Бесплатный фрагмент - Уроды

вилька

Глава 1. Седое Море

Бульки! Бульки! Бульки! Бульки! Здорово! Вильк — налево! Вильк — направо! Бульк! Такое круглое и гладкое — голо-ва. Сзади такое тонкое и шустрое — виляльник. В голове — смотрелки. Это — папа. Это — мама. Кушать — мама. Папа — большой. Хорошо! Родители плывут рядом. Вокруг плывёт мир. Колышется. То подогретый, то ледяной. То прозрачный, то мутный. То лёгкий, то густой. То вдруг страшный, то смешной. Папа — большой. Мама — кушать. Синее, серебристое, голубое, волнистое, бирюзовое, искристое…

Бульки! Бульки! Бульки! В голове — слушалки. Ма-а-аленький! Ми-и-иленький! Хоро-ошенький! Родненький! Не вертись! Кушай! Не отставай! Не уплывай! Не трогай! Не дёргай! Кушай! Не вертись! Кому сказали?!!

Бульки! Бульки! В голове рот. Во рту много всего. Вильк — налево! Вильк — направо! А почему? А зачем? А когда? А сколько? А что, если? Ма-а-ам! Ну, почему-у? С закрытым ртом — неудобно.

Бульки! Что там ещё в голове? Локатор! Не топырить! Откусят. Смотрелки — смотреть, куда плывёшь. Локатор — улавливать обстановку. Рот — молчать. Есть молча!

Вильк! Вильк! Про виляльник ничего такого не говорили. Виляй, сколько влезет! Родители радуются. Виляй весело и ритмично. Вильк — налево, вильк — направо. Вверх-вниз — не надо. Родители сердятся. Почему? Не известно. На вопросы — не отвечают. Не мчись! Не стой! Кушай! Не трогай. Не дёргай. Не вертись. Не мешай!

Да, мамочки мои! Я бы рад, но что-то случилось… Виляльник не слушается. Дергается. Цепляется. Отстаёт. Забегает вперёд. Уже не плоский и не шустрый. И, кажется, на виляльник уже не похож. Помогите! Мама, есть не хочу! Папа, почему…? Да не могу я молчать больше!!!

— Дорогой сынок, — вдруг открыл рот большой папа, — видишь ли, случилось то, что, в общем-то, и должно было случиться. Вещь, так сказать, закономерная. Бояться не надо. Просто теперь. После того. Как твой виляльник отпал естественным образом. И ты не сможешь больше радовать нас своим вилянием. Тебе придётся нас покинуть. Видишь ли, мы — взрослые. У нас море забот, в которых нам приходится вариться с утра до вечера. А иногда и с вечера до утра. У тебя совершенно другой путь. Ты уже большой.

— Не бойся, сынок, — вступила в разговор мама. — Наш мир так устроен. Все дети, которые не могут больше радовать своих родителей весёлым вилянием, отправляются на Зелёное облако, плавающее прямо над нашим Седым морем. К сожалению, мы с папой не помним, были ли сами когда-нибудь маленькими и жили ли сами на этих облаках. Наверное, да. И, наверное, ты тоже когда-нибудь к нам вернёшься. Но сейчас, извини. Ты задаёшь слишком много вопросов. А у нас совершенно нет времени на них отвечать. И вообще, мы не понимаем, зачем надо отвечать. Ничего не изменится от наших ответов! У всех есть смотрелки, и каждый может сам на всё смотреть. У всех есть локаторы, каждый может сам всё улавливать. А у тебя вместо виляльника выросли другие конечности, и ты сам сможешь ещё и потрогать и… В общем, всё прекрасно, мой друг! Я тебя уверяю, на облаке тебе будет гораздо лучше. Потому что с помощью своих нижних конечностей ты сможешь там прекрасно передвигаться, а здесь, в нашем море, без виляльника просто совершенно невозможно нормально жить. Извини, как говорится. Мы сделали всё, что могли.

— Да! — подтвердил большой папа.

Не может быть! Но… Ни папы, ни мамы… И цвета какие-то не такие. Не синие, не бирюзовые. И что-то ещё не так… Что? Не понятно. Не густо, не жидко, не струится, не стремится, не колышется… Страшно. Или нет? Не понятно. Странно… Да! Именно странно. Значит так. Круглое и гладкое — голова. В голове — смотрелки. Зелёное. Оно зелёное? Шевелится. Колется. Щекочет. Не зелёное. Пусть будет розовое. Переливается. Жёлтое. Слепит. Греет? Не понятно. Дует! Да. Дует. Раньше не дуло. И не кололось. Жёлтое греет. Или розовое? Или вон то, наверху — блестящее? И тёмное. Странно. Чёрное или белое? Блестит. Зеркало? Или смотрелка? А голова тогда где?

В голове — локатор. Шелестит. Свистит. Шуршит. Стучит. Дует. Раньше не дуло. Всё молчит. Говорить некому. Можно бежать. Можно стоять. Можно трогать. Можно не кушать. Хочу есть. Но-овость.

Надо встать и идти. Раньше нельзя было встать. Нельзя было идти. Нет, не так. Раньше невозможно было встать. Не на что было встать. Теперь есть чем и есть на что. Конечности! Но-о-овость. Можно пинать. Можно стоять. Можно бежать. Трудно. Вилять — невозможно. Можно дрыгать, но бесполезно.

А всё-таки почему? Почему меня выгнали? Из-за конечностей? Впрочем, будем считать, что не выгнали. Без виляльника в Седом море невозможно вариться. Плыть тяжело. Вилять нечем. А куда он делся? И почему? Хочется есть. Это уже не новость. Мама — не слышит. Папа — большой. Я –…

Кто я? А какая разница? Больше теперь никого нет. Только Я. И разное всякое. Непонятно для чего. Что будет? А было что? Посмотрим. Вот он — край! За краем? Должно быть синее, серебристое, голубое… Нету. Куда делось? Какое-то жёлтое, розовое и… А нет, голубое и серебристое — и жёлтое, и зелёное, и синее. Только всё мутно. Я оттуда или нет? Вообще-то, если я сижу на самом краю, здесь оказался только что, значит… Значит. Что это значит? Никто не отвечает. Как всегда. Ничего не изменилось! Значит… О, мамочки! Изменилось всё! Мамы нет, папы нет, моря нет. Нет, море есть, а меня нет в море. Хорошо. Я на Зелёном облаке. Ладно. Есть хочу.

Это что? Красное. Кислое. Сочное. Вкусно? Не знаю. Ух ты! Я могу сорвать и положить в рот. Конечностью. Так. Это тоже красное. Ой! Горькое. Это красное и то красное. Так. Значит, то красное — вкусное. Это красное — невкусное! Это — жёлтое… Сладко. Ура. Значит, красное — не вкусное. Жёлтое вкусное! Есть не хочу. Странно.

Конечности идут. По одной. Сначала одна вперёд. Потом вторая. Потом третья. Неудобно. Давай по-другому: сначала одна, потом вторая, потом опять первая. По очереди. Сами идут, без меня. А я на них еду. А я кто? Ладно, пока не важно. А может, я не туда еду? Надо же было в море всё разглядеть с высоты края. А вдруг там мама и папа меня ищут? Да нет. Не ищут. Сказали: «Закономерное!» Ладно.

И всё-таки, кто я? Папа сказал «сынок». А, ну да — для папы я сынок! А тут нет никого. Никто не говорит. Может, когда кто-нибудь заговорит со мной, я пойму, кто я такой. Потому что на конечностях еду я тут один. Остальные как-то просто колышутся или маячат, или вовсе не движутся. У них виляльника тоже нет ни у кого. А когда ты родился, у тебя голова, чтобы открывались смотрелки — смотреть и рот — кушать. И локатор — улавливать, и виляльник — вилять. Чтобы радовать родителей! Нет виляльника — нет родителей!!! Хорошо.

А это что? Не понимаю! Но чувствую. Ползёт. По щеке. Откуда? Ещё одна… Капелька моря. Горячая и сладкая. В море тоже было горячо? А много во мне моря? Или я из моря сам весь? Тогда надо осторожно, а то вдруг весь я вытеку? Надо щёки поднять. Вот так. Хорошо. Спокойно. Темно. Или не темно? Вот мама и папа. Ха! В моей голове мама и папа! И синее, серебристое, голубое, волнистое… Главное, не опускать щёки! Внутри — море!

Всё плывёт, колышется, струится… Посмотрим! Куда плывёт? Отчего колышется? К чему стремится? Почему струится? Папа — большой. Плывёт на заботу. У папы много забот, он кругом озабоченный. Первая забота — плыть по правилам. Правила сложные! В первый период сектора надо плыть наискосок, чуть в глубину. Во второй — параллельно там чему-то. В третий — делать равномерные рывки; в четвёртый — рывки неравномерные. В пятый период сектора надо выбулькивать пузыри вверх перпендикулярно чему-то там, в шестой — выбулькивать пузыри вниз перпендикулярно снова. Уф! Что из этого всего получается в итоге? Я не видел ни разу. Но! Вторая забота — составлять сплан! Сплан — это когда… Ой! Сплан — это для того, чтобы… Нет! Сплан — это сплан! Папа говорил: «Надо иметь чёткий сплан!» И он его имел. А вот зачем? Плыть всё равно надо было только по правилам. А неправильно плыть было всё равно нельзя. Зачем нужен был сплан? То есть для чего папе нужно было составлять свой чёткий сплан для каждого сектора, если правила уже были чёткие? Это я не знаю! Наверное, сплан надо было класть на правила, чтобы они не сломались? Но! Третья забота — начёт! Это была самая главная забота!!! Папа нервничал, говорил: «У меня начёт!» И что-то там себе думал! Я так себе представляю: папа думает! Сплан — чёткий! Чёт — нечет! Начёт — подчёт! В голове папы круги, вокруг кругов голова, вокруг головы круги большие! Папа — большой! Круглый… папа.

Мама… Мама успевала. Вообще, мы с ней вместе успевали плыть правильно. Я так думаю. Я же всё помню по периодам. Я плыл точно, как папа. В первый период сектора — наискосок, чуть в глубину. Во второй — параллельно там чему-то. В третий — делал равномерные рывки; в четвёртый — рывки неравномерные. В пятый период сектора пузырил вверх, в шестой — выбулькивал вниз. Уф! И было легко. Я не строил спланы и не составлял начёты. И было весело. Мама плыла тоже точно, как папа. И было ей… Нет. И не-ет. Мама только делала вид, что плывёт, как мы с папой. Она сновала туда-сюда, нарезала круги вокруг нас обоих и вокруг каждого из нас по отдельности. И казалось, что она с нами никуда и не плывёт, а как-то зависает всё время на месте и ничего не делает. Странно. Почему так казалось? Ведь получается, что она на самом деле плыла в три раза быстрее, чем папа. Но у неё всегда был такой вид, будто она совсем не устала. Будто просто её несёт течение, а она ни к чему никаких особых усилий не прикладывает. Мама — кушать… Море, не вытекай!

Я уставал иногда. Было тяжело всё время улавливать, чтобы не отстать и не потеряться. И ещё думать. Вокруг было много интересного. И непонятного, главное! Почему внизу было темнее, чем вверху? Почему иногда там, где светлее, было теплее, а иногда наоборот: там, где светлее, было холоднее? Зачем было заплывать в мутное, если в прозрачном было легче и быстрее? Но если сейчас подумать, то всё это ерунда по сравнению вот с чем! Куда мы все плыли? Зачем надо было обязательно плыть по правилам? И кто эти правила придумал? И почему, если правила были для всех одинаковые, со стороны казалось, что каждый всё равно плывёт по-своему?

Но, вообще, куда мы плыли и зачем, это я здесь сейчас, на облаке, начал думать. С родителями я вилял себе и вилял. И единственное, что мне было интересно, кроме того, чтобы не отстать и не потеряться, на самом деле: кто такие Благие Детяли? Я знал, что Благие Детяли — самые пресамые! Они больше папы и заботливее мамы. Потому что они заботятся о моих родителях, и обо мне, и обо всех других морянах. И о море тоже! Благие Детяли не спали никогда, они всё время, не преставая ни на долю периода, думали о Благе! То есть они как бы были родителями моих родителей. Однажды я почти видел одного из них, наверное. Я был совсем маленьким и не помню ясно. И, возможно, я что-нибудь вообще совсем не так запомнил, как было на самом деле, но спросить всё равно не у кого…

В общем, был такой огромнющий выбульк — нас всех перевернуло, мама схватила меня за виляльник так, что чуть меня не проглотила насовсем. Папу отнесло куда-то очень далеко. Мы не видели его несколько периодов. Почти целый сектор! А когда он появился, его виляльник поменялся местами с головой. Это было очень страшно. Но из разговора мамы с папой я узнал, что Благие Детяли, провели очередные исследования Благого Стояния и пришли к Выводу. И папа решительно сказал маме, что не станет её утишать, потому что Детяли сказали, что этот Вывод никого не может утишить. И мама очень громко булькала. Но папа очень быстро научился вилять головой и улавливать ситуацию виляльником. Только у него не сразу получилось правильно есть. Сначала папа объяснял нам требования Вывода и сердился на то, что у нас с мамой не получается плыть вперёд виляльниками. Но вскоре не только мы с мамой, но и сам он не мог отличить, где у него что. И я не знаю до сих пор, то ли он научил нас делать, как он, то ли просто сам стал делать, как мы. И может быть, поэтому мой виляльник потом исчез? Не знаю.

Так или иначе, теперь я с конечностями, сижу на облаке и волную в себе море. Надо прекращать, а то выплеснусь весь сам. Пора обследовать территорию.

Глава 2. Зелёное облако

Ладно. Опускаю щёки. А то в локаторах всё время что-то странное. Шелестит и дует — это я привык. Это всё время, кажется. А что-то такое ещё тут: то очень громко, то совсем не слышно. Не понятно. Ага, конечности — сами, без меня, не идут. Это я иду весь сам, а не еду. Только далеко не надо уходить. Потому что вот эти жёлтые — вкусные — они не везде! Хорошо. Хрум. Хрям. Туп. Тяп. Стоп! …Тишина. Тяп. Топ. Стоп. …Это я, что ли? Хряк. Тяп. Ага! Это я иду и громчу конечностями. Ладно. А тише можно? Там, по-моему, ещё что-то слышно. Это не я. «Ля-ля-ля-ля!» — точно не я. «Ля-ля-ля-ля-а!!» — громче! «Бу-бу-бу», — тихо… Ой, а может, там ещё один я? Вокруг него что-то мелькает. Нет, не я! У него, что ли, виляльников много? Или что это? Вообще-то, я не очень запомнил, как виляльники выглядели. Как вилять, помню. Даже, кажется, и сейчас могу. Оп! Оп! Только раньше после этого плылось! А сейчас вокруг остаётся всё, как было. Да там много конечностей всяких и туловищ, и они как-то плывут и на месте остаются. Волнятся, не плывут! И рябят. А один не рябит. На меня смотрит.

«Ты кто?» — это он говорит кому? «Это ты кому?» — это я говорю ему. И смотрю на его голову. Странная. Локаторы по бокам круглые, растопыренные. Колышутся. Вверху как смотрелка одна — не смотрит. Под ней ещё две смотрелки: одна жёлтая, другая синяя. Смотрят на меня. Ниже смотрелок посередине рот шевелится. «Ты кто?» — это он опять мне. Чудак какой! Я кто? Сынок. Но не ему. А ему кто? А ему я никто. Ясно же! «Как тебя зовут?» — это он меня спрашивает. Меня здесь никто не звал. Я не знаю. Меня так первый раз спросили. Что надо говорить в ответ? «Я не знаю. Подскажи». «Я не смогу подсказать. Просто ты вслушайся. И ответь: как тебя зовут?»

— Вилька, — сказал я ему почему-то.

— Вилька? — повторил он. — Здорово! Красиво. А что это значит?

— А разве должно что-то ещё значить? — удивился я.

— В общем-то, да, — кажется, он тоже удивился. — Обычно что-то это означает. Вот, например, меня Носик зовут.

— Ты что-то носишь?

— Наверное. Но, по-моему, меня просто так родители называли. Я не очень помню. Потому что в моей памяти этой информации просто нет. Но про других родителей я знаю, что они как-нибудь называют своих детей иногда. И про носики я знаю очень много! Они блестящие и маленькие, в основном. Но есть большие и очень даже большие! В общем, я очень много знаю про них. Я тебе сейчас покажу!

— Как ты мне покажешь? У тебя есть приспособления для того, чтобы я заглянул в твою голову?

— Зачем? В моей голове ничего нет, — протараторил Носик.

— Странно. Ты только что сказал, что помнишь очень много, а теперь говоришь, что в голове ничего нет. Шутишь, что ли?

— Сам ты шутишь?! Причём тут голова? Я тебе про информацию говорю!

— Ну, как при чем?! Информация-то где, по-твоему, хранится? Где ты всё запоминаешь? Как ты думаешь?

— В смысле, «думаешь»? А ты что, всё помнишь в своей голове? — огорошил меня Носик.

— Ну, да. А где можно помнить? В локаторе, что ли?

— Вот, дурачок! Причём тут локатор? Смотри, я здесь всё помню, — Носик развернул свою верхнюю конечность и показал маленькую блестящую коробочку размером с его жёлтую смотрелку. — Здесь можно помнить всё про всех, про кого хочешь.

— И про меня тоже можно помнить? — удивился я.

— Ха! Да про кого хочешь, я же сказал.

— А как? — я заволновался. Вдруг я сейчас узнаю про себя?

— Ну, нажимаешь вот тут. Потом вот так. Смотри. Видишь? Это ты. Это я. Это мы стоим и говорим. Я такой тебе объясняю, как про себя вносить в память. Ну, в общем, это не очень интересно. Я тебя сейчас запомню: «Вилька». А это мы спрячем. Это не важно. Но вообще-то, я, что со мной случается, и без носика помню.

— В смысле «без Носика»? Носик, я думал, это ты. Или вот эта штука «Носик»? Ты запутал меня совсем.

— Слушай, Вилька, ты странный какой-то. Говорят тебе. Информация есть. Давай спросим: «Носик, скажи…» А что ты узнать хочешь? Я забыл.

— Ну, ты даёшь! Тебя самого как зовут?

— Носиком зовут. Нормально.

— Нормально. А кто зовёт?

— Ну, кто тут есть. Вокруг.

— А кто тут есть вокруг?

— Ты, что с облака свалился?

— Нет, не с облака. Я из моря, кажется.

— А-а, ну, тогда понятно, — Носик свернул конечность рулетиком и погрузился в транс.

Я рассматривал его в упор, но он никак не реагировал. Хотя казалось, что на дне его смотрелок мелькают какие-то силуэты: в жёлтой что-то как будто вспыхивало, а в синей как будто переливалось. Рот Носика под смотрелками то вытягивался, то втягивался, но звуки не вылетали. Локаторы зависли неподвижно, и казалось, что он игнорирует обстановку полностью. Во всяком случае, на меня он не взглянул ни разу. Я уставился пристально во все его смотрелки, но он молчал и не шевелился. «Носик», — потихоньку проговорил я. Мне хотелось к нему прикоснуться, но я боялся. Я не понимал, что происходит. Мне стало грустно и одиноко. Море снова подкатило к моим щекам. Не вы-те-кай!

Всё-таки, Носик, или как там его звали, мне помог кое-что понять. Во-первых, я теперь Вилька. Почему я так сказал, не знаю, но зато знаю, как отвечать на вопрос: «Как тебя зовут?» Странно: «Вилька!» Это потому что виляльник? Его же уже нет! Или я тот Вилька, который был в море? А теперь я неправильно себя назвал? Но всё равно, уже поздно. Меня запомнил Носик. И как я теперь ему скажу, что меня зовут не Вилька, если по-другому меня никак не зовут? Да и Носик, кажется, не услышит. И всё-таки я не понял: Носик — это кто? Или что? Или сколько их? Ладно, наверное, надо пойти самому выяснять, кто это такие «кто тут есть вокруг». И ещё: как можно было свалиться с облака на облако же? Или я чего-то не понял. Или есть ещё какое-то облако?

Что распрекрасно — я больше не громчу! Вполне себе тихо. Только вот что-то странное появилось во мне. Новые ощущения. Будто я что-то ем или пью. Во рту ничего нет для веса. Но есть для чувства. Горьковатое, сладковатое, какое-то щекочущее или ласкающее. И независимо ни от чего, кажется, эти ощущения то сильнее, то слабее, как звуки. Да, да, как звуки, только не для слуха… И кажется, они не во рту! Ой, снова эти красные: одни горькие, другие кислые. Ого-го! Я чувствую их вкус у себя в голове!!! Проверим… Не вкус. Что-то другое. Не важно, всё равно, можно понять не только по форме, но и по этому ощущению, что следует, а что не следует пробовать. Хорошо! Конечности, вперёд!

Интересно, эти, которые вокруг, могут меня позвать? Зовут же они Носика. Наверное, нет? Меня даже папа с мамой не звали никогда. Хотя им не надо было меня звать — я ведь рядом всё время был. А эти, которые вокруг… Им я не нужен, наверное? Какой с меня прок? Даже Носик не стал меня звать. Как-то грустно. Название есть. А зачем? Вот есть рот, я им думаю и ем. Есть смотрелки, я ими смотрю. Есть локатор, я им ощущаю. Вот был виляльник, я им вилял. Стал плохо вилять — виляльник отпал. Название тоже ведь может отпасть, если им не пользоваться! Хотя нет, слово — не орган, его можно запомнить. Про виляльник же я помню, хотя им уже и не пользуюсь. Интересно. И про маму и папу помню…

— Вилькельм? Добрый свет, Вилькельм! Наконец-то мы тебя видим! Иди в розовую сторону, Вилькельм. Мы тебя ждём! Скорее!

Это что такое? Это кому? И кто всё это? И где этот Вилькельм? И кто он такой? Надо срочно тоже в розовую строну! Скорее. Так. А как узнать, где эта розовая сторона? Может, к Носику вернуться? У него есть информация. Так, конечности, разворот, быстрее!!

— Вилькельм! Ты направляешься не в ту сторону! Мы тебе повторяем: иди в розовую сторону!

Вот беда, этот Вилькельм тоже не знает, где розовая сторона! Какой смысл бежать к Носику? Даже если я узнаю, где эта самая розовая сторона, не факт, что про неё узнает этот Вилькельм! Дела! А зачем мне Вилькельм? И кто это ему говорит-то? Надо бы разобраться.

— Вилькельм, не стой на месте! Иди в розовую сторону! Мы тебя ждём!

Чудеса прямо. Вилькельм тоже почему-то не идёт. Почему, интересно? Не знает, куда идти? Или не хочет? Не понятно! Где он может быть? Надо попробовать поискать самому.

— Вилькельм. Двигайся вперёд прямо. Ты смотришь в розовую сторону. Иди вперёд. Правильно! Продолжай движение.

Так. Ему помогают. И он, наверное, всё-таки дойдёт! А я понятия не имею, где тут какой цвет, потому что в море не было таких цветов, и все названия я цветам раздал просто так! Я вообще никогда не видел розовый цвет и спросить могу только у Носика, потому что никого больше, кто со мной разговаривает, просто нет вокруг. Хоть и тяжело, но — побежали, конечности!

— Вилькельм, не беги! Поверни обратно, ты двигаешься в неверном направлении. Поверни в розовую сторону! Поверни в розовую сторону! Не бойся, Вилькельм! Не беги!

Что-то тут не так! Почему он испугался? И кто это говорит? Совсем не понятно, откуда раздаются голоса. Или голос? Даже это не понятно! И почему этот Вилькельм молчит? И где он? А главное — надо нам в розовую сторону или не надо?

— Носик! Носик! Но-о-оси-и-ик! Помоги!

Ну, надо же! Сидит в той же позе! Не реагирует! Так. Извини, мы тебя сейчас из твоего транса разбудим. Где эта коробочка-то? Вот она!

— А, Вилька, привет! Ты Вилька из моря! Ты смешной. Ты странный. Я тебя знаю!

— Конечно, знаешь. Мы с тобой только что разговаривали.

— О чём мы разговаривали?

— Об информации.

— А, да, помню, ты что-то хотел узнать, — Носик наконец-то сфокусировал на мне зелёный взгляд. — Спрашивай!

— Носик, скажи, где находится розовая сторона?

— Где находится розовая сторона? — повторил Носик.

Но он повторил это не мне. И тут я услышал те самые голоса (или голос), которые звали Вилькельма. Но только звук шёл из коробочки-носика: «Розовая сторона. Одна из семи сторон света. Находится между алой и фиолетовой сторонами».

— Понял? — это уже Носик мне говорит.

— Нет, конечно, а где алый и фиолетовый? — это я у Носика спрашиваю.

— А где алый и фиолетовый? — это Носик повторяет своему носику.

— «Алый и фиолетовый — основные цвета света, разделённые розовым». «Алый и фиолетовый — насыщенная палитра, объединённая красным оттенком». «Смешать алый и фиолетовый — цвет фуксии». Вот! — обрадовано произнёс Носик без коробочки, — теперь понял?

— Что понял? — я этих Носиков обоих готов был утопить. — Что тут можно понять?

— Ну, смотри, — Носик, который не коробочка, плавно взмахнул конечностью, и я просто оторопел…

Вокруг меня поплыли и стали плавно переливаться совершенно невероятные цвета. Я никогда раньше не видел такие. Причём в направлении каждого цвета от нас с Носиком мерцали какие-то бесконечно стремящиеся, но не убегающие никуда стрелочки. А по ним прыгали какие-то удивительные закорючки! И всё это великолепие сопровождала тонкая, едва уловимая мелодия. Да, да! Это не был просто звук! Из звуков как будто тоже сплели какой-то узор. И я сразу подумал почему-то: «Мелодия!» Просто фантастика! Я, наверное, тоже впал в транс. Я совершенно не помню, сколько времени продолжалась вся эта феерия. Но всё-таки мало-помалу к моему рту стали пробираться слова: «А где же Вилькельм? И где именно розовая сторона? И как называются эти удивительные цвета? Носик, какой из этих цветов — розовый?» Я растопырил смотрелки, чуть-чуть прижал локатор и закричал что есть мочи:

— Носик! Носик! Где розовая сторона?

Но вокруг продолжалось видение, и не было никакого Носика. И никто не отвечал на мои вопросы. Только вдруг я заметил, что одна стрелочка стала как-то настойчивее, ярче и начала удлиняться. «А, была не была», — решил я и побежал что было сил в ту сторону, куда указывала эта самая стрелочка… Очень скоро видение ослабело, как-то расплылось, потускнело, музыка пропала, и я увидел снова тот же самый зелёный мир. Я продолжал бежать, бежать, стараясь никуда не сворачивать. Думать было трудно, потому что, кажется, ртом я не только думал, но ещё и дышал. А дышать и думать одновременно, было невозможно. И я бежал и дышал, дышал и бежал! А вместо мыслей я слышал своё сопение и даже иногда какой-то свист. И я зажмурил смотрелки, потому что все силы нужны были конечностям, чтобы бежать всего меня! Но я успел подумать, что если меня никто не зовёт словом, это не страшно — мне могли показать дорогу туда, где меня ждут! Пусть этот непонятный блестящий носик говорит странными голосами и чудными закорючками, но я его понял! Он показал мне дорогу, когда я спросил: «Где розовая сторона?» Я это знал. Знал! Я правильно бегу туда, куда указывала стрелочка, потому что цвет-то я не запомнил! Я так и не знаю: какой это цвет — розовый!

Я вдруг остановился как вкопанный. А ведь точно — я даже и не знаю, куда бегу. Ну, не в том смысле, что… А в том, что когда я прибегу уже, то как об этом догадаюсь? Носика у меня нет. Розовый цвет я не запомнил. И вообще, зачем мне эта розовая сторона? Я разожмурился и стал оглядываться. Сторон семь. Так сказал носик-коробочка. Ещё он сказал, что есть алая, розовая и фиолетовая. И ещё, наверное, какие-то тоже. Раз семь. Семь — это не три. Я стал медленно поворачиваться вокруг своей спины, пристально вглядываясь вдаль. Я хотел рассмотреть стороны света. Я даже смотрел над своим локатором. То есть не смотрел, а попытался посмотреть куда-то вверх, но ничего не получалось, потому что над своей головой я видел только свой локатор или сразу падал, потому что локатор начинал меня перевешивать. А где Свет? Вокруг впереди и сзади? Или вокруг вверху и внизу? У меня всё завертелось вокруг головы, я забыл, откуда прибежал. Я сел, вытянув уставшие конечности, а потом совсем лёг. Розовый — это не алый и не фиолетовый. Значит, они должны отличаться. А значит, я должен увидеть, где закончился один и начался другой. Но я ничего не увидел. То, что я считал цветами, было расположено пятнами, полосками, крапинками и какими-то рваными неровными кусками. И на стороны света всё это не было похоже.

— Вилькельм! Ты молодец, Вилькельм! Мы рады тебя приветствовать!

Опять этот голос, непонятно откуда. Надо встать и приглядеться. Наверное, мы с этим Вилькельмом совсем рядом. И он дошёл к ним. К тем, которые его звали… Вокруг, кажется, никого нет. Ерунда какая-то! Должно быть как минимум двое, не считая меня. А может, они прозрачные совсем? Или малюсенькие? В море были и такие, и такие. Малюсенькие ещё ничего — не мешали жить, если их не разводилось слишком много. А некоторые были даже очень вкусные. А вот прозрачные — ужас! Их вроде бы как и нет, но не дают жить нормально никому! Сквозь них пробиться невозможно, куда их огибать — неизвестно! А главное — ты вообще никуда не собираешься, кроме как прямо, а они… Бац! И тебе приходится плыть туда, куда и не мечтал! А им хоть бы что! И даже будто их нет вовсе! А не они тебя огибают, а ты их! Ужас. Надо осторожнее.

— Что же ты, Вилькельм? Не бойся! Мы ждём тебя! Мы тебе рады! Мы поможем тебе!

Опять эта чарующая мелодия! Была — не была! Подойду поближе, чтобы было лучше слышно. Кажется, это льётся вот из тех щупалец? Или что это? Оно колышется и никуда не плывет. Да! Они изгибаются в такт музыке. Красиво. Жаль, конечно, что не видно этого странного Вилькельма. Потом разберёмся! Прямо как мама булькает! Красота! А-а-а-а!!!

Что это? Где я? Куда делась музыка? И почему так темно?…

Глава 3. Резервуар

Вот тебе и была — не была! Темно. Почти. И конечности мокрые. Тянешь — как-то тяффкают противно. Или чпокают. Нет. Вытянешь — пок! А внизу — тьпфффф! И — тишина. Не мелодия. Мерзость какая-то! Лучше постою. Может, что прояснится или хотя бы просветлеет слегка. И вообще-то, холодно, между прочим. Хотя и не дует… Как-то стыло. А вот это, которое в голове не вкус — какое-то… испортилось. Или не доел кто-то. Кисло, но не так, как красные. А как-то противно. Есть совсем не хочется. Во рту хочется прополоскать. Думать не хочется тоже. Чего тут думать-то? Локатор каменный какой-то. Вот в море было хорошо: не стоишь — и упасть не можешь. Нет, в море было прекрасно! Не надо думать. Не надо стараться ничего. Ни для чего не надо: там не устаёшь совсем! Потому что ты не стоишь, не сидишь, не лежишь и вообще не думаешь о конечностях. Потому что, голова перед виляльником, виляльник за головой всегда! Как ни повернись! Я помню, как я ел, но не помню, что хотел есть или пить. Всё было всегда. Всё это был я. Я был всё.

— Мы поможем тебе! Ты нашёл правильный путь. Направляйся к свету.

Опять этот странный голос. И какой-то тусклый свет впереди. Пойду. Пок — тьпуффф… Пок — тьпуффф… Пок… Какой-то свет мутный… Тьпуфф… Пк — тпф… Как-то стало жидко внизу. Идти не легче. А вот если бы был жив виляльник… Может, с конечностями попробовать? Нет. Холодно. И свет не будет видно, наверное…

Ой! Вот это да! Что это? Сколько тут всего помещается!! Лежат на каких-то ровных поверхностях. Сидят на изогнутых. А вот это — самое интересное: за прозрачными стенами — плавают! Как будто куски из моря вытащили и здесь расставили. Где это я? Что это за помещение?

— Здравствуй, Вилькельм! Присоединяйся. Ты на конечностях передвигаешься? Твой ярус второй. Располагайся, — произнесла какая-то высокая и прямая сущность, глядя прямо на меня единственной смотрелкой.

— Это меня ты называешь Вилькельм? Почему?

— Располагайся, тебя идентифицировали как Вилькельма. Отдыхай!

Отдыхать я согласен. Тем более что на этом втором ярусе необыкновенно удобно! Можно лечь, и не мешает локатор. Конечности расслабляются. Почти как в море. Вилькельма, конечно, жалко. Видимо, он так и не дошёл сюда. И что такое идентифци… фицировали? Мне кажется, или эта мелодия опять звучит? Только тихо-тихо… Мама так пела колыбельную. Как будто качает тебя тихая-тихая тёплая-тёплая волна. Бедный Вилькльм… Пффф…

— Дорогие выброски! Приветствуем новый период! Мы очень рады вашему нахождению! Всеобщая наша задача — плавление! Плавность — вот идеал всякой сущности. Не грустите, ваши конечности — ещё не конец! Грусти не место в нашем резерве! Бесконечность — наша цель! Отныне у вас нет заботы, где достать себе отдых и пропитание. Вас питание — наша забота! Ваших питателей! Родители вас лишь родили. Питатели будут питать ваши тела! Примите расслабленные позы. Ваши питатели разнесут вам питание. Насыщайтесь!

— Булькельм, Плюхкельм, Упскельм, Вилькельм…. Вилькельм! Виль-кельм!!! Пасть раззявь! Трескай! Плывункельм, Живункельм…

Какая гадость! Не сладко, не кисло, не густо, не жидко. И что это за питатель такой? В море, кажется, такие были: головы почти нет — смотрелки будто на виляльнике растут. Хорошо! И что это он бормотал такое? Считалка какая-то? Я когда «Вилькельм» услыхал, прямо рот сам собой раскрылся. Хотел спросить: «Где Вилькельм?» А он мне эту жуть влил, невозможно ничего сказать было. Сейчас проглочу, спрошу. А… Уплыл. В смысле, удалился. Хорошо. Надо осмотреться получше, а то вдруг ещё…

— Привет. Значит, тебя Вилькельм зовут? — проговорил тихий голосочек рядом со мной.

— Кого Вилькельм зовут? — я повернулся к обладателю голосочка. Он почти такой же, как я, только с одной голубой смотрелкой и тремя неодинаковыми конечностями. Стоять ему трудно будет.

— Тебя! — повторил голосочек. — Ты Вилькельм?

— Нет, я Вилька! Меня Вилька зовут.

— Это понятно. Нас тут почти всех с кельмом зовут. Мы тут все кельмлёные. Меня так-то не Упскельм звали до резервуара. Я просто Упс! Зови так, когда питателей рядом нет. А то накажут всё равно правильно именовать. Всё равно!

— Упс! Здорово! Подожди! Так это не считалка? Бухкельм, Плюхкельм!

— Нет, не считалка! Это имена наши, — тихий Упс слегка покрутил головой вокруг своих конечностей, и я увидел, что меня разглядывает несколько разноцветных смотрелок. Их обладатели находились рядом, на одном ярусе со мной, в разных позах.

— Понятно! Здорово! Ты Бухкельм, а ты Плюхкельм? — я стал тоже их рассматривать, вспоминая, что бормотал безголовый. — А Пасть и Раззявь кто? Они почему не кельмлёные?

— Потому что это не имена! — вмешался обладатель сильно вытянутой кверху головы, возвышающейся в самом начале яруса. — Ты что, с облака свалился? Это Питон к тебе обращался! А я не Бухкельм, а Булькельм! — и он как-то странно вильнул своей вытянутой головой.

— А почему ко мне так длинно обращаться надо: Вилькельм-Пасть-Раззявь? А Трескай — это тоже моё имя? Или…

— Недобросок — твоё имя! — вдруг вмешался с другой стороны от меня стоящий на всех своих пяти коротких конечностях круглоголовый. — Ты что, совсем плоский? Это Питон так разговаривает! «Пасть раззявь» — значит «рот открой»! А «трескай» — «ешь»! Понял? — пять смотрелок на круглой голове были прикрыты какими-то плавниками и не все смотрели на меня, а только одна.

— Интересно! Вообще, я на Зелёном острове недавно совсем. И кроме Носика ни с кем не разговаривал ещё. Но Носик говорил почти всё понятно. Ну, не всё понятно было, но это просто потому, что я новенький тут. А в резерве этом вашем я совсем ничего не понимаю! А недоброски — это кто? А выброски?

— Точно, с облака! Некогда с тобой тут возиться — сейчас нам обзор ширить будут! Давай на своё место и лежи, не топорщись! Может, сам что-нибудь поймёшь! — Булькельм уложил свою вытянутую голову на ярус. Остальные тоже начали устраиваться горизонтально, кто как мог.

Хорошо! Интересно! Непонятно всё. Ладно, разберёмся! С Вилькельмом же прояснилось. Это я теперь Вилькельм. Это имя. Моё. А имена моих ярусников надо запомнить на всякий случай получше! Скорее всего, нам придётся звать друг друга. Значит, первый — Булькельм, не Бухкельм. У него голова будто вытянута, похожа сама на толстый-претолстый виляльник и гладкая. А конечностей я не разглядел. Наверное, если он плюхнется в море, будет слышно только «бульк». Так его Бульк зовут, значит. Хорошо!

Второй не сказал ни слова. У него голова плоская, без локаторов. Или это локатор без головы? Под ним сразу четыре конечности, все из одного места растопырены. Нет, голова, наверное. Да, от него в море не «бульк», а целый «плюх» точно получится! Значит, это Плюхкельм.

Дальше Упс. Потом Я. А с другой стороны этот круглый с плавниками вокруг смотрелок. Шуршит что-то. Опять Питон ползёт? Надо рот покрепче закрыть. Нет, вроде, просто такой же, но другой. У того рот вниз смотрел, а у этого вверх! И пятнышки! У того не было.

— Свет с вами! — раздался голос Пятнистого. — Свет сверху! Свет льётся в Седое море по сторонам. Сторон Света семь: розовая, фиолетовая, синяя, зелёная, желтая, оранжевая, алая. Каждому цвету свои Заповеди. Первая сторона — розовая.

Очень трудно слушать этого Пятнистого, потому что не понятно всё. Очень хочется расспросить: почему и, главное, откуда льётся Свет. Мне про этот Свет было ещё в Море интересно. Но никто ничего не объяснял. А вот теперь ещё стороны эти! Где они? И как их различать? И если я на розовой стороне, почему тут серое всё? Или это и есть — розовый, а не серый? А я просто неправильно чувствую?

— Розовая сторона — начальная. Розовый цвет — чистый. Цвет нежности и цвет детства. Розовый цвет — откровения. Розовый цвет — исправления. Розовый — путь к Свету истинному! Истинный Свет — свет радости! Радость проистекает из послушания. Послушание избавляет от страдания. Нет сомнений — нет грусти. Без груза ответов легко плывётся. Не надо теряться в догадках! Не надо искать ответы. Ответственность — ноша не ваша!

Как хотелось во весь свой рот думать, думать! Но все эти слова забивались прямо куда-то в непонятную глубину, прямо в самое моё море, тяжелили локатор. Как хотелось почему-то всё это вытрясти из моего моря! Потому что это — неправильно!!! В моём море должно быть всё только моё! Я хочу понимать в нём всё! Это я из него сделан. Если во мне будут жить чужие слова, я сам стану себе чужой! Я не смогу больше думать своим ртом, потому что в нём будут мешаться непонятные и чужие…

— Не надо искать ответы! Ответственность — ноша не ваша! Всё найдено! Всё — известно. Нет сомнений — нет грусти. Всеобщая Истина Понятна. Понятна. Известна.

Я сейчас встану. Или лопну. Или море начнёт из меня выливаться! Вот уже первые капельки приготовились вытекать… Вдруг кто-то погладил мою конечность. А потом прижал её к ярусу. И я почувствовал что-то. Это необыкновенно. Упс… Капелька всё-таки вытекла. Упс? Это Упскельм держит меня. Он молчит так сильно, что я понимаю его молчание. Он меня чувствует тоже. Не туловищем. По-другому. Это как тот вкус без веса в голове. Не на языке, а дальше где-то. И я впервые подумал не ртом. Я чем-то там в голове подумал. Или почувствовал. Чудеса! Моя голова стала больше, чем помещение вокруг. Ну, не больше, конечно, на самом деле, но… Важнее! Главнее! Я перестал слышать этого Пятнистого. Стало опять, как тогда, когда я видел маму и папу с закрытыми смотрелками.

Я понял. Да. Первый раз я понял свою истину, но не Всеобщую. Я больше не слышал Пятнистого. Я не видел его. Я был в своей голове. Я думал не ртом! Я думал: «Как может быть понятна, а главное — известна Всеобщая истина мне? Я не видел её никогда. Может, она есть в каком-нибудь носике? Конечно. Сам Носик не знал ничего про эту розовую сторону. Он спрашивал, а отвечал не он. А сам думал, что он». Конечно, не ртом было думать забавно. Я понимал, что, если бы кто-то меня мог улавливать внутри, то не понял бы всего. Потому что слов не было слышно. Но я понял, что я — думаю! Я думаю только себе! И только я могу улавливать свои мысли сейчас. И тогда я стал уже не бояться, что мешаю думать Пятнистому. И море перестало вытекать из меня.

Зачем я сюда пришёл и почему, не важно. Но что это за странное место? Почему голос обещал нас питать? А Питон велел мне трескать? И зачем надо было есть эту невкусную? Хотя тут, наверное, не растут те цветные, кислые и сладкие. Вообще ерунда! Зачем мы все: Булькельм, Плюхкельм, Плывункельм — зачем мы все здесь? Почему этот розовый такой тёмный и тусклый? И кто этот голос, который обещал нам питание? Или он может думать вообще без головы даже? Я же научился думать без рта?

— Эй, Вилька, просыпайся! — тихий голосок.

— Упс, я не сплю. Ты хороший!

— Почему? Откуда ты знаешь, какой я?

— Ты мне помог! А ты давно здесь? Ты всё понимаешь? У меня очень много вопросов.

— У меня тоже есть вопросы. А тебя сюда кто выбросил? И давно ты стал уродом?

— А я урод? Я, вообще-то, не знаю, кто я. Я тут подумал: ещё пару периодов назад у меня не было имени. И не было кого-нибудь, кто бы меня называл. И я тогда ещё думал: кто я? Я был раньше папин сынок. Я тогда не был ещё уродом? Или это можно сразу быть и уродом, и сынком? А ещё, кому это говорят «выброски»? Это мы тоже? Или нет? А ещё…

— Вилька, остановись. Я не успею ответить сейчас на твои вопросы. Скажу только, что мы все уроды, поэтому нас выбросили в этот резервуар. Вон Плоский появился. Он сейчас начнёт новичкам всё объяснять. Тут каждый период кто-нибудь новенький появляется. Поэтому, кто долго здесь, почти наизусть уже его лекции запомнили. Плоский — ничего. Нормальный питатель. При нём можно шевелиться. Но вопросы свои ему не задавай. Он всё равно будет говорить только то, что собирался сказать, без вопросов.

Я снова увидел ту самую высокую и прямую сущность, которая определила меня на второй ярус. Это и есть Плоский, значит. Он зазвучал, равномерно вращаясь на одном месте вертикально. Он и правда плоский. Откуда он думает, непонятно. У него всего одна смотрелка, которая осматривает всё по очереди по мере вращения, сама не двигаясь вовсе.

— Я обращаюсь к вновь выброшенным. Прошу слушать внимательно. Те, кто уже усвоил информацию раньше, молча могут не слушать. Не усвоившие слушают молча, до тех пор пока не усвоят. Усвоившие повторят, когда я закончу информировать. Выбросками называют тех, кого выбросило из Седого моря по причине случившегося уродства. В Седом море обитают моряне. Они плывут или не плывут по Правилам во имя Благого Стояния, создаваемого Благими Детялями. Они гармоничны. Они плавны и бесконечны. Когда моряне становятся папой и мамой, они рождают следующих морян. Те в свою очередь следуют за папой и мамой, пока не будут готовы стать папой или мамой. Урод — урождается негармоничным. Он не может быть плавным. У него вырастают конечности. Он разрушает строй и расстраивает родителей. Урод — угроза Благому Стоянию. Урода выбрасывают из моря в резервуар для плавления. Повтори, Вилькельм.

Я чуть было снова не открыл рот. Но вовремя спохватился. Повторить всё это? Невозможно! Но Плоский смотрит прямо на меня и уже не вращается. Я понял, что он ждёт. А, была — не была!

— Урод — угроза Благому Стоянию. Урода выбрасывают из моря в резервуар для плавления, — сам слегка удивившись, выпалил я.

Я всё понял! Я повторил! Но Плоский всё так же смотрит прямо на меня и не двигается с места. Видимо, что-то я сделал не так?

— Выбросками называют тех, — зашептал сбоку Плывункельм.

Я вздрогнул: от него я никак не ожидал шёпота и не понял, к чему это он. Но когда снова улышал: «Выбросками называют тех», — я понял, что он мне подсказывает, и начал повторять следом:

— Выбросками называют тех, кого выбросило из Седого моря по причине случившегося несчастья…

— Недобросок, — раздался шёпот, но это я не стал повторять.

Пауза была недолгой: опять полился голос Плоского:

— Те, кто уже усвоил информацию раньше, молча могут не слушать. Не усвоившие слушают молча, до тех пор пока не усвоят. Усвоившие повторят, когда я закончу информировать. Выбросками называют тех, кого выбросило из Седого моря по причине случившегося уродства.

— А, да — уродства! — попытался я исправить ситуацию, но безуспешно.

— В Седом море обитают моряне, — кажется, вовсе не слыша меня, продолжал Плоский. — Они плывут или не плывут по Правилам во имя Благого Стояния, создаваемого Благими Детялями. Они гармоничны. Они плавны и бесконечны. Когда моряне становятся папой и мамой, они рождают следующих морян. Те в свою очередь…

Я почувствовал, как мою конечность сильно сдавили. Попытался рассмотреть сначала осторожно, потом вспомнил, что при Плоском можно шевелиться, и повернулся в сторону. Плывункельм что-то отчаянно пытался мне объяснить, шевеля всеми плавниками сразу по направлению ко рту, который он держал как-то особенно сжатым, почти проглоченным. Я не мог его понять и повернулся за помощью к Упсу. Тот забавным образом перекрестил конечности на голове, тоже закрывая себе рот. Я понял и закрыл свой рот своими конечностями.

К этому времени Плоский снова добрался до слов: «Урод — угроза Благому Стоянию. Урода выбрасывают из Моря в резервуар для плавления. Повтори, Вилькельм». Я молчал. Я даже смотрелки прикрыл щеками на всякий случай. Воцарилась тишина. Никто не шевелился. Плоский прокрутился два раза и удалился.

И тут началась суматоха! Плюхкельм с громким сопением вытаскивал свои конечности из своей головы-локатора. Оказалось, всё, чем он мог слушать, думать, смотреть и издавать звуки, находилось у него в верхней части, как в чаше, и он тоже всё это прикрывал конечностями, а теперь старался растопырить всё обратно, как было. Булькельм колыхал головой, будто пытался связаться с собственными смотрелками. Кстати, локатора у него не было. А конечности, разумеется, были. И тоже длинные. Он стоял, но получалось, что сидит, потому что конечности были согнуты вверх углом. Бульк качал на них свою голову вверх-вниз, а она колыхалась. Упс помогал своей самой короткой конечностью Плюхкельму растопыриться до равновесия, так как тот всё время заваливался набок. Я придержал Упса, потому что он сам был меньше Плюха в два раза.

— Ну, ты, недоброшенный! Кто тебя просил высказываться? — наскакивал на меня Плывункельм.

«Хорошо, что он такой неуклюжий», — подумал я.

— Почему ты сердишься? Я не должен был повторять? Я не так что-то сделал?

Вдруг из-за подскакивающей пятиножки появился новый урод. У него между двух смотрелок и рта был какой-то нарост с двумя маленькими дырочками, которые то открывались, то закрывались. И на смотрелках неслышно хлопали какие-то мохнатые занавесочки вверх-вниз.

— Меня Живулька можно называть всегда, — многозначительно добавила странная голова без локаторов, но с какими-то плоскими наростами по бокам.

— Я Вилька. А всегда — это и при питателях? — уточнил я, начиная понемногу разбираться в здешних правилах.

— Всегда — это и при питателях, — урод быстро хлопнул мохнатыми занавесочками несколько раз подряд и продолжил. — После Пятнистого приходит Плоский, говорит свою речь и, если никто ничего не произносит, удаляется себе претихонечко! Плоскому надо или повторить слово в слово всё, о чём он проинформировал, или не отвечать вовсе. Иначе он будет повторять одно и то же. Пока у нас конечности не исчезнут! Понял?

— Не знаю пока. Скорее, нет. Надо было молчать? Или повторять слово в слово? — я огляделся вокруг, пытаясь понять ответ на этот трудный вопрос.

Но все смотрели на меня молча. Даже Плывун престал мельтешить и накрыл головой все свои топталки, а смотрелки прикрыл плавниками.

— Ну, ты с облака, точно! — опять Булькельм с этим непонятным, будто мы не на облаке…

А может, и правда, резервуар не на облаке? Надо выяснить. Но потом, сначала разберёмся с Плоским:

— Я всё-таки, не понимаю, что я должен был делать. Вернее, я понял теперь, что надо просто молчать. Но почему? Питатель же объяснял! А я понял! Почему надо было молчать?

— Потому что никому не интересно, понял ты или не понял! — снова занервничал Плывун. — Надо ЗАпомнить! Понял?

— Нет. Я запомнил. То есть, я понял. Запутали вы меня совсем, — я с надеждой уставился на Живульку.

— Я думаю, Плоский — не живой, — не подвёл меня урод. — Не может живой помнить и повторять слово в слово одно и то же бесконечно. Ты видел, чем он говорит?

— Не-ет, — удивился я.

— Вот то-то! Он как те, кого мы не видим, а только слышим. Он, может, не видит нас даже!

— Как это «не видит»? А смотрелка?

— Какая «смотрелка»? Пупырка-то? То-то и есть, что смотреть она смотрит, а видит ли? Большой вопрос! Мне кажется, это — не глаз! — значительно заключил Живулька, выдав под конец ещё одно незнакомое мне слово.

— А «глаз» — это что? — настороженно спросил я, ужасно боясь, что в процессе объяснения наслушаюсь новых неясностей и запутаюсь окончательно.

— А глаз — это твоя смотрелка! — на удивление просто объяснил урод. — Смотрелка — это тупой отражатель. Он не обрабатывает информацию. А ты, судя по твоим бесконечным вопросам, стараешься всё не просто обработать, но и переварить окончательно!

Значит, глаз! «Переварить окончательно…» Окончательно — это до конечностей? Сделать частью своего моря. Хорошо. Ну, да. Сначала в моём море были только мама и папа. Потом остров. Теперь этот резервуар. А! Вот что имел в виду Булькельм, когда говорил, что нам будут обзор ширить. Я как бы в себя всё складываю. Перевариваю. Понятно. Правда, что значить «переваривать» — не понятно. Хорошо! Ширимся дальше. Я в резервуаре. А резервуар где? И где эта розовая сторона и остальные стороны? И почему уроды — угроза Благому Стоянию?

— Живулька, а почему уроды — угроза? Я так понял: Благое Стояние нас боится. Мы страшные, потому что у нас есть конечности. Что-то мне самому страшно: что значит плавление?

— Нам тут всем страшно, Вилька, — утешил меня одноярусник. — По-моему, Стояние никого не боится. Его как бы нет, в том смысле, что его нельзя ни увидеть, ни услышать, ни потрогать, ни понюхать. И оно как бы есть, потому что…

— Ни по — что? — пребил я Живульку.

— А, извини, ты ещё не полный урод, как я. Просто я могу не только видеть и слышать, но и чувствовать запахи. Я не знаю, как тебе это объяснить. Видишь, я отличаюсь от тебя тем, что у меня есть нос, — урод ткнул странной конечностью с мелкими топырками в свой нарост с дырочками. — Видишь? Это и есть уродство, потому что — лишнее, ненужное. И под водой эти отверстия закрываются, чтобы туда не заливалось море. А теперь через них свет попадает внутрь меня, и я чувствую его качество. Оно или приятное, или не очень!

— Да, я понял! — обрадовался я, вспомнив то странное ощущение, не то во рту, не то где-то в голове. — Я тоже чувствую, только не знаю как! В голове или во рту — кислое, сладкое, противное, а ничего нет! Ты думаешь, это Свет? Качество Света — это…

— Не мудри, это запах! Все предметы вокруг нас мы отражаем смотрелками, а постигаем глазами. Смотрелки, чтобы не натыкаться. Глаза, чтобы понимать. Потом есть звуки, мы их слышим, я так понял, кто чем. Ну, запах — это как звук, только его улавливают носом. А у тебя носа никакого нет! Хотя, что ты умеешь делать своим локатором, я не могу сказать, — Живулька как-то странно изогнул свой рот.

— Локатор улавливает обстановку! Он помогает мне жить! Понимаешь? — я участливо посмотрел на Живульку, которому совершенно ничего не могло помочь. — Когда у меня отпал виляльник, мне стало очень трудно плавать, а самое главное — совершенно невозможно вилять. Уродом быть очень тяжело, даже если ты не полный урод. Поэтому я очень сочувствую тебе! А давно отпал твой локатор?

— Я уже родился уродом, — как-то странно, совершенно без грусти, проговорил Живулька. — И точно знаю, что уродом быть прекрасно! Гораздо лучше, чем обычным морянином. И кто тебе сказал, что локатор помогает жить? Чем? Мой прапрадед был почти абсолютным уродом! Он мог бегать, прыгать, летать и плавать! Его конечности были гибкие и сильные. Он ими даже мог делать новые вещи! И у него не было никакого локатора и в помине.

Я молчал. Я переваривал. Зачем надо делать «новые вещи»? Какой смысл в том, чтобы летать, а тем более прыгать? Мне по-прежнему было жаль Живульку, но я боялся его обидеть и молчал. Я видел, что урод гордится своим предком, которого мне тоже было жаль. Ещё больше. Я так и видел, как он носится без всякого смысла то над облаком, то под ним. Как делает своими топырками никому не нужные новые вещи. А его сынок один-одинёшенек мыкается без локатора и без виляльника в Седом море…

— Не плачь! — погладил меня по локатору Живулька. — Не надо! Всё будет хорошо, вот увидишь! Устраивайся удобнее, сейчас испытание для тебя начнётся. Приготовься.

Глава 4. Испытание

Всё затихло вдруг. Стало темно. Не видно ничего и не слышно. Только этот остался, запах. Как будто испортилось что-то. Так. Готовиться-то к чему? Если к чему — не знаешь, то и как — не известно. Испитание! Или пытание? Нас питание? Хорошо! Пока ничего не началось, буду переваривать то, что я уже впитал! Сначала интересно: что я улавливаю локатором?

Говорю и ем я ртом. Вижу я… Ничего я не вижу! Темно. И даже не факт, что у меня глаза, а не смотрелки… Дальше. Я понимаю всё, что говорят вокруг. Ну, не совсем всё, но я слышу… Так это я локатором слышу звуки и качество света! Значит, он мне нужен для того, чтобы улавливать всё, что нельзя увидеть и съесть. А в море у меня был локатор? Или я смотрел и ел? И вилял… А Живулька-то всё остальное улавливает без локатора! Выходит, ему локатор не нужен. У него для всего свой отдельный вырост. Он не путается, где звук, где запах! Может, он не урод вовсе? А, нет, наоборот, он сказал: полный урод! А я не совсем ещё укомплектованный, значит. Хорошо! Теперь дальше!

Если Плоский — не живой, то какой? Не мёртвый, потому что двигается и смотрит. И говорит, хотя и не известно чем… О чём это я? При чём тут питоны, уроды? Где я? Опять эта музыка… И будто мама надо мной. Только совсем прозрачная, булькает мне колыбельную…

Бульки. Бульки. Бульки. Мама? Бульки. Бульки. Бульки. Мама! Мама, я не понимаю. Что ты говоришь? Мама! Мамочка, миленькая. Почему вы меня прогнали? Мама! Как я здесь оказался? Мамочка, почему? Скажи, мама! Мама, ты куда? Ма-а-ама!!! Снова море по щеке. Не буду закрывать! …А как мама здесь оказалась? И как она плывёт? Здесь же не море! Эй! Почему вы бросили меня?

— Это ты, Вилькельм, бросил своих родителей!

— Нет! — это была такая чудовищная ложь, что я даже не стал разбираться, откуда странный голос говорит со мной. — Они сказали мне, что я им не нужен!

— Так прямо и сказали?

— Так прямо и сказали!

— Ты же сам знаешь: они не умеют разговаривать!

— То есть, как не умеют?

— Так, не умеют, — издевательские нотки прозвучали в странном голосе.

— Умеют! Они сказали, что я должен отправиться…

— Вилькельм! Вспомни, когда разговаривали с тобой родители, ты слышал их голоса так же, как слышишь все голоса здесь?

— Нет, не так же, но я же понимал всё, что они говорили: они сказали, что я должен отправиться на Зелёное облако прямо над Седым морем!

— А нет никакого Зелёного облака над Седым морем, — как-то зловеще прозвучало многократно повторенное в моей голове, — нет никакого облака….никакого облака….

— Но я же не мог его придумать!!! Я всё помню: мама сказала, что с конечностями трудно вилять, а на облаке мне будет лучше!

— Так прямо и сказала?

— Ну, не совсем так, но… И вообще, каким образом из того, что нет Зелёного облака, вытекает тот факт, что мои родители не умели разговаривать? Может, они просто заблуждались? Чего-то не знать и не уметь говорить, по-моему, совершенно не одно и то же!

— Да, Вилькельм, плохи твои дела, — мне показалось, или это был голос Питона?

Странный голос умолк, стало как-то серо вокруг, и в мутном просвете я действительно увидел будто слегка подросшую голову Питона.

— Умничаешь? Доуумничаешшься! — как-то загадочно прошипела унылая голова и исчезла.

На её месте возникла счастливая пятнистая. Я замер, приготовившись снова слушать про радость Розовой стороны и прикидывая, можно ли что-нибудь существенное выпытать у Пятнистого или лучше слушать молча.

— Вилькельм! Бедный Вилькельм! Ты очень скучаешь по своим родителям?

Я молчал, потому что не знал ответа на два вопроса: можно ли отвечать и скучаю ли я по родителям? Я, скорее, был в недоумении из-за произошедших перемен, но скуки как таковой не ощущал.

— Не бойся, — словно почувствовал моё состояние питатель. — Скажи, ты бы хотел вернуться к маме и папе?

Я снова молчал, потому что опять не знал ответа на вопрос. Что значит: вернуться к маме и папе? Если я скажу «да», не сбросят ли меня тут же обратно в море? Пожалуй, этого я не хочу: слишком много вопросов останется навсегда без ответа. Смогу ли я, вернувшись к родителям, выбраться снова на облако? И смогу ли жить в Седом море? Там нельзя стоять и бегать. Невозможно, мне кажется, дышать, и совершенно не будет никаких запахов… И не будет Упса, Живульки…

— Что же ты молчишь? — раскачивалась передо мной невозмутимая голова. Казалось, она вечно будет ждать от меня ответа. Но я не знал, что ей сказать.

— Мы можем помочь тебе вернуться, — наконец, не дождавшись от меня никакой реакции, продолжил Пятнистый. — Если ты боишься, что твои мама и папа не будут любить тебя таким, каким ты стал, мы поможем тебе исправиться. Не бойся!

— Что значит «исправиться»? — встрепенулся я, вспомнив о «плавлении» — всеобщей нашей задаче… — Вы расплавите мои конечности?

— Что значит «расплавите»? Мы сделаем их плавными, почти гармоничными, они не будут мешать тебе больше…

— А они мне и не мешают нисколечко! — поспешил я заверить питателя. — Вот ни вот столечко! — я показал самый кончик одной из своих конечностей, словно демонстрируя их необходимость в моей жизни и для пущей убедительности собираясь перечислить все преимущества.

— Не бойся, — не дал мне слова вставить питатель, — это совершенно не страшно! Мы можем сделать так, что ты даже не заметишь, как из урода превратишься в счастливого морянина! И будешь снова радовать родителей своим весёлым вилянием!

Я погрузился в свое море. Вспомнил ласковые прикосновения, свободу от каких-либо усилий. Снова услышал теплую усыпляющую мелодию. Растворился в ней настолько, что не понимал, где мои конечности, где голова. Да и зачем конечности, когда само море баюкает тебя? Вокруг плывёт мир. Кругом покой. Колышется. Переливается. Струится.

— Нет сомнений — нет грусти. Без груза ответов легко плывётся. Не надо теряться в догадках! Не надо искать ответы. Ответственность — ноша не ваша!