Бесплатный фрагмент - В снегах не всегда холодно

Часть 1

Ночь. Квартира на первом этаже. Семья — отец, мать и трое взрослых сыновей. Поджёг.

— Горим. Горим, мать! Поднимай детей! — заорал муж, толкнул жену и вскочил с кровати. Рванул за документами, по пути увидел, что горит кухня, дым повсюду. «Вот же твари! Твари! Твари! Твари!»

Мать рванула к комнатам сыновей.

— Сёма! Елисей! Ренат! — Мать влетела в первую комнату и стала вытягивать из неё сына, не смотря на то, что тот вполне мог бежать и сам. Жил он в отдельной комнате, а два его брата в другой.

— Боже! Мальчики мои! Всё так плохо! Ох, как же так-то!? Ренат! Елисей!

Мать ворвалась во вторую комнату. Младший — семнадцатилетний Ренат всё ещё лежал в постели.

— Ренат! — кричала мать, сдёргивая с него одеяло и тряся за руку.

Старший сын подпирал дверь на балкон.

— Мам! Они уже здесь. — Сын встревоженно смотрел на мать. Он боялся, что его беспокойная мать сейчас отдёрнет его от балкона, тогда те, кто устроили поджёг, ворвутся и зарежут всю семью раньше, чем они добегут до двери в подъезд. Так делала эта банда раньше. О ней говорят новости, пишут газеты. Они очень ловкие, быстрые и натренированные. Свирепствуют уже почти месяц и выбирают в качестве жертв именно семьи с детьми. Поймать их никак не могут, а потому их вряд ли остановит юноша подпирающий дверь. Скорее он станет им первой жертвой.

Мать размышлять глубоко не стала, бросилась к Елисею отдирать его от балкона. Он сопротивляться не стал, покашлял и устремился к выходу с матерью.

Отец уже открыл дверь в подъезд и подгонял семью. Стоило Елисею с мамой выбежать, все тут же услышали, что дверь балкона ударилась о стену. Банда проникла в дом. Отец стал запирать дверь со стороны подъезда, как вдруг Семён закричал: — Ренат! Где Ренат!?

Мать с бешенством и нестерпимым ужасом во всех частях своего тела стала пересчитывать взглядом семью.

Елисей понял, что бросившись к балкону, не поднял с кровати своего младшего брата.

***

Привет. Меня зовут Ренат и пару дней назад я умер. Хотя, признаться, по ощущениям для меня не прошло с того момента нисколько времени. Да и именно самого момента смерти я не помню. Обычно никто не помнит, так я где-то слышал, а полагаться на информацию из всех источников не следует. Я помню всё, что было со мной, кроме последних секунд. Наверное, так сделано специально, чтоб не помнить страха и боли. Я специально остался тогда в постели. У меня не было мыслей именно умереть вот так. Идеей было остановить этих существ, язык не поворачивается их людьми называть. Идея «А что если я останусь и задержу их» пришла как обычная быстрая мысль, но она понравилась мне. Скажу ещё, что я до этого дня всю неделю не мог выспаться, в эту же ночь я лёг поздно и уснул очень крепко. Если бы я высыпался в прошлые ночи и проснулся раньше этой ночью и обдумывал эту идею не сонным, то я ни за что не стал бы осуществлять задумку. Я просто остался лежать в полудремоте и обдумывать вероятности исхода. Лежал тихо, целиком под одеялом, когда они пришли. А когда они вышли из комнаты, я начал действовать. Двигателем моим в этот момент был страх. Я испугался, что остался дома один, что не выбежал со всеми. Запер балкон и забаррикадировал к нему выход кроватью брата и опрокинул туда же книжный шкаф. А ведь я мог просто выйти… На звуки прибежали. Началась схватка, но так как я её не помню, вряд ли я победил. Однако и не совсем проиграл.

— Ваш сын герой. — Сказала какая-то женщина, когда моя семья выходила из церкви. Эти слова совсем не стали успокаивающими для семьи. Мать тогда опять разрыдалась, а Елисей еле сдерживаясь, объяснил мне, что благодаря моему поступку, один из банды не выбрался из горящей квартиры, вследствие чего, оставшаяся банда затихла и больше нигде не проявляла себя, пока что.

Он винит себя во всём. Старается не показывать этого, всегда старался быть спокойным, уверенным. Я понимаю его ход мыслей. Он старший брат, я младший, мы в одной комнате. Но на моё: «Я сам решил, я специально решил там остаться» он не реагирует.

Мать вообще успокоиться не может. Отец её успокаивает, хоть и самому ему плохо, но мать не унимается. Вот и сейчас. Только похороны состоялись, только я появился перед ними, так мать ещё сильнее разрыдалась. Сидим сейчас все на скамейке неподалёку от кладбища, церкви и речки с лесом по другую сторону. Мне тут всегда нравилось. Это на самом краю города и тут так легко дышится. Сейчас ещё и приятный летний ветерок. И не жарко. Я рад, что не жарко, ведь умер я в чёрной футболке. А вот штаны у меня пижамные, клетчатые. Хорошо, что не со звёздочками одел. Хотя, в звёздочках нет ничего плохого. Не особо хочу переодеваться в дальнейшем, ведь для этого придётся приходить домой, а это, боюсь, будет напрягать мою семью.

Мать мне что-то пытается говорить, но из её рёва я плохо что-то понимаю, а потому даже не слушаю. Им всем так грустно, а мне почему-то нет. По идеи я, наверное, должен слушать сейчас все её слова, так как это последний раз, когда мы говорим. Вернее, у меня ещё сорок дней на это, но я не планирую провести их полностью с семьёй. Я не знаю, что конкретно буду делать, но видимым и слышимым я для них быть не хочу. Ведь им, скорее всего, от этого больнее будет. Только сейчас, как следует, попрощаюсь и всё.

— Родненький! Ренатушка! Ты не уходи только от нас скоро! Зачем ты вообще устроил всё это!?

— Мам, я сказал уже, что уйду. Я хочу, чтоб вы быстрее привыкли к ситуации и за сорок дней я хочу успеть увидеть вас счастливыми без меня.

Мама опять заревела во всё горло. Ей уже не хватало воздуха и жидкости в теле, плакать нечем было.

— Пап, дай, пожалуйста, тридцать рублей.

— Для чего тебе деньги-то сейчас?

— Схожу маме воду куплю.

— Да чего ты, я сам сейчас схожу куплю.

— Пап, я сам хочу это сделать.

Отец дал мне деньги, и я пошёл к лавочке с мороженым и водой. Она тут не особо далеко, надеюсь, что продавщица не поняла, что оплакивают там именно меня. Не особо людям приятно говорить с мёртвыми. Многим не по себе становится. Воду купил, возвращаюсь. Если что, то сквозь предметы я не прохожу, я вполне могу что-то держать или куда-нибудь врезаться. Интересно, откуда пошло, что призраки сквозь стены проходят?

— Вот, мам, держи.

Она даже не взяла воды. От того, что теперь начала плакаться о том, какой я всегда был добрый и заботливый.

Мне это надоело. Воду я дал отцу, а сам решил попробовать то, чего теперь могу. У призрака есть три состояния: первое — он всеми видим и слышим, второе — он не видим, но слышим, третье — он не видим и не слышим. Но в любом состоянии он всё так же не может проходить сквозь стены. Информация обо всём этом как-то сама пришла. Резко и как что-то очевидное, как умение сжимать и разжимать пальцы в кулак. Хотя, скорее всего эта информация пришла ко мне там, в загробном мире. По памяти — я был там секунду, по ощущениям — долго. Это был какой-то тёмный зал, я не помню, что именно было там, возможно это был суд (я не знаю, что это было, просто такая мысль). Не помню даже, чтобы там был кто-то. Я, просто находясь там понял, что после сорока последних дней на земле вернусь сюда и останусь тут навсегда, наверное. Не именно в этом зале. Это лишь помещение. Так-то мир вполне большой, опять же не видел сам пока, но просто как будто знаю это.

Стал невидимым, но слышимым. Мать заметила не сразу, но когда заметила, запаниковала, что я совсем ушёл. Братья мои сидели молча.

— Нет, мам. Я тут. Просто смотрю возможности. Что я теперь умею и могу.

Нет, не могу тут больше находиться. Все они излучают слишком много грусти и негатива. Моему настроению это сейчас не соответствует. Я хочу в мир. Гулять. Не могу больше терпеть.

Я не стал становиться видимым, сказал, что люблю их и ушёл. Не знаю, как скоро они это поймут, но выбор мной сделан.

***

Холод. Снег. Горы. Группа молодых людей направляются к месту, где их ждёт вертолёт. Ведёт их сын опытного альпиниста. Ведёт своих сокурсников, которые отправились в небольшой поход на неделю. Неделя не дошла до конца, у молодёжи кончился запас еды раньше на два дня, и было принято решение отправиться домой раньше.

Позади лес. Лагерь свёрнут, распихнут по рюкзакам. Вертолёт прилетит через час. Будет ждать на верху небольшой горы, на которую ему удобно будет приземлиться.

***

Я отправился гулять. День чудесный, дел нет, обязанностей тоже. Вот она, свобода! Нет и больше не будет потребности в еде, воде, сне, тело здорово, а идётся так легко. Настоящее счастье, что именно так устроено всё после смерти. Конечно… не для всех.

Я проходил около скамейки, на которой сидели мужчина с женщиной. Издалека можно подумать, что они знакомые, друзья или семья. Но это не так. Они незнакомы, даже если они год будут рядом друг с другом, они не познакомятся. Этот мужчина когда-то был плохим человеком… После смерти его не ожидало ходить призраком по земле или отправился в загробный мир. Он был перерождён в тело, тело которое не умеет видеть, слышать, ощущать… Это называется небытие. Оно даёт человеку просто существовать. Такой человек — грешник, никогда не научится даже просто ходить. Его возят в коляске.

Та женщина — сиделка. Работа сложная, на неё идти никто не мечтает, но кто-то всё-таки идёт. Главное им поменьше думать о том, кем ранее был этот человек. Сейчас он не является добрым или злым, но прожить до старости должен в таком состоянии. Сложность именно в этом. После чего он тоже сможет отправиться в загробный мир. Или, может быть, переродится в этом мире, чтобы доказать, что он исправился.

Люди ухаживают за такими. Причин много. Кому-то больше идти некуда, кто-то благодетельностью занимается, кто-то боится на их месте оказаться.

Я прошёл мимо, не желая думать о них и смотреть в их сторону. Мои мысли сейчас о другом. Я думаю, чем заняться. Вскоре мне надоест просто гулять тут. Я знаю этот город наизусть, гулял тут не раз и чего-то нового сейчас не найду.

Можно поехать в соседний город. Там я был лишь пару раз проездом. А если мыслить шире, я не был в других странах. Чего мелочиться-то? Хотя нет. Это не для меня. Я не летал никогда на самолёте. Не ездил на поезде. И не собираюсь тратиться на это теперь.

Сейчас я подходил к пешеходному переходу. Здешний светофор иногда мигает или неверно загорается, его всё никак не починят. Горит красный. Я подожду. Не хочу даже проверять, почувствую я боль или нет, но я могу навредить другим, если устрою аварию. Лучше дождаться зелёного и перейти с остальными, при этом, не показывая себя.

Не то чтобы это правило, но лучше не показывать людям своё присутствие. Мёртвые не должны лезть в жизнь и судьбу живых. Живые не должны всегда тревожиться и думать том, что кто-то стоит рядом с ними и смотрит на них. Мёртвый смотрит на живого…

Зелёный. Я перешёл дорогу. Лампочка светофора сменилась резко на красный. Позади меня звонко засмеялась маленькая девочка. Звонкий детский смех, он прекрасен всегда. Позади меня. Позади… Позади меня дорога. Я резко обернулся и оказался прав в мысли, пришедшей так быстро и ещё не успевшей должным образом сформироваться. Девочка присела на корточках, на пешеходном переходе, не дойдя немного до тротуара. Она поймала руками бабочку и очень радовалась этому. Из толпы, метрах в десяти от нас, высунулись, по всей видимости, её родители.

— Алёнка!

Девочка встала и, не сходя с дороги, показала им бабочку. Которая тут же улетела вверх, размахивая красивыми крыльями, которыми девочка не могла перестать восхищаться и мечтать о таких же для себя. Ей лишь немного мешало тёплое летнее солнце, к которому полетела бабочка. Девочка опять захихикала.

Машина летела к ней с бешеной скоростью. Родители были не достаточно близко, чтобы успеть вытащить дочь с дороги. Это сделал я.

Я подскочил к девочке, схватил за локоть и дёрнул на тротуар за собой. Машина, а затем и другие, промчались мимо.

Посмотрел на девочку, которую всё ещё держал за локоть. Вроде бы обычная девочка, я её спас. Затем я посмотрел на дорогу. Точно такую же девочку держали прохожие, которые поспели к ней раньше родителей. Мать кинулась к ней и обняла свою дочь.

— Живая, девочка моя, какое счастье! Как повезло! Слава Богу!

Но дочь её не выражала никаких эмоций.

Все эмоции были в моей руке. Я вытащил не девочку. Не её тело. Я вынул душу. И нарушил этим одно их самых важных правил, или даже законов загробного мира, выведенных для мёртвых.

Мертвые, пребывая в отведённом времени на земле не имеют права вытаскивать душу из тела. Касаться людей мы можем. Но нельзя как-либо тянуть человека. За руку его потащишь — ты потянешь душу. Я узнал об этом в том зале, в который попал после смерти, но не имел понятия о том, как это должно работать.

Родители девочки поласкали своё бездушное сокровище и, подняв его на руки, ушли с ним.

Я смотрел на это в шоке и страхе.

— Дядя, отпустите меня, пожалуйста.

Я выпустил её руку.

— Почему мама с папой ушли? Я же ещё тут.

Она не понимала, что произошло.

— Я должна догнать их!

Алёнка, имя я несколько раз услышал от родителей, стала вертеть головой в поиске родных, но не могла их найти. Я тоже искал. Тоже не мог найти. Я должен исправить свою ошибку. Не важно, что за наказание меня ждёт, пускай и самое страшное, какого представить себе не смогу, если я не верну душу. Мне важно просто вернуть душу. Я не имею права вот так поступить. Девочка ещё ребёнок. Я тоже не увидел большую часть жизни, но ей всего около семи! Тело без души, да ведь это страшно. Я не знаю, насколько быстро родители девочки поймут, что это не шок у их чада на лице, а полная пустота. Не знаю и того, как сама девочка начнёт тревожиться, но спешить надо точно.

— Я отведу тебя к твоим родителям.

— А кто ты?

— Я дебил.

***

— Реще-реще, ребят! Вертолёт уже ждёт! Чё, слабаки совсем, да?!

— Матвей, заглохни. Все итак идут. Сам видишь же какие сугробы!

— Да ладно вам, уже пришли же!

У самой скалы была верёвка. Канат, по которому ребята спустились несколько дней назад и специально оставили его здесь. Подниматься им придётся почти по отвесной скале. Окружали их тоже каменные стены с двух сторон. Чувство свободы от этого пропадало.

Группа из шести человек закрепилась и начала подниматься.

***

Прошло, наверное, чуть меньше часа. Без часов сложно сказать точнее. Всё это время мы сидели на скамейке, и я пытался выяснить, где девочка живёт. Я не выяснил ничего. Она не знает адреса. А объяснение, что это пятиэтажный дом мне ничего не даёт. В нашем городе в основном именно они. Я уже начал терять надежду, что смогу её вернуть домой, ну, вернее, в её тело.

А ведь родители очень скоро поймут, что чего-то не хватает их дочери, а так же быстро поймут чего именно. Счастливый ребёнок, вдруг ставший тихим, не болтливым и просто поддерживающим в себе жизнь. Такой ребёнок очень выделяется. Они будут в ужасе. Будут переживать. Себе не найдут места.

— Ренат, уже закат. Где мы будем спать? Ты отведёшь меня сегодня к маме с папой?

— Нет. Сегодня нет. А спать… А зачем нам спать? Мы можем поискать ночью твой дом.

— Но ночью надо спать, так мама говорит. Ночью все люди спят, иначе сил потом не будет, потому что…

— Я понял. Знаю. Но нам не нужно сейчас спать. Силы не пропадут.

— Пропадут! Ночью надо спать!

— Ладно-ладно, не кричи только. Спать так спать. Только не удивляйся, если не уснёшь.

— Мы пойдём к тебе домой?

— Нет, ко мне мы точно не пойдём.

— Почему? Ты тоже не помнишь, где живёшь?

— Нет, я помню. Просто сейчас там не особо приятная обстановка.

— Я не понимаю. А где тогда мне спать?

Я глубоко вздохнул, хотя не понятно зачем, ведь дышать мне не особо нужно, привычка видимо, и начал оглядываться в поиске ночлега. Можно предложить спать прямо на скамейке, но не думаю, что она согласится. Вряд ли её устроит любой вариант на улице.

— Как тебе вариант переночевать на детской площадке? Вон на той, — я показал пальцем, — Будешь играть там, пока силы не закончатся, а когда устанешь, можно поспать в том замке.

— Нет, в том замке грязно. Лучше в грузовичке, там чище и удобнее.

— Ты уже была на этой площадке?

— Да, папа меня сюда по выходным всегда водит, я там всё знаю наизусть! Знаю, где номера написаны, где кошка нарисована, где паук Жора живёт. О! А ты хочешь посмотреть на Жору?! Я покажу его! Мы с папой так его назвали! Он наш питомец!

— Нет, это вовсе не обязательно. Так ты согласна на идею?

— Только если ты посмотришь на Жору!

— Ладно, я посмотрю на Жору.

— Ты обещаешь, что я смогу играть там, пока не устану?

— Обещаю.

— Тогда я точно не устану!

Алёнка вскочила со скамейки и побежала на площадку, а я пошёл следом с тёплой надеждой, что раз родители водили её сюда, то они придут вновь, надо лишь немного подождать. Ну, и на Жору надо посмотреть.

***

Когда последний участник похода поднялся над поверхностью снега на пять метров, группа остановила движение. Все переглянулись, заулыбались. Они специально сделали так, чтобы последним оказался именно тот, кто им оказался.

— С днём рождения, Нарица! — крикнул верхний, остальные поддержали, Нарица непонимающе посмотрел на них, а тот, кто был над Нарицей, надрезал канат под собой.

Нарица полетел с верёвкой вниз и приземлился в сугроб. Воздух вырвался от удара из лёгких. Ребята сверху засмеялись и поползли дальше наверх. У них не было злых намерений. Они всего лишь хотели пошутить над ним, что как будто оставили его тут. Одного.

— Вы какого творите?! Киньте мне верёвку!

***

Жору Алёнка не нашла, но не очень сильно расстроилась этому. «Гулять ушёл, понимаю» — деловито заключила она и отправилась на горку.

Всю ночь я искал себе занятие. Можно было бы порисовать, мне нравилось это занятие, вот только ни блокнота, ни ручки при себе у меня не было. В итоге я нашёл под деревом небольшую влажную палочку и стал рисовать ей на земле.

Я не особо задумывался над тем, что именно рисовать. Начал рисовать реку, лес, облака…

А ведь это может увидеть любой живой, кто придёт следующим днём на площадку. Точно! В голове проснулась идея. Сюда приходили родители девочки ранее. Я могу оставить им послание. Или кому-то, кто их знает и, увидев, сможет передать.

Я начал вырисовывать крупно Алёнку. Рисовать умею, а потому получилось, вполне, похоже. Закончив добавил надпись «Кто знает родителей этой девочки, скажите им прийти сюда. Их ждут».

— Что ты делаешь? Это ты нарисовал?! Это я?! Как классно ты рисуешь! Как ты так рисуешь!?

— Ты не устала?

— Нет, я же сказала, что на площадке никогда не устаю.

Пусть лучше думает, что всё дело в магии площадки.

— А ты? Ренат, ты не играешь со мной. Ты, наверное, устал из-за этого. Тебе тоже надо поиграть, срочно!

— Нет, поверь мне, я точно не устал. К тому же, уже совсем скоро утро.

— Люблю утро! Мама готовит всегда самые вкусные на всём свете бутерброды с расплавленным сыром! Правда, это всё сопровождается противной кашей…

— Каша это полезно. Мне к ней бутербродов не предлагали обычно.

— А чем мы будем завтракать? Ты умеешь готовить бутерброды с расплавленным сыром? А если не знаешь, то ничего страшного! Я всё расскажу! Я видела, как мама это делает. Вот только, где мы возьмём микроволновку? У тебя её с собой, случайно нет?

Вот чёрт… Я не подумал о том, что Алёна захочет есть. И не то, чтобы это был голод в ней, нет, просто привычка. Нам не нужна еда ровно так же, как и сон, но как ей объяснить это? Конечно же, мы можем и поесть, но тогда вопрос в том — что? Чувствую себя не мёртвым, а бездомным. Словно мы выживаем.

Я попытался придумать что-то, что отогнало бы у неё мысли о завтраке, но её ничего не берёт.

Своровать еду? Конечно, можно и купить, но денег у меня нет, и надо будет придумать, каким образом мне стать видимым и слышимым незаметно для прохожих. Красть я не хочу. Это не честно, не справедливо. Нужно подумать ещё. Школа. В моей школьной столовой частенько остаются нетронутые тарелки. Можно поесть там. Только вот какое дело… Зайти туда не большая проблема, но вот как незаметно поесть? Если я беру предмет, то пока его касаюсь, он по моему желанию может быть так же видимым или не видимым. Но у моей маленькой подруги это вроде не должно работать. Она душа, а не призрак. Она не может становиться видимой или слышимой. Её видят только мёртвые. Слышат только мёртвые. И они не могут никак дотронуться до чего-то живого.

— Мы идём завтракать в столовую.

— А там вкусно кормят?

— Нормально в целом.

— Там есть микроволновка?

— Эм, я не знаю, но бутербродов мы не получим, однако хоть что-то поедим.

До школы шли не в тишине. Алёна много болтала. Очень много. Это не большая беда, просто я не успевал обдумывать план действий. А вот Алёна, как мне кажется, успевала обдумывать всё на свете разом. Как же кипит в ней жизнь. И жизнь эта должна продолжаться.

Пришли. Я попросил подождать Алёну снаружи. Один вошёл внутрь. Сейчас лето, а потому в школе были только учителя, охранник и рабочие красящие стены. Я только вошёл и тут же услышал своё имя, сразу же закрыл уши руками. Что бы они там про меня не говорили, я не хочу это слышать. Я прошёл в столовую. Взял две тарелки и вышел с ними на улицу, к Алёнке. Вроде, всё прошло гладко, и в школе никто ничего странного не заметил.

Я только на улице поинтересовался тем, что вообще взял. Это была манная жидкая каша. По запаху, её пытались разбавить дешёвым молоком. Очень сильно разбавить…

— Я не буду это есть! — завозникала Алёнка.

— Тогда ты можешь не есть.

— Вообще?

— По крайней мере, сегодня.

Я тоже не смог это есть. Даже для вида. Зачем я себе вообще взял? Можно же было бы только Алёне. Что вот только делать теперь с кашей этой…

— Алён, собак любишь?

— Люблю! Я хотела бы очень таксу! Они такие смешные и длинные! Но мама не разрешает домой собак. И кошек не разрешает… Зато у нас есть морская свинка! Пипи её зовут! Потому что она часто пищит, вот так… — девочка стала пародировать морскую свинку.

— Свинка это хорошо, а на счёт собак всё-таки давай договорим. У нас каша ведь осталась, пойдём, покормим собачек, м?

— Такс!?

— Вряд ли там будут таксы, но те, кто будут, будут очень рады покушать.

Я знал, что в городе есть одно местечко, где любят тусоваться бездомные собаки. Будучи живым, сюда не стоило соваться… Собаки злые и голодные. Они могли и разорвать. Но теперь бояться нечего, верно?

Мы пришли в это место. Край города. Тут свалка небольшая, она была тут всё время, что себя помню. Недалеко забегаловка, с неё собакам тоже порой перепадает. И порой что-то можно украсть от хозяев частных домов. Не повезло же людям поселиться здесь.

Собаки же должны быть где-то неподалёку. Гавканье слышно. А обойдя небольшую кучу мусора, мы увидели источник звука. Их было несколько. Мы приближались к ним, они к нам. Не рычали, кстати. Спокойно, немного пугливо, принюхиваясь, они подошли совсем близко. Им не было смысла бояться нас. Они знали, что мы не телесные существа, которые могут навредить им. А вот Алёнка прижалась ко мне. Ей было несомненно интересно, но она всё таки боялась. Я поставил обе тарелки, и собаки принялись за еду. Тут я принял решение отойти чуток подальше, так как собаки начали рявкать друг на друга за еду.

Собаки, кошки и прочие животные видят призраков, душ и т. п. в любом виде. Отчасти это заставляет чувствовать себя не так плохо, но с другой стороны… Вот пришёл ты куда-то, хочешь что бы тебя никто не заметил, а собака как начнёт лаять на пустоту и всё, тебя, считай, раскрыли.

А тем временем собаки всё больше и больше друг на друга злились. Еда была уже вся съедена, но они всё равно не унимались. Начали огрызаться. Рык, лай. Алёнка цеплялась мне в ногу и тащила прочь. Собаки завязали драку.

— Ну, кто так кормит-то? — раздался за нашими с Алёнкой спинами голос.

Мы сразу обернулись. Это был какой-то парень немного постарше меня, одежда его была изодрана. Судя по тому, что он нас видел, он — призрак. А судя по одежде… Ну, вероятно он был бездомным, когда умирал. Может, умер от голода или от холода. Хотя, нет, от холода не мог, сейчас ведь лето. Однако, в местах, где одежда была порвана, блестело что-то напоминающее иней.

Парень прошёл немного вперёд, чтобы лучше видеть драку.

— Это слишком мало даже для одной собаки. Надо их кормить так, чтобы всем досталось. Иначе порвут друг друга. А то и вас.

— Но нам это не особо страшно на данный момент… — ответил я, но Алёна явно не была согласна со мной.

Одна собака вылетела из драки к ногам незнакомца. Парень, ранее стоявший с совершенно спокойным лицом, теперь с ужасом отпрыгнул, а затем ещё и отошёл на несколько метров:

— Нет, это всё равно страшно. А ты давно, кстати, мёртв?

Алёна вздрогнула и посмотрела на меня. Подстава. Вот сейчас надо вылезти из этой ситуации. Дети боятся призраков. У неё может остаться психическая травма на всю жизнь. Такие случаи бывали, когда дети рано узнавали про жизнь после смерти и про эти сорок дней, и потом их приходилось водить к психотерапевтам. Не зря ведь не принято болтать про мёртвых.

— Я не тот о ком ты говоришь. — Сказал я, пытаясь всей манерой речи и взглядом показать, что не надо про это говорить при ребёнке.

Незнакомец осмотрел меня, Алёну, сделал для себя какие-то выводы, словно недружелюбные, затем продолжил:

— Как скажешь. А девочка?

— А я Алёна.

Это был не совсем тот ответ, которого ожидал незнакомец, но он не стал переспрашивать по-другому. Болтушка перестала вжиматься в меня, даже отошла. Направилась к незнакомцу.

— Алёна, это твой брат?

— Нет. Это Ренат, он помогает мне найти моих родителей.

Незнакомец снова недружелюбно посмотрел на меня.

— Что с ней случилось?

Я не знал, как при Алёне это сказать. Не успел даже придумать, Алёна ответила раньше:

— Я показывала маме с папой бабочку, а потом родители быстро ушли.

Незнакомец уже с открытой злобой смотрел на меня. Кажется, он понял, что случилось…

— Я помогу вам найти их.

— Да это не обязательно, мы справимся сами. — Я начал отпираться от его предложения. Человек я неконфликтный, а незнакомец был явно не дружелюбен ко мне, и мне не хотелось влезать в проблемы ещё и после смерти.

— Но вместе же будет быстрее! — влезла Алёнка.

— Да, Ренат. Ведь вместе получится куда быстрее вернуть её родителям, верно?

Произносил это незнакомец так, словно я убил девочку. Но ведь это не так. Злых намерений у меня не было. Пришлось пожать ему руку:

— Держим курс на детскую площадку, туда могут прийти родители. Если хочешь потратить своё, так сказать, свободное время, то присоединяйся.

— Я вовсе не откажусь провести время с вами и помочь доставить девочку конкретно родителям.

***

— Остановитесь! Вы не можете меня тут, сволочи, оставить! Вернитесь!

Нарица уже давно вскочил на ноги и, с болью от ушибов, пытался вскарабкаться своим ходом.

Последний кусочек верёвки скрылся из виду. Шутка затянулась. Ребята смеялись наверху. Театрально, шутя, хоть Нарица их уже не видит, они направились к вертолёту. На ходу, смеясь, было принято решение продолжения шутки — отлететь, чтобы как следует напугать, но потом тут же вернуться и забрать Нарицу. Вертолёт поднялся в воздух.

— Стервятники, — ошарашенно, не веря ситуации, прошептал Нарица. Вертолёт отлетал всё дальше и дальше. С увеличением расстояния, парень всё больше переставал надеется, что всё это просто шутка. Он потихоньку отступал от скалы. Оглянулся по сторонам, надеялся что-то найти. Ему показалось, что он попал в тупик, хотя позади был выход в поле с лесом, где ранее группа устроила лагерь, но теперь, там были пустые сугробы. Небо было затянуто, пошёл снег. Поднялся сильный ветер. Вертолёт не вернётся за ним. Нарица упал на колени и в панике стал перебирать все вещи, что у него с собой были в рюкзаке: спальный мешок, фонарик, разрядившийся телефон.

— Ну, не может быть… Это не может быть концом. Выход должен быть всегда. За мной вернуться. Ведь вернуться же!? Надо набрать дров. Буду выживать, сооружу что-нибудь, буду спать в мешке. Разведу костёр — кто-нибудь заметит дым. Кто-нибудь придёт. Обязательно. А как я разведу костёр без спичек? Точно, есть фонарик. Фонариком разведу.

Нарица повернул к выходу из каменного коридора.

***

Мы шли вновь вглубь города. Погода была такая же солнечная, как и вчера, может только жарче — воздух колыхался над асфальтом. Новый знакомый много разговаривал с Алёнкой, на меня смотрел как на врага. Пришли на площадку. Алёнка побежала играться, а мы с Нестором сели на скамейку. Он первый начал разговор:

— Давно это произошло?

— Вчера.

— И каким же образом?

— Она на дороге стояла. Её почти сбила машина.

— Ты давно мёртв?

— Пару дней, а ты?

— Давно. А призраком сколько блуждаешь?

— Второй день. Тебе больше, значит, совсем нечем заняться, раз тратишь последние часы?

— Во-первых, не последние, а во-вторых, я их лучше потрачу, но отведу девочку в её тело, а не позволю ей пропасть.

— Но ведь это я и делаю.

— Кто тебя знает.

— На кой мне правила нарушать?

— Если знаешь на кой, то и отвечать не буду, если нет, то я не собираюсь рассказывать.

Алёнка прибежала заплаканная.

— Со мной никто не хочет играть! Они не обращают на меня внимание!

И снова упущенный момент. Не подумал об этом… Мы с Нестором переглянулись. Он ждал действий от меня.

— Алён, ну, они просто тебя не так, наверное, поняли. Не плачь, хорошо?

— Я хочу к маме с папой! Я хочу спать в своей кровати и есть бутерброды на завтрак! Хочу к маме! К папе! И к Пипе тоже хочу!

Девочка разревелась по крупному. Хорошо, что кроме нас, её никто не слышит, и никакие мамочки не подходят поругаться на нас. Но это не повод не успокаивать ребёнка. Вот только как успокоить? Я никогда не нянчился с маленькими детьми. Хотя, однажды в гостях было дело…, но я явно не особо справлялся с задачей.

— Алён, они тебя так не услышат…

— Мама! Папа! — закричала Алёна резко сменившимся тоном. Радостным. Затем сорвалась с места и побежала к родителям, которые только вышли к площадке.

Её мама звала дочь по имени и старательно высматривала среди детей, словно могла бы увидеть. В руках отец нёс тело Алёны. Родители говорили друг с другом о чём-то, но не замечали бегущую к ним дочь.

Мы с Нестором шли за Алёнкой. Она налетела на мамины ноги, но прошла насквозь. Мать сразу оживилась:

— Я же говорила! Это Алёнка! Она тут! Я чувствую это! Ставь! Ставь скорее!

Отец поставил тело дочери на ноги, а душой Алёнка перепугалась. Она с ужасом смотрела на своего «двойника».

— Мам… Пап… кто это? Что это!?

Тело смотрело куда-то просто вдаль. Ровно стояло на своих ногах. Выглядело как измученное и уставшее создание. Наверное, мне надо вмешаться, больше ей никто не собирается отвечать.

— Алён, это ты. Ты должна…

Её мать перебила меня: — Алёнушка, доченька, ты же меня слышишь, да? Ты должна зайти сюда. Зайди, пожалуйста. После этого мы отправимся домой.

Алёна дотронулась до тела и поняла, что спокойно может встать на его место. Так она и сделала. Как будто на инстинктивном уровне пришло сознание, что надо сделать.

Тело и душа слились воедино. Семья вновь в целом составе. Обнялись. Повыказывали эмоции и пошли потихоньку домой. Но потом Алёнка резко остановилась.

Она обернулась и подбежала к нам. Сначала обняла меня, потом Нестора, сказала «спасибо» и побежала вновь к родителям. Те стояли в недопонимании. Они с опаской переглянулись, что-то друг другу сказали и, встретив дочь, пошли с ней домой.

— Она нас видит. — Сказал Нестор, — И будет видеть теперь всех мёртвых. Ты, всё-таки, не полностью исправил свою ошибку. Представляешь, во что может превратиться теперь её жизнь? Ты, вполне вероятно, её загубил.

Я это понял и сам. Я не хотел этого. Я даже не знал, что бывают такие последствия. А если бы и знал, что? Неужели не дёрнул бы? Сам себя не прощу за сделанное, а наказанию только рад буду. Хотя, я всё равно не думаю, что после наказания, каким бы оно не было, смогу себя простить. Однако, с другой стороны, я не имел злых намерений, а выходит, что злиться на себя не должен. А всё равно ведь злюсь. Ни на кого, никогда я не злюсь, не умею злиться на других, ругать других. А вот себя ругать умею.

А ведь у кого-то в разговорах я считаюсь героем за то, как, собой пожертвовав, спас жизни. Герой… Не так это. Как могли меня так назвать?

— Ты знаешь, что у тебя меньше теперь дней? — поинтересовался Нестор.

— Нет, не знал, пока ты не сказал. Сколько и от чего это зависит?

— Если ты вынул душу из тела, то в минус уходит десять дней. Если душа не вернулась в тело, то ты послан в небытие — всё равно, что грех совершил, только после смерти. Если душа вернулась в скором времени в тело, и никаких конфузов не произошло, то всё нормально, если не считать тех десяти дней. Ну, а если как тут, то у тебя минус двадцать дней. Если ты уже два дня призрак, то поздравляю, у тебя осталось восемнадцать дней. Ты придумал, как ты их потратишь?

— Нет. Вернее, наверное, я просто погуляю.

— Чувство вины, совесть, да? И ты, вроде, не один из тех, о ком я подумал. Так что пойдём, я покажу, чем тебе интересно будет заняться. Всё-таки, просто гулять как-то скучно, учитывая то, что ты занимался этим всю жизнь, верно?

— О ком ты подумал? С кем меня перепутал?

— Забудь. Просто обманутые люди, нечестные люди. Вроде не грешны, а всё равно с гнильцой.

***

Были сумерки. До леса Нарица дойти не успел. Завыли волки, довольно громко. Кто не слышал, тот представить не сможет, каким близким кажется такой вой, даже если его хозяин находится в пятидесяти метрах. Когда слышишь что-то такое, то сжимается сердце, замираешь всем телом. Рядом нет людей, нет помощи, нет укрытия. А бежать от хищника бывает ещё опаснее. В такой момент легко потерять контроль, только от того, что пытаешься выбрать, что тебе делать.

Хищные и голодные морды высунулись из леса. Нарица вернулся в коридор скалы. Попытался вновь взобраться на неё. Глупо и без надежды он лез по первым камням, но быстро срывался вниз. Волки, не торопясь, медленно окружали, медленно сужали круг.

— Так всё не должно кончиться. Я вернусь домой. Я вернусь к семье. Сестре нужна поддержка сейчас! — Нарица поднял крупный камень возле ног и со всей силой, со всей злобой на ситуацию, швырнул его в скалу метров на восемь.

— Твари!!! — Нарица кричал со всей силой. То ли это было выражение его злобы, то ли подсознательный крик о помощи. Надежда, что быть может, кто-то услышит его.

Камень, который он швырнул, отскочил от стены спереди, полетел на боковую стену, задел камень размером с крупный арбуз, а тот, в свою очередь, полетел Нарице в голову…

***

— Итак, Ренат. Ты умер молодым, так понимаю, сидел всю жизнь в этом лишь городе и даже сейчас не собираешься двигаться дальше? Ты знаешь, на что тебе вообще эти сорок дней даются? Они не для того, чтобы ты делал то, что делал всегда. Ты сейчас свободен! Это время, которое отводится для некоторых определённых вещей. Например, ты совершил ошибку, обидел кого-то дорогого и резко умер. Неожиданно. Так если бы у тебя не было бы времени после, о чём бы ты думал? Ты не станешь жалеть, что не можешь прийти и сказать дорогому человеку «Эй, прости меня и прощай, живи счастливо». Кто-то тратит часть времени именно на это. А кто-то понимает, что он не успел сделать важное, прийти к своей цели. А потому они за эти сорок дней стараются всё успеть доделать и посмотреть на результат. Им важно оставить после себя хоть что-то. И если тебе, Ренат, не перед кем извиниться не хочется, оставить после себя чего-то нет желания или ты всё это уже сделал, то тогда перед тобой третья тропа. Наслаждайся. У мертвого открывается невероятно много возможностей, которые все он не перепробует за сорок дней, но они также не успеют надоесть. Это всё то, чего не мог позволить себе человек, просуществовавший всю жизнь в бедности. То, чего не позволяло здоровье. Всё то, чего он любил, но ему запрещали. Например… Ты любишь аттракционы?

— Как сказать… Я катался, когда маленький был, меня чуть не вырвало от сильного головокружения.

— Тогда начнём с них. В этом городе их нет. Полетим в другой.

— Полетим?

— Да. На самолёте. Пошли в аэродром. Смотри как удобно, не надо думать о деньгах и о том, что надо бы собрать вещи. Просто можно сразу идти.

И мы пошли. Однако, ранее меня начинало тошнить даже от взгляда на то, как кто-то катается, поэтому я совсем не имел желания лететь на аттракционы. Да ещё и… лететь… Как это будет выглядеть?

А выглядело всё более чем просто. Мы просто протиснулись с толпой, стараясь никого не задеть. Зашли в самолёт. Были свободные места, мы смогли их занять. Я пристегнулся, Нестор же проигнорировал ремни безопасности. Впрочем, они ведь теперь не нужны нам. Взлетели. Никаких плохих ощущений вроде головокружения я не почувствовал.

Интересно, кто Нестор такой. Он знает много о жизни после смерти и призрак уже давно. Сколько ему дней осталось? Один, два? Но он полностью спокоен. Его не тревожит будто ничего. Возможно, такой покой приходит ко всем призракам под конец. А возможно, просто Нестор такой.

— Нестор, сколько тебе осталось?

— Я не веду счёт.

— Почему?

— Не хочу. Считать время это тоже по-своему не свобода. Будучи живым, ты можешь вечно ненавидеть воскресенье за то, что следом придёт понедельник. Ты не любишь вечер за то, что утром рано вставать и идти куда-то по делам. Всем сердцем проклинаешь каждое утро, когда встаёшь на ненавистную работу или в школу. А ведь со школы всё и начинается. Тогда у тебя появляются сроки, за которыми ты должен успевать. Ты начинаешь считать каждый час. А ведь до школы ты и не знал названий дней недели. Для тебя были просто праздники и просто дни и ночи. Ты не считал и не тревожился. Если вовремя не понять, что школа, скорее всего, первое, что приучает тебя считать время, то можно так прожить всю жизнь, ненавидя понедельники, вечера, утра и т. д. А если понять, и жить, делая то, что доставляет удовольствие, то для тебя вновь останутся лишь простые дни, красивые рассветы, закаты и праздники.

— Звучит правильно, но это больше правило для живых, чем для нас.

— Да. Для тех, у кого всего лишь сорок дней это не совсем подходит. А ещё у кого уже свои дети и их надо водить в школу.

— Как ты умер?

— Неожиданно.

— А конкретней?

— Неожиданно и больно.

— Ты запомнил момент с болью?

— Нет, но предполагаю, это было больно.

Мы летели дальше в молчании. Я обдумывал сказанное Нестором. Потом обдумывал, что будет после аттракционов, ведь останется ещё как максимум семнадцать дней. Как на меня подействуют аттракционы? Что если попасть под колёса поезда? А что если спрыгнуть сейчас с самолёта? Всё конечно можно попробовать, но я вовсе не хочу этим заниматься. Может кто-то из призраков уже попробовал и написал об этом книгу? А если и написал, то где это искать? Вряд ли я найду такую книгу в обычной библиотеке. Хотя, может, и найду, люди странные существа.

Полёт закончился, пассажиры похлопали пилотам, стали выходить. До парка аттракционов надо было ехать на автобусе. Мы пришли к остановке. Уже вечерело, небо было пасмурным, казалось, скоро должен начаться дождь.

— Что это за город? — поинтересовался я у Нестора, хотя значения это по большей части не имело.

— Мой.

Теперь конкретизация города стала иметь смысл. Нестор непрерывно водил взгляд по каждому магазину, тротуару и кусту. Возможно, эта улица была ему очень знакома. Быть может, он прощается со всем этим сейчас, потому что, скорее всего, он скоро умрёт. В смысле… уйдёт.

Мне пришла идея, как можно оправдать его спокойствие. Кажется, это походит на смирение. Предполагаю, что после смерти у некоторых людей идёт сначала печаль или же лёгкость, потом быть может борьба успеть что-то сделать, что не успел, а потом уже смирение. Принятие себя, своих поступков, своего бессилия и конца. Ему, и правда, осталось немного, раз он успел смириться. Быть может не дней, как я думал ранее, быть может, у него тикают последние часы.

Автобус пришёл. Прежде чем зайти самому, я пропустил живых, однако и зайти не успел, Нестор дёрнул в сторону.

— Места мало внутри, поехали на крыше.

Он живо вскарабкался на крышу автобуса, поспеть за ним я не успел, автобус тронулся.

— Ну, давай! Хватайся хоть!

Я подбежал к автобусу и уцепился за него. Но рост не позволяет мне дотянуться до крыши. А ещё я зря посмотрел вниз, полосы на дороге всё быстрее убегали назад. И когда Нестор уже тянул мне руку, я соскочил на дорогу.

Нестор смотрел с автобуса на меня взглядом, который называется «Ты серьёзно?». Потом помотал головой и крикнул, что будет ждать у парка. Развернулся, встал, пошатнулся и пошёл к передней части автобуса, что бы сесть там.

А меня чуть не сбила машина. Ну, или как это выглядело бы?

Я немного расстроился. Теперь мне надо самому искать этот парк в незнакомом городе. Стоило мне начать оборачиваться по сторонам, я понимал, что вообще не могу понять куда идти. Надо найти карту города. Или спросить у кого?

***

Нарица очнулся под покровом снега. Холодно не было. Не было и больно. Он ничего не видел. «Почему мне не холодно? Тело онемело? Поэтому я ничего не чувствую?». Что-то странно давило на голову. Несмотря на то, что это нельзя было почувствовать, оно мешало.

Послышался волчий рык совсем рядом. Это был страшный, очень страшный и громкий звук. Через миг к рыку присоединился звук, похожий на разрыв тканей одежды, а после тканей тела. На голове и впрямь что-то лежало, но оно накрывало не всю голову, так как Нарицу сумели вытянуть на пару сантиметров из под этого. И он увидел волков.