Бесплатный фрагмент - В Москву за билетом в Торонто

Часть 1

В поисках лучшего мы иногда уезжаем.

В поисках покоя мы всегда возвращаемся… Чтобы все это найти дома.

В детстве мы то и дело бежим к окнам, откуда слышны детские голоса — ищем себе ровню. Со временем мы подолгу простаиваем в окнах, откуда видно, как ходят люди и ездят машины — постигаем взрослую жизнь. Вот так жизнь делит нас между окнами, а мы делим ее на счастливую жизнь и на непростую…

Бахруз стоял у окна и смотрел во двор. Он ждал друга, чтобы ехать в аэропорт. За спиной за столом сидели родители. Отец рассматривал Коран и готовился к проводам. Мать Бахруза пристально смотрела на него, перебирая в голове причины, по которым он решил уехать. Их было четверо у родителей. Все были очень дружны и заботливы друг о друге. Воспитание родителей было традиционным — любовь и хлеб делить поровну. Они были не типичными. В них надо было разбираться, чтобы понять, откуда до Баку доросли их корни. Говорят, на внешность людей сильно влияют войны, измены и большая любовь. В их случае всего было понемногу, но любви было больше — они все удались.

Слезы выдали состояние матери — Бахруз подошел к ней и сел рядом. Ему захотелось ее обнять, но передумал и просто стал шутя подталкивать ее плечом, чтобы постараться не превращать сцену проводов в нечто слезное.

— Мама, я же уже зрелый мужчина и говорить могу и писать и читать, даже на нескольких языках.

— Ты, сын мой — мужчина, вот из-за этого я больше всего и боюсь. Женщины никогда не жалеют мужчин, особенно, если это не их сыновья, а мужчины испытывают других мужчин, если они лучше их. Вот за это я и переживаю. Жизнь — не легкая штука.

Глубокий вздох матери болезненно откликнулся в сердце Бахруза — он заерзал и поник.
Отец почувствовал сына и резко вставил: — Прекращай все это, Лейла! Решение принято! Деньги потрачены, там его люди ждут.

— Ты знаешь этих людей!?

— Да знаю! Ты что, Илону не знаешь!? Она же у нас на глазах выросла и семья у нее достойная.

— Все я знаю про женщин, Вагиф. Я сама женщина и знаю, что нам, женщинам, нужно от хорошо воспитанных ребят.

— Он будет не один. Любая нужда в человеке осмысливается,
а у женщины даже рассчитывается, да будет тебе известно, жена моя-женщина.

— Ты, я смотрю, Вагиф, в философы подался!? — решительно сказала Лейла.

— Не называй меня философом! Терпеть не могу подобное сравнение. Таковым становятся или от нищеты или от безделья,
а я гордый и в годах!

Бахруза забавлял их спор, а главное — он отвлекал их от мрачных мыслей.

В комнату вошла Саида.

— Мама! Что ты опять устраиваешь?! Ты же обещала!

— А когда мне плакать, сын уезжает, — возмущенно ответила Лейла.

— После того как он уедет, вместе будем плакать, долго и горько, — улыбаясь, Саида села рядом с матерью.

— Тебе забавно, а мне нет. Все сестры рассуждают одинаково: «Брат уедет, все будет хорошо, а после приедет, подарки привезет».

— А жены как рассуждают, мам? — Саида продолжала провоцировать мать на весьма интересные рассуждения.

— Смотря какие жены.

— Хорошие, мам!

— Хороших жен не бывает!

— Бывают хорошие мамы и послушные невестки! Вот тебе мой совет.

— Ты просто чудо, мам! — Бахруз обнял мать, в надежде как-то успокоить её.

— А что скажет на это Вагиф-муаллим, — Саида обратилась к отцу, рассчитывая на его поддержку.

— А что может сказать философ про свою жену? То, что философам тоже кушать надо! — двояко, но прагматично ответил Вагиф.

— Вот, пожалуйста! Ваш отец, мудрый философ, знает, что без еды ни философия никому не нужна, да и, пожалуй, сам философ тоже никому не нужен, — убедительно завершив разговор, Лейла прошла на кухню.

Отец ушел в свою комнату.

— Ну что, братишка, ты только мне скажи. Надолго ты к ней? — спросила Саида

— Пока не знаю, — тяжело вздохнув, ответил Бахруз. — Все зависит, сестренка, от того, как все оценит разум и что подскажет сердце, вот поэтому ничего сказать тебе я не могу.

Сестра и брат сидели рядом и молчали. Они думали об одном и том же — о разлуке. Саида была единственной девочкой в семье. Она утопала в опеке и защите братьев. Их, порой пристальное внимание
к ней не напрягало ее, а напротив, она умело использовала их покровительство: в школе, во дворе и даже дома. Она была не замужем, но была королевой без короля, но с сильной армией. Ей было чуть-чуть боязно, она понимала, что ряды ее армии сегодня поредеют, и защита ее ослабнет. Оттого ей не хотелось отпускать брата как преданного ей воина. Бахрузу было вдвойне тяжело. Он был убежден, что сестра — это часть матери, и это те женщины, которым всегда что-то угрожает.

— Саида! Ты присматривай за стариками. Пиши мне обо всем.
И если что…, я сорвусь и приеду.

— Все будет хорошо — они еще бойцы, — успокоила Бахруза сестра.

— Ты пиши мне, Саида, про все, что у вас здесь будет происходить.

— Хорошо, братишка! Ты обо всем будешь знать. Скажи, Бахруз,
а что, у тебя с Илоной все серьезно? — спросила Саида.

— Мы не дети и в очень серьезном мужском и женском возрасте. Она там уже давно, и, естественно, выстроила свою жизнь по-взрослому. Единственное, что мне было доведено, что она одна.
У меня была своя история, которая тоже должна закончиться, точнее, погаснуть. Не все так быстро. Я еду туда работать и, поначалу, буду у Илоны в помощниках ходить. Переводы, договора. Работы будет много. Мы договорились с ней, что если наши отношения зайдут так же далеко как в Баку — то в этом случае мы вместе работать не будем.
И это правильно! Любить надо дома, а на работе надо скучать по любимой.

— А где ты будешь жить? — спросила Саида.

— Пока у ее подруги, которая на некоторое время уехала в Москву работать. Естественно, меня представили как ее бой-френда, который ждет любимую.

— Бахруз! А как твой английский, не подзабыл?

— Нет, сестренка, помню и даже скучаю. Илоне я должен быть признателен за английский. Как только они уехали из Баку, она стала упрашивать меня поступать на иняз. Писала постоянно: «Учи английский, может быть, встретимся». Зараза, как в воду глядела. Теперь о тебе, краса ты наша, — сказав звучно, Бахруз смачно поцеловал сестру. — Каждый месяц присылай мне свои размеры, — будешь получать от меня обновку.

— Впрямь каждый месяц? — с радостью в голосе спросила Саида.

— Не обольщайся, радость моя, — сказал Бахруз, — посылки идут долго.

— И еще вот что хочу тебе сказать, сестра. Дай мне слово, что выйдешь замуж по любви.

— Почему? — с издевкой спросила Саида.

— Да, Саида, ты не ослышалась, по любви, — со всей серьезностью продолжал утверждать Бахруз, — это важнее, чем если будут говорить, что Саида еще не замужем. Понятно, что город маленький и слишком восточный, который только и делает, что ждет новостей о частной жизни горожан. Для меня это тоже немаловажный фактор, и я понимаю, что традиции — наши знаменья, но учти, каждый, закрыв свою дверь в квартире, живет со своими причудами и своими не показными страстями.

— Ладно, выйду замуж по тому самому, как ты это назвал, братишка? — Саида хитро прищурила глаза.

— Понятно все с тобой, любовь, в твоем понятии, это как большая ирония с незначительной долей вероятности. Это явление мне знакомо. Скажу тебе следующее: чувство — это не гость и не гостья, а это — вышедшее на порог необъяснимое желание пригласить в дом и запереться. Так что надо любить, чтобы каждую ночь не убегать из собственного сердца.

— Хорошо сказал! Как настоящий старший брат. Убедил и даже заинтриговал. Так и поступлю. Влюблюсь в красивого. Влюблюсь в богатого! Мама говорит, что сейчас красивых ребят много,
а приличных и богатых совсем нет. А я хочу найти приличного
и способного разбогатеть с моим участием, — повиснув руками на шее брата, Саида начала смеяться.

— Вот ты зараза, Саида, другого слова не подберешь, — подхватив заразительный смех сестры, Бахруз засмеялся в ответ.

— Бахруз, сынок, зайди ко мне, — голос отца прервал смех брата и сестры.

— Иди, — сказала Саида, — он уже со вчерашнего дня готовится к напутственной речи.

Отец сидел за столом и перебирал старые фотографии, рядом лежали деньги. Бахруз догадался, о чем пойдет разговор.

— Папа, деньги я не возьму, а слова напутствия рад выслушать. Отложив в сторону все фотографии, отец протянул одну из них Бахрузу. На ней Бахруз узнал себя и Илону в детстве. Он вспомнил те грубые свои объятия и ее цепкие ручонки, которыми она трепала его жесткие волосы. «Какими мы были тогда глупыми, — подумал он, — как мы были чисты, по-детски привязаны друг другу. Есть возраст, когда люди, завидев друг друга, не скрывают свою откровенную симпатию, проявляют ее безо всяких черных мыслей, да… и какие черные мысли в пять лет». На оборотной стороне фотографии была надпись: «Они наши дети. 1966 г.»

Бахруза уносило в прошлое. Он отчетливо помнил свое первое желание, возникнувшее у него при первой встрече с Илоной — присвоить ее, успеть занять ее внимание, находиться рядом и защищать. Выходя во двор, Бахруз первым делом всегда искал глазами Илону. Она знала о его привычке и это ее забавляло. Обычно она пряталась на деревьях, чтобы наблюдать за ним. Ей нравилось крякать уткой, подавая сигналы для ее поиска. Не найдя ее, он кричал на весь двор: «Ты зараза, Илона». Весь двор знал об их дружбе. Дети дразнили. Взрослые многозначительно улыбались, старались верить в нечто чистое. Дядя Боря, отец Илоны, часто любил повторять: «Породистый у Вас сынок, Лейла-ханум». Маму Бахруза эти слова раздражали. Она их детскую дружбу не желала представлять себе в перспективе. Ее любимое выражение было известно всем: «Порода — это умение соглашаться с другой…, но признавать только свою». Отца Бахруза дружба детей столь серьезно не беспокоила. Он говорил: «Повзрослеют и все пройдет». Но он ошибся, время шло, и желание интересовать и интересоваться друг другом у детей усиливалось.

Однажды летом, властно ухватив Бахруза за волосы, Илона нашептала ему на ухо слова, которые подытожили их детскую дружбу: «Наши завтра все уезжают на дачу». Любовь — это когда все хочется делать вместе. Бахруз был избран для всего того, что желала делать Илона. Это была не ночь — для этого они были еще детьми, и был не весь день — для этого они были слишком нетерпимы, это был час ее абсолютного доверия и его сильной привязанности.

— Я помню, как они уезжали, — вспомнил Вагиф. — Борис плакал,
а жена утешала его и все повторяла: «Там нам тоже будет хорошо,
а может быть и лучше».

— Лучше там, где в нас нуждаются, — твердил Борис. — Женя всегда считала себя неординарной, а общество наше серым. А вот с Борей было интересно, — с уверенностью сказал отец, — он всегда умел оставаться нужным и при этом невероятно отзывчивым. И вообще, чтобы понять еврея, надо прожить всю жизнь. Они всегда поступают так, как им выгодно и посему им нет разницы, где жить.

— Как он? — спросил отец.

— Ничего, на пенсии, — ответил Бахруз.

— А их сын?

— Тоже ничего, с ними в Хайфе живет.

— Бахруз! Я давно хотел тебя спросить? Как Илона оказалась в Канаде?

— Просто! Как, папа, женщины продвигаются по жизни: или замужеством или разводом.

— Значит, она использовала оба этих принципа.

— Значит, так получается, — ответил Бахруз.

— Мать правильно переживает за тебя. Вы были детьми и не более. Как взрослые люди вы друг друга не знаете. Единственный фактор, который в твою пользу, это то, что она выросла в Баку,
и знает наши обычаи и нравы.

— Папа! Нравы там свои, — Бахруз старался быть убедительным, 
— и их много там, разных нравов и обычаев, но закон там один и очень простой — хочешь жить достойно — работай.

— А я, сынок, знаю еще один закон: хочешь жить спокойно 
— уважай чужие обычаи. Будь осторожен с людьми — они не всегда понятны, — отец стал разглядывать их фотографию.

— Боря всегда гордился своей дочерью, говорил: «Она у меня сказка — волосы цвета солнца, глаза цвета моря». Действительно, девочка была эффектной, — с одобрением заключил отец. — Я не хочу долго тебя терзать своими наставлениями, только запомни мои слова, ты начнешь крепнуть для тамошней жизни с помощью женщины, и это будет долг, который ты никогда не сможешь вернуть. Долг могут простить, но его никогда не забывают. Веди себя так, чтобы всегда оставаться не попрекаемым чужой помощью. Будь ей другом, если этого достаточно, будь ей мужем, если этого вместе пожелаете, а главное — всегда оставайся мужчиной.

— Папа, ты просто велик, — восхитился Бахруз, — ты произнес слова, буквы которых отлиты из чистого золота.

— Понятно, подтруниваешь над отцом, — сказал Вагиф и довольно улыбнулся. — Вот я здесь кое-что для тебя выделил, — отец подвинул стопку денег к Бахрузу.

— Папа, я не возьму! У меня есть!

— Почему? — спросил отец.

— Мне просто стыдно брать у тебя деньги, — ответил Бахруз.

— Потому что я старый и на пенсии, — возмутился отец.

— Не старый ты, папа, но на пенсии — это точно, — при этом Бахруз незаметно стал отодвигать деньги обратно, в сторону отца.

— И ты сынок решил, не взяв мои деньги, так обо мне моими же деньгами позаботиться? Нет уж, будь добр, заботься обо мне своими, заработанными, деньгами. А пока возьми и не ерепенься.

— Папа! Позволь мне их не взять, очень прошу тебя! — взмолился Бахруз. — Папа, пришло время, когда брать деньги у тебя мне, мужчине, уже стыдно.

— А мне, Бахруз, обидно, что у меня не берут денег. У меня сын мой не берет денег, считает меня не вполне уже способным иметь их в достатке. Так вот что я тебе скажу. Это — не помощь, это называется заботой, а забота у родителей — это не анатомическая часть организма. Ее вселяет не Бог, а родители, своим отношением.
И потом, забота о детях не бывает возрастной, она постоянна и нескончаема, даже после смерти, а это уже называется наследством. Так что бери и не расстраивай меня.

— Папа! — Бахруз попытался возразить.

— Все, сын мой! Тема закрыта. Если ты думаешь, что у меня они последние, то запомни одну вещь! Последних денег не бывает, бывают мрачные мысли об их исходе.

— Ладно, папа, убедил! — Бахруз встал, взял деньги и положил в карман.

— Не в карман сынок, а в кошелек. Знаю я твои штучки — незаметно потом подкидывать их в мой шкаф.

Бахруз понял, что в этот раз его привычный «номер» тайно возвращать деньги отцу не пройдет. Бахруз пошел за кошельком.

— И посмотри на вышку, сколько времени? — попросил отец.

— Папа ты меня удивляешь, да вышку давно уже не видно — ее застроили, — войдя в комнату, сказал Бахруз. — И потом, у тебя на каждой стене висят часы, зачем тебе сдалась эта вышка, — продолжал настаивать Бахруз.

— На вышке самое точное время, сын мой, — ответил Вагиф.

— Но она не видна, — возразил Бахруз.

— О, нет, ошибаешься, я вижу на ней минуты, а часы смотрю дома. Минуты там точные показывают.

— Ну, ты даешь, пап! Зачем тебе это занятие, — удивленно спросил Бахруз.

— Вам, сынок, молодым, нужно все по большому счету, то есть часы, а нас, стариков, больше уже заботят минуты.

— Ладно, пап, что-то твоя философия сегодня печальная. Лучше пойдем и посмотрим, что ты на ней увидишь.

Они вышли на балкон. Было прохладно, даже холодно. Декабрь в Баку, особенно по утрам, часто не радует. Бахруз первым хотел взглядом найти парашютную вышку вообще, и минуты точного времени в особенности.

— Да, что-то и впрямь видно, — напрягаясь, сказал Бахруз. 
— 25 минут какого-то времени. И теперь как, бежим в комнату, пап? За остальным? — ехидно улыбаясь, спросил Бахруз.

— Не надо, я уже посмотрел — 9.25. Мне и этого достаточно, — ответил с грустью отец, посмотрев на вышку. — Ты знаешь, сынок, как с нее все вокруг красиво?! Взбираешься по ней все выше и выше,
а моря и города становится все больше и больше. И там, на высоте, понимаешь, что море и город — едины, и что ты тоже часть этого монолита. Это большое и цельное пространство тебя радует до невозможности. А внизу сотни глаз ждут от тебя поступка, на который, после всего увиденного и пережитого, ты решаешься с удовольствием. Говорят, что повторяемые эмоции менее интересны, но в памяти они всегда свежи, как в первый раз.

Вагиф пристально смотрел на краешек вышки, заново переживая давно забытые чувства.

«Что-то с ним не так, — подумал Бахруз, — и ни к чему они ему, эти воспоминания, с его больным сердцем». И, вдобавок к своим мыслям, Бахруз вспомнил слова матери: «Отец накануне достал ваши детские фотографии и заперся у себя в комнате».

Бахруз знал об этой отцовской привычке — значит, ему было тяжко. Эту привычку в нем воспитала покойная его бабушка: «Мужчины должны иногда плакать, чтобы жить дольше, как женщины — во имя своих детей». Отец продолжал бороться с чувствами и Бахруз это ощущал. Ему надо было чем-то отвлечь его от этого его мучительного занятия.

— Пап, я тебе скажу, что отвратительно они застраивают город, — Бахруз попытался отвлечь отца его любимой темой.

— Ты абсолютно прав, сынок, — взбодрился Вагиф.

Бахрузу стало легче — план удался.

— Баку, каким он был, возник из-за моря и ветра, — продолжал отец. — Море — это то зрелище, которое постоянно хочется видеть,
а ветер — это то обстоятельство, от которого хочется укрыться и лучше всего — вместе и в обнимку. Раньше строили дома как-то по-людски, как-то больше для отношений. Рядом со старыми домами строили новые дома, оттого и возникали новые дворы и старые, где жили люди разных возрастов и разных национальностей. Мы все были такие разные, но чему-то учились друг у друга и главное — дружили. А теперь строят все в центре и повыше и при этом еще пытаются оградиться.

— Главное, все желают жить в центре, — в поддержку темы добавил Бахруз.

— Конечно, в центре! — продолжал отец. — Центр Баку начинается с моря — места высадки и торговли. Впрочем, как и везде. Меня давно мучает вопрос: где живут люди, которые дают разрешения строить дома там, где им не место, — указав при этом взглядом на каменного исполина, заслонившего собой парашютную вышку.

— Думаю, в этих же домах, пап, — добавил Бахруз.

— Наверно, ты прав, сынок, и каждое утро бессовестным образом любуются морем. Ну, пусть не обольщаются, найдутся еще более прыткие, кто захочет не только любоваться морем, но и ноги в нем мочить, сидя у себя на балконе. По мне, у дома должен быть дружный двор и честный вид из окна.

Отец и сын рассмеялись.

— Согласен, что в жизни так не бывает, — широко улыбаясь, продолжал Вагиф, — но равенство перед солнцем это еще не все,
у каждого должен быть свой кусочек зрелища. Я с недавних пор часто стал вспоминать старый Баку, и это неспроста, Бахруз. Когда все начинает резко меняться, приходится изменять своим привычкам — ходить не по тем улицам, какие-то обходить, а с некоторыми и вовсе проститься. Для меня, скажу тебе, трудно запоминать новые названия улиц, но с этим понятно — у каждой эпохи свои герои. Ну как прикажешь согласиться с тем, что некоторые творят с городом. Они пытаются вместить свои дома туда, куда даже ветер уже не способен пробраться. А для Баку ветер — главный приток воздуха, значит, и жизни. Скоро наглым образом и вовсе застроят весь небосвод. А люди чем занимаются, сам черт голову сломит. Все разодетые, в костюмах, при галстуках, все стоят по углам, что-то предлагают, что-то высматривают, постоянно шныряют по дворам, в подъездах о чем-то договариваются. Одни манипуляции. Вчера один ко мне пристал на улице и говорит: «Отец! Может что надо? Может, куда полететь хочешь?» — «Куда полететь?» — «В Москву, Саратов, Тюмень! А хочешь — Стамбул, Лондон, Париж!» — отвечает он мне, и так бойко, что начинаешь подумывать, что он сам только оттуда. — «Нет, сынок», — говорю я ему, — «никуда мне не надо». — «А может, не тебе, так родственникам куда надо? Вот возьми мой мобильный номер, Игбал меня зовут. В любое время мне звони — устрою дешевле, чем в агентстве». — «А как ты это устроишь?» — «У меня там тетин муж работает. Все в наших руках!» — «Спасибо, сынок! Никуда мне не надо. Дай Бог тебе здоровья и процветания. Пойду я, пожалуй». — «Куда пойдешь, отец». — «Да к матери мне надо, на Мусабекова». — «Давай отвезу, машина есть, куда надо — долечу как птица». 
— Настойчивым оказался парень. Представляешь сынок?! — возмущено продолжал Вагиф. — Стоит вот такой ряженый молодец на Телефонной улице и может все организовать для тебя, все, что душе угодно. Только дай ему время, чтоб родственника найти в нужном ведомстве. И думаешь, не найдет? Найдет, и еще найдет земляков, которые тоже его родственники, просто они про него не знали. И так все организует с комфортом, с чаем, с вареньем: «Сиди, аксакал,
в чайхане, я все сделаю». А в конце предприятия и денег не возьмет, скажет: «Гостем будь». Впрямь, гостем, а что не так дашь, то так бессовестно начнет переводить на деньги то, что ранее считалось любезностью. Да так, что дурно станет от непорядочности.

Вагиф утих и после небольшой паузы продолжил: — Много людей в городе и мало городской работы. Скоро многое станет неприемлемым для города и непривычным для горожан. Бесконтрольные ярмарки овощей и фруктов и всякого барахла загадят город. И он потеряет облик. Баламуты чертовы, натворили делов! — вдруг взорвался Вагиф.

— Отец, о ком это ты так? — спросил Бахруз.

— Да я о великих мира сего, — ответил Вагиф. — Вечно что-то натворят под конец жизни. Что-то придумают на хмельную голову — как обустроить получше мир, как жить по-новому и походить на весь остальной цивилизованный мир. Чушь несусветная — вот что я про это все скажу. Я недавно понял одну вещь — чтобы понять замыслы великих, надо прожить не одну человеческую жизнь, а чтобы увидеть результаты их замыслов — надо быть бессмертным. Так что, сынок, для современников великих не бывает, потому что они всегда ошибаются
в деталях, а мы страдаем за все это великое, и притом без учета заслуг. И я понимаю желание многих уехать из города не для того, чтобы забыть его и не воздать ему должное, а просто продолжить свое развитие. Для человека развитие — как сдвинутый маятник, который должен набирать инерцию. Жаль растрачивать свое время на разговоры: по какому пути идти, в какую сторону смотреть. Надо пользоваться тем, чего больше всего имеешь в достатке. У вашего поколения — это русский язык. Действительно, к нему сейчас не однозначное отношение. Однако, он — мировой язык, но и мир меняется, и так быстро, что одна человеческая жизнь ничто перед этим движением времени. И не стоит обращать внимания на атмосферу недружелюбия большинства к русскому языку, просто он не всем дается. Он настолько обогащен премудростями, что всей жизни не хватает для того, чтобы стать абсолютно грамотным. По этой причине некоторые деятели считают, что его нам навязали, чтоб мы себя ощущали неполноценными. Так было легче «большому северу» нас поработить. Все понятно — история. И известно то, что история малых народов всегда полна фактами борьбы за свободу. И более того, мы как народ никогда не были рабами северян. Так и этот большой народ никогда не воевал с нами, а бывало, и сам бежал к нам, гонимый голодом и невзгодами. Народы чаще всего смешивает жизнь и реже это получается у политиков. Так что, я думаю, северяне здесь жили до того, как кто-то решил писать историю. Они порой работали на этой земле не как поработители, а как порабощенные, во имя спокойной и достойной жизни. Многим сейчас ненавистны идеи равенства и справедливости, которые нам, якобы, навязал север. Так эти идеи они нам передали как эстафету, как олимпийский огонь, от страны к стране. Сами они до сих пор носятся по своей гигантской стране и не знают, как обустроить ее, какими новыми идеями снабдить собственный народ.
А кем мы были, когда сюда пришли северяне? Я не думаю, что мы были теми, кем считаем себя сейчас. Говорят, язык, привнесенный войнами, всегда встречают сопротивлением, или сплошной неграмотностью или ужасным акцентом. К Баку это не применимо. Мы в знании русского всегда были лучшие, и чище других могли его озвучить. Потому что мы его восприняли по собственной воле, без всякого принуждения. Русский язык для народов, живущих у моря, всегда был языком согласия и примирения, ибо с севера пришло понимание благ и даров, которыми мы сейчас обладаем. Баку — город-перекресток. Здесь остывает ненависть и пустеют идеи. У моря люди чаще живут не идеями, а выгодой. Баку стоит у большого мирового разъезда. Здесь надо уметь договариваться и делиться, чтобы оставаться независимыми. И посему здесь всякого разного народа должно быть больше, чтобы выглядеть дружелюбными. А теперь что получается — все надо начинать заново, и жить только по нраву большинства, который хочет слышать только один язык, и хочет жить только в городе и нигде больше. Все можно понять: в городе интереснее, веселее, но нельзя же веселиться постоянно! Надо работать там, где приучили что-то делать. Хорошо! Давайте забьемся в один город и будем в нем только дома строить, для всего народа. А кто будет считать родиной поля, на которых надо хлеб выращивать, кто будет любить горы, где надо скот пасти, кто будет беречь леса, чтобы нормально дышалось потомкам. Так надо определяться. Кому-то кормить и жить на земле,
а кому-то творить и жить в городе. Весь мир так устроен. Никто не хуже и никто не лучше. Все друг другу нужны. Это надо понять, а не горлопанить на каждом углу, что, мол, родина одна, а столица общая. Ну что ж, давайте вырубим все пальмы в городе и начнем выращивать в городе силос, а в парках держать скот. Так что, сынок, пока здесь разберутся, кому быть здесь, а кому быть чуть подальше, вам надо искать себе удел. В вас много всего, но вас мало для будущего. Жаль, конечно, что нужда гонит именно тех, кто родился и вырос в Баку, тех, кто лучше других понимает и бережет этот город, тех, кто не стремится покорять его и искать в нем признание. И по сему, кому-то жить в нем по праву, а кому-то гостить в нем по совести. Говорят, чтобы понять людей, надо в них найти себя. На сегодняшний день в Баку можно потерять себя и никого не понять. И вообще, страна, сын мой, крепнет оттого, что кто-то одно место в ней любит больше, чем другое, так выстраивается крепкая защита всей ее территории. А получается, что все любят Баку. Вот такие времена, сын мой.

Отец и сын молча смотрели на город, точнее, на то, что еще было видно. Их дом находился в самом центре города. Дом на Хагани был построен так, что его можно было объять одним взглядом, а форма позволяла обнять его как любимого человека. Дом был обтекаемым, как все человеческое. Раньше, в годы «равенства, ума и чести», квартиры в этом доме выделялись. Кому за заслуги, кому за способности,
а кому-то за просто так, ни за что. Жили все дружно. Никто никому не мешал. Заслуженные люди управляли, одаренные творили, а простые просто работали, и при удобном случае не забывали восхвалять своих соседей. Такое окружение обязывало Бахруза кем-то стать или что-то сотворить, чтобы поравняться. С раннего детства он пытался пробовать все, что дало бы ему известность. Музыке Бахруз не понравился сразу — он ее слушал, но повторить потом в точности не мог. Всяческие кружки его заботили недолго, до тех пор, пока он не становился, из-за своей неугомонности, всеобщей головной болью для кружковцев — и круг его выдворял на свободу, где он порхал и искал приключений. Родители в унисон повторяли ему: «Сынок! Прежде чем что-то сотворить, постарайся ничего не натворить, чтобы добиться хоть каких-то успехов». Годы пронеслись так быстро, как того желал Бахруз, и за спиной у него их было и не много и не мало, их было равновесно точно для совершения решительных поступков. Сегодня он уезжал, чтобы доказать, прежде всего себе, что он на них все еще способен. На минуту ему стало боязно из-за всего задуманного, того, что должно было оторвать его от всего привычного. Незаметно для себя он прижался к отцу и обнял его.

— Все будет хорошо, пап, все будет как всегда удачно, — с уверенностью сказал Бахруз.

— Конечно, сынок, все будет как всегда, мы — не плохие люди, кроме добра никому ничего не желаем, но надо понимать, что не все, что нужно тебе, нужно другим людям и не все, что хочется людям, угодно Богу. Я не каждый день говорил вам о Боге, может, поэтому вы у меня не настолько набожные, но я всегда поступал в жизни богоугодно. И, по сему, где бы вы ни были — я спокоен за вас. В вас нет того, за что люди захотят вам вредить, и нет того, за что Бог может отвернуться от вас. А в остальном, сын мой, судьба правит нашими решениями, а нам кажется, что мы ошибаемся. Не жди чего-то сильно, все что положено — все в свое время придет, ибо, когда чего-то сильно ждешь, жизнь замедляется — вот в чем мы познаем тоску.

Проводы — занятие естественное, но не всегда радостное. Это общение с превеликим множеством томительных пауз и тяжелых вздохов, когда мысли наворачиваются в виде слез. И, как спасение от внутренних самоистязаний, жизнь имеет в своем наборе людей, кто проще всех смотрит на подобные сцены и не тратит свое драгоценное время на душевные терзания. Для них — это обыденное явление, это движение вперед, в будущее.

На балкон ворвался младший сын Вагифа, младший брат Бахруза — Самир.

— Ну что, гаврики, приуныли. Жизнь прекрасна даже в такую хреновую погоду, — без всяких стеснений из-за присутствия старших, выдал Самир.

Бахруз и отец в недоумении переглянулись.

— Ты что ругаешься, паршивец, при отце, — возмущенно сказал Вагиф.

— А что такого, пап? Я о корне, который повышает иммунитет, ведь так, брателло! Хрен же повышает иммунитет?!

— Конечно, повышает, если его есть в меру и к месту, а то, от чрезмерного потребления может появиться аллергия, особенно на губах! Ты меня понял, умник!

— Понял! Как всегда, папуля! — ответил Самир.

— Ну, я пойду, а то что-то прохладно мне стало, — сказал отец и проследовал на выход.

— Вот я и говорю, пап, хрен — дело полезное, от простуды тоже помогает, — вдогонку за отцом бросил младший.

— Спасибо, учту! — уже исчезнув из виду, отпарировал Вагиф.

«Удивительно, но родители разрешают младшим то, что запрещали старшим, — подумал Бахруз. — Видимо с возрастом родители осознают, что в свободе, вне запретов, дети вырастают, по сути своей, яркими и интересными».

— Как настрой, Бахруз, — спросил Самир.

— Как тебе сказать, когда летишь в такую даль и в такое большое, как Канада, думаешь, что если в таком большом и далеком не найдешь себе хотя бы самое тебе близкое и самое малое для тебя, то становится боязно, что угрызениям совести не будет конца. И ко всему же, что люди скажут?!

— Да наплюй ты на всех, кто что скажет, — резко вставил Самир. — Пойми, всем до всех нет никакого дела. Каждый за себя и за своих переживает. По мне, брателло, прежде чем красиво наступать, надо придумать, как в случае чего можно будет объяснить красивое отступление. Я всегда говорил нашим, что для чужой радости свет — это зависть, и поэтому, чтобы радость свою уберечь, ее не надо выпячивать.

Бахруз был горд за брата, но где-то, конечно, и не согласен с его позицией, однако мысли брата были надежными и практичными —
в духе времени. Самир был всегда авантюрен на виду, то есть дома, но на людях он был осторожен, и этого требовала реальность. В Баку бытовали времена, когда все зарабатывали тем, что пытались купить то, в чем ничего не смыслили, и продать то, что никому не было нужно. Слава Богу, Самир этим не занимался. Он был женат. Жил с родителям. И каждый день ходил на работу в банк, чтобы разносить чужие деньги по счетам, и только электронным способом.

— Ты, Бахруз, только укрепись там, потом можно будет наладить бизнес, — со всей серьезностью заявил младший.

— Ты что такое говоришь, Самир? — удивленно спросил Бахруз.

— А что, идея неплохая, все наши, уехав туда, с Баку бизнес строят. Чего-то присылают на продажу, — настаивал на своем Самир.

— А что бы ты хотел: канадский лес в Баку паромами возить или воду на разлив из Ниагарского водопада танкерами доставлять,
а давай лучше собак канадских для упряжек завозить будем.

— Вот так всегда с тобой, Бахруз, что ни скажи — все не так, все не умно, — обиженно выпалил Самир.

— Ну что ты, чувак, обижаешься, — стал сглаживать ситуацию Бахруз. — Но это смешно, стоя на балконе в Баку, Канаду Бакинской толкучкой представлять.

— Вот я и говорю, начнем с малого, а там видно будет, — вернулся заново к теме Самир. — Как говорит мой один умный знакомый: «Главное, чтобы план сказкой казался, а под сказку всегда люди найдутся».

— Я надеюсь, Самир, ты с ним дружбу не водишь?

— Особо нет, просто работаем вместе.

— В одном банке? — словно допрашивал брата Бахруз.

— В разных филиалах. А что?

— Сказочникам иногда не везет.

— Почему? — недоуменно спросил Самир.

— На работу опаздывают, а иногда и вовсе не приходят, — ответил Бахруз.

— Как это так? — недоумения Самира продолжались.

— Все очень просто! Опаздывают, потому что обещают, а не приходят, потому что слово не держат, — ответил Бахруз.

— Да ладно тебе…, придумаешь тоже, — рассмеялся Самир. — Да у него крыша мощная, — с уверенностью сказал Самир.

— Да и афера, брат, тоже бывает настолько крупная, что и не всякая крыша может выдержать. Так что, не связывайся с подобными типами, — попросил брата Бахруз. — Ты лучше за родителями присматривай, папа что-то сильно увлекся философией. Суждения его, конечно, завидные, но больно уж тоскливые. Тебе не кажется Самир? — спросил брата Бахруз.

— Ты прав, Бахруз, — ответил Самир. — Все, творящееся в городе, на него сильно действует. Я ему говорю: «Пап, да плюнь ты на все эти события. Они должны быть — таковы времена». А он мне в ответ: «Вам молодым легче, вы ничего не замечаете и не понимаете, пока. Но и вас ждут времена больших изменений — когда герои станут предателями, а предатели мучениками».

— Да, сложно все у нас в мире, — сказал Бахруз. — И ты, все-таки, будь начеку. Маму оберегай, нам без нее никак нельзя. Я еще с ней не разговаривал. С ней мне будет сложнее всего общаться.

— Ничего, брат! Я с ней уже много бесед провел — она готова быть спокойной, — заверил Бахруза младший.

— Сомневаюсь что-то я, Самир, что разговор без срывов пройдет. Да ладно, пробьемся. Ты вот еще что, за Саидой присматривай, хорошеет сестра и потому глаз постыдных много может объявиться.

— За Саидой, говоришь, присмотреть? — с удивлением спросил Самир. — Да она сама в кого хочешь заглянет, чего хочешь вывернет, сразу забудет и пойдет дальше. Она же зараза еще та. Ты что, ее не знаешь?

— Она хорошая! Одним словом, будь с ней повнимательнее. Я на тебя надеюсь, братишка, — попросил брата Бахруз.

— А с Илоной у вас что? — улыбаясь, спросил Самир

— А что ты так двусмысленно улыбаешься, Самир? — вопросом на вопрос ответил Бахруз.

— Весьма интересно, Бахруз, ты уезжаешь за тридевять земель не просто так, наверно, есть какое-то чувство к ней.

— Чувство — понятие, очищенное от проблем и обязанностей, и нам не по восемнадцать лет, мы немного с ней побитые, покалеченные судьбой. Знаем цену всяческим отношениям. И потом, у нас с ней много общего — мы долго уже друг друга знаем. На данный момент ей нужна помощь в бизнесе, а мне нужно попытаться начать все сначала. Так что, Самир, вот так я думаю о наших чувствах.

— Ты хочешь сказать, — продолжал Самир, — что ты с ней будешь только работать, а жить будешь врозь?

— Ах, вот о чем ты, Самир, — сделав вид, что он с самого начала не догадывался, к чему клонит младший, Бахруз продолжал увиливать от прямого ответа. — Да мы же друзья с ней, и то, что тебе очень интересно, у нас с ней было очень давно.

— Только не говори мне, Бахруз, про святую дружбу, — незлобно возмутился Самир. — Ты это мог мне в детстве рассказывать про то, какой может быть необычной дружба между женщиной и мужчиной, чем меня и испортил, я долго потом отличался нерешительностью. Но сейчас у тебя не получится. Мне уже достаточно лет, для того чтобы сделать собственные выводы про такую «необычную дружбу». Честно тебе скажу, Бахруз, я так и не научился ни с кем дружить. Я, правда, могу начать «дружить», но всего лишь начать, потом я стараюсь осквернить «необычную дружбу», — крайне ехидно улыбнувшись, заключил Самир.

— Ну, ты и пошляк, Самир! — покачав головой, заявил Бахруз.

— А что в этом плохого? — оправдываясь, ответил Самир. 
— Подобная дружба — это мука, это постоянная дружелюбная улыбка на лице и постоянная сцена интима на уме. И потом, брателло, секс — это то, что сближает сказку с былью, так что лучше голая правда, чем одетая в дружбу ложь.

— Знаешь, что я тебе скажу, Самир! Ты не просто пошляк, но ты еще, ко всему же, убежденный развратник. Я тоже не монах, — продолжал Бахруз, — и с Илоной у меня были эти отношения, и ты прав, что они могут возникнуть заново, я этого не исключаю, вот их дальнейшее развитие, конечно, вопрос будущего. А пока планы и только лишь. А дружить надо уметь со всеми, особенно с женщинами, они эмоциональны и всякие эмоции для них естественны, даже мужское нытье для них не обуза, а чужая история. Для женщин это интересно, только если ты не муж, а друг. Доверие чужого мужчины для них — это иллюзия близости и новых ощущений. Это красивое чувство, когда плоть, затаив дыхание, отступает от души. Такие женщины есть, и у них есть свои избранники, они доверяются мужчине без остатка, тем самим пленят его своим доверием. Делают его настолько совестливым, что каждый раз, когда думаешь о них как о женщинах, хочется взглянуть на свои руки — мытые они или нет, — Бахруз преднамеренно не желал заканчивать тему дружбы между женщиной и мужчиной. Ему нравилось говорить младшему брату правильные вещи. Бахруза забавляла детская наивность Самира и собственная игра в наставника. Самир с самого детства был по-особому привязан к Бахрузу. Дети обычно помнят, откуда всегда приходит помощь и от кого можно получить желаемое. Самир был прикреплен матерью именно к Бахрузу. Она знала, что ему нравится проявлять заботу.

— Знаешь, Бахруз, что я тебе скажу на все эти твои слова. Хорош меня портить, — Самир догадался, что брат взялся за старое — воспитывать, как в старые добрые времена их детства. — Бред какой-то, то, что ты мне здесь пропагандируешь. Я так понял, что если я — пошляк и развратник, то ты — моральный извращенец, — Самир взорвался смехом, чем чуть-чуть смутил Бахруза.

— Чушка ты, Самир! Тонкости в тебе нет. Поэтому тебе не суждено стать избранным, — Бахруз понял, что младший еще не дорос для изящных тем.

— Бахруз! Все это конечно забавно, — по голосу брата Бахруз понял, что Самир решил поменять тему на более серьезную. — Я сегодня ночью много думал про нас всех, каково нам будет друг без друга. Я понимаю, что у всех все складывается по-разному, так наверное и должно быть, но не оставляйте меня одного, если что худое случится, — брат умолк, и так резко, что Бахруз оцепенел.

— Ты что делаешь, Самир, — ожидание ответа от младшего показалось вечностью. — Ты что, плачешь, Самир!? — требовал ответа Бахруз.

— Нет! — подавляя в себе возможность срыва, ответил Самир. — Просто я не такой сильный, чтобы остаться один, — слезы катились быстро, несмотря на усилия, прилагаемые Самиром. Он заплакал, закрыв лицо руками.

— Ты же не один! Мы что, умерли, или на войну собираемся? Что за чушь ты несешь! Все будет хорошо. Все у вас здесь есть, все для прежней жизни; и квартира, и дача, и работа, связи, почет и уважение, родственников целая армия. Буквально все. И перестань сводить меня с ума. Мне сейчас это совсем ни к чему. Мне еще с мамой предстоит разговаривать. Так что прекращай! Саида и то выдержала все эти хреновые проводы, без нюнь. Слышишь? — Бахруз стал кулаком постукивать хныкающего брата по плечу.

— Саиде хоть бы хны, — взорвался младший. — Она сама как тюль, ищет, на ком бы повеситься, а мне каково будет за всех ответственность нести, — не успокаивался Самир.

— Да что ты впрямь, Самир, — Бахруз растерялся. Он не ожидал, что Самир окажется слабым звеном в процедуре проводов. — Я что, навсегда уматываю, — Бахруз от растерянности уже не подбирал слова. — Надо поехать и попытаться, всего лишь попытаться. Слышишь!? Попытаться!

Бахруз обнял брата, обмякшего на периллах балкона.

— Договорились? Только попытаться, — прошептал на ухо Самиру Бахруз

Самир отходил от переживаний. Слезы отступили.

— И не сажай, Бахруз, там свою попу на «постоянно», тут тоже не плохо. Все налаживается. Слышишь?

— Слышу, Самир, и попе своей прикажу не расплываться там. Да, не ожидал я от тебя такой сцены, а минуту назад, здесь, твои бизнес-планы исходились фейерверками. Ну, ты меня удивил. Да ты живой, Самир, настоящий, — стал подшучивать Бахруз. — А то я уже, грешным делом подумал, что ты — конченый циник. Все, братан, успокойся, все будет как всегда хорошо. «Ну и хорошо, кажись, улеглось», — подумал про себя Бахруз.

Обнявшись, братья простояли так, сохраняя паузу спокойствия, несколько минут.

— Ты только нашим не говори про то, что тут было, особенно Саиде, а то она любит потом все комментировать подкалывая, — успокоившись, попросил Самир.

— Конечно, не скажу, брательник, — ответил Бахруз, — хотя, можно было бы и потрепаться с кем-нибудь, пусть знают, как сильно ты меня любишь! — широкая улыбка осветила лицо Бахруза.

— Да пошел ты черту, Бахруз! — застенчиво улыбаясь, отреагировал Самир.

Бахруз впал в замешательство. Оптимизм Самира всегда нравился Бахрузу, точнее, он был ему выгоден. На него можно было положиться — он был неутомим и неугасаем. Самир любил родных, но по-своему, как-то не затратно для души. Всегда не слишком эмоциональный, но веселый, Самир казался до противности практичен. «Нюни — это не про него», — думали все. А сегодня он был напуган. Он должен был остаться один на один с вероятными событиями, которые пугали не только его, но и самого Бахруза. На минуту Бахруз стал слабым и не уверенным за принятое решение. Ему хотелось все отменить и остаться с родными. «Нет и нет», — приказал себе Бахруз. Решительность восполнилась в нем за долю секунды. «Эмоции проходят, а проблемы назревают», — подумал он. Бахруз сожалел, что взвалил на брата свой сыновний долг, долг, который по закону совести равномерно распределен жизнью между братьями и сестрами. «Он имеет неоспоримое право возмутиться, или хотя бы испугаться, и даже заплакать», — Бахруз оправдал для себя поведение брата.

— Ты должен согласиться с одной истиной, братишка! — заявил Бахруз, потрепав голову младшего.

— Еще с какой?! Не хватит ли на сегодня, — в ответ спросил Самир, подняв на Бахруза уже просохшие глаза.

— Эта последняя на сегодня, — рассмеявшись, сказал Бахруз. 
— Ну, так уж заведено в наших краях. Удел старших искать новые земли, а участь младших — оставаться с самым дорогим для всех нас — с родителями.

— Хорошо сказал! — возмутился Самир, — а точнее, удобно все устроил. А вдруг мне тоже захочется уехать, — бурча себе под нос, Самир продолжал возмущаться.

— Не захочется, — уверенно ответил Бахруз. — Я даже скажу почему, — опередил брата Бахруз. — Участь у тебя такая. А с этим вопросом сходи к ним, к нашим дорогим, и пусть тебе ответят, почему это у них с тобой получилось позже, чем со мной.

— И спрошу! Вот уедешь, я спрошу, — решительно ответил Самир.

— Ты пойми, Самир, — продолжал Бахруз, — с этой жизнью, которая проистекает в Баку, многие проблемы скоро нельзя будет разрешить, нужны будут новые возможности, чтобы противостоять обстоятельствам. Времена грядут жесткие, когда каждый будет зарабатывать за счет проблем другого, а не за счет собственного труда. Поэтому надо быть готовым и быть при «тузах».

— Бахруз! Бахруз! — Саида «на всех парах» неслась на балкон, 
— Германия на проводе! Эльман ждет.

То был старший сын семьи Алиевых. Бахруз ворвался в комнату, где стоял телефон. — Привет Эльман! — выпалил Бахруз.

В детстве старшинство между братьями и сестрами не всегда справедливо. Дети, как маленькие еще люди, обычно эгоистичны.
И право первого всегда выгодно для старшего по возрасту. Он без родителей решает, что ему, а что остальным. И тогда думается, что он не родной, а чужой, раз так все несправедливо решает. Но есть еще мир, в который мы, научившись ходить, выходим. Там все несправедливо, особенно в детстве, когда не всегда можешь за себя постоять. И в момент угрозы, каковыми полон этот мир, ты жмешься именно к нему, от кого под одной крышей ты терпишь несправедли-вость. А он, будучи сильнее, и по необъяснимым причинам, бросается навстречу всяческой опасности с одним желанием — защитить своего. Говорят, это горн, который слышен только людям одной крови.

Мать часто любила напоминать: «Эльман для вас — второй после отца»! А отец, вспоминая своего отца, всегда говорил: «Эльман говорит так, как ваш покойный дед, и я с ним соглашаюсь». Никто лучше женщины не может чувствовать внутреннюю силу мужчины, и никто лучше мужчины не может почувствовать силу мудрости. Вот так, общим мнением и общим признанием, Эльман был «коронован» на престол среди детей.

Эльман был первым, кто со своей семьей решил искать «новые земли». Они уже как 10 лет жили в Германии, в городе Мюнхене. Многие, кому было дано слышать треск развала страны Советов, встали в очередь в различные посольства на получение виз и на право въехать в новую жизнь. Двери посольств и стран открывались не для всех, а для хозяев искомых капелек родной крови, затерянных в дебрях далеких стран. У жены брата «вскипела кровь» от зова предков. Решение было принято мгновенно. У них было все: кровь, решимость, семья, цель. В 95-м году они пошли на муки, которые завершились лишь семь лет спустя. Паспорт — это возможность припугнуть конституцией и переместиться в мировом пространстве. Европа получила хороший приток свежей крови, пахнущей бакинским бризом.

— Привет, братишка, — нечто родное послышалось из трубки. 
— Как настрой, Бахруз, — справился о брате Эльман.

— Пока все проистекает как надо, без сюрпризов, — ответил Бахруз.

— Ты давай не затягивай с проводами, ни к чему старикам все эти страсти. Помнишь мои проводы? Я потом месяц мыслями мучился: как они все это пережили. Особо не вводи их в курс предстоящих приключений. Рисуй все радужно и гладко. Им сейчас хочется, чтоб место, в которое ты сейчас переезжаешь, было полностью похоже на Баку и на наш двор. Мы с тобой это уже обсуждали. Все там не так, как дома. Привыкай к жестким принципам. Где много людей, там всегда много чужих и разных понятий. Многие проявляют безразличие, которое является естественным способом спастись от нетерпимости, потому что множество по-разному выглядит и по-разному говорит. Запомни одну вещь. Ты являешься туда без заслуг и без своей истории. Там все начинается с работы. Если работаешь — ты адекватен и приемлем. Где много людей, там всегда есть работа, просто на нее надо согласиться. Понял, братишка?

— Да, Эльман, — ответил Бахруз, терпеливо выслушивая все, что говорил брат.

Его опыт жить не с ними уже много лет был бесценен для Бахруза.

— Здесь все по-другому, мало что и мало кто испытывает гордость человека. Почитай закон и вовремя принимай душ — после него все равны. И не страдай по родине. Она никуда не денется, она в надежных руках. Всем хочется через Баку пройти и стать бакинцем. Так что, не жадничайте. И потом, ко всему относиться философски куда полезнее, чем воспринимать все буквально. Я пришел к выводу, что у бакинцев родина сейчас воспринимается очень узко, как право кого-то назвать приезжим, а кого-то считать местным. Кошмар, но это так. Кстати о бакинцах, интересная особенность водится за ними.
У них везде легко получается ужиться. Готовность помочь у бакинцев как потребность. В разности людской они как рыбы в воде, и везде где живут, находят особую неповторимость. Так, что, Бахруз, у нас есть что применить на новом месте.

— Как там младшие? — спросил Эльман.

— Ничего, стойко стоят, — ответил Бахруз, и совсем не заметил, как Самир очутился рядом с ним.

— И Самир у нас молодец, — во всеуслышание заявил Бахруз, — на него можно положиться.
Самир улыбнувшись, подошел еще ближе к брату, с желанием так же перекинуться несколькими словами с Эльманом.

— Да, вот он и сам рвется, хочет тебе что-то сказать, — Бахруз попытался передать трубку Самиру, но тот прошептал тихо: «Скажи Эльману, он помнит о моей просьбе?»

— Эльман! Самир спрашивает, ты помнишь о его просьбе, — кивая головой Самиру, Бахруз спросил старшего брата.

— Скажи ему, помню и ищу ему «Мерс» Е-класса. Как найду, так сразу дам знать. Бахруз, кто в Москве встречать будет, Сергей? — спросил Эльман.

— Да, Сергей! — ответил Бахруз.

— Ну и хорошо, значит ты в надежных руках. Передавай ему привет. Ладно, Бахруз, будем закругляться, — Эльман напомнил о времени. — А нашим скажи, что я завтра позвоню — буду успокаивать. Как долетишь до Москвы, дай знать. Все, пока. Всем нашим привет.

— До связи, брат, всех наших поцелуй от меня, — в ответ добавил Бахруз.

— Ну что, чувак, — положив трубку, сказал Бахруз младшему, 
— тебе там машину ищут, а ты тут, блин, мне концерт устраиваешь.

— Ну что, Эльман сказал насчет машины, — с нетерпением спросил Самир.

— Все будет хорошо — ищет тебе «праздник», который всегда будет под тобой. Ну все, теперь мама, — тяжело вздохнул, Бахруз и направился на кухню.

Самые крутые повороты судьбы возникают, как мысли, наедине,
а решения претворяются в жизнь после обсуждения с одним единственным человеком. Бахруз должен был предстать перед матерью. Он желал, для уверенности, перед предстоящими событиями, получить от нее всяческие заверения, что она будет беречь себя. Взамен Бахруз был готов обещать ей весь мир ради того, чтобы их мир устоял — мир одного дыхания и поделенной души. Он был уверен, что ее советы самые насущные, а напутствия самые заветные.

Бахруз зашел на кухню. Там Лейла готовила кашу из муки. Запах незабываемый. Она кормила их ею зимой. Считала, что это надолго снабдит детей энергией.

— Мама! Это для меня ты готовишь? — спросил Бахруз.

— Да, тебе, сынок. Дорога длинная, это тебя согреет, — ответила Лейла.

Бахруз не стал препятствовать готовке, хотя он давно не ел эту кашу — она ему никогда не нравилась, он ее так и не научился воспринимать. А Лейла наоборот, не отступала от своего меню, когда дело касалось долгой дороги. Знала толк в подобной еде и пользу для собственных детей.

— Вот, готова! — Лейла села с тарелкой, заполненной до краев, за стол рядом сыном.

— Надо остудить, а то горячей меньше съешь, — заботливо помешивая кашу, приговаривала Лейла.

Бахруз понял, что мать оттягивает момент начала разговора, после которого ее сын просто уедет.

— Кто звонил? — спросила Лейла.

— Эльман, — ответил Бахруз.

— Как у него?

— Вроде бы все в порядке.

— А что со мной не поговорил? — спокойно спросила Лейла.

— Он завтра позвонит, мам, — ответил Бахруз.

— Понятно! Успокаивать будет. У него это хорошо получается. Сергей будет тебя встречать, не подведет? — сохраняя умеренный темп разговора, спросила Лейла.

— Все будет хорошо, мама! — положив свою руку на руку матери, Бахруз попытался ускорить начало предстоящего разговора. — Все будет хорошо, мама! Слышишь! — в следующую секунду он понял, что последнее слово он подобрал неверно — мать прослезилась.

— Мама! Ну, вот этого не делай, ни к чему сейчас так поступать. Мне это в дороге постоянно будет мешать, я буду думать только о том, как ты плачешь. А ты меня знаешь, я когда переживаю — я только переживаю и больше ничего делать не могу. Слышишь мам!
Я даю тебе слово, что если там будет не как рядом с тобой —
я вернусь. «Как я глупо сказал», — подумал про себя Бахруз и не смог сдержать улыбку.

— Вот именно, Бахруз, аж самому смешно, уехав от матери, ты хочешь почувствовать себя лучше, чем будучи рядом с ней, — Лейла улыбнулась, поблескивая слезами.

«Никакие аргументы, никакие доводы не могут вот так вот просто, без слез, получить позволения оторвать собственного ребенка от матери», — подумал Бахруз и решил больше не говорить, а только молчать и держать мать за руку.

— Знаешь, Бахруз, а я знала, что ты когда-нибудь уедешь. Именно ты первым уедешь, а не Эльман. Я никогда тебе об этом не рассказывала, об этом случае знает только отец. Когда тебе был год и два месяца, мы поехали на дачу и пошли на море. Я несла тебя на руках. Это было твое первое знакомство с морем. Ты был таким возбужденным, визжал от счастья, даже пытался петь. Помню, что Вагиф тоже это заметил: «Что с ним Лейла?» — «Не знаю, Вагиф. Он выглядит очень радостным, даже счастливым. Кажется, он знает это место». Когда мы приблизились к морю, ты стал вырываться из рук, словно чужие руки удерживали тебя. Так дети рвутся, завидев собственную мать. И я… отпустила тебя. Ты пошел прямо в море, при этом ни разу не оглянувшись на меня. Ты с такой уверенностью шел вперед, словно входил в собственный дом. Тогда Вагиф прикрикнул на меня: «Ты что творишь Лейла!» — «Пусть идет», — сказала я, — «только присматривай за ним». А ты входил все глубже и глубже в море, издавая при этом вопли восторга. Своими выгоревшими кудрями ты был похож на одуванчик, принесенный в море ветром. Ты дрожал от холода, но упрямо погружался в море. Вагиф следовал за тобой по пятам. Он был на седьмом небе от счастья: «Лейла, он не боится, он молодец. Мой сын — настоящий мужчина». Нам с отцом было интересно, когда ты остановишься. Вода уже поглотила твою шею, как вдруг ты остановился. Ты смотрел куда-то вдаль, казалось, что ты кого-то там высматриваешь. Потом ты резко обернулся, посмотрел на меня, потом опять обернулся к морю, и так несколько раз, словно выбирал между мною и кем-то еще. Последний раз посмотрев на море, ты резко обернулся ко мне, улыбнулся, и стал возвращаться. У меня тогда защемило сердце от счастья, мне показалось, что кто-то мне вернул сына. Добравшись до меня, ты тогда сказал свое первое слово: моя. Тогда твой отец понял это как «моя мама», но он ошибся — ты сказал «море», а не «мама». Я помню, тогда я сказала твоему отцу: «Он нас любит, но помощь от нас ему не всегда будет нужна». И знаешь, я сегодня ночью поняла. Все главные события в твоей жизни происходили рядом с морем. Все ваше детство прошло на даче, в пяти минутах ходьбы от моря. Служба твоя прошла на флоте. Отец так переживал, когда тебя забирали в армию, не мог никак успокоиться: «Это точно флот, их забирают моряки». А я была спокойна, потому что видела твое лицо — оно было такое же, как тогда у моря, в детстве, светилось от счастья. Я даже знаю, что прилетев в Баку из Мурманска и будучи еще в военной форме и не заходя домой, ты помчался на бульвар, к морю.

— Мама! А как ты догадалась? — с удивлением спросил Бахруз.

— Я в тот день предчувствовала твой приезд, не спала, все высматривала тебя, стоя на балконе. Ты пронесся по Кирова в сторону моря, как всадник в ночи.

— Прости мам! — взмолился Бахруз, — так хотелось тогда почувствовать наше теплое море после ледового океана.

— Да что ты, сынок, я тогда была счастлива, что ты жив и здоров и вернулся к нам и к своему морю. У тебя связь с морем и с кем-то еще, кто тебя оберегает. Мы и свадьбу твою сыграли на берегу моря в Мардакянах. Я тогда подала эту идею отцу. Он тогда стал сопротивляться: «Да ты что, потом людям будет трудно вечером оттуда выбираться». Свадьба была веселая — до утра. Я помню, как твои будущие родственники возмутились, когда узнали, что брачная ночь должна будет пройти в номере пансионата, окна которого смотрели прямо на море. И потом, когда вы жили с нами, ты по утрам сбегал на бульвар, на эстакаду, как ты любил говорить «встречать грудью солнце». Бывшая твоя жена тогда высказывала мне: «Делать ему нечего, взрослый мужчина, нашел себе занятие». Я ее успокаивала, что мол, у Бахруза роман с морем.

— Да, роман! И посильнее, чем с ней был, — Бахруз сдвинул брови.

Бахруз непроизвольно создал паузу — паузу длиною от безумной любви до шумного развода.

— Ты был у них? — спросила Лейла

— Да, мам.

— И что?

— Ничего. Все так же и с еще большой злостью ко всему, что связано со мной.

— Не должно было у вас с Алмаз все вот так сложиться. Все внесли свою лепту в этот раскол. К сожалению, все это от большой любви матерей — защита собственных интересов, которая потом оборачивается потрясениями в жизни их любимых чад. Твой дядя как-то сказал: «Все мы были свидетелями большой любви, а потом стали соучастниками шумного развода». К сожалению, он оказался прав — все потоптались в вашей жизни.

— Мам, не думай об этом. Все позади. Я многое вынес из этого, и понял. Везет, когда дочь любит безумно, а мать разумно. Будем считать, что мне не повезло.

— А ребенок твой? — продолжала Лейла, — ее ты куда припишешь, к везению или к недоразумению. Ты подумал, как теперь мы ее будем видеть? — спросила Лейла.

— Не знаю, мам! Ты же знаешь, Алмаз упряма до противности.

— Знаю, сынок. Я ей всегда говорила: «Уступай, я тебе как женщина говорю, надо уступать, так легче, так быстрее добьешься своего». А она в ответ мне: «Вот еще, что надумали — понятно, он Ваш сын». Я тогда ей сказала: «Алмаз, учти, там, где кончается упрямство, начинается одиночество». Жаль, что все, что ей советовали люди, пролетело мимо ее ушей. С годами она так и не научилась обходить острые углы семейных передряг, — продолжила Лейла после небольшой паузы, — ей нужны были нескончаемая удача мужа, блага и постоянные праздники. Есть такие женщины, которым не нужны мужчины, а нужны их бравые поступки, от этого зависит то, для чего им нужны мужчины. Мужчина не может быть и красивым — чтоб влюблять, и честным — чтоб принадлежать, и постоянно быть удачливым — чтоб не знать невзгод. Таких нет. Это заблуждение, приводящее женщину к краху. Мужчины чаще всего избегают тем бедности, потому что призваны творить чудеса, а когда день начинается с подобных тем и кончается словами «неудачник» — все кончается так, как это закончилось у вас с Алмаз. Надо понимать, что в мужчинах заключен вечный генератор — они гаснут в любви, но не гаснут в желаниях и для них все может начаться заново, при этом оставив кого-то за бортом. И обидно бывает до слез от этой несправедливости, когда так безрассудно распоряжаются чужими сыновьями. Правильно говорят, что мальчиков мы, женщины, рожаем для отцов и для чужих женщин. Вы у меня не гуляки, у вас это просто не получается, потому что вы — мужчины, с которыми женщины гулять не желают, а желают получить от вас постоянство — принадлежать только им. Ни одна женщина не глупа и не пуста, ко всему же, в женщинах всегда есть место для содержания. Женщины всегда ищут достойного, чтобы восполниться достойным.

Лейла периодически машинально продолжала помешивать кашу, как и темы, которые накипели.

— А Нармину, дочь твою, Бахруз, я не дам никому вычеркнуть из нашего списка, ни им, и ни нашим. Ты знаешь, я простая «крепостная» женщина, а за крепостями, да будет тебе известно, всегда жили гордые и несговорчивые люди, но если надо — я пойду к ее двери и попрошу лично отдать нам ребенка, хотя бы на какое-то время. Глупо мстить теми, кого надо учить не мести, а любви — ведь она любит свою дочь. Никто не знает, что будет дальше, а ведь приходит время, когда каждый родственник бывает на счету. Не все родственники проходят испытания — кровь тянется к крови.

— Я думаю, мам, она же не настолько беспощадна к нам, как кажется на первый взгляд, — сказал Бахруз, надеясь на истинность своих слов.

— Она сейчас в состоянии нестираемой обиды. Ты предпочел другую взамен ей. Ее понять можно. Измена, Бахруз, это когда тебя поджигают вокруг и взрывают изнутри. Страшное состояние. Но как быть, когда и ты, женщина, чужое сердце словами не ласковыми на куски рвешь, а как с этим бороться? У мужчин два пути — спиться или уйти к другой. Некоторые женщины даже прибегают к мести, которая называется «месть в рассрочку», растянутая на долгие годы вперед. Это неупоминание имени отца, который еще жив. Самая верная тактика — выставить его виновным. Человек помнится, когда часто озвучива-ется его имя, а без имени человека нет. Есть хорошие слова: «если Вас не ищут, значит где-то плохо, и на Вас не рассчитывают, или где-то хорошо, но в этом нет Вашей заслуги». Сынок, но это не про тебя. Ты, Бахруз, дал своему ребенку многое, ты, прежде всего, вел себя как мужчина. Это немало. Это пример. А обида погаснет и раны заживут. Все у Алмаз наладится. И измене тоже можно найти оправдания, даже если это не в твою пользу.

— Я ей не изменял, мам! Я просто устал от одиночества, в доме, где правили только ее желания, — ответил Бахруз, будучи погруженный в грусть воспоминаний.

— Езжай сын! Все наладится. Правда, как награда, дается только временем. Илона женщина умная, в ней мало эмоций, как и у всей ее семьи. Они — нацеленные люди. Они ищут землю, где есть то, что видят только они. И никому не дано понять, что это за земля. Какая бы она ни была исключительная, она тоже женщина, притом красивая. Сынок! Есть одно железное правило — красивая женщина вначале ожидает красоту чувств, а позже — должное за свою красоту. Ты должен это понимать и определиться сразу. Она — женщина молодая и достойная иметь все от мужчины, а главное — детей. Если ты не готов дать ей всего, чего она ожидает от тебя, то лучше, Бахруз, ничего не обещай, и не нарушай налаженную жизнь людей. Дети — это близость до невозможности, порой без остатка, а иногда — кровавый разрыв с томящей болью совести. Ты можешь не справиться со всем этим. Просто надломишься и поступишь бессовестно. А это — мука потяжелей, чем каждый раз начинать все заново. Исходи из опыта, а уже не от чувств. Отец очень переживает за тебя. Ему кажется, что в том, что вы с Эльманом уехали, его вина. Я вчера ему сказала: «Вагиф, мне как матери страшно так утверждать, но всему свое время — пришло время отпускать мальчиков за своей удачей и за своими испытаниями. Раз решили уехать, значит не боятся самостоятельности и могут рассчитывать только на себя».

— Мам! А каша совсем остыла, — Бахруз вернул мать к желанию накормить сына.

— Да я знала, что ты ее не будешь есть, — ответила Лейла, 
— быстрее ее Самир съест, он всегда больше думал о своем желудке, чем ты.

— Я там буду ее готовить и только по твоему рецепту, — отшутился Бахруз.

— Скажи, сын! А туда, куда ты едешь, там есть море?

— Там много озер и два океана, и все, мам, будем со мной хорошо. Бахруз обнял мать.

Сигнал машины друга Бахруза собрал всех домочадцев в прихожей.

Отец Бахруза стоял ближе к двери, держа в руках Коран. Он знал свое дело. Брат стоял независимо, уверенно, расплывшись в довольной улыбке. Мать стояла, опершись о стену. Сестра также улыбалась, прижималась к матери. Молодые радовались. Для них это всего лишь поездка за границу и в будущее, которого у них самих еще, ой, как много. Родители провожали по-своему, как никто другой. Бахруз помнил совет Эльмана — не растягивать эмоции. Первым он обратился к брату.

— Ну что, младший! Мы договорились? — спросил Бахруз.

— А куда мне деваться, Бахруз, — ответил Самир.

Они обнялись.

— Я пришлю тебе что-нибудь в довесок к твоей машине, чтобы украсить твой праздник, — еще раз обняв брата, сказал Бахруз. 
— Ловлю тебя на слове, брательник, — обрадовался Самир.
Все это время Бахруз не сводил глаз с матери. По ее глазам он понимал, как быстро надо развивать ситуацию проводов. Бахруз подошел к сестре.

— Ну что, сказка моя, скажем? 
— Скажем, — поддержала брата Саида.

Все домашние знали присказку Бахруза с Саидой. Ей Бахруз научил Саиду в детстве, и только для себя.

— Иногда небеса раздвигаются, — начала Саида.

— Не только для печального, — ответил брат.

— Главное вовремя, — продолжила Саида.

— Сделать довольную рожу, — закончил присказку Бахруз.
Он обхватил лицо Саиды руками и нанес ей два смачных поцелуя.

«Теперь мама», — подумал Бахруз, — «о боже, дай мне сил», — взмолился Бахруз. Он взял ее обе руки и сжал покрепче свои пальцы на ее запястьях. Он смотрел ей прямо в глаза и не старался читать
в них, не хотел видеть ее тоску, своей было достаточно. Он пытался радостью своих глаз вселить ей чувство уверенности за его благополучие. Она долго отводила глаза, чтобы не сорваться, но Бахруз настоял — ведь он улыбался как никогда и никому еще не улыбался. Бахруз прижался лицом к щеке матери и тихо произнес. — Мама, я вернусь к тебе, а не к морю. В следующую минуту Бахруз почувствовал, что Самир и Саида очутились рядом с ними, в одном большом объятии. Они приняли и разделили силу прилива эмоций, переживаемых матерью, и ей досталось не все — она выстояла. Бахруз обнял отца, крепко, чтоб понять, насколько он еще крепок, чтобы спокойно уехать. «Слава Богу, папа еще в силе, — подумал Бахруз, — мой папа еще в норме», — ощущал Бахруз, покрепче обнимая отца. И ему он приготовил слова, которыми желал облегчить отцовскую ответственность перед сыном. — Пап! Ты дал мне все, что мог, этого достаточно! Щека отца затряслась. Бахруз почувствовал, как тело вдруг обмякло. Бахруз, словно подхватив отца покрепче, удерживал его на весу. Вдруг отец резко поднял Коран над головой — проводы начались. Он посчитал это своевременным действием, еле при этом сдерживая слезы. Заранее подготовленная, согласно обычаю, кружка с водой затряслась в руках Лейлы. Бахруз принял это как сигнал, как команду к действию. Он резко повернулся ко всем и, не посмотрев никому в глаза, произнес: «Все, я поехал».

Бахруз быстро сбегал по ступенькам, стараясь не запоминать их. Он пытался не смотреть на соседские двери. Он вообще старался ничего не запоминать. «И зачем, — подумал он, — я же вернусь». Вдруг он остановился, стало трудно дышать. Гортань изнемогала от судорог. Слезы стали растекаться. Он расклеился. Вобрать слезы в себя ему уже не удавалось, надо было успокоиться. 
— Ты же не железный, — чуть успокоившись, сказал Бахруз вслух, самому себе, и продолжил движение вниз. Бахруз вышел во двор.

Часть 2

Двор — это место, где мы впервые учимся договариваться, и первый, с кем это у нас удается, становится другом.

Машина Эмиля стояла перед подъездом. Самого его не было.

Эмиль был одним из троих друзей Бахруза. Сегодня он его провожал в Москву. Первый раз Бахруз с Эмилем встретились во дворе. Семья Эмиля переехала, точнее, вернулась из Тюмени. Его отец был известным нефтяником в те годы, когда добытчики нефти имели непосредственную выгоду — хорошую зарплату, а государство — всенародную. Они поселились в новом дворе, в доме, который был построен для нефтяников. Тогда в Баку, в центре, часто строили дома для нефтяников — красивые, архитектурные.

Эмиль первым подсел к Бахрузу, сидящим в беседке вместе с Илоной. Он был среднего роста, с широкими бровями и длинными ресницами, и при этом все это скрывалось под маленькими очками.

— Меня зовут Эмиль, — представился он без приветствия.

— А меня зовут Илона, — опередила Бахруза Илона.

— А я мальчика спрашиваю, — ответил, насупившись, Эмиль.

— Меня зовут Бахруз, а Илона — мой друг, — определил с твердостью Бахруз.

— А ты что, только с девочками дружишь? — спросил Эмиль.

— Не только, но Илона — мой друг, — ответил Бахруз.

— А он мой, — поторопилась вставить Илона, словно боялась потерять свое.

— А со мной можешь дружить? — с нескрываемым желанием спросил Эмиль.

— Конечно, может, — резко вставила Илона.

— Не встревай, зараза, — ткнув ее локтем, прикрикнул Бахруз. Илона подчинилась, слегка обидевшись на друга, ее видимо заворожили несвойственные мальчикам, длинные ресницы Эмиля.

— Давай дружить! — приветственно ответил Бахруз.

— А ты по деревьям умеешь лазать? — наперекор запретам не встревать, заново вмешалась в разговор Илона.

— Да, умеешь? — переспросил за Элоной Бахруз.

— Нет? А почему? — спросила Илона.

— У меня очки спадают, — с досадой ответил Эмиль.

— Это не страшно, — успокоила его Илона. — Ты принеси мне из дома резинку, я тебе сделаю ремешок для поддержки. Все получится, будем лазать все вместе.

— А тебя как зовут, — спросил Эмиль девочку.

— Меня зовут Илона.

— А меня Эмиль.

Бахруз все это время молчал. Он сидел между ними и был спокоен. Без него Эмиль с Илоной дружить не смогут. Илона его соседка, а Эмиль, однозначно, не умел дружить с девочками, да и не хотел.

— Бахруз! — к ним подбежал мальчик примерно одного с ними возраста. Это был Сергей. Третий друг. Он был голубоглазый с пепельными волосами, с острым подбородком и с ямочками на щеках.

Семья Сергея жила в старом дворе. Они считались старожилами своего двора. Предки Сергея, как он сам утверждал, в Баку пришли пешком. Они спасали свою старую веру от новой, христианской. Вера бывает чужая и не подходящая. Они были староверами. Но ни Бахруз, ни Илона не вдавались в подобные тонкости. Они знали Сергея как своего, дворового парня, и им этого было достаточно. У них не было много «своих», и не было много «чужих», у них был один двор, в котором они все выросли.

— Бахруз! Ты чего расселся! — выпалил Сергей.

— А что такого, Серега? — растерявшись, спросил Бахруз.

— Да там чужаки на нашем поле в футбол рубятся, — взволновано сказал Сергей.

— Где, у нас во дворе? — недоумевал Бахруз.

— А где же еще, блин!

— А мы? — замычал Бахруз.

— Вот именно, а где мы! — Сергей краснел от ярости. 
— Бахруз! Надо вдарить по ним.

— А откуда они, эти фраера? — спросил Бахруз с уверенностью победителя.

— Да с банковского сада, те же самые, приперлись, — ответил Сергей.

— Старше нас? Может, Эльмана с друзьями позвать? — спросил Бахруз.

— Да не стоит! Думаю, сами справимся, — ответил Сергей, хотя был явно не уверен в собственных силах.

— Ты давай, не темни, Сергей, а то, как тогда, пришлось ноги уносить с ахундовского двора. Потом два часа на крыше отсиживались.

— Слышишь, Илона, сгоняй за Эльманом, скажи — дело есть, 
— скомандовал Бахруз.

— Я не пойду, — завопила Илона, — останусь с тобой. Знаю я тебя, Бахруз, я за Эльманом, а вы сразу без меня уйдете!

— Да ну ее, Бахруз! — перебил ее Сергей. — Сами справимся.

— А это еще что за очкарик, — указав взглядом на Эмиля, спросил Сергей.

— Это не очкарик, — заступилась за Эмиля Илона, — это наш новый друг Эмиль.

— Цыц, букашка, — пригрозил Сергей, — сами разберемся.

— Новый сосед со второго подъезда, — подтвердил Бахруз.

— Рубиться умеешь? — спросил Сергей

— Как это рубиться, — спросил Эмиль, совершенно не понимая, чего от него хотят.

— Драться, блин, умеешь? — требовательно спросил Сергей.

— Драться? Я как-то не пробовал, — сильно замявшись, забубнил Эмиль, явно не поняв жаргона.

— Ладно, пойдешь с нами, там разберемся, — ответив Эмилю, Сергей обратился к Бахрузу.

— Ну что, Бахруз, готов? Я там наших оповестил, — Сергей был, как всегда, решительно настроен пустить в ход свои кулаки.

— Ладно, пойдем посмотрим, что за фраера нашу поляну заняли, — Бахруз подытожил свое намерение драться.

— Ты, Илона, идешь домой, — Бахруз буквально приказал Элоне.

— Я иду с вами, — заартачилась Илона.

— Ты что, не понимаешь, куда и зачем мы идем? — Бахруз попытался быть убедительным.

— Я хочу с тобой, — Илона была совсем уже не ребенком, чтоб так просить.

— Все, Илона, канай домой, — Бахруз был уверен, что разговор исчерпан, потому что Илона, опустив голову, отступила.

— Слушай, Бахрузчик, я придумала, — вдруг оживившись, сказала Илона. — Я залезу на дерево, и не буду вам мешать,
и никто меня не заметит. А потом вместе пойдем домой. Хорошо?
Я тебя очень прошу, я очень хочу увидеть драку, — голубые глаза Илоны сверкали, как неон.
Рот Илоны растянулся до ушей и даже «за». Бахрузу нравилось решать за Илону — быть ей рядом с ним или нет. А на самом деле Илона сама это решала. Ей только стоило широко улыбнуться Бахрузу, не сводя с него своих небесных глаз.

— Ладно, валяй, — одобрительно отмахнулся Бахруз, — только далеко не взбирайся, а то потом опять придется тебя стаскивать с дерева на виду у всего двора. И вот еще что, сколько раз я тебе говорил, надень шорты, если по деревьям лазаешь, — Бахруз дернул Илону за подол.

— А что здесь такого, в платье удобнее, — Илона не поняла мальчика. — А что, я тебе больше нравлюсь в шортах? — она заинтригованно заглянула в лицо другу.

— Ладно, потом объясню, — Бахруз подошел к Сергею, который тем временем давал Эмилю «мастер-класс» по уличным единоборствам.

— Она пойдет с нами, — уверенным голосом заявил Бахруз.

— Ты что, Бахруз, сдурел, — воспротивился Сергей. — Нас, блин, засмеют, скажут, на разборку бабу привели.

— Да она на дереве будет сидеть, не будет мешать, — Бахруз очень хотел, чтобы Сергей согласился, — не будет мешать, Серега, слово даю.

Сергей знал, что уступит, потому что и Бахруз уступал ему всегда.

— Ладно! — сдался Сергей. — Пусть идет, но если эта зараза высунется, то ее косы — мои, согласен, Бахруз? — взгляд Сергея застыл знаком вопроса на Бахрузе.

— Согласен! — ответил Бахруз, посмотрев на Илону.

Та, в свою очередь, кивком дала добро на собственную «расправу».

Отряд подростков был собран и подтянут к входу двора.

В новом дворе было два входа, территория была огорожена копьевидной оградой. Двор был большой и свободный. То, что надо было для игры в футбол и для места, где можно было разобраться с наглецами.

Второй выход стратег Сергей не стал блокировать. Он был уверен, что для позорного бегства нужна свободная сцена. Они вошли во двор. Шли уверенно, растянувшись в шеренгу. Ребята покрупнее шли в центре шеренги, как вожаки, а те, которые были помельче, шли по краям, завершая шеренгу. Чужаки резко прекратили играть. Оцепенели. Явно не ожидали столь недружелюб-ного приема. Они знали друг друга. Не раз делили футбольное поле кулаками. В мгновение ока решительное шествие подростков перешло в стремительный рывок, а через секунду — в лобовую атаку. Были соседи, которые угадывали начало битвы. Усаживались в беседках и болели. Интересно было поглазеть, как дерутся подростки за место под солнцем. Их бой был похож на битву длиннокрылых птиц,
а моментами — на драки австралийских кенгуру. Все бесцельно махали руками и беспрерывно лягались ногами. Были и такие, кто не мог найти себе боевого спарринг-партнера. Дворовых было больше. Их собрали на бой со всего двора. Чужаков было меньше — они просто пришли поиграть в футбол. Это была всего лишь футбольная команда против отборной и многочисленной армии.

Бахруз уже умел драться. Он научился сжимать кулаки и целить в лицо. Сергей хватался за грудки и приноравливался ударить головой. Эмиль просто присутствовал в драке. Он не умел махаться, он не умел бодаться и у него даже не получалось кого-нибудь пнуть. Эмиль просто мешал бить своих, а своим мешал бить чужих. В пылу схватки Бахруз услышал знакомые возгласы, сопровождающую драку. То была Илона. Не сдержав слова, она слезла с дерева и стала носиться вокруг дерущихся, периодически дергая чужаков за волосы. Решающую точку в битве поставил Сергей. Он нанес вожаку точный удар головой в лицо. Полилась первая кровь. Пыл подростков моментально остыл. Все перепугались. Со всего двора, на разных языках, понеслись окрики родителей. Окровавленный вожак стал спешно покидать поле битвы. За ним потянулась вся остальная футбольная команда. Победа была одержана. Пострадавших было двое — вожак и Эмиль. Вожак с разбитым носом промывал нос в соседнем дворе, а Эмиль с Илоной рассматривали сломанные очки.

— Ничего, Эмильчик, — успокаивала Илона, — завтра я принесу резинку, и мы сделаем тебе подтяжку для них.

Сергей поднес Эмилю трофей — мяч чужаков.

— Держи его, он теперь твой, можешь наколоть его на ограду, у нас так принято, — с гордостью произнес Сергей. — Это твое крещение, теперь с тобой можно дружить. Держи!

— У меня наверно не получится, — пробормотал Эмиль.

— Хочешь, давай я, — влезла в разговор Илона.

— Илона! Кстати, ты все-таки влезла в драку. Ты не сдержала слова, — Сергей посмотрел на Бахруза.

Бахруз дал слово, а Илона его не сдержала. Друзья оба посмотрели на нее. Она виновато смотрела в сторону. Поняв, что сейчас решается вопрос о ее наказании, Илона заботливо стала рассматривать очки Эмиля. Само собой, друзья сошлись во мнении, что наказание бесполезно, потому что Илона их соседка.

Бахруз огляделся в поисках друга. «Куда же он запропастил-ся», — подумал Бахруз.

— Я здесь! — отозвался Эмиль, словно услышал мысли друга. Эмиль стоял, облокотившись к тутовнику. Бахруз подошел к другу.

— Привет. Чего прилип к нему, — Бахруз похлопал рукой по стволу старого дерева.

— Бахруз, оно последнее из всех наших деревьев, — тихо, почти печально, произнес Эмиль.

— Точно! Их почти не осталось. Помнишь, именно на этом тутовнике Илона учила тебя взбираться на деревья. Хочешь, напоследок взберемся на него, — Бахруз засучил рукава.

— Ты что, сдурел на старости лет, — улыбка Эмиля как всегда была доброй.

— А куда они девались, Бахруз? Я про деревья, — спросил Эмиль.

— Засохли, брат. Или сильно кому-то мешали, — ответил Бахруз.

— И кому же? Детям?! — спросил Эмиль.

— Нет, не детям, а их родителям, которые желали радовать своих детей иномарками. И у вас тоже была машина, помнишь, Эмиль? На которой мы сейчас отправимся в аэропорт.

Похлопав Эмиля по плечу, Бахруз отошел от дерева, всматриваясь в его усыхающие кроны.

— Но мой отец ради машины деревья во дворе не вырубал, — твердым голосом заявил Эмиль. — И потом, разве нельзя было как-то обойтись по-человечески.

— Видимо нельзя, — продолжил Бахруз, — в жэках так не считают. Там ждут, когда все засохнет, и ветер, главный помощник бакинских коммунальщиков, все повалит и унесет весь мусор в море.

— Бахруз! Ты чувствуешь, как тихо во дворе. Детей вообще не слышно. Их совсем нет. Никто не играет.

— Я давно это заметил, — с грустью ответил Бахруз. — Никто не выходит во двор. Времена не дворовые. Все воспитываются дома, без участия дворовой жизни. Эмиль! А твоя дочь часто спускается во двор? Моя почти никогда. Этот вопрос надо в первую очередь задать себе самому. Детство сейчас разное. Дети сейчас просто так не дружат. Они дружат с детьми, одобренными их родителями. Взрослые решают, стоит дружить с кем-то или нет. Так что мой тебе ответ будет таковым — дружба крепнет тогда, когда жизнь приводит к равенству. Если взрослые сторонятся друг друга по причине разности достатка, то стоит ли ожидать, что кто-то из их детей выйдет во двор, чтобы поделиться своими игрушками.

— И по крышам, наверняка, никто не бегает, и штабы не устраивает. Помнишь наш «штаб»? — разомлев от воспоминаний, спросил Эмиль.

— Помню, — ответил Бахруз, — над третьим подъездом он был.

— Хорошо мы все там устроили. Полежать было где, уроки сделать, а главное — вид был какой прямо на море. А помнишь окна «Трудовых резервов», где гимнастки тренировались, — засияв от воспоминаний, Эмиль посмотрел на Бахруза.

— Конечно же помню, Эмиль! И театральный бинокль твоей бабушки тоже помню, и помню твой пылкий интерес к этим окнам,
и еще помню, как тебя было не дозваться за этим делом — высматривать прыжки гимнасток.

— Выходит так, что только я этим занимался?! — спросил Эмиль Бахруза, сверля его исподлобья взглядом.

— А кто потом, по моей наводке, бегал с Сергеем к «Трудовым резервам» гимнасток караулить, а, это ты забыл?

— Я тогда был ни при чем! — оправдываясь, ответил Бахруз.

— Я тогда только компанию составлял Сергею.

— Только компанию, Бахруз? — настойчиво продолжал Эмиль.

— А кто потом после тренировки бегал в Нагорный парк целоваться?

— А Свету ты забыл? А может, ты и Оксану забыл? Вот ты зараза, Бахруз! А этот хмырь Сергей сколько моими наводками пользовался.

— Я все помню, Эмиль, и эти девочки, думаю, тебе до сих пор вспоминаются добрым словом, а точнее, бабушкин бинокль. Всем было тогда не плохо.

Бахруз положил руку на плечо друга и сжал его.

— В наше время мы подолгу добивались того малого, что позволяло воспитание наших девочек. Это были всего лишь неловкие объятия и невинные поцелуи. Фуникулер нам тогда казался кораблем, несущим нас к небесам.

— И знаешь, Эмиль, что я еще помню, это то, как ты потом проговорился Илоне о наших похождениях. Илона потом со мной неделю не разговаривала, мне пришлось целую неделю за ней по пятам ходить.

— Да это случайно получилось. Почему ты это никак забыть не можешь? — Эмиль виновато уставился на Бахруза, в ожидании снисхождения друга.

— Да потому что ты потом сам бегал на свидания к девочкам, которые по праву причитались мне, — со смехом выдал Бахруз.

— Оксана тогда скучала без внимания, и я был вынужден заменить тебя, — ответил Эмиль, сияя от давно прошедших впечатлений.

— И ты помог ей не скучать? — щурясь, спросил Бахруз.

— Да! Помог. И правильно сделал. Я спас тогда вашу с Илоной дружбу. Кстати, Оксана живет в Москве. Можешь повидаться. Сергей с ней и сейчас общается, — Эмиль постарался приободрить друга.

— Знаю! — ответил Бахруз.

— А от кого ты это узнал? — интрига вспыхнула в глазах Эмиля.

— Оксана помогает мне оформлять визу в Канаду. И я тебе больше скажу, что и Свету я тоже увижу. Она нас всех в гости ждет в Подмосковье, — Бахруз, предвкушая шоковую реакцию друга, стал потирать нос.

— Вот ты сволочь, и все за моей спиной, — сокрушался Эмиль. — Знаешь, что я сделаю, Бахруз? Я полечу с тобой.

— Хорошая идея, Эмиль, я ее поддерживаю, — Бахруз обрадовался желанию друга.

— Очень хочется посмотреть на девочек сейчас, — Эмиль загрустил.

— Они по-прежнему красивые, наши гимнастки, — уверенно добавил Бахруз.

— Знаю, что красивые, и помню их всех, потому что часто вспоминаю то время. Оно было светлое и беззаботное. Удивительно, Бахруз, но жизнь нас сводит с разными людьми, которые, позже становятся нам родными в силу маленького отрезка времени, который дается один раз. Честно говоря, я рад, что тогда все у нас было по-детски чисто и наивно, а главное — нам доверяли. Наверно, поэтому там, где все наши друзья, нам всегда рады, и мы всегда ждем их возвращения.

— Ну что, полетим? — вспомнил Бахруз смелое обещание друга.

— Это я погорячился, Бахруз, — Эмиль стал отступать. — Ты же знаешь, сколько у меня проблем, которые я ни на минуту оставить не могу.

— Знаю, брательник. Ты не беспокойся, о тебе все помнят и каждый раз спрашивают.

— Честно?! Девочки спрашивают? — Эмилю хотелось знать как он числится в памяти подружек детства. — А кто больше интересуется, Оксана или Света? — спросил Эмиль.

— Обе, — ответил Бахруз, путаясь в догадках, кому Эмиль всегда больше отдавал предпочтение.

— Эмиль! Скажи, а кто тебе больше нравился из девчат?

— Честно сказать? — спросил Эмиль.

— Да! — Бахруз мысленно перебирал варианты.

— Обе, Бахруз!

— Понятно! — Бахруз понял, что налетел на ответную шутку.

— Я им так и скажу, что Эмиль скучает по вам обеим с одинаковой силой. Пусть сами решают, кому ты тогда доставался больше. А может, рванем вместе? — Бахруз нечестно провоцировал друга, зная большое желание Эмиля оторваться от проблем и улететь вместе с ним.

Эмиль был женат удачно, как считала его жена Фира, женщина красивая и с характером. Ему было нелегко. Он должен был постоянно ее интересовать. Трудно интересовать красивую женщину на зарплату кандидата наук, и особенно, если ты занимаешься в Баку проблемами космоса. Отец Эмиля, к тому времени почти уже был забыт в кругах выдающихся нефтяников, и так быстро, что даже не успел получить квартиру, чтобы улучшить свои бытовые условия. Он продал их большую квартиру за хорошие деньги и купил квартиру Эмилю, сестре Сухре и о себе с женой, тетей Сафурой, тоже не позабыл. Они переехали за город, к земле и к заботе о ней, на старости своих лет.

Бахруз с Эмилем не часто виделись. Только по дням рождения детей, которых у них было по одному. Иногда Эмиль звонил Бахрузу: «Я хочу приехать». Бахруз знал, что означали эти слова. Эмилю, как в детстве, нужно было посидеть рядом с ним. Если Эмиля во дворе кто-то обижал, он приходил к Бахрузу, подсаживался рядом и молчал. Бахруз уже понимал, что кто-то Эмиля обидел. У него при этом опускались плечи и грустнели глаза. И то, что он хотел сказать Бахрузу, из него никак не изливалось. Бахруз с Сергеем быстро находили обидчика. Им это нравилось — мстить. Расправа была жестокая. Обязательно рвалась одежда, помимо побитых частей тела. Иногда обидчик был постарше, тогда привлекалась тяжелая артиллерия в лице Эльмана. Бывало и так, что обидчиком мог стать взрослый мужчина. Тогда прокалывались шины или неожиданно с верхнего этажа на обидчика выливался ушат воды. Повзрослев, Эмиль так же продолжал приезжать к Бахрузу, подсаживался рядом, опускал плечи и молчал. Бахруз понимал, что надо выпить, а потом разговорить друга.

— Ну что, брательник, поедем? — тихо сказал Бахруз.

— Поедем, — ответил Эмиль, вздохнув всей глубиной Каспия.

Друзья направились к машине.

— Как прошли проводы? — поинтересовался Эмиль.

— А ты взгляни наверх, на наш балкон, — предложил Бахруз.

— Предки в окне? — спросил Эмиль

— Да! — не поднимая глаз, ответил Бахруз.

Родители Бахруза свисали с окна как гроздья винограда, как когда-то, по-доброму, бережно, многие бакинские балконы обвивались длиннющими виноградными стеблями.

— Бахруз! Мне надо было бы подняться к ним, поздороваться, 
— стал корить себя Эмиль.

— Потом заедешь, посидишь с ними. На сегодня с них хватит.
Бахруз последний раз поднял глаза на балкон, где мать с отцом, прижавшись друг к другу в тесном оконном проеме, смотрели на него. В следующую минуту, увидев своих родителей издалека, Бахруза пронзила мысль: «мои родители немолоды, черт побери, куда я еду?» Он застыл на месте. Сомнения в необходимости уехать заново появились у него в голове. Уверенность стала убывать.

— Бахруз, езжай, сынок, с Богом. Все будет хорошо, — слова матери донеслись до него с балкона, и как всегда, пополнили Бахруза уверенностью.
Мать почувствовала сына и помогла. Он помахал им рукой и сел в машину.

Эмиль завел машину.

— Молодец красотка, с пол-оборота завелась. Вот что значит новый стартер, — похвалил свою машину Эмиль.

— Эмиль! Сделай мне одолжение! — взмолился Бахруз, — не хвали сегодня свою машину. А то, как тогда, когда мы решили поехать в Исмаилы на отдых. Ты также стал расхваливать свой тарантас, и мы застряли, не выехав даже из города.

— Хорошо не буду! Но согласись, что «01» Жигули — самая лучшая машина!

Машина Эмиля была дорога не только ему, но и всем его друзьям. Она была участницей всех важнейших событий не только в семье Эмиля, но и многих других людей, которым была нужна помощь. Машину в 1974 году купил еще отец Эмиля — дядя Искандер. Они приехали на ней в Баку прямо из Сибири. Ему ее подарил профсоюз от имени коллектива нефтяников, где он был начальником. Его там очень уважали, он всегда обходился с людьми, как с соседями. Никого не обижал и делал добро, иногда даже в ущерб самому себе.

— Эмиль! Чего ты так медленно ползешь, — возмутился Бахруз.

— Растягиваю удовольствие, брат! — съехидничал Эмиль.

— Меня решил покатать? — спросил Бахруз.

— Да нет же, думаю, как объехать пробку, — ответил Эмиль.

— Придется делать крюк.

— И как ты думаешь объезжать? — спросил Бахруз.

— Думаю, через верх, — ответил Эмиль.

Бахруз понял, что у Эмиля нет другого выхода, как только проехать мимо его бывшего дома, чтобы вовремя добраться в аэропорт.

— Прости, Бахруз, но мне придется проехать мимо, — Эмиль был другом, и притом, чутким.

— Валяй, брат! Чего же еще остается, — Бахруз стал готовиться еще раз пережить минуты расставания уже со своей личной жизнью.

— Как Алмаз? Виделся? — спросил Эмиль.

— Да, вчера! — ответил Бахруз

— И как она? — стал «вытягивать душу» Эмиль.

— Как всегда! — нехотя ответил Бахруз.

Эмиль умолк. Ему было больно за друга и беспокойно за его состояние. Теперь Бахруз сидел рядом с ним, и Эмиль чувствовал, что сегодня именно он является ему поддержкой.

За день до отъезда Бахруз уже приходил на эту улицу, по которой они сейчас проезжали. Он приходил, чтоб попрощаться с бывшей женой и увидеться с дочерью. Бахруз прожил на этой улице, в этом доме десять лет. Прожил, как многие живут — в полном здравии и благополучии, но только не всегда в совместимости со своей женщиной. Алмаз любила его по-своему, по чуть-чуть, тем, что оставалось в остатке от ее большой любви к своим родственникам. Так иногда бывает, когда люди не хотят строить собственный дом, а хотят пристроиться к старому.

Дверь открыла Алмаз. Посмотрев на Бахруза мельком, она резко повернулась, и крикнула: «Нармина! К тебе пришли». Алмаз спешно удалилась в спальню, закрыв за собой дверь.

— Папа! — Нармина бросилась отцу на шею. — Как ты, пап?!