Бесплатный фрагмент - В человеческом обличье

Увертюра

«Попроси.

Просто попроси.

Попроси один раз. И я уйду навсегда.

И заберу с собой все твои страхи, сомнения, фобии.

Ты забудешь боль, разочарования, самоуничижения.

И больше никогда не увидишь этот список в моих руках.

Список грехов, каковыми являются твои улыбки, смех, моменты счастья.

Тебе больше не придется за них платить.

Попроси же.

Верь, я могу дать тебе что угодно.

Сейчас тебе кажется, что я — твой самый большой страх. Но это не так.

Я всего лишь его олицетворение.

Тебе кажется, что твое самое заветное желание — это избавиться от меня.

Но и это неправда.

Твоя сокровенная мечта — получить нечто, на что сам ты не находишь права.

Я тебе его дам.

Ведь я знаю, чего ты хочешь. Только попроси.

Покончи с бессонными ночами, с пустыми надеждами на избавление.

Покончи с молитвами. Мы оба знаем, что они не помогут.

Мы оба знаем, что я не уйду, не получив своего. Ведь я услышал тебя.

И каждую ночь я буду в каждом твоем сне, пока ты не признаешь, что звал меня.

Так давай же. Отринь сомнения. И раскрой свой подарок.

Неужели тебе нравится причинять себе страдания?

Нравится оплачивать кровью души каждый проблеск света в бесконечной тьме?

Конечно же нет.

Давай же.

Попроси».

И я попросил.

И скоро заставлю вас лить слезы.

Зачем?

Да просто так.

Закладывайте ваши души, ублюдки.

Я возвращаюсь.

Акт первый

I

Двое мужчин неспешно шагали по узкой и тихой улочке. Оба выглядели лет на тридцать или чуть больше, но на этом сходство их заканчивалось. Один был высок, широкоплеч и хорош собой, второй — приземистый, с большой головой и лопоухий.

— Хорошо подумал, Дэйв? — спрашивал тот, что пониже.

— Хорошо.

— Где еще такие деньги заработаешь?

— Не знаю, но спину угробить пока тоже желанием не горю. Понятия не имею, где ты берешь терпение таскать эти мешки уже полгода?

— Там же, где и все. Прямиком из жены и сына. Что тут поделаешь, если мозгами работать не научился? Значит, придется муку таскать.

— Отлично. Тебя послушать, Матс, так и жениться пропадает всякая охота.

— Вот и радуйся, что не угодил в эту западню. Забавно: смотришь на холостых и бездетных парней, и вроде завидуешь даже, а потом смотришь на ребенка и понимаешь, что это они тебе должны завидовать. Такая вот штука.

— Ага, — Дэйв усмехнулся. — И работает этот парадокс, по сути, в обоих направлениях.

— Точно выпить не хочешь?

— Точно. Я в завязке.

— А я вот даже шаг хочу еще замедлить, чтобы отсрочить удовольствие. А зайду в паб, так сразу два бокала закажу — один залпом выпью, второй буду тянуть. Потом еще виски добавлю и еще пива сверху. И домой.

— Супер. А дальше что?

— Поем, помоюсь и лягу спать. После паба вряд ли мне дома что-то перепадет.

— Нет, я имею в виду, что завтра, через месяц, через год?

— А… — протянул Матс и пнул камешек. — Да ничего.

— Ничего, — подтвердил Дэйв. — Лучше и не скажешь.

Промышленная зона находилась на самой окраине Эскины, и пешая прогулка от мукомольного завода до центра города занимала около получаса. У Дэйва машины не было, Матс не сел за руль, рассчитывая выпить, служебный транспорт тоже был дружно проигнорирован. Дэйв, в принципе, обычно ходил пешком и на работу, и с работы, наслаждаясь этими одинокими прогулками вдоль опрятных улиц родного городка, которых по его привычному маршруту было три: Шумана, Сервантеса и Дюрера. Любимым занятием его при этих прогулках было заглядывание в окна картинных домиков, да придумывание различных сценариев внезапно обрушившегося ужаса на их счастливых обитателей.

Матс нагнал его уже минут через пять после того, как Дэйв в последний раз покинул завод. Предвкушая свои посиделки в пабе, он тоже вознамерился предварительно прогуляться на свежем воздухе, чем несколько расстроил самого Дэйва, который был бы рад поскорее проститься со своим — уже бывшим — коллегой. И если Матс тешил себя тремя кружками пива, то и сам Дэйв был взволнован предстоящим вечером, поскольку задумывал куда более серьезный аттракцион, а последняя зарплата в пять тысяч франков вполне тому способствовала.

— Я и не ищу ничего нового от жизни, — после паузы заговорил Матс. — Как есть, так и есть. Ты вот когда-нибудь задумывался о том, счастлив ты или нет?

— Кто же не задумывался?

— И что скажешь?

— Скажу, что несчастлив.

— А я вот не могу сказать однозначно. В мире ведь миллионы людей, для которых моя жизнь — это рай. И миллионы людей, для которых она сущий ад. Так что мне тогда думать самому?

— Как три бокала пива выпьешь, так и поймешь, — пошутил Дэйв.

— В смысле?

— Я имею в виду, что те мысли, которые начнут роиться в хмельной голове, и подскажут тебе правильный ответ. Если начнешь жалеть себя, значит, ты несчастлив, а если других, то все у тебя в порядке.

— То есть, тебе жаль только себя?

— Да, так и есть.

— Так это же… довольно мерзкая штука, — Матс засмеялся.

— Только поначалу, — ответил Дэйв, не разделив веселости. — А потом похер.

— Твой пессимизм может в конце концов тебя доконать. Я понимаю, что учитель из меня так себе, но все-таки надо находить какие-то позитивные стороны жизни, а то я за два месяца и видел тебя в приподнятом настроении раза два от силы. Ходишь все мрачнее тучи, а не заговори с тобой, так ты целый день молчком проведешь. Жаль мне тебя, Дэйв, серьезно.

— Вот видишь, и пива тебе, похоже, не обязательно.

— Ага. Счастливчик тот еще.

Дэйв, тем временем, приметил в окне одного из домов девушку, дефилировавшую по гостиной в халате и с полотенцем на голове — очевидно, вышла из ванной. Он тут же выдумал ее мужа пилотом гражданской авиации, который утром в Нью-Йорке, вечером в Париже, а дома бывает набегами, сопровождающимися океанами горячей любви и страсти. И вот сейчас, прямо сейчас, в этом уютном домике звонит телефон, и эта милашка, которая в нетерпении готовится к скорой встрече с возлюбленным, без задней мысли отвечает на звонок. А там говорят, что избранник ее сердца угробил лайнер с тремя сотнями человек на борту где-то над Атлантикой. И под ногами ее вдруг разверзается пропасть, и уничтоженная правдой душа камнем летит вниз, отчаянно цепляясь за никчемные надежды, что, может быть, все это ошибка, недоразумение, непроверенная информация. Нет, дорогуша, конец твоей мечте.

И Дэйв улыбнулся, дабы придать своим недобрым фантазиям вид безобидной шутки.

— Ну, так что? — вновь Матс первым нарушил молчание. — Куда подашься?

— Понятия не имею. Само найдется. Послушай, не хочу и думать сейчас о работе.

— Ладно. Чем планируешь заняться в отпуске?

— Читать книги, смотреть фильмы, слушать музыку, — ответил Дэйв с внутренней усмешкой.

— А бабы как же?

— Я жилы рвал эти два месяца не ради них.

— Да неужели? — Матс деланно засмеялся.

— Именно так.

— Да брось. Пока карандаш еще пишет никуда ты от них не денешься. Я вот как вспомню годы своей свободы, так и встает перед глазами череда подружек. Вот прямо в ряд их и вижу. Какие там деньги? Сколько было, столько и спускалось.

— Круто, — хмыкнул Дэйв, представив портреты подружек Матса времен этой самой его свободы.

Матс, вероятно, ожидал более вовлеченной реакции, и некоторое время молча раздумывал, как еще поддержать разговор.

— Ты ведь родом из Эскины? Здесь родился?

— Здесь. И родился, и вырос, и никуда не собираюсь.

— И родители здесь живут?

— И родители здесь. В добром здравии. — Дэйв догадывался, что Матсу было бы интересней услышать что-то более волнующее; например, что Дэйву приходится заботиться о больных стариках и его беззаботная жизнь — это лишь ширма для малознакомых людей. — И сестра младшая здесь, удачно замуж вышла за молодого режиссера.

— Да ты что? Серьезно?

— Ага. Кристиан Кейт, не слышал о таком?

— Нет, если честно.

— Сейчас снимает дебютный полнометражный фильм, а первая короткометражка собрала дюжину наград на разных фестивалях. Считается будущим светочем европейского кино. Ради моей сестрицы даже переехал в Эскину; оправдывается, что провинциальные городки всегда таят в себе целые залежи вдохновения.

— Ни черта себе, — присвистнул Матс, и Дэйву ясно послышалось в его голосе разочарование, хотя, он понимал, что, скорее всего, просто выдает желаемое за действительное. — Все с тобой понятно. Я бы тоже не рвался таскать мешки, будь у меня такие родственники.

— Вот я и не рвусь.

— Но, с другой стороны, жить чужой славой и чужими деньгами — так себе перспектива. Свой-то хлеб вкуснее.

— Ага. И три бокала пива тоже, — поддел Дэйв своего спутника.

— Тут уже дело не в деньгах, — ответил Матс, не выдав своего возможного возмущения. — Просто дети не любят видеть папу пьяным, поверь мне. А придет время и придется поверить, когда остепенишься. Я пока жену не встретил тоже жил как перекати-поле. Это я уже молчу о том, что такое ребенок.

«Шел бы ты уже на хер» — процедил про себя Дэйв. Компания Матса его раздражала. Дэйв явно слышал в каждом слове этого коренастого коротышки немой упрек в своей непутевости: холостой, бездетный, безответственный, «что хочу — то ворочу». За упрек этот хотелось дать в челюсть, но одновременно Дэйв понимал, что первопричина — это зависть. Уродливая жена, тупой сын, однообразные вечера в захламленном домишке и самые примитивнейшие из всех человеческих планов на будущее. А главное: осознание того, что он-то вынужден таскать пятидесятикилограммовые мешки с мукой именно потому, что ни на что иное не годен, и пять тысяч франков в месяц больше нигде не достанет. В то время как Дэйв может свалить в любой момент, да еще и позволяет себе немыслимое: не думать о работе! Вот подлец.

Странно, но эта очевидность не доставляла Дэйву снисходительности, и ему казалось, что еще десяти минут вполне достаточно, чтобы по-настоящему возненавидеть этого лопоухого и пучеглазого неудачника. С другой стороны, Дэйв мог легко сослаться на то, что ему нужно куда-то поблизости и тем самым избавиться от Матса, однако же, он этого не делал, а потому, был согласен, что и впрямь не прочь найти идеальный объект для своей ненависти. За два месяца, проведенных на мельнице, претендентов на эту роль Дэйв видел предостаточно, но Матс словно выиграл этот кастинг, когда нагнал его и лишил удовольствия от меланхоличного созерцания жизни чужой и возбуждающего осмысления жизни своей, каковой она будет в наиближайшие пьяные часы.

Тут, как раз вовремя, во дворе одного из домов Дэйв заметил беременную женщину. Судя по животу, она была уже месяце на восьмом, и в данный момент суетилась рядом с небольшим розовым кустиком, орудуя садовыми ножницами. Мозг сразу дал сигнал к привычному для него творчеству, но в этот раз Дэйву показалось, что это уже слишком.

— И что же такое ребенок? — спросил он, чтобы прогнать видение о том, что такое мертвый ребенок. — Действительный смысл жизни?

— Типа того. Новая жизнь, как-никак, да еще и созданная тобой самим.

Видимо, Матс считал, что говорит нечто совершенно новое, потому что для большей торжественности даже понизил тон, но Дэйв не смог скрыть кислой гримасы. Подобная банальщина его уже давно не вдохновляла.

— Не дай бог, конечно, но что, если созданная тобой жизнь окажется… не самой лучшей, скажем так?

— Конечно, не дай бог. Но тут уж все в его власти. Нам остается только надеется и делать все от себя зависящее, чтобы жизнь эта оказалась как можно более лучшей.

— Ну… как показывает практика, бог не слишком щепетилен к нашим надеждам. И если он действительно не играет в кости, то уж мы только тем и занимаемся.

— Что ты имеешь в виду? — пробурчал Матс, не слишком обрадованный таким поворотом разговора.

— Я говорю, что рождение ребенка — это игра в кости, лотерея. Каким бы ты ни был удачливым и благополучным, как бы ни был уверен в своих отцовских способностях, но, как ни крути, ты просто играешь наудачу. Что и как там будет с твоим «творением», ты и представить себе не можешь. И хоть ты и желаешь ему всяческого счастья и даже веришь в это, но неужели непонятно, что шансы прожить убожеством ничем не меньшие?

Дэйв остановился на перекрестке и подкурил.

— Ты какой-то слишком уж… черный внутри, — прокомментировал Матс.

— Я туда, — Дэйв указал направо, в сторону улицы Дюрера.

— Мне прямо, — ответил Матс и протянул руку. — Будь здоров, Дэйв.

— Буду, — Дэйв пожал неожиданно вялую ладонь Матса и пошел своим путем.

Улица Дюрера вела в центр города, и вечернее оживление на ней было заметнее, хотя оживление в городе с населением в двадцать тысяч жителей всегда можно считать относительным. Кажется, что в подобных городках даже праздники и торжества происходят как бы по какому-то заготовленному сценарию, который ни в коем случае не должен нарушить давно принятый ритм жизни. Дэйв даже не сомневался, что если сосредоточиться на наблюдениях, то можно будет заметить, как в одно и то же время из-за одного и того же угла выходит один и тот же встречный прохожий, у винного магазина останавливается один и тот же автомобиль, из окна кафе за тротуаром наблюдает одна и та же физиономия. Дэйв уже года четыре не был в единственном местном кинотеатре, но не удивился бы, узнай он, что все эти четыре года там крутят один и тот же фильм. Не удивился бы он и обязанностям городского собрания на каждой сессии обсуждать и принимать одни и те же законы. Иногда он даже представлял себе, что здешние дети не взрослеют, а бесконечно переходят в одни и те же классы, а дряхлые старики десятилетиями не могут перешагнуть всем известный порог.

Дэйв не любил Эскину и не любил ее механическую жизнь. И все же мирился с ней, поскольку она его раздражала только в крайних случаях. Санторин и другие крупные города, в которых он, разумеется, многократно бывал и даже кратковременно жил, как раз не позволяли ему внутренне расслабиться, почувствовать себя независимым. Суета, спешка, жизненная многозадачность — все это словно влюбляло в себя, затягивало в роман с окружающим миром, но Дэйв давно перестал себя обманывать и убедился, что любой роман, который длится долее двух часов, выльется для него в нервное расстройство. И неважно, кто или что объект этого романа: женщина, жизнь, что-либо еще… Эскина же была давней знакомой, такой же непритязательной в выражаемых потребностях и столь же взыскательная в своей личной свободе, пусть даже свободе мнимой. И эту давнюю знакомую, от которой можно взять все необходимое, без каких-либо серьезных жертв, без лживых обещаний, Дэйв ценил. И ценил ее взаимность.

Скорее всего, как сам он думал, далеко не каждый человек испытывал к своей малой родине подобное отношение. Уютная, ухоженная и зеленая Эскина могла бы считаться синонимом благополучия, и заслуживала искренней любви своих жителей. Этот маленький городок был едва ли не главным объектом пищевой промышленности во всей Сантории, средняя зарплата в нем была не ниже, чем в столице, и даже сбегающие в колледжи юноши и девушки очень часто в итоге возвращались домой, предпочитая сытую стабильность истерии великих свершений. А может, назад их звали вдохновляющие пейзажи из тридцатиметровых стен соснового леса, покрывавших склоны пологих гор, и окружавших плотным кольцом узкую долину, в которой Эскина и нашла свой приют. Дэйв иногда вспоминал, как один его знакомый однажды сравнил местные красоты с лицом матери, а свежий горный воздух с нежным материнским поцелуем, и брось ты все это навсегда — тоска просто изглодает сердце. Сам Дэйв не был столь сентиментален и только посмеивался над подобной пылкостью, убеждая себя, что и не вспомнил бы об Эскине, найди он подобный покой, допустим, в голой пустыне или где-то в заполярье. Но раз уж нашел он свое место здесь, то и не видел смысла испытывать судьбу в названных краях.

Встретить в Эскине совершенно незнакомого человека, разумеется, было сложно. Как правило, если кто кого и не знал лично, то где-то прежде видел или что-либо о нем слышал. Пройти несколько кварталов, чтобы не остановиться для короткой приятельской беседы — дело почти невообразимое. Однако Дэйв давно приметил, что это правило на него распространяется все меньше, да и был этому рад. Короткого приветствия, а то и просто молчаливого кивка для него было вполне достаточно, чтобы выразить свое почтение, и в собственном отношении он большего внимания не желал. Причин тому было несколько. Во-первых, Дэйв знал, что благодаря пристрастию к выпивке его репутация в городе хромает, и, в принципе, его считают кем-то вроде урода из благополучной и уважаемой семьи, способным только портить жизнь своим близким. Во-вторых, Дэйв и сам по себе был человеком нелюдимым, и как-то опровергать навеянное сплетнями предназначение не стремился. На встречи одноклассников он перестал ходить после двадцати пяти лет, прикрываясь тем, что утекло много воды и все эти люди друг другу совершенно чужие, хотя не отрицал, что причиной была и последняя из этих встреч, на которой он напился и сломал одному парню нос, припомнив какую-то давнюю обиду. Если же ему случалось бывать в барах, то, как правило, он на следующий день толком и вспомнить не мог, что он там делал и кого видел, потому что общение под пьяную лавку завязывалось, как правило, с не менее асоциальными личностями, а мотивы такого общения были объяснимы общей целью — пить, пока пьется. В трезвом же состоянии Дэйв не особо нуждался в людях и спокойно мог жить затворником. Так и получилось, что в отличие от других обитателей Эскины, он как раз и мог похвастаться тем, что вокруг него достаточно людей, о которых он не знает ровным счетом ничего, и которые ничего не знают о нем. Например, Матс Крюгер, с которым он впервые встретился два месяца назад на своей очередной недолговечной работе. Или как тот странный парень, которого Дэйв заметил еще минут десять назад позади себя.

Улица Дюрера примыкала к небольшому скверу у городской ратуши. В центре его бил скромный фонтанчик, в данный час оккупированный несколькими мамочками со своими колясками. Дэйв прошел мимо, остановился у свободной скамьи и закурил еще одну сигарету. Сделал он это не потому, что заподозрил слежку — причин тому пока еще не было, — а потому, что сам захотел взглянуть на этого странного человека со стороны, а не через плечо. Странным он показался Дэйву, в первую очередь, из-за своей походки. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что тип этот идет словно в пустоте, в своем отдельном мире. Шаг ровный и спокойный, спина прямая, смотрит строго вперед без малейшего уклонения вправо или влево, руки едва двигаются в такт ногам — примерно так ходят маньяки в фильмах ужасов, от которых их жертвы тщетно стараются убежать, при этом обязательно падая и выкручивая себе ноги. Внешность парня Дэйв разглядеть толком не смог, но отметил, что, скорее всего, ему тоже где-то в районе тридцати. Также в глаза бросалась чрезмерная бледность лица и забавная прическа темных волос — то ли они были намеренно уложены ежиком, то ли стояли так от неопрятности. Одет он был в черную футболку с длинными рукавами и такого же цвета джинсы, и каким-то странным образом производил впечатление человека физически сильного, или же Дэйву просто захотелось таковым его увидеть. Так и не взглянув по сторонам, он прошел мимо сквера. Ноги его были скрыты от взгляда Дэйва невысокой живой изгородью, отчего эффект медленной левитации был еще более ощутимым.

— Вот придурок, — вслух прошептал Дэйв. — Точно привидение. Да и черт с тобой.

Да, Дэйв был абсолютно равнодушен к своим землякам и не испытывал никакого любопытства в отношении даже самых оригинальных местных жителей. Но со временем в нем стала проявляться общая коллективно-бессознательная черта характера, присущая всем провинциалам в отношении чужаков: им нельзя доверять, лучше им вообще не появляться в моем городе, а если уж появился, то изволь объясниться. Что касается замеченного парня, Дэйв даже не сомневался, что это именно чужак. Уж такого оригинала он бы непременно запомнил, а над его походкой ни один раз посмеялся бы и за спиной, а может, и в лицо, после определенного количества спиртного. Вот только сейчас смеяться ему не хотелось, ведь незнакомец этот вызвал в нем истинное отвращение. И помимо неординарной внешности и манеры держаться, тому была еще одна причина — довольно странная и неприятная для мужского самолюбия: словно Дэйв вдруг ясно почувствовал силу, способную его превозмочь, несмотря на то, что чудаки обычно таким образом не воспринимаются. Несмотря на то, что Дэйв и сам был и силен, и смел; во всяком случае, когда дело касалось выяснения отношений. Более того, как всякий замкнутый и разочаровавшийся в людях человек, он был в достаточной степени самовлюблен, а потому столь странную реакцию своего подсознания воспринял буквально как оскорбление. Ведомый инстинктом, он выскочил из сквера вслед за странным незнакомцем, правда, непонятно с какой целью — то ли просто проследить за ним, то ли нагнать и даже выразить претензию относительно его неподобающей странности. Но того уже не было видно. Дэйв быстрым шагом дошел до ближайшего перекрестка и несколько раз внимательно посмотрел по сторонам, но так и не смог заметить в жидком потоке прохожих своего заочного обидчика.

Только тут Дэйв осознал весь абсурд своей жизни в последние пять минут и словно протрезвел. Удивленный собственной глупостью, словно заволокшей его глаза, он сплюнул и неслышно рассмеялся.

«Какой же ты дурачок, Дэйв, — думал он. — Совсем довел себя со своей трезвостью. Уже призраков видишь. А если не видишь, то придумываешь. Ну что? Что тебе дали эти три чистых месяца? Что, черт возьми? Что они тебе дали, кроме нервного напряжения, доведенного до предела? Ничего! Да пошли они все на хер со своей трезвостью! Пошли на хер! Здесь невозможно быть трезвым. Невозможно! Нет никаких причин быть трезвым в этом чертовом болоте. Нет никаких причин кроме тех, что заставляют тебя восемь часов гнуть спину под тяжестью мешка с мукой. Нет никаких причин, кроме тех, что заставляют бежать домой, где тебя ждет кто-то, кого ты тайно ненавидишь всей душой. Нет никаких причин, кроме тех, что заставляют предвкушать три кружки пива. Три чертовых кружки! Боже ты мой! Нет… меня таким не возьмешь. Чего обманывать себя? Я ведь прекрасно знал, что развяжусь сразу, как отработаю положенный срок — план таков и был. Эксперимент пройден успешно. Не пить я могу, но хочу ли я этого? Хочу ли я трезвой жизни? Нет. Для меня это невыносимо. Невыносимо! Все эти рожи — тупые и однообразные рожи тупых и однообразных недоумков, чьи мозги забиты немощными и помойными мечтами».

Дэйв брел по улице и глядел себе под ноги, желая, чтобы никто не потревожил его. Накручивая самого себя, он мечтал быстрее добраться до винного магазина у своего дома и оказаться в компании своих лучших друзей — «Джека Дэниелса» и «Столичной».

— Дэйв! Здорово! — как назло услышал он знакомый голос и почувствовал приветственный хлопок по плечу. — Черт возьми, сто лет тебя не видел.

— Привет, Початок, — Дэйв нехотя протянул руку. — Как жизнь?

— Нормально вроде. Вернулся на днях из Мэйвертона и предаюсь заслуженному отдыху.

Початок был одним из тех субъектов, с которыми Дэйв нередко водил дружбу во времена своих алкогольных рецидивов. Разница была в том, что Початок знал свое место в жизни и преуспел в сфере стройки и отделки. Продавая свой талант, он гастролировал по всей Сантории, после чего возвращался в Эскину и добросовестно спускал все заработанное в местных барах с местными же многолетними собутыльниками. Ему было около тридцати пяти лет, женат он не был и в отличие от Дэйва никогда ни прибегал к самообману и честно признавался, что влюблен только в выпивку и дает ей официальное разрешение убить его. Дэйв даже не помнил его настоящего имени, потому что всю жизнь его звали Початком — из-за худобы и высокого роста кто-то когда-то усмотрел в нем сходство с кукурузным початком, и прозвище прицепилось намертво. Сам парень никогда против него и не возражал.

— Поздравляю, — Дэйв выдавил улыбку, готовясь к отступлению. — Сильно только не усердствуй.

— А ты как? Чем занимаешься?

— Грузчиком на мельнице работаю.

— Знаю, что там хорошо платят. Ну, ты парень крепкий, не сломаешься. А я вот точно хрустнул бы там пополам, — Початок засмеялся. — Ну что? Вечер пятницы, и сам бог свел нас, а?

— Нет-нет, — поспешил отмахнуться Дэйв. — Я пас.

— В смысле? — Початок скорчил возмущенную гримасу.

— Я в завязке, Початок.

— Серьезно? — пренебрежительно усмехнулся тот. — Брось эту ерунду. Никто же не просит тебя напиваться в сопли. Так, по паре рюмок пропустим и все. Я угощаю, если на то пошло.

— Не в этом дело. Слушай, правда, я уже три месяца сух и мне это даже нравится. А пара рюмок выльется в недельный марафон, тут нечего и говорить. Так что, извини, приятель.

Все эти отмазки доставляли Дэйву невероятное отвращение и, более того, зарождали отдаленный гнев. Зол он был на Початка с того момента, как услышал его голос, но желания обойтись с ним нарочито грубо сначала не было. Теперь же оно просилось наружу.

— Ну, это прям не по-человечески, друг, — не унимался Початок. — До «Порт-Ройала» не более двухсот метров, и я тебя туда доведу, сволочью буду, и выкурю из тебя всю эту трезвую дурь.

— Слушай, Початок…

— Не буду слушать, — он норовил схватить Дэйва за локоть и потащить в сторону паба, но тот грубо отдернул руку. — Да чего ты? Пару рюмок и расскажешь мне, что там у тебя случилось. Посидим, как в старые…

— Я сказал, что не пью, — перебил Дэйв, глядя на него с ненавистью и чувствуя, что руки сами собой сжимаются в кулаки. — Оставь меня в покое, а?

Початок потупился и пожал плечами.

— Да и пошел ты, — сказал он и зашагал прочь.

Дэйв еще полминуты стоял на месте, пока не выровнял дыхание после приступа гнева, который ему, на самом деле, удалось сдержать не без труда. Если бы Початок сделал еще две попытки сломить его сопротивление, то, скорее всего, они с Дэйвом стали бы сегодня врагами. Вообще, этот всплеск бешенства немного испугал его самого, ведь был он настолько сильным, что даже напомнил момент приближения оргазма, кульминацией которого должен был стать удар в лицо. Дэйв даже не помнил за собой подобного. Да, ненависть и отвращение к окружающему миру порой брали в плен его разум, но лишь в виде размышлений, и никогда он не позволял им перейти в бессознательную и неуправляемую агрессию. А сейчас Дэйв совсем не был уверен в способности контролировать себя до конца, и понимал, что это вполне может стать его новой проблемой.

Когда он уже продолжил путь, то даже не сразу заметил, что шепотом повторяет одну и ту же фразу: «Пошли вы все на хер». Он глядел себе под ноги, потому что просто не мог видеть лица людей. Шел он быстро, опасаясь, что будет остановлен очередным знакомым, рисковавшим принять на себя или его кулак, или — что еще хуже — поток рвоты. И это была не шутка: Дэйв действительно чувствовал тошноту и головокружение. Он попытался успокоить себя мыслями о грядущем пиршестве, которые весь этот долгий день дарили хоть малый, но все-таки настоящий смысл жизни на ближайшее время, возможность примириться с миром. Теперь же он чувствовал, что не хочет мириться, а совсем наоборот. Ему хотелось ненавидеть всех и все, каждого встречного прохожего — будь то хоть ребенок, хоть немощный старик, — и самое ужасное, что желание это было омерзительным сознанию, но как же оно дразнило разум.

— Будьте вы все прокляты, — продолжал одними губами шептать Дэйв. — Горите вы все в аду. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Пошел ты на хер, и ты, и ты, — обращался он к окружающим, хоть в поле его зрения попадали только их ноги. — Мразь тошнотворная, ничтожество, грязь. Как тебя земля носит? Как всех вас земля носит с вашими ублюдками, вашими подстилками, вашими любимыми дешевками? Не хочу! Не хочу вас. Не хочу прикасаться к вам, разговаривать с вами, чувствовать вас. Хочу только ненавидеть. Ненавидеть изо дня в день и упиваться этой ненавистью. Хочу, чтобы вы это видели и знали. Хочу быть палачом вам, хочу быть палачом всему, что вижу. Хочу быть ядом. Кислотой. Бомбой. Радиацией.

Наконец он вошел в винный магазин «Тортуга» у своего дома и как-то сразу остыл. Странная душевная судорога отступила так же резко, как началась. Возможно, оттого, что в помещении стояла приятная прохлада в отличие от уличного зноя. Но Дэйв поспешил признать, что просто демон на левом плече вдруг почувствовал себя дома и понял окончательно, что победил. В очередной раз. И сколько бы Дэйв не обманывал себя тем, что трехмесячная трезвость была всего лишь экспериментом, направленным на достижение уверенности в своей способности не пить — все это была ложь. Ведь три месяца назад, пережив очередную тяжелейшую абстиненцию с кровавой рвотой и тремя бессонными ночами, чему, конечно же, предшествовала череда пьяных позоров, он клялся себе, что бросает навсегда. Что больше не возьмет в рот ни капли алкоголя. Что найдет самую адскую работу, от которой будет в конце дня валиться с ног и не думать ни о чем, кроме еды и сна. Как он клялся себе уже не менее десяти раз в жизни. Но мозг устроен так, что как только выравнивается дофаминовый фон, все плохое вдруг заволакивает пеленой, и тогда привычное искушение вновь начинает исподтишка точить сердце. И если человек не может искать в жизни счастья — а Дэйв и не отрицал, что был противником счастья, — отказ от искушения не вызывает ничего, кроме раздражения, которое усиливается еще и предугадываемым чувством вины в случае уступки. А после этого жертва входит в фазу мазохизма, провоцирует против себя весь мир и идет на поводу эмоций, позволяя им диктовать условия по той простой причине, что так гораздо проще убедить себя в чем угодно. В том, что невозможно быть счастливым и здоровым в постоянной трезвости, или в том, что на этот раз все обойдется, или в том, что никто и не планировал бросать совсем, а уговор был всего лишь на три месяца.

«Но ведь я живу в этом конфликте уже долгие годы, — отвечал Дэйв на собственные доводы. — Но до сегодняшнего дня вроде не касался сумасшествия. Или оно гораздо ближе, чем я думал?»

Две бутылки «Джека Дэниелса», две бутылки «Столичной» и бутылка светлого пива в качестве аперитива — таков был его стандартный набор на пятницу, субботу и утро воскресенья, а дальше загадывать было бессмысленно. Поскольку ныне Дэйв не был стеснен финансово, то заодно набил корзину всевозможными закусками, которые не заставят его тратить время у плиты; хотя он прекрасно знал, что большая часть всей этой снеди так и сгниет нетронутой.

— Давненько тебя не было видно, — прокомментировала его появление сотрудница по имени София — симпатичная пышногрудая брюнетка. Дэйв, кстати, часто ловил себя на мысли, что не прочь затащить ее в постель, но так уж получалось, что видел он ее только в те моменты, когда его волновали совсем другие приключения. Да и если учесть то, каким его иногда видела сама София — хотя держалась всегда приветливо и доброжелательно, — то справедливо было предположить, что шансы преуспеть у него невелики.

— Трудился на благо общества, — Дэйв выдавил из себя полуулыбку.

— И как же? — София принялась пробивать чек на его покупки.

— Таскал мешки с мукой, чтобы у любимых земляков всегда был свежий хлеб.

София искоса взглянула на него и улыбнулась.

— Никогда бы не подумала, что ты грузчик.

— Чего это? Вроде не чахлый.

— Не в этом дело. Просто… лицо у тебя умное.

— А, — Дэйв хмыкнул и все его желание сказать Софии что-то приятное тут же улетучилось.

Девушка продолжила молча сканировать продукты и бутылки, и Дэйв видел, что она, вероятно, и сама уже поняла, какую глупость ляпнула. На секунду ему уже наоборот захотелось назвать ее тупой, или бесстыдно попросить показать сиськи.

— Остепенился, значит? — решила она замять свой комплимент.

— Господи, это омерзительное слово я слышу уже второй раз за день, — не выдержал Дэйв и принялся быстро складывать покупки в пакет. — Кто его придумал?

— Такие, как я, для таких, как ты, — засмеялась София, стараясь сгладить неловкое положение, в которое ее завели собственные добрые намерения.

Дэйв остановил на ней пустой взгляд.

«Тупая. Покажи сиськи» — беззвучно произнес он и приложил карту к терминалу.

— Пока, — только и сказал он вслух и отошел.

— Пока, Дэйв, — ответила София, явно сконфуженная поведением мужчины. — Будь осторожен.

Дэйв не удостоил реакцией ее последнюю фразу и вышел на улицу.

— Тупая, — только тут произнес он и закурил. — Как и все остальные. Как и я. Но зачем позориться этим? А, Флинт?

Старик не самого презентабельного вида пожал плечами с самым добродушным участием. Просто потому, что знал: если к нему обращаются, значит, скорее всего, ему что-то перепадет, и за это был готов подтвердить любую гипотезу своего благодетеля, или же вместе с ним возмутиться любой несправедливостью.

— Что говоришь, сынок? — прокряхтел он.

— Говорю, зачем позорятся тупые?

— Тупые, вот и позорятся.

— Вот и я так думаю, — кивнул Дэйв и протянул старику специально купленный для него стограммовый флакон бренди.

— Ох, услужил, — сухая грязная рука с желтыми ногтями забрала флакон и спрятала в кармане заношенных брюк. — Добрый ты человек, ничего не скажешь.

— Это потому что я ненавижу всех вокруг, Флинт.

— А как иначе? Все правильно делаешь.

— Какие новости в округе?

— А, — старик махнул рукой. — Тупые все. Ходят да позорятся.

— Ну, понятно. За мое здоровье пить не вздумай.

— Что ты, я и за свое не пью.

Дэйв отсалютовал и перешел через дорогу. Поговаривали, что в годы молодости Флинт строил карьеру рок-музыканта, и вроде бы в семидесятых годах прошлого столетия она складывалась довольно удачно в пределах Сантории. Во всяком случае, так в Эскине принято считать, хотя прямых доказательств тому не осталось. Но, как часто бывает с творческими людьми, обратная сторона славы сыграла с ним злую шутку. Последние лет десять Флинта и вовсе можно было наблюдать практически ежедневно дрейфующим вдоль одного и того же квартала, в одном конце которого располагался паб «Порт-Ройал», а в другом магазин «Тортуга». Тут он и скрашивал свою старость благодаря Дэйву и ему подобным, хотя сам Дэйв угощал старика не из сострадания, а потому лишь, что эти подачки помогали ему думать, что так он может откупиться от подобной участи в старости. Причины для этого у Дэйва были, поскольку при тщательном анализе своей жизни, он вновь и вновь натыкался на мысль, что похожая старость для него наиболее вероятна. Да еще и учитывая, что сам Дэйв тоже тащил на плечах груз из несбывшихся юношеских свершений.

«Ага, — думал он, — так у Флинта хотя бы своя конура сохранилась. То есть, хватило же ума не пропить все под ноль. А у меня уже с этим проблемы. И если в тридцать четыре нет своего собственного угла, то вряд ли уж и появится. Так и буду скитаться из родительского дома в съемную хижину».

Дэйв арендовал квартиру в двухэтажном многоквартирном доме на улице Диккенса, в самом центре города. Недвижимость в Эскине не пользовалась особым спросом, и Дэйву удалось выхватить двухкомнатную студию по вполне демократичной цене в четыреста франков за месяц. Получив первую зарплату, он и вовсе внес деньги за полгода вперед, но успокаивало его это в малой степени. Конечно же потому, что жизнь его была в значительной мере закольцована, и подобные полумеры в прошлом всегда оканчивались одинаково: никчемный сын вновь прибивался к порогу добродетельных родителей. Сейчас, правда, Дэйв старался не думать столь далеко, но в том-то и дело: чем более он старался прогнать что-либо из головы, тем настойчивее эти мысли лезли обратно. Войдя в квартиру и оглядев ее, он вновь только утвердился в своих пессимистичных настроениях: все здесь было не его и возвращаться сюда не особо и хотелось. Сколько не убирай чужую квартиру, сколько не пытайся придать ей самый минимальный уют, сколько не декорируй ее под свою детскую спальню, она все равно будет чужой. Во всяком случае, так думал Дэйв.

Первым делом он запустил ноутбук и включил Тома Уэйтса. О, за всю жизнь Дэйв не встретил ни одного лучшего собутыльника, хоть с Томом и приходилось пить лишь заочно. Но и этого вполне хватало, и блюзовые мотивы вкупе с хрипловатым баритоном цепляли в душе Дэйва именно те струны, за которыми скрывалась сентиментальная страсть к жизни. И напевая, что пьянствовало пианино, а не он, Дэйв принялся выкладывать на стол свой фуршет. Чипсы, орехи, бекон и семга, салат из острого сыра; замороженная пицца отправилась в микроволновку, а кастрюля с водой для креветок на плиту. Все это нужно было употребить по максимуму до того, как будет выпито две трети бутылки, потому что дальше еда потеряет всякий интерес, какой бы аппетитной она ни была.

Вообще, Дэйв был привычен к превратностям судьбы, но никак не ожидал подвоха именно сегодняшним вечером, который он с полным правом собирался посвятить своей несчастной и конфликтной любви с выпивкой. Но стоило ему только открыть пиво и уловить его аромат, как раздался звонок мобильного. Звонила Лори — его сестра. Конечно, это мог быть просто звонок вежливости, но Дэйв сразу заподозрил неладное и отставил бутылку.

— Алло, — ответил он настороженно.

— Привет. Что делаешь? — голос Лори звучал взволнованно, и Дэйв почувствовал тревогу. Не за сестру, а за себя.

— Э, ничего особо. Только с работы пришел. Ужин готовлю.

— Приезжай, у нас поужинаешь.

— Нет, спасибо. Я очень устал и хочу отдохнуть.

— Боюсь, что тебе все-таки придется приехать. Из-под крана на кухне бежит вода. Мне, правда, нужна твоя помощь.

— А Кристиан?

— В Санторине. Будет только завтра.

— Слушай, это не такая серьезная проблема. Просто перекрой вентили и вызови сантехника.

— Дэйв, правда, я пыталась перекрыть, но у меня не хватило сил и…

— Что за бред? — раздраженно перебил Дэйв.

— И сантехника вызывать мне и денег жалко и…

— Господи, давай я тебе скину денег на сантехника.

— И страшновато тоже. Мы уже вызывали однажды, и пришел пьяный мужик. Он реально был пьян! — Дэйв прекрасно знал, когда Лори врет и сейчас был именно тот момент. — И я не хочу, чтобы Афина снова видела пьяного сантехника. А деньги лучше потрать на такси.

— Ты шутишь? Я ведь говорю: устал. Или устать может только твой Крис от писанины своего сценария? Вызывай сантехника и попроси трезвого.

— Я полчаса назад подставила под раковину ведерко, и оно уже наполовину полное. Мне придется не спать всю ночь, чтобы не затопить кухню.

— Лори, мне кажется, что ты издеваешься. Этот абсурд может по праву войти в золотую коллекцию твоих капризов. А сэкономленные двадцать франков в золотую коллекцию твоей жадности.

— Это не жадность, а экономия! Не называй меня жадной.

— Это жадность! Ты жадная, Лори, — Дэйв начинал закипать и проклинал себя за это. Он уже знал, что ехать придется. Самым умным было бы сбросить вызов, выключить телефон и забыть о сестре на сегодняшний вечер, прекрасно зная, что не произойдет ничего страшного. В крайнем случае, вырвала бы из Санторина своего мужа, на что она, несомненно, была способна.

Подобные припадки, когда Лори вдруг требовались доказательства того, что ее любят и готовы прийти ей на помощь, Дэйв замечал в ней примерно с такой же периодичностью, с которой сам искал успокоение на дне бутылки. И когда жертвой амбиций «недолюбленной» жены, сестры и дочери (хоть сама Лори никогда бы не признала у себя наличия подобного комплекса) становился именно он, то каждый раз недоумевал, почему не находит в себе сил просто отказать и одновременно поражался, откуда в сестре столько наглости и жестокости.

— Я тебя услышала, — ее голос стал строже. — Отдыхай. Справлюсь как-нибудь сама. Посижу ночку, я же бездельница. Обнаглевшая бездельница, которая мешает отдыхать честным труженикам. Извини, что потревожила…

Дэйв молчал, но Лори почему-то не спешила класть трубку.

— Ладно, — сказал он и попытался приладить на место сорванную крышку. — Я приеду.

— Это необязательно. Если встреча с сестрой и племянницей раз в полгода способна так сильно расстроить твои планы, то нам подобные жертвы не нужны.

— Я же сказал, что сейчас приеду! — Дэйв повысил голос.

Лори прервала разговор, и Дэйв представил себе ее самодовольную улыбку, которую помнил с самого детства, и которая уже в том самом детстве выпила немало его крови. К слову, он понимал, что умение манипулировать людьми сестра унаследовала прямиком от матери. Совместная жизнь родителей выглядела почти безоблачной, из чего Дэйв делал вывод, что именно отец всегда был под колпаком, хотя детям с детства внушался патриархальный уклад семьи. Ныне же он прекрасно осознавал, что этот самый патриархат — это самый скорый и прямой путь к рабству. Нет ничего проще, чем при наличии развитых навыков умело разыгрывать из себя кроткую овечку в обмен на великодушие и жертвенность главы семьи. Главное, не дать ему понять, что у него и выбора нет иного, кроме великодушия и жертвенности. Другое дело, что мать использовала эти способности строго по назначению и в допустимых дозах, а Лори довела их до маниакальной страсти в умении подчинять себе все живое.

В минуты слабости Дэйв винил в своей судьбе и родителей, но Лори все же доставалось сильнее. И если бы он только мог вернуть назад свое детство, то никогда бы не допустил ошибки быть сильным и заботливым старшим братом. Нет, он бы сделал все, чтобы перещеголять сестру в ее слезливых истериках, капризных нуждах и высокомерных обидах, и плевать, чтобы там ему твердили о том, каким должен быть мужчина. Вот и сейчас, хотела бы она просто увидеть брата в пору отсутствия мужа — а Дэйв и Крис взаимно друг друга недолюбливали, — что ей стоило просто пригласить его на ужин? Неужели бы он не пришел, даже если пришлось бы отложить свой старт в запой? Конечно же он бы пришел. Но ведь как это скучно. Куда веселей не попросить Дэйва прийти, а заставить. И самое смешное, что ему-то, черт возьми, это тоже нравилось. Глядя на «Джека» и на «Столичную», он словно говорил им: я люблю вас, родные мои, но не могу пропустить шанс удостовериться во всех своих теориях о том, почему я именно таков, каков я есть, и почему ищу вашей дружбы.

II

Уже через полчаса Дэйв был в доме на улице Шредингера. Несмотря на то, что для зарождавшейся на тот момент карьеры Криса молодой семье было бы удобней жить в Санторине, где и находилась студия, в итоге она обосновалась в симпатичном одноэтажном доме с террасой на окраине Эскины. Вроде как потому, что шаговая доступность лесных прогулок очень благотворно влияла на творческие способности молодого режиссера. Насколько это было правдой, Дэйв особо не интересовался, прекрасно понимая: если это правда Лори, значит, у Криса нет никаких шансов этой правде противиться.

Лори не солгала, и кухонный смеситель действительно дал течь. Если, конечно, она сама его не повредила. Узнав в общих чертах откуда именно сочится вода при повторном звонке, Дэйв по дороге заскочил в магазин бытовых товаров, где купил новую пару гибких шлангов. Еще пришлось раскошелиться на фрукты для своей племянницы — восьмилетней золотоволосой Афины, которая все отчетливее демонстрировала преобладание материнских генов и, несомненно, при должном усердии грозила превзойти свою наставницу, как та превзошла свою. Только переступив порог кухни, Дэйв едва сдержался, чтобы не захохотать вслух, увидев включенный телевизор. Хотя, в принципе, не удивился изобретательности своей сестры в области пытки насмешкой.

— Смотришь? — спросил он с ухмылкой.

— Конечно. Полуфинал ведь. Из-за долбаной пандемии я ждала этот Уимблдон не год, а два. Сделать громче?

— Не стоит.

Дэйв отвел взгляд от экрана, где один знаменитый сербский теннисист напролом шел к своему очередному трофею. Продолжался второй сет, а значит, стоило справиться с ремонтом как можно быстрее и попробовать тут же свалить. И напиться. Напиться! Эта мысль снова стала настоящим спасательным кругом.

— Как дела? Как там твоя книга? — спросил Дэйв и лег под раковину.

— Нормально, все по плану.

— Не скучаешь по своим студентам?

— Ты каждый раз спрашиваешь, и я каждый раз отвечаю, что скучаю умеренно.

— Неужели писать заумную тягомотину про эту твою Сирию веселее, чем эту тягомотину просто рассказывать?

— Не Сирию, а Ассирию, ты задолбал. Это я тебе тоже каждый раз напоминаю. Как и то, что вернуться хоть в Санлайт, хоть в Аньель я могу когда угодно, а насладиться детством своего ребенка — нет.

— Прости, память уже подводит. Пропил мозги, как ты и пророчила.

— Нет, ты просто делаешь вид, что не воспринимаешь мою работу всерьез. Но я знаю, что это неправда.

— Даже я не настолько туп, чтобы не воспринимать всерьез доктора наук, — Дэйв злорадно усмехнулся и в этот же момент разводной ключ соскользнул с гайки и едва не сыграл ему в лоб. — Вот черт!

— Что такое? Все нормально?

— Нормально… по башке чуть не засадил себе.

— Осторожнее. А как твоя работа?

— Я уволился.

— Молодец! — Лори хлопнула в ладоши. — Ну что за бред? Мой брат и грузчик?!

— Кто-то же должен им быть.

— Да. Но не мой брат. Не хватало еще спину сорвать.

— Насчет денег не волнуйся. Я постепенно откладываю и верну долг целиком.

— Господи, какой же ты все-таки… — протянула Лори уже отнюдь не радостным голосом.

— Что?

— То! Каждый раз, говоря об этих деньгах, ты словно плюешь в меня.

— Ой, не начинай, — усмехнулся Дэйв, откручивая гайки старых шлангов.

— Издевается просто с порога. Ему говоришь, что этого долга больше нет, а он продолжает. Или ты думаешь, я шучу, когда говорю, что перестану с тобой разговаривать, если ты появишься здесь с этими деньгами? А я ведь перестану.

— Ну, помолчим полгода или год, потом помиримся.

Речь шла о десяти тысячах франков, которые Дэйв занял у сестры год назад, чтобы сделать ставку на футбольный матч. Интересно, что он даже не стал ничего придумывать, а напрямую заявил Лори, что деньги ему нужны для столь сомнительного дела. Интересно вдвойне, что Лори даже не подумала разубедить его сыграть, а без лишних слов выдала нужную сумму и пожелала удачи. Дэйв и не сомневался, что в тот самый момент, как он озвучил ей свой ненадежный план успеха, она тут же начала молиться, чтобы матч закончился не так, как рассчитывал ее брат. Как оно и случилось. Хоть ставка и была, как принято говорить на сленге азартных игроков, железобетонной, и обещала сыграть, но, как часто и случается, грянула сенсация, и вместо выигрыша Дэйв оказался еще и должником. Не прошло и минуты после финального свистка арбитра, как уже звонил телефон, и когда Дэйв кое-как взял себя в руки и перестал по инерции материть телевизор, наигранно-встревоженный голос его сестры спросил, как все закончилось. «Я проиграл! Возрадуйся!» — рявкнул Дэйв и закончил разговор. Что Лори радовалась, в этом сомневаться не приходилось. Ведь она практически своей рукой поставила на лбу брата печать глупца и неудачника, и теперь могла хоть при каждой встрече напоминать ему об этом. Что она и делала — не прямым текстом, а более изощренно: вновь и вновь повторяя, что долг этот Дэйву прощен. Дэйв хоть и отвечал, что все это глупости, и он непременно откладывает деньги, чтобы в итоге вернуть всю сумму сразу, а не кусками, на самом деле, ничего и не думал откладывать, во всяком случае, для этих целей. Но эта глупая полемика была ему необходима в той же степени, что и Лори, и если та самоутверждалась с позиции сестры такого недотепы, то Дэйв радовался, что он брат злорадной змеи.

— А! Посмотри, какой удар навылет! — буквально вскрикнула Лори после короткого молчания.

— Как я, блядь, могу посмотреть, если лежу под твоей раковиной! — ответил Дэйв.

— Не ругайся, Афина рядом, в гостиной.

— Ей ты любовь к теннису привить не смогла?

— И меня это очень сильно раздражает. Вспомни эти вечера перед телевизором всей семьей. Для меня это едва ли не самые светлые воспоминания из детства, и я рассчитывала, что перенесу эту маленькую радость и в свою семью.

— А Крис?

— Полностью равнодушен. И эта такая же растет. Вообще ничего моего, вся в папочку.

— Ну-ну, — усмехнулся Дэйв. — Подай шланги новые.

— Я серьезно, — Лори выполнила его просьбу и перешла на полушепот. — Помимо внешности, она не зацепила ничего от Уотерсов.

— Что бы ты хотела видеть в ней такого особенного, чем могут похвастаться только Уотерсы?

— Не знаю. Может, нежность…

— Нежность? — Дэйв на мгновение даже замер.

— Да, нежность. Доброту. Она практически не выражает своих чувств, и меня это настораживает. Все дети говорят родителям, что любят их, а моя дочь никогда.

— А вы? Говорите ей, что любите?

— Ну… да. Иногда. И она отвечает: «я тебя тоже». То есть, такого, чтобы она подошла, обняла и сказала, что любит мамочку или папочку, просто не бывает. Она в принципе к нам не тянется. Может вообще не разговаривать полдня, пока ее не потревожить.

— В школе все нормально?

— В том-то и дело, что да. Она буквально звезда в своем классе. И с детьми ладит, и учителя от нее в восторге.

— Чего ты тогда переживаешь?

— Не знаю. Просто… она какая-то заумная с нами. Я хотела бы видеть ее более ребячливой, капризной. Можешь представить, что я даже не помню, когда она в последний раз плакала.

— Ну, нужно было думать раньше, когда имя давала.

— Ага, я и сама об этом думала.

— А Крис? Его тоже это волнует?

— Его вообще ничего не волнует, кроме сценария «Висельника».

— Он его когда-то допишет? — усмехнулся Дэйв.

— Он заканчивал его уже трижды! — резко ответила Лори. Сама она частенько критиковала мужа, но если кто-то, в том числе и Дэйв, позволял себе подобное, она тут же вставала на его защиту. — Но долбаный Сантана настаивает на максимальной адаптации романа, а Крис хочет взять за основу только идею и развить ее по собственному видению.

— Сантана это кто?

— Серхио Сантана. Продюсер этого многострадального фильма. Видела его пару раз, и знаешь, такой весь приятнейший человек на первый взгляд. А на деле оказывается буквально тираном.

— Я не думаю, что он заинтересован в неудаче твоего мужа. Если с чем-то не согласен, значит, тому есть причины. Крис молод…

— Да почему вы все называете его молодым? Ему тридцать два! Это более чем зрелый возраст для режиссера. Многие знаменитые постановщики сделали себе имя задолго до тридцатилетия, а он уже два года не может приступить к съемкам из-за затянувшегося предпроизводства и постоянных конфликтов со студией. И до сих пор считается молодым и перспективным, а этот ярлык очень часто играет злую шутку.

— Слушай, если фильм получится и окупится, то все эти задержки и издержки вы потом будете вспоминать с благодарностью.

— Не знаю. Я считаю, что ему нужно было найти финансирование на стороне и снять полностью авторскую ленту, а не связываться с «Хэил Пикчерз», Сантаной и «Висельником».

— И что бы он делал со своей авторской лентой? Катался бы по кинофестивалям в поисках получасовых оваций? «Хэил Пикчерз» — это деньги, это амбиции и это полные залы в кинотеатрах. Так что тут я с тобой не согласен.

— Как думаешь, закроет он в трех сетах?

— Да мне плевать! — почти закричал Дэйв, продолжая орудовать ключом. — Чего ты лезешь ко мне с этим теннисом? Я не смотрю его и даже не интересуюсь им!

— Я просто спросила! — тоже закричала Лори.

Дэйв почувствовал закипающую ярость, похожую на ту, которая разыгралась в нем по пути с работы. И он знал, что если не взять себя в руки, то сказано может быть много лишнего. А взять себя в руки Дэйв не мог, потому что весь этот вечер складывался не так, как планировался. Более того, ему даже захотелось выскочить из-под раковины и влепить сестре хорошую оплеуху.

— Спросила?! Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу теннис, и каждый раз тычешь мне его в лицо! Даже включила специально!

— Я включила, потому что хочу видеть этот матч! — также на повышенных тонах продолжала Лори. — Ролан Гаррос, Уимблдон — для меня это святое, понял, истеричка долбаный?! И я не могу понять, как, будучи тридцатичетырехлетним мужиком, можно до сих пор носить эту обиду на судьбу и проклинать родителей, которые, к твоему великому горю, оказались не миллионерами, чтобы возить тебя по всему миру и оплачивать академию!

Дэйв закончил со шлангами и встал. Подошел к сестре вплотную и с ненавистью посмотрел ей прямо в глаза. Разумеется, злость на Лори бушевала в нем не впервые, но при этом Дэйв не мог вспомнить, когда бы ему так сильно хотелось применить в ее отношении грубую силу. Скорее всего, никогда.

— Мне оставался максимум год! — зарычал он. — Год, сука! И я бы начал зарабатывать приличные призовые, которые и обеспечили бы мне и перелеты, и академию. Год! Ты слышишь?!

— Слышу! — рявкнула Лори, но в ее взгляде Дэйв заметил испуг; вероятно, эта опьяняющая ненависть явно читалась на его лице. — Вот такая сука твоя младшая сестра! Разрушила карьеру великому теннисисту своей тупой и никчемной учебой! Вот сволочь ведь, образование она захотела получить!

— Конечно! Но колледж Санторина или университет Мэйвертона не для нашей королевы! Ей был нужен Аньель в Касте! Лучший университет страны, и плевать, что частный.

— Да! Нужен! — словно неосознанно Лори сделала шаг назад под испепеляющим взглядом Дэйва, но тут же, осознав свою секундную слабость, вновь подошла к нему вплотную. — Как ты торчал все детство на своих кортах, так и я все детство сидела над учебниками! И я тоже имела право на это образование, понятно?!

— Да! Ты на все имела право! На все! Не дай бог, наша Лори будет одета хуже, чем дети миллионеров, не дай бог, кушать будет как попало, не дай бог, прослывет нищенкой в Касте! А ты уж, как-нибудь, Дэйв! Мужчина должен работать и заботиться о своих близких, да?!

— Хватит кричать, — прервал взрослых тихий детский голос.

Дэйв и Лори обернулись и увидели Афину. Кухню от гостиной отделял лишь узкий простенок и, конечно, девочка слышала ссору мамы и дяди. Тем не менее, внешне она не производила впечатления испуганного ребенка, а выглядела скорее раздраженной. Взгляд больших зеленых глаз смотрел не по-детски строго, тонкие губы были плотно поджаты — точь-в-точь, как это с самого детства делала ее мать при малейшем недовольстве. В руках она держала «Одиссею капитана Блада» Рафаэля Сабатини. Дэйв всегда избегал близкого общения с Афиной и прекрасно понимал, что дядя из него получился не лучший, чем все другие испробованные им жизненные амплуа. Все дело в том, что Афина была, по сути, единственным человеком, которого Дэйв по-настоящему стыдился. Лори и Кристиан, родители, знакомые — всем им Дэйв запросто мог бросить свою жизненную несостоятельность в лицо, да еще и с таким видом, что это именно он живет правильным образом, окруженный стадом суетливых дураков. Но рядом с маленькой Афиной он вдруг начинал чувствовать себя настоящим неудачником, да еще в самом ужасном проявлении: неудачником, который уже ничего не в состоянии исправить. Почему так происходило, Дэйв даже боялся думать, а потому просто ограничивался самым официальным общением с племянницей, даже не стремясь оставаться с ней наедине. Конечно, он по-своему любил ее и, наверное, был готов ради нее на какие-нибудь потенциальные подвиги, но к восьмилетнему возрасту Афина ни разу не сходила с дядей в зоопарк, в кино и даже просто ни разу не осталась у него на уик-энд.

— Прости, милая, — ответила Лори. — Мы не заметили, что говорим слишком громко.

— Вы кричали, а это не дает сосредоточиться, — объяснила Афина.

— Мы будем говорить тише. Иди. Нам с дядей Дэйвом нужно закончить наш разговор.

Дэйв тоже выдохнул и обратил внимание, что перед тем как уйти, Афина перевела взгляд на его правую руку. Только тут он заметил, что пока кричал на сестру, продолжал до боли сжимать разводной ключ. Почувствовав отвращение к самому себе, Дэйв отвернулся и отложил ключ в сторону.

— Выпить хочешь? — спросила Лори, когда они вновь остались наедине.

— Хочу, — ответил Дэйв и опустился на табурет.

— Будешь? — Лори достала из шкафа бутылку текилы.

— Нет, — Дэйв провел руками по лицу.

— Немного же можно.

— Господи, ты можешь успокоиться или ты меня до припадка хочешь довести?

Лори махнула рукой и плеснула себе немного текилы.

— Прости меня, — сказала она после минутного молчания.

— Тебе не за что просить у меня прощения. И ты прекрасно это знаешь. И знаешь, что я терпеть не могу, когда ты вновь и вновь это повторяешь.

— Я ничего не могу с этим поделать. Чувство вины — мой верный спутник жизни. И как любому человеку, который тяготится этим недугом, мне нужно иногда слышать, что я ни в чем не виновата.

— Это помогает?

— А тебе помогает, что я признаю свою вину?

— Нет.

— Вот и мне нет.

— Я пойду лучше.

— Посиди немного. Хочешь есть? Или кофе?

— Ничего не хочу. Хочу немного покоя и все.

Лори выпила свою текилу и поморщилась.

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросила она.

— От чего мне по-твоему нужна помощь? — усмехнулся Дэйв.

Лори несколько секунд внимательно смотрела ему в лицо, словно старалась отыскать некую ускользнувшую от ее взгляда черту во внешности брата.

— Ты сегодня мог меня ударить, — шепотом сказала она.

— Я бы никогда этого не сделал, — ответил Дэйв, изо всех сил подавив желание вновь взглянуть на разводной ключ.

— Мог. Я увидела это в твоем взгляде. Как будто у тебя терпения осталось… нет, практически вообще не осталось. А там, за его остатками, может скрываться кто угодно. Ты это понимаешь?

— Я просто устал, — попытался оправдаться Дэйв, вспомнив, как Лори на секунду отшатнулась от него. — А тут ты со своим смесителем, потом теннисом… да, взбесился. Но я бы никогда не поднял на тебя руку. Достаточно того, что теперь ты знаешь, сколько камней за пазухой я ношу — это бьет еще больнее, как мне кажется. Хотя, ты и так все это прекрасно знала. Знала ведь? — спросил он после короткого молчания.

— Я не верю, что ты искренне винишь родителей или меня. Пугает твоя озлобленность не на нас, а на весь мир. Проблема в том, что ты нашел себя в ненависти, и тебе нравится считать себя такой вот жертвой чудовищного монстра, каким является окружающей мир. Но найди ты хоть намек на счастье, и все это уйдет, а после ты и вовсе возненавидишь мысль о том, что кто-то перед тобой виноват, даже если это на самом деле так.

Дэйв выслушал сестру, глядя в пол и сжав пальцы в замок. Затем поднял взгляд, увидел это страдальческое выражение по природе бледно-болезненного лица и покачал головой.

— Как же ловко ты играешь собственными мыслями, — протянул он. — Я из себя жертву строю, да?

— Но ведь так и есть.

Лори не успела скрыть мелькнувшую на губах улыбку, и Дэйву вновь захотелось ее ударить, а то и вовсе вцепиться в шею.

— Это тебе выгодно видеть во мне жертву, Лори. Только тебе. Я живу так, как считаю нужным и никому не указываю на неправильность бытия. Но тебе не дает покоя то, что я могу спокойно работать грузчиком, жрать три раза в день спагетти с соусом и регулярно сваливаться в запои. С одной стороны, тебе это нравится, потому что на моем фоне ты выглядишь венцом эволюции, но тебя бесит то, что я не сожалею о таком образе жизни. Тебя бесит, что я не плачусь у тебя на плече о том, как мне одиноко, как я хочу изменить себя и свою жизнь, как мне опротивело пить. Вот, что тебе нужно. А знаешь, почему? Потому что ты меня ненавидишь.

Дэйв все это прошипел, буквально скалясь. Лори закрыла лицо руками, и Дэйв понял, что грядет самое страшное: она начнет хныкать и всхлипывать, чего он точно не сможет вынести. Он встал.

— Что ты такое несешь? — жалобно простонала Лори.

— Да, сестра. Ты может и любишь меня как брата, да и то только тебе одной понятной извращенной любовью, но как человека ты меня ненавидишь. А хотела бы просто презирать, но для этого нужно, чтобы я стал презирать себя, а ты этого не дождешься.

— Я так не думаю, — проскулила Лори, и с первым ее всхлипом Дэйв вышел в гостиную.

— Пока, Афина, — сказал он племяннице.

— Пока, — равнодушно ответила девочка, не отведя взгляда от страниц открытой книги.

— Будь осторожна, в городе завелся призрак.

— Призраков не существует, дядя Дэйв.

Он остановился у двери и взглянул на нее.

«А вот тебе удалось добиться того, чего добивается твоя мамаша» — подумал он.

Затем вышел из дому и пошел вверх по улице. Конечно, уже через пять минут Дэйв проклинал себя за проявление малодушия, за то, что довел сестру до слез и что никоим образом не сделал главного, чего она негласно просила: не пожалел и не приласкал ее. Вместо этого вылил на нее ведро помоев и убежал. Подобные сцены происходили между братом и сестрой примерно раз в полтора-два года, но имели странное свойство забываться и потом переживаться вновь во всей своей красе. Дэйв уже представлял, как он будет выписывать Лори сожалеющие сообщения, как только первые полбутылки окажут на него должное вдохновение. Мысли о скором опьянении, которому теперь уже никто не должен был помешать, потому что это было бы уже откровенной наглостью со стороны его коварной судьбы, вновь направили мысли в более спокойное русло. Хотел он ее ударить? Дэйв с ужасом представлял, что этот поступок мог бы стать для него непоправимым. Он бы просто не простил себя. Да, он мог накричать на сестру, в детстве даже имел право наказывать ее от своего имени, но еще ни разу в жизни он не поднял на нее руку. Как же, ведь он ее защитник.

— Точно с ума схожу, — прошептал он, встревоженный своими сегодняшними эмоциональными качелями и кратковременными вспышками агрессии.

С улицы Шредингера Дэйв вышел на бульвар Уинстона Черчилля — самую протяженную улицу Эскины, которая вела в центр из ее восточной части, где жила Лори. Когда-то, в далеком детстве, Дэйв любил прогуливаться здесь, по центральной аллее между двумя рядами каштанов. Он брел домой от теннисного комплекса, глядел на свою школу, и представлял, как в будущем здесь будут слагать о нем легенды, глядел на музей Эскины и представлял, как когда-то его портрет будет висеть едва ли не рядом с портретами санторийских графов и герцогов. Сейчас же он планировал пройти вдоль бульвара не более двух кварталов, и свернуть до того, как на глаза попадется родная, теперь уже ненавистная школа и уж тем более располагавшиеся чуть поодаль от нее грунтовые корты.

Тут-то и произошло то, что заставило Дэйва на несколько секунд замереть на месте. Впереди, на расстоянии шагов пятидесяти, он увидел того самого парня, который так заинтересовал его два часа назад возле сквера у ратуши, и которого он успел окрестить призраком. Аллея бульвара в данный момент была практически безлюдной, но Дэйв не сомневался, что этого странного типа он теперь узнал бы и в самой густой толпе. Призрак плыл в том самом направлении, которого пытался избежать Дэйв, но теперь в его голове моментально родилась идея проследить за ним. Для чего ему было это нужно, Дэйв не особо и задумывался. Куда больше его заинтересовало вновь возникшее чувство омерзения, адресованное странному незнакомцу, а вместе с ним и неприятное волнение, какое бывает, например, при телефонном звонке или стуке в дверь среди ночи. А кроме того, как только Дэйв увидел этого парня во второй раз, так сразу и припомнил ему то оскорбление, которое, вроде бы, и не было произнесено вслух, но которое Дэйв отчетливо заставил себя почувствовать. Наверняка его нынешний интерес к Призраку и был продиктован желанием реабилитироваться и доказать себе, что ощущение того превосходства, которым он наградил его в сквере у ратуши, не соответствует действительности. Возможно, все это и могло бы показаться ребячливостью или неуверенностью в себе, но в том-то и дело, что Дэйв слишком ревностно относился к уверенности в собственных силах, да и слежка за Призраком вовсе не казалась ему невинным занятием — настолько неприятное впечатление он производил.

Призрак тем временем не стал подвергать Дэйва пытке зрелищем школы и теннисных кортов, а приготовил для него еще более неприятный сюрприз. Он свернул на улицу Джерома II, герцога Санторина, а там, в десяти минутах ходьбы на восток стоял родной дом Уотерсов. Дэйв понимал, что здесь ему лучше закончить свою операцию — буквально через пять минут после ее начала. Он вовсе не горел желанием видеть родителей, а уже сейчас была серьезная вероятность попасться на глаза матери или отцу, вполне способным блуждать по окрестностям летним вечером. Да и добрая половина жителей этой тихой улочки естественно хорошо знала Дэйва, и его появление здесь никак не могло остаться незамеченным. Но и искушение узнать хоть что-то о человеке, похожем на гостя из потустороннего мира, еще и способном внушать чувство тревоги одним своим видом и вызывать на этой почве пассивную агрессию, было сильно и в конце концов одержало верх.

Призрак шел ровным шагом, по-прежнему не глядя по сторонам. Дэйв подумал, что неплохо бы примерить образ этого чудака. А вдруг и самому удастся выключить для себя окружающий мир? Уж об этом навыке Дэйв мечтал уже очень давно. Первым делом он попробовал ступать как тот — осторожно и уверенно одновременно, словно крадучись, при этом не боясь быть застигнутым. Дэйв сразу заметил, что идти таким шагом ему неудобно, и задача осложнялась еще и практически неподвижными руками, которые он, как и Призрак, слегка согнул в локтях. Также Дэйв дал себе слово не смотреть по сторонам и не реагировать на оклики, пусть даже услышит голоса матери и отца; почему-то ему казалось, что Призрак поступил бы именно так, если бы не хотел никого видеть и слышать. Он не знал, куда смотрит объект его слежки и на чем фокусируется его взгляд, но сам не сводил глаз с его широкой спины, облаченной в черную футболку. Дэйв вновь представил потенциальный конфликт с этим человеком и с удивлением — и даже внутренним бешенством, — должен был признать, что опасается его. Словно каким-то телепатическим образом Призрак говорил простые, но более чем честные слова: «Не стоит со мной шутить». И это при том, что Дэйв еще ни разу не посмотрел ему в глаза! Все это было странным, и даже немного жутким.

Через пару минут Дэйв заметил, что уже достаточно вжился в роль и если не отвлекаться, то эта странная походка, в принципе, осваивается быстро. Никто его не окликнул, возможно, по той причине, что старые соседи считали Дэйва за паршивую овцу, и если сам он не соизволил поздороваться первым, то и к черту этого бездельника и алкоголика. Дэйв и не сомневался, что подобной славе, помимо самого себя, обязан и родителям, в минуты соседских сплетен не забывавших восхвалить достоинства Лори и ради вежливости сделать акцент на слабостях семейного урода, чтобы совсем уж не выглядеть идиллической семейкой, что в провинциальных городках могут принять за плохой тон. Углубившись в размышления об основательности или несправедливости подобного отношения родителей, он заметил, что саркастично улыбается. Тут же, не сводя глаз со спины Призрака, он поспешил стереть эту улыбку с лица — сомнительно, чтобы тот сейчас улыбался. Хотя, кто его знает?

Не видя того, Дэйв знал, что сейчас проходит мимо двухэтажного дома Хэнсонов — окрашенного в зеленый цвет и с несуразно острой крышей, где глава семейства служил протестантским пастором, а его отпрыск связал свою судьбу с торговлей наркотиками еще в школьную пору. А вот, наоборот, приземистый и сплошь увитый плющом домик старушки Джорджии — милейшей итальянки, которой всю жизнь с виду было не менее ста лет, и семья которой неизменно состояла из полутора десятков кошек. А вот и дом, в котором вырос Дэйв. Типичный дом среднестатистической санторийской семьи: облицованный белым сайдингом, с гаражом на одну машину и зеленой лужайкой перед крыльцом. Дом железнодорожника, всю жизнь прослужившего на одном рабочем месте, обслуживая один и тот же участок дороги, и его жены, сорок лет трудившейся в местном отделении почты. Дом, от которого веяло теплом и уютом, и который Дэйв все же никак не мог не любить. Собственно, страх того, что в этом доме может произойти что-то плохое и заставлял его разум проецировать подобные тревоги на дома чужих людей, разумеется, не вкладывая в это никаких искренних посылов.

Тут Дэйв отметил, что вдоль улицы вообще стоит почти зловещая тишина, да и не видно ни души. Словно все местные жители, заметив двух столь странных гостей, попрятались в своих углах и настороженно следили из-за краев оконных занавесок за тем, чем же кончится эта прогулка. Дэйву было не по себе и от этой странной атмосферы, какую можно увидеть в постапокалиптических фильмах и сериалах, и еще больше от того, что в нем крепла смутная догадка о том, куда же направляется Призрак. И чем дальше он шел на восток, тем сильнее и крепла. С замиранием сердца Дэйв остановился в сотне метров от конца улицы, где дорога уже начинала переходить в проселочную и вела в лес. Он смотрел, как Призрак входит в последний на улице дом — старый и обветшалый, с заколоченными окнами и прогнившей крышей, со сплошь оторванными досками и заросшим высокой травой двором. Дом, в котором он жил двадцать пять лет назад и который с тех пор стоял безжизненным памятником трагедии, разрушившей семью Джонсонов.

III

Дэйв возвращался домой окольным путем. Собственное открытие потрясло его до глубины души, и если действительно Призрак был тем самым мальчишкой, которого Дэйв едва помнил в его шестилетнем возрасте, то все странности легко объяснялись. Конечно, далеко не факт, что Призрак — это и есть повзрослевший Адам Джонсон; это мог быть и обычный бродяга, которому негде больше приютиться, кроме как в заброшенном доме. Другое дело, что жители улицы герцога Джерома наверняка бы узнали в этом парне Адама, если кто его уже успел увидеть прежде Дэйва, что было более чем возможным. Например, Уотерсы-старшие, и вполне можно было зайти к ним и поинтересоваться на этот счет. Но Дэйв все же предпочел поскорее убраться.

Итак, оказывается, Призрак был вовсе не чужаком, а самым закоренелым земляком, если действительно считать его Адамом Джонсоном. Но, странное дело, Дэйва это обстоятельство ничуть не обрадовало, а разозлило еще сильнее. Такие земляки Эскине не нужны — это точно. По нему ведь видно, что это самый натуральный маньяк с детской психологической травмой, и черт его знает, что у него на уме? Если даже один взгляд на него порождает тревогу, если десять минут вблизи него вызывают физическое отвращение. Двадцать пять лет о нем не было ни слуху ни духу, и никто понятия не имел, где он и что с ним случилось. Вот и оставался бы там, и никто бы не пожалел, если бы его ноги никогда больше не было в Эскине. Здесь такие не нужны! Да нигде такие не нужны! Не нужны!

Тут Дэйв остановился на мысли, которая, еще сильнее оправдывала его безжалостные рассуждения. А не узнал ли он Адама сразу, при первом взгляде? Может, подсознание тут же вытолкнуло на поверхность образ шестилетнего мальчишки, который отпечатался в памяти Дэйва, бывшего тремя годами старше Адама. Ведь если так, если принять на веру этот некий психологический феномен, тогда становилось вполне объяснимым чувство неоправданного страха, которое могла заронить в него неожиданная встреча. Ведь тогда, двадцать пять лет назад не было ребенка, который бы ни боялся дома Джонсонов. Они и пугали друг друга этим домом. И пусть боялись они не самого Адама, а того, что натворил его отец, и выдумывали, что его неупокоенный дух так и бродит по комнатам с топором в ожидании новой жертвы, проекция этих страхов, конечно же, касалась и маленького сына Джонсона-старшего.

— Вот оно что, — вслух прошептал Дэйв, вполне удовлетворенный своей гипотезой. — Но что дальше?

Тут ему как раз и подвернулся шанс, чтобы принять правильное решение о том, что делать дальше. Рядом притормозила патрульная машина и из ее окна показалась физиономия бывшего одноклассника Дэйва, а ныне лейтенанта полиции Анджея Красовского.

— Здорово, Уотерс, — поздоровался он.

— Привет, Анджей.

— Подвезти?

Дэйв хотел было по привычке отказаться и поскорее ретироваться, но тут же рассудил, что десятиминутное общество Анджея будет вполне приемлемой платой за бесплатное такси.

— Что нового? — спросил лейтенант, тронувшись с места. — Давно тебя не видел.

— Вообще ничего, — ответил Дэйв. — Отпахал на мельнице два месяца и свалил, пока спина целая.

— Денег хоть подзаработал?

— Да, платят там неплохо. При правильном планировании бюджета могу теперь, в принципе, полгода не работать.

— Ну, хорошо. Точнее, даже не поймешь, хорошо оно или не очень.

Анджей Красовский обладал не самой приятной внешней чертой: на хмуром и подозрительном его лице то и дело блуждала фальшивая улыбка, выражавшая нечто среднее между насмешкой и глупостью. Замкнутый и недружелюбный со школьных лет, с Дэйвом он все же старался поддерживать хоть самые непритязательные, но все же приятельские отношения, чему была своя причина.

— От родителей возвращаешься? — спросил Анджей после того, как Дэйв не нашелся с ответом на его предыдущую фразу.

— Да. Живы-здоровы, все нормально. Как твоя мать?

— Тоже неплохо. Хотя… не так хорошо, как хотелось бы, но и не так плохо, как могло бы быть. То есть, как всегда.

— Кстати, — поспешил переменить тему Дэйв — не слишком интересовавшийся здоровьем своих-то родителей, а уж чужих и подавно, — на более интересную для него, — прогуливался я сегодня по родной улице и, конечно, приметил старый дом Джонсонов. Помнишь же его?

— Помню, конечно. Тот, где папаша зарубил мамашу, а потом снес себе башку, — Анджей улыбнулся и отпил кофе из бумажного стакана. — А что?

— Так дом же вот-вот развалится. Он вообще кому-то принадлежит?

— Если так и стоит непроданным и, если его до сих пор не снесли, значит, кому-то принадлежит фактически или теоретически.

— То есть, теоретически?

— То есть ждет потенциального наследника. Насколько я помню, их сын остался целым и перешел под опеку государства. Так что, вполне возможно, он еще жив и просто пока не решил, как распорядиться своим имуществом.

— А ты не знаешь, где он?

— Понятия не имею. Никогда не интересовался. Я смотрю, ты решил обзавестись новым жильем? Да не простым, а с привидениями.

— Да где уж там… — Дэйв махнул рукой. — Просто интересно стало. Никогда не задумывался о судьбе того пацана, а сегодня как-то вспомнился весь тот ужас.

— С ума сошел, наверное, — и вновь лицо Анджея исказила неприятная ухмылка. — Или что-то в этом роде. Хоть и говорят, что у детей гибкая психика, но мне в это с трудом верится. Все, что вроде бы и забывается, потом неизменно дает свои плоды, да еще и в самое неподходящее время.

Дэйв даже не понимал, почему утаил от Анджея то, что сегодня увидел. Ведь правильным было сказать полицейскому о странном парне, который прячется в старом доме Джонсонов? Возможно, но почему-то он повел разговор таким образом, что сейчас говорить о своих подозрениях уже было бы странным. При этом поделись он, и уже через два часа знал бы, был ли Призрак Адамом или обычным бродягой, что ему здесь нужно, псих он или просто чудак. Но разум Дэйва как-то сам собой решил сделать из этого тайну, хоть сам Призрак, насколько можно было судить, не стремился остаться инкогнито. Но и с этим Дэйв был готов поспорить. То ли его фантазия так разыгралась от нервного напряжения, то ли так на него подействовало его открытие, но он действительно хотел верить, что таинственный незнакомец — это призрак, и видеть его может далеко не каждый. Например, алкоголик в завязке. Или городской сумасшедший.

— Как там Лори? — спросил Анджей и свернул на улицу Дюрера, на которой Дэйв и повстречал Призрака впервые.

— Был и у нее сегодня. Все по накатанному.

При вопросе о сестре Дэйва с лица полицейского наконец исчезла всякая деланная веселость. Любовные переживания, которым тогда еще Лори Уотерс не по своей воле подвергла этого парня в старших классах, так и не покинули его полностью, и Дэйв об этом догадывался. Анджей продолжал быть одиноким, жил с пожилой матерью и, судя по городским сплетням, хранил в ящике стола фотографию девушки, которая теперь уже звалась Лори Кейт.

— Как там ее знаменитый муж? Снял свой фильм?

— Почти, — Дэйв абсолютно не испытывал никакой жалости к чувствам Анджея и даже не прочь был расстроить их еще сильнее. — Фильм обещает успех, во всяком случае, так говорят люди, близкие к этой сфере. Прочат ему Голливуд в будущем, так что, скорее всего, рано или поздно придется им свалить в Лос-Анджелес. Оно и хорошо. Для Афины так точно.

Анджей кивнул и согласно промычал что-то нечленораздельное.

Тут же Дэйв на секунду задумался о том, о чем еще никогда не думал, и удивился, как такое вообще возможно. А подумал он именно о том, какого бы мужчину хотел видеть рядом с сестрой. То, что он не любил Кристиана не было секретом ни для кого, но предпочел бы он, чтобы вместо него мужем Лори был, допустим, этот самый Анджей Красовский? Аморфный, тайно сентиментальный и с полным отсутствием страсти победить судьбу. Вероятно, Дэйв не думал об этом ранее просто потому, что ему было все равно, кого Лори будет подчинять своим интересам. Он был полностью уверен в ней и знал, что она подпустит к себе только того человека, который будет ей удобен. Который не будет так упорствовать в признании себя ничтожеством, как сам Дэйв.

— Но он ничтожество, — тут же поспешил обрадовать Дэйв своего бывшего одноклассника.

— Что? — тот от удивления дважды быстро посмотрел на своего пассажира.

— Ничтожество, — спокойно повторил Дэйв. — На работе он позволяет всем этим продюсерам и прочим киношникам вить из себя веревки, указывать ему, что и как следует делать, как писать сценарии, где снимать, кого снимать. То есть чувак ради успеха готов стать тряпкой.

— Ну… может, он думает, в первую очередь о благополучии семьи, — вновь воспрянувший духом Анджей попробовал возразить, но Дэйв отчетливо читал в нем восторг влюбленного дурака, чей соперник подвергался сторонней критике.

— Они бы развелись, если бы не Афина.

— Что? — вновь поразился Анджей.

— Она его не любит. Как можно любить пресмыкающееся ничтожество? Поверь, ей не нужен его успех и более того, он ей противен.

— Она сама тебе все это говорила? — Анджей пытался выглядеть как бы отстраненным, но слишком поздно спохватился, и Дэйв видел, что его слова натурально зажигают в знакомом огонь ложной надежды.

— А кто же еще? У нас всегда были доверительные отношения. Я ей говорю, чтобы разводилась и нашла себе нормального мужика, а она только ноет, что Афина никогда не простит ее в будущем за это.

— Почему не простит? Развод же не означает, что девочка перестанет быть его дочерью.

— Означает.

— Что? — в третий раз повторил Анджей, отчего Дэйву вдруг захотелось со всей силы стукнуть его лбом об руль, и он сгоряча поклялся себе, что сделает это, если еще раз услышит этот тупой односложный вопрос.

— Ей кажется, что он изменяет. И ему не составит никакого труда просто вышвырнуть Лори и Афину из своей жизни, если они сами на это напросятся. А теперь представь: Афина взрослеет в Эскине, падчерицей какого-нибудь местного неудачника, и понимает, что если бы не гордость ее мамаши, то жила бы сейчас в роскоши, да каталась с папочкой по Каннам и Венециям.

Дэйв даже не понимал, зачем он все это сочиняет. Тут было что-то большее, чем просто неприязнь к Крису. Тут была истинная жестокость, потому что он представлял, как Анджей сегодня перед сном будет любоваться фотографией Лори и воображать ее в своих объятиях после разрыва с мужем. Представлял, и его тошнило от того, что можно жить в подобных издевательствах над самим собой. Представлял и торжествовал, что бедолага никогда не дождется реализации своей мечты, потому что она выдумана другим человеком и заложена извне в его незрелый мозг.

— Но ведь надо быть полным подлецом, чтобы забыть о своей дочери. Мне кажется, вы слишком строги к нему, как к отцу, и слишком мягки, как к мужу.

Дэйв даже удивился столь глубокомысленному замечанию, сказанному с улыбкой, вновь вернувшейся на лицо полицейского, и сразу остыл. Он ждал, что Анджей выдаст что-то вроде «как можно изменять такому совершенству, как Лори», и тогда бы он продолжил накидывать еще более изощренные надежды. Может, даже сказал бы, что Лори недавно интересовалась, не видел ли он Анджея Красовского, и как у того дела. Но внезапный проблеск интеллекта у собеседника лишил Дэйва всякого азарта, и он только пожал плечами.

— Может, — согласился он. — Останови здесь, пожалуйста.

Анджей остановился между «Тортугой» и «Порт-Ройалом». Простившись с ним, Дэйв закурил и, вспомнив о том, что его ждет дома, тут же забыл о выдуманной им обратной стороне семейной жизни Криса и Лори. Правда, хныкающее лицо Анджея, ползающего на коленях перед Лори и вымаливающего поцеловать ее ступню, еще минуту доставляло Дэйву некоторое удовольствие. Затем он потушил сигарету и поспешил домой. А когда поднялся на второй этаж, подошел к своей квартире и вставил в замочную скважину ключ, то вдруг застыл на месте. Входная дверь была открыта, хоть Дэйв точно знал, что запер ее, когда уходил. Несколько секунд он размышлял о том, стоит ли вызвать полицию, поскольку взлом был налицо, или все же попробовать решить проблему самому. Остановившись на втором варианте, Дэйв решил сначала прислушаться; хотел было приложить ухо к двери, но тут же до его слуха долетел звонкий женский голос, да к тому же голос знакомый. Резко открыв дверь, он просто обомлел, а когда способность соображать вернулась, то искренне пожалел, что видит перед собой не пару грабителей-отморозков, а Бабищу.

Так Дэйв называл непосредственную собственницу арендуемой им квартиры. Настоящее имя этой дородной женщины лет пятидесяти он запомнить не удосужился, потому что с первого взгляда в его мозгу родилось для нее незаменимое прозвище. Бабища была широка и в груди, и в талии, и в бедрах, розовощека, с крашеными кудряшками короткой стрижки и пухлыми губами, всегда разукрашенными ярко-красной помадой. Взгляд водянистых голубых глаз смотрел как-то удивленно, но в то же время властно, бескомпромиссно, и с трудом фокусировался на одной точке дольше пяти секунд. Дэйв помнил, что во время их знакомства в агентстве недвижимости, когда он ловил на себе эти короткие, но колючие взгляды, его не покидало ощущение, что он имеет дело с тупоголовым тираном. Разговаривать спокойно Бабища практически не умела, но кое-как справлялась, когда была ее очередь говорить. Когда же в диалог вступал собеседник, не успевал тот сказать и пяти слов, как она перебивала его вопросом, уточнением или возражением, да еще и повышенным тоном, грозящим вот-вот сорваться на крик. То есть, возникало небезосновательное ощущение, что у Бабищи аллергия на чужую устную речь.

Что же она делала этим пятничным вечером в квартире своего арендатора? Во-первых, она была не одна. Рядом с ней Дэйв видел девушку лет двадцати или чуть больше, внешне очень уж похожую на Бабищу, такую же толстую и некрасивую, но с одним большим отличием. Если Бабища всем своим видом выдавала уверенность и в своей внешности, и в своих моральных качествах, то спутница ее сразу демонстрировала покорность и даже забитость.

Когда Дэйв распахнул входную дверь и уставился на своих непрошеных гостий, те как раз застилали свежим постельным бельем ими же разложенный в гостиной диван.

— А! Вот он! — взвизгнула Бабища, увидев Дэйва. — Господин Уотерс, добрый вечер. Ну, поздоровайся, чего застыла? — прикрикнула она на девушку, которая и впрямь застыла на месте, как и Дэйв.

— Здравствуйте, — прошептала она и опустила взгляд в пол.

— Это вообще, что такое? — опешившим голосом проговорил и Дэйв.

— Господин Уотерс, познакомьтесь с моей племянницей, — официальным тоном заявила Бабища и потащила девушку в сторону Дэйва. — Ее зовут Фернанда, она в Эскине проездом и остановится здесь ровно на одну ночь. Так уж вышло, что нет никакой возможности разместить ее в другом месте. Нанда, пожми господину Уотерсу руку.

Нанда робко протянула руку, бросив на Дэйва неуверенный взгляд. Тот был настолько шокирован наглостью Бабищи, что пропустил этот жест мимо внимания. Первую минуту он даже не чувствовал в себе злости, только крайнее изумление.

— Я спрашиваю… — хотел он повторить свой вопрос, но Бабища тут же перебила.

— Я же вам говорю! — почти заверещала она, округлив глаза. — Моя племянница Нанда! Сегодня переночует здесь! Рано утром проснется и уедет!

— Вы что себе позволяете? — Дэйв наконец пришел в себя и стал метать гневные взгляды с круглого и бешеного лица Бабищи на такое же круглое, но безропотное лицо ее племянницы-овечки, которая еще больше сконфузилась после несостоявшегося рукопожатия. — Какое вы имеете право вламываться в мою квартиру?

Бабища вернулась к дивану и принялась поправлять углы простыни; видимо, ей было комфортнее параллельно со ртом занимать чем-то и свои руки.

— Так-так, господин Уотерс, — начала чеканить она. — Начнем с того, что это не ваша квартира. А моя. Как видите, у меня есть ключ от нее. И в договоре написано, что квартира моя, а не ваша!

— Послушайте! — Дэйв тоже повысил голос. — Пока я арендую у вас эту квартиру, вы не имеете никакого права…

— И я имею право, — не обращая на него внимания продолжала Бабища, — распоряжаться своей собственностью!

— Да мне плевать, что вы там себе думаете!

— И имею право! — уже заорала Бабища, выпрямила спину и в упор посмотрела на Дэйва. — Впустить сюда переночевать свою племянницу ровно на одну ночь!

— Не имеете! — заорал и Дэйв.

— Имею, господин Уотерс!

Дэйв тут же сообразил, что кричать бесполезно, хоть и очень хочется.

— Немедленно убирайтесь, — уже спокойней сказал он.

— Тетя, пожалуйста, — проблеяла Фернанда, которая успела отойти в дальний угол. — Давай уйдем. Я, правда, больше не причиню…

— Замолчи! — рявкнула Бабища и вновь повернулась к Дэйву. — Как вы смеете, господин Уотерс?! Как вы смеете выгонять меня из моей квартиры?! Как вы смеете выгонять ребенка, которому негде переночевать?! Или же вы расстроены из-за того, что этот ребенок сорвал вашу пьянку?! — пока она говорила, то переводила безумный взгляд с лица Дэйва на кухонную стойку, где продолжали красоваться бутылки виски и водки.

— А как вы смеете оставлять этого несчастного ребенка, — тут Дэйв сделал ударение, намекая, что слово «ребенок» не вполне уместно, — в квартире с незнакомым мужчиной, который, вполне возможно, действительно затевает пьянку?

— Что вы такое несете, господин Уотерс?! Что вы несете?! Разумеется, я никогда не оставлю ребенка на ночь с незнакомым мужчиной! Вам придется сегодня переночевать в другом месте!

— Что? — Дэйв даже улыбнулся.

— Да, господин Уотерс! — Бабища принялась вдруг остервенело взбивать диванные подушки. — У вас есть сестра! Есть родители! Есть друзья! Я уверена, что вы не слишком стесните их на одну ночь! А вы как думаете, господин Уотерс?!

— Как я думаю? — переспросил совершенно обескураженный Дэйв. — Я думаю, что вы сошли с ума.

— Я знала! Знала! — тут она начала размахивать руками словно отбивалась от стаи видимых одной ею птиц. — Как вы думаете, почему я не позвонила вам предварительно?! Как вы думаете?!

— Понятия не имею.

— Да! Потому что я знала! — Бабища подскочила к кухонной стойке и хлопнула по столешнице так, что задребезжали бутылки. — Я знала, что вы бессердечный человек! Что вы откажете и придумаете какую-нибудь подлость, чтобы не впустить меня в мою квартиру! И почему вы пьете в моей квартире?!

— В договоре аренды не было пункта о том, что я не могу выпить в этой квартире, — ответил Дэйв и сделал несколько шагов в направлении раковины, чтобы промочить резко пересохшее горло.

— Ага! — взвизгнула Бабища и перегородила ему путь. — Не было! Как не было и пункта о том, что моя племянница, находясь в безвыходном положении, не имеет права переночевать в моей квартире. Не в этой, господин Уотерс! А в моей!

Тут она замолчала и уставилась на Дэйва глазами, лезущими из орбит. На этот раз взгляд ее держался сфокусированным рекордные десять секунд, и, по всей видимости, должен был отразить торжество, но Дэйв видел в нем лишь тупость и нахальство. Он обошел Бабищу стороной, налил себе воды, после чего нарочито медленно пересек гостиную и уселся в кресло. В противоположном углу несчастная Фернанда не знала, куда себя деть. Дэйв устроился поудобнее, закинул ногу на ногу и решил перейти в контратаку, не откладывая дела в долгий ящик.

— Зато в договоре был пункт о том, что он может быть расторгнут одной из сторон в любой момент, и все расчеты в этом случае должны быть совершены в двухнедельный срок. Так вот, когда вам будет удобно вернуть мне ту сумму, которую я заплатил за полгода вперед?

Как и ожидал Дэйв, такой аргумент произвел на Бабищу должный эффект. Несколько секунд она молча метала по гостиной взволнованный взгляд, словно смысл услышанных слов доходил до нее постепенно.

— Это еще что за новости?! — в конце концов вскрикнула она и всплеснула руками.

— Я уведомляю вас, что с этого момента я больше не арендую вашу квартиру. Завтра заберу свои вещи и надеюсь получить свои деньги в ближайшее…

— Но это невозможно, господин Уотерс!

— Меня все это не волнует, — спокойно вставил Дэйв.

— Я повторяю, что это невозможно!

— Уверен, вы что-нибудь придумаете.

— Но это… наглость, господин Уотерс! — от гнева у хозяйки квартиры задрожали губы, и Дэйв даже не был уверен, не кинется ли она на него с кулаками.

— Это вы мне говорите о наглости? Вы вломились в квартиру, в которой я живу и в которой я мог находиться в каком-нибудь компрометирующем положении, заявляете мне, что я должен ночевать неизвестно где, и еще смеете обвинять меня в наглости?

— Это наглость, господин Уотерс! — заорала Бабища и бросилась к своей несчастной племяннице. — Вы понимаете, что ей негде переночевать?! Вы это понимаете?! Или ей на улице спать вашей милостью?! — при этих словах она с силой трясла девушку за локоть и было похоже, что не против даже ударить ее — виновницу своих возможных денежных затруднений.

Дэйв пожал плечами.

— Обычно люди располагают родственников в своих домах и мирятся со всеми сопутствующими неудобствами, — сказал он.

— Это тоже невозможно! — Бабища вновь встряхнула Фернанду. — И вас не касается, почему.

— Меня это и не интересует. Но даже в этом случае, я могу пойти вам навстречу и одолжить денег на отель, если вы так стеснены финансово.

— Мне не нужны ваши деньги, бессердечный человек, — заскулила Бабища, что было слышать еще отвратительнее, чем визги. — Вы делаете проблему на ровном месте, господин Уотерс. Все, чего от вас просят — это одну ночь переночевать в другом месте.

Дэйв смотрел на Фернанду и чувствовал отвращение. Почему жизнь нисколько не похожа на фильмы хоть иногда? Почему племянницей Бабищи не оказалась стройная, симпатичная и веселая девушка? Тогда бы Дэйв, возможно, и попытался договориться на выгодных для себя условиях. Но нет же. В его жизни неожиданной гостьей могла оказаться только вот эта толстая и сутулая овечка с обрубками редких волос и рдеющими от стыда пухлыми щеками. Дэйв понимал, что даже «Джек» и «Столичная» не смогут скрасить внешность Фернанды, да и смысла в этом не было никакого, потому что добиться интимной близости от затравленных неудачниц было гораздо сложнее, чем от форменных красавиц.

— Я все сказал, — ответил Дэйв и отвернулся, сообразив, что лицо его невольно приняло презрительное выражение, пока он рассматривал Фернанду. — Или вы уходите немедленно, или ухожу я, но с концами.

Бабища выпустила руку своей племянницы, подошла к стойке и повернулась спиной. Наверняка она старалась быстро сообразить, чем еще возразить на претензии своего постояльца, но молчание ее затянулось на долгую минуту. Да, найти нового жильца в Эскине не всегда было делом быстрым, а тем более жильца, способного оплатить полгода вперед. А уж если действительно не было возможности эти деньги вернуть, очевидно, что несговорчивость Дэйва вводила женщину в затруднительное положение.

Дэйв был удивлен, что она способна не напрягать свою глотку столь длительное время, а потому сам нарушил воцарившуюся тишину.

— Ну что же, — начал он и встал. — Похоже, все понятно и мне пора.

— Постойте! — воскликнула Бабища и обернулась. — Не стоит горячиться.

— Я абсолютно спокоен, как видите. Просто не хочу далее нагнетать обстановку, а с вами очень тяжело общаться, ведь вы постоянно кричите.

— Хорошо, давайте успокоимся и попробуем договориться, — действительно спокойно предложила Бабища, хоть ее волнение было видно невооруженным глазом.

Дэйв примирительно вернулся в кресло, заинтересованный тем, что ему хотели предложить.

— Вы оплатили квартиру за шесть месяцев вперед, — продолжила женщина. — Это июнь, поточный июль, август, сентябрь, октябрь и ноябрь. И если вы уступите, господин Уотерс, — тут ее голос начал привычно повышаться, — я добавлю в этот список и декабрь. Таким образом, следующую оплату вам придется произвести уже в январе! Ну что, вы согласны?!

— Не совсем вас понимаю, — Дэйв недоверчиво улыбнулся, хотя все прекрасно понимал. Скорее всего, дело обстояло проще некуда: сейчас Бабища просто пребывала в незавидном финансовом положении, а в будущем намеревалась просто обвести его вокруг пальца и впоследствии перечеркнуть собственное обещание.

— Вам и не нужно этого понимать! — заверещала Бабища и принялась зачем-то переставлять на столе бутылки и закуски. — Вам нужно просто согласиться и прекратить наконец этот глупый спор!

— Да что же это, черт возьми, такое? — засмеялся Дэйв. — В жизни не поверю, что вы готовы подарить мне четыре сотни.

— А вы поверьте! Поверьте! — кричала в ответ Бабища, размахивая бутылкой «Джека Дэниелса», что выглядело для последней небезопасно.

— Вряд ли, — не унимался Дэйв. — Вы меня за нос водите.

— Она мочится в постель! — прокричала Бабища, но тут же плотно сжала губы.

Фернанда заплакала.

А Дэйв почувствовал себя так, словно на него вылили ведро холодной воды. И позор Фернанды прочувствовал, казалось, в не меньшей мере, чем сама девушка. Бабища намеревалась сохранить болезнь племянницы в секрете, но правда вырвалась наружу случайно, когда лишь на одно мгновение она потеряла концентрацию под давлением насмешливого спокойствия Дэйва. Конечно, он не мог знать, что причина всей этой сцены столь деликатная, да и правду сознавал за собой, но все же сразу почувствовал себя последним подонком. Но и на саму Бабищу смотрел с не меньшим отвращением. Ведь, в конце концов, это именно она презирала свою племянницу настолько, что не могла видеть ее в своем доме даже несмотря на то, что существуют способы предотвратить возможную неприятность. Презирала настолько, что не могла оторвать от себя сорок франков на номер в отеле, зато в итоге смогла опозорить перед незнакомым мужчиной. А может, она тайно того и хотела? Ведь Дэйв был готов поклясться, что теперь на лице Бабищи угадывал плохо сдерживаемое выражение удовлетворения.

— Ну что?! Теперь вы можете убраться, господин Уотерс?! — она воткнула руки в бока; бутылка продолжала быть зажатой в ее правой ладони.

Дэйв подошел к ней, молча выхватил бутылку и вышел из квартиры.

IV

Было уже около полуночи, когда Дэйв сидел у откоса железной дороги, на западной окраине города. Пролегала дорога чуть выше самой Эскины и сейчас перед Дэйвом открывался вид на несколько кварталов частной застройки. Однотипные домики в большинстве своем еще излучали достаточно электрического света и рождали в воображении картину тихой семейной идиллии. Дэйв любил это место и периодически приходил сюда, чтобы подразнить себя тем, чего у него нет и никогда не будет, чего он даже и не хотел по-настоящему. Или убеждал себя, что не хочет.

Бутылка так и оставалась закрытой. Разумеется, Дэйв не пошел ни к сестре, ни к родителям. Весь вечер, пока не сгустилась тьма, он бродил вдоль железнодорожных путей, полукольцом окружавших Эскину и разглядывал мрачные, уродливые цеха и ангары консервного завода, лесопилки и фабрики бытовой химии. Настроение его было препаршивым. Зато после того, как Дэйв принял его и перестал тешить себя надеждой на приятный пьяный вечер, то сразу успокоился и больше не чувствовал того внутреннего напряжения, какое сопровождало его от выхода с работы до встречи с Бабищей и ее племянницей. Спокойная меланхолия подсказывала ему, что пить сегодня уже нет смысла. А может, нет смысла пить вообще? Может, это судьба оградила его сегодня от очередного нырка в запой и весь день посылала ему знаки? Может, здесь под открытым и ясным небом, испещренным серебром звезд, в объятиях теплого июльского воздуха, он и должен окончательно решить, что и как ему следует делать дальше?

Дэйв приподнял бутылку и минуту пристально всматривался в ее содержимое. Затем усмехнулся и положил на траву, рядом с ногами. Сколько мерзости принес в его жизнь алкоголь и как мало радости. Но почему-то сейчас, в момент слабости, вспоминались именно эти эфемерные утешения, эти короткие минуты между опьянением и забытьем, с характерным подобием эйфории и сентиментальным осознанием того, что жизнь действительно штука поганая, но жить ее все-таки надо. Почему не вспоминались ужасы похмелья после десятидневного запоя, когда организм уже отказывался принимать алкоголь и начинался сущий ад на земле? Когда, бывало, он лежал небритый и немытый в грязной постели и сил хватало только на то, чтобы сделать глоток воды, а после него десять минут изнывать в выкручивающих все нутро рвотных позывах. Когда отнимались ноги и даже до туалета приходилось тащиться ползком, в то время как какой-то невидимый палач прямо над его ушами долбил в невидимый колокол. Когда трясущиеся руки не могли удержать стакан, не расплескав половину его содержимого, а тело безостановочно выделяло липкий пот, вонью которого была пропитана вся постель. Когда сердце заходилось в аритмии и казалось, что вот-вот и все — пробил час! Когда приближение ночи вселяло в сердце дикий ужас, ведь до самого рассвета приходилось лежать, не смыкая глаз, молить хотя бы о паре часов сна и страшиться каждого шороха за окном. И это только первый день! А их обычно было не меньше трех! Пару раз Дэйва угораздило рассказать о муках алкоголика в абстиненции людям, которые называли запоем обычные разухабистые многодневные попойки, и каждый раз на него смотрели с удивлением и отвечали, что быть такого не может, и что он просто все это навыдумывал. А ведь случалось, что психологическая сторона страданий выматывала еще сильнее, нежели физическая. Случалась черная пелена в памяти, из-под которой выглядывали отдельные моменты позора и беспредела, творимые в пьяном угаре на ту пору, пока еще хватало сил пить вне дома. Случался стыд перед оскорбленными людьми, перед теми, кто видел его в состоянии, когда он лишь физически напоминал человека. Случалась страшная штука — игра разума, которая разукрашивала беспамятство на свой лад и превращала его в собственных же фантазиях в насильника, убийцу, инициатора или жертву нападения, позора, унижения. Случались панические атаки, от которых перехватывало дыхание и хотелось носиться по квартире в припадке неудержимого ужаса. Случался страх открытых дверей и окон, сигнала дверного звонка, включенного мобильного телефона, и даже когда в подъезде начинали шуметь соседи, въевшаяся паранойя подсказывала, что ныне пришли по его душу. Случался страх показываться на люди, ведь практически каждый человек отныне враг или свидетель его падения, а когда все же приходилось выйти на улицу, то любой случайный взгляд в собственную сторону выглядел так, словно это и не взгляд, а плевок в лицо. Случался и десерт, на который вправе рассчитывать любой алкоголик с должным стажем и умением стойко переносить трехдневную бессонницу при резком отказе от алкоголя. Десерт этот — алкогольный делирий, которого ныне Дэйв боялся больше всего. Ему еще повезло, что в его случае галлюцинации были только слуховыми, а не визуальными, и что разноцветные человечки не склоняли затянуть на шее петлю. А началось все с того, что из умывальника в ванной вдруг начала играть популярная музыка, а в перерывах между песнями заводной ди-джей развлекал свою аудиторию довольно остроумными анекдотами. Дэйв знал, что это был классический пример начала белой горячки, но тем не менее не мог поверить, что ему действительно это мерещится. Не менее десяти минут он носился по подъездным коридорам, пытаясь определить дверь, за которой бы звучал эфир данной радиостанции. Меры эти оказались тщетными, как и чуть поздние, ночные попытки найти крысу, которая скребла когтями где-то под его кроватью, или за шкафом, или за радиатором отопления.

Дэйв знал, что в той или иной мере все это повторится, сделай он один лишь глоток, но при этом вслушивался в лживый голос, который нашептывал, что в этот раз все пройдет нормально, на третий день получится остановиться, получится не натворить никаких проблем, а если повезет, то и запомнить все, что было. А кроме того, самый тяжкий аргумент, с которым ему всегда было сложно спорить: терять-то ему нечего, и никогда ему не вырваться из этого плена, так чего и мучиться, когда можно рассечь этот узел парой движений руками. Дэйв их и сделал: сорвал защитную пленку и не до конца открутил пробку. На этом он пока остановился и достал из пачки сигарету, которую тоже не поспешил закурить. Подумал о том, как будет спать на земле в одних джинсах и футболке — замерзнет ведь. Почему-то он не подумал взять с собой паспорт, чтобы переночевать в отеле, да и вряд ли бы он так поступил. Лишь выйдя на улицу он уже прекрасно понимал, чему посвятит эту ночь и ведь даже был благодарен Бабище за эту услугу. Он знал, что будет сидеть здесь, на железной дороге, наблюдать за счастливыми домами, заставлять себя видеть крушение всего этого счастья сквозь сентиментальную тоску по такому же счастью. И с торжествующей злобой вновь и вновь убеждаться в том, что ему некуда пойти, ведь если его где и ждут, там он и появляться не хочет, а где хотел бы быть, там никому и не нужен.

Дэйв снял пробку и ощутил сладковатый аромат виски. И отказался думать дальше. Немного взболтнув бутылку, он запрокинул голову, и золотистая дурманящая жидкость полилась по привычному маршруту. Сделав семь больших глотков, Дэйв зажмурился и сжал голову между коленей. Спазм в груди быстро отступил, и по всему телу разлилась теплая волна, голова слегка потяжелела, но тяжесть эта была столь приятна, что Дэйв вновь сравнил ее с поцелуем невидимой феи. Да, черт возьми, он любил этот момент сильнее оргазма. До того, как выкурил сигарету, он приложился еще раз, и половина бутылки таким образом была уничтожена за пять минут. Опьянение наступило стремительнее, чем предполагал Дэйв, виной чему было длительное воздержание и практически пустой желудок, слабо удовлетворенный одним хот-догом за целый вечер. С другой стороны, оно заглушило на подступах чувство вины, грозившее упреками за очередной шаг через границу порочного круга. Вместо этого душу стремительно наполняла саднящая скорбь по своей потерянной душе и всей той любви, которой Дэйв мог заслужить в этой жизни, если бы судьба была к нему чуть более милостива. Разве тогда он бы был столь неблагодарным и бездарным сыном и братом? Разве тогда он бы сидел здесь и представлял себя в одном из тех домов, что раскинулись перед его взглядом? Разве тогда он бы был вынужден скитаться по городу, пока на его диване спит больная уродина? И будь он проклят этот теннис! Да, это была удобная отговорка для обиды на родителей, которые начали откладывать деньги на образование для Лори как раз в ту пору, когда он должен был войти в юниорский тур, и она отлично выручала его в трезвости. Но в пьяном состоянии он был вынужден признаться себе в том, что стал ничтожеством по другой причине. Он просто ненавидел жизнь, и мог любить ее хоть немного только в состоянии измененного сознания, только пьяным он мог скорбеть по жизни с нежностью и слезами на глазах. Только пьяным он мог принять тот факт, что жизнь по умолчанию не является увеселительной прогулкой, и нет здесь гарантии на счастливый билет. Трезвым же он постоянно задавал себе один и тот же вопрос: ну как можно ненавидеть что-то, если оно того не заслуживает?

Дэйв плакал. Не навзрыд, но слезы катились по его щекам. И плакал он от осознания того, что ему суждены только вот эти короткие выбросы гормонов радости, стимулируемые алкоголем, и что за эти минуты ему еще придется дорого заплатить. Возможно, уже завтра он будет пить не ради веселья, а только для того, чтобы при пробуждении не наложить на себя руки. Возможно, уже завтра он будет болтаться где-то вместе с Початком, будет спаивать местных забулдыг и лезть с приставаниями к женщинам, от которых в трезвом состоянии старался держаться на расстоянии выстрела. Возможно, уже завтра он отправит в долгий ящик свои понятия о чести и достоинстве и полностью отдастся во власть низменных инстинктов. Но это завтра. А сегодня есть еще полбутылки виски и еще примерно полчаса этой тихой печали. И есть даже кое-что еще. Есть отдаленное чувство, что он все еще имеет право быть счастливым и имеет право попробовать изменить свою жизнь, найти для этого отправную точку. Господи, ведь стоит ему потом протрезветь в очередной раз, и он будет ненавидеть и презирать себя за одну только мысль об этом праве. В трезвости он отказывал в этом праве не только себе. В трезвости он был свято уверен, что ни один человеческий ублюдок не заслуживает этого права.

Дэйв вытер лицо подолом футболки, хотел выпить еще, но вдруг замер, бросив взгляд вправо. Сначала он подумал, что ему только лишь показалось, но присмотревшись, понял, что это не так. Ночь была довольно ясной и примерно в сотне шагов от себя, Дэйв видел человеческий силуэт. Правда, особого значения он этому сразу не придал. Мало ли, кто это мог быть. Он ведь шляется здесь посреди ночи, почему же подобный бедолага не мог делать того же самого? Дэйв закурил и выпил еще. Спустя минуту вновь посмотрел в ту сторону и тут уже заподозрил что-то неладное. Фигура человека не приблизилась и не удалилась; незнакомец стоял на прежнем месте прямо посреди железнодорожного полотна. Дэйв встал и нетвердой походкой пошел навстречу, сперва подумав, что своим присутствием прервал маршрут нерешительному путнику.

— Эй, дружище, — окликнул он. — Если ты с миром, то и я с миром. И сигаретой угощу, и выпить есть.

Человек на пути не ответил ни слова и не двинулся с места. Тут Дэйва посетила другая мысль. Возможно, это был еще более отчаявшийся тип, который пришел сюда в поисках своего последнего причала, и теперь не знал, что и делать, встретив местного алкоголика прежде огней желанного товарняка.

— Слушай, если ты решил здесь глупостей натворить, то я тебе не позволю этого сделать, ты уж прости, — продолжал Дэйв. — Да и поезда здесь ходят нечасто, насколько я знаю, так что и до утра можно прождать. Я Дэйв Уотерс, дружище. Возможно, мы знакомы, а? Ну, ты чего, язык проглотил, что ли?

По мере приближения Дэйв терял свой дружелюбный настрой. По всему телу уже пробегали холодные мурашки, так что не спасал и хмель в голове. Высокий рост, широкие плечи, слегка согнутые в локтях руки и, казалось, даже видневшаяся в темноте бледность лица. Дэйв остановился в шагах тридцати. Он не мог поверить в то, что в третий раз видит перед собой Призрака, да еще и здесь. В горле пересохло, опьянение отступило под всплеском адреналина, по спине покатились капли холодного пота.

— Приятель, если ты следишь за мной, то это не смешно, — сказал Дэйв, стараясь перебороть такое непривычное для него чувство, как страх перед противником. — Лучше не провоцируй меня, хорошо? Но, повторю: если ты с миром, то и я твой друг.

Никакой реакции не последовало. Призрак был неподвижен и не проронил ни слова. Только волосы его встрепенулись от внезапного порыва ветра. Дэйв дал ему на раздумья еще полминуты, в течение которых сам старался взять себя в руки. С трудом передвигая ватные ноги, он все же вновь двинулся вперед, и демонстративно перехватил бутылку таким образом, чтобы была возможность нанести ею удар.

— Я вижу тебя третий раз за сегодняшний день. Что тебе нужно? Отвечай же! Черт возьми, или ты немой? — Дэйв хотел было рвануться вперед, чтобы проверить реакцию Призрака, но в последний момент одумался и вновь остановился. Теперь мужчин разделяло не более пяти шагов, и Дэйв мог наконец рассмотреть Призрака вблизи. Лицо его действительно было бледнее обычного, и даже в полумраке ночи бросалась в глаза бескровность губ. Массивная шея еще раз подчеркивала физическую силу, волосы стояли торчком все же сами собой, без вмешательства идей стиля. И вроде бы черты его лица были самыми непритязательными, но вот общий портрет… Дэйв был готов поклясться, что никогда прежде он не видел подобного выражения ни у людей, ни даже у животных. Словно это было и не лицо вовсе, а маска. Маска психопата. А на ней какая-то ледяная решимость, наравне с полным отсутствием мысли. Дэйв не мог толком разглядеть цвета его глаз, но даже не сомневался, что они черны как уголь. Смотрел Призрак исподлобья, и взгляд этот не сулил ничего хорошего. Он буквально горел какой-то необузданной силой и, казалось, без всяких условностей подтверждал, что его обладатель способен быть бесчеловечным, даже если он всего лишь человек.

Больше всего Дэйву хотелось развернуться и убежать, но при этом лицо Призрака приковывало к себе, почти гипнотизировало. Возникало ощущение, что рядом дышит то ли смерть, то ли ад, то ли один из его обитателей; словом, нечто, заставляющее слушать себя не перебивая. Дэйв был бы и рад поверить в потусторонние силы, потому что испытывать такой страх в отношении человека было просто абсурдно.

— Я тебя знаю. Ты Адам Джонсон, — заговорил он. Услышав свое имя, Призрак слегка приподнял голову, но так ничего и не ответил. — Ты не помнишь меня? Мы росли на одной улице, пока… — тут Дэйв сглотнул колючий комок. — Пока ты не уехал из Эскины. И знаешь… глядя на тебя, я бы хотел, чтобы ты никогда сюда не возвращался.

Адам не отреагировал и на оскорбление. Дэйв хотел выпить, но опасался, что его потенциальный противник броситься в атаку, как только он хоть на мгновение отвлечет свое внимание.

— Слушай, — продолжал Дэйв. — Ты выглядишь очень странным типом и самое странное то, что ты даже не пытаешься это опровергнуть, хотя бы просто поздороваться. Я не хочу тебе грубить, но если ты действительно живой человек, а не гость из преисподней, то ведешь ты себя как конченый псих. И кажется мне, что по-хорошему нам с тобой не разойтись, хотя меньше всего мне сегодня хотелось выяснять с кем-то отношения. Так что, если ты настроен разорвать меня на куски, то хватит испытывать мое терпение. Покончим со всем этим, а?

Адам наконец пошевелился. Но вместо предложения атаковать он перешагнул через рельс и сошел с пути. Еще две секунды он смотрел на Дэйва, затем отвернулся и пошел прочь в сторону леса. Дэйв смотрел ему вслед и чувствовал, как душу его сводит судорога ярости, обломком которой с ним словно поделился Адам. И ярость эта ощущалась какой-то припадочной, болезненной, похожей на внезапный приступ эпилепсии, была нежеланной и совершенно незнакомой прежде. Несмотря на то, что дурманила мозг она почище любого «Джека Дэниелса», Дэйв все же понимал, что глупо пытаться реализовать ее в поединке с психом. И все же реализовать ее было необходимо. Просто подавить в себе волну такой ненависти не было никакой возможности. И как только силуэт Адама скрылся среди деревьев в сотне метров от железной дороги, Дэйв открыл бутылку и выпил столько, сколько смог. После чего швырнул ее на откос и сам бросился вниз.

Он бежал так быстро, как только мог. Алкоголь, конечно, должен был нарушить его координацию, но гнев, сменивший собой страх, компенсировал это взрывом физической силы. Дэйв был уверен, что мог бы сейчас пробежать марафон, мог бы в одиночку разгрузить фуру муки на своей недавней работе, и мог бы прикончить кого угодно без особых усилий. Он понимал, что ни в коем случае нельзя останавливаться, потому что осознание этой силы стремилось выйти из-под контроля, и тогда желание ломать, крушить и уничтожать грозило окончательно сломить его волю. Он пробежал несколько коротких улочек в западной части Эскины, которой еще совсем недавно любовался в своей пьяной сентиментальности, после чего выскочил на центральную аллею проспекта Славной революции и, не сбавляя оборотов, взял курс к центру города. Уже через несколько минут, преодолев пару километров, он был рядом с «Порт-Ройалом», где на крыльце толпились несколько мужчин, некоторые из которых были определенно Дэйву знакомы. Не отреагировав на удивленные возгласы в свой адрес, Дэйв промчался мимо, всеми силами превозмогая искушение влететь в эту толпу и начать наотмашь молотить любую попавшуюся голову. Вместо этого он ворвался в свой подъезд, взбежал на второй этаж и только тут почувствовал облегчение, когда прислонился спиной к холодной стене коридора. Сердце бешено колотилось, майка прилипала к телу, в горле пересохло. Долгих две минуты ему потребовалось, чтобы немного успокоить дыхание, а вместе с ним и нервы.

— Отпустило, — прошептал он, сполз по стене и сел на пол. — Слава тебе, Господи.

Ощущение было таким, что он ушел от смертельной опасности, да Дэйв и не сомневался, что так оно и было. И что сам он мог стать этой опасностью.

«Что, черт возьми, все это значит? — думал он. — Что это за чертов ублюдок? И чем это он заразил меня на эти пятнадцать минут? Что эта тварь несет в себе?»

Легкая эйфория от чувства избавления перемежалась внутри него с накаленным добела возбуждением, но возбуждением уже контролируемым. Дэйв встал, достал ключи и отпер квартиру. В гостиной горел светильник, и Фернанда встретила его взглядом, исполненным ужаса. Она села на кровати, прикрывшись простыней и по лицу ее было понятно, что она ожидает самого худшего.

— У тебя пятнадцать минут, — сказал Дэйв, не глядя на нее. — Собирайся и уебывай отсюда на хер.

Он прошел к холодильнику, достал бутылку холодной воды и залпом выпил не меньше полулитра. Снял с себя мокрую футболку и бросил на пол. Открыл бутылку «Столичной», налил полстакана и опрокинул в себя. Разорвал упаковки с беконом и семгой и принялся жадно есть. Он стоял к Фернанде спиной и не слышал с ее стороны ни звука, а когда обернулся, то увидел ее в том же положении, в каком и застал, когда вошел в квартиру.

— Я выразился недостаточно ясно? — спросил Дэйв. Ему показалось, что Фернанда смотрит на него примерно так же, как сам он недавно смотрел на Призрака. То есть, испытывая внутри парализующий страх. — Ты оглохла? Или отупела?

— Мне… мне некуда идти, — промямлила девушка.

— Мне плевать.

— Но ведь вы договорились…

— Планы изменились. Через полчаса я буду пьяным в стельку и тебе оставаться здесь небезопасно. Собирайся.

— Но… мне, правда, некуда пойти. Тетя меня не примет, а на улице я…

— Это все не мои проблемы, мать твою. Проваливай к чертям отсюда! — Дэйв налил еще полстакана водки и выпил, не сводя глаз с Фернанды. Он видел, что для возражений ей приходится наступать на горло своему страху, и вновь сравнил ее с собой, пытающимся вытянуть хоть слово из Адама. Затем он включил вытяжку и закурил. — Я отворачиваюсь, а повернусь, когда докурю. К этому времени ты уже должна быть одета и собирать свою сумку.

Дэйв понимал, что поступает низко и жестоко, но жаль ему не было. Сейчас ему хотелось просто остаться одному и напиться до беспамятства. И тут же до него дошло, что план этот может расстроиться, выгони он Фернанду. Скорее всего, той придется все-таки идти именно к тете, раз больше некуда, и тогда даже предупредительное отключение телефона не спасет его от очередного скандала. Несомненно, Бабища способна прибежать сюда и среди ночи, да еще и с полицией. Приходилось либо идти на этот риск, либо все же провести ночь под одной крышей с девушкой. Дэйв не солгал, говоря, что опасается за свое пьяное поведение, учитывая специфику недавних событий, но была еще и другая причина: ему было просто противно оставаться с Фернандой наедине. И задумавшись вдруг над причиной этого отвращения, он понял, что оно перешло к нему прямиком от Бабищи. Дэйв стал омерзителен сам себе еще сильнее прежнего, но ничего тут поделать уже было нельзя. Так и работала подлая природа подлого человека: цеплять к себе все самое низменное и распространять среди таких же низменных ничтожеств.

— Ты оделась?

— Да, — прошептала Фернанда.

Дэйв повернулся и когда увидел ее, убирающей постельное белье, ему показалось, что она готова вот-вот расплакаться. Странное дело, слезы той же Лори или девушек, с которыми у Дэйва были романтические отношения, его всегда бесили, а слезы Фернанды, казалось, могли даже порадовать.

— Ты боишься меня? — спросил Дэйв, этим вопросом ответив на свое предыдущее рассуждение.

— Да, — ответила Фернанда.

— Омерзительное чувство, правда? — усмехнулся Дэйв, потушил сигарету в пепельнице и ответил сам себе: — Правда. А чего ты боишься больше: меня или ночи на улице?

— Тебя.

— И все же готова остаться здесь?

— Готова.

— Почему?

Фернанда посмотрела ему прямо в лицо, хоть взгляд этот едва ли можно было назвать твердым или решительным. С ответом она так и не нашлась.

— Неужели она действительно зажала тебе денег на отель.

— Сказала, что у нее их нет.

— Вообще?

Девушка пожала плечами.

— Я и сама не припомню, чтобы тетя когда-то нуждалась в деньгах.

— Готов поспорить, что твоя тетя тебя скоро чем-нибудь удивит, — усмехнулся Дэйв. — Выпить хочешь?

— Н-нет.

Он зашел на минуту в спальню и вернулся с ключом от межкомнатной двери.

— Это ключ от спальни. Запри за мной дверь, а утром, как будешь уходить, отопри.

Он бросил девушке ключ, взял с собой стакан, бутылку и немного еды на тарелке.

— Вы меня не убьете?

— Надеюсь, через десять минут я уже забуду о твоем существовании. Как и обо всем прочем. Пицца вон… уже засохла, но если разогреть, то будет нормальной. Ешь, если голодная. Виски, водка к твоим услугам, — он указал на две полных бутылки. — Если со мной стесняешься, можешь сама выпить. От страха помогает отлично, по себе знаю.

— Нет, спасибо, — промямлила Фернанда.

Уже в дверях спальни, Дэйв обернулся. Готовность провести ночь с запертым в клетке чудовищем — а Дэйв не сомневался, что он для нее чудовище, — должно было вызывать хоть отдаленное чувство уважения, но этого не было. Ее молчаливый ответ на его вопрос подсказывал, что Фернанда давно и окончательно похоронила себя, пустила все на самотек и живет по изувеченному принципу «не делай ничего, и будь что будет».

— Ты откуда? — спросил он.

— Из Арстада.

— А тут чего забыла?

— Мне пообещали работу на химфабрике, но в итоге не взяли. Завтра поеду обратно.

— Почему не взяли?

— Не знаю.

В этих двух словах Дэйв услышал такую знакомую обиду на судьбу, и с отвращением подумал, неужели же и он со стороны выглядит так же неуверенно, серо, забито, как эта бедная овечка? Он смотрел на нее и понимал, что она не в силах ничего противопоставить обстоятельствам, и всю жизнь будет дрожать от малейшего ветерка, и всю жизнь так и будет отвечать «не знаю» на каждый пинок судьбы. Как же легко видеть это в других людях, как легко презирать за это других людей. И как же сложно жить таким человеком изо дня в день, и понимать, что всякая борьба бесполезна, просто потому, что и нет в жизни никакой борьбы, а есть только ее видимость. Да, не только Бабища была причиной его неприязни к Фернанде, и даже не ее болезнь, а самый простой эффект зеркала.

— Спокойной ночи, — сказал Дэйв и закрыл дверь.

— Спокойной, — услышал он в ответ, а через минуту щелкнул замок.

Дэйв открыл окно и впустил в спальню свежий воздух. Снял джинсы, обувь и носки, и решил не расстилать постель, поскольку не счел важным зайти в душ. Все равно, если все пойдет как оно и должно было пойти, то и душ, и вообще вопросы гигиены начнут тревожить его вновь не ранее, чем через неделю. Еще полстакана, и еще сигарета. Немного поесть, пока совсем не пропал аппетит. И еще полстакана.

V

Проснулся, а точнее пришел в себя, Дэйв, конечно же, от невыносимой жажды. А стоило только пошевелиться, как голову пронзила тупая боль — словно молотом огрели. Через пять секунд сумбурных попыток вспомнить кто он, где, и что делает, ему удалось восстановить картину вчерашнего вечера. Волна облегчения сразу успокоила нервы, ведь проснуться на условно своей кровати, в условно своей квартире и знать, что ты вчера ничего не натворил — для алкоголика это успех, который он никогда не позволит себе поставить под сомнение.

— Фернанда, — простонал Дэйв, надеясь, что его гостья еще не ушла и выручит его стаканом воды и парой таблеток обезболивающих.

Но в гостиной было тихо. Превозмогая боль и отмечая, что он еще несколько пьян, Дэйв встал и подошел к двери. Она была открыта, а значит, Фернанда уже ушла. Тут у него мелькнула страшная мысль, что он рано радовался отсутствию ночных приключений и представил, как сейчас увидит на диване в гостиной изнасилованное и изуродованное тело несчастной девушки. Видение было настолько жутким, что Дэйв даже повременил несколько секунд у двери, а когда открыл ее и увидел убранный и сложенный диван, то выдохнул с облегчением. Первым делом он напился воды и нашел в своих старых запасах упаковку аспирина, что окончательно приподняло ему настроение. А уж ожидающие его внимания бутылки виски и водки на столе и вовсе были готовы украсить это утро всеми цветами радуги. Дэйв также заметил, что квартира, хоть на скорую руку, но все же убрана, вымыта посуда, а под крышкой его ждала половина еще немного теплой пиццы. Он хотел было проверить насколько сух диван, но тут же плюнул на это и забыл. Не став дожидаться пока утихнет головная боль, Дэйв открыл вторую бутылку «Джека» и сделал три глотка. Съел через силу кусок пиццы, чтобы не обидеть заботливую Фернанду, закурил, и, таким образом, «влился» в этот день раньше, чем палачи под именами «совесть» и «чувство вины» успели начать свою экзекуцию.

Уже очень скоро, когда время в Эскине приближалось к одиннадцати часам утра, Дэйв вышел на улицу. Хмельной, но соображающий еще довольно ясно, он пошарил глазами по окрестностям и почти сразу заметил того, кто ему был нужен.

— Флинт! — окликнул он старика, ошивавшегося неподалеку от «Тортуги», а когда тот обернулся, то победоносно вскинул вверх руку с едва початой бутылкой виски.

Для того не существовало лучшей приманки, и как человек твердо нашедший в жизни свою цель, он уверенным шагом двигался к ней, едва завидев хоть малейший намек на ее достижение.

— Добрейшее утро, господин Дэйв, — старик деланно поклонился и пригладил ладонью клочки седых волос.

— Еще какое добрейшее, — улыбнулся Дэйв и протянул старику бутылку. — Позавтракаем?

— Не вижу ни малейшего препятствия для столь чудного завтрака, господин Дэйв, — хихикнул Флинт, обнажив два ряда белых зубов.

Дэйв раньше удивлялся, как это ему удалось сохранить зубы в столь примерном состоянии, но при общении со стариком становилось ясно, что сохранить ему удалось не только зубы, но и способность здраво соображать. А что не менее важно, и способность хорошо запоминать настоящее и хорошо вспоминать прошлое. Вот из-за последней своей способности он Дэйву и понадобился этим утром.

— Мне нужна от тебя услуга, дружище Флинт, — Дэйв хлопнул его по плечу и кивнул в направлении «Порт-Ройала».

— Буду рад помочь, господин Дэйв, — старик сунул бутылку в боковой карман великоватого пиджака коричневого цвета — явно с чужого плеча.

— Как думаешь, сможешь вспомнить одно событие, которое потрясло наш славный городок двадцать пять лет назад?

Флинт ответил не сразу и посмотрел на Дэйва с заинтересованностью, сменившей на его морщинистом лице выражение привычного хитроумного заискивания. Не менее полуминуты он молчал, затем сказал:

— Смог бы вспомнить все подобные события, если бы их было больше одного, господин Дэйв.

— Отлично! — Дэйв еще раз хлопнул старика по плечу, поняв, что тот сразу уловил суть. — Иди к «Порт-Ройалу», а я забегу в «Тортугу» за стаканами. Тебе взять поесть что-то, голодный?

— Не стоит беспокоиться, господин Дэйв. Но от бутылочки светлого пива под это дело не откажусь.

Дэйв кивнул и пошел в сторону магазина. Он открывался в одиннадцать, паб же официально начинал работать в два часа дня, но все попытки оградить его летнюю площадку от ранних — как и от поздних — завсегдатаев, остались безуспешны. У входа в «Тортугу» Дэйв заметил полицейскую машину, и показалась она ему той самой, на которой его вчера подвозил Анджей Красовский. Войдя внутрь, Дэйв удостоверился в своей догадке, увидев лейтенанта Красовского со стаканом кофе у кассового стола. По ту его сторону улыбалась София, но при появлении Дэйва улыбка ее сразу потускнела, да и вообще и она, и ее ранний посетитель как-то встрепенулись.

Анджей перехватил свой стакан в левую руку, а правую протянул Дэйву.

— Привет, Уотерс, — как-то уж очень возбужденно сказал он. — Ты чего тут делаешь с утра?

София, напротив, поздоровалась с особой серьезностью, и, стараясь не смотреть на Дэйва, поспешила занять свое внимание какими-то бумагами.

— Привет, ребятки, — ответил им Дэйв, от которого, конечно, не укрылось странное поведение этой парочки, и соответствующие выводы о своем несвоевременном появлении он успел сделать прежде, чем выводы эти стали ему неинтересны. — Захотелось мне бутылку светлого пива в это чудное утро, — ответил он на вопрос Анджея. — Только и всего. А ты?

— Что я? — Анджей попытался сделать вид, что не понял вопроса и вновь нацепил на лицо неуместную улыбку.

— Ты сам, что здесь делаешь? — усмехнулся и Дэйв и достал из холодильника бутылку «Хейнекена».

— А, это, — полицейский на секунду замешкался, потом взглянул на свой стакан и тот как будто подсказал ему самое очевидное оправдание. — Я кофе зашел себе налить. Что-то мы с тобой частенько стали видеться, Дэйв.

— Ага, вот только мне хотелось бы видеть тебя реже, — Дэйв засмеялся и дважды хлопнул бывшего одноклассника по спине. — Я имею в виду, когда ты в форме и при исполнении.

— А, ну да! — поспешил подчеркнуть остроумность замечания Анджей, который тайно мечтал видеть Дэйва хоть каждый день, но только в качестве родственника. — Тут я с тобой полностью согласен.

— София, ты не возражаешь? — и Дэйв прихватил с кофейного автомата несколько одноразовых стаканов.

— Что? — девушка оторвала взгляд от бессмысленного созерцания документа.

— Стаканы, говорю, можно… украсть на глазах полицейского?

— Я тебе их дарю, — уголками губ улыбнулась София. — Только не бери в привычку разводить меня на подарки.

Все как-то натужно засмеялись. Дэйв заплатил за пиво и вышел.

— И чего тебе еще нужно? — прошептал он уже на улице. — Трахаешь эту туповатую соску с третьим размером сисек, а страдаешь по моей неадекватной сестрице.

Дэйв убеждал себя, что разговор с Флинтом будет не более чем интересной историей под стакан виски. Но уже одно то, что в это похмельное утро его интересовало что-то помимо самого похмелья, говорило о глубоком потрясении всего сознания. Пусть он теперь и уверял себя, что весь вчерашний страх и последовавшая за ним паническая атака — это всего лишь следствие нервного напряжения, но выкинуть из головы личность Адама Джонсона он никак не мог. И пока был еще относительно трезв, то намеревался хоть немного освежить для себя историю трагедии, которая свела того с ума. То, что Адам именно сумасшедший у Дэйва не вызывало вопросов, особенно когда он вспоминал его бесчеловечный взгляд и совершенно неадекватное поведение на рельсах. Как не вызывало вопросов и то, что он может быть опасен. И для Дэйва в том числе, хоть теперь он был склонен думать, что вчерашняя их встреча лицом к лицу была случайностью, а не следствием преследования. Также Дэйва по-прежнему оскорбляла его робость перед Адамом, что не мешало ему эту робость вновь отрицать. И в данный момент он опять твердил себе, что попадись ему этот псих еще раз, тому придется весьма туго. А что он ему еще попадется, Дэйв почти не сомневался.

— Рэкс Джонсон был неплохим человеком, — рассказывал Флинт, потягивая виски и прихлебывая пиво. — Здоровенным, сильным, но беззлобным. Ну… по крайней мере, так оно казалось. Главной его проблемой до тех самых событий была абсолютная бездарность. Отовсюду его гнали взашей. На стройке работал — сломал пьяный бетономешалку, водителем устроился — разбил машину, в столярный цех пошел — отпилил себе два пальца. В общем, звезд с неба мужик не хватал, и это мягко сказано. Зато в любви повезло. Несмотря на все невзгоды, ни у кого никогда не возникало ощущения, что Доротея может оставить этого бедолагу одиноким. Очевидно, чувствовала за него едва ли не материнскую ответственность.

Флинт взял паузу и достал из пачки Дэйва сигарету.

— То есть насилия в том доме не бывало?

— В том доме не всегда бывали деньги, а значит, и не все вечера в нем были сытными. Но насилия не было. Скрывать такие вещи в городе типа Эскины просто невозможно. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что под пьяную лавку Рэкс был не против померяться с кем-нибудь силой.

— Я его смутно припоминаю. Помню, что богатырем был, или же мне в детстве так казалось.

— Не казалось. Действительно, это была двухметровая туша в сто тридцать килограмм бесполезной силы.

— И что? Какие были версии потом? О чем говорили в городе?

— Обо всем, что только могло прийти в голову. О родовых проклятиях, об одержимости дьяволом, о внезапном сумасшествии, кто на что горазд, короче, — Флинт закурил и несколько секунд молчал, глядя на стройные ноги юной красавицы, шагавшей по тротуару вдоль ограды паба. — Страшно признавать, что мужику просто снесло крышу на несколько мгновений и все. Страшно, потому что таким образом признаешь, что и сам не застрахован от подобной участи.

— Ага, — Дэйв сделал глоток виски и тоже закурил. — Никогда не сносило, а тут вдруг снесло?

— Значит, все-таки дьявол вселился? — хмуро пробормотал Флинт. — Такая версия тебе больше по нраву?

— Даже не знаю. Так как все было?

Дэйв отметил, что нынешнее поведение Флинта резко контрастирует с его обычной манерой, когда он готов сочинить на ходу любую чепуху в угоду слушателю и тут же, на ходу ее переврать для пущей забавы. Сейчас же он выглядел вовлеченным в свои воспоминания не потехи ради. Дэйв взял бутылку и подлил в стаканы.

Флинт несколько секунд молчал, словно пытался точнее восстановить в памяти события тех дней. Затем заговорил:

— Одним июльским вечером, а именно субботним, соседи увидели, как маленький Джонсон бредет босиком по улице, оставляя за собой кровавые отпечатки своими детскими ножками. Сначала подумали, что он изрезался, но когда осмотрели его ноги, оказалось, что они целые, то есть кровь была не его. А чья кровь, ответить он не мог. Молчал. И с тех пор не проронил ни слова. И взгляд оставался… не испуганным, а словно, как это сказать?

— Отсутствующим?

— Тоже не то. Взгляд был осмысленный, но словно он смотрел куда-то не туда, куда смотрим мы. Словно внутрь себя, а не наружу.

— Ты видел его после гибели родителей?

— Да. На похоронах Доротеи. Тело Рэкса кремировали, а что сделали с прахом, я не знаю, может, передали его родственникам.

— И как мальчишка себя вел на похоронах?

— Так, как я и сказал. Молчал и…

— И смотрел внутрь себя, — закончил Дэйв.

— Это был очень странный взгляд, скажу тебе. Словно и не взгляд человека.

— А кого?

— Кого-то совершенно равнодушного ко всему человеческому. По крайней мере, так казалось.

— А как еще должен выглядеть ребенок, переживший такой ужас?

— Примерно так, сынок, я ведь и не спорю. И все же…

— И все же этот взгляд тебе запомнился?

Флинт кивнул. Дэйв окинул взглядом пеструю улицу Диккенса, чьи два ряда двухэтажных многоквартирных домов были окрашены в разные цвета — красный, желтый, зеленый. Даже здесь, в центре, Эскина этим субботним утром выглядела полусонной, и шум мотора редкой машины, негромкий разговор, хлопнувшая створка окна — все это слышалось так осторожно, словно виновники этих звуков изо всех сил старались остаться незамеченными. Дэйв подумал о том, как же все это, вероятно, отличалось от того вечера двадцатипятилетней давности, когда на улицу герцога Джерома со всех уголков города сбегались шокированные жители, потрясенные столь редкой для их милого городка ужасной новостью.

— Он ведь зарубил ее? — сказал Дэйв.

— Голова была раскроена пополам от макушки до подбородка, как арбуз, — ответил Флинт и тяжело сглотнул. — Я сам, разумеется, не видел, но полицейские рассказывали именно так. Она была в спальне. А знаешь, где был найден Рэкс со своей двустволкой, которую он приставил к подбородку?

— Где?

— В детской спальне, — ответил Флинт, хлебнул еще виски и приложился к пиву.

— И что это могло значить? — спросил Дэйв, обдумывая последние слова старика.

— Не знаю. А ты как думаешь?

— Что он хотел прикончить и ребенка? — Дэйв при этом вопросе почувствовал мороз по коже, прямо как вчера, когда стоял напротив Адама. — Но мальчик смог чудом унести ноги?

Флинт пристально смотрел Дэйву в лицо.

— Может быть, так. Или… — сказал он и замолчал.

— Или, — продолжил Дэйв, — в последний момент что-то пошло не по плану. Рэкс на мгновение протрезвел, понял, что натворил, и принял единственно правильное решение для себя.

— Интересно, — кивнул Флинт. — Вот только экспертиза показала, что тот вечер был из тех в жизни Рэкса, когда он был трезв, как стекло.

— И чем же они его так взбесили?

— На этот вопрос мог бы ответить только Адам.

— Но как ему задать этот вопрос?

— Найти его и задать. Если, конечно, он захочет ответить, а не предпочтет молчать, как и двадцать пять лет назад. Если он вообще перестал молчать и вновь заговорил.

Дэйв сомневался в последнем предположении. Вообще, на протяжении всего разговора он думал, что Флинт вот-вот скажет, что тоже видел Адама, но, видимо, это было не так. Сам же он не спешил раскрыть своей осведомленности, при этом даже не мог ответить себе, почему делает тайну из пребывания Адама в Эскине и скрывает этот факт уже от второго человека.

— О нем известно что-то?

— Мне нет, — ответил Флинт.

— А если неизвестно тебе, то дальше можно и не искать, — усмехнулся Дэйв.

— А ты думаешь, что кто-то пытался? Служба опеки увезла его спустя неделю, которую он провел в соседских домах, и с тех пор о нем не было ни одной вести. И никто особо не хотел этих вестей. Понимаешь, Дэйв… со временем эта трагедия была обречена окончательно перерасти из свершившегося факта в городскую легенду. Тут так заведено, сынок. Тут нет места подобной памяти.

— Я немного помню этого Адама. Кажется, бледный он был, апатичный, даже слабый.

— Это так. Но была ведь еще одна интересная деталь, — Флинт как бы через силу улыбнулся своей белозубой улыбкой.

— Что еще?

— Когда он мыкался по соседям после гибели родителей, то все время спал беспробудным сном. Его еле можно было добудиться.

— Реакция организма, — пожал плечами Дэйв.

— Разумеется. Но ведь до этого не спал. Не спал целыми ночами, неделями. Вот тебе и бледность, апатичность, слабость.

— Знаешь, почему он не спал?

— Кошмары мучили. Один и тот же кошмар. То ли дьявол ему снился, то ли маньяк какой-то… и что-то требовал от него, как я помню из сплетен.

— Что?

— Не знаю. Но мальчик боялся закрывать глаза и мог до рассвета глядеть в потолок. Не каждую ночь, конечно, но регулярно.

— Не веришь ли ты, старик, что этот самый дьявол или маньяк вселился в ребенка, чтобы глядеть на мир пустым бесчеловечным взором.

— Не верю.

Дэйв покачал головой. Рассказы Флинта не смогли вызвать у него сострадания. И не потому, что Дэйв отказывал Адаму в нем — как раз наоборот, он был бы рад не видеть того своим врагом. Но вспоминая вчерашнее выражение лица Адама, ледяную ненависть в его взгляде, которая вообще-то отлично соотносилась с тем, о чем толковал Флинт, Дэйв понимал, что даже портрет этого человека, сам его дух, словно отказывался от сострадания, словно просил вражды.

— Еще кое-что, — добавил Флинт после паузы.

— Что?

— Проповедник с вашей улицы, Хэнсон, приютил его поначалу. Так его родной сын спать перестал, плакал и молился в истериках, в то время как сам Адам голову от подушки не отрывал.

— Ну, тот рос идиотом с самого детства, так что я не удивлен.

— А знаешь, что сам Хэнсон рассказывал потом?

— Давай уж, попробуй все-таки удивить.

— Рассказывал, что на третий день застал Адама в своем кабинете. Тот Библию читал. Из всех книг выбрал именно ее.

— И что? Не уверен, что в шесть лет он вообще умел толково читать, и уж тем более, что-то понимать в прочитанном.

— Смеялся.

— Смеялся?

— Вернее, скалился. Смотрел на листы и буквально насмехался над тем, что там видел.

— Слушай, Флинт. Ребенок умом тронулся, а вы на пару со святым отцом его в маленького антихриста записали? — Дэйв взболтнул в стакане изрядную порцию виски и опрокинул ее в себя.

— Я всего лишь пересказываю тебе то, что слышал и видел тогда сам. Ты ведь этого и просил, разве нет?

— Не намекаешь ли ты, что причиной зверства папаши могли послужить странности ребенка?

— Нет, — ответил Флинт и тоже выпил. — Но и не считаю такой вариант слишком уж зазорным или постыдным. Ребенок был странным еще до трагедии — это факт непреложный. Все эти бессонницы с рассказами о маньяках, измученность, ранняя замкнутость и нелюдимость — все это было. Но было ли этого достаточно, чтобы называть его, как ты выразился, маленьким антихристом? То есть приписывать детской душе злое начало. И было ли этого достаточно, чтобы однажды свести с ума отца?

— Злое начало? Я, конечно, и сам не всегда настроен к этому миру дружелюбно, но и то не поверю, что злым можно родиться, а не стать.

— А вот твой сосед Хэнсон, проживший с маленьким Адамом под одной крышей три дня, утверждал обратное. Что со злом в своей душе мы боремся буквально с самого рождения. И далеко не каждый хочет этой борьбы. Иногда разум делает осознанный выбор в сторону зла.

— В шесть лет?

— Да хоть и в шесть дней.

— Суеверный бред, — поморщился Дэйв, но внутри он, конечно же, не был столь категоричен.

Когда с виски было покончено, Флинт заметно опьянел и ушел восстанавливать силы к вечерней смене. Дэйв же остался ждать открытия паба. Рассказ старика только еще больше раззадорил фантазию. Дэйв вновь подумал о том, что среди двадцати тысяч равнодушных земляков, он, возможно, единственный человек засвидетельствовавший возвращение Адама. Но возможна ли вообще подобная избранность? Он попытался вспомнить, не обидел ли как его в детстве, за что мог заслужить позднее отмщение. Однако в памяти не сохранилось ни единого момента тесного контакта с тем мальчиком: ни разговора, ни совместной игры, ни конфликта. Только несколько обрывочных и смутных портретов его бледного лица.

Вскоре после открытия паба в него заявился Початок, выразивший неприкрытую радость тем, что Дэйв развязался. Дэйв и сам был рад видеть в своем нынешнем состоянии — в состоянии, когда радуешься не ты, а выпитый алкоголь, — своего старого собутыльника, в компании которого была надежда отвлечься от Адама Джонсона хоть на время. И Дэйв, и Початок были при деньгах, а потому, как всегда бывает с любителями выпить, еду и напитки стали выбирать самые изысканные — по меркам того, что мог предложить «Порт-Ройал». Если с ромом это прошло, то из закусок в начале рабочего дня Феликс — немец, который уже лет двадцать стоял по ту сторону стойки, — смог предложить только несколько салатов, картофель-фри и говяжьи отбивные в яичном соусе. Мужчины согласились на все условия и разместились за широким столом у окна, справедливо ожидая пополнения компании по ходу дня.

«Порт-Ройал» был небольшим пабом с десятком столов и длинной стойкой. Когда он только открывался, то представлял собой действительно интересное заведение, стилизованное под пиратскую конуру, с соответствующей символикой и бутафорией. Каждые выходные за счет самого паба здесь проходили целые турниры по игре в кости, очень быстро ставшие популярными. Призами служили, разумеется, порции выпивки разного размера и крепости, и эскинские работяги в пылу азарта нередко доводили свои манеры и нравы до той степени, когда ямайские корсары вполне могли бы ими гордиться с того света. Однако со временем, когда стало понятным, что «Порт-Ройал» может приносить достаточную выручку и без подобных излишеств, вся аутентичность паба сошла на нет, и от прежнего духа Карибского моря осталось только название. Кстати, винная лавка «Тортуга» открылась вскоре после паба, и название свое обрела ввиду негласного сотрудничества, поскольку контингент туда наведывался примерно тот же.

— Да я всегда говорил, что все это ерунда, — разглагольствовал хмельной Початок. — Ну, скажи мне честно, Дэйви, много ли ты встречал трезвенников, с которыми можно просто интересно поболтать? Или трезвенников увлеченных? Счастливых, в конце концов?

— Не много, потому что мало с ними общался, — ответил Дэйв.

— Так и правильно делал, — продолжал Початок таким тоном, словно речь шла о полных ничтожествах. — Это же скучнейшие зануды, поверь мне. Мне как-то один из них на работе полчаса рассказывал про свой топор.

— Топор? — перед глазами Дэйва мелькнуло видение из спальни Джонсонов.

— Да. Как тот перешел к нему от отца, какого цвета его топорище, из какой стали выкован. Полчаса! Я не перебивал специально, чтобы посмотреть, сколько времени он может топтаться в своем воображении на одном месте. Полчаса, Дэйв! О гребаном топоре! А вот ты. Да, чудишь бывает. Но, черт возьми, ты интересный парень, клянусь тебе, и с тобой приятно проводить время. А завяжи ты всерьез и что от тебя останется?

— Рассказчик об отцовских топорах?

— Вот-вот. И это далеко не самый худший вариант. Алкоголь ведь может быть еще более яростным врагом, когда ты его сторонишься.

— А ведь ты прав, — Дэйв поспешил согласиться с этой гипотезой и поднял рюмку рома. — Я последние дни реально с ума сходил. То есть… не просто напряженным был, а вообще всякая дурь в голову лезла. Страхи какие-то, паника буквально. Чувства ненависти и злости ко всему живому, да и неживому тоже.

— А я тебе о чем! — торжествующе протянул Початок и тоже поднял рюмку. — За пьяное будущее!

— Ты непобедим, Початок, — усмехнулся Дэйв и выпил.

— Знал я еще одного, — Початок явно не собирался заканчивать «исцеление» Дэйва от идей трезвой жизни. — Бросил, значит, пить. За год квартира в сарай превратилась. Работал топ-менеджером, уволили в итоге, еле каким-то курьером устроился. Жена ушла, а знаешь почему? Потому что хер стоять перестал.

— Чего это вдруг? — удивился Дэйв.

— А вот того! И не только трахаться мужик не хотел. Вообще ничего не хотел! Ни трубы дома поменять, ни на работе что-то там идейное двинуть, ни на вечеринке погулять. Он как рассказывал, мне прямо дурно становилось, ей-богу. Говорил, что полная апатия ко всему, вот хоть потоп сейчас. И ощущение, что весь мир — это скала, а он с молоточком в руках напротив нее.

— Обычная депрессия. К ней следует быть готовым на первых порах.

— Ты слушай, — Початок назидательно поднял вверх указательный палец. — Депрессия депрессией, но знаешь, что мне запомнилось из его рассказа больше всего? Знаешь? То, что у него пропало чувство вины, и мозг царапала убежденность в том, что он никому ничего не должен. Понял?

— Э… не совсем, — ответил Дэйв. — При чем тут пьянство?

— При том. Когда человек пьет… ладно, употреблю словосочетание «пьет чуть более чем умеренно». Так вот, когда человек пьет чуть более чем умеренно, его неизменно грызет чувство вины. Ему кажется, что его поведение ломает жизнь жене там, детям, позорит родителей…

— Ага, — поддакнул Дэйв, как никогда нуждавшийся в подобной поддержке.