Бесплатный фрагмент - Усташские лагеря смерти в Независимом государстве Хорватия в 1941–1945 гг.

ВСТУПЛЕНИЕ

Дорогой читатель!

О Второй мировой войне написано огромное множество книг. В этом нет ничего удивительного, так как эта тема остается актуальной и по сей день. Историческая и художественная литература по этой тематике регулярно дополняется и расширяется за счет новых произведений, которые пишутся авторами во многих странах мира. Особый интерес Вторая мировая война и все, что с ней связано, вызывала и вызывает у российских читателей. И кажется, словно уже не осталось такого явления или эпизода из этого периода истории, о котором бы не рассказывалось подробно на страницах учебников и романов, в газетах или научных статьях. Но они есть. Эта книга — рассказ об одном из таких явлений.

Наверное, каждый из нас знает о том, как в годы Второй мировой войны фашисты устраивали концентрационные лагеря для своих пленников. Там их заставляли работать в нечеловеческих условиях, там их пытали, морили голодом, массово уничтожали. Такие названия, как Бухенвальд, Освенцим, Дахау, Треблинка по праву наводят ужас на любого, кто когда-либо читал или слышал о них. Но мало кто знает, что в те годы существовала страна, в которой также устраивались лагеря смерти, ужасы которых не уступали, а то и превосходили ужасы немецких лагерей. Имя этой стране — Независимое Государство Хорватия.

Это государство образовалось весной 1941 года на развалинах бывшего Королевства Югославия, оккупированного немцами и итальянцами. Независимое государство Хорватия, или НГХ, с одобрения Гитлера и Муссолини основали хорватские националисты-радикалы — усташи — во главе с вождем («поглавником») Анте Павеличем. В состав НГХ, помимо собственно хорватских земель, входила практически вся Босния и Герцеговина. Таким образом, в новообразованной стране проживали представители сразу трех народов (и одновременно конфессий): хорваты-католики, бошняки-мусульмане и православные сербы. Ни один народ не был в явном большинстве в целом по стране. Так, сербы жили и в хорватских регионах, и в Боснии и Герцеговине; там же, в Боснии, жили (и живут до сих пор) боснийские хорваты.

Лидеры усташского движения во главе с Павеличем разработали и приняли государственную программу, одно из важнейших мест в которой занимало решение национального вопроса. Бошняков решено было причислить к хорватскому народу, их даже называли «цветами хорватства». Сербов же, считавшихся усташами «низшей расой», планировалось разделить на три части: одну треть обратить в католичество, вторую изгнать, третью — уничтожить. Таким образом, геноцид сербов стал неотъемлемой частью государственной программы НГХ.

Для этих целей в стране начали открывать распределительные и концентрационные лагеря. Впрочем, сами власти называли их «рабочими». Туда отправляли сербов, евреев, цыган, бошняков и даже хорватов, недовольных режимом Анте Павелича. Отправляли и просто всех, считавшихся «нежелательными элементами» — коммунистов, антифашистов и им сочувствующих. Национальная принадлежность в этом случае не играла роли — пленными лагерей НГХ были русские, белорусы, чехи, словаки и даже немцы.

Некоторые лагеря открывали немцы и итальянцы, полностью их контролируя. Такие лагеря по своему укладу и распорядку ничем не отличались от лагерей Германии и Италии. Другое дело — лагеря, основанные усташским правительством НГХ. И внешне, и даже по структуре управления они могли напоминать немецкие (по образцу которых, в общем-то, и создавались). Но реальное положение дел в них было совсем другим. В усташских лагерях не было ни немцев, ни итальянцев — весь управленческий аппарат был представлен усташами.

Поскольку многим усташам, особенно молодежи, с детских лет внушали ненависть к сербам и вменяли в обязанность уничтожать их любыми способами, жизнь пленных усташских лагерей была настоящим адом. Усташи соревновались друг с другом в том, кто убьет больше пленных в день, или в том, кто придумает больше способов пытки или убийства. От зверств и мучительной смерти не были избавлены ни женщины, ни дети — даже новорожденные и грудные младенцы. Известны случаи, когда немецкие или итальянские солдаты и офицеры спасали пленных от усташей, не в силах наблюдать подобное обращение с людьми.

…К сожалению, тема усташских лагерей в нашей стране не получила широкого распространения. Тому есть минимум две причины. Первая — советских военнопленных туда не отправляли. Вторая — в послевоенной социалистической Югославии эта тема оказалась под запретом в рамках тогдашней политики «братства и единства». Считалось, что упоминания о лагерях смерти, устроенных усташами, могут нарушить хрупкое равновесие и помешать строительству дружбы между хорватами и сербами. После распада Югославии в 1991 году говорить и писать об этом начали только в Сербии, куда переехали на постоянное проживание и многие сербы — бывшие пленные усташских лагерей. В новой независимой Хорватии после 1991 года начал процветать ревизионизм, восхваление усташского движения, появились его последователи — их можно назвать неоусташами. О лагерях смерти начали говорить как о «рабочих», а число их жертв — сводить к минимуму.

Работая над этой книгой, я поставил себе задачу — показать российскому читателю по возможности широкую и достоверную картину, описывающую усташские лагеря. Информации такого рода на русском языке практически нет. Насколько мне известно, в русскоязычной литературе в принципе нет книги, в которой бы систематически описывались усташские лагеря. Подчеркну, что предлагаемую мной книгу нельзя считать учебником истории — по причине того, что факты в ней разбавлены значительным количеством допущений и гипотез. При этом как-либо подтвердить или опровергнуть их в наши дни попросту невозможно. Дело в том, что усташи старались не оставлять следов своих преступлений: так, ямы в горах Велебита, куда сбрасывали еще живых узников, потом бетонировались или закидывались камнями, что сделало невозможным извлечение останков и их подсчет. В последние месяцы войны, когда поражение Гитлера уже было лишь вопросом времени, усташи расформировывали лагеря, уничтожая всю документацию, стирая бараки с лица земли. Пленных же массово уничтожали, а затем либо сжигали, либо сбрасывали в реки.

…В мае 2018 года мы с другом посетили мемориальный комплекс на территории некогда крупнейшей системы усташских лагерей смерти — Ясеновца. День был солнечный и теплый, почти жаркий. К мемориалу вел широкий дощатый настил. Слева от нас, возле озерка, располагалась плита-путеводитель по территории бывшего лагеря: она словно бы повторяла форму окрестностей в миниатюре. В глаза бросалось явное стремление устроителей комплекса скрыть как можно больше следов былой деятельности лагеря. Кроме плиты (которую тоже еще нужно было найти) — ни таблички, ни указателя. Только мемориал и зеленый холм с букетами цветов у подножия. И сонная тишина весеннего дня.

Когда мы вошли под каменные своды мемориала, изнутри повеяло прохладой и… гнилью. Дощатый настил, ведший к мемориалу, заходил и внутрь, но там его доски из-за отсутствия солнца и высокой влажности почти совершенно прогнили. Они с мягким скрипом пружинили под ногами, и ходить по ним было откровенно неприятно. На противоположной от входа стороне, на дощатом сгибе, была установлена табличка с четверостишием из поэмы хорватского поэта-антифашиста Ивана Горана Ковачича «Яма». Я перевел его на русский язык:

«Где же блеск стекла, куда же счастье дели,

где ласточки гнездо? И что же сад затих?

Где же стук знакомый колыбели,

и в луче солнца рой пылинок золотых?»

Рядом лежали памятные венки, многие — с национальными флагами, так что было видно, приезжие из каких стран их возложили. Тут были венки из Нидерландов, Германии, Испании, Австрии, Хорватии, Сербии, России…

Возвращаясь обратно, мы направились в сторону музея. Где-то на полпути нам встретился любопытный экспонат — поезд, очевидно из тех, которыми перевозили пленных. Окна вагонов были забраны колючей проволокой.

В своей книге «Ветер с Балкан» я достаточно подробно описал наш визит в Ясеновац. По итогам осмотра мемориала, музея и окрестностей у меня создалось впечатление, что власти очень хотят полностью скрыть все следы лагеря — но не могут этого сделать. И это понятно. Невозможно стереть память о месте, где за четыре года были уничтожены сотни тысяч людей.

…Как я уже писал выше, в современной Хорватии набирают популярность ревизионизм и новые последователи усташского движения. Чтобы получить представление о текущем положении дел в этом смысле, в апреле 2019 года я начал переписку с Игором Вукичем — хорватским историком-ревизионистом, основателем локального Товарищества «Ясеновац», автором книги «Рабочий лагерь Ясеновац».

Позицию И. Вукича полностью характеризует одна-единственная фраза из его ответа, который он прислал мне по электронной почте:

«Наши исследования направлены на то, чтобы получить картину событий, происходивших в лагере в Ясеновце, при этом количество жертв для нас сугубо вторично».

Чтобы понять, насколько популярна сейчас в Хорватии такого рода позиция, я вступил в переписку с Хрвое Класичем, профессором Загребского университета. Он известен своими антифашистскими взглядами, его даже приглашали в Сербию, в Нови-Сад, читать лекцию по Второй мировой войне — что само по себе является удивительным случаем.

На мой вопрос о Вукиче профессор Класич ответил следующее:

«Он непопулярен. Игор Вукич и его соратники — ревизионисты, отрицающие холокост и геноцид. Таких „ученых“ достаточно в каждой стране. Просто здесь их голоса слышны чуть лучше».

Продолжая тему Ясеновца, я не мог не спросить профессора Класича о количестве жертв лагеря. Его ответ практически полностью совпал с моим собственным мнением:

«Думаю, эта цифра — от 80 до 130 тысяч. Точнее мы уже никогда не узнаем».

…В апреле 2019 года я написал письмо посольству Сербии в России с просьбой о встрече. Мне было интересно понять, что думают об усташских лагерях официальные представители страны, которая приютила значительную часть выживших пленных лагерей. Спустя пару недель мне позвонили: «Добрый день! Это посольство Республики Сербия, мы звоним по вашему запросу. Когда вы сможете к нам подъехать? Господин посол хочет с вами встретиться».

Третьего мая меня принял в своем кабинете тогдашний чрезвычайный и полномочный посол Сербии в России — господин Славенко Терзич. Он смог уделить мне около 20 минут, живо интересуясь предложеной мной темой. Ниже — отрывки из нашей беседы.

Автор: У нас в России практически никто не знает об усташских лагерях смерти. О немецких знают все. Поэтому я и пишу книгу для российских читателей, чтобы они узнали.

Славенко Терзич: Да! Об этом мало говорится. Это был ужасный геноцид. Если в немецких лагерях все было автоматически, как на заводе, то там был ужас.

А.: И об этом у нас никто не пишет.

С.Т.: У нас во время Югославии тоже почти никто не писал. Было запрещено. Тито строил идеи «братства и единства», чтобы мы подружились. Поэтому и у нас молчали.

А.: Я хочу это показать. Не только Ясеновац, но и другие лагеря, например, на острове Паг.

С.Т.: Был еще лагерь для детей…

А.: Даже несколько.

С.Т.: Да, несколько… Очень хорошо, что Вы об этом хотите писать. Вы читаете книги на сербском?

А.: И на сербском, и на хорватском. Сейчас у меня первый этап работы — я перевожу на русский то, что считаю нужным. Когда это будет сделано, я добавлю свои мысли по этому поводу…

С.Т.: Да-да! Я скоро улетаю в Белград, возможно, я смогу там найти для Вас еще какую-то интересную литературу.

То, что государственный чиновник столь высокого ранга открыто оперирует понятием «геноцид», говорит о многом. Как и то, что мой аналогичный запрос в посольство Хорватии остался без ответа…

…Уже в процессе работы над этой книгой я поставил перед собой еще одну задачу — лично встретиться и пообщаться с выжившими пленными усташских лагерей. Узнав о существовании ряда организаций, которые в теории могли бы мне помочь, попробовал им написать. Писал, например, в Сербский народный совет Загреба, Музей жертв геноцида в Белграде и некоторые другие организации.

Один из сотрудников Музея жертв геноцида откликнулся на мою просьбу и направил мне контакты Милинко Чекича, почетного президента Товарищества пленных Ясеновца. Я отправил господину Чекичу сообщение, а уже на следующий день от него пришел ответ на электронную почту. В ответе было приглашение в Белград на презентацию книги о бывших пленных и уверения в том, что там я наверняка увижу кого-то из них и смогу с ними пообщаться.

Это было 23 мая. А уже 28 я стоял у входа в Дом армии Сербии, что в Белграде по улице Франзузской, и ждал господина Чекича. Поскольку он писал, что ему 83 года, я ожидал увидеть дряхлого старца с клюкой, а то и вовсе в инвалидной коляске. Было около половины двенадцатого, а ровно в полдень должна была начаться презентация книги «Узники лагерей — сборник воспоминаний». День был солнечный и жаркий — у нас в Москве и в июле-то такие выпадают не часто.

Ко мне подошел пожилой мужчина невысокого роста, плотно сложенный, с ясным и острым взглядом. Твердая поступь, опрятно одет. Ему можно было бы дать лет шестьдесят, максимум шестьдесят пять. Внешне ничего необычного. Вот только глаза… Умный, острый и одновременно добрый взгляд.

— Простите, вы Никита?

— Добрый день. Да.

— Добрый. Я Милинко. Пошли? — и он махнул рукой в сторону входной двери.

Так вот и началось мое знакомство с бывшими пленными усташских лагерей. Внутри Милинко познакомил меня с президентом Товарищества Славко Милановичем. Как выяснилось, в Товариществе есть президент (Славко), почетный президент (Милинко), главный Одбор (управляющий орган из опытных членов), секретарь, а также рядовые члены Товарищества — это и бывшие пленные, и их дети, родственники и даже просто посторонние люди, которым интересны дела Товарищества.

Презентация книги прошла замечательно. Оказывается, в этом (2019) году Товарищество праздновало юбилей — 60 лет непрерывной работы. Славко и Милинко рассказывали присутствующим, что все эти годы члены Товарищества собирали информацию о таких же, как они сами, бывших пленных лагерей — причем не только усташских, но и немецких, австрийских и прочих. Кроме этого, они записывали все рассказы своих товарищей, собирая их в единую базу. С недавних пор они начали ее оцифровывать. Но и это не все — члены Товарищества регулярно проводят совместные занятия в школах на уроках истории, а также выступают на собраниях и конференциях, в том числе и международных.

Когда официальная часть мероприятия закончилась, Милинко познакомил меня с Еленой Радойчич, членом Одбора. Родилась она в 1934 году в местечке Ябланац в общине Новска. Усташи убили ее деда, бабку, отца и четырехлетнего брата, а ее саму отправили в концентрационный лагерь Стара-Градишка. К сожалению, в ходе нашей беседы ее куда-то срочно позвали, и она вынуждена была уйти.

Откуда-то из толпы, то уходившей, то возвращавшейся, вынырнул Милинко, ведя за собой молодую женщину, почти девушку, с веселым и задорным взглядом.

— Елена еще вернется. Мы сейчас пойдем в ресторан. Познакомься, это Ясмина Тутунович-Трифунов. Она историк, работает в Музее жертв геноцида. Пообщайтесь, пока Славко все там готовит, а я пока отойду.

И практически убежал куда-то с энергией, немыслимой для человека своего возраста.

Общаться с Ясминой было одно удовольствие. Когда мы уже собрались идти в ресторан, задал ей вопрос, о котором чуть не забыл ранее:

— На сайте музея Жертв геноцида я видел цифру — 130 тысяч жертв Ясеновца. Это в самом деле ваша официальная позиция?

— Это список тех, чьи личности подтверждены. О ком мы смогли найти хоть какую-то информацию. Конечно же, это неполный список. Мы по мере возможности его дополняем.

…В ноябре того же года я снова поехал в Белград. Меня пригласили на рабочую встречу Товарищества, которая должна была пройти в ближайшую пятницу. А днем ранее у меня была запланирована встреча со Славко. «Выпьем кофе, поболтаем» — выразился он. Я был только «за», ведь в мае мне так и не удалось найти время для обстоятельной беседы.

Седьмое ноября, Белград, квартал Скадарлия. Скрученные безжалостной осенью листья уже устилают улицы и перекатываются под порывами ветерка. Но погода отличная: солнце и тепло, некоторые прохожие — в легких майках и рубашках. Мы со Славко сидим в кафе, пьем домашний кофе и не спеша общаемся. Часть нашего диалога мне удалось записать.

— Когда и где Вы родились?

— Фактически я родился 12 октября 1936 года. Но почему-то по документам у меня написана дата рождения — 10 сентября. Так уж получилось. Мама говорила мне, что на самом деле я родился 12 октября.

Родился я в деревне Млечаница около Меджуводья, община Козарска-Дубица. (Тогда она называлась Босанска-Дубица).

— Как Вы пережили начало войны и попали в лагерь?

— Начну с отца. Мой отец был солдатом королевской югославской армии. Когда началась война, четники настойчиво звали его к себе. Он отказался. Тогда они сняли с него все обмундирование и отпустили на все четыре стороны. Отец в итоге уехал в Славонски-Брод. Там его арестовали и отправили в Германию, откуда он вернулся после войны в родную деревню.

Остальные члены семьи — моя мать, тетка, сестра в возрасте полутора лет и я — летом 1942 года бежали на Козару. Сестра умерла в дороге — не выдержала тяжелых условий в столь нежном возрасте.

Тогда немцы вместе с усташами организовали мощное наступательное движение в этом направлении (знаменитое Козарское наступление). Огромное количество сербских семей, как и моя, бежали на гору Козара, чтобы там хоть как-то укрыться от врага и попытаться уйти на не занятые им территории. Немецко-усташские отряды взяли Козару в кольцо. В окружении оказалось, наверное, тысяч семьдесят… нет, тысяч шестьдесят восемь — шестьдесят девять.

Там, на Козаре, нас защищала Пятая Козарская партизанская бригада. Дважды — в ночь с третье на четвертое и с четвертого на пятое июля 1942 года — они пытались прорвать осаду. Обе попытки провалились: бежать удалось лишь очень немногим, а потери среди партизан были очень значительны.

Пятого июля нас взяли в плен и отправили в распределительный лагерь Церовляни, оттуда нас отправили в Ясеновац.

— На чем Вы туда ехали?

— Шли пешком. Благо, это было недалеко. В том месте, куда нас привели, не было почти никаких построек. Мы жили на голой земле. Иногда я, любопытный мальчишка, бегал в сторону печально известной Цигланы — лагеря Ясеновац №3.

— А что Вы ели?

— С едой было плохо. У матери в сумке было немного кукурузного зерна. Какое-то время оно выручало, потом ели чью-то фасоль. Когда же и она закончилась, мы ели траву и корни.

Некоторые из нас, деревенских жителей, имели при себе сделанные собственными руками предметы быта, украшения и так далее. Они делались с душой, были очень красивыми и изящными. Нам разрешали обменивать их на еду. Пленных подводили к ограждению из колючей проволоки, там они менялись с местными жителями.

— При Вас умирали пленные?

— Конечно. Когда кто-то умирал, его не хоронили. Все тела оставались лежать на месте. Шел такой запах… Теперь я не могу видеть даже мертвую крысу или птицу на улице — сразу начинает тошнить.

— Сколько времени Вы провели в Ясеновце?

— Чуть больше месяца. Да, немногим больше.

— А что потом?

— Потом нас отправили в местечко Банова-Яруга, там мы жили до 1943 года. Затем нам разрешили вернуться в родное село. Конечно, нашего дома уже не было — как и соседних домов. Все Междуводье в руинах. Поэтому мы копали землянки и жили там. Иногда на нас совершали набеги усташи, иногда — конные черкесы. Черкесов мы все очень боялись — они были жестокими кровопийцами.

— Когда Вашу деревню освободили?

— Освобождения, в общем-то, и не было. Тут не было боев за село, не пролегала линия фронта. Просто в конце 1944 года усташи и немцы как-то покинули эти края. Вот так мы и освободились.

— Что Вы думаете о количестве жертв Ясеновца? — Этого мы никогда уже не узнаем. Можем говорить, например, о миллионе, но это не истина. Это мысли. — Знаете, из того, что я читал и что сам видел в Ясеновце, я пришел к выводу, что всего за 4 года существования количество жертв было от 100 до 200 тысяч, не больше. –- Если брать сам лагерь — может быть. Может быть! Почему нет? Но если брать окрестные места массовых ликвидаций, уничтоженные соседние села…

— Довелось читать у некоторых авторов, что хорваты-домобраны не были жестоки.. — Это правда! Домобраны были чем-то вроде регулярной армии. Они были нормальными людьми по большей части. Могли помогать беженцам. Усташи же были чем-то вроде особых подразделений, там все было совсем иначе.

…Мы расплатились и собрались уходить. Славко передал мне бумажку с адресом Товарищества: Савская площадь, 9/IV.

— Четыре — это же номер здания? — спросил я, не сомневаясь в ответе.

— Нет, здание там одно. А четыре — это этаж! — шокировал меня Славко.

На следующий день мы собрались в кабинете, который в самом деле был на четвертом этаже. Как мне пояснили, Товарищество только арендует его у СУБНОР-а (Союза товариществ борцов народно-освободительной войны). Вдоль стен стояли шкафы с книгами и документами — все они принадлежали СУБНОР-у. На мой вопрос, есть ли здесь что-то, принадлежащее Товариществу, Славко кивнул на одинокую книжную полку возле окна, плотно забитую документами.

Собравшихся было человек пятнадцать. Из уже знакомых мне — Славко, Милинко и Елена. Была еще незнакомая девушка примерно моего возраста, остальным собравшимся можно было дать от сорока до семидесяти лет. Главной темой для обсуждения была поездка делегации Товарищества в Загреб на детское кладбище Мирогой, которая должна была состояться завтра. Там похоронены дети, умершие в детских лагерях НГХ, а также в городских приютах и больницах после спасения из лагерей. Члены главного Одбора торопливо проверяли документы, уточняли информацию о автобусе, месте встречи, количестве и составе делегации…

Нашлось время и для других дел. Так, например, незнакомую девушку и меня приняли в ряды Товарищества. Я стал первым членом-иностранцем из дальнего зарубежья за все время работы Товарищества. Также нам немного рассказали о том, как прошло заседание Международного комитета по вопросам беженцев и жертв фашизма, состоявшееся 20 и 21 сентября в столице Словении — Любляне. Товарищество на этой встрече представляли, конечно же, Милинко и Славко.

***

Подводя итог вышесказанному, отмечу вот что. Я представляю на суд читателей книгу, которую, будь я ученым-историком, можно было бы написать совсем иначе. Ее нельзя считать учебником, так как она написана не специалистом, а любителем, и вопросов в ней больше, чем ответов. Но ее нельзя считать и художественной литературой, поскольку она повествует о реальных событиях и раскрывает истории и судьбы реально существовавших людей.

Право отнести эту книгу к какому-то жанру — или же не относить — я оставляю читателям. Гораздо важнее, чтобы она вызвала у людей интерес.

В таком случае я буду знать, что писал ее не напрасно.

ФОРМИРОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ УСТАШСКОГО ДВИЖЕНИЯ

Как появилось усташское движение? Принято считать, что его основоположником стал хорватский политик и публицист Анте Старчевич. В 1861 году он вместе с Эугеном Кватерником основал хорватскую националистическую Партию права. Самоназвания «усташи» в том смысле, который стал известен в двадцатом веке, при жизни Старчевича еще не существовало. Но идеология Старчевича, безусловно, является предтечей усташской идеологии, которую распространял его последователь и лидер НГХ — Анте Павелич.

Немецкий историк Карлхайнц Дешнер считал, что главным идейным вдохновителем усташского движения был именно Анте Старчевич.

«Их духовный лидер, Анте Старчевич, придерживался мнения, что сербов как народа вообще не существует, а все то, что зовется сербским — подлежит уничтожению.» (K. Deschner: Abermals Kraehte der Hahn, Stuttgart 1962).

Хорватский историк Йосип Хорват: «Старчевич являл собой пример хорватского национал-империалиста. Он растянул хорватское влияние далеко за границы страны: по его мнению, и сам Душан Сильный — представитель хорватской династии Неманичей…»

Антисербская риторика Старчевича, вся его расистская идеология опирается на три основных постулата: 1) сербы — расово и человечески неполноценные существа, оскверняющие своим присутствием хорватские земли; 2) прогресс и развитие хорватского народа тормозятся по вине сербов; 3) хорваты имеют право и даже обязанность очистить свои земли от сербов — любым пригодным для этого способом.

Чтобы оправдать свои идеи, Старчевич намеренно в своих речах и документах лишал сербов права на любую идентичность, представляя их то «помесью цыган и греков», то «искусственным творением Вены и Пешта, созданным с целью воспрепятствования созданию хорватского государства». И далее он заключал: сербы, как существа, по своим умственным и культурным характеристикам уступающие даже животным, не могут быть приравнены к человеку. И их уничтожение не может быть грехом: напротив, очищение родной хорватской земли от их присутствия — прямой долг любого хорвата-патриота.

Однако подобное отношение к сербам в хорватской среде родилось еще задолго до Старчевича. Сербский историк и исследователь Срджа Трифкович в своей книге «Усташи — балканское сердце тьмы» писал:

«В 1690 году состоялось так называемое Великое переселение сербов. Австрийские войска вынуждены были отступить из Южной Сербии, Косова и Метохии, тем самым фактически возвращая их туркам. Местные сербы, опасаясь турецкой мести, начали уходить на север вслед за австрийцами. От 50 до 80 тысяч сербов, покинув южные окраины своей земли, поселились на землях к северу от Савы и Дуная. Австрийский император Леопольд I взял сербских беженцев под защиту короны.

В 1699 году прошла еще одна, менее значительная, волна переселения. Хорватские и венгерские магнаты, а также представители их католической верхушки потребовали, чтобы «схизматиков» перевели в состояние феодальной зависимости, а заодно и покатоличили. Амброз Кузмич, священник Загребской епархии, в докладе от 13 ноября 1700 года пишет: «…лучше валахов перебить, нежели разрешить им поселиться, так как от них более вреда, нежели пользы: ни царь, ни держава никогда не будет жить с ними в мире». Это — первый известный нам пример предложения радикального окончательного решения «сербского вопроса» в Хорватии».

Последователи Анте Старчевича — Йосип Франк, Доминик Мандич, Иван Пилар, Керубин Шегвич и сам Анте Павелич — продолжали распространять по территории Хорватии идею расизма и шовинизма, готовя почву для геноцида сербов. «Партия права», основанная Анте Старчевичем, позже преобразовалась в еще более антисербскую «Чистую партию права», которую возглавил Йосип Франко. Начиная с 1890 года, эта партия регулярно претворяла в жизнь радикально антисербскую политику.

Хорваты-националисты, проводившие антисербскую политику, считавшие своим долгом создать этнически чистую Хорватию, начали организованно регулировать и развивать свое движение. Назвав сами себя усташами, а свое движение — усташским, они впервые сформировали свою организацию в Италии. Одним из первых шагов новооснованной организации стало создание тренировочных лагерей — как на территории Италии, так и в Венгрии — в Янка-Пусте.

С. Трифкович: «Хорватский сепаратизм родился одновременно с Югославией. Уже 2 декабря 1918 года франковцы начали активно призывать хорватов принять участие в акции против объединения. А 5 декабря в Загребе, на площади бана Елачича, произошло столкновение противников объединения с силами Народного совета. Хорватские националисты потеряли в этом столкновении 13 человек. Этот день потом занял почетное место в усташском календаре, став государственным праздником в НГХ. Таким образом, один, по сути, внутрихорватский конфликт превратился в миф о массовом народном отпоре сербской оккупации».

Когда и как усташское движение получило свое название? Это можно узнать, например, из карточки Государственного архива Хорватии. Ее можно найти в интернете в открытом доступе (1. fond/ HR-HDA-249 Ustaša. Hrvatski oslobodilački pokret; HR-HDA/S — 1594; ISAAR (CPF) Međunarodni standard arhivističkog normiranog zapisa za pravne i fizičke osobe i obitelji, 2. izdanje, Zagreb, Hrvatski državni arhiv, 2006.).

Что же записано в этой архивной карточке? Например, то, что у усташского движения было сразу два полных названия. В период с 1932 по 1933 годы оно называлось «Усташ — хорватская революционная организация» (сокращенно «Усташ — ХРО» или УХРО), а с 1933 по 1945 годы было известно как «Усташ — Хорватское освободительное движение» (сокращенно «Усташ — ХОД»). Впрочем, последнее сокращенное название в русскоязычной литературе нередко пишется как ХОП — прямой транслитерацией с хорватского (HOP — Hrvatski oslobodilački pokret).

Любопытно, что впервые в истории слово «усташ» относилось к… сербам. Правда, тогда оно имело совсем другой, первоначальный смысл — «повстанец», «восставший» независимо от национальности человека, его политических и религиозных взглядов. Так, об этом свидетельствуют воспоминания Петра Карагеоргиевича «Дневные записи одного усташа о боснийско-герцеговинском восстании 1875–1876 годов». В промежутке между двумя мировыми войнами слово «усташ» появляется в учебнике истории для младших классов средних школ в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (КСХС) за 1924 год. В этом учебнике есть такие строчки: «Петар Карагеоргиевич вступает в ряды усташей и борется за народ сербский. Уйдя в усташи, он взял себе другое имя — Петар Мрконич».

С первых же дней существования организации ее руководящим органом являлся Главный усташский штаб во главе с вождем («поглавником») Анте Павеличем. До 1941 года усташская организация вела свою деятельность за пределами Хорватии. В 1941 году, после провозглашения НГХ, было принято решение интегрировать усташское движение в государственный аппарат. Тогда же, в 1941 году, была основана новая усташская организация — «Усташская молодежь», включавшая в себя мальчиков и девочек, юношей и девушек в возрасте от 7 лет до 21 года. В 1942 году был выпущен документ, утверждавший список членов усташского движения: помимо усташей-мужчин, это были и женщины (Женский отдел ХОД), «Усташская молодежь», а также все сочувствующие усташскому движению, в том числе и члены Усташской войницы.

Главные задачи новоиспеченной организации: свержение короля Александра, выход всех хорватских земель из состава Королевства Югославия и создание независимого хорватского государства.

После основания УХРО Павелич вместе с группой своих ближайших приспешников бежал из Югославии. Павелич посетил Австрию, Германию и Болгарию, а позже переехал в Италию. Здесь, а также в Германии и Венгрии, основатели усташского движения открыли целый ряд усташских центров. В них они обучали бойцов, которые должны были составить ядро повстанческой армии и освободить Хорватию от власти официального Белграда.

В 1932 году был опубликован первый программный документ усташского движения — Конституция УХРО. Годом позже его дополнил еще один важный документ (по некоторым данным — заменивший собой Конституцию) — так называемые «Принципы усташского движения».

Ниже — некоторые параграфы «Принципов» (из редакции документа уже после создания НГХ):

Ǥ8.

Отбросив восстанием чужие силы со своих народных и исторических территорий, хорватский народ претворил в жизнь свое право на верховную (суверенную) власть, на полностью самостоятельное и НЕЗАВИСИМОЕ ГОСУДАРСТВО ХОРВАТИЯ. Он имеет право распространить свою верховную власть на все свои народные и исторические территории. Хорватский народ не связан никакими международными или иными другими обязательствами из прошлого, которые бы не находились в полном согласии с данными принципами, и подобные обязательства в нашем Независимом Государстве Хорватия не следует брать в расчет.

Ǥ11.

В хорватских государственных и народных делах в Независимом Государстве Хорватия лишено права голоса любое лицо, не являющееся частью хорватского народа по происхождению и крови. Также ни один чужой народ и ни одно государство не может принимать решения о судьбе хорватского народа и хорватского государства.

Ǥ12.

КРЕСТЬЯНСТВО — ОСНОВА И ИСТОЧНИК ЛЮБОЙ ЖИЗНИ, И, БУДУЧИ ТАКОВЫМ — ЯВЛЯЕТСЯ ПЕРВЫМ НОСИТЕЛЕМ ЛЮБОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ В ХОРВАТСКОМ ГОСУДАРСТВЕ… Кто в Хорватии не имеет сельских корней — тот в девяноста случаях из ста не является хорватом ни по происхождению, ни по крови…»

…Итак, вскоре после основания усташского движения его лидеры, находившиеся в эмиграции, начали организовывать учебно-тренировочные базы. С этой целью Павелич сформировал орган, контролировавший создание и работу таких баз. Итальянское правительство официально признало его в 1932 году. С тех пор он упоминается в итальянских документах как «усташское военное ядро». Попытки Павелича набрать в свой лагерь как можно больше рекрутов-военных нельзя назвать успешными: на первых порах в лагере проходили подготовку около 40–50 человек. В конце 1935 года был достигнут максимум — около 550 человек. В основном это были выходцы из крестьянских семей Лики, Далмации и Западной Герцеговины. Большинство из них не имело никакого образования, они эмигрировали из родных краев в поисках работы.

Одним из самых известных тренировочных лагерей был Янка-Пуста (Янковац) — усташский тренировочный лагерь в Венгрии, неподалеку от государственной границы с Королевством сербов, хорватов и словенцев, рядом с современными местечками Мурски-Крстур и Белезна. В 1931 году эту землю взял в аренду усташ Густав Перчец, прошедший в документах под вымышленным именем — Эмиль Хорват. С разрешения венгерских властей он организовал там усташский центр.

В середине мая 1933 года Анте Павелич назначил на должность временного управляющего лагеря усташского офицера Векослава Серватци. Едва заступив на новую должность, Серватци основал новый, чуть меньший по размерам тренировочный лагерь — База-Пусту в 25 км от границы. Это было сделано из соображений осторожности, так как лагерь Янка-Пуста располагался чересчур близко к границе и уже был известен. Позже Серватци основал еще один небольшой лагерь в местечке Велика-Канижа.

В конце марта 1934 года, после неожиданного предательства Степана Петровича, тренировочные лагеря близ венгерской границы перестали быть безопасным местом для усташей. И уже в апреле того же года Серватци перевез своих людей в более безопасное место. На этом работа Янка-Пусты как усташского тренировочного центра была прекращена, а в конце 1934 года он был полностью покинут и заброшен.

Чтобы понять, почему дальнейшие отношения Павелича с итальянцами развивались определенным образом, нужно иметь в виду важный момент: уже во время основания «военного ядра» в 1931–1932 годах Павелич во всех своих действиях был полностью зависим от Рима. Итальянская полиция передавала ему деньги и помогала во всех организационных моментах: снабжала амуницией и оружием, едой, одеждой и обувью. Посредником между Павеличем и Муссолини выступал инспектор Этторе Конти, который был ответственным по делам усташской группы вплоть до ее отъезда из Италии. Содержание усташей обходилось итальянскому правительству почти в 100 000 лир ежемесячно.

Летом 1933 года в ряды усташей был принят некто Петар Ореб. После прохождения обучения в усташском лагере на территории Италии он с венгерским паспортом был отправлен в Югославию с заданием убить короля Александра. (Было известно, что король прибудет в Загреб 17 декабря, где отпразднует свой день рождения). Покушение провалилось, Ореба и его помощника арестовали фактически в последний момент, когда они уже готовились совершить убийство. Арест оказался возможен благодаря информированности Владеты Миличевича, эксперта Министерства внутренних дел по вопросам усташского движения.

Незадолго до прибытия Ореба Муссолини направил в Югославию одного из своих дипломатов с целью наладить контакт с королем Александром и постараться улучшить отношения с Югославией. Обе стороны были готовы к общению, и единственной преградой к «потеплению» отношений тогда было лишь требование Муссолини признать итальянское доминирование в Албании. Возможно, эту преграду удалось бы как-то преодолеть, но тут королю Александру сообщили об аресте Ореба и всех обстоятельствах готовившегося покушения. Король пришел в бешенство от двуличности официального Рима и в одностороннем порядке прервал с ним все контакты.

Король Александр был убит в Марселе 9 октября 1934 года. В организации и исполнении убийства приняли непосредственное участие и усташи. Международная реакция на его смерть вынудила Венгрию ликвидировать усташские тренировочные базы и перебросить оставшийся десяток усташей в Италию. Дошло до того, что Павелич стал изгоем в большинстве стран Европы; все организации, хоть как-то (пусть даже косвенно) связанные с Павеличем, расформировывались и запрещались. Особенно выделялась в этом смысле Бельгия, где был распущен целый ряд «общественных» и «гуманитарных» организаций, на самом деле также бывших усташскими. Под давлением международных сил Муссолини выселил всех усташей на Липарские острова — за исключением самого Павелича и его молодого помощника Эугена Дидо Кватерника. Итальянские власти отказались выдать их как французам, так и югославам, после чего посадили их в туринскую тюрьму.

После марсельского убийства короля Александра, а именно 25 октября 1934 года, МИД Германии направил предписания всем представителям Рейха за рубежом. Они содержали жесткое требование: в любом диалоге с официальными лицами стран-хозяек выражать явное осуждение усташей. Тем самым Рейх стремился показать Европе, что не только не имеет никакой связи с марсельским убийством, но и считает усташское движение однозначно негативным явлением. Немецким дипломатам было поручено ссылаться на факт запрета печати двух хорватско-эмигрантских газет и на то, что по запросу посольства Югославии все живущие в Германии хорваты, которых можно было бы подозревать в связи с усташами, находятся под постоянным надзором. Кроме того, дипломаты Рейха могли ссылаться и на помощь, которую Германия оказала Югославии в расследовании марсельского убийства.

Сотрудничество же Югославии и Рейха продолжало расти и развиваться. Дальнейшие требования югославской стороны усилить надзор над живущими в Германии хорватами направлялись непосредственно в гестапо. Связь Павелича, весь 1935 год проведшего в туринской тюрьме, с остальными членами усташского движения была практически полностью прервана. Усташи во всей Европе затаились, свернув свою деятельность — это был так называемый период «великого молчания». Германия начала проводить беспрецедентно жесткие меры по отношению к местным хорватам: все они находились под постоянным надзором полиции. Кроме того, она практиковала превентивные аресты подозрительных хорватов: например, целая волна таких арестов прошла перед визитом главы правительства Югославии Милана Стоядиновича в 1937 году. Таким образом, вскоре после марсельского убийства положение усташских эмигрантов стало крайне незавидным: их деятельность была под запретом, их лидеры могли быть в любой момент арестованы, неоткуда было ждать ни политической, ни финансовой помощи.

Несмотря на все это, Павелич попытался обратиться непосредственно к немецкому правительству. В 1936 году он составил объемный меморандум «О хорватском вопросе», который адресовал Министерству иностранных дел в Берлине. В меморандуме Павелич сделал акцент на собственной приверженности идеям национал-социализма, а также вновь вернулся к тезисам о противоположности сербов и хорватов. Подчеркивая, что хорваты, в отличие от сербов — «готы», то есть не славяне, а германцы, Павелич также объяснил суть единой Югославии. По его мнению, югославское государство было создано нелегально, без какой-либо поддержки хорватского народа. Большую часть территории Югославии Павелич назвал «этнически, исторически и культурно хорватскими землями, крайне важными для Европы». В числе главных врагов хорватов Павелич, помимо сербов, приводил «международное масонское сообщество, еврейство и коммунизм».

«В хаосе национальностей — царство евреев. Хорватское национальное государство было бы нежелательно евреям, так как отец современного хорватского национализма — Анте Старчевич — был враг еврейства и антисемит. И в самом деле, Югославия развилась именно так, как это и предвидели евреи — как настоящее Эльдорадо для еврейства…»

Особенно Павелич отметил то, что «в еврейско-масонских руках находится вся хорватская печать». Именно это, по мнению Павелича, объясняет наличие «хорватских» текстов, направленных против Германии и национал-социализма.

Меморандум Павелича, однако, не возымел никакого эффекта. Официальная позиция Берлина по усташам осталась прежней. В Германии вспомнили о меморандуме только после того, как было принято решение о нападении на Югославию. Что же касается Италии, судя по всему, она и вовсе не узнала о существовании этого документа.

Период с 1934 по 1937 годы стал самым тяжелым для усташского движения. Оно повсеместно было под запретом, осуждалось и критиковалось, а его лидеры были разбросаны по ссылкам и тюрьмам. Казалось, существованию усташей вот-вот наступит конец.

Но 25 марта 1937 года в Белграде был подписан Договор о ненападении и дружбе между Италией и Королевством Югославия. Согласно Договору, «на определенных условиях Королевство Югославия амнистировало эмигрантов-усташей и позволяло им легальный въезд на свою территорию» (Д. Затезало «Ядовно — комплекс усташских лагерей 1941»). В самом Договоре упоминаний об этом нет; возможно, эта договоренность была отражена в каком-то из дополнительных договоров, подписание которых было предусмотрено пунктом 5 Договора. В свою очередь, итальянская сторона дала обязательства — запретить усташскую деятельность на своей территории, оповещать югославское правительство о состоянии усташской эмиграции и обеспечить возможность возвращения в Югославию всем желающим усташам-эмигрантам.

Естественно, что по возвращении на родину такие видные усташские лидеры, как Миле Будак, Младен Лоркович, Юре Францетич и прочие немедленно начали разворачивать широкую сеть усташской пропаганды. Так, в начале февраля 1939 года был основан ежедневник «Хорватский народ», который был абсолютно легальным усташским СМИ.

Усташское движение опиралось и на католическую церковь. Клерикализм помогал воспитывать новых членов движения в духе экстремистского национализма, шовинизма, расизма, национальной и религиозной ненависти, сепаратизма и стремления к мести. Такого рода воспитание проводилось специально созданными в этих целях обществами: «Крестовое братство», «Мариина конгрегация», «Домагой» и прочих.

Особенно следует выделить «Крестовое братство», которое, будучи зарегистировано как сугубо религиозная организация, фактически являлось полувоенным институтом усташства. С 1937 года это общество начало функционировать в Госпиче под руководством Степана Патка и Анте Брклячича. «Крестовое братство» воспитало самых кровавых палачей и убийц. Члены братства приветствовали друг друга поднятой правой рукой и возгласом «Да здравствует Анте Павелич!».

Еще одно общество из Госпича — «Мариина конгрегация» — было основано жупником Николой Машичем и воспитывало преимущественно девочек и девушек — учащихся средних школ.

Клеро-националистическую концепцию в своих речах выражали многие усташские лидеры. Сотрудничество усташства с католической церковью подчеркивал, например, Миле Будак, который в своем выступлении, состоявшемся 13 июля 1941 года в Карловце, заявил: «Братья и сестры! На нашей преданности церкви и католической вере основана вся наша работа, ведь история научила нас, что не будь мы католиками — мы бы давно прекратили существование. На них-то, братья и сестры, на наши величайшие святыни — церковь, веру и семью — нападают наши главные враги: православные и большевики. Они всегда ищут самое чувствительное место, чтобы ударить по нему. Но именно тут мы дадим им сильнейший отпор, ведь на этих святынях базируется идеология усташского движения».

Можно понять и принять тот факт, что усташи создали образ внешнего врага (точнее, двух — сербов и коммунистов всех национальностей). В этом нет ничего необычного. Необычно другое — то, с какой нечеловеческой свирепостью усташи обращались со своими пленными. Пытки и казни в исполнении усташей приводили в ужас как итальянских, так и немецких солдат и офицеров. И это при том, что усташское движение всегда черпало силу в народе — иначе оно бы не смогло просуществовать так долго. Неужели целый народ можно считать геноцидным, неужели в те годы вся хорватская нация была нацией изуверов и жаждущих крови зверей?

Разумеется, нет. Ответ кроется в том, из каких именно слоев народа пополняли свои ряды усташи, а также в том, каким образом они этого добивались.

Лидеры усташского движения обращали свои взгляды не только на Лику и Далмацию (хотя Лику в принципе можно считать колыбелью усташства), но и вообще на бедные деревни и села, на районы с низким уровнем жизни. Бедные, неграмотные, но любящие свою Родину крестьяне — вот кто был основным «сырьевым ресурсом» для Павелича и его приближенных. Повлиять на мировоззрение этих людей таким образом, чтобы они поверили в идею этнически чистой Хорватии, Хорватии без сербов и евреев, было не так уж сложно.

А вот научить этих людей убивать — сложнее. Тут в ход шли разные инструменты убеждения, в зависимости от конкретного человека. Например, молодым ставили в пример старших — уже состоявшихся убийц. Дальше все зависело от крепости психики «обрабатываемого» новичка и дара убеждения его более опытных товарищей.

Как это выглядело в жизни — то есть как проходило первое «боевое крещение» усташей — можно понять из рассказа усташа Йосипа Орешковича. Ему было всего 19 лет, когда в 1942 году его схватили партизаны. На вопрос, как он, такой юный, мог совершать все эти страшные злодейства, Орешкович рассказал целую историю, которая наглядно демонстрирует нам, как Павелич воспитывал своих палачей.

«Еще будучи учеником 6 класса госпичской гимназии, я в 1939 году вступил в ряды религиозной организации «Крижары». Там нас воспитывали в усташском духе. Наши встречи посещали Юрица Фркович и Юцо Рукавина, они читали нам лекции антисербского толка. Наш пароль был: «Во имя Христа — убей антихриста!» Антихристами для нас были сербы, евреи и коммунисты. Мы организовали ударную группу, которая по ночам нападала на всех «левых». Когда началась война и армия Югославии рассыпалась, мы участвовали в ее разоружении. Мы сразу же вступили в ряды усташей, поскольку считали это своим национальным долгом. Меня и еще некоторых из Госпича направили в лагерь Слана на острове Паг.

К нам приводили девушек-пленниц, раздевали их догола и говорили, что мы можем взять любую из них, но с условием: после полового акта их нужно будет убить. Некоторые из молодежи, опьяненные вином и желанием, легко убивали тех, кого выбрали. Я так не мог. Мне было это противно, о чем я заявил публично. Спустя пару дней в лагерь прибыл какой-то высокий чиновник из Загреба по фамилии Лубурич. Прибыл он, чтобы познакомиться с работой лагеря. И вот тогда-то, с его приездом, и началась настоящая мясорубка. Все море около острова Паг было красно от крови. Лубуричу доложили, что я и еще некоторые усташи не хотят принимать в этом участие.

Узнав об этом, Лубурич созвал всех усташей, построил нас и выступил перед нами с речью. Он сказал, что те, кто не способны убивать сербов, евреев и коммунистов — предатели усташства. После чего спросил — кто же тот усташ, который отказывается убивать пленных? Вперед шагнули я и еще несколько людей. Поскольку я шагнул первым, Лубурич подозвал меня к себе, поставил перед строем и спросил, какой же из меня усташ, если я не могу убивать сербов и евреев.

Я ответил ему, что готов в любой момент отдать жизнь за Поглавника, и что я могу легко убить врага в сражении — но не могу убивать беззащитных, а особенно женщин и детей. Услышав это, Лубурич рассмеялся и ответил, что и это — тоже борьба. Также он добавил, что сербы, евреи и коммунисты — не люди, а животные, и что наш долг — очистить Хорватию от этой чумы. Тот же, кто отказывается это делать — враг Поглавника и Хорватии. После этого он подозвал к себе человека из своего сопровождения и что-то шепнул ему. Тот ушел и через какое-то время вернулся с двумя маленькими (на мой взгляд, им было года два) еврейскими детьми.

Лубурич дал мне одного ребенка и сказал, чтобы я зарезал его. Я ответил, что не могу. Все усташи около меня прыснули от смеха, а затем начали меня дразнить и кричать, что я «усраш», а не «усташ». Тогда Лубурич достал нож и передо мной зарезал ребенка со словами «Вот как это делается». Когда ребенок закричал и брызнула кровь, я чуть не потерял сознание. Кто-то поддержал меня, не дав упасть. Когда я немного пришел в себя, Лубурич сказал мне поднять правую ногу. Я выполнил приказ, а он положил мне под ногу второго ребенка и приказал: «Ударь!» Я ударил ногой и, похоже, разбил голову ребенку. Лубурич подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал: «Браво! Ты будешь хорошим усташем!»

Так я впервые убил ребенка. После этого я напился до полусмерти. Помню, что уже будучи пьяным, вместе с другими насиловал еврейских девушек — потом мы их всех убили. Прошло еще какое-то время, и мне уже не нужен был алкоголь, чтобы убивать. Позже, когда лагерь Слана был ликвидирован и все его пленники уничтожены, я был отправлен в Кореницу — очищать эти края от сербов. Что я тут делал, вы знаете…»

***

Отдельного внимания заслуживает усташский лозунг-приветствие: «За дом — готовы!» Откуда он взялся и что означает?

Как только стало очевидно, что гитлеровский режим падет, Павелич бежал в Аргентину (к слову, пределы Хорватии он покинул еще осенью 1944 года). Там, по договоренности с другими лидерами НГХ, он указом от 8 июня 1956 года основал так называемое Хорватское освободительное движение (ХОД). Помимо прочего, эта организация имела и свою газету. В одном из номеров этой газеты — за январь 1968 года — на второй странице была опубликована небольшая статья, в которой приводился разговор с Павеличем. Разговор этот состоялся летом 1957 года в Аргентине. В ходе беседы тогда уже бывший «поглавник» не просто утверждал факт изобретения усташского лозунга, но и достаточно подробно рассказывал, что же сподвигло его на это, каким образом «За дом — готовы!» появился на свет. Ниже — отрывок из его рассказа.

«К сожалению, некоторые эмигрантские газеты полагают, будто этот лозунг имеет сходство и даже прямое происхождение от итальянско-фашистского лозунга «Готовы!». Тот лозунг, который был придуман мной, не имеет ничего общего с какими бы то ни было итальянскими или иными иностранными лозунгами, приветствиями и так далее. Когда мы создавали новую Хорватию, возникла потребность в некоем усташском приветствии, которое было бы не только военным, но и общенациональным. И с этой целью я принялся изучать нашу историю, начиная с самых давних времен.

И однажды, листая архивы, я натолкнулся на интересное высказывание в тексте приказа короля Петра Крешимира IV, изданного в городе Нин в 1069 году. Помимо прочего, король писал: «Как наш всемогущий Господь наше королевство по суше и морю распространил, мы Нашей волей решаем и с готовым сердцем повелеваем…»

Во время правления Крешимира Великого наша страна распространила свою власть так широко, как никогда более — вся Босния была нашей. В том же приказе король писал о «нашем далматинском море». Для меня это было крайне символично: усташ никогда не отдаст ни хорватскую Боснию, ни наше море!»

«Я прекратил дальнейшие поиски» — продолжал Павелич. «Было ясно, что вот она — та основа, которая затем станет нашим приветствием. Готовы! Готовы отдать все, даже жизнь — за что? За то, что из земного нашего существования является для нас самым святым — за дом! В понятие „дом“ я вкладываю не только территорию нашей Родины: это еще и то, что понятно и близко каждому — домашний очаг, вообще все родное…»

…С 1935 по 1942 годы в хорватском городке Винковцы издавался ежедневник, ставший с первых дней войны проусташским. В номере ежедневника за 14 ноября 1941 года можно найти обращение (вероятно, одного из лидеров НГХ) к усташам.

«Дорогие усташские герои! Каждый день — будь то в школе, при встрече, на улице или дома — мы приветствуем друг друга нашим красивым усташским приветствием «За дом — готовы!» Это приветствие прекрасно, полно смысла и содержания. Чтобы мы могли еще сильнее полюбить это приветствие, чтобы мы произносили его с еще большим пониманием и уважением, я расскажу вам о том, что оно значит и почему мы, усташи, приветствуем друг друга именно таким образом.

Когда мы говорим «за дом», конечно, имеем в виду не какой-то конкретный дом, то или иное здание — мы имеем в виду общий дом для всех нас, хорватов. Мы имеем в виду нашу прекрасную хорватскую родину. Так же, как отдельный дом служит обиталищем для одной семьи, так и наша родина — один общий дом для всей нашей огромной семьи, имя которой — народ.

Но обратите внимание: не просто так слово «родина» («domovina») происходит от слова «дом». Когда мы еще маленькие дети — наш дом для нас и является родиной. Когда мы вырастаем — мы узнаем, что наша родина — нечто гораздо большее. И чем старше мы становимся, тем шире для нас становится понятие родины. Его конечное значение — вся наша страна, весь наш народ.

Народ — группа людей, которые имеют нечто общее: то, что они могут называть своим. То, чем они могут гордиться: например, как гордимся мы такими великими нашими личностями, как король Томислав, Крешимир, или Зриньские, Старчевич и другие. Как и наш поглавник, в том числе. Вы никогда не встретите представителя другого народа, например, серба, который бы назвал этих людей своими. Который бы гордился ими так же, как гордитесь вы.

А мы гордо говорим: они — наши! Они прославили имя хорватского народа на весь мир. Вы знаете, что нас, хорватов-католиков, везде в Европе называли «оплотом христианства». А хорваты-мусульмане в то же время были достойными представителями нашего народа во дворцах турецкого султана.

Когда нужно было защищать нашу землю, наши предки делали это. Мы были народом воинов и борцов за святой крест и золотую свободу. Но, кроме того, наш народ был богат и на тех, кто брал в руки не только меч, но и перо. На тех, кто описывал наши подвиги и тем доказывал, что мы — не только народ воинов, но и культурный народ писателей, мастеров искусства и науки.

И вот что важно, дорогие усташские герои: все то, что наши предки оставили нам — это и есть наш дом, это и есть наша родина.

Они, наши предки, защищали наши прекрасные края своей кровью. Мы должны быть им благодарны за то, что чудесное Адриатическое море мы можем называть нашим. Они оставили нам славу борцов и воинов, славу мастеров и писателей.

В нашей народной песне «Родина» отец спрашивает сына: «Готов ли ты, сынок, пойти по пути наших дедов?» И сын отвечает ему, что готов работать, учиться, сражаться — делать все, чтобы прославить свою родину.

Видите, дорогие усташские герои, этот ребенок показал, что же нам нужно понимать под словом «готов».

Готов! — работать, учиться, быть умным, готовым ко всякому труду, быть способным послужить во благо родины.

Готов! — быть дисциплинированным всегда, на каждом шагу — ведь без дисциплины невозможно ничего достичь.

Готов! — жертвовать своими личными интересами, ведь только на жертвах основывается величие хорватского дома.

Поэтому, дорогие усташские герои, произносите наше приветствие с уважением, чтобы показать всем: вы знаете, что оно значит.

Покажите в жизни, что вы поняли всю суть нашего приветствия. Произносите его не только словами, но и действиями. Покажите, что вы за дом — готовы!»

ОБРАЗОВАНИЕ НЕЗАВИСИМОГО ГОСУДАРСТВА ХОРВАТИЯ

…Неизвестно, по какому сценарию развивались бы в дальнейшем отношения Югославии и сил Оси, если бы не одно ключевое событие. Неожиданно для всех (в том числе и для Гитлера) князь Павел Карагеоргиевич, управлявший Югославией после смерти короля Александра, 5 февраля 1939 года сместил Милана Стоядиновича с должности главы правительства. Прежде всего эта отставка ударила по перспективам дальнейших отношений между Белградом и Римом. Будучи превосходным дипломатом, Стоядинович смог наладить отношения с Италией. Он добился того, что между Италией и Югославией возникло взаимопонимание, основанное на примерно равном тогда политическом весе двух стран. Одним из ключевых успехов Стоядиновича стал фактический отказ Италии от территориальных притязаний на Адриатике и в Албании. Устойчивое политическое равновесие и регулярные двусторонние контакты позволяют нам говорить о существовании «малой Оси»: Рим — Белград. После отставки Стоядиновича Италия немедленно вернулась к прежним территориальным вопросам.

Тем не менее, отставка Стоядиновича случилась не вдруг, как это могло бы показаться. Стоядинович, человек крайне талантливый и успешный, имел неосторожность недооценивать тех, кто его окружает. За четыре года на посту главы правительства он нажил немало внутренних врагов. Среди его политических противников были и хорваты, видевшие в нем убежденного «великосерба» и поборника белградского централизма. Между тем, едва заступив на должность главы правительства в 1935 году, Стоядинович начал делать все возможное для ослабления установленной еще королем Александром диктатуры. Доходило до того, что в печати вновь появились критические и оппозиционные материалы, открытая критика правительства. Но если сербская оппозиция к тому моменту была разрознена, этого нельзя было сказать об оппозиции хорватской. Особенно крепкой и единой показала себя Хорватская крестьянская партия во главе с Владко Мачеком.

Силу и единство ХКП во многом определяли личные взгляды Мачека: с одной стороны, он требовал от официального Белграда как минимум статуса автономии для всех хорватских земель; с другой, он не был ярым радикалом и всегда был сторонником диалога с властями Югославии. «Я признаю только Корону и государство» — говорил Мачек, имея в виду правящую Югославией династию Карагеоргиевичей и единое (по крайней мере, формально) югославское государство. Это политическое равновесие, нежелание бросаться в крайности, и помогло Мачеку сохранить свою партию и свой политический вес вплоть до начала нападения на Югославию.

Хотя Стоядинович и обещал Мачеку решить «хорватский вопрос», этого так и не было сделано. Конституция королевства 1931 года не давала такой возможности, а менять ее не хотел князь Павел. Единственная известная встреча Стоядиновича и Мачека состоялась в январе 1937 года и не дала никаких результатов.

Тем временем в 1937–1938 годах почти половина всех членов усташской организации вернулась из Италии в Югославию. Тем самым и центр их деятельности оказался перенесен в Хорватию. Вернувшиеся усташи взяли на себя обязательство воздерживаться от какой-либо политической деятельности. Но лидеры усташского движения — Миле Будак, Славко Кватерник, Иво Оршанич и другие — не согласились на роль пассивных наблюдателей и продолжили работу, прикрываясь членством в сторонних организациях.

В связи с этим в рядах ХКП стало появляться все больше и больше сторонников радикального решения «хорватского вопроса». Чтобы уберечь партию от приближающегося раскола, Мачек время от времени выступал с более резкими заявлениями в адрес Белграда, чем обычно. Но радикальное крыло партии продолжало расти.

Стоядинович же, взявший курс на либерализацию, вместе с тем взял курс и на сближение Югославии с Германией и Италией. Логика была понятна: налаживая связи с двумя центрами «новой Европы», он старался отвести от Югославии возможный удар сил Оси. Но тем самым он полностью подорвал к себе доверие значительной части простого сербского народа: ведь еще совсем недавно сербы выдержали кровавую войну с немцами. Курс на сближение с Германией многие сербы воспринимали едва ли не как предательство, измену родине.

Резкое, казавшееся тогда неудержимым сближение Югославии с силами Оси испугало князя Павла. Он не был готов к такой роли Югославии в европейской политике, поэтому и принял решение о снятии Стоядиновича с должности. Официально озвученная причина — так и не решенный «хорватский вопрос» — на самом деле не имела никакого отношения к реальному мотиву, побудившему князя Павла так поступить.

Для реального решения «хорватского вопроса» князю Павлу была нужна фигура иного типа — менее самостоятельная, чем Стоядинович, и более зависимая от королевского двора. Выбор пал на Драгишу Цветковича, министра здравоохранения и социальной политики: его политическое влияние было весьма невелико.

В это же время хорваты, а прежде всего — ХКП, поняв, что с уходом Стоядиновича наступил перелом, начали активно искать внешнюю поддержку. Мечта не только об автономии, но и о полностью независимом от Белграда хорватском государстве казалась теперь вполне реализуемой. Уже 12 февраля 1939 года неизвестный, представившийся доверенным лицом Мачека, посетил рейхсканцелярию в Берлине с просьбой о помощи в решении «хорватского вопроса». В предоставленном им документе было отмечено, например, что «независимая Хорватия присоединится к Оси и Пакту против Коминтерна». Но, как и меморандум Павелича тремя годами ранее, эта просьба осталась без ответа.

18 мая 1939 года положение дел для Югославии резко ухудшилось — Италия оккупировала Албанию. Князь Павел посетил Рим, где ему четко дали понять: от Югославии ожидают ясно выраженного приближения к Оси. Резко изменилась и позиция прежде мягкого и дипломатичного Мачека: он выразил нежелание заключать какие бы то ни было договоры с Белградом, потребовал от Италии займ в размере 20 миллионов динаров и сообщил итальянской стороне о готовности начать сепаратистскую деятельность — не исключая и возможность вооруженного восстания.

В итоге уже 26 мая Мачек подписал договор из шести пунктов:

1) Италия профинансирует восстание Мачека в размере 20 миллионов динаров;

2) Мачек обязуется подготовить восстание в течение 4 — 6 месяцев;

3) После победы повстанцев Мачек пригласит в Хорватию итальянские войска, чтобы они обеспечили в стране мир и порядок;

4) Хорватия провозгласит независимость в составе Итальянской конфедерации. Она будет иметь свое правительство, но министерства иностранных дел и обороны будут конфедеративными — общими с итальянскими;

5) Италия получит право постоянно содержать в Хорватии свои войска, а также право назначить там своего вице-губернатора, как и в Албании;

6) Позже обе стороны смогут обсудить возможность создания персональной унии.

Почти два года, с марта 1937 до смещения с поста Стоядиновича в феврале 1939, Италия видела в Югославии союзника, реагируя на все важные просьбы королевства: например, пресекла активность усташского движения. Но уход Стоядиновича развернул итальянскую позицию по Югославии в противоположную сторону. Муссолини и все итальянское правительство было в хороших отношениях со Стоядиновичем — не только дипломатических, но и человеческих; Стоядинович смог найти с итальянцами общий язык и снискал их полное к себе доверие. После того, как этого человека не стало на политической карте Югославии и Европы в целом, порвались и все узы итальянско-югославского приятельства.

Новый премьер Драгиша Цветкович на заседании Скупщины 10 марта 1939 года выразил желание вступить в переговоры с Мачеком. Уже 3 апреля он прибыл в Загреб. Переговоры проходили неожиданно плодотворно, и 22 апреля князю Павлу направили на рассмотрение примерный вариант договора. Суть договора, который также стал известен как «договор Цветковича — Мачека», была проста: провозглашалось бы создание автономной Бановины хорватской, в состав которой вошли бы Савская и Приморская бановины, а также Дубровник. Договор предполагал широкую автономию для Бановины хорватской: лишь министерства иностранных дел и обороны оставались бы в Белграде, все прочие социальные и политические институты были бы от него независимы.

К удивлению и Цветковича, и Мачека князь Павел отказался принять этот вариант договора. Находясь под сильным давлением с разных сторон — не только сербских политических элит, но и сил Оси — он не был готов подписать договор в такой форме, в которой он был предложен. В начале мая переговоры Цветковича и Мачека были приостановлены в ожидании окончательного решения князя Павла.

Министр иностранных дел Александар Цинцар-Маркович во время своего визита в Рим пообещал итальянцам, что в случае войны в Европе Югославия будет соблюдать нейтралитет. То же самое он повторил и позже в Берлине, где 25 и 26 апреля 1939 года разговаривал с Риббентропом и Гитлером. Эти обещания возымели эффект: на встрече в Милане итальянские и немецкие дипломаты договорились о том, что будут стремиться сохранять военный нейтралитет Югославии.

То, что война неизбежна, князь Павел и Цинцар-Маркович поняли в июне 1939 года, во время совместного посещения Берлина. Желая продемонстрировать свою лояльность Югославии, Гитлер устроил перед князем и министром поразившую их демонстрацию немецкой военной мощи. Перед ними колонна за колонной проходили ряды солдат.

Потрясенный увиденным в Берлине, князь Павел по возвращении в Югославию решил немедленно возобновить переговоры с Мачеком. Он не только принял исходный вариант договора Цветковича-Мачека, но даже предложил Хорватской бановине еще более широкие границы. Окончательный вариант договора был передан князю 24 августа 1939 года, и князь сразу же его подписал. Тут же Мачек организовал создание единого правительства: его главой стал Цветкович, заместителем — сам Мачек. Баном новосозданной Хорватской бановины был избран член ХКП Иван Шубашич, известный своей проюгославской позицией. То, чего хорваты ожидали еще в 1918 году, они получили лишь два десятилетия спустя — и в совершенно иной внешнеполитической ситуации.

На тот момент усташская организация в Хорватии была в явной тени; ее вес в хорватской политике был ничтожен. Договор Цветковича-Мачека и создание Хорватской бановины усташи восприняли в штыки, говоря об этом решении как о «капитуляции перед Белградом». Усташи критиковали не сам договор как таковой — они в принципе считали недопустимым любое решение, которое бы оставляло Хорватию в составе Югославии, пусть даже в статусе автономии. Мачека обвиняли в том, что он не сумел использовать все преимущества сложившейся международной ситуации и не присоединил хорватские территории к «победоносным силам Оси».

Когда началась война, Югославия сразу же провозгласила нейтралитет. В первые месяцы войны это решение устраивало всех. Германии было важно поддерживать мирные отношения с Югославией, чтобы продолжать с ней торговлю: еще до войны Югославия была крупным поставщиком сельскохозяйственной продукции, руды и прочего сырья.

Что же касается Италии, она рассматривала возможность одновременного нападения на Грецию и Югославию, но так и не решилась на этот шаг. Было принято решение вновь попытаться расколоть Югославию через восстание в Хорватии. Мачек, разумеется, для этих целей уже не подходил, и выбор Муссолини пал на Павелича. Была достигнута договоренность о том, что Павелич в нужный момент организует восстание, после чего итальянские войска вошли бы в Хорватию, а также — с другой стороны — на Косово с целью «расширить суверенитет королевства Албания». Словенские земли было решено присоединить к Хорватии. Италия же получила бы новые территории на адриатическом побережье, включая ряд островов на Адриатическом море.

Переговоры с Павеличем вел министр иностранных дел Италии Галеаццо Чиано. Их вторая встреча 10 мая 1940 года была достаточно плодотворной: был решен целый ряд организационных вопросов, касавшихся восстания. Не определились лишь с одним — датой его начала. Но для Павелича как лидера усташского движения эти встречи мало что значили: в Италии деятельность усташей все так же оставалась под запретом, вне зависимости от итогов переговоров Павелича с Чиано. Что же касается усташей, вернувшихся в Хорватию, они признавали Павелича своим лидером, но он никак не мог контролировать их деятельность.

В конце 1940 года положение дел для Югославии вновь изменилось. Германия начала оказывать все растущее политическое давление на Югославию, тогда как влияние Италии стало ослабевать. Муссолини отказался от идеи проведения какой бы то ни было военной акции против королевства, во многом из-за провала операции в Греции. Роль Павелича в контексте отношений с Югославией для итальянской стороны стала вновь незначительной и малоинтересной.

Используя недипломатические каналы связи, Югославии удалось организовать внеочередную встречу Цинцар-Марковича с Гитлером. Она состоялась 28 ноября. Без долгих предисловий Гитлер предложил подписать пакт о взаимном ненападении между Югославией, Германией и Италией — как дополнение к Тройственному пакту. Югославское правительство 7 декабря ответило согласием на подписание такого документа. Но неожиданно для Белграда Гитлер выдвинул новое требование — присоединение Югославии к Тройственному пакту.

Немецкое давление на князя Павла росло еще и потому, что к Пакту один за другим присоединялись страны — соседи Югославии: 20 ноября 1940 года — Венгрия, 23 ноября — Румыния, 24 ноября — Словакия, а 1 марта 1941 года к ним добавилась и Болгария. Зиму 1941 года Югославия встретила в своеобразной политической блокаде. На следующей встрече Цинцар-Марковича с Гитлером, состоявшейся 14 февраля 1941 года, вождь Рейха снова ясно дал понять, что ожидает от Югославии присоединения к Тройственному пакту. Когда князь Павел 4 марта лично прибыл в Германию на очередные переговоры, он подвергся пятичасовому давлению со стороны Гитлера. Ему удалось уйти от прямого ответа, объяснив, что столь важное решение, как присоединение к Пакту, он не может принять единолично. Вернувшись в Белград, князь на заседании Совета правительства одобрил итоговое решение о подготовке к присоединению Югославии к Пакту.

Решение о присоединении Югославии к Тройственному пакту было принято на заседании Королевского совета 20 марта 1941 года, а уже на следующий день вступило в силу по итогам заседания Совета министров. Венский протокол, подписанный Драгишей Цветковичем и Александром Цинцар-Марковичем 25 марта, положил конец эпохе «военного нейтралитета» Югославии.

Рано утром 27 марта в королевстве произошел военный переворот. К власти пришло правительство Душана Симовича, признавшее присоединение к Тройственному пакту недействительным и отказавшееся сотрудничать с Германией. В Берлине эта новость вызвала шок. Сложившаяся ситуация заставила Гитлера принять новое быстрое решение. Несмотря на то, что у Гитлера не было никаких планов по проведению операций на территории Югославии (поскольку в этом и не было необходимости), он все же принял решение об уничтожении королевства.

После госпереворота лидер ХКП Владко Мачек занял выжидательную позицию. Перед ним стоял вопрос: входить ли в состав нового кабинета министров или отказаться от такого решения. Будучи политиком крайне осторожным и осмотрительным, Мачек направил Риббентропу просьбу сообщить ему позицию Берлина по Югославии и особенно по Хорватской бановине. Ответ Риббентропа был недвусмысленным и предельно ясным: он рекомендовал Мачеку (и другим лидерам ХКП) избегать любого сотрудничества с новым белградским правительством и укреплять контакты с Германией. В тот же день, 31 марта 1941 года, Мачеку сообщили о том, что в случае распада Югославии немецкая сторона обязуется создать все условия для единой независимой Хорватии в рамках нового европейского порядка.

Тем не менее, Мачек выразил готовность войти в состав нового правительства при выполнении им ряда условий — прежде всего, признания им документа о присоединении к Тройственному пакту. Видя, что Мачек колеблется и положиться на него будет сложно, немецкая сторона была вынуждена прибегнуть к запасному варианту и установить контакты с усташами. Речь, разумеется, шла о тех усташах, которые на тот момент проживали в Хорватии — поскольку усташи, все еще находившиеся в Италии, были связаны в своей деятельности, что называется, по рукам и ногам. Первым из хорватских усташей (как называли их сами немецкие политики — «радикалов»), с которым был установлен контакт — их лидер Славко Кватерник. Штандартенфюрер СС Эдмунд Веезенмайер встретился с Кватерником 3 апреля. На этой встрече Веезенмайер не скрывал своего презрения к Павеличу, говоря о нем в недипломатических выражениях. По его словам, Павелич — не более чем пешка в руках Муссолини; к тому же под вопросом его психическое здоровье. Веезенмайер всячески давал понять Кватернику, что Германия хотела бы видеть союзника в нем лично, и что Кватерник вполне мог бы действовать независимо от Павелича.

Разговор с Кватерником убедил Веезенмайера в том, что между «радикалами» и Мачеком царит взаимное недоверие, что «радикалы» видят в главе ХКП предателя. Учитывая то обстоятельство, что Мачек отверг предложение Берлина прервать связи с Белградом, Веенземайер заявил Риббентропу, что дальнейшее сотрудничество с Мачеком бессмысленно. Затем он попросил разрешения организовать акцию по объединению всех хорватских националистических сил, противных Мачеку. Разрешение было получено.

Правительство Симовича (включая и Мачека) покинуло Белград 6 апреля 1941 года. Для подготовки к ожидаемому прибытию в Загреб немецких войск 8 апреля состоялась встреча, на которой присутствовал Славко Кватерник, представители праворадикального крыла ХКП и несколько немецких политиков, включая Веенземайера. Встреча прошла бурно, в спорах и даже открытых конфликтах. Веенземайер и представители ХКП были против Павелича как возможного лидера новой Хорватии. После длительных споров и выражений взаимного недоверия Веенземайер в итоге согласился на то, что Славко Кватерник провозгласит независимость Хорватии от имени Анте Павелича. Эта несогласованность и неготовность к решению проблемы лишний раз подчеркивала то, что Гитлер просто-напросто не знал, что же ему делать с Югославией, так как ее завоевание не входило в его планы. А 9 апреля Югославия была оккупирована силами вермахта.

10 апреля после полудня немецкие войска вошли в Загреб, не встречая никакого сопротивления. Еще утром того дня Славко Кватерник сформировал временный штаб нового хорватского государства. По распоряжению Кватерника усташи взяли под контроль радиостанции Загреба и местечка Велика-Горица, почту, телефон, телеграф, железнодорожные станции и другие объекты инфраструктуры. После этого Кватерник отправился на Маркову площадь, где примерно в час дня зачитал документ о провозглашении Независимого государства Хорватия. Его выступление, однако, не возымело никакого эффекта: его услышали только случайные прохожие, оказавшиеся в то время на площади.

Затем Кватерник приказал начальнику полиции Враговичу догнать час назад покинувшего Загреб бана Шубашича и вернуть его в город. Автомобиль Шубашича догнали, но оказалось, что его сопровождал грузовик с вооруженными жандармами, в основном сербами из Лики. Полицейские вынуждены были вернуться с пустыми руками.

Примерно в 15.30 Веенземайер встретился с Мачеком, их разговор длился около получаса. В результате была достигнута договоренность: Мачек согласился отказаться от власти, передав ее Кватернику. Об этом он написал письменное заявление, оригинал которого забрал себе Веенземайер.

В 17.45 в здании радиостанции на улице Влашской Славко Кватерник зачитал свое объявление, ставшее затем широко известным:

«Божьим провидением, волей наших союзников и мученической многовековой борьбой хорватского народа, самопожертвованием нашего Поглавника доктора Анте Павелича и усташским движением в стране и вне ее постановляем: сегодня, за день до Воскрешения Сына Божьего, воскреснет и наше независимое хорватское государство. Призываем всех хорватов, где бы они ни находились, а особенно сотрудников вооруженных сил и сил охраны правопорядка сохранять порядок и сообщить о своем местонахождении командованию вооруженными силами в Загребе, а также немедленно принести клятву верности Независимому государству Хорватия и ее Поглавнику. Общую власть и командование вооруженными силами я сегодня беру на себя, как уполномоченный Поглавника. Бог и хорваты — ЗА ДОМ ГОТОВЫ!»

После этого там же было зачитано и заявление Владко Мачека:

«Хорватский народ! Полковник Славко Кватерник, вождь националистического движения в стране, провозгласил сегодня свободное и независимое хорватское государство на всей исторической и этнографической территории Хорватии, и взял власть в свои руки. Призываю весь хорватский народ покориться новой власти. Призываю всех лидеров ХКП, котарских и общинных начальников к искреннему сотрудничеству с новым народным правительством».

События, произошедшие в Загребе в первой половине апреля 1941 года, обошлись без участия в них как Анте Павелича, так и 220 его соратников, оставшихся в Италии. Скудные новости о положении дел на родине, долетавшие иногда до Павелича, давали ему понять, что его сотоварищи теперь в большей степени опираются на Германию, чем на Италию. Тому было сразу две причины: как военная несостоятельность Италии на европейской арене, так и ее никуда не девшиеся территориальные притязания, желание получить контроль над восточным побережьем Адриатики. В ответ на эти новости Павелич восклицал, имея в виду усташей на родине: «Что они знают? Мы принадлежим итальянской сфере!»

28 марта, узнав о намерении Гитлера напасть на Югославию, Муссолини решил возобновить переговоры с Павеличем — до того всеми забытым, жившим фактически в изгнании. Встреча Павелича с Муссолини состоялась уже на следующий день. На ней Павелич подтвердил свою готовность выполнять данные ранее обязательства перед итальянской стороной.

Вопрос получения абсолютной власти над хорватскими землями был важнейшим для Павелича. Ради получения власти в новосозданном государстве он был готов пойти на практически любые уступки. Например, обсуждая вопрос Далмации как того самого «камня преткновения», как предмета территориальных споров, Павелич предложил Муссолини идею хорватско-итальянской унии. В итоге стороны пришли к соглашению: Италия и Хорватия будут планомерно подготавливать почву для создания унии, а ряд далматинских городов будет передан Италии.

Новость о провозглашении НГХ Славко Кватерником и входе немецких войск в Загреб стала для Павелича большой неожиданностью. Павелич тотчас же попросил о новой встрече с Муссолини. Эта встреча состоялась 11 апреля, и на ней Павелич еще раз выразил согласие передать Италии все «далматинские города итальянского характера», а также заявил, что ему надо как можно скорее прибыть в Загреб.

Вечером того же дня Павелич со своими соратниками прибыл в Триест. Там для них подготовили автобусы, на которых они и отбыли в сторону итальянско-югославской границы. Покинув Триест 12 апреля примерно в 22.00, Павелич с усташами в два часа ночи пересекли границу возле местечка Сушак. Утро они встретили, проезжая по региону Горски-Котар. На одной из остановок Павелич позвонил Славко Кватернику и договорился с ним о встрече — она должна была состояться в Карловце в четыре часа дня. В местечке Дуга-Реса колонну остановил немецкий офицер, который подозвал к себе Павелича и пригласил его сесть в автомобиль, который довезет его до Карловца. Павелич прибыл в Карловац уже при наступлении сумерек; там его ждал Славко Кватерник. Первым делом Кватерник спросил Павелича: давал ли он какие-либо обещания итальянской стороне? Без тени сомнения усташский вождь ответил, что никаких обязательств по отношению к итальянцам не существует, и что итальянцы не претендуют на какие-либо хорватские территории.

Насколько спонтанно Павелич решил вернуться в Загреб, настолько же запланированным и отрежиссированным было все то, что с ним случилось потом. 16 апреля он дал торжественную клятву над своеобразным вариантом конституции нового государства — «Усташскими принципами». Было сформировано первое правительство:

1) глава правительства и одновременно министр иностранных дел — Анте Павелич;

2) заместитель главы правительства — Осман Куленович;

3) министр домобранства и командующий вооруженными силами — Славко Кватерник;

4) министр правосудия — Мирко Пук;

5) министр внутренних дел — Андрия Артукович;

6) министр здравоохранения — Иван Петрич;

7) министр экономики — Ловро Сушич;

8) министр по делам религии и просвещения — Миле Будак;

9) министр природных ресурсов — Ивица Фркович;

10) министр труда — Йозо Думанджич;

11) министр юстиции — Милован Жанич.

Необходимо отметить, что полномочия нового правительства имели известные ограничения. Фактически вся законодательная, исполнительная и судебная власть сосредоточилась в руках Павелича. Его мечта исполнилась.

ОБЩЕЕ ОБ УСТАШСКИХ ЛАГЕРЯХ: КЛАССИФИКАЦИЯ, УСТРОЙСТВО, ПРИНЦИПЫ РАБОТЫ

Прежде чем приступить к описанию конкретных лагерей, важно сначала разобраться в законах и принципах их работы, которые были общими для всех. Кем и как принимались решения по их открытию, какие задачи они выполняли, как были организованы изнутри?

Российский историк Олег Валентинович Романько в своей книге «За фюрера и поглавника. Вооруженные силы Независимого государства Хорватия (1941—1945)» писал:

«Указом от 17 мая 1941 г. министр внутренних дел НГХ Андрия Артукович учредил Управление общественного порядка и безопасности, руководство которым поручил Эугену «Дидо» Кватернику, сыну войсководы Кватерника. В соответствии с инструкцией Артуковича, Кватерник начал создавать Службу надзора (Ustaška Nadzorna Služba) — политическую полицию (аналог немецкого Гестапо). Она просуществовала с 1941 по 1943 г., когда была упразднена, а ее сотрудники влились в Управление общественного порядка и безопасности (РАВСИГУР). Первым руководителем службы надзора был Владо Сингер. Организационно служба надзора состояла из следующих секторов:

— I-b, о характере деятельности которого нет данных;

— II-a — служба безопасности поглавника;

— II-b — борьба с партизанами;

— II-c — надзор за концлагерями.

Из деятельности последнего сектора логически вытекало второе направление деятельности усташей. Еще при встрече в Бергхофе Гитлер советовал Павеличу «в течение 50 лет проводить политику национальной нетерпимости». Естественно, что после такого совета основными орудиями национальной политики в НГХ стали выездные полевые суды, расстрелы заложников и заключение в концлагерь. «Именно они определяли законодательство в НГХ по этому вопросу», — писал югославский исследователь Бранимир Станоевич.

За короткий срок было создано 24 концлагеря (самый страшный из них в Ясеноваце), а за годы правления усташей в НГХ погибло 800 тыс. человек из 6,3 млн. — каждый восьмой. В первую очередь террор обрушился на сербов, евреев, цыган и несогласных с режимом хорватов».

Об этом же еще до О. В. Романько писал сербский исследователь Джуро Затезало, к трудам которого мы еще не раз обратимся:

«Сразу после образования НГХ в Загребе основана Усташская надзорная служба (УНС). Одно из ее отделений — Третье управление — должно было организовать открытие концентрационных лагерей по образцу нацистской Германии. Возглавлял Третье управление Эуген Дидо Кватерник, который с мая 1941 года возглавил особое управление по вопросам общественного порядка и безопасности (так называемое РАВСИГУР). Был создан масштабный полицейский аппарат, состоявший из целого ряда узкоспециализированных служб, у каждой из которых были свои функции и задачи. Только УНС и РАВСИГУР имели право основывать лагеря».

***

А вот хорватская исследовательница истории НГХ Наташа Матаушич не согласна с Д. Затезало в том, что УНС была организована «сразу после образования НГХ». В своем труде «Фотомонография Ясеновац» она писала:

«16 августа 1941 года была сформирована Усташская надзорная служба, возглавлял которую также Кватерник. Она состояла из четырех (формально — пяти) отделов. Третий отдел, Усташская оборона, как раз и отвечал за концентрационные лагеря: их организацию, работу, обеспечение их безопасности и так далее. После смерти Мийо Бабича в июле 1941 года начальником Усташской обороны был назначен Векослав Макс Лубурич — и тем самым де-факто (поскольку юридически подобного звания или должности никогда не существовало) стал начальником всех концентрационных лагерей НГХ. В январе 1943 года Усташская надзорная служба прекратила свое существование, а все ее подразделения и функции перешли в зону ответственности Дирекции по общественному порядку. Вскоре после этого Анте Павелич распространил обязанность направлять пленных в лагеря и на командиров военных частей в тех районах, безопасности которых угрожала активная деятельность партизан».

Как известно, НГХ было провозглашено 10 апреля 1941 года. А УНС, по Матаушич, была создана только 16 августа. Под категорию «сразу после» такая разница во времени подпадает вряд ли.

Зигфрид Каше, посол Германии в НГХ, в феврале 1942 года отправил в Берлин служебную записку, в которой было упомянуто следующее: «Планы по созданию лагерей вынашивал капитан Лубурич, находясь в эмиграции. После посещения немецких лагерей эти планы были им усовершенствованы».

Любо Милош, комендант Ясеновца, отмечал: «Идея устройства концентрационного лагеря прорабатывалась нами еще в первой эмиграции. Знаю, что Павелич и многие другие заранее обсуждали друг с другом способы реализации планов ликвидации сербского населения в Хорватии. Образование НГХ дало нам возможность все эти идеи претворить в жизнь». Далее Милош подтверждал слова З. Каше: «…примерно в это же время Лубурич отправился в Германию, чтобы лучше познакомиться с организацией тамошних концентрационных лагерей».

Первый усташский лагерь был создан спустя всего лишь 5 дней после образования Независимого государства Хорватия. С этой целью было использовано здание бывшего химзавода «Даница» в 3 км от хорватского городка Копривница. Еще четырьмя днями позже, 19 апреля 1941 года, был основан лагерь Керестинец.

Все лагеря по типу своего функционирования, по своим задачам делились на две довольно условные группы: распределительные и концентрационные.

Распределительные лагеря использовались как места временного содержания пленных. Они не были рассчитаны на длительное пребывание пленных. Это были, по сути, «перевалочные пункты», откуда пленных переправляли либо в концентрационные лагеря, либо на ликвидацию. Типичный пример распределительного лагеря — Госпич.

Концентрационные лагеря — места длительного содержания пленных. Условия проживания пленных там могли быть как лучше, чем в распределительных лагерях, так и отсутствовать вовсе. Как правило, они охранялись гораздо строже распределительных. Там могли создавать условия для принудительного труда пленных, а также для пыток и убийств. Попавшие в концентрационный лагерь пленные могли рассчитывать в лучшем случае на перевод в другой лагерь. За четыре года существования НГХ известны всего несколько случаев (подробно описан только один), когда пленным из концентрационного лагеря возвращали свободу. Типичный пример концентрационного лагеря — Лепоглава.

Некоторые лагеря совмещали в себе черты и распределительных, и концентрационных лагерей. Это значит, что в какой-то период их существования пленные содержались в лагере долгое время, но затем отправлялись в другой лагерь. Типичный пример лагеря смешанного типа — Даница.

Достаточно условно разделение лагерей на мужские, женские и детские. «Классическим» мужским лагерем можно считать Слану на острове Паг, женским — Метайну (там же), детским — Ястребарско. Но в большинстве лагерей в определенные периоды времени находились одновременно и мужчины, и женщины с детьми — просто их соотношение часто менялось.

Что касается разделения по национальному признаку, провести более или менее четкие границы не представляется возможным. Большинство (иногда — абсолютное) лагерного «контингента» почти везде составляли сербы; в существенно меньших, но тоже заметных количествах присутствовали евреи; и, вероятно, во всех относительно крупных и долго существовавших лагерях было некоторое количество хорватов, бошняков, цыган и представителей других национальностей.

Безусловно, геноцид сербов был наиболее монструозным по своим масштабам и методам реализации. Государственная программа, призванная решить «сербский вопрос» (треть сербов изгнать, треть перевести в католицизм и треть уничтожить) добилась наибольших успехов именно по последнему пункту. Сербских детей (в том числе грудных младенцев) отрывали от матерей и отправляли в лагеря смерти; самых старших и физически крепких «перевоспитывали» в усташском духе, тогда как большинство остальных было обречено на медленное угасание и смерть от голода, болезней или побоев. Взрослых же сербов чаще всего отправляли в лагеря, а в последние месяцы существования НГХ — сразу на места массовой ликвидации.

Отдельного разговора заслуживает отношение усташских властей к бошнякам-мусульманам. Как известно, в состав НГХ вошла вся Босния и Герцеговина. Отношение же новой Хорватии к бошнякам было совсем иным, нежели к сербам. Формально, на декларативном уровне, бошняки-мусульмане считались полноправными гражданами НГХ. Более того, лидеры усташского движения называли бошняков «цветами хорватства», говоря о них как об элите хорватской нации. Бошняки могли вступать в ряды усташей.

Тем не менее, и бошняки-мусульмане также подвергались репрессиям и уничтожению. Об этом свидетельствует множество публикаций и показаний очевидцев. Так, 4 мая 2014 года на бошняцком интернет-портале SAFF была опубликована статья публициста Саладина Ковачевича, в которой описывались такие случаи.

Вот один из них. Бакир Изетбегович, бывший Председатель Президиума Боснии и Герцеговины, интересовался судьбой двух братьев своей матери — Мухаммеда и Бакира Реповац. Он был в курсе того, что оба стали жертвами усташского террора, но не знал, как и где они погибли. В семье Мухаммеда полагали, что он был убит в Ясеновце, про Бакира же знали лишь то, что он был убит.

Отец братьев, Исмет Реповац, в своем заявлении от 4 мая 1946 года предположил, что оба его сына убиты в Ясеновце. Но позже судьба Мухаммеда и Бакира все же выяснилась. О ней мы можем узнать из анкеты Союза борцов народно-освободительной войны (сербскохорв. Savez udruženja boraca Narodnooslobodilačkog rata — SUBNOR), хранящейся в Архиве Боснии и Герцеговины:

«Фамилия, имя отца, имя: Реповац Исмет Мухаммед

Год рождения: 1921

Место рождения: Острожац

Арестован и интернирован в лагерь Ясеновац 01.01.1942

Убит 01.03.1943 в лагере Ясеновац

Фамилия, имя отца, имя: Реповац Исмет Бакир

Год рождения: 1920

Место рождения: Острожац

Арестован в Сараеве 07.08.1944, интернирован в лагерь Лепоглава

Убит 31.10.1944 в лагере Лепоглава»

Таких случаев было множество. О своей семейной трагедии рассказал известный бошняцкий академик Абдулла Сидран, режиссер, писатель и журналист: «Мой дядя по отцу, Абдулла, был весьма известен и уважаем. Мы все его любили. Кстати, и имя мне дали в его честь. В душе он был убежденным антифашистом и ярым противником НГХ. Усташи его арестовали и депортировали в лагерь Ясеновац. Там они подвергали его жутким мучениям, а затем убили».

Из анкеты СУБНОР-а:

«Фамилия, имя отца, имя: Сидран Хасан Абдулла

Год рождения: 1909

Место рождения: Сараево

Арестован и депортирован в лагерь Ясеновац 20.01.1942

Убит в лагере Ясеновац 01.09.1942»

Поскольку усташские власти считали бошняков представителями хорватского народа, то и в личных карточках пленных, и вообще в официальных документах о них писали как о хорватах, исповедующих ислам. Это резко отличало их от сербов, которые считались «низшей расой» и проходили по всем документам именно как сербы.

Для наглядности ниже приведена выдержка из списка пленных, отправленных в концентрационный лагерь Госпич. Документ, получивший регистрационный номер №448/41, увидел свет в боснийском городе Яйце 26 июля 1941 года. Первой идет карточка бошняка, второй — серба.

«- Ирфан Филипович, сын Фахринбега, Езеро, община Езеро, котар Яйце, род деятельности — ученик 7 класса гимназии, возраст — 19 лет, не женат, веры исламской, народности хорватской, материальный достаток средний, грамотен, до настоящего времени не судим.

— Лазар Бабич, сын Петра, Езеро, община Езеро, котар Яйце, веры греко-восточной, народности сербской…»

Поскольку эта книга адресована прежде всего русскоязычным читателям, нельзя обойти стороной вопрос о гражданах СССР и русских эмигрантах, попавших в усташские лагеря. К сожалению, доступная нам информация не просто недостаточна — она практически отсутствует. Судите сами.

В музее Ясеновца есть таблица жертв, разделенных по национальному признаку. Есть там и русские — всего 14 человек. Украинцев существенно больше — 61 человек. Есть даже один грузин. Если среди жертв Ясеновца и есть представители других республик СССР, они в таблице не указаны — или входят в раздел «Неизвестно», который включает в себя 207 человек.

Известно также, что трое русских были пленными в лагере Керестинец. Установить их личности мне не удалось.

Более или менее цельную информацию (о достоверности говорить уже не приходится) мне удалось найти по четырем людям.

1. Из списка арестованных коммунистов и четников, отправленных в концентрационный лагерь в Ясеновце 16.11.1941 (источник: Arhiv VII, a. NDH, k. 179, reg. br. 45/4.):

№: 28

Фамилия, имя: Иваншицов Сергей

Год рождения: 1911

Место рождения: Петроград

Причина ареста: коммунист

Профессия: чиновник

Вероисповедание: греко-восточное

(Разумеется, под «греко-восточной» верой подразумевалась православная. Католическая верхушка НГХ часто презрительно называла православных «схизматиками», но в официальных документах православная вера проходила как «греко-восточная»).

2. Из списка 543 заключенных Стара-Градишки, писавших письма на свободу, от 09.04.1942 (источник: Еврейский исторический музей, Белград, регистрационный номер 2505):

Регистрационный номер письма: 238-V

Получено от: Коновлев Виктор

3. Карточка пленного, составленная на основе информации о пленных комплекса лагерей Госпич — Ядовно — Паг (источник: Д. Затезало «Ядовно — комплекс усташских лагерей 1941»):

Попевский … (имя и отчество неизвестны), профессор, русский, г. Огулин (НГХ). Арестован в мае 1941 года и отправлен в лагерь Даница. Убит в лагере Ядовно в июле того же года.

4. Из списка от 11.09.1942 из 24 лиц, отправляемых в Стара-Градишку, документ №1653/42 (источник: Arhiv VII, a. NDH, k. 168, reg. br. 21/6.):

10. Сегулин Антон (прочие данные неизвестны).

Сколько всего граждан СССР и представителей русской эмиграции в итоге стали узниками усташских лагерей? Разумеется, совсем немного, если сравнивать с сербами или евреями. Можно допустить, что их было несколько сотен.

…Еще одно возможное деление лагерей — по «известности», по их упоминаемости в периодике, объему доступной информации. Любопытно, что «известность» — назовем это так — далеко не всегда кореллирует с продолжительностью существования лагеря или с количеством прошедших через него людей. Простой пример: при желании можно найти довольно много информации по уже упомянутому лагерю Керестинец, хотя он просуществовал всего четыре месяца. А вот узнать хоть что-то о лагере Вилла «Лубурич», который функционировал четыре года — крайне сложно…

На просторах НГХ в разные времена существовал целый ряд таких «неизвестных» лагерей, описания которых нет в книге по причине крайней скудости достоверной информации о них. Некоторые из них перечислены для общего ознакомления (Таблица №1).

Как выглядела внутренняя иерархия в лагерях? Несмотря на некоторые отличия (в зависимости от типа лагеря и конкретных условий), общая структура была везде примерно одинаковой. Вот как описывала Н. Матаушич схему управления комплексом лагерей Ясеновац:

«Высшее положение в лагерной иерархии занимал начальник лагеря. Он контролировал все происходившие в лагере процессы, управлял всеми рабочими группами. Начальник лагеря получал приказы непосредственно от усташского командования — больше над ним никого не было.

Ступенькой ниже располагались бригадиры рабочих групп и коменданты бараков. Каждый бригадир был непосредственным начальником своей рабочей группы. В исключительных случаях бригадиры и коменданты бараков избирались голосованием пленных, чаще всего их назначал начальник лагеря или другие представители усташского командования.

На последней, третьей иерархической ступеньке располагались рядовые заключенные. Но и они не представляли собой единое равноправное общество. Заключенные также имели свою иерархию. Выше всех стояли квалифицированные рабочие, занятые на сложном производстве или на складе. Но и тут выделялась особая каста, «элита элит» — те, кого помещали в лагеря за «гражданские» преступления и кто, отсидев свои сроки, остались в лагере на своей работе. По сути, они уже не были заключенными — просто свободно нанятыми лагерными сотрудниками. За ними закреплялась их рабочая группа, даже рабочие места, они могли свободно перемещаться по лагерю и даже выезжать за его пределы в другие города страны. Главное же отличие — они получали плату за свой труд. Естественно, ни о каких ликвидациях или даже физических наказаниях среди этой подгруппы не могло идти и речи.

В первую, «элитную» группу, помимо бывших заключенных — свободных рабочих, входили и настоящие узники, которые также обладали высокой квалификацией, были мастерами своего дела. Их тоже берегли, но все же их статус был намного ниже: они не могли перемещаться без сопровождения усташей, их труд не оплачивался (то есть был принудительным), и иногда (в порядке исключения, но тем не менее) — представители этой подгруппы подвергались насилию и убийствам.

Вторая группа была самой обширной по численности — в нее входили обычные пленники без какой-либо специальности, иногда и вовсе люди без образования. Это были люди без каких-либо прав, с которыми обращались зачастую хуже, чем со скотом. Их распределяли на самые тяжелые работы, сопровождавшиеся голодом, истощением, регулярными побоями, пытками и массовыми ликвидациями.

Наконец, третья группа — примерно такого же социального статуса, как и вторая: это старики и дети, а также политические заключенные, осужденные на небольшие сроки (до 3-х лет). Они составляли явное меньшинство».

А вот как описывал иерархическую структуру Ясеновца его бывший пленник, сербский писатель Драго Чолакович:

«Внутренняя управа (избирались самими пленными):

— начальник лагеря;

— начальник работ;

— надзиратель;

— сотник (управлял группой в 100 человек);

— пятидесятник;

— десятник;

— старший начальник бараков (в его подчинении были все бараки);

— начальник барака (управлял только своим бараком);

И другие.

Внешняя управа (выбиралась усташами из числа свободных евреев, работающих за плату):

— начальник лагеря;

— заместитель начальника лагеря;

— завхоз».

Жизнь пленных, приводимых в лагерь, также подчинялась неким общим правилам.

Сразу же по прибытии в лагерь у пленных изымались все личные вещи: от ценных (деньги, драгоценности) до таких, которые не представляли вовсе никакой ценности для усташей (лекарства, документы, фотографии). Сокрытие любых личных вещей в случае обнаружения означало верную смерть. Единственное, что пленники могли взять с собой — та одежда и обувь, в которой они прибыли в лагерь. Пленники старались ухаживать за своей одеждой, как только могли, потому что лагерное управление не выдавало им никакой одежды. Единственный способ получить новую одежду — втайне (зачастую в обмен на еду и сигареты) выпросить ее у гробовщиков, закапывавших умерших пленников.

Принудительный труд занимал большую часть дня у пленных. Все выполняемые работы можно разделить на две группы: внутренние (те, что проводились на территории лагеря) и внешние (за его пределами).

Конкретно у пленников Ясеновца рабочий день начинался в 6 часов утра. С 12 до 13 часов длился обеденный перерыв, а заканчивался рабочий день в 18 часов вечера. Работы проводились в любых погодных условиях — и в дождь, и в снег. Любые ошибки, задержки или недостаточное усердие наказывались ударами палок (нередко такие наказания заканчивались смертью). Выходной день по воскресеньям был введен только в 1943 году. В других лагерях (да и в самом комплексе Ясеновац в разные периоды его существования) эти условия могли несущественно отличаться.

Продукция, производимая в лагерях, шла не только на нужды самих лагерей — она использовалась по всей стране. Например, цепной завод в Ясеновце был единственным в НГХ. Поэтому значительная часть лагерной продукции шла на общий рынок — как на нужды «гражданского» населения, так и силовых структур.

ДЕТИ В УСТАШСКИХ ЛАГЕРЯХ СМЕРТИ

Если задуматься о том, какая же из черт НГХ как государства была самой ужасной, чудовищной и бесчеловечной, то первое, что приходит на ум — создание концентрационных лагерей для детей. Геноцид сербского (и в значительно меньшей степени — еврейского) народов начинался, можно сказать, с пеленок. И это не форма речи, а факт: в детские лагеря попадали и грудные младенцы! Возможно, Независимое государство Хорватия было единственной страной Европы, имевшей детские лагеря.

Первый лагерь для детей был основан в местечке Горня-Риека около Крижевца. Лагерь был основан при непосредственном участии усташского правительства НГХ. Первая группа детей была доставлена в лагерь 24 июня 1942 года. Это было около сотни детей, переброшенных из лагеря Уштице. В течение последующих 20 дней в лагерь были направлены еще три группы. Лагерь для детей в Горня-Риеке просуществовал до 14 августа все того же 1942 года. Общее количество жертв Горня-Риеки неизвестно.

Милица Хасанец-Галаш, выжившая пленница лагеря Горня-Риека: «Детей в лагере было много. Сколько именно — никому не известно. Мой брат Звонко говорил мне, что дети умирают от болезней или голода, и когда их бросают в колодец или закапывают, то на грузовиках привозят новые партии. Колодец, в который бросали детей чаще всего, заливали известью. Когда же он наполнился трупами до краев, детей закапывали во дворе лагеря, на столь малой глубине, что зачастую их кости виднелись на земле».

Третьего августа 1942 года в хорватском городе Сисак был организован крупнейший в НГХ детский концентрационный лагерь. Даже по сведениям самих усташей (которые чудовищно занижали любые данные по количеству пленных) в лагере Сисак умерло 1152 ребенка. Более реальной кажется другая цифра, названная немногими выжившими и бывшими работниками лагеря — пять тысяч детей…

Незадолго до этого, 12 июля того же года, в местечке Ястребарско был основан, наверное, самый известный детский лагерь смерти. По крайней мере, в странах бывшей Югославии про лагерь Ястребарско знают даже неспециалисты. Он отнял жизни примерно у тысячи детей.

Что же подтолкнуло усташское правительство к созданию детских лагерей?..

…Десятого июня 1942 года объединенные немецко-хорватские войска начали наступление на районы около горы Козара и в Подкозарье в рамках операции «Западная Босния». Это наступление вошло в историю под названием «Битва на Козаре», а в народе его до сих пор называют «Козарским наступлением». Спасаясь от немцев и усташей, целые деревни Подкозарья опустевали — семьи с детьми, скотом и всем скарбом уходили на Козару, к партизанам. Но немецко-усташские отряды взяли Козару в кольцо вместе с семьями беженцев. Дважды партизаны пытались пойти на прорыв, и обе попытки закончились неудачей и огромными людскими потерями. Только примерно 10 тысяч беженцев (из почти 70 тысяч) смогли прорваться из окружения. Немцы и усташи провели массовые аресты оставшихся в окружении беженцев — арестовывали их целыми семьями.

В плену оказалось огромное количество детей — от грудных младенцев до 14-летних (дети от 15 лет и старше у немцев и усташей чаще всего проходили по документам, как взрослые). Их нужно было куда-то девать. Так и возникла «необходимость» в открытии детских лагерей.

О Козарском наступлении очень ярко и эмоционально писал Драгое Лукич — сербский писатель, уроженец Подкозарья, ребенком прошедший лагерь Ястребарско и затем участвовавший в народно-освободительной войне. В своей книге «Война и дети Козары» он воспевал героизм защитников родного края:

«На Козару и ее отряд из 3 500 партизан, вооруженных 3 000 винтовок и 170 пулеметами, четырьмя минометами и двумя гаубицами, двумя танками и одним самолетом, на народ Подкозарья и хижины из прутьев, разбросанным около Грачаницы и Млечаницы, Буковицы и Раковицы — на такую Козару была брошена сила из 11 000 офицеров и солдат Вермахта, 20 000 усташско-домобранских сил, 2 000 четников Дражи Михаиловича, что в совокупности с усиленными гарнизонами и вспомогательными отрядами составляло около 35 000 солдат, экипированных и вооруженных по последнему слову техники…

Битва, которой не нашлось места в нашей памяти, длилась двадцать пять дней и ночей. В ней растаяли партизанские силы, из списка живых вычеркивались целые отряды.

Но Козара не пала.

«Наши позиции погрузились во мрак, у нас остановилось дыхание от ураганного огня. Первая волна нападавших смогла пробраться к нашим рядам. Партизаны появились неслышно, неожиданно. И тогда началось то самое страшное, отчего у каждого из нас кровь стыла в жилах. Мужчины, женщины и дети с непонятным упорством бросились на наши позиции. Это был настоящий ад и я удивляюсь, как мы его выдержали» — Курт Нехер, 714-я немецкая пехотная дивизия».

После войны Д. Лукич занялся поисками переживших, как и он сам, ад Козарского наступления. Он записывал их рассказы, собирал по крупицам любую информацию о детях Козары и Подкозарья, об их дальнейшей судьбе. Впрочем, его интересовали не только козарские дети: он собирал данные вообще по всем детям, попавшим в лагеря. Так и родилась уже упомянутая книга «Война и дети Козары», фрагменты которой приведены ниже.

«Радован Крагуль: «Мне было 8 лет, когда моя семья оказалась в плену во время Козарского наступления. Пока мы были в Церовлянах и Ясеновце, у нас получалось держать связь друг с другом. Но из лагеря Сисак мать увезли в Германию.

Я пробыл в Сисаке уже месяц, когда в лагерь пришла какая-то женщина и забрала себе нашего четырехлетнего брата Манойло. Нам было жаль, что она не взяла и нас. Мы плакали. Тогда пришел домобранский офицер, чтобы нас утешить. Он обещал нам, что освободит и нас. И правда, однажды после полудня он вывел нас не только из лагеря, но и из города и показал дорогу на Козару».

***

Драган Жигич: «В дни Козарского наступления мне было всего 7 лет. Нас схватили, всю семью держали в лагере около Приедора. Несколько дней спустя меня отделили от родных и вместе с еще сотней детей посадили в поезд.

Сисак 1942 года, большое здание около Купы. На воротах часовой, двор огорожен переплетенной проволокой. Редкие прохожие тайком, чтобы не заметили усташи, бросали нам через ограду фрукты. Потом нас переселили в дощатый барак. Мы спали группами по двое-трое. Ночи были холодные. Однажды ночью умер мальчик, лежавший возле меня. Сбор мертвых проходил ежедневно».

***

Драго Шормаз в 11 лет был вместе с матерью и братом захвачен немцами во время Козарского наступления 1942 года и передан в руки усташей. В распределительных лагерях Церовляни и Уштице они были вместе, но в Ясеновце им пришлось разделиться. Их мать, Стоянку, отправили вместе с другими молодыми женщинами на принудительные работы в Германию, а брата Сретко увели в детский лагерь Сисак.

Жестоко страдая от голода и быстро теряя силы, Драго провел в Ясеновце месяц. Он был уже на грани жизни и смерти, когда к нему неожиданно пришло спасение. Омер Муичич, занимавшийся в лагере сбором и транспортировкой трупов, забрал в повозку и Драго, прикрыв его, словно мертвеца, и так, пройдя усташскую стражу, вывез его с территории лагеря. Для Омера это была уже не первая спасенная жизнь: ранее он смог забрать из колонны козарских детей, которых гнали в Церовляни и Ясеновац, тридцать человек. Все эти тридцать детей нашли временный приют в домах друзей и знакомых Омера. Так же он поступил и с Драго Шормазом.

***

Богдана Беловук была санитаркой в партизанском отряде, которым командовал ее муж, комиссар Миро Юришич. В одном из сражений он был ранен. Борцы вынесли его из боя, протащили на себе по трудным военным тропам, перешли через реки Неретву и Сутьеску… Богдана отходила от комиссара лишь затем, чтобы перевязать очередного раненого. В местечке Вучево комиссар с женой попали в руки немцев, которые отдали их усташам. Сначала Миро и Богдану привезли в Сараево, а оттуда вместе с другими пленными поездом вывезли в Ясеновац.

Богдана была беременна, но первое время никто, кроме нее, об этом не знал. Она оставалась в живых день за днем, месяц за месяцем. Осталась в живых она и тогда, когда группу женщин увели на Граник — на ликвидацию. Самым счастливым доставалась «милосердная» смерть от удара молотом, остальных ждал мучительный конец — им вспарывали животы и еще живыми бросали в Саву. Богдану вывели из строя, но не для того, чтобы ее спасти, а чтобы насладиться ее мучениями, когда ее ребенок будет умирать от голода у нее на глазах.

В одну из лагерных ночей, похожих одна на другую, усташи повесили на старом тополе тридцать человек, в том числе Миро Юришича. И в эту же самую ночь, уже после казни, Богдана родила сына, которого назвала в честь отца.

Пока маленький Миро плакал от голода, не находя в материнской груди ни капли молока, партизанский отряд, руководимый ранее комиссаром Юришичем, вступил в тяжелые бои с группой немецких войск. Партизанам удалось взять в плен нескольких солдат и офицера высокого ранга. Их всех партизаны обменяли на Богдану и маленького Миро.

***

Народный герой Бошко Шилегович: «Вы видите эти колыбели, видите эти перья, которые носит ветер? В этих колыбелях лежали наши дети. Враг убил их или отправил в лагеря смерти. Объявляем ему войну до истребления. Козара не уничтожена, остался отряд. Мы свидетели».

***

Владимир Миятович: «Мне было 12 лет, когда меня с мамой и семилетней сестрой привели в Стара-Градишку. Усташ Анте Врбан приказал нам отдать все ценное, что у нас есть с собой, деньги и драгоценности. У одной женщины в ботинках оказались спрятаны деньги. Врбан пристрелил ее на месте, заявив, что так поступит с каждым, кто вздумает скрыть какие-либо ценности».

***

Мара Вейнович-Смилянич, юной девушкой оказавшаяся в Стара-Градишкев июне 1942: «Сначала усташи предлагали матерям добровольно расстаться с детьми, а когда получали отказ, отнимали детей силой. Некоторые матери прыгали на штыки… Детей заталкивали в отдельное здание, иногда по 50 детей в одну комнату. Несколько сестер милосердия совершали обход комнат, неся в руках емкости с какой-то жидкостью и кисти. Они смачивали кисти и смазывали детям губы. Говорили, будто эта жидкость уменьшает жажду. Но вскоре после этого детей начинали мучить боли, они кричали и звали родителей. Они извивались от боли, дергались и падали, а их губы превращались в сплошную открытую рану. Через некоторое время дети умирали в мучениях».

***

Антун Найжер, врач и управляющий лагеря Сисак, массово ликвидировал сербских детей, вводя им инъекции с ядом.

***

Дети с Козары и Подкозарья, умершие в усташских лагерях:

Стара-Градишка, Ябланац, Млака, Уштице, Ясеновац — 5 683 ребенка;

Детские лагеря (Горня-Риека, Ястребарско, Сисак), а также транспорты, приюты и больницы — 3 254 ребенка.

Всего же в Ясеновце погибли 10 340 детей — почти половину из них составляли козарские дети.

***

В 1950 году неизвестная молодая учительница пришла в новую школу под Козарой, чтобы провести свой первый урок у первоклассников. Но ни один первоклассник в школу не пришел! Она пошла по селу, от дома к дому, выискивая детей. Но так и не смогла найти. В 1943 году в Подкозарье не рождались дети».

…Что же это была за жидкость, которой мазали губы детям в Стара-Градишке? Возможно, речь шла о цианиде. Косвенное подтверждение этому можно найти в статье Владимира Куковякина «Двенадцать победных залпов», опубликованной 19 апреля 2008 года. Там есть такие строки:

«Участь остальных оказалась страшной. Людям приказывали раздеться, ставили у кромки обрыва и расстреливали из пулемета. Детям мазали губы цианидом и бросали вслед, этим занимались солдаты зондеркоманды».

Лагеря, предназначенные исключительно для детей, должны были выполнять две ключевые функции. Первая — воспитание помещенных туда детей «в усташеском духе», чтобы получить «новых янычар» (по аналогии со средневековыми янычарами, воспитывавшихся из захваченных сербских детей). Детей одевали в усташскую униформу и обучали «новому порядку», в том числе заставляя петь усташские песни.

Вторая функция, разумеется — физическая ликвидация тех детей, которые не захотели «перевоспитываться». Так, комендант Ясеновца Векослав Лубурич заметил, что в лагере находится более 400 детей. Он приказал составить список этих детей и воспитать их в усташском духе. Когда стало ясно, что дети не слишком усердно «перевоспитываются», Лубурич отдал приказ об их ликвидации.

Католический священник, а по совместительству — усташский офицер и палач Дионисие Юрчевич заявил однажды: «В этой стране не смеет жить никто, кроме хорватов. Если кто-то не согласится принять эти правила — мы знаем, что с ними делать. Сейчас не является грехом убить даже семилетнего ребенка, если он мешает нашему усташскому порядку. Не думайте, будто бы я не могу этим заниматься лишь потому, что я священник. Когда нужно, я готов уничтожить вплоть до колыбели все то, что противно усташской власти и государству».

Усташи уничтожали детей (как правило, сербских) разными способами — резали холодным оружием, варили в котлах, бросали живьем в колодцы и ямы, травили ядами, доводили до смерти от голода, жажды и холода. Подкладывали в колыбель с ребенком солому и поджигали, уничтожая и ребенка, и колыбель. Известен случай, когда в окрестностях местечка Глина усташи схватили 25 сербских детей, связали им руки проволокой, разложили вокруг стога сена, ногами внутрь, и подожгли стог. После того, как ноги детей сгорели до колен, усташи выкинули их на ближайшую дорогу и оставили там умирать в страшных мучениях.

В усташском лагере в Грачаце у детей заживо вырезали внутренности, жарили их и давали есть их матерям. А в местечке Дивосело в 1941 году усташи заживо изжарили двух детей целиком, после чего заставили сербов съесть их.

Усташские лагеря, поселки и домохозяйства по обоим берегам Савы, меж лесов Кошутарицы, по Ябланцу, в Стара-Градишке, Ясеновце, Гранике, Скеле, лагере № ССС — лишь малая часть тех мест, где и поныне лежат кости зверски уничтоженных детей.

В местечке Доня-Градина, где проходили массовые ликвидации пленных, сейчас находится одно из крупнейших детских кладбищ в мире. Территория кладбища занимает 117 гектар, полностью раскопано на данный момент около 130 могил. Средний возраст найденных там детей — около 7 лет.

Говоря о судьбе детей в лагерях смерти НГХ, нельзя пройти мимо еще одного автора, собравшего немало уникального материала на эту тему. Это сербский писатель Душан Бурсач, ниже приведены отрывки из его книги «Ангелы в аду».

«Кажется, что массовые убийства детей — тот случай, когда человек отрекся от своего разума и перешел не только человеческие, но и животные границы. Это характерно для тех, кто не знает, что и зачем делает; а также для тех, кто механически выполняет чужие приказы…

***

Сербских детей одевали в униформу хорватской армии, пошитую специально для них, и пытались воспитывать «в хорватском духе». С этой целью и были основаны детские лагеря. Про один такой лагерь, в Горня-Риеке, Любо Милош на судебном слушании рассказал следующее: «Не могу точно сказать, когда этот лагерь был организован, но я уверен, что это произошло ранней весной 1942 года. Кажется, идею создания этого лагеря предложил Дидо Кватерник. Цель же лагеря была такова — воспитать в усташском духе маленьких сербских детей, чтобы, как сам Кватерник выражался, они стали „янычарами“. Думаю, оттуда детей перевезли в лагерь Стара-Градишка… Что с этими детьми случилось потом, я не знаю».

***

Гойко Кнежевич (родился 22 декабря 1934 года в селе Ушивац, община Козарска-Дубица, на момент публикации книги проживал в Баня-Луке, Босния и Герцеговина):

«Я помню наш сельский дом в козарском краю. В 1942 году у меня было восемь братьев, мать и отец. Помню, как наши детские игры были прерваны призывом ко всеобщему бегству. Говорили, что усташи жгут села и убивают народ. На скорую руку мать упаковала все, что можно было унести, и мы вместе с остальными сельчанами отправились к горе Козара. Там, на Козаре, я впервые понял, что люди умирают от каких-то доселе неизвестных мне пуль и гранат. Я никогда раньше о них не знал. Мы блуждали по склонам Козары, чтобы нас не схватили. Мать моя была беременна, и в один из таких дней она родила нам сестру, которую назвали Лепосавой.

Некоторые из тех, кто бежал вместе с нами, смогли прорваться к горе Грмеч, понеся при этом огромные потери. Прочие же, в том числе и мы, остались в кольце окружения немецко-хорватских войск. В этом всеобщем хаосе я вскоре потерял своих родных. Меня схватили какие-то солдаты — таких я видел впервые в жизни. Группу пленных, включая и меня, отвели пешком в лагерь Стара-Градишка.

В Стара-Градишке нас разместили в каком-то здании, туда набилось огромное количество мирных жителей. Теснота была такой, что нельзя было ни сесть, ни лечь. Однажды меня и других детей вывели во двор, построили в ряд и у каждого спрашивали имя и фамилию, вероисповедание, имена отца и матери, а также место рождения. В итоге детей разделили на две группы. По какому признаку нас разделяли, мне было непонятно. Я был помещен в первую группу. Когда усташ спрашивал меня и я назвал имя отца, он сказал — «Я его знаю!» После этого он и направил меня в первую группу. Помню, какого-то мальчишку примерно моего возраста усташи оставили во второй группе. Затем вторую группу вывели с территории лагеря в сторону реки Савы. Меня жгло любопытство: почему же именно их вывели из лагеря? Не в силах ему противостоять, я тихонько выбрался (это было не так и сложно — территория охранялась не слишком усердно) и пошел вслед за второй группой. Я видел, как их отвели на берег Савы и построили перед двумя солдатами. Солдаты начали стрелять по детям. Меня ужаснула мысль, что на месте того мальчишки мог бы быть и я сам.

В один ничем не примечательный день к нам на территорию въехали грузовики. Нас побросали в них и повезли вдоль берега Савы. Когда нас высадили перед воротами и повели на территорию лагеря, я еще не знал, что попал в Ясеновац. Я увидел рядом с собой множество людей, одетых преимущественно в сельские одежды, по которым я понял, что почти все они из моего края. Я начал расспрашивать их, не видели ли они моих родных. Спустя несколько дней я случайно увидел мать в группе пленников. Мы встретились — тут же оказались и несколько моих братьев (но не все). Ежедневно в лагере слышалась стрельба, а также крики и стоны пытаемых пленников. Одной из главных забав усташей было отнимать детей у матерей, чаще всего это делалось насильно. Это случилось и с моей матерью. Усташи попытались отнять у нее мою сестру, Лепосаву. А надо сказать, что моя мать была физически крепкой и очень храброй женщиной. Когда усташи попытались отнять у нее дочь, она, держа ребенка одной рукой, другой сшибла их с ног, и они упали в грязь. Это привело в бешенство целую группу усташей, находившихся рядом. Они набросились на нее всем скопом и отняли дочь. Один усташ подбросил мою сестру в воздух, а другой поймал ее штыком своей винтовки. Так и завершилась короткая жизнь моей сестры. Остальные усташи держали мою мать, пока не пришел еще один с ножом, наклонился над матерью и отсек ей одну из грудей. Те же пленные, что в этот момент случайно находились рядом (в том числе и я) должны были на это смотреть. Несколько усташей наблюдало за нашей группой, видимо, ожидая, что там есть кто-то из родственников моей матери. Несомненно, если бы я выдал себя вскриком или другим образом, меня бы уничтожили тут же. По счастью, один из пленников знал, что я — сын истязаемой. Он закрыл ладонью мне рот, что и спасло мне жизнь в тот момент.

Я понимал, что мне нужно избегать любых сборищ, любой ценой не быть среди толпы пленников. Поэтому я целыми днями ходил по лагерю, стараясь не попадаться на глаза усташам. Перед моими глазами проходили сцены из жизни лагеря. Видел я, например, как люди, и стар и млад, работают на савской насыпи. Они носили землю и камни прямо в руках. Когда кто-либо терял силы, он падал под тяжестью переносимого груза. Таких немедленно убивали, не давая им даже подняться. Оставшиеся в живых вкапывали тела убитых в насыпь. Когда вы сегодня гуляете по насыпи — знайте, что ее каркас составляют кости, бессчетное число костей павших узников.

Также я видел, как паром перевозил огромное число пленников с нашей стороны на противоположный берег Савы. Когда паром возвращался, он всегда был пуст, что меня удивляло. Уже позже я узнал, что те, кого перевозили на другой берег, были там уничтожены. Их закапывали в общие могилы в местечке Доня-Градина.

Кормили нас отбросами, остававшимися после работы полевых кухонь. Однажды усташи собрали всех детей в одном месте и сказали нам, чтобы, начиная с этого момента, мы не смели ничего говорить, и не отвечать ни на какие вопросы. Нарушителя приказа ждала бы мгновенная смерть. Нам не нужно было говорить дважды, мы и без того были перепуганы. На следующий день нас снова собрали на том же самом месте. Тогда в лагерь вошла группа мужчин и женщин в белых халатах. Они начали осматривать нас и задавать всевозможные вопросы. Мы же молчали. Вновь прибывшие осмотрели нас, некоторым перевязали раны. Как я узнал много позже, это были представители международного Красного креста, которые прибыли в Ясеновац, узнав о том, что тут есть и дети…

…Наступил день, когда меня и еще тридцать детей, уж не знаю, по каким причинам, посадили в грузовик и увезли в Загреб. Нас поместили в лагерь только для тех детей, которых усташи разрешали усыновлять или удочерять жителям Загреба. Тот горожанин, который хотел бы взять ребенка на воспитание, должен был подписать заявление, в котором он давал обещание изменить ребенку имя и фамилию и воспитывать его в католическом духе.

Власть называла этот лагерь «Приют для детей бандитского террора». В нем я познакомился со своим сверстником, которого звали Бошко. Мы подружились и заботились друг о друге. Когда я тяжело заболел и не мог ходить за едой, Бошко делил свою порцию со мной.

Осенним днем 1944 года я сидел во дворе и грелся на солнце. Когда меня накрыла тень, я поднял голову и увидел красивую женщину, чья голова была покрыта шелковым платком. Она смотрела на меня. Я же в результате тяжелой болезни был настолько слаб, что еле-еле смог прошептать женщине, чтобы она взяла меня с собой, или я здесь умру. Она взяла меня на руки, так как сам ходить я не мог, и донесла меня до ворот. Там она должна была подписать заявление о том, что взяла ребенка. Усташ спросил меня: «Хочешь ли ты пойти с этой тетей?» Я сказал, что не пойду, если она не возьмет и Бошко.

Усташ обратился к женщине: «Малец имеет на это право. Он все равно умрет через какой-нибудь час, и у вас будут проблемы с его похоронами. Вернитесь и возьмите здорового ребенка!»

Она понесла меня обратно и спросила, кто из детей Бошко. Я указал ей. Она взяла его за руку, по-прежнему держа меня на руках, и вывела нас обоих из лагеря. Бошко она отдала на воспитание своей подруге, а меня оставила у себя. Она вызвала врачей, чтобы попытаться меня спасти. Как я узнал, ее муж, Степан Новакович, был инженер по профессии, а родом из Новски. Ее саму же звали Бланка. Позже я узнал, что она, помимо нас двоих, взяла из лагеря еще семь детей и отдала их на воспитание своим подругам. Сами же Степан и Бланка не имели своих детей, поэтому они официально усыновили меня. Они дали мне имя Войко. По их словам, Войко — в большей степени хорватское имя, тогда как мое прежнее имя Гойко — более сербское. Я получил обещание, что, когда не будет усташей, они вернут мне мое прежнее имя. Благодаря усилиям врачей и непрерывной заботе своих новых «родителей» я пошел на поправку и быстро выздоровел. И 8 мая 1945 года я выбежал на улицу, встречая освобождающую Загреб нашу армию. В том же году я пошел в основную школу-четырехлетку, потом перешел в гимназию, а закончив ее — поступил в техническое училище».

Одним из крупнейших событий, повлиявших на судьбу узников детских лагерей, стала деятельность по их освобождению, проводимая Дианой Будисавлевич.

Диана Будисавлевич (девичья фамилия — Обексер) родилась в Инсбруке в 1891 году. Там она вышла замуж за серба Юлия Будисавлевича, работавшего ассистентом в хирургической клинике. В 1917 году они поженились, а спустя два года переехали в Загреб. Здесь они вместе с большой группой единомышленников организовали и начали претворять в жизнь акцию по спасению детей из усташских лагерей — в народе ее называли «Акцией Дианы Будисавлевич». Организуя работу по вызволению детей из лагерей Ясеновца, Диане Будисавлевич удалось привлечь на свою сторону Хорватский Красный крест. Поскольку вывезти детей из лагерей можно было только легально, Диане пришлось обращаться за разрешением к немецкому офицеру Альберту фон Кетцену. Разрешение в итоге было получено. Она дважды ездила за детьми в лагерь Стара-Градишка, трижды — в Ябланац и однажды — в Млаку. Всех собранных там детей она перевезла в Загреб, где их разместили по больницам. Несмотря на военное время и связанную с ним нехватку практически всего необходимого, в больницах столицы дети все же получали достойный уход. Когда же они выздоровели, их перевели в детские приюты в Ястребарско, Сисаке и других местах. Только в августе 1942 усташские власти разрешили хорватским семьям забирать детей к себе на воспитание. Большую роль в получении этого разрешения сыграла благотворительная организация «Каритас» и Загребское архиепископство.

Акция Дианы Будисавлевич продолжалась до последних дней войны. Всего ей удалось спасти более 15 тысяч детей, из них более 12 тысяч смогли дожить до конца войны. После освобождения Хорватии в мае 1945 года она была вынуждена передать всю накопленную ей уникальную картотеку с данными по десяткам тысяч спасенных детей в Министерство социальной политики. После этого она покончила с общественной деятельностью. В 1978 году она скончалась в родном Инсбруке.

Помимо картотеки, Диана Будисавлевич оставила после себя еще одно сокровище — ее дневник. И в наши дни прочитать его может любой желающий. Ниже — отрывки из дневника.

«23.10.1941

Мира Кушевич, жена моего брата, узнала от Марии Ладжевич о существовании большого концентрационного лагеря, в котором, помимо евреек, находятся и православные женщины с детьми. Мы решили попробовать помочь им. Сначала мы собирались просто посылать им какие-то деньги через Еврейскую общину. Но нам не смогли ответить, можем ли мы таким образом помогать не еврейкам.

27.10.1941

Стало известно, что мы можем помогать и православным женщинам. Тотчас же мы начали собирать для них одежду. Дни напролет ко мне приходили и уходили незнакомые женщины, запасы одежды постоянно расли. Поскольку мы могли действовать только скрытно, а круг моих знакомых был невелик, я советовала всем использовать принцип снежного кома: пусть каждый расскажет о нас своим знакомым (разумеется, тем из них, кому можно полностью доверять), они — своим и так далее. Обе моих дочери, взяв в помощь подруг, занялись шитьем. Все готовые вещи мы сортировали и упаковывали в моем гараже.

Те, кто дарил нам одежду, чтобы мы затем отправили ее в лагерь, ставили одно условие: чтобы мы нигде и никому не раскрывали их имен. Это было вызвано страхом перед возможными репрессиями.

Занимались мы и покупками. В нашей общей кассе уже были кое-какие средства. Прежде всего мы покупали мешки для соломы — как пояснили нам в Еврейской общине, нужно будет собрать очень много соломы, чтобы узники не спали на голом полу. (И солому, и одеяла, которые мы также закупали в первую очередь, лагерное начальство так и не передало пленным).

Сначала мы планировали собрать индивидуальный пакет для каждой пленницы, но затем были вынуждены отказаться от этой идеи. Мы собирали общие посылки с тем, чтобы уже по получении женщины сами делили бы между собой их содержимое — кому что нужнее. В Еврейской общине нас уверяли, что все посылки обязательно дойдут до пленных. Они рекомендовали нам отправлять одежду, обувь, мешки для соломы и покрывала — а вот от пересылки продуктов и табака советовали отказаться.

06.11 — 09.11.1941

В период с 6 по 9 ноября мы передали пленным через общину 25 набитых вещами мешков и еще 10 личных пакетов. Кроме того, 8 ноября я узнала, что из лагеря Лоборград была отпущена на свободу г-жа Ковачевич с детьми, и что они сейчас находятся в Загребе. Я посетила ее и узнала кое-что важное об этом лагере. Например, то, что православные женщины находятся в полно изоляции от евреек. В итоге они выбрали старшей Радойку Васильевич, которая заботится об остальных по мере возможностей. Узнав это, мы отправили через Еврейскую общину еще несколько пакетов для православных женщин, адресовав их Радойке Васильевич.

01.12.1941

Мой первый прием у архиепископа Степинаца. Результат разговора — полностью негативный. Архиепископ заявил мне, что не имеет никакого влияния на правительство и ничего не может сделать. Он готов взяться за дело, но наперед знает, что у него ничего не выйдет.

09.02.1942

Меня посетил г-н Райчевич. Он выразил желание сотрудничать с нами от имени сербского Красного креста из Белграда.

27.02.1942

Получаю письменное разрешение на проведение своей акции помощи узникам лагерей. Сразу же отнесла его фотографу, чтобы он сделал несколько копий. Зная, что в ряде случаев это разрешение не будет значить ровным счетом ничего (меня предупредили, что каждое усташское отделение придерживается только своих собственных правил и не признает силу документов других), я все же решила продолжать акцию.

Еще до того, как мне выдали разрешение, я несколько раз убеждала доктора Видаковича взять на себя руководящие функции наравне со мной. Ведь именно он с самого начала нашей работы был нашим казначеем, ответственным за общую кассу. Я же не хотела распоряжаться чужими деньгами. Но всякий раз он решительно отвергал мои предложения, опасаясь преследования со стороны властей. Таким образом, я оказалась единственной ответственной за всю акцию, все работы велись от моего имени, и только я принимала на себя все возможные риски. Было понятно, что мой муж не одобрял моей работы, боясь за меня и за себя. Но я хотела помочь, насколько это вообще было в моих силах. Я была убеждена в том, что моя жизнь не ценнее жизней тех невинных, которых подвергали гонениям, и если я могу помочь — в первую очередь я думала о детях — то я должна просто принимать вещи такими, какие они есть.

15.04.1942

Доктор Стерн передает мне список интернированных из лагеря Джяково. В последнее время там находятся и православные, в том числе дети. Он предлагает мне отправлять посылки и туда. Считает, что это важнее отправки посылок в Лоборград — лагерем Джяково управляют усташи.

20.04.1942

В усташском полицейском участке я просила отправить на карантин православных женщин из Лоборграда и Горня-Риеки: чтобы они, истощенные голодом и болезнями, могли бы отдохнуть и набраться сил перед возвращением домой. Просьба была удовлетворена. На мой вопрос о том, будут ли освобождены и женщины из лагеря Джяково, мне также ответили утвердительно.

01.05.1942

Разговариваю с освобожденными женщинами и узнаю, что 20 кг мармелада, которые мы послали им 26 марта, так им и не достались. Женщины видели, как все эти припасы погрузили в машину коменданта и отвезли в Загреб.

04.05.1942

Лагерь Джяково еще не освобожден. Узнала, что женщинам там приходится очень тяжело. Мы готовим им посылку из 15 пакетов. Передавая эту посылку через Общину, узнаю, что они получили список мужчин-пленников Стара-Градишки, и что туда также можно отправлять посылки.

22.05.1942

Во второй половине дня в канцелярию заходят два железнодорожника и женщина из Ясеновца. Она сообщает, что из Ясеновца куда-то увели ее старых родителей и спрашивает, можем ли мы узнать, куда именно.

26.05.1942

Вторая аудиенция у архиепископа Степинаца. Он не хочет интересоваться тем, о чем я говорю. Заявляет, что у него нет никакого влияния на правительство. Рассказал мне, что был у какого-то министра по вопросу места проживания какой-то еврейки. Министр обещал ему, что еврейка может остаться жить в своей квартире, а сейчас власти хотят ее все-таки выселить. Я говорю ему, что пришла, дабы спасти целый народ, а он мне рассказывает о какой-то квартире. Тогда он начал критиковать немцев, нацизм, Гитлера — мол, во всем виноваты они. Я возражаю, что немецкие священники беспокоятся о своем народе и даже противостоят Гитлеру. Множество изгнанных со своих родных мест перешли здесь в католицизм, и его обязанность — беспокоиться о них. В конце концов он обещает мне, что займется этим. Не верю этим обещаниям.

30.05.1942

Вечером мне звонит сестра Хабазин. Сообщает, что пройдет транспорт с детьми из Сербии в Швейцарию. Тут их обеспечат продуктами. Сестра хочет это видеть. Я, конечно, тоже — еду на железнодорожную станцию. Отличные вагоны, детей сопровождают сестры, все первоклассно. Это чистая пропаганда. Резкий контраст с теми вагонами для скота, в которых мы позже вывозили детей из лагерей.

05.06.1942

В 04.30 утра мне звонят из миссии Красного креста: вот-вот на станцию прибудет транспорт из Стара-Градишки — с мужчинами, посылаемыми на работы в Германию. В транспорте около 400 мужчин. После полудня решаем купить им готовые порции еды, поскольку у них сильнейшая нехватка посуды. Покупаем несколько сотен порций, отправляем их Красному кресту, а его сотрудники отвозят их на станцию и передают пленным.

08.06.1942

В 11 часов приходит еще один транспорт, там женщины с детьми. Встречаю господина Хеккера, руководящего перевозкой людей и грузов в Германию. Прошу его оставить детей тут. Он соглашается, но предупреждает, что матери не захотят расстаться с детьми. Получаю от него разрешение поговорить с женщинами. Те не хотят расставаться с детьми, но говорят мне, что они едут из Стара-Градишки, а там еще осталось много детей без родителей. Их матери или отправлены предыдущими транспортами, или умерли. Просят меня освободить этих детей — которых, по их оценкам, там более тысячи. Мне становится ясно, что это те самые дети, которых мы искали ранее: изгнанные с Кордуна и близлежащих районов. Я должна сделать все, чтобы спасти этих детей.

11.06.1942

Мне сообщили по телефону, что весь лагерь Джяково будет эвакуирован. Поскольку православным женщинам и детям уже обещали освобождение, я попыталась добиться, чтобы их освободили немедленно. Это не удалось. Из скудных сообщений, получаемых из Джякова, можно было прийти к выводу, что это был большой лагерь смерти.

14.06.1942

Звонит Хеккер: 80 детей и 200 женщин из прошлого транспорта из-за болезней и истощения не были приняты в Мариборе и возвращаются обратно в лагерь, где их ждет неминуемая смерть. Говорит мне, что если я хочу, он может сделать так, чтобы они остались в Загребе. Я отвечаю, что детей заберу любой ценой, а что касается взрослых — сначала нужно найти, где их разместить. Он дал мне номер телефона с просьбой сообщить ему о готовности как можно скорее. Это был самый драгоценный подарок, который я когда-либо получала в жизни — возможность спасти людей от смерти.

Пришел транспорт, там 220 детей, 124 женщины и 6 мужчин. К сожалению, узнаю, что профессор Бресслер уехал в Сараево — он мог бы найти быстрое решение вопроса по размещению взрослых. Тем не менее, мы приняли решение. Сообщила Хеккеру, что забираю всех.

16.06.1942

Размещение взрослых все еще под вопросом. Всю ночь я провела на станции, а утром иду к архиепископу. Он тут же вызвал директора своего «Каритаса», господина Думича, и попросил его решить вопрос. Вскоре нашли здание, куда и направили взрослых еще до полудня.

08.07.1942

Собираюсь посетить лагерь в Стара-Градишке. Изначально планировали пробыть там восемь дней, но затем сократили время пребывания до двух.

09.07.1942

В первой половине дня мне звонит профессор Бресслер и сообщает, что к поездке все готово. Отправляюсь на станцию и узнаю, что отправление в 15.30. Скорым поездом мы доехали до Окучан, а оттуда — автобусом до местечка Босанска-Градишка. Прибываем туда в 18.30 и планируем там переночевать. Договариваемся, что завтра обсудим с комендантом лагеря возможность забрать детей.

В лагерь прибываем в 17.30. Ждем перед зданием управы. Прямо перед нашим прибытием в лагерь приехала машина с какими-то людьми. Позже я узнала, что это были министр здравоохранения, министр по делам концентрационных лагерей и несколько немецких офицеров. Наблюдаем за тем, как уже тогда известный своими зверствами комендант Лубурич отводит их на беглый осмотр лагеря. Несколько раз Лубурич проходил мимо нас, но даже не повернул в нашу сторону головы. Ждем, ждем дальше. Господа уходят в какое-то здание. Мы все еще ждем.

Уже начало смеркаться, когда к нам вышел Лубурич. Он был словно удивлен нашим присутствием, спросил, чего мы ждем. Договорились, что придем на следующее утро.

10.07.1942

Утром мы сходили в магазин, купили бумаги и карандашей, чтобы вести список отобранных детей. Когда мы прибыли в лагерь, снова пришлось долго ждать: не было коменданта, а без него нам бы не позволили начинать. Когда же он прибыл, выделил нам врача. Врач должен был осматривать каждого ребенка и решать, выдержит ли он переезд. Врач уже отбирал самых крепких, сильных и здоровых детей для усташской колонии в Горня-Риеке, и думал, что и сейчас от него требуется то же самое. Но он быстро понял, что речь идет об акции спасения, и разрешил поехать практически всем.

Затем мы отправились в так называемую детскую больницу. Сначала мы посетили несколько комнат, которые были оборудованы койками. Тех детей, которые могли выдержать дорогу, мы временно поместили в отдельную комнату.

А потом мы увидели настоящий ужас. Комнаты без каких-либо предметов мебели, только с ночными горшками. На полу сидели или лежали дети в таком состоянии, которое я не берусь описать. Многие из них уже умирали. Что с ними делать? Врач заявил, что им уже слишком поздно оказывать какую-либо медицинскую помощь. Водитель решил произвести отбор детей: их ставили на ноги — тех, кто хоть как-то держался на ногах, мы забирали, а тех, кто падал от истощения, пришлось оставить здесь. (Как выяснилось позже, большинство из них умерло уже в тот же день). В комнату, где находились больные дифтерией, обреченные на смерть дети, мы не пошли — чтобы не разносить заразу.

На каждого ребенка мы заводили карточку с индивидуальным номером, именем и фамилией. Имя и фамилию удавалось узнать не всегда — некоторые дети были истощены до такой степени, что не могли произнести ни слова.

Мы находились в лагере с семи часов утра до восьми вечера. Водитель рейсового автобуса до Окучан согласился перевезти отобранных нами детей несколькими рейсами. Решили, что сначала поедут самые слабые и больные дети, чтобы им успели оказать помощь. Женщины из лагеря дали нам немного ткани, своей одежды, даже платки — чтобы мы использовали их для пеленания самых маленьких детей, а также чтобы не испортить салон автобуса, ведь у многих детей был ужасный понос. Немудрено, если учесть, что кормили их всех, независимо от возраста, только плохо проваренной фасолью…

Еще в первой половине дня в лагерь прибыл Лубурич. Он был в ярости из-за того, что у него уводят детей. Заявил нам, что в Загребе хватает детей католиков, которые растут в беде и нужде, так пусть мы заботимся о них. Начал сыпать угрозами — мол, только от его доброй воли зависит, покинем мы пределы лагеря или нет. Может нас спрятать здесь так, что никто и никогда больше нас не увидит. Ему плевать, говорит он, что там решили министры: пусть они приезжают сюда — он и для них найдет тут место. Здесь, в лагере, только он — власть, и только его приказы имеют силу.

Во второй половине дня прибыла съемочная группа — делали какой-то пропагандистский фильм. Детей одели в усташскую униформу, отвели в небольшой парк и построили так, как при выдаче пайка. Пока шли съемки, дети были вынуждены стоять под жарким солнцем. Конечно, никакого пайка они на самом деле не получили.

В Окучанах наши больные дети разместились в вагоне поезда. Я была одна с 62 детьми, лежавшими на голом полу в вагоне для перевозки скота. Возле станции я купила минеральной воды, чтобы попытаться напоить детей. Дорога до Загреба была ужасной. Стоны и плач детей длились всю ночь. Поезд шел очень медленно, часто и подолгу останавливался, иногда даже возвращался назад. Дети страдали жестоким поносом, вскоре весь пол превратился в настоящее болото. Когда остановки длились долго, мы выпускали более крепких детей на свежий воздух. Сестры вымотались до предела, постоянно спуская детей на перрон и затем поднимая их обратно в вагон перед отправлением. Когда кто-то из детей окончательно терял силы, вместе с очередной порцией кала из него выходили и глисты. Мне казалось это признаком того, что ребенок скоро умрет.

27.07.1942

Профессор Бресслер уезжает в Ястребарско и приглашает меня присоединиться. С нами едет и одна из сестер Красного креста, работающая в этом лагере. Мне показали больницу в старом дворце. После обеда едем в село Река, где размещены маленькие дети, почти все они без одежды. Также я увидела бараки для старших детей, парк и кладбище. На кладбище у каждого ребенка отдельная могила, за могилами хорошо ухаживают. Благодарю профессора Бресслера, что показал мне все это.

04.08.1942

Приехала в село Млака, забираем детей, записываем их имена. Усташи уводят в Ясеновац около 1000 женщин. С одним из них мы вчера договорились, что они предоставят нам столько машин для перевозки детей, сколько смогут. Сейчас усташи обещают нам, что вернут нам машины сразу же, как только довезут женщин до Ясеновца. Женщины видят, что их сейчас уведут, многие в последний момент отдают своих детей нам. Мы должны их записать поименно как можно скорее.

Наступил вечер, а машины все еще не вернулись. Нужно чем-то накормить детей. На лугу паслись несколько коров; по моей просьбе несколько сестер и старших детей отправились их доить. Молоко тотчас кипятим, чтобы накормить им грудничков. Потом мы приготовили ужин для старших детей. Около девяти часов вечера, когда дети ужинали, вернулись машины. Тотчас все забыли о еде и бросились к ним, стремясь успеть занять места. Некоторые сестры требуют отправиться в путь немедленно. Я сомневалась — машины в плохом состоянии, дорога со множеством ям опасна и днем, а дети слабые и больные. Советуюсь с врачом и в итоге принимаю решение остаться на ночь в селе.

28.02.1943

Разговариваю с доктором Малойчичем и узнаю, что доктор Чернозубов должен был организовать все для карантина эвакуированных людей. Однако это не получилось сделать, так как нет ни бараков, ни других свободных помещений, где можно было бы их разместить.

01.04.1943

Узнаю, что профессора Бресслера исключили из Красного креста. Помимо прочего, в вину ему вменяется и связь со мной — будто бы он передавал мне информацию. На самом деле я узнавала о детях все новости без его помощи.

23.08.1943

Получила от католического священника из местечка Хрватска-Дубица список с именами детей, которых там разыскивают. Не смогли найти ни одного. Позже я узнала, что их ликвидировали в Ясеновце — утопили в реке.

01.09.1943

Доктор Видакович узнает об освобождении детей из лагеря Стара-Градишка. Выражаю желание отправиться в лагерь за детьми вместе с директором («Каритаса») Думичем. В итоге он уехал туда один.

10.09.1943

После долгих переговоров директор Думич все же разрешил мне переписать его картотеки, где хранятся данные о детях, которых приютил «Каритас».

12.10.1943

Получили список детей, находящихся в Ясеновце. Показала его профессору Бресслеру. Он звонит делегату Международного Красного креста и просит освободить этих детей. Но делегат в этом не заинтересован. Просьба об освобождении детей Ясеновца дошла до РАВСИГУР-а.

11.01.1944

В полдень иду в «Каритас». Думич показывает мне письменное разрешение на вывоз детей из Ясеновца. Ему неохота этим заниматься, он не знает, где можно разместить этих детей.

09.02.1944

Думич вернулся из лагеря без детей. Оказывается, комендант лагеря заявил, что на каждого ребенка из Ясеновца требуется предъявить отдельное разрешение на освобождение с подписью РАВСИГУР-а.

24.03.1944

Ко мне приходит профессор Бресслер. Говорит, что помогал группе детей, больных воспалением легких. Соглашается со мной в том, что надо помочь женщинам с Кордуна. Обсуждаем с ним, какую помощь в наших силах им оказать.

10.04.1944

Узнаю, что наконец-то прибыла давно заказанная партия молока из Швейцарии.

13.04.1944

Советуюсь с проф. Бресслером, как лучше организовать выдачу полученного молока. Лучше всего — как продолжение акции Международного Красного креста. Профессор истратил почти все свои запасы, и существовал риск, что загребские груднички останутся без молока. Решая, каким детям направить это молоко прежде всего, включаем в список и слабых детей из лагерей, размещенных в Загребе.

02.05.1945

Задержали партию текстиля, который я хотела направить пленным. Пришлось купить запасы готовой одежды.

08.05.1945

Освобождение.

09.05.1945

Нас лишили автомобиля.

Все больше рабочих и солдат приходят ко мне и расспрашивают о своих детях — они слышали, что моя картотека наиболее точная.

25.05.1945

Министерство социальной политики потребовало от меня передать им альбомы с фотографиями детей. Получила письмо от профессора Бресслера. Он предупреждает, что мою картотеку хотят уничтожить. В тот же день мне сообщили об изъятии копии картотеки.

28.05.1945

Профессор Бресслер сообщает, что сегодня господин Мадьер из министерства придет ко мне, чтобы изъять оригинал картотеки. Около 10.30 он приходит и спрашивает, хочу ли я отдать ему картотеку. Отвечаю, что добровольно я ее не отдам — только если у него есть разрешение на изъятие. Показывает мне бумажку из министерства, подписанную начальницей Татьяной Маринич. Говорю ему, что в этом случае я вынуждена отдать картотеку. Добавляю, что это ужасное оскорбление, и пусть тогда они забирают вообще все. Передаю ему картотеку, все заметки и списки детей, оставшиеся фотографии и так далее.

14.06.1945

Излишки одежды, которые у нас образовались, решаю направить на Кордун в окрестности Вргинмоста — тамошние жители особенно сильно пострадали в войне, и им одежда очень пригодится.

13.08.1945

Меня позвали на заседание городского Красного креста. Отклоняю предложение — раз уж моя деятельность пришлась не по нраву высшим государственным структурам.

07.02.1947

Представители АФЖ (Антифашистского фронта женщин) потребовали от меня предоставить им письменный доклад о моей Акции. С согласия профессора Бресслера я написала этот доклад и передала в АФЖ».

Однако Диана Будисавлевич была не единственным человеком, пытавшимся спасти пленных детей или как-то иначе облегчить их участь. Немалый вклад в это дело внес упоминавшийся в ее дневнике доктор Чернозубов. Он заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробнее — несмотря на то, что достоверной информации об этом человеке крайне мало.

Врач-эпидемиолог Никтополион Чернозубов родился в 1890 году в Нижнем Новгороде. В 1921 году эмигрировал в Королевство сербов, хорватов и словенцев (КСХС). В 1922 — 1930 годах он работал начальником бактериологической станции в сербском городке Нови-Пазар. В 1941 году доктор был назначен руководителем Отдела эпидемиологии в Центре гигиены в Загребе. В мае 1943 года он добровольно ушел в партизанский отряд.

В сентябре 1944 года доктор Чернозубов возглавил Отдел эпидемиологии Верховного штаба Народно-освободительной армии Югославии. На должности главного эпидемиолога при НОАЮ (позже — Югославской народной армии, ЮНА) он проработал до 1952 года.

Помимо административной деятельности, Н. Чернозубов занимался и научной работой. Он — автор нескольких учебников по эпидемиологии, получивших в Югославии достаточно широкую известность.

Активно участвуя в акции Дианы Будисавлевич, доктор Чернозубов часто посещал детские лагеря. Достоверно известно о его поездке в лагерь Ястребарско, где он провел некоторое время, ухаживая за детьми. Одного из них, мальчика по имени Перица, он даже усыновил.

В 1967 году доктор Чернозубов скончался в Белграде.

…Нет возможности узнать, сколько всего детей умерло в застенках Горня-Риеки, Сисака, Ястребарско и других лагерей. Можно лишь исходить из предположения, что их было не менее 16 000.

ОТДЕЛЬНЫЕ УСТАШСКИЕ ЛАГЕРЯ СМЕРТИ

ДАНИЦА

Основан: 15.04.1941

Расформирован: 01.09.1942

Количество жертв:?

Тип лагеря: смешанный (распределительный, концентрационный)

Решение об основании лагеря было принято Министерством внутренних дел НГХ в день, когда усташи под началом Анте Павелича вернулись из Италии в Загреб. Для его основания было выбрано место в трех километрах от городка Копривница, в здании бывшего химзавода, который прекратил работу незадолго до начала Второй мировой войны. Таким образом, Даница стала первым усташским концентрационным лагерем в Независимом государстве Хорватия.

Из книги Джуро Затезало «Ядовно — комплекс усташских лагерей 1941»:

«…Первым организованным усташским концентрационным лагерем был лагерь Даница, основанный 15 апреля. Первые пленные прибыли в лагерь 18 апреля. Функционировал и как распределительный, и как концентрационный лагерь. Первая крупная группа пленных — 510 сербов из окрестностей Грубишно-Поля — была приведена в Даницу из Загреба 29 апреля около 17.00.

26 апреля в 20.00 на железнодорожную станцию Грубишно-Поля прибыл особый поезд. В нем ехали полицейские из Загреба, группа усташей, усташский офицер лейтенант Шарич и несколько гражданских лиц. Этим же вечером они встретились с католическим священником Перо Сивьяновичем. На встрече было решено, пользуясь поддержкой местных усташей, сразу же начать аресты сербов. Об этом рассказывает Бранко Бойичич, который был арестован в эту же ночь с 26 на 27 апреля и провел в лагере Даница полгода, после чего был выпущен на свободу во многом благодаря супруге — хорватке: «В 8 вечера прибывает на станцию особый поезд. Час спустя ко мне в дом — он рядом со станцией — врываются загребские полицейские и какие-то незнакомые усташи, начинают рыскать по дому, раскидывать все вещи налево и направо, ищут оружие, сыпят оскорблениями и в конце концов связывают меня цепью и выводят из дома, спрашивая, являюсь ли я четником. Меня отвели к поезду и приказали зайти в вагон. В вагоне я обнаружил связанными Божо Кляича и Марко Йовича. Тут мы пробыли около часа, потом нас отвели в школу, где уже было полно народу — все сербы из Грубишно-Поля. Прибывали новые и новые люди. Где-то около полуночи к нам пришел усташ Шарич, который заявил, что мы все четники и нам нет места в Независимом государстве Хорватия… Утром нас снова отправили на станцию, рассадили по вагонам и заперли. Около полудня к нам присоединилась группа людей из местечка Доня-Рашеница, а час спустя — еще две группы. Всего нас было 510. Наши жены и дети просили усташей разрешить им передать нам продукты, но им запретили.

Вечером субботы поезд тронулся. Мы прибыли в Загреб, там снова нас посадили на поезд и мы выехали в Копривницу. В 17 часов 29 апреля мы прибыли в этот городок, где нас сразу же поселили в здании завода «Даница». Оказалось, мы были тут первыми пленными. В девять часов вечера к нам пришли усташи и страшно нас избили. Милану Инджичу из Грубишно-Поля сломали четыре ребра, Алексе Босанцу — правую ногу, Бранко Дражичу — левую ногу в двух местах… Еду нам дали только на третий день. Усташи объясняли свои зверские побои тем, что, дескать, мы были арестованы с оружием в руках, как четники. Кормили нас один раз в день: в 17 часов мы получали немного воды и 2–3 вареных картофелины. Посылки от родных до нас не доходили — их содержимое делили между собой усташи. Каждую ночь они избивали нас».

Позднее в Даницу направляли и пленных из других регионов — сербов, евреев и антиусташески настроенных хорватов из Беловара, Крижевца, Гарешницы, Дарувара, Пакраца, Винковца, Сремска-Митровицы, Копривницы, Глины, Вараждина, Загреба, Карловца, Огулина, Дервенты, Сараева, Баня-Луки, Биелины, Тузлы и других мест.

Всего через месяц после основания лагеря в нем уже находилось 1007 пленных. Максимальное число пленных Даницы точно неизвестно и колеблется между цифрами в 5600 и 8000 человек.

Несмотря на то, что в Данице не практиковались массовые убийства, жизнь пленных в лагере была крайне тяжелой. Их постоянно жестоко избивали — так, что у многих узников спустя какое-то время все тело представляло собой одну сплошную огромную гематому. Те, кого избивали сильнее и чаще прочих, вскоре теряли способность самостоятельно ходить. Известны случаи и смерти от побоев.

Хорватов-коммунистов мучили так же жестоко, как и сербов с евреями. Но самые дикие зверства усташи чинили над православными священниками — специально для них в Данице был построен так называемый «барак смерти».

Как уже писалось выше, Даница функционировала не только как концентрационный, но и как распределительный лагерь. Одним из основных пунктов назначения был лагерь Ядовно в горах Велебита. За время с 30 июня до 21 июля из Даницы в Ядовно было переброшено, по разным оценкам, от 2500 до 2700 сербов и евреев. Также пленных отправляли в Госпич и лагерь Слана на острове Паг…»

К 30 мая 1941 года в Данице были размещены 2175 пленных. Максимальное количество узников, содержавшихся в лагере единовременно, было зарегистрировано 15 июля того же года — 2656 человек.

Национальная структура пленников Даницы была примерно такой: более 3 тысяч сербов, около 1 тысячи хорватов, более 600 евреев и неуточненное количество цыган (по разным данным — от 10 до 400 человек). Незначительную долю составляли представители других национальностей (мусульмане, черногорцы, словенцы, венгры, украинцы, по 1 македонцу, румыну и русскому). По политической принадлежности узники Даницы делились на несколько в известной степени условных групп — часть сочувствовала радикальным партиям, а часть — «правым», монархистским и четницким. В общей сложности приверженцев этих взглядов было около двух тысяч. Еще около полутысячи человек относили себя к коммунистам. Абсолютное меньшинство составляли усташи, ссылаемые в лагерь за различные преступления.

Если сербов помещали в лагерь после предъявления обвинений (обычно — пособничество четникам или коммунистам), то евреев нередко отправляли в Даницу вообще без видимых причин (достаточной причиной была сама их национальная принадлежность). Марин Немец, уполномоченный Главного усташского штаба по городу и округу Копривница, последовательно претворял в жизнь расовые законы — так, евреям запрещалось выходить на улицу с 19 часов вечера до 7 часов утра; в дневное время им был запрещен вход на территорию городского парка, а также в нееврейские кварталы. Кроме того, активно использовался принудительный труд: евреев заставляли подметать городские улицы, а вместо того, чтобы косить траву, они должны были выщипывать ее руками. Первое время копривницкие евреи носили в качестве знака отличия желтые нарукавные повязки. Позже их сменили желтые тканевые нашивки на грудь и спину — на каждой нашивке была вышита буква «Ž» и звезда Давида. Евреям запрещалось занимать административные должности, принимать активное участие в жизни города, а их детям — ходить в школу.

Жизнь в лагере Даница была чрезвычайно трудной. Новоприбывших встречали оскорблениями и ударами палок, после которых люди зачастую не могли самостоятельно ходить. Спать приходилось или на бетоне, или на земле с тонкой соломенной подстилкой. У всех пленников сразу по прибытии изымались личные вещи, причем не только деньги и драгоценности, но и все прочее, что пленники имели с собой на момент поступления в Даницу. Особенно жестоко лагерная стража издевалась над представителями интеллигенции и священнослужителями. Пережившие Даницу говорили о расположенном в центре лагеря бараке, который пленные называли не иначе как «дом ужасов» — туда отводились пленные для особо жестоких пыток. Стоит ли говорить, что ни о какой медицинской помощи узники Даницы не могли и мечтать?

Когда Даница принимала первые партии пленных, их относительно неплохо кормили. Была также у них возможность и покупать еду у крестьян из окрестных сел. Но чем дальше, тем хуже и меньше становилась кормежка. Дошло до того, что пленные получали еду всего раз в день, и в лучшем случае это был картофель или фасоль. Пакеты с продуктами, которые присылали пленным их родные и близкие, изымались охраной лагеря. Бывали и случаи, когда от невыносимого голода заключенным приходилось есть траву.

Подсчитать хотя бы примерно количество жертв лагеря не представляется возможным. Логично предположить, что большинство узников Даницы умерли или были убиты уже после пересылки в «профильные» лагеря смерти — Ясеновац или Ядовно. Что же касается смертей в стенах самого бывшего химзавода, оно вряд ли велико. Можно предположить, что речь идет о десятках (в крайнем случае — сотнях) человек. Это были как те, кто умирал от голода, так и те, кто не выдерживал регулярных жестоких побоев и мучений.

КЕРЕСТИНЕЦ

Основан: 19.04.1941

Расформирован: 16.08.1941

Количество жертв:?

Тип лагеря: смешанный (распределительный, концентрационный)

Вторым после Даницы — 19 апреля 1941 года — был основан лагерь Керестинец. Он располагался в здании замка бывшего бана Михаловича под Самобором, в 18 км от Загреба. Лагерь Керестинец был основан по приказу Йосипа Враговича и изначально предназначался для содержания сербов из Загреба и его окраин. Командиром лагеря был назначен Младен Хорватин. Обеспечить лагерь охраной было поручено Оскару Рейнеру. Рейнер предоставил в распоряжение Хорватина 20 человек.