил забродившее «зелье» и принялся копошиться по дальнейшим ингредиентам. Различные сушёные травы, индийские пряности, африканский нюхательный табак, горная соль, тростниковый сахар, различные маленькие пузырьки и флакончики с порошками и чем-то мелким, истолчённым, словно прах.

Из иного, более мелкого футляра, он достал начищенную серебряную ложку, которую согласно размерам и пропорциям принято было бы обозвать «чайной» в контексте столовых приборов, и начал против часовой стрелки перемешивать смесь, медленно шепча слова заклинания:

— Иа! Машмашти! Какамму! Селах!

Рлех Тсах Анам Изидах,

Нмоллан Хатапасар Злем Сот.

Ннимг Хар Таг Нейзарнт,

Лааасверру Умкрхаам Асссголла Зимп Сот.

Тлаа Кан Ваабинотон Злем Зейнт,

Тлайан Энтнаонайа Погор Заман Зейнт Зейнт.

Читал он древнее заклинание, чьего смысла его разум даже не смог бы вообразить. Его губы шептали на мёртвых языках, испуская мощные вибрации, тонко скользящие меж миров и меж пластов окружающей реальности, но смысла сказано он явно не знал. Зато повторял, как заученное стихотворение, шепча на незнакомом языке:

— Тлайан Эойонотрар Хманхаллуэ Туэонг Зимп Сот.

Йир Зтат Гыла Хлал Ктао Лхаэм,

Йиг Нглхар Йим Нлан Зарг Млаа Тне.

Человеческая фигура уселась в центре начерченной звезды, лицом на запад, если это имело бы здесь некое сакральное значение. Он медитировал, явно прикрыв глаза, хоть я всё ещё не мог рассмотреть целиком его лицо из-под капюшона. Только кончик широкого носа и оформленные подковой чёрных усов губы, заклинающие старинное зелье.

Медитативно водил он серебряной ложечкой в этой жиже, совершая движения по кругу. Со временем этот ритм менялся, когда он переходил на более низкий тембр, читая последующие строки. Иногда доводил до волнительного водоворота, иногда замедлялся, а металлическим изделием водил совсем у стенок, по окружности позолоченной чаши.

— Блебсахта Волх Нлаа Нлан.

Ннимг Хар Таг Нэйзарнт!

Йир Зтат Гыла Хлал Ктао Лхаем,

Йиг Нглхар Йим Нлан Зарг Млаа Тне

Его дыхание было медленным и глубоким, транс медитации постепенно заканчивался, однако вокруг ровным счётом ничего не менялось. Изувеченные трупы всё также валялись в ритуальном кругу, полная белёсая Луна отражалась в сосуде с алой жидкостью на винной основе, тихий ветер шевелил листву деревьев, сдувал пыль с могильных плит и заигрывал с его нарядом. Не только с его, лоскуты искромсанной и изодранной ножом одежды убитых молодых людей ветер уже давным-давно разбросал здесь всюду, придаваясь шалостям средь пустырей, склепов и захоронений.

Мужчина под плащом одет оказался в чёрную рубашку с поблёскивающими, вероятно даже серебряными, застёжками и запонками. На шее у него был аметистовый крупный кулон на сверкающей цепочке. Испив настоявшееся зелье единым большим глотком, стараясь не думать о мерзостном вкусе того, что только что саморучно приготовил, он оставил чашу перед собой, где на дне в красных каплях остались лишь размокшие листья и травы — все твёрдые и крупные компоненты, отдавшие свои силы в жидкую смесь.

Вскоре его пальцы снова сжали ритуальный крупный нож, которым и были произведены все эти убийства. Он, прикрыв глаза, сжал его за рукоять пальцами обеих рук, выставив лезвием от себя. Тыльной стороной этой диковинной красивой рукояти, он коснулся своего лба, произнеся громогласно «Ате», и медленно вёл вниз по прямой линии, скользя по носу и губам, по подбородку, по горлу, вниз, между рёбер, остановившись всего на пару сантиметров ниже пупка. Сосредоточившись там, он тем же тембром продрожал голосом «Малкут!».

Тыльная сторона рукояти в этом месте долго не задержалась. Она поползла обратно той же дорогой, но на груди мужчины, в месте солнечного сплетения, пальцы потащили кинжал уже перпендикулярно, ровно к плечу, остановившись недолго до края.

— Ве-Геб-У-Ла! — раздался его голос в той же манере, а руки потащили ровной прямой линии рукоять кинжала тыльной стороной теперь к противоположному мужскому плечу, застыв нам на симметричной точке.

— Ве-Гед-Ю-Ра! — сказал он, а пальцы повезли кинжал обратно, но теперь замерли по центру груди. Как раз в той точке, где обе прочерченные невидимые линии составляли иллюзорный крест.

— Лэй-О-Ла-Им! — наиболее громко и наиболее низким голосом проговорил этот мужчина каббалистическим названиями, лишь сейчас открыв свои глаза.

Я их не видел, но ощущал всем своим сосредоточенным телом шорох тонких ресниц, разомкнувшихся после некой прелюдии и настройки на дальнейший ритуал. Мужские сильные руки, по-прежнему сжимающие рукоять драгоценного кинжала, выпрямились и выставили его вперёд, а потом принялись рисовать пятилучевую звезду остриём вниз.

Когда движение кончика ножа в воздухе завершило невидимый рисунок пентаграммы, с особой точностью мужчина очертил ещё и окружность строго по периметру начерченных в воздухе углов.

— Адонай! Элохим! Йод-Хе-Вав-Хе! Хашем! Тетраграмматон! — сказал этот человек, уже не слишком занижая голос, тоном спокойным, близким к своему нормальному тембру, надо полагать.

Он медленно развернулся в бок, на другую сторону света, и проделал ещё раз абсолютно тоже самое, с таким же начертанием звезды, с таким же текстом, а затем двинулся дальше. Так продолжалось, пока он с четырёх сторон не окружил себя этими начерченными в воздухе лучевыми символами.

Неспешно его руки приподнялись выше, над головой, держа кинжал остриём вверх. Кончиком лезвия он сначала начертил равносторонний треугольник, замерев и опять читая часть ритуального заклятья:

— Эхье-Ашер-Эхье, — слетело с его губ, после того, как он опять закрыл глаза, вероятно, для лучшей визуализации происходящего.

Вскоре кинжал, зажатый его пальцами, очертил ещё один треугольник внутри первого и как бы перевёрнутый. Из обеих фигур сложилась ещё одна звезда, но уже другая, не похожая на предыдущие.

— Сияют пентаграммы вокруг меня, сверкает звезда шестиконечная надо мной! Амон! — звучал он громогласно медным насыщенным тоном, что меня изрядно разъярило.

Не смей звать солнце сюда в ночной сумрак! Слово «Амон» и все его вариации «амен», «аминь», не следует произносить во время церемоний после заката, как и упоминать отошедших прочь солнечных божеств. Можно взывать к духам света, это не возбраняется, если есть Луна или видны звёзды, но произносить дневные солярные заклинания в густой темноте — это очень чревато.

— Мер Сиди! Мер Курра! Мер Урулу! Мер Марту! — вибрировал колдун. — Зи Дингир Киа Канпа! Утук Хул, Та Ардата! Кутулу, Та Атталакла! Азаг-Тот, Та Калла! Иа Ану! Иа Энлиль! Иа Ннги! Сабао!

Заклятье четырёх врат. Обычно читается после куда более развёрнутого обращения к разным сторонам света, а не тех кратких фраз, что он произносил, чертя свои пентаграммы. Никакого свойства защиты эти упрощённые штуки не дадут, однако же, какие врата хочет открыть этот безумец? Какое отношение его воззвания к Амону имеют к теперь потревоженным запретным именам Азатота и Кутхулху?

Человек этот едва ли ведал, что делал, и, тем не менее, продолжал к моему удивлению действовать дальше. Уже открыв глаза, он совершал руками манипуляции, принимал различные позы» и раскладывал ритуальные предметы.

Кинжал был помещён возле чаши, а с пояса он снял ещё две вещи. Крупную округлую монету, довольно древнюю, но при этом явно подвергшуюся процедуре, что эти жалкие смертные заумно именуют «реставрацией», дабы она сейчас хорошо смотрелась и блестела. А также некий маленький жезл помимо неё. Резная тростинка сантиметров пятнадцать, со специфическим навершием и с откручивающимся колпачком снизу, в основании рукояти.

Под колпачком этот жезл был довольно остро заточен, и благодаря такому строению, колдун водрузил предмет в землю. Воткнул его неподалёку от остальных. Затем из узкого прямоугольного кармашка был вынут спичечный коробок, будто бы это отделение кожаного пояса было прямо-таки создано чётко под его размеры. Чиркнув спичкой, мужчина зажёг навершие жезла, которое как раз и предназначалось, судя по всему, для этой цели, было сделано из чего-то горючего, пахучего и медленно тлеющего.

Эти объекты перед ним, несомненно, служили обозначением четырёх стихий. Жезл Огня, Монета Земли, Чаша Воды и Кинжал Воздуха. Всё рукотворное, красивое, такое изысканное, однако бесцельное в производимом ритуале. Этот господин явно сейчас не собирается обращаться к стихийным духам, вызывать элементалей и молить богов четырёх элементов о чём-либо, как и представителей маленьких народцев.

Мужчина же, принялся делать пальцами символические жесты, именуемые мудрами, и, прикрыв опять глаза, начал читать и вовсе инвокацию Древних. Его рот взывал сейчас к силами далеко за гранью материальной реальности, существующим вне пространства и времени. К тем, кто сотворил демиургов, после создававших миры и планеты. К обители первородного хаоса, в которых нет ни чувств, ни морали, ни эмоций, развившихся в мире куда позже.

Он взывал к прародителям тех, кто породил затем известных богов. К отцам самих демиургов, для кого они сами были и остаются богами. К первородным, к изначальным, к самым Старшим из Древних Богов.

— Иа! Иа! Зи Азаг! Иа! Иа! Зи Азкак!

Иа! Иа! Эгх'яггихн! Зу Кур! Йа!

Нгхэ! Йатх Йаттхарлрл! Нгхэ! Эггалахамош! Нгхэ!

Следующим действием непрошенного сюда рокочущего на весь запущенный некрополь колдуна было снятие с пояса самого крупного из мешочков. Под плетёной тканью оказались свечи в количестве семи штук. Все разных цветов, от чёрного до белого. Он взял маленький ножичек, которым делал надрезы на коже своих жертв, заточил снизу воск или, вероятнее всего, парафин. После чего вонзал свечи в землю вокруг себя, выбирая строгий порядок цветов и их соотношение.

Разобравшись так с ними и тщательно всё перепроверив, осматриваясь на используемые предметы, он ещё раз взялся за коробок и вспыхивающими спичками начал по очереди, в одном только ему ведомом порядке зажигать эти самые свечи.

Поначалу язычки их пламени слегка подрагивали под лёгкими дуновениями здешнего вечерка, но затем забились вверх ровными фигурками, сверкая и переливаясь, хотя здесь и без них было достаточно светло от Луны. Ещё одна загадочная глупость от этого чародея-недоучки.

Фигура в капюшоне то и дело осматривалась, проверяла пояс и его кармашки, что-то убирала, что-то доставала крепкими пальцами своих рук, завершая все должные, невесть по каким абсурдным предписаниям приготовления. Для чего это всё — пока было не ясно, но это лишь раззадоривало моё любопытство. И я смотрел на непрошенного гостя, который спокойно сидел в кровавой звезде, облажённый со всех сторон нагими израненными трупами и полыхающими цветными свечками.

После чего он принялся молиться Древним уже на своём языке. То ли по памяти, читая некий хорошо заученный текст с основами молитв к богам изначального Хаоса, не то прямо сейчас его выдавливая из самого сердца, импровизируя и общаясь с космическими силами на своём, земном и современном языке:

— Здесь они возлежат, Великие Старшие!

Оковы пали, врата раскрыты!

Толпы стихли и люди молчат.

Старшие Боги Земли,

Древние Боги Вселенной!

Оные не произносят приговоры.

Оные не решают вопросов.

О, Древние!

Боги Ночи!

Творцы Изначально Хаоса!

Те, кто сплёл весь мир своими конечностями,

Кто соткал полотно реальностей,

Реальность за реальностью,

Свет во тьме и тьму во свете!

Абот! Азатот! Йог-Сотот!

Иа! Иа! Иа!

О, Великие! Древние, Старшие!

Сет-Йиг! Уроборос!

Ниннгхизхидда, привратник!

Дух Глубин и Страж Врат.

Кутулу, Царь Бездны!

Кудесник и властелин!

Йог-Сотот, Всесодержащий!

Ты есть Ключ и Врата!

О, Затаившийся на пороге!

Иа Шаб-Ниггурат!

Магна Матер!

Чёрная Коза Лесов,

С Легионом Младых!

Я взываю к вам, Древние!

Владыки Запретных Троп и Путей,

Пред которыми склоняются все существа,

Услышьте мой зов!

Тьма Ночи — ваша обитель,

Смерть — ваше дыханье,

Все в вашей власти!

Иа Хастур!

О великий! Ты владыка ветров севера,

Повелитель смерчей и ураганов,

Погонщик ливней и гроз, отец разрушений.

Иа Ньярлатхотеп!

Посланник Древних на Землю,

Несущий знания и силу!

Вы есть Величие этого мира!

Земля познала Вас раньше,

Познает и впредь,

Оборот колеса закончится

И да будут открыты Врата Хаоса!

Да пребудет Глас ваш со мной!

Древние снова воцарятся на Земле!

Вечносияющая Звезда Севера!

Сириус! Драконис! Каприкорнус!

О Великие Древние,

Присутствуйте и примите

Сию жертву, предложенную мной.

Да будет оная достойна Самих Древних!

Иа Машмашти! Какамму! Селах!

Взывал он к ним, разводя руки ладонями вверх и водя вокруг, словно с пафосом и гордыней указывая на устроенную им резню. На целую компанию окровавленных, обнажённых и истерзанных трупов, валявшихся особо выставленными позами в лужках крови. Это была жертва, чтобы тело колдуна использовать, как проводник. Чтобы могучие древние силы дали ему достаточно энергии на свершение задуманного.

Пальцы мужчины опять складывались в знаки-мудры, чертя звёздные и планетарные символы. Он разучивал всё это долго и упорно, лишь после тщательной и трудоёмкой практики можно было бы достичь такого результата. После воззвания к Древним Богам Хаоса он зачем-то принялся использовать все эти ритуальные предметы — поднимал чашу, читая молитвы воды к Ундинам, поднимал зажженный скипетр, восхваляя мощь Саламандр, проделал тоже самое с кинжалом и монетой, упоминая Гмурров и Альвоф, однако смысл на кладбище среди ночи обращаться к стихийным сущностям посреди кровавого ритуала оставался по-прежнему не столько загадкой, сколько абсолютной глупостью, противоречащей самим канонам мироустройства.

И вот он задрал голову в сторону Луны. Начал очерчивать её видимый силуэт этими символами, а также чертить ими пятилучевую звезду уже остриём вверх, да так, чтобы в ровном пятиугольнике её центра было как раз идеально вписано полнолуние.

Естественно так это выглядело исключительно из глаз мужчины. Он ведь занимался колдовством и был сейчас нулевой точкой отсчёта координат в проводимом им ритуале. От себя измерял и от себя повелевал, сквозь себя пропускал и видел так, каково оно должно было быть.

Энергии крови собралось, впрочем, достаточно, чтобы его крупные ошибки пробивали мощные бреши для любых лявр, голодных сущностей и застрявших меж мирами вне времени и пространства.

Этот колдун ринулся рисовать символы куда более сложные, чем многоугольники и звёзды. Теперь начерченное в воздухе было особыми древними печатями врат, которые словесному описанию не поддаются, но содержат в себе обилие линий, точек, углов, окружностей, колец и прочих художественных элементов, объединяющих миры реальности чрез магию символов.

Сейчас я слышал голоса убиенных им молодых людей. Парни и девушки взывали к отмщению, желали его крови и мучительной медленной смерти. Они завещали самих себя тому, кто выполнит их просьбу. Они надеялись на великодушие того бога, который будет способен воплотить их месть, уничтожив бессердечного убийцу.

Их вой и вопли ласкали мою душу. Это было сравнимо с пением лесных волков, воющих в промёрзлых глухих лесах на мою ненаглядную Богиню. О да, всё громче и надрывистей! Эти стоны боли, эти звуки страданий и пережитого ужаса! Вот она! Настоящая музыка тьмы, леденящая душу, пробирающая до костей, впивающаяся морозными иглами, трепетно разливающаяся и внутри, и снаружи!

Они молили всех, а он в это время молился на Луну. Меня даже терзало некое чувство ревности от наглости колдуна вот так, с такой небрежностью и неточностями, сквозь обряд, полный постыдных нелепых ошибок, смевший, тем не менее, разговаривать в сияющим ликом небес.

— Дух Луны, помни! Нанна, Отец Звездных Богов, помни! — говорил он вновь так громко, как мог своим медным гулким тембром.

— Во имя Договора, подписанного меж Тобой и Родом Человечьим, Аз взываю к Тебе! Внемли мне и помни! Из Врат Земли аз взываю к Тебе! Из Четырех Врат Земли Ки аз молюсь Тебе! О, Владыка, Первый средь Богов, коего возносят как на небесах, так и на земле! Владыка Нанна из Рода Ану, Внемли мне! — он, несомненно, молился теперь конкретному лунному божеству.

Первейшему из них, которому не гнушались поклоняться ещё предки лемурийцев, дабы Луна светила им с неба. Эти верования дошли сквозь эпохи до Аккадии, сохранив огромное количество текстов и легенд. И по сей день их наследие живёт, а колдуны, шаманы и жрецы всё ещё пробуют проводить магические церемонии и ритуальные чародейства, взывая к старым богам.

— Владыка Нанна, окрещенный Син, Внемли мне! — взывал к Луне этот человек, — Владыка Нанна, Отец Богов Ура, Внемли мне! Владыка Нанна, Бог Блистающей Короны Ночи, Внемли мне! Царевозводитель, Прародитель Тверди, Даритель Златого Жезла, Внемли мне и помни! Величественный Отец, Чьи помыслы лежат вне разуменья как богов, так и людей, Внемли мне и помни!

И тут я догадался, что именно он делает. Он обращает Луну в портал. Открывает врата чрез силы Древних, используя лунный свет, как проводник. Взывает к стародавнему древнему богу Нанна, древнейшему из Лунных Хранителей, их верховному лидеру, дабы не то заручиться его поддержкой, не то усыпить бдительность, не тол и вовсе использовать в своих целях.

Чем больше духи Луны вникали в его громогласные чтения молитвы, тем сильнее становилась связь колдуна с небесным светилом, а сияющий серебристый диск на небосводе искривлялся куда-то вовнутрь, создавая дыру из мира прочь. Дыру в какое-то другое пространство. Ворота в инородный мир.

— Врата Великих Врат Сфер, откройтесь мне! Владыка над Игиги, распахни Свои Врата! Владыка над Аннуннаки, открой Врата к Звездам! Иа Намрасит! Иа Син! Иа Нанна! Бастамааганаста Иа Киа Канпа! Магабатхи-йаНанна Канпа! Машрита Нанна Зиа Канпа! Иа Маг! Иа Гамаг! Иа Загастена Киа! Аштаг Кареллиош! — читал он громче и громче, нараспев, под завывания буйствующих ветров.

Где-то вдали сверкнула молния, там, где клубились сбегающиеся тучи. Но им не дано было застлать небесного сияния. Миниатюрные смерчи гуляли, поднимая сухие листья по территории кладбища, однако даже не смели приближаться к заколдованному кругу.

Начал накрапывать дождь, а на ладонях человека не было ни капли. Я начал догадываться, к чему был весь этот маскарад со стихиями. Не скрою, во мне впервые возникло чувство опасения, которое прежде я никогда не ощущал. Столько раз я видел страх в людских глазах напротив, сколько пережитого ужаса гримасами отвращения и испуга скользило по человеческим лицам за эти годы! Я упивался этим, я познавал чувство устрашения всем своим существом, а теперь ещё и ощутил его сам, изнутри.

Земля содрогалась, как будто бы мир мёртвых сопротивлялся тому противоестественному действу, что сейчас творится на поверхности. Мир готов был принять в себя то, чего здесь попросту не должно было существовать. И никто не мог встать на защиту, не смотря на полное бескультурье и дилетантство этого, казалось бы прекрасно заучившего тексты и мастерски владеющего жестами колдуна.

Его точность и трудолюбие были несомненны, а вот его истинные познания оставляли желать лучшего. Невежественный маг открывал Лунные Врата навстречу чему-то неведомому. Быть может, он и сам не представлял, что могло оттуда снизойти в наш мир.

А, может, в этом-то и была его истинная цель. Губитель мира, хаосит, но он всего лишь пешка. Он читал заклинания на языке, которого не знал. Взывал к силам, понять которые его разум вообще был не способен. Он коверкал и извращал ритуальную магию, как ему вздумается. Наш некрополь противился ритуалу, но ни один вурдалак не рискнул явиться сюда. Был только я.

И этот колдун зарыдал в приступе яростного смеха. Воззрился на лунный лик, вскинув голову так, что спал капюшон. Ливень шедший по кладбищу не задевал цилиндр, столп круга, бьющий ввысь до самых небес, однако щёки мужчины были всё равно влажными.

Слёзы радости, столь редкое явление. Он был так воодушевлён достигнутым, а тело его реально тряслось под этот ликующий хохот. Колдун буквально задрожал в унисон неспокойной земле территории старого заброшенного кладбища.

Наивный безумец! На что он надеется? Неужели, по его мнению, всего какой-то кучки убитых с вырезанными письменами на коже хватит, чтобы распахнуть полноценные Лунные Врата в этот мир?! Его деяния обречены на провал, а я могу стать ему карой, его воздаянием за то, что он творит, не ведая сути и не понимая смысла.

Не выношу звуки смеха. Весёлого, злорадного, наигранного и искреннего. Эти колебания в груди звучат, словно бьющееся второе сердце, которое так и хочется вырвать, разглядывая, как оно ещё трепещет, но угасает… Почему бы… и нет?

Я взглянул в раскрытые глаза мертвецов, им убиенных. Трупы лежали молча, но я отчетливо даже в шуме ветров и раскатов грома слышал их призывы к мести. Я могу стать их дланью судьбы. Сплести их тела в одно целое, соединить мертвую плоть и бездвижные кости в колоссальную конструкцию кладбищенского стража.

Могу создать лютое чудовище, блуждающее здесь во мраке и отгоняющее случайных прохожих, отчаянных смельчаков, такой же молодёжный сброд и вот этих вот жалких колдунов-самоучек, не ведающих, что можно творить ночами на погостах. Для них я буду лордом и повелителем, а они моим верным могильным псом. Тао Падме Хаол Кхум!

Моим конечностям нужна разминка. Раз уж сегодня я пробудился от мерзостных смешков, могу и вдоволь насладиться прогулкой. Меня не заботит спасение мира, мне отнюдь не жалко это бестолковое стадо, лежащее трупами в багряных разводах ритуальной звезды. Однако стать карающей дланью, порадовать себя, порадовать своих богов и быть чем-то вроде божка для тех, кто в моей власти — это, пожалуй, довольно привлекательно звучит. Настану я — и всё в момент умолкнет. И сладко воцарится темнота. О да, как поэтично, как изыскано!

Теперь уже не бездумный молодняк будет здесь мусорить и жевать сушённые обжарки из шелестящих пакетов, а я буду жадно чавкать острыми зубами, пожирая человеческую плоть этого мага-наглеца. Ведь то, что пробудилось в ночи — уже не уснёт, пока не утолит свой голод. А я голоден и испытываю жажду, в вуали тьмы и на крыльях скорби желаю поскорее вцепиться я в этого дерзкого безумца.

Мои челюсти соскучились по этому жадному чувству. Когтям не хватает живой плоти для поддержания себя в форме. Он отнял у меня возможность познать чужие страдания, самолично убил этих людей, которых я вскоре соединю в изысканного в своей ужасающей чудовищности гомункула со множеством голов, ног и рук.

Это будет мой шедевр, моё творение, моё детище. А он же ответит предо мной за все их и за все свои прегрешения. Мои конечности будут рады разминке и пробежке, борьбе с тем, кто заведомо не способен одержать победу. Он будет изнывать от боли и будет жить на всём протяжении, пока я его разрываю и пожираю.

Пока он сам не начнёт умолять меня. Уже не о пощаде, а о великодушии великой смерти! Пока я не услышу с его губ явно знакомые ему имена Танатоса, Анубиса, Нергала, в чьи объятия захочет, наконец, отойти его душа. Будут ли они ему рады? Решать не мне. Это не жертва в их честь, это дань, которую я, как Кладбищенский Сторож, обязан платить и соблюдать, охраняя покой моих заповедных земель. И он тоже станет частью моего неописуемого творения!

О, Магна Матер! Шаб-Ниггурат! Мать извращённого плодородия! Благослови и дальше охранять надгробья от таких! Он не скроется от меня за защитными пентаграммами. Он не возвёл вокруг себя истиной защиты, а лишь поднёс дары стихийным духам. Я готов ворваться туда. Атис! Диа ад, Аодаун, Багус Дунах Орт!

Я не дам ему открыть портал сквозь Луну, ибо я молюсь Хранителям Луны. Нанна его свита на моей стороне. Чиа! Син! Хорс! Мани! Хонсу! Неверхотеп! Селена! И другие, которых я прославляю всем своим существом! В бледном серебристом свете я пожру эту скверну, творящую своими безумными руками свои безумные ритуалы. Я прекращу и прерву немедленно этот творящийся хаос во имя упорядочивания миров и мертвенного покоя.

Чтобы вновь отправится в Мир Грёз, в Страну Снов, где смогу скитаться вместе с демонами по устланному костьми Талариону, прыгать по крышам ночного Ултара, вдыхать аромат истлевших капищ и кладбищенских земель прекрасной Зуры, резвиться с Нефрен-Ка и его зверьми в долине Хадата, закоулках катакомб и лабиринтов под всеми забытой Чёрной Пирамидой.

Наконец-то я смогу этой ночью раскрыться и выскочить на тех, кто тревожит наш покой! Явить всю свою сущность! Утолить свою жажду, упиться не только сладким человеческим мясом и тёплой кровью, но и всеми пережитыми жертвой эмоциями, вкусить весь древний ужас, что горит огнём в напуганных людях.

И вот, оттолкнувшись дальними лапами, я несусь по влажной от ливня траве кладбищенской земли, сквозь хладные струи небесной влаги, сквозь шторм и бурю, петляя меж могильников, монументов и надгробий, чтобы впиться когтями и зубами в человеческую плоть. Грызть его, рвать его, терзать его и мучить, наблюдая, как жизненные силы покидают это хрупкое человеческое тело, а страх и ужас, наоборот, наполняют его целиком, порабощая своей воле. Магна Матер! Магна Матер! Донас! Долас Орт! Агус Лет-Са! Унгл-у-у! У-ууу… Г-р-р-рх… Ш-ш-ш-ш… Ам-ам! Чш-ч-с-с… Хр-р-р… Сс-н-ам-хам-ам!

***

Лёгким, но по-прежнему колючим и холодным ветром увядшая листва шелестела по земле. Манила меня, расстилая постель. Сгущался вновь ночной туман, укутывавший одеялом всех обитателей здешних могильных земель. Теперь в сладостном лунном свете под заходящим в гости стелящимся густым туманом можно было ощутить себя свободным и удовлетворённым, вновь обрести покой в непроглядной тиши. Кладбищенское спокойствие, безмолвие, безмятежность.

Его крики долго-долго не смолкали. И ещё дольше они будут жить воспоминаниями в моих ушах. А перед глазами продолжат вертеться изображения паники, омерзения и страха с его эластичного лица, которые он испытывал, глядя на меня и на всё то, что я с ним делаю. Делаю, зная, как заставить его всегда находиться в сознании, не умерев от разрыва сердца, не упав в обморок от потери крови и не потерять сознание от болевого предела. Зная, как заставить его чувствовать всё, что я хочу, что б он чувствовал.

Его жертвы были явно довольны таким исходом. Теперь пусть они охраняют мой покой. У меня нет ненависти к людям, однако же, надо соблюдать давние правила и не шататься ночами по землям кладбищ. И уж тем более обряды и церемонии должны проводить знающие в них каждую деталь мастера и жрецы, а не какие-то дилетанты-самоучки.

Среди людей есть достойные. И колдуны, и творцы, и даже поэты! Как, например прекрасный Эдвард Пикман Дерби. Пусть стихнет звон колоколов. Настанет поздний вечер. Пусть безмятежность ваших снов не тронет человече. И пусть ночной сгустится мрак, прогнав закат отсюда. Здесь я брожу. И день — мой враг, а тьма — моя подруга…

Поворот ключа

— Я лорд Эскан, — верещал мальчишеский голосок, — Рыцарь лучезарного света, первый паладин Его Величества короля-солнца Ротшильда!

— Родгара, — громким шёпотом подсказывала привязанная сплетённой верёвкой к древесному стволу девочка, — Вчера играли так.

Натянута эта верёвка была несильно, кое-как связанна хлипким узлом где-то там, на противоположной стороне дерева, практически её не сдавливала и не мешала в движении. Конечно же, она могла бы просто присесть, выскочив прочь или приподнять ту руками, чтобы вылезти. Но правила и сюжет игры требовали изображать беспомощную пленницу.

Оставалось только вздыхать, прислоняясь уймой тонких косичек к старой тёмной коре, и снисходительно взирать, как её «спаситель» не помнит даже, за чью честь сражается и кому из королей, придуманных ими же в таких своих игрищах, как бы прислуживает.

— Короля Родгара! — поправился в своей пафосной речи с её слов светловолосый мальчуган, чуть выпятив нижнюю губу и сдувая лезшую в глаза непослушную чёлку.

Детские ручки в спадавших рукавах крестьянской белой рубахи задирали к небу резной деревянный меч, причём не просто парочку перекрещенных маленьких дощечек, с какими обычно играли деревенские ребятишки, а настоящую резную работу мастера-столяра Войтега, отца мальчика.

— Тебе не пройти мою защиту, — изображал едкий старческий хрип другой мальчуган, сжимая перекошенную извилистую палку с себя ростом, судя по всему, изображающую колдовской могущественный посох.

Ветер забавно поигрывал с длинным хвостиком каштановых волос, оставленным позади, хотя в анфас его причёска казалась довольно коротким прямым пробором, аккуратно в чёлке расчёсанным на обе стороны. Как мог, он изображал пленителя несчастной, которую явились освобождать.

— Мне, нет, — оставив меч только в правой, протянул светловолосый Эскан левую ладонь вперёд, расставив пальцы, будто бы упираясь в невидимую капсулу плотного барьера, и обречённо опустил голову, взмахнув своими густыми волосами, — Но вот моему зачарованному в драконьей крови и выкованному из серебра горных эльфов мечу — да! — швырнул он тот, как копьё, угодив не шибко заострённым кончиком в живот зелёного жилета своего оппонента, чуть выше синего с медным рисунком узла пояса.

— А-а-а, нет… как… — скрючивая пальцы, выронив посох, высовывая язык, и сгибаясь пополам, хрипел второй мальчишка, изображая гибель своего персонажа.

— О, дочь Редгара! — подобрав свой деревянный клинок, Эскан намеривался разрубить им «оковы» рыбацкой верёвки, дабы спасти «принцессу».

— Родгара, — снова поправила она его, закатив свои цвета мускатного ореха глаза к причёске-косичке в виде сплетённого венка, окаймлявшей девичий лоб и обращаясь сзади во множество более маленьких кос.

— Я погубил это исчадье преисподней и всех его демонов! Теперь, ты свободна! — гордо заявлял мальчуган.

— Да, наконец-то! — вылезла из-под верёвки пленница, — В смысле, я так рада, сэр Эскан, что вы, наконец-то, прибыли в эту тёмную пещеру из столицы!

— Да, ха-ха, — гордо улыбнулся тот, выпячивая грудь и запуская пальцы в свои волосы, дабы поправить их, — Это было непросто, но…

— Гаргамеш! Домой! Ужинать! — откуда-то снизу раздался визгливый и тонкий женский голос.

Тихо шипящий парнишка, изображавший колдуна, аж вздрогнул, вскочил с земли, отряхиваясь от листьев, веточек, травинок и прочего мусора. Поправил пальцами тёмно-синюю, в тон своего пояса, ленту, стягивающую волосы на затылке в хвост и промчался мимо остальных двоих своих друзей, быстро топая ножками.

— Мне пора, пока Эскан, пока Мирра! — махал он им рукой, спеша на зов матери.

— Блин, если его зовут, то мне тоже пора, — томно засопел на выдохе светловласый мальчишка, — Мама сказала, когда Гарг домой, тогда и мне.

— Вот те раз, — расстроилась Мирра, — Я думала, мы ещё поиграем, — взглянула она не на собеседника, а с холма на вид красивого заката над далёким хвойным лесом и рекой, что подходила к их поселению весьма близко.

Зарево было кроваво-алым, стремясь к багровым оттенкам, растворявшимся в фиолетовую окраску вечереющего неба, всё ещё пронизанного последними золотистыми лучами. Ещё немного и начнёт по-настоящему темнеть. Играть на холме в сумерках было куда интереснее, как ребятишкам всегда казалось, можно было увидеть лесные блуждающие огоньки — вылезших из-под своих укрытий светлячков, можно было рассказать страшные истории, поиграть в нападение вампира, в конце концов, просто посидеть на массивных ветвях многовекового дуба, которому между собой дали прозвище «Старина Джек», как обозначение места для встречи в случае необходимости.

Но сегодня мальчишки уходили пораньше, что не могло не сказаться на настроении Мирры. Без них, совсем одной, играть уже было как-то не интересно. Но и сделать с этим она ничего не могла. Прошли уже те деньки, когда она была способна уговорить кого-то из них ослушаться старших, нарушить те или иные правила и запреты: отправиться в лес по ту сторону речки или явиться за полночь, загулявшись на улице. Повторять свои полученные за то наказания те теперь не желали и знали, что с такой озорной девчонкой лучше держать ухо востро.

— Не сегодня, — вздохнул тот, тоже опустив глаза, но не спеша покидать её общество, словно ему хотелось до последнего мгновения здесь задержаться.

— Тупая традиция, после ужина сразу укладывать спать, — фыркнула девочка на нравы местных взрослых, — Сами ещё сидят за столом, горланят, или во дворе на лавочке, почему мы не можем тоже пол ночи ещё гулять?

— Да уж, тебя не загоняют, ты у нас та ещё «ночная фурия», — смеялся Эскан.

— Просто уже почти год после переезда, а всё равно не понимаю местные нравы, — вздохнула та.

— Старший брат Гарга гуляет с девицами семьи Мофет после захода солнца, мы тоже сможем, надо только подрасти, — заверял тот.

— Ох, скорее бы! Может, завтра подольше получится, — пожала девочка плечами в своём фиолетовом сарафане с розовым декором цветов и белыми тонкими узорами традиционных орнаментов.

— Да! Поиграем в защиту от упырей, наберём осиновых палок, сделаем кресты, я чеснок стащу, Гарг ещё что-нибудь, — пообещал Эскан.

— Отлично, можно будет побегать прямо возле кладбища, — улыбнулась Мирра.

— Ой, завтра ж банный день, загонят париться, потом надолго не выпустят, — вспомнил тот, — Может послезавтра? В поле пособираем маки и медуницу, венок тебе сделаем. Чертополох твой любимый вот-вот зацветёт! И я обязательно выучу имя этого короля, — пообещал он, — Надо ж ещё схватку с драконом сыграть, штурм замка, — глянул он снизу вверх на могучий дуб, которому предстояла роль не то первого, не то второго в этом списке, — Рыцарский турнир или смертельные бои на арене, — перечислял он, задумавшись о планах и фантазиях.

— Может, лучше придумаем ему имя попроще? — усмехнулась та.

— Да, можно. Гарг сыграет мага или рыцаря, убившего короля, а я буду наследным новым принцем идти по его следу, — кивнул Эскан.

— А я кем буду? Его помощница? Твоя спутница? Цыганка-гадалка, попавшаяся в пути? — покружилась она в своём сарафанчике, — Может, вообще, я убью короля, а не Гаргамеш?

— Точно! Будешь ведьмой чёрной розы, повелительницей воронов, с оружием из чистейшего обсидиана! — фантазировал её приятель.

— Лук свой возьму, — кивнула на это Мирра, вспоминая про игрушечный и где-то висящий в её комнате.

— А в конце мы тебя поймаем и сожжём! — с уверенностью заявил Эскан.

— Хей! Что так сразу-то?! — нахмурилась его подруга.

— Ну, не по-настоящему же. А что, ты хочешь, чтобы зло победило? Взялась играть злодейку, изволь корчиться вон, как Гаргамеш, — указан он рукой туда, где недавно тот корчился, изображая предсмертные муки, а сейчас валялась лишь палка, его отброшенный «посох».

— Он вот любит играть злодеев, — подметила девочка.

— Ну, у него круто получается, — произнёс Эскан, — Все вот эти голосочки ещё, — попытался он сам изобразить что-то одновременно старческое, мерзкое и шепелявящее, высунув кончик языка сбоку.

Мирра засмеялась. Эскан выглядел глупо, когда пытался так подражать образу типичного сказочного негодяя. У него они никогда не получались. Разве что какой-нибудь грозный командир орков. А так, даже в образе чёрного рыцаря мальчишка казался ей слишком преисполненным доблести и светлого пафоса, из-за чего атмосфера игры рушилась, и ничего толком не получалось.

— Ладно уж, иди, давай, пока не наругали, — подметила Мирра, что солнце совсем садится.

— Да, а то ещё меньше шансов будет завтра куда-либо выбраться. Ну, увидимся утром, пока в баню не загонят, а после уж не знаю, обычно никуда не пускают, чтобы не простыл, — морщился тот.

— У меня волосы у самой сохнуть будут долго, на вечернюю прогулку с холодным ветром тоже не выпустят. Послезавтра поиграем во что-нибудь до самой темноты! А завтра утром тогда пособираем цветки чертополоха, — согласилась теперь девочка на его предложение.

— И чем он тебе нравится, колючий весь такой, даже в листьях, — пробубнил тихо Эскан.

— Зато цветёт красиво! Так распушится ярко-розовым с малиновой серединкой и торчащими фиолетовыми «палочками»! — улыбалась та, вспоминая прошлое лето, когда они с семьёй как раз здесь обосновались у старушки Клотильды, приютившей всех троих — Мирру с родителями в своей просторной, но опустевшей избе, — У роз тоже шипы, между прочим, — заодно напомнила она, так как большинство девушек и женщин в деревне особо радовались подаренным именно этим цветам, насколько она подмечала.

— Тогда, надеюсь, что завтра уже распустится. Бутоны уже все такие розовые-розовые проглядывают на кончиках «шишечек», видел. Словно вот-вот взорвутся красками. А мама вот из одуванчиков плести венки предпочитает, — рассказывал тот, всё никак не уходя домой.

— Папа бы сказал, что из одуванчиков лучше вино, а не венки, — рассмеялась Мирра.

— А ты сама ещё тут останешься? Домой не пойдёшь? — интересовался он у девочки, явно желая пойти по деревне с ней вместе.

— Ага, посмотрю, как звёзды в речке отражаются, — кивнула та.

— Ладно, долго не сиди. А то обычно встану, а ты ещё спишь, — насупился Эскан, — Я твоего отца уже достал, наверное, пять раз за утро забегать, звать тебя.

— Он сегодня сети готовил. Откуда, по-твоему, у нас для игры появилась лишняя верёвка?! Так что он с утра пойдёт рыбачить, завтра не сможешь ему надоесть, — рассказывала Мирра.

— Ну, хорошо! Давай тогда, до завтра, спокойной ночи! — потупив взор, раскачиваясь на своих башмачках взад и вперёд, вставая то на пятки, то на носочки, проговорил он, лишь мельком поглядывая подруге в глаза и снова отводя взгляд куда-нибудь под ноги на траву поляны возле дуба и гонимую ветерком старую листву.

— Ага, спокойной ночи, — кивнула девочка, — И приятного аппетита заодно, — припомнила та, что ему сейчас бежать на ужин.

Тот благодарно кивнул, порозовев щеками. Прощаться у него никогда не получалось, особенно, если приходилось вот так наедине, а не просто помахать рукой и бежать на зов родных, как сегодня их приятель. Хотелось-то вообще обняться или даже получить поцелуй от девчонки в щёку, но на подобное с Миррой рассчитывать не приходилось.

Тем не менее, понимая, что итак уже изрядно задержался на закате, Эскан, сжимая игрушечный меч в правой руке, понёсся вниз с холма к бревенчатым домикам деревни, где справа у ближайшего паслись привязанные белые козы, а через дорогу напротив в наплывающих сумерках ещё внятно виднелись грядки с зелёной ботвой крупной свёклы.

Мирра осталась одна, неспешно обходя дуб в бурых сандалиях и развязывая слабый узел на папиной верёвке, чтобы ту не забыть вернуть домой. Оставь они её здесь, наверное, бы, ничего не случилось и никто не забрал, но всякое же возможно. Мало ли кому понадобится вдруг ничейная, плотно связанная в переплетённую косичку из трёх более тонких частей, верёвка.

Пробыть в одиночестве долго она не планировала. Голод уже тоже давал о себе знать, неплохо было бы и домой наведаться. От деревни ввысь холма поднимались ароматы супов и жареной крольчатины, иногда можно было особо хорошо учуять морковное рагу, пропаренную репу или же перебивающий многие другие запах сельдерея, который ей, в отличие от друзей мальчишек, как раз очень нравился и не казался противным. А вот цветную капусту она не любила, но и насильно есть её девочку никто, благо, не заставлял.

Свет не горел только в доме музыканта Стефана, молодого одиночки, пока так и нашедшего себе пару ни здесь, ни среди девок на выданье из соседних деревень. Он уже отужинал, а потому бренчал и настраивал свою лютню, пока вокруг никто не спал и не жаловался на его музыку. И звуки его мелодий тихо-тихо доносились даже до холма со старым разросшимся дубом.

Когда девочка обошла дерево, сматывая верёвку в свисающее с руки кольцо, и вернулась примерно на то самое место, где прощалась с приятелями, то спешащий к себе домой по дорожке силуэт Эскана уже не было видно. Теперь уж точно одна. Все по домам, в окошках повсеместно горели свечи, слышался гул голосов с вечерних застолий, в котором даже можно было с огромным трудом выловить знакомые тембры, но невозможно было конкретно разобрать слова.

Пальцы свободной руки, закончив с верёвкой, коснулись сплетённых волос над лбом, мечтая, чтобы завтра в этом полукруге косички оказались пышные цветы чертополоха, карие глаза взирали на потемневшее небо, где загоралось бесчисленное количество огоньков, и на то, как оно отображается в извилистой уходящей к дальнему сосновому бору речушке, в которой завтра будет рыбачить сетью её отец.

Тело вздрогнуло, вытянувшись стрункой и ощутив холодок пробежавших мурашек буквально повсюду — по шее, спине, всем конечностям, вмиг потеряв даже аппетит, когда маленькие детские ноздри среди идущих с деревни ароматов сготовленных к ужину блюд ощутили доносящийся сзади мерзостный запах тлеющей гниющей плоти.

Не оглядываясь, доверяя собственному слуху, она ощущала мягкий шелест листьев под бледными когтистыми лапами, аккуратно ступавшими по ту сторону холма и взбиравшимися вверх, уже практически приблизившимися к дереву. Хруст тоненьких веточек по разные стороны от ствола выдавал, что тварь была не одна.

Если бы упыри могли дышать, наверняка можно было сориентироваться ещё по отзвукам тихого дыхания, однако бледно-серые, лишённые давным-давно глаз сросшейся кожей, были представителями мира чужеродного и потустороннего. И хотя у них был человеческий по строению торс, а также по две руки и ноги, эти существа, привыкшие уже пресмыкаться исключительно на четвереньках, не оставили в своём облике ни следа того, что когда-то тоже были людьми.

Обратившиеся силами тёмного колдовства после смерти в обезумевших от голода пожирателей плоти, они меняли свой облик год от года, пока не превращались вот а таких ползучих белёсых ищеек, верных спутников некромантов и других чёрных чародеев, что способны призвать таких к себе на службу.

Мирра помнила, что куда бы они с родителями не отправились, где бы ни пытались начать нормальную жизнь, их след всегда находили и за ними являлись твари с подобным запахом, который девочка ни с чем не могла спутать. И этот запах означал неминуемую трагедию и новое бегство с насиженного места.

Буквально кожей она ощущала каждое их движение, знала их чёткое количество и будто каким-то внутренним взором видела расстояние от её хрупкого тельца до каждого из приближавшихся упырей.

Просчитав всё до мельчайших деталей, уловив подрагивания окружавшего воздуха от прыжка и усиление тошнотворного аромата гнили от их приближения, она сделала резкий скачок вперёд, когда два голых и истекающих слюной со своих многочисленных лезвий-зубов существа одновременно ринулись на неё и столкнулись гладкими лбами вместо того, чтобы схватить своими вытянутыми, как грабли, длиннющими когтями примерно в том месте, где она до этого стояла.

Медлить дальше было нельзя. Эти двое ещё порычат друг на друга, словно обвиняя в случившемся провале, слегка преградят путь остальной своре ищеек, но другие из них будут уже более расчётливы, да и склон холма вниз благоволит её отступлению. Так что ножки в сандаликах с жёсткой подошвой, что было сил, ринулись вперёд по деревенским улочкам в направлении дома, в котором она жила.

На плече подрагивала сложенная плетёная верёвка, увы, ничем не способная сейчас помочь или как-то защитить. Но хотя бы лёгкая, почти невесомая, никак на обременявшая своей ношей и не задерживающая быстрый бег. За спиной слышался топот множества догонявших лап, вырывающих своими крючковатыми обсидианово-чёрными когтями клоки травы и поднимая пыль с земли в скрывавшую их от любопытных глаз серо-бежевую дымку. Сердце бешено колотилось в груди, а лязг выпирающих из крупных и лишённых щёк челюстей этих размашистых прожорливых пастей звучал резкими вспышками тревожных почти парализующих молний прямо над ушами.

Они пронзали воздух своим пугающим шипящим свистом, характерным для этих созданий, исходящим на особой волне для человеческого уха, отчего услышавшим становится не по себе, морозные иглы тревоги вонзаются в кожу, а на глаза от испуга сами собой наворачиваются слёзы. Они отравляли воздух своим зловонием, клацали пастями и стремились, как можно скорее настичь свою жертву.

Впервые в жизни, девочка жалела, что не попросила себе короткую стрижку, опасаясь, что эти многочисленные клыки враждебных зловонных ртов, усаженные там сверху и снизу в несколько рядов, вот-вот дотянутся до её задранных в воздух от быстрого бега косичек, предательски делающих её такой досягаемой и уязвимой.

И всё было бы именно так, но от трагической неминуемой гибели её спасло расположение жилища старой Клотильды — нужно было сделать поворот, что ловко удалось ребёнку, но оказалось непосильным ни для кого из целой своры хорошо разогнавшихся четырехлапых бледных ползунов. Ближайших за ней заносило собственным весом, они были не готовы, что уже настигнутая ими жертва внезапно улизнёт куда-то в сторону. Другие, такие же безглазые свирепые существа, не успевали притормозить и сориентироваться на нюх своими треугольными носовыми впадинами, а потому натыкались на своих же, сбивая с ног или отталкивая подальше.

Когда они все снова были готовы продолжить погоню, озлобленно рыча друг на друга, издавая дикое озлобленное шипение, выгибая щетину на костлявой спине, словно бесконечно ругаясь между собой, девочка уже плотно закрыла массивную дверь, забегая на крыльцо и громко захлопнув вход в сени.

— Вот и наш ночной мотылёк подоспел, — раздался приятный бархатный голос отца, выглянувшего к ней, — Даже как-то рановато для тебя, сегодня. Думаю, даже картошка не пропеклась в печи.

Тёмно-каштановые, почти чёрные, глубоко посаженные глаза из-под густых чёрных бровей и слегка взъерошенной недлинной причёски взирали на неё с улыбающегося вытянутого лица, окаймлённого аккуратной того же тона бородкой. Улыбавшиеся чуть приоткрытые мужские губы тут же опустили свои уголки. Глядя на напуганную, примкнувшую спиной к двери и пытающуюся отдышаться после погони дочь, он всё понял.

— Дани, они здесь! — встревожено крикнул он кому-то, оглянувшись на залитую светом подсвечников комнату, а затем рванул в сени к девочке, взяв ту на руки и спешно занося в дом.

Внутри, за обеденным столом сбоку сидела в голубоватом платье её мать, молодая женщина чуть за тридцать с золотистыми волосами собранными под изящной маленькой диадемой из разукрашенного дерева в крупную косу, пронизанную переплетёнными белыми лентами. Её янтарный взгляд выражал явный испуг на нежном лице с такими же аккуратными мягкими скулами, как и дочери. А по дальнюю сторону, возле принесённого чайника, располагалась сама Клотильда — низенькая пожилая дама с округлым морщинистым личиком, в тёмно-зелёном сарафане и уложенной в пучок копной седых волос, похожих на тонкую паутину.

Снаружи раздалось характерное шипение скулящих и предупреждающих о том, что они уже рядом, бледных упырей. А потом все четверо ощутили скрежет, с которым эти создания, окружившие избу, карабкаются по бревенчатым стенам и даже залезают на крышу, постукивая длиннющими когтями мощных лап, как бы перекрывая все пути обхода и даже попытку влезть на чердак.

— Только ищейки или «они» тоже? — приняла дочь из рук супруга Дани, прижав Мирру к груди, а потом поставив ножками на пол.

— Не знаю, ты видела? — присел отец возле дочери, посмотрев той в перепуганные глаза.

— Только этих, — всё ещё не отдышавшись, отвечала напуганная девочка, кивнув в сторону окна.

— Так или иначе, себя ждать не заставят, придётся сражаться, раз снова выследили, — показывала свой серьёзный настрой женщина в голубом платье.

— Я отважу любую дрянь с порога моего дома, — спокойно отпила чашку чая Клотильда, — Они ещё не знают, на чью избу позарились.

— Дело не в них, дело в… — забормотала мать девочки, но её оборвал стук во входную дверь.

— Здесь не рады гостям, — громко старческим скрипучим голосом воскликнула Клотильда тем, кто стучался снаружи, опираясь на стол и поднимаясь медленно на ноги подрагивавшим совсем не от страха, а исключительно из-за старости телом, хватаясь за изогнутую деревянную клюку, без которой уже не могла передвигаться.

Стук повторился, что, несомненно, злило хозяйку дома. Она неспешно, прихрамывая левой ногой, вышла из-за стола, но встречать незваных гостей не намеривалась, а просто встала по центру этой трапезной комнаты, откуда одна дверь, что была напротив, вела в сени, а три вдоль стены по левую руку — в спальни, принадлежавшие ей, Мирре и родителям девочки.

— Я сказала, вам здесь не рады! — приподняла клюку старуха, ударив той по полу и издав невидимую, но ощутимую энергетическую волну, сбросившую со стен, всех, цепко рассевшихся там, как пауки, упырей, попадавших на землю и заскрежетавших зубами от такой дерзости в их адрес.

Мирра жалась к матери, хватая ту за талию и прижимаясь к бедру. Нежная заботливая ладошка поглаживала по всем заплетённым косичкам в тщетных попытках как-то успокоить и сбить нарастающее изнутри напряжение. Отец стоял у двери, чуть согнув колени и сжав руки в кулаки, будто готовился к драке и намеривался врезать первому встречному, кто заявится к ним в дом.

Снова раздался всё тот же стук, с чуть большими промежутками между ударами, ставшими более сильными и оттого более громкими. Клотильда попросила Дани помочь ей и сдвинуть стол к центру комнаты. Убрав небольшой ковёр, на котором тот стоял, открылась дверца в подземный лаз, куда тут же велели направиться девочке. Маленькие каменные ступеньки вели неглубоко, сверху свет проникал в щели между половыми досками, а внутри была лишь кладка из серых камней и ничего кроме — ни припасов, ни мебели, ни мешков, просто небольшая узкая комнатушка, где девочке пришлось затаиться в углу, поджав колени.

Все эти попытки постучать снаружи были не более, чем проявлением любезности или даже игрой в кошки-мышки. Одним рывком под треск всех засовов, срывая дверь с петель, её вырвали направленным магическим действом. В сенях раздалось постукивание чьей-то обуви под элегантные неспешные шаги, и вскоре в дверном проёме показалась женщина в широкой тёмной шляпе с приподнятыми полями.

Брошь с эмблемой орла — символом ордена, украшала тонкие чёрные ленты завязок на вороте её белой атласной блузки с красивыми кружевными манжетами. Поверх той был надет блестящий чёрно-синий жилет с тесьмой вдоль застёжек и помпезными эполетами с серебристой бахромой и фигурами смотрящих в разные стороны металлических черепов без нижней челюсти.

Снизу же было ощущение, что на даме одновременно и брюки, да ещё и декоративная юбка поверх них, а чёрные блестящие туфли с небольшими цокающими каблучками венчались в носке украшением в виде серебристой розы с жемчужиной в центре цветка.

Лицо, да и вся кожа, казались бледноватыми на фоне находящихся в доме людей, губы напомажены вороным тоном, ресницы столь густые и большие, что даже представить подобное было тяжко. Женщина смотрелась статно, выглядела молодо, но едва ли была младше Дани, а недобрый и даже презрительный прищур её нежно-фиалковых глаз, с которым она разглядывала троицу взрослых, казалось, изучал их и следил за каждым движением.

— Данея, Клотильда и… — взглянула она с усмешкой на мужчину.

— Фрис, — уверенно представился тот.

— Так ты теперь себя называешь? Снова свиделись, — вскинула гостья пальцами, блестящими от тёмно-синего лака, усмехнувшись на это, — Впрочем, не важно. На этот раз вам некуда бежать. Величественный Стонбридж, оборонительный форт Хорзенкорн, туманная Арьелла… Так и будете переселяться с места на место? Жизнь в бегах, она того стоит? Вы молоды, могли бы завести ещё десятерых! Слышала, для этой деревни это даже не редкость. Найти вас с Страгенхолме было удивительным открытием, но в глубине души я знала, что вы завяжите с крупными городами.

— То, что было на мосту Стонбриджа, можем повторить, если хочешь, — угрожающе глядел на неё мужчина.

— Я бы повторила бойню в Арьелле, но там у вас было много друзей, а тут всего лишь одна ведунья, — хмыкнула та, оценивающе взглянув сверху вниз на Клотильду.

— Ты не знаешь, девчонка, в чей дом зашла, — морщилась та, сверкая кошачьими зелёными глазами и крепко сжимая морщинистой с обилием выступавших вен кистью руки изогнутое навершие деревянной клюки.

— А ты не знаешь, кого приютила, — мило улыбалась незваная гостья, оглядев родителей спрятавшейся и затаившейся девочки, закрывшей ладошкой рот, чтобы шумно не дышать и не кричать в случае чего.

— Где Мирра? — сделал шаг вперёд Фрис, чуть дрогнув лицом, но стараясь выглядеть уверенным.

— Это вы мне скажите, стали бы вы здесь держать оборону, если бы она всё ещё была на улице, — рассмеялась статная дама.

— Она приходит после полуночи, ей нравится гулять одной, когда видно звёзды, — заявлял тот, как бы утверждая, что девочки среди них нет.

— Вот так, — кивнула Дани, — Провели мы вас на этот раз. Пока ваши «ищейки» окружили избу, Мирра их давно заметила и уже на полпути в Целесберг или вообще в направлении леса.

— Нет-нет, Данея, она ещё не такая взрослая для самостоятельных путешествий, — не верила та, — Ищейки привели сюда, иначе бы уже гнались за ней хоть к реке, хоть к лесу, хоть к другому дому. А они здесь, дорогуша. К тому же я прибыла не одна, со мной снаружи компания. Вы же знаете, мне всё равно, я просто выполняю свою работу.

— Как ты можешь служить такому человеку? Что тобой движет вообще? А? Адель? — не понимал её Фрис.

— То же, что движет каждым живым существом на планете, — медленно отвечала она, повернув на него свою голову, — Желание жить.

— Ты должна была защищать её, — чуть ли не со слезами упрекала гостью Данея, — Оберегать! А ты… Она же тебе…

— Молчать! — выставила руку вперёд с задранным указательным пальцем гостья, прервав всё то, что собиралась сказать ей женщина, — Я делаю то, что должна. А вот вы, зная всё, не решились…

— Служишь им, да? — с прискорбием Фрис смотрел на герб с орлом, — Без тебя нас бы не нашли, маленькая предательница.

— А ты? Что сделал ты, когда у тебя был выбор? — дрогнули мышцы на её гладком и напряжённом лице, — Я познала агонию обречённости, пока ты грелся в пылком огне любви. Мною пожертвовали, как пешкой, а теперь я должна помогать? Так ты себе это представляешь?

— Давай, Адель! Скажи мне, что не поступила бы также, спасая Бенджамина! — нахмурил свои густые брови Фрис.

— А где был ты, когда моего сына казнили, а?! — топнула та ногой, — Ну, а ты, — повернулась она вдруг к Дани, сделав шаг ближе и погладив пальцами по её изящному остроконечному подбородку, — Что может знать узница, предавшая абсолютно всё! Свою веру, свою семью, своего дядю-первосвященника, все те идеалы, с которыми тебя растили! Ради чего? Ради вот этого? — развела она руками в тесноватой комнатушке, изобразив усмешку на лице.

— Да уж, не твой дворец в пышном Фламанше, — хмыкнула та, — Но это был наш дом и мы были счастливы, пока вы не явились! В который раз… Тебе никогда не понять! — резко убрала чужую руку от своего лица Данея.

— Беглянка! Дерзкая невоспитанная и безродная дикарка! — рявкнула на неё Адель, — Такие, как ты, не достойны даже чистить мою обувь! И какая-то простолюдинка смеет говорить со мной на равных, утверждая, что якобы знает, что такое «счастье»?! Сама ваша связь абсурдна! Она вне логики, вне добра и зла! Ваш союз недопустим ни на земле, ни на небе. И то, что у вас родилось…

— Дай свою половину ключа, — проговорил Фрис, — Это единственное, что ты действительно можешь для нас сейчас сделать.

— Выпустить чудовище? — усмехнулась та, — Ты думаешь, меня бы пустили к вам, имей я его при себе?

— Вы не могли явиться без куска, — качала головой и усмехалась Дани, — Половинка Фриса нужна им так же, как она.

— Так, где она? — злобно оскалилась Адель, отчего вздрогнули все кроме Клотильды, — Она сама есть ключ ко всему!

— Сказано тебе, она на улице. Убирайся из моего дома, чёрное отродье! — кряхтела на неё хозяйка избы.

— Если выйду я, сюда явится Локдеран с сотоварищами, всё вверх дном перевернут, разберут ваш дом по щепкам, где бы вы её не прятали: на чердаке, в тайном лазе между брёвнами, мои ищейки учуют. Открывай сама лучше двери в подвал! — в пренебрежительном тоне угрожала той гостья.

— Подвал? Так вам нужен мой погреб? — усмехнулась старушка, направляясь к печи и сдвигая синий вытянутый коврик у дальней стены, — Милости прошу, что вы собираетесь там найти? Я не понимаю. Вам уже сказали, девочки здесь нет.

— Хорошо играете, буду рекомендовать вас в труппу уличных артистов. Тебе пойдёт шутовской колпак, дорогуша, — с насмешкой глянула она на Фриса, двигаясь к погребу, — Эй, Хорлен! — крикнула она, позвав кого-то снаружи, и вскоре в дом вошёл ещё один гость.

Мужчина в массивной броне, преисполненной всё той же орлиной символики, с львиной мордой на пряжке широкого пояса и двуручным широким гладиусом в вытянутых узорчатых ножнах, взирал исподлобья колыхавшейся и зачесанной на две стороны чёлки серыми глазами с грубоватого лица с выступающей «подковой» густых светлых усов.

Рыцарь выглядел суровым и напряжённым. Фактурные губы с выразительной ямочкой плотно сжаты, лицо слегка опущено вниз, словно в скромном приветливом поклоне головы с пшеничного оттенка длинными волосами. Он был крупным, плечистым и рослым, на пол головы выше Фриса и стоявшей на каблуках Адель, к которой и последовал.

Открыв погреб, они бродили по нему довольно долгое время, перебирая буквально всё, что там находили. Хлопком в ладоши женщина вызвала сверкающие сиреневым пламенем призрачные черепа в количестве трёх штук, которые неслышно постукивали челюстями, неспешно паря в воздухе, словно просили есть или бормотали какое-то песнопение. Вот только голос у них отсутствовал и ни единого звука не приходило в наш мир с того света.