Бесплатный фрагмент - Узел судеб

Илья Тамигин

…Заезжий музыкант играет на трубе.

Что мир весь рядом с ним, с его горячей медью?

Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе.

Булат Окуджава. «Заезжий музыкант»

Узел судеб

Посвящается моей жене Наташе

От Автора

Сие произведение представляет собой причудливую смесь из правды, вымысла и догадок Автора. Все персонажи, города, географические названия, политические партии, пирожки с повидлом, оружие, транспортные средства, табачные изделия, напитки (безразлично, с градусами или без), а также синий цвет — вымышлены. Если кто-нибудь найдёт хоть какое-либо сходство с кем попало, то пусть радуется, что ему повезло!

И ещё: Автор не разделяет некоторых верований и религиозных концепций, упомянутых в данном произведении.

Внимание! В романе описываются

сцены табакокурения!

Минздрав предупреждает:

Курение опасно для вашего здоровья!

Размышление

Что есть человеческая судьба? Некоторые (очень уважаемые!) философы полагают, что её нет. Другие (не менее уважаемые!) — что она существует. Мнения разделились на диаметрально противоположные: от «нет совсем», до «вся жизнь человеческая записана в особой книге». Ещё существует гипотеза о некоем всемирном информационном хранилище, из которого можно почерпнуть любую информацию о прошлом и будущем. Сомнительно, но не невероятно. С одной стороны нельзя не признать, что каждый человек в своей жизни руководствуется свободой воли, поступая, как считает нужным в конкретной ситуации. А с другой стороны… Как астрологи и хироманты умудряются предсказывать будущее, причём, иногда довольно точно? Также довольно часто специалист-психолог может спрогнозировать поведение и поступки конкретного человека, основываясь на его характере, темпераменте, образованности, воспитании и общем развитии, а также условиях его существования в обществе. И, тем не менее, сплошь и рядом случаются совершенно необъяснимые повороты жизненного пути!

Если представить человеческую жизнь, условно говоря, путём или дорогой… Идёт человек по огромной равнине с горами, лесами, реками, озёрами и морями, а также прочими трудностями и лёгкостями. Видит цели: большие и маленькие, важные и незначительные, первоочередные и второстепенные. Образование, семья, материальное благополучие, слава, успех, власть. До некоторых целей дойти легко, до других — трудно, а то и опасно. Есть протоптанные тропинки стереотипов, но есть и непролазные чащобы, где нужно идти напролом. Человек выбирает свою дорогу руководствуясь накопленными знаниями и опытом, а также советами друзей и родственников, но, в то же время, если ни того, ни другого не хватает, делает это очень часто случайно. А, возможно, что и с помощью Высших Сил?

Введение

Город Электронск был ни большим, ни маленьким: так, около семидесяти тысяч. Построенный вскоре после войны волевым решением Партии и Правительства военнопленными немцами полусекретный город, раскинувшийся внутри леса, радовал взгляд видом утопавших в зелени улиц и дворов. Полусекретным город называли потому, что его как бы не существовало. В газетах и телепередачах про него никогда не упоминали, на карте его тоже не было. Чтобы империалисты не знали и даже не догадывались. Впрочем, любой человек с пропуском, добравшийся до города, мог войти, пройдя проверку на Контрольно-Пропускном Пункте. А, вот, жить в Электронске, в смысле прописаться, мог только специально приглашенный на работу.

Основным градообразующим предприятием в нём являлся Научно Исследовательский Институт Физики Электрона — НИИФЭ, прозванный в народе «фелектронкой». Главной задачей и основной целью учёных-электронофизиков являлось расщепление электрона. Дело непростое! Во-первых, он маленький, во-вторых — шустрый, в-третьих — не всякой пулей попадёшь. Специально построенная установка (вроде синхрофазотрона, только поменьше) вот уже восемнадцать лет тужилась выполнить задание Партии, но безуспешно. Её неоднократно улучшали, перестраивали и дорабатывали, как только появлялись новые теории или сменялся руководитель проекта. Для конспирации все называли установку «Расщипахой». Электрон расщепить никак не удавалось, но зато попутно было сделано множество интересных открытий, благотворно отразившихся на народном хозяйстве и обороноспособности СССР.

Позже в городе появился НИИ Электрических Атмосферных Явлений и Почтовый Ящик №362412, а также завод минеральных газов. Из достопримечательностей Электронска основной являлась трёхсотметровая метеовышка, увенчанная огромными молотом и серпом, видимыми аж за двадцать с лишним километров, а главной — памятник Ленину, Марксу и Энгельсу, установленный напротив колоннады Дворца Культуры Электронофизиков. Скульптурная композиция выглядела так: бронзовый Владимир Ильич держит в протянутой руке хрустальный сосуд (сильно смахивающий на графин), наполненный символизирующим электричество светящимся и искрящимся голубоватым минеральным газом, а Маркс с Энгельсом стоят рядом и протягивают к сосуду руки. Надпись на пьедестале гласила: «Электрон также неисчерпаем, как и атом Ленин В. И.».

Что особенно интересно: в руках основоположников каждое утро появлялись стаканы. Иногда чашки или кружки. Совершенно мистическим образом! Что только милиция и КГБ не предпринимали: и засады устраивали, и следили через приборы ночного видения, и киносъёмку непрерывную вели — безрезультатно, не попались идеологические диверсанты! Поставили на ночь часового! Тот все глаза вывихнул, следивши, но так и не углядел, кто вставил в руки статуй стаканы. Существует мнение, что работники правоохранительных органов бдели не слишком усердно и, возможно, сами (иногда) вкладывали стаканы в руки основоположников.

Народ прозвал памятник «На троих».

Дома в городе строили в основном четырёхэтажные, но в семидесятом году появились и первые девятиэтажки. Имелся и Парк Культуры и Отдыха имени, разумеется, Горького с качелями и каруселями, а в трёх километрах плескалось живописное озеро Кругляк, окруженное сосновым бором. До Москвы было близко, час езды по железной дороге, или шестьдесят километров по шоссе.

Вот, если кратко, описание места действия.

Глава первая

1972 год

Антоша Филин считался девочками третьей школы самым красивым мальчиком в 10 «Б», да что там, во всём выпуске! Он был высок и строен, но без юношеской щуплости, носил причёску под «Битлз» и не имел прыщей. А самым мужественным считался Лёша Гремин из 10 «А». Из-за бороды, которая росла у него с детства! Он, вообще, выглядел взрослее сверстников, так как мама у него была откуда-то с Кавказа. С его бородой вышла однажды история, с годами превратившаяся в легенду!

Вот она: торжественный сбор школьной пионерской дружины в День Всесоюзной Пионерской Организации (19 мая). Тринадцатилетний Алексей, сопровождаемый горнисткой Леной и барабанщицей Верой, вносит знамя дружины и, чётко отдав пионерский салют, застывает посреди сцены. Корреспондент городской газеты «Только вперёд» щёлкает затвором фотоаппарата и мерцает вспышкой. А назавтра в десять утра в кабинете директора школы раздаётся телефонный звонок!

— Директор школы Лаврин слушает!

— Алё, Пётр Иваныч! — донёсся до него начальственный баритон заведующего ГОРОНО Шикина, — Ты сегодняшнюю газету видел уже?

— Н-нет… ещё, — отозвался Пётр Иванович, судорожно шаря на столе.

— Ну, так посмотри! На второй полосе.

Директор, наконец, нашёл газету и неловко развернул её одной рукой. Вроде, ничего такого… А, вот! Фотография сбора пионерской дружины! Знамя, горн, барабан, дети салют исполняют — всё, как положено!

— И, что, Александр Марксэныч?

— Да то! Какого (пи-ип) у тебя пионэр бородатый? Куда смотрел, дир-ректор? На чью мельницу воду налил? На Западе увидят и начнут зубоскалить! Пусть этот нарушитель немедленно побреется!

Фотография была с передержкой, поэтому нежный пух на щеках отрока и в самом деле выглядел полноценной бородой! Петра Ивановича проняло до самой печенки. Вот уж скандал, так скандал! Время тревожное, империалисты так и ищут, как бы ущипнуть Советский Союз побольнее! А бородатый пионер — отличный повод для ихних инсинуаций!

Придерживая обеими руками трепещущее сердце, он рысью побежал в учительскую. Расписание уроков… вот он, 7 «А»! В кабинете химии сейчас!

При виде директора класс дисциплинированно встал. Невежливо отодвинув плечом опешившую химичку, Пётр Иванович схватил Алексея за пуговицу и принялся рассматривать сквозь очки. По-настоящему назвать бородой то, что он увидел, было, конечно, нельзя. Но! Указание ГОРОНО!

— Немедленно иди домой и побрейся, Гремин!

Пионер оторопел:

— Да я не умею! И бритвы у меня нет…

— Тогда в парикмахерскую!

— А у меня денег нету…

— Вот тебе двадцать копеек! — срываясь на фальцет, завопил директор, — И небритым в школу показываться не смей!

Алексей взял двугривенный и, шаркая кедами, поплёлся в парикмахерскую, где немало повеселил мастера и посетителей просьбой побрить лицо. В школу он в тот день не вернулся. Из принципа.

А в десятом классе он вовсю щеголял густой чёрной щетиной взрослого мужчины!

Антон завидовал: у него самого росли пока только клочковатые бакенбарды и усики. Зато как у Лермонтова!

Алексей и Антон не дружили, но и не враждовали. Они всё время соперничали. Антон в конечном итоге вырвался было вперёд, накачав гантелями широченные плечи, бицепсы и кубики на животе. И подтянуться на турнике он мог аж двадцать восемь раз! Ещё он с седьмого класса занимался в секции «Самбо», но не продвинулся дальше второго разряда. Алексей же, во время сдачи норм ГТО, пробежал дистанцию быстрее всех, и проплыл тоже, и стрелял лучше — 46 из 50!

В девятом классе они подрались. Просто так, без выраженного повода. Вышла боевая ничья: Антон подбил Алексею глаз, а сам оказался с расквашенной губой.

В десятом классе они однажды, стоя в туалете у писсуара, искоса, но внимательно рассматривали друг у друга… э-э… вынутое из штанов. Опять ничья! Только успели застегнуть штаны, как ворвался физрук и принялся подозревать парней в курении: заставил вывернуть карманы и конфисковал у некурящего Антона спички, а у Алексея — мундштук. Алексей тоже не курил, а мундштук просто так иногда держал в зубах, для форса, но, тем не менее, замечание о курении в туалете на перемене украсило оба дневника. Учились ребята хорошо, на 4 и 5, и дисциплину соблюдали, поэтому оценку по поведению им за это не снизили.

Антону нравились гуманитарные науки. Отличная память на даты и карты обеспечивала ему твёрдую пятёрку по истории с географией. Сочинения он писал лучше всех в классе. И способности к языкам имелись! Английский изучал сверх школьной программы на факультативе, а дома ещё постигал итальянский по самоучителю для музыкальных вузов! Объяснить, зачем он это делает, Антон не мог. Просто нравилось! В феврале он участвовал в олимпиаде по английскому языку и занял первое место по Московской области! Правда, схитрил маленько: на вопрос о любимой книге ответил, что это альбом репродукций художника Сурикова, добросовестно и бегло (тема была неоднократно отрепетирована) пересказав биографию и содержание самых известных картин Василия Ивановича. Комиссия, впечатлённая беглостью речи и разборчивым произношением, предложила чемпиону поступать в Педагогический институт имени Н. К. Крупской. Без экзаменов! Антон уклончиво ответил, что подумает. Он был не прочь учиться на лингвиста, но не на учителя английского. Загонят потом в деревню на три года! Тоска зелёная… Родители навязчиво подталкивали к военному образованию (отец-подполковник служил заместителем командира танкового полка).

Алексей же был склонен к наукам точным: математике и физике, но всё свободное время посвящал игре на гитаре (басухе) в школьном вокально-инструментальном ансамбле, несмотря на отсутствие музыкального образования (даже нотную грамоту не знал).

Девочке (девушке?) Кире из 10 «Б» (и не только ей, но об этом будет рассказано ниже) очень нравился вышеописанный Филин, но шагов к сближению она не предпринимала, потому, что не знала, как это сделать. Застенчивая, худенькая, с едва начавшей округляться фигуркой, бедняжка маялась комплексами неполноценности.

Во-первых, из-за фамилии: Мыш. Да, да! Даже без мягкого знака! С детского сада её задразнивали до слёз.

Во-вторых, из-за очков, которые пришлось надеть уже в пятом классе. Привыкшие уже было к смешной фамилии одноклассники воодушевились и принялись изощряться в остроумии: обзывали и «четырёхглазой мышой», и «коброй очкастой», и даже, почему-то, «котом учёным».

В-третьих, из-за прыщей, упорно возникавших на лице с четырнадцати лет. Немного, штук пять — шесть, но постоянно! Личико, очень миловидное, между прочим, они отнюдь не украшали. И ничего не помогало! Ни салициловый спирт, ни отвары трав, ни специальное жидкое мыло с экстрактом не то фенхеля, не то фейхоа, купленное в салоне «Чародейка». Мать даже возила её в Москву, в платную поликлинику к лучшему профессору-косметологу, но тот, внимательно изучив все анализы, только руками развёл:

— Всё в норме! Никакого нарушения обмена веществ! А ты не переживай, девочка: повзрослеешь, выйдешь замуж — всё и пройдёт.

С тем и уехали. Кира всю дорогу проплакала: как с такой физиономией выйти замуж? Кто на неё, такую страхолюдину, польстится? Мать утешала, как могла, и, тайком, жалела зазря потраченную пятёрку.

Зато Кира замечательно играла на пианино и аккордеоне! И пела так, что все заслушивались. Голос у неё был низкий, контральто, и особенно ей удавались старинные романсы. На школьных вечерах она, к восторгу публики, исполняла песни Эдит Пиаф, Эллы Фитцджеральд и Донны Саммер, заучивая их на слух с пластинок, ибо тексты было не достать. Кстати, ни французского, ни английского языков Кира не знала, так как учила немецкий. Когда её спрашивали, как она это делает, смеялась и отвечала:

— Как попугай! Запоминаю — и всё!

Феноменальная способность к подражанию помогала девушке копировать также Эдиту Пьехху, Майю Кристаллинскую и Софию Роттару. В её исполнении и песни советских композиторов из кинофильмов, и цыганские песни, и даже арии из опер звучали просто чарующе!

Она носила длинную, до подколенок, каштановую косу толщиной в папину руку, которую очень хотелось обрезать (косу, а не руку, конечно), чтобы сделать модную причёску «Сэссун». Но, каждый раз, когда поднимался этот вопрос, мама, заламывая руки и закатывая глаза, трагически заявляла: только через мой труп! Живое воображение Киры рисовало жуткую картину лежащей в гробу мамы и тем пугало девушку до икоты. Приходилось покоряться и продолжать щеголять анахронизмом.

В апреле классная руководительница, географичка и астрономичка Анна Григорьевна, проводя классный час, спросила:

— Вот, ты, Кира, куда будешь поступать?

— В консерваторию… или в Гнесинку.

— Очень хорошо! Будем включать радио и слушать твои концерты! А ты, Морозов?

— В институт стали и сплавов.

— Интересно! А почему?

— Специальность перспективная. Можно на каком-нибудь заводе быстро до главного инженера дорасти.

— Садись… Филин! Как насчёт тебя?

— В институт военных переводчиков.

Из тридцати пяти выпускников двадцать восемь собирались поступать в высшие учебные заведения. Трое — в военные училища. Ещё трое планов не имели, собирались просто устроиться на работу, а там, дескать, видно будет. А Катя Земскова заявила, что ни поступать никуда не будет, ни работать не пойдёт, а выйдет замуж и будет детей воспитывать.

Такая позиция повергла Анну Григорьевну в замешательство, но она решила не заострять. Всё равно результаты опроса были отличные, не стыдно будет на педсовете доложить!

Накануне коммунистического субботника в Электронск приехала из Новосибирска Кирина тётка Татьяна, младшая сестра матери. Она туда вышла замуж за физика шесть лет назад, и с тех пор ни разу не приезжала, так как надо было воспитывать близнецов Мишку и Машку. Свекровь, вышедшая недавно на пенсию, приняла управление подросшими внуками на себя и отпустила сноху к сестре аж на две недели.

Подивившись, как выросла Кира, Татьяна долго беседовала с племянницей перед тем, как заснуть (ей постелили на раскладушке в Кириной «светёлке»).

— … в консу — это хорошо… На какое отделение?

— На исполнительское, наверное. Или на вокал… Где конкурс поменьше.

— А парень у тебя есть?

Вопрос был неожиданный, и Кира покраснела, радуясь, что в темноте не видно. Но темнота и располагала к откровенности!

— Нету…

— Но тебе, хоть, нравится кто-нибудь?

— Да… но я не знаю… как с ним… заговорить. Ну, стесняюсь!

— Познакомиться, что ли, стесняешься?

— Ой, тёть Тань, да знакомы мы! Десять лет в одном классе!

Татьяна озадаченно хмыкнула. Вникнув в суть проблемы (и в самом деле, перевести устоявшиеся нейтральные отношения совсем в другое качество дело непростое!), она посоветовала:

— Заговаривать не обязательно. Просто постарайся взять его за руку… и в глаза посмотри.

— Да, как так-то, ни с того, ни с сего!?

— Г- м… А, скажем, на танцах?

Вот совершенно, вот именно!

Специально для школьного вечера Татьяна сшила Кире новое платье, скопировав модель из французского журнала. Платье было… ну, очень красивое! Зеленовато-голубое, струящееся небрежными, но элегантными складками, оно открывало длинные Кирины ноги на ладонь выше колен, а шею — ниже ключиц. К платью тётка подарила племяшке ниточку жемчуга.

В мае, на школьном вечере, когда начались танцы, Кира долго собиралась с духом, наконец, отважилась и, с замирающим сердцем, пригласила подпирающего стенку Антона на «Белый танец». Школьный ансамбль (квинтет: три электрогитары, синтезатор и ударные) играл «Там, где клён шумит над речной волной». Солистом был Алексей, немилосердно терзавший струны басухи.

Антон легко взял Киру за талию и, держа подальше от себя (прижиматься считалось неприлично!), повёл в медленном танце. Танцы тогда подразделялись на быстрые, медленные и вальс, который могли танцевать лишь немногие.

Кира, положив руки ему на плечи, посмотрела в глаза (очки она сняла заранее!). Парень вздрогнул и взгляд отвёл.

Через некоторое время интриганка задала неожиданный вопрос:

— Филин, а ты, правда, итальянский знаешь?

Тот удивился: об этом он не говорил никому, только родителям.

— Ну… как бы… немножко…

— Может, позанимаешься со мной? А то в консе всё равно учить придётся… Ну, чтоб хоть минимальное представление иметь!

— У меня самоучитель есть. Могу дать! — уклонился Антон.

Он слегка растерялся. Конечно, они с Киркой десять лет отсидели в одном классе, но, всё равно, личный контакт… такого опыта не имелось.

Танец кончился, и Антон разжал руки, чтобы удрать. Но ансамбль, нещадно гремя барабаном, завёл «Бэсса мэ, бэсса мэ муча!», и Кира притянула парня поближе.

— Ой, такая песня хорошая!

Пришлось снова положить руки на её талию.

Происходило что-то странное! Кира никогда раньше не вызывала в Антоне никаких чувств, но сейчас…

— Ладно, Мыш, я… это… объясню тебе, что к чему.

— Тогда, до понедельника? Придёшь ко мне в шесть?

— Я?! К тебе?! — смешался Антон.

— Ну, не я же к тебе!

Музыка замолкла, объявили перерыв. Больше они в тот вечер не танцевали, ни вместе, ни по отдельности, в смысле, с другими партнёрами, тем более что Кира присоединилась к ансамблю и спела по-итальянски песню «Дуо сольди». Антон разобрал несколько слов: … аккордеон и расстроенная скрипка… простая уличная песенка… песня за два сольдо… счастье за два сольдо… Надо же так разборчиво слова на слух выучить!

Когда Кира поклонилась, зал взорвался аплодисментами — песня была замечательная и ранее не слыханная! А Алексей поцеловал певицу в щёку. При всех! Антон, почему-то, испытал укол ревности.

Потом она пела ещё, каждый раз срывая овации и переворачивая душу Антону. Он ушел, не дождавшись окончания танцев.

Кира была разочарована, ибо надеялась, что Антон проводит её до дому.

Неожиданно предложил проводить Алексей, ранее на неё внимания не обращавший. Всю дорогу он рассуждал об ансамбле, о репертуаре, о том, что хорошо бы сколотиться в профессиональную группу.

— Да, только, как? Музыкалку только Колька закончил, все остальные — самоучки. Я узнавал в филармонии: чтобы зарегистрироваться официальной джаз-бандой, куча бумажек нужна и справка о музыкальном образовании для каждого… а инструменты и аппаратура кучу денег стоят, дороже Жигуля. Не играть же на самодельных гитарах, как нынче!

— Так, ты же в универ будешь поступать, на физмат! — удивилась Кира, — Ансамбль-то здесь причём?

— Ох, Мыш… И то хочется, и это… Вон, Битлы как развернулись! Весь мир покорили! А начинали по маленьким клубам…

Кира рассмеялась:

— Понятно, Гремин! Славы возжаждал!

— Ага… и славы тоже!

Антон лежал в постели, уставясь в потолок, и анализировал свои ощущения от контакта с Кирой. В голове вертелась строка из песни «А у нас во дворе…»:

Я гляжу ей вслед —

Ничего в ней нет!

А я всё гляжу,

Глаз не отвожу!

— Ча-ча-ча… — сонно пробормотал парень вслух.

Десять лет девчонка мелькала перед глазами — и ничего! И вдруг — чего! Тёплая такая… руки нежные… Глаза… Надо будет рассмотреть их получше: что-то там, на дне, мерцало, как бы. Понюхал ладонь: надо же, пахнет Мышой! Нет, не Мышой, а Кирой…

До конца учебного года оставалось три недели. Май, необыкновенно тёплый и солнечный, бушевал вовсю, убеждая народ, что лето уже наступило. Дачники радостно потирали руки: зелень в огороде так и прёт! Дорога на озеро (грунтовая) была заполнена пешеходами, велосипедистами, мотоциклистами и автомобилистами. Озеро было довольно большое — километра два в диаметре, но мелкое, не глубже пяти метров. Соответственно, вода быстро прогрелась, и купальщики с радостным визгом бросались в волны, поднимаемые немногочисленными моторками. К сожалению, организованной зоны отдыха не имелось, только лодочная станция с дощатой хибарой. В ней же располагался медпункт. Но люди всё равно были довольны: пляж есть, можно загорать хоть на травке, хоть на песочке, дно ровное, без коряг, не илистое. А по нужде можно и в лес сбегать! Электронцы проводили на озере целые дни, ставя палатки и жаря шашлыки, при этом распивая, сами знаете, что, и распевая песни под гитару и гармошку.

В связи со всем вышеописанным учиться школьникам совершенно не хотелось. Как выразилась подруга Киры Валя Трегубова: «навалили в башку кучу чего попало, теперь поди, разбери, что нужное, а что нет!». Но надо было «повторять зады», готовиться к экзаменам, писать последние контрольные. Тем не менее, Антон и Кира каждый понедельник занимались итальянским языком. За две недели девушка освоила названия букв, числительные до сотни, а также спряжение глагола «быть». Занятия проходили на кухне. Перед началом Кирина мама Вера Степановна обязательно ставила на стол чай, плюшки и варенье, хотя Антон стеснялся и отнекивался, а потом тактично удалялась в гостиную, чтобы не мешать. Квартира была двухкомнатная, но большая. В меньшей комнате жила Кира, а в большей — родители.

До последнего звонка оставалась одна неделя, когда Антон предложил:

— А давай после уроков на озеро скатаем? Там и позанимаемся, а то всё время дома, да дома, а погода вон, какая отличная!

— Molto bene!* — улыбнулась Кира, уже расширившая свой словарный запас до сотни слов.

*Очень хорошо, — итал.

Переодевшись и оседлав велосипеды, они не спеша поехали по колеястой дороге. Миновав основное скопление отдыхающих, Антон свернул на широкую тропу, ведущую на север.

— Я на той стороне отличное место знаю! Пляжик уютный и народу никого нет.

На дальнем берегу и в самом деле не было никого. Обычно люди ленились пройти лишних четыре километра.

Пляжик и впрямь оказался очень уютным. Антон сноровисто сложил костёр:

— Я бутерброды прихватил с колбасой, будем жарить!

Кира поощрила его улыбкой. Отвернувшись друг от друга, они разделись, и Антон бросился в воду. Отплыв стилем «баттерфляй» (надо же повыпендриваться!) метров на тридцать, он обернулся: Кира всё ещё стояла на самой кромке пляжа, заворачивая косу в бублик на затылке.

— Эй! Ты чего не купаешься? — крикнул пловец.

— Да вода, как бы, холодновата… И плавать я не умею…

Антон изумился не на шутку:

— Что, совсем!?

— Ну-у… Чуть-чуть умею.

— Тогда плыви сюда!

Кира медленно вошла в воду по колено, затем по пояс, сделала ещё два шага… и исчезла!

Антон захлопал глазами: чего это она? Секунды медленно капали, но девушка на поверхности не появлялась! Заподозрив неладное, он рванулся к берегу.

Кира, собиравшаяся проплыть метров пять вдоль берега, вдруг потеряла под ногой дно и ушла под воду с головой. Мелькнула мысль: «Эх, волосы намокли!». И тут что-то впилось в ногу! Девушка попыталась всплыть, но таинственное нечто крепко удерживало её. В панике Кира забилась, затем ощупала ногу: колючая проволока, целый клубок, опуталась вокруг лодыжки! В глазах замерцали цветные пятна, потом потемнело. Воздуху! Воздуху!!! В груди жгло огнём, и она открыла рот, выпустив пузыри и впустив в лёгкие воду…

Увидев беспорядочно мельтешащие над водой руки, Антон нырнул. Оказалось не глубоко, меньше метра. Обхватив Киру подмышками, потянул на воздух. Но она, как пришитая, оставалась на месте! Что за дела? Нырнул снова. Ага, колючая проволока, блин! Попытался распутать, но воздуху не хватило. Нырнул снова, обдирая руки, освободил ногу. Возился долго, едва не нахлебался воды. Подхватил уже переставшее барахтаться тело и, кашляя, вынырнул на поверхность. Кое-как выволок Киру на песок, выплюнул воду, высморкался. Положил на спину. Она без сознания! Вспомнил приёмы оказания первой помощи при утоплении: «положить на колено животом и нажать на спину». Получилось, правда, со второй попытки. Девушка содрогнулась, и изо рта хлынула озёрная вода. Но дыхания всё ещё не было! Положив её на спину, зажал нос и, помедлив, сделал два глубоких выдоха в рот. Теперь массаж сердца! Сколько там нужно сделать нажатий? Он не помнил. Всё равно принялся давить на грудину. Пять раз… восемь… Дышать! Снова два выдоха, снова давить на грудину… Он повторял всё это снова и снова, жалобно всхлипывая и бормоча:

— Мыш! Не умирай, Мыш! Только не умирай! Пожалуйста!

Купальник сполз, и Антон впервые в жизни увидел обнажённую девичью грудь, но только подосадовал на свою неуклюжесть. Сердито поправил чашечку лифчика, смахнул пот со лба. Качать! Ещё качать!

Вдруг Кира сделала судорожный вдох, закашлялась и села. Её обильно вырвало на песок. Морщась, она открыла глаза. Антон таращился на неё, не в силах произнести ни слова.

— Ой, блин! Как больно-то! — сорванным голосом прошептала-прохрипела девушка, хватаясь за грудь.

— Щас, Мыш, я щас… перевяжу тебя! — подхватился Антон.

Нога от лодыжки до колена была изодрана в клочья, но крови было не так много. Кроме того, на лбу, через бровь на левую щёку, тянулась глубокая царапина. Порвав на полосы рубашку, парень кое-как замотал голень и лицо. Киру трясло. Огонь, нужен огонь, чтоб согрелась! Несколько спичек сломались одна за другой — дрожали руки. Осталось всего две (спички, конечно), а костёр не хотел разгораться. Что делать-то, люди? Схватил самоучитель, вырвал несколько страниц, сунул под ветки. Огонёк лизнул дрова, подумал… и разгорелся! Ура!

Они сидели у костра, впитывая его животворное тепло. Остатками рубашки Антон перевязал Кире руки, потом свои тоже.

— Спасибо, Филин… — криво улыбнулась жертва озера.

Тот возмутился:

— Ты что, Мыш, дура, что ли? За что?

— Сам дурак! За то…

Антон открыл бутылку тёпловатого лимонада «Дюшес», отпил сам и предложил Кире. Та неловко взяла бутылку и тоже отпила несколько глотков.

— Ну, Мыш, ты как? Легче?

— Легче… Только я вся в песке…

— Так, ополоснись!

— Ну, уж нет! Я теперь в воду ни ногой! — в ужасе затрясла головой Кира.

Пришлось поливать её из бутылки. Отмыли всё, кроме волос.

— Ты как, на велике-то сможешь?

Девушка кивнула, но, как только села на железного коня и взялась за руль, сморщилась:

— Нет… Очень грудь больно!

Пешком почти десяток километров идти? С кровоточащей ногой? Антон, подумав, предложил:

— Давай, я твой вéлик спрячу, а тебя на багажник посажу?

Так и сделали. Обхватить парня за талию оказалось не больно, не то, что за руль держаться. Антон оттолкнулся ногой и поехал (медленно!), стараясь выбирать участки поровнее, чтобы не трясло. Уже у самого дома Кира шепнула:

— Ты только не рассказывай никому, ладно?

Антон кивнул, на слова не было сил. Ещё бы, с грузом в гору почти пять километров! Семь потов сошло! Но сказать родителям, что случилось, конечно, пришлось. Кирин отец, кстати, тоже подполковник, но не танкист, а пэвэошник, раскочегарил свой «горбатый» Запорожець и, бормоча под нос незлые тихие слова, повёз ребят в приёмный покой медсанчасти, ибо поликлиника была уже закрыта. Там им обработали раны, ввели противостолбнячную сыворотку, а Кире ещё и сделали рентген грудной клетки. Оказалось, что у неё сломаны три ребра.

— Переусердствовал маленько молодой человек, — объяснил хирург, — А так — молоде-ец! Всё правильно сделал. Не у каждого, кстати, получается дыхание и сердце запустить! Мы девочку-то оставим для наблюдения. Мало ли, отёк лёгких может произойти, после утопления-то. Не дай бог, конечно. Опять же раны скверные, рваные… Антибиотики поколем.

Подполковник Мыш отвернулся и шумно высморкался в красный клетчатый носовой платок.

— Поехали домой, парень, — нетвёрдо выговорил он.

— А вéлик?

— У нас побудет, завтра заберёшь!

На звонок открыл встревоженный отец в трусах и майке.

— Одиннадцать ночи! Где шлялся, а?

Однако он тут же замолк, увидев забинтованные руки голого по пояс сына и Мыша за его плечом.

Кирин отец, давно знакомый с Филином (сколько раз за одной партой на родительских собраниях сидели!), смущённо откашлялся:

— Ты, это, Сидорыч, не серчай на него. Я сейчас всё объясню… Войти позволишь?

Поняв, что дело серьёзное, тот кивнул и посторонился.

Отцы прошли на кухню, а Антон к себе, ибо его шатало от усталости.

«Хорошо, что мамы дома нет!» — подумал он, стягивая портки под названием «Техасы»*

*штаны того же покроя, что и джинсы, но чёрные и без медных заклёпочек — прим. Автора

и кулем падая на кровать. Нина Петровна, фельдшер «Скорой Помощи», сегодня работала в ночную смену.

Отцы на кухне уселись за стол. Мыш поставил на стол поллитровку.

— Это с какой стати!? — выпучил глаза Филин, обычно по будним дням не употреблявший.

— За сына твоего, Антошу, надо выпить. Он мою Кирку спас…

Последовал рассказ о предательской озёрной яме и коварной колючей проволоке.

— … и оживил, представляешь? А потом домой припёр на багажнике, она сама ехать не могла…

— Во, история! — покрутил головой Петр Сидорович и, чокнувшись, выпил.

Анатолий Викторович тоже выпил. Закусили солёными помидорами. Стресс снялся!

— Теперь давай за Кирочку выпьем, — поднял тост хозяин, — Чтоб у ней всё было хорошо!

Выпили, закусили, на сей раз, домашним салом с чесночком. Потом выпили за жён (за каждую отдельно), потом Пётр Сидорович достал из холодильника вторую бутылку. Следующие тосты были серьёзные: за Партию, за армию… Размякнув, стали травить анекдоты.

— Во, слушай: один мужик ребёнка из проруби вытащил. На другой день звонок в дверь. Открывает — а там мамаша того ребёнка. Это вы, спрашивает, моего Коленьку из проруби вытащили? Мужик отвечает: ну я, а чо? А мамаша: чо, чо, через плечо! Шапочка где?

— Ну, дура! — пристукнул кулаком Филин, — Шапочку ей, надо же! Нет бы человеку душевное спасибо сказать, так она… Фу, меркантильность какая! Вот, я лучше тебе про ракетчиков расскажу. Комполка по утрянке вбегает в казарму и орёт: кто валенком в пульт кинулся? Все молчат. Он снова: кто валенком в пульт кинулся? Один солдатик отвечает: это я, из баловства… А полковник: вот и добаловался! Бельгия где?

— Это ваще с-служебный проступок, грязным валенком в пульт кидаться! — прокомментировал Мыш заплетающимся языком, — Из-за этого могут даже быть м-международные осложнения… А, эту… Бельгию… нашли потом?

Ёмкость опустела. Попытка добыть ещё одну у соседа не увенчалась успехом.

— Ночуй у меня, слушай, — гостеприимно предложил Филин, — Как ты поедешь в час ночи?

— Да тут всего-то два квартала!

— Не-е, опасно! Пьяный за рулём — потенциальный убивец!

Анатолий Викторович снял трубку и позвонил жене:

— Алё… как тебя… Зина! То-есть, Вера! Меня сегодня не жди, я с Филином… это… совещаюсь, вот! Здесь и заночую. … И не пьяный я вовсе! … Что-о!? А ну, р-равняйсь! Смир-рна-а! Отбой воздушной тревоги!

Глава вторая

На следующий день Антон с удивлением убедился, что в школе все уже знают о произошедшем. А что тут удивительного, Читатель? Город-то маленький! У кого-то из учеников в больнице работала в ту ночь не то сестра, не то тётка… Короче, Антона встретили, как героя! Классная руководительница, обсудив новость с коллегами, предложила записать Филину в личное дело благодарность. Он смущался и едва досидел до конца уроков.

После школы зашёл к Мышам забрать велосипед. Вера Степановна заключила его в объятия и всего измочила благодарными слезами, насилу вырвался. Поколебавшись, решил проведать Киру. Купив за двугривенный букетик ромашек у бабульки, торговавшей у крыльца универмага, поехал в медсанчасть. В хирургическое отделение его не пустили, часы для посетителей начинались с четырёх.

— Хто у тебя тута, кавалер? — вяло поинтересовалась пожилая вахтёрша, не отрываясь от вязания.

— Да так… одноклассница…

— А! Понятно. Эй, Васильевна! — окликнула она пожилую санитарку, закончившую мыть пол, — Всё равно в гнойное идёшь. Позови-ка… Как фамилиё?

— Мыш.

— Во, Мышу позови! Скажи, кавалер ждёт, с цветами!

Васильевна поставила пустое ведро и швабру и пошла на второй этаж. Через несколько минут оттуда, хромая, спустилась Кира. Бледная, с синими тенями под глазами и марлевой наклейкой на лице.

— Привет, Филин! А цветы кому? Неужели, мне?

— Привет… Ага, тебе!

Кира взяла ромашки, понюхала, улыбнулась:

— Какая прелесть! Мне ещё никто никогда цветов не дарил!

Антон покраснел. Он тоже ещё никому цветов не дарил.

Они вышли на крыльцо и остановились у перил. Антон встал на ступеньку ниже, чтобы глаза были на одном уровне. Неловко спросил:

— Ну, как ты?

— Нормально. Мне обезболивающее вкололи, всю ночь спала, как сурок. А ни свет, ни заря разбудили температуру мерить, да ещё заставили анализы сдавать. И опять укол делали! Пенициллин. Болючий, как битое стекло! А в двенадцать, перед обедом, ещё один! Уже даже сидеть больно. Сказали, четыре раза на день! Пока выпишусь, всю задницу в дуршлаг превратят…

Антону стало жалко школьную подругу, но он не мог найти слов, чтобы выразить это. Спросил, чтобы хоть что-нибудь сказать:

— И что, температура?

— Нормальная.

Разговор как-то не клеился. Подул ветерок, и Кира поплотнее запахнула линялый байковый халат неопределённого цвета, который был размера на четыре больше, чем нужно.

— Филин, а ты, правда, свой самоучитель порвал для костра, или мне показалось? — вдруг задала она неожиданный вопрос.

— Ну… да! — растерялся парень, — Всего две спички осталось… вот и пришлось учебник…

И тут произошло такое… такое!

Кира обняла его за шею и поцеловала. В губы, да! А потом… потом убежала не попрощавшись. Стало быть, не так уж сильно нога болит!

Антон постоял, ошарашено глядя ей вслед, затем сел на велосипед и, выписывая кренделя, поехал прочь.

Дома он завалился на диван переживать. Отец был на службе, мать отсыпалась после ночной смены, так что переживать никто не мешал.

Мать встала через час и заглянула в комнату сына:

— Расскажешь?

Антон принялся рассказывать. Нина Петровна слушала внимательно, не перебивая, ибо в общих чертах уже знала о происшествии.

— … а сегодня я её навестил…

Парень умолк.

— Цветы подарил?

— Ну…

— И она тебя поцеловала?

— Ага… Откуда ты знаешь, мам? Никто же не видел!

Нина Петровна улыбнулась и погладила сына по вихрам.

— Я просто поставила себя на место Киры… Вот и догадалась!

Больше Антон Киру не навещал, тем более, что её, в связи с окончанием учебного года, через три дня выписали долечиваться амбулаторно. Встречая девушку, здоровался, конечно, но отводил глаза, ибо после того поцелуя сохранилась странная неловкость. Кира тоже смущалась… Она теперь из-за шрамов, которые воздвигали новый комплекс неполноценности взамен утраченного прыщевого, была вынуждена носить брюки и большие дымчатые очки. Ненавистные же прыщи исчезли без следа после поцелуя! Ну, и уколы пенициллина с витамином В12 тоже помогли.

Об очках. Через деверя заведующей станцией Скорой Помощи мама Вера вышла на тётку его приятеля, которая имела знакомство в «Оптике» на Университетском Проспекте в Москве. Там в заграничную наимоднейшую (с двойной переносицей!) оправу, купленную аж за восемьдесят (!) рублей у спекулянтов на базаре в Малоярославце, вставили остродефицитные нестандартные голубовато-дымчатые стёкла минус три. Очки отлично маскировали шрам на лице, ибо были вдвое больше обычных.

Наступила пора экзаменов. Антон всё сдал на пятёрки, только физику, математику и химию на четвёрки. Кира тоже не подкачала.

И вот, наконец, Выпускной Бал! Кире сшили для него платье ещё зимой, но она наотрез отказалась его надеть: короткое же, до колен! А шрамы видно даже сквозь колготки! Пришлось родителям поехать с дочкой на барахолку аж в Малоярославец, где после долгих поисков купили замечательный кримпленовый брючный костюм лазоревого цвета с серебряными фасонными пуговками. Венгерский. Стоил он, как комплект зимней резины на Жигули, папа Толя даже с лица сбледнул. Но, на какие только материальные жертвы не пойдёшь для единственной дочери!

Мероприятие прошло, как положено: с поздравительными речами педагогов и благодарными речами родителей, с вручением медали и аттестатов. Золотую медаль на школу выделили только одну, её получила Лена Скворцова из 10 «А». Медаль была лёгкая, явно не золотая, а позолоченная, или, может, вообще, анодированная. К слову, Лена добилась высшей школьной награды Родины в основном усидчивостью и зубрёжкой. Особых талантов у девушки не имелось, она ни разу не участвовала в олимпиадах и прочих викторинах. Зато папа трудился директором НИИФЭ.

Затем начался концерт самодеятельности. Читались стихи, пелись песни, плясался акробатический рок-н-ролл, на который Пётр Иванович взирал с неодобрением, ведь совсем недавно, каких-нибудь десять лет назад, подобные телодвижения квалифицировались как буржуазное разложение, а исполнители клеймились позорным словом «стиляги».

Дима Шерстнёв показывал фокусы. На глазах у изумлённой публики он три раза подряд достал из карточной колоды пикового туза, порвал его на клочки, колоду сжёг на железном противне, а потом провозгласил ломающимся баском:

— Колода эта теперича вместе с тузом находится в кармане у гражданина Парчевского между трёхрублёвкой и квитанцией из прачечной!

Коля Парчевский, изобразив на лице изумление, предъявил колоду с воскресшим пиковым тузом. Все смеялись и хлопали.

Финалом-апофеозом концерта был «Танец Маленьких Лебедей», исполненный четырьмя акселератами из 10 «Б». Они, плавно двигая лопатками на мускулистых спинах, выплыли из-за кулис, а затем, взявшись за руки, исполнили собственно танец. В белых майках, пачках и кедах, с венками на головах, ребята старательно выбрыкивали ногами, вызывая в зале взрывы хохота.

После концерта все повалили к накрытым в спортзале столам, кряхтевших и трещавших от пирогов, салатов, колбас, тортов, варёной картошки и прочих деликатесов. Было даже две баночки шпротов! Присутствовало также шампанское из расчёта одна бутылка на пятерых. Педсовет и Пётр Иванович были против алкоголя, но родительский комитет выдавил у них согласие на чисто символическую дозу, мотивировав, что это важный ритуал вступления во взрослую жизнь. Пётр Иванович, вздохнув, согласился и обречённо подумал: «Всё равно водку тайком притащат…».

После того, как все наелись, столы сдвинули к стене и начались танцы. Их открыли физрук Вадим Викторович и немка, в смысле, учительница немецкого языка, Каролина Арнольдовна, шикарно исполнившие вальс под песню «Вальс устарел». Про них шушукались, что… ну, вы же понимаете: он молодой, красивый и мускулистый, холостой, она — блондинка с формами, хотя и старше годами. Пела, разумеется, Кира, подражая Майе Кристаллинской. Затем ансамбль заиграл быстрый танец (для разогрева!) и веселье начало набирать обороты. Кира села за синтезатор.

Антон плясал в компании четырёх одноклассников, образовавших кружок и по очереди совершавших причудливые телодвижения, пытаясь на языке танца поведать окружающим свои мысли, идеи и устремления. Иногда это удавалось, но чаще — нет. Но, всё равно, было весело!

Одноклассница Людмила Скокина, вся напрягшись, как леопардиха на ветке, следила за предметом своего вожделения — Филином, выжидая правильного момента, чтобы сделать бросок и закогтить. Она была влюблена в нашего героя уже два года, с тех пор, как перевелась в его класс, переехав из Кинешмы. С первого же дня Люся делала парню довольно недвусмысленные намёки, которые тот тупо не понимал и не подозревал об охоте на себя, хотя Скокина, сидевшая позади него, постоянно дышала в затылок, клянчила дать списать и угощала домашними пирожками.

К сожалению, сия девушка была некрасивая, и ни фигурой, ни нарядами, ни интеллектом похвастаться не могла, но характер имела несгибаемый, и умела добиваться поставленных целей. Слегка выпив с девчонками для куражу, она приняла решение: сегодня или никогда! Антошка, Антошка, небось, пойдёшь копать картошку…

Антон духарился в меру своих способностей и воображения, искоса поглядывая на Киру. Он ждал, когда она спустится в зал, а тогда… Пригласит на первый же медленный танец! Наконец, быстрый танец кончился и начался медленный. Кира освободила место у синтезатора Гошке Верховцеву, Антон дёрнулся было к ней, но… его опередил Алексей! Экая незадача! Антон угрюмо вышел в туалет. Там трое ребят, уже изрядно навеселе, предложили остограммиться. Антон раньше водку никогда не пил, но, тем не менее, согласился. А что? Он же уже взрослый! Выпив пол стакана, не опьянел, но почувствовал, как сознание, слегка запнувшись, расправило могучие крылья! Проснулось остроумие, сила и жажда подвигов. Покурив с ребятами, хотя тяги к куреву не испытывал, а так, баловался изредка, вернулся в зал. Кто-то, азартно сопя, подкрался сзади и закрыл ему глаза влажными ладошками.

— Угадай, кто?

Антон добросовестно задумался. От незнакомки слегка пахло портвейном «Агдам», чуть сильнее — пóтом… и духами «Кармен»! Такими духами в классе мазюкалась только одна девушка, Люся Скокина, сидевшая за партой позади него.

— Скокина, ты, что ли?

— Ну!

Бесцеремонно схватив парня за руку, она двинулась на середину зала.

— Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!

Отказаться было невежливо, да и с какой стати?

Обвившись вокруг Антона, как лоза вокруг дуба, интриганка, наступая ему на ноги, шептала прямо в ухо:

— Ой, Антоша! Что ты со мной делаешь?

Упругая грудь упиралась в солнечное сплетение! Вообще-то, Люся Антону никогда не нравилась, но сейчас… сейчас критика была угнетена водкой, и он незаметно прижал её (Люсю, а не критику!) к себе покрепче. Та счастливо охнула.

После танца девушка не отпустила Антона, но потянула за собой:

— Пойдём, Филин! У меня там есть… кое-что!

Уходить не хотелось, ибо в душе теплилась надежда потанцевать с Кирой, но её крепко держал под руку Алексей, рассказывая что-то смешное. Кира смеялась, запрокинув голову, и её горло трогательно вздрагивало.

«Потом… попозже подойду!» — решил Антон и переключил сознание на Люсю, тащившую его за руку с упорством муравья, пленившего гусеницу.

Они зашли в кабинет биологии, почему-то оказавшийся не запертым. Не зажигая света, Скокина вытащила из парты сумку, а из неё — бутылку ноль семь.

— Во, портвейн! Давай, ты первый!

И Антон, задержав дыхание, храбро отпил из горлышка несколько больших глотков — не отказываться же! Ещё сочтёт за слабака! Люся, тоже отхлебнув чуть-чуть, придвинулась ближе.

— Какой ты красивый… — прошептала она, и в следующую секунду её липкие, пахнущие вином губы приникли к губам парня.

Поцелуй был жадным и продолжительным. Оторопевший от такого развития событий, Антон попытался отстраниться, но не тут-то было. Сознание покосилось и грозило вот-вот рассыпаться. Неудивительно: портвейн после водки, без закуски, с непривычки…

А руки одноклассницы уже вцепились в него мёртвой хваткой, и её длинный скользкий язык проник в рот и загулял по дёснам, зубам, нёбу. Было очень приятно, но, в то же время, конфузливо. Затем последовал другой поцелуй, третий… много! Не прерывая этого приятного занятия, девушка слегка отстранилась, и в следующий миг положила руку Антона себе на грудь. Оказалось, что платье уже расстёгнуто до самого пояса, а лифчика нет вовсе!

Всё, как рассказывал отец: сначала артиллерийская подготовка, а потом вступают танки!

Антону было хорошо! И нехорошо тоже. Во-первых, сознание совсем раскололось, и он плохо соображал, где находится и что делает. Во-вторых, его мутило, несмотря на восхитительные ощущения от объятий и поцелуев. В-третьих, он стеснялся Люсиных откровенных прикосновений к своим самым интимным местам.

Сколь долго всё это продолжалось? Может, минуту, а может — вечность… Счастливые часов не наблюдают! Да и часов в темноте было не разглядеть.

Внезапно вспыхнул ослепительный свет. В дверях стояла биологичка Вера Анатольевна, Алексей, Гошка… и Кира. Ребятам понадобился скелет для очередного номера.

Антон и Люся отпрянули друг от друга, но вошедшим всё сделалось ясно. Вера Анатольевна даже хотела сделать замечание, в смысле, заорать от возмущения, но настолько обалдела, что только и смогла выдавить из себя:

— Здесь вам не тут!

Дальнейшего Антон не помнил. Очнулся дома, в своей постели. Сквозь неплотно задёрнутые шторы пробивался солнечный луч, кинжалом коловший глаза. Во рту привольно раскинулась пустыня Сахара с горелым пнём языка посередине. Голова не болела, потому что целиком превратилась в сгусток боли. Казалось: шевельнись только организм — и этот сгусток взорвётся! Но покинуть постель было необходимо, причём без промедления, ибо мочевой пузырь и прямая кишка трещали по швам и вопили, что нуждаются в безотлагательном освобождении от продуктов распада, а не то…

Антон послушался этих призывов и двинулся на поиски туалета, который нашёл с первой же попытки. Оттуда до кухни с краном, испускающим спасительную воду, было рукой подать. А на кухне сидел отец.

— Доброе утро, Антон Петрович! — задушевно поздоровался Пётр Сидорович.

— Ы-ы… — невнятно отозвался юноша, жадно приникая к источнику живительной влаги.

— Что пил, сынок? — участливо и деловито поинтересовался отец, когда сын утолил супержажду.

— Водку… и портвейн, — признался тот.

Филин старший содрогнулся:

— И, без закуски!?

— Ага…

Подполковник танковых войск ощутил в себе сочувствие, основанное на личном опыте. Ругаться расхотелось.

— Запомни сын: ты вступаешь во взрослую жизнь, может, даже станешь офицером. Без спиртного обойтись в этой жизни не удастся. А потому! Никогда не смешивай, всегда закусывай, не пей наспех и с незнакомцами. Насчёт меры… она у каждого своя, определяется эмпирически. Старайся не превышать.

— Пап! Да я вообще теперь…

Отец снова вздохнул:

— Не зарекайся. Кто знает, как жизнь повернётся.

И закурил для уверенности.

Помолчали. Антон выпил предложенный отцом огуречный рассол. Сознание прояснилось, организм отживел.

— Слушай, а как я домой попал? Нифига не помню…

— Тебя мать привезла. Она специально вчера дежурила в дополнительной бригаде.

— Что, прям, из-за меня!?

Отец ухмыльнулся:

— Нет, из-за всех вас. Четверо упились до отключки, ещё троих из разных школ в приёмный покой пришлось везти с разбитыми мордасами. Ну, и ты среди прочих.

Антон виновато передёрнул плечами и угрюмо спросил:

— Пап! А что, я теперь на Люське должен жениться… как честный человек?

Пётр Сидорович подавился дымом Беломора и закашлялся от неожиданности, хотя и знал от жены, что сына застали тискавшим полураздетую одноклассницу. Затем сипло спросил:

— А ты что, ей… вдул?!

Парень попытался собрать осколки воспоминаний в кучку.

— Нет… Не думаю… Не, точно — нет!

— Тогда… не должен!

Сей ответ последовал с некоторой запинкой.

— Запомни, сынок, — отец положил руку на плечо парня, — Баб в твоей жизни будет… много. На всех не переженишься. Только с той расписывайся… впрочем, сам потом поймёшь, с кем.

Антон попытался представить, как женится на Кире, но голова всё ещё работала плохо, поэтому сия фантазия не получилась.

Кира вернулась домой на рассвете, встреченном в компании двух одноклассниц и Алексея. Он, вообще, не отходил он неё всю ночь, держал за руку, а при расставании даже попытался поцеловать, но Кира отвернулась, и поцелуй угодил в нос. Тем не менее, всё равно было приятно.

«Щетина у Гремина колючая, а так — ничего» — подумала она, ложась спать. Что значило «ничего» Автор не знает.

Однако, сразу уснуть не удалось. Перед глазами стояла сцена в кабинете биологии: голые сиськи Скокиной, пьяные глаза и отвисшая слюнявая нижняя губа Филина. Фу, гадость какая! Неожиданно попыталась представить себя на месте Скокиной, но голова была слишком тяжёлая, сильно хотелось спать, поэтому сия фантазия не получилась.

Глава третья

Пережив после обеда неприятный разговор с матерью (было очень стыдно за своё поведение), Антон решил прогуляться на свежем воздухе. Взявши ракетку, пошел в парк, надеясь поиграть в пинг-понг. Там, в летнем павильоне на три стола, всегда кучковались любители постучать шариком.

Дорожка, посыпанная кирпичной крошкой, бодро шуршала под резиновыми подошвами кед. Множество одуванчиков, уже превратившиеся в пушистые шарики, так и провоцировали на вмешательство в их процесс размножения. Поднявши длинный прут, Антон на ходу сносил их седые головы, представляя себя богатырём Добрыней Никитичем, сражающимся с татаро-монгольской ратью.

— Вот вам, злы татаровья! — бормотал он под нос, — Ишь, заполонили Землю Русскую! Всем головы пооттяпываю!

Перебив всех «врагов», до которых мог достать, он прицелился и метнул прут в обособленную кучку цветов шагах в десяти. Полегли все!

— Во, и штаб ихний накрылся!

Довольный собой, прошёл остаток пути просто так, без фантазий. У входа в павильон его окликнул Алексей:

— О! Привет, Филин! Просьба у меня: поиграй со мной. А то больше никого нету!

— А, чего ж! Просьбу выполню.

Они сыграли восемь партий, пока не утомились. Антон выиграл три. Одну партию он проиграл на «больше-меньше» и слегка переживал из-за этого. Вообще-то, силы были не равны, так как ракетка у Алексея была лучше: вьетнамская, гладкая, с шипами вовнутрь. Такой кручёные подачи гораздо кручёнее получаются, а это — серьёзное преимущество! Да и похмелье ещё не совсем выветрилось.

Сели на лавочку, помолчали. Как мы помним, друзьями они не были. Алексей с хрустом потянулся:

— Эх! Славно вчера всё прошло, не так ли?

— Э-э… Угу! — промычал Антон, восторга от выпускного вечера не испытывающий.

Гремин кудахтающе захихикал:

— А ты молодец! Скокину, говорят, вообще… Как у неё сиськи? Твёрдые, а? Или не очень?

Вопрошаемый конфузливо промолчал.

— А мне тоже целоваться пришлось, — похвастался Алексей, доставая из красивой коробочки толстую папиросу «Три богатыря».

— А с кем? — чисто из вежливости спросил Антон, — О, ты курить начал? Большой стал, да?

— Ага, взрослый я, — солидно выпустил дым через ноздри Алексей и поднял руку, — Все вторичные половые признаки отчётливо определяются! Во, волосы в подмышке видишь?

Он длинно сплюнул в траву и продолжил:

— А целовался с Мышой. Она в меня втюрилась по страшной силе. Всю ночь гуляли под ручку. Тёплая такая, приятная на ощупь! Эх, кабы эти дурёхи, Сокольская с Горюновой, под ногами не путались, я б, наверное…

С замиранием сердца Антон понял, что Кира для него потеряна навсегда. Осознание этого факта наполнило настроение нешуточной грустью. Да, конечно, у них с Кирой ничего не было… кроме того поцелуя. Да и то, он был дружеский… Но, ведь, могло бы быть потом? Гулять вместе, целоваться, ага? А после института…

Мысль эту он додумывать не стал.

Алексей докурил, снова сплюнул (слюна у него била фонтаном от непривычки к табаку!) и деловито предложил:

— Ну, давай ещё партеечку-другую?

— Неохота что-то… — буркнул Антон, почему-то начавший испытывать к Гремину неприязнь, — В стенку постучи.

— Да ну его, этот онанизм! Подожду, может, подойдёт кто-нибудь.

Заткнув ракетку за пояс, Антон ушёл, не прощаясь. Повесив голову, он брёл куда попало, ни о чём не думая. Впрочем, отдельные бессвязные мысли всплывали и тут же тонули в водоворотах дурного настроения:

«Вот ктой-то с горочки спустился… Бэсса мэ, бесса мэ муча… Филин, а ты, правда, итальянский знаешь? … Естердей… олл май траблз сим соу фар эвэй… Ой, Антоша! Что ты со мной делаешь? … Здесь вам не тут… Антошка, Антошка, пойдём копать…»

Слово «картошку» додумать не удалось, ибо он натолкнулся на Киру, вышедшую из-за поворота, и задел её плечо своим.

— Алё, гараж! — возмущённо воскликнула девушка, потирая ушибленное место, — Фары включи!

— Ну, что пардон — то пардон, — покаянно отозвался Антон.

— То-то, что пардон…

Голос Киры смягчился.

— А ты куда, такой смурной?

— Да так… вдоль, а потом поперёк.

— Ой, а пойдём в теннис поиграем? Вон, и ракетка у тебя!

— Да я уже… А ты иди, там Гремин сидит, ему партнёр нужен.

Кира странно посмотрела на него. В глазах её отразилось удивление и разочарование.

— Ну, как хочешь… Гремин, так Гремин.

Антон хотел ответить, что так, как он хочет, уже не получится, но вместо этого грубо брякнул:

— Ну, и целуйся со своим Греминым!

Лицо девушки покраснело, губы искривились, и с них сорвалось громкое:

— Дурак!

Антон на «дурака» обиделся. Резко повернувшись, он полубегом ринулся прочь из парка.

Кира не пошла в павильон. Она брела, куда глаза глядят.

«Ну, почему, почему он со мной так? И, причём тут Гремин? Подумаешь, прошлись под ручку! Нет, тут другое: он же теперь со Скокиной гуляет… и не только гуляет, а ещё и тискается. Перебежала дорогу, тварь развратная, увела моего Филина… Антошу! Теперь надежды нет… Эх, жалко, что нынче в монастырь нельзя уйти!»

Придя домой упала на кровать и дала волю слезам.

Отвезя документы в Институт Военных Переводчиков, Антон принялся готовиться к вступительным экзаменам. Времени было не так много: там начинали раньше, чем в гражданских вузах. Особенно пришлось зубрить историю. Когда был 2-й съезд РСДРП? А что на нём порешали? Или, скажем, цели и задачи Крымской Войны 1854 года. Чего добивались англичанцы с французами и турками от царя Александра? Нет, минуточку… Кто тогда царём-то был? Если Александр, то с каким порядковым номером? Срочно уточнить!

Пробелов было много, поэтому погулять было возможно только часок перед сном. Ну, ездил, конечно, по воскресеньям на озеро.

А с Кирой не встречался, не до неё было, да и дулся, вспоминая «дурака».

Кира держала экзамены в Институт имени Гнесиных (там конкурс был поменьше, чем в Консерватории).

Выслушав её исполнение этюда Прокофьева (играла на память!) экзаменаторша свернула верхнюю (усатую!) губу в трубочку. «На хоботок похоже!» — мысленно хихикнула Кира, но удержала на лице серьёзное выражение.

— Неплохо, как бы… Только, что у вас за техника старорежимная? Девятнадцатый век какой-то… Вы первый, пятый и третий палец так ставите, что аж с души воротит!

Кира обиделась, но, сдержавшись, вежливо объяснила:

— Я училась у Валентины Васильевны Шишкиной, заслуженного учителя РСФСР. Ей в этом году исполнилось девяносто лет. А Консерваторию она закончила в 1904 году…

Экзаменаторша развернула губу обратно и поставила четвёрку.

Остальные экзамены девушка сдала на пятёрки и была зачислена… на отделение народных инструментов!

— Ничего, доченька, не расстраивайся! — утешала её мать, гладя по голове, — Год отучишься на народных, а потом переведёшься на исполнительское!

Кира шмыгнула распухшим от слёз носом и нехотя согласилась с сим планом.

Первым экзаменом у абитуриента Филина А. П. была история. Вопросы попались лёгкие: татаро-монгольское иго и итоги первой мировой войны. И, вроде, всё правильно ответил, но…

— А какой город был столицей Золотой Орды? — спросила экзаменаторша, дама под пятьдесят со старомодной башней на голове, раскосая и сама похожая на татарку.

— Э-э… Так, они же кочевые были… Туда-сюда… Какая ж столица? — забормотал в смятении Антон.

— Ага, не знаете! Стыдно, молодой человек!

Тётка скривилась, как от уксуса, и задала следующий вопрос:

— Что было главным событием двадцатого столетия, произошедшим в результате империалистической войны?

Антон лихорадочно заскрипел мозгами:

«Во, валит, так валит! Что за событие такое? Да ещё главное? Может, мирный договор в Компьене? Конец войны и всё такое… Нет, не то… А что?!»

Молчание затягивалось и грозная историчка суровела на глазах.

— Неужели, тоже не знаете? — с оттенком презрения бросила она через губу.

— Нет… — вымолвил готовый разрыдаться Антон.

И тут проклятая азиатка громыхнула бортовым залпом бронепоезда, даже пороховым дымом запахло (на самом деле это Антон пукнул с испугу!):

— А Великая Октябрьская Социалистическая Революция? Разве она не была результатом первой мировой войны!?

— Ага, была… Действительно, главное событие! — убито подтвердил экзаменуемый.

Результат был провальным: три балла!

Приехав домой, Антон первым делом схватил энциклопедию и выяснил, что столицей Золотой Орды был город со смешным названием Сарай. На Волге.

— Во, блин! А в учебнике этого нету…

Вторым экзаменом был английский. Антон правильно ответил про герундий, написал десять неправильных глаголов во всех трёх формах (пришлось незаметно воспользоваться шпаргалкой, прилежно выцарапанной на гранях авторучки). Затем предстояло поговорить на тему «Москва — столица нашей Родины». Антон схитрил и принялся объяснять, что в Москве есть Третьяковская Галерея, а в ней висит картина Сурикова «Боярыня Морозова»… Далее он намеревался плавно соскользнуть на хорошо отрепетированную тему биографии и творчества Сурикова, но экзаменатор, ехидный старикашка в мощных очках, сразу прервал его:

— Про Москву, про Москву, пожалуйста, молодой человек! Про Третьяковку не в тему!

Специально выступление про Москву наш абитуриент не готовил. Промямлил что-то про Кремль, про Мавзолей… Беглость речи внезапно испарилась, косяком попёрли грамматические ошибки, произношение тоже зачахло. На вопрос, что собирались построить на месте бассейна «Москва», ответить не смог. Итог неутешительный: трояк.

На семейном совете было решено не продолжать, ибо даже с двумя пятёрками по оставшимся двум предметам шансов на зачисление не было никаких. Забрать документы и подать заявление в Институт Иностранных Языков имени Мориса Тореза, благо в военных ВУЗах экзамены проходили раньше на целый месяц. Антон документы, конечно, в Ин-Яз отнёс, но сомнения были большие, ибо конкурс там был выше, чем в Военных Переводчиков.

К своему громадному изумлению, он сдал все экзамены на четвёрки, а сочинение — на пять! Однако в списках принятых его не оказалось: не хватило одного балла!

В мрачном состоянии настроения Антон шёл по улице Горького к Белорусскому вокзалу. Сейчас на электричку — и домой… Родители, конечно, огорчатся, но переживут как-нибудь. А, вот, что дальше делать? Вспомнился стих: «У меня растут года, будет мне семнадцать! Кем работать мне тогда? Чем заниматься?» Да, в декабре стукнет восемнадцать, и весной призовут в ряды Красной Армии. Но, это же целых восемь, а то и девять месяцев! А профессии нет…

Полный раздумий, он ступил на привокзальную площадь. Обратный билет имелся, так что в очереди в кассу стоять не надо. Сколько там до поезда? Пятнадцать минут. Но, только парень собрался повернуть к платформам, как путь преградила дородная цыганка с чумазым младенцем на руках. Младенец жалобно плакал.

— Ай, молодой-симпатичный… — начала она нараспев.

Антон шарахнулся, ибо неоднократно слышал рассказы об обжуленных цыганками людях.

— Э, погоди, красивый, я не затем, о чём ты подумал! — воскликнула цыганка, — Вот, мальчика моего благослови! Положи ему на голову руку!

— Чего?! — обомлел парень.

— Того! Ну?

Переложив в левую руку авоську с продуктами, Антон коснулся ладонью лба малыша. Тот сразу перестал плакать и заулыбался.

— Вот спасибо-расспасибо! — растроганно вскрикнула мамаша и втиснула в руку Филина скомканную десятку, — Удачи тебе, хороший человек!

— Не надо… Зачем… — растерянно забормотал Антон, пытаясь вернуть деньги, но цыганка спрятала руку за спину и отступила на шаг.

— Надо! А то не поможет! — веско заявила она.

— А… что с ним? — несмело поинтересовался «хороший человек».

— Порча, — понятно и, вместе с тем, непонятно объяснила представительница загадочного народа и повернулась, чтобы уйти, но тут неизвестно откуда возник милицейский сержант.

— Стоять! — рявкнул он ей и повернулся к Антону.

— Что, парень, на деньги развела? Много за гаданье заплатил?

— Нет… Она сама мне червонец дала…

Сержант выпучил глаза:

— Не, правда, что ли?

— Ага…

— Ну, блин, первый раз такое слышу!

Цыганка уже исчезла в толпе, и несостоявшийся студент сел в подошедшую электричку. Народу было много, поэтому пришлось ехать стоя. В тамбуре. Со всех сторон давили рюкзаки дачников, чья-то сумка удобно устроилась на ноге, плюща стопу чугунным прессом. Но, несмотря на эти неудобства, настроение почему-то улучшилось. Мысли крутились и вращались вокруг произошедшего. Ребёнку явно получшело. «Но, почему я?»

Ответа так и не нашёл.

Через три дня Антон услышал, как директор ГОРОНО поздравил по городскому радио всех молодых электронцев, поступивших в высшие учебные заведения и техникумы. Среди перечисленных был и Алёха Гремин, поступивший в Университет! На Мехмат!

Чванился новоиспечённый студент по этому поводу страшно! Ходил, задрав нос и свысока глядя на встречавшихся одноклассников. Столкнувшись с Антоном в гастрономе, сделал скорбное лицо:

— Облом, а, Филин?

— Ага, одного балла не хватило.

— Ничего, Филин, не расстраивайся! На следующий год поступишь! Только, подготовься получше, в смысле, старайся сильнее! — и Алексей покровительственно потрепал парня по плечу, что нашему несостоявшемуся лингвисту настроения не улучшило.

Антон, вообще, аж заколдобился от этих слов, ибо их произносили все, начиная с родителей и кончая малознакомыми людьми. Язык распух объяснять, что второй попытки не будет, так как весной в армию заберут.

Надо было устраиваться на работу. Не груши же околачивать до призыва? Однако выбор вакансий для человека, не имеющего квалификации, был не велик, а, скорее, скуден. Санитаром в медсанчасть Антон не захотел. Мыть полы, таскать носилки… Учеником слесаря в мехмастерские — тоже, хотя там и обещали приличную зарплату (110 рублей!) и первый разряд через полгода. Можно было устроиться шофёром, в ДОСААФе выучили водить авто, но опытные люди отсоветовали: новичкам всегда дают старьё, под машиной лежать придётся больше, чем ездить. Не, что делать-то, люди?

Отец созвонился со своим товарищем, физиком-электронщиком Дмитрием Радомировичем Кулешовым, заведующим Расщипахой. Они дружили на почве охоты, вместе ходили на уток, вальдшнепов и рябчиков, а также других, более серьёзных зверей. Однажды у изготовившегося к схватке с кровожадным монстром Кулешова соскочила с валенка лыжа. От неожиданности он потерял равновесие и упал, больно стукнувшись плечом о корень сосны и выронив ружьё. Тут бы ему и конец от клыков и когтей разъярённого горностая, но спас Пётр Сидорович: залпом из двух стволов тяжело ранил зверюгу, а затем добил рогатиной в сердце! С тех пор дружба ещё более укрепилась, и Кулешов не счёл себя вправе отказать своему спасителю в пустяковой просьбе посодействовать сыну устроиться на работу.

Дмитрий Радомирович пришёл в гости, поздоровался с Антоном за руку и внимательно посмотрел в глаза.

— Хочешь к нам, в фелектронку? Парень ты, вроде, сообразительный, расторопный. Будешь физиком? Мне лаборант как раз нужен.

Антон слегка замялся. Физиком он себя никогда не ощущал.

— А что делать надо? — уклончиво поинтересовался он.

— Ну, что делать… Как говорится: подай, принеси, пошёл вон. Или следить за приборами и делать пометки в журнале наблюдений.

Антон решил, что такая работа вполне годится, чтобы перебиться до армии, и кивнул:

— Согласен!

— Ну, вот и хорошо! — улыбнулся Дмитрий Радомирович и радостно потёр руки, — Не пожалеешь. Зарплата не бог весть, какая, всего 75 рублей, зато с надбавкой за вредность и секретность до сотни доходит. И коллектив у нас хороший, дружный. Завтра приходи в отдел кадров.

Филин младший написал заявление о приёме на работу лаборантом, заполнил анкету, написал автобиографию, отдал вместе с шестью фотографиями кадровику с чекистскими глазами и сизым носом и принялся ждать. Приказ о принятии себя на работу он прочёл и подписал через неделю, заодно дав подписку о неразглашении государственной тайны (а как же!). Всё это время его проверяли: не шпион ли, не диверсант ли, не вредитель ли? И, вообще, тот ли он, за кого себя выдаёт?

До проходной фелектронки было близко: пять минут на велосипеде или четыре остановки на автобусе третьего маршрута. Пешком — минут двадцать. Решил, что в хорошую погоду будет ездить на велике, а в автобусе — зимой. Но велосипед пришлось бы оставлять за периметром, вахта не пропускала, и Антон встревожился за его сохранность. Народ, как говорится, без креста, могут ключи из сумочки стырить, а то и колесо свинтить. Да и весь велосипед спереть не трудно: перекусил дужку замка — и прощай, верный конь! Так что, да здравствует ходьба пешком!

В первый день по просьбе Дээр, как называли шефа за глаза в отделе, Антону устроили экскурсию по Расщипахе и её окружающей среде. Гидом была красивая и яркая, при глазах с поволокой, дама лет тридцати по фамилии Кныш, а по имени — Зульфия Абрамовна. Она взяла новичка под руку и не отпускала от себя ни на сантиметр. Наоборот, старалась прижаться покрепче.

— А вот здесь, Антошенька, у нас главный распределительный щит! — показывала она наманикюренным пальчиком на сложное устройство, — А там — вентилятор-ветродуй, его мой муж обслуживал!

— Э-э… А сейчас? — спросил Антон, чувствуя себя неловко от жара её тела и резкого запаха духов «Каменный Цветок».

— Ой, сейчас Рыжиков на этом участке!

С этими словами Зульфия стиснула его руку ещё сильнее.

— А… ваш муж, он чего?

Зульфия тяжело вздохнула, и её большие выпуклые чёрные глаза заволокло слезами:

— Помер Опанасюшка два года назад…

— От вентилятора?! — ужаснулся Антон.

— Нет. Глисты замучили.

Экскурсия закончилась к обеду. Еда в ведомственной столовой Антону понравилась: дёшево и вкусно!

Так начался первый рабочий день.

Глава четвёртая

Кира начала учёбу в музыкальном училище с поездки на картошку в деревню Шемякино. На целых две недели! Мама, узнав, разохалась:

— Ой, как же руки то? Не дай бог пальцы повредишь! А не то и ревматизм от холода заведётся!

Но девушке повезло: на собрании коллектива в день прибытия Эдельвина Яковлевна, куратор, изящно показала на Киру рукой (не пальцем!) и изрекла:

— Кира Анатольевна будет кухонным мужиком!

И все засмеялись, в том числе и сама Кира.

С непривычки чистить картошку на тридцать человек было трудно, но втянулась уже на второй день. Ещё нужно было таскать воду и дрова, перебирать рис и гречку, вертеть мясорубку, резать хлеб и заваривать чай. Всё равно лучше, чем в холодной грязи ковыряться!

Коллектив был в основном девичий, парней только два: скрипач Лёва и пианист Зяма, оба физически не очень развитые, поэтому охраняли покой студенток пятеро ребят из Института Физкультуры. Четыре боксёра и один самбист, все с армией за плечами. Местные парни, попытавшиеся было приставать к девчатам, после первой же стычки с атлетами быстро поняли, что вместо амуров можно нарваться на совсем даже противоположное, а посему держались поодаль, мечтая подловить ребят по одиночке. Однако опытные физкультурники были начеку и не давали деревенским ни одного шанса избить себя всей толпой.

Из деревни Кира вернулась обветренная, с цыпками на руках, пополневшая на два килограмма, но довольная: перезнакомилась с сокурсниками, окрепла, начиталась книг из колхозной библиотеки: там нашёлся роман Арцыбышева «Санин», напечатанный ещё до революции, и сборник рассказов Аверченко! Но главной её добычей были романы Тамигина «Последняя надежда Императора» и «Жемчужина, выпавшая из короны» запросто купленные в деревенском магазине! Ни в Электронске, ни в Москве их было не достать.

Передохнув дома два дня, поехала в Москву, заселяться в общежитие. Комендантша Никитична долго вертела в руках Кирин паспорт и ворчала, что с областной пропиской можно и дома жить:

— Подумаешь, час какой-то на электричке! Люди и дальше ездют, с самой Калуги, аль, скажем, с Рязани!

Тем не менее, ордер на койку в комнате 3—16 выдала.

Соседками оказались тоже пианистки, Соня и Рита.

— Я из Кишинёва, — протянула руку Рита.

— А я из Одессы, — сделала книксен Соня.

Девчата оказались покладистыми и не вредными. Педантичная Рита уже на следующий день сочинила график дежурств, и самостоятельная жизнь началась. Девчата быстро сдружились и, вскоре, беззаботно делились съестными припасами, а также одеждой, ибо были одного сорок четвёртого размера.

Учёба навалилась на хрупкие девичьи плечи нешуточным грузом! Автор не знает точно, какие специальные предметы учат музыканты, но их (предметы эти) приходилось зубрить до самого отбоя. Плюс История КПСС, как же без неё?

По субботам Кира садилась в электричку и, с блаженным вздохом откинувшись на спинку жёсткой деревянной скамьи, мгновенно засыпала. В Электронске её всегда встречал папа на Запорожце, ибо помимо портфеля с книгами и конспектами студентка обязательно везла домой тяжёлую авоську с продуктами. Докторская колбаса, швейцарский сыр, французские батоны, кофе в зёрнах и многое другое, что в Электронске можно было купить, скорее, редко, а кое-что — и никогда.

Несколько раз Кира встречала на улице Антона. Они вежливо здоровались, но попыток к сближению не делали. Антон стеснялся своего провала на экзаменах (дважды!) и не хотел слышать сочувственные речи. Кира тоже не хотела смущать парня рассказами о своей студенческой жизни.

В начале декабря погода стояла чудесная, и Кира решила сходить на городской каток. Едва выкатившись на лёд, она увидела Антона с его товарищем Серёгой. Они не спеша катались по кругу и беседовали. Несмотря на воскресный день, народу было не очень много. Так, человек двадцать-тридцать. План интриги составился быстро! Кира изобразила несколько пируэтов, затем тройной тулуп, который слегка не довертела, затем, тщательно рассчитав траекторию, оттопырила левую ногу и заскользила на правой спиной вперёд… Бац! Столкнулась с Антоном, как и было задумано!

— Уй-я! — завопил тот, хватаясь за коленку, ушибленную коньком.

— Scusi!* — извинилась интриганка и застенчиво потупилась.

*извините — итал.

Антон разогнулся и перевёл дух.

— А, это ты… Смотреть надо, куда едешь, а то и до беды недалеко!

Кира промолчала, ожидая развития беседы.

Антон напрягся и неловко выдал:

— Как ты там, в Гнесинке? Ноты-то, учишь?

— Ага. А ты что поделываешь?

Потерев колено, Антон важно ответил:

— Я, однако, за Расщипахой приглядываю.

— О! И, как? Интересно?

— Ну!

Серега нетерпеливо дёрнул приятеля за куртку:

— Слышь, поехали, Филин, а то мы у людей на пути растопырились, как два тополя на Плющихе!

— Пока, Мыш! — попрощался Антон чёрствым голосом, скрывая нахлынувшую нежность.

— Arrivederci** … — прошептала Кира, отворачиваясь, чтобы Филин не прочёл по глазам, как её тянет к нему.

**до свиданья — итал.

«Он меня забыл, конечно» — горюнилась девушка после этой безличной встречи, — «Да и что меня, калеку, вспоминать? Ничего же не было… Ну, станцевали… Ну, поцеловались… один раз! Точно, ничего не было! А, раз так, я про Филина тоже забуду! … Антоша… Антошенька…»

«Забыла она меня» — горько переживал Антон, стаскивая коньки и всовывая ноги в валенки, — «Вон, даже с днём рожденья не поздравила!»

Седьмого декабря, два дня назад, ему исполнилось восемнадцать лет. Он, правда, не был уверен, что Кира помнит эту дату, но, всё равно: не поздравила же!

«Забыть надо эту Мыш напрочь! С глаз долой — из сердца вон!»

Но воспоминание о том, единственном поцелуе, согревало сердце…

«Кира… Кирочка…»

В понедельник Кира уехала в Москву на электричке 6.10, а Антон пошёл на работу. Помог слесарю дяде Васе закрепить заслонку редуктора излучения, переписал в журнал красивым почерком неряшливые записи старшего лаборанта Долгова, поучаствовал в отладке осциллографа. Вот и обед.

В столовой к нему подошла с подносом Зульфия. Антон уже знал, что она аспирантка и всем говорит, что ей двадцать девять лет (на самом деле — тридцать два, как поведал лаборант Осипчук, друживший с покойным Кнышем), а живёт она на Проспекте Ленина в доме 26, первый подъезд, третий этаж, квартира направо (помог однажды женщине дотащить тяжёлую сумку).

— У тебя свободно, Антончик? — пропела восточная женщина ласковым голосом и сверкнула глазищами.

— Сво… Свободно, Зульфия Абрамовна, — кивнул парень на свободный стул.

Он Зульфии… как бы это сказать… робел. Слишком уж она к нему липла, даже сотрудники обращали внимание и отпускали всякие шуточки.

Некоторое время оба молча поедали борщ, а потом Зульфия, значительно подняв выщипанные в ниточку брови, негромко сказала:

— С днём рождения!

— Спасибо! Как раз в пятницу… произошёл.

Зульфия чарующе улыбнулась, показав два золотых зуба, и поправила волосы:

— Меня в пятницу в Серпухов в командировку послали, не смогла вовремя тебя поздравить. Но, думаю, и сегодня не поздно?

— Э-э… Ага, не поздно, — согласился Антон, не понимая, куда она клонит.

Зульфия улыбнулась ещё шире:

— Значит, договорились! Приходи ко мне в восемь, получишь подарок.

— А почему к вам, Зульфия Абрамовна? — растерялся заманиваемый в ловушку парень.

— Потому, что у меня подходящая, торжественная обстановка! И, вообще, сколько раз тебе говорить: не называй меня по отчеству! Я же совсем чуть-чуть тебя старше! Для тебя я просто Зульфия! Или Зюля!

Заинтригованный донельзя, Антон решил сходить. Родители подарили ему давно желаемый кассетный магнитофон «Мрiя», бабушка Нина прислала настоящие джинсы «Lee», а тётя Наташа — двести рублей! Эх, жаль, что зима на дворе, а то бы купил мопед «Верховина»! Интересно, что Зюля подарит?

Ровно в восемь часов, одетый в новенькие джинсы и пуловер маминой вязки, а также пальто с каракулевым воротником (пошитое в ателье из отреза офицерского шинельного сукна!), он позвонил у обитой чёрным дерматином двери, не подозревая, что это не просто дверь, а портал в… Впрочем, по порядку!

Дверь скрипнула и медленно распахнулась. На пороге стояла Зульфия. Слегка завитые волосы волнами струились по плечам и напоминали водопад. Тело было облачено в умопомрачительное, ярко-красное, аж малиновое, шёлковое платье в обтяжку. С вырезом. Антон сразу заметил, что лифчика под платьем нет, и сконфузился.

— О! Точность — вежливость королей! — разулыбалась женщина, кокетливо щуря глаза, — Входи, мой король!

— Да, какой я король… Вовсе даже не король… — промямлил втянутый в прихожую за руку Антон.

— Г-м… Ну, тогда — благородный дон!

Выражение это слегка насторожило: так выражались персонажи в книге Стругацких «Трудно быть богом». Но вспомнить, почему оно насторожило, не удалось, ибо события развивались стремительно. Введя гостя в комнату, Зульфия усадила его на диван и томным голосом предложила:

— Может, пока по бокалу вина?

Антон замялся, ибо вина он не любил, потому, что не понимал. Водку несколько раз пил (с осторожностью!) и эффект от неё был понятен: согревает и слегка одурманивает. Пиво тоже хорошо: так приятно расслабляет, а опьянения никакого, хоть две бутылки подряд в себя влей!

— Хорошо бы. Пива! — брякнул он, вдруг осознав, что это диалог из фильма «Брильянтовая Рука».

Во, совпадение!

Ответ не замедлил соответствовать:

— Нет! Только вино!

Вино оказалось молдавское, «Альб де Масэ». Отпив несколько глотков сладкой терпкой жидкости, Антон поискал, куда бы поставить фужер. До стола было не дотянуться, поставил на пол. Зульфия, жадно допив вино до дна, придвинулась ближе:

— Теперь давай на брудершафт!

— А это как это?

— Да, очень просто: скрещиваем руки и пьём, а потом надо поцеловаться. Тогда дружбу уже ничем не разрушить!

Антон не смог отказаться, да и с какой стати? Выпили. Поцеловались. Нет, не так, а вот как: ПОЦЕЛОВАЛИСЬ! Руки Зульфии сплелись на его шее, а поцелуй длился и длился, аж воздуху стало не хватать.

— Ой, Антоша, что ты со мной делаешь? — проворковала коварная… э-э… целовальница.

— А я чо… я ничо… это вы… ты… сама первая начала, — пропыхтел Антон, отдуваясь.

Посидев с полминуты и не дождавшись продолжения, Зульфия вскочила:

— Не угодно ли благородному дону посмотреть на мои Ируканские ковры?

Опять цитата из «Трудно быть богом»!

— Угодно, — кивнул благородный дон, и вспомнил, что примерно так выразилась дона Окана и потащила дона Румату в будуар… Но здесь это невозможно, квартира двухкомнатная, нет никакого будуара!

«Неужели, коврик подарит? Блин! Куда мне его!?»

— Я сейчас всё приготовлю, войдёшь по моему сигналу! — строго приказала хозяйка и ушла в спальню.

Квартира была двухкомнатная, совмещённая.

Через минуту до Антона донеслось:

— Входи!

И он вошёл. Сначала в глаза бросились ковры, присутствующие везде: на полу, на стенах, даже на потолке. Очень красивые, гармонирующие между собой ковры! (Чем не будуар, а, Читатель?) Затем он увидел владелицу этой роскоши, сидевшую на тахте, также покрытой ковром. Она была абсолютно без ничего, если не считать кокетливого розового бантика на лобке!

В мозгу вихрем пронеслось:

«Это что, мой подарок?! Но, она же вдвое старше меня! В матери годится! Впрочем… всего четырнадцать лет разницы… не, в четырнадцать рожать не разрешается!»

Зульфия медленно встала и, покачивая крутыми бёдрами, приблизилась вплотную. Стянув с парня пуловер, принялась расстёгивать рубашку, вкрадчиво бормоча при этом:

Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты!

Унесу я пьяную до утра в кусты!

Зацелую до смерти, изомну как цвет!

Смелому от радости пересуду нет!

«Есенин?» — попытался угадать раздеваемый, но не успел, ибо джинсы вместе с трусами оказались сдёрнуты до щиколоток.