Бесплатный фрагмент - В погоне за дивноглазыми

В погоне за дивноглазыми

---

Ингольф

Сумерки сгущались. Луна заглянула в чердачное окно и тут же скрылась за тучами, не желая боле видеть происходящее. Ветер прошёлся по черепице, спрыгнул с крыши и, обратившись котом, уселся на перекладине напротив окна. Он был куда любопытнее, и даже надвигающийся дождь не страшил его. Я бросил на него мимолётный взгляд и вновь уткнулся в книгу. Таинственные знаки со страниц древнего тома спешно перемещались на деревянный пол. Я спешил, но в то же время старался исключить малейшую неточность, способную погубить всё.

Мной овладела единственная мечта, и я не мог допускать ошибок. Последние несколько недель я был буквально одержим ею. Я прочитал десятки фолиантов, испробовал сотню заклинаний, но ничто не приносило желаемого эффекта. Я уже готов был отказаться от всего, но пару дней назад я нашёл, как мне казалось, именно то, что нужно. Все последующие дни я потратил на приготовления. И вот настал момент истины.

Постепенно знаки сплелись в единую картину. Предо мной предстал сплетённый из невообразимых узоров человек, плавно превращающийся в столь же чудовищного филина. Казалось, что линии непостижимым образом пульсируют и мерцают. Было в этом нечто завораживающее, волшебное. Я удовлетворённо кивнул и, встав на знак, забормотал:

Тучи сгущаются, тени плетут,

Меркнет на небе луна,

Ветры шальные посланья несут,

Тем, кто не ведает сна.

Перья, бесшумно срывая с ветвей,

Птичьи терзая крыла,

Все они тянутся к сути моей,

Жаждут коснуться чела.

Жаждут коснуться, прильнуть и обвить,

Вихрем шальным закружив,

Перьями жаждут скорее укрыть,

Птицей меня обратив.

Филином гордым, чья мудрость в глазах,

Рвётся сквозь вечную тьму,

Я воспарю на туманных крылах,

Буду под стать я ему.

Тени во мраке крыла мне сплетут,

Вихрем шальным закружат,

Ветры шальные меня унесут,

Вдаль на кровавый закат!

Стоило мне сказать последнюю фразу, как раздался небывалый рёв. Ветер, прежде едва качавший деревья, превратился в настоящий ураган. Тучи, скрывшие луну, почернели и сделали ночь совершенно непроглядной. Кот вцепился в перекладину и зашипел. В следующее мгновение ураган сорвал кусок крыши, и в поднявшейся пыли я уже не мог различить ничего. На секунду я как будто исчез. Я не чувствовал ни рук, ни ног. Не было даже боли. Мир погас…

Прошёл всего миг, но мне показалось, что прошла вечность. Я открыл глаза. Тучи неслись мимо меня, изредка задевая своими невесомыми телами. Я летел. Распахнув широкие крылья, и, поджав под себя лапы, я летел. Это чувство нельзя было сравнить ни с чем. Земля была далеко внизу, звёзды были далеко вверху, а я был между ними. Я будто стал квинтэссенцией земного и небесного. Ветер захлестнул меня подобно мощному течению и увлёк за собой.

Внизу проносился город, укрытый ночью. Тёмные силуэты домов устремлялись в небо, но даже они были бессильны достать меня. Я уносился всё выше и выше. Я был уже выше облаков. Казалось ещё чуть-чуть, и я коснусь звёзд, но внезапно всё прервалось. Вдали полыхнул закат, и я понял, что уже пронзил ночь. Настала кульминация моего полёта. Ветры несли меня до тех пор, пока солнце полностью не встало на западе. Это и было моей мечтой. Именно это я пытался претворить в жизнь последний месяц. Я хотел узреть солнце, встающее на западе.

На несколько минут, всё утратило смысл, и я просто любовался предвечным светилом, совершавшим нечто совершенно немыслимое. Но лишь оно поднялось достаточно высоко, как ветра отпустили меня. Таков был уговор. И хотя я всё ещё оставался птицей, заклинание начало постепенно терять силу. Всё замерло, и я внезапно понял, что лечу вниз. На секунду мне показалось, что я упаду и разобьюсь, но отринув эти мысли, я взмахнул крыльями и опять набрал высоту.

Я летел уже гораздо ниже облаков. Внизу я видел огромный лес. Он простирался на многие мили и упирался в горы. Исполинские деревья устремлялись в небо подобно колоннам огромнейшего храма. Через весь лес тянулась сизая лента реки. Она петляла между стволами и исчезала где-то вдали. Глядя с высоты птичьего полёта, я был буквально пленён этим зрелищем. Но прислушавшись, я почувствовал неладное. Над лесом царила нерушимая тишина. Не было слышно абсолютно ничего. Ни пения птиц, ни шелеста листьев, ни журчания воды. Тишина. Такого не может быть, особенно в лесу.

Любопытство зашевелилось в моей душе. Я понял, что должен узнать тайну этого леса. Спланировав вниз, я сел на ветку раскидистого тиса. Хлопанье крыльев утонуло в молчании. Тишину не мог нарушить даже я. Ощущение собственной незначительности в этом величественном месте захлестнуло меня с головой. Тишина угнетала. Взмахнув крыльями, я обратил их плащом и спрыгнул на землю. Пепельно-серая пернатая накидка еле слышно зашуршала. Я пригладил волосы, привыкая к человеческому обличью. По рукам все ещё струились дивные узоры. Сила пульсировала в них. Небо печально манило меня обратно, но я велел ему подождать.

Мягко ступая по траве, я двинулся в сторону реки. Предчувствие вело меня именно туда. Там было некое средоточие тишины. Возможно, именно оттуда исходило это небывалое молчанье. Но не успел я пройти и десяти шагов, как ощутил беспокойство. Меня не покидало ощущение, что за мной кто-то наблюдает. Даже в тишине присутствие было невозможно скрыть. Звук — не единственное, что может нас выдать. Было ещё что-то. Гонимый странными подозрениями, я обогнул рощу и оказался на берегу реки. Она неспешно текла, и воды её не издавали никаких звуков. Даже рыбы не плескались в ней. Спиной я отчётливо ощущал чей-то взгляд. Следящий за мной подошёл гораздо ближе.

— Кто здесь? — тихо спросил я.

Ответом мне было молчанье. Я обернулся. Она стояла возле огромного вяза и смотрела на меня. Зелёные глаза её были холодны, узкое лицо не выражало никаких эмоций. Золотистые волосы, обрамлявшие его, спадали на узкие плечи, укрытые невообразимым одеянием, сплетённым из листвы и трав. Одну руку она положила на ствол дерева, и я видел тонкие длинные пальцы с острыми слегка изогнутыми когтями. В другой у неё был изогнутый клинок. Последние лучи солнца играли на дивном металле, покрытом невообразимыми узорами.

— Кто ты? — спросил я, глядя ей прямо в глаза.

Она сделала пару шагов ко мне, держа клинок наготове. Девушка явно не доверяла мне. Как впрочем, и я ей. С каждым её шагом знаки на моих руках мерцали ярче, а вокруг пальцев начинали плясать искры.

— Я та, кто ищет ответы в тишине.

— Ты хранитель этого леса?

— Нет. Хранитель этого леса мёртв.

В голосе её не было скорби. Тналы не знают чувств. Чувства вносили бы хаос в души бессмертных, делая их слабыми. Девушка явно не хотела казаться слабой. Остановившись на расстоянии выпада, она внимательно посмотрела на мерцающие знаки. В её взгляде мелькнуло презрение.

— Твоя магия бессильна, человек, — прошептала она.

— С ней мне спокойней.

— Как угодно, — тналла бесстрастно спрятала клинок в ножны, демонстрируя, что не опасается меня.

Знаки потускнели, но не потухли. Я не доверял тналам, как впрочем, и другим бессмертным. Они не умели ценить жизнь, особенно когда речь шла о смертных. Но как только умирали бессмертные, моментально появлялся тот, кто ищет ответы или, говоря проще, выясняет причину смерти. Возможно, тишина была как-то связана именно со смертью хранителя.

— Что здесь произошло? — спросил я.

Она пожала узкими плечами. Также равнодушно, как и всегда.

— Не знаю. Я бы спросила об этом деревья, но они молчат.

С этими словами она прикрыла глаза и нежно провела рукой по стволу дерева. На секунду мне показалось, что на лице её появилась печаль.

— Они опечалены. Я ничего не могу сделать.

Я хмуро посмотрел на неподвижные кроны. Постепенно взгляд перешёл на речку. На мгновение мне почудилось движение, отразившееся в прозрачной воде. Я резко обернулся. Тналла последовала моему примеру. Наши взгляды жадно впились в пейзаж, пытаясь найти хоть что-то.

Внезапно между стволов вековых деревьев возник силуэт. Это длилось всего мгновение, но мне удалось рассмотреть тонкий женственный стан, облачённый в длинное синее платье. Прежде чем я успел что-то произнести, тналла растворилась в воздухе и выскочила из-за ствола дерева совсем рядом с силуэтом. К сожалению, призрак уже исчез. Тналла опустила клинок и вновь посмотрела на меня.

— Что это было? — спросила она своим бесстрастным голосом.

Я пожал плечами. Будучи магом, я несколько раз сталкивался с призраками, но настолько реального встретил впервые. Казалось, к ней можно было прикоснуться. Впрочем, она не дала нам такого шанса. Тналла обходила дерево за деревом, но все попытки отыскать призрака были тщетны.

— Я думаю, — начал я, и она буквально впилась в меня взглядом, — нам стоит пойти за ней.

— Пойти за ней?

— Да, в том направлении.

Я указал пальцем на восток. Именно туда двигалась призрачная девушка. Тналла смерила меня испытующим взглядом, но, похоже, решив, что в моих словах есть смысл, кивнула. Я двинулся к месту, где растворился призрак и, прикинув направление, пошёл в глубь леса. Тналла пошла за мной.

Откровенно говоря, это странное ощущение, вести тнала через их лес, но силуэт явно принадлежал человеку, а потому у меня было преимущество. Какое-то время было. Через полчаса я понял, что понятия не имею, куда идти. Остановившись возле дерева, я внимательно осмотрелся. Силуэта в синем видно не было.

— Что-то изменилось, — сказала девушка.

— Что? — с нескрываемым облегчением уточнил я.

— Здесь лес… другой. Я что-то чувствую. Пойдём.

Она побежала вперёд. Я поспешил за ней, зная, что если потеряю её из виду, могу уже никогда не найти. Пробравшись сквозь густые заросли, я выбежал на поляну. Тналла стояла возле векового дуба, устремив взгляд в землю, и молчала. Было в этом молчании нечто такое, что я не решался его прервать, пока она сама не заговорила. Её бесстрастный голос внезапно начал подводить и срываться.

— Это случилось здесь, — проговорила она.

— Что?

— Здесь прервалась его жизнь.

— Как?

Она только подняла на меня печальные глаза. Сейчас в них не было того холода, что пронзал меня раньше. Казалось, это место действует на неё так. Обычное спокойствие бессмертной тотчас спало.

— Он… он нарушил закон, — прошептала она, — один из законов. Нарушил его и лишился бессмертия.

— Почему здесь? Что здесь случилось? — я даже не замечал, что повышаю голос.

Тналла молчала. Её била мелкая дрожь.

— Не знаю! — внезапно крикнула она и закрыла лицо ладонями.

Сейчас она совсем не походила на грозных тналов, бессмертных хранителей лесов. Она казалась простой девушкой и, хотя это впечатление было обманчивым, я рискнул приблизиться. Я ощущал, что должен сделать хоть что-то. Когда я уже протянул руку, она внезапно отскочила. Клинок рванулся из ножен. Зелёные глаза вспыхнули. По щекам всё ещё текли слёзы, но взгляд стал совсем другим.

Сначала я подумал, что напугал её, но спустя мгновение заметил, что смотрит она совсем в другую сторону. Я медленно обернулся. Из-за густой листвы неспешно выходил тот самый призрак. Это действительно была девушка. На ней было синее платье, подчеркивающее глубину её сапфировых глаз. Чёрные как смоль волосы струились по плечам.

— Ты… — прошептала тналла, — это ты… я чувствую…

Она шагнула вперёд, но я жестом остановил её.

— Кто ты? — тихо спросил я, глядя в синие глаза призрака.

— Беатрис… — прошелестела она.

Именно прошелестела. Казалось, что это листья нашёптывают её имя. Я посмотрел на тналлу. Она убрала меч в ножны и взмахнула рукой, предоставляя мне право говорить.

— Беатрис, — также тихо продолжил я, — что здесь произошло?

Девушка опустила голову и запела. У неё был прекрасный голос. Песня будто рассказывала её историю.

Любимый мой на землю пал,

Металл его пронзил,

Всему виной жестокий тнал,

Что прежде лес хранил.

И я пришла, и смерть нашла,

Но страсть его легка,

Я за собой его вела,

На острие клинка.

Я за собой его влекла,

Как песен череда,

А после в воду я вошла,

Исчезнув навсегда…

Внезапно налетел мощный порыв ветра. Лес впервые зашумел, и шум этот был оглушительным. Беатрис поблекла и исчезла. Я закрылся рукой, но ветер продолжал усиливаться. Обернувшись, я увидел, что тналла стоит как вкопанная. Ветер развевал её плащ, трепал ей волосы, но она продолжала смотреть прямо перед собой. Я рванулся к ней.

— Ищущая! — прокричал я, хватая её за тонкие плечи, — ищущая! Очнись! Лес… повелевай лесом, тналла!

Она не реагировала. Похоже, осознание того, что смертная убила бессмертного, выбило её из колеи. Я понял, что сейчас добиться от неё мне ничего не удастся. Знаки на моих руках вспыхнули. Глубоко вдохнув, я развернулся лицом к ветру и заорал.

Горным утёсам на ветер плевать,

Камень стоит нерушим,

Птицы без ветра способны летать,

И потешаться над ним.

Древа колышут своею листвой,

Только ветвям не трещать,

Ветер опять обретает покой,

Время всему замолчать!

Всё стихло. Лес опять погрузился в нерушимое молчание. Даже листва не шуршала. Единственное, что я сейчас ощущал, была холодная сталь, нежно касавшаяся моего горла. Тналла пришла в себя. Я не видел её глаз, но чувствовал холод её взгляда.

— Что это было? — процедила она.

— Магия, — осторожно сказал я.

— Никогда прежде не видела такой… магии. Что ты за маг?

— Слышала о властителях слова?

Тналла замолчала, похоже, ожидая объяснения.

— Есть несколько школ магии, помимо чистой, — заговорил я, — если чистые маги используют только энергию, то другие используют слова, звуки, жесты, краски, всё, что способно быть проводником воли. Я использую слова, иногда жесты.

— Предположим, я тебе верю… — проговорила она, — но это тнальский лес. Здесь средоточие нашей силы. Как ты смог заставить его замолчать?

— У леса больше нет хранителя, — спокойно сказал я, чувствуя, как клинок медленно отдаляется, — я сделал то, что должна была сделать ты. Но ты впала в транс.

— Неправда, — пробормотала она, — я просто… задумалась.

— Пусть так. Клинок, думаю, можно убрать.

Она нехотя вернула меч в ножны. Я обернулся. На её щеках всё ещё были видны следы слёз. В остальном её облик вернулся в первоначальное состояние, холодное и надменное. Я вопросительно посмотрел на неё. Она несколько секунд молчала, но потом сдалась.

— Спасибо.

— За что? — наигранно удивленно спросил я.

— За твою… магию. Лес, и правда, взбесился после смерти хранителя. А я…

— Ничего, со всеми бывает.

— Нет! — неожиданно громко сказала она, — тналы совершенны, мы не допускаем подобного никогда.

Я пожал плечами. Спорить с ней мне не хотелось. Особенно сейчас, когда она была в таком состоянии. Даже бессмертные иногда теряют самообладание, особенно когда встречаются со смертью. Я решил сменить тему разговора.

— Ингольф, — спокойно произнёс я.

— Что?

— Меня зовут Ингольф. А тебя?

— Хакли, — помедлив, ответила она.

— Хакли, мы должны вернуться к реке.

— Зачем?

— Потому что её песня оборвалась именно на этом. Поверь властелину слова, слова никогда не бывают бессмысленными.

Не найдя, что возразить, она кивнула и мы пошли обратно. Назад, уже по проторенной дороге идти было быстрее. Существенно облегчало путь ещё и то, что Хакли больше не пронзала меня недоверчивыми взглядами. Не то, чтобы она считала меня другом, просто больше не считала врагом. Впрочем, в глазах тналов и это дорогого стоило.

Мы вышли к реке. Она была уже здесь. Её тонкий силуэт колыхался над водой. Когда мы приблизились, она вскинула голову и опять запела.

Вода меня тянула вниз,

Туда где бродит мгла,

Любимый, там меня дождись,

Как я тебя ждала.

Но нет, брожу я средь ветвей,

И держит меня лес,

Молю, скорее прах развей

Дорогой в синь небес.

Молю, позволь мне обрести

Заслуженный покой,

Прости, любимый мой, прости,

Я жажду быть с тобой.

В её взгляде была мольба. Опять начал подниматься ветер, но я вскинул руку со светящимися знаками и он утих. Хакли сделала вид, что не обратила на это внимания.

— Что теперь? — холодно осведомилась она.

— Нужно её отпустить.

— Нет.

Я удивлённо посмотрел на тналлу.

— Почему?

— Она убила тнала. За это нет прощения.

— Я убила его… — раздался далёкий, похожий на шелест голос, — потому, что он убил мою любовь. Он убил Джозефа.

— Тналы не убивают без причин, — упрямо заявила Хакли.

— Он сказал, что так Джозеф обретёт покой, — произнесла Беатрис, будто не слыша слов тналлы.

— Это ложь… — начала было Хакли, но я вскинул руку, останавливая её.

— Кто сказал?

— Мужчина с фиолетовыми глазами. Он дал мне кинжал и сказал, что тналы, убивая, выпивают жизнь, и пока тнал жив, душа Джозефа мучается.

— Глупость, — процедила Хакли, — тналы не убивают без причин, а тем более не крадут души.

Сапфировые глаза впились в Хакли. Вода в реке начала бурлить, будто что-то поднималось со дна. Тналла будто этого не замечала. Она продолжала надменно смотреть на девушку.

— Ты такая же, как он, — прошелестела Беатрис, — я убью тебя.

Она вздрогнула и растаяла. Вода в реке будто вскипела. Струя ударила в небо — и из неё вылетела девушка. Это был уже не призрак. Остекленевшие глаза Беатрис бессмысленно смотрели на Хакли. Посиневшие губы шевелились, но уже не издавали звуков. Я с ужасом заметил у неё в руке кинжал. Тналла застыла. Её взгляд впился в кинжал. Мгновение спустя она попятилась.

---

Я был ошарашен. Она готова была сразиться с властителем слова, но робела перед мёртвой девушкой. Нет, то, что она мертва, было ни при чём. Всё дело, похоже, было в кинжале. Стараясь не сводить глаз с Беатрис, я медленно отступил к Хакли.

— В чём дело? — шёпотом спросил я, глядя как покойница ступает на берег и медленно идёт к нам.

— Кинжал… — дрожащими губами пролепетала тналла, — оружие, однажды вкусившее кровь бессмертного, и впредь жизни их обрывает…

Теперь я всё понял. Она боялась потому, что знала, что может умереть. Если сейчас Беатрис пронзит её этим кинжалом, сила тнала ей не поможет. Впервые Хакли выходила на бой как смертная, и это приводило её в ужас. Я мрачно указал ей отступить. В другой ситуации она сочла бы это глупостью, подчиниться приказу смертного, но сейчас у неё не было выбора.

Я выступил вперёд.

— Беатрис, нет! — твердо проговорил я.

Она даже не посмотрела на меня. Остекленевшие глаза всё ещё впивались в Хакли. Я вздохнул и вскинул руку. Знаки замерцали. Впервые покойница посмотрела на меня. Я глубоко вдохнул и заговорил.

Я призываю пламя,

Пусть же горит земля,

Пламя встаёт меж нами,

Так заклинаю я.

Пламя змеёю вьётся,

Пламя птицей летит,

Ту, чьё сердце не бьётся,

Ныне огонь поглотит!

---

Между нами вспыхнула стена пламени. Она рвалась из-под земли и взмывала в небо. Сейчас она уже была выше человеческого роста, но даже сквозь неё я видел Беатрис. Она шагнула сквозь огонь. Непостижимая сила заставляла его отступать. Я взмахнул рукой, и пламя обвило её спиралью. Это действительно очень походило на огромную змею. На мгновение она исчезла в нём. Я вскинул руку. Пламя взлетело, распахнуло огромные крылья и обрушилось на неё сверху. Я тяжело выдохнул и пламя опало. Беатрис, вся чёрная от копоти, в тлеющем платье, неподвижно стояла на выгоревшей траве. Огонь сжёг её до кости, но сила, приводящая это тело в движение, ещё не покинула её. Пустые глазницы всё ещё смотрели на меня.

Я приблизился. Она попыталась пошевелиться, но не смогла. Резким движением я вырвал кинжал у неё из руки. В следующее мгновение она рассыпалась пеплом. Магия действительно была в кинжале. Даже сейчас, прошедший сквозь огонь, он всё ещё блестел. Я сжимал его в руке и ощущал непреодолимую силу этой вещи.

Внезапно сзади послышался всхлип. Я обернулся. Хакли стояла, вжавшись в ствол дерева. Дрожащими руками она сжимала бесполезный меч. Взгляд её всё ещё был прикован к кинжалу. Я приблизился. Хакли содрогнулась и ещё сильнее вжалась в кору дерева.

— Хакли… — неуверенно сказал я, — всё в порядке. Её нет.

Внезапно тналла вскинула глаза, и я резко обернулся. За моей спиной стоял призрак Беатрис. Она смотрела на меня сапфировыми глазами. Было в этом взгляде что-то нехорошее.

— Убей её! — проговорила Беатрис, — убей!

— Нет, — холодно произнёс я.

— Она бы убила тебя! Любого человека! Она бы убила не задумываясь!

— Я знаю. Но я знаю ещё кое-что.

Сапфировые глаза пронзили меня удивлённым взглядом.

— Это не лес держит тебя. Это ты. Даже после смерти ты не можешь простить.

— Нет… это деревья…

— Это ты! — выкрикнул я, и призрачная фигура дрогнула, начиная растворяться.

Сапфировые глаза потускнели. Она последний раз печально взглянула на речку и, еле заметно улыбнувшись, исчезла. Возможно, теперь она найдёт в себе силы простить его и избавить себя от этой ненависти. Я искренне надеялся, что силуэт в синем платье уже никогда не появится в этом лесу.

Я обернулся и наткнулся на бешеный взгляд Хакли. Она всё ещё сжимала клинок, но я ощущал, что в её руках нет прежних сил, а в глазах — прежней уверенности.

— Хакли, — проговорил я, — опусти клинок.

Она неуверенно покачала головой.

— Хакли, успокойся. Это я — Ингольф.

— Смертный, которому дарована сила убивать бессмертных.

— Неужели единственный? — немного шутливо спросил я.

— Единственный из ныне живущих, — серьёзно сказала девушка, — долг велит мне убить тебя.

В глазах её читалась мука.

— Ты не хочешь этого делать.

— Не хочу, но если не сделаю — разделю судьбу хранителя этого леса. Прости, Ингольф.

Она перехватила клинок и рванулась ко мне. Я не спешил поднимать оружие. Мне не хотелось сражаться с ней. Я ощущал, что это неправильно. Даже лес это ощущал. После ухода Беатрис он будто вновь ожил, появились звуки, запахи, даже краски стали другими, более насыщенными. Я чувствовал, что он мне благодарен, именно мне. Хакли была уже на расстоянии удара.

Взвейся ветрами,

Встань между нами.

Поднялся ветер, и тналлу отбросило назад. Она удивлённо уставилась на меня.

— Прости, Хакли, — крикнул я, — я обещаю использовать эту силу с умом.

Она рванулась ко мне, но ветер вновь встал у неё на пути. Размахивая мечом, она отлетела назад.

— Прощай! — крикнул я и взлетел.

Плащ вновь обратился крыльями филина. Ветер подхватил меня, и я рванулся в небо, оставляя недоумевающую девушку внизу. Она смотрела в ночное небо, озаряемое первыми лучами рассвета. Птичий силуэт был уже едва заметен вдали, а она все смотрела и улыбалась.

— Лети… — прошептала она.

Бросив клинок на землю, она села на мягкую изумрудную траву и прислушалась к голосу леса.

— Расскажите, — прошептала она, обращаясь к деревьям, — расскажите мне всё, о чём вы молчали…

---

То, о чем молчали деревья

Там, во мраке лесном, в нерушимом молчанье,

Призван тнал неустанно порядок хранить,

И стрела его будет немое посланье,

От того, кто, увы, не способен любить…

Поднялся ветер, и деревья зашуршали, бормоча на своём непонятном языке. Лишь избранные могли их слышать, и лишь избранные могли им отвечать. Но сейчас избранный молчал. Сидя на ветке огромного дуба, он молчал, но тишина была более чем красноречива. От него веяло могуществом. Его взгляд взрезал воздух и впивался в душу. Так мог смотреть только тот, кто прожил на Земле более сотни лет и был ещё молод.

Келлерн действительно был молод. Сотня прошедших лет — ничто по сравнению с предстоящей вечностью. А тналы жили именно вечность. Эти непостижимые для людей существа могли впитывать жизнь отовсюду. Они питались жизнью деревьев и трав, зверей и птиц, а иногда даже людей. Именно поэтому они вызывали столь мистический, непреодолимый ужас.

Приподнявшись, Келлерн легко соскочил с дерева. Плащ его зашуршал, вторя листве исполинского дуба. Любой человек, прыгнув с такой высоты, сломал бы себе ноги, да и то в лучшем случае. Тнал же легко приземлился и неспешно двинулся вдоль реки, на берегу которой и располагалось его временное пристанище. Шёл он бесшумно, но и не таился. Здесь он был полноправным хозяином. И дело было не в его силе или ловкости, не в длинном луке, висевшем у него за плечом, а в самой его сущности, излучавшей нечто загадочное, сверхъестественное.

Много лет прошло с тех пор, как он впервые пришел сюда. Тналы не бывают детьми или просто не помнят своего детства. Келлерну казалось, что он всегда был таким, какой он сейчас, и спустя века останется таким же. Это люди меняются, стареют, умнеют или наоборот глупеют, а бессмертные не могут позволить себе быть хаотичными, слишком велика их сила. Тнал знал об этом, но это не вызывало у него ни радости, ни грусти. Просто это было законом, а подобные законы нельзя нарушать. Нельзя убивать без причины, нельзя поглощать больше жизни, чем необходимо, нельзя использовать силу против другого тнала и нельзя, ни в коем случае нельзя позволять кому-то ослаблять влияние тналов.

Частью последнего закона и являлась охрана границ. Именно эта обязанность легла на плечи Келлерна. Любой тнал считал это делом важным и почётным. Возможно, когда-нибудь кто-то займёт место Келлерна, но сейчас он был хозяином леса.

Тнал резко остановился. Какой-то странный, несвойственный лесу звук резал ему слух. Он ощущал боль. Да, кто-то определённо испытывал боль. Келлерн развернулся и зашагал прочь от реки, туда, откуда исходил этот звук. Деревья расступались перед спешащим тналом. Шёл он быстро, но на бег не переходил, в этом не было необходимости. Он шёл кратчайшей дорогой. Мутные зелёные глаза смотрели сквозь весь лес и от того, что они видели, в душе его шевелилась злоба.

Пятеро неброско одетых людей обступили старую сосну. Двое из них поочередно рубили её топорами. Трое других осматривали соседнее дерево. С каждой секундой из терзаемого дерева уходила крупица жизни. Она летела в пустоту и растворялась во мраке смерти. Это была та самая жизнь, которую мог поглотить Келлерн. Видя, как секунды, минуты, часы его жизни тратятся впустую, он ощутил непреодолимую ярость.

Прошло несколько минут. Казалось, лесорубы не замечают фигуру в плаще, расположившуюся на одной из ветвей тиса. Келлерн молча наблюдал за ними, медленно вынимая лук из-за спины. Стрела бесшумно разрезала воздух и выбила топор из рук дровосека. Несколько секунд лесорубы тупо таращились на отлетевший инструмент и лишь потом заметили силуэт тнала среди листвы.

Люди мало знали о тналах. Некоторые почитали их, некоторые боялись, а некоторые просто не верили в их существование. Именно поэтому Джозефу было так трудно поверить своим глазам. Он слышал множество легенд о тналах, но считал их всего лишь сказкой. А теперь эта сказка была готова пронзить его стрелой. Хотя стоило отдать ему должное, даже сейчас он не терял самообладания.

— Кто здесь?! — выкрикнул Джозеф.

Келлерн впился в него полным ненависти взглядом. Он молчал. Ему не хотелось говорить с людьми. Джозеф хмуро смотрел из-под густых бровей.

— Говори, кто ты такой и чего хочешь?

— Я тот, кто живёт жизнью этого леса и чувствует его боль. Я хочу, чтобы вы ушли.

Джозеф шагнул вперёд. Он понимал, что нельзя показывать слабость.

— Я не знаю, кто ты, но я не намерен отступать. Мы возьмём столько, сколько нужно и уйдём.

— Вы уйдёте сейчас, — мрачно ответил Келлерн, — или останетесь здесь навеки.

Джозеф перехватил топор поудобней. Человек явно не собирался сдаваться без боя, но тнала это не волновало. Он знал, что должен делать.

— Нас пятеро, ты один, не советую тебе нам угрожать.

— Ты один, — равнодушно сказал тнал.

Раздался шорох летящей стрелы. Четырёх стрел. Джозеф содрогнулся. В нерушимой тишине леса раздался глухой звук. Это на землю упали четыре мёртвых тела. Дровосек уже ничем не мог помочь своим товарищам. Он застыл на месте, вслушиваясь в тишину. Тнал молчал и равнодушно смотрел на него, как будто выжидая. Джозеф не знал, чего он ждёт, но не собирался дожидаться этого вместе с ним. Сорвавшись с места, он рванулся прочь.

Человек бежал. Тнал смотрел ему вслед, и его взгляд не отражал ничего, кроме холодного безразличия. Плавным движением он достал лук из-за спины, и стрела легла на тетиву. Джозеф бежал так быстро, как только мог. Он спотыкался о корни, ветки били его по лицу. Несколько раз ему казалось, что сил уже не осталось, но он упорно продолжал бежать. Больше ему ничего не оставалось.

Лес кончился внезапно. Джозеф выскочил на тракт и остановился. Не было слышно ни звука. Стук сердца казался ему оглушительно громким. Дыхание сбилось, и лёгкие пронзала невыносимая боль. В ногах ощущалась слабость. Но было что-то ещё. Джозеф посмотрел вниз. Из его груди торчала стрела. Он покачнулся и опустился на землю. Перед глазами мерцали алые пятна.

Ещё миг — и сердце Джозефа остановилось. Остекленевшими глазами он смотрел на крону огромного дерева, а тнал равнодушно смотрел на него.

Он не собирался поглощать его жизнь, и она медленно струилась и впитывалась в землю, подобно алой крови, сочащейся из раны.

А затем тнал ушёл. Он ушёл и не видел, как проезжавший по тракту мельник обнаружил Джозефа. Он не видел, как труп увозили в деревню. И, конечно же, он не видел, как оплакивали его те, кому он был дорог. Келлерн не знал, каково это любить. Всю свою жизнь он был одинок, но, не зная любви, он не печалился о ней. Он не ведал иной жизни. Возможно, однажды это изменится…

Время шло. Оно не стояло на месте никогда, но течение его не затрагивало бессмертных. Тнал не считал дней. Это людям стоило помнить об уходящем времени, а ему было всё равно. В его лесу царило вечное лето. Он не знал ни боли, ни печали. По крайней мере, думал, что не знал.

Но вот однажды он ощутил чьё-то присутствие. Келлерн всегда чувствовал, когда в лес приходил чужак. Бесшумно ступая по мягкой траве, он направился посмотреть на незваного гостя. Невидимый для людского глаза, он появился среди ветвей огромного дуба. Внизу неспешно двигался облачённый в длинную накидку силуэт. Присмотревшись, Келлерн понял, что это девушка. Длинные чёрные волосы выбивались из-под капюшона и струились по её плечам. Она подняла голову, и Келлерн увидел сапфировые глаза, глубокие как море. На мгновение ему показалось, что она его заметила, но она отвернулась и продолжила свою прогулку.

Келлерн следил за каждым её шагом. Никогда прежде он не ощущал ничего подобного. Он не мог объяснить, но жизнь до этого момента показалась ему бессмысленной. Он захотел вновь посмотреть в её глаза, но не решался показаться. Необъяснимый страх завладел им. Он мог лишь безмолвно наблюдать.

Девушка вышла на берег реки и присела отдохнуть. Она сняла капюшон, и волосы, чёрные как смоль, вырвались неудержимым потоком. Келлерн завороженно наблюдал за ней. Она смотрела на воду, синюю, как её глаза. Внезапно до него донёсся голос.

Скажи мне, моё отражение,

Неужто вода холодна?

Неужто моё видение —

Лишь тень позабытого сна.

Такое, как ты отражение,

В такой же холодной воде,

Ищу я тебя, видение,

Но вот не найду нигде.

Неужто мои касания

Холодные, как вода?

Неужто мои желания

Не сбудутся никогда?

Ты только во сне появляешься,

И листьями тихо шуршишь,

Уходишь и возвращаешься,

Так что же ты вновь молчишь?

Скажи, немое видение,

Неужто в глазах моих лёд?

Неужто моё отражение,

Совсем тебя не влечёт?

Оно опять растворяется,

В холодной, холодной воде,

Уходит и возвращается,

Не видя тебя нигде.

Так дай же ответ, отражение,

Неужто вода холодна?

Зачем мне твоё видение,

Зачем? Я всегда одна…

На воде появились круги, и Келлерн понял, что она плачет. Его охватило непреодолимое желание спуститься к ней, но он сдержался. Бессмертные не могут позволить себе быть хаотичными. А любовь — это именно хаос, это смятение. Тнал чувствовал это. Прошлое казалось ему зияющей пропастью, бесконечной пустотой, лишь потому, что там не было её.

Сорвавшись с места, он понёсся прочь. Лес расступался перед ним, и он бежал всё дальше. Возможно именно так, в смятении и страхе, бежал несчастный Джозеф. Но Келлерн не вспоминал о нём. Сейчас он видел только синие глаза, блестящие, как сапфиры и глубокие как море. Он тонул в них и не мог выбраться. Лес чувствовал его беспокойство, но ничем не мог помочь ему.

Лишь забравшись в самую глухую чащу, он остановился. Сердце бешено колотилось. Никогда прежде он не чувствовал подобного. Люди называли это любовью, но само это слово было неведомо тналу. Он не испытывал её прежде и не намеревался испытать в грядущем. Он велел себе забыть её, он старался думать о долге, о законе. Но не было закона, запрещавшего тналу любить. Сама мысль об этом была невообразима.

Келлерн рухнул на траву и уснул. Он надеялся забыться, но и во сне он видел её. Она сидела у реки и смотрела на него. Ему казалось, что она знает, что он там, что она поёт ему и только ему. Келлерну очень хотелось, чтобы это было так.

Проснулся он уже глубокой ночью. Синеглазая девушка покинула лес, и он знал об этом. Он чувствовал, что она далеко, только легче ему не становилось. Напротив, желание вновь увидеть её росло и крепло в глубинах его души. Он посмотрел в небо. Далёкие звёзды испускали свой холодный, безжизненный свет. Им были безразличны даже бессмертные. Для них он был всего лишь песчинкой. Такой же, какой для него некогда были люди. Можно ли вообразить, что звезда влюбилась в песчинку? Нет, это абсурд, это невозможно. Так не бывает…

Но время шло. Впервые в жизни Келлерн считал дни. Ровно три дня назад он впервые увидел синеглазую. Казалось, что эти три дня были длиннее сотни лет его жизни. Три раза он хотел отправиться за ней и три раза останавливал себя. Он понимал, что, скорее всего, это будет стоить ему жизни. В глубине души шевелилось недоброе предчувствие. Возможно, в четвертый раз он не удержался бы, но судьба распорядилась иначе.

Ближе к полудню он вновь ощутил присутствие. Что-то подсказывало ему, что это она. Никто иной это и не мог быть. Невидимый для глаз, он устремился за ней. Каждая секунда ожидания терзала его.

Наконец среди деревьев появился её силуэт. В этот раз на ней не было накидки. Она была облачена в длинное платье, синее, как её глаза. Чёрные как смоль волосы спадали на обнажённые плечи и струились по спине. Взор её был потуплен, и Келлерну никак не удавалось встретиться с ней взглядом. Он то появлялся, то исчезал. Возникал между ветвей и таился за стволами вековых деревьев. Она не могла видеть его, но ему казалось, что она знает о нём.

Спустя несколько минут она вышла на берег реки. Именно здесь она была в прошлый раз. Келлерн бесшумно приблизился и всё ещё незримый сел возле неё. Она посмотрела вверх и тихо запела:

Небо далёкое, небо высокое,

Синяя, синяя сталь,

Небо холодное, небо жестокое,

Что тебе наша печаль?

Наши скитания, наши метания,

Слёз наших горькая соль?

Ты не поймёшь, что такое прощание,

Ты не поймёшь нашу боль.

Ты не поймёшь, твои слёзы притворные,

С неба сорвутся дождём,

Ты не поймёшь наши вздохи покорные,

Нас, не увидев вдвоём.

Ты не поймёшь, ни разлуки извечные,

Ни предвкушение встреч,

Ты не поймёшь, ведь они быстротечные,

Их мы не сможем сберечь.

Наши скитания, наши метания,

Слёз наших горькую соль,

Счастливо ты, ты не знаешь прощания,

Ты не поймёшь эту боль.

Небо далёкое, небо жестокое,

Я пожалею тебя,

Ты ведь такое, как я, одинокое,

Вечно живёшь ты скорбя.

Слёзы холодные, слёзы бесплодные,

С неба сорвутся дождём,

Мы одинокие, пусть и свободные,

Вечно мы плачем вдвоём…

На воде опять появились круги. Девушка утёрла слёзы и начала подниматься. Внезапно Келлерн, всё ещё сидевший рядом, ощутил её прикосновение. Должно быть, вставая, она ненароком задела незримого слушателя. Тепло её ладони, нежное прикосновение её пальцев буквально пригвоздили его к месту. Она почувствовала неладное, отдернула руку и испуганно осмотрелась.

Впрочем, Келлерна рядом уже не было. Он растворился в воздухе. Лишь лёгкий ветерок прикоснулся к её волосам и тоже стих. Она пожала плечами и направилась прочь.

Тнал был болен. Бессмертные не болеют, но любовь — это особая болезнь. Келлерн не знал, куда от неё деться. Он скрывался от неё в густой листве и высокой траве, он таился в глубинах рек и озёр, но всюду она настигала его. Он не мог от неё ускользнуть. Есть вещи, которые не способны превозмочь даже бессмертные. Одной из них была любовь.

Целый день тнал не находил себе места и лишь под вечер, оказавшись в чаще леса, забылся тяжёлым беспокойным сном. Ему опять снилась она. Он внезапно понял, что уже не может без неё. Долг, закон, даже бессмертие — всё рассыпалось пеплом. Она стала смыслом его существования. Сквозь сон он дал себе клятву непременно встретиться с ней опять.

Проснулся Келлерн от странного ощущения. Сначала он даже не понял, что это. Сон был тягучим и никак не хотел отпускать его. Помотав головой, он наконец осознал, что произошло. Она опять была здесь. Тнал не знал, проспал ли он три дня или же она вернулась скорее, чем в прошлый раз. Откровенно говоря, ему было всё равно. Не медля ни секунды, он пошёл на зов.

Незримый и бесшумный, он стоял у неё за спиной, не решаясь заговорить. Она опять сидела у реки. Сидела и молчала, вглядываясь в синь. Подобно зеркалу вода отражала её сапфировые глаза. Молчание обращало мгновения в вечность. Тнал уже начал опасаться, что она уйдёт, но все его опасения развеялись, когда она запела:

Ветер со мной простился,

Небо со мной попрощалось,

Милый не возвратился,

Что мне теперь осталось?

Только в ночи молчание,

Только скупые слёзы,

Вечное расставание,

Всё лишь пустые грёзы.

Всё — лишь забытые песни,

Ныне не так, как прежде,

Милый мой не воскреснет,

Что осталось надежде?

Ей исчезать бесследно,

Ей страдать от разлуки,

Ей умирать последней,

Ей страшнейшие муки.

Мне лишь с ветром проститься,

Лишь по нему тоскую,

К милому возвратиться,

Шаг в синеву морскую.

Шаг, и всё будет как прежде,

Небу я взглядом отвечу,

Хочется верить надежде,

В нашу последнюю встречу…

С этими словами она поднялась и направилась к реке. Келлерна пронзило осознание того, что она собирается сделать. Одним прыжком он нагнал её и заключил в объятия. Она не сопротивлялась. Напротив, она ответила ему. Их губы встретились, и они слились в поцелуе. Келлерн ощутил бесконечную свободу. Больше разлука не тяготила его. Всё встало на свои места. Теперь он понимал, что любовь — это не только болезнь. Это нечто большее. Непередаваемое счастье овладело им. Он увлёк её за собой.

Они летели сквозь лес. Ни единого слова не было сказано, ведь время слов прошло. Наступило новое, чудное время любви. Оказавшись в чаще, где так долго страдал тнал, они наконец остановились. Ничто больше не волновало их. Лозы сплетались вокруг них, образуя дивный чертог. Келлерн не видел ничего кроме бездонных сапфировых глаз.

Наступил рассвет. Они лежали на траве и смотрели в бездонное небо. Впервые наступало время нарушить молчание, но Келлерн не решался прервать чудесный миг. Он был счастлив, как никогда.

— Кто ты? — прошептала она.

— Я тнал, — мягко ответил он, — моё имя Келлерн.

— Моё имя Беатрис.

Келлерн вслушивался в звук её голоса. Никогда прежде он не слышал человеческих имён, но сейчас её имя казалось ему прекраснейшим из всех.

— Беатрис, о чём были твои песни?

Девушка улыбнулась. В её улыбке была некая необъяснимая грусть.

— Недавно я потеряла человека, которого очень любила.

Тнал взглянул в печальные глаза девушки. До недавнего времени он не знал, что такое грусть, но теперь он мог понять её. Он знал, что эту боль невозможно заглушить ничем, даже время, великая вечность, принадлежавшая бессмертным, была бессильна. Он понимал её, но не знал, как её утешить. Этого он ещё не умел.

— Мне жаль, — прошептал он.

— Спасибо, — она опять улыбнулась, — это важно для меня.

— Беатрис, скажи, зачем ты пришла сюда впервые?

— Чтобы ты увидел меня.

Келлерн непонимающе посмотрел на неё.

— Чтобы я увидел тебя?

— Ты ведь любишь меня?

— Да, — Келлерн посмотрел в небо, — прежде я не знал, что такое любить. Но когда ощутил это, я понял…

— Ты понял, что готов умереть за любовь.

— Да, — Келлерн поражённо уставился на неё.

— Знаешь, — Беатрис улыбнулась, — мой любимый говорил: есть много вещей, ради которых стоит жить, но всего две, ради которых стоит умереть. Одна из них любовь…

Было что-то странное в её улыбке. Синие глаза напоминали сталь. В них появился странный блеск. Келлерн никогда прежде не замечал этого. Сейчас странная тревога закралась в его сердце.

— А вторая? — настороженно спросил тнал.

Ответом ему послужило прикосновение холодного клинка. Он был слишком опьянён любовью, чтобы заметить его в складках синего платья. Всё, что он мог теперь, это смотреть, как кровь струится из его распоротой груди. Глаза Беатрис стали совершенно безумными.

— Вторая — месть, — прошептала она, — так всегда говорил мой любимый. Его звали Джозеф.

Келлерн ничего не ответил. Он смотрел сквозь неё. Сейчас он не был бессмертным. Он нарушил все законы, он забыл о долге, и настало время платить. Лес беспомощно шелестел листвой, не в силах помочь умирающему тналу. Впрочем, он и не хотел ничьей помощи. Он ощущал боль, но совсем не телесную. Его сердце умирало. Любовь стала смыслом его жизни и, когда она обратилась прахом, он понял, что смысла жить больше нет.

Он перевернулся на спину и уставился в далёкое синее небо, холодное как сталь её глаз. Он не видел, как она ушла. Он хотел запомнить её своей любовью, а не убийцей. Перед самой смертью он улыбнулся. Он видел фигуру в чёрном. Это смерть пришла забрать бессмертного в свой чертог.

Склонившись над ним, она положила холодную ладонь ему на лоб и прошептала.

Пожухла, засохла на поле трава,

Померк изумрудный наряд,

Случается так: затихают слова,

И в землю впивается взгляд.

Случается так: умирает любовь,

Сумей же её отпустить,

Струится на землю багровая кровь,

Спеши же простить и забыть.

Спеши улыбаться и в небо смотреть,

Пока ещё видят глаза,

Когда настаёт нам пора умереть,

Мы мало что можем сказать.

Ты чувствуешь слабость и чувствуешь боль,

Но это не боль твоих ран,

Сумей отпустить, раствориться позволь,

Шагни сквозь багровый туман.

Шагни, не терзай себя муками вновь,

Успей перед смертью понять,

Что лучше погибнуть, утратив любовь,

Чем жить и любви не познать.

Смерть улыбнулась ему, тнал улыбнулся смерти и исчез…

Лес ревел. Мощные порывы ветра гнули вековые деревья. Небо затянуло серыми тучами. Пошёл проливной дождь. Казалось, весь мир оплакивал смерть тнала.

---

Беатрис пробиралась через лес. Насквозь промокшее платье волочилось по земле. Корни сплетались под её ногами, ветки били её в лицо. Кругом было темно, как ночью. Девушка уже давно не знала, куда идти. Могучие порывы ветра норовили сбить её с ног. Силы медленно оставляли её.

Ветка рассекла ей бровь, и кровь начала заливать глаза. Девушка рухнула на землю и устало посмотрела вперёд. Перед ней была река. Она вышла к тому самому месту, где всегда пела песни. С трудом поднявшись, она двинулась вперёд. Внезапно мощный порыв ветра повалил её на землю. Трава была скользкой от дождя, и девушка скатилась вниз. Уцепиться было не за что, тонкие травинки резали ладони и выскальзывали из рук. В следующее мгновение она рухнула в холодную воду. Течение моментально вынесло её на середину реки. Насквозь промокшее платье мешало плыть и тащило её ко дну. Волна накрыла её с головой, и в лёгкие хлынула ледяная вода. Несколько секунд она пыталась бороться, но всплыть уже не смогла.

Лес взревел последний раз и затих. Стихло всё. Прекратился дождь, успокоился ветер, даже шелест листвы стих. Деревья опять замолчали. Они больше не бормотали на своём непонятном языке, ведь не стало того, кто мог бы их слушать. Они были единственными молчаливыми свидетелями случившегося. Только они уже никогда об этом не расскажут…

                                 * * *

Я летел. Опять летел, и пьянящее чувство вновь захлестнуло меня. Я летел прочь от встающего солнца и вскоре вновь растворился в темноте ночи. Она приняла в свои объятья величественную ночную птицу, позволяя мне лавировать между течениями ветра.

Вскоре лес сменился полем, а за ним показался город. Уже над ним меня настигло солнце, и я был вынужден спуститься. Слетая вниз, я увидел великолепное поместье. Оно казалось ещё прекрасней в лучах восходящего солнца. Я не удержался и опустился на один из балконов. Стряхнув с себя оперенье и обратив его плащом, я слез с перил и пригладил волосы.

Только тогда я заметил его. Человек в маске ворона стоял и наблюдал за моим прибытием. Я ощутил неладное, и моя рука скользнула к кинжалу Беатрис, единственному оружию, которым я на тот момент располагал. Человек заметил это и скрылся в тени занавесей.

Не ослабляя бдительности, я шагнул в комнату. Она была пуста. Человек будто растворился в воздухе. На кровати лежала маска. Это была маска филина. Повертев её в руках, я заметил, что на внутренней стороне что-то написано. Присев на кровать, я вслух прочитал.

Серою птицей в ночи обратился,

Солнце желая догнать,

Ты на балконе моём приземлился,

Значит, придётся играть.

Значит, придётся к земле припадая,

Всё же забыть про полёт,

Не проклянёшь ты меня, умирая,

Слово не знает господ.

Слово не знает, не ведает силы,

Что подчинит его впредь,

Помни отныне, что холод могилы

Некому будет согреть.

---

Серою птицей нельзя обратиться,

Слово, увы, не призвать,

Так оставайся, куда торопиться?

Всё равно будешь играть…

Боль пронзила всё моё тело. Я повалился на пол, ощущая, как знаки рассыпаются в прах. С меня будто сдирали кожу. Я попытался подняться, но мне это не удалось. В глазах потемнело, и я потерял сознание.

Ощущение было такое, будто я падаю с огромной высоты. Падаю и не вижу куда. Внизу была только тьма. Бесконечная, чёрная, густая тьма.

Всё оборвалось внезапно. Я рухнул на пол. Комната медленно вращалась. Опершись о кровать я, наконец, поднялся. Машинально посмотрев на руку, я увидел, что на ней больше не было знаков. На их месте были красноватые пятна, будто меня несильно обожгло. Самым ужасным было то, что я больше не ощущал магии. Я не потерял её, нет, её у меня украли.

Надев маску я, всё ещё немного шатаясь, направился к двери. Что ж, если этот человек, кем бы он ни был, хочет играть, он получит свою игру. Она ему надолго запомнится.

Полный мрачных мыслей, я вышел в коридор. Никого. Только множество дверей и тишина. Я положил руку на рукоять кинжала и двинулся вперёд. Тишина угнетала. Возникало ощущение, что здесь вовсе никого нет и в то же время, что кто-то стоит прямо за моей спиной. Я несколько раз оборачивался, но находил лишь пустоту. Дойдя до центральной лестницы, я спустился в холл. Тоже никого.

Краем глаза я заметил движение. Резко обернувшись, я увидел его. Это был человек в костюме павлина. Лицо его скрывала маска, зияющая странной пустотой глазниц. Он важно выхаживал, как какой-то граф или барон. В руке у него был объёмный кубок, в котором плескалось вино. Походка его, хотя и выдавала в нём аристократа, всё же указывала на то, что он пьян.

— Приветствуйте, — закричал он, — месье Ингольф!

Сзади раздался гул. Я обернулся. Зал был наполнен людьми в разнообразных костюмах. Все были в масках. Кричащая и аплодирующая толпа повергла меня в ужас. Я готов был поклясться, что секунду назад их здесь не было. Как и секунду спустя. Зал был абсолютно пуст. Не было даже павлина.

Я схватился за голову и опустился на лестницу. Мысли бешено метались в моей голове. Павлин пробежал мимо меня и с криком «Ингольф, не отставай!» нырнул в толпу разношерстных гостей. Я зажмурился.

— Их нет, — произнёс я, не веря собственным словам.

Всё ещё не открывая глаз, я двинулся вверх по лестнице. Внезапно мне на плечо легла рука. Резким движением я перехватил запястье неизвестного и повалил на ступени. Открыв глаза, я увидел, что это девушка в костюме лисы. Она не сопротивлялась. Из-под маски на меня смотрели глаза цвета зеленоватой морской синевы. Взгляд был снисходительным и даже жалостливым.

— Отпустите, пожалуйста, — тихо проговорила она.

— А ты не исчезнешь? — дрожащим голосом спросил я.

— Нет.

Её слова прозвучали убедительно, и я неспешно разжал пальцы.

— Сними маску, — сухо потребовал я.

— Нельзя, — почему-то шёпотом сказала она, — если наступит время перемен, а на тебе не будет маски, он оторвёт тебе лицо.

— Кто он?

— Он.

Голос девушки дрогнул. Я обернулся. Посреди зала стоял человек в костюме ворона. Он был неподвижен, но тень его будто незримо подрагивала. Глаза его были зелёными, как изумруды. Было в них что-то пугающее. Он стоял, сложив руки, причём левая скрывала правую. Лиса потянула меня за край плаща, но я дёрнулся и встал в полный рост.

— Кто ты?! — выкрикнул я.

Он ничего не ответил. Склонив голову на бок, он изучающе рассматривал меня.

— Кто ты такой?! — вызывающе повторил я.

— Прекрати, — не выдержала девушка, — он убьёт тебя!

Ворон кивнул, будто соглашаясь с ней. Я ощущал её страх, но сильнее я ощущал собственную нарастающую ярость. Я был готов броситься и разорвать его. Хотя возможно именно этого он и хотел. Девушка рванула меня за руку, и я нехотя попятился. Ворон разочарованно покачал головой, развернулся и двинулся в противоположную сторону. Вскоре я потерял его из виду.

Лиса вела меня по коридору. Она будто отсчитывала двери. Пару раз мы возвращались, но в ответ на мои вопросы она только молила меня подождать. Наконец одна из дверей распахнулась и мы вошли.

В комнате было трое: Кабан, Волк и Лань. Они равнодушно смотрели на нас. Лиса вздохнула и опустилась на кровать. Все остальные так и остались сидеть на полу. В общем-то, в комнате кроме кровати, комода и портрета, изображавшего неизвестно кого, ничего не было.

— Я требую объяснений, — холодно сказал я.

— Быстро же ты оправился, — усмехнулась Лань.

Поднявшись с пола, она пошла ко мне и начала внимательно рассматривать. Карие глаза буквально пронзали меня.

— Оправился? — поинтересовался я.

— От шока. Не каждый день такое увидишь.

— Я видел и более странные вещи.

— Сомневаюсь, — хмыкнул Кабан.

Я смерил его недружелюбным взглядом.

— Что здесь происходит? — с нажимом повторил я.

— Расскажи о себе, — внезапно сказала Лань.

— Да, кем ты был? — вторил ей Кабан.

Больше всего мне не понравилось слово «был».

— Я последний раз спрашиваю, — хмуро отчеканил я, — если я не получу ответа…

— То что? — резко спросил Волк, поднимая острые бирюзовые глаза, — уйдёшь?

— Уйду, — подтвердил я.

— Куда? — голос у него был хриплый, хотя стариком он не казался.

— Поищу Ворона.

Внезапно они засмеялись. Все. Даже Лисица откинулась на кровати и захохотала. Я ощутил, как во мне вскипает ярость. Последние пару часов это состояние стало уже привычным. Я шагнул к двери. Краем глаза я заметил, как Кабан поднимается. Тяжёлая рука опустилась мне на плечо.

— Не горячись, парень, — проговорил он, — я понимаю…

— Если не уберёшь руку, — перебил я его, — лишишься её.

Он не убрал. Резко я ушёл в сторону, выхватывая кинжал. Кабан отпрянул, но лезвие уже было у его горла. Стоило отдать ему должное, он не трясся как осиновый лист. Напротив, казалось, он ожидал подобного.

— Милый, ещё и при оружии, — проговорила Лань, — куда ты так спешишь? Смерть сама тебя найдёт.

— Если я не найду её раньше, — процедил я.

— Не делай глупостей, — проговорил Кабан.

— Объяснись, — процедил я.

— Ладно, — не выдержала Лиса, — отпусти его. Я всё расскажу.

Я отвёл кинжал от его горла и оттолкнул его.

— Не надо, — проговорил Кабан, — ты же помнишь уговор.

— Мы пленники, — не обращая на него внимания начала Лиса, — пленники человека, которого раньше звали Карл и которого… которого я любила. После той страшной ночи, когда на балу барона Хартвига произошла резня, он изменился. Странная сила поселилась в нём, не оставив от него прежнего и следа. Теперь он воплощение страха. Он играет с нами. Мы отсчитываем комнаты, потому, что каждый раз они перемещаются, мы носим маски и иногда ходим поискать чего-нибудь съестного. Оно иногда появляется в зале. Я видела, как те, кто некогда были слугами, приносят его. Ворон управляет здесь всем, что ты можешь ему противопоставить?

— Он всем предлагает сыграть, — процедил Волк, — соблюдаешь правила — живёшь, нарушаешь — умираешь. Всё просто.

— Не так просто, как кажется, — вклинилась Лань, — правила иногда меняются.

— Время перемен… — проворила Лиса, — это…

— Довольно… — я поднял руки, останавливая их, — сделаем так, я ухожу. Те, кто хотят выбраться или хотя бы умереть достойно, уходят со мной, трусы и ничтожества остаются здесь. Всё просто.

Они переглянулись. В их глазах была надежда, смешанная с сомнением.

— У тебя, похоже, есть план, — проговорила Лиса, — я пойду, но если опять будешь лезть на рожон, мы распрощаемся.

— Я тоже пойду, — проговорил Волк, — засиделся я здесь.

— Вы сошли с ума! — выкрикнул Кабан, — он ничего не знает, а вы уже сделали его вашим вожаком!

— Возможно, он здесь неслучайно!

— Да, возможно, его подослал Ворон, и он всех вас ведёт в ловушку! — не унимался Кабан.

— Если бы Ворон хотел вас убить, — сухо проговорил я, — уже убил бы, но ему хочется играть, а в любую игру можно выиграть, пускай и жульничая.

— Поиграть я всегда не прочь, — проговорила Лань и положила руку мне на плечо, — особенно с тобой.

Я пристально посмотрел на неё. Казалось, что страх перед Вороном коснулся всех, кроме неё. Это больше всего меня настораживало. Переведя взгляд на Кабана, я увидел, что он стоял против нас. Дверь была у нас за спиной, и он смотрел на неё с каким-то паническим, сверхъестественным ужасом.

— Ты с нами? — с нажимом спросил Волк.

— Нет! — прокричал он, отступая.

— Ну и подыхай здесь, — бросил Волк, и я открыл дверь.

— А вот и он, — мрачно сказал я.

Я знал, что идя по коридору, мы рано или поздно встретимся. Чёрная фигура Ворона стояла в конце коридора и изучающе смотрела на нас. Изумрудно-зелёные глаза блуждали от одной маски к другой.

— Ничего страшного, — проговорил я.

— Бежим? — внезапно спросила Лиса.

— Да, — усмехнулся я, — только на него.

— Что я тебе говорила? — с нажимом повторила Лиса.

— Довольно! — внезапно заорал Волк, — не за тем я полжизни провёл в боях, чтобы отступать, пусть и перед самим дьяволом!

С этими словами он рванул с лица маску. Он, и правда, был не стар. Кое-где седина уже тронула его волосы, но чёрные как смоль пряди ещё не спешили сдавать свои позиции. Как, впрочем, и он сам. Он нёсся на Ворона с твёрдым намерением разорвать его на куски. Ворон склонил голову набок.

Я бежал за ним, но понимал, что не успею. В глазах Ворона промелькнула подозрительная искра. Увернувшись от удара Волка, он оттолкнул его, а сам подскочил вверх и, раскинув руки, пропел:

Коль скоро все вы так дружны,

И есть у вас король,

Я убираю в ножны меч,

И вновь меняю роль.

Игрой я право увлечён,

Но вот тревожный час,

На наше время выпал он,

Слезами пав из глаз.

Так пусть же он разрушит лёд,

Устой поправши в тлен,

Он вновь веселье принесёт,

Настал час перемен!

Внезапно с потолка опустился занавес. Плотная багровая ткань скрыла Ворона и Волка. Я резко обернулся. Такой же занавес скрыл Лань и Лису. Спустя мгновение и стены скрылись за ними, и я оказался внутри квадрата из багровых занавесей. Налетел порыв ветра и сорвал с меня маску. Маска филина улетела вперёд и скрылась в складках ткани. В затылок мне ударилась другая маска. Удар был такой силы, что я пошатнулся.

Это была маска ворона. Я перевернул её и прочитал на обороте.

Ты натравил их на меня,

Призвал ты их сражаться,

Но зов войны — есть зов огня,

Пристало всем бояться.

Пристало всем, но не тебе,

Ты сам искал сраженья,

Не осрамись в моей борьбе,

Вкус горек пораженья.

Крови подобен этот вкус,

Твоей крови багровой,

Так побеждай, ведь ты не трус,

С твоей личиной новой.

Её с лица тебе не снять,

Прошу, не надо слов,

Пора нам снова поиграть,

И ты, и я готов!

Внезапно занавесы рванулись вверх. Я увидел, что у моих ног лежит Волк. Кожа на его лице была сорвана. Там, где раньше стоял я, теперь стоял человек в костюме филина. За его спиной прятались Лань и Лиса. Я понял, что ничего доброго это не сулит. Филин отступил и закричал:

— Бежим! Он убил Волка!

Это был мой голос. Я хотел им что-то крикнуть, но во рту застряла фраза из стиха: «Прошу, не надо слов». Теперь мой голос, как и моя магия, были у него. Я потянулся к маске. Она будто приросла к лицу.

Троица бросилась прочь, и я машинально побежал за ними. Я не знал, что буду делать, когда их догоню, но оставлять их с Вороном, облачённым в костюм филина, я не собирался. Они пробежали по коридору. Я внезапно понял, что они бегут к той самой комнате. Зайти туда я им не позволил. Стоило им остановиться у двери, как я рванулся к ним изо всех сил, и они бросились бежать дальше.

В этот раз я позволил им уйти, а сам открыл дверь и вошёл в комнату. Кабан всё ещё был здесь. Не оборачиваясь, он пробасил:

— Вернулись? Ну и кто из нас трус теперь?

Он обернулся и замер. Его моментально начала бить крупная дрожь. Он поспешно слез с кровати и опустился на колени.

— Не убивайте, добрый господин, — пролепетал он, — я соблюдаю правила. Не убивайте.

Я покачал головой. Это привело его в ужас, и он забился в дальний угол, прикрывая лицо руками. Тем временем я достал из-за пояса кинжал. Подойдя к стене, я начал выцарапывать на ней буквы. Кинжал не мог отобрать даже Ворон. Эта вещь была сильнее, чем он. Буквы на стене начали медленно складываться в слова, а слова тускло мерцать.

Кто прежде смел был говорить,

И ныне не молчит,

Клинком способен он пронзить,

Уста, что вяжет нить.

Что-то должно было произойти. Кинжал замерцал. Я осторожно поднёс его к губам и оставил кровавую отметину. Всё тело пронзило странное ощущение.

— Кабан, — резко сказал я, — ты сказал, что соблюдаешь правила. Встань!

— Да, добрый господин.

— Слушай новое. Лично для тебя. Ты должен пойти и убить Филина.

— Простите, добрый господин?

— Иди и убей его! Он не тот за кого себя выдаёт.

Я поднял руку с кинжалом, и Кабан впился в клинок жадным взглядом.

— Он лишился оружия! Пойди и убей его. Он уже убил Волка, а убивать здесь вправе только я. Теперь и ты. Понял?

Кабан опять упал на колени.

— Всё будет сделано, добрый господин.

— Отлично.

Он всё ещё стоял в скрюченной позе, чем немало меня забавлял. Но время было дорого.

— Быстрее, — процедил я.

Он вскочил и буквально вылетел из комнаты. Наконец я позволил себе рассмеяться. Сказывалось напряжение, и я смеялся долго и заливисто. Из глаз текли слёзы, но остановиться я не мог. Лишь спустя четверть часа приступ хохота отпустил меня, и я, кляня себя за это лёгкое помешательство, выскочил из комнаты.

Благо я уже знал, где они. Выйдя на центральную лестницу, я увидел их. Они стояли посреди зала и о чём-то оживлённо болтали. С противоположной от меня стороны зала за занавесью прятался Кабан. Для своих габаритов ему это неплохо удавалось.

— Карл! — резко выкрикнул я, и все взгляды обратились на меня.

В глазах Филина, моментально позеленевших, читалось недоумение. Недоумение и страх. Этого я и добивался. Всё стихло, лишь звуки моих шагов нарушали тишину, царившую в просторном зале.

— Что происходит? — вполголоса спросила Лиса.

Я, естественно, услышал.

— Скажи ей, что происходит, Карл.

— Это моя игра! — внезапно выкрикнул Филин, — я в неё играю.

Девушки попятились, а он шагнул мне навстречу.

— Ты слабый игрок, — проговорил я, — твои дешёвые фокусы ни на что не годятся.

— Ты… — его глаза буквально пылали зелёным пламенем, — ты нарушил правила!

Он резко взмахнул рукой, и маска упала с моего лица. С треском она разбилась о ступени. Его маска тоже упала, но под ней оказалась ещё одна. Это была маска ворона. Серый плащ упал с его плеч, и чёрное одеяние вновь обвило его. Сейчас мы были похожи как две капли воды, если, конечно, не принимать во внимание маски.

— Время перемен! — завопил он, и вскинул правую руку.

Из его ладони торчал изумруд. Его опоясывало кольцо запёкшейся крови. Сейчас он ярко пылал зелёным пламенем.

— Даже песенку не споёшь? — насмешливо крикнул я.

— Спою уже на твоей могиле!

Я шагнул вперёд, но он взмахнул рукой, и я повалился на лестницу. Меня пронзила жгучая боль, будто с моего лица пытались содрать кожу. Боль была такой, что в глазах потемнело. Я начал медленно проваливаться в небытие.

Карл вскрикнул. Я, ощущая, как тёплая кровь стекает мне на шею, мотнул головой. Зрение медленно возвращалось. Я посмотрел на Карла. Кабан всё-таки попытался убить его. Странно, но даже когда он скинул костюм филина, увалень всё понял верно. Карл выхватил шпагу и одним движением оборвал жизнь несчастного, но тот уже сыграл свою роль. Ворон пошатнулся и осел на пол. Из правого плеча его торчал кинжал. Тот самый кинжал, который я дал Кабану.

Я поднялся и побрёл вниз по лестнице. Подойдя к Ворону, я выдернул кинжал. Он захрипел и рухнул навзничь.

— Видишь ли, — проговорил я, — оружие, вкусившее кровь бессмертных, обладает некоторыми особыми свойствами. Одно из них — убивать других бессмертных.

С этими словами я размахнулся и всадил кинжал в его правую руку. Изумруд треснул и взорвался. Именно взорвался. Меня откинуло, а руку Карла буквально разорвало. От удара в глазах потемнело, и я, с чувством выполненного долга потерял сознание.

Мне снилось, что я лечу. Знаки медленно кружились вокруг меня, налипая на руки. Отовсюду звучали слова забытых заклинаний. Я всё глубже и глубже проваливался в бездну.

Пробуждение было не из лёгких. Я приоткрыл глаза. По всему телу распространилась боль. Первым, что я увидел, были карие глаза, некогда принадлежавшие Лани. Теперь она была без маски. Молодая девушка с длинными волосами, похожими на тёмное золото. Прежде убранные в хвост, они струились по её плечам, едва не спадая мне на лицо. Моя голова покоилась у неё на коленях. Я попытался подняться. Она положила руку мне на грудь.

— Вам не стоит вставать, месье, — в её голосе что-то изменилось.

— Ничего… страшного… — сказал я, сжимая зубы от боли.

Она вздохнула, но все-таки помогла мне приподняться. Невдалеке лежал Карл. От его правой кисти ничего не осталось. Сейчас обрубок был тщательно перевязан, рыжая девушка придерживала его голову, вливая в пересохшие губы воду. Я покосился на свою руку. Знаки были там. Это не могло не радовать.

— Ингольф, — проговорил я.

— Что? — девушка удивлённо посмотрела на меня.

— Меня зовут Ингольф.

— Я Таллия, а это Габи. Карла ты уже знаешь.

— Слишком хорошо, — пробормотал я.

Она улыбнулась.

— Я властелин слова, — продолжил я, — помоги мне встать, я должен творить магию.

— Но ваши раны…

— Из-за них и должен. Иначе неделю здесь будем торчать.

Таллия понимающе кивнула и помогла мне подняться. Я опёрся на её плечо. Ей было тяжело, но она старалась удержать меня. Знаки на руках замерцали.

Сила в руках, твёрдость в словах,

Всё, как и прежде со мной,

Мной не владеет предательский страх,

В сердце отныне покой.

Крови по жилам положено течь,

Пальцам негоже дрожать,

Солнцу позволено раны прижечь,

Звездам их боль унимать.

Помню и верю я в силу свою,

Пусть не согнётся мой стан,

Я на восход обращённый стою,

Боле не ведая ран!

Я светился. Всё моё тело излучало свет, и боль отступала. Отстранив от себя Таллию, я шагнул к Карлу. Он всё ещё неподвижно лежал, тяжело дыша. Габи вопросительно посмотрела на меня, но я не смотрел на неё. Я смотрел на Ворона.

— Карл, — проговорил я, — ты, конечно, сволочь, но умереть я тебе всё равно не дам.

С этими словами я положил руку ему на лоб. Свечение перекинулось и на него. Он выгнулся и затрясся. Габи хотела что-то сказать, но Таллия удержала её. Они стояли и смотрели, как в Карла возвращается жизнь. Часть моей жизни, если быть точным.

Наконец свечение потухло. Карл открыл глаза. Сейчас они были серо-синими, похожими на сталь.

— Что произошло? — проговорил он, приподнимаясь.

— С какого момента? — ехидно поинтересовался я.

— Карл! — Габи бросилась ему на шею, едва снова его не повалив.

Я ощутил, как Таллия прижалась ко мне.

— Что ты делаешь? — наконец спросил я.

— Что? Что-то не так? — она подняла на меня удивлённые глаза.

— Да. С тех пор, как мы встретились, ты ведёшь себя так, будто мы давно знакомы, да ещё и влюблены.

Она опустила голову и отстранилась. Мне показалось, что я сказал что-то не то.

— Просто, — пробормотала она, — всё как в сказке. Я потому и пошла тогда с вами… с тобой. Я была уверена, что ты появился, чтобы нас спасти. И вот ты спас. Разве после этого в сказках люди не влюбляются?

Она сошла с ума. Осознание этого буквально пронзило меня. Быстро оправился. Её голос, будто опять звучал у меня в голове. Я быстро оправился, а она не оправилась. Она убедила себя в нереальности происходящего, поэтому и оставалась такой спокойной. Сейчас всё пошло не так, и ей тяжело это осознать.

Она опустилась на колени. Ползая по полу, она будто что-то искала.

— Они должны быть где-то здесь, — шептала она.

— Что? — переспросил я.

— Осколки, осколки изумруда. Мы всё переиграем.

— Месье Ингольф, — голос Карла раздался откуда-то издалека, — я хотел бы поблагодарить вас. Я не знаю, что на меня нашло… очевидно…

— Тише! — резко сказал я.

Карл и Габи осторожно приблизились. Таллия всё ещё ползала по полу.

— Что она делает? — хмуро спросил Карл.

— Пытается занять ваше место, — процедил я, — девочка не наигралась.

— Мы должны остановить её! — вскрикнула Габи и бросилась к Таллии.

Я только покачал головой.

— Вы можете её исцелить, — внезапно спросил Карл, — от безумия?

— Нет, — проговорил я, — так же как не могу сделать вам новую руку. Есть раны, которые я не способен излечить.

— Таллия! — Габи схватила девушку за плечи, — очнись!

Таллия оттолкнула её. Глаза девушки были совсем безумными.

— Нет! Твоя концовка правильная, он любит тебя, а меня никто не любит! Никто!

Резко вскочив, она бросилась прочь. Мы рванулись за ней. Она взбежала по центральной лестнице и нырнула в коридор. Когда мы оказались наверху, она уже исчезла в одной из комнат.

— Нужно её найти! — крикнул Карл, — разделимся.

Мы побежали в разные стороны, проверяя комнату за комнатой. Как я ожидал, посчастливилось мне. Я распахнул очередную дверь и увидел её. Она стояла на балконе. Ветер трепал её волосы. Я шагнул к ней и увидел его. Всего на мгновение я увидел чёрный как ночь силуэт с фиолетовыми глазами, мерцавшими ярким малиновым светом. Спустя секунду силуэт растаял.

Девушка обернулась ко мне. В руках у неё был маленький, гораздо меньше, чем изумруд, фиолетовый камень. Он тускло светился.

— Подожди! — крикнул я, но всё уже утонуло в малиновой дымке.

Сказка моя, счастье моё,

Мой ты любимый глупец,

Ты не посмеешь разрушить её,

Я уже знаю конец.

Я уже знаю, ты любишь меня,

Как никогда не любил,

Видишь мерцанье во мраке огня,

Ты же его не забыл.

Ты не забудешь, и в сердце носить,

Вечно ты будешь его,

Только меня ты способен любить,

Боле не знай ничего.

В голове наступило странное помутнение. Я пошатнулся. Она изменилась. Не внешне. Просто в ней было что-то новое, влекущее, манящее. Я шагнул к ней. Я любил её. Внезапно я почувствовал укол. Кинжал, бывший у меня за поясом, кольнул меня в ногу. На миг наваждение спало. Этой секунды мне хватило, чтобы выхватить кинжал из-за пояса и с размаху всадить себе в ладонь. Боль пронзила меня, но малиновый туман исчез.

Таллия смотрела на меня, и из её глаз текли слёзы. Потухший камешек упал на ковёр.

— Всего одно желание, — пробормотала она, — он дал мне всего одно желание, а я…

Она отступила назад. Край балкона был совсем рядом.

— Подожди, — проговорил я, — не делай этого.

— Почему ты не мог просто полюбить меня?! — выкрикнула она, — мы были бы счастливы!

— Хорошо, — проговорил я, — я согласен полюбить тебя. Иди сюда.

Она опять отступила и вжалась в перила.

— Нет, ты не любишь меня и не полюбишь. Он так сказал. Он сказал, но я всё равно просила. А ты…

Шаг — и она уже была за перилами. Таллия всхлипнула и, запрокинув голову, упала назад. Я бешено рванулся к балкону и прыгнул за ней. Взмахнув руками, я обратил их крыльями и полетел вниз. Огромный филин летел, но не мог догнать её. Она упала, и сизая бездна бушующей воды поглотила её. Я сделал пару кругов, но всё было тщетно. Её не стало.

Они стояли на балконе. Я сел на перила и, обратившись человеком, рухнул на пол. Сердце глухо стучало. Я сел и начал перевязывать обрывком ткани окровавленную ладонь.

— Я не смог, — процедил я, — нет, хуже. Я мог это предотвратить, но не захотел.

— Не вини себя, — проговорил Карл и положил здоровую руку мне на плечо, — это всё он.

— Да кто ОН! — не выдержав, завопил я, — кто этот ОН, о котором все говорят?!

Карл и Габи переглянулись, будто решая, стоит ли мне это рассказывать. Я посмотрел на садящееся вдалеке солнце.

— Хорошо, — внезапно сказал Карл, — но чтобы понять всё, ты должен услышать эту историю с самого начала.

Он вздохнул.

— С чего начать? Была поздняя ночь, но бал-маскарад барона Хартвига…

---

Изумруд

С чего начать? Была поздняя ночь, но бал-маскарад барона Хартвига еще не достиг кульминации. Толпа разношёрстных гостей ещё кружила по огромному залу в неистовом вихре буйства красок. Проворные слуги спешили наливать вино и выставлять на столы всё новые закуски. Барон был само радушие и ни на секунду не оставлял гостей без внимания. Яркая мантия, придававшая ему очевидное сходство с павлином, мелькала в разных частях зала, то и дело выныривая из разноцветного моря.

Вот он вынырнул возле меня и, окинув мой чёрный, как смоль, костюм мутным взглядом, пробасил:

— Карл? Чёрный как ночь… как, впрочем, и всегда.

— Рад видеть вас в добром здравии, барон, — усмехнулся я, — с учётом количества выпитого.

Хартвиг хлопнул меня по плечу и рассмеялся. Кто бы мог угадать в нём аристократа, если бы не роскошь его костюма. И хотя из распахнутого клюва павлина исходил крепкий перегар, он не потерял благородной осанки и продолжал говорить более-менее разборчиво.

— Не смейте скучать на моём балу. Здесь множество дам, вполне достойных вашего внимания.

— Непременно приму к сведению.

— Прими! — выкрикнул он.

С этими словами он перехватил за плечо ближайшую даму и буквально швырнул её в мою сторону. Стоит сказать, что росту в нём было не менее семи футов, а силой он, очевидно, не уступал медведю. К тому же разгорячённый вином, Хартвиг совершенно не рассчитал сил. Девушка налетела на меня, и мы едва не рухнули на пол. К счастью, я вцепился в проходившего слугу, и на пол полетела лишь пара бокалов.

Пока раздосадованный слуга стирал следы происшествия, я рассмотрел свою неожиданную спутницу. Её костюм был сплошь чёрен, но это не был костюм ворона. Я это прекрасно понимал, ведь сам был воплощением этой мудрой птицы. Я имел продолговатую чёрную маску с кривым клювом и перья, нашитые прямо на праздничный фрак. Её же лицо скрывала золочёная полумаска, обрамлённая чёрными как ночь волосами. По чёрному платью струились сверкающие звёздочки. Но куда ярче сверкали изумрудные глаза девушки. Маска была бессильна скрыть их, и зелёный свет лился из раскосых прорезей для глаз. Стоило отметить, что у барона был неплохой вкус, если он, конечно, выбирал не наугад.

— Позвольте представиться, — галантно сказал я, — Ворон.

— Ночь, — ответила она мелодичным голосом.

— Весьма рад нашему знакомству, — наигранно серьёзно продолжал я, — но позвольте, я не припомню столь завораживающих изумрудных звёзд на небосводе. Неужели вы похитили их?

Она засмеялась. Смех у неё был не менее мелодичен, чем голос.

— Все возможно в эту ночь, — загадочно ответила она и внезапно растаяла в воздухе.

Возможно, я преувеличиваю, или вино ударило мне в голову сильнее, нежели я рассчитывал, но тогда я был готов поклясться, что она не убежала, а именно исчезла. От неожиданности я впал в некоторое подобие транса, но, к счастью, это длилось всего пару секунд. Придя в себя, я немедленно бросился на поиски своей новой знакомой. К сожалению, это было ничуть не легче, чем искать иголку в стогу сена. Я плыл в разноцветном море гостей, в самых разнообразных масках, но силуэт, мягко обвитый тёмной тканью, не спешил попадаться мне на глаза.

Несколько раз мимо меня проносился неунывающий барон, увлекая за собой каждый раз разных дам. Я пытался окликнуть его, но он лишь махал рукой и вновь растворялся в буйстве красок. Постепенно я обошёл весь зал, но поиск так и не увенчался успехом. Единственным тёмным силуэтом оставался я. Потеряв всякую надежду найти её, я устремился вслед за павлиньим хвостом, надеясь узнать у Хартвига хотя бы её имя. Отныне встретиться с ней было делом чести.

Барона я разыскал на удивление быстро. Оставив круговорот гостей, он остановился возле одного из столов с вином и закусками. Чёрной тенью пролетев через весь зал, я подхватил бокал и окликнул его. Барон выглядел ссутуленным и осунувшимся, но стоило ему повернуться, как я понял, что это не он. Бокал со звоном упал на пол, а в луже пролитого вина отразились изумрудно-зелёные глаза. От прежнего костюма осталась только золочёная маска.

— Вы? — не скрывая удивления, воскликнул я.

— Ожидали кого-то другого? — усмехнулась она.

— Возможно, но говорят, находят, когда уже не ищут.

— Быстро вы сдались, — в её голосе скользнула издёвка.

— Следующая партия будет за мной.

— Увидим! — крикнула она и, сорвав павлиний плащ, швырнула его в меня.

Я резко метнулся вперёд и схватил тонкое запястье. Девушка вскрикнула, но совершенно другим голосом. Я поспешил сдёрнуть плащ и увидел, что девушки в костюме павлина и след простыл. На её месте стояла иная особа. Маска лисицы, обрамлённая блестящими рыжими волосами. Лисий мех струился по бальному платью, придавая ей сходство не со зверем, а скорее с охотницей.

— Габи? Рад видеть, — беззаботно сказал я.

— Карл! Ты узнал меня! — раздосадованно выпалила она, потирая запястье.

— Естественно. Неужели ты надеялась кого-то одурачить? Я ещё не настолько пьян.

Габи сдёрнула маску и обиженно надула губки. Я только пожал плечами. Она опять потёрла запястье и, схватив меня за клюв, сдёрнула маску и с меня. Я широко улыбнулся. Мне всегда нравилось злить Габи, с учётом того что мы знакомы целую вечность.

— Болит? — я указал на запястье.

— Нет, просто немного неожиданно. Ты кого-то ловишь?

— Можно и так сказать.

— Нужна помощь?

— Нет, это, пожалуй, личное.

— Что ж, удачи.

— Спасибо.

Габи взяла со стола бокал вина и посмотрела на разноцветный круговорот гостей. Я, нацепив маску ворона, опять растворился в нём. Она только улыбнулась. Она знала, что если я кем-то или чем-то увлекся, то ничто не в силах отвлечь меня от этого. Из всех присутствующих она знала меня лучше всех.

— Что за игру ты затеял на этот раз? — беззвучно спросила она.

Я скользил среди пёстрых облачений, пытаясь уловить отблеск изумрудных глаз. Сейчас она могла быть в чём угодно, а я упустил несколько бесценных минут, разговаривая с Габи. Хотя я не жалел об этом. Всегда приятно увидеть старого друга. Но сейчас меня куда больше интересовал новый.

Хоровод кружился всё стремительнее, увлекая меня за собой. Вино витало в воздухе, кружа головы и подкашивая ноги. Я начал замечать, что мне всё труднее различать лица. Становилось невыносимо жарко. Я понимал, что в таком состоянии скоро и вовсе перестану отличать людей друг от друга, и решил выйти подышать свежим воздухом. Добравшись до лестницы, я устремился вглубь особняка. На втором этаже располагались балконы специально для тех, кто хотел отстраниться от назойливой суеты маскарада.

Этажом выше людей было существенно меньше. Лишь изредка мне попадались изрядно подвыпившие гости и парочки, ищущие уединения. Благо всем хватало места в поистине громадном особняке барона Хартвига. Внезапно я увидел силуэт, показавшийся мне смутно знакомым. Тонкая фигура, обвитая чёрным шелком, и такие же чёрные как ночь волосы. Не медля ни секунды, я устремился за ней. Пробежав по длинному коридору, я заглянул за угол и увидел балкон.

Она была там. Я видел её, даже её изумрудно-зелёные глаза. Это не мог быть кто-то другой. Она вновь была в своём костюме ночи. Свет убывающей луны отражался от золотистых звёздочек. Рядом с ней стоял мужчина в шутовском наряде попугая и о чём-то горячо говорил. Я бесшумно скользнул вдоль стены и замер у гардины. Так я мог прекрасно слышать их разговор. Кстати, сам разговор изрядно напоминал монолог. Казалось, попугай говорил с самим собой. Из-за гардины я не мог видеть, кивает ли она ему, но был уверен, что нет.

— Вы молчите… — бормотал он, — это ничего… ваш взгляд более чем красноречив! Более чем…

Он внезапно замолчал, а потом заговорил стихами:

Вы учтивы? Нет, не учтивы,

Да и лестью вы не больны,

Вы вполне себе даже красивы,

В тусклом свете щербатой луны.

Вы надменно храните молчание,

Ведь слова недостойны вас,

Лишь прощанье и расставание,

Не оставили вас сейчас.

---

Не оставили, что в них проку,

Ненавидеть или любить?

Не предаться с ними пороку,

Даже кровью не окропить.

Жертв не примет бог расставания,

Кровь напрасно зальёт паркет,

Он приемлет только скитания,

Но для вас его воля — бред.

И прощание вам не мило,

Не мила сухая трава,

Всё на свете вам опостыло,

Опостылели даже слова.

Что слова, ведь вы не учтивы,

А слова — это просто лесть,

Всё равно, всё равно вы красивы,

Вы красивы такая, как есть.

Упиваясь вашим молчаньем,

Я смотрю в изумруды глаз,

Я прошу вас, помедлим с прощаньем,

Пусть ничто не тревожит нас.

И вы будете вновь не учтивы,

Ведь любовью вы не больны,

Наплевать, вы слишком красивы,

В тусклом свете щербатой луны.

Договорив последнее слово, он расхохотался как сумасшедший. Я даже стал немного опасаться, что он бросится на неё. На балконе послышалась возня, и я, выхватив шпагу, вылетел из-за гардины. К моему глубочайшему разочарованию, её на балконе уже не было. Попугай, куда более тучный, чем казался на первый взгляд, кряхтя, взбирался на решётку балкона. Он судорожно шептал стихотворение, опять и опять, периодически посмеиваясь. Я неспешно приблизился.

— Эй, приятель.

— Она ушла… — пробормотал он, — так же внезапно, как и появилась…

Он перелез через перила и теперь стоял по ту сторону. Он явно собирался прыгать. Я скосил глаза. Особняк располагался на утёсе, и внизу отчётливо виднелось бушующее море. Даже в темноте можно было различить пену разбивавшихся о скалы волн.

— Подожди, не делай глупостей.

— А что мне осталось? — пропел он, — она ушла, ушла туда. И я пойду за ней. Отправлюсь в мир теней. И в глубине морской я обрету покой.

— Нет!

Я метнулся к нему, но он оттолкнулся от перил и полетел вниз. Спустя мгновение он растаял в темноте. Несколько минут я всматривался в пучину, гадая, кем был этот человек. Неужели я изо всех сил стремлюсь занять его место? Зачем я слепо бегу за ней? Я обхватил голову руками и опустился на пол. Может это вино, а может просто мир сошёл с ума? Додумать мне не дали.

Я ощутил, что она здесь. Она стояла возле той самой гардины. Я знал, что стоит мне поднять голову, как она исчезнет. Но сейчас она смотрела на меня и гадала, что я буду делать дальше. Но я уже знал. Поднявшись с пола, я глубоко вдохнул, вложил шпагу в ножны и опять устремился вглубь особняка. До рассвета было ещё далеко, и меня не покидало предчувствие, что этот попугай не последняя её жертва. Я привык доверять своим предчувствиям. Пусть они и ведут меня прямо в её западню.

Я покинул западное крыло и устремился в восточное. Ничто не указывало на её присутствие. Пару раз я останавливал слуг, но те лишь разводили руками. Впрочем, сдаваться я не собирался. Я знал, что рано или поздно она сама покажется, и не ошибся. Край её подола мелькнул и исчез за углом. Я немедленно устремился за ней.

Ещё не остывший след привёл меня в одну из множества комнат особняка барона Хартвига. Обычная гостевая спальня, за исключением того, что во всех остальных комнатах было поменьше народу. В этой собралось трое гостей, если не считать девушку у окна. Я уже давно подозревал, что она явилась сюда без приглашения. Трое, сидевшие на полу, были одеты совершенно одинаково и притом в точности, как я. Вплоть до масок с кривыми клювами. Они играли в карты и заговорщицки перешептывались.

Обойдя игроков, я направился прямо к ней. Она не оборачивалась. В стекле отражались её изумрудно-зелёные глаза. Она молчала.

— С каждой нашей встречей вы всё менее разговорчивы, — усмехнулся я, — может дело во мне? Или попугае?

Она продолжала молчать. Трое игроков совершенно не обращали на нас внимания, но мне было откровенно наплевать на них. Странный порыв подхватил меня и увлёк к ней. Я не мог остановиться.

— Может дело в стихах? Я помню неплохие:

Позабудьте на время приличие,

На один лишь короткий миг,

Не пытайтесь играть безразличие,

Не теряйтесь в толпе других.

Не скрывайте смущённого взгляда,

Подавая неясный знак,

Никаких уловок не надо,

Вы влечёте меня и так.

Вы влечёте меня в паутину,

Вы смеётесь, и я смеюсь,

Так не делайте кислую мину,

Я ни капли вас не боюсь.

Не боюсь ледяных изумрудов,

Что глазами зовёте вы,

Ведь я верю в прекрасное чудо,

Не теряя своей головы.

Лишь немного от вас хмелея,

Я иду по вашим следам,

Ни на миг себя, не жалея,

Я до капли себя отдам.

Утону в изумрудном потоке,

Столь пьяняще чарующих глаз,

Вы жестоки, пускай жестоки,

Не могу я больше без вас.

Так забудьте навеки приличье,

Мы живём лишь короткий миг,

Нет нужды играть безразличье,

И страшиться взоров чужих.

Всё равно я иду по следу,

Обо всём позабыв сейчас,

Так поверьте влюбленному бреду,

Я любил и люблю только вас.

Ужас пронзил всё мое тело. Губы двигались сами собой, слова, неведомые мне прежде, сотрясали воздух. На лице плавно возникала блаженная улыбка. Со мной происходило нечто странное. Трое ворон, сидевших на полу, взялись за руки и запели ту самую песню. Я подходил всё ближе. Сначала я думал, что иду к ней, но внезапно понял, что иду к окну. Лёгким движением она отодвинула штору, и я увидел темноту ночи, глубокую и бесконечную. Трое поспешно поднялись и, опережая меня, по очереди взобрались на подоконник и выпрыгнули. Я с ужасом осознал, что буду следующим. Девушка посмотрела на меня. Что-то явно шло не так.

— Присоединяйся ко мне, Карл. Позволь ночи заключить тебя в объятья.

— Я… пожалуй… воздержусь… — прохрипел я.

— Увидим.

Она взмахнула рукой, и я полез на подоконник. В лицо мне хлестнул ураганный ветер. Спиной я ощутил лёгкое прикосновение. В следующее мгновение я полетел вниз, и непременно разделил бы судьбу попугая, если бы не окно. Именно окно первого этажа, открытое в целях проветривания, спасло мне жизнь. Мёртвой хваткой я вцепился в ставню и, заскочив в комнату, рухнул на пол. Лишь мгновение потребовалось мне, чтобы подняться и вот я уже снова был у окна.

— На первом свидании никаких объятий, вы же дама, — усмехнулся я и поправил маску, — помните о приличии.

Улыбнувшись собственным словам, я посмотрел вниз. Никого. Вот и прекрасно, мне не хотелось думать о троице в чёрном. Отряхнув фрак, я направился в зал. Пёстрая толпа была поистине неутомима. Я поискал среди танцующих Габи, но ни её, ни Хартвига я не заметил. Это насторожило меня. Обычно, если я знал, в каком человек костюме, я мог без труда найти его. Впрочем, всю сегодняшнюю ночь я проявлял себя плохим сыщиком.

Искать зеленоглазую было бесполезно. Прорвавшись сквозь пёструю толпу, я опять двинулся на второй этаж. Стоило полагать, она не будет вытворять подобные трюки на глазах такого количества людей. Не теряя ни секунды, я двинулся в восточное крыло. Именно там закончилась моя недавняя прогулка. В той комнате, естественно, никого не было. Кто бы она ни была, дважды в одном месте она не появлялась. Это было бы слишком просто.

Внезапно на плечо мне опустилась рука. Шпага рванулась из ножен. Один короткий миг, и перепуганный слуга замер с клинком у горла.

— Прошу прощения, — пролепетал он.

Я мотнул головой и поспешил убрать оружие.

— Нет, что вы, это я виноват. Должно быть, выпил лишнего. Вы чего-то хотели?

— Если позволите, барон хотел бы видеть вас.

— Да-да, — пробормотал я, — я и сам не так давно его искал.

— В таком случае следуйте за мной.

И я двинулся за ним. Сперва мы спустились на первый этаж и, идя вдоль стен, чтобы не затеряться в танцующей толпе, направились в прежде незнакомую мне часть дома. Петляя по извилистым коридорам, мы добрались до входа в подвал. Неприятное предчувствие заворочалось внутри меня.

— Уверен, что барон здесь?

— Барон в винном погребе.

— Но разве винный погреб здесь?

— Это особый винный погреб.

Я положил руку на эфес шпаги и указал на дверь. Слуга отпер её, и я последовал за ним во мрак. Тусклый свет факелов не рассеивал тьму, а скорее сгущал её в углах и выемках. При желании там мог кто-то прятаться, и я даже подозревал кто. Тем не менее, я продолжал идти за ним, каждую секунду ожидая нападения, которого, кстати, не произошло. Вместо этого мы вышли в просторный зал, до потолка заставленный разнообразными бочками.

На одной из них восседал барон Хартвиг собственной персоной. Должно быть, по количеству выпитого он уже превзошел всех прочих гостей вместе взятых. В любом случае манеры аристократа растворились в винных парах, и теперь он ничем не отличался от пьяного каменщика, разве что выражался более витиевато.

— Достопочтенный Карл! Чёрный как ночь! Достопочтенная Ночь! Чёрная, как Карл! — сказал он и расхохотался.

В другом конце комнаты стояла зеленоглазая девушка. Она, казалось, совершенно не замечала барона, лишь пристально смотрела на меня. В отсутствии света её маска потускнела, а звёздочки на платье перестали мерцать. Впрочем, это не мешало её глазам блистать, как двум драгоценным камням. Холодным и острым.

— Карл, — усмехнулась она, — ты опять нашёл меня. И опять не без моей помощи. Как не стыдно.

— Видно сегодня не мой день, — пожал плечами я.

— Не твоя ночь, а могла стать твоей, если бы ты так не цеплялся за бесполезную жизнь.

— Извини, чтобы пожертвовать ради тебя жизнью, я слишком плохо тебя знаю. К тому же я был бы не первым и далеко не единственным.

— Ты бесспорно прав, — улыбнулась она.

— А я бесспорно пьян, — заявил барон.

— Как мило, — зеленоглазая посмотрела на него.

— Невероятно мило!

Кряхтя, барон поднялся на бочке во весь рост и, вскинув руки, громко заговорил:

Да будет счастлив тот, кто пьян,

Найдя мечту в вине,

Я вижу бархатный туман,

И он приятен мне.

---

Он мягок, будто бы постель,

Пропитан сплошь вином,

И даже в лютую метель

Ты не замёрзнешь в нём.

Он сладок, будто поцелуй,

Прелестнейшей из дам,

Бушуй, стихия, ветер, дуй,

Но жарко будет нам.

Но жарко будет нам вдвоём,

Ведь в бархатной тиши

Мы песни дивные поём,

О пище для души.

О, песни дивные сирен,

Что слышал я во сне,

Знавал я высь, знавал я плен,

Ничто не мило мне.

Ничто не мило без тебя,

Не светит мне луна,

Ведь без тебя, я жил скорбя,

О, мой бокал вина.

Не оставляй же никогда,

Вино, таких как я,

И вдаль уходят пусть года,

Лишь ты любовь моя.

Лишь ты, любовь, всегда верна,

Вскипи шальная кровь,

И осуши бокал до дна

За вечную любовь…

С этими словами он запрокинул голову и вылил остатки вина из золочёного бокала себе в глотку. Это оказалось не так-то просто, с учётом того, что стоял он на бочке почти под самым потолком. Наконец, убедившись, что бокал пуст, он окинул комнату мутным взглядом и рухнул вниз. При всём желании я бы ничем не смог ему помочь. Каменные плиты встретили его, и он замер навеки, неестественно скрючившись на полу.

Я смотрел на труп, не веря в реальность происходящего, но при этом не проявляя особого беспокойства. Сегодня со мной случилось достаточно странностей, чтобы они успели наскучить. Я уже ничему не удивлялся. Зеленоглазая дама исчезла, зато появился слуга, обеспокоенно суетящийся у трупа барона.

— Ему уже не поможешь! — крикнул я.

— Нет, я должен известить барона!

Похоже, несчастный никак не мог осознать происходящего, что, впрочем, совсем не удивительно. Поначалу обилие трупов и меня вводило в некое подобие транса, но сейчас, как бы страшно это ни звучало, я привык.

— О чём таком важном ты хочешь его известить, что тащишь его с того света? — ухмыльнулся я.

Слуга был не в том настроении, чтобы шутить. Он был бледен как полотно. В глазах его светился подлинный ужас.

— Там творится нечто… нечто невообразимое! — залепетал он, — все гости сошли с ума!

— Так уж все?

— Извольте удостовериться.

— Непременно, — мрачно процедил я и двинулся вверх по лестнице.

Путь назад занял гораздо меньше времени. Я бежал, не разбирая дороги. В этом особняке творилось нечто странное, и я намерен был разобраться в этом. Слишком много крови для обычного карнавала, слишком много стихов для простого совпадения. Я знал, что зеленоглазая вела свою дьявольскую игру, и сейчас я был единственным достойным игроком. Из нашей с ней «схватки» я уже выходил победителем. И пускай это простое везенье, но ничего кроме везенья я противопоставить ей не мог.

Выскочив из подвала, я добежал до главного зала и замер. Даже для меня это было слишком. Гости действительно обезумели. Впрочем, буйство красок не прекратилось. Напротив, теперь и стены были окрашены дивным цветом. Цветом крови. Гости неистово носились по залу вопя, причитая, выкрикивая известные и только что выдуманные стихи. Все, кто имел при себе шпаги, активно пускали их в ход. Некоторые слуги тоже не избежали безумия и орудовали серебряными подносами и винными бутылками.

На главной лестнице стояла дама с изумрудными глазами. Она, похоже, веселилась от души, глядя на это невообразимое побоище. Не стоило даже гадать, кто был повинен в этой бойне. Куда больше меня взволновало то, что рядом с ней стояла девушка в маске лисы, обрамленной блестящими рыжими волосами. Возможно, именно сейчас она читала последнее в своей жизни стихотворение. От неё меня отделяла беснующаяся толпа.

Выхватив шпагу, я рванулся к главной лестнице, но стоило мне ворваться в неистовую толпу, как я моментально увяз и был вынужден прорываться с боем.

Желали мы за грань перешагнуть,

И к вечности алкали прикоснуться,

Но рады мы сейчас в крови тонуть,

Судьба нам повелела захлебнуться!

Выкрикнув это, человек в костюме шакала рванулся на меня, но, напоровшись на мою шпагу, осел на ковёр. Мимо него проползла немолодая дама, пискляво вопя:

Была я одержима красотой,

И к вечной молодости жадно устремлялась,

Но вот оставшись вечно молодой,

Навеки я уродиной осталась.

Переступив через неё и оттолкнув мужчину в костюме вепря, прежде чем он успел что-то сказать, я пробежал половину зала и был встречен здоровяком, изображавшим медведя. До своего перевоплощения в нечто умалишенное он явно знал толк в фехтовании. Возможно, когда-то я даже уступил бы ему, но сейчас он был лишь безмозглой оболочкой и потому у меня было преимущество. Я наспех сложил в голове пару строк и неистово закричал:

Клинок сложи, никчемный человек,

Своею жизнью мир ты оскверняешь,

Прерви и без того короткий век,

И помни, перед кем ты припадаешь!

На удивление это подействовало. Медведь замер, опустив руки, и я, не колеблясь ни секунды, пронзил его клинком. Покачнувшись, он грузно осел на ковёр. Перескочив через труп, я наконец достиг главной лестницы. Естественно, ни зеленоглазой, ни Габи там уже не было, и я, не теряя ни секунды, побежал на второй этаж.

Извилистые коридоры увлекли меня в западное крыло. Предчувствие вело меня именно туда. С каждым шагом я был всё ближе к разгадке. Но сейчас ничто меня не волновало так, как Габи. Казалось, что с нашего разговора прошла целая вечность. Кровавая, безумная вечность.

Наконец я подошел к вычурной, окованной железом и серебром двери. Она совершенно не вписывалась в остальную обстановку и потому привлекала внимание. Я знал, что она за этой дверью. Схватившись за ручку, выполненную в форме серебряной змеи, проткнутой железной шпагой, я рванул дверь на себя.

Комната, в которой я оказался, была огромна. По размерам она едва ли уступала главному залу. Стены её были сплошь покрыты багровыми гобеленами, изображавшими причудливые чёрно-красные фигуры. Боле в комнате не было ничего, не было даже окон, и я ощутил, как за моей спиной дверь проглотила глухая стена. Всё складывалось совершенно не в мою пользу. Откуда ни возьмись зазвучала музыка, и я увидел, как зеленоглазая танцует вальс с Габи. Маска лисы валялась на полу, и я отчётливо видел её бессмысленное выражение лица и пустые глаза.

Я сделал шаг вперёд. Музыка стихла, зеленоглазая остановилась, всё ещё держа Габи за руку. На её лице отражалось торжество.

— Ты пришёл.

— Как видишь.

— Очень галантно с твоей стороны не позволять даме скучать.

— Я полагаю, желающих развлечь тебя было более чем достаточно.

Я всё ещё сжимал шпагу, но её это совершенно не волновало. К тому же расстояние между нами оставалось приличное.

— Они такие скучные, — улыбнулась она, — сразу умирают. А ты ничего, решил ещё подёргаться.

— Не мог же я уйти посередине представления.

— Мог, но не ушёл.

— Не ушёл. Что теперь? Свой стих я уже прочитал.

— Ты — да, а она, — зеленоглазая провела по щеке Габи, — ещё нет.

— Не тронь её, — мрачно сказал я.

— Да, пожалуйста.

Зеленоглазая толкнула Габи в спину и та неспешно двинулась ко мне. Её губы медленно зашевелились.

Любовь слепа, и ты остался слеп,

Твой взор моей любви не замечает,

Порыв мой был безумен и нелеп,

Как жаль… он ничего не означает.

Как жаль, что не находятся слова,

В тот самый миг, когда тебя встречаю,

Как жаль, что так кружится голова,

И я тебе молчаньем отвечаю.

Как жаль, что не касаются уста,

Как жаль, что мне не выразить словами,

Какая наступает пустота,

Какая бездна возникает между нами.

Когда рукой не в силах осязать,

И ощущать тепло прикосновенья,

Извечно ты стремишься ускользать,

На память, оставляя лишь мгновенье.

Пронзая сердце сталью своих глаз,

И новой встречи радость обещая,

Поверь, ты убивал меня не раз,

Извечно меня к жизни возвращая.

Не ведая, ведь ты остался слеп,

И надо мною жизнь теперь смеётся,

Порыв мой был безумен, был нелеп,

Так пусть же в моем сердце остаётся.

---

Пускай умрёт и прахом обратит,

Всё то, что так любила я когда-то,

Рассвет меня, сжигая, озарит,

Награда за любовь мою — расплата.

Так оставайся, мой любимый, слеп,

Пускай же каждый роль свою играет,

Порыв мой был безумен, был нелеп,

Пускай же моё сердце умирает.

Любовь — меня терзающий недуг,

Лекарство — смерть, совсем не расставанье,

Отвечу я молчаньем, милый друг,

Одно молчанье, только лишь молчанье.

Проговорив это, она остановилась в шаге от меня. Шпага упала на пол. Я протянул ей руку, но внезапно ощутил прикосновение зеленоглазой на своем плече. Секунду спустя она обвила меня руками. Я ощутил её дыхание возле своего уха.

— Неожиданно, — прошептала она, — а ты думал, что тебя уже ничто не удивит? Ты ошибся. Знаешь, Карл, мы одинаковые. Я мучаю, ты мучаешь. Я причиняю боль, ты причиняешь боль. Только мои жертвы счастливы перед смертью.

Её голос звучал где-то вдалеке. Я всё ещё смотрел на Габи. Она стояла, опустив голову, и молчала.

— Ты мог уйти, шагнуть в объятия ночи и никогда не испытать подобной боли, но ты выбрал остаться и страдать. Ты выбрал людей, которых не можешь спасти, и девушку, которой причиняешь только боль. Ты не предал бы её, уйди ты тогда. Ты предал её очень давно. Знаешь, какого цвета у неё глаза?

Габи смотрела в пол. Я судорожно пытался вспомнить, но не мог. Что-то мешало мне. Я ощутил, что зеленоглазая отстраняется. В следующий миг она вынырнула из-за спины Габи.

— Не гадай. Ты не проявил себя особо догадливым этой ночью.

Она схватила Габи за волосы и потянула назад. Глаза девушки широко распахнулись. Они были зелёными, почти такими же, как у зеленоглазой.

— Правда, мы похожи, — улыбнулась она и прислонилась к её щеке, — давай же. По правилам классической поэзии ты должен кого-то поцеловать. Не медли.

Она толкнула Габи в спину и та буквально упала в мои объятия. Я подхватил её прежде, чем она рухнула на пол. Зеленоглазая склонилась к нам.

— Подари ей поцелуй, предатель. Поцелуй Иуды.

Во мраке пурпурном мерцали глаза,

Холодные, как изумруды,

И их отражала стальная слеза,

С серебряным блеском Иуды.

И их отражала далёкая высь,

Печалью земной восторгаясь,

А губы, целуя, шептали: «дождись»,

И лгали, навеки прощаясь.

И лгали, и верили в сладкую ложь,

Молили мгновенье продлиться,

Но тело терзавшая нервная дрожь,

Прошепчет тебе отстраниться.

И слёзы, осколки холодного льда,

Тебе расцарапают щёки,

И кровь потечёт, как стекает вода,

Сквозь трубы струясь в водостоки.

И в сердце впивался тебе изумруд,

Глаза её в душу впивались,

Они будто знали, слова твои врут,