Бесплатный фрагмент - В паутине пророчества. Книга смерти

Глава 1

«Где же этот чертов пес? Прости, господи!» — думал отец Степан, пробираясь сквозь дикие заросли лесного орешника. Ночь была светлой, словно яркая, круглая, как масленичный аппетитный блин, луна старалась осветить каждый закуток тянущегося на протяжении почти всего леса мелкого болота. Топь громко и призывно чавкала, заглушая все остальные звуки ночного мира.

Отец Степан промок и озяб. Он был бы и рад вернуться в свою келью, но совесть не позволяла бросить на верную погибель приблудившегося на прошлой неделе к церкви, в которой он был священником, пушистого кобелька, смешно перебиравшего длинными тощими лапами при ходьбе.

— Эй! Где же ты?

Громко свистнув, отец Степан остановился, чтобы вновь прислушаться к звукам вокруг. В ответ раздалось еле слышное повизгивание далеко впереди.

— Благодарствую! — священник перекрестился, посмотрев влажными глазами куда-то вверх, и, тяжело поднимая промокшие насквозь сапоги, решительно направился туда, откуда слышалась возня приблудыша.

Керосиновая лампа, покачиваясь в правой руке священника, выхватывала из полумрака резкие очертания полусгнивших поваленных деревьев, придавая им жуткий вид.

Боясь неловко оступиться или зацепиться за торчащие тут и там коряги и пни, отец Степан осторожно пробирался дальше, медленно, но верно приближаясь к цели своей ночной вылазки.

Тоскливый голос пса становился все отчетливее и яснее. Вот уже и его бока, отливавшие в лунном свете, делавшем все не таким, как обычно, засветились пушистым облаком. Пес странно дергался из стороны в сторону, нетерпеливо мотая головой, и приседая на тонких лапах.

— Ах, бедолага! Зацепился за что-то… — горестно вздохнул отец Степан и чуть ускорил шаг.

Трясина цеплялась за длинную, ставшую такой тяжелой и ненужной в этот момент, рясу, но священник, с трудом переводя дух, продолжал приближаться к скулящему псу.

— Ну, все, все… Успокойся, я здесь, с тобой! — приободряющее, нарочито громко, сказал человек, пытаясь успокоить измученное животное.

Пес приподнял грязную мокрую голову и с благодарностью в глазах, которая и не снилась ни одному человеку, посмотрел на своего спасителя. Священник подошел уже вплотную к трясущемуся от пронизывающего болотного холода псу и схватил его за холку, чтобы подтянуть к себе поближе. Как ни странно, ему это не удалось. Худой длинноногий щенок оказался неимоверно тяжел.

— Да что же это такое! — ушедшее, было, раздражение вернулось с новой силой. — Что ж за ночь-то! Закончится она, или нет?! — в сердцах выкрикнул старик.

Пес тихо взвизгнул и лизнул теплым шершавым языком приблизившееся бородатое лицо своего спасителя. Тот поморщился и оттерся длинным промокшим рукавом.

Вдруг взгляд старика упал на мокрую грудь собаки. Поперек нее шла узкая грязная веревка.

— Это еще что? Где ты нашел ее? — в недоумении произнес отец Степан, хватая веревку и натягивая ее на себя.

Теперь ему стало ясно, почему пес был таким тяжелым и неподъемным. Он пытался что-то вытащить из вонючей топкой жижи, но собачьих сил не хватало.

С большим трудом, освободив устало, но, тем не менее, радостно виляющего некогда пушистым хвостом, пса от обвивающей его веревки, священник медленно вытащил на горку мха достаточно большую корзину. На первый взгляд, это была обычная широкая корзина, какие делали на продажу деревенские жители из ивняка, растущего в изобилии по берегам речки и болота. Но, присмотревшись внимательнее, благо луна позволяла это сделать без особых затруднений, старик заметил странную крышку, на которой выдавались вперед две маленькие фигурки танцующих человечков, искусно сплетенных из гибкой лозы.

Рассмотреть их как следует, не дал немного отдохнувший пес. Он неистово скакал вокруг старика и утыкался носом в корзину, пытаясь поддеть крышку.

— Полно, успокойся! — проворчал отец Степан. — Что там такое ты унюхал? Неужели кто-то выбросил твоих сородичей? И как у людей руки поднимаются такое сотворить…

С этими словами старик медленно приоткрыл плетеную крышку и попятился назад, не переставая креститься. На дне корзины в намокшем местами от болотной воды, расшитом мелкими звездочками одеяле лежали двое мертвых младенцев.

Старик и представить себе не мог, что в его мелкой и часто никчемной жизни может случиться такая находка. Кровь застыла в жилах, а в голове стучала лишь одна мысль, отдавая зубной болью: «Что же делать?»

Отец Степан, с большим трудом, все же взял себя в руки. Предстояло немало хлопот, связанных с попыткой выяснить, кто же смог пойти на такое зверское преступление — выкинуть двух новорожденных детей в болото на верную гибель. Похороны, поминки и тому подобные скорбные мероприятия. Опять же, расспросов, связанных с его ролью в этой истории тоже было не избежать. А он так не любил общаться с представителями власти. И на то были свои причины, известные ему одному. Правда, хромоногого, вечно болеющего душой после обильных возлияний горячительными напитками, местного участкового с большой натяжкой можно было отнести к представителям власти. Но все же…

Священник горестно вздохнул, еще раз перекрестился и, недобро глянув на скулящего в двух шагах пса, взял тяжелую корзинку. Теперь предстояло нести ее до самой церкви, а там уж бабка Агафья, вездесущая женщина без возраста, практически живущая в церкви, разберется, что делать.

Такие мысли посещали продрогшего невысокого мужчину, лет шестидесяти, с редкой шевелюрой с проседью, заплетенной в длинную тонкую, как крысиный хвост, косичку, болтающуюся на слегка сгорбленной спине.

Повеселевший грязный пес вприпрыжку бежал следом, осознавая, что идущий впереди человек чем-то недоволен. Но в силу своего юного возраста щенок не понимал причину этого недовольства. А, может, в его голове уже тогда светила, как полная луна в ночном небе, и грела лучше любого одеяла одна только мысль — он не зря чуть не утонул в болоте, спасая человеческие жизни. Пес поглядывал на корзинку с неподдельным интересом. Его не отпускало чувство, что что-то с этими детьми, крепко спящими в корзине, не так. Дети должны кричать, махать ногами и постоянно что-то требовать. Это он знал не понаслышке. Именно благодаря такому ребенку, его, несмышленого щенка, и выставили за ворота дома, бросив на произвол жестокой судьбы. А ведь он только хотел поиграть! А эти маленькие человеческие детеныши вели себя уж слишком тихо.

Что-то скрипело под ногами, позади догоняли тихие горестные вздохи болота, а старик, стараясь ускорить шаг, продолжал нести корзинку, чувствуя спиной чей-то ледяной взгляд. Оборачиваться, естественно, отец Степан даже не думал, читая шепотом молитвы одну за другой. Никогда еще ему не было так страшно, как в эти минуты, кажущиеся вечностью.

Вскоре, к великому облегчению старика, густой корявый лес закончился, и по относительно ровному полю идти было гораздо легче, несмотря на то, что корзина становилась с каждым шагом все тяжелее. Пот градом катил по морщинистому лбу, на несколько секунд задерживаясь в кустистых бровях, чтобы затем тяжелыми каплями спуститься на веки.

Наконец, показалась верхушка маленькой церкви, увенчанная большим крестом с облупившейся позолотой. Отец Степан вздохнул полной грудью с огромным облегчением и, наконец, смог остановиться, чтобы перевести дух. Теперь, когда пристанище последних лет было перед его взглядом, он мог опустить корзину на поблескивающую от мелкой росы осеннюю траву и осмелиться обернуться. Так он и сделал. Над лесным болотом стоял желтовато-серый туман, сквозь который, словно костлявые руки, деревья протягивали к случайным путникам свои голые сухие ветви.

— Что же тебя понесло-то в это гиблое место? — обратился отец Степан к присевшему рядом псу. — Неужели, почуял человеческую подлость?

Пес благоразумно промолчал, наклонив голову и всматриваясь в уставшее лицо человека веселыми черными глазами.

Продолжая ворчать, священник вытер лицо подолом рясы, перекрестился в который раз, и, взяв свою ношу поудобнее, прибавил шаг.

Вскоре зловонное дыхание медленно загнивающего леса осталось далеко позади. Священник почти волок неимоверно тяжелую корзину, двумя руками вцепившись в узкую плетеную ручку, оставив лампу на дороге. Гибкий ивняк больно впивался в мозолистые руки отца Степана. А он находился в полном недоумении. «Почему двое младенцев весят больше, чем мешок картошки, который я на прошлой неделе еле дотащил до кухни?»

Старик очень устал и промок, но все же донес корзину до порога церкви, открыв из последних сил массивную деревянную дверь. Войдя, он обессилено сполз по стене на пол и прикрыл в изнеможении глаза.

Бабка Агафья, выросшая словно из-под самого порога, всплеснула руками так, как будто пыталась прихлопнуть огромного комара. Ее причитаниям по поводу внешнего вида отца Степана не было бы конца, но он остановил бессвязные бормотания, подняв правую руку вверх. Болтливая по своей натуре, как большинство женщин в деревушке, Агафья знала, что означает этот лаконичный жест. Она тут же захлопнула беззубый рот и устремила любопытные выцветшие глазки на корзину, принесенную священником. В данный момент, для нее содержимое красиво сплетенной корзинки было гораздо интереснее, чем грязный, лежащий на полу отец Степан.

— Что там, батюшка? — заискивающе пробормотала Агафья. — Небось, прихожане чего-то съестного передали?

Ее рот расплылся в довольной улыбке, предвкушающей пир для необъятного живота. Но ответ отца Степана стал для нее полной неожиданностью.

— Позаботься о похоронах и панихиде, Агафья. Да скажи внучку своему Василию, чтобы сбегал до Макара Петровича, участкового. Пусть позовет сюда.

— Да что случилось-то? — бабка свернула пухлые ладони в кулачки на груди. — Кто помер? Али убили? — она боязливо перекрестилась, невольно озираясь по сторонам в поисках возможного преступника.

Священник с трудом поднялся на ноги и, молча кивнул головой в сторону своей ноши. Агафья, немного потоптавшись на месте, обуреваемая любопытством, не смогла ему противостоять и подошла ближе. Рука дрожала, когда женщина несмело протянула ее вперед и, переведя дух, откинула крышку корзины.

— Ах, батюшки мои! — одними только губами произнесла бабка, и ее лицо покрылось бледно-желтыми пятнами.

В следующую секунду она уже лежала возле корзинки, чуть не опрокинув ее при падении. Старик горестно вздохнул, коря себя за то, что не подготовил Агафью к ожидавшему ее зрелищу. Присев на корточки, он энергично похлопал бабку по щекам, стараясь привести в чувство.

Она застонала и медленно открыла глаза. Ошалело оглядевшись вокруг, Агафья на удивление быстро вскочила, отряхнула платье и сердито посмотрела на отца Степана.

— Откуда вы принесли… их?

Отец Степан, не углубляясь в дебри, вкратце рассказал обо всем, что знал сам о своей находке. Бабка Агафья, не перебивая, что было на нее совсем не похоже, выслушала все с самым серьезным видом, на который только была способна. На повторную просьбу позвать участкового, она, с видом знатока своего дела, уверенно сказала:

— От Макара проку чуть. Сами во всем разберемся. А потом ему докладём… доложём… Расскажем.

Она махнула рукой, досадуя на свою неграмотность и косноязычие. Отец Степан спорить не стал. Агафья знала все и обо всех в их маленькой деревушке. Скрыть от нее что-то было делом практически невыполнимым. Поэтому, доверив ей расследование этого странного дела, он явно не прогадал.

— С чего начнем? — только и спросил он.

Агафья хитро прищурилась, пожевала губы и ответила, довольная безоговорочным согласием священника:

— Как в кино показывают — с осмотра улик!

С этими словами, многозначительно подняв указательный палец, бабка, все еще с опаской, склонилась над телами детей. Бормотания и тихие возгласы так и слетали с ее губ, пока она трогала выстилавшее дно корзины одеяло, разглядывала умиротворенные лица младенцев и их одежду, выглядывавшую из-под отогнутого края одеяла.

— Ну, что скажешь? — не выдержал отец Степан.

— Ишь, какой вы нетерпеливый! — ухмыльнулась бабка, откровенно наслаждаясь минутным триумфом. — Младенчикам не больше недели. Одеты очень хорошо. Да и корзиночку смастерили добротно.

Она театрально замолчала, словно надеялась на бурные овации. Не дождавшись их, она, слегка погрустнев, продолжила:

— На этой неделе разродилась только Машка, дочка купца. На прошлой — Митрофановна. Но у Машки один мальчишка родился, а у Митрофановны — снова мертвый.

Отец Степан не очень понимал, к чему клонит бабка, но старался не перебивать и внимательно слушать. Агафья же вошла в роль сыщика и, заложив руки за спину, уже третий раз обходила корзину.

— Двойни у нас в деревне отродясь не было. Так чьи же это дети?

«Агата Кристи» очевидно зашла в тупик. Но, поймав разочарованный взгляд священника, тут же продолжила, словно ее внезапно осенило:

— Заезжие люди бросили детей на болоте. Уже мертвых.

— Почему ты так решила? — не удержался старик от вопроса.

— Родились не у нас, и одеяльце подоткнуто. Были бы живы, шевелились, открылись бы.

Священник открыл, было, рот, но тут же его закрыл. Возразить было нечего, да и не зачем. Но позвать участкового все же было нужно. Вдруг тот подумает, что отец Степан имеет какое-то отношение к появлению этих младенцев. Поэтому, он не очень решительно сказал:

— Позвать Макара все же надо. А то греха не оберемся потом.

Бабка согласно закивала головой, вспомнив, какой ее сосед бывает нудный и въедливый. Трезвым его в последнее время видели редко, и в эти спокойные часы жизнь в деревушке текла неспешно и размеренно. Но когда в крепкий организм попадало что-нибудь еще более крепкое, улица, на которой жил горе-участковый, словно вымирала. Все боялись показаться на глаза Макару, так как он тот час высматривал в случайной жертве хладнокровного убийцу, которого ищут всем миром не первый год, либо неуловимого вора-домушника. Несчастный, подвернувшийся Макару под руку, без суда и следствия отправлялся в гараж участкового, превращенный в одиночную камеру. К утру участковый трезвел и выпускал спавшего всю ночь на каменном полу бедолагу, принося «тысячу извинений от чистого сердца».

Надеясь, что ночь произвела хоть малейшее отрезвляющее действие на организм Макара Петровича, Агафья послала за ним тощенького внука Ваську. К детям с вопросами участковый не лез, поэтому за судьбу внука бабка не беспокоилась.

Она помогла отцу Степану пройти в свою келью отдыхать, а сама вернулась назад. Ее взгляд упорно стремился к корзинке, хотя она изо всех сил старалась не смотреть. Агафья не считала себя сердобольной, ко всему относясь философски, но смерть двух малюток не оставила даже ее равнодушной. Но смотреть было не на что. Корзинки не было на прежнем месте. Агафья закрыла рот руками, чтобы не закричать, и стала озираться по сторонам. Корзина как сквозь землю провалилась.

— Ой, что же делать? — запричитала она. — Что я скажу Макару, когда он придет? А отцу Степану?

Опрометью бросилась она, насколько это позволяло необъятное тело, обратно и громко забарабанила в дверь кельи кулаком.

Отец Степан только и успел, что переодеться в сухую одежду, поэтому на его лице, когда он отпер дверь, читалось неприкрытое недовольство.

Не дав сказать ни слова, Агафья выпалила:

— Они исчезли! Младенчики исчезли!

— Как? Что ты несешь? Куда они могли деться? Ты уверенна? — засыпал вопросами священник.

Бабка только кивала, всхлипывая, и утирала бегущие по лицу слезы подолом длинной юбки.

Отодвинув загораживающую весь коридор женщину, старик быстро преодолел расстояние до того места, где собственноручно поставил неподъемную корзинку на пол. Ее действительно не было. Осмотрев каждый метр, священник застыл в недоумении.

— Кому понадобились два мертвых младенца? И что я скажу участковому? — задал он сам себе вопрос. — Может, нам все привиделось? И ничего не было?

Адресованный Агафье вопрос повис в воздухе. Бабки уже и след простыл. Как и все местные женщины, она жутко боялась всего того, что невозможно было объяснить. Может, именно этот страх заставлял ее ежедневно присутствовать при всех службах в церкви.

Скрип открываемой двери заставил отца Степана оторваться от своих невеселых мыслей и повернуться к пришедшему. Им оказался Макар Петрович, как ни странно, трезвый и потому добрый. На вытянутых руках он нес большую корзинку, закрытую крышкой.

— Зачем же вы, святой отец, вещицы хорошей не пожалели, да выбросили? Отдали бы кому, раз самим не нужно.

С этими словами он поставил корзину на пол, почти на то место, где она стояла всего несколько минут назад. Священник не верил своим глазам. Кто мог так подшутить над ним и Агафьей? А Макар продолжал добродушно басить:

— Зачем мальца за мной посылали? Случилось что-то?

— Да вот, Макар Петрович, про эту находку и хотел с вами поговорить. — Слегка заискивающе заговорил старик, промокнув пот рукавом. — Нашел я эту корзину на лесном болоте. Туда пес приблудившийся завел. Почуял, стало быть. Открыл я корзинку-то, а там дети мертвые, упокой Господь их невинные души.

— Как, мертвые? — выпучил глаза участковый.

— Да вот так, — развел руками в бессилии старик. — Вот и послал за вами.

Макар силился собрать картинку воедино, но таких случаев в его жизни еще не было, поэтому он непонимающе уставился на стоящего перед ним священника.

— А на улицу-то зачем корзину выставили? — задал он снова вопрос, подсознательно не надеясь на вразумительный ответ.

— Да не уносил ее никто! — слегка повысил голос отец Степан. Его не на шутку раздражала сложившаяся ситуация. Больше всего он сейчас мечтал о крепком сне в своей кровати. Но для осуществления этой мечты необходимо было как можно скорее разобраться во всем.

Отец Степан вкратце рассказал Макару Петровичу об исчезновении младенцев, об истерике бабки Агафьи и о внезапном появлении пропажи вновь в руках самого участкового.

Тот только поскреб грязным ногтем намечающуюся лысину на затылке и присвистнул. Это была крайняя степень шевеления мозгами Макара Петровича. Но, видимо, возиться с неопознанными трупами младенцев ночью ему хотелось еще меньше, чем священнику, поэтому он изрек с умным видом:

— Утро вечера мудренее. Завтра разберемся во всем.

— А с корзиной что прикажете делать? — тихо спросил отец Степан.

— Уберите до утра в погреб. Там холодно, не испортятся сильно. А завтра похороним, как положено.

С этими словами Макар Петрович отбыл досыпать.

Священник тяжело вздохнул и понес корзину в погреб, где хранились все продукты, которыми пользовались не только служители церкви, но и бедные многодетные семьи. По дороге старик отметил, что корзина стала гораздо легче, чем была, когда он еле волок ее через лес к церкви. «Может, тот, кто похищал корзину, забрал и детей?» — возникла шальная мысль у отца Степана. Он поставил корзину на пол погреба и медленно открыл крышку, чтобы убедиться в своих догадках. На него из-под съехавшей на бок резной крышки смотрели две пары блестящих глаз.

Священник отдернул руку и невольно пошатнулся. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Они живы… — прошептал он. — Но как же так? Ведь не могли мы с Агафьей так ошибиться!

На следующий день, как только Агафья, с присущим ей безграничным любопытством, осмотрела попискивающих в ее больших ладонях малышей, вся деревушка собралась на большой совет во дворе церкви. Такие сборища галдящих людей отец Степан не выносил, но сегодня это было необходимо. Все жители громко и с нескрываемым интересом обсуждали ночное происшествие, тут же обрастающее новыми фактами и подробностями, о которых главный герой даже и не подозревал. Старик вздохнул и взошел на ступеньки церкви, стараясь тем самым привлечь к себе внимание и заставить толпу угомониться.

Мужчины и женщины благоговейно умолкли. Отец Степан не пользовался всеобщим уважением раньше. Но ожившие под его святым взглядом младенцы — это ли не чудо? Некоторые, особо чувствительные женщины даже еле различимый нимб над его головой видели.

Священник, не очень радостный от такого внимания к своей персоне, поморщился и громко сказал, обращаясь к прихожанам:

— Дети мои! Сегодня я собрал вас для того, чтобы вместе с вами решить судьбу двух найденных мной этой ночью младенцев.

Всеобщий вздох прошелся по толпе и замер в предвкушении дальнейших слов.

— Детям нужна семья, думаю, вы согласитесь со мной, — продолжил отец Степан. — Может, кто-нибудь сделает богоугодное дело и приютит сирот?

Словно в улье с пчелами открыли крышку. Всеобщий гвалт огласил двор церкви. Всем хотелось принять участие в судьбе детей, каждый нахваливал семью своего соседа или друга. Но конкретных предложений ни от кого не поступало.

Участковый Макар Петрович, присутствующий здесь же, закрывал руками уши, корча гримасы от головной боли, ставшей невыносимой, благодаря издаваемым толпой звукам. Не выдержав, он громко рявкнул, тут же заставив всех замолчать:

— Хватит! Говорите каждый, здесь присутствующий, коротко и по существу!

Довольный произведенным впечатлением умного человека, подавшего такую светлую мысль всем собравшимся, Макар Петрович указал толстым волосатым пальцем, похожим на сосиску на деда Сидорова, стоявшего ближе всех. Сидоров был глуховат, поэтому непонимающе уставился на палец участкового.

— Куда, куда нам дитёв! — заголосила его жена, кутаясь в необъятный платок. — Авось, помрем завтра!

— И то верно… — почесал в затылке участковый. — Следующий!

Каждый житель, на ком останавливалась волосатая «сосиска», всеми правдами и неправдами старался уверить всех присутствующих, впившихся в него глазами, что выкормить и воспитать двух детей получится у кого угодно, кроме него. Таких больных, старых и бедных людей, какими хотели казаться все собравшиеся, давно не видел мир.

— Я возьму детей в свою семью! — мелодичный голос женщины средних лет прозвучал как гром среди ясного неба.

Все немедленно обернулись и увидели Анну, которую все называли Митрофановной за ее крутой нрав, доставшийся ей от покойного отца. Она недавно потеряла третьего ребенка, и, забрав сирот, делала добро не столько им, сколько вытаскивала себя из петли. Муж ее все чаще уходил в запой, а затем и налево, не ожидая уже от законной супруги наследника.

Она, не торопясь, поднялась по лестнице и склонилась над корзинкой, в которой спали накормленные Агафьей дети. Слезы выступили на глазах Митрофановны. Она уже и не надеялась, что и в ее дом придет долгожданное счастье.

— А муж твой не будет против? — вполголоса спросил отец Степан. — Ведь сейчас его здесь нет.

Анна решительно махнула кудрявой челкой и посмотрела на священника.

— А пусть только попробует!

Все женщины одобрительно загудели, а мужики, промолчав, только покачали головой. Хоть нрав Митрофановны и был крут, но все же синяки в подарок от супруга иногда появлялись на ее миловидном лице. Как воспримет он двух чужих детей, взятых Анной, не мог предугадать никто, даже сама Анна. Но судьбоносный выбор был сделан и на попятную было поздно идти. Поэтому, осенив себя крестным знаменем, женщина взяла двумя руками корзину с детьми, прижала ее к груди и, гордо выпрямив спину, пошла к своему дому. Все, молча, провожали ее взглядами, кто уважительными, а кто и сочувственными.

Отец Степан с облегчением вздохнул, перекрестил удаляющуюся спину Митрофановны и, забыв сказать напутственное слово прихожанам, поторопился скрыться за стенами церкви.

Слегка задыхаясь от быстрого шага, но все же не сбавляя его, старик поднимался по лестнице в свою келью. Тяжкий груз, лежавший с прошлой ночи на его плечах, скатился вниз, уступая место спокойствию, которое он обрел в этих стенах. Дальнейший путь младенцев, принесших столько суеты ему и жителям деревни, мало его волновал. Не снимая одежды, он ничком упал на кровать и предался спокойному и оживляющему его душу сну.

Глава 2

С тех пор, как Митрофановна принесла в свой дом двух подкидышей, не прошло и дня, чтобы в ее доме все было спокойно. Федор, бывший некогда статным веселым красавцем, благодаря пагубному пристрастию к алкоголю и чужим женам, превратился в оплывшего, всегда чем-то недовольного пузатого брюзгу. Скорей всего, недоволен он был своей жизнью, но видел зло только в своей жене. Даже то, что она была ему всегда верна, несмотря на его бесчисленные похождения, злило его. В минуты особой ярости, он поколачивал Анну, хотя она тоже не оставалась в долгу. Так они, может, и жили бы, всю жизнь тихо друг друга ненавидя, но назло друг другу оставаясь рядом, если бы не дети.

Тихие и безропотные, они скромно росли в тени вечных перебранок и побоев между названными родителями. Простить приблудышей, как называл их Федор, он Анне не мог. Но и выставить сирот вон не позволяли любопытные и ждущие чего-то подобного с его стороны соседи. Поэтому он срывал всю злость на жене.

Когда девочки подросли, то побои стали доставаться и им. Понимая, что в родном доме им не все рады, Вера и Нина стали частенько убегать и прятаться в старом полуразвалившемся амбаре, стоявшем неподалеку от церкви. Там они могли спокойно поиграть в тряпичных кукол, сделанных мамой. Анна любила девочек, но редко давала это понять. И только через защиту от разъяренного Федора она могла показать им, как они дороги ей.

В редкие минуты спокойствия и безмятежности, вдали от дома, девочки могли помечтать о том, что, со временем, отец полюбит их, и их семья станет счастливой.

Отец Степан иногда видел Веру и Нину в амбаре через окно своей кельи. Зная, как несладко им живется, он чувствовал и свою вину, хотя старался загнать ее поглубже. Но совесть играла с ним, заставляя услужливое воображение все чаще погружать своего хозяина в мир кошмаров по ночам.

Однажды один из его кошмаров стал явью.

Случилось это одним теплым июньским вечером. Вера и Нина помогали матери стирать белье, когда покосившаяся калитка, громко и противно заскрипев, резко отворилась. Перед жителями дома предстал глава их семейства, с большим трудом стоящий на ногах. Он, держась за скрипящую надрывно калитку, обвел мутным взором ненавистную семью и криво ухмыльнулся. Сегодня его уволили с работы из-за вечных пьянок и ссор с начальством. Денег не дали совсем, и он, посетив пару злачных мест, где угостился на последние гроши, завалявшиеся в карманах, вернулся домой, накрутив себя по дороге еще больше.

Видя бешеную ярость в глазах Федора, Анна тут же увела девочек в их комнату. Вера, заперев дверь на щеколду, взяла сестру за руку и, усевшись на кровати в обнимку, девочки стали пережидать «бурю». А она не заставила себя ждать.

Послышались крики Анны, звон битого стекла, и глухой стук, после которого всю стихло. Девочки, переглянувшись, не сговариваясь, соскочили с кровати и подбежали к двери. Они очень боялись отца, когда тот приходил домой нетрезвым. Время, когда он выплескивал всю свою злобу на бедную Анну, они пережидали, спрятавшись в комнате под одеялом, которое только частично могло приглушить крики матери. После того, как ярость испарялась, были слышны только бессильные рыдания Анны в соседней комнате. Но сегодня какое-то чувство, взбудоражившее души девочек, заставляющее забыть о собственных страхах, вывело их из комнаты-убежища.

Выскочив из-за двери, Вера застыла в немом ужасе. Нина, выбежавшая следом, истошно закричала и упала на колени, закрыв лицо руками. В длинном коридоре, соединяющем все комнаты в большом доме, стоял Федор. Его перекошенное лицо выражало бурю эмоций: злость, страх, отчаяние и сожаление. В его руке был зажат топор, по острию которого струились и капали на пол тонкие бурые дорожки крови. На полу перед ним, скрючившись в неестественной позе, лежала Анна. На спине зияли несколько ран, из которых еще вытекала кровь, начавшая запекаться. Ее правая рука была отрублена и лежала рядом с комнатой, в которой мать, в последнем порыве, успела спрятать своих детей.

Медленно подняв глаза на девочек, Федор, открыл рот, но вместо слов послышалось тихое шипение. Сделав шаг им на встречу, он споткнулся о безжизненное тело жены и упал в лужу почти черной крови, что растеклась на полу. Нина забилась в истерике, вцепившись в дверную ручку, и истошно воя. Вера была более решительна. Она, с трудом оторвав руку сестры от ручки, вернулась в комнату и, таща безвольно всхлипывающую Нину за собой, выпрыгнула в окно.

Они неслись, не разбирая дороги и не оглядываясь назад. Только забежав в свое тайное убежище, и упав на кучку соломы, накрытой старым порванным одеялом, девочки позволили себе отдышаться. Убедившись, что погони нет, Вера обняла дрожащую сестру и сказала:

— Успокойся, сестренка, я с тобой.

Второй раз за свою недолгую жизнь дети остались один на один со злодейкой-судьбой. Единственный человек, которому они были нужны, погиб, оставив Веру и Нину сиротами при живом отце. Хотя назвать его так можно было с большим трудом.

Вера, вытащив руку из-под головы уснувшей сестры, тихо встала с импровизированной кровати, и подошла к маленькому окну, наполовину лишенному стекла. Что могла придумать в эту минуту семилетняя девочка, чтобы спасти себя и Нину? Но это нужно было сделать.

Внимание Веры привлек тусклый свет в одном из окон соседствующей церкви. Это было идеальное место, в котором отец Степан защитит их от чудовища, которое убило маму.

Улыбнувшись неожиданно пришедшей спасительной мысли, Вера растолкала дремлющую сестру. Когда Нина, непонимающим осоловелым взглядом из-под пушистых ресниц, посмотрела на Веру, та прошептала:

— Пойдем в церковь к отцу Степану. Помнишь его?

Нина, все еще с трудом возвращаясь в суровую реальность из сладкого небытия, все же смогла уловить ход мыслей Веры и кивнула. Она всегда была немногословной и нерешительной — полной противоположностью Веры. Да и внешне они были совсем не похожи друг на друга. Смуглая, с черными глазами, пухлыми губами и курносым носиком крепкая Вера была почти на пол головы выше своей тщедушной сестры — блондинки с огромными зелеными глазами, маленькими, вечно поджатыми губками, от чего они практически исчезали из виду. Жители деревни всегда провожали девочек удивленными взглядами и перешептывались вполголоса, особо не стесняясь малышек. Все недоумевали: ведь такими разными близнецы быть не должны. Но сестер совершенно не волновали пересуды и сплетни деревенских кумушек, проводящих свободное время за промыванием чужих, пусть даже детских, косточек. Только отец Степан всегда относился к детям без излишнего любопытства, ничем не выделяя их из толпы прихожан.

Поэтому, пробираясь вдоль темных зарослей акации, густо окружавшей высокое строение, девочки уже рисовали в своем воображении, как пожалеет их старый священник, приютит в церкви и прогонит прочь отца-убийцу, явившегося в ночи за дочерями.

Вере достаточно долго пришлось стучать в высокую дверь церкви прежде, чем она практически бесшумно отворилась. Освещаемый неярким огоньком свечи, прыгающим во все стороны из-за ветра, ворвавшегося внутрь, отец Степан стоял на пороге и с тревогой вглядывался в ночную тишь.

— Мы здесь, батюшка, — прошептала Вера. — Можно мы войдем?

Не дождавшись ответа, она юркнула в щель между стеной и стариком, таща, чуть ли не волоком, совсем присмиревшую Нину.

Отец Степан оглянулся, внимательно посмотрел на стоящих посреди зала детей, грустно вздохнул и закрыл дверь.

— Я знал, что рано или поздно вы вернетесь сюда, — произнес он. — Рассказывайте.

Решительность Веры значительно поубавилась, но отступать было не куда. Она подняла голову и ответила:

— Мама умерла. Можно нам пожить здесь?

Священник перекрестился и спросил:

— Разве она была больна? В прошлую субботу на службе Анна выглядела вполне здоровой. Если не считать синяка на лице.

Его взгляд стал суровым. Он столько раз в беседе пытался вразумить Федора, но постоянно натыкался на отчуждение в непроницаемых серых глазах.

Нина тихо заплакала при упоминании об Анне. Перед глазами вновь возникла страшная картина сегодняшнего дня. А Вера, погладив сестру по голове, с трудом сдерживаясь, чтобы не вторить ей, ответила:

— Отец… убил ее топором…

— Боже милостивый… — прошептал отец Степан. Такого он не ожидал.

Впервые за много лет этому черствому старику захотелось кого-то защитить. В минутном порыве он опустился на колени перед детьми и обнял их, вдыхая нежный детский аромат, так давно не щекочущий и не будораживший тяжелые воспоминания из прошлой жизни.

Не успели девочки удивиться внезапному проявлению чувств у всегда сдержанного отца Степана, как в дверь громко постучали. Дети помогли старику подняться на ноги и с тревогой посмотрели на него. Кто мог в ночное время явиться сюда?

— Пожалуйста, не открывайте ему! — прошептала еле слышно Нина.

— Кому? — так же шепотом спросил священник.

— Я боюсь, он и нас убьет! — не ответив на вопрос, девочка закрыла лицо руками и всхлипнула.

Отец Степан все понял. Спрятав детей за широкую колонну с лампадой, он поправил растрепавшиеся волосы и осторожно открыл дверь, все еще надеясь увидеть за ней кого угодно, кроме пьяного Федора с окровавленным топором в руках. Но его чаяниям не суждено было свершиться. За дверью, освещаемый лунным светом, стоял Федор, правда, без топора. Его лицо искажала гримаса отчаяния и страха. На светлой рубахе проступали черные пятна крови.

— Впустите, батюшка, мне надо покаяться, — едва смог вымолвить мужчина и буквально ввалился вовнутрь, оттеснив отца Степана.

Тот, отойдя на несколько шагов от ночного гостя, встал так, чтобы закрыть собой единственный путь к притаившимся беглянкам.

— Что ты хотел, сын мой? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросил старик.

— Я… — начал Федор и осекся. — Я… убил человека.

Не дав священнику сказать ни слова, он выплеснул все, что было в данный момент на сердце и терзало его опустившуюся на самое дно душу.

— Я так любил ее, так любил! — Слезы, словно две дорожки, прокладывали себе путь по небритым щекам. — Как мы хотели быть счастливыми! Но Бог не дал нам детей. Почему, скажите мне, почему?! — И не дождавшись ответа, Федор продолжил дальше исповедоваться. — С другими женщинами я не смог забыть о моей Аннушке, а так старался!

Пьяный бред начал порядком раздражать отца Степана, но и выставить Федора он не мог, опасаясь попасть под горячую руку. Поэтому, сделав заинтересованное лицо, он продолжал слушать.

— Ведь это вы виноваты в том, что у нас так и не появились дети! — вдруг переключился плачущий мужчина, утерев лицо ладонью. В его голосе появились злые нотки. — Это вы уговорили Аню взять этих подкидышей. Она так к ним привязалась, что перестала думать о собственном малыше.

Отец Степан опешил. Такого поворота он никак не ожидал. Но страх за притаившихся неподалеку сирот заглушал опасения по поводу собственной жизни. Этот опустившийся человек, черная душа которого искала виновного во всей его никчемной жизни, мог продолжить убивать. В его власти в эту минуту находился не только пожилой священник, не способный дать отпор, но и двое детей, так ждущих защиты.

Поэтому отец Степан заговорил, глубоко вздохнув, и голос его звучал негромко, но так проникновенно, что Федор безмолвно внимал речам, боясь пошевелиться.

— Я знаю, сын мой, ты напуган и ослеплен безумной яростью. Всё вокруг кажется тебе злом. Ты видишь несовершенства в людях, их запутавшиеся души, слышишь их развязную речь. Но всмотрись в себя. Чем ты отличаешься от них? Посмотри на меня. Ты думаешь, что я виноват в твоих бедах. Может, ты и прав. Но не суди меня, а выслушай. Я расскажу тебе историю моей никчемной жизни. Ведь я не всегда был священником. Так же, как и ты, я жил в свое удовольствие, ел, пил, спал. У меня была жена и маленькая дочь. И я любил их. Любил больше всего на свете. Но понял это слишком поздно. Ты говорил Анне когда-нибудь о своей любви?

Федор закрыл глаза и медленно покачал головой.

— Вот и я считал, что это совершенно лишнее, — продолжил отец Степан, собираясь с духом, чтобы раскрыть перед этим человеком, сидящим на каменном полу, свою душу. — Каждый день моей жизни был похож на вчерашний и завтрашний. Моя дочь росла, не видя отцовской ласки. Всё чаще я стал выпивать, видимо, пытаясь хоть как-то разнообразить свою жизнь. В эти моменты всё вокруг казалось ярче, интереснее. Думаю, ты понимаешь меня.

Не дождавшись ответа, старик продолжил, но каждое слово давалось ему всё труднее, а плечи опускались ниже:

— В тот жаркий летний день я уговорил жену отправиться на речку. Дочка Лидочка прыгала от радости, видя улыбку на лице матери. На берегу я выпил, чтобы веселья от проводимого вместе времени было больше. Я плохо помню, как уговорил жену и дочь прокатиться на моторной лодке, сдаваемой на прокат худым рыбаком. Ветер и теплые мокрые брызги летели мне в лицо. Именно это я отчетливо помню. А дальше был вскрик. Но лодка мчалась дальше, а я смотрел на то место, где только что сидела и смеялась моя любимая женщина. Лида вцепилась руками в борт лодки и плакала навзрыд. Она смотрела назад. Я медленно на непослушных ногах полз к дочери, а в голове был страшный звон.

Отец Степан закрыл глаза и замолчал. Сколько лет эта картина из прошлой жизни мучила его, а этот звон в голове… Сквозь мутную пелену опьянения пробивался он так громко, что глушил остальные звуки всего мира. Плач дочери, вцепившейся маленькими ручонками в борт лодки так, что костяшки побелели, шум мотора лодки, удаляющейся все дальше от места, где Маша упала в воду — всё затихло. Только звон, разрывающий мозг. Руки дрожали и не слушались, когда он пытался развернуть лодку. Удалось только остановить ее. Бросив тщетные попытки, Степан прыгнул в воду. Сейчас он не мог вспомнить, сколько раз поднимался на поверхность сделать вдох, и вновь погружался в мутную серо-зеленую воду. Казалось тогда, что время остановилось. Движения были замедленные и бесполезные. Отрезвление давно наступило, но Степану казалось, что все происходит не с ним, в чужом тревожном сне, проснуться от которого дано не всем. Худой рыбак тоже плескался где-то рядом, пытаясь найти Машу.

— Когда я нашел её и вынес на берег, — продолжил хрипло старик, — мир перевернулся. Моя жена была мертва. Видеть слезы в глазах дочери я не мог. Ноги несли меня подальше от этого места. Так я очутился в этой деревушке. Сначала был простым служкой, а потом, после смерти отца Алексея, заменил его. Служение Богу стало смыслом моей жалкой жизни. Только молитва придавала мне сил и немного успокаивала рвущуюся душу. Рвущуюся к моей дочери — единственному родному человеку, который связывает меня с этим миром.

Отец Степан поднял за руки Федора. Тот еле стоял на ногах. Осознание свершившегося злодеяния, никчемности самого его существования теперь, подавляло мужчину, забирало все силы, заставляло униженно смотреть на стоящего перед ним такого же запутавшегося человека.

— Федор, подумай теперь о бедных детях, которых ты оставил без матери. Ты — единственный человек, который может дать им любовь и семью.

Отец Степан прекрасно понимал, что его слова вряд ли окажут на Федора какое-либо действие. Но это было все, что он мог сделать для них в данный момент — успокоить их потенциального убийцу, дать время одуматься. А там, может, кто-нибудь из деревенских жителей заглянет в опустевший дом, да разнесет ужасную новость. Тогда участковый и пригодится. Когда-то ведь это должно произойти.

Федор закивал головой, словно китайский болванчик, размазывая тыльной стороной ладони слезы и кровь по щекам. На его давно небритом лице появилось некое подобие благодарной улыбки.

В этот момент послышался всхлип из темноты и тихий злой шепот:

— Это чудовище никогда не станет нам отцом. Я ненавижу его.

Федор вздрогнул и попытался вглядеться в темноту. Долго мучиться ему не пришлось. В метающийся круг от свечи вышла Вера. Она гордо вскинула голову, и смело взглянула в медленно наливающиеся бешенством глаза Федора. Следом за ней, протягивая к сестре дрожащую руку, появилась Нина.

— Уходите! — оценив моментально ситуацию, крикнул отец Степан, и встал между девочками и готовым броситься на них мужчиной.

Этот вскрик словно отпустил тугую пружину, удерживающую Федора все это время. Он схватил священника за плечи и отбросил в сторону. Старик ударился головой о колонну и с тихим стоном затих. Но Федора уже не интересовало ничего, кроме мелькнувших в открытой двери двух маленьких теней.

Выбежав в освежающую ночную мглу, мужчина быстро осмотрелся. В голове стучала в висок одна только мысль: «Они заплатят за всё!» В этот миг все несчастья, окружавшие его в последние годы, стали практически осязаемыми. Он чувствовал, как они ледяными пальцами сковывают его движения, прикасаются к сердцу, заползают в душу. Это были маленькие детские пальчики, и в его силах сейчас было уничтожить их.

Глава 3

Молодая луна заглядывала в маленькое перекошенное окно. Стася приоткрыла один глаз и с укором посмотрела на луну. Именно во время растущей луны она, почему-то, не могла спать. Ей чудилось, что дедушка, спящий на печке, смотрит на Стасю так пристально, что становилось жутко. Присмотревшись, она облегченно вздыхала, понимая, что он крепко спит, тихонько посапывая. Но с наступлением очередной ночи, освещаемой такой же куцей луной, все повторялось опять.

Стася пробовала проводить такие бессонные ночи во дворе, но лесные шорохи и голоса то пугали, то звали за собой. Все в деревне считали девушку сумасшедшей за необычный вид и болтовню с растениями. Да она и сама, порой, была полностью согласна, что слышать голоса деревьев не считается нормой. Но поделать с собой ничего не могла, да и не пыталась.

Вот и сегодня, потихоньку ругая рогатую луну, девушка завернулась по обыкновению в сплетенное из травы одеяло и бесшумно вышла во двор. Прохладный свежий ветер развевал её длинные светлые волосы, запутывая в них еще сильнее давно увядшие и засохшие цветы. Лес вновь звал Стасю к себе, обещая что-то.

— Да говорите вы не все разом, — прошептала девушка, плотнее закутываясь в одеяло и вдыхая его аромат. — Что произошло?

Она подошла к высокой корявой березе, стоящей на самой окраине леса и прижалась всем телом. Закрыв глаза, Стася простояла так не больше минуты.

— Я сейчас… — Она схватила одеяло еще крепче и бросилась в лесную чащу.

А лес шумел, словно ветви деревьев рвал настоящий ураган, а не легкий ветерок. Стася бежала, все дальше углубляясь в лесные дебри.

Вскоре началась болотная топь. В эту сторону леса Стася никогда не заглядывала. Деревья предупреждали об опасности. Но в эту ночь они кричали, зовя ее на помощь, именно в это место. И не зря.

В глубину болота девушке не пришлось заходить. Узников трясины она заметила почти сразу. Две девчушки пытались выбраться на лежащее поперек топи, поросшее мхом бревно, но руки их соскальзывали и вновь утопали в булькающей жиже.

— Не шевелитесь, девочки! — крикнула детям Стася и пошла к ним на встречу.

Подобрав по дороге толстую крепкую ветку, девушка присела на корточки и протянула ее детям. Девочки ухватились за спасительную палку, но выбраться самостоятельно уже были не в состоянии. Стася, что было сил, потянула ветку на себя. Борьба с трясиной была не долгой. Через несколько минут мокрые грязные дети, тяжело дыша, лежали на твердой земле.

Дав им немного прийти в себя, Стася присела на корточки и помогла девочкам подняться.

— Болото — страшное место, совершенно не подходящее для детских игр. Как вы здесь оказались? — тихо спросила она.

Девочка с темными волосами так же тихо ответила:

— Мы прячемся от плохого человека.

Стася приподняла бровь. Каким же должен быть человек, чтобы маленьким девочкам пришла в голову спасительная мысль — спрятаться в смертельной топкой трясине?

Внимательно посмотрев на испуганные, перепачканные болотной тиной лица, девушка убедилась, что дети даже не пытаются её обмануть или посмеяться над ней, как поступали иногда деревенские ребятишки. Ужас, вырывающийся из лихорадочно поблескивающих глазёнок, потихоньку охватил и Стасю. Звуки топи даже при дневном свете вызывали у проходящих мимо мурашки по всему телу, а в глубокой ночи при слабом свете луны и вовсе заставляли душу замирать от предчувствия беды.

Стася поёжилась, огляделась вокруг и прошептала, наклонившись к девочкам, прижимавшимся друг к другу в надежде немного согреться:

— Где он?

Вторая девочка посмотрела на девушку и, не отводя взгляда, медленно указала правой рукой в сторону, противоположную той, откуда пришла Стася.

— Ты уверена?

— Нина никогда не ошибается, — ответила за нее темноволосая девочка и потянула молчаливую сестру за руку.

Стася не стала больше ничего спрашивать. Она просто поняла, что эти дети не такие, как все. Повинуясь молчаливому зову, она быстро пошла вслед за удаляющимися детьми. А прогнивший насквозь лес стонал и скрипел, нашептывая удаляющимся людям что-то. Но понимала эти стоны только высокая длинноволосая девушка с почти прозрачными голубыми глазами. Ноги подкашивались от внезапно парализовавшего животного страха, но она, делая невероятные усилия над собой, передвигала их, медленно, но верно удаляясь всё дальше от болота.

— Не останавливайтесь, девочки! — шептала Стася, боясь оглянуться назад, в мрачные болотные дебри искореженного леса. — Он идет за нами.